1 2 3 
1. Появление незнакомца    

     

Незнакомец появился в начале февраля; в тот морозный день  бушевали ветер и вьюга – последняя вьюга в этом году; однако он пришел с железнодорожной  станции Брэмблхерст пешком; в руке, обтянутой толстой перчаткой, он держал  небольшой черный саквояж. Он был закутан с головы до пят, широкие поля фетровой  шляпы скрывали все лицо, виднелся только блестящий кончик носа; плечи и грудь  были в снегу, так же как и саквояж. Он вошел в трактир «Кучер и кони», еле  передвигая ноги от холода и усталости, и бросил саквояж на пол.    

– Огня! – крикнул он. – Во имя человеколюбия!  Комнату и огня!    

Стряхнув с себя снег, он последовал за миссис Холл в  приемную, чтобы договориться об условиях. Разговор был короткий. Бросив ей два  соверена, незнакомец поселился в трактире.    

Миссис Холл затопила камин и покинула гостя, чтобы  собственноручно приготовить ему поесть. Заполучить в Айпинге зимой постояльца,  да еще такого, который не торгуется, – это была неслыханная удача, и  миссис Холл решила показать себя достойной счастливого случая, выпавшего ей на  долю.    

Когда ветчина поджарилась, а Милли, вечно сонная служанка,  выслушала несколько уничтожающих замечаний, что, видимо, должно было  подстегнуть ее энергию, миссис Холл отнесла в комнату приезжего скатерть,  посуду и стаканы, после чего стала с особым шиком сервировать стол. Огонь  весело трещал в камине, но приезжий, к величайшему ее удивлению, до сих пор не  снял шляпы и пальто; он стоял спиной к ней, глядя в окно на падающий снег. Руки  его, все еще в перчатках, были заложены за спину, и он, казалось, о чем‑то глубоко  задумался. Хозяйка заметила, что снег у него на плечах растаял и вода капает на  ковер.    

– Позвольте, мистер, ваше пальто и шляпу, –  обратилась она к нему, – я отнесу их на кухню и повешу сушить.    

– Не надо, – ответил он, не оборачиваясь.    

Она решила, что ослышалась, и уже готова была повторить свою  просьбу.    

Но тут незнакомец повернул голову и посмотрел на нес через  плечо.    

– Я предпочитаю не снимать их, – заявил он.    

При этом хозяйка заметила, что на нем большие синие очки‑консервы  и что у него густые бакенбарды, скрывающие лицо.    

– Хорошо, мистер, – сказала она, – как вам  будет угодно. Комната сейчас нагреется.    

Незнакомец ничего не ответил и снова повернулся к ней  спиной. Видя, что разговор не клеится, миссис Холл торопливо накрыла на стол и  вышла из комнаты. Когда она вернулась, он все так же стоял у окна, подобно  каменному изваянию, сгорбленный, с поднятым воротником и низко опущенными  полями шляпы, скрывавшими лицо и уши. Поставив на стол яичницу с ветчиной, она  почти крикнула:    

– Завтрак подан, мистер!    

– Благодарю вас, – ответил он тотчас же, но не  двинулся с места, пока она не закрыла за собой дверь. Тогда он круто повернулся  и подошел к столу.    

– Ох, уж эта девчонка! – сказала миссис  Холл. – А я и забыла про нее! Вот канительщица! – Взявшись сама  растирать горчицу, она отпустила несколько колкостей по адресу Милли за ее  необычайную медлительность. Сама она успела поджарить яичницу с ветчиной,  накрыть на стол, сделать все, что нужно, а Милли – хороша помощница! –  оставила гостя без горчицы. А ведь он только приехал и хочет, видно, здесь  пожить. Поворчав, миссис Холл наполнила горчичницу и, поставив ее не без  торжественности на черный с золотом чайный поднос, понесла к постояльцу.    

Она постучала и тут же вошла. Незнакомец сделал быстрое  движение, и она едва успела увидеть что‑то белое, мелькнувшее под столом. Он,  очевидно, что‑то подбирал с полу. Она поставила горчицу на стол и при этом  заметила, что пальто и шляпа гостя лежат на стуле у камина, а на стальной  решетке стоит пара мокрых башмаков. Решетка, конечно, заржавеет. Миссис Холл  решительно приблизилась к камину и заявила тоном, но допускающим возражений:    

– Теперь, я думаю, можно взять ваши вещи и просушить.    

– Оставьте шляпу, – сказал приезжий сдавленным  голосом. Обернувшись, она увидела, что он сидит выпрямившись и смотрит на нее.    

С минуту она стояла, вытаращив глаза, потеряв от удивления  дар речи.    

Нижнюю часть лица он прикрывал чем‑то белым, по‑видимому,  салфеткой, которую привез с собой, так что ни его рта, ни подбородка не было  видно. Потому‑то голос и прозвучал так глухо. Но не это поразило миссис Холл.  Лоб незнакомца от самого края синих очков был обмотан белым бинтом, а другой  бинт закрывал уши, так что неприкрытым оставался только розовый острый нос. Нос  был такой же розовый и блестящий, как в ту минуту, когда незнакомец появился  впервые. Одет он был в коричневую бархатную куртку; высокий темный воротник,  подшитый белым полотном, был поднят. Густые черные волосы, выбиваясь в  беспорядке из‑под перекрещенных бинтов, торчали пучками и придавали незнакомцу  чрезвычайно странный вид. Его закутанная и забинтованная голова так поразила  миссис Холл, что от неожиданности она остолбенела.    

Он не отнял салфетки от лица и, по‑прежнему придерживая ее  рукой в коричневой перчатке, смотрел на хозяйку сквозь непроницаемые синие  стекла.    

– Оставьте шляпу, – снова невнятно сказал он  сквозь салфетку.    

Миссис Холл, оправившись от испуга, положила шляпу обратно  на стул.    

– Я не знала, сударь… – начала она, – что вы… – И  смущенно замолчала.    

– Благодарю вас, – сухо сказал он, многозначительно  поглядывая на дверь.    

– Я сейчас все высушу, – сказала она и вышла,  унося с собой платье. В дверях она снова посмотрела на его забинтованную голову  и синие очки; он все еще прикрывал рот салфеткой. Закрывая за собой дверь, она  вся дрожала, и на лице ее было написано смятение. – В жизни своей… –  прошептала она. – Ну и ну! – Она тихо вернулась на кухню и даже не  спросила Милли, чего она там возится.    

Незнакомец между тем внимательно, прислушивался к  удаляющимся шагам хозяйки. Прежде чем отложить салфетку и снова приняться за  еду, он испытующе посмотрел на окно. Проглотив кусок, он опять, уже с  подозрением, посмотрел на окно, потом встал и, держа салфетку в руке, спустил  штору до белой занавески, прикрывавшей нижнюю часть окна. Комната погрузилась в  полумрак. Несколько успокоенный, он вернулся к столу и продолжал завтрак.    

– Бедняга, он расшибся, или ему сделали операцию, иди  еще что‑нибудь, – сказала миссис Холл. – Весь перевязанный, даже  смотреть страшно.    

Она подбросила угля в печку, придвинула подставку для сушки  платья и разложила на ней пальто приезжего.    

– А очки! Да что говорить, водолаз какой‑то, а не  человек. – Она повесила на подставку шарф. – А лицо прикрывает  тряпкой! И говорит сквозь нее!.. Может быть, у него рот тоже болит? – Тут  она обернулась, видимо внезапно вспомнив о чем‑то. – Боже  милостивый! – воскликнула она. – Милли! Неужели блинчики еще не  готовы?    

Когда миссис Холл вошла в гостиную, чтобы убрать со стола,  она нашла новое подтверждение своей догадке, что рот незнакомца изуродован или искалечен  несчастным случаем: незнакомец курил трубку и все время, пока она была в  комнате, ни разу не приподнял шелковый платок, которым была обвязана нижняя  часть его лица, и не взял мундштук в рот. А ведь он вовсе не забыл про свою  трубку: миссис Холл заметила, что он поглядывает на тлеющий понапрасну табак.  Он сидел в углу, спиной к опущенной шторе. Подкрепившись и согревшись, он,  очевидно, почувствовал себя лучше и говорил уже не так отрывисто и раздраженно.  В красноватом отблеске огня его огромные очки как будто ожили.    

– На станции Брэмблхерст, – сказал он, – у  меня остался кой‑какой багаж. Нельзя ли послать за ним? – Выслушав ответ,  он вежливо наклонил забинтованную голову. – Значит, только завтра? –  сказал он. – Неужели нельзя раньше? – И очень огорчился, когда она  ответила, что нельзя. – Никак нельзя? – переспросил он. – Быть  может, все‑таки найдется кто‑нибудь, кто съездил бы с повозкой на станцию?    

Миссис Холл охотно отвечала на все вопросы, надеясь таким  образом вовлечь его в беседу.    

– Дорога к станции очень крутая, – сказала она и,  пользуясь случаем, добавила: – В прошлом году на этой дороге опрокинулся  экипаж. Седок и кучер оба убились насмерть. Долго ли до беды? Одна минута – и  готово, не правда ли, мистер?    

Но гостя не так‑то легко было втянуть в разговор.    

– Правда, – сказал он, спокойно глядя на нее  сквозь непроницаемые очки.    

– А потом когда еще поправишься, правда? Вот, к примеру  сказать, мой племянник Том порезал себе руку косой, – косил, знаете,  споткнулся и порезал, – так, поверите ли, три месяца ходил с перевязанной  рукой. С тех пор я ужас как боюсь этих кос.    

– Это не удивительно, – сказал приезжий.    

– Одно время мы даже думали, ему придется сделать  операцию, так ему было худо.    

Приезжий отрывисто засмеялся, словно залаял.    

– Так ему было худо? – повторил он.    

– Да, мистер. И это было вовсе не смешно для тех, кому  приходилось с ним возиться. Вот хоть бы и мне, мистер, потому что сестра все  нянчилась со своими малышами. Только и знай завязывай да развязывай ему руку,  так что, ежели позволите…    

– Дайте мне, пожалуйста, спички, – вдруг прервал  он ее. – Моя трубка погасла.    

Миссис Холл замолчала. Несомненно, с его стороны несколько  грубо прерывать ее таким образом. С минуту она сердито смотрела на него, но,  вспомнив про два соверена, пошла за спичками.    

– Благодарю, – коротко сказал он, когда она  положила спички на стол, и, повернувшись к ней спиной, стал снова глядеть в  окно. Очевидно, разговор о бинтах и операциях был ему неприятен. Она решила не  возвращаться к этой теме. Нелюбезность незнакомца рассердила ее, и Милли  пришлось это почувствовать на себе.    

Приезжий оставался в гостиной до четырех часов, но давая  решительно никакого повода зайти к нему. Почти все это время там было очень  тихо, вероятно, он сидел у догорающего камина и курил трубку, а может быть,  просто дремал.    

Однако если бы кто‑нибудь внимательно прислушался, то мог бы  услышать, как он поворошил угли, а потом минут пять расхаживал по комнате и  разговаривал сам с собой. Потом он снова сел, и под ним скрипнуло кресло.    

 2. Первые впечатления  мистера Тедди Хенфри    

     

В четыре часа, когда уже почти стемнело и миссис Холл  собралась с духом заглянуть к постояльцу и спросить, не хочет ли он чаю, в  трактир вошел Тедди Хенфри, часовщик.    

– Что за скверная погода, миссис Холл! – сказал  он. – А я еще в легких башмаках.    

Снег за окном валил все гуще.    

Миссис Холл согласилась, что погода ужасная, и вдруг, увидев  чемоданчик с инструментами, просияла.    

– Знаете что, мистер Хенфри, раз вы уже здесь,  взгляните, пожалуйста, на часы в гостиной. Идут они хорошо и бьют как следует,  но часовая стрелка как остановилась на шести часах, так ни за что не хочет  сдвинуться с места.    

Она провела часовщика до двери гостиной, постучала и вошла.    

Приезжий, – как она успела заметить, открывая  дверь, – сидел в кресле у камина и, казалось, дремал: его забинтованная  голова склонилась к плечу. Комнату освещал красный отблеск пламени; стекла  очков сверкали, как сигнальные огни на железной дороге, а лицо оставалось в  тени; последние блики зимнего дня пробивались в комнату сквозь приоткрытую  дверь. Миссис Холл все показалось красноватым, причудливым и неясным, тем более  что она еще была ослеплена светом лампы, которую только что зажгла над стойкой  в распивочной. На секунду ей показалось, что у постояльца чудовищный, широко  раскрытый рот, пересекающий все лицо. Видение было мгновенное – белая  забинтованная голова, огромные очки вместо глаз и под ними широкий, разинутый,  как бы зевающий рот. Но вот спящий пошевельнулся, выпрямился в кресле и поднял  руку. Миссис Холл распахнул» дверь настежь, в комнате стало светлее; теперь она  получше рассмотрела его и увидела, что лицо у него прикрыто шарфом, так же, как  раньше салфеткой. И она решила, что все это ей только померещилось, было игрой  теней.    

– Не разрешите ли, мистер, часовщику осмотреть часы? –  сказала она, приходя в себя.    

– Осмотреть часы? – спросил он, сонно озираясь.  Потом, как бы очнувшись, добавил: – Пожалуйста!    

Миссис Холл пошла за лампой, а он встал с кресла и  потянулся. Появилась лампа, и мистер Тедди Хенфри, войдя в комнату, очутился  лицом к лицу с забинтованным человеком. Он был, по его собственному выражению,  «огорошен».    

– Добрый вечер, – сказал незнакомец, глядя на  него, «как морской рак», по выражению Тедди, на такое сравнение его навели,  очевидно, темные очки.    

– Надеюсь, я вас не обеспокою? – сказал мистер  Хенфри.    

– Нисколько, – ответил приезжий. – Хотя я  думал, – прибавил он, обращаясь к миссис Холл, – что эта комната  отведена мне для личного пользования.    

– Я полагала, сударь, – сказала хозяйка, –  что вы не будете возражать, если часы…    

Она хотела добавить: «починят», – но осеклась.    

– Конечно, – прервал он ее. – Правда, вообще  я предпочитаю оставаться один и не люблю, когда меня беспокоят. Но я рад, что  часы будут починены, – продолжал он, видя, что мистер Хенфри остановился в  нерешительности. Он уже хотел извиниться и уйти, но слова приезжего успокоили  его.    

Незнакомец повернулся спиной к камину и заложил руки за  спину.    

– Когда часы починят, я выпью чаю, – заявил  он. – Но не раньше.    

Миссис Холл уже собиралась выйти из комнаты – на этот раз  она не делала никаких попыток завязать разговор, не желая, чтобы ее грубо  оборвали в присутствии мистера Хенфри, – как вдруг незнакомец спросил,  позаботилась ли она о доставке его багажа. Она сказала, что говорила об этом с почтальоном  и что багаж будет доставлен завтра утром.    

– Вы уверены, что раньше его невозможно  доставить? – спросил он.    

– Уверена, – ответила она довольно холодно.    

– Мне следовало сразу сказать вам, кто я такой, но я до  того промерз и устал, что еле ворочал языком. Я, видите ли, исследователь…    

– Ах, вот как, – проговорила миссис Холл, на  которую эти слова произвели сильнейшее впечатление.    

– Багаж мой состоит из всевозможных приборов и  аппаратов.    

– Очень даже полезные вещи, – вставила миссис  Холл.    

– И я с нетерпением жду возможности продолжать свои  исследования.    

– Это понятно, мистер.    

– Приехать в Айпинг, – продолжал он медленно, как  видно, тщательно подбирая слова, – меня побудило… м‑м… стремление к тишине  и покою. Я не хочу, чтобы меня тревожили во время моих занятий. Кроме того,  несчастный случай…    

«Так я и думала», – заметила про себя миссис Холл.    

– …вынуждает меня к уединению. Дело в том, что мои  глаза иногда до того слабеют и начинают так мучительно болеть, что приходится  запираться в темной комнате на целые часы. Это случается время от времени.  Сейчас этого, конечно, нет. Но когда у меня приступ, малейшее беспокойство,  появление чужого человека заставляют меня мучительно страдать… Я думаю, лучше  предупредить вас об этом заранее.    

– Конечно, мистер, – сказала миссис Холл. –  Осмелюсь спросить вас…    

– Это все, что я хотел сказать вам, – прервал ее  приезжий тоном, не допускавшим возражения.    

Миссис Холл замолчала и решила отложить расспросы и  изъявления сочувствия до более удобного случая.    

Хозяйка удалилась, а приезжий остался стоять перед камином,  свирепо глядя на мистера Хенфри, чинившего часы (так, по крайней мере, говорил  потом сам мистер Хенфри). Часовщик поставил лампу возле себя, и зеленый абажур  отбрасывал яркий сеет на его руки и на части механизма, оставляя почти всю  комнату в тени. Когда он поднимал голову, перед глазами у него плавали  разноцветные пятна. Будучи от природы человеком любопытным, мистер Хенфри вынул  механизм, в чем не было решительно никакой надобности, надеясь затянуть работу  и, кто знает, быть может, даже вовлечь незнакомца в разговор. Но тот стоял  молча, не двигаясь с места. Он стоял так тихо, что это начало действовать  мистеру Хенфри на нервы. Ему показалось даже, что он один в комнате, но, подняв  глаза, перед которыми сразу поплыли зеленые пятна, он увидел в сером полумраке  неподвижную фигуру с забинтованной головой и выпуклыми синими очками. Это было  До того жутки, что мистер Хенфри с минуту стоял неподвижно, глядя на  незнакомца. Потом опустил глаза. Какая неловкость! Надо бы заговорить о чем‑нибудь.  Не сказать ли, что погода не по сезону холодная?    

Он снова поднял глаза, как бы прицеливаясь.    

– Погода… – начал он.    

– Скоро вы кончите и уйдете? – сказал неподвижный  человек, видимо, еле сдерживая ярость. – Вам только и надо было сделать,  что прикрепить часовую стрелку к оси, а вы тут возитесь без толку.    

– Сейчас, мистер… одну минутку… Я упустил из виду… – И  мистер Хенфри, быстро закончив работу, удалился, сильно, однако,  раздосадованный.    

– Черт подери! – ворчал Хенфри про себя, шагая  сквозь мокрый снегопад. – Надо же когда‑нибудь проверить часы… Скажите  пожалуйста, и посмотреть‑то на него нельзя. Черт знает что!.. Видно, нельзя. Он  так забинтован и закутан, как будто полиция его разыскивает.    

Дойдя до угла, он увидел Холла, недавно женившегося на хозяйке  трактира «Кучер и кони», где остановился незнакомец. Холл возвращался со  станции Сиддербридж, куда возил в айпингском омнибусе случайных пассажиров. По  тому, как он правил, было ясно, что Холл малость «хватил» в Сиддербридже.    

– Как поживаешь, Тедди? – окликнул он Хенфри,  поравнявшись с ним.    

– У вас остановился какой‑то подозрительный  малый, – сказал Тедди.    

Холл, радуясь случаю поговорить, натянул вожжи.    

– Что такое? – спросил он.    

– У вас в трактире остановился какой‑то подозрительный  малый, – повторил Тедди. – Ей‑богу… – И он стал с живостью описывать  Холлу странного гостя. – С виду ни дать ни взять ряженый. Будь это мой  дом, я бы, конечно, предпочел знать в лицо своего постояльца, – сказал  он. – Но женщины всегда доверчивы, когда дело касается незнакомых мужчин.  Он поселился у вас, Холл, и даже не сказал своей фамилии.    

– Неужели? – спросил Холл, но отличавшийся  быстротой соображения.    

– Да, – подтвердил Тедди. – Он заплатил за  неделю вперед. Значит, кто бы он там ни был, вам нельзя будет отделаться от него  раньше чем через неделю. И он говорит, у него куча багажа, который доставят  завтра. Будем надеяться, что это не ящики с камнями.    

Тут он рассказал, как какой‑то приезжий с пустыми чемоданами  надул его тетку в Гастингсе. В общем, разговор с Тедди возбудил в Холле какое‑то  смутное подозрение.    

– Ну, трогай, старуха! – прикрикнул Холл на свою  лошадь. – Надо будет навести порядок.    

А Тедди, облегчив душу, пошел своей дорогой уже в лучшем  настроении.    

Однако вместо того, чтобы наводить порядок, Холлу по  возвращении домой пришлось выслушать множество упреков за то, что он так долго  пробыл в Сиддербридже, а на свои робкие вопросы о новом постояльце он получил  резкие, но уклончивые ответы. Но все же семена подозрения, зароненные  часовщиком в душу Холла, дали ростки.    

– Вы, бабы, ничего не смыслите, – сказах мистер  Холл, решив при первом же удобном случае разузнать подробней, кто такой  приезжий.    

И после того как постоялец ушел в свою спальню – это было  около половины десятого, – мистер Холл с весьма вызывающим видом вошел в  гостиную и стал внимательно оглядывать мебель, как бы желая показать этим, что  тут хозяин он, а не приезжий; он презрительно взглянул на лист бумаги с  математическими выкладками, который оставил незнакомец. Ложась спать, мистер  Холл посоветовал жене внимательно присмотреться, что за багаж завтра доставят  постояльцу.    

– Не суйся не в свое дело, – оборвала его миссис  Холл. – Смотри лучше за собой, а я без тебя управлюсь.    

Она тем более сердилась на мужа, что приезжий действительно  был какой‑то странный, и в душе она сама беспокоилась. Ночью она вдруг  проснулась, увидев во сне огромные глазастые головы, похожие на брюквы, которые  тянулись к ней на длинных шеях. Но, будучи женщиной рассудительной, она  подавила свой страх, повернулась на другой, бок и снова уснула.    

 3. Тысяча и одна  бутылка    

     

Итак, девятого февраля, когда только начиналась оттепель,  неведомо откуда появился в Айпинге странный незнакомец. На следующий день в  слякоть и распутицу его багаж доставили в трактир. И багаж этот оказался не  совсем обычным. Оба чемодана, правда, ничем не отличались от тех, какие обычно  бывают у путешественников; но, кроме них, прибыл ящик с книгами – большими,  толстыми книгами, причем некоторые были не напечатаны, а написаны чрезвычайно  неразборчивым почерком, – и с дюжину, если не больше, корзин, ящиков и  коробок, в которых лежали какие‑то предметы, завернутые в солому; Холл, не  преминувший поворошить солому, решил, что это бутылки. В то время как Холл  оживленно болтал с Фиренсайдом, возницей, собираясь помочь ему перенести багаж  в дом, в дверях показался незнакомец в низко надвинутой шляпе, в пальто,  перчатках и шарфе. Он вышел из дому и даже не взглянул на собаку Фиренсайда,  лениво обнюхивавшую ноги Холла.    

– Несите ящики в комнату, – сказал он. – Я и  так уж заждался.    

С этими словами он спустился с крыльца и подошел к задку  подводы, собираясь собственноручно унести небольшую корзину.    

Завидев его, собака Фиренсайда злобно зарычала и  ощетинилась; когда же он спустился с крыльца, она подскочила и вцепилась ему в  руку.    

– Куш! – крикнул Холл, вздрагивая, так как всегда  побаивался собак, а Фиренсайд заорал:    

– Ложись! – и схватился за кнут.    

Они видели, как зубы собаки скользнули по руке незнакомца,  услышали звук пинка; собака подпрыгнула и вцепилась в ногу незнакомца, после  чего раздался треск разрываемых брюк. В это время кончик кнута Фиренсайда  настиг собаку, и она, заскулив от обиды и боли, спряталась под повозку. Все это  произошло за какие‑нибудь полминуты. Никто не говорил, все кричали. Незнакомец  быстро взглянул на разорванную перчатку и штанину, сделал движение, будто хотел  нагнуться, затем повернулся и бегом взбежал на крыльцо. Они услышали, как он  торопливо прошел по коридору и застучал каблуками по деревянной лестнице,  которая вела в его комнату.    

– Ах ты, тварь эдакая! – выругался Фиренсайд,  слезая на землю с кнутом в руке, в то время как собака зорко следила за ним из‑за  колес. – Иди сюда! – крикнул Фиренсайд. – Не то хуже будет!    

Холл стоял в смятении, разинув рот.    

– Она укусила его, – заговорил он. – Пойду  посмотрю, что с ним. – И он зашагал вслед за незнакомцем. В коридоре он  встретил жену и сказал ей: – Постояльца искусала собака Фиренсайда.    

Он поднялся по лестнице. Дверь незнакомца была приоткрыта,  он распахнул ее и вошел в комнату без особых церемоний, спеша выразить свое  сочувствие.    

Штора была спущена, и в комнате царил полумрак. Холл успел  заметить что‑то в высшей степени странное, похожее на руку без кисти,  занесенную над ним, и лицо, состоявшее из трех больших расплывчатых пятен на  белом фоне, очень похожее на бледный цветок анютиных глазок. Потом сильный  толчок в грудь отбросил его в коридор, дверь захлопнулась перед самым его  носом, и он услышал, как щелкнул ключ в замке. Все это произошло так быстро,  что Холл ничего не успел сообразить. Мелькание каких‑то смутных теней, толчок,  боль о груди. И вот он стоит на темной площадке перед дверью, спрашивая себя,  что же это он такое видел.    

Немного погодя он присоединился к кучке людей, собравшейся  на улице перед трактиром. Здесь был и Фиренсайд, который уже второй раз  рассказывал всю историю с самого начала, и миссис Холл, твердившая, что его  собака не имеет никакого права кусать ее постояльцев; тут же стоял и Хакстерс,  владелец лавки напротив, сильно заинтересованный происшествием, и Сэнди  Уоджерс, кузнец, слушавший Фиренсайда с глубокомысленным Видом. Сбежались и  женщины и дети, каждый изрекал какую‑нибудь глупость вроде: «Попробовала бы она  меня укусить», «Нельзя держать таких собак» и так далее.    

Мистер Холл глядел на них с крыльца, прислушивался к их  разговорам, и ему уже начало казаться, что ничего необычайного он там, наверху,  увидеть не мог, Да ему и слов не хватило бы, чтобы описать свои впечатления.    

– Он сказал, что ему ничего не нужно, – только и  ответил он на вопрос жены. – Пожалуй, надо внести багаж.    

– Лучше бы сразу прижечь, – сказал мистер  Хакстерс, – в особенности если получилось воспаление.    

– Я пристрелила бы ее, – сказала одна из женщин.    

Вдруг собака снова зарычала.    

– Давайте вещи, – послышался сердитый голос, и на  пороге появился незнакомец, закутанный, с поднятым воротником и в низко  надвинутой шляпе. – Чем скорее вы внесете их, тем лучше, – продолжал  он, По свидетельству одного из очевидцев, он успел переменить перчатки и брюки.    

– Сильно она вас искусала, сударь? – спросил  Фиренсайд. – Очень это мне неприятно, что моя собака…    

– Пустяки, – ответил незнакомец. – Даже следа  никакого нет. Поторопитесь‑ка лучше с вещами!    

Тут он, по утверждению мистера Холла, выругался вполголоса.    

Как только первую корзину внесли по его указанию в гостиную,  незнакомец нетерпеливо принялся ее распаковывать, оса зазрения совести  разбрасывая солому по ковру миссис Холл. Он начал вытаскивать из корзины  бутылки – маленькие пузатые пузырьки с порошками, небольшие узкие бутылки с  окрашенной в разные цвета или прозрачной жидкостью, изогнутые склянки с  надписью «яд», круглые бутылки с тонкими горлышками, большие бутылки из зеленого  и белого стекла, бутылки со стеклянными пробками и с вытравленными на них  надписями, бутылки с притертыми пробками, бутылки с деревянными затычками,  бутылки из‑под вина и прованского масла. Все эти бутылки он расставил рядами на  комоде, на каминной доске, на столе, на подоконнике, на полу, на этажерке –  всюду. В брэмблхерстской аптеке не набралось бы и половины такой уймы бутылок.  Получилось внушительное зрелище. Он распаковывал корзину за корзиной, и во всех  были бутылки. Наконец все ящики и корзины опустели, а на столе выросла гора  соломы; кроме бутылок, в корзинах оказалось еще немало пробирок и тщательно  упакованные весы.    

Распаковав корзины, незнакомец отошел к окну и немедля  принялся за работу, не обращая ни малейшего внимания на кучу соломы, на потухший  камин, на ящик с книгами, оставшийся на улице, на чемоданы и остальной багаж,  который был уже внесен наверх.    

Когда миссис Холл подала ему обед, он был совсем поглощен  своей работой, которая заключалась в том, что он вливал по каплям жидкости из  бутылок в пробирки, и даже не заметил ее присутствия. И только когда она убрала  солому и поставила поднос на стол, быть может, несколько более шумно, чем  обычно, так как ее взволновало плачевное состояние ковра, он быстро взглянул в  ее сторону и тотчас отвернулся. Она успела заметить, что он был без очков: они  лежали возле него на столе, и ей показалось, что его глазные впадины необычайно  глубоки. Он надел очки, повернулся и посмотрел ей в лицо. Она собиралась уже  высказать свое недовольство по поводу соломы на полу, но он предупредил ее:    

– Я просил бы вас не входить в комнату без  стука, – сказал он с необычайным раздражением, которое, видимо, легко  вспыхивало в нем по малейшему поводу.    

– Я постучалась, но, должно быть…    

– Быть может, вы и стучали. Но во время моих  исследований – исследований чрезвычайно важных и необходимых – малейшее  беспокойство, скрип двери… Я попросил бы вас…    

– Конечно, мистер. Если вам угодно, вы можете запирать  дверь на ключ. В любое время.    

– Очень удачная мысль! – сказал незнакомец.    

– Но эта солома, сударь… Осмелюсь заметить…    

– Не надо! Если солома вас беспокоит, поставьте ее в  счет. – И он пробормотал про себя что‑то очень похожее на ругательство.    

Он стоял перед хозяйкой с воинственным и раздраженным видом,  держа в одной руке бутылку, а в другой пробирку, и весь его облик был так  странен, что миссис Холл смутилась. Но она была особа решительная.    

– В таком случае, – заявила она, – я бы  хотела знать, сколько вы полагаете…    

– Шиллинг. Поставьте шиллинг. Я думаю, этого  достаточно?    

– Хорошо, пусть будет так, – сказала миссис Холл,  принимаясь накрывать на стол. – Конечно, вела вы согласны…    

Незнакомец отвернулся и сел спиной к ней.    

До самого вечера он работал, запершись на ключ и, как  уверяла миссис Холл, почти в полной тишине. Только один раз послышался стук и  звон стекла, как будто кто‑то толкнул стол и с размаху швырнул на пол бутылку,  а затем раздались торопливые шаги по ковру. Опасаясь, уж не случилось ли чего‑нибудь,  хозяйка подошла к двери и, не стуча, стала прислушиваться.    

– Ничего не выйдет! – кричал он в ярости. –  Не выйдет! Триста тысяч, четыреста тысяч! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь  уйдет на это! Терпение! Легко сказать! Дурак, дурак!    

Тут кто‑то вошел в трактир, послышались тяжелые шаги, и  миссис Холл должна была волей‑неволей отойти от двери, не дослушав.    

Когда она вернулась, в комнате снова было совсем тихо, если  не считать слабого скрипа кресла и случайного позвякивания бутылок. Очевидно,  незнакомец снова принялся за работу.    

Когда она принесла чай, то увидела в углу комнаты, под  зеркалом, разбитые бутылки и золотистое небрежно вытертое пятно. Она обратила  на это его внимание.    

– Поставьте все это в счет, – огрызнулся  он. – И, ради бога, не мешайте мне. Если я причиняю вам какой‑нибудь  убыток, ставьте в счет. – И он снова принялся делать пометки в лежавшей  перед ним тетради…    

     

     

– Знаете, что я вам скажу? – таинственно начал  Фиренсайд. Разговор происходил вечером того же дня в пивной.    

– Ну? – спросил Тедди Хенфри.    

– Этот человек, которого укусила моя собака… Ну, так  вот: он чернокожий. По крайней мере, ноги у него черные. Я это заметил, когда  собака порвала ему штаны и перчатку. Можно было ожидать, что сквозь дыры будет  видно розовое тело, правда? Ну, а на самом деле ничего подобного. Одна только  чернота. Верно вам говорю: он так же черен, как моя шляпа.    

– Господи помилуй! – воскликнул Хенфри. – Вот  тебе на! А ведь нос‑то у него самый что ни на есть розовый.    

– Так‑то оно так, – сказал Фиренсайд. – Это  верно. Только вот что я тебе скажу, Тедди. Малый этот пегий: где черный, а где  белый, пятнами. И он этого стыдится. Он вроде какой‑нибудь помеси, а масти,  вместо того чтобы перемешаться, пошли пятнами. Я и раньше слышал о таких  случаях. А у лошадей это бывает сплошь и рядом – спроси кого хочешь.    

 4. Мистер Касс  интервьюирует незнакомца    

     

Я так подробно изложил обстоятельства, сопровождавшие приезд  незнакомца в Айпинг, для того, чтобы читателю стало понятно всеобщее  любопытство, вызванное его появлением. Что же касается его пребывания там до  знаменательного дня клубного праздника, то на этом, за исключением двух  странных происшествий, можно, почти не останавливаться. Иногда у него бывали  столкновения с миссис Холл на хозяйственной почве, из которых постоялец всегда  выходил победителем, тотчас же предлагая дополнительную плату, и так  продолжалось до конца апреля, когда у него стали обнаруживаться первые признаки  безденежья.    

Холл недолюбливал его и при всяком удобном случае повторял,  что надо от него избавиться, но неприязнь эта выражалась главным образом в том,  что Холл старался по возможности избегать встреч с постояльцем.    

– Потерпи до лета, – урезонивала его миссис  Холл. – Начнут съезжаться художники, тогда посмотрим. Он, конечно, нахал,  не спорю, но зато аккуратно платит по счетам, этого у него отнять нельзя, что  ни толкуй.    

Постоялец в церковь не ходил и не делал никакого различия  между воскресеньем и буднями, даже одевался и то всегда одинаково. Работал он,  по мнению миссис Холл, весьма нерегулярно. В иные дни он спускался в гостиную с  раннего утра и работал подолгу. В другие же вставал поздно, расхаживал по  комнате, целыми часами громко ворчал, курил или дремал в кресле у камина.  Сношений с внешним миром у него не было никаких. Настроение его по‑прежнему  оставалось чрезвычайно неровным: по большей части он вел себя как человек до  крайности раздражительный, а несколько раз у него были припадки бешеной ярости,  и он швырял, рвал и ломал все, что попадалось под руку. Казалось, он постоянно  находился в чрезвычайном возбуждении. Он все чаще разговаривал вполголоса с  самим собой, но миссис Холл ничего не могла понять, хотя усердно подслушивала.    

Днем он редко выходил из дому, но в сумерки гулял,  закутанный так, что его нельзя было увидеть – все равно, было ли на дворе  холодно или тепло, и выбирал для прогулок самые уединенные тропинки, затененные  деревьями или огражденные насыпью. Его темные очки и страшное забинтованное  лицо под широкополой шляпой иногда пугали в темноте возвращавшихся домой  рабочих; а Тедди Хенфри однажды, выйдя, пошатываясь, из трактира «Красный  камзол» в половине десятого вечера, чуть не умер со страху, увидев похожую на  череп голову незнакомца (тот гулял со шляпой в руке). Детям, увидевшим его в  сумерках, ночью снились страшные сны. Мальчишки терпеть его не могли, и он их  тоже; трудно сказать, кто кого больше не любил, но, во всяком случае, неприязнь  была взаимная и очень острая.    

Нет ничего удивительного, что человек такой поразительной  наружности и такого странного поведения доставлял жителям Айпинга обильную пищу  для разговоров. Относительно его занятий мнения расходились. Миссис Холл в этом  деле была весьма щепетильна. На вопрос, что он делает, она обыкновенно отвечала  с большой торжественностью, что он занимается «экспериментальными  исследованиями», – эти слова она произносила очень медленно и осторожно,  точно боясь оступиться. Когда же ее спрашивали, что это означает, она говорила  с оттенком некоторого превосходства, что это известно всякому образованному  человеку, и поясняла: «Он делает разные открытия». С ее постояльцем произошел  несчастный случай, рассказывала она, руки и лицо его потеряли свой естественный  цвет, а так как он человек весьма чувствительный, то старается не показываться  в таком виде на людях.    

Но за спиной миссис Холл распространялся упорный слух, что  ее постоялец – преступник, который скрывается от правосудия я старается с  помощью своего удивительного наряда сбить с толку полицию. Впервые эта догадка  зародилась в голове мистера Тедди Хенфри. Впрочем, ни о каком сколько‑нибудь  громком преступлении, которое имело бы место за последние недели, не было  известно. Поэтому мистер Гоулд, школьный учитель, несколько видоизменил эту  догадку: по его мнению, постоялец миссис Холл был анархист, занимающийся  изготовлением взрывчатых веществ, и он решил посвятить свое свободное время  слежке за незнакомцем. Слежка заключалась главным образом в том, что при  встречах с незнакомцем мистер Гоулд упорно глядел на него и расспрашивал о нем  людей, которые никогда его не видели. Тем не менее мистеру Гоулду не удалось  ничего узнать.    

Было много Сторонников версии, выдвинутой Фиренсайдом, что  незнакомец пегий или что‑нибудь в этом роде. Так, например, Сайлас Дэрган не  раз говорил, что если бы незнакомец решился показывать себя на ярмарках, то  нажил бы состояние, и даже ссылался на известный из Библии случай с человеком,  зарывшим свой талант в землю. Другие считали, что незнакомец страдает тихим  помешательством. Этот взгляд имел то преимущество, что разом объяснял все.    

Кроме стойких приверженцев этих основных течений в  общественном мнении Айпинга, были люди колеблющиеся и готовые на уступки.    

Жители графства Сассекс мало подвержены суеверию, и первые  догадки о сверхъестественной природе незнакомца появились лишь после апрельских  событий, да и то этому верили одни женщины.    

Но каковы бы ни были мнения о незнакомце отдельных жителей  Айпинга, неприязнь к нему была всеобщий и единодушной. Его раздражительность,  которую мог бы понять горожанин, занимающийся умственным трудом, неприятно  поражала уравновешенных сассекских жителей. Яростная жестикуляция, стремительная  походка, ночные прогулки, когда он неожиданно в темноте выскакивал из‑за угла в  самых безлюдных местах, бесцеремонное пресечение всех попыток вовлечь его в  беседу, страсть к потемкам, побуждавшая его запирать двери, спускать шторы,  тушить свечи и лампы, – кто мог бы примириться с этим? Когда незнакомец  проходил по улице, встречные сторонились его, а за его спиной местные шутники,  подняв воротники пальто и низко надвинув шляпы, подражали его нервной походке и  загадочному поведению. В то время пользовалась популярностью песенка «Человек‑призрак».  Мисс Стэтчел спела ее на концерте в школе, – сбор вошел на покупку ламп  для церкви; и после этого, как только на улице появлялся незнакомец, тотчас же  кто‑нибудь начинал насвистывать – громко или тихо – мотив этой песенки. Даже  запоздавшие ребятишки, спеша вечером домой, кричали ему вслед: «Человек‑призрак!»  – и мчались дальше, замирая от страха и восторга.    

Касс, местный врач, сгорал от любопытства. Забинтованная  голова вызывала в нем чисто профессиональный интерес; слухи же о тысяче и одной  бутылке возбуждали его завистливое почтение. Весь апрель и май он искал случая  заговорить с незнакомцем. Наконец не выдержал и накануне Троицы решил пойти к  нему, воспользовавшись как предлогом подписным листом в пользу сиделки местной  больницы. Он был поражен, узнав, что миссис Холл не знает имени своего  постояльца.    

– Он назвал себя, – сказала миссис Холл (это  утверждение было лишено всякого основания), – но я не расслышала.    

Ей неловко было сознаться, что постоялец и не думал называть  себя.    

Касс постучал в дверь гостиной и вошел. Оттуда послышалась  невнятная брань.    

– Прошу извинения за то, что вторгаюсь к вам, –  проговорил Касс, после чего дверь закрылась, и дальнейшего разговора миссис  Холя уже не слышала.    

В течение десяти минут до нее долетал только неясный гул  голосов; затем раздался возглас удивления, шарканье ног, грохот отброшенного  стула, отрывистый смех, быстрые шаги, и на пороге появился Касс, бледный, с  вытаращенными глазами. Оставив дверь открытой и не взглянув на хозяйку, он  прошел по коридору, спустился с крыльца и быстро зашагал по улице. Шляпу он  держал в руке. Миссис Холл зашла за стойку, стараясь заглянуть через открытую  дверь в комнату постояльца. Она услышала негромкий смех, потом шаги. Со своего  места она не могла видеть его лица. Потом дверь гостиной захлопнулась, и все  стихло.    

Касс направился прямо к викарию Бантингу.    

– Скажите, я сошел с ума? – произнес он отрывисто,  едва войдя в скромный кабинет викария. – Похож я на помешанного?    

– Что случилось? – спросил викарий, кладя  раковину, заменявшую ему пресс‑папье, на листы своей очередной проповеди.    

– Этот субъект, постоялец Холлов…    

– Ну?    

– Дайте мне выпить чего‑нибудь, – сказал Касс и  опустился на стул.    

Когда Касс несколько успокоился с помощью стакана дешевого  хереса – других напитков у добрейшего викария не бывало, – он стал  рассказывать о своей встрече с незнакомцем.    

– Вхожу, – начал он задыхающимся голосом, – и  прошу подписаться в пользу сиделки. Как только я вошел, он сунул руки в карманы  и плюхнулся в кресло. «Вы интересуетесь наукой, как я слышал?» – начал я.  «Да», – ответил он и фыркнул. Все время фыркал. Простудился, должно быть.  Да и не мудрено, раз человек так кутается. Я стал распространяться насчет  сиделки, а сам озираюсь по сторонам. Повсюду бутылки, химические препараты. Тут  же весы, пробирки, и пахнет ночными фиалками. Не угодно ли ему подписаться?  «Подумаю», – говорит. Тут я прямо спросил его, занимается ли он научными  изысканиями. «Да», – говорит; «Длительные изыскания?» Его, видно, злость  взяла. «Чертовски длительные!» – выпалил он. «Вот как?» – говорю я. Ну, тут и  пошло. Он уже раньше весь так и кипел, и мой вопрос был последней каплей. Он  получил от кого‑то рецепт – чрезвычайно ценный рецепт; для какой цели, этого он  не может сказать. «Медицинский?» – «Черт побери! А вам какое дело?» Я  извинился. Он снисходительно фыркнул, откашлялся и продолжал. Рецепт он прочел.  Пять ингредиентов. Положил на стол, отвернулся. Вдруг шорох: бумажку подхватило  сквозняком. Каминная труба была открыта. Пламя вспыхнуло, и не успел он  оглянуться, как рецепт сгорел и пепел вылетел в трубу. Бросился к камину –  поздно. Вот! Тут он безнадежно махнул рукой.    

– Ну?    

– А руки‑то и нет – пустой рукав. «Господи, –  подумал я, – вот калека‑то. Вероятно, у него деревянная рука, и он ее  снял. И все‑таки, – подумал я, – тут что‑то неладно. Как же это рукав  не повиснет, если в нем ничего нет?» А в нем ничего не было, уверяю вас.  Совершенно пустой рукав, до самого локтя. Я видел, что рукав пуст, и, кроме  того, прореха светилась насквозь. «Боже милосердный!» – воскликнул я. Тогда он  замолчал. Уставился своими синими очками сначала на меня, потом на свой рукав.    

– Ну?    

– И все. Не сказал ни слова, только глянул на меня и  быстро засунул рукав в карман. «Я, кажется, остановился на том, как рецепт  сгорел?» Он вопросительно кашлянул. «Как это вы, черт возьми, умудряетесь  двигать пустым рукавом?» – спросил я. «Пустым рукавом?» – «Ну да, – сказал  я, – пустым рукавом». – «Так это, по‑вашему, пустой рукав? Вы видели,  что он пустой?» Он поднялся с кресла. Я тоже встал. Тогда он медленно сделал  три шага. Подошел ко мне и стал совсем вплотную. Язвительно фыркнул. Я стоял  спокойно, хотя, честное слово, это забинтованное страшилище с круглыми очками  хоть кого испугало бы.    

«Так вы говорите, рукав пустой?» – сказал он.    

«Конечно», – ответил я. Тогда этот нахал снова  уставился на меня своими стеклами. А потом преспокойно вытянул рукав из кармана  и протянул его мне, как будто хотел снова показать. Все это он проделал очень  медленно. Я посмотрел на рукав. Казалось, прошла целая вечность. «Ну  вот, – сказал он, откашлявшись, – в нем ничего нет». Что‑то надо было  сказать. Мне стало страшно. Я видел весь рукав насквозь. Он вытягивал его  медленно‑медленно – вот так, пока обшлаг не очутился дюймах в шести от моего  лица. Странное это ощущение – видеть, как приближается пустой рукав… А потом…    

– Ну?    

– Чем‑то – мне показалось, большим и указательным  пальцами, – он потянул меня за нос.    

Бантинг засмеялся.    

– Но там не было ничего! – сказал Касс, чуть не  взвизгнув, когда произносил «ничего». – Хорошо вам смеяться, а я был так  ошеломлен, что ударил по обшлагу рукава, повернулся и выбежал из комнаты…    

Касс замолчал. В непритворности его испуга нельзя было  сомневаться. Он беспомощно повернулся и выпил еще стакан скверного хереса,  которым угощал его добрейший викарий.    

– Когда я хватил его по рукаву, – сказал  он, – то, уверяю вас, я почувствовал, что бью по руке. А руки там не было.  И намека на руку не было.    

Мистер Бантинг задумался. Потом подозрительно посмотрел на  Касса.    

– Это в высшей степени любопытная история, –  сказал он с весьма глубокомысленным и серьезным видом. – Безусловно,  история в высшей степени любопытная, – повторил он еще более внушительно.    

 5. Кража со взломом в  доме викария    

     

О краже со взломом в доме викария мы узнали главным образом  из рассказов самого викария и его жены. Это случилось перед рассветом в Духов  день; в этот день айпингский клуб устраивает ежегодные празднества. Миссис  Бантинг внезапно проснулась в предрассветной тишине с отчетливым ощущением, что  дверь спальни хлопнула. Сначала она решила не будить мужа, а села на кровати и  стала прислушиваться. Она явственно различила шлепанье босых ног; словно кто‑то  вышел из туалетной комнаты и направился по коридору к лестнице. Тогда она как  можно осторожнее разбудила мистера Бантинга. Проснувшись и узнав, в чем дело,  он решил не зажигать огня, но, надев очки, капот жены и сунув ноги в купальные  туфли, вышел на площадку. Он совершенно ясно услышал возню в своем кабинете  внизу, потом там кто‑то громко чихнул.    

Тогда он вернулся в спальню, вооружился самым надежным  оружием, какое нашлось, – кочергой и сошел с лестницы, стараясь не шуметь.  Миссис Бантинг вышла на площадку.    

Было около четырех часов; ночной мрак редел. В прихожей уже  брезжил свет, но дверь кабинета зияла черной дырой. В тишине слышен был только  слабый скрип ступенек под ногами мистера Бантинга и легкое движение в кабинете.  Потом что‑то щелкнуло, слышно было, как открылся ящик, зашуршали бумаги.  Послышалось ругательство, вспыхнула спичка, и кабинет осветился желтым светом.  В это время мистер Бантинг был уже в прихожей и через приотворенную дверь  увидел письменный стол, выдвинутый ящик и свечу, горевшую на столе. Но вора ему  не было видно. Он стоял в прихожей, не зная, что предпринять, а позади него  медленно спускалась с лестницы бледная, перепуганная миссис Бантинг. Одно  обстоятельство поддерживало мужество мистера Бантинга: убеждение, что вор  принадлежит к числу местных жителей.    

Затем они услышали звон монет и поняли, что вор нашел  деньги, отложенные на хозяйство, – два фунта полусоверенами и десять  шиллингов. Звон монет мгновенно вывел мистера Бантинга из состояния  нерешительности. Крепко сжав в руке кочергу, он ворвался в кабинет; миссис  Бантинг следовала за ним по пятам.    

– Сдавайся! – яростно крикнул мистер Бантинг и  остановился, пораженный: в комнате никого не было.    

И все же, вне всякого сомнения, минуту назад здесь кто‑то  двигался. С полминуты супруги стояли, разинув рты, потом миссис Бантинг  заглянула за ширмы, а мистер Бантинг, побуждаемый тем же чувством, посмотрел  под стол. Затем миссис Бантинг отдернула оконные занавеси, а мистер Бантинг  осмотрел камин и пошарил в трубе кочергой. Миссис Бантинг перерыла корзину для  бумаг, а мистер Бантинг открыл ящик с углем. Проделав все это, они в недоумении  уставились друг на друга.    

– Я готов поклясться… – сказал мистер Бантинг. – А  свеча! – воскликнул он. – Кто зажег свечу?    

– А ящик! – сказала миссис Бантинг. – И куда  девались деньги?    

Она поспешно пошла к дверям.    

– В жизни своей ничего подобного…    

В коридоре кто‑то громко чихнул. Они выбежали из комнаты и  тут же услышали, как хлопнула дверь кухни.    

– Принеси свечу, – сказал мистер Бантинг и пошел  вперед. Оба ясно слышали стук торопливо отодвигаемых засовов.    

Открывая дверь на кухню, мистер Бантинг увидел, что парадная  дверь отворяется и в слабом утреннем свете мелькнула темная зелень сада. Но он  уверял, что в дверь никто не вышел. Она открылась, а потом со стуком  захлопнулась. Пламя свечи, которую несла миссис Бантинг, замигало и вспыхнуло  ярче. Прошло несколько минут, прежде чем они вошли в кухню.    

Там никого не оказалось. Они снова заперли на засов входную  дверь, тщательно обыскали кухню, чулан, буфетную и, наконец, спустились в  погреб. Но, несмотря на самые тщательные поиски, они никого не обнаружили.    

Утро застало викария и его жену в весьма странном наряде;  они все еще сидели в нижнем этаже своего домика при ненужном уже свете  догоравшей свечи и терялись в догадках.    

– В жизни своей ничего подобного… – в двадцатый раз  начал викарий.    

– Дорогой мой, – прервала его миссис  Бантинг, – вот идет Сюзи. Пусть она придет в кухню, и пойдем оденемся.    

 6. Взбесившаяся мебель    

     

В это же утро, на рассвете Духова дня, когда даже служанка  Милли еще спала, мистер и миссис Холл встали с постели и бесшумно спустились в  погреб. Там у них было дело совершенно особого характера, имевшее некоторое  отношение к специфической крепости их пива.    

Не успели дни войти в погреб, как миссис Холл вспомнила, что  забыла захватить бутылочку с сарсапарелью, которая стояла у них в спальне. Так  как главным знатоком и мастером предстоявшего дела была она, то наверх за  бутылкой отправился Холл.    

На площадке лестницы он с удивлением заметил, что дверь в  комнату постояльца приоткрыта. Пройдя в спальню, он нашел бутылку на указанном  женой месте.    

Но, возвращаясь обратно в погреб, он заметил, что засовы  выходной двери отодвинуты и дверь закрыта просто на щеколду. Осененный  внезапной мыслью, он сопоставил это обстоятельство с открытой дверью в комнату  постояльца и предположениями мистера Тедди Хенфри. Он ясно помнил, что сам  держал свечку, когда миссис Холл задвигала засовы на ночь. Он остановился,  пораженный; затем, все еще держа бутылку в руке, снова поднялся наверх и  постучал в дверь постояльца. Ответа не последовало. Он постучал еще раз, затем  распахнул дверь настежь и вошел в комнату.    

Все оказалось так, как он и ожидал. Комната была пуста,  постель не тронута. На кресле и на спинке кровати была разбросана одежда  незнакомца и его бинты, широкополая шляпа и та торчала на столбике кровати. Это  обстоятельство показалось чрезвычайно странным даже не слишком сообразительному  Холлу, тем более что другого платья, насколько он знал, у постояльца не было.    

Стоя в недоумении посреди комнаты, он услышал снизу, из  погреба, голос своей жены; захлебывающаяся скороговорка и высокие, визгливые  ноты, характерные для жителей. Западного Сассекса, изобличали крайнее  нетерпение.    

– Джордж! – кричала она. – Ты нашел, что  нужно?    

Он повернулся и поспешил к жене.    

– Дженни! – крикнул он, нагибаясь над лестницей,  ведущей в погреб. – А ведь Хенфри‑то прав. Жильца в комнате нет. И засов  на парадной двери снят.    

Сначала миссис Холл не поняла, о чем речь, но, сообразив, в  чем дело, решила сама осмотреть пустую комнату. Холл все еще с бутылкой в руках  пошел вперед.    

– Его самого нет, а одежда тут, – сказал  он. – Где же он шляется голый? Странное дело.    

Когда они поднимались по лестнице из погреба, им обоим, как  выяснилось впоследствии, почудилось, что кто‑то открыл и снова закрыл парадную  дверь; но так как они нашли ее закрытой, то в ту минуту они об этом ничего друг  другу не сказали. В коридоре миссис Холл опередила своего мужа и взбежала по  лестнице первая. В это время на лестнице кто‑то чихнул. Холл, отставший от жены  на шесть ступенек, подумал, что это она чихает; она же была убеждена, что  чихнул он. Поднявшись наверх, она распахнула дверь и стала осматривать комнату  незнакомца.    

– В жизни своей ничего подобного не видела! –  сказала она.    

В это время сзади над самым ее ухом кто‑то фыркнул, она  обернулась и, к величайшему своему удивлению, увидела, что Холл стоит шагах в  двенадцати от нее, на верхней ступеньке лестницы. Он сразу же подошел к ней.  Она наклонилась и стала ощупывать подушку и белье.    

– Холодные, – сказала она. – Его нет уже с  час, а то и больше.    

Не успела она произнести эти слова, как произошло нечто в  высшей степени странное: постельное белье свернулось в узел, который тут же  перепрыгнул через спинку кровати. Казалось, чья‑то рука скомкала одеяло и  простыни и бросила на пол. Вслед за этим шляпа незнакомца соскочила со своего  места, описала в воздухе дугу и шлепнулась прямо в лицо миссис Холл. За ней с  такой же быстротой полетела с умывальника губка; затем кресло, небрежно сбросив  с себя пиджак и брюки постояльца и рассмеявшись сухим смехом, чрезвычайно  похожим на смех постояльца, повернулось всеми четырьмя ножками к миссис Холл и,  нацелившись, бросилось на нее. Она вскрикнула и повернулась к двери, а ножки  кресла осторожно, но решительно уперлись в ее спину и вытолкали ее вместе с  Холлом из комнаты. Дверь захлопнулась, замок щелкнул. Кресло и кровать, по‑видимому,  еще поплясали немного, как бы торжествуя победу, а затем все стихло.    

Миссис Холл почти без чувств повисла на руках у мужа.  Мистеру Холлу с величайшим трудом удалось при помощи Милли, которая успела  проснуться от крика и шума, снести ее вниз и дать ей укрепляющих‑капель.    

– Это духи, – сказала миссис Холл, придя наконец в  себя. – Я знаю, это духи. Я читала про них в газетах. Столы и стулья  начинают прыгать и танцевать…    

– Выпей еще немножко, Дженни, – прервал ее  Холл. – Это подкрепит тебя.    

– Запри дверь, – сказала миссис Холл. –  Смотри не впускай его больше. Я все время подозревала… Как это я не догадалась!  Глаз не видно, голова забинтована, и в церковь по воскресеньям не ходит. А  сколько бутылок!.. На что порядочному человеку столько бутылок? Он напустил  духов в мебель… Моя милая старая мебель! В этом самом кресле любила сидеть моя  дорогая матушка, когда я была еще маленькой девочкой. И подумать только, оно  поднялось теперь против меня…    

– Выпей еще капель, Дженни, – сказал Холл, –  у тебя нервы совсем расстроены.    

Было уже пять часов, лучи утреннего солнца заливали улицу.  Супруги послали Милли разбудить мистера Сэнди Уоджерса, кузнеца, который жил  напротив.    

– Хозяин вам кланяется, – сказала ему  Милли. – И у нас что‑то стряслось с мебелью. Может, вы зайдете и  поглядите?    

Мистер Уоджерс был человек весьма сведущий и смышленый. Он  отнесся к рассказу Милли серьезно.    

– Это колдовство, головой ручаюсь, – сказал  он. – Такому постояльцу только копыт не хватает.    

Он пришел, сильно озабоченный. Мистер и миссис Холл хотели  было подняться с ним наверх, но он, по‑видимому, с этим не спешил. Он  предпочитал продолжать разговор в коридоре. Из табачной лавки Хакстерса вышел  приказчик и стал открывать ставни. Его пригласили принять участие в обсуждении  случившегося. За ним через несколько минут подошел, конечно, сам мистер  Хакстерс. Англосаксонский парламентский дух проявился здесь полностью: говорили  много, но за дело не принимались.    

– Установим сначала факты, – настаивал мистер  Сэнди Уоджерс. – Обсудим, вполне ли будет правильно с нашей стороны  взломать дверь в его комнату? Запертую дверь всегда можно взломать, но раз  дверь взломана, ее не сделаешь невзломанной.    

Но вдруг, ко всеобщему удивлению, дверь комнаты постояльца  открылась сама, и, взглянув наверх, они увидели закутанную фигуру незнакомца,  спускавшегося по лестнице и пристально смотревшего на них зловещим взором  сквозь свои темно‑синие очки. Медленно, деревянной походкой, он спустился с  лестницы, прошел по коридору и остановился.    

– Смотрите, – сказал он, вытянув палец в перчатке.    

Взглянув в указанном направлении, они увидели у самой двери  погреба бутылку с сарсапарелью. А незнакомец вошел в гостиную и неожиданно  быстро, со злостью захлопнул дверь перед самым их носом.    

Никто не произнес ни слова, пока не замер стук захлопнутой  двери. Все молча переглядывались.    

– Признаюсь, это уже верх… – начал мистер Уоджерс и не  докончил фразы.    

– Я бы на вашем месте пошел и спросил его, что все это  значит, – сказал Уоджерс Холлу. – Я потребовал бы объяснения.    

Понадобилось некоторое время, чтобы убедить хозяина решиться  на это. Наконец он постучался в дверь, открыл ее и начал:    

– Простите…    

– Убирайтесь к черту! – крикнул в бешенстве  незнакомец. – Затворите дверь!    

На этом объяснение и закончилось.    

 7. Разоблачение  незнакомца    

     

Незнакомец вошел в гостиную около половины шестого утра и  оставался там приблизительно до полудня; шторы в комнате были спущены, дверь  заперта, и после неудачи, постигшей Холла, никто не решался войти туда.    

Все это время незнакомец, очевидно, ничего не ел. Три раза  он звонил, причем в третий раз долго и сердито, но никто не отозвался.    

– Ладно, я ему покажу «убирайтесь к черту», –  ворчала про себя миссис Холл.    

Слух о ночном происшествии в доме викария уже успел  распространиться, и между обоими событиями усматривали некую связь. Холл в  сопровождении Уоджерса отправился к судье мистеру Шэклфорсу, чтобы с ним  посоветоваться. Наверх подняться никто не решался. Чем занимался все это время  незнакомец, неизвестно. Иногда он нетерпеливо шагал из угла в угол, два раза из  его комнаты доносились ругательства, шуршание разрываемой бумаги и звон  разбиваемых бутылок.    

Кучка испуганных, но сгоравших от любопытства людей все росла.  Пришла миссис Хакстерс. Подошли несколько бойких молодых парней, вырядившихся  по случаю праздника в черные пиджаки и галстуки из белого пике; они стали  задавать нелепые вопросы. Арчи Харкер оказался смелее всех: он пошел во двор и  постарался заглянуть под опущенную штору. Разглядеть он не мог ничего, но дал  понять, что видит, и еще кое‑кто из айпингского молодого поколения  присоединился к нему.    

День для праздника выдался на славу – теплый и ясный. На  деревенской улице появилось с десяток ларьков и тир для стрельбы, а на лужайке  перед кузницей стояли три полосатых желто‑коричневых фургона, и какие‑то люди в  живописных костюмах устраивали приспособление для метания кокосовых орехов.  Мужчины были в синих свитерах, дамы – в белых передниках и модных шляпах с большими  перьями. Уоджерс из «Красной лани» и мистер Джэггерс, сапожник, торговавший  также подержанными велосипедами, протягивали поперек улицы гирлянду из  национальных флагов и королевских штандартов (оставшихся от празднования юбилея  королевы Виктории).    

А в полутемной гостиной с занавешенными окнами, куда  проникал лишь слабый свет, незнакомец, вероятно, голодный и злой, задыхаясь от  жары в своих повязках, глядел сквозь темные очки на листок бумаги, позвякивал  грязными бутылками и неистово ругал собравшихся под окном невидимых мальчишек.  В углу у камина валялись осколки полдюжины разбитых бутылок, а в воздухе стоял  едкий запах хлора. Вот все, что нам известно но рассказам очевидцев, и такой  вид имела комната, когда в нее вошли.    

Около полудня незнакомец внезапно открыл дверь гостиной и  остановился на пороге, пристально глядя на трех‑четырех человек, сгрудившихся у  стойки.    

– Миссис Холл! – крикнул он.    

Кто‑то нехотя вышел из комнаты позвать хозяйку.    

Появилась миссис Холл, несколько запыхавшаяся, но весьма  решительная. Мистер Холл еще не вернулся. Она все уже обдумала и явилась с  небольшим подносиком в руках, на котором лежал неоплаченный счет.    

– Вы хотите уплатить по счету? – спросила она.    

– Почему мне не подали завтрака? Почему вы не  приготовили мне поесть и не отзывались на звонки? Вы думаете, я могу обходиться  без еды?    

– А почему вы не уплатили по счету? – возразила  миссис Холл. – Вот что я желала бы знать.    

– Еще третьего дня я сказал вам, что жду денежного  перевода…    

– А я еще вчера сказала вам, что не намерена ждать  никаких переводов. Нечего ворчать, что завтрак запаздывает, если по счету уже  пять дней не плачено.    

Постоялец кратко, но энергично выругался.    

– Легче, легче! – раздалось из распивочной.    

– Я прошу вас, мистер, держать свои ругательства при  себе, – сказала миссис Холл.    

Постоялец замолчал и стоял на пороге, похожий и своих очках  на рассерженного водолаза. Все посетители трактира чувствовали, что перевес на  стороне миссис Холл. Дальнейшие слова незнакомца подтвердили это.    

– Послушайте, голубушка… – начал он.    

– Я вам не голубушка, – сказала миссис Холл.    

– Говорю вам, я еще не получил перевода…    

– Уж какой там перевод! – сказала миссис Холл.    

– Но в кармане у меня…    

– Третьего дня вы сказали, что у вас и соверена не  наберется.    

– Ну, а теперь я нашел побольше.    

– Ого! – раздалось из распивочной.    

– Хотела бы я знать, где это вы нашли деньги, –  сказала миссис Холл.    

Это замечание, по‑видимому, не понравилось незнакомцу. Он  топнул ногой.    

– Что вы имеете в виду? – спросил он.    

– Только то, что я хотела бы знать, откуда у вас  деньги, – сказала миссис Холл. – И прежде чем подавать вам счета,  готовить завтрак или вообще что‑либо делать для вас, я попрошу вас объяснить  некоторые вещи, которых я не понимаю и никто не понимает, но которые мы все  хотим понять. Я хочу знать, что вы делали наверху с моим креслом; хочу знать,  как это ваша комната оказалась пустой и как вы опять туда попали. Мои  постояльцы входят и выходят через двери. Так у меня заведено; вы же делаете по‑другому,  и я хочу знать, как вы это делаете. И еще…    

Незнакомец вдруг поднял руки, обтянутые перчатками, сжал  кулаки, топнул ногой и крикнул! «Стойте!» – так исступленно, что миссис Холл  немедленно умолкла.    

– Вы не понимаете, – сказал он, – кто я и чем  занимаюсь. Я покажу вам. Как бог свят, покажу! – При этих словах он  приложил руку к лицу и сейчас же отнял ее. Посреди лица зияла пустая  впадина. – Держите, – сказал он и, шагнув к миссис Холл, подал ей что‑то.  Не сводя глаз с его преобразившегося лица, миссис Холл машинально взяла  протянутую ей вещь. Затем, рассмотрев, что это, она громко вскрикнула, уронила  ее на пол и попятилась. По полу покатился нос – нос незнакомца, розовый,  лоснящийся.    

Затем он снял очки, и все вытаращили глаза от удивления. Он  снял шляпу и стал яростно срывать бакенбарды и бинты. Они не сразу поддались  его усилиям. Все замерли в ужасе.    

– О господи! – вымолвил кто‑то.    

Наконец бинты были сорваны.    

То, что предстало взорам присутствующих, превзошло асе  ожидания. Миссис Холл, стоявшая с разинутым ртом, дико вскрикнула и побежала к  дверям. Все вскочили с мест. Ждали ран, уродства, видимого глазом ужаса, а тут  – ничего. Бинты и парик полетели в распивочную, едва не задев стоявших там. Все  кинулись прочь с крыльца, натыкаясь друг на друга, ибо на пороге гостиной, выкрикивая  бессвязные объяснения, стояла фигура, похожая на человека вплоть до воротника  пальто, а выше не было ничего. Решительно ничего!    

Жители Айпинга услышали крики и шум, доносившиеся из  трактира «Кучер и кони», и увидели, как оттуда стремительно выбегают  посетители. Они увидели, как миссис Холл упала и как мистер Тедди Хенфри  подпрыгнул, чтобы не споткнуться о нее. Потом они услышали истошный крик Милли,  которая, выскочив из кухни на шум, неожиданно наткнулась на безголового  незнакомца. Крик сразу оборвался.    

После этого все, кто был на улице – продавец сладостей,  владелец балагана для метания в цель и его помощник, хозяин качелей, мальчишки  и девчонки, деревенские франты, местные красотки, старики в блузах и цыгане в  фартуках, – ринулись к трактиру. Не прошло и минуты, как перед заведением  миссис Холл собралось человек сорок, толпа быстро росла, все шумели, толкались,  орали, вскрикивали, задавали вопросы, строили догадки. Никто никого не слушал,  и все говорили сразу – настоящее столпотворение! Несколько человек поддерживали  миссис Холл, которую подняли с земли почти без памяти. Среди общего смятения  один из очевидцев, стараясь перекричать всех, давал ошеломляющие показания.    

– Оборотень!    

– Что же он натворил?    

– Ранил служанку.    

– Кажется, кинулся на них с ножом.    

– Не так, как говорится, а в самом деле без головы!    

– Говорят вам, нет головы на плечах!    

– Пустяки, наверное, какой‑нибудь фокус.    

– Как снял он бинты…    

Стараясь заглянуть в открытую дверь, толпа образовала живой  клин, острие которого, направленное в дверь трактира, составляли самые  отчаянные смельчаки.    

– Он стоит на пороге. Вдруг девушка как вскрикнет, он  обернулся, а девушка бежать. Он за ней. Минутное дело – уж он идет обратно, в  одной руке – нож, в другой – краюха хлеба. Остановился и будто глядит. Вот  только сейчас. Он вошел в эту самую дверь. Говорят вам: головы у него совсем  нет. Приди вы на минуточку раньше, вы бы сами…    

В задних рядах произошло движение. Рассказчик замолчал и  посторонился, чтобы дать дорогу небольшой процессии, которая с весьма воинственным  видом направлялась к дому; во главе ее шел мистер Холл, очень красный, с  решительным видом, далее мистер Бобби Джефферс, констебль, и, наконец, мистер  Уоджерс, из осторожности державшийся позади. У них был приказ об аресте  незнакомца.    

Им наперебой сообщали последние новости – один кричал одно,  другой – совсем другое.    

– С головой он там или без головы, – сказал мистер  Джефферс, – а я получил приказ арестовать его, и приказ этот я выполню.    

Мистер Холл поднялся на крыльцо, направился прямо к двери гостиной  и распахнул ее.    

– Констебль, – сказал он, – исполняйте свой  долг.    

Джефферс вошел первый, за ним – Холл и последним – Уоджерс.  В полумраке они разглядели безголовую фигуру с недоеденной коркой хлеба в одной  руке и с куском сыра в другой; обе руки были в перчатках.    

– Вот он, – сказал Холл.    

– Это еще что? – раздался сердитый возглас из  пустого пространства над воротником.    

– Таких, как вы, я еще не видывал, сударь, –  сказал Джефферс. – Но есть ли у вас голова или нет, в приказе сказано:  «Препроводить», – а долг службы прежде всего…    

– Не подходите! – крикнул незнакомец, отступая на  шаг.    

В одно мгновение он бросил хлеб и сыр на пол, и мистер Холл  едва успел вовремя убрать нож со столиц Незнакомец снял левую перчатку и ударил  ею Джефферса по лицу. Джефферс сразу, оборвав свои разъяснения относительно  смысла приказа, схватил одной рукой кисть невидимой руки, а другой сдавил  невидимое горло. Тут он получил здоровый пинок по ноге, заставивший его  вскрикнуть, но добычи своей он не выпустил. Холл через стол передал нож  Уоджерсу, который, желая помочь Джефферсу, действовал, так сказать, в качестве  голкипера. В яростной схватке противники наткнулись на стул, он с грохотом  отлетел в сторону, и оба упали на пол.    

– Хватайте его за ноги, – прошипел сквозь зубы  Джефферс.    

Мистер Холл, попытавшийся выполнить его распоряжение,  получил сильный удар в грудь и на минуту выбыл из строя, а мистер Уоджерс,  видя, что безголовый незнакомец извернулся и начал одолевать Джефферса,  попятился с ножом в руках к двери, где столкнулся с мистером Хакстерсом и  сиддербриджским извозчиком, спешившими на выручку блюстителю закона и порядка.  В это самое время с полки посыпались бутылки, и комната наполнилась едкой  вонью.    

– Сдаюсь! – крикнул незнакомец, несмотря на то,  что подмял под себя Джефферса. Он встал, тяжело дыша, без головы и без рук, ибо  во время борьбы стянул обе перчатки.    

– Все равно ничего не выйдет, – сказал он, еле  переводя дух.    

В высшей степени странно было слышать голос, исходивший как  бы из пустого пространства, но жители Сассекса, вероятно, самые трезвые люди на  свете. Джефферс также встал и вынул из кармана пару наручников. Но тут он  остановился в полном недоумении.    

– Вот так штука! – сказал он, смутно начиная  сознавать несообразность всего происходящего. – Черт возьми! Похоже, что  они без надобности.    

Незнакомец провел пустым рукавом по пиджаку, и пуговицы,  словно по волшебству, расстегнулись. Затем он сказал что‑то о своих ногах и  нагнулся. По‑видимому, он трогал свои башмаки и носки.    

– Постойте, – воскликнул вдруг Хакстерс. –  Ведь это совсем не человек! Тут только пустая одежда. Посмотрите‑ка, можно  заглянуть в воротник, и подкладку пиджака видно. Я могу просунуть руку…    

С этими словами он протянул руку. Казалось, он наткнулся на  что‑то в воздухе, ибо тотчас же с криком отдернул ее.    

– Я бы вас попросил держать свои пальцы подальше от  моих глаз! – раздались из пустоты слова, произнесенные яростным  тоном. – Суть в том, что я весь тут – с головой, руками, ногами и всем  прочим, но только я невидимка. Это чрезвычайно неудобно, но ничего не  поделаешь. Однако это обстоятельство еще не дает права каждому дураку в Айпинге  тыкать в меня руками.    

Перед ним стоял, подбоченясь, костюм, весь расстегнутый и  свободно висящий на невидимой опоре.    

Тем временем с улицы вошли еще несколько мужчин, и в комнате  стало людно…    

– Что? Невидимка? – сказал Хакстерс, не обращая  внимание на оскорбительный тон незнакомца. – Такого же не бывает.    

– Вам это может показаться странным, но ведь  преступного тут ничего нет. На каком основании на меня набрасывается констебль?    

– А, это совсем другое дело, – сказал  Джефферс. – Правда, здесь темновато, и видеть вас трудно, но у меня есть  приказ о вашем аресте, и приказ по всей форме. Вы подлежите аресту не за то,  что вы невидимка, а по подозрению в краже со взломом. Неподалеку отсюда был  ограблен дом и украдены деньги.    

– Ну?    

– Некоторые обстоятельства указывают…    

– Вздор! – воскликнул Невидимка.    

– Надеюсь, что так, сударь. Но я получил приказ.    

– Хорошо, – сказал незнакомец, – я пойду с  вами. Пойду. Но без наручников.    

– Так полагается, – сказал Джефферс.    

– Без наручников, – упорствовал незнакомец.    

– Нет уж, извините, – сказал Джефферс.    

Вдруг фигура Невидимки осела на пол, и, прежде чем кто‑либо  успел сообразить, что происходит, башмаки, брюки и носки полетели под стол.  Затем Невидимка вскочил и сбросил с себя пиджак.    

– Стой, стой! – закричал Джефферс, вдруг сообразив,  в чем дело. Он схватился за жилетку, та стала сопротивляться; затем оттуда  выскочила рубашка, и в руках у Джефферса остался пустой жилет. – Держите  его! – крикнул Джефферс. – Стоит ему только раздеться!..    

– Держи его! – закричали все и бросились на мелькавшую  в воздухе белую рубашку – все, что осталось видимого от незнакомца.    

Рукав рубашки нанес Холлу сильнейший удар по лицу, что  пресекло его решительную атаку и толкнуло его назад, прямо на Тутсома,  причетника; в тот же миг рубашка приподнялась в воздухе, где она стала  извиваться, как всякая рубашка, которую снимают через голову, Джефферс крепко  ухватился за рукав, но этим только помог снять ее. Что‑то из воздуха ударило  его в нижнюю челюсть; он тотчас выхватил свою дубинку и, размахнувшись изо всей  мочи, ударил Тедди Хенфри прямо по макушке.    

– Берегись! – кричали все, наугад рассыпая удары  по воздуху. – Держи его! Заприте дверь! Не выпускайте! Я что‑то поймал!  Вот он!    

Началось настоящее вавилонское столпотворение. Тумаки,  казалось, сыпались на всех сразу, и мудрый Сэнди Уоджерс, чья сообразительность  обострилась благодаря сокрушительному удару, который расквасил ему нос, отворил  дверь и первый выбежал из комнаты. Все тотчас же последовали за ним. В дверях  началась страшная давка. Удары продолжали сыпаться. Сектанту Фипсу выбили  передний зуб, а Генри поранили ушную раковину. Джефферс получил удар в  подбородок и, обернувшись, ухватился за что‑то невидимое, втиснувшееся в суматохе  между ним и Хакстерсом. Он нащупал мускулистую грудь, и в ту же минуту весь  клубок борющихся, разгоряченных людей выкатился в коридор.    

– Поймал! – крикнул Джефферс, задыхаясь. Но  выпуская из рук невидимого врага, весь багровый, со вздувшимися венами, он  кружил в толпе, расступавшейся перед этим странным поединком. Наконец все  скатились с крыльца на землю. Джефферс закричал придушенным голосом, все еще  сжимая в объятиях что‑то невидимое и энергично работая коленом, потом зашатался  и упал навзничь, грохнувшись затылком о камни. Только тогда он разжал пальцы.    

Раздались крики: «Держи его!», «Невидимка!». Какой‑то  молодой человек не из Айпинга, чьего имени так и не удалось установить,  подбежал, схватил что‑то, но тут же выпустил из рук и упал на распростертое  тело констебля. Посреди улицы вскрикнула едва не сбитая с ног женщина; собака,  видимо, получившая пинок, завизжала и с воем кинулась во двор к Хакстерсу. Этим  и закончился побег Невидимки. С минуту толпа стояла изумленная и взволнованная,  затем бросилась врассыпную, словно палая листва, развеянная порывом ветра.    

Только Джефферс лежал неподвижно, обратив лицо к небу и  согнув колени.    

 8. Мимоходом    

     

Восьмая глава необычайно коротка. В ней рассказывается о  том, как Джиббинс, местный натуралист‑любитель, дремал на холмике в полной  уверенности, что, по крайней мере, на две мили окрест нет ни души, и вдруг  услышал совсем близко от себя шаги какого‑то человека, который кашлял, чихал и  отчаянно ругался; обернувшись, он не увидел никого. И тем не менее голос раздавался  вполне явственно. Невидимый прохожий продолжал ругаться той отборной витиеватой  бранью, по которой сразу можно узнать образованного человека. Голос поднялся до  самых высоких нот, потом стал тише и, наконец, совсем замер, удалившись, как  показалось Джиббинсу, по направлению к Эддердину. Последнее громкое чиханье – и  все стихло. Джиббинсу ничего не было известно об утренних событиях, но явление  это до того поразило и смутило его, что все его философское спокойствие  исчезло. Вскочив, он со всей быстротой, на какую был способен, спустился с  холма и направился в селение.    

     

9. Мистер Томас Марвел    

     

Чтобы получить представление о мистере Томасе Марвеле, вы  должны вообразить себе человека с толстым дряблым лицом, с широким длинным  носом, слюнявым подвижным ртом и растущей вкривь и вкось щетинистой бородой. Он  был явно предрасположен к полноте, что было особенно заметно благодаря очень  коротким конечностям. Он носил потрепанный шелковый цилиндр, а то, что на самых  ответственных частях туалета вместо пуговиц красовались бечевки и ботиночные  шнурки, свидетельствовало, что он закоренелый холостяк.    

Мистер Томас Марвел сидел, спустив ноги в канаву, у дороги,  ведущей к Эддердину, примерно в полутора милях от Айпинга. На ногах у него не  было ничего, кроме рваных носков; вылезшие из дыр большие пальцы ног, широкие и  приподнятые, напоминали уши насторожившейся собаки. Неторопливо – он все делал  не торопясь – Томас Марвел рассматривал башмаки, которые собирался примерить.  Это были очень крепкие башмаки, какие ему давно уже не попадались, но они  оказались ему слишком велики; между тем старые башмаки его, вполне подходящие  для сухой погоды, не годились для сырой, так как у них была слишком тонкая  подошва. Мистер Марвел терпеть не мог свободной обуви, но он не выносил и  сырости. Собственно говоря, он еще не установил, что ему неприятнее –  просторная обувь или сырость, – но день был погожий, других дел не  предвиделось, и он решил поразмыслить. Поэтому он поставил на землю все четыре  башмака, расположив их в виде живописной группы, и стал смотреть на них. Глядя,  как они стоят среди буйно разросшегося репейника, он вдруг решил, что обе пары  очень безобразны. Он нисколько не удивился, услыхав позади себя чей‑то голос.    

– Как‑никак обувь, – сказал Голос.    

– Это пожертвованная обувь, – сказал мистер Томас  Марвел, склонив голову набок и с неудовольствием глядя на башмаки. – И я,  черт возьми, не могу даже решить, какая из этих пар хуже.    

– Гм… – сказал Голос.    

– Я носил обувь и похуже. По правде говоря, мне  случалось обходиться и совсем без нее. Но таких наглых уродов, если можно так  выразиться, я не носил никогда. Давно уже подыскиваю себе башмаки, потому что  мои мне осточертели. Они крепкие, что и говорить. Но человек, который постоянно  на ногах, все время видит свои башмаки. И, поверите ли, сколько я ни старался,  во всей округе не мог достать других башмаков, кроме этих. Вы только взгляните!  А ведь, вообще‑то говоря, в здешней округе обувь хорошая. Только мое уж счастье  такое. Я лет десять ношу здешнюю обувку. И вот какую дрянь мае подсунули.    

– Это отвратительная округа, – сказал  Голос, – и народ здесь прескверный.    

– Верно ведь? – сказал Томас Марвел. – Ну и  обувка! Чтоб она пропала!    

С этими словами он через плечо покосился вправо, чтобы  посмотреть на обувь собеседника и сравнить ее со своей, но, к величайшему его  изумлению, там, где он ожидал увидеть пару башмаков, не оказалось ни башмаков,  ни ног. Он посмотрел через левое плечо, но и там не обнаружил ни башмаков, ни  ног. Это ошеломило его.    

– Где же вы? – спросил Томас Марвел, поворачиваясь  на четвереньках. Перед ним расстилалась пустая холмистая равнина, только  далекие кусты вереска качались на ветру.    

– Пьян я, что ли? – сказал Томас Марвел. –  Померещилось мне? Или я сам с собой разговаривал? Что за черт…    

– Не пугайтесь, – сказал Голос.    

– Оставьте, пожалуйста, ваши шутки! – воскликнул  Томас Марвел. – Где вы? «Не пугайтесь», – скажите на милость!    

– Не пугайтесь, – повторил Голос.    

– Ты сам сейчас испугаешься, болван ты этакий! –  сказал Томас Марвел. – Где ты? Вот я до тебя доберусь.    

Молчание.    

– Под землей ты, что ли? – спросил Томас Марвел.    

Ответа не было. Томас Марвел продолжал стоять в одних  носках, в распахнутом пиджаке, и лицо его выражало полное недоумение.    

«Фю‑ить», – раздался вдали свист.    

– Вот тебе и «фю‑ить». Что вы, в самом деле,  дурачитесь? – сказал Томас Марвел.    

Местность была безлюдная. В какую бы сторону он ни поглядел,  никого не было видно. Дорога с глубокими канавами, окаймленная рядами белых  придорожных столбов, гладкая и пустынная, тянулась на север и на юг, в  безоблачном небе тоже ничего не было заметно, кроме пеночки.    

– С нами крестная сила! – воскликнул Томас Марвел,  застегивая пиджак. – Все водка проклятая. Так я и знал.    

– Это не водка, – сказал Голос. – Не  волнуйтесь.    

– Ох! – простонал Марвел, побледнев. – Все  водка, – беззвучно повторили его губы. Он постоял немного, мрачно глядя  прямо перед собой, потом стал медленно поворачиваться. – Готов поклясться,  что слышал голос, – прошептал он.    

– Конечно, слышали.    

– Вот опять, – сказал Марвел, закрывая глаза и  трагическим жестом хватаясь за голову. Но тут его вдруг взяли за шиворот и так  встряхнули, что у него совсем помутилось в голове.    

– Брось дурить, – сказал Голос.    

– Я рехнулся… – сказал Марвел. – Ничего не  поможет. И все из‑за проклятых башмаков. Прямо‑таки рехнулся! Или это  привидение?..    

– Ни то, ни другое, – сказал Голос. –  Послушай…    

– Рехнулся! – повторил Марвел.    

– Да погоди же! – сказал Голос, еле сдерживая  раздражение.    

– Ну? – сказал Марвел, испытывая странное  ощущение, как будто кто‑то коснулся пальцем его груди.    

– Ты думаешь, я тебе только почудился, да?    

– А как же иначе? – ответил Томас Марвел,  почесывая затылок.    

– Отлично, – сказал Голос. – В таком случае я  буду швырять в тебя камнями, пока ты не убедишься в противном.    

– Да где же ты?    

Голос не ответил. Свист – и камень, по‑видимому пущенный из  воздуха, пролетел у самого плеча мистера Марвела. Обернувшись, мистер Марвел  увидел, как другой камень, описав дугу, взлетел вверх, повис на секунду в  воздухе и затем полетел к его ногам с почти неуловимой быстротой. Он был до  того поражен, что даже не попробовал увернуться. Камень, ударившись о голый  палец ноги, отлетел в канаву. Томас Марвел подскочил и взвыл от боли. Потом  кинулся бежать, но споткнулся обо что‑то и, перекувырнувшись, очутился в сидячем  положении.    

– Ну‑с, что скажешь теперь? – спросил Голос, я  третий камень, описав дугу, взлетел вверх и повис в воздухе над  бродягой. – Что я такое? Воображение?    

Марвел вместо ответа встал на ноги, но немедленно был снова  брошен на землю. С минуту он лежал, не двигаясь.    

– Сиди смирно, – сказал Голос, – не то я  разобью тебе камнем голову.    

– Ну и дела! – сказал мистер Марвел, садясь и  потирая ушибленную ногу, но не сводя глаз с камня. – Ничего не понимаю.  Камни сами летают. Камни разговаривают. Не кидайся. Сгинь. Мне крышка.    

Камень упал на землю.    

– Все очень просто, – сказал Голос. – Я  невидимка.    

– Расскажите что‑нибудь поновее, – сказал мистер  Марвел, охая и корчась от боли. – Где вы прячетесь, как вы это делаете? Не  могу догадаться. Сдаюсь.    

– Я невидимка, только и всего. Понимаешь ты или  нет? – сказал Голос.    

– Да это ясней ясного. И нечего, мистер, злиться. А  теперь скажите‑ка лучше, как вы прячетесь.    

– Я невидимка, в этом вся суть. Пойми ты…    

– Но где же вы? – прервал его Марвел.    

– Да тут, перед тобой, в пяти шагах.    

– Рассказывай! Я не слепой. Еще скажешь, что ты воздух.  Я ведь не какой‑нибудь неуч…    

– Да, я воздух. Ты смотришь сквозь меня.    

– Что? И в тебе так‑таки ничего нет? Один только  болтливый голос и все?    

– Я такой же человек, как все, из плоти и крови, мне  нужно есть, пить и прикрыть свою наготу. Но я невидимка. Понятно? Невидимка.  Это очень просто. Невидимый человек.    

– Настоящий человек?    

– Да.    

– Ну, если так, – сказал Марвел, – дайте‑ка  мне руку. Это будет все‑таки на что‑то похоже… Ох! – воскликнул он  вдруг. – Как вы меня напугали! Надо же так вцепиться!    

Он ощупал руку, которая стиснула его кисть, затем  нерешительно ощупал плечо, мускулистую грудь, бороду. Лицо его выражало крайнее  изумление.    

– Здорово! – сказал он. – Это почище  петушиного боя. Просто поразительно. Я могу увидеть сквозь вас зайца в полумиле  отсюда. А вас самого нисколечко не видать… Впрочем…    

Тут Марвел стал внимательно всматриваться в пространство,  казавшееся пустым.    

– Скажите, вы не ели хлеб с сыром? – спросил он,  не выпуская невидимой руки.    

– Правильно. Эта пища еще не усвоена организмом.    

– А‑а, – сказал мистер Марвел. – Все‑таки это  странно.    

– Право же, это далеко не так странно, как вам кажется.    

– Для моего скромного разума это достаточно  странно, – сказал Томас Марвел. – Но как вы это устраиваете? Как вам,  черт возьми, удается?    

– Это слишком длинная история. И кроме того…    

– Я просто в себя не могу прийти, – сказал Марвел.    

– Я хочу тебе вот что сказать: я нуждаюсь в  помощи, – меня довели до этого. Я наткнулся на тебя неожиданно. Шел  взбешенный, голый, обессиленный. Готов был убить… И я увидел тебя…    

– Господи! – вырвалось у Марвела.    

– Я подошел к тебе сзади… подумал и пошел дальше…    

Лицо мистера Марвела весьма красноречиво выражало его  чувства.    

– Потом остановился. «Вот, подумал я, – такой же  отверженный, как я. Вот человек, который мне нужен». Я вернулся и направился к  тебе. И…    

– Господи! – сказал мистер Марвел. – У меня  голова идет кругом. Позвольте спросить: как же это так? Невидимка! И какая вам  нужна помощь?    

– Я хочу, чтобы ты помог мне достать одежду, кров и еще  кое‑что… Всего этого у меня нет уже давно. Если же ты не хочешь… Но ты поможешь  мне, должен помочь!    

– Постойте, – сказал Марвел. – Дайте мне  собраться с мыслями. Нельзя же так – обухом по голове. И не трогайте меня!  Дайте прийти в себя. Ведь вы чуть не перебили мне палец. Все это так нелепо:  пустые холмы, пустое небо. На много миль кругом ничего не видать, кроме красот  природы. И вдруг голос. Голос с неба. И камни. И кулак. Ах ты, господи!    

– Ну, нечего нюни распускать, – сказал  Голос. – Делай лучше то, что я приказываю.    

Марвел надул щеки, и глаза его стали совсем круглыми.    

– Я остановил свой выбор на тебе, – сказал  Голос, – ты единственный человек, если не считать нескольких деревенских  дураков, который знает, что на свете есть невидимка. Ты должен мне помочь.  Помоги мне, и я многое для тебя сделаю. В руках человека‑невидимки большая  сила. – Он остановился и громко чихнул. – Но если ты меня  выдашь, – продолжал он, – если ты не сделаешь то, что я прикажу…    

Он замолчал и крепко стиснул плечо Марвела. Тот взвыл от  ужаса.    

– Я не собираюсь выдавать вас, – сказал он,  стараясь отодвинуться от Невидимки. – Об этом и речи быть не может. С  радостью вам помогу. Скажите только, что я должен делать. (Господи!) Все, что  пожелаете, я сделаю с величайшим удовольствием.    

 10. Мистер Марвел в  Айпинге    

     

После того как паника немного улеглась, жители Айпинга стали  прислушиваться к голосу рассудка. Скептицизм внезапно поднял голову – правда,  несколько шаткий, неуверенный, но все же скептицизм. Ведь не верить в  существование Невидимки было куда проще, а тех, кто видел, как он рассеялся в  воздухе, или почувствовал на себе силу его кулаков, можно было пересчитать по  пальцам. К тому же один из очевидцев, мистер Уоджерс, отсутствовал, он заперся  у себя в доме и никого не пускал, а Джефферс лежал без чувств в трактире «Кучер  и кони». Великие, необычайные идеи, выходящие за пределы опыта, часто имеют  меньше власти над людьми, чем малозначительные, но зато вполне конкретные  соображения. Айпинг разукрасился флагами, жители разрядились. Ведь к празднику  готовились целый месяц, его предвкушали. Вот почему несколько часов спустя даже  те, кто верил в существование Невидимки, уже предавались развлечениям, утешая  себя мыслью, что он исчез навсегда; что же касается скептиков, то для них  Невидимка превратился в забавную шутку. Как бы то ни было, среди тех и других  царило необычайное веселье.    

На Хайсменском лугу разбили палатку, где миссис Бантинг и  другие дамы приготовляли чай, а вокруг ученики воскресной школы бегали взапуски  по траве и играли в разные игры под шумным руководством викария, мисс Касс и  мисс Сэкбат. Правда, чувствовалось какое‑то легкое беспокойство, но все были  настолько благоразумны, что скрывали свой страх. Большим успехом у молодежи  пользовался наклонно натянутый канат, по которому, держась за блок, можно было  стремглав слететь вниз, на мешок с сеном, лежавший у другого конца веревки. Не  меньшим успехом пользовались качели, метание кокосовых орехов и карусель с  паровым органом, непрерывно наполнявшим воздух пронзительным запахом масла и не  менее пронзительной музыкой. Члены клуба, побывавшие утром в церкви, щеголяли  разноцветными значками, а большинство молодых людей разукрасили свои котелки  яркими лентами. Старик Флетчер, у которого были несколько суровые представления  о праздничном отдыхе, стоял на доске, положенной на два стула, как это можно  было видеть сквозь цветы жасмина на подоконнике или через открытую дверь (как  кому угодно было смотреть), и белил потолок своей столовой.    

Около четырех часов в Айпинге появился незнакомец; он пришел  со стороны холмов. Это было невысокий толстый человек в чрезвычайно потрепанном  цилиндре, сильно запыхавшийся. Он то втягивал щеки, то надувал их до отказа.  Лицо у него было в красных пятнах, выражало страх, и двигался он хотя и быстро,  но явно неохотно. Он завернул за угол церкви и направился к трактиру «Кучер и  кони». Среди прочих обратил на него внимание и старик Флетчер, который был  поражен необычайно взволнованным видом незнакомца и до тех пор смотрел ему  вслед, пока известка, набранная на кисть, не затекла ему в рукав.    

Незнакомец, по свидетельству хозяина тира, вслух  разговаривал сам с собой. То же заметил и мистер Хакстерс. Он остановился у  крыльца гостиницы и, по словам мистера Хакстерса, по‑видимому, долго колебался,  прежде чем решился войти в дом. Наконец он поднялся по ступенькам, повернул,  как это успел заметить мистер Хакстерс, налево и открыл дверь в гостиную.  Мистер Хакстерс услыхал голоса изнутри, а также оклики из распивочной,  указывавшие незнакомцу на его ошибку.    

– Не туда! – сказал Холл.    

Тогда незнакомец закрыл дверь и вошел в распивочную.    

Через несколько минут он снова появился на улице, вытирая  губы рукой, с видом спокойного удовлетворения, показавшимся Хакстерсу  напускным. Он немного постоял, огляделся, а затем мистер Хакстерс увидел, как  он, крадучись, направился к воротам, которые вели во двор, куда выходило окно  гостиной. После некоторого колебания незнакомец прислонился к створке ворот,  вынул короткую глиняную трубку и стал набивать ее табаком. Руки его дрожали.  Наконец он кое‑как раскурил трубку и, скрестив руки, начал дымить, приняв позу  скучающего человека, чему отнюдь не соответствовали быстрые взгляды, которые он  то и дело бросал во двор.    

Все это мистер Хакстерс видел из‑за жестянок, стоявших в  окне табачной лавочки, и странное поведение незнакомца побудило его продолжать  наблюдение.    

Вдруг незнакомец порывисто выпрямился, сунул трубку в карман  и исчез во дворе. Тут мистер Хакстерс, решив, что на его глазах совершается  кража, выскочил из‑за прилавка и выбежал на улицу, чтобы перехватить вора. В  это время незнакомец снова показался в сбитом набекрень цилиндре, держа в одной  руке большой узел, завернутый в синюю скатерть, а в другой – три книги,  связанные, как выяснилось впоследствии, подтяжками викария. Увидев Хакстерса,  он охнул и, круто повернув влево, бросился бежать.    

– Держи вора! – крикнул Хакстерс и пустился  вдогонку.    

Последующие ощущения мистера Хакстерса были сильны, но  мимолетны. Он видел, как вор бежал прямо перед ним по направлению к церкви. Он  запомнил мелькнувшие впереди флаги и толпу гуляющих, причем только двое или  трое оглянулись на его крик.    

– Держи вора! – завопил он еще громче.    

Но не пробежал он и десяти шагов, как что‑то ухватило его за  ноги, и вот уже он не бежит, а пулей летит по воздуху! Не успел он опомниться,  как уже лежал на земле. Мир рассыпался на миллионы кружащихся искр, и  дальнейшие события перестали его интересовать.    

 11. В трактире «Кучер и  кони»    

     

Чтобы ясно понять все, что произошло в трактире, необходимо  вернуться назад, к тому моменту, когда мистер Марвел впервые появился перед  окном мистера Хакстерса.    

В это самое время в гостиной находились мистер Касс и мистер  Бантинг. Они самым серьезным образом обсуждали утренние события и с разрешения  мистера Холла тщательно исследовали вещи, принадлежавшие Невидимке. Джефферс  несколько оправился от своего падения и ушел домой, сопровождаемый заботливыми  друзьями. Разбросанная по полу одежда Невидимки была убрана миссис Холл, и  комната приведена в порядок. У окна, на столе, за которым приезжий обыкновенно  работал, Касс сразу же наткнулся на три рукописные книги, озаглавленные  «Дневник».    

– Дневник! – воскликнул Касс, кладя все три книги  на стол. – Теперь уж мы, во всяком случае, кое‑что узнаем.    

Викарий подошел и оперся руками на стол.    

– Дневник, – повторил Касс, усаживаясь на стул. Он  подложил две книги под третью и открыл верхнюю. – Гм… На заглавном листе  никакого названия. Фу‑ты!.. Цифры. И чертежи.    

Викарий обошел стол и заглянул через плечо Касса.    

Касс переворачивал страницу одну за другой, и лицо его  выражало горькое разочарование.    

– Эхма! Тут одни цифры, Бантинг!    

– Нет ли тут диаграмм? – спросил Бантинг. –  Или рисунков, проливающих свет…    

– Посмотрите сами, – ответил Касс. – Тут и  математика, и по‑русски или еще на каком‑то языке (если судить по буквам), а  кое‑что написано и по‑гречески. Ну, а греческий‑то, я думаю, вы уж разберете…    

– Конечно, – сказал мистер Бантинг, вынимая очки и  протирая их. Он сразу почувствовал себя крайне неловко, ибо от греческого языка  в голове у него осталась самая малость. – Да, греческий, конечно, может  дать ключ…    

– Я сейчас покажу вам место…    

– Нет, лучше уж я просмотрю сначала все книги, –  сказал мистер Бантинг, все еще протирая очки. – Сначала, Касс, необходимо  получить общее представление, а потом уж, знаете, можно будет поискать ключ.    

Он кашлянул, медленно надел очки и мысленно пожелал, чтобы  что‑нибудь случилось и предотвратило его позор. Затем он взял книгу, которую  ему передал Касс.    

А затем действительно случилось нечто.    

Дверь вдруг отворилась.    

Касс и викарий вздрогнули от неожиданности, но, подняв  глаза, с облегчением увидели красную физиономию под потрепанным цилиндром.    

– Распивочная? – прохрипела физиономия, тараща  глаза.    

– Нет, – ответили в один голос оба джентльмена.    

– Это напротив, милейший, – сказал мистер Бантинг.    

– И, пожалуйста, закройте дверь, – добавил с  раздражением мистер Касс.    

– Ладно, – сказал вошедший вполголоса. –  Есть! – прохрипел он. – Полный назад! – скомандовал он сам себе,  исчезая и закрывая дверь.    

– Матрос, наверное, – сказал мистер  Бантинг. – Забавный народ. «Полный назад» – слыхали? Это, должно быть,  морской термин, означающий выход из комнаты.    

– Вероятно так, – сказал Касс. – Вот только  нервы у меня ни к черту. Я даже подскочил, когда дверь вдруг открылась.    

Мистер Бантинг снисходительно улыбнулся, словно он сам не  подскочил точно так же.    

– А теперь, – сказал он со вздохом, –  займемся книгами.    

– Одну секунду, – сказал Касс, вставая и запирая  дверь. – Теперь, я думаю, нам никто не помешает.    

В этот миг кто‑то фыркнул.    

– Одно не подлежит сомнению, – заявил мистер  Бантинг, придвигая свое кресло к креслу Касса. – В Айпинге за последние  дни имели место какие‑то странные события, весьма странные. Я, конечно, не верю  в эту нелепую басню о Невидимке…    

– Это невероятно, – сказал Касс, –  невероятно. Но факт тот, что я видел… да, да, я заглянул в рукав…    

– Но вы уверены… верно ли, что вы видели? Быть может,  там было зеркало… Ведь вызвать оптический обман очень легко. Я не знаю, видели  вы когда‑нибудь настоящего фокусника…    

– Не будем спорить, – сказал Касс. – Ведь мы  уже обо всем этом толковали. Обратимся к книгам… Ага, вот это, по‑моему,  написано по‑гречески. Ну, конечно, это греческие буквы.    

Он указал на середину страницы. Мистер Бантинг слегка  покраснел и склонился над книгой: с его очками, очевидно, опять что‑то  случилось. Его познания в греческом языке были весьма слабы, но он полагал, что  все прихожане считают его знатоком и греческого и древнееврейского. И вот…  Неужели сознаться в своем невежестве? Или сочинить что‑нибудь? Вдруг он  почувствовал какое‑то странное прикосновение к своему затылку. Он попробовал  поднять голову, но встретил непреодолимое препятствие.    

Он испытывал непонятное ощущение тяжести, как будто чья‑то  крепкая рука пригибала его книзу, так что подбородок коснулся стола.    

– Не шевелитесь, милейшие, – раздался  шепот, – или я размозжу вам головы.    

Он взглянул в лицо Касса, близко придвинувшееся к нему, и  увидел на нем отражение собственного испуга и безмерного изумления.    

– Я очень сожалею, что приходится принимать крутые  меры, – сказал Голос, – но это неизбежно.    

– С каких это пор вы научились залезать в частные  записи исследователей? – сказал Голос, и два подбородка одновременно  ударились о стол, а две пары челюстей одновременно щелкнули.    

– С каких это пор вы научились вторгаться в комнату  человека, попавшего в беду? – И снова удар по столу и щелканье зубов.    

– Куда вы дели мое платье?    

– А теперь слушайте, – сказал Голос. – Окна  закрыты, а из дверного замка я вынул ключ. Человек я очень сильный, и под рукой  у меня кочерга, не говоря уж о том, что я невидим. Не подлежит ни малейшему  сомнению, что, если б я только захотел, мне не стоило бы никакого труда убить  вас обоих и преспокойно удалиться. Понятно? Так вот. Обещаете ли вы не делать  глупостей и исполнить все, что я вам прикажу, если я вас но тропу?    

Викарий и доктор посмотрели друг на друга, и доктор скорчил  гримасу.    

– Обещаем, – сказал викарий.    

– Обещаем, – сказал доктор.    

Тогда Невидимка выпустил их, и они выпрямились. Лица у обоих  были очень красные, и они усиленно вертели головами.