1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
Том 1      

       

       

ВВЕДЕНИЕ. ГРОМОВАЯ ГОРА      

       

На левом   берегу Рейна, в нескольких милях от бывшей королевской резиденции Вормс,   неподалеку от того места, где берет свое начало речушка Зельц, появляются   первые горные отроги. Ощетинившиеся горные вершины кажутся убегающим к северу   стадом испуганных буйволов, которые словно исчезают в тумане.      

Горы эти   нависают над почти безлюдной равниной. Кажется, будто они почтительно шествуют   за самой высокой из них. Каждая гора носит звучное имя, каждая напоминает нечто   своими очертаниями или связана с каким-нибудь преданием: одна зовется   Королевским Троном, другая – Шиповником, вот эта – Соколиная гора, а та –   Змеиный Хребет.      

Самая   высокая из всех – та, что решительнее Других устремлена ввысь, вершина которой   увенчана нагромождением камней, – зовется Громовой горой.      

Когда   вечер опускается на землю и густеет тень под дубами, когда последние лучи заходящего   солнца играют в вершинах горных исполинов, то кажется, что покой снисходит с   небесных высот. Невидимая властная рука набрасывает на утомленных за день   обитателей равнины длинное голубоватое покрывало, в глубине которого мерцают   звезды. И тогда жизнь постепенно замирает. Все засыпает на земле и в воздухе.      

Среди   этого покоя одинокая речушка, о которой мы уже упоминали, – Зельцбах, как   ее называют в местечке, – продолжает свой таинственный путь под   прибрежными елями. Она неспешно несет свои воды в Рейн, и ничто не остановит   ее. Песок в ее русле всегда прохладен, тростник гибок, утесы густо поросли мхом   и камнеломкой; ни единой волной не вспенится она от Моршейма до самого   Фрейвенхейма.      

Немного   выше того места, где река берет свое начало, между Альбисхеймом и Кирхейм-Поландом,   проходит дорога, изрезанная глубокими колеями. Она петляет меж Двух отвесных   скал и приводит в Даненфельс. После Даненфельса дорога превращается в тропинку,   затем и тропинка сужается, становится все незаметнее, наконец, вовсе теряется   из виду. Взгляду открывается необъятный склон Громовой горы, вершина которой   нередко осеняется священным огнем, давшим горе имя. Деревья непроницаемой   стеной опоясывают склон, надежно укрывая его от любопытных глаз.      

В самом   деле, оказавшись под сенью деревьев, могучих, словно дубы античной Дидоны, путешественник   может двигаться дальше, оставаясь не замеченным с равнины, проезжай он хоть   средь бела дня. И будь его лошадь увешана бубенцами, как испанский мул, –   никто не услышит их звона; будь лошадь покрыта затканной золотом попоной,   словно конь самого императора, ни один отблеск не проникнет сквозь листву. Пышные   ветви не пропускают ни малейшего звука, густая тень заглушает все краски.      

В наши   дни самые внушительные горы стали просто наблюдательными пунктами, а мрачные   предания вызывают у путешественника лишь улыбку сомнения. Однако и сегодня этот   пустынный край заставляет местных жителей трепетать от ужаса и безлюдности.   Несколько жалких на вид домишек, будто забытые часовые соседних деревень, стоят   на почтительном расстоянии от колдовского леса.      

Обитатели   этих затерянных домишек – мельники, которые охотно доверяют реке свое зерно, а   муку отвозят потом в Рокенхаузен или Альзей. Живут здесь еще пастухи, они   гоняют стада в горы. И пастухам, и их собакам случалось вздрагивать при звуке   рухнувшей от старости вековой ели. Кто знает, в каких лесных дебрях исчезает   она!      

Как мы   уже говорили, предания в этом краю мрачны и зловещи. Рассказывают, что тропинка,   которая теряется за Даненфельсом среди вересковых зарослей, не всегда приводила   истинных христиан к вратам рая.      

Вероятно,   кто-нибудь из нынешних жителей Даненфельса слышал от отца или Деда историю,   подобную той, которую мы хотим рассказать.      

Случилось   это 6 мая 1770 года. Приближался час, когда вода в реке становится молочно-розовой.   Это время знакомо каждому жителю Рингау: солнце опускается на крышу Страсбургского   собора, и его шпиль делит солнечный диск надвое.      

Всадник,   ехавший из Майенса, миновал Альзей и Кирхейм-Поланд, затем оставил позади   Даненфельс и свернул на едва различимую тропинку, а тропинка вскоре и вовсе   исчезла. Тут он спешился, взял коня под уздцы О и собрался было привязать его к   дереву. Конь тревожно заржал. Казалось, мрачный лес дрогнул – так необычен был   здесь этот звук.      

– Ну-ну,   успокойся, мой славный Джерид, – прошептал незнакомец, – позади   двенадцать миль, и для тебя по крайней мере путешествие закончилось.      

Он   огляделся, словно пытаясь увидеть что-то сквозь листву; но сумерки уже   сгустились, лишь смутно угадывались тени, наплывавшие одна на другую.      

Оставив   тщетные попытки хоть что-нибудь различить в темноте, незнакомец обернулся к   лошади. Ее арабское имя свидетельствовало одновременно о ее происхождении и о   скаковых качествах. Притянув к себе морду лошади обеими руками, он коснулся   губами ее пылавших ноздрей.      

– Прощай,   мой верный друг, – сказал он, – больше мы не увидимся, прощай!      

С этими   словами он бросил беглый взгляд вокруг, словно надеясь быть услышанным.      

Конь   тряхнул шелковистой гривой, стукнул копытом об землю и заржал так, будто почувствовал   смертельную опасность.      

На этот   раз всадник лишь кивнул головой, и его улыбка будто говорила:      

– Ты   прав, Джерид, опасность совсем рядом.      

Вероятно,   решив заранее, что бороться с этой onacrio-стью бесполезно, отважный незнакомец   выхватил пару великолепных пистолетов с инкрустированными стволами и золочеными   рукоятками, затем разрядил их один за другим, вытолкнув шомполом пыжи и пули, а   порох развеял по ветру.      

Покончив   с этим, он убрал пистолеты в седельную кобуру.      

Но и это   было еще не все.      

У   незнакомца висела на перевязи шпага со стальным эфесом. Он расстегнул поясной   ремень, обмотал им шпагу, просунул ее под седло, приторочив к стремени таким   образом, что острие шпаги оказалось на одном уровне с пахом, а эфес – с   лопаткой лошади.      

Затем   всадник отряхнул пыль с сапог, снял перчатки, пошарил в карманах. Нащупав там   крошечные ножницы и перочинный ножик с черепаховым черенком, он небрежно   швырнул их, даже не взглянув, куда они упали.      

Незнакомец   в последний раз погладил Джерида, вздохнул полной грудью и, сделав безуспешную   попытку отыскать хоть какую-нибудь тропинку и так и не найдя ее, пошел наугад в   глубь леса.      

Мы полагаем,   что настала пора рассказать поподробнее о незнакомце, который только что   предстал пере? читателем, так как ему суждено сыграть немаловажную роль в нашей   истории.      

Человеку,   который, спешившись, так отважно устремился в лесную чащу, было за тридцать лет.   Роста он был выше среднего, прекрасно сложен. В нем угадывались сила и   ловкость, он был гибок и подвижен. На нем был сюртук черного бархата с   золочеными петлицами, полы расшитой куртки выглядывали из-под сюртука, а   кожаные штаны плотно облегали ноги, стройность которых не портили лакированные   сапоги.      

Живость   лица выдавала в нем южанина, в нем угадывались сила и вместе с тем утонченность.   Глаза его способны были выразить любые оттенки чувств. Когда незнакомец   задерживал взгляд на собеседнике, казалось, будто он проникал до самых глубин   его души. Бросалось в глаза, что его смуглые щеки загорели под лучами   непривычно горячего солнца. Рот у него был большой, но тонко очерченный, загар   лишь подчеркивал белизну прекрасных зубов. Ступни его ног были длинные, но   изящные, руки – маленькие и нервные.      

Незнакомец   едва успел сделать несколько шагов в кромешной темноте, как вдруг услышал, что   кто-то торопливо подходит к его лошади. Первым его движением было немедленно   вернуться, но он сдержался. Ему захотелось увидеть, что сталось с Джеридом, и   он, поднявшись на носки, бросил назад молниеносный взгляд. Но Джерид уже исчез:   невидимая рука отвязала повод и увела коня.      

Незнакомец   слегка нахмурился, затем едва заметная улыбка пробежала по его губам.      

И он   вновь стал углубляться в лесную чащу.      

Он   прошел еще несколько шагов – сумерки едва угадывались сквозь кроны деревьев,   однако вскоре и этот, слабый отсвет пропал. Незнакомец очутился в полной   темноте, такой плотной, что не видно было, куда ступает нога. Боясь   заблудиться, он остановился.      

– Я   благополучно добрался до Даненфельса, – произнес он громко, – потому   что из Майенса в Даненфельс ведет дорога; я доехал до Брюийер-Нуара, потому что   из Даненфельса в Брюийер-Нуар меня привела тропинка; я дошел из Брюийер-Нуара   сюда, хотя не нашел ни дороги, ни тропинки, только лес кругом. Ну, а здесь мне,   видно, придется остановиться: ничего не вижу.      

Только   он произнес эти слова на каком-то наречии – смеси французского с сицилийским,   как приблизительно в пятидесяти шагах от него вспыхнул свет.      

– Благодарю! –   сказал он. – Раз появился этот свет, я иду на него.      

Свет   Поплыл вперед, не качаясь. Он походил на свет театральной сцены, движением которых   руководил хороший режиссер.      

Незнакомец   прошел еще сотню шагов, потом почувствовал возле уха чье-то дыхание.      

– Не   оборачивайся, – произнес голос справа от него, – иначе тебе конец.      

– Хорошо, –   не моргнув глазом, ответил невозмутимый путешественник.      

– И   не разговаривай, – раздался голос слева от него, – или ты умрешь!      

Незнакомец   молча кивнул.      

– Если   боишься, – едва слышно произнес третий голос, похожий на голос отца   Гамлета, который, казалось, исходил из самых недр земли, – если боишься,   возвращайся той же дорогой к Даненфельсу: это будет означать, что ты   отказываешься, и тебе будет позволено уйти туда, откуда ты пришел.      

Незнакомец   махнул рукой и зашагал дальше.      

Ночь   была темная, а лес такой непроходимый, что, несмотря на свет, который маячил   перед путником, он шагал спотыкаясь. Так продолжалось около часа, и все это   время незнакомец следовал за лучом света, не проронив ни звука, не испытывая ни   малейшего страха.      

Внезапно   свет погас.      

Лес   остался позади. Незнакомец взглянул вверх: на темно-лазурном небе мерцало лишь   несколько звезд.      

Он   продолжал идти в том направлении, где только что погас путеводный луч, и вскоре   оказался перед развалинами замка.      

В тот же   миг он нащупал ногой обломки.      

Что-то   холодное коснулось его висков, и на глаза опустилась пелена, наступила полная   темнота. Ему обмотали голову влажной повязкой. Несомненно, это был какой-то   ритуал; во всяком случае, он был к нему готов, потому что не пытался сорвать   повязку. Он лишь протянул руку в полном молчании, как слепой, требующий   поводыря.      

Это   движение было понято, тотчас кто-то подхватил незнакомца холодной костлявой   рукой. Он сообразил, что это костлявая рука скелета. Но ничто не дрогнуло в   нем.      

В то же   мгновение незнакомец почувствовал, что кто-то увлекает его вперед. Через сотню   туаз      

они   остановились.      

Пальцы   скелета разжались, повязка спала с глаз, и незнакомец замер: он очутился на вершине   Громовой горы.      

 «Я ТОТ, КТО Я ЕСМЬ»      

       

Посреди   поляны, окаймленной старыми голыми березами, уцелел нижний этаж одного из   разрушенных замков. Такие замки строили по всей Европе феодальные сеньоры по   возвращении из крестовых походов.      

Резные   портики украшены были изящным орнаментом. Вместо искалеченных статуй, сваленных   под стенами замка, в каждой нише притаились кустики вереска или пучки горных   цветов, которые выделялись на бледном фоне небес своими кружевными головками.      

Открыв   глаза, незнакомец увидел, что стоит перед главным портиком, ступени которого были   влажны и поросли мхом. На нижней ступеньке стоял призрак с костлявой рукой,   которая и привела сюда незнакомца.      

Призрак   был закутан с головы до пят в длинный саван. В складках савана виднелись пустые   глазницы, костлявая рука указывала на развалины. Незнакомец подумал, что рука   показывает на цель его долгого пути – комнату, которая несколько возвышалась   над землей и потому была скрыта от глаз, но сквозь ее местами обвалившиеся   своды сочился сумрачный и таинственный свет.      

Незнакомец   кивнул головой в знак того, что он понял, куда ему надо идти. Призрак медленно   и бесшумно поднялся по лестнице и исчез среди развалин. Путешественник, следуя   за ним так же спокойно и торжественно, поднялся по той же лестнице, что и   призрак, и вошел в залу.      

За ним с   оглушительным грохотом захлопнулась, словно железный занавес, парадная дверь.      

Войдя в   круглую пустую залу, призрак замер. Задрапированные черным стены залы освещались   тремя светильниками – от них исходил слабый зеленоватый свет. Незнакомец   остановился шагах в десяти от призрака.      

– Открой   глаза, – вымолвил призрак.      

– Уже   открыл, – отозвался незнакомец. Стремительно выхватив из складок савана   обоюдоострую шпагу, призрак ударил по бронзовой колонне – ей глухо ответило   эхо.      

Тотчас   вдоль стен зашевелились камни, из-за них показались такие же призраки, вооруженные   обоюдоострыми шпагами. Они заняли скамьи амфитеатра, расположенные вдоль стен   залы, и замерли, будто холодные неподвижные статуи на своих пьедесталах,   причудливо освещаемые зеленоватым мерцанием ламп.      

Каждая   живая статуя отчетливо выделялась на черном 10 фоне стен, о которых мы уже упоминали.      

Впереди   стояло семь кресел; шесть из них были заняты призраками, по-видимому, начальниками,   седьмое кресло пустовало.      

Сидевший   на председательском месте поднялся.      

– Сколько   нас, братья? – спросил он, обращаясь к собранию.      

– Триста, –   ответили призраки в один голос, отозвавшийся эхом, которое, впрочем, немедленно   потонуло в черных складках мрачной драпировки на стенах залы.      

– Триста, –   подхватил председатель, – и каждый из вас представляет десять тысяч   братьев; это триста клинков и три миллиона кинжалов.      

Затем он   повернулся к незнакомцу.      

– Для   чего ты пришел сюда? – спросил он.      

– Хочу   видеть свет, – отвечал незнакомец.      

– Путь,   ведущий к священному огню, труден и тернист, не боишься ли ты вступать на него?      

– Я   ничего не боюсь!      

– Однажды   вступив на этот путь, ты уже никогда не сможешь свернуть с него.      

– Я   не остановлюсь, пока не достигну цели.      

– Готов   ли ты принести клятву верности?      

– Читайте,   я буду повторять.      

Председатель   медленно поднял руку и торжественно произнес:      

– Во   имя распятого Бога-сына поклянитесь разорвать плотские связи, которые еще   соединяют вас с отцом, матерью, братьями, сестрами, женой, близкими, друзьями,   любовницами, монархами, благодетелями – с любым существом, которому вы могли   обещать свою верность, повиновение или помощь.      

Незнакомец   уверенно повторил слова клятвы, произнесенные председателем. Перейдя ко второму   параграфу, председатель продолжал с тою же медлительностью и торжественностью:      

– С   этого момента вы освобождаетесь от мнимой клятвы, принесенной родине и законности:   поклянитесь же открыть высшему чину ордена, которому вы обещаете повиноваться,   то, что вы видели или совершали, читали или слышали, о чем узнали или догадались,   а также выведывать или искать то, что, может быть, не сразу откроется вашему   взору.      

Председатель   замолчал, и незнакомец повторил услышанное слово в слово.      

– Никогда   не пренебрегайте aqua toffana      

, –   продолжал председатель в том же тоне, – это средство быстродействующее,   надежное и необходимое для того, чтобы стереть с лица земли тех, кто стремится   обесценить истину или вырвать ее у нас из рук.      

Незнакомец   эхом вторил председателю. Тот продолжал:      

– Избегайте   Испании, избегайте Неаполя, избегайте всякой проклятой Богом земли, избегайте   искушения открыть кому бы то ни было то, что вам доведется увидеть или услышать   здесь. В противном случае не успеет гром грянуть, как невидимый и неминуемый   меч поразит вас, где бы вы ни находились.      

– Во   имя Отца и Сына, и Святого Духа! Невозможно было, несмотря на угрозу, прозвучавшую   в последних словах клятвы, заметить ни малейшего волнения в лице незнакомца. Он   произнес окончание клятвы и воззвание, за ним последовавшее, так же спокойно.      

– А   теперь, – продолжал председатель, – повяжите новому члену общества   священную повязку.      

Два   призрака приблизились к незнакомцу, склонившему голову. Один из них наложил ему   на лоб алую ленту с, серебряными иероглифами и ликом Лореттской Богоматери;   другой завязал концы ленты узлом на затылке.      

Затем   они отступили, вновь оставив незнакомца одного.      

– Чего   ты просишь? – спросил его председатель.      

– Три   вещи, – ответил новый член общества.      

– Какие   же?      

– Железную   руку, огненный меч, алмазные весы.      

– Зачем   тебе железная рука?      

– Чтобы   задушить тиранию.      

– Зачем   тебе огненный меч?      

– Чтобы   очистит» землю от скверны.      

– Зачем   тебе алмазные весы?      

– Чтобы   измерять судьбы человеческие.      

– Готов   ли ты к испытаниям?      

– Готов   ко всему.      

– Испытания!   Испытания! – раздались голоса.      

– Обернись, –   произнес председатель.      

Незнакомей   повиновался и оказался лицом к лицу с человеком, бледным как смерть, связанным   по рукам и ногам, кляпом во рту.      

– Кто   перед тобой? – спросил председатель.      

– Преступник   или жертва.      

– Это   преступник, который, дав такую же, как и ты, клятву, выдал тайну ордена.      

– В   таком случае он – преступник.      

– Да.   Какого наказания он заслуживает?      

– Смерти!      

Триста   призраков повторили:      

– Смерти!      

В тот же   миг осужденного, несмотря на отчаянное сопротивление, оттащили в глубину залы:   незнакомец видел, как тот отбивался, пытаясь вырваться из рук палачей; он   слышал его хриплые стоны, рвавшиеся сквозь кляп. Сверкнул кинжал, отразившись в   свете ламп, словно молния, послышался глухой удар, и тело тяжело рухнуло   наземь.      

– Справедливость   восторжествовала, – произнес незнакомец, оборачиваясь к собранию. Призраки   пристально следили за происходившим горящими глазами, видневшимися в складках   саванов.      

– Итак, –   воскликнул председатель, – ты одобряешь эту казнь?      

– Да,   если жертва в самом деле виновна.      

– Готов   ли ты выпить за смерть любого, кто, как он, выдаст тайны святого общества?      

– Да,   готов.      

– Какой   бы напиток тебе ни предложили?      

– Любой!      

– Подайте   кубок! – приказал председатель. Один из палачей приблизился к новому члену   общества и подал ему красный дымившийся напиток в человеческом черепе на   бронзовой подставке.      

Незнакомец   принял кубок из рук палача и, подняв его над головой, провозгласил:      

– Пусть   смерть покарает того, кто выдаст тайну святого ордена!      

Поднеся   кубок к губам, он залпом осушил его и хладнокровно вернул палачу.      

Ропот   удивления прошел среди собравшихся; призраки, казалось, переглянулись сквозь саваны.      

– Хорошо, –   сказал председатель. – Подайте пистолет!      

Один из   призраков приблизился к председателю, держа в одной руке пистолет, в другой –   свинцовую пулю и пороховой заряд.      

Новый   член общества едва взглянул на них.      

– Итак,   ты обещаешь безропотно подчиняться святому ордену? – спросил председатель.      

– Да.      

– Даже   если повиновение обернется против тебя?      

– Тот,   кто приходит сюда, не принадлежа себе, он принадлежит обществу.      

– Гак   значит, ты подчинишься мне, чего бы я от тебя ни потребовал?      

– Я   готов повиноваться.      

– Сию   минуту?      

– Сию   минуту.      

– Без   малейшего колебания?      

– Да.      

– Возьми   пистолет и заряди его.      

Незнакомец   взял пистолет, насыпал пороху на полку, забил заряд шомполом, потом вкатил пулю   и дослал ее другим шомполом.      

Угрюмые   обитатели мрачного замка наблюдали за ним в гробовом молчании. Только ветер   завывал среди обвалившихся арок.      

– Пистолет   заряжен, – холодно произнес незнакомец.      

– Ты   в этом уверен? – спросил председатель. Улыбка пробежала по губам   незнакомца. Он взял шомпол и вставил его в ствол пистолета. Шомпол оказался на   два пальца длиннее ствола.      

Председатель   удовлетворенно кивнул.      

– Да,   он действительно заряжен, – сказал он, – и заряжен, как следует.      

– Что   же дальше? – спросил новый член общества.      

– Взведи   курок.      

Незнакомец   повиновался, и среди полной тишины, в которой происходил этот разговор, послышался   щелчок собачки.      

– А   теперь, – продолжал председатель, – приставь пистолет ко лбу.      

Новый   член общества повиновался без колебаний. Присутствующие замерли. Казалось, свет   ламп померк, призраки стали похожи на настоящих привидений, они больше не   дышали.      

– Огонь! –   скомандовал председатель.      

Щелкнул   курок, кремень чиркнул по колесцу, порох на полке вспыхнул, однако выстрела не   последовало.      

Радостный   крик вырвался из груди почти всех присутствовавших, а председатель инстинктивным   движением простер руку к незнакомцу.      

Но двух   испытаний оказалось недостаточно самым придирчивым членам, и несколько голосов   вскричало:      

– Кинжал!   Кинжал!      

– Вы   настаиваете? – спросил председатель.      

– Да!   Кинжал! Кинжал! – раздались те же голоса.      

– Ну   что же, подайте кинжал, – приказал председатель.      

– Это   ни к чему, – проговорил незнакомец, презрительно покачав головой.      

– Как   это ни к чему? – опешили присутствовавшие.      

– Да,   незачем, – громко повторил новый член общества, перекрывая гул   голосов, – повторяю, что это бесполезно: вы теряете драгоценное время.      

– Что   вы говорите? – воскликнул председатель. – Говорю, что знаю все ваши   хитрости, что испытания, которым вы меня подвергаете, – детские игры, не   достойные серьезных людей. Говорю, что этот мертвец жив, что его кровь, которую   я пил, – всего-навсего вино, спрятанное в плоской фляге на его груди под   одеждой. Говорю, что порох и пуля упали в рукоятку пистолета в тот самый   момент, когда я, взведя курок, нажал на спуск. Возьмите же это безобидное   оружие, годное разве для того, чтобы пугать им трусов. Поднимайся же, мертвец:   тебе не напугать смельчака!      

Страшный   крик разнесся под сводами залы.      

– Так   ты знаешь наши тайны!.. – вскричал председатель. – Кто же ты:   ясновидящий или предатель?      

– Кто   же ты? – в один голос вскричали триста человек, в то время как два десятка   шпаг сверкнули в руках призраков, ближе других стоявших к незнакомцу и готовых   в едином порыве спуститься со скамей и поразить его.      

Улыбаясь,   он спокойно поднял голову и встряхнул ненапудренными волосами, которые держала   лента, повязанная на его голове.      

– Ego   sum qui sum, – сказал он, – я тот, кто я есмь. Он обвел взглядом   тесно окруживших его людей. Под его властным взглядом шпаги медленно опускались   по мере того, как незнакомец переводил взгляд от одного призрака к другому.   Одни призраки опускали шпаги немедленно, подчиняясь влиянию незнакомца, другие –   нехотя, как бы пытаясь противодействовать ему, – Ты произнес неосторожное   слово, – вымолвил председатель, – ты не говорил бы так, если бы знал   о последствиях.      

Незнакомец,   улыбаясь, покачал головой.      

– Я   ответил так, как должен был ответить, – произнес он.      

– Так   откуда же ты прибыл? – спросил председатель.      

– Я   пришел к вам из Страны восходящего солнца.      

– Однако   согласно полученной инструкции мы ожидаем посланца из Швеции.      

– Идущий   из Швеции может прибыть с Востока, – возразил незнакомец.      

– Повторяю:   мы не знаем, кто ты.      

– Кто   я!.. Хорошо, – сказал незнакомец, – я скажу вам, кто я, когда придет   время, раз уж вы делаете вид, что не понимаете, кто перед вами. Но прежде я   скажу вам, кто вы.      

Призраки   содрогнулись, поспешно переложили мечи из левой руки в правою и вновь подступили   к незнакомцу. – Начнем с тебя, – проговорил незнакомец, указав на   председателя. – Ты мнишь себя Богом, на самом деле      

– ты   только его глашатай. Ты представляешь шведскую ложу; я назову твое имя, чтобы избавить   себя от необходимости называть остальных. Сведенборг, неужели ангелы, с которыми   ты непринужденно беседуешь, не сообщили тебе, что тот, кого ты ожидаешь, уже в   пути?      

– Да, –   отвечал председатель, приподняв капюшон, чтобы лучше видеть собеседника. –   Они мне сказали.      

Откинув   капюшон савана, он нарушал обычаи ложи. Перед собравшимися предстал восьмидесятилетний   старец с благородными чертами лица и благообразной седой бородой.      

– Прекрасно! –   воскликнул незнакомец. – Итак, слева от тебя – представитель английского   кружка и председатель каледонской ложи. Приветствую вас, милорд! Если вы   унаследовали величие своего предка, Англия может надеяться на возрождение былой   славы.      

Шпаги   опустились, гнев мало-помалу сменялся удивлением.      

– А,   вот и вы, капитан! – продолжал незнакомец, обращаясь к крайнему слева от   председателя чину ордена. – В какой гавани оставили вы прекрасный корабль,   с которым вы обращаетесь нежно, словно с любовницей? Фрегат столь же славен,   как и его имя – «Провидение», которое должно принести удачу Америке, не так ли?      

Он   обратился к чину ордена, сидевшему справа от председателя.      

– Теперь   твоя очередь, цюрихский пророк, – произнес он. – Ну-ка, посмотри мне   в глаза, ведь ты предсказываешь судьбу по лицу, так скажи во всеуслышание, не   доказывают ли линии моего лица высокого предназначения?      

Тот, к   кому он обратился, отступил на шаг.      

– Ну   что ж, – продолжал незнакомец, взглянув на его соседа, – тебе,   потомок королевского рода Пелайо, предстоит вторично изгнать мавров из Испании.   Это было бы нетрудно, если только кастильцы не навсегда потеряли шпагу Сида.      

Пятый   чин ордена словно онемел и сидел не шелохнувшись. Казалось, слова незнакомца обратили   его в камень.      

– Ну,   а мне, – заговорил шестой чин, подавшись к незнакомцу, который, казалось,   забыл о нем, – мне ты ничего не скажешь?      

– Отчего   же? – отвечал незнакомец, пронизывая его взглядом. – Я могу сказать   тебе то же, что Иисус сказал Иуде: узнаешь в свой час.      

Тот, к   кому обращены были эти слова, стал белее савана, в то время как все собрание   роптало. Присутствовавшие, казалось, требовали у нового члена общества   доказательств столь странного обвинения.      

– Ты   забыл представителя Франции, – вымолвил председатель.      

– Его   нет среди нас, – высокомерно отвечал незнакомец – и ты хорошо это знаешь,   вот его кресло. Теперь же хочу напомнить тебе, что твои уловки смешны тому, кто   видит в темноте, действует, несмотря на непреодолимые препятствия, и не боится   смерти.      

– Ты   молод, – возразил председатель, – а говоришь с такой уверенностью,   словно ты Бог. Подумай вот о чем: наглостью можно ошеломить нерешительного либо   несведущего.      

Губы   незнакомца тронула презрительная улыбка:      

– Все   вы нерешительны, так как бессильны против меня; вы несведущи, потому что не знаете,   кто я, а я вас знаю. Значит, я мог бы одержать над вами верх, прибегнув к   наглости, да только зачем наглость тому, кто всемогущ?      

– Где   доказательства твоего всемогущества? – спросил председатель. –   Представь нам доказательства.      

– Кто   вас созвал? – в свою очередь, спросил незнакомец.      

– Верховная   ложа.      

– Очевидно,   есть какой-то смысл в том, что вы съехались сюда, – произнес незнакомец, обращаясь   к председателю и пяти высшим чинам, – вы      

– из   Швеции, вы – из Лондона, вы – из Нью-Йорка, вы – из Цюриха, вы – из Мадрида, вы   – из Варшавы, наконец – все вы, – продолжал он, обращаясь к собравшимся,   представлявшим различные уголки земного шара, – за тем только, чтобы   собраться в этом мрачном храме веры?      

– Разумеется, –   отвечал председатель, – мы собрались, чтобы встретить создателя таинственной   Восточной ложи. Он объединил два полушария в одной вере, благодаря ему сплелись   в дружеском пожатии руки всех людей.      

– Есть   ли какой-нибудь знак, по которому вы могли бы узнать его?      

– Да, –   отвечал председатель. – По милости Божией ангелы открыли мне этот знак.      

– Так   вы один владеете тайной?      

– Да.      

– И   вы никому не говорили о нем?      

– Ни   одной душе!      

– Огласите   его! Председатель колебался.      

– Говорите   же, – настаивал незнакомец. – Говорите, настало время открыть тайну.      

– На   груди у него должна быть алмазная пластинка, – проговорил высший чин   ордена. – На пластинке – три начальные буквы девиза, значение которого   известно ему одному.      

– Какие   же это буквы?      

– L.   P. D.      

Незнакомец   распахнул сюртук и жилет: поверх батистовой рубашки сияла алмазная звезда, на   ней сверкали три рубиновые буквы.      

– Это   ОН! – в страхе воскликнул председатель. – Неужели это он?!      

– Тот,   которого так ждут! – озабоченно добавили высшие чины общества.      

– Великий   Копт! – выдохнули триста человек в один голос.      

– Ну   что же! – вскричал незнакомец, не скрывая своего торжества. – Теперь   вы поверите мне, если я повторю: я тот, кто я есмь?      

– Да! –   выдохнули призраки, простираясь ниц.      

– Приказывай,   учитель! – воскликнули председатель и пять высших чинов, поклонившись до   земли. – Приказывайте, и мы будем повиноваться. L Р Д Наступила мертвая   тишина. Казалось, незнакомец собирался с мыслями.      

Спустя   несколько минут он заговорил:      

– Господа!   Вы можете опустить шпаги – они только мешают вам. Слушайте меня внимательно,   потому что вам многое предстоит узнать, хотя я буду немногословен.      

Присутствующие   слушали с удвоенным вниманием.      

– Источник   великой реки почти всегда – божественного происхождения и потому невидим. Когда   плывешь по Нилу, Гангу или Амазонке, знаешь, куда направляешься, но понятия не   имеешь, откуда держишь путь! Я начал себя помнить с того дня, как душа моя   стала воспринимать окружающий мир; я тогда жил в Медине, святом городе, и   резвился в садах муфтия      

Салааима.      

Это был   почтенный старец, которого я любил, как отца. Однако он не был моим отцом.   Взгляд его был нежен, а тон – почтителен. Трижды в день он оставлял меня,   уступая место другому старцу. Когда я произношу его имя, я испытываю   признательность и вместе с тем страшно робею. Имя этому уважаемому старцу –   светочу, прошедшему все науки, постигаемые человечеством, обученному семью   небесными духами всему, что должны знать ангелы для общения с Богом, имя ему –   Альтотас. Он был моим наставником, учителем. Теперь это мой друг, к которому я   отношусь с глубоким почтением, так как он вдвое старше старейшего из вас.      

Торжественная   речь, величественные движения, строгий тон незнакомца произвели на собравшихся   сильнейшее впечатление. Время от времени их охватывало необъяснимое беспокойство.      

Путешественник   продолжал:      

– К   пятнадцати годам я был уже посвящен в великие таинства природы Я знал ботанику,   но не ту науку, которой владеет рядовой ученый, ограничившись знанием своей   местности, – я знал шестьдесят тысяч видов различных растений на всей   земле. С помощью моего учителя, который, возложив руки мне на голову, посылал   сквозь мои опущенные веки луч божественного света, я умел путем почти   сверхъестественного самосозерцания проникать взглядом в морскую пучину. Я   изучал неописуемо чудовищные заросли, покачивавшиеся в зеленовато-мутной воде,   где обитали безобразные и бесформенные существа. Чудовища эти никогда не   попадаются нам на глаза: должно быть. Господь забыл про них в то самое мгновение,   когда сотворил их своею властью, не устояв перед искушением сатаны.      

Помимо   ботаники, я с удовольствием отдавался изучению как мертвых, так и живых языков.   Я знал все наречия, на которых говорят от Дарданелл до Магелланова пролива. Я   разбирал таинственные иероглифы в гранитных книгах, зовущихся пирамидами. Я   охватил все человеческие знания, от Санкониатона до Сократа, от Моисея до   блаженного Иеронима, от Зороастра до Агриппы.      

Я учился   медицине не только по Гиппократу, Галену, Аверроэсу, но также у такого великого   учителя, коим является природа. Я разгадал тайны коптов и друидов. Я собрал   семена добра и зла. Когда самум или тайфун проносились над моей головой, я   посылал с ними семена жизни или смерти. Ветер уносил их за тысячи миль, а   вместе с ними – мое проклятие или благословение. В этих занятиях, трудах,   странствиях я достиг двадцатилетнего возраста.      

Однажды   учитель нашел меня в мраморном гроте, где я прятался от полуденного зноя. Выражение   его лица было строгим, и в то же время он улыбался. В руке он держал пузырек.      

– Ашарат! –   обратился он ко мне. – Я всегда говорил тебе, что все в этом мире не имеет   ни начала, ни конца, что колыбель и гроб сродни друг другу. Чтобы осмыслить   свои прошлые жизни, человеку не хватает той ясности ума, которая сделала бы его   равным Богу. Итак, я составил напиток, позволяющий прозреть. Надеюсь, что скоро   я также открою секрет вечной молодости. Ашарат! Я вчера отпил немного из этого   пузырька. Ты должен выпить сегодня то, что осталось.      

Я   безгранично доверял ему, я боготворил моего великого учителя, однако рука моя   дрогнула, когда я коснулся флакона, протянутого Альтотасом. Так, должно быть,   дрожала рука Адама, взявшая яблоко, которое дала ему Ева.      

– Пей! –   произнес он, улыбаясь. Он возложил руки мне на голову, как делал всегда, когда   хотел, чтобы ко мне пришло прозрение.      

– Усни, –   сказал он, – и прозревай!      

Я   мгновенно уснул. Мне привиделось, будто я лежу на ветках сандала и алоэ,   приготовленных для жертвенного костра. Надо мной пролетел ангел, переносивший   волю Всевышнего с Востока на Запад. Ангел осенил меня крылом; вспыхнул огонь.   И, странное дело, не испытывая ни малейшего волнения и страха, я свободно   раскинулся, отдавшись языкам пламени, словно феникс, черпая новые силы в   источнике жизни.      

Плоть   моя исчезла, осталась одна душа, принявшая форму тела, но было оно прозрачно, неосязаемо,   легче воздуха, которым мы дышим и в котором оно парило. В тот момент я, подобно   Пифагору, увидевшему себя на Троянском троне, припомнил тридцать две жизни,   прожитые моей душой.      

Перед   глазами вереницей глубоких стариков проходили столетия. Я узнавал себя под разными   именами, которые носил со дня своего первого рождения вплоть до последней   смерти. Как вы знаете брачья, в этом заключается один из важнейших постулатов   нашей веры. Души – это многочисленные божественные эманации, наполняющие   мировое пространство. Они сверху донизу занимают ступени иерархической   лестницы. В час своего рождения человек принимает наугад одну из ранее живших в   ком-то душ, а в смертный час отдает ее для новой жизни и последующих ее   превращений.      

Незнакомец   говорил убежденно, обращая свой взор к небесам. Гнев присутствовавших сменился   удивлением, а когда он заговорил о вере, восхищенный шепот прошел по рядам   собравшихся.      

– После   пробуждения, – продолжал ясновидец, – я почувствовал себя больше, чем   просто человеком, я ощутил себя почти Богом.      

Я решил   посвятить счастью человечества не только настоящую, но и все ранее прожитые   жизни.      

На   следующий день, будто угадав мои мысли, ко мне явился Альтотас и сказал:      

Сын мой!   Двадцать лет тому назад ваша Мать умерла, родив вас. Вот уже двадцать лет невидимое   препятствие не позволяет вашему прославленному отцу открыться вам. Мы с вами   продолжим путешествие, ваш отец будет среди тех, с кем мы будем встречаться. Он   благословит вас, но вы об этом не узнаете.      

Итак,   все во мне, как в богоизбраннике, становилось таинственным: прошлое, настоящее,   будущее.      

Я   простился с благословившим и щедро меня одарившим муфтием Салааимом. Мы с Альтотасом   присоединились к каравану, который отправлялся в Суэц.      

Господа!   Простите мне волнение, которое я испытываю при этом воспоминании. Случилось   так, что достойнейший муж благословил меня. Меня охватила дрожь, я   почувствовал, как в моей груди сильно забилось сердце.      

Это был   знаменитый шериф Мекки, прославленный владыка. В тот момент он наблюдал за   сражением и одним мановением руки мог подчинить себе три миллиона человек.   Альтотас отвернулся, чтобы не выдать волнения… Мы продолжали путь.      

Мы   отправились в глубь Азии, поднялись вверх по Тигру, побывали в Пальмире,   Дамаске, Смирне, Коноантинополе. Вене, Дрездене, Москве, Стокгольме,   Петербурге, Нью-Йорке, Буэнос-Айресе, Ле Капе, Адене. Затем мы вернулись туда,   откуда начиналось наше путешествие. Мы направились в Абиссинию, спустились вниз   по Нилу, достигли Родоса, затем Мальты. В двадцати милях от берега нас встретил   корабль. Два рыцаря ордена, приветствовав меня и обняв Альтотаса, торжественно   проводили нас во дворец великого магистра Пинто.      

Вероятно,   вы спросите меня, господа, каким образом мусульманин Ашарат был с почестями принял   теми, кто в молитвах поклялся уничтожать. Дело в том, что католик Альтотас, как   и сам мальтийский рыцарь, всегда говорил мне о Боге едином и всемогущем,   который с помощью своих посланников – ангелов – устроил всеобщую гармонию и   назвал ее прекрасным и великим именем – Космос. Таким образом, я был то, что   называется теософ.      

Мои   странствия кончились. Многоликие города и противоречивые нравы их жителей нисколько   не удивляли меня: я уже все это видел в прожитых мною тридцати двух жизнях. Я   был поражен тем, как изменились жители этих городов. Мне удавалось мысленно   опережать события и предвидеть людские судьбы. И я видел, что все духовное   стремится к прогрессу, а прогресс ведет к свободе. Я понял, что пророки,   сменяющие друг друга, посланы Богом, чтобы помочь людям в их нелегкой борьбе.   Путь человечества, начинаясь во мраке, с каждым столетием приближается к свету;   век – это миг в мировом летосчислении.      

Я сказал   себе, что высшие тайны были открыты мне не для того, чтобы я похоронил их в себе.   Тщетно гора прячет в недрах золотую жилу, а океан – жемчужину: упрямый   старатель проникнет в недра, а ныряльщик спустится в морские глубины. Не в   пример горам и океанам я готов осыпать мир своими сокровищами, подобно щедрому   солнцу.      

Итак, вы   теперь понимаете, что вовсе не для того прибыл я с Востока, чтобы исполнить таинства   братства. Я пришел, чтобы сказать вам: «Братья! Расправьте крылья и окиньте   весь мир орлиным взором, поднявшись вслед за мной на вершину горы, с которой   Сатана похитил Иисуса, и полюбуйтесь земными просторами».      

Народы   идут нескончаемой вереницей. Родившись в разное время и в различных условиях,   они готовы, каждый в свой час, достигнуть цели, для которой были рождены.   Движение это бесконечно, хотя тот или иной человек время от времени   останавливается, чтобы передохнуть. Если им случается отступить на шаг, это   вовсе не значит, что движение вперед прекратилось. Просто они хотят собраться с   духом, чтобы преодолеть очередное препятствие.      

Народ   Франции опережает другие нации – дадим же ему в руки факел! Пламя, которое охватит   Францию, будет очистительным огнем, потому что спасет весь мир.      

Вот   почему нет среди нас представителя французской ложи.      

Возможно,   он отступил, испугавшись своей миссии… Нужен человек, который ничего не боится…   Я отправляюсь во Францию!      

– Вы   едете во Францию? – переспросил председатель.      

– Да,   это самое опасное и ответственное дело, я беру его на себя.      

– Так   вы знаете, что происходит во Франции? – продолжал председатель. Ясновидец   улыбнулся.      

– Знаю,   потому что сам подготовил эти события: король стар, труслив, развратен, но еще   более стара и безнадежна монархия, которую он олицетворяет, восседая на   французском троне. Ему остались считанные годы. Необходимо подготовиться   надлежащим образом, чтобы будущее благоприятствовало нам в день его кончины.   Франция – опора монархического здания. Пусть шесть миллионов рук, готовых   подняться по знаку Верховной ложи, вырвут этот камень, и здание монархии   рухнет. В тот день, когда станет известно, что во Франции нет больше короля, у   европейских монархов, даже у тех из них, кто уверенно сидит на троне,   закружится голова и перед ними or– кроется бездна, после того как рухнет трон   Людовика.      

– Извините   меня, глубокоуважаемый учитель, – прервал его чин ложи, стоявший справа от   председателя. Он говорил на одном из немецких диалектов, который выдавал в нем   жителя горной Швейцарии. – Вне всякого сомнения, вы все взвесили, прежде   чем излагать нам это?      

– Да, –   коротко ответил великий Копт.      

– Надеюсь,   уважаемый учитель, вы простите мне мою смелость: живя на вершинах гор или в   глубоких ущельях, мы привыкли говорить так же свободно, как дышит ветер или   плещутся волны. Повторяю: я считаю, что время выбрано неудачно, потому что   именно сейчас готовится важное событие, которому французская монархия,   возможно, будет обязана своим возрождением. Имеющий честь говорить с вами видел   собственными глазами, как с большими почестями дочь Марии-Терезии провожали во   Францию, чтобы заключить брачный союз между наследницей семнадцати цезарей и   потомком шестидесяти одного короля. Народ радовался слепо, как, впрочем, и   всегда, когда ему ослабляют хомут или показывают пряник. Итак, я повторяю от   своего имени, а также от имени пославших меня братьев: я считаю, что время   выбрано неудачно.      

Все   настороженно посмотрели на того, кто так спокойно и смело рассуждал, не   испугавшись недовольства великого учителя.      

– Говори,   брат, – произнес великий Копт совершенно спокойно, – мы готовы   следовать твоему совету, если он окажется хорош. Мы, Божьи избранники, никого   не отвергаем и готовы жертвовать своим самолюбием в общих интересах.      

Швейцарский   представитель продолжал в полной тишине:      

– Великий   учитель! Благодаря своим занятиям, я убедился в следующей истине: на лице человека   написаны, для того, кто умеет читать, все его пороки и добродетели. Пусть   человек умеет владеть лицом, смягчая взгляд, заставляя губы улыбаться, –   все эти ужимки в его власти. Однако сквозь них всегда проступает основная черта   характера – видимое и неоспоримое свидетельство того, что происходит в его   душе. Тигр тоже умеет улыбаться и ласково смотреть, однако низкий лоб,   выдающиеся скулы, мощный затылок, кровожадный оскал выдают в нем хищника.   Собака хмурит брови, скалит зубы, изображает бешенство, но в спокойном и   открытом взгляде, в умной морде, в заискивающей походке угадывается доброе, услужливое   существо. Господь указал имя и звание на лице каждого создания. Итак, на лбу у   девушки, которая должна стать французской королевой, были написаны гордость,   отвага и милосердие, свойственное немкам. В лице молодого человека, ее будущего   супруга, я угадал хладнокровие, христианскую доброту и наблюдательный ум.   Французский народ не помнит зла и никогда не забывает добра. Ему достаточно   было пережить Карла Великого. Людовика Святого и Генриха Четвертого, чтобы   после них терпеливо сносить правление двадцати трусливых и жестоких королей.   Народ, никогда не терявший надежды, не может не полюбить молодую, прекрасную,   добрую королеву и кроткого, милосердного короля после губительной эпохи   расточительного Людовика Пятнадцатого, его публичных оргий и скрытной мстительности,   после правления Помпадур и Дю Барри! Разве не благословит Франция государя,   являющего собою образец добродетелей, о которых я упомянул? Кроме того, будут   восстановлены мир и согласие в Европе. И вот уже наследница престола   Мария-Антуанетта пересекает границу, в Версале готовят престол и брачную   постель. Так разумно ли начинать задуманное вами во Франции и для Франции? Еще   раз прошу меня извинить, уважаемый учитель, я должен был сказать вам то, что   идет из глубины сердца и что я считал своим долгом доверить вашей непогрешимой   мудрости.      

Слова   цюрихского пророка были встречены одобрительным шепотом всех присутствовавших.   Он поклонился и устремил взор на великого Копта в ожидании ответа. Тот не   заставил себя ждать:      

– Вы   определяете характер по чертам лица, прославленный брат мой, – сказал   великий Копт, – а я умею предсказывать будущее. Мария-Антуанетта      

– гордячка,   она будет упорствовать в борьбе, навязанной нами, и погибнет под нашим натиском.   Наследник престола, Луи-Огюст, излишне добр и мягок, он уступит в борьбе и   погибнет так же, как его супруга. Они умрут вместе, но один – будучи излишне   добродетельным, другая – слишком жестокой. Они пока уважают друг друга, но мы   не дадим им времени на то, чтобы испытать взаимную любовь, а через год они уже   будут относиться друг к другу с презрением. Так зачем нам, братья, искать   источник истины, если она открыта мне? Я пришел с Востока, словно пастух,   следуя за утренней звездой, возвещающей возрождение. Завтра я принимаюсь за   дело и с вашей помощью надеюсь завершить его через двадцать лет: этого времени   нам будет достаточно, если мы объединим наши усилия и вместе пойдем к общей   цели.      

– Двадцать   лет!.. – воскликнули несколько призраков. – Как долго ждать!      

Великий   Копт обернулся на нетерпеливые возгласы.      

– Да,   бесспорно, это долго, – сказал он, – Для того, кто думает, что   уничтожить принцип так же легко, как убить человека кинжалом Жака Клемана или   перочинным ножом Дамиена. Безумцы!.. Ножом можно убить человека, это правда;   но, подобно секатору, он подрезает ветви, на месте которых прорастает по   десятку молодых побегов. Смерть же монарха вызывает к жизни какого-нибудь   Людовика Тринадцатого – глупого деспота, или Людовика Четырнадцатого – деспота   умного, или Людовика Пятнадцатого      

– идола,   омытого слезами и кровью его поклонников, как те отвратительные божества, которые   я видел в Индии: с застывшей улыбкой на губах они давили колесами женщин и   детей, устилавших гирляндами их путь. Так вы полагаете, что двадцать лет –   слишком много для того, чтобы изгладить монаршее имя из памяти тридцати   миллионов подданных, еще недавно готовых пожертвовать детьми ради жалкого   Людовика Пятнадцатого! Вы полагаете, что легко привить французам отвращение к   королевским лилиям, совсем недавно олицетворявшим собой ароматные цветы, в   продолжение целого тысячелетия несшим с собой ласки, свет, милость, всемирную   славу? Что ж, попытайтесь, братья, попытайтесь: не двадцать лет дал бы я вам на   это, а сто!      

Вы   разобщены, вы колеблетесь, вы незнакомы между собой. Я один знаю всех вас,   только я способен правильно оценить ваши возможности, я держу в своих руках   нить, связывающую вас в братство. Итак, слушайте меня, философы, экономисты,   мыслители! Вы тайком излагаете свои принципы в тесном кругу, вы с опаской   доверяете их бумаге в темных кельях, вы делитесь ими друг с другом,   вооружившись кинжалом, готовые поразить им предателя или болтуна, который   осмелится повторить ваши слова чуть громче вас. Я желаю, чтобы вы объявили ваши   принципы толпе, чтобы вы обнародовали их в печати, чтобы вы распространили их   по всей Европе через посланцев мира, либо принесли на штыках пятисот тысяч,   верных солдат, готовых сразиться за свободу, провозглашенную на их знаменах. Вы   вздрагиваете при одном упоминании Лондонской башни, или подвалов инквизиции,   или Бастилии, которые я хочу взять приступом. Я желал бы, чтобы мы вместе   снисходительно улыбались, попирая развалины страшных тюрем, чтобы на этих   развалинах танцевали женщины и дети. Все это произойдет, если умрет не монарх,   но монархия, если ослабнет влияние церкви, если исчезнет социальное   неравенство, если, наконец, угаснут аристократические Династии и не будет   несправедливого распределения благ. Я прошу дать мне двадцать лет, чтобы   разрушить старый мир и построить новый. Двадцать лет – лишь двадцать мгновении   вечности, а вы говорите, что этого слишком много!      

?ечь   угрюмого пророка была встречена одобрительным шепотом. Было очевидно, что он   окончательно завоевал симпатии таинственных призраков – представителей   европейской мысли.      

Великий   Копт выдержал паузу, наслаждаясь триумфом, затем, почувствовав, что достиг апогея,   продолжал:      

– Сейчас,   братья, когда я собираюсь сразиться со львом в его логове, когда я рискую своей   жизнью во имя всеобщей свободы, я хочу знать, что готовы сделать вы для успеха   того дела, которому все мы отдаем себя, свое достояние и свою свободу? Скажите,   что каждый из вас может сделать? Вот о чем я пришел спросить вас!      

Наступило   пугающе торжественное молчание. Казалось, призраки застыли на своих местах,   размышляя о том, что должно сотрясти двадцать тронов.      

Присутствующие   разделились на группы. Посовещавшись с каждой из них, шесть верховных членов   обратились к великому Копту.      

– Я   представляю Швецию, – сказал председатель. – От имени Швеции я могу   предложить для свержения династии Ваза подданных, которые в свое время   возвысили эту династию, а кроме того, сто тысяч экю серебром.      

Великий   Копт достал записные таблички и пометил в них поступившее предложение.      

Вслед за   председателем заговорил чин, стоявший слева от него.      

– Представляя   ирландские и шотландские кружки, – сказал он, – я ничего не могу обещать   от имени Великобритании, которая всегда готова вступить с нами в жаркий спор.   Но от имени бедной Ирландии, от имени бедной Шотландии я обещаю участие трех   тысяч человек, готовых вносить по три тысячи крон ежегодно.      

Великий   Копт записал это предложение рядом с предыдущим – Ну, а что скажешь ты? –   обратился он к третьему чину.      

– Я   представляю Америку, где каждый камень, каждое дерево, каждая капля воды и   крови готовь к восстанию, – ответил тот, чья сила и природная живость бросаюсь   в глаза, несмотря на сковывавший его движения ритуальный наряд. – Мы   отдадим все золото, всю кровь до последней капли. Существует, правда, одно   препятствие: мы сможем действовать, только когда будем свободны. А сейчас,   будучи разобщены, каждый в своем углу, когда нас можно пересчитать по пальцам,   мы представляем собой цепь, звенья которой разъяты. Если найдется властная   рука, Которая спаяет два первых звена, то остальные соединятся сами. Начинать   нужно с нас, уважаемый учитель. Прежде чем освобождать французов от королевской   власти, освободите нас от иностранного ига.      

– Так   и будет, – ответил великий Копт, – вы первыми обретете свободу, и   Франция вам в этом поможет. Бог сказал, обращаясь ко всем: «Помогайте друг   другу». Подождите! Во всяком случае, для вас, брат, ожидание будет недолгим, за   это я ручаюсь.      

Затем он   обратился к представителю Швейцарии.      

– Я   могу давать обещания только от своего имени, – сказал тот. – Лучшие   сыны нашей республики давно заключили союз с французской монархией. Они платят   за него кровью со времен Мариньяна и Павии. Они – честные должники: сполна   поставят то, что обещали. Впервые в жизни, уважаемый учитель, мне стыдно за   нашу верность.      

– Да   будет так, – отвечал великий Копт. – Мы одержим победу, будь то с их   помощью или без нее. Теперь ваша очередь, представитель Испании.      

– Мы   бедны, я могу предложить поддержку всего трех тысяч братьев, но каждый из них будет   вносить по тысяче реалов в год. Испания – страна лентяев, готовых уснуть хотя   бы на ложе страданий, лишь бы поспать.      

– Так, –   произнес Копт, – а вы что скажете?      

– Я   представляю Россию, а также польские кружки. Наши братья – изверившиеся   аристократы или нищие рабы, обреченные на каторжный труд и преждевременную   смерть. Я ничего не обещаю от имени рабов, потому что у них ничего нет. Зато   могу обещать от имени трех тысяч аристократов по двадцать луидоров с каждого   ежегодно.      

Другие   посланцы тоже дали ответ. Каждый из них был представителем либо крошечного королевства,   либо крупного княжества, или обнищавшего государства. Все продиктовали Копту   свои предложения и дали клятву сдержать обещания.      

– А   теперь, – произнес великий Копт, – я оглашу пароль, по начальным   буквам которого вы меня узнали. Он был открыт мне в одной части света, а теперь   станет достоянием другой. Пусть каждый посвященный носит эти буквы не только в   своем сердце, но и на сердце, потому что мы, ваш господин и Верховный жрец лож   Востока и Запада, повелеваем растоптать лилии. Приказываю тебе, шведский брат,   и тебе, шотландский брат, и тебе, американский брат, и тебе, швейцарский брат,   тебе, испанский брат, а также тебе, русский брат: LILIAS PEDIBUS DE-STRUE      

.      

Тут   раздался мощный единодушный возглас, подобный реву бушующего моря, несколько   раз повторившийся и отозвавшийся эхом в горном ущелье.      

– А   теперь, во имя всемогущего Бога, расходитесь, – произнес Верховный жрец,   когда крики смолкли. – Спускайтесь в подземный ход, ведущий к каменоломням   Громовой горы, а затем, кто – рекой, кто – лесом, остальные – через равнину –   должны исчезнуть до восхода солнца. В следующий раз увидимся в день нашей   победы. Ступайте!      

Он   закончил свое обращение масонским жестом, понятым только шестью верховными членами.   Они оставались, окружив Копта, пока нижние чины общества не разошлись.      

Верховный   жрец отвел шведа в сторону.      

– Сведенборг! –   обратился он к нему. – Ты действительно Божий избранник, и Господь благодарит   тебя. Пошли деньги во Францию по адресу, который я тебе укажу.      

Председатель   отвесил низкий поклон и удалился, пораженный ясновидением Копта, угадавшего его   имя.      

– Приветствую   тебя, отважный Ферфакс, – продолжал великий Копт, – вы достойны славного   имени своего предка. Напомните обо мне Вашингтону в первом же письме.      

В ответ   Ферфакс поклонился и вышел вслед за Сведенборгом.      

– Подойди   ко мне, Поль Джонс, – обратился Копт к американцу. – Мне понравилась   твоя речь, я этого от тебя и ожидал. Ты станешь национальным героем Америки.   Готовься выступить со своими товарищами по первому сигналу.      

Американец   вздрогнул, будто его коснулась Божья десница, и вышел.      

– Ты,   Лафатер, – продолжал богоизбранник, – должен оставить свои теории –   пришло время действовать. Пусть тебя интересует не столько сам человек, сколько   то, на что он способен. Ступай! Горе тем из твоих братьев, кто встанет у нас на   пути, – народная месть беспощадна, как Божий гнев!      

Швейцарский   посланник, затрепетав, поклонился и исчез.      

– Слушай   меня, Хименес, – обратился великий Копт к тому, кто говорил от имени Испании, –   ты усерден, но ты противоречишь себе. Ты утверждаешь, что твоя страна   дремлет, – значит, надо разбудить ее. Ступай и помни:      

Кастилия   остается родиной Сида.      

Последний   чин общества тоже хотел подойти к великому Копту. Но не успел он сделать и трех   шагов, как Копт жестом остановил его.      

– Не   пройдет и месяца, как ты, Сиефорд из России, предашь наше дело. Но через месяц   ты умрешь.      

Московский   посланец пал на колени. Великий Копт угрожающим жестом заставил его подняться.   Приговоренный самой судьбой, посланец, пошатываясь, вышел.      

Оставшись   один, странный человек, которого мы представили, как главного героя нашего   повествования, огляделся. Увидев, что зала опустела, он наглухо застегнул   бархатный сюртук с расшитыми петлицами, надвинул шляпу и вышел, дверь на   бронзовой пружине захлопнулась за ним с грохотом.      

Человек   уверенно пошел через горные ущелья, будто они были давно ему знакомы. Добравшись   до леса, он без проводника, без путеводного луча, прошел лес, словно невидимая   рука указывала ему дорогу.      

Выйдя на   опушку леса и не увидев своего коня, он прислушался. Ему показалось, что он   слышит далекое ржание. Путешественник протяжно свистнул. Спустя мгновение   Джерид выскочил из темноты, верный послушный Джерид! Путешественник легко   вскочил в седло, и оба вскоре исчезли в темных зарослях вереска, простиравшихся   от Даненфельса до самой вершины Громовой горы.      

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ      

       

Глава 1. ГРОЗА      

       

Неделю   спустя после описанной нами сцены, около пяти часов вечера, карета, запряженная   четверкой лошадей, которой правили два форейтора, выехала из Понт-а-Муссона,   небольшого городка, расположенного между Нанси и Мецем. Лошадей только что   переменили на постоялом дворе. Не обращая ни малейшего внимания на приветливую   хозяйку, стоявшую на пороге в ожидании запоздалых гостей и приглашавшую их   остановиться у нее, путешественники отправились в Париж.      

Пока   меняли лошадей, ребятишки и деревенские кумушки обступили экипаж. Когда четверка   лошадей унесла карету, скрывшуюся за углом, толпившийся народ, размахивая   руками, стал расходиться по домам. Одних развеселил, других удивил невиданный   доселе экипаж, переехавший мост. Мост был построен по приказу славного короля   Станисласа, пожелавшего связать с Францией свое крошечное королевство. Много   разных экипажей проезжало по мосту из Эльзаса. Местным жителям не в диковинку   были причудливые фургоны, привозившие по базарным дням из Фалсбурга уродцев о   двух головах, дрессированных медведей, бродячий цирк с акробатами, цыганский   табор.      

Однако   не только смешливых ребят да старых сплетниц способен был ошеломить своим видом   громоздкий экипаж на огромных колесах с крепкими рессорами. Тем не менее он   катился с такой скоростью, что зрители не могли не воскликнуть:      

– Непохоже   на почтовую карету!      

Читателю   повезло, что он не видел подобного экипажа; позвольте же нам описать это чудовище.      

Начнем с   главного кузова (мы называем его главным кузовом, потому что впереди него было   еще нечто вроде кабриолета). Итак, главный кузов был выкрашен светло-голубой   краской, а посреди каждой стенки – изящные вензеля из замысловато переплетенных   между собой «Д» и «Б».. Два окна, именно окна, а не окошка, с занавесками из   белого муслина, освещали карету изнутри. Но окна эти были почти невидимы для   непосвященных, так как находились на передней стенке кузова и выходили на   кабриолет. Решетка на окнах позволяла разговаривать с тем, кто находился в   кузове, и вместе с тем можно было откинуться на нее, не разбив стекол,   задернутых занавесками.      

Кузов   этот, находившийся позади, был, очевидно, основной частью диковинного экипажа.   Он имел восемь футов в длину и шесть – в ширину, освещался только через окна, а   свежий воздух поступал через застекленное окошко второго этажа. Продолжая   описание удивительных особенностей экипажа, привлекавших внимание прохожих,   добавим, что на крыше была еще жестяная черная труба по меньшей мере в фут   высотой, из которой клубился голубоватый дым, превращавшийся затем в белые   облачка, волнами стлавшиеся вслед за уносившейся каретой.      

В наши   дни подобное сооружение могло бы навести на мысль об изобретении, в котором   инженер гениально сочетал мощность пара с выносливостью лошадей.      

Это   казалось еще более вероятным оттого, что к карете, запряженной, как мы уже   говорили, четверкой лошадей, управляемых парой форейторов, была привязана сзади   еще одна лошадь. Маленькая, вытянутая голова лошади, тонкие изящные ноги, узкая   грудина, густая грива и летевший по ветру хвост свидетельствовали о том, что   это скакун. Лошадь была оседлана – значит, время от времени кто-то из   путешественников, будто заключенных в Ноевом ковчеге, доставлял себе удовольствие   проехаться верхом и скакал галопом рядом с каретой, которая, пожалуй, не   вынесла бы такой скорости.      

В   Понт-а-Муссоне сменившийся кучер получил, помимо вознаграждения, двойные прогонные;   прогонные протянула ему белая мускулистая рука, высунувшись между кожаных   занавесок, отгораживавших переднюю часть кабриолета почти так же надежно, как   муслиновые занавески скрывали переднюю часть главного кузова.      

Обрадованный   кучер проворно снял шляпу и воскликнул:      

– Благодарю   вас, ваша светлость!      

Звучный   голос ответил на немецком языке, который еще понимают в окрестностях Нанси,   хотя уже не говорят на нем:      

– Schnell,   schneller!      

В переводе   на французский это означало:      

– Быстро,   скорее!      

Форейторы   понимают почти все языки, когда обращенные к ним слова сопровождаются звоном   металла, который очень любит эта порода людей, о чем прекрасно осведомлены все   путешественники.      

Вот   почему два новых кучера делали все возможное, чтобы заставить лошадей помчаться   галопом в начале пути. Однако после неимоверных усилий, больше делавшим честь   их крепким рукам, чем лошадиным ногам, они вынуждены были, устав от бесполезной   борьбы, перейти на рысь, позволявшую делать по две с половиной – три мили в   час.      

Около   семи переменили лошадей в Сен-Михеле, та же рука протянула между занавесок плату   за почтовый прогон, тот же голос отдал прежнее приказание.      

Само   собой разумеется, что необычайная карета вызвала столь же сильное удивление,   как в Понт-а-Муссоне, экипаж выглядел еще фантастичнее в надвигавшихся   сумерках.      

После   Сен-Михеля дорога поднималась в гору. Лошади пошли шагом: полчаса ушло на то,   чтобы преодолеть около четверти мили.      

Одолев   подъем, форейторы дали лошадям передохнуть, и путешественники могли, откинув   кожаные занавеси, окинуть взором широкий простор, постепенно исчезавший в   вечернем тумане.      

Погода   была ясная и теплая до трех часов пополудни. К вечеру стало душно. Огромное   белое облако, тянувшееся с юга, будто пыталось угнаться за каретой. Прежде чем   путешественники успели доехать до Бар-ле-Дюка, где форейторы предлагали на   всякий случай остановиться на ночлег, облако едва не настигло карету.      

Продолжая   надвигаться, огромная туча опускалась все ниже, расползалась по земле, смешиваясь   с туманом, как бы расталкивая другие голубоватые облачка, которые пытались   расположиться по ветру, словно корабли во время морского сражения.      

Вскоре   за огромной, пугающе белой тучей, расползавшейся по небу со скоростью прибывающей   во время прилива воды, исчезли последние солнечные лучи. Тускло-серый свет   просачивался сквозь облако, едва освещая землю. Листья на деревьях затрепетали,   хотя даже слабый ветерок не колебал их, и потемнели, как бывает после захода   солнца.      

Внезапно   вспышка молнии распорола тучу, небо словно раскололось на тысячу огненных   кусков, испуганный взгляд проникал в неизмеримую глубь небосвода, пылавшую,   словно адская бездна.      

В тот же   миг удар грома, достигший лесной опушки, вдоль которой проходила дорога, потряс   землю и подстегнул огромную грозовую тучу, словно бешеного коня. Карета,   однако, продолжала свой путь, пуская сквозь трубу яшл, черный вначале и   превратившийся постепенно в прозрачно-опаловый.      

Небо   потемнело, и сейчас же оконце на крыше кареты засветилось ярко-красным огнем; было   очевидно, что обитатель этой коробки на колесах, не привыкший к дорожным   случайностям, принимал возможные меры, чтобы не прерывать дело, которым он был   занят.      

Карета   все еще находилась на плоскогорье. Путешественники не начали еще спускаться,   как раздался другой, более мощный, зазвеневший металлом удар грома, а затем   пошел дождь, вначале падавший редкими каплями, потом хлынул частый и   сильный, – можно было подумать, что небо пускает множество стрел.      

Форейторы   совещались; карета остановилась.      

Тот же   голос, только на сей раз на чистейшем французском языке спросил:      

– Какого   черта мы здесь торчим?      

– Мы   спрашивали друг друга, стоит ли ехать дальше.      

– Сначала   у меня надо было спросить. Вперед! Голос был такой властный и мощный, что   форейторы повиновались, и карета покатилась вниз по горе.      

– В   добрый путь! – добавил голос.      

На   минуту приподнявшись, кожаные занавеси вновь упали, скрыв говорившего от форейторов.      

Глинистая   дорога, залитая потоками дождя, стала такой скользкой, что лошади не могли идти.      

– Сударь! –   сказал кучер, придерживая коренную. – Дальше ехать нельзя.      

– Это   почему же? – переспросил уже знакомый нам голос.      

– Лошади   скользят.      

– Сколько   нам осталось до постоялого двора?      

– Далеко,   сударь, мы от него в четырех милях.      

– Вот   что, любезный, подкуй своих лошадей серебром и поезжай, – произнес   незнакомец, отодвинув занавеску и протянув четыре экю по шесть ливров.      

– Вы   очень добры, – сказал кучер, зажав монеты в огромном кулаке, потом засунул   их в широченный сапог.      

– Мне   показалось, господин что-то тебе сказал? – спросил второй кучер, услыхав,   как звякнули упавшие в сапог монеты. Ему тоже хотелось принять участие в   интересном разговоре, принимавшем столь любопытный оборот.      

– Да   он говорит: надо ехать!      

– Вы   что-нибудь имеете против, друг мой? – спросил путешественник ласково, но   твердо, давая понять, что не потерпит возражений.      

– Да   не я, сударь, – лошади не идут! Видите, не слушаются…      

– А   для чего же существуют шпоры? – спросил путешественник.      

– Да   хоть проткни я им живот, они ни шага больше не сделают. Пусть меня Бог накажет,   если…      

Не успел   кучер договорить, как вспыхнула молния и раздался оглушительный грохот, в котором   потонули последние слова кучера.      

– Не   вовремя я Бога помянул! – проговорил кучер. – Ох, сударь, глядите:   карета сама пошла, ох, сейчас она и понесется! Господи Боже, сами едем!      

В самом   деле, лошади не могли сдержать тяжелую повозку, давившую им на круп, ноги их   оступались, скользили, карета катилась все стремительнее.      

Лошади   обезумели от боли и понесли, экипаж стрелой полетел вниз по темному склону   навстречу неизбежной гибели.      

Путешественник   высунулся из кареты.      

– Бездельник! –   закричал он. – Мы все из-за тебя погибнем! Держи левее, да левее же!      

– Вас   бы на мое место, сударь! – прокричал в ответ перепуганный насмерть кучер,   безуспешно пытаясь поймать вожжи и обуздать непослушных лошадей.      

– Джузеппе! –   вскричала женщина, которую до тех пор не было слышно. – Джузеппе, на помощь!   На помощь! Царица небесная!      

Этот   призыв к Божьей матери вполне был уместен, так как катастрофа казалась   неизбежной, ужасной, невообразимой. Тяжелая карета, потеряв управление, неслась   к пропасти, над которой уже, казалось, занесла копыта передняя лошадь. Еще три   оборота колес, и лошади, экипаж, форейторы – все было бы смято, погибло бы в   бездне. В тот самый миг путешественник прыгнул из кабриолета прямо на дышло,   схватил кучера одной рукой за шиворот, другой – за ремень, приподнял, словно   младенца, отшвырнул шагов на десять, вскочил вместо него в седло и схватил вожжи.      

– Левее!   Левее, дурак! – диким голосом крикнул он другому кучеру. – Не то   башку сверну!      

Окрик   возымел магическое действие: кучер, управлявший двумя передними лошадьми, подхлестнутый   криками своего товарища, сделал нечеловеческое усилие и, вывернув карету, вывел   ее с помощью незнакомца на мощеную дорогу, по которой карета помчалась со   страшной скоростью, подгоняемая громовыми раскатами.      

– В   галоп! – прокричал путешественник. – В галоп! Если посмеешь   ослушаться, я сверну шею тебе и твоим лошадям!      

Кучер   понимал, что это не пустая угроза; он принялся нахлестывать лошадей с удвоенной   энергией, и бешеная скачка продолжалась.      

Можно   было подумать, глядя со стороны на грохочущий экипаж с дымившей трубой, слыша   приглушенные крики, доносившиеся из кареты, что это мчится дьявольская   колесница, запряженная сказочными лошадьми, подгоняемыми ураганом.      

Не   успели путешественники прийти в себя после пережитого волнения, как столкнулись   с другой опасностью. Туча летевшая, будто на крыльях, над равниной, неслась   столь ее стремительно, что и лошади. Время от времени незнакомец задирал   голову, и когда молния вспарывала тучу, на его лице при свете вспышек можно   было прочитать беспокойство, которое он не пытался скрыть, так как был уверен,   что никто, кроме Всевышнего, его не видит. Едва карета достигла подножия горы, из-за   внезапного перемещения воздушных масс возникло два электрических разряда,   которые разодрали тучу с ужасным треском, сопровождавшимся громом и молнией.   Лошадей словно охватил огонь, сначала фиолетовый, затем зеленоватый, перешедший   потом в белый. Лошади, мчавшиеся сзади, взметнулись на дыбы, в воздухе запахло   серой, впереди лошади рухнули, будто под их копытами разверзлась земля. В тот   же миг одна из них, подхлестываемая форейтором, поднялась и, почувствовав, что   ее больше не сдерживают постромки, лопнувшие от сильного толчка, умчалась в   темноту, унося седока. Карета, проехав еще немного, остановилась, натолкнувшись   на труп убитой лошади.      

Вся эта   сцена сопровождалась душераздирающими воплями женщины, сидевшей в карете.      

Наступила   минута крайнего замешательства, когда никто не мог бы сказать, жив он еще или   уже мертв. Путешественник поспешил ощупать себя.      

Он был   жив и здоров, дама лежала без сознания.      

Путешественник   догадывался, что с ней произошло, судя по глубокой тишине, последовавшей за   криками, только что доносившимися из кабриолета. Однако он не бросился к ней   немедленно на помощь, как того следовало ожидать.      

Спрыгнув   на землю, он подбежал к арабскому красавцу скакуну, о котором мы уже рассказывали.   Конь был сильно напуган, напряжен, грива у него ходила ходуном. Он дергал   дверцу кареты, натягивая корду, которой был привязан к ручке. После тщетных   усилий освободиться, гордое животное застыло, словно зачарованное бурей. Хозяин   коня свистнул и ласково погладил его, конь отпрянул и тревожно заржал, будто не   узнавая его.      

– А-а,   опять эта проклятая лошадь, – проворчал надтреснутый голос из глубины   фургона, – будь она проклята, опять раскачивает карету!      

Затем   тот же голос, но значительно громче, закричал нетерпеливо и угрожающе:      

– Nhe   goullac hogoud shaked, haffrit!      

– He   сердитесь на Джерида, учитель, – проговорил путешественник, отвязывая коня   и собираясь привязать его сзади кареты, – он испугался только, да и было,   по правде говоря, чего испугаться.      

При этих   словах путешественник открыл дверцу, откинул подножку и, шагнув внутрь, захлопнул   за собой дверь.      

 Глава 2. АЛЬТОТАС      

       

Путешественник   оказался лицом к лицу с сероглазым крючконосым стариком; руки у него тряслись.   Сидя в огромном кресле, старик правой рукой перелистывал объемистый   пергаментный манускрипт, озаглавленный La Chivre del Gabinetto, а в левой   держал серебряную шумовку.      

Поза   старика, его занятие, неподвижное морщинистое лицо, на котором живыми были только   глаза и губы, – все показалось бы странным читателю. Однако незнакомцу все   это, очевидно, было привычно, потому что он не удостоил необычную обстановку   даже беглым взглядом, несмотря на то, что она этого заслуживала.      

Три   стены – старик, если помнит читатель, именно так называл перегородки   экипажа, – три стены, уставленные заполненными книгами этажерками,   окружали кресло, принадлежавшее исключительно странному старику, в угоду   которому сверху над книгами были прикреплены полки, где разместились в большом   количестве разнообразные склянки, коробки в деревянных футлярах, как это   делается со столовой посудой на корабле. Любой из этих футляров или ящиков   старик мог достать без посторонней помощи, потому что свободно передвигался   вместе с креслом, которое поднималось и опускалось по мере надобности при   помощи боковых рычагов, и старик легко сам справлялся с управлением.      

Комната –   так мы будем называть ее – имела восемь футов в длину, шесть – в ширину и   столько же – в высоту. Напротив двери, помимо склянок и перегонных аппаратов,   ближе к четвертой стене, остававшейся свободной для входа и выхода,   громоздилась печурка с навесом, кузнечными мехами и колосниками. В тот момент в   печке раскалился добела тигель, в котором что-то кипело. Поднимавшийся над   тигелем пар выходил через трубу, которую читатель уже видел на крыше кареты,   тот самый таинственный пар, который неизменно вызывал удивление и любопытство у   прохожих любого возраста, пола и любой национальности.      

Помимо   всего прочего, среди банок, склянок, книг, картонок, лежавших на полу в живописном   беспорядке, можно было заметить медные щипцы, а также несколько угольков,   плававших в разнообразных растворах. Там же стоял большой сосуд, наполовину   наполненный водой, а с потолка свисали подвешенные за нитки пучки трав, одни из   которых, казалось, могли быть собраны накануне, другие – лет сто назад.      

В   комнате стоял сильный запах, который в менее экзотической обстановке можно было   бы назвать благоуханием.      

Путешественник   вошел, когда старик, развернув кресло с удивительной ловкостью, подъехал к   печке и стал снимать накипь с почтительной осторожностью.      

Его   отвлекло появление незнакомца, правой рукой он глубже надвинул бывший когда-то   черным бархатный колпак, из-под которого выбивалось несколько редких прядей,   блестевших, словно серебряные нити. Старик с замечательной легкостью выдернул   из-под колесика кресла полу длинной шелковой мантии, подбитой ватой, которая за   десять лет превратилась в выцветшую бесформенную тряпку.      

Старик,   казалось, был в скверном настроении; он ворчал, снимая накипь и придерживая другой   рукой мантию:      

– Боится   он, видите ли, проклятая животина! А чего ему бояться, хотел бы я знать? Дернул   дверь за ручку, толкнул печку, и почти половина моего эликсира пролита в огонь.   Ашарат! Богом прошу, бросьте эту скотину в первой пустыне.      

Путешественник   в ответ улыбнулся.      

– Прежде   всего, дорогой учитель, – сказал он, – пустынь мы больше не встретим   на своем пути, потому что мы уже во Франции. Кроме того, я не могу себе   позволить просто так бросить лошадь стоимостью в тысячу луидоров, точнее,   бесценную, так как она из породы Аль-Бораха.      

– Подумаешь,   тысяча луидоров! Да я их вам хоть сейчас выложу: тысячу луидоров или что-нибудь   на ту же сумму. Ваша лошадка и так обошлась мне уже больше чем в миллион, не   считая дней, которые она унесла из моей жизни.      

– Да   чем же так провинился Джерид? Ну, рассказывайте!      

– Чем   провинился? Да еще несколько минут, и эликсир так закипел бы, что ни одна капля   не успела бы испариться. Правда, ни Зороастр, ни Парацельсий не указывают на   то, что именно так должно проходить кипение, но зато Борри настоятельно это   рекомендует.      

– Дорогой   учитель! Еще две-три секунды, и эликсир закипит.      

– А-а,   да, как же, закипит! Видите, Ашарат? Наверное, надо мной проклятье тяготеет:   огонь гаснет, не знаю, что там падает через трубу…      

– Зато   я знаю, что падает через трубу, и воскликнул со смехом ученик, – это вода!      

– То   есть как вода? Вода! Раз так – пропал эликсир! Опять начинай сначала! Можно подумать,   у меня есть на это время! Господи, Боже мой! – в отчаянии вскричал старик,   воздев руки к небу. – Вода! Какая еще вода, Ашарат!      

– Чистейшая   дождевая вода, учитель. На улице ливень, вы разве не заметили?      

– А   разве я что-нибудь замечаю, когда работаю? Вода!.. Так вот это что… Знаете,   Ашарат, это так меня взволновало! Подумать только! Я уже полгода прошу у вас   дымник на трубу… Полгода!.. Да что я говорю – целый год. А вот вы о нем не   подумали, а о чем вам еще думать-то? Но вы молоды. Ну и что вышло из-за вашей   небрежности? Сегодня дождь, завтра ветер нарушают все мои расчеты и опыты. А   ведь я должен спешить, клянусь Юпитером! Вы хорошо знаете, мой час близок, и   если я не буду готов, если не найду эликсир жизни – прощай, мудрец, прощай,   ученый Альтотас! Тринадцатого июля в одиннадцать часов вечера мне исполняется   сто лет. К этому времени эликсир должен достигнуть совершенства.      

– Мне   кажется, все идет прекрасно, дорогой учитель, – заметил Ашарат.      

– Вне   всякого сомнения! Я даже снял пробу: левая рука была почти полностью парализована,   теперь я могу согнуть ее. И, кроме того, я сэкономил время, которое раньше   тратил на еду: при всем своем несовершенстве эликсир поддерживает мои силы. О,   иногда я думаю, что мне недостает всего одной какой-нибудь травки,   одного-единственного стебелька этой травы, чтобы эликсир был готов. Ведь мы   могли уже сто, тысячу раз пройти мимо нее, эту траву могли растоптать наши   лошади, мы могли раздавить ее колесами, да, Ашарат, ту самую, о которой говорит   Плиний и которую ученые так и не нашли или, вернее, не узнали, ведь ничто не   исчезает! Послушайте, а что если вы спросите ее название у Лоренцы во время   одного из ее откровений?      

– Конечно,   учитель, будьте спокойны, я узнаю у нее!      

– А   пока, – глубоко вздохнув, проговорил старый ученый, – опять мой   эликсир не готов, мне понадобится еще полтора месяца, чтобы снова прийти к   тому, чего я достиг сегодня, да вы знаете! Имейте в виду, Ашарат, вы потеряете   по крайней мере столько же, сколько и я, в день моей смерти… Что там за шум?   Карета так громыхает?      

– Нет,   учитель, гроза.      

– Какая   гроза?      

– Та,   что едва всех нас не погубила, особенно мне досталось. Правда, на мне шелковая   одежда, это меня и спасло.      

Хлопнув   себя по колену, щелкнувшему, словно высохшая кость, старик произнес:      

– Итак,   вот к чему приводит ваше ребячество, Ашарат: погибнуть в грозу, глупейшим образом,   от электрического разряда, который я мог бы отвести, имей я на это время, в   свою печку. По-вашему, недостаточно того, что я подвергаюсь риску сломать шею   по вине неловких или злых людей. Вы заставляете меня преодолевать трудности,   которые посылает небо, иными словами, те, которые мне было бы легче всего   избежать.      

– Простите,   учитель, вы еще не объяснили мне…      

– Как!   Разве я не излагал вам свою систему начал, лежащую в основе всего мироздания? Когда   я открою секрет вечной молодости, мы еще вернемся к этой теме, а сейчас,   понимаете, у меня нет времени.      

– Так   вы полагаете, можно остановить грозу?      

– Не   только остановить, но и отвести ее, куда вам заблагорассудится. В тот день,   когда мне перевалит за сто лет и я смогу спокойно жить дальше еще лет   пятьдесят, в тот самый день я обуздаю ее и поведу за собой так же свободно, как   вы водите Джерида. А пока, Ашарат, прикажите поставить дымник на трубу, умоляю   вас!      

– Будет   исполнено, не беспокойтесь.      

– «Будет   исполнено»! «Будет исполнено»! Опять в будущем, точно будущее принадлежит нам   двоим! О, никто и никогда не поймет меня! – вскричал ученый, заметавшись в   кресле и кусая кулаки. – «Не беспокойтесь»!.. И вы говорите, чтобы я не   беспокоился! Да ведь если через три месяца эликсир не будет готов, все будет   кончено для меня. Но уж если я переживу тот день, если я снова обрету   молодость, гибкость мышц, свободу движений, тогда мне никто не будет нужен, никто   мне не скажет «Я сделаю…», уж тогда я скажу: «Я сделал!»      

– Можете   ли вы сказать то же по поводу нашего с вами общего великого дела? Вы уже думали   о нем?      

– О,   Господи, разумеется, да если бы я был так же уверен в моем эликсире, как уверен   в формуле алмаза…      

– Вы   действительно в ней уверены, учитель?      

– Конечно,   потому что я его уже получил.      

– Получили?      

– Держите,   вернее, смотрите.      

– Куда?      

– Справа   от вас, вон в том небольшом стеклянном сосуде, да-да, вот в этом.      

Путешественник   с жадностью схватил сосуд, на который указывал Альтотас. Это был маленький   хрустальный кубок тонкой работы, дно и стенки которого покрывал мельчайший порошок.      

– Алмазная   пыль! – вскричал молодой человек.      

– Точно,   алмазная крошка, а что в середине? Вглядитесь хорошенько.      

– Да-да,   вижу: алмаз величиной с ячменное зерно.      

– Размер   не имеет значения. Мы можем собрать воедино весь порошок, из ячменного зерна   получим конопляное, из конопляного – горошину. Но ради Бога, дорогой Ашарат, в   обмен на уговор, который я заключаю с вами, прикажите, пожалуйста, поставить   мне дымник на трубу, чтобы в нее не попадала вода, а также подыщите хорошего   кучера, чтобы гроза обходила нас стороной.      

– Да-да,   хорошо, не беспокойтесь.      

– Опять!   Снова ваше вечное «Не беспокойтесь», что за мучение! Молодость! Безрассудная,   самонадеянная молодость! – воскликнул он, мрачно усмехнувшись и открывая в   улыбке беззубый рот; казалось, глаза его еще глубже ввалились.      

– Учитель! –   обратился к нему Ашарат. – Огонь гаснет, тигель остывает, что там?      

– Взгляните   сами.      

Молодой   человек повиновался, открыл тигель и обнаружил в нем кусочек остекленевшего   уголька величиной с небольшой орех.      

– Алмаз! –   вскричал он. Затем добавил:      

– Да,   но непрозрачный, неровный, не имеющий ценности.      

– Так   ведь огонь погас, Ашарат, потому что на трубе не было дымника, понимаете?      

– Ну,   простите меня, учитель, – проговорил молодой человек, так и этак   поворачивая алмаз в пальцах. Камень то играл гранями, то оставался   темным. – Простите меня и скушайте что-нибудь, нужно подкрепиться.      

– Пустое!   Я уже выпил ложку эликсира часа два назад.      

– Ошибаетесь,   учитель, это было в шесть утра.      

– Вот   именно! А который теперь час?      

– Скоро   половина третьего ночи.      

– Боже   мой! – сложив руки на груди, вскричал ученый. – Еще один день позади,   целый день потерян! Так дни стали короче? В сутках уже не двадцать четыре часа?      

– Раз   вы не хотите поесть, учитель, то поспите хоть немного.      

– Ну   что ж, я, пожалуй, сосну часика два. Но уж через два часа – заметьте время –   через два часа вы меня разбудите.      

– Обещаю.      

– Видите   ли, в чем дело, Ашарат: когда я засыпаю, – ласково проговорил   старик, – я боюсь, что это уже навсегда. Так вы разбудите меня, не так ли?   Не обещайте, лучше поклянитесь.      

– Клянусь,   учитель.      

– Через   два часа?      

– Через   два часа.      

В это   самое мгновение послышался топот копыт пущенной в галоп лошади. Раздался чей-то   крик, выражавший беспокойство и вместе с тем удивление.      

– Что   бы это значило? – распахнув дверь, вскричал путешественник. Он спрыгнул на   землю, не обращая внимания на подножку.      

 Глава 3. ЛОРЕНЦА   ФЕЛИЦИАНИ      

       

Пока   путешественник и ученый беседовали, сидя в карете, снаружи произошло следующее.      

Удар   молнии поразил лошадей, ехавших впереди, поднял на дыбы тех, что скакали сзади;   дама, находившаяся в кабриолете, как мы уже сказали, потеряла сознание.      

Она   оставалась несколько минут без чувств, затем мало-помалу пришла в себя, так как   причиной обморока был лишь страх.      

– О   Боже, – вымолвила она, – неужели все покинули меня и никто не   сжалится надо мной?      

– Сударыня, –   послышался робкий голос. – Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?      

Услышав   эти слова, которые, как ей показалось, кто-то произнес совсем рядом, молодая   женщина встрепенулась и, просунув голову и руки сквозь кожаные занавеси   кабриолета, оказалась лицом к лицу с молодым человеком, стоявшим на подножке.      

– Это   вы сейчас говорили, сударь? – спросила она.      

– Да,   сударыня, – отвечал молодой человек.      

– Вы   предлагаете мне помощь?      

– Да.      

– Скажите   сначала, что здесь произошло?      

– Случилось   вот что, сударыня: молния почти угодила в карету, разорвав постромки лошадей,   ехавших впереди. Они унесли с собой форейтора.      

Женщина   огляделась, ее лицо выражало сильное беспокойство.      

– А..,   тот, кто правил лошадьми, ехавшими сзади, где он? – спросила она.      

– Только   что поднялся в фургон, сударыня.      

– С   ним ничего не случилось?      

– Ничего.      

– Вы   в этом уверены?