1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
– Мерзкая   интриганка!      

– И   от вашего имени она мне сообщила, что мое дело затребовал суд, что вот-вот   должно начаться слушание, поэтому я должна поторопиться, иначе могу опоздать.      

– Увы! –   воскликнул г-н Флажо. – Никто нашего дела не затребовал.      

– О   нас забыли, не так ли?      

– Забыли,   ваше сиятельство, на веки вечные забыли. Остается только надеяться на чудо, а   вы знаете, что чудес не бывает…      

– О   да! – тяжело вздохнув, согласилась графиня. Флажо отвечал графине таким же   вздохом.      

– Послушайте,   господин Флажо, – не унималась графиня де Беарн, – я вам сейчас   кое-что скажу… – Слушаю, ваше сиятельство.      

– Я   этого не переживу.      

– Ну,   ну, успокойтесь, зачем же так волноваться? – Боже мой, Боже мой! –   вскричала несчастная графиня. – У меня больше нет сил!      

– Мужайтесь,   ваше сиятельство, мужайтесь! – попытался приободрить ее Флажо.      

– Посоветуйте,   что мне делать?      

– С   удовольствием! Возвращайтесь в свое имение и никогда больше не доверяйтесь тем,   кто приедет от моего имени без письменного подтверждения.      

– Да,   надо возвращаться…      

– Это   было бы разумнее всего.      

– Поверьте   мне, господин Флажо, – простонала графиня, – мы больше никогда не   увидимся – по крайней мере на этом свете.      

– Какое   коварство! А не кажется ли вам, что это происки моих врагов? – продолжала   графиня.      

– Могу   поклясться, что это дело рук Салюсов.      

– Как   все это пошло!      

– Да,   мелко все это, – согласился Флажо.      

– А   ваша справедливость – не более, чем пещера Какуса.      

– А   почему, спрошу я вас? Да потому, что справедливость перестала быть   справедливостью, потому что кое-кто подстрекает членов парламента, потому что   господину де Монеу захотелось вдруг стать канцлером вместо того, чтобы   оставаться президентом.      

– Господин   Флажо! Я бы, пожалуй, теперь чего-нибудь выпила.      

– Маргарита! –   крикнул адвокат.      

Маргарита,   вышедшая из кабинета тотчас, как заметила, что беседа приняла мирный оборот, вернулась   на зов хозяина.      

Она   внесла тот же поднос с двумя стаканами. Чокнувшись с адвокатом, графиня де   Беарн сделала несколько неторопливых глотков, а затем стала прощаться.      

Флажо   проводил ее до дверей, зажав в руке свой парик. Графиня де Беарн была уже на   лестнице, безуспешно пытаясь нащупать в темноте веревку, служившую перилами,   как вдруг чья-то рука легла на ее запястье и кто-то уперся ей в грудь головой.      

Это был   клерк, летевший, как сумасшедший, вверх по крутой лестнице, перескакивая через   ступеньки.      

Обругав   его, старая графиня одернула юбки и пошла вниз, а клерк взбежал на площадку,   толкнул дверь, крикнул звонко и радостно, как во все времена кричат все   судейские:      

– Господин   Флажо! По делу Беарн!      

И   протянул Флажо бумагу.      

Прежде   чем клерк успел получить от Маргариты пару оплеух в ответ на его поцелуи,   старая графиня, услышав свое имя, взлетела назад по лестнице, оттолкнула   клерка, бросилась на Флажо, вырвала у него из рук бумагу и втолкнула его в   кабинет.      

– Так   о чем же говорится в этой бумаге, господин Флажо? – крикнула старуха.      

– Клянусь   честью, понятия не имею, ваше сиятельство. Позвольте мне бумагу – тогда я вам   отвечу.      

– Вы   правы, дорогой господин Флажо, читайте, читайте скорее!      

Тот   взглянул сначала на подпись.      

– Это   от нашего прокурора Гильду, – сообщил он.      

– О,   Господи!      

– Он   уведомляет меня о том, – со все возраставшим изумлением продолжал   Флажо, – что во вторник я должен быть готов к защите, так как наше дело   передано в суд.      

– Передано   в суд! – подскочив, вскрикнула графиня. – Передано в суд! Должна вас   предупредить, господин Флажо, чтобы вы так больше не шутили, в другой раз я   этого не перенесу.      

– Ваше   сиятельство! – опешив от известий, сказал Флажо. – Если кто и шутит,   то это, должно быть, господин Гильду; правда, до сих пор за ним этого не водилось.      

– Письмо   в самом деле от него?      

– На   нем подпись Гильду, – вот взгляните.      

– Верно!..   Передано в суд сегодня утром, слушается во вторник… Господин Флажо! Так,   значит, дама, которая ко мне приезжала, не интриганка?      

– По-видимому,   нет.      

– Но   вы же говорите, что не посылали ее ко мне… Вы уверены, что не вы ее ко мне   послали?      

– Черт   побери! Конечно, уверен!      

– Так   кто же ее послал?      

– Да,   в самом деле, кто?      

– Ведь   кто-то же должен был ее послать?      

– Я   просто теряюсь в догадках.      

– И   я ума не приложу. Дайте-ка еще раз взглянуть на письмо, дорогой господин Флажо.   Что здесь написано? Вот! Передано в суд, слушается… Так и написано: слушается   под председательством господина президента Монеу.      

– Черт   возьми! Так и написано?      

– Да.      

– Это   ужасно!      

– Почему?      

– Потому   что господин президент Монеу – большой друг Салюсов.      

– Вам   это точно известно?      

– Еще   бы! Он у них днюет и ночует.      

– Ну   вот, час от часу не легче! Как же мне не везет!      

– Тем   не менее делать нечего: придется вам к нему непременно сходить.      

– Да   он мне устроит ужасный прием!      

– Вполне   вероятно.      

– Ах,   господин Флажо, что вы говорите?      

– Правду,   ваше сиятельство.      

– Благодарю   вас за такую правду! Мало того, что сами струсили, вы и у меня отнимаете последнее   мужество.      

– Это   потому, что я сам не жду и вам не советую надеяться на благополучный исход.      

– Неужели   вы до такой степени малодушны, дорогой Цицерон?      

– Цицерон   проиграл бы дело Лигария, если бы ему пришлось говорить свою речь перед Верресом,   а не перед Цезарем, – отвечал Флажо, робко пытаясь возражать своей   клиентке, столь лестно о нем отозвавшейся.      

– Так   вы мне советуете не ходить к господину де Монеу?      

– Боже   меня сохрани давать вам столь неразумные советы! Я лишь искренне сожалею, что   вам предстоит визит к господину де Монеу.      

– Вы,   господин Флажо, напоминаете мне солдата, готового покинуть свой пост. Можно подумать,   что вы боитесь браться за это дело.      

– Ваше   сиятельство! – сказал адвокат. – Мне за всю жизнь пришлось проиграть   несколько дел. Поверьте, у них было больше шансов на успех, чем у вашей тяжбы.      

Графиня   горестно вздохнула, потом, собравшись с духом, заговорила.      

– Я   намерена идти до конца, – объявила она с достоинством, не совсем уместным   в таких обстоятельствах, – не может быть и речи о том, чтобы я отступила   перед этим заговором, так как правда на моей стороне. Пусть я проиграю процесс,   зато покажу подлецам, что такое настоящая благородная дама, каких уж не   встретишь при дворе. Могу ли я рассчитывать на вашу руку, господин Флажо, и   просить вас проводить меня к вице-канцлеру?      

– Ваше   сиятельство! – сказал Флажо, в свою очередь, призывая на помощь чувство собственного   достоинства – Мы, члены оппозиции парижского Парламента, дали клятву не иметь   больше никаких сношений с теми, кто не поддержал решения Парламента по делу   господина д'Эгийона Сила союза – в единстве. Раз господин де Монеу не занял в   этом деле определенного положения, то мы имеем основание быть им недовольными и   собираемся бойкотировать его до тех пор, пока он не объявит, на чьей он   стороне.      

– Не   вовремя начинается мой процесс, как я вижу, – со вздохом заметила графиня –   Адвокаты ссорятся с судьями, судьи – с клиентами. А, все едино! Я готова   бороться до конца.      

– Бог   в помощь, ваше сиятельство, – проговорил адвокат, перекинув полы шлафрока   через левую руку, словно это была тога римского сенатора.      

«Ну что   это за адвокат!.. – подумала графиня де Беарн. – Боюсь, что он будет   иметь еще меньший успех перед Парламентом, чем я – перед своей подушкой».      

Постаравшись   замаскировать улыбкой свое беспокойство, она сказала:      

– Прощайте,   господин Флажо! Прошу вас изучить дело. Кто знает, какие неожиданности могут   нас поджидать!      

– Ваше   сиятельство! – сказал Флажо. – Меня смущает не моя речь – она будет   великолепна, тем более что я собираюсь воспользоваться ею, чтобы провести   потрясающие аналогии…      

– Между   чем, сударь?      

– Я   собираюсь сравнить коррупцию в Иерусалиме с проклятыми городами, на которые я   призову огнь небесный Вы понимаете, ваше сиятельство, что ни у кого не   останется сомнений в том, что Иерусалим – это Версаль – Господин Флажо, –   вскричала старая графиня, – вы же себя скомпрометируете – вернее, не себя,   а мое дело!      

– Ах,   сударыня, его и так можно считать проигранным, раз его будет слушать господин   де Монеу! И речи быть не может о том, чтобы выиграть его в глазах   современников. А раз нам не добиться справедливости, давайте устроим скандал!      

– Господин   Флажо…      

– Ваше   сиятельство! Давайте смотреть философски. Мы поднимем такой шум! – Черт бы   тебя побрал! – проворчала про себя графиня – Жалкий адвокатишка, только   ищешь сличая завернуться в свои лохмотья и пофилософствовать! Пойду-ка я к   господину де Монеу – уж он-то, поди, далек от философии! С ним-то я скорее   сговорюсь, чем с тобой!      

Старая   графиня оставила Флажо на улице Пти-Лион-Сен-Совер. В эти два дня ей довелось   испытать после взлета пленительных надежд всю горечь разочарования и боль   падения.      

 Глава 30. ВИЦЕ-КАНЦЛЕР      

       

Старая   графиня тряслась от страха, отправляясь к г-ну де Монеу.      

Однако   по дороге ей пришла в голову мысль, которая ее несколько успокоила. Она подумала,   что в связи с поздним временем г-н де Монеу вряд ли согласится ее принять, и   она готова была записаться у дворецкого на прием.      

Было   около семи часов вечера, и хотя было еще светло, в это время деловые визиты,   как правило, уже откладывались: среди знати получил распространение обычай   обедать в четыре часа; к этому времени все дела прекращались, и к ним   возвращались лишь на следующий день.      

Горя   желанием увидеть вице-канцлера, графиня де Беарн в то же время радовалась при   мысли, что не будет принята. В этом находило выражение одно из известных   противоречий человеческого разума, всем и так понятное и не требующее особых   пояснений.      

Итак,   графиня подъехала, приготовившись к тому, что дворецкий ее не пропустит. Она   зажала в руке монету достоинством в три ливра, которая должна была, по ее   мнению, смягчить сердце цербера: она надеялась, что он внесет ее имя в список   аудиенций на следующий день.      

Когда   карета остановилась у дома г-на де Монеу, она увидела, что дворецкий отдает   приказания лакею. Она приготовилась терпеливо ждать, не желая своим   присутствием мешать их разговору. Однако дворецкий, заметив наемную карету,   сейчас же отпустил лакея и подошел к ней; он спросил, как зовут просительницу.      

– Я   знаю наверное, что не буду иметь чести быть принятой его превосходительством.      

– Тем   не менее прошу вас, сударыня, оказать мне честь и сообщить ваше имя.      

– Графиня   де Беарн, – ответила она.      

– Его   превосходительство ждет вас, – сказал дворецкий.      

– Что   вы сказали? – в изумлении воскликнула г-жа де Беарн.      

– Я   имел честь сообщить вам, что его превосходительство вас ожидает, –   повторил он.      

– Неужели   он меня примет?      

– Он   готов принять ваше сиятельство. Графиня де Беарн вышла из кареты в полной растерянности,   не веря в то, что это не сон. Дворецкий дернул за шнур: колокольчик звякнул два   раза. На пороге появился лакей, и дворецкий жестом пригласил графиню войти.      

– Ваше   сиятельство желает видеть его высокопревосходительство?      

– Я   и мечтать не могла о таком счастье!      

– В   таком случае прошу вас следовать за мной, ваше сиятельство.      

«А как   плохо отзываются о судье! – подумала графиня, идя вслед за лакеем. –   Несмотря ни на что, у него есть огромное преимущество: он доступен в любое   время. А ведь он канцлер!.. Странно…»      

Она   испугалась при мысли, что канцлер может оказаться несговорчивым и   неприветливым, раз он с таким усердием посвящает себя своим обязанностям.      

Через   настежь распахнутые двери кабинета она увидала погрузившегося в бумаги г-на де   Монеу в огромном парике. Он был одет в сюртук черного бархата.      

Войдя в   кабинет, графиня торопливо огляделась и с удивлением отметила, что никто, кроме   нее и худого, с пожелтевшим лицом, занятого бумагами канцлера, не отражается   больше в зеркалах.      

Лакей   доложил о прибытии ее сиятельства графини де Беарн.      

Господин   де Монеу тотчас поднялся и встал спиной к камину.      

Графиня   де Беарн трижды присела в реверансе, как того требовал этикет.      

Она в   смущении пробормотала несколько слов. Она не ожидала, что ей будет оказана   столь высокая честь… Она не думала, что такой занятой человек, министр,   принимает посетителей в часы досуга…      

Господин   де Монеу на это отвечал, что время подданных его величества так же свято, как   время его министров; что он, к тому же, сразу видит, кому из них следует   оказывать преимущество; что он всегда рад отдать лучшее время суток тому, кто   заслуживает этого преимущества.      

Графиня   де Беарн снова присела в реверансе, затем наступило томительное молчание: истекло   время комплиментов и наступала пора переходить к изложению просьбы.      

Господин   де Монеу в ожидании потер подбородок.      

– Монсеньер! –   обратилась к нему просительница. – Я желала видеть ваше высокопревосходительство,   чтобы смиренно изложить суть важного дела, от которого зависит все мое   состояние.      

Господин   де Монеу едва заметно кивнул головой, что означало: «Говорите!»      

– Дело   в том, ваше высокопревосходительство, – продолжала она, – что все мое   состояние, вернее, состояние моего сына, зависит от исхода процесса, который я   возбудила против семейства Салюсов.      

Вице-канцлер   слушал, потирая подбородок.      

– Я   наслышана о вашей справедливости, ваше высокопревосходительство, вот почему, несмотря   на то, что я знаю о вашей симпатии, я бы даже сказала дружбе, которая связывает   ваше высокопревосходительство с моими противниками, я тем не менее без   малейшего колебания явилась умолять ваше высокопревосходительство меня   выслушать.      

Господин   де Монеу не мог сдержать улыбки, услышав, как она превозносит его чувство   справедливости: это очень походило на то, как пятьдесят лет тому назад   расхваливались несравнимые добродетели Дюбуа.      

– Дорогая   графиня! – отвечал он. – Вы правы, я – друг Салюсов, но вы правы и в   том, что, став министром юстиции, я свято соблюдаю объективность. Итак, я готов   ответить на ваши вопросы, невзирая на мои личные симпатии, как и подобает   министру юстиции.      

– Ваше   высокопревосходительство, да благословит вас Господь! – вскричала старая   графиня.      

– Я   готов рассматривать ваше дело, как простой юрисконсульт, – добавил   канцлер.      

– Благодарю   вас, ваше высокопревосходительство! Ведь у вас такой опыт в подобных делах!..      

– Кажется,   ваша тяжба должна скоро слушаться в суде, не правда ли?      

– Да,   на будущей неделе, ваше высокопревосходительство.      

– Чего   же вы хотите?      

– Я   бы желала, чтобы вы, ваше высокопревосходительство, ознакомились с   подробностями моего дела.      

– Я   с ними уже знаком.      

– И   каково ваше мнение, монсеньер? – затрепетав, спросила старуха.      

– Вы   спрашиваете мое мнение об этом деле?      

– Да.      

– Я   считаю, что оно не вызывает никаких сомнений.      

– Так   я его выиграю?      

– Да   нет же, напротив, проиграете.      

– Вы,   ваше высокопревосходительство, считаете, что я должна проиграть свою тяжбу?      

– Несомненно.   Я позволю себе дать вам один совет.      

– Какой? –   с надеждой в голосе спросила графиня.      

– Так   как вы будете обязаны оплатить судебные издержки…      

– Что??      

–..Я   советую вам приготовить деньги заранее!      

– Ваше   высокопревосходительство! Да ведь нас ждет разорение!      

– Увы,   графиня, вы должны понять, что суд не может принимать во внимание это обстоятельство.      

– Да   ведь должны же судьи иметь сострадание…      

– Нет,   вот именно из этих соображений богиня правосудия надевает на глаза повязку.      

– Ваше   высокопревосходительство! Позвольте попросить у вас совета.      

– Пожалуйста!   О чем идет речь?      

– Скажите,   может быть, существует способ добиться смягчения приговора?      

– Вы   знакомы с кем-нибудь из ваших судей? – спросил вице-канцлер.      

– Нет,   никого из судей я не знаю, ваше высокопревосходительство.      

– Какая   досада! Ведь господа Салюсы поддерживают дружеские отношения почти со всеми   членами Парламента!      

Графиня   содрогнулась.      

– Разумеется, –   продолжал канцлер, – не это является решающим обстоятельством, потому что   судьи не руководствуются личной симпатией.      

Это было   приблизительно так же бесспорно, как то, что канцлер справедлив, а Дюбуа – добродетелен.   Графиня почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.      

– Однако   когда обе стороны имеют одинаковые шансы, – продолжал канцлер, –   судья скорее отдаст свое предпочтение другу, нежели незнакомому лицу. Это так   же верно, как то, что вы проиграете свой процесс, вот почему вам следует   приготовиться к самым неблагоприятным последствиям.      

– Какие   ужасные вещи я слышу от вашего высокопревосходительства!      

– Я   надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь давать какие бы то ни было   рекомендации господам судьям. Так как сам я не принимаю участия в голосовании,   я имею право лишь высказать свое мнение.      

– Увы,   монсеньер, у меня были некоторые подозрения…      

Вице-канцлер   пристально взглянул на старуху.      

–..господа   Салюсы живут в Париже, конечно, они знакомы со всеми судьями, вот почему они   всемогущи.      

– Они   всемогущи прежде всего потому, что правы.      

– Как   мне больно слышать эти слова из уст столь несгибаемого человека, как вы, ваше   высокопревосходительство!      

– Я   говорю вам это потому, – с притворной доброжелательностью прибавил г-н де   Монеу, – что хочу быть вам полезен, даю вам честное слово!      

Графиня   вздрогнула: ей померещилось нечто неясное не столько в словах, сколько в скрывавшихся   за словами мыслях вице-канцлера. Стоило только устранить это нечто, и она могла   бы надеяться на благоприятный исход.      

– Кстати   сказать, – продолжал г-н де Монеу, – ваше имя – одно из самых   известных во Франции, оно для меня – лучшая рекомендация.      

– Что   не помешает мне проиграть процесс, монсеньер!      

– Ничего   не поделаешь! Я ничем не могу вам помочь.      

– Ах,   ваше высокопревосходительство, – качая головой, проговорила графиня, –   неудачно складываются мои дела!      

– Не   хотите ли вы сказать, сударыня, – с улыбкой подхватил г-н де Монеу, –   что во времена нашей молодости дела шли лучше?      

– Увы,   да, монсеньер, – так мне по крайней мере представляется: я с удовольствием   вспоминаю время, когда вы еще были рядовым адвокатом в Парламенте и произносили   блестящие речи, а я, будучи молоденькой девушкой, от души вам рукоплескала.   Какой был задор! Какое красноречие! А как вы были добродетельны! Ах, господин   канцлер, в те времена не было ни интриг, ни поблажек! Уж в былое время я   выиграла бы тяжбу!      

– Тогда   всем заправляла госпожа де Фалари, по крайней мере в те минуты, когда регент закрывал   на это глаза, а Мышка тем временем шарила по углам, вынюхивая, чем бы   поживиться.      

– Знаете,   монсеньер, госпожа де Фалари была все-таки знатная дама, а Мышка была покорной   дочерью.      

– До   такой степени, что им обеим ни в чем не было отказа.      

– Вернее,   они ни в чем не отказывали.      

– Ах,   графиня, не заставляйте меня говорить гадости о начальстве из любви к моей   молодости! – отвечал канцлер со смехом, который все больше удивлял старую   графиню искренностью и естественностью.      

– Однако   вы, ваше высокопревосходительство, не можете помешать мне оплакивать потерянное   состояние, мой навеки разоренный дом.      

– Вот   что значит отстать от времени, графиня! Надо принести жертву кумирам   сегодняшнего дня!      

– Увы,   монсеньер, кумиры не признают тех, кто приходит к ним с пустыми руками.      

– Ведь   вы же этого не знаете.      

– Я?      

– Ну   да, вы же не пробовали, как мне кажется?      

– О,   монсеньер, вы так добры, что по-дружески со мной говорите! Поверьте, я это   очень ценю!      

– Мы   с вами ровесники, графиня.      

– Как   жаль, что мне сейчас не двадцать лет, а вы не рядовой адвокат! Вы были бы моим   защитником, и тогда никакие Салюсы не устояли бы!..      

– К   сожалению, нам уже давно не двадцать лет, дорогая графиня, – вздохнув из   вежливости, заметил вице-канцлер, – и мы должны взывать к тем, кто еще   находится в этом счастливом возрасте: признайтесь, что в двадцать лет можно   оказывать некоторое влияние… Вы что же, никого не знаете при дворе?      

– Я   знакома лишь со старыми сеньорами, давно вышедшими в отставку, да и то, если бы   они меня усидели, они покраснели бы со стыда.., такая я теперь бедная и жалкая.   Знаете, монсеньер, при желании я могла бы, конечно, проникнуть в Версаль, да к   чему мне это? Ах, если бы я могла вернуть свои двести тысяч ливров, духу моего   не было бы в столице. Совершите это чудо, монсеньер!      

Канцлер   пропустил последние слова мимо ушей.      

– Будь   я на вашем месте, – сказал он, – я забыл бы старых придворных, раз   они забыли вас, и обратился бы к молодым, которые рады привлечь к себе новых   сторонников. Знакомы ли вы с их высочествами?      

– Они   меня позабыли.      

– Да,   наверное. Кроме того, они не имеют влияния при дворе. Знаете ли вы дофина?      

– Нет.      

– Ну,   ничего, ведь сейчас все его мысли заняты прибывающей эрцгерцогиней. А не знаете   ли вы кого-нибудь среди фаворитов?      

– Я   даже не знаю, как их зовут.      

– Знакомо   ли вам имя господина д'Эгийона?      

– Ветрогон,   о котором ходят немыслимые слухи: якобы он прятался во время сражения на   мельнице… Какой позор!      

– Графиня! –   воскликнул канцлер. – Нельзя полностью доверяться слухам: делите надвое…   Давайте еще подумаем.      

– Да   что тут думать!..      

– Ну,   а почему нет? Вот, например… Да нет… Ага, придумал!      

– Кто   же это, монсеньер?      

– Почему   бы вам не обратиться непосредственно к ее сиятельству?      

– К   графине Дю Барри? – раскрывая веер, спросила старуха.      

– Ну   да, у нее доброе сердце.      

– Неужели?      

– А   главное, она всегда рада услужить.      

– Я   принадлежу к слишком старинному роду, чтобы ей понравиться, монсеньер!      

– Мне   кажется, вы не правы, графиня. Она стремится завязать отношения с   представителями знати.      

– Вы   так полагаете? – спросила старая графиня, уже начинавшая уступать.      

– Так   вы с ней знакомы?      

– Да   нет же, Боже мой!      

– Ах,   какая жалость! Вот кто мог бы помочь!      

– Да,   уж она-то могла бы помочь, да беда в том, что я ее и в глаза никогда не видала!      

– А   ее сестру Шон знаете?      

– Нет.      

– А   другую ее сестру – Биши?      

– Нет.      

– Может,   вы знаете ее брата Жана?      

– Нет.      

– А   ее негра Замора?      

– При   чем здесь негр?      

– О,   ее негр – влиятельная фигура!      

– Не   его ли портреты продаются на Новом мосту? Это тот, который похож на гадкую собачонку   во фраке?      

– Он   самый.      

– Да   как же вы можете спрашивать, монсеньер, знакома ли я с этим черномазым? –   вскричала графиня, оскорбленная в лучших чувствах. – И каким образом,   собственно говоря, могла бы я с ним познакомиться?      

– Теперь   я вижу, что вам наплевать на свои земли, графиня.      

– То   есть почему же?      

– Потому,   что вы презираете Замора.      

– Да   при чем тут Замор?      

– Он   может помочь вам выиграть процесс, только и всего.      

– Чтобы   этот мозамбиканец помог мне выиграть процесс? Каким образом, скажите на милость?      

– Он   возьмет да и скажет своей хозяйке, что ему хочется, чтобы вы выиграли. Это   называется – влиятельность… Он веревки вьет из своей госпожи, а она может чего   угодно добиться от короля.      

– Так   значит, Францией управляет Замор?      

– Хм…   Замор очень влиятелен, – качая головой, заметил г-н де Монеу,      

– и   я предпочел бы скорее поссориться с эрцгерцогиней, например, чем с ним.      

– Господи   Иисусе! – вскричала г-жа де Беарн. – Как вы можете так говорить, ваше   высокопревосходительство?      

– Ах,   Боже мой! Да вам это кто угодно может повторить. Спросите у герцогов и пэров, и   они вам скажет, что, отправляясь в Марли или Люсьенн, они никогда не забывают   захватить ни конфет, ни жемчуга в подарок Замору. А я, без пяти минут канцлер   Франции, чем занимался, когда вы прибыли, как вы думаете? Я для него готовил   приказ о назначении на должность дворецкого королевской резиденции.      

– Дворецкого?      

– Да.   Господин де Замор назначен дворецким замка Люсьенн.      

– Такого   же назначения его сиятельство де Беарн был удостоен после двадцати лет безупречной   службы!      

– Да,   да, совершенно верно, он был назначен дворецким замка Блуа, я хорошо помню.      

– Какой   упадок. Боже мой! – запричитала старая графиня. – Значит, монархия   погибает?      

– По   крайней мере, графиня, она переживает кризис, и вот, воспользовавшись минутой,   каждый пытается урвать себе кусок, как у постели смертельно больного перед его   кончиной.      

– Понимаю,   понимаю. Так ведь надо еще суметь найти подход к больному.      

– Знаете,   что вам необходимо сделать, чтобы графиня Дю Барри приняла вас с благосклонностью?      

– Что?      

– Было   бы хорошо, если бы вам довелось передать ей указ о назначении ее негра… Прекрасный   повод для того, чтобы быть ей представленной!      

– Вы   так полагаете, монсеньер? – спросила потрясенная графиня.      

– Я   в этом убежден. Впрочем…      

– Впрочем?.. –   переспросила г-жа де Беарн.      

– Вы   не знаете никого из ее приближенных?      

– А   разве вы не из их числа, монсеньер?      

– Я?      

– Ну   да!      

– Я   не смог бы взять этого на себя.      

– Значит,   судьба ко мне неблагосклонна! – воскликнула бедная старуха, совершенно потерявшись   от всех этих переходов. – Вот вы теперь, ваше высокопревосходительство,   принимаете меня так, как никто никогда меня не принимал, в то время, как я и не   надеялась вас увидеть.      

Мало   этого, я не только готова просить покровительства у графини Дю Барри – я,   урожденная Беарн! – я даже готова ради ее удовольствия стать рассыльной ее   мерзкого негритоса, которого я не удостоила бы и пинком в зад, если бы   встретила его на улице. А теперь оказывается, что я даже не могу быть допущена   к этому маленькому монстру… Господин де Монеу опять стал потирать подбородок;   казалось, он что-то обдумывает. В эту минуту появился лакей и доложил:      

– Господин   виконт Жан Дю Барри! Канцлер в изумлении всплеснул руками, а графиня как   подкошенная рухнула в кресло в полном оцепенении.      

– Попробуйте   после этого сказать, сударыня, что судьба к вам неблагосклонна! – вскричал   канцлер. – Ах, графиня, графиня! Напротив, Бог – за вас.      

Повернувшись   к лакею и не давая бедной старухе опомниться от изумления, он приказал:      

– Просите!      

Лакей   вышел и спустя мгновение вернулся вместе с уже знакомым нам Жаном Дю Барри;   виконт держал руку на перевязи.      

После   официальных приветствий растерянная графиня попыталась подняться с тем, чтобы   удалиться. Канцлер едва заметно кивнул ей в знак того, что аудиенция окончена.      

– Прошу   прощения, монсеньер, – заговорил виконт, – простите, графиня, я вам   помешал. Не уходите, графиня, прошу вас, если его высокопревосходительство   ничего не имеет против. Я займу его всего на несколько минут.      

Графиня   не заставила себя упрашивать и вновь опустилась в кресло; сердце ее забилось от   радостного нетерпения.      

– Я   вам не помешаю? – прошептала графиня.      

– Да   что вы! Мне необходимо сказать несколько слов его высокопревосходительству. Я отниму   не больше десяти минут его драгоценного времени. Мне нужно только подать жалобу.      

– Какую   жалобу? – спросил канцлер.      

– Меня   чуть не убили, ваше высокопревосходительство. Вы, надеюсь, понимаете, что я не   могу этого так ocia-вить. Нас поносят, высмеивают, смешивают с грязью – это еще   можно снести. Но когда нам пытаются перерезать глотку – черта с два я стану это   терпеть!      

– Объясните,   сударь, что произошло, – обратился к нему канцлер, изобразив на лице ужас.      

– Сию   минуту! Однако я помешал ее сиятельству…      

– Позвольте   представить: графиня де Беарн, – проговорил канцлер.      

Дю Барри   отступил на шаг и поклонился, графиня сделала реверанс; оба стали рассыпаться и   любезностях, словно были на дворцовой церемонии.      

– Говорите,   господин виконт, я подожду, – сказала она.      

– Ваше   сиятельство! Мне не хотелось бы показаться неучтивым.      

– Говорите,   сударь, говорите: мне спешить некуда, мой вопрос – денежный, а у вас – дело   чести, значит, вам и начинать.      

– Пожалуй,   я воспользуюсь вашим любезным предложением.      

И он   стал излагать свое дело канцлеру, который важно его выслушал.      

– Вам   потребуются свидетели, – сказал г-н де Монеу после минутного молчания.      

– Ах!   В этом весь вы – неподкупный судия, для которого не существует ничего, кроме   правды… – заметил Дю Барри. – Отлично! Свидетели будут…      

– Ваше   высокопревосходительство! – вмешалась графиня. – Один свидетель уже   есть.      

– Кто   это? – в один голос воскликнули виконт и г-н де Монеу.      

– Я, –   отвечала графиня.      

– Вы? –   удивленно переспросил канцлер.      

– Да.   Это произошло в деревне Ла Шоссе, не так ли?      

– Да,   графиня.      

– На   почтовой станции, верно?      

– Да,   да.      

– Ну,   так я готова быть вашим свидетелем. Дело в том, что я там проезжала через два   часа после того, как было совершено нападение.      

– Неужели   это правда, графиня? – спросил канцлер.      

– Ах,   как вы меня обрадовали! – сказал виконт.      

– Это   событие наделало столько шуму, – продолжала графиня, – что все жители   только о кем и говорили.      

– Берегитесь! –   воскликнул виконт. – Берегитесь, потому что если вы возьметесь помогать   мне в этом деле, то вполне вероятно, что Шуазели найдут способ заставить вас   раскаяться.      

– Это   будет для них тем проще, – заметил канцлер, – что у ее сиятельства в   настоящее время процесс, который вряд ли можно надеяться выиграть.      

– Ваше   высокопревосходительство! – вскричала старая графиня, поднося руку ко   лбу. – Я чувствую, что попала из огня да в полымя!      

– Положитесь   на господина виконта, – шепнул ей канцлер, – он готов протянуть вам   руку помощи.. – Но только одну руку, – кокетливо проговорил Дю   Барри. – Однако мне известно, кто мог бы предложить вам обе руки, щедрые и   длинные, и кто, к тому же, готов это сделать.      

– Ах,   господин виконт, – вскричала почтенная дама, – неужели вы не шутите?      

– Я   говорю совершенно серьезно! Услуга за услугу, графиня: я принимаю вашу, а вы –   мою. Уговорились?      

– Вы   спрашиваете, могу ли я принять от вас услугу!.. О, за что мне такое счастье!..      

– Прекрасно!   Я сейчас еду к сестре, прошу вас пожаловать в мою карету.      

– Как   же я поеду: без повода и так неожиданно? Я не смею…      

– У   вас есть повод, графиня, – сказал канцлер, вложив в руку графине указ о   назначении Замора.      

– Господин   канцлер! – вскричала графиня. – Вы – мой ангел-хранитель. Господин   виконт! Вы – цвет французской нации!      

– К   вашим услугам, – проговорил виконт, пропуская вперед графиню, выпорхнувшую   из кабинета, словно птичка.      

– Благодарю   вас от имени сестры, – едва слышно проговорил Жан Дю Барри, обернувшись к   г-ну де Монеу. – Благодарю вас, кузен. Ну как, неплохо я справился со   своей ролью, а?      

– Превосходно! –   отвечал Монеу. – Прошу там рассказать, как я сыграл свою. Должен вас   предупредить, что старуха непроста.      

В эту   минуту графиня обернулась.      

Оба   собеседника склонили головы в прощальном поклоне.      

У   подъезда ждала великолепная королевская карета с лакеями на запятках. Чванная   графиня уселась, Жан взмахом руки приказал трогать, и карета покатилась.      

       * * *      

       

После   того, как король вышел от графини Дю Барри, она некоторое время с угрюмым видом   принимала придворных и наконец осталась наедине с Шон. Затем к ним   присоединился ее брат, но только после того, как врач осмотрел его рану – она   оказалась неопасной.      

После   семейного совета графиня, вместо того чтобы отправиться в Люсьенн, как ома обещала   королю, уехала в Париж. У графини был на улице Валуа небольшой особнячок,   служивший пристанищем членам ее клана, постоянно сновавшим туда-сюда, как того   требовали неотложные дела или частые развлечения.      

Приехав   домой, графиня взяла книгу и стала ждать.      

А в это   время виконт раскидывал сети.      

Пока   фаворитка ехала через весь Париж, она не могла удержаться от того, чтобы время   от времени не выглянуть из окна кареты. Это одна из повадок хорошеньких женщин –   показываться на глаза, потому что они, вероятно, чувствуют, как приятно ими   любоваться. Итак, графиня время от времени показывалась в окне кареты, и скоро   слух о ее прибытии разнесся по всему Парижу. От двух до шести часов пополудни   она уже успела принять человек двадцать Для бедняжки графини эти визиты были   подарком судьбы, потому что она умерла бы со скуки, останься она хоть ненадолго   в одиночестве. Благодаря этому развлечению она провела время, злословя, отдавая   приказания и кокетничая.      

Часы на   главной башне показывали половину восьмого, когда виконт проезжал мимо церкви   св. Евстафии, направляясь вместе с графиней де Беарн к своей сестре.      

Сидя в   карете, графиня выразила сомнение: прилично ли ей будет появиться у Дю Барри.      

Виконт   покровительственно и вместе с тем с достоинством отвечал, что знакомство с графиней   Дю Барри – редкая удача, сулящая графине де Беарн неисчислимые блага.      

Графиня   де Беарн без устали превозносила обходительность и приветливость вице-канцлера.      

Лошади   бежали резво, и около восьми карета подкатила к особняку графини.      

– Разрешите   мне, графиня, предупредить графиню Дю Барри о радости, которая ее ожидает, –   обратился виконт к старой даме, останавливаясь в приемной.      

– Ах,   мне так неловко ее беспокоить! Жан подошел к Замору, поджидавшему виконта у окна,   и едва слышно отдал ему приказание.      

– Какой   очаровательный негритенок! – воскликнула графиня. – Это лакей графини   Дю Барри?      

– Да,   это один из ее любимцев, – отвечал виконт.      

– Какая   прелесть!      

В ту же   минуту двери распахнулись, и лакей пригласил графиню де Беарн в просторную гостиную,   где Дю Барри обыкновенно принимала посетителей.      

Пока   старуха пожирала завистливыми глазами гостиную, обставленную с изысканной роскошью,   Жан Дю Барри поспешил к сестре.      

– Это   она? – спросила графиня.      

– Она   самая.      

– Она   ни о чем не догадывается?      

– Нет.      

– А   что Монеу?      

– С   ним все обстоит благополучно. Пока все складывается успешно, моя дорогая.      

– Нам   не следует предоставлять ее самой себе, а то как бы она не почуяла недоброе!      

– Вы   правы: она производит впечатление хитрой бестии. Где Шон?      

– Вы   же знаете: в Версале.      

– Главное,   чтобы она сюда и носу не показывала.      

– Я   ее об этом предупредила.      

– Хорошо.   Вам пора, ваше сиятельство!      

Графиня   Дю Барри распахнула дверь будуара и вышла в гостиную.      

Обе   дамы, будучи прекрасными актрисами, раскланялись по всем правилам этикета того   времени, обе изо всех сил старались произвести самое выгодное впечатление.      

Первой   заговорила графиня Дю Барри:      

– Я   уже поблагодарила брата за удовольствие, которое он мне доставил, пригласив вас   ко мне. Теперь я хотела бы и вам выразить признательность за оказанную мне   честь.      

– А   я не нахожу слов, чтобы высказать свое восхищение вашим радушным приемом, –   отвечала очарованная старуха.      

– Графиня!   Это мой долг по отношению к столь знатной даме, – склонившись в почтительном   реверансе, продолжала Дю Барри, – я буду рада, если смогу чем-либо быть   вам полезной.      

После   реверансов графиня Дю Барри указала де Беарн на кресло, а сама села напротив.      

 Глава 31. НАЗНАЧЕНИЕ   ЗАМОРА      

       

– Я   вас слушаю, – обратилась фаворитка к графине – Позвольте мне вмешаться,   сестра, – заговорил Жан, продолжавший стоять, – должен предупредить   вас, что графиня и не думала являться к вам как просительница. Дело в том, что   господин канцлер прислал ее к вам с поручением Де Беарн бросила на Жана   благодарный взгляд и протянула графине приказ за подписью вице-канцлера, в   котором говорилось, что Люсьенн отныне становится королевским замком, а Замор   назначается его дворецким.      

– Так   я ваша должница! – воскликнула графиня, заглянув в бумагу. – Почту за   счастье, если, в свою очередь, смогу оказать вам услугу…      

– Это   нетрудно, графиня! – вскричала старуха с непосредственностью, которая   привела в восторг обоих заговорщиков.      

– Что   же я могу для вас сделать?      

– Раз   уж вы говорите, графиня, что мое имя вам известно…      

– Ну   еще бы, урожденная Беарн!      

– Так   вы, должно быть, слышали о готовящемся процессе, который может пустить меня по   миру.      

– У   вас, кажется, тяжба с Салюсами?      

– Увы,   да, графиня.      

– Я   слыхала об этом деле, – подтвердила графиня. – Его величество   разговаривал о нем вчера вечером с моим кузеном, господином де Монеу.      

– Сам   король говорил о моем деле? – вскричала старуха.      

– Да,   сударыня.      

– Что   же именно он сказал?      

– Увы,   мне очень жаль, графиня! – воскликнула Дю Барри, покачав головой.      

– Он   сказал, что мое дело проигрышное, не так ли? – упавшим голосом спросила   старая сутяга.      

– Откровенно   говоря, боюсь, что да.      

– Его   величество так и сказал?      

– Его   величество прямо этого не высказал – король осторожен и деликатен. Его   величество дал понять, что считает эти земли принадлежащими Салюсам.      

– Боже,   Боже! Если бы его величество знал все обстоятельства этого дела, если бы он   знал, что дело должно быть прекращено за выплатой долгового обязательства!..   Да, оно выплачено: в счет уплаты долга было внесено двести тысяч франков. Правда,   у меня нет расписок, но я имею моральное право… Если бы я могла сама защищать   свое дело в парламенте, я представила бы косвенные доказательства…      

– Косвенные   доказательства? – переспросила графиня, ни слова не понимавшая из того, о   чем говорила де Беарн, однако слушавшая ее с самым серьезным видом.      

– Да,   графиня, косвенные доказательства.      

– Косвенные   доказательства принимаются судом во внимание, – заметил Жан.      

– Вы   знаете это наверное, господин виконт? – вскричала старуха.      

– Да, –   с важным видом отвечал виконт. – Ну что ж, с помощью косвенных   доказательств я убедила бы суд, что долговое обязательство на двести тысяч   ливров – а на сегодня эта сумма с учетом процентов составляет миллион – было   погашено. Обязательство да тируется тысяча четырехсотым годом и было   предъявлено к оплате Ги Гастону Четвертому, графу де Беарн, а к четыреста   семнадцатому году вся сумма была полностью выплачена. Сохранилось написанное им   собственноручно завещание, в котором говорится: «На смертном одре клянусь, что   никому ничего не должен и готов предстать перед лицом Божиим…»      

– Ну   и что же? – спросила графиня.      

– Как   что? Вы понимаете, что если он никому ничего не должен, значит, он расплатился   и с Салюсами. В противном случае он сказал бы: «Я остаюсь должен двести тысяч   ливров» вместо «Я никому ничего не должен».      

– Несомненно,   он так бы и сказал, – согласился Жан.      

– А   у вас нет других доказательств?      

– Кроме   честного слова Гастона Четвертого – нет, графиня. Однако следует помнить, что   его называли Гастоном Безупречным!      

– А   у ваших противников имеется на руках долговое обязательство?      

– Да,   именно это обстоятельство сбивает следствие. Ей следовало бы сказать, что это   обстоятельство проясняет дело. Но у де Беарн был свой взгляд на вещи.      

– Итак,   сударыня, вы убеждены, что ничего не должны Салюсам? – спросил Жан.      

– Да,   господин виконт, – с жаром отвечала де Беарн, – я убеждена в своей   правоте.      

– Знаете,   что я вам скажу, Жан, – убежденно заговорила Дю Барри, обратившись к   своему брату, – это косвенное доказательство, о котором говорит графиня де   Беарн, совершенно меняет дело.      

– Да,   да, – согласился Жан.      

– И   не в пользу моих противников, – подхватила старая сутяга. –   Выражения, в которых составлено завещание Гастона Четвертого, вполне   недвусмысленны: «Я никому ничего не должен».      

– Это   не только очевидно, но и вполне логично, – заметил Жан. – Он   расплатился со всеми долгами, следовательно, никому ничего не должен.      

– Итак,   он никому ничего не должен, – повторила Дю Барри.      

– Ах,   почему мой судья – не вы! – вскричала старая графиня.      

– В   былые времена в подобных случаях не стали бы прибегать к помощи трибуналов, а Божий   суд мгновенно разрешил бы это дело. Для меня, например, правота графини де   Беарн настолько очевидна, что в случае, если бы суд захотел узнать мое мнение,   клянусь, я встал бы на вашу сторону, – Благодарю вас!      

– Я   поступил бы так же, как мой предок, Дю Барри-Моор, имевший честь принять   сторону королевской семьи – Стюартов, когда она боролась против юной и   очаровательной Эдит де Скарборо. Дю Барри взял своего противника за горло и   вырвал у него признание в том, что тот солгал. К несчастью, – продолжал   виконт со вздохом сожаления, – сейчас другое время: отстаивая свои права,   дворянин вынужден обращаться за помощью к крючкотворам, неспособным понять   такие ясные слова: «Я никому ничего не должен».      

– Послушайте,   брат! Эти слова были написаны триста лет тому назад, – перебила его сестра, –   необходимо принять во внимание то, что суд называет, если не ошибаюсь, сроком   давности.      

– Это   не имеет значения, – возразил Жан, – я убежден, что если бы его величество   слышал доводы графини де Беарн, которые она нам только что привела…      

– Мне   удалось бы его убедить, не так ли? Я в этом совершенно уверена!      

– Я   тоже.      

– Да,   но что предпринять, чтобы он меня выслушал?      

– Для   этого достаточно было бы, чтобы вы как-нибудь заехали ко мне в Люсьенн – его   величество довольно часто оказывает мне честь своими посещениями…      

– Вы   правы, дорогая графиня, но ведь это дело случая.      

– Виконт! –   с очаровательной улыбкой заметила его сестра. – Вы ведь знаете, что я верю   в случай. И у меня нет оснований в этом раскаиваться.      

– Однако   по воле случая может статься, что и неделю, и две, и три ваше сиятельство не увидит   его величества.      

– Да,   вы правы.      

– Вот   видите! А дело графини де Беарн слушается в понедельник или во вторник.      

– Во   вторник.      

– А   сегодня пятница.      

– Ну,   в таком случае, – с притворным отчаянием воскликнула Дю Барри,      

– не   стоит на это рассчитывать.      

– Что   же делать? – проговорил виконт; казалось, он глубоко задумался.      

– Ах,   черт побери!      

– Может,   мне попросить аудиенции в Версале? – робко спросила де Беарн.      

– Вы   ее не получите.      

– Даже   с вашей помощью, графиня?      

– Моя   помощь здесь ни при чем. Его величество терпеть не может заниматься делами;   кроме того, сейчас он всецело поглощен одним.      

– Вероятно,   вы имеете в виду парламентский заговор? – спросила де Беарн.      

– Нет,   король озабочен моим представлением ко двору.      

– Ах,   да!.. – проговорила старая сутяга.      

– Вы,   должно быть, слышали, что несмотря на сопротивление господина де Шуазеля, вопреки   интригам господина де Праслена и госпожи де Граммон, король решил, что я должна   быть представлена.      

– Нет,   графиня, я об этом не слыхала, – отвечала старуха.      

– Да,   это дело уже решенное, – подтвердил Жан.      

– А   когда состоится ваше представление?      

– В   самое ближайшее время, – сказала графиня.      

– Видите   ли, король хочет, чтобы представление состоялось до прибытия ее   высочества, – прибавил Жан, – чтобы моя сестра могла принять участие   в празднованиях в Компьене.      

– А,   теперь я понимаю! Так ваше сиятельство рассчитывает на то, что будете представлены? –   робко спросила старая графиня.      

– О,   Господи, ну разумеется! Баронесса д'Алони.. Вы знакомы с баронессой д'Алони?      

– Нет,   увы, теперь я уж никого не знаю я лет двадцать не была при дворе.      

– Ах,   вот что!.. Баронесса д'Алони будет поручительницей. За это король осыпает милостями   дорогую баронессу: ее супруг получил звание камергера, сын переведен в гвардию   и в ближайшее время станет лейтенантом, поместье стало графством, городские   акции обменены на боны королевской казны, а в день представления она получит   двадцать тысяч экю наличными. Вот почему она тоже нас торопит.      

– Ах,   теперь мне все понятно! – заметила де Беарн с любезной улыбкой.      

– Я   было подумал… – заговорил Жан.      

– О   чем? – спросила Дю Барри.      

– Какая   досада! – подскочив в кресле, продолжал он. – Как жаль, что я не   встретил графиню де Беарн у нашего кузена вице-канцлера хотя бы на неделю   раньше!      

– Почему?      

– Да   потому, что в то время мы еще не были связаны словом с баронессой д'Алони.      

– Дорогой   мой! – заметила графиня Дю Барри. – Вы говорите загадками, я вас не   понимаю.      

– Не   понимаете?      

– Нет.      

– Могу   поспорить, что графиня де Беарн меня понимает.      

– Простите,   но…      

– Еще   неделю назад у вас, графиня, не было поручительницы, не так ли?      

– Вы   правы.      

– Так   вот, графиня де Беарн… Может быть, мне не следует продолжать?      

– Отчего   же нет? Говорите!      

– Графиня   де Беарн могла бы стать вашей поручительницей, и милости, которыми король   осыпает госпожу д'Алони, достались бы графине де Беарн.      

Старуха   вытаращила глаза.      

– Увы…   – пролепетала она.      

– Ах,   если бы вы только знали, – продолжал Жан, – как король был бы вам   признателен за эту услугу! И вам не пришлось бы ни о чем его просить – он сам   предупреждал бы ваши желания. Как только ему сообщили, что баронесса д'Алони   вызвалась быть поручительницей Жанны, он воскликнул: «В добрый час! Я устал от   всех этих мерзавок, которые, кажется, важничают больше, чем я сам. Расскажите   мне об этой даме, графиня: нет ли у нее каких-нибудь тяжб, недоимок, долгов?..»      

Старая   графиня потеряла дар речи.      

– «Правда,   меня огорчает одно обстоятельство…» – прибавил король.      

– Какое?      

– Одно-единственное.   «Я бы желал, – сказал король, – чтобы поручительница графини Дю Барри   носила громкое имя». При этих словах его величество бросил взгляд на портрет   Карла Первого кисти Ван-Дейка.      

– Понимаю, –   сказала старая сутяга, – его величество имел в виду, что Дю Барри были   связаны со Стюартами, о чем вы уже упомянули.      

– Совершенно   верно.      

– Должна   признаться, – заметила г-жа де Беарн с непередаваемым выражением, –   что имя Д'Алони мне ничего не говорит, я даже никогда его не слышала.      

– Однако   это довольно известное имя, – вмешалась графиня Дю Барри, –   представители этого семейства отличились на королевской службе.      

– Ах,   Боже мой! – вскричал Жан, подскочив в кресле.      

– Что   с вами? – поинтересовалась Дю Барри, изо всех сил сдерживая смех при виде   кривляний своего деверя.      

– Вы   не укололись? – заботливо спросила старая сутяга.      

– Нет, –   отвечал Жан, осторожно усаживаясь на место. -Просто мне пришла в голову одна   мысль…      

– Ну   и мысль! – со смехом воскликнула графиня. – Она вас едва не свалила с   ног.      

– Хорошая,   должно быть, мысль! – заметила графиня де Беарн.      

– Превосходная!      

– Так   поделитесь ею с нами!      

– У   нее, правда, есть недостаток.      

– Какой   же?      

– Она   неисполнима.      

– Ничего,   продолжайте.      

– По   правде говоря, я боюсь, что вызову чьи-нибудь сожаления.      

– Ничего,   виконт, говорите.      

– Я   подумал, что если вы передадите госпоже д'Алони замечание короля, которое он   сделал, глядя на портрет Карла Первого…      

– Это   было бы невежливо.      

– Да,   верно.      

– Не   будем больше об этом говорить. Старая графиня горестно вздохнула.      

– Как   жаль! – продолжал виконт, словно говоря сам с собою. – У графини де   Беарн громкое имя, она – женщина умная. Вот если бы она вызвалась стать   поручительницей вместо госпожи д'Алони! Она бы выиграла свою тяжбу, господин де   Беарн-младший получил бы чин лейтенанта, а так Как графиня вынуждена много   путешествовать из-за своего процесса, в возмещение дорожных издержек она еще   получила бы кругленькую сумму. Да, не всем в жизни выпадает такая удача.      

– Увы,   нет! Увы… – вымолвила подавленная графиня де Беарн, не ожидавшая такого удара.      

Надо   признать, что любой человек в ее положении сказал бы то же самое; кто угодно   почувствовал бы себя раздавленным, окажись он на ее месте!      

– Видите,   брат, – произнесла графиня Дю Барри с выражением глубокого   сострадания, – как вы огорчили графиню де Беарн. Довольно и того, что я   ничего не смогу Для нее попросить у короля, по крайней мере раньше, чем буду   представлена ко двору.      

– Ах,   если бы можно было перенести мой процесс!      

– Да,   всего на неделю, – прибавила Дю Барри.      

– Да,   хотя бы на неделю, – повторила де Беарн, – а через неделю уже   состоялось бы ваше представление…      

– Да,   но ведь через неделю король будет в Компьене на празднованиях по случаю   прибытия ее высочества!      

– Да,   верно, верно, – подтвердил Жан, – впрочем…      

– Что?      

– Кажется,   у меня появилась еще одна мысль.      

– Какая,   сударь, какая? – вскричала старуха.      

– Мне   кажется.., да.., нет.., да, да, да! Графиня Де Беарн с озабоченным видом   следила за Жаном.      

– Вы   сказали «да», господин виконт, – проговорила она.      

– Мне   кажется, я нашел выход.      

– Говорите   скорее!      

– Вот   послушайте.      

– Мы   ждем с нетерпением.      

– О   вашем представлении, графиня, еще не было объявлено, не так ли? Никто ведь не   знает, что вы нашли поручительницу?      

– Совершенно   верно: король хочет, чтобы это событие оказалось для всех полной неожиданностью.      

– Ну,   тогда, пожалуй, выход действительно найден.      

– Неужели   правда, господин виконт? – спросила г-жа де Беарн.      

– Да,   выход найден, – повторил Жан. Дамы слушали его, затаив дыхание и не сводя   с него глаз. Жан придвинулся к ним вместе с креслом.      

– Графиня   де Беарн не знала, как и другие, о предстоящем представлении и о том, что вы   уже нашли поручительницу, не правда ли?      

– Откуда   же я могла об этом узнать? Если бы вы мне этого не сказали…      

– Допустим,   что вы нас не видели и по-прежнему ничего не знаете. Попросите у короля   аудиенцию.      

– Ее   сиятельство уверяет, что король меня не примет.      

– Попросите   у короля аудиенцию и изъявите готовность быть поручительницей графини. Все   должно выглядеть так, будто вы не знаете, что поручительница уже есть. Итак, вы   попросите аудиенции и выразите желание быть поручительницей моей сестры. Его   величество будет тронут вашим предложением, исходящим от дамы столь знатной,   как вы. Его величество вас примет, поблагодарит, спросит, чем может быть вам   полезен. Вы упомянете о процессе, изложите косвенные доказательства. Его   величество все пойме г, и вы выиграете процесс, который сейчас вам представляется   безнадежным.      

Дю Барри   не сводила горящего взора со старой графини. Та, вероятно, почуяла западню.      

– Да   что вы! – с живостью воскликнула она. – Чтобы меня, несчастную, стал   слушать король?!