1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
На этот   раз Жильбер не заставил себя просить то ли потому, что стаканчик протягивала   изящная ручка, то ли оттого, что пить он теперь хотел гораздо сильнее, чем в   Сен-Дизье.      

– Теперь   съешьте бисквит, а часа через два я прикажу подать вам солидный завтрак.      

– Спасибо,   сударыня, – поблагодарил Жильбер.      

Он   проглотил бисквит так же быстро, как выпил вино.      

– Прекрасно!   Теперь вы немного восстановили силы, – продолжала дама,      

– и   если вы можете мне довериться, скажите мне, зачем вы преследовали карету из   эскорта ее высочества.      

– Вот   в двух словах вся моя история, сударыня, – сказал Жильбер. – Я жил у   барона де Таверне, когда ее высочество прибыла в замок и приказала господину де   Таверне следовать за ней в Париж. Он повиновался. Так как я сирота, обо мне   никто не подумал, меня бросили без денег и еды. Я поклялся, что пойду в   Версаль, так как все отправлялись туда. Только они намеревались доехать туда в   прекрасных каретах, запряженных сильными лошадьми, а я в свои восемнадцать лет   дойду туда пешком так же быстро, как они доедут в каретах. К несчастью, ноги   подвели меня, или скорее судьба обернулась против меня. Если бы я не потерял   деньги, я смог бы поесть, а если бы я поел ночью, утром я бы уже догнал кареты.      

– Браво,   вот это отвага! – вскричала дама. – Поздравляю вас, друг мой. Однако   мне кажется, вы не все знаете.      

– Чего   я не знаю?      

– В   Версале одной храбростью не проживешь.      

– Я   дойду до Парижа.      

– Париж   в этом смысле очень похож на Версаль.      

– Если   недостаточно храбрости, я буду работать, сударыня.      

– Вот   достойный ответ, дитя мое! Но что вы будете делать? Ваши руки не привыкли к тяжелой   работе.      

– Я   буду учиться, сударыня.      

– Вы   мне кажетесь достаточно образованным.      

– Да,   я знаю, что я ничего не знаю, – глубокомысленно ответил Жильбер, вспомнив   слова Сократа.      

– Простите   мое любопытство: какую науку вы собираетесь изучать, дорогой друг?      

– Сударыня! –   отвечал Жильбер. – Я считаю лучшей из наук ту, которая позволяет человеку   быть полезным обществу. Кроме того, человек так ничтожен, что он должен знать,   в чем его слабость, чтобы познать источник своей силы. Я хотел бы понять,   почему голод не позволил моим ногам двигаться утром. Я желал бы также узнать,   не явился ли тот же голод причиной моей ярости, не из-за него ли меня бросало   то в жар, то в холод.      

– О,   да из вас выйдет превосходный врач! Вы и сейчас хорошо разбираетесь в медицине.   Обещаю, что через десять лет я буду лечиться только у вас.      

– Постараюсь   оправдать эту честь, сударыня, – сказал Жильбер.      

Кучер   остановил лошадей. Они подъехали к постоялому двору, так и не встретив ни одной   кареты.      

Молодая   дама попросила узнать, когда проехал кортеж дофины. Ей ответили, что это произошло   около четверти часа тому назад и что кортеж остановится в Витри, чтобы   переменить лошадей и позавтракать.      

На козлы   сел новый кучер.      

Из   деревни выехали шагом, но когда поравнялись с последним домом, молодая дама   обратилась к кучеру:      

– Вы   можете нагнать кортеж дофины?      

– Конечно!      

– Раньше,   чем он будет в Витри?      

– Черт   побери, их лошади мчались рысью.      

– А   если пустить лошадей в галоп? Кучер посмотрел на нее.      

– Я   плачу в три раза больше.      

– С   этого надо было начать, – ответил кучер, – мы были бы уже в четверти   мили от деревни.      

– Вот   вам задаток в шесть ливров, постарайтесь наверстать упущенное.      

Кучер   обернулся, молодая дама наклонилась, и монета перекочевала из рук незнакомки в   карман кучера.      

На спины   лошадей пришелся мощный удар кнута: карета полетела, будто уносимая ветром.      

Пока   меняли лошадей, Жильбер успел умыться, отчего он только выиграл, и расчесал   свои красивые волосы.      

Молодая   дама заметила: «Он вовсе недурен для будущего врача».      

Она   улыбнулась Жильберу.      

Жильбер   покраснел, будто догадываясь, что вызвало улыбку его спутницы.      

После   разговора с кучером незнакомка опять обратилась к Жильберу: ее очень занимали   его оригинальные мысли и необычное поведение.      

От души   смеясь над ответами доморощенного философа, она время от времени поглядывала на   дорогу.      

Когда   прекрасная незнакомка рукой или ногой случайно касалась Жильбера, она с удовольствием   замечала, как будущий доктор краснел и опускал глаза.      

Так они   проехали еще одну милю. Вдруг молодая дама радостно вскрикнула и без всякого   стеснения пересела на переднее сиденье, очутившись в объятиях Жильбера.      

Она   только что заметила кареты, сопровождавшие принцессу, – они тяжело   въезжали на высокую гору. На горе стояло около двадцати карет, из которых вышли   путешественники, чтобы размяться.      

Сначала   Жильбер отпрянул, затем прильнул к плечу незнакомки, встав на колени на переднем   сиденье. Пылкий взгляд его искал мадмуазель де Таверне в толпе пигмеев,   поднимавшихся на гору.      

Ему   показалось, что он узнал Николь по чепцу.      

– Мы   догнали их, сударыня, – сказал кучер, – что дальше?      

– Обогнать.      

– Это   невозможно, сударыня. Обгонять принцессу нельзя.      

– Почему?      

– Это   запрещено. Черт побери! Обогнать королевский кортеж! Да я угожу на каторгу.      

– Послушай,   друг мой, делай, что хочешь, но я должна их обогнать.      

– Ваша   карета не из кортежа? – спросил Жильбер; он думал, что незнакомка   опаздывает и поэтому хочет как можно скорее догнать эскорт.      

– Стремление   к знаниям прекрасно, – ответила молодая дама, – нескромность же   ничего не стоит.      

– Прошу   меня извинить, сударыня, – покраснев, произнес Жильбер.      

– Что   же нам делать? – спросила кучера незнакомка.      

– Поедем   за ними до Витри. Если ее высочество там остановится, мы попросим разрешения   обогнать кортеж.      

– Да,   но тогда спросят мое имя, и станет известно… Нет, это не годится, надо   придумать что-нибудь другое.      

– Сударыня! –   начал Жильбер. – Осмелюсь высказать свое мнение…      

– Говорите,   друг мой, говорите, и если ваш совет хорош, мы ему последуем.      

– Нужно   поехать по какой-нибудь проселочной дороге, чтобы обогнуть Витри, и тогда мы   окажемся впереди ее высочества, не выказав ей неуважения.      

– Устами   ребенка глаголет истина, – вскричала молодая дама. – Кучер! Нет ли   здесь проселочной дороги?      

– Какой?      

– Какой   угодно, лишь бы мы обогнали ее высочество.      

– Да,   правда, – отвечал кучер, – справа есть дорога на Мароль; она огибает   Витри и выходит на Ла Шоссе.      

– Браво! –   воскликнула молодая женщина. – Вот прекрасный выход из положения.      

– Сударыня, –   добавил кучер, – вы понимаете, что таким образом я проделаю двойной путь.      

– Предлагаю   два луидора, если вы будете на Ла Шоссе раньше принцессы.      

– Сударыня   не боится, что карета не выдержит?      

– Я   ничего не боюсь. Если карета сломается, я поеду верхом.      

Повернув   направо, карета съехала с большой дороги и попала в глубокую колею проселочной   дороги, которая шла вдоль маленькой речушки. Речка эта впадала в Марну между Ла   Шоссе и Мютиньи.      

Кучер   сдержал слово. Он сделал почти все возможное, чтобы разбить карету, но   добраться вовремя, Много раз Жильбера бросало на его спутницу, а та столько же   раз попадала в его объятия.      

Его   галантность была так ненавязчива, что незнакомка ни разу не смутилась. Он сумел   удержаться от улыбки, хотя взгляд его говорил спутнице, что он восхищен ее   красотой.      

Ухабы   скверной дороги и путешествие вдвоем очень быстро сближают в пути. Жильберу казалось,   что он знает свою спутницу по меньшей мере лет десять, а молодая дама была   уверена, что знает Жильбера с рождения.      

К одиннадцати   часам они выехали на большую дорогу между Витри и Шалоном. От гонца узнали, что   принцесса остановилась в Витри не только позавтракать, но и отдохнуть часа на   два, так как почувствовала себя усталой.      

Гонец   добавил, что его отправили на ближайшую почтовую станцию, чтобы передать приказание   свитским офицерам быть готовым к трем-четырем часам пополудни.      

Незнакомка   была вне себя от радости, узнав эту новость.      

Она   заплатила кучеру, как обещала, и повернулась к Жильберу:      

– Клянусь,   мы тоже пообедаем на ближайшей станции.      

Однако и   на этот раз Жильберу было не суждено пообедать.      

 Глава 21. ГЛАВА, В   КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ С НОВЫМ ДЕЙСТВУЮЩИМ ЛИЦОМ      

       

На   холме, куда поднималась почтовая карета, находилась деревня Ла Шоссе, где   должны были менять лошадей, Разбросанные в беспорядке, крытые соломой дома   деревеньки расположились, казалось, по воле жителей, посреди дороги, на опушке   леса, вдоль берега реки, о которой мы уже говорили и через которую были   переброшены мостики и мостки напротив каждого дома.      

Единственной   достопримечательностью этой красивой деревушки был человек, который стоял   посреди дороги, будто получив приказание свыше, и то жадно смотрел на большую   дорогу, то разглядывал прекрасную лошадь серой масти с длинной гривой,   привязанную к ставню хижины. Ставень при каждом движении лошади сотрясался. Она   нетерпеливо встряхивала головой, так как была оседлана и ждала своего хозяина.      

Время от   времени незнакомцу, как мы успели это заметить, надоедало смотреть на дорогу;   он подходил к лошади и изучал ее с видом знатока, позволяя себе погладить   опытной рукой ее мощный круп или тонкие ноги. Всякий раз, как ему удавалось   избежать удара копытом нетерпеливого животного, он возвращался на свое место и   продолжал смотреть на пустынную дорогу.      

Устав   ждать, он постучал в ставень.      

– Эй,   есть тут кто-нибудь? – крикнул он.      

– Кто   там стучит? – спросил мужской голос. Ставень распахнулся.      

– Сударь!   Если ваша лошадь продается, покупатель перед вами.      

– Вы   же видите, что под хвостом нет соломенной затычки, – захлопывая ставень,   сказал человек, по-видимому, простолюдин.      

Этот   ответ, казалось, не удовлетворил незнакомца, и он опять постучал.      

Ему было   лет сорок, он был высок и силен, с обветренным лицом и черной бородой, жилистыми   руками в широких кружевных манжетах. Обшитая галуном шляпа была сдвинута набок,   как это было принято у офицеров из провинции, желавших произвести впечатление   на парижан. Он постучал в третий раз и нетерпеливо заговорил:      

– Знаете   ли, дорогой мой, вы невежливы, и если вы не отворите ставень, я его выломаю.      

При этой   угрозе ставень раскрылся и показалось то же лицо.      

– Вам   ведь сказано, что лошадь не продается, – повторил крестьянин. – Этого   вам недостаточно, черт побери?      

– А   я говорю вам, что мне нужна скаковая лошадь.      

– Если   вам нужна скаковая лошадь, обратитесь на почтовую станцию. Их там штук шестьдесят,   и все из конюшни его величества, у вас будет большой выбор. А эту лошадь   оставьте тому, у кого, кроме нее, ничего нет.      

– Повторяю   вам, что мне нужна эта лошадь.      

– Губа   не дура – арабский скакун!      

– Вот   почему я и хочу купить ее.      

– Очень   может быть, что вы хотите ее купить, да она-то не продается.      

– А   чья же она? Кому она принадлежит?      

– Вы   очень любопытны.      

– А   ты чересчур скромен – Ну так вот! Лошадь принадлежит тому, кто живет у меня и   любит ее, как ребенка.      

– Я   хочу поговорить с этим человеком.      

– Она   спит.      

– Это   женщина?      

– Да.      

– Хорошо!   Скажи ей, что если ей нужны пятьсот пистолей, она получит их за лошадь.      

– Ничего   себе! – сказал крестьянин, широко раскрыв глаза. – Пятьсот пистолей!   Кругленькая сумма!      

– Можешь   добавить, что эту лошадь хочет купить король.      

– Король?      

– Да,   сам король.      

– А   вы случайно не король?      

– Я   его представитель.      

– Вы   представляете короля? – переспросил крестьянин, снимая шляпу.      

– Пошевеливайся,   дружок, король торопится. Силач бросил на дорогу внимательный взгляд.      

– Хорошо!   Когда дама проснется, – сказал крестьянин, – будьте спокойны, я   замолвлю словечко.      

– Прекрасно,   только я не могу ждать, пока она проснется.      

– Что   же делать?      

– Разбуди   ее, черт подери!      

– Я   не осмеливаюсь…      

– Ладно!   Подожди! Я разбужу ее сам.      

Человек,   который утверждал, что является представителем его величества, замахнулся длинным   хлыстом с серебряной ручкой.      

– Этого   только не хватало!      

Офицер   уронил занесенную было руку, так и не дотронувшись до ставня, так как заметил   почтовую карету, запряженную тройкой лошадей, которые неслись рысью.      

Наметанный   глаз незнакомца узнал герб кареты; он бросился вперед с такой скоростью, которой   мог бы позавидовать арабский скакун, которого он хотел купить.      

Это была   карета, в которой ехала наша незнакомка, ангел-хранитель Жильбера.      

Увидев   человека, который подавал знаки, кучер, не уверенный, что его лошади благополучно   доберутся до почтовой станции, с удовольствием остановился.      

– Шон!   Дорогая Шон! – воскликнул незнакомец. – Неужели это ты? Ну, здравствуй,   здравствуй!      

– Да,   это я, Жан, – ответила незнакомка, носившая столь странное имя,      

– ты   что здесь делаешь?      

– Черт   возьми! Что за вопрос? Я жду тебя! Наш силач вспрыгнул на подножку и, обняв молодую   женщину, осыпал ее поцелуями.      

Вдруг он   заметил Жильбера, который не догадывался об отношениях между этими людьми и   имел вид побитой собаки, у которой отбирают кость.      

– Так,   а кого это ты подобрала?      

– Молодого   забавного философа, – отвечала мадмуазель Шон, не думая о том, заденут ее   слова Жильбера или польстят ему.      

– А   где ты его нашла?      

– На   дороге. Но это к делу не относится.      

– Ты   права, – отвечал тот, кого звали Жаном. – Как поживает наша старая   графиня де Беарн?      

– Она   чувствует себя хорошо.      

– Хорошо,   говоришь?      

– Да,   она приедет.      

– Приедет?      

– Да,   да, да, – повторила мадмуазель Шон, кивая головой.      

Во время   этого разговора Жан по-прежнему стоял на подножке, а мадмуазель Шон сидела в   карете.      

– Что   ты ей наговорила? – спросил Жан.      

– Что   я дочь ее адвоката, мэтра Флажо, что я проезжала через Верден и что мне было   поручено моим отцом сообщить о начале ее процесса.      

– И   все?      

– Конечно.   Я добавила, что ее присутствие в Париже необходимо.      

– Что   она сделала?      

– Она   широко раскрыла свои маленькие глазки, понюхала табаку, заметила, что мэтр   Флажо был большим человеком, и распорядилась об отъезде.      

– Великолепно,   Шон! Ты будешь моим чрезвычайным послом.      

– Позавтракаем?      

– Непременно,   этот несчастный юноша умирает с голоду. Только побыстрее, хорошо?      

– Почему?      

– Потому   что они туда уже подъезжают.      

– Старая   сутяга! Ладно! Лишь бы опередить их часа на два, чтобы успеть поговорить с господином   Монеу.      

– Нет,   с принцессой.      

– Но   принцесса еще, наверное, только в Нанси.      

– Она   в Витри.      

– В   трех милях отсюда?      

– Ни   больше, ни меньше.      

– Черт   возьми! Это меняет дело. Трогай, кучер, трогай!      

– Куда   прикажете?      

– На   почтовую станцию.      

– Сударь   садится в карету или выходит?      

– Я   поеду на подножке, трогай!      

Карета   покатилась, а с ней и наш путешественник, стоя на подножке. Минут через пять   карета остановилась около почтовой станции.      

– Быстро,   быстро, быстро! – приказала Шон. – Отбивных, жареного цыпленка, яиц,   бутылку бургундского и десерт. Мы должны немедленно ехать дальше.      

– Простите,   сударыня, – обратился к ней хозяин станции, – если вы собираетесь   сейчас же ехать дальше, вас повезут те же лошади.      

– То   есть как те же лошади? – спросил Жан, тяжело спрыгивая с подножки.      

– Очень   просто: вас повезут лошади, на которых вы ехали.      

– Это   невозможно, – сказал кучер, – они и так проделали двойной путь.   Посмотрите, в каком состоянии несчастные животные.      

– Да,   верно! Они не могут ехать дальше.      

– Кто   мешает вам дать мне свежих лошадей?      

– Да   у меня их больше нет.      

– У   вас они должны быть… Есть же инструкция, черт возьми.      

– Сударь!   По инструкции в моих конюшнях должно быть шестнадцать лошадей.      

– Ну   и что же?      

– А   у меня их восемнадцать.      

– Это   больше, чем достаточно, – мне нужно всего три.      

– Но   все они уже в пути.      

– Все   восемнадцать?      

– Все   восемнадцать.      

– Тысяча   чертей! – выругался путешественник.      

– Виконт!   Виконт! – воскликнула молодая женщина.      

– Хорошо,   хорошо, Шон! – сказал незнакомец. – Успокойтесь, я буду сдержаннее.      

– Когда   вернутся твои клячи? – продолжал виконт, обращаясь к начальнику станции.      

– Господи,   да я понятия не имею, сударь! Это зависит от кучеров: может, через час, а   может, через два.      

– Не   понимаю, хозяин, – сказал виконт, сдвигая набок шляпу, – вы знаете,   что со мной шутки плохи?      

– Я   в отчаянии, я бы предпочел, чтобы это была шутка.      

– Ладно,   запрягайте – и как можно скорее, а то я рассержусь.      

– Пойдемте   со мной в конюшню, и если вы найдете в стойле хоть одну лошадь, вы получите ее   бесплатно.      

– Хитрец!   А если я найду там шестьдесят?      

– Это   все равно, как если бы вы не нашли ни одной, сударь, потому что все они   принадлежат его величеству.      

– Ну   и что же?      

– Как   что же! Этих лошадей никому не дают.      

– Тогда   зачем они здесь?      

– Для   ее высочества.      

– Что!   Шестьдесят лошадей в стойле и ни одной для меня?      

– Что   поделать, черт побери…      

– Я   знаю только одно: я очень спешу.      

– Очень   сожалею…      

– А   так как ее высочество, – продолжал виконт, не обращая внимания на   замечание хозяина станции, – будет здесь только к вечеру…      

– Что   вы говорите?.. – переспросил ошеломленный хозяин.      

– Я   говорю, что лошади вернутся сюда до прибытия ее высочества.      

– Сударь! –   вскрикнул бедняга. – Вы хотите сказать…      

– Черт   побери! – продолжал виконт, входя в стойло. – Кого мне стесняться?      

– Но,   сударь.      

– Мне   нужно только три лошади. Я не прошу у вас восемь лошадей, как того требуют королевские   высочества, хотя у меня есть на это право, по крайней мере благодаря моему   браку, – мне достаточно и трех лошадей.      

– Вы   не получите ни одной! – закричал хозяин, вставая между лошадьми и   незнакомцем.      

– Негодяй! –   воскликнул виконт, побледнев от гнева. – Ты знаешь, с кем ты   разговариваешь?      

– Виконт! –   кричала Шон. – Виконт, ради Бога! Не надо скандала!      

– Ты   права, дорогая Шоншон, ты совершенно права! После минутной паузы он добавил:      

– Итак,   пора перейти от слов к делу Он обратился к хозяину как можно любезнее.      

–Дорогой   друг! Я снимаю с вас всякую ответственность.      

– То   есть как это? – не понял хозяин, сбитый с толку любезным выражением лица   своего собеседника.      

– Я   все сделаю сам. Вот три совершенно одинаковые лошади. Я беру их.      

– Как   это вы их берете?      

– Ну   да, беру.      

– И   вы называете это: снять с меня ответственность?      

– Конечно:   не вы отдали лошадей – у вас их забрали силой.      

– Повторяю:   это невозможно.      

– Так.   А где тут у вас сбруя? Вот она, верно?      

– Никому   не двигаться! – крикнул хозяин станции двум или трем конюхам, слонявшимся   во дворе под навесом.      

– Ох,   идиоты!      

– Жан,   дорогой! – вскричала Шон, видевшая и слышавшая через дверной проем все,   что произошло. – Не делайте глупостей, друг мой! Исполняя такое поручение,   как у вас, нужно все терпеливо сносить.      

– Все,   кроме промедления, – отвечал Жан как нельзя более флегматично.      

– Чтобы   мне не пришлось слишком долго ждать, пока эти бездельники запрягут лошадей, я   готов все сделать сам.      

Перейдя   от угрозы к делу, Жан снял со стены одну за Другой три конские сбруи и набросил   их на спины лошадям.      

– Ради   Бога, Жан! – умоляюще воскликнула Шон. – Будьте благоразумны.      

– Ты   собираешься ехать или нет? – скрипнув зубами, пробормотал виконт.      

– Конечно,   собираюсь! Если мы не приедем, все погибло!      

– Ну   так не мешай мне!      

Выбрав   трех далеко не самых плохих лошадей, виконт направился к карете, ведя их за   собой.      

– Что   вы делаете, сударь, подумайте! – воскликнул хозяин почтовой станции,   следуя за Жаном по пятам, – взяв лошадей, вы совершите преступление против   короля.      

– Да   я не краду их, дурак, я всего-навсего собираюсь их взять на время. Вперед,   лошадки, вперед!      

Хозяин   хотел было вцепиться в вожжи, но незнакомец грубо его оттолкнул.      

– Брат!   Брат! – закричала мадмуазель Шон. «Так это ее брат!..» – Жильбер,   забившийся в глубину кареты, облегченно вздохнул.      

В доме   на противоположной стороне улицы распахнулось окно, выходившее как раз на конюшни.   В окне показалась очаровательная женщина, напуганная доносившимися со двора   криками.      

– А,   вот и вы, сударыня! – заметил Жан.      

– Что   значит: вот и я? – переспросила дама с сильным акцентом.      

– Вы   как раз вовремя проснулись. Не продадите ли вы мне своего коня?      

– Моего   коня?      

– Да,   арабского скакуна серой масти, который привязан к ставню. Я готов предложить за   него пятьсот пистолей.      

– Конь   не продается, сударь, – затворяя окно, отвечала дама.      

– Решительно,   мне сегодня не везет, – проговорил Жан, – мне не хотят ни продать, ни   дать на время лошадей. Черт возьми! Да я отберу скакуна, если не куплю его; я   перебью этих гнедых, если немедленно их не получу! Ко мне, Патрик!      

Лакей   незнакомца спрыгнул с высоких козел.      

– Запрягай! –   приказал Жан лакею.      

– Слуги,   ко мне! Скорее сюда! – завопил хозяин. Прибежали два конюха.      

– Жан!   Виконт! – кричала мадмуазель Шон, – от волнения ей не удавалось   отворить дверцу кареты. – Вы с ума сошли! Вы все погубите!      

– Все   погубить!.. Надеюсь, что мы всех их перебьем! Ведь нас трое против одного. Ну,   юный философ, – во все горло закричал Жан, обращаясь к Жильберу,   застывшему в полном недоумении. – Выходите же, выходите! Сейчас мы их   отделаем кто палкой, кто камнями, а кто и кулаками! Идите же скорее, черт   побери! Что вы застыли, словно изваяние?      

Жильбер   вопросительно и вместе с тем умоляюще взглянул на мадмуазель Шон; она удержала   его за руку.      

Хозяин   станции вопил во всю мочь и тянул к себе лошадей, а Жан пытался тащить их к   себе.      

Стоял   невообразимый шум.      

Необходимо   было положить конец этой свалке.      

Усталый,   измученный виконт Жан, собрав остаток сил, нанес хозяину станции столь мощный   удар, что тот, перелетев через голову, угодил в пруд, распугав уток и гусей.      

– На   помощь! – закричал он. – Убивают! Грабят!      

Виконт,   не теряя ни минуты, бросился к упряжке.      

– На   помощь! Убивают! Грабят! На помощь! Именем короля! – не переставал   надрываться хозяин, пытаясь привлечь на свою сторону ошеломленных кучеров.      

– Кто   здесь звал на помощь именем короля? – прокричал всадник, влетевший галопом   на постоялый двор, едва не наскочив на участников описанной нами сцены, и   спрыгнул с взмыленной лошади.      

– Господин   Филипп де Таверне! – съежившись, пробормотал Жильбер.      

Шон, от   которой ничто не могло укрыться, услышала его слова.      

 Глава 22. ВИКОНТ ЖАН      

       

Молодой   лейтенант из охраны принцессы, – а это был именно он, – спешился при   виде нелепой сцены, уже собравшей вокруг постоялого двора любопытных женщин и   ребятишек из деревни Ла Шоссе.      

Увидав   Филиппа, хозяин почтовой станции бросился в ноги нежданному заступнику, посланному   самой судьбой.      

– Господин   офицер! – завопил он – Если бы вы только знали, что здесь происходит!      

– Что   такое, друг мой? – холодно поинтересовался Филипп.      

– У   меня силой собираются захватить прекрасных лошадей ее высочества.      

Филипп   насторожился, услыхав столь невероятную новость.      

– Кто   же собирается забрать у вас лошадей? – спросил он.      

– Вот   этот господин, – отвечал хозяин станции, указывая пальцем на виконта Жана.      

– Вы,   сударь? – удивился Филипп.      

– Да,   черт побери! Я, – отвечал виконт.      

– Вы,   должно быть, ошибаетесь, – покачал головой Таверне. – Этого не может   быть: либо господин сошел с ума, либо он не дворянин.      

– Это   вы ошибаетесь, дорогой лейтенант, – возразил виконт. – Я пока в своем   уме и вышел из кареты его величества в надежде, что скоро опять в нее сяду.      

– Как,   будучи в своем уме и путешествуя в каретах его величества, вы смеете посягать   на лошадей, предназначенных принцессе?      

– Начнем   с того, что здесь шестьдесят лошадей. Ее высочеству может понадобиться только   восемь. Я имел несчастье, выбрав три наугад, взять именно тех лошадей, которые   были приготовлены для принцессы.      

– В   конюшне шестьдесят лошадей, это верно, – отвечал молодой человек.      

– Ее   высочеству нужно восемь, это тоже верно. Однако все шестьдесят лошадей от   первой до последней, принадлежат ее высочеству, поэтому вам и было трудно   отличить восемь лошадей для принцессы от всех остальных.      

– Однако   вы видите, что мне все-таки удалось их отличить, раз я беру эту упряжку, –   насмешливо отвечал виконт. – Или я, по-вашему, должен шагать пешком, в то   время как презренные лакеи поскачут в каретах, запряженных четверкой? Черт   побери! Пусть следуют моему примеру, довольствуясь тройками, у них еще   останутся на смену свежие лошади.      

– Если   лакеи и ездят в каретах, запряженных четверкой лошадей, – попытался   убедить виконта Филипп, жестом останавливая его возражения, – значит,   таков приказ короля, вот они так и ездят. Соблаговолите, сударь, приказать   своему лакею отвести лошадей на место.      

Слова   эти были произнесены столь же твердо, сколь и вежливо; не подчиниться ему было   невозможно.      

– Вероятно,   вы имели бы основание так разговаривать, дорогой лейтенант, – возразил виконт, –   если бы в ваши обязанности входило следить за этими животными. Но до сих пор я   не слыхал, что офицеры принцессы повышены в звании и стали конюхами. Закройте   глаза, прикажите своим людям сделать то же и поезжайте с Богом!      

– Вы   ошибаетесь. Меня ни повысили, ни понизили до конюха… Просто то, что я сейчас делаю,   входит в мои обязанности, так как ее высочество лично выслала меня вперед   проследить за почтой.      

– Тогда   другое дело, – отвечал Жан. – Однако, позвольте вам заметить, у вас   незавидная служба, господин офицер. Если юная особа так начинает помыкать   армией…      

– О   ком вы изволите так выражаться? – прервал его Филипп.      

– Как,   черт возьми! Об австриячке, разумеется. Молодой человек стал бледнее полотна.      

– Как   вы смеете так говорить? – вскричал он.      

– Не   только говорить, но и делать! – продолжал Жан. – Патрик, запрягай,   друг мой, да поскорее: я очень спешу.      

Филипп   схватил одну из лошадей под уздцы – Сударь, – не теряя спокойствия,   заговорил Филипп де Таверне, – могу ли я просить вас об удовольствии   назвать мне ваше имя?      

– Вы   настаиваете?      

– Да.      

– Извольте:   я виконт Жан Дю Барри.      

– Как!   Вы брат особы…      

– Той   самой, которая сгноит вас в Бастилии, господин офицер, если вы сейчас же не   замолчите! Виконт направился к карете. Филипп подошел к дверце.      

– Господин   виконт Жан Дю Барри! – сказал он. – Имею честь настаивать на том,   чтобы вы вышли.      

– Ах,   вот как! Я спешу! – отвечал барон, безуспешно пытаясь захлопнуть дверцу.      

– Еще   одна минута, сударь, – продолжал Филипп, придерживая левой рукой дверцу   кареты, – и я даю вам честное слово, что проткну вас насквозь.      

Свободной   правой рукой он выхватил шпагу.      

– О   Боже! – вскричала Шон. – Да это просто убийство! Отдайте лошадей,   Жан, отдайте скорее!      

– А,   вы мне угрожаете? – рассвирепел виконт и, в свою очередь, схватил шпагу,   лежавшую на переднем сиденье.      

– Я   готов перейти от угрозы к действию, если вы сию же минуту не выйдете, вы меня   поняли? – взмахнув шпагой, воскликнул молодой человек.      

– Мы   так никогда не уедем, – шепнула Шон на ухо Жану. – Уговорите этого   офицера.      

– Никто   не может меня ни уговорить, ни заставить силой, когда речь идет о моем   долге, – вежливо поклонившись, возразил Филипп, слышавший совет молодой   дамы. – Лучше посоветуйте господину виконту подчиниться; в противном   случае именем короля, которого я представляю, я буду вынужден либо его убить,   если он согласится драться, либо арестовать, если он откажется.      

– А   я вам говорю, что уеду, и вы не сможете мне помешать! – взревел виконт,   выпрыгнув из кареты и взмахнув шпагой.      

– Это   мы сейчас увидим, – заметил Филипп, приготовившись к защите, – вы   готовы?      

– Господин   лейтенант! – обратился к нему капрал, возглавлявший шестерку находившихся   в подчинении Филиппа солдат эскорта – Господин лейтенант! Не прикажете   ли, – Не двигайтесь, сударь, – отвечал лейтенант, – это вопрос   чести. Итак, господин виконт, я к вашим услугам.      

Мадмуазель   Шон пронзительно вскрикнула; Жильбер мечтал только об одном: чтобы карета стала   такой же глубокой, как колодец, где он мог бы укрыться.      

Жан   ринулся в наступление. Он безупречно владел этим видом оружия, требующим не   столько физической силы, сколько расчетливости, Однако злость, очевидно,   изрядно мешала виконту. Филипп, напротив, легко и изящно взмахивал клинком,   словно находился в зале на тренировке.      

Виконт   отскакивал, затем делал резкий выпад, атаковала то справа, то слева, громко   вскрикивая наподобие полковых учителей фехтования.      

Сжав   зубы и не спуская глаз с противника, Филипп был почти неподвижен; он все   подмечал, угадывая каждое его движение.      

Все,   включая Шон, в полном молчании следили за происходящим.      

Поединок   продолжался уже несколько минут. Все ложные выпады, крики, наскоки Жана ни к   чему не приводили. Филипп, внимательно наблюдавший за противником, сделал один-единственный   выпад.      

Вскрикнув   от боли, виконт Жан отпрянул назад.      

Его   манжета обагрилась кровью, кровь стремительно стала стекать по пальцам на   землю: точным ударом шпаги Филипп пронзил противнику предплечье – Вы ранены,   сударь, – заметил он – Я сам вижу, черт побери! – проговорил Жан,   бледнея и роняя шпагу.      

Филипп   поднял шпагу и подал виконту – Идите, сударь, – сказал молодой   человек, – и не делайте больше глупостей.      

– Черт   возьми! Если я их делаю, я сам за них и расплачиваюсь, – проворчал   виконт. – Поди сюда, Шоншон, милая, поди скорее, – обратился он к   сестре, соскочившей с подножки кареты и поспешившей к нему на помощь.      

– Справедливости   ради прошу вас признать, сударыня, – проговорил Филипп, – что не я виноват   в случившемся; весьма сожалею, что был вынужден обнажить шпагу в присутствии   дамы.      

Отвесив   поклон, он отошел в сторону.      

– Распрягайте   лошадей, друг мой, и ведите в конюшню, – приказал Филипп хозяину станции.      

Жан   погрозил Филиппу кулаком, тот пожал плечами.      

– Тройка   возвращается! – закричал хозяин. – Куртен! Куртен! Немедленно   запрягай их в карету этого господина.      

– Хозяин…   – попытался возразить кучер.      

– Молчи! –   перебил его тот. – Не видишь, господин торопится!      

Жан   продолжал браниться.      

– Сударь,   сударь! – закричал хозяин. – Не отчаивайтесь! Вот вам лошади!      

– Да, –   проворчал Дю Барри, – твоим лошадям следовало бы здесь быть на полчаса   раньше.      

Топнув   ногой от отчаяния, он взглянул на раненную навылет руку, которую Шон перевязывала   носовым платком.      

Вскочив   в седло, Филипп отдавал приказания таким тоном, будто ничего не произошло.      

– Едем,   брат, едем, – проговорила Шон, увлекая Дю Барри к карете.      

– А   арабский жеребец? – возразил тот. – А, да пусть он идет ко всем   чертям! Мне сегодня решительно не везет! Он сел в карету.      

– А,   прекрасно! – воскликнул он, заметив в углу Жильбера. – Теперь мне и   ног не вытянуть!      

– Сударь, –   отвечал молодой человек, – я очень сожалею, что помешал вам.      

– Ну,   ну, Жан, – вмешалась мадмуазель Шон, – оставьте в покое нашего юного   философа.      

– Пусть   пересядет на козлы, черт побери! Краска бросилась Жильберу в лицо.      

– Я   вам не лакей, чтобы сидеть на козлах, – обиделся он.      

– Вы   только посмотрите на него! – усмехнулся Жан.      

– Прикажите   мне выйти, и я выйду.      

– Да   выходите, тысяча чертей! – вспылил Дю Барри.      

– Да   нет, сядьте напротив меня, – вмешалась Шон, удерживая молодого человека за   руку. – Так вы не будете мешать моему брату.      

Она   шепнула на ухо виконту:      

– Он   знает человека, который только поранил вас. В глазах виконта промелькнула   радость.      

– Прекрасно!   В таком случае пусть остается. Как имя того господина?      

– Филипп   де Таверне.      

В эту   минуту молодой офицер проходил как раз рядом с каретой.      

– А,   это опять вы, молодой человек! – вскричал Жан. – Сейчас вы   торжествуете, но придет и мое время!      

– Как   вам будет угодно, сударь, – спокойно отвечал Филипп.      

– Да,   да, господин Филипп де Таверне! – продолжал Жан, пытаясь уловить смущение   в лице молодого человека, не ожидавшего услышать свое имя.      

Филипп в   самом деле поднял голову с удивлением, к которому примешивалось некоторое   беспокойство. Но он тут же овладел собой и, с необычайной грациозностью обнажив   голову, произнес:      

– Счастливого   пути, господин Жан Дю Барри! Карета рванулась с места.      

– Тысяча   чертей! – поморщившись, проворчал виконт. – Если бы ты знала, как я   страдаю, дорогая Шон!      

– На   первой же станции мы потребуем врача, а молодой человек наконец   пообедает, – отвечала Шон.      

– Ты   права, – заметил Жан, – мы не обедали. А у меня боль заглушает голод,   но я умираю от жажды.      

– Не   хотите ли стакан вина?      

– Конечно,   хочу, давай скорее.      

– Сударь! –   вмешался Жильбер. – Позволительно ли мне будет заметить…      

– Сделайте   одолжение.      

– Дело   в том, что в вашем положении лучше отказаться от вина.      

– Вы   это серьезно? Он обернулся к Шон.      

– Так   твой философ еще и врач?      

– Нет,   сударь, я не врач. Я надеюсь когда-нибудь им стать, буде на то воля   Божия, – отвечал Жильбер. – Просто мне приходилось читать в одном   справочнике для военных, что в первую очередь раненому запрещено давать воду,   вино, кофе.      

– Ну,   раз вы читали, не будем больше об этом говорить.      

– Господин   виконт! Не могли бы вы дать мне свой платок? Я смочил бы его вон в том роднике,   вы бы обернули руку платком и испытали огромное облегчение.      

– Пожалуйста,   друг мой, – сказала Шон. – Кучер, остановите! – приказала она.      

Жильбер   остановил лошадей. Жильбер поспешил к небольшой речушке, чтобы намочить платок   виконта.      

– Этот   юноша не даст нам переговорить! – заметил Дю Барри.      

– Мы   можем разговаривать на диалекте, – предложила Шон.      

– Я   сгораю от желания приказать кучеру трогать, бросив его здесь вместе с моим   платком.      

– Вы   не правы, он может быть нам полезен.      

– Каким   образом?      

– Я   от него уже получила весьма и весьма важные сведения.      

– О   ком?      

– О   принцессе. А совсем недавно, при вас, он сообщил нам имя вашего противника.      

– Хорошо,   пусть остается.      

В эту   минуту появился Жильбер, держа в руках платок, смоченный ледяной водой.      

Как и   предсказывал Жильбер, от одного прикосновения платка к руке виконту стало   гораздо легче.      

– Он   прав, я чувствую себя лучше, – признался он. – Ну что же, давайте   поговорим.      

Жильбер   прикрыл глаза и насторожился, однако ожидания его обманули. На приглашение   брата Шон отвечала на звучном диалекте, который не воспринимало ухо парижанина:   оно не различает в провансальском наречии ничего, кроме раскатистых согласных и   мелодичных гласных.      

Несмотря   на самообладание, Жильбер не смог скрыть досады, что не ускользнуло от мадмуазель   Шон. Чтобы хотя отчасти его утешить, она мило ему улыбнулась.      

Улыбка   дала Жильберу понять, что им дорожили. В самом деле, он, земляной червь,   касался руки виконта, которого сам король осыпал милостями.      

Ах, если   бы Андре видела его в этой чудесной карете!      

Он   преисполнился гордости.      

О Николь   он и думать забыл.      

Брат с   сестрой продолжали беседовать на непонятном диалекте.      

– Прекрасно! –   неожиданно вскричал виконт, выглянув из кареты и обернувшись.      

– Что   именно? – спросила Шон.      

– Нас   догоняет арабский жеребец!      

– Какой   еще арабский жеребец?      

– Тот   самый, которое я собирался купить.      

– Взгляни-ка, –   сказала Шон, – это скачет женщина. Ах, какое восхитительное создание!      

– О   ком вы говорите, о даме или о коне?      

– О   даме.      

– Окликните   ее, Шон. Может быть, она вас не испугается. Я готов предложить тысячу пистолей   за коня.      

– А   за даму? – со смехом спросила Шон.      

– Боюсь,   мне пришлось бы разориться… Так позовите же ее!      

– Сударыня! –   крикнула Шон. – Сударыня! Однако молодая черноглазая женщина, завернутая в   белый плащ, в серой шляпе с длинным плюмажем, промелькнула стрелой, обогнав   карету. Она прокричала на скаку:      

– Avanti!   Djerid, Avanti!      

– Она   итальянка, – проговорил виконт. – Черт побери, до чего хороша! Если   бы мне не было так больно, я бы выпрыгнул из кареты и побежал за ней.      

– Я   ее знаю, – сказал Жильбер.      

– Ах,   вот как? Наш деревенский философ – ходячий альманах! Он что же, со всеми   знаком?      

– Как   ее зовут? – спросила Шон.      

– Лоренца.      

– Кто   она?      

– Подруга   колдуна.      

– Какого   колдуна?      

– Барона   Джузеппе де Бальзамо. Брат и сестра переглянулись. Казалось, сестра спрашивала:      

«Не   права ли я была, оставив его?»      

«Разумеется,   права!» – казалось, отвечал ей брат.      

 Глава 23. УТРО ГРАФИНИ   ДЮ БАРРИ      

       

Теперь   предлагаем читателям покинуть мадмуазель Шон и виконта Жана, торопящихся на   почтовую станцию по Шалонской дороге: мы приглашаем вас посетить другое лицо из   той же семьи.      

В бывших   апартаментах г-жи Аделаиды ее отец Людовик XV поселил графиню Дю Барри, которая   вот уже около года была его любовницей. Он следил за тем, каков будет результат   этого своеобразного государственного переворота, как отнесется к этому двор.      

Благодаря   своим непринужденным манерам, жизнерадостному характеру, неистощимой бодрости,   шумным фантазиям фаворитка короля превратила когда-то безмолвный замок в стремительный   водоворот, она оставила при себе лишь тех обитателей замка, кто принимал   участие в общем веселье.      

Из ее   несомненно ограниченных апартаментов – учитывая силу власти занимавшей их особы   – ежеминутно следовали либо приказания о празднествах, либо сигнал к   увеселительному зрелищу.      

Самым   удивительным в этой части дворца было, пожалуй, то, что с раннего утра, то есть   с девяти часов, по великолепной лестнице уже подымалась блестящая толпа   увешанных брильянтами визитеров, которые потом смиренно устраивались в полной   изящных безделушек приемной. Избранные с нетерпением ожидали появления из   святилища своего божества.      

На   следующий день после описанных нами событий в деревушке Ла Шоссе, около девяти   часов утра, то есть в час священный, Жанна де Вобернье поднялась с постели,   накинув на плечи пеньюар из расшитого муслина, сквозь прозрачное кружево   которого проглядывали округлые ножки и белоснежные руки. Жанна де Вобернье,   затем мадмуазель Ланж, наконец графиня Дю Барри по милости ее бывшего   покровителя г-на Жана Дю Барри, была – нет, не подобна Венере – разумеется,   прекраснее, чем Венера на вкус мужчины, отдающего предпочтение естеству перед   выдумкой. У нее были восхитительные волнистые светло-каштановые волосы, белоснежная   атласная кожа с голубыми прожилками, томные лукавые глаза и изящно очерченные   капризные коралловые губы, за которыми прятались жемчужные зубки; повсюду были   ямочки: на щечках, подбородке, пальчиках. Стройностью стана она могла бы   соперничать с Венерой Милосской. Она была в меру полная, и ее соблазнительная   полнота великолепно сочеталась с безупречной гибкостью всего тела. Все эти   прелести г-жи Дю Барри оказывались доступны взглядам избранных,   присутствовавших при ее пробуждении. Людовик XV, ее ночной избранник, не   упускал случая вместе с другими приближенными полюбоваться этим зрелищем,   следуя пословице, которая рекомендует старикам подбирать крохи, падающие со   стола жизни.      

Уже   несколько минут фаворитка не спала. В восемь часов она позвонила и приказала впустить   в комнату свет, ее первого любовника, но не сразу, а сначала сквозь плотные   шторы, затем – сквозь вуаль. Солнце в тот день было ослепительным; ворвавшись в   комнату, оно вспомнило о своих былых приключениях и принялось ласкать своими   лучами прелестную нимфу. Она же, вместо того чтобы, подобно Дафнии, избегавшей   любви богов, уклониться от его ласк, напротив, отдавалась им со всей   беззаветностью. Ее сверкавшие, словно темные рубины, глаза не припухли после   сна, в них нельзя было заметить ни малейшего беспокойства, она с улыбкой   разглядывала свое лицо в ручном зеркальце, отделанном золотом и жемчугом. Ее   гибкое тело, о котором мы попытались дать читателю некоторое представление,   легко поднялось с постели, в которой оно до той минуты покоилось, убаюканное   легкими сновидениями; и вот уже фаворитка коснулась ковра из горностая ножкой,   которая могла бы сравниться разве что с ножкой Золушки. Две проворные руки   держали наготове туфельки, даже одна из них могла бы озолотить лесника из тех   мест, откуда была родом Жанна, если бы ему удалось такую туфельку отыскать.      

Пока   красавица потягивалась, пробуждаясь от сна, ей накинули на плечи широкую   накидку из малинских кружев, затем служанка занялась ее полными ножками,   сбросившими на минутку туфельки, чтобы позволить камеристке надеть чулки   розового шелка, столь тонкие и прозрачные, что они совершенно сливались с ее   ножками.      

– От   Шон нет новостей? – спросила она камеристку.      

– Нет,   ваше сиятельство, – отвечала та, – А от виконта Жана?      

– Тоже   ничего.      

– Может   быть, Биши получала от них известия?      

– Утром   я посылала человека к вашей сестре, ваше сиятельство.      

– Ну   и что же, не было писем?      

– Нет,   писем не было.      

– Ах,   до чего утомительно ожидание! – произнесла графиня с очаровательной   гримасой – Неужели нельзя придумать никакого средства сообщения, которое   позволяло бы в один миг связать людей, находящихся друг от Друга на расстоянии   в сто миль? Да-а, жаль мне того, кто попадет сегодня под руку! Много ли народу   в приемной?      

– И   вы, ваше сиятельство, еще спрашиваете!      

– Ну,   конечно! Послушайте, Доре: принцесса скоро будет здесь, было бы неудивительно,   если бы меня покинули ради солнца, рядом с которым я всего лишь бледная   звездочка. Итак, кто у нас сегодня?      

– Господин   д'Эгийон, принц де Субиз, господин де Сартин, президент Монеу.      

– А   герцог де Ришелье?      

– Еще   не появлялся.      

– Ни   сегодня, ни вчера! Я же вам говорила, Доре: боится себя скомпрометировать.   Пошлите человека в особняк де Гановер справиться о здоровье герцога.      

– Слушаюсь,   ваше сиятельство. Ваше сиятельство примет всех сразу или даст аудиенцию каждому   в отдельности?      

– Я   хочу поговорить с господином де Сартином, пригласите его одного.      

Едва   камеристка успела передать приказание графини выездному лакею, который ожидал в   коридоре, ведущем из приемной в комнату графини, как в спальню явился начальник   полиции, одетый в черное; он смягчил строгое выражение серых глаз и поджатых   тонких губ любезнейшей улыбкой.      

– Здравствуйте,   недруг мой! – произнесла, не глядя на него, графиня, – она видела его   в своем зеркальце.      

– Я   – ваш недруг?      

– Да,   именно вы. Весь мир делится для меня на два лагеря: друзей и врагов. Я не   считаю равнодушных, точнее, я отношу их к врагам.      

– Вы   правы, ваше сиятельство Скажите же, каким образом, несмотря на мою хорошо вам известную   преданность, я оказался причисленным к лагерю ваших недругов?      

– Вы   позволили опубликовать, распространить, передать королю несметное количество   направленных против меня стишков, памфлетов, пасквилей. Это жестоко! Это   отвратительно! Это неумно!      

– Ваше   сиятельство! Да ведь я же не могу отвечать…      

– Напротив,   вы несете за это ответственность, потому что знаете, кто это ничтожество, которое   всем этим занимается.      

– Ваше   сиятельство! Если бы это было делом рук одного человека, нам даже не стоило бы   упрятывать его в Бастилию, потому что он умер бы своей смертью под тяжестью   своих творений.      

– Ах,   как вы любезны!      

– Если   бы я был вашим врагом, ваше сиятельство, я бы вам этого не сказал.      

– Вы   правы, не будем больше об этом говорить. Итак, решено: отныне мы с вами друзья,   и мне это очень приятно. Однако меня кое-что беспокоит.      

– Что   же именно, ваше сиятельство?      

– То,   что вы находитесь в прекрасных отношениях с Шуазелями.      

– Ваше   сиятельство! Господин де Шуазель – премьер-министр, он отдает приказания – я их   исполняю.      

– Значит   ли это, что если господин де Шуазель прикажет меня преследовать, мучить, терзать,   вы не станете мешать моим мучителям? Благодарю вас.      

– Прошу   вас припомнить, – проговорил г-н де Сартин непринужденно севший в кресло и   не вызвавший этим гнева фаворитки, потому что она много позволяла самому   осведомленному во Франции человеку, – что я для вас сделал третьего дня?      

– Вы   предупредили меня о гонце, отправленном из Шантелу с целью ускорить прибытие   принцессы.      

– Мог   бы это сделать для вас недруг?      

– А   в деле представления ко двору, которое, как вы знаете, так много значит для   моего самолюбия, что вы для меня сделали?      

– Все,   что в моих силах.      

– Господин   де Сартин! Вы недостаточно откровенны.      

– Вы   ко мне несправедливы.      

– Кто   ради вас отыскал в неприметной таверне менее чем за два часа виконта Жана, которого   вам необходимо было срочно послать не знаю – куда? Вернее, я-то знаю!      

– Я   бы скорее согласилась лишиться своего зятя, – со смехом отвечала г-жа Дю   Барри, – ведь он – приверженец французской королевской семьи.      

– Ну,   так это же все-таки немалые услуги…      

– Да,   трехдневной давности. А вот сделали ли вы хоть что-нибудь для меня вчера,   например?      

– Вчера,   ваше сиятельство?      

– Вы   напрасно напрягаете память: вчера вы любезничали с другими.      

– Я   вас не понимаю, ваше сиятельство.      

– Зато   я понимаю! Ну, отвечайте: что вы делали вчера?      

– Утром   или вечером?      

– Начинайте   с утра.      

– Утром   я по обыкновению работал.      

– До   которого часа?      

– До   десяти.      

– А   дальше?      

– Я   послал приглашение к ужину одному из своих лионских друзей, который утверждал,   что приедет в Париж не замеченным мной, однако один из моих слуг ожидал его у   заставы.      

– А   после ужина?      

– Я   отправил начальнику охраны его величества императора Австрии адрес отъявленного   вора, которого ему никак не удавалось схватить.      

– И   где же он оказался?      

– В   Вене.      

– Так   вы занимаетесь розысками не только в Париже, но и за границей?      

– Да,   от нечего делать.      

– Запомню.   Ну, а после того, как отправили почту, чем вы занимались?      

– Я   был в Опере.      

– Ходили   навестить малышку Гимар? Бедный Субиз!      

– Совсем   не за этим: мне необходимо было арестовать знаменитого карманника, которого я   до сих пор не трогал, потому что он промышлял среди богатых откупщиков; однако   он имел неосторожность срезать пару кошельков у известных вельмож.      

– Мне   кажется, вы едва не допустили неловкость, господин лейтенант. Ну, а после   Оперы?      

– После   Оперы?      

– Да,   я задаю нескромный вопрос, не так ли?      

– Да   нет, после Оперы… Погодите, дайте припомнить…      

– Ага!   Похоже, вам начинает изменять память.      

– Напротив!   После Оперы… Вспомнил!      

– Прекрасно.      

– Я   спустился, вернее, поднялся к одной даме в карету и сам отвез ее в Фор-л'Эвек.      

– В   ее карете?      

– Нет,   в фиакре.      

– А   что потом?      

– Как,   что потом? Вот и все.      

– Нет,   не все.      

– Я   опять сел в фиакр.      

– И   кого вы там увидали?      

Господин   де Сартин покраснел.