1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
– Сию   минуту, сударыня, – отвечал барон де Стенвиль. – Подойдите, господин   де Босир.      

Молодой   человек лет двадцати четырех – двадцати пяти с умными живыми глазами уверенной   походкой вышел из рядов сопровождавших и подошел, обнажив голову.      

– Вы   отвечаете за карету, предназначенную для барона де Таверне, – сказал   губернатор. – Вам надлежит сопровождать ее.      

– Постарайтесь,   чтобы карета как можно скорее нас нагнала, – добавила принцесса. –   Разрешаю вам в случае надобности удвоить прогонные.      

Барон и   его дети рассыпались в выражениях благодарности.      

– Столь   поспешный отъезд, надеюсь, не причинит вам слишком много хлопот? –   спросила принцесса.      

– Мы   рады служить вашему высочеству! – отвечал барон.      

– Прощайте,   прощайте, – с улыбкой сказала принцесса. – Едемте, господа!..   Господин Филипп, садитесь на коня!      

Филипп   поцеловал у отца руку, обнял сестру и вскочил в седло.      

Четверть   часа спустя кавалькада исчезла из виду. Обычно безлюдная дорога, ведущая из   замка Таверне, вновь опустела, если не считать молодого человека, сидевшего у   ворот замка. Он жадно ловил взглядом последние клубы пыли, вылетавшие из-под   конских копыт.      

Этот   молодой человек был Жильбер.      

Оставшись   наедине с Андре, барон некоторое время не мог прийти в себя.      

Гостиная   Таверне являла собой необычайное зрелище.      

Сложив   на груди руки, Андре думала о множестве неслыханных событий, неожиданно ворвавшихся   в ее тихую жизнь; ей казалось, что все это сон.      

Барон   пощипывал густые седые брови и безжалостно теребил свое жабо.      

Прислонившись   к дверному косяку, Николь наблюдала за хозяевами. Ла Бри уставился на Николь,   разинув рот и разведя руки.      

Первым   пришел в себя барон.      

– Скотина! –   обращаясь к Ла Бри, взревел он. – Стоишь тут, как истукан, а тот господин,   офицер его величества, ждет на улице!      

Ла Бри   отскочил; спотыкаясь, он поспешил к выходу.      

Спустя   минуту он возвратился.      

– Сударь!   Господин ждет внизу, – сообщил он.      

– Что   он делает?      

– Скармливает   лошади наш синеголовник.      

– Пускай   делает, что хочет. А карета?      

– Стоит   на дороге.      

– Запряжена?      

– Четверкой   лошадей! Ох, до чего хороши лошади, государь! Щиплют гранатовую поросль.      

– Королевские   лошади могут есть все, что пожелают. А где, кстати, колдун?      

– Колдун,   сударь? Исчез…      

– И   оставил на столе всю сервировку? – спросил барон. – Не может быть!   Должно быть, скоро вернется, или кто-нибудь придет от его имени.      

– Не   думаю, – заметил Ла Бри. – Жильбер видел, как он уехал вместе со своим   фургоном.      

– Жильбер   видел, как он уехал вместе с фургоном? – задумчиво повторил барон.      

– Да,   сударь.      

– Ох,   уж этот бездельник Жильбер: все-то он видит! Ступай укладывать вещи!      

– Я   все уложил, сударь.      

– Как   это уложил?      

– Да.   Как только я услыхал приказание ее высочества, я пошел в комнату господина   барона и упаковал его костюмы и белье.      

– Как   ты посмел вмешиваться не в свое дело, негодяй?      

– А   как же, сударь, я хотел предупредить ваше желание – Бестолочь! Ну хорошо,   помоги моей дочери.      

– Благодарю   вас, отец, мне поможет Николь. Барон снова задумался.      

– Ах,   мошенник ты эдакий! – снова закричал он на Ла Бри. – Да ведь это же   Бог знает что!      

– О   чем вы изволите говорить, сударь?      

– Да   о том, о чем ты и не подумал, потому что ты вообще ни о чем не думаешь!      

– Что   такое, сударь?      

– А   что если ее высочество уехала, ничего не оставив господину де Босиру, а колдун   исчез, ничего не передав Жильберу?      

В это   самое мгновение во дворе кто-то тихонько свистнул.      

– Сударь! –   проговорил Ла Бри.      

– Чего   тебе?      

– Вас   зовут.      

– Кто   там еще?      

– Этот   господин.      

– Офицер   его величества?      

– Да   И там еще Жильбер: прогуливается с таким видом, будто хочет что-то сообщить.      

– Ну   так зови его сюда, скотина!      

Ла Бри   повиновался с обычной поспешностью.      

– Отец! –   заговорила Андре, подходя к барону. – Я понимаю, что вас сейчас беспокоит.   Вам известно, что у меня есть тридцать луидоров, а также прелестные часики,   отделанные брильянтами, которые подарила моей матери королева Мария Лещинская.      

– Да,   дитя мое, – сказал барон. – Береги все это, тебе будет нужно красивое   платье для представления ко двору… А пока я найду денег. Тише! Вот и Ла Бри.      

– Сударь! –   входя в гостиную, вскричал Ла Бри, в одной руке держа письмо, в другой – несколько   золотых монет. – Вот что мне оставила принцесса: десять луидоров! Десять луидоров,   сударь!      

– Что   у тебя за письмо, болван?      

– Это   вам, сударь; письмо оставил колдун.      

– Колдун?   А кто передал?      

– Жильбер.      

– Я   же тебе говорил, что ты скотина! Давай, давай скорей сюда!      

Барон   выхватил письмо из рук Ла Бри, поспешно распечатал его и вполголоса прочитал:      

«Господин   барон! С тех пор, как августейшая рука прикоснулась к этой посуде, она принадлежит   Вам. Свято ее храните и вспоминайте иногда признательного Вам гостя.      

Джузеппе   Бальзамо».      

– Ла   Бри! – вскричал барон после минутного размышления.      

– Да,   сударь?      

– Нет   ли хорошего ювелира в Бар-ле-Дюке?      

– Как   же, сударь! А тот, который запаял серебряный кубок мадмуазель Андре?      

– Отлично!   Андре! Отложи бокал, из которого пила ее высочество, и прикажи снести в карету   остальные приборы. А ты, бездельник, беги в погреб и подай господину офицеру   хорошего вина.      

– Осталась   одна бутылка, сударь, – задумчиво отвечал Ла Бри.      

– Больше   и не нужно. Ла Бри вышел.      

– Ну,   Андре, – продолжал барон, взяв дочь за руки, – смелее, дитя мое! Мы   едем ко двору. Там немало свободных титулов, монастырей в ожидании настоятелей,   полков без полковников, пенсий, которые так и поджидают нуждающихся. Что за   прекрасная страна – двор, теплое место под солнцем! Стой всегда под его лучами,   дочь моя, – ведь ты так хороша собой! Вперед, дитя мое!      

Подставив   для поцелуя свой лоб барону, Андре вышла из гостиной.      

Николь   последовала за ней.      

– Эй,   чудовище Ла Бри, – закричал Таверне, выходя последним. – Позаботься о   господине офицере, понял?      

– Да,   сударь, – отвечал Ла Бри из погреба.      

– А   я, – продолжал барон, отправляясь в свою комнату, – пойду уложу   бумаги… Пройдет час – ив этой конуре нас уже не будет, слышишь, Андре?   Наконец-то я выберусь из Таверне, и как кстати! Что за славный человек этот   колдун! По правде сказать, я становлюсь суеверным. Живей поворачивайся, Ла Бри,   увалень ты эдакий!      

– Сударь,   мне пришлось двигаться ощупью; в замке не осталось ни одной свечи.      

– Кажется,   самое время отсюда сбежать, – пробормотал барон.      

 Глава 17. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ   ЛУИДОРОВ НИКОЛЬ      

       

Вернувшись   к себе в комнату, Андре снова начала поспешно готовиться к отъезду. Николь с   радостью помогала ей, и в конце концов обе забыли об утренней размолвке.      

Андре,   улыбаясь, незаметно наблюдала за Николь, и ей приятно было сознавать, что та ей   все простила.      

«Она   хорошая, добрая девушка, – думала Андре, – преданная и благодарная.   Как у всех у нас, у нее есть свои слабости. Не стоит обращать на это внимание!»      

А Николь   внимательно следила за спокойным выражением лица своей красивой госпожи и   видела, как улучшается ее расположение духа.      

«Какая   же я глупая! – думала она. – Из-за этого мерзавца чуть не поссорилась   с госпожой, которая берет меня с собой в Париж, а в Париже почти всем удается   устроить свою судьбу».      

Было   очевидно, что при таком взаимном расположении они должны вот-вот заговорить.      

Андре   начала первой.      

– Уложите   кружева в коробку, – сказала она.      

– В   какую коробку, госпожа? – спросила горничная.      

– Вам   лучше знать! Разве у нас нет коробок?      

– Конечно,   есть. Я только сейчас вспомнила о коробке, которую мне дала госпожа. Она у меня   в комнате.      

И Николь   так стремительно бросилась за коробкой, что Андре все ей простила.      

– Да   это же твоя коробка, – сказала она Николь, когда та вернулась, – она   может тебе понадобиться, дитя мое.      

– Но,   госпожа, она вам больше нужна, пусть она будет ваша.      

– Когда   собираются обзавестись хозяйством, всегда чего-нибудь не хватает. И сейчас как   раз тот момент, когда она больше нужна тебе.      

Николь   покраснела.      

– Тебе   нужны коробки, – продолжала Андре, – чтобы складывать приданое.      

– Госпожа, –   возразила Николь, кокетливо покачивая головой, – мое приданое нетрудно будет   уложить, оно займет немного места.      

– Почему   ты так думаешь? Если ты выйдешь замуж, Николь, я хочу, чтобы ты была не только   счастлива, но и богата.      

– Богата?      

– Да,   богата, соответственно твоему положению, конечно.      

– А   что, госпожа нашла мне в мужья откупщика?      

– Нет,   но я приготовила для тебя приданое.      

– Госпожа   не шутит?      

– Ты   же знаешь, что у меня в кошельке?      

– Да,   госпожа, двадцать пять настоящих луидоров.      

– Ну   так вот, Николь, они твои.      

– Двадцать   пять луидоров! Но это же целое состояние! – вскрикнула Николь, приходя в   восторг.      

– Тем   приятнее для меня, если ты говоришь это серьезно, бедняжка.      

– И   госпожа дарит мне эти двадцать пять луидоров?      

– Да,   я тебе их дарю.      

Сначала   Николь была удивлена, затем ее охватило волнение, потом на глаза навернулись   слезы, – она бросилась к Андре и поцеловала ей руку.      

– Как   ты думаешь, твой муж будет доволен? – спросила госпожа де Таверне.      

– Еще   бы ему не быть довольным! – ответила Николь. – Я в этом не   сомневаюсь.      

Она   подумала, что Жильбер не хотел на ней жениться, так как боялся нищеты, а   теперь, когда она стала богатой, она, возможно, покажется этому честолюбцу   более привлекательной. Она тут же дала себе слово, что разделит с ним небольшое   приданое, полученное от Андре. Николь хотела, чтобы он был обязан ей, таким   образом она могла бы привязать его к себе и спасти от гибели Планы Николь были   поистине великодушны. Недоброжелательный наблюдатель заметит, конечно, в ее   щедрости намек на гордость, а вместе с тем и потребность унизить того, кто уже   заставил ее однажды испытать унижение.      

Отвечая   этому пессимисту, мы утверждаем, что в тот момент ее любовь брала верх над расчетливостью.      

Андре   наблюдала за Николь.      

– Бедное   дитя, – со вздохом прошептала она. – Если бы не ее заботы, она могла   бы быть счастлива.      

Услышав   эти слова, Николь вздрогнула. Пред взором легкомысленной девушки предстал   Эльдорадо, где она видела себя разодетой в шелка и кружева, увешанной   брильянтами и окруженной мужчинами.      

Андре,   напротив, никогда не думала об этом, она видела счастье в спокойной жизни.      

Но   Николь отвела взгляд от этого пурпурно-золотистого видения, которое, как мираж,   стояло у нее перед глазами.      

Она   устояла перед соблазном.      

– Я   и здесь могу найти свое счастье, госпожа, – сказала она.      

– Подумай   хорошенько, дитя мое.      

– Хорошо,   госпожа, я подумаю.      

– Будь   благоразумной, устраивай свое счастье по-своему, но не делай глупостей.      

– Да,   госпожа. А теперь наступило время, когда я могу признать, что я вела себя глупо   и чувствую себя виноватой, но речь идет о любви, поэтому я прошу госпожу   простить меня.      

– Так   ты в самом деле любишь Жильбера?      

– Да,   госпожа. Я., я любила его, – ответила Николь.      

– Невероятно!   Что тебя в нем привлекало? Как только мне доведется его увидеть, нужно будет,   получше рассмотреть этого сердцееда.      

Николь   посмотрела на Андре с сомнением. Что скрывалось за словами Андре: тонкое лицемерие   или простая наивность?      

«Андре,   может быть, в самом деле ни разу не взглянула на Жильбера, – думала   Николь, – но уж Жильбер-то наверняка обратил на Андре внимание».      

Прежде   чем изложить свою просьбу, она хотела разузнать все подробности.      

– Жильбер   не едет с нами в Париж, госпожа?      

– А   зачем? – возразила Андре.      

– Но…      

– Жильбер   не слуга, он не может быть управляющим в Париже. Николь, дорогая моя! Бездельники   в Таверне подобны птицам, которые порхают с ветки на ветку в саду или сидят на   изгородях вдоль дороги. Как бы ни была скудна земля, она их прокормит. Но   бездельник в Париже обходится слишком дорого, и там мы не сможем допустить,   чтобы он ничего не делал.      

– А   если я все-таки выйду за него замуж… – прошептала Николь.      

– Ну   что ж, Николь, если ты выйдешь за него замуж, ты останешься с ним в   Таверне, – решительно сказала Андре, – и вы будете охранять дом,   который так любила моя мать.      

Этот   ответ ошеломил Николь. Андре говорила правду. Она отрекалась от Жильбера без малейшего   сожаления и отдавала другой того, кто нравился ей накануне. Это было   необъяснимо.      

«Вероятно,   девушки из высшего общества так уж устроены, – подумала Николь, – вот   почему в монастыре ордена Аннонсиад я не раз наблюдала, как легко они   влюблялись, но были не способны на сильное чувство».      

Андре,   вероятно, заметила, что Николь обуревали сомнения; ей нужно было сделать выбор   между удовольствиями, которые ожидали ее в Париже, и однообразием тихой и   спокойной жизни в Таверне. Поэтому она обратилась к Николь мягко, но в то же   время решительно:      

– Николь!   От твоего решения будет зависеть вся твоя жизнь; подумай как следует, дитя мое,   в твоем распоряжении только час. Час – это немного, но я знаю, что ты умеешь   принимать решения очень быстро: итак, ты остаешься у меня на службе или   выходишь замуж, выбирай – я или Жильбер. Я не хочу, чтобы моя служанка была   замужней женщиной, я терпеть не могу семейных интриг.      

– Всего-навсего   час, госпожа! – повторила Николь.      

– Да,   только час.      

– Ну   что ж! Госпожа права, мне хватит и часа.      

– Тогда   уложи мои платья и платья моей матери, к которым я отношусь, как к реликвиям, а   потом сообщишь мне о своем решении. Каким бы оно ни было, вот тебе двадцать   пять луидоров. Если ты выйдешь замуж, это твое приданое; если последуешь за   мной, это твое жалованье за два года вперед.      

Девушка   не хотела терять ни минуты отпущенного ей времени; она выбежала из комнаты,   быстро спустилась по лестнице, перебежала двор и исчезла в аллее парка.      

Глядя на   убегавшую девушку, Андре прошептала:      

«Безумная!   Неужели она так счастлива? Неужели любовь так соблазнительна?»      

Несколько   минут спустя, не теряя ни секунды драгоценного времени, Николь стучала в окно   первого этажа, где жил Жильбер, которого Андре так метко назвала бездельником,   а барон – тунеядцем.      

Жильбер   что-то делал в глубине своей комнаты, повернувшись спиной к окну, которое выходило   на аллею.      

Услышав   стук в окно, он тут же оставил свое занятие, Как воришка, застигнутый врасплох,   и обернулся так поспешно, будто его подбросило.      

– А,   это вы, Николь? – сказал он.      

– Да,   это опять я, – ответила с решительной улыбкой девушка, заглядывая в окно.      

– Милости   просим, Николь! – приветствовал ее Жильбер, открывая окно.      

Николь   была рада, что ее так любезно встречают; она протянула Жильберу руку – Жильбер   пожал ее.      

«Вот все   и устроилось! – подумала Николь. – Прощай, Париж!»      

Здесь мы   должны отдать должное Николь, которая при этой мысли лишь глубоко вздохнула.      

– Вы   знаете, что господа уезжают из Таверне? – спросила девушка, облокотившись   на подоконник.      

– Знаю, –   ответил Жильбер.      

– И   знаете, куда они направляются?      

– В   Париж.      

– А   знаете ли вы, что они берут меня с собой?      

– Нет,   этого я не знал.      

– Что   вы на это скажете?      

– Ну   что ж! Я вас поздравляю, это доставит вам удовольствие, – Как вы   сказали? – переспросила Николь.      

– Я   сказал: если это доставит вам удовольствие; по-моему, м выразился ясно –   Доставит ли мне это удовольствие., это зависит от… – продолжала Николь.      

– Что?      

– Я   хочу сказать, что от вас зависит, чтобы это не доставило мне удовольствия.      

– Я   вас не понимаю, – сказал Жильбер, усаживаясь на подоконник таким образом,   что его колени касались рук Николь. Так они продолжали свою беседу в тени   вьюнков и настурций, переплетавшихся над их головами. Николь бросила на   Жильбера нежный взгляд. Но по всему было видно, что он не понимал не только ее   слов, но и ее нежного взгляда.      

– Хорошо…   Раз вы вынуждаете меня все вам сказать, выслушайте меня,      

– продолжала   Николь.      

– Я   вас слушаю, – холодно отвечал Жильбер.      

– Госпожа   предлагает мне ехать с ней в Париж.      

– Прекрасно, –   сказал Жильбер.      

– Если   только…      

– Если   только?. – повторил молодой человек.      

– Если   только я не выйду здесь замуж.      

– А   вы все-таки намерены выйти замуж? – равнодушно спросил Жильбер.      

– Да,   особенно теперь, когда я стала богатой, – повторила Николь.      

– Ах,   вы богаты? – так флегматично продолжал Жильбер, что все сомнения Николь   окончательно рассеялись.      

– Очень   богата, Жильбер.      

– В   самом деле?      

– В   самом деле.      

– А   как совершилось это чудо?      

– Госпожа   позаботилась о моем приданом.      

– Да,   это большая удача, поздравляю вас, Николь.      

– Посмотрите, –   сказала девушка, поигрывая золотыми монетами.      

Она   смотрела на Жильбера, пытаясь уловить в его взгляде намек на радость или по   крайней мере зависть.      

Но   Жильбер оставался безучастным.      

– Да,   это кругленькая сумма, – заметил он.      

– Это   еще не все, – продолжала Николь, – господин барон скоро вновь   разбогатеет. Поговаривают о том, чтобы восстановить Мезон-Руж и заняться   отделкой Таверне.      

– Охотно   верю.      

– И   тогда нужны будут люди для охраны замка.      

– Конечно.      

– Так   вот! Госпожа предлагает место…      

– Сторожа   счастливому избраннику Николь, – подхватил Жильбер с нескрываемой иронией,   которую мгновенно уловила Николь.      

Однако   она взяла себя в руки.      

– Но   вы же знаете, кто этот счастливый избранник Николь? – продолжала она.      

– О   ком вы говорите, Николь?      

– Вы   что, поглупели или я объясняюсь не по-французски? – сказала девушка,   повышая голос. Эта игра, начинала выводить ее из себя.      

– Да   нет, я вас прекрасно понимаю, – сказал Жильбер, – вы предлагаете мне   стать вашим мужем, не так ли мадмуазель Леге?      

– Да,   Жильбер.      

– Разбогатев,   вы не изменили своих прежних намерений, – поспешил добавить Жильбер. –   Я вам очень признателен.      

– В   самом деле?      

– Конечно.      

– Итак, –   от всего сердца предложила Николь, – вот вам моя рука.      

– Мне?      

– Но   вы же согласны, не так ли?      

– Нет,   я отказываюсь.      

Николь   отпрянула.      

– Знаете,   Жильбер, – сказала она, – у вас злое сердце или по Крайней мере злой   ум. Поверьте мне, вы пожалеете об этом. Если бы я еще любила вас и мой поступок   был вызван иными чувствами, нежели честью и порядочностью, у меня бы   разорвалось сердце. Но, слава Богу, нет! Я просто не хотела, чтобы вы подумали,   что Николь, разбогатев, стала презирать Жильбера и захотела заставить его   страдать, потому что он ее оскорбил. Теперь, Жильбер, между нами все кончено.      

На   Жильбера это не произвело никакого впечатления.      

– Вы   даже не представляете, что я о вас думаю, – продолжала Николь. –   Неужели вы воображаете, что такая девушка, как я, с таким же свободолюбивым и   независимым характером, как у вас, могла похоронить себя заживо здесь, в то   время как ее ждет Париж? Понимаете, Париж – театр, где я буду играть первые   роли. Решиться на то, чтобы каждый день в течение всей жизни видеть ваше   холодное непроницаемое лицо, скрывающее ничтожные мысли? С моей стороны это   была бы жертва. Вы этого не поняли – тем хуже для вас. Я не хочу сказать,   Жильбер, что вы будете сожалеть обо мне. Я хочу сказать, что вы будете меня   опасаться и краснеть от того, что я сделаю из презрения к вам. Я хотела вновь   стать честной, мне не хватало дружеской руки, чтобы остановиться на краю   пропасти, к которой я приближаюсь, в которую я уже устремляюсь и куда я вот-вот   упаду! Я позвала на помощь: «Помогите мне! Поддержите меня!» Вы оттолкнули   меня, Жильбер. Я качусь в пропасть, я падаю, я гибну. Вы ответите перед Богом   за это преступление. Прощайте, Жильбер, прощайте!      

Успокоившись,   девушка отвернулась. Она больше не Гневалась. Николь обнажила перед Жильбером   безграничную щедрость своей души, на что способны только избранные.      

Жильбер   спокойно закрыл окно и, вернувшись в комнату, занялся делом, от которого его   оторвала Николь.      

 Глава 18. ПРОЩАЙ,   ТАВЕРНЕ      

       

Перед   тем, как вернуться в комнату госпожи, Николь задержалась на лестнице, чтобы утишить   последние всплески ярости, продолжавшие бушевать в ее душе.      

Барон   увидел, как она застыла в задумчивости, подперев рукой подбородок и нахмурив брови.   Сраженный ее красотой, он забыл о делах и обнял ее, как это сделал бы де   Ришелье в тридцать лет. Эта выходка барона вывела Николь из задумчивости. Она   торопливо поднялась в комнату Андре, и та затворила за ней дверь.      

– Итак? –   спросила мадмуазель де Таверне, – ты приняла решение?..      

– Решение   принято, мадмуазель, – ответила Николь.      

– Ты   выходишь замуж?      

– Вовсе   нет.      

– Ах   так! А как же страстная любовь?      

– Она   не может сравниться с милостями, которыми беспрестанно осыпает меня госпожа. Я   принадлежу госпоже и хочу навсегда остаться при ней. Я знаю свою госпожу так   хорошо, как никогда не смогла бы узнать своего будущего мужа.      

Преданность   Николь растрогала Андре – она не ожидала, что у ее ветреной служанки могут быть   такие чувства. И, конечно, она не подозревала, что у Николь просто не было   другого выхода, как остаться при Андре.      

Андре   улыбнулась, радуясь мысли о том, что девушка оказалась лучше, чем она о ней думала.      

– Ты   хорошо делаешь, Николь, что остаешься со мной, – заметила Андре.      

– Я   никогда этого не забуду. Доверь мне свою судьбу, дитя мое, любая моя удача   будет отчасти твоей, обещаю тебе.      

– О   госпожа! Ведь все уже решено, Я следую за вами.      

– Без   сожаления?      

– Не   задумываясь!      

– Это   не ответ, – сказала Андре. – Мне не хотелось бы, чтобы однажды ты   пожалела о том, что слепо последовала за мной.      

– Упрекать   в этом я могла бы только себя, госпожа.      

– Итак,   ты все обсудила со своим женихом? Николь покраснела.      

– Я? –   переспросила она.      

– Ну   да. Я видела, что ты разговаривала с ним. Николь закусила губу. Ее комната была   расположена на одном уровне с комнатой Андре, и она прекрасно знала, что оттуда   можно было видеть окно Жильбера.      

– Да,   госпожа, – ответила Николь.      

– И   что ты ему сказала?      

Николь   восприняла это, как допрос, и ответ ее прозвучал враждебно:      

– Я   сказала ему, что не хочу его больше видеть. Было очевидно, что этим женщинам,   одна из которых своей чистотой напоминала брильянт, а другая была порочна от   природы, не суждено сдружиться.      

На сей   раз Андре не почувствовала язвительности в словах Николь: она приняла их за   лесть.      

– Тем   временем барон любовно перебирал то, что, по его мнению; составляло его   гордость: старую шпагу, с которой он не расставался со времен битвы при Фонтенуа,   королевскую грамоту, дававшую право ездить в дворянских каретах, кипы газет,   наилучшим образом свидетельствовавшие о его учености, и избранные письма из его   переписки, – вот что составляло самую ценную часть в его багаже Подобно   Биасу, он никогда не расставался с этими предметами.      

Согнувшись   под тяжестью чемодана. Ла Бри делал вид, что ноша очень тяжела, хотя чемодан   был наполовину пуст.      

Офицер   опустошил бутылку и прогуливался по аллее парка.      

Галантный   кавалер успел заметить тонкую талию и стройные ножки Николь и теперь бродил по   парку, вокруг фонтана и между каштанами, в надежде вновь увидеть очаровательную   девушку, которая так же внезапно появилась, как и исчезла в гуще деревьев.      

Приятная   прогулка господина де Босира, как мы решили его называть, была прервана бароном,   который послал его за каретой. Вздрогнув от неожиданности, он поклонился   господину де Таверне и приказал кучеру выезжать на аллею.      

Показалась   карета. Ла Бри, не помня себя от радости, поставил чемодан на запятки с невыразимым   достоинством.      

– Я   поеду в дворянской карете! – прошептал он в восторге, думая, что его никто   не слышит.      

– На   запятках, дорогой мой, – сказал Босир с покровительственной улыбкой.      

– Как!   Вы увозите Ла Бри, господин барон? – спросила Андре. – А кто будет   охранять Таверне?      

– Этот   философ-шалопай, черт бы его побрал!      

– Жильбер?      

– Конечно,   ведь у него есть ружье.      

– А   что он будет есть?      

– Да   у него же есть ружье! Он прекрасно прокормится: в Таверне полным-полно дроздов.      

Андре   посмотрела на Николь – та засмеялась.      

– Вот   как ты его жалеешь, злая девчонка! – воскликнула Андре.      

– О   госпожа, он очень ловок, – возразила Николь, – будьте спокойны, он не   умрет с голоду.      

– Нужно   оставить ему луидора два, – обратилась Андре к барону.      

Ну уж   нет! У него и так довольно пороков. Чтобы окончательно избаловать его?      

– Надо   же ему на что-то жить!      

– Если   он попросит, мы ему что-нибудь пришлем.      

– Не   волнуйтесь, госпожа, он не станет просить, – сказала Николь.      

– В   любом случае. – продолжала Андре, – оставь ему три-четыре пистоля.      

– Он   не возьмет.      

– Не   возьмет? Ну и гордец же он, твой Жильбер!      

– О   госпожа, он, слава Богу, больше не мой!      

– Довольно! –   сказал Таверне, прерывая эти никчемные, с его точки зрения, разговоры, от   которых он уже устал, – к черту этого Жильбера, у нас впереди долгий путь.   В дорогу, дочь моя!      

Андре не   стала возражать, – окинув взглядом небольшой замок, она поднялась в   громоздкую карету.      

Господин   де Таверне сел рядом с ней. Ла Бри в великолепной ливрее и Николь, забывшая и   думать о Жильбере, устроились на козлах. Форейтор сел на одну из пристяжных.      

– А   как поедет господин офицер? – закричал Таверне.      

– Верхом,   господин барон, верхом, – отвечал Босир, нахально разглядывая Николь,   красневшую от удовольствия: ей льстило, что вместо грубого крестьянина ее   кавалером был теперь элегантный всадник.      

Четверка   выносливых лошадей стронула карету с места. По обе стороны поплыли деревья   центральной аллеи, которую так любила Андре. Под порывами восточного ветра   верхушки деревьев склонялись, будто прощаясь с покидавшими их хозяевами. Карета   подъехала к воротам, где неподвижно стоял Жильбер. Держа в руках шляпу, он   делал вид, что не смотрел на уезжавшую карету; однако он прекрасно видел Андре.      

Андре,   напротив, не видела его: она прощалась взглядом со своим любимым замком.      

– Придержите   лошадей! – крикнул г-н де Таверне форейтору, Форейтор повиновался.      

– Ну   вот, господин бездельник, – сказал барон, обращаясь к Жильберу, –   теперь вы будете счастливы, вы остаетесь в полном одиночестве, как настоящий   философ, вам ничего не нужно будет делать, и никто не будет читать вам   нравоучения. Последите по крайней мере за тем, чтобы ночью в камине не горел   огонь, и позаботьтесь о Маоне.      

Жильбер   молча поклонился. Под взглядом Николь ему стало невыносимо тяжело. Он не   поднимал глаз, боясь увидеть, как она торжествует и смеется над ним.      

– Трогай! –   крикнул г-н де Таверне.      

Но   Николь не засмеялась, чего опасался Жильбер.      

Ей   потребовалось собрать все свои силы, всю свою волю, чтобы не подать вида, что   ей было жалко этого несчастного малого, которого оставляли без хлеба насущного,   не проявляя ни малейшего уважения к нему, не оставляя ему никакой надежды на   лучшее будущее. Ее отвлек молодцеватый г-н Босир, ловко гарцевавший на своем   коне.      

Кокетничая   с г-ном Босиром, она не замечала, что Жильбер пожирал глазами Андре.      

Андре, с   заплаканными глазами, видела только дом, где она родилась и где умерла ее мать.      

Жильбер   и в минуту расставания ничего не значил для отъезжавших, теперь же о нем окончательно   забыли. Покинув замок, г-н де Таверне, Андре, Николь и Ла Бри попали в другой   мир.      

Каждый   думал о своем.      

Барон   рассчитывал, что в Бар-ле-Дюке ему без труда дадут пять-шесть тысяч фунтов под   золоченый сервиз Бальзамо Чтобы отогнать от себя искушения демона гордости и   тщеславия, Андре шептала молитву, которой ее научила мать.      

Николь придерживала   косынку, которая мешала Босиру получше разглядеть ее.      

Ла Бри   перебирал в кармане десять луидоров, полученных от королевы, и шесть луидоров   Бальзамо.      

Господин   Босир гарцевал на коне.      

Жильбер   затворил большие ворота Таверне, и несмазанные петли привычно заскрипели.      

Затем   Жильбер бросился в свою комнату, отодвинул дубовый комод, за которым был спрятан   приготовленный пакет. Он нацепил на кизиловую трость узелок, в котором лежал   пакет.      

Затем,   достав складную кровать, он вспорол матрац, набитый сеном. В матраце он нащупал   лист бумаги, в который была завернута монета, новехонький сверкающий экю   достоинством в шесть ливров. Это были сбережения Жильбера за три-четыре года.      

Он   разглядывал монету так, будто хотел удостовериться, что с ней ничего не произошло,   и, завернув ее в бумагу, опустил в карман.      

Маон   прыгал, натянув цепь Несчастная собака жалобно скулила, видя, что ее, один за   другим, покидают друзья, и чуя, что Жильбер тоже ее покинет.      

Собака   завыла громче.      

– Молчать! –   закричал Жильбер. – Молчать, Маон! Улыбнувшись пришедшей ему в голову   мысли, он сказал Маону:      

– Разве   меня не бросили, как собаку? Так почему я не могу бросить тебя, как человека? Поразмыслив,   он добавил:      

– Правда,   меня оставили свободным, по крайней мере я свободен выбирать дальнейшую судьбу.   Ладно, Маон, я сделаю для тебя то же, что сделали для меня, – ни больше,   ни меньше.      

Жильбер   подбежал к конуре и, отвязав цепь, сказал Маону:      

– Вот   ты и на свободе, делай, что хочешь. Маон подбежал к дому, двери которого были заперты,   затем бросился к развалинам и исчез за деревьями.      

– Ну,   а теперь посмотрим, у кого сильнее развито чутье – у собаки или у   человека, – произнес Жильбер.      

Он вышел   через дверку, заперев ее на два оборота, и с крестьянской ловкостью забросил   ключ в фонтан.      

Природа   чувств едина, в то время как их проявления разнообразны. Жильбер, покидая Таверне,   страдал так же, как Андре. Правда, Андре сожалела о том, что оставляла, а   Жильбер думал только о счастливом будущем.      

– Прощай! –   сказал он, повернувшись к дому, и, окинув прощальным взглядом огромный замок,   крыша которого просвечивала сквозь листву смоковниц и цветущих эбеновых   деревьев, – прощай, приют, где я столько выстрадал, где каждый презирал   меня, где мне бросали хлеб, говоря при этом, что я его не заслужил, прощай и   будь проклят! Я свободен, сердце мое прыгает от радости, вырвавшись из   заключения. Прощай, тюрьма! Прощай, ад! Логово тиранов! Прощай навсегда!   Прощай!      

Выкрикнув   эти проклятия, Жильбер бросился вдогонку за каретой, стук колес которой еще   раздавался вдалеке.      

 Глава 19. ЭКЮ ЖИЛЬБЕРА      

       

После   получасовой бешеной гонки Жильбер издал радостный крик, увидев в четверти мили   перед собой карету барона, которая медленно поднималась в гору.      

Жильбер   испытал необыкновенную гордость за себя, понимая, что, будучи таким молодым и   сильным, он мог помериться силами с богатыми и могущественными аристократами.      

Господин   де Таверне мог бы назвать Жильбера философом, если бы увидел, как он бежал по   дороге с тростью в руке и скромным багажом. Жильбер бежал очень быстро,   перепрыгивая через кочки, чтобы выиграть время, отдыхая на каждом подъеме и как   будто с презрением обращаясь к лошадям: «Слишком медленно вы бежите и   вынуждаете меня ждать вас!»      

Да,   Жильбера можно было назвать философом, если под философией понимать презрение   ко всякому наслаждению и беззаботной жизни. Он не был избалован судьбой, но   многих делает стойкими любовь.      

Это было   прекрасное зрелище, достойное Творца, создавшего сильных и умных людей, подобных   этому раскрасневшемуся юноше, уже два часа бежавшему за каретой по пыльной дороге.   Он с наслаждением отдыхал в то время когда выдыхались лошади.      

В тот   день Жильбер мог бы вызвать только восхищение. Возможно, надменная Андре была   бы растрогана его видом; презрение, вызванное его ленью, сменилось бы уважением   к его неиссякаемой энергии.      

Так   прошел первый день. В Бар-ле-Дюке барон задержался на час – это позволило   Жильберу не только догнать, но и перегнать карету. Услышав, что барон должен   заехать к ювелиру, Жильбер обежал весь город в поисках его дома. Увидев карету   барона, он спрятался в кустах. Когда карета вновь тронулась в путь, Жильбер,   как прежде, последовал за ней.      

К вечеру   карета барона догнала кортеж принцессы в деревушке Брийон. Жители, собравшись   на холме, встречали ее криками радости и желали ей благополучия За весь день Жильбер   съел немного хлеба, который он захватил в Таверне, и мог напиться воды из   речушки, через которую был переброшен мост. Ее вода, поросшая желтыми   кувшинками, была так чиста и прохладна, что по просьбе Андре карету остановили.   Андре вышла из кареты, зачерпнула воды и наполнила золоченую чашку принцессы,   единственную из сервиза, которую барон сохранил по просьбе дочери.      

Жильбер   наблюдал, спрятавшись за одним из придорожных вязов.      

Когда   карета отъехала, Жильбер взошел на пригорок, куда поднималась Андре, и, как Диоген,   зачерпнул рукой воду в том самом месте, где утолила жажду мадмуазель де   Таверне.      

Освежившись,   он продолжал путь.      

Теперь   Жильбера волновало одно: остановится ли принцесса на ночлег. Если бы остановилась,   что было вполне вероятно, так как в Таверне она жаловалась на усталость,   Жильбер был бы спасен. Можно было переночевать в Сен-Дизье. Чтобы его   одеревеневшие ноги отдохнули, Жильберу было бы достаточно поспать часа два в   каком-нибудь сарае. Потом он отправился бы в путь и за ночь не спеша опередил   бы их на пять-шесть миль. А как хорошо прогуляться в прекрасную майскую ночь,   когда тебе восемнадцать лет!      

Наступил   вечер; на дорогу, по которой бежал Жильбер, спустились сумерки. Вскоре Жильбер   уже не различал карету, только на левой дверце мерцал большой фонарь,   напоминавший привидение, летевшее вдоль дороги.      

Затем   наступила ночь. Карета проехала двенадцать миль и прибыла в Комбль. Экипажи, казалось,   остановились. Жильбер окончательно поверил, что небо ему покровительствует. Он   приблизился, чтобы услышать голос Анд-ре. Карета стояла на месте, Жильбер   притаился возле дверцы. При свете факелов он увидел Андре и услышал, как она   спросила, который час. Ей ответили: «Одиннадцать». В это мгновение Жильбер   вовсе не чувствовал себя усталым, и если бы ему предложили сесть в карету, он с   презрением отказался бы.      

Его   пылкое воображение рисовало сверкающий Версаль, город вельмож и королей, и   Париж, темный, мрачный, огромный, – город, где жил простой народ.      

Никогда   бы Жильбер не согласился променять эти видения на все золото Перу.      

Из   восторженного состояния его вывели стук колес и удар, который он получил,   наткнувшись на забытый на дороге плуг.      

Голод   также давал о себе знать.      

«К   счастью, – подумал Жильбер, – я богат: у меня есть деньги».      

Читатель   помнит, что у Жильбера был с собой экю.      

В   полночь кареты прибыли в Сен-Дизье. Жильбер надеялся, что именно там   остановятся на ночлег, – ведь он пробежал шестнадцать миль за двенадцать   часов.      

Он сел   на обочине дороги.      

Оказалось,   что в Сен-Дизье остановились, чтобы переменить лошадей. Жильбер услышал звон   бубенцов. Кареты знатных путешественников стремительно удалялись, окруженные   факелами и цветами.      

Жильберу   пришлось собрать все свое мужество. Невероятным усилием воли он вновь поднялся   на ноги, забыв о том, что несколько минут тому назад ноги не слушались его.      

– Хорошо,   хорошо, – сказал он, – можете продолжать! Я сейчас тоже остановлюсь в   Сен-Дизье, куплю хлеба и кусок сала, выпью стакан вина; я истрачу всего пять   су, но на эти деньги я подкреплюсь лучше, чем господа.      

Жильбер   произнес это слово с пафосом.      

Жильбер   прибыл в Сен-Дизье, когда там закрывали ставни и двери домов, так как эскорт   уже проехал.      

Философ   заметил приличный постоялый двор служанки были нарядно одеты, слуги расхаживали   с бутоньерками, – и это в час ночи!      

В больших   фаянсовых блюдах, расписанных цветочками, было подано жаркое из птицы –   проголодавшиеся путешественники отведали его.      

Жильбер   решительно вошел в большую залу, когда уже закрывали ставни. Ему пришлось   отправиться на кухню.      

Хозяйка   постоялого двора наблюдала за происходившим и подсчитывала выручку.      

– Простите,   сударыня, – обратился к ней Жильбер, – дайте мне, пожалуйста, кусок   хлеба и ветчины.      

– Ветчины   нет, дружок, – ответила хозяйка. – Хотите цыпленка?      

– Да   нет же, я попросил ветчины, потому что я ветчины хочу; я не люблю цыплят.      

– Очень   жаль, дружок, – сказала хозяйка, – ничего другого нет.   Поверьте, – добавила она с улыбкой, – цыпленок обойдется вам не   дороже ветчины. Возьмите половина или целого за десять су, он вам пригодится   завтра. Мы думали, что ее высочество остановится у господина Бальи, а нам   придется кормить свиту. Но кортеж не остановился, и теперь все пропадет.      

Читатель   может подумать, что Жильбер не мог упустить случай плотно поужинать, да и хозяйка   была хороша собой. Значит, вы совсем не поняли его характера.      

– Спасибо, –   сказал он, – я удовлетворюсь более скромной едой, я не принц, но и не   лакей.      

– Ну   тогда я вас угощаю, мой милый Артабан, – продолжала хозяйка, – Бог с   вами.      

– Я   не нищий, моя милая, – сказал Жильбер, чувствуя себя униженным, – и   могу заплатить.      

Чтобы   подкрепить свои слова делом, он с важным видом засунул руку глубоко в карман.      

Напрасно   Жильбер перерыл глубокий карман – он нашел там только лист бумаги, в которую   была завернута монета достоинством в шесть ливров. Жильбер побледнел. Монета   прорвала истертую бумагу, завалилась за еще крепкую подкладку кармана и   проскочила через подвязку.      

Дело в   том, что Жильбер ослабил подвязки, чтобы они не стесняли его во время бега.      

Монета,   должно быть, лежала на берегу ручья, которым любовалась Андре.      

Вода,   которую Жильбер зачерпнул из этого ручья, обошлась ему в шесть франков. Когда   Диоген философствовал о никчемности деревянной посуды, у него не было монеты,   которая протерла бы карман и выпала на дорогу.      

Хозяйка   разволновалась, заметив, как Жильбер побледнел и задрожал от стыда. Другая на   ее месте торжествовала бы, оттого что гордыня наказана, а она страдала за него,   видя, что он находит в себе силы не терять присутствия духа.      

– Послушайте,   дитя мое! Поужинайте и заночуйте у нас, – предложила она, – а завтра   снова отправитесь в путь, если это необходимо.      

– Да,   да! Необходимо, но только не завтра, а сейчас.      

Ничего   больше не слушая, он, схватив пакет, выбежал из дома, чтобы скрыть в ночном   мраке стыд и душевную боль.      

На   постоялом дворе ставни закрыли. В деревне погасли последние огни, и даже   уставшие за день собаки затихли.      

Жильбер   был совсем одинок, насколько может быть одинок человек, только что потерявший   последнюю монету, единственную, которой он когда-либо обладал.      

Вокруг   была беспросветная тьма. Что ему было делать? Он колебался. Вернуться назад в поисках   монеты, значит заранее обречь себя на бесплодные поиски; кроме того, он тогда   уже не сможет догнать карету.      

Жильбер   решил продолжать путь, но едва он пробежал милю, как его опять стал мучить голод.   На время заглушенный душевной болью, голод проснулся с новой силой, как только   Жильбер ускорил шаг.      

А вскоре   дала о себе знать верная спутница голода – усталость. Жильбер сделал над собой   невероятное усилие, и ему опять удалось догнать вереницу карет. Но, казалось,   все было против него. Кареты останавливались для того, чтобы переменить   лошадей; к тому же все происходило так быстро, что во время первой остановки   бедный путник смог отдохнуть всего несколько минут.      

И   все-таки он продолжал бежать. Занималась заря. Солнце над широкой полосой   облаков всходило во всем своем блеске и величии. Ожидался один из жарких дней,   как это бывает месяца за два до наступления лета. Сможет ли Жильбер вынести   полуденный зной?      

На   какое-то мгновение самолюбие Жильбера успокоилось при мысли, что лошади, люди и   сам Господь Бог объединились против него. Подобно Аяксу, он погрозил небу   кулаком, однако не повторил вслед за ним: «Я убегу, и боги мне не помеха»,   потому что знал «Одиссею» хуже, чем «Общественный договор».      

Как он и   ожидал, наступил момент, когда он понял, что ему не хватит сил, что положение   его плачевно. Гордость бросала вызов усталости. Подгоняемый отчаянием, Жильбер   напряг последние силы и настиг вереницу карет, которая скрылась вдали; он видел   теперь кареты как сквозь кровавую пелену Стук колес отдавался у него в висках.   С открытым ртом, с прилипшей ко лбу прядью волос, он походил на механизм,   движения которого были более резкими и четкими, чем у человека. Он пробежал   около двадцати двух миль. Уставшие ноги его не слушались, глаза заслонила   пелена; ему казалось, что земля уходит у него из-под ног, он хотел крикнуть, но   не смог, хотел устоять на ногах, так как чувствовал, что вот-вот упадет, но   лишь беспомощно взмахнул руками.      

Гневные   крики, которые вырвались у него из груди, свидетельствовали о том, что голос к   нему вернулся. Жильбер посмотрел туда, где, по его мнению, должен был   находиться Париж, и обрушил ужасные проклятья на тех, кто отнял у него силы и   отвагу.      

Он   схватился за голову, завертелся волчком и рухнул посреди дороги, утешая себя   мыслью, что, подобно античному герою, боролся до конца.      

Падая,   он все еще бросал угрожающие взгляды и сжимал кулаки.      

Глаза   его закрылись, мышцы ослабли: он потерял сознание.      

– С   дороги, с дороги, сумасшедший! – кричал осипший голос, сопровождая свой   окрик ударами кнута. Жильбер ничего не слышал.      

– Уйди   же с дороги, или я раздавлю тебя, черт побери! За криком последовал удар кнута,   который должен был привести его в себя.      

Кнут   обвил его.      

Жильбер   ничего не почувствовал. От дороги между Тьеблсмоном и Воклером сворачивала   проселочная дорога, по которой неслась карета, будто подхваченная ураганом.   Вскоре она выскочила на дорогу, где без сознания лежал Жильбер.      

Послышался   душераздирающий крик.      

Несмотря   на нечеловеческие усилия, кучеру не удалось удержать лошадь, скакавшую впереди:   она стрелой взвилась над Жильбером. Кучер успел остановить других лошадей. Из   окна почтовой кареты высунулась женщина.      

– Боже   мой! – в ужасе закричала она. – Бедняжку, верно, задавило?      

Пытаясь   разглядеть что-нибудь сквозь пыль, летевшую из-под копыт, кучер проговорил:      

– Похоже,   что так, сударыня.      

– Безумец!   Бедный мальчик! Стойте на месте! Стоять, стоять!      

Открыв   дверцу, незнакомка вышла из кареты. Кучер спрыгнул с лошади и пытался вытащить   из-под колес Жильбера, думая, что тот, истекая кровью, умер. Незнакомка   бросилась на помощь кучеру.      

– Вот   это называется повезло! – вскричал кучер. – Ни царапины, ни синяка.      

– Но   он без сознания.      

– Верно,   испугался. Давайте оттащим его к обочине и поедем дальше, ведь госпожа спешит.      

– Ни   в коем случае! Я ни за что не брошу бедное дитя.      

– Он   цел и невредим, он сам придет в себя.      

– Нет,   нет. Такой молодой, такой несчастный! Наверное, сбежал из коллежа и предпринял   путешествие, которое оказалось ему не под силу. Посмотрите, как он бледен: еще   немного – и он бы умер. Нет, я ни за что его не брошу. Перенесите его на   переднее сиденье.      

Кучер   повиновался. Незнакомка поднялась в карету. Жильбера положили на переднее сиденье,   голова его покоилась на мягких подушках.      

– Трогай, –   приказала молодая дама, – мы потеряли десять минут, вы получите один   пистоль, если наверстаете упущенное время.      

Кучер   угрожающе взмахнул кнутом. Услышав знакомый звук, лошади поскакали галопом.      

 Глава 20. ГЛАВА, В   КОТОРОЙ ЖИЛЬБЕР УЖЕ НЕ ОЧЕНЬ СОЖАЛЕЕТ О ПОТЕРЯННОЙ МОНЕТЕ      

       

Когда,   спустя некоторое время, Жильбер пришел в себя, он был приятно удивлен, увидев,   что лежит у ног женщины, которая внимательно его разглядывала.      

Это была   молодая женщина лет двадцати четырех – двадцати пяти, с большими серыми глазами,   вздернутым носиком и лицом, загоревшим под южным солнцем. Маленький тонко   очерченный капризный рот придавал ее открытому и веселому лицу выражение   осмотрительности. Красоту ее рук выгодно подчеркивали рукава из фиолетового   бархата с золотыми пуговицами. Юбка серого шелка в цветочек, с пышными   складками, закрывала все сиденье кареты. Еще больше Жильбер был удивлен тем,   что ехал в почтовой карете.      

Улыбаясь,   дама внимательно изучала Жильбера. Он смотрел на нее до тех пор, пока не понял,   что это не сон.      

– Кажется,   вам лучше, дитя мое, – сказала дама.      

– Где   я? – произнес Жильбер вовремя вспомнившуюся фразу, которую он часто   встречал в романах.      

– В   безопасности, мой юный друг, – ответила дама с ярко выраженным южным   акцентом. – Но вас только что едва не раздавила карета. Как могло   случиться, что вы упали посреди дороги?      

– Я   почувствовал слабость, сударыня.      

– Сипы   оставили вас? А что случилось?      

– Я   очень долго шел.      

– Вы   давно в пути?      

– С   четырех часов дня. Со вчерашнего дня.      

– И   с четырех часов вы прошли?..      

– Я   прошел шестнадцать или восемнадцать миль.      

– За   двенадцать – четырнадцать часов?      

– Так   я же почти все время бежал!      

– Куда   вы направляетесь?      

– В   Версаль, сударыня.      

– А   откуда вы идете?      

– Из   Таверне.      

– Что   это, Таверне?      

– Это   замок, расположенный между Пьерфитом и Бар-ле-Дюком.      

– Вы,   наверное, не успели поесть?      

– Не   только не успел, сударыня, мне не на что было поесть.      

– Что   вы говорите?      

– Я   потерял деньги, когда бежал.      

– Значит,   вы ничего не ели со вчерашнего дня?..      

– Только   немного хлеба, который я взял из дома.      

– Бедняжка!   Почему же вы нигде не попросили дать вам поесть?      

Жильбер   презрительно усмехнулся.      

– Потому   что я горд, сударыня.      

– Но   когда умираешь с голоду…      

– Лучше   умереть, чем быть униженным.      

Ответ   рассудительного собеседника привел даму в восторг.      

– Но   кто вы, друг мой? – спросила она.      

– Я   сирота.      

– Как   вас зовут?      

– Жильбер.      

– Жильбер,   а дальше?      

– Дальше   – никак.      

– Ах,   вот что! – сказала молодая дама, не переставая удивляться.      

Жильбер   подумал, что своей замысловатостью его ответы не уступали остроумию Жан-Жака   Руссо.      

– Вы   слишком молоды, чтобы бродить по большим дорогам, – продолжала незнакомка.      

– Хозяева   оставили меня одного в старом замке. Я последовал их примеру и покинул замок.      

– Без   всякой цели?      

– Земля   круглая: говорят, что под солнцем всем хватит места.      

«Наверно,   это какой-нибудь незаконнорожденным, который убежал из дворянской усадьбы», –   решила незнакомка.      

– Вы   говорите, что потеряли кошелек? – спросила она.      

– Да.      

– Там   было много денег?      

– У   меня была только одна монета достоинством в шесть ливров, – ответил Жильбер,   стыдясь выдать свое отчаяние и боясь назвать слишком большую сумму, что могло   навести на мысль о том, что он приобрел их нечестным путем, – но я бы   сумел их приумножить.      

– Монета   достоинством в шесть ливров для столь долгого путешествия! Этого хватило бы дня   на два – и то только на хлеб! А какой долгий путь вас ожидал! Вы сказали, из   Бар-ле-Дюка до Парижа?      

– Да.      

– Я   думаю, что это приблизительно шестьдесят – шестьдесят пять миль.      

– Я   не считал мили, сударыня. Я сказал себе: я должен проделать этот путь, вот и   все.      

– Безумец!   И вы отправились пешком?      

– У   меня сильные ноги.      

– Какими   бы сильными они ни были, в конце концов они устают, в чем вы сами смогли убедиться.      

– Меня   подвели не ноги, я потерял надежду.      

– В   самом деле, мне показалось, что вы были в полном отчаянии.      

Жильбер   горько усмехнулся.      

– Какие   же мысли вас одолевали? Вы готовы были от отчаяния биться головой и рвать на себе   волосы.      

– Вы   так думаете, сударыня? – в замешательстве спросил Жильбер.      

– Да!   Я уверена, что в таком состоянии вы не услышали стука колес.      

Жильбер   подумал, что не мешало бы еще больше возвысить себя в глазах этой дамы, рассказав   ей чистую правду. Чутье подсказывало ему, что его история могла заинтересовать   незнакомку.      

– В   самом деле, я был в отчаянии, – сказал он.      

– Отчего   же? – спросила дама.      

– Оттого,   что не мог больше следовать за каретой, которую хотел догнать.      

– Ах   вот как! – с улыбкой продолжала дама. – Но это настоящее приключение.   Речь идет о любви?      

Жильбер   покраснел, он еще не совсем овладел собой.      

– Что   же это за карета, мой милый Катон?      

– Карета   из свиты принцессы.      

– Как!   Что вы говорите? – воскликнула молодая дама. – Значит, принцесса   впереди нас?      

– Вне   всякого сомнения.      

– Я   думала, что она еще в Нанси. Разве ее не встречают с почестями?      

– Нет,   нет, встречают, но, видимо, ее высочество очень торопится.      

– Принцесса   торопится? Кто вам сказал?      

– Я   так думаю.      

– Вы   так думаете?      

– Да.      

– На   чем основаны ваши предположения?      

– Принцесса   собиралась остановиться в Таверне на два-три часа.      

– И   что же потом?      

– А   пробыла она там едва ли три четверти часа.      

– Не   знаете ли вы что-нибудь о письме, которое она получила из Парижа?      

– Я   видел господина в расшитом камзоле, который принес письмо.      

– Вы   знаете, как его зовут?      

– Нет,   я знаю только, что это губернатор Страсбурга.      

– Господин   де Стенвиль, зять господина Шуазеля! Ай-ай! Быстрее, кучер, быстрее!      

Мощный   удар кнута последовал за этим приказанием, и Жильбер почувствовал, что лошади,   которые и так уже неслись галопом, помчались еще быстрее.      

– Итак, –   продолжала молодая дама, – принцесса впереди нас.      

– Да,   сударыня.      

– Но   она должна остановиться, чтобы позавтракать, – продолжала дама, как бы   говоря сама с собой, – вот тогда мы ее и нагоним, если только ночью… Она   останавливалась ночью?      

– Да,   в Сен-Дизье.      

– В   котором часу?      

– Около   одиннадцати.      

– Это   был ужин. Значит, теперь она будет завтракать! Кучер! Какой первый город мы   будем проезжать?      

– Витри,   госпожа.      

– Сколько   осталось до Витри?      

– Три   мили.      

– Где   мы будем менять лошадей?      

– В   Воклере.      

– Хорошо.   Когда на дороге покажутся кареты, предупредите меня.      

Пока   дама разговаривала с кучером, Жильбер почувствовал ужасную слабость. Садясь в карету,   дама заметила, что он побледнел и закрыл глаза.      

– Бедное   дитя! – вскрикнула она. – Он опять теряет сознание. Это я во всем   виновата, я заставляю его разговаривать, а он умирает от голода и жажды.      

Не теряя   больше времени, дама вытащила из кармана в дверце хрустальный флакон, к горлышку   которого был прикреплен золотой цепочкой стаканчик из позолоченного серебра.      

– Выпейте   немного этого южного вина, – сказала она, наполняя стакан и предлагая его   Жильберу.