1 2 3 4 5 6 7 
    САДОВНИК И ГОСПОДА     

     

   В миле от столицы, посреди старинной усадьбы, стоял  красивый  барский  дом с массивными стенами, башенками и фронтонами. В этом  доме жили муж и  жена - богатые и знатные дворяне. Они, правда, приезжали сюда  только летом, но это было самое любимое их поместье. Дом был красив снаружи,  удобен и уютен внутри. Высеченный из камня родовой герб хозяев украшал   парадный подъезд. Прекрасные розы обвивали этот герб и  поднимались  вверх  по  стене, а перед домом расстилался густой ковер зелени. Рядом с белым и  красным  боярышником здесь красовались редкостные цветы, которые цвели не  только в  оранжерее, но и под открытым небом.     

   Недаром у хозяев усадьбы служил хороший садовник.  Цветник,  фруктовый  сад, огород - все это было делом его рук и радовало   глаз.  За  огородом  еще сохранились остатки старого сада, заросшего кустами   букса,  которые  были подстрижены в виде шаров и пирамид. А дальше высились  два  огромных  старых дерева, почти совсем высохших. Издали казалось, что  внезапный порыв урагана сверху донизу облепил их голые сучья густыми комьями  навоза.  На самом деле это был не навоз, а птичьи гнезда.     

   В этих гнездах с незапамятных времен жили крикливые стаи  ворон и грачей, которые устроили тут настоящий птичий городок и безраздельно  царили  в усадьбе. Они ведь были первыми поселенцами в здешних краях,   исконными  владельцами поместья,  его  подлинными  хозяевами.  Двуногих   обитателей  усадьбы они просто презирали, хоть и мирились волей-неволей с   существованием столь низменных созданий. А те иной раз палили в птиц из ружей,  и  тогда стаи взъерошенных, перепуганных ворон и грачей взлетали с  криком:   "Карр! Карр!"     

   Садовник не раз говорил господам, что надо бы срубить  эти  деревья  они портят вид сада; а как только их не станет, из сада улетят и  крикливые птицы. Но господа и слышать не хотели о том, чтобы лишиться деревьев   и птичьего гомона. В старых деревьях и в карканье птиц они видели особую   прелесть - печать старины, которую хотели сохранить во что бы то ни стало.     

   - Деревья перешли к птицам по наследству от  предков,  так   пусть  же  птицы и владеют ими, добрейший Ларсен! - говорили хозяева.     

   (Ларсеном звали садовника, но для нашей истории это не   имеет  значения.)     

   - Разве вам мало места, добрейший Ларсен? В вашем  распоряжении  цветники и теплицы, фруктовый сад и огород.     

   Садовник действительно мог распоряжаться цветниками,  теплицами, садом  и огородом, и он ухаживал за ними, возделывал и пестовал их с  усердием и  любовью. Господа были этим очень довольны, но не скрывали от   садовника,  что в других домах их часто угощают такими фруктами и показывают  им  такие цветы, до которых далеко их собственным цветам и фруктам. Эти  слова   огорчали садовника, потому что он всем сердцем желал, чтобы  сад  у  его   господ был лучший в мире, и ради этого трудился не покладая рук. Руки  у  него  были умелые, а сердце доброе.     

   Однажды господа пригласили его к себе и сказали ему  ласково и снисходительно, как и подобает господам, что вчера они были в гостях   у  своих  знатных друзей, и те угостили их яблоками и грушами, да такими  сочными,   такими ароматными, что сами они, хозяева Ларсена, и все остальные  гости   пришли в восхищение.     

   - Конечно, - сказали господа, - те фрукты привезены из-за  границы.     

   Но отчего бы Ларсену не попытаться вырастить такие же в   их  усадьбе?  Вот только смогут ли нежные плоды приспособиться к местному  климату?  По  слухам, яблоки и груши, которые господа ели в гостях, были  куплены в городе у самого крупного торговца фруктами: к нему-то  господа  и   послали  садовника, чтобы разузнать, из какой страны прибыли эти плоды,  и   выписать оттуда черенки.     

   Садовник хорошо знал этого торговца, так как по приказу  господ продавал ему излишки фруктов из хозяйского сада.     

   И вот он поехал в город и спросил у торговца, откуда тот  получил хваленые яблоки и груши.     

   - Из вашего собственного сада! - ответил торговец и   показал  Ларсену  яблоки и груши, которые тот сразу узнал.     

   Ну и обрадовался садовник! Он поспешил к своим господам и  сказал, что  яблоки и груши, которые они ели в гостях, - из их собственного  сада.     

   Господа ушам своим не верили.     

   - Быть не может, Ларсен! - говорили они. -  Если  вы   хотите  убедить  нас, что это правда, принесите собственноручную расписку  торговца  фруктами.     

   И Ларсен принес ее господам.     

   - Удивительно! - воскликнули они.     

   Теперь каждый день к господскому столу подавали большие  вазы с чудесными яблоками и грушами из их собственного сада. Целыми корзинами  рассылались эти фрукты друзьям по соседству, в другие города и даже за границу.  Господам это было очень приятно. Однако они никогда не упускали случая  напомнить садовнику, что последние две осени погода особенно благоприятствовала  фруктовым садам и у всех садовников был хороший урожай.     

   Прошло немного времени. Однажды господа были приглашены   на  обед  во  дворец. На следующий день они вызвали к себе садовника и  рассказали ему,  что к королевскому столу подавали необыкновенно сочные и  сладкие дыни из  собственных королевских теплиц.     

   - Подите к придворному садовнику, любезный Ларсен,  и   попросите  его  дать вам семена этих необыкновенных дынь, хоть немножко.     

   - Но ведь королевский садовник сам получил от меня эти  семена! -  радостно воскликнул Ларсен.     

   - Если так, значит, он сумел вырастить из них   превосходные  дыни,  заявили господа. - Дыни, поданные к столу, были одна  другой лучше!     

   - Выходит, гордиться надо мне, - сказал Ларсен. - В  нынешнем  году  у  королевского садовника дыни не удались; и вот он увидел,  какие  чудесные  дыни растут в саду вашей милости, отведал их и  заказал   несколько  штук  для королевского стола.     

   - Уж не воображаете ли вы, Ларсен, что за королевским  столом  подавались дыни из нашего сада?     

   - Ничуть в этом не сомневаюсь, - ответил Ларсен.     

   Он пошел к королевскому садовнику и получил у него   свидетельство,  в  котором было сказано, что дыни, подававшиеся  за  обедом  в   королевском  замке, были доставлены из сада, принадлежащего господам Ларсена.     

   Господа были поражены. Они рассказывали об этом случае  всем и каждому  и всякий раз показывали свидетельство королевского садовника.   А  семена  дынь, как прежде черенки яблонь и груш, они стали  рассылать  во   многие  страны.     

   Тем временем из разных мест приходили вести,  что   посланные  черенки  привились, яблони и груши приносят отменные плоды,   которые  названы  по  имени родовой господской усадьбы. Название усадьбы писали  теперь на английском, немецком и французском языках.     

   Прежние хозяева усадьбы и мечтать об этом не могли.     

   - Лишь бы только садовник не возомнил о себе невесть что,  -  встревожились господа.     

   Но Ларсен думал совсем о другом: он стремился к тому,  чтобы сохранить  за собой славу одного из лучших садовников в стране и каждый -  год  создавать какой-нибудь новый отличный сорт плодов или овощей. И он  создавал  их, но в благодарность за его труды ему часто приходилось  слышать,   что  первые его прославившиеся фрукты-яблоки и грушибыли все-таки самыми  лучшими, а все остальные уже не могли  с  ними  сравниться.  Дыни,  правда,   очень вкусны, но все же далеко не так, как яблоки и груши. Клубника тоже   хороша, но не лучше той, которую подают у других господ. А когда однажды  у  садовника не уродилась редиска, то господа только и  говорили,  что  о   неудачной редиске, словно позабыв обо всех других овощах и фруктах своего сада.      

   Можно было подумать, что господам приятно говорить:  "В  этом  году  у  вас все уродилось плохо, добрейший Ларсен!" Они  были  просто  счастливы,  твердя: "Ах, как плохо все у вас уродилось  нынче!"     

   Несколько раз в неделю садовник приносил в комнату свежие  букеты, подобранные с удивительно тонким вкусом; в этих букетах каждый цветок,  сочетаясь с другими цветами, становился как будто еще прекраснее.     

   - У вас хороший вкус, Ларсен, - говорили господа. - Но   не  забудьте,  что этим даром вы обязаны не самому себе, а господу богу.     

   Однажды садовник принес господам большую хрустальную  вазу, в  которой  плавал лист кувшинки, а на этом листе, опустив в  воду   длинный  плотный  стебелек, покоился яркоголубой цветок величиной с  подсолнечник.     

   - Индийский лотос! - воскликнули господа.     

   В жизни они не видывали подобного цветка. Они приказали  днем  выставлять его на солнце, а вечером освещать искусственным светом.  И   каждый,  кто видел этот цветок, приходил в восторг, называя его чудом.     

   Так назвала его даже знатнейшая дама королевства -  молодая принцесса.  Она была умная и добрая девушка.     

   Господа сочли для себя честью преподнести принцессе голубой  цветок, и  она взяла его с собой во дворец. А они спустились в сад посмотреть,   нет  ли там другого такого же цветка, но не нашли того, что хотели. Тогда они   позвали садовника и спросили, где он достал голубой лотос.     

   - Мы искали, но не нашли таких цветов ни в оранжерее, ни  на клумбах в  саду, - сказали они.     

   - Там их и нет, - улыбнулся садовник. - Этот скромный   цветок  растет  на грядках в огороде. Но, правда, он необыкновенно красив! Он   похож  на  голубой кактус, а на самом деле это всего лишь цветок артишока.     

   - Как же вы не сказали нам раньше? - возмутились господа.  - Мы  думали, что это редкий заморский цветок! Вы осрамили нас  перед   принцессой!  Она пришла в восторг, как только взглянула на цветок, и сказала,  что никогда не видела такого растения, а ведь она прекрасно разбирается в   ботанике. Но теперь понятно, почему она его не узнала: науке нечего делать  в  огороде. И как вам могло прийти в голову, милейший Ларсен, принести  в  комнаты  подобный цветок? Теперь над нами будут потешаться!     

   И прекрасный голубой цветок, сорванный на грядке, был  изгнан из  господских покоев, где он оказался не к  месту.  А  господа   отправились  к  принцессе извиняться и объясняться, что цветок был  обыкновенным  огородным растением, которое садовник вздумал поставить в вазу,  за что и получил строгий выговор.     

   - Это грешно и несправедливо - укоризненно проговорила   принцесса.  Он открыл для нас цветок, о котором мы ничего не знали, показал нам  красоту там, где мы и не думали ее искать! Пока артишоки в цвету, я прикажу   придворному садовнику каждый день ставить их в вазу в моей комнате.     

   Так она и сделала.     

   Тогда господа объявили садовнику, что он снова может  поставить в вазу  свежий цветок артишока.     

   - В сущности, цветок и в самом деле красив, - сказали  они. - Да, красив, как это ни странно!     

   И они даже похвалили садовника.     

   - Он любит, когда его хвалят, - говорили господа. - Он у  нас балованное дитя!     

   Как-то раз осенью поднялась буря. К ночи она так   разбушевалась,  что  вырвала с корнем несколько могучих деревьев на опушке  леса. И к большому  горю господ (они так и говорили: "Какое горе!"),  но  к  великой  радости  садовника, она повалила оба высоких дерева с   птичьими  гнездами.  Слуги  потом рассказывали, что к завыванию бури  примешивались  крики  грачей  и  ворон, которые бились крыльями в оконные  стекла.     

   - Ну, теперь вы рады, Ларсен, - сказали господа. - Буря   сломала  деревья, и птицы улетели в лес. Ничто здесь больше не напоминает о   старине: от нее не осталось и следа. Нас это глубоко огорчает!     

   Садовник ничего не ответил господам. Он молча лелеял  мечту о том, как  он возделает теперь прекрасный,  солнечный  участок  земли,   к  которому  прежде не смел прикоснуться, и превратит его в украшение всего   сада  на  радость своим господам.     

   Вырванные бурей деревья, падая, смяли и поломали старые  буксовые кусты, и садовник посадил на их месте простые  полевые  и  лесные   растения  родной земли.     

   Ни один садовник, кроме Ларсена, не решился бы посадить  в  господском  саду подобные растения. А Ларсен каждому отвел подходящий для  него участок на солнце или в тени - как кому было нужно. Землю  он  возделывал   с  любовью, и земля щедро отблагодарила его.     

   Здесь поднялся уроженец шотландских пустошей -  можжевельник,  похожий  цветом и очертаниями на итальянский кипарис. Расцвел   блестящий  колючий  терновник, одетый зеленью и зимой и летом. А кругом пышно  разросся папоротник разных видов, то напоминавший миниатюрные пальмы,  то   казавшийся  предком нежного прекрасного растения, которое мы называем "венерины   волосы". Здесь цвел и репейник, который люди обычно презирают, но   напрасно, потому что его свежие цветы могут служить украшением любого  букета.   Репейник рос на сухой почве, а ниже, на более влажном месте, зеленел лопух,  тоже презираемое всеми растение, хотя его  крупные,  мощные  листья  придают  ему своеобразную красоту. Королевская свеча - полевое растение с  высоким  стеблем и яркими цветами - тянулась ввысь, похожая  на  огромный  многосвечный  канделябр. Цвели здесь также  ясменник,  первоцвет,  лесной  ландыш,  белокрыльник и  нежная  трехлистная  кислица.  Любо-дорого  было  смотреть на  всю эту красоту!     

   А впереди всех, у самой проволочной ограды, расположился  ряд карликовых грушевых деревьев, привезенных из Франции. Погода стояла   солнечная,  уход за ними был заботливый, и они вскоре стали приносить крупные,   сочные плоды - такие же, как и у себя на родине.     

   На месте двух старых, засохших деревьев садовник водрузил  два длинных  шеста: один из них был увенчан Даннеброгом - датским  флагом,  а   другой  шест летом и осенью был обвит душистыми побегами хмеля; зимой же к   нему  подвешивали кормушку, чтобы птицам небесным было чем поживиться на   рождество.     

   - Наш Ларсен становится сентиментальным на старости лет,   -  пожимали  плечам" господа. - Но он служит нам преданно и честно.     

   В новогоднем номере одного столичного иллюстрированного  журнала  появилась гравюра, изображавшая старое поместье. На ней виден был и  Даннеброг, и кормушка с рождественским угощением для птиц, а подпись  гласила:   "Какая это прекрасная мысль - возродить давний обычай, столь характерный   для подобной старинной усадьбы!"     

   - Что бы наш Ларсен ни придумал, об этом сейчас же  раззвонят по всему  свету! - удивлялись господа. - Прямо счастливец  какой-то!   Право,  нам,  чего доброго, придется еще гордиться тем, что он служит у нас.     

   Но они, разумеется, и не думали этим гордиться, ибо  никогда не  забывали, что они знатные господа, а значит, могут в любую  минуту   прогнать  Ларсена, если им вздумается. Но они его не прогоняли,  это  были   добрые  люди, а таких добрых людей на белом свете очень  много,  к  счастью   для  разных там Ларсенов.     

   Вот и вся история о садовнике и господах.     

   Поразмысли-ка о ней на досуге.     

    ОГНИВО     

     

   Шел солдат по дороге: раз-два! раз-два! Ранец за спиной,  сабля на боку; он шел домой с войны. На дороге встретилась ему старая ведьма -   безобразная, противная: нижняя губа висела у нее до самой груди.     

   - Здорово, служивый! - сказала она. - Какая у тебя  славная  сабля!  А  ранец-то какой большой! Вот бравый солдат! Ну сейчас ты  получишь  денег,  сколько твоей душе угодно.     

   - Спасибо, старая ведьма! - сказал солдат.     

   - Видишь вон то старое дерево? - сказала ведьма,  показывая на дерево,  которое стояло неподалеку. - Оно внутри пустое. Влезь  наверх, там  будет  дупло, ты и спустись в него, в самый низ! А перед тем я  обвяжу тебя  веревкой вокруг пояса, ты мне крикни, и я тебя вытащу.     

   - Зачем мне туда лезть? - спросил солдат.     

   - За деньгами! - сказала ведьма. - Знай, что когда ты   доберешься  до  самого низа, то увидишь большой подземный ход; в нем горит  больше  сотни  ламп, и там совсем светло. Ты увидишь три  двери;  можешь   отворить  их,  ключи торчат снаружи. Войди в первую комнату;  посреди  комнаты   увидишь  большой сундук, а на нем собаку: глаза у нее, словно чайные чашки! Но  ты  не бойся! Я дам тебе свой синий клетчатый передник, расстели его на  полу,  а сам живо подойди и схвати собаку, посади ее  на  передник,  открой  сундук и  бери из него денег вволю. В этом сундуке одни медяки;  захочешь  серебра -  ступай в другую комнату;  там  сидит  собака  с  глазами,  как  мельничные  колеса! Но ты не пугайся: сажай ее на передник  и  бери  себе  денежки. А  захочешь, так достанешь и  золота,  сколько  сможешь  унести;  пойди только в  третью комнату. Но у собаки, что сидит там на  деревянном  сундуке, глаза -  каждый с круглую башню. Вот это собака!  Злющая-презлющая! Но ты ее не бойся:  посади на мой передник, и она тебя не тронет,  а  ты бери себе золота, сколько  хочешь!     

   - Оно бы недурно! - сказал  солдат.  -  Но  что  ты  с   меня  за  это  возьмешь, старая ведьма? Ведь что-нибудь да тебе от меня нужно?     

   - Я не возьму с тебя ни полушки! - сказала ведьма. -   Только  принеси  мне старое огниво, его позабыла там моя бабушка, когда  спускалась в последний раз.     

   - Ну, обвязывай меня веревкой! - приказал солдат.     

   - Готово! - сказала ведьма. - А вот и мой синий клетчатый  передник!     

   Солдат влез на дерево, спустился в  дупло  и  очутился,   как  сказала  ведьма, в большом проходе, где горели сотни ламп.     

   Вот он открыл первую дверь. Ох! Там сидела собака с  глазами, как чайные чашки, и таращилась на солдата.     

   - Вот так молодец! - сказал солдат, посадил пса на  ведьмин передник и  набрал полный карман медных денег, потом закрыл сундук,  опять посадил на  него собаку и отправился в другую комнату. Ай-ай! Там   сидела  собака  с  глазами, как мельничные колеса.     

   - Нечего тебе таращиться на меня, глаза заболят! -   сказал  солдат  и  посадил собаку на ведьмин передник. Увидев в сундуке  огромную  кучу  серебра, он выбросил все медяки и набил оба кармана и ранец  серебром.  Затем солдат пошел в третью комнату. Фу ты пропасть! У этой  собаки   глаза  были ни дать ни взять две круглые башни и вертелись, точно колеса.     

   - Мое почтение! - сказал солдат и взял под козырек.  Такой  собаки  он  еще не видывал.     

   Долго смотреть на нее он, впрочем, не стал, а взял да  и   посадил  на  передник и открыл сундук. Батюшки! Сколько тут было золота!  Он   мог  бы  купить на него весь Копенгаген, всех сахарных поросят у торговки  сластями, всех оловянных солдатиков, всех деревянных лошадок и все кнутики  на   свете! На все хватило бы! Солдат повыбросил из карманов и ранца серебряные  деньги и так набил карманы,  ранец,  шапку  и  сапоги  золотом,  что  еле-еле  мог двигаться. Ну, наконец-то он был с деньгами! Собаку он опять  посадил на  сундук, потом захлопнул дверь, поднял голову и закричал:     

   - Тащи меня, старая ведьма!     

   - Огниво взял? - спросила ведьма.     

   - Ах черт, чуть не забыл! - сказал солдат, пошел и взял  огниво.     

   Ведьма вытащила его наверх, и он опять очутился на  дороге, только теперь и карманы его, и сапоги, и ранец, и фуражка были набиты  золотом.     

   - Зачем тебе это огниво? - спросил солдат.     

   - Не твое дело! - ответила ведьма. - Получил деньги, и  хватит с тебя!  Ну, отдай огниво!     

   - Как бы не так! - сказал солдат. - Сейчас же говори,  зачем тебе оно,  не то вытащу саблю да отрублю тебе голову.     

   - Не скажу! - уперлась ведьма.     

   Солдат взял и отрубил ей голову. Ведьма повалилась  мертвая, а он  завязал все деньги в ее передник, взвалил узел на спину,  сунул   огниво  в  карман и зашагал прямо в город.     

   Город был чудесный; солдат остановился  на  самом   дорогом  постоялом  дворе, занял самые лучшие комнаты и потребовал все свои  любимые блюда  теперь ведь он был богачом!     

   Слуга, который чистил приезжим обувь, удивился, что у  такого богатого  господина такие плохие сапоги, но солдат еще не успел  обзавестись  новыми. Зато на другой день он купил себе и хорошие сапоги и  богатое платье.  Теперь солдат стал настоящим барином, и ему рассказали обо  всех чудесах,  какие были тут, в городе, и о короле, и о его прелестной  дочери,   принцессе.     

   - Как бы ее увидать? - спросил солдат.     

   - Этого никак нельзя! - сказали ему. - Она живет  в   огромном  медном  замке, за высокими стенами с башнями. Никто,  кроме  самого   короля,  не  смеет ни войти туда, ни выйти оттуда,  потому  что  королю   предсказали,  будто дочь его выйдет замуж за простого солдата, а короли этого   не  любят!     

   "Вот бы на нее поглядеть!" - подумал солдат.     

   Да кто бы ему позволил?!     

   Теперь-то он зажил весело: ходил в театры, ездил кататься  в королевский сад и много помогал бедным. И хорошо делал: он ведь  по  себе   знал,  как плохо сидеть без гроша в кармане! Теперь  он  был  богат,   прекрасно  одевался и приобрел очень много друзей; все они называли его славным  малым, настоящим кавалером, а ему это очень нравилось. Так он  все  тратил  да  тратил деньги, а вновь-то взять было неоткуда, и осталось  у  него  в  конце  концов всего-навсего две денежки! Пришлось перебраться из  хороших  комнат в  крошечную каморку под самой крышей, самому чистить себе  сапоги  и даже латать  их; никто из друзей не навещал его, - уж очень высоко было  к нему подниматься!      

   Раз как-то, вечером, сидел солдат в своей каморке; совсем  уже стемнело, и вспомнил про маленький огарочек в огниве, которое  взял  в   подземелье, куда спускала его ведьма. Солдат достал огниво и огарок, но стоило  ему ударить по кремню, как дверь распахнулась, и перед ним  очутилась  собака с  глазами, точно чайные чашки, та самая, которую он видел в  подземелье.     

   - Что угодно, господин? - пролаяла она.     

   - Вот так история! - сказал солдат. - Огниво-то, выходит,  прелюбопытная вещица: я могу получить все, что захочу! Эй ты, добудь  мне   деньжонок! - сказал он собаке. Раз - ее уж и след простыл, два - она опять тут   как тут, а в зубах у нее большой кошель, набитый медью! Тут  солдат  понял, что  за чудное у него огниво. Ударишь по кремню раз - является собака, которая  сидела на сундуке с медными деньгами; ударишь два - является  та, которая  сидела на серебре; ударишь три - прибегает собака, что сидела на золоте.     

   Солдат опять перебрался в хорошие комнаты, стал ходить   в  щегольском  платье, и все его друзья сейчас же узнали его и ужасно полюбили.      

   Вот ему и приди в голову: "Как это глупо, что нельзя  видеть  принцессу. Такая красавица, говорят, а что толку? Ведь она  век  свой   сидит  в  медном замке, за высокими стенами с башнями. Неужели мне так и не  удастся поглядеть на нее хоть одним глазком? Ну-ка, где  мое  огниво?"  И   он  ударил по кремню раз - в тот же миг перед ним стояла собака  с  глазами,   точно чайные чашки.     

   - Теперь, правда, уже ночь, - сказал солдат. - Но мне до  смерти захотелось увидеть принцессу, хоть на одну минуточку!     

   Собака сейчас же за дверь, и не успел солдат опомниться,  как она явилась с принцессой. Принцесса сидела у собаки на спине и спала. Она   была  чудо как хороша; всякий сразу бы увидел, что это настоящая принцесса,  и   солдат не утерпел и поцеловал ее, - он ведь был бравый  воин,  настоящий   солдат.     

   Собака отнесла принцессу назад, и за утренним чаем  принцесса  рассказала королю с королевой, какой она видела сегодня ночью  удивительный сон  про собаку и солдата: будто она ехала верхом на собаке, а  солдат поцеловал ее.     

   - Вот так история! - сказала королева.     

   И на следующую ночь к постели принцессы приставили  старуху фрейлину она должна была разузнать, был ли то в самом деле сон или что  другое.     

   А солдату опять до смерти захотелось увидеть прелестную  принцессу.  И  вот ночью опять явилась собака, схватила принцессу и помчалась с  ней  во  всю прыть, но старуха фрейлина надела непромокаемые сапоги  и   пустилась  вдогонку. Увидав, что собака скрылась с принцессой в одном большом  доме,  фрейлина подумала: "Теперь я знаю, где их найти!"взяла кусок мела,   поставила на воротах дома крест и отправилась домой спать. Но собака, когда   понесла принцессу назад, увидала этот крест, тоже  взяла  кусок  мела  и   наставила крестов на всех воротах в городе. Это  было  ловко  придумано:   теперь фрейлина не могла отыскать нужные ворота - повсюду белели кресты.     

   Рано утром король с королевой, старуха фрейлина и все   офицеры  пошли  посмотреть, куда это ездила принцесса ночью.     

   - Вот куда! - сказал король, увидев первые ворота с  крестом.     

   - Нет, вот куда, муженек! - возразила королева, заметив  крест на других воротах.     

   - Да и здесь крест и здесь! - зашумели другие, увидев  кресты на  всех  воротах. Тут все поняли, что толку им не добиться.     

   Но королева была женщина умная, умела не только в каретах  разъезжать.  Взяла она большие золотые ножницы, изрезала на лоскутки  штуку   шелковой  материи, сшила крошечный хорошенький мешочек,  насыпала  в  него   мелкой  гречневой крупы, привязала его на спину принцессе и  потом  прорезала   в  мешочке дырочку, чтобы крупа могла сыпаться на дорогу, по которой ездила   принцесса.     

   Ночью собака явилась опять, посадила принцессу на спину  и  понесла  к  солдату; солдат так полюбил принцессу, что начал жалеть,   отчего  он  не  принц, - так хотелось ему жениться на ней. Собака  и  не   заметила,  что  крупа сыпалась за нею по всей дороге, от самого дворца до окна   солдата,  куда она прыгнула с принцессой. Поутру король и королева  сразу   узнали,  куда ездила принцесса, и солдата посадили в тюрьму.     

   Как там было темно и скучно! Засадили его туда и сказали:  "Завтра утром тебя повесят!" Очень было невесело услышать это, а   огниво  свое  он  позабыл дома, на постоялом дворе.     

   Утром солдат подошел к маленькому окошку и стал смотреть   сквозь  железную решетку на улицу: народ толпами валил за город смотреть, как   будут вешать солдата; били барабаны, проходили полки. Все спешили,  бежали   бегом. Бежал и мальчишка-сапожник в кожаном переднике и туфлях. Он мчался  вприпрыжку, и одна туфля слетела у него с ноги и  ударилась  прямо  о  стену, у  которой стоял солдат и глядел в окошко.     

   - Эй ты, куда торопишься! - сказал мальчику солдат. -  Без  меня  ведь  дело не обойдется! А вот, если сбегаешь туда, где я жил, за   моим  огнивом, получишь четыре монеты. Только живо!     

   Мальчишка был не прочь получить четыре монеты, он стрелой  пустился за  огнивом, отдал его солдату и... А вот теперь послушаем!     

   За городом построили огромную виселицу, вокруг стояли  солдаты и сотни  тысяч народу. Король и королева сидели на роскошном троне   прямо  против  судей и всего королевского совета.     

   Солдат уже стоял на лестнице, и ему собирались  накинуть   веревку  на  шею, но он сказал, что, прежде чем казнить преступника, всегда  исполняют  какое-нибудь его желание. А ему бы очень хотелось выкурить  трубочку,   это ведь будет последняя его трубочка на этом свете!     

   Король не посмел отказать в этой просьбе, и солдат  вытащил свое огниво. Ударил по кремню раз, два, три - и перед ним предстали все  три собаки: собака с глазами, как чайные чашки, собака с глазами, как  мельничные  колеса, и собака с глазами, как круглая башня.     

   - А ну помогите мне избавиться от петли! - приказал  солдат.     

   И собаки бросились на судей и на весь королевский совет:  того за  ноги, того за нос да кверху на несколько сажен, и все падали и  разбивались  вдребезги!     

   - Не надо! - закричал король, но самая большая  собака   схватила  его  вместе с королевой и подбросила их вверх вслед за другими. Тогда  солдаты  испугались, а весь народ закричал:     

   - Служивый, будь нашим королем и возьми за себя  прекрасную принцессу!     

   Солдата посадили в королевскую карету, и все три собаки  танцевали перед ней и кричали "ура". Мальчишки свистели, засунув  пальцы в рот,  солдаты отдавали честь. Принцесса вышла из своего медного замка  и сделалась  королевой, чем была очень довольна. Свадебный пир продолжался  целую  неделю; собаки тоже сидели за столом и таращили глаза.     

     

     

    ДИКИЕ ЛЕБЕДИ     

     

   Далеко-далеко, в той стране, куда улетают от нас  на   зиму  ласточки,  жил король. У него было одиннадцать сыновей и одна дочка,  Элиза.     

   Одиннадцать братьев-принцев уже ходили в школу; на   груди  у  каждого  красовалась звезда, а сбоку гремела сабля; писали они на  золотых  досках  алмазными грифелями и отлично умели читать, хоть по  книжке,   хоть  наизусть - все равно. Сразу было слышно, что читают настоящие принцы!  Сестрица их Элиза сидела на скамеечке из зеркального стекла и  рассматривала   книжку с картинками, за которую было заплачено полкоролевства.     

   Да, хорошо жилось детям, только недолго!     

   Отец их, король той страны, женился на злой королеве,  которая невзлюбила бедных детей. Им пришлось испытать это в первый же день: во   дворце  шло веселье, и дети затеяли игру в гости, но мачеха вместо разных  пирожных и печеных яблок, которых они всегда получали вдоволь, дала им чайную   чашку песку и сказала, что они могут представить себе, будто это  угощение.     

   Через неделю она отдала сестрицу Элизу на воспитание  в   деревню  каким-то крестьянам, а прошло еще немного времени, и  она  успела   столько  наговорить королю о бедных принцах, что он больше и видеть их не  хотел.     

   - Летите-ка подобру-поздорову на все четыре стороны! -   сказала  злая  королева. - Летите большими птицами без голоса и промышляйте о  себе  сами!     

   Но она не могла сделать им такого зла, как  бы  ей   хотелось,  -  они  превратились в одиннадцать прекрасных диких лебедей, с   криком  вылетели  из дворцовых окон и понеслись над парками и лесами.     

   Было раннее утро, когда они пролетали мимо избы, где  спала еще  крепким сном их сестрица Элиза. Они принялись летать над крышей,  вытягивали   свои гибкие шеи и хлопали крыльями, но никто не слышал и  не  видел  их;  так  им пришлось улететь ни с чем. Высоко-высоко взвились они к самым облакам и  полетели в большой темный лес, что тянулся до самого моря.     

   Бедняжечка Элиза стояла в крестьянской избе и играла  зеленым  листочком - других игрушек у нее не было; она проткнула в листе  дырочку, смотрела сквозь нее на солнышко, и ей казалось, что она  видит  ясные   глаза  своих братьев; когда же теплые лучи солнца скользили  по  ее  щеке,  она   вспоминала их нежные поцелуи.     

   Дни шли за днями, один как другой. Колыхал ли  ветер   розовые  кусты,  росшие возле дома, и шептал розам: "Есть ли кто-нибудь  красивее вас?"  розы качали головками и говорили: "Элиза  красивее". Сидела ли в воскресный день у дверей своего домика  какая-нибудь  старушка,  читавшая  псалтырь, а ветер переворачивал листы,  говоря книге: "Есть ли  кто  набожнее  тебя?" книга отвечала:  "Элиза набожнее!" И розы и псалтырь говорили  сущую правду.     

   Но вот Элизе минуло пятнадцать лет, и ее отправили домой.  Увидав, какая она хорошенькая, королева разгневалась  и  возненавидела   падчерицу.  Она с удовольствием превратила бы ее в дикого  лебедя,  да  нельзя   было  сделать этого сейчас же, потому что король хотел видеть свою дочь.     

   И вот рано утром королева пошла в  мраморную,  всю   убранную  чудными  коврами и мягкими подушками купальню, взяла трех жаб,  поцеловала  каждую  и сказала первой:     

   - Сядь Элизе на голову, когда она войдет в купальню;  пусть она станет  такою же тупой и ленивой, как ты! А ты сядь ей на  лоб!  -   сказала  она  другой. - Пусть Элиза будет такой же безобразной, как ты, и отец  не  узнает ее! Ты же ляг ей на сердце! -  шепнула  королева  третьей  жабе.   Пусть она станет злонравной и мучиться от этого!     

   Затем она спустила жаб в прозрачную воду, и вода сейчас  же вся  позеленела. Позвав Элизу, королева раздела ее и велела ей войти в воду.  Элиза послушалась, и одна жаба села ей на темя, другая на лоб, а третья  на   грудь; но Элиза даже не заметила этого, и, как только вышла из воды,  по  воде  поплыли три красных мака. Если бы жабы не были  отравлены  поцелуем  ведьмы,  они превратились бы, полежав у Элизы на голове и  на  сердце,  в  красные розы;  девушка была так набожна и невинна, что  колдовство  никак  не могло  подействовать на нее.     

   Увидав это, злая королева натерла Элизу соком грецкого  ореха, так что  она стала совсем коричневой, вымазала ей личико вонючей мазью  и  спутала  ее чудные волосы. Теперь нельзя было и узнать  хорошенькую  Элизу.   Даже  отец ее испугался и сказал, что это не его дочь. Никто не признавал  ее,   кроме цепной собаки да ласточек, но кто же стал бы слушать  бедных  тварей!     

   Заплакала Элиза и подумала о своих выгнанных братьях,  тайком ушла  из  дворца и целый день брела по полям и болотам, пробираясь к  лесу. Элиза и  сама хорошенько не знала, куда надо ей идти,  но  так   истосковалась  по  своим братьям, которые тоже были изгнаны из родного дома,  что решила искать их повсюду, пока не найдет.     

   Недолго пробыла она в лесу, как уже настала ночь, и Элиза  совсем сбилась с дороги; тогда она улеглась на мягкий мох, прочла молитву  на   сон  грядущий и склонила голову на пень. В лесу стояла тишина, воздух был такой  теплый, в траве мелькали, точно зеленые огоньки, сотни светлячков, а  когда Элиза  задела рукой за какой-то  кустик,  они  посыпались  в  траву  звездным дождем.     

   Всю ночь снились Элизе братья: все  они  опять  были   детьми,  играли  вместе, писали грифелями на золотых досках и  рассматривали   чудеснейшую  книжку с картинками, которая стоила полкоролевства.  Но  писали   они  на  досках не черточки и нулики, как бывало прежде,  -  нет,  они   описывали  все, что видели и пережили. Все картины в книжке были живые: птицы   распевали, а люди  сходили  со  страниц  и  разговаривали  с  Элизой  и  ее   братьями; но стоило ей захотеть перевернуть лист, - они  впрыгивали  обратно,  иначе в картинках вышла бы путаница.     

   Когда Элиза проснулась, солнышко стояло уже высоко; она  даже не могла  хорошенько видеть его за густою листвой деревьев, но отдельные  лучи  его  пробирались между ветвями и бегали золотыми зайчиками по траве; от  зелени шел чудный запах, а птички чуть не садились Элизе на плечи. Невдалеке   слышалось  журчание  источника;  оказалось,  что  тут  бежало  несколько   больших ручьев, вливавшихся в пруд с чудным песчаным дном. Пруд был  окружен  живой изгородью, но в одном месте дикие олени проломали  для  себя  широкий  проход, и Элиза могла спуститься к самой воде. Вода в пруду была  чистая и  прозрачная; не шевели ветер ветвей деревьев и кустов, можно было бы подумать,  что и деревья и кусты нарисованы на дне,  так  ясно  они  отражались в зеркале  вод.     

   Увидав в воде свое лицо, Элиза совсем перепугалась,   такое  оно  было  черное и гадкое; и вот она зачерпнула горсть воды, потерла  глаза и  лоб,  и опять заблестела ее белая нежная кожа. Тогда Элиза разделась  совсем  и  вошла в прохладную воду. Такой хорошенькой принцессы  поискать   было  по  белу свету!     

   Одевшись и заплетя свои длинные волосы, она пошла к  журчащему  источнику, напилась воды прямо из пригоршни и потом пошла дальше по  лесу, сама не зная куда. Она думала о своих братьях и надеялась, что бог не   покинет ее: это он ведь повелел расти диким лесным яблокам, чтобы напитать  ими  голодных; он же указал ей одну из таких яблонь, ветви  которой  гнулись от  тяжести плодов. Утолив голод, Элиза подперла ветви  палочками  и  углубилась в  самую чащу леса. Там стояла такая тишина, что Элиза слышала  свои собственные  шаги, слышала шуршанье каждого сухого листка,  попадавшегося ей под ноги. Ни  единой птички не залетало в эту глушь, ни  единый  солнечный луч не  проскальзывал  сквозь  сплошную  чащу  ветвей.  Высокие  стволы стояли плотными  рядами, точно бревенчатые стены; никогда еще Элиза не чувствовала себя такой  одинокой.     

   Ночью стало еще темнее; во мху не светилось ни единого  светлячка. Печально улеглась Элиза на траву, и вдруг ей показалось, что ветви  над ней  раздвинулись, и на нее глянул добрыми очами сам господь  бог;   маленькие  ангелочки выглядывали из-за его головы и из-под рук.     

   Проснувшись утром, она и сама не знала, было ли то во сне  или наяву.     

   Отправившись дальше, Элиза встретила старушку с корзинкой  ягод;  старушка дала девушке горсточку ягод, а Элиза спросила ее, не проезжали   ли  тут, по лесу, одиннадцать принцев.     

   - Нет, - сказала старушка, - но вчера я видела здесь на  реке одиннадцать лебедей в золотых коронах.     

   И старушка вывела Элизу к обрыву, под которым протекала  река. По обоим берегам росли деревья, простиравшие навстречу друг другу  свои   длинные, густо покрытые листьями ветви. Те из деревьев, которым не удавалось   сплести своих ветвей с ветвями их братьев на противоположном берегу, так   вытягивались над водой, что корни их вылезали из земли, и они все же добивались  своего.     

   Элиза простилась со старушкой и пошла к устью реки,  впадавшей в  открытое море.     

   И вот перед молодой девушкой открылось чудное безбрежное  море, но  на  всем его просторе не виднелось ни одного паруса, не было ни   единой  лодочки, на которой бы она могла пуститься в дальнейший путь.  Элиза   посмотрела на бесчисленные валуны, выброшенные на берег морем, - вода   отшлифовала их так, что они стали совсем гладкими и круглыми. Все остальные   выброшенные морем предметы: стекло, железо и камни - тоже  носили  следы  этой  шлифовки, а между тем вода была мягче нежных рук Элизы,  и  девушка  подумала:  "Волны неустанно катятся одна за другой и наконец шлифуют  самые твердые  предметы. Буду же и я трудиться неустанно!  Спасибо  вам  за  науку, светлые  быстрые волны! Сердце говорит мне,  что  когда-нибудь  вы  отнесете меня к моим  милым братьям!"     

   На выброшенных морем сухих водорослях лежали одиннадцать  белых  лебединых перьев; Элиза собрала и связала их в пучок; на перьях еще  блестели  капли - росы или слез, кто знает? Пустынно было на берегу, но  Элиза   не  чувствовала этого: море представляло собою вечное разнообразие;  в   несколько часов тут можно было насмотреться больше, чем в целый год где-нибудь  на берегах  пресных  внутренних  озер.  Если  на  небо  надвигалась  большая  черная туча и ветер крепчал, море как будто  говорило:  "Я  тоже  могу  почернеть!" - начинало бурлить, волноваться  и  покрывалось  белыми   барашками. Если же облака были розоватого цвета, а ветер  спал,  -  море  было  похоже на лепесток розы; иногда оно становилось зеленым, иногда белым; но какая  бы тишь ни стояла в воздухе и как бы спокойно ни было само  море, у берега  постоянно было заметно легкое волнение, - вода тихо вздымалась, словно грудь  спящего ребенка.     

   Когда солнце было близко к закату, Элиза увидала вереницу  летевших  к  берегу диких лебедей в золотых коронах; всех лебедей было  одиннадцать, и  летели они один за другим, вытянувшись длинною белою лентой,  Элиза взобралась наверх и спряталась за куст. Лебеди спустились недалеко от  нее  и  захлопали своими большими белыми крыльями.     

   В ту же самую минуту, как солнце скрылось под водой,  оперение с лебедей вдруг спало, и на земле  очутились  одиннадцать  красавцев   принцев,  Элизиных братьев! Элиза громко вскрикнула; она сразу узнала их,  несмотря  на то, что они успели сильно измениться; сердце подсказало ей,  что   это  они! Она бросилась в их объятия, называла их всех по  именам,  а  они-то   как обрадовались, увидав и узнав свою сестрицу, которая  так  выросла  и   похорошела. Элиза и ее братья смеялись и плакали и скоро узнали друг  от   друга, как скверно поступила с ними мачеха.     

   - Мы, братья, - сказал самый старший, - летаем в виде   диких  лебедей  весь день, от восхода до самого заката солнечного; когда же  солнце заходит, мы опять принимаем человеческий образ. Поэтому  ко  времени   захода  солнца мы всегда должны иметь под ногами твердую землю: случись нам  превратиться в людей во время нашего полета под облаками, мы тотчас же упали бы  с такой страшной высоты. Живем же мы не тут; далеко-далеко за  морем лежит такая  же чудная страна, как эта, но дорога туда длинна, приходится перелетать через  все море, а по пути нет ни единого  острова,  где  бы мы могли провести ночь.  Только по  самой  середине  моря  торчит  небольшой одинокий утес, на котором  мы кое-как и  можем  отдохнуть,  тесно  прижавшись друг к другу. Если море  бушует, брызги воды  перелетают  даже  через наши головы, но мы благодарим бога  и за такое пристанище: не  будь  его, нам вовсе не удалось бы навестить нашей  милой родины - и  теперь-то  для этого перелета нам приходится выбирать два  самых длинных дня в году.  Лишь раз в год позволено нам прилетать на родину;   мы  можем  оставаться  здесь одиннадцать дней и летать над этим большим лесом,  откуда нам виден  дворец, где мы родились и где живет наш отец, и колокольня   церкви,  где  покоится наша мать. Тут даже кусты и деревья кажутся нам родными;  тут по  равнинам по-прежнему бегают дикие лошади, которых мы видели в дни  нашего  детства, а угольщики по-прежнему поют те песни, под которые  мы   плясали  детьми. Тут наша родина, сюда тянет нас всем сердцем, и здесь-то мы  нашли тебя, милая, дорогая сестричка! Два дня еще можем мы пробыть здесь, а   затем должны улететь за море, в чужую страну! Как же нам  взять  тебя  с   собой? У нас нет ни корабля, ни лодки!     

   - Как бы мне освободить вас от чар? - спросила братьев  сестра.     

   Так они проговорили почти всю ночь и задремали  только   на  несколько  часов.     

   Элиза проснулась от шума лебединых крыл. Братья опять  стали птицами и  летали в воздухе большими кругами, а потом и совсем скрылись  из виду.  С  Элизой остался только самый младший из братьев; лебедь положил  свою  голову ей на колени, а она гладила и перебирала его  перышки.  Целый   день  провели они вдвоем, к вечеру же прилетели и остальные,  и  когда  солнце   село, все вновь приняли человеческий образ.     

   - Завтра мы должны улететь отсюда и сможем вернуться не  раньше  будущего года, но тебя мы не покинем здесь! - сказал младший брат. -   Хватит  ли у тебя мужества улететь с нами? Мои руки довольно сильны, чтобы   пронести тебя через лес, - неужели же мы все не сможем  перенести  тебя  на   крыльях через море?     

   - Да, возьмите меня с собой! - сказала Элиза.     

   Всю ночь провели они за плетеньем сетки из гибкого  лозняка и тростника; сетка вышла большая и прочная; в нее положили  Элизу.   Превратившись  на восходе солнца в лебедей, братья схватили сетку клювами и  взвились  с  милой, спавшей крепким сном, сестрицей к облакам. Лучи солнца  светили ей  прямо в лицо, поэтому один из лебедей полетел над ее головой, защищая  ее  от солнца своими широкими крыльями.     

   Они были уже далеко от земли, когда Элиза проснулась,  и   ей  показалось, что она видит сон наяву, так странно было ей  лететь  по   воздуху.  Возле нее лежали ветка с чудесными спелыми ягодами и пучок  вкусных   кореньев; их набрал и положил к ней самый младший из братьев, и она благодарно  улыбнулась ему, - сна догадалась, что это он летел над ней и защищал ее от  солнца своими крыльями.     

   Высоко-высоко летели они, так что первый корабль, который  они увидели  в море, показался им плавающею на воде чайкой. В небе позади них   стояло  большое облако - настоящая гора! - и на нем Элиза увидала движущиеся  исполинские тени одиннадцати лебедей и свою собственную. Вот была картина!   Таких ей еще не приходилось видеть! Но по мере того как  солнце  подымалось  выше и облако оставалось все дальше и дальше позади, воздушные тени   мало-помалу исчезли.     

   Целый день летели лебеди, как пущенная из лука  стрела,   но  все-таки  медленнее обыкновенного; теперь ведь они несли сестру.  День   стал  клониться к вечеру, поднялась непогода; Элиза со страхом  следила  за   тем,  как опускалось солнце, одинокого морского утеса все еще не  было  видно.   Вот ей показалось, что лебеди как-то усиленно машут  крыльями.  Ах,  это  она  была виной того, что они не могли лететь быстрее! Зайдет  солнце,  они станут  людьми, упадут в море и утонут! И она от всего  сердца  стала  молиться богу,  но утес все не  показывался.  Черная  туча  приближалась,  сильные порывы ветра  предвещали бурю, облака собрались в сплошную  грозную свинцовую волну,  катившуюся по небу; молния сверкала за молнией.     

   Одним своим краем солнце почти уже касалось воды; сердце  Элизы затрепетало; лебеди вдруг полетели вниз с неимоверною  быстротой,  и   девушка  подумала уже, что все они падают; но нет, они опять  продолжали   лететь.  Солнце наполовину скрылось под водой, и тогда только Элиза  увидала   под  собой утес, величиною не больше  тюленя,  высунувшего  из  воды  голову.   Солнце быстро угасало; теперь оно казалось  только  небольшою  блестящею   звездочкой; но вот лебеди ступили ногой на твердую почву, и  солнце  погасло,  как последняя искра догоревшей бумаги. Элиза увидела вокруг  себя  братьев,  стоявших рука об руку; все они едва умещались на крошечном утесе. Море бешено  билось об него и окатывало их целым дождем  брызг;  небо  пылало от молний, и  ежеминутно грохотал гром, но сестра и братья  держались за руки и пели псалом,  вливавший в их сердца утешение и мужество.     

   На заре буря улеглась, опять стало ясно и тихо; с  восходом солнца лебеди с Элизой полетели дальше. Море еще волновалось, и они  видели с  высоты, как плыла по темно-зеленой воде, точно несметные стаи  лебедей, белая пена.     

   Когда солнце поднялось выше, Элиза увидала перед собой  как бы плавающую в воздухе гористую страну с массами блестящего льда на скалах;  между  скалами возвышался огромный замок, обвитый какими-то смелыми   воздушными  галереями из колонн; внизу под ним качались пальмовые леса  и   роскошные  цветы, величиною с мельничные колеса. Элиза спросила, не это ли та  страна, куда они летят, но лебеди покачали головами: она видела перед  собой   чудный, вечно изменяющийся облачный замок Фата-Морганы; туда они не смели  принести ни единой человеческой души. Элиза опять устремила свой взор  на  замок, и вот горы, леса и замок сдвинулись вместе, и из них образовались   двадцать  одинаковых  величественных  церквей  с  колокольнями   и   стрельчатыми окнами. Ей показалось даже, что она слышит звуки органа, но  это  шумело море. Теперь церкви были совсем близко, но вдруг превратились  в целую  флотилию кораблей; Элиза вгляделась пристальнее и  увидела,  что  это просто  морской туман, подымавшийся над водой. Да,  перед  глазами  у  нее были вечно  сменяющиеся воздушные образы и картины! Но вот,  наконец,  показалась и настоящая  земля, куда они летели.  Там  возвышались  чудные  горы, кедровые леса, города  и замки.     

   Задолго до захода солнца Элиза сидела на скале перед  большою пещерой,  точно обвешанной вышитыми зелеными коврами - так обросла она  нежно-зелеными ползучими растениями.     

   - Посмотрим, что приснится  тебе  тут  ночью!  -  сказал   младший  из  братьев и указал сестре ее спальню.     

   - Ах, если бы мне приснилось, как освободить вас от   чар!  -  сказала  она, и эта мысль так и не выходила у нее из головы.     

   Элиза стала усердно молиться Богу и продолжала свою  молитву  даже  во  сне. И вот ей пригрезилось, что она летит  высоко-высоко   по  воздуху  к  замку Фата-Морганы и что фея сама выходит ей навстречу, такая  светлая  и  прекрасная, но в то же время удивительно похожая на ту старушку,  которая  дала Элизе в лесу ягод и рассказала о лебедях в золотых коронах.     

   - Твоих братьев можно спасти, - сказала она. - Но хватит   ли  у  тебя  мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных  рук  и  все-таки   шлифует  камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у  воды  нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и муки,  как  твое.   Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растет здесь возле пещеры, и   только она, да еще та крапива, что растет на кладбищах, может тебе   пригодиться; заметь же ее! Ты нарвешь этой крапивы, хотя твои руки покроются  волдырями от ожогов; потом разомнешь ее ногами, ссучишь из полученного волокна  длинные нити, затем сплетешь из них одиннадцать рубашекпанцирей с длинными рукавами  и набросишь их на лебедей; тогда колдовство  исчезнет. Но помни, что с той  минуты, как ты начнешь свою работу, и до тех  пор, пока не окончишь ее, хотя бы  она длилась целые годы, ты  не  должна  говорить ни слова. Первое же слово,  которое сорвется  у  тебя  с  языка,  пронзит сердца твоих братьев, как  кинжалом. Их жизнь и  смерть  будут  в  твоих руках! Помни же все это!     

   И фея коснулась ее руки жгучею крапивой;  Элиза   почувствовала  боль,  как от ожога, и проснулась. Был уже светлый день, и рядом   с  ней  лежал  пучок крапивы, точно такой же, как та, которую она видела  сейчас во сне.  Тогда она упала на колени, поблагодарила Бога и вышла из   пещеры,  чтобы  сейчас же приняться за работу.     

   Своими нежными руками рвала она злую, жгучую крапиву, и руки  ее  покрывались крупными волдырями, но она с радостью переносила  боль:   только  бы удалось ей спасти милых братьев! Потом она размяла крапиву голыми  ногами и стала сучить зеленое волокно.     

   С заходом солнца явились братья и очень  испугались,   видя,  что  она  стала немой. Они думали, что это новое колдовство их  злой   мачехи,  но.  Взглянув на ее руки, поняли они, что она стала немой ради  их   спасения.  Самый младший из братьев заплакал; слезы его падали ей на руки,  и   там,  куда упадала слезинка, исчезали жгучие волдыри, утихала боль.     

   Ночь Элиза провела за своей работой; отдых не шел ей на  ум; она думала только о том, как бы поскорее освободить своих  милых  братьев.   Весь  следующий день, пока лебеди летали, она оставалась одна-одинешенька,  но   никогда еще время не бежало для нее с такой быстротой. Одна рубашка-панцирь  была готова, и девушка принялась за следующую.     

   Вдруг в горах послышались звуки охотничьих рогов;  Элиза   испугалась;  звуки все приближались, затем раздался лай собак. Девушка скрылась  в пещеру, связала всю собранную ею крапиву в пучок и села на него.     

   В ту же минуту из-за кустов выпрыгнула большая собака, за  ней  другая  и третья; они громко лаяли и бегали взад и вперед. Через несколько  минут  у пещеры собрались все охотники; самый красивый из них  был  король  той   страны; он подошел к Элизе - никогда еще не встречал он такой красавицы!     

   - Как ты попала сюда, прелестное дитя? - спросил он, но  Элиза  только  покачала головой; она ведь не смела говорить: от  ее  молчания   зависела  жизнь и спасение ее братьев. Руки свои Элиза спрятала под передник,  чтобы король не увидал, как она страдает.     

   - Пойдем со мной! - сказал он. - Здесь тебе нельзя   оставаться!  Если  ты так добра, как хороша, я наряжу тебя в шелк и бархат,  надену тебе  на  голову золотую корону, и ты будешь жить в моем великолепном  дворце! -  И  он посадил ее на седло перед собой; Элиза плакала и ломала себе  руки, но  король сказал: - Я хочу только твоего счастья. Когда-нибудь ты сама  поблагодаришь меня!     

   И повез ее через горы, а охотники скакали следом.     

   К вечеру показалась великолепная столица короля, с  церквами и куполами, и король привел Элизу в свой дворец, где в высоких  мраморных  покоях  журчали фонтаны, а стены и потолки были украшены живописью.  Но Элиза  не  смотрела ни на что, плакала и тосковала; безучастно отдалась она  в  распоряжение прислужниц, и те надели на нее королевские одежды, вплели ей в   волосы жемчужные нити и натянули на обожженные пальцы тонкие перчатки.     

   Богатые уборы так шли к ней, она была в них так  ослепительно  хороша,  что весь двор преклонился перед ней, а король  провозгласил ее своей  невестой, хотя архиепископ и покачивал  головой,   нашептывая  королю,  что  лесная красавица, должно быть, ведьма, что она отвела  им  всем  глаза  и  околдовала сердце короля.     

   Король, однако, не стал его слушать,  подал  знак   музыкантам,  велел  вызвать прелестнейших танцовщиц и подавать на стол дорогие  блюда, а  сам  повел Элизу через благоухающие сады в великолепные покои, она же  оставалась по-прежнему грустною и печальною. Но вот король открыл дверцу в  маленькую комнатку, находившуюся как раз возле ее  спальни.  Комнатка  вся   была увешана зелеными коврами и напоминала лесную пещеру, где нашли Элизу; на  полу лежала связка крапивного волокна, а на потолке висела  сплетенная Элизой  рубашка-панцирь; все это, как диковинку, захватил с  собой  из леса один из  охотников.     

   - Вот тут ты можешь вспоминать свое прежнее жилище! -  сказал  король.  - Тут и работа твоя; может быть, ты пожелаешь иногда  поразвлечься  среди  всей окружающей тебя пышности воспоминаниями о прошлом!     

   Увидав дорогую ее сердцу работу, Элиза улыбнулась и   покраснела;  она  подумала о спасении братьев и поцеловала у короля руку, а он  прижал ее к  сердцу и велел звонить в колокола по случаю своей свадьбы. Немая  лесная   красавица стала королевой.     

   Архиепископ продолжал нашептывать королю злые речи, но  они не доходили до сердца короля, и свадьба состоялась. Архиепископ  сам   должен  был  надеть на невесту корону; с досады он так плотно надвинул ей на  лоб  узкий золотой обруч, что всякому стало бы больно, но она даже не   обратила  на это внимания: что значила для нее телесная боль, если сердце ее  изнывало от тоски и жалости к милым братьям! Губы ее попрежнему были  сжаты,   ни единого слова не вылетело из них - она знала, что от ее молчания  зависит  жизнь братьев, - зато в глазах светилась горячая любовь к  доброму  красивому  королю, который делал все, чтобы только порадовать ее. С  каждым днем она  привязывалась к нему все больше и больше. О!  Если  бы  она  могла довериться  ему, высказать ему свои страдания,  но  -  увы!  -  она  должна была молчать,  пока не окончит своей работы. По ночам она тихонько  уходила из королевской  спальни в свою потаенную комнатку, похожую на пещеру, и плела там одну  рубашку-панцирь за другой, но когда принялась уже  за седьмую, у нее вышло все  волокно.     

   Она знала, что может найти такую крапиву на  кладбище,   но  ведь  она  должна была рвать ее сама; как же быть?     

   "О, что значит телесная боль в сравнении  с   печалью,  терзающею  мое  сердце! - думала Элиза. - Я должна решиться! Господь  не оставит меня!"     

   Сердце ее сжималось от страха, точно она шла на  дурное   дело,  когда  пробиралась лунною ночью в сад, а оттуда по длинным аллеям  и   пустынным  улицам на кладбище. На широких могильных  плитах  сидели   отвратительные  ведьмы; они сбросили с себя лохмотья, точно собирались  купаться,  разрывали своими костлявыми пальцами свежие могилы, вытаскивали  оттуда тела и  пожирали их. Элизе пришлось пройти мимо них, и они так и  таращили на нее  свои злые глаза - но она сотворила молитву, набрала крапивы и   вернулась  домой.     

   Лишь один человек не спал в ту ночь и видел ее -  архиепископ;  теперь  он убедился, что был прав, подозревая королеву, итак, она  была ведьмой и  потому сумела околдовать короля и весь народ.     

   Когда король пришел к нему в исповедальню, архиепископ  рассказал  ему  о том, что видел и что подозревал; злые слова так и сыпались   у  него  с  языка, а резные изображения святых качали головами,  точно  хотели   сказать: "Неправда,  Элиза  невинна!"  Но  архиепископ   перетолковывал  это  по-своему, говоря, что и святые свидетельствуют  против   нее,  неодобрительно качая головами. Две крупные слезы  покатились  по  щекам   короля,  сомнение и отчаяние овладели его сердцем. Ночью он  только   притворился,  что спит, на самом же деле сон бежал от него. И вот он увидел,  что Элиза  встала и скрылась из спальни; в следующие ночи повторилось то же   самое;  он следил за ней и видел, как она исчезала в своей потаенной комнатке.     

   Чело короля становилось все мрачнее и мрачнее; Элиза  замечала это, но  не понимала причины; сердце ее ныло от страха и от жалости к  братьям; на  королевский пурпур катились горькие слезы, блестевшие, как алмазы,  а люди, видевшие ее богатые уборы, желали быть на месте королевы! Но скороскоро  конец ее работе; недоставало всего одной рубашки, и взором и знаками попросила  его уйти; в эту ночь ей ведь нужно было кончить свою  работу, иначе пропали бы  задаром все ее страдания, и слезы, и бессонные  ночи! Архиепископ ушел, понося  ее бранными словами, но бедняжка Элиза знала, что она невинна, и продолжала  работать.     

   Чтобы хоть немножко помочь ей, мышки, шмыгавшие по полу,  стали  собирать и приносить к ее ногам разбросанные стебли крапивы, а дрозд,  сидевший за решетчатым окном, утешал ее своею веселою песенкой.     

   На заре, незадолго до восхода солнца,  у  дворцовых   ворот  появились  одиннадцать братьев Элизы и потребовали, чтобы их впустили к  королю.  Им  отвечали, что этого никак нельзя: король еще спал и никто  не   смел  его  беспокоить. Они продолжали просить, потом стали угрожать; явилась   стража, а затем вышел и сам король узнать, в чем дело. Но в эту минуту взошло  солнце, и никаких братьев больше не было - над дворцом взвились одиннадцать  диких лебедей.     

   Народ валом повалил за город посмотреть, как будут жечь  ведьму.  Жалкая кляча везла телегу, в которой сидела Элиза; на нее накинули  плащ  из  грубой мешковины; ее чудные длинные волосы были распущены по   плечам,  в  лице не было ни кровинки, губы тихо шевелились, шепча молитвы, а   пальцы  плели зеленую пряжу. Даже по дороге к месту казни не  выпускала  она   из  рук начатой работы; десять рубашекпанцирей лежали у ее ног совсем  готовые,  одиннадцатую она плела. Толпа глумилась над нею.     

   - Посмотрите на ведьму! Ишь, бормочет! Небось не  молитвенник у нее  в  руках - нет, все возится со своими колдовскими штуками!  Вырвем-ка  их  у  нее да разорвем в клочки.     

   И они теснились вокруг нее, собираясь вырвать из ее рук   работу,  как  вдруг прилетели одиннадцать белых лебедей, сели по краям телеги  и  шумно  захлопали своими могучими крыльями. Испуганная толпа отступила.     

   - Это знамение небесное! Она невинна, - шептали многие,  но  не  смели  сказать этого вслух.     

   Палач схватил Элизу за руку, но она  поспешно  набросила   на  лебедей  одиннадцать рубашек, и... перед ней встали одиннадцать  красавцев   принцев, только у самого младшего не хватало одной руки, вместо нее было  лебединое крыло: Элиза не успела докончить последней рубашки, и в ней   недоставало одного рукава.     

   - Теперь я могу говорить! - сказала она. - Я невинна!     

   И народ, видевший все, что произошло, преклонился перед  ней, как  перед святой, но она без чувств упала в объятия братьев - так  подействовали на нее неустанное напряжение сил, страх и боль.     

   - Да, она невинна! - сказал самый старший брат и  рассказал  все,  как  было; и пока он говорил, в воздухе распространилось   благоухание,  точно  от множества роз, - это каждое полено в костре пустило  корни и ростки, и  образовался высокий благоухающий куст, покрытый красными  розами. На  самой же верхушке куста блестел, как звезда,  ослепительно  белый   цветок.  Король сорвал его, положил на грудь Элизы, и она пришла в  себя  на   радость и на счастье!     

   Все церковные колокола зазвонили сами собой, птицы  слетелись   целыми  стаями, и ко дворцу потянулось такое свадебное шествие, какого не   видал  еще ни один король!     

     

     

    ДЮЙМОВОЧКА     

     

   Жила-была женщина; очень ей хотелось иметь ребенка, да  где его взять?  И вот она отправилась к одной старой колдунье и сказала ей:     

   - Мне так хочется иметь ребеночка; не скажешь ли ты, где  мне его достать?     

   - Отчего же! - сказала колдунья. - Вот тебе ячменное   зерно;  это  не  простое зерно, не из тех, что крестьяне сеют в поле или   бросают  курам;  посади-ка его в цветочный горшок - увидишь, что будет!     

   - Спасибо! - сказала женщина и дала колдунье  двенадцать   скиллингов;  потом пошла домой, посадила ячменное зерно в цветочный горшок,  и   вдруг  из него вырос большой чудесный цветок вроде тюльпана,  но  лепестки   его  были еще плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона.     

   - Какой славный цветок! - сказала женщина и поцеловала  красивые пестрые лепестки.     

   Что-то щелкнуло, и цветок распустился. Это был точь-вточь  тюльпан, но  в самой чашечке на зеленом стульчике сидела крошечная девочка.  Она  была  такая нежная, маленькая всего с дюйм ростом, ее и прозвали  Дюймовочкой.     

   Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была ее   колыбелькою,  голубые фиалки - матрацем, а лепесток розы - одеяльцем; в эту  колыбельку  ее укладывали на ночь, а днем она играла на столе. На стол женщина   поставила тарелку с водою, а на края  тарелки  положила  венок  из  цветов;   длинные стебли цветов купались в воде, у самого же края  плавал  большой   лепесток тюльпана. На нем Дюймовочка могла переправляться с одной стороны  тарелки на другую; вместо весел у нее были два белых конских  волоса.  Все это  было прелесть как мило! Дюймовочка умела и петь, и такого нежного, красивого  голоска никто еще не слыхивал!     

   Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через  разбитое  оконное стекло пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она   вспрыгнула  прямо на стол, где спала под розовым лепестком Дюймовочка.     

   - Вот и жена моему сынку! - сказала жаба, взяла ореховую   скорлупу  с  девочкой и выпрыгнула через окно в сад.     

   Там протекала большая, широкая река; у самого  берега   было  топко  и  вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! Какой он был  тоже  гадкий, противный! Точь-в-точь мамаша.     

   - Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог он  сказать, когда увидал прелестную крошку в ореховой скорлупке.     

   - Тише ты! Она еще проснется, пожалуй, да убежит от   нас,  -  сказала  старуха жаба. - Она ведь легче лебединого пуха! Высадим-ка ее  посередине  реки на широкий лист кувшинки - это ведь целый остров для такой   крошки,  оттуда она не сбежит, а мы пока приберем там, внизу, наше гнездышко.  Вам  ведь в нем жить да поживать.     

   В реке росло множество кувшинок; их широкие зеленые  листья плавали по  поверхности воды. Самый большой лист был дальше всего от  берега; к  этому-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупу с  девочкой.     

   Бедная крошка проснулась рано утром,  увидала,  куда   она  попала,  и  горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя   было  перебраться на сушу!     

   А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала свое  жилище  тростником  и желтыми кувшинками - надо же было приукрасить все для  молодой  невестки! Потом она поплыла со своим безобразным сынком к  листу,   где  сидела  Дюймовочка, что бы взять прежде всего ее хорошенькую кроватку и  поставит  в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в воде перед  девочкой  и сказала:     

   - Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживете с  ним у  нас  в  тине.     

   - Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог сказать  сынок.     

   Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка  осталась одна-одинешенька на зеленом листе и горькогорько плакала, -  ей   вовсе  не  хотелось жить у гадкой жабы и выйти замуж за  ее  противного  сына.   Маленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели жабу с сынком  и   слышали, что она говорила, потому что все повысунули  из  воды  головки,  чтобы  поглядеть на крошку невесту. А как они увидели ее, им стало ужасно  жалко, что  такой миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе  в  тину. Не бывать  же этому! Рыбки столпились внизу, у стебля,  на  котором  держался лист, и живо  перегрызли его своими зубами;  листок  с  девочкой  поплыл по течению, дальше,  дальше... Теперь уж жабе ни за  что  было  не  догнать крошку!     

   Дюймовочка плыла мимо разных прелестных местечек, и  маленькие птички,  которые сидели в кустах, увидав ее, пели:     

   - Какая хорошенькая девочка!     

   А листок все плыл да плыл, и вот Дюймовочка попала за  границу.     

   Красивый белый мотылек все время порхал вокруг нее и   наконец  уселся  на листок - уж очень ему понравилась Дюймовочка! А  она   ужасно  радовалась: гадкая жаба не могла теперь догнать ее, а вокруг все было  так красиво! Солнце так и горело золотом на воде! Дюймовочка сняла с себя  пояс,  одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к  своему  листку,   и  листок поплыл еще быстрее.     

   Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил ее за   тонкую  талию  лапкой и унес на дерево, а зеленый листок поплыл дальше, и с ним  мотылек  - он ведь был привязан и не мог освободиться.     

   Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил ее и  полетел  с  ней  на дерево! Особенно ей жаль было хорошенького  мотылечка,   которого  она  привязала к листку: ему придется теперь умереть с голоду, если  не удастся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало.     

   Он уселся с крошкой на самый большой зеленый лист,  покормил ее  сладким цветочным соком и сказал, что она прелесть какая  хорошенькая, хоть и  совсем непохожа на майского жука.     

   Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые  жили на том  же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни  шевелили усиками и говорили:     

   - У нее только две ножки! Жалко смотреть!     

   - У нее нет усиков!     

   - Какая у нее тонкая талия! Фи! Она совсем как человек!  Как  некрасиво! - сказали в один голос все жуки женского пола.     

   Дюймовочка была премиленькая! Майскому жуку, который  принес  ее,  она  тоже очень понравилась сначала, а тут вдруг и он нашел, что   она  безобразна, и не захотел больше держать ее у себя - пусть идет куда хочет.  Он  слетел с нею с дерева и посадил ее на  ромашку.  Тут  девочка  принялась   плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не  захотели   держать ее у себя! А на самом-то деле она была прелестнейшим  созданием:   нежная, ясная, точно лепесток розы.     

   Целое лето прожила Дюймовочка о дна-одинешенька в  лесу.   Она  сплела  себе колыбельку и подвесила ее под большой лопушиный лист -  там   дождик  не мог достать ее. Ела крошка сладкую цветочную пыльцу, а пила росу,  которую каждое утро находила на листочках. Так прошли лето и осень; но вот   дело пошло к зиме, длинной и холодной. Все певуньи  птички  разлетелись,  кусты  и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила  Дюймовочка, пожелтел,  весь засох и свернулся в трубочку. Сама крошка  мерзла  от  холода: платьице ее  все разорвалось, а она была такая маленькая,  нежная  - замерзай, да и все тут!  Пошел снег, и каждая снежинка была для нее  то  же, что для нас целая лопата  снега; мы ведь большие, а она была всего-то  с дюйм! Она завернулась было в сухой  лист, но он совсем не грел, и  бедняжка сама дрожала как лист.     

   Возле леса, куда она попала, лежало большое поле; хлеб  давно был  убран, одни голые, сухие стебельки торчали из мерзлой земли; для  Дюймовочки это был целый лес. Ух! Как она дрожала от холода! И вот  пришла   бедняжка к дверям полевой мыши; дверью была  маленькая  дырочка,  прикрытая   сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и  довольстве:  все  амбары были битком набиты хлебными зернами; кухня и  кладовая  ломились от  припасов! Дюймовочка стала у порога, как  нищенка,  и  попросила  подать ей  кусочек ячменного зерна - она два дня ничего не ела!     

   - Ах ты бедняжка! - сказала полевая мышь: она была, в  сущности,  добрая старуха. - Ступай сюда, погрейся да поешь со мною!     

   Девочка понравилась мыши, и мышь сказала:     

   - Ты можешь жить у меня всю зиму, только убирай  хорошенько мои комнаты да рассказывай мне сказки - я до них большая охотница.     

   И Дюймовочка стала делать все, что приказывала ей мышь, и  зажила  отлично.     

   - Скоро, пожалуй, у нас будут гости, - сказала как-то  полевая мышь. Мой сосед обычно навещает меня раз в неделю. Он живет еще куда  лучше меня: у него огромные залы, а ходит он в чудесной бархатной шубке. Вот  если бы тебе удалось выйти за него замуж! Ты  бы  зажила  на  славу!  Беда   только, что он слеп и не может видеть тебя; но  ты  расскажи  ему  самые   лучшие сказки, какие только знаешь.     

   Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не  хотелось  выйти  замуж за соседа - ведь это был крот. Он в самом деле скоро  пришел в гости к полевой мыши. Правда, он носил черную бархатную  шубку,  был   очень  богат и учен; по словам полевой мыши, помещение у него было раз в   двадцать просторнее, чем у нее, но он совсем не любил ни солнца, ни прекрасных  цветов и отзывался о них очень дурно - он ведь никогда не видел  их.  Девочке  пришлось петь, и она спела две песенки: "Майский жук, лети,  лети" и  "Бродит по лугам монах", да так мило, что крот  прямо-таки  в  нее   влюбился. Но он не сказал ни слова - он был такой степенный  и  солидный   господин.     

   Крот недавно прорыл под землей длинную галерею от своего  жилья к дверям полевой мыши и позволил  мыши  и  девочке  гулять  по  этой   галерее  сколько угодно. Крот просил только не пугаться  мертвой  птицы,   которая  лежала там. Это была настоящая птица, с перьями, с клювом;  она,   должно  быть, умерла недавно, в начале зимы, и была зарыта в землю как раз   там,  где крот прорыл свою галерею.     

   Крот взял в рот гнилушку - в темноте это ведь все равно,  что  свечка,  - и пошел вперед, освещая длинную темную галерею.  Когда  они   дошли  до  места, где лежала мертвая птица, крот проткнул  своим  широким   носом  в  земляном потолке дыру, и в галерею пробился дневной свет. В самой   середине галереи лежала мертвая ласточка;  хорошенькие  крылья  были  крепко   прижаты к телу, лапки и головка спрятаны в перышки; бедная птичка,  верно,  умерла от холода. Девочке стало ужасно жаль  ее,  она  очень  любила  этих  милых птичек, которые целое лето так чудесно пели  ей  песенки,  но  крот толкнул  птичку своей короткой лапой и сказал:     

   - Небось не свистит больше! Вот  горькая  участь   родиться  пичужкой!  Слава Богу, что моим детям нечего бояться этого! Этакая  птичка только  и  умеет чирикать - поневоле замерзнешь зимой!     

   - Да, да, правда ваша, умные слова приятно слышать, -  сказала полевая  мышь. - Какой прок от этого чириканья? Что оно приносит  птице?  Холод  и  голод зимой? Много, нечего сказать!     

   Дюймовочка не сказала ничего, но когда крот  с  мышью   повернулись  к  птице спиной, нагнулась к ней, раздвинула перышки и поцеловала  ее  прямо  в закрытые глазки. "Может быть, эта та самая, которая так  чудесно распевала летом! - подумала девочка. - Сколько радости доставила ты  мне,  милая, хорошая птичка!"     

   Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно.  Но  девочке  не спалось ночью. Она встала с постели, сплела из сухих былинок   большой  славный ковер, снесла его в галерею и завернула в него  мертвую   птичку;  потом отыскала у полевой мыши пуху и обложила им всю ласточку, чтобы   ей  было потеплее лежать на холодной земле.     

   - Прощай, миленькая птичка, - сказала Дюймовочка. -   Прощай!  Спасибо  тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда  все   деревья  были  такие зеленые, а солнышко так славно грело!     

   И она склонила голову на грудь птички, но вдруг  испугалась  -  внутри  что-то застучало. Это забилось сердечко птицы: она не  умерла,  а  только  окоченела от холода, теперь же согрелась и ожила.     

   Осенью ласточки улетают в теплые края, а если которая   запоздает,  то  от холода окоченеет, упадет замертво на землю, и  ее  засыплет   холодным  снегом.     

   Девочка вся задрожала от испуга - птица ведь была в  сравнении с крошкой просто великаном, - но все-таки собралась с духом, еще  больше  закутала ласточку, потом сбегала принесла листок мяты,  которым   закрывалась  вместо одеяла сама, и покрыла им голову птички.     

   На следующую ночь Дюймовочка опять потихоньку пробралась  к  ласточке.  Птичка совсем уже ожила, только была еще очень слаба и  еле-еле   открыла  глаза, чтобы посмотреть на девочку, которая стояла перед нею с   кусочком  гнилушки в руках, - другого фонаря у нее не было.     

   - Благодарю тебя, милая крошка! - сказала больная  ласточка. -  Я  так  славно согрелась. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу  на солнышко.     

   - Ах, - сказала девочка, - теперь так холодно,  идет   снег!  Останься  лучше в своей теплой постельке, я буду ухаживать за тобой.     

   И Дюймовочка принесла птичке воды в цветочном лепестке.  Ласточка  попила и рассказала девочке, как поранила себе крыло о терновый куст  и поэтому не смогла улететь вместе с другими ласточками в теплые  края.  Как   упала на землю и... да больше она уж ничего не помнила и как попала сюда  - не  знала.     

   Всю зиму прожила тут ласточка, и  Дюймовочка  ухаживала   за  ней.  Ни  крот, ни полевая мышь ничего не знали об этом - они ведь совсем  не любили птичек.     

   Когда настала весна и пригрело солнышко, ласточка  распрощалась с  девочкой, и Дюймовочка ототкнула дыру, которую проделал крот.     

   Солнце так славно грело, и ласточка спросила,  не  хочет   ли  девочка  отправиться вместе с ней, - пускай сядет к ней на спину, и они  полетят в  зеленый лес! Но Дюймовочка не захотела бросить полевую мышь -  она   ведь  знала, что старуха очень огорчится.     

   - Нет, нельзя! - сказала девочка ласточке.     

   - Прощай, прощай, милая добрая крошка! - сказала ласточка  и  вылетела  на солнышко.     

   Дюймовочка посмотрела ей вслед, и у нее  даже  слезы   навернулись  на  глазах, - уж очень полюбилась ей бедная птичка.     

   - Кви-вить, кви-вить! - прощебетала птичка и скрылась в  зеленом лесу.     

   Девочке было очень грустно. Ей совсем не позволяли  выходить  на  солнышко, а хлебное поле так все заросло высокими толстыми   колосьями,  что  стало для бедной крошки дремучим лесом.     

   - Летом тебе придется готовить себе приданое! -  сказала   ей  полевая  мышь. Оказалось, что скучный сосед в бархатной шубе посватался за  девочку.     

   - Надо, чтобы у тебя всего было вдоволь, а там выйдешь  замуж за крота  и подавно ни в чем нуждаться не будешь!     

   И девочке пришлось прясть по целым дням, а старуха мышь  наняла  четырех пауков для тканья, и они работали день и ночь.     

   Каждый вечер крот приходил к полевой мыши в гости и все  только и болтал о том, что вот скоро лету будет конец, солнце перестанет так   палить  землю, - а то она совсем уж как камень стала,  -  и  тогда  они   сыграют  свадьбу. Но девочка была совсем не рада: ей не  нравился  скучный   крот.  Каждое утро на восходе солнышка и каждый вечер на закате Дюймовочка   выходила на порог мышиной норки; иногда ветер раздвигал верхушки колосьев,  и  ей удавалось увидеть кусочек голубого неба. "Как  светло,  как  хорошо   там, на воле!" - думала девочка и вспоминала о ласточке; ей очень   хотелось бы повидаться с птичкой, но ласточки нигде не  было  видно:  должно   быть, она летала там, далеко-далеко, в зеленом лесу!     

   К осени Дюймовочка приготовила все свое приданое.     

   - Через месяц твоя свадьба! - сказала девочке полевая  мышь.     

   Но крошка заплакала и сказала, что не хочет выходить  замуж за скучного крота.     

   - Пустяки! - сказала старуха мышь. - Только не  капризничай,  а  то  я  укушу тебя - видишь, какой у меня белый зуб? У  тебя   будет  чудеснейший  муж. У самой королевы нет такой бархатной шубки, как у  него! Да и в кухне и в погребе у него не пусто! Благодари Бога за такого мужа!     

   Наступил день свадьбы. Крот пришел за девочкой. Теперь ей  приходилось  идти за ним в его нору, жить там, глубокоглубоко под землей,  и   никогда  не выходить на солнце, - крот ведь терпеть его не мог! А  бедной   крошке  было так тяжело навсегда распроститься с красным  солнышком!  У   полевой  мыши она все-таки могла хоть изредка любоваться на него.     

   И Дюймовочка вышла взглянуть на солнце в последний раз.  Хлеб был  уже  убран с поля, и из земли опять торчали одни голые, засохшие  стебли.  Девочка отошла от дверей подальше и протянула к солнцу руки:     

   - Прощай, ясное солнышко, прощай!     

   Потом она обняла ручонками маленький красный  цветочек,   который  рос  тут, и сказала ему:     

   - Кланяйся от меня милой ласточке, если увидишь ее!     

   - Кви-вить, кви-вить! - вдруг раздалось над ее головой.     

   Дюймовочка подняла глаза и увидела ласточку, которая  пролетала  мимо.  Ласточка тоже увидела девочку и очень обрадовалась, а  девочка  заплакала  и рассказала ласточке, как ей не хочется выходить  замуж   за  противного  крота и жить с ним глубоко под землей, куда никогда не  заглянет  солнышко.     

   - Скоро придет холодная зима, - сказала ласточка, - и я  улетаю  далеко-далеко, в теплые края. Хочешь лететь со мной? Ты можешь сесть  ко  мне  на спину - только привяжи себя покрепче поясом, - и мы  улетим  с   тобой  далеко от гадкого крота, далеко за синие моря, в теплые края,  где   солнышко светит ярче, где всегда лето и цветут  чудные  цветы!  Полетим  со   мной, милая крошка! Ты ведь спасла мне жизнь, когда я замерзала  в  темной,  холодной яме.     

   - Да, да, я полечу с тобой! - сказала Дюймовочка, села  птичке на спину, уперлась ножками в ее распростертые крылья и крепко   привязала  себя  поясом к самому большому перу.     

   Ласточка взвилась стрелой и полетела над темными лесами,   над  синими  морями и высокими горами, покрытыми снегом. Тут было страсть как   холодно; Дюймовочка вся зарылась в теплые перья ласточки и только головку  высунула, чтобы любоваться всеми прелестями, которые встречались в пути.     

   Но вот и теплые края! Тут солнце сияло уже гораздо ярче,  а около  канав и изгородей рос зеленый и черный виноград. В лесах  зрели   лимоны  и  апельсины, пахло миртами и душистой мятой, а по дорожкам бегали  прелестные ребятишки и ловили больших пестрых бабочек. Но ласточка  летела   все  дальше и дальше, и чем дальше, тем было все лучше. На  берегу  красивого   голубого озера, посреди зеленых кудрявых деревьев, стоял старинный белый   мраморный дворец. Виноградные лозы обвивали его высокие колонны,  а  наверху,  под крышей, лепились ласточкины гнезда. В одном  из  них  и  жила  ласточка,  что принесла Дюймовочку.     

   - Вот мой дом! - сказала ласточка. - А ты выбери себе  внизу какой-нибудь красивый цветок, я тебя посажу в него, и ты чудесно  заживешь!     

   - Вот было бы хорошо! - сказала крошка и захлопала в  ладоши.     

   Внизу лежали большие куски мрамора, - это  свалилась   верхушка  одной  колонны и разбилась на три куска, между ними росли крупные  белые  цветы.  Ласточка спустилась и посадила девочку на один из широких  лепестков.  Но  вот диво! В самой чашечке цветка сидел маленький человечек,  беленький  и  прозрачный, точно хрустальный. На голове у него сияла прелестная  золотая  корона, за плечами развевались блестящие  крылышки,  а  сам  он  был   не  больше Дюймовочки.     

   Это был эльф. В каждом цветке живет эльф, мальчик или  девочка, а тот,  который сидел рядом с Дюймовочкой, был сам король эльфов.     

   - Ах, как он хорош! - шепнула Дюймовочка ласточке.     

   Маленький король совсем перепугался при виде ласточки.  Он  был  такой  крошечный, нежный, и она показалась ему просто чудовищем. Зато  он  очень  обрадовался, увидав нашу крошку, - он никогда еще не видывал такой  хорошенькой девочки! И он снял свою золотую корону, надел ее  Дюймовочке  на   голову и спросил, как ее зовут и хочет ли она быть его женой,  королевой   эльфов и царицей цветов? Вот это так муж! Не то что сын жабы или крот  в   бархатной шубе! И девочка согласилась. Тогда из каждого цветка  вылетели  эльфы  - мальчики и девочки - такие хорошенькие, что просто прелесть! Все  они  поднесли Дюймовочке подарки. Самым лучшим была пара прозрачных стрекозиных  крылышек. Их прикрепили к спинке девочки, и она тоже  могла  теперь летать с  цветка на цветок! Вот-то была радость! А  ласточка  сидела  наверху, в своем  гнездышке, и пела им, как только умела.     

     

     

    МАЛЕНЬКИЙ КЛАУС И БОЛЬШОЙ КЛАУС     

     

   В одной деревне жили два человека; обоих звали Клаусами,  но у  одного было четыре лошади, а у другого только одна; так  вот,  чтобы   различить их, и стали звать того, у которого было четыре лошади, Большой  Клаус,  а того, у которого одна, Маленький Клаус. Послушаем-ка теперь, что с   ними случилось; ведь это целая история!    

   Всю неделю, как есть, должен был Маленький Клаус пахать  на своей  лошадке поле Большого Клауса. Зато тот давал ему своих четырех, но   только раз в неделю, по воскресеньям. Ух ты, как звонко щелкал кнутом Маленький  Клаус над всей пятеркой, - сегодня  ведь  все  лошадки  были  будто  его  собственные. Солнце сияло, колокола звонили к обедне, люди все были  такие  нарядные и шли с молитвенниками в руках в церковь  послушать  проповедь  священника. Все они видели, что Маленький Клаус пашет на пяти лошадях, и он был  очень доволен, пощелкивал кнутом и покрикивал:    

   - Эх вы, мои лошадушки!    

   - Не смей так говорить! - сказал ему как-то раз Большой   Клаус.  -  У тебя ведь всего одна лошадь!    

   Но вот опять кто-нибудь проходил мимо, и Маленький Клаус  забывал, что не смел говорить так, и опять покрикивал:    

   - Ну вы, мои лошадушки!    

   - Перестань сейчас же! - сказал ему наконец Большой  Клаус. - Если  ты скажешь это еще хоть раз, я возьму да хвачу твою лошадь по  лбу. Ей тогда сразу конец придет!    

   - Не буду больше! - сказал Маленький Клаус. - Право же,  не буду!    

   Да вдруг опять кто-то прошел мимо и поздоровался с ним, а  он  от  радости, что пашет так важно на пяти лошадях, опять щелкнул кнутом и   закричал:    

   - Ну вы, мои лошадушки!    

   - Вот я тебе понукаю твоих лошадушек! - сказал Большой  Клаус.    

   Взял он обух, которым вколачивают в поле колья для  привязи лошадей, и так хватил лошадь Маленького Клауса, что убил ее наповал.    

   - Эх, нет теперь у меня ни одной лошади! - проговорил  Маленький Клаус и заплакал.    

   Потом он снял с лошади шкуру, высушил ее хорошенько на  ветру, положил в мешок, взвалил мешок на спину и пошел в город продавать шкуру.    

   Идти пришлось очень далеко, через большой темный лес, а  тут еще непогода разыгралась, и Маленький Клаус заблудился. Едва выбрался он  на  дорогу, как совсем стемнело, а до города было еще далеко, да и домой назад  не близко; до ночи ни за что не добраться ни туда, ни сюда.    

   При дороге стоял большой крестьянский двор; ставни в   доме  были  уже закрыты, но сквозь щели светился огонь.    

   "Вот тут я, верно, найду себе приют на  ночь",   -  подумал  Маленький Клаус и постучался.    

   Хозяйка отперла, узнала, что ему надо, и велела идти   своей  дорогой: мужа ее не было дома, а без него она не могла принимать гостей.    

   - Ну, тогда я переночую на дворе! - сказал Маленький  Клаус, и хозяйка захлопнула дверь.    

   Возле дома стоял большой стог сена, а между стогом и  домом - сарайчик с плоской соломенной крышей.    

   - Вон там я и улягусь! - сказал Маленький Клаус, увидев  эту крышу.  Чудесная постель! Надеюсь, аист не слетит и не укусит меня за ногу!    

   Это он сказал потому, что на крыше дома в своем  гнезде   стоял  живой аист.    

   Маленький Клаус влез на крышу сарая, растянулся на соломе  и  принялся ворочаться с боку на бок, стараясь улечься поудобнее.  Ставни   закрывали только нижнюю половину окон, и ему видна была вся горница.    

   А в горнице был накрыт большой стол; чего-чего только на  нем не было: и вино, и жаркое, и чудеснейшая рыба; за столом сидели хозяйка  и   пономарь, больше - никого.    

   Хозяйка наливала гостю вино, а он уплетал рыбу, - он был   большой  до нее охотник.    

   "Вот бы мне присоседиться!" - подумал Маленький  Клаус и, вытянув шею, заглянул в окно. Боже, какой дивный пирог он увидал! Вот  так пир!    

   Но тут он услыхал, что кто-то подъезжает к дому, - это  вернулся домой хозяйкин муж. Он был очень добрый человек, но у него была   странная  болезнь: он терпеть не мог пономарей. Стоило ему встретить пономаря -  и он приходил в бешенство. Поэтому пономарь и пришел в гости к его жене в  то  время, когда мужа не было дома, а добрая  женщина  постаралась  угостить его на  славу. Оба они очень испугались, услышав, что хозяин вернулся,  и хозяйка  попросила гостя поскорее влезть в большой пустой сундук, который стоял в углу.  Пономарь послушался, - он ведь знал,  что  бедняга  хозяин терпеть не может  пономарей, - а хозяйка проворно убрала все  угощение  в печку: если бы муж  увидал все это, он, конечно,  спросил  бы,  кого  она вздумала угощать.    

   - Ах! - громко вздохнул Маленький Клаус на крыше, глядя,  как она прятала кушанье и вино.    

   - Кто там? - спросил крестьянин и вскинул глаза на  Маленького Клауса. - Чего ж ты лежишь тут? Пойдем-ка лучше в горницу!    

   Маленький Клаус объяснил, что он заблудился и попросился  ночевать.    

   - Ладно, - сказал крестьянин, - ночуй. Только сперва нам  надо с тобой подкрепиться с дороги.    

   Жена приняла их обоих очень ласково, накрыла на стол и  вынула из печки большой горшок каши.    

   Крестьянин проголодался и ел с аппетитом, а у   Маленького  Клауса  из головы не шли жаркое, рыба и пирог, которые были  спрятаны в печке.    

   Под столом, у ног Маленького Клауса, лежал мешок с  лошадиной  шкурой, с той самой, которую он нес продавать. Каша не лезла ему в  горло, и  вот он придавил мешок ногой; сухая шкура громко заскрипела.    

   - Тсс! - сказал Маленький Клаус, а сам опять  наступил   на  мешок,  и шкура заскрипела еще громче.    

   - Что там у тебя? - спросил хозяин.    

   - Да это все мой колдун! - сказал Маленький Клаус. -  Говорит, что  не стоит нам есть кашу, - он уже наколдовал для  нас  полную   печку  всякой всячины: там и жаркое, и рыба, и пирог!    

   - Вот так штука! - вскричал крестьянин, мигом открыл  печку  и  увидал там чудесные кушанья. Мы-то знаем, что их спрятала туда его  жена,  а  он подумал, что это все колдун наколдовал!    

   Жена не посмела сказать ни слова и живо поставила все на  стол, а  муж с гостем принялись уплетать и жаркое, и рыбу, и пирог. Но вот   Маленький Клаус опять наступил на мешок, и шкура заскрипела.    

   - А что он сейчас сказал? - спросил крестьянин.    

   - Да вот, говорит, что наколдовал нам еще три бутылки  вина, они  тоже в печке, - ответил Маленький Клаус.    

   Пришлось хозяйке вытащить и вино. Крестьянин выпил  стаканчик, другой, и ему стало так весело! Да, такого колдуна, как у Маленького  Клауса,  он не прочь был заполучить!    

   - А может он вызвать черта? - спросил крестьянин. - Вот  на кого бы  я посмотрел; ведь мне сейчас весело!    

   - Может, - сказал Маленький Клаус, - мой колдун  может   сделать  все, чего я захочу. Правда? - спросил он у мешка, а сам наступил на   него,  и шкура заскрипела. - Слышишь? Он отвечает "да". Только черт  очень уж  безобразный, не стоит и смотреть на него!    

   - Ну, я его ни капельки не боюсь. А каков он на вид?    

   - Да вылитый пономарь!    

   - Тьфу! - сплюнул крестьянин. - Вот мерзость! Надо тебе  сказать,  что я видеть не могу пономарей! Но все равно, я ведь знаю, что это   черт,  и мне будет не так противно! К тому же я сейчас  набрался  храбрости,   это очень кстати! Только пусть он не подходит слишком близко!    

   - А вот я сейчас скажу колдуну! - проговорил Маленький  Клаус,  наступил на мешок и прислушался.    

   - Ну что?    

   - Он велит тебе пойти и открыть вон тот сундук в углу:  там  притаился черт. Только придерживай крышку, а то он выскочит.    

   - А ты помоги придержать! - сказал крестьянин и пошел к  сундуку, куда жена спрятала пономаря.    

   Пономарь был ни жив ни мертв от страха. Крестьянин  приоткрыл крышку и заглянул в сундук.    

   - Тьфу! Видел, видел! - закричал он и отскочил прочь.  -   точь-в-точь наш пономарь! Вот гадость-то!    

   Такую неприятность надо было запить, и они пили до  поздней ночи.    

   - А колдуна этого ты мне продай! - сказал крестьянин. -  Проси сколько хочешь, хоть целую мерку денег!    

   - Нет, не могу! - сказал Маленький Клаус. Подумай,  сколько мне от него пользы!    

   - Продай! Мне страсть как хочется его получить! - сказал  крестьянин и принялся упрашивать Маленького Клауса.    

   - Ну ладно, - ответил наконец Маленький Клаус, - пусть  будет по-твоему! Ты со мной ласково обошелся, пустил меня ночевать,  так  бери   моего колдуна за мерку денег, только насыпай полнее!    

   - Хорошо! - сказал крестьянин. - Но ты должен взять и  сундук, я и часу не хочу держать его у себя в доме. Почем знать, может, черт   все  еще там сидит.    

   Маленький Клаус отдал крестьянину свой мешок с   высушенной  шкурой  и получил за него полную мерку денег, да еще большую тачку,  чтобы было  на чем везти деньги и сундук.    

   - Прощай! - сказал Маленький Клаус и покатил тачку  с   деньгами  и  с сундуком, в котором все еще сидел пономарь.    

   По ту сторону леса протекала большая глубокая  река,   такая  быстрая, что едва можно было справиться с течением. Через реку был  перекинут  новый мост. Маленький Клаус встал посредине моста и сказал нарочно  громче, чтобы пономарь услышал:    

   - К чему мне этот дурацкий сундук? Он такой тяжелый,  точно набит камнями! Я совсем измучусь с ним! Брошу-ка его в реку: приплывет он  ко  мне домой сам - ладно, а не приплывет - и не надо!    

   Потом он взялся за сундук одною рукою и слегка приподнял   его,  точно собирался столкнуть в воду.    

   - Постой! - закричал из сундука пономарь. - Выпусти  сначала меня!    

   - Ай! - вскрикнул Маленький Клаус, притворяясь, что  испугался.  -  Он все еще тут! В воду его скорее! Пусть тонет!    

   - Нет, нет! Это не черт, это я! - кричал пономарь. -  Выпусти меня,  я тебе дам целую мерку денег!    

   - Вот это другое дело! - сказал Маленький Клаус и открыл  сундук.    

   Пономарь мигом выскочил оттуда и столкнул пустой сундук в  воду. Потом они пошли к пономарю, и Маленький Клаус получил еще целую  мерку   денег. Теперь тачка была полна деньгами.    

   - А ведь лошадка принесла мне недурной барыш! - сказал  себе Маленький Клаус, когда пришел домой и высыпал на пол кучу  денег.  -  Вот   Большой Клаус разозлится, когда узнает, как я разбогател от  своей   единственной лошади! Только пусть не ждет, чтобы я ему сказал всю правду!    

   И он послал к Большому Клаусу мальчика попросить мерку,  которою мерят зерно.    

   "На что она ему понадобилась?" - подумал  Большой Клаус и слегка  смазал дно меры дегтем, - авось, мол, к нему что-нибудь  да  пристанет.  Так оно и вышло: получив мерку назад, Большой Клаус увидел, что  ко дну  прилипли три новеньких серебряных монетки.    

   - Вот так штука! - сказал Большой Клаус и сейчас  же   побежал  к  Маленькому Клаусу.    

   - Откуда у тебя столько денег?    

   - Я продал вчера вечером шкуру своей лошади.    

   - С барышом продал! - сказал Большой Клаус, побежал  домой, взял топор и убил всех своих четырех лошадей, снял с них шкуры и  отправился в город продавать.    

   - Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! - кричал он по улицам.    

   Все сапожники и  кожевники  сбежались  к  нему  и  стали   спрашивать, сколько он просит за шкуры.    

   - Мерку денег за штуку! - отвечал Большой Клаус.    

   - Да ты в уме? - возмутились покупатели. - У нас столько  денег не водится, чтобы их мерками мерить!    

   - Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! - кричал он опять и  всем, кто  спрашивал, почем у него шкуры, отвечал: - Мерку денег за штуку!    

   - Да он нас дурачить вздумал! - закричали сапожники и  кожевники, похватали кто ремни, кто кожаные передники и принялись хлестать ими  Большого Клауса.    

   - "Шкуры! Шкуры!" - передразнивали они его. -   Вот  мы  покажем  тебе шкуры! Вон из города!    

   И Большой Клаус давай бог ноги! Сроду его так не  колотили!    

   - Ну, - сказал он, добравшись до дому, - поплатится мне   за  это  Маленький Клаус! Убью его!    

   А у Маленького Клауса как раз умерла старая бабушка; она  не  очень-то ладила с ним, была злая и жадная, но он все-таки очень жалел ее и   положил на ночь в свою теплую постель - авось отогреется и оживет, -  а  сам  уселся в углу на стуле: ему не впервой так ночевать.    

   Ночью дверь отворилась, и вошел Большой Клаус с топором  в  руках.  Он знал, где стоит кровать Маленького Клауса, подошел к ней и ударил  по голове того, кто на ней лежал. Думал, что это Маленький Клаус, а там лежала  мертвая бабушка.    

   - Вот тебе! Не будешь меня дурачить! - сказал Большой  Клаус  и  пошел домой.    

   - Ну и злодей! - сказал Маленький Клаус. - Это он меня   хотел  убить! Хорошо, что бабушка-то была мертвая, а то бы ей не поздоровилось!    

   Потом он одел бабушку в праздничное платье, попросил у  соседа лошадь, запряг ее в тележку, хорошенько усадил старуху на заднюю  скамейку, чтобы она не свалилась, когда поедут, и покатил с ней через лес.  Когда солнышко встало, они подъехали к большому постоялому  двору.  Маленький   Клаус остановился и пошел спросить себе чего-нибудь закусить.    

   У хозяина постоялого двора было много-много денег, и сам он  был человек очень добрый, но такой горячий, точно весь был начинен перцем и   табаком.    

   - Здравствуй! - сказал он Маленькому Клаусу. - Чего ты   нынче  спозаранку расфрантился?    

   - Да вот, - отвечал Маленький Клаус, - надо с бабушкой в  город  съездить; она там, в тележке, осталась - ни за что не хочет вылезать.   Пожалуйста, отнесите ей туда стаканчик меду. Только говорите с ней погромче,  она глуховата!    

   - Ладно! - согласился хозяин, взял большой стакан меду и  понес старухе, а та сидела в тележке прямая, как палка.    

   - Вот, внучек прислал вам стаканчик медку! - сказал  хозяин, подойдя к тележке, но старуха не ответила ни слова и даже не  шевельнулась.    

   - Слышите? - закричал хозяин во все горло. - Ваш  внук   посылает  вам стакан меду!    

   Еще раз прокричал он то же самое и еще раз, а она все не   шевелилась; тогда он рассердился и запустил ей стаканом прямо в лицо,  так   что  мед потек у нее по носу, а сама она опрокинулась навзничь.  Маленький   Клаус ведь не привязал ее, а просто прислонил к спинке скамейки.    

   - Что ты наделал? - завопил Маленький Клаус,  выскочил   из  дверей  и схватил хозяина за ворот. - Ты мою бабушку убил! Погляди,  какая   у  нее дыра во лбу!    

   - Вот беда-то! - заохал хозяин, всплеснув руками. - И  все  это  из-за моей горячности! Маленький Клаус, друг ты мой, я тебе целую  мерку  денег дам и бабушку твою похороню, как свою собственную, только молчи об  этом, не то мне отрубят голову, а ведь это ужасно неприятно!    

   И вот Маленький Клаус получил целую мерку денег,  а   хозяин  схоронил его старую бабушку, точно свою собственную.    

   Маленький Клаус вернулся домой опять с целой кучей денег  и сейчас  же послал к Большому Клаусу мальчика попросить мерку.    

   - Как так? - удивился Большой Клаус. - Разве я не убил  его? Надо посмотреть самому!    

   И он сам понес меру Маленькому Клаусу.    

   - Откуда это у тебя такая куча денег? - спросил он и  просто глаза вытаращил от удивления.    

   - Ты убил-то не меня, а мою бабушку, - сказал Маленький  Клаус, - и  я ее продал за мерку денег!    

   - С барышом продал! - сказал Большой Клаус, побежал  домой, взял топор и убил свою старую бабушку, потом положил ее в тележку,  приехал с ней  в город к аптекарю и предложил ему купить мертвое тело.    

   - Чье оно, и где вы его взяли? - спросил аптекарь.    

   - Это моя бабушка! - ответил Большой Клаус. - Я убил ее,   чтобы  продать за мерку денег!    

   - Господи помилуй! - воскликнул аптекарь. - Вы сами  не   знаете,  что говорите! Смотрите, ведь это может стоить вам головы!    

   И он растолковал Большому Клаусу, что он такое наделал,  какой он дурной человек и как его за это накажут. Большой Клаус  перепугался,   опрометью выскочил из аптеки, сел в тележку, хлестнул лошадей и помчался домой.  Аптекарь и весь народ подумали, что он сумасшедший, и потому не задержали его.    

   - Поплатишься же ты мне за это, поплатишься, Маленький  Клаус! -  сказал Большой Клаус, выехав на дорогу, и, как  только  добрался  до   дому, взял большущий мешок, пошел к Маленькому Клаусу и сказал:    

   - Ты опять одурачил меня? Сперва я убил своих лошадей, а  теперь и бабушку! Все это по твоей милости! Но уж больше тебе меня не дурачить!    

   И он схватил Маленького Клауса и засунул в мешок,  а   мешок  завязал, вскинул на спину и крикнул:    

   - Пойду утоплю тебя!    

   До реки было не близко, и Большому Клаусу становилось  тяжеленько  тащить Маленького. Дорога шла мимо церкви; оттуда слышались звуки   органа, да и молящиеся красиво пели хором. Большой Клаус поставил  мешок  с   Маленьким Клаусом у самых церковных дверей и подумал, что не худо было  бы  зайти в церковь, прослушать псалом, а потом уж  идти  дальше.  Маленький Клаус  не мог вылезти из мешка сам, а весь народ  был  в  церкви.  И  вот Большой  Клаус зашел в церковь.    

   - Ох, ох! - вздыхал Маленький Клаус, ворочаясь в мешке,  но, как он ни старался, развязать мешок ему не удавалось. В это самое время  мимо  проходил старый, седой как лунь пастух с большой клюкой в руках; он  погонял ею стадо. Коровы и быки набежали на мешок с Маленьким Клаусом и  повалили его.    

   - О-ох! - вздохнул Маленький Клаус. - Такой я молодой  еще, а уж  должен отправляться в царство небесное!    

   - А я, несчастный, такой старый, дряхлый и все не могу  попасть  туда! - сказал пастух.    

   - Так развяжи мешок, - закричал Маленький Клаус.  -   Полезай  на  мое место - живо попадешь туда!    

   - С удовольствием! - сказал пастух и развязал мешок, а  Маленький Клаус мигом выскочил на волю.    

   - Теперь тебе смотреть за стадом! - сказал старик и влез  в мешок.    

   Маленький Клаус завязал его и погнал стадо дальше.    

   Немного погодя вышел из церкви Большой Клаус, взвалил  мешок на спину, и ему сразу показалось, что мешок стал гораздо легче, -  Маленький  Клаус весил ведь чуть не вдвое больше против старого пастуха.    

   "Ишь как теперь легко стало! А все от того, что я  прослушал  псалом!" - подумал Большой Клаус, дошел до широкой и глубокой  реки,  бросил  туда мешок с пастухом и, полагая, что там сидит Маленький Клаус,  закричал:    

   - Ну вот, вперед не будешь меня дурачить!    

   После этого он отправился домой, но у  самого  перепутья   встретил... Маленького Клауса с целым стадом!    

   - Вот тебе раз! - вскричал Большой Клаус. - Разве я не  утопил тебя?    

   - Конечно, утопил! - сказал Маленький Клаус. - Полчаса  тому назад  ты бросил меня в реку!    

   - Так откуда же ты взял такое большое стадо? - спросил  Большой Клаус.    

   - А это водяное стадо! - ответил Маленький Клаус. - Я   расскажу  тебе целую историю. Спасибо тебе, что ты утопил меня,  теперь  я   разбогател, как видишь! А страшно мне было в мешке! Ветер так и  засвистел  в   ушах, когда ты бросил меня в холодную воду! Я сразу пошел ко дну, но не   ушибся, - там внизу растет такая нежная, мягкая трава, на нее я и упал.  Мешок  сейчас же развязался, и  прелестнейшая  девушка  в  белом  как  снег платье, с  венком из зелени на мокрых волосах, протянула мне руку и  сказала: "А, это  ты, Маленький Клаус? Ну вот, прежде всего бери это  стадо, а в миле отсюда, на  дороге пасется другое, побольше, -  ступай,  я  тебе его дарю".    

   Тут я увидел, что река была для водяных жителей все равно  что дорога: они ездили и ходили по дну от самого озера и до того места, где  реке конец. Ах, как там было хорошо! Какие цветы, какая свежая трава!  А  рыбки  шныряли мимо моих ушей точь-в-точь как у нас здесь птицы! Что за  красивые люди  попадались мне навстречу, и какие чудесные стада паслись у  изгородей и канав!    

   - Почему же ты так скоро вернулся? - спросил Большой  Клаус. - Уж меня бы не выманили оттуда, если там так хорошо!    

   - Я ведь это неспроста сделал! - сказал Маленький Клаус.  - Ты слышал, что водяная девушка велела мне отправиться за другим стадом,  которое пасется на дороге всего в одной версте оттуда? Дорогой она называет  реку другой дороги они ведь там не знают, - а река так петляет, что мне  пришлось бы сделать здоровый круг. Вот я и решился выбраться на сушу да пойти  прямиком к тому месту, где ждет меня стадо; так я выиграю почти  полмили!    

   - Экий счастливец! - сказал Большой Клаус. - Как ты  думаешь, получу я стадо, если спущусь на дно?    

   - Конечно! - сказал Маленький Клаус. - Только я не могу  тащить тебя в мешке до реки, ты больно тяжелый. А вот,  коли  хочешь,  дойди   сам,  да влезь в мешок, а я с удовольствием тебя сброшу в воду!    

   - Спасибо! - сказал Большой Клаус. - Но если я не получу  там стадо, я тебя изобью, так и знай!    

   - Ну-ну, не сердись! - сказал Маленький Клаус, и они  пошли к реке.    

   Когда стадо увидело воду, оно так и бросилось к ней:  скоту очень  хотелось пить.    

   - Погляди, как они торопятся! - сказал Маленький Клаус.   -  Ишь,  как соскучились по воде: домой, на дно, знать, захотелось!    

   - Но ты сперва помоги мне, а не то я тебя изобью!  -   сказал  Большой Клаус и влез в большой мешок, который лежал на спине у одного  из  быков. - Да положи мне в мешок камень, а то я, пожалуй, не пойду ко дну!    

   - Пойдешь! - сказал Маленький Клаус,  но  все-таки   положил  в  мешок большой камень, крепко завязал мешок и столкнул его в  воду.   Бултых!  И Большой Клаус пошел прямо ко дну.    

   - Ох, боюсь не найдет он там ни коров, ни быков! -   сказал  Маленький Клаус и погнал свое стадо домой.    СТАРЫЙ ДОМ     

     

   На одной улице стоял старый-старый дом, выстроенный еще  около трехсот лет тому назад, - год его постройки был вырезан на одном из  оконных карнизов, по которым вилась затейливая резьба: тюльпаны и побеги хмеля;  тут же было вырезано старинными буквами и с соблюдением старинной орфографии  целое стихотворение. На других карнизах красовались  уморительные  рожи,  корчившие гримасы. Верхний этаж дома образовывал над нижним большой выступ; под  самой крышей шел водосточный желоб оканчивавшийся головой  дракона. Дождевая  вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из живота - желоб был  дырявый.    

   Все остальные дома на  улице  были  такие  новенькие,   чистенькие,  с большими окнами и прямыми, ровными стенами; по всему видно было,  что они не желали иметь со старым домом ничего общего и даже думали:   "Долго  ли он будет торчать тут на позор всей улице? Из-за  этого  выступа   нам  не видно, что делается по ту сторону дома! А лестница-то, лестница-то!   Широкая, будто во дворце, и высокая, словно ведет на колокольню!  Железные  перила напоминают вход в могильный склеп, а на  дверях  блестят  большие медные  бляхи! Просто неприлично!"    

   Против старого дома, на другой стороне улицы,  стояли   такие  же  новенькие, чистенькие домики и думали то же, что их собратья; но  в   одном из них сидел у окна маленький краснощекий  мальчик  с  ясными,  сияющими  глазами; ему старый дом и при солнечном и при лунном свете нравился куда больше  всех остальных домов. Глядя на стену старого дома с потрескавшейся и местами  пообвалившейся штукатуркой, он рисовал себе самые причудливые картины прошлого,  воображал всю улицу застроенной такими же  домами, с широкими лестницами,  выступами и остроконечными крышами,  видел  перед собою солдат с алебардами и  водосточные желобы в виде  драконов  и  змиев... Да, можно таки было  заглядеться на старый дом! Жил в нем один старичок, носивший короткие панталоны  до колен, кафтан с большими  металлическими пуговицами и парик, про который  сразу можно  было  сказать:  вот это настоящий парик! По утрам к старику  приходил старый  слуга,  который прибирал все в доме и исполнял  поручения   старичка  хозяина;  остальное время дня старик оставался в доме  один-одинешенек. Иногда он подходил  к окну взглянуть на улицу и на соседние  дома; мальчик,  сидевший  у  окна, кивал старику головой и получал в ответ  такой же  дружеский  кивок.  Так они познакомились и подружились, хоть и ни разу  не говорили друг с  другом, - это ничуть им не помешало!    

   Раз мальчик услышал, как родители его говорили:    

   - Старику живется вообще не дурно, но он так одинок,  бедный!    

   В следующее же воскресенье мальчик завернул что-то в   бумажку,  вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.    

   - Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину! У  меня  два  оловянных солдатика, так вот ему один! Пусть он останется у него,  ведь старый господин так одинок, бедный!    

   Слуга, видимо, обрадовался, кивнул головой и отнес  солдатика в старый дом. Потом тот же слуга явился к мальчику спросить, не   пожелает  ли  он сам навестить старого господина. Родители позволили, и мальчик  отправился в гости.    

   Медные бляхи на перилах лестницы блестели ярче  обыкновенного,   точно их вычистили в ожидании гостя, а резные трубачи - на  дверях  были  ведь  вырезаны трубачи, выглядывавшие из тюльпанов, -  казалось,  трубили  изо всех  сил, и щеки  их  раздувались  сильнее,  чем  всегда.  Они  трубили:  "Тра-та-та -  та!  Мальчик  идет!  Тра-та-та-та!"  Двери   отворились,  и мальчик вошел в коридор. Все стены были увешаны старыми  портретами рыцарей в латах и дам в  шелковых  платьях;  рыцарские  доспехи   бряцали,  а платья шуршали... Потом мальчик прошел на лестницу, которая сначала   шла высоко вверх, а потом опять вниз, и  очутился  на  довольно-таки  ветхой  террасе с большими дырами и широкими щелями в полу, из которых  выглядывали  зеленые трава и листья. Вся терраса, весь двор и даже вся стена дома были увиты  зеленью, так что терраса выглядела настоящим садом,  а  на самом-то деле это  была терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки  в виде голов с ослиными  ушами; цветы росли в них как хотели. В одном горшке так и лезла через край  гвоздика: зеленые ростки ее разбегались во все стороны, и гвоздика как будто  говорила: "Ветерок ласкает меня,  солнышко целует и обещает подарить мне в  воскресенье еще один цветочек! Еще  один цветочек в воскресенье!"    

   С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною  кожей  с  золотым тиснением.    

     

                      Да, позолота-то сотрется,     

                      Свиная ж кожа остается! -     

     

   говорили стены.    

   В той же комнате стояли разукрашенные резьбою кресла с  высокими спинками.    

   - Садись! Садись! - приглашали они, а потом жалобно скрипели.   -  Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф.   Ревматизм в спине! Ох!    

   Затем мальчик вошел в комнату с большим выступом на  улицу. Тут  сидел сам старичок хозяин.    

   - Спасибо за оловянного солдатика, дружок! - сказал он  мальчику. -  И спасибо, что сам зашел ко мне!    

   "Так, так" или, скорее, "кхак, кхак!"  - закряхтела и  заскрипела  мебель. Стульев, столов и кресел было так много,  что они мешали друг другу смотреть на мальчика.    

   На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым,   веселым  лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы ее были   напудрены, а платье стояло колом. Она не сказала ни "так", ни  "кхак", но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил  старика:    

   - Где вы ее достали?    

   - В лавке старьевщика! - отвечал тот. - Там много таких  портретов, но никому до них нет дела: никто не знает, с кого они писаны, - все  эти лица давным-давно умерли и похоронены. Вот и этой дамы нет  на  свете  лет  пятьдесят, но я знавал ее в старину.    

   Под картиной висел за стеклом букетик засушенных цветов;   им,  верно, тоже было лет под пятьдесят, - такие они были  старые!  Маятник   больших старинных часов качался взад и вперед, стрелка двигалась, и все в  комнате старело с каждою минутой, само того не замечая.    

   - У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! - сказал  мальчик.    

   - О! Меня постоянно навещают воспоминания знакомых лиц и  образов!.. А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!    

   И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были  целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не  увидишь,  солдаты,   похожие  на трефовых валетов, городские ремесленники с развевающимися   знаменами.  У портных на знаменах красовались ножницы, поддерживаемые двумя  львами,  у сапожников же не сапоги, а орел о двух головах - сапожники  ведь   делают все парные вещи. Да, вот так картинки были!    

   Старичок хозяин пошел в другую комнату за вареньем,  яблоками и орехами. Нет, в старом доме, право, было прелесть как хорошо!    

   - А мне просто невмочь оставаться здесь! - сказал  оловянный солдатик, стоявший на сундуке. - Тут так пусто и печально. Нет, кто  привык  к  семейной жизни, тому здесь не житье. Сил моих  больше  нет!  День   тянется здесь без конца, а вечер и того дольше! Тут не услышишь ни приятных   бесед, какие вели, бывало, между собою твои родители, ни веселой возни  ребятишек, как у нас! Старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь  целует? Глядит на него кто-нибудь ласково? Бывает у него елка?  Получает он  подарки? Ничего! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдержу такого  житья!    

   - Ну, ну полно! - сказал мальчик. -  По-моему,  здесь   чудесно;  сюда ведь заглядывают воспоминания и приводят с собою столько  знакомых лиц!    

   - Что-то не видал их, да они мне и не знакомы!  -   отвечал  оловянный солдатик. - Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!    

   - А надо! - сказал мальчик.    

   В эту минуту в комнату вошел с веселою улыбкой на  лице   старичок,  и чего-чего он только не принес! И варенья, и яблок, и орехов!  Мальчик перестал и думать об оловянном солдатике.    

   Веселый и довольный вернулся он домой.  Дни  шли  за   днями;  мальчик по-прежнему посылал в старый дом поклоны, а оттуда тоже поклоны  в ответ, и вот мальчик опять отправился туда в гости.    

   Резные  трубачи  опять  затрубили:  "Тра-та-та-та!   Мальчик   пришел! Тра-та-та-та!" Рыцари и дамы на портретах бряцали   доспехами  и  шуршали шелковыми платьями, свиная кожа говорила, а  старые   кресла  скрипели  и кряхтели от ревматизма в спине: "Ох!" Словом, все  было как  и  в  первый раз, - в старом доме часы и дни шли один, как другой,  без всякой перемены.    

   - Нет, я не выдержу! - сказал оловянный солдатик. - Я уже  плакал оловом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят  там руку или ногу! Все-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!..  Теперь  и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою  знакомых лиц! Меня  они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно, если они станут  посещать тебя часто. Под конец я готов был  спрыгнуть  с сундука!.. Я видел  тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо  мною,  как живые!.. Это было утром в  воскресенье... Все  вы,  ребятишки,  стояли  в столовой, такие серьезные,  набожно сложив руки,  и  пели  утренний  псалом... Папа и мама стояли тут же.  Вдруг дверь отворилась, и  вошла  незванная двухгодовалая сестренка ваша Мари.  А ей стоит только услышать музыку или пение - все равно какое, - сейчас  начинает плясать. Вот  она  и принялась приплясывать, но никак не могла попасть  в такт - вы  пели  так протяжно... Она поднимала то одну ножку, то другую и   вытягивала  шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и  трудно  было удержаться. Я таки и не удержался, засмеялся про себя, да  и   слетел  со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка - она и теперь еще не   прошла, и поделом мне было!.. Много и еще чего вспоминается мне... Все,  что я  видел, слышал и пережил в вашей семье, так и всплывает  у  меня  перед глазами!  Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с  собой!.. Скажи, вы  и теперь еще поете по утрам?  Расскажи  мне  что-нибудь про малютку Мари! А  товарищ мой, оловянный солдатик, как  поживает?  Вот счастливец!.. Нет, нет, я  просто не выдержу!..    

   - Ты подарен! - сказал мальчик. - И должен остаться тут!  Разве ты  не понимаешь этого?    

   Старичок хозяин явился с ящиком, в котором было много  разных  диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды  старинных  карт   -  таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь! Старичок  отпер   для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке которых  был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой  хозяина  тихие  дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при  этом  какую-то  заунывную  песенку.    

   - Эту песню певала когда-то она! - сказал он, кивая на  портрет,  купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.    

   - Я хочу на войну! Хочу не войну! - завопил вдруг  оловянный  солдатик и бросился с сундука.    

   Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал  и  мальчик - нет нигде, да и только.    

   - Ну, я найду его после! - сказал старичок, но так и  не   нашел.  Пол весь был в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в   открытой могиле.    

   Вечером мальчик вернулся домой. Время шло; наступила зима;   окна  замерзли, и мальчику приходилось дышать на них,  чтобы  оттаяло  хоть   маленькое отверстие, в которое можно было взглянуть на улицу. Снег запорошил  все завитушки и надпись на карнизах старого дома и завалил лестницу, - дом  стоял словно нежилой. Да так оно и  было:  старичок,  хозяин  его, умер.    

   Вечером к старому дому подъехала колесница, на нее  поставили  гроб  и повезли старичка за город, в фамильный склеп. Никто не шел  за  гробом  все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу   воздушный поцелуй.    

   Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион.  Мальчик видел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и  дам,   цветочные горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда,   другое туда; портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же,  да  так там и остался: никто ведь не знал этой дамы, никому и не  нужен  был ее  портрет.    

   Весною стали ломать старый дом - этот жалкий сарай уже   мозолил  всем глаза, и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из  свиной кожи, висевшими клочьями; зелень на террасе разрослась еще пышнее и  густо обвивала упавшие балки. Наконец место очистили совсем.    

   - Вот и отлично! - сказали соседние дома.    

   Вместо старого дома на улице появился новый, с большими  окнами и  белыми ровными стенами. Перед ним, то есть, собственно, на том самом   месте, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы  потянулись оттуда к стене соседнего дома. Садик был обнесен высокой железной  решеткой, и вела в него железная калитка. Все это выглядело так нарядно, что  прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Виноградные  лозы были  усеяны десятками воробьев, которые чирикали наперебой, но не о старом доме, -  они ведь не могли его помнить; с тех пор прошло столько лет, что мальчик успел  стать мужчиною. Из него вышел дельный человек  на  радость своим родителям. Он  только что женился и переехал со своею молодой женой как раз в этот новый дом с  садом.    

   Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала на  клумбу  какой-то приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина  вскрикнула: