1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
Барон   удержал ее за руку.      

– Чем   больше мы будем готовиться, тем смешнее будем выглядеть, – сказал   он. – Продолжай, Филипп, продолжай!      

– С   удовольствием, отец. Итак, я прискакал в Страсбург и передал сведения. Мы дали   знать губернатору, господину де Стенвилю – он незамедлительно явился. Когда   предупрежденный вестовым губернатор явился на плац, мы выступили походным   порядком. Впереди показался кортеж и мы поспешили к Кельнским воротам. Я   оказался рядом с губернатором.      

– Господином   де Стенвилем? – переспросил барон. – Подожди-ка, я знавал одного   Стенвиля…      

– Это   зять министра, господина де Шуазеля.      

– Так,   так! Продолжай, – приказал барон.      

– Ее   высочество молода, ей, очевидно, нравятся молодые лица. Когда она с рассеянным   видом выслушивала комплименты господина губернатора, ее взгляд остановился на   мне; я почтительно отступил на шаг.      

– Не   этот ли господин был выслан мне навстречу? – указав на меня, спросила она.      

– Вы   совершенно правы, сударыня, – отвечал господин де Стенвиль.      

– Подойдите,   сударь, – приказала она. Я приблизился.      

– Как   вас зовут? – спросила ее высочество приятным голосом.      

– Шевалье   де Таверне Мезон-Руж, – едва мог вымолвить я.      

– Запишите   это имя, дорогая, – приказала ее высочество, обращаясь к старой даме,   которую, как я позже узнал, зовут графиня де Лангерсхаузен,      

– это   фрейлина ее высочества. Она в ту же минуту внесла мое имя в записную книжку.      

Затем ее   высочество вновь обратилась ко мне:      

– Ах,   что с вами сделала эта скверная погода! По правде говоря, я упрекаю себя, когда   думаю, что вам пришлось столько вынести из-за меня.      

– Как   это любезно с ее стороны, какие добрые слова! – сложив на груди руки,   воскликнула Андре.      

– Я   запомнил их точно, а также интонацию, выражение лица, с которыми они были   произнесены, – все, все, все!      

– Прекрасно!   Просто превосходно! – пробормотал барон с какой-то особенной улыбкой, в   которой сквозило отеческое самодовольство и вместе с тем угадывалось невысокое   мнение о женщинах, в том числе и о королевах. – Продолжай, Филипп!      

– Что   ты ответил? – спросила Андре.      

– Ничего.   Я поклонился до самой земли, и ее высочество прошла мимо.      

– Как?   Ничего не ответил? – вскричал барон.. – Я лишился голоса, отец. Душа   моя ушла в пятки, я чувствовал, как сильно стучит сердце.. – Какого черта!   В твоем возрасте я был представлен принцессе Лещинской; думаешь, я не нашел,   что сказать?. – Вы очень остроумны, отец, – с поклоном отвечал   Филипп.      

Андре   пожала ему руку.      

– Я   воспользовался отъездом ее высочества, – продолжал Филипп, – и   вернулся к себе на квартиру, чтобы привести себя в порядок. Я насквозь промок и   чертовски вымазался.      

– Бедный! –   прошептала Андре.      

– Тем   временем, – продолжал Филипп, – ее высочество прибыла в ратушу –   здесь она принимала приветствия жителей. Когда церемония закончилась, было   объявлено, что обед подан, и она села за стол.      

Мой   друг, майор нашего полка, тот самый, что послал меня навстречу ее высочеству,   уверял меня, что принцесса несколько раз пробежала взглядом по рядам офицеров,   присутствовавших на обеде.      

– Почему   я не вижу, – спросила ее высочество после безуспешных попыток заметить   того, кого она искала взглядом, – молодого офицера, который выехал мне   навстречу утром? Разве ему не передали, что я хочу его поблагодарить?      

Майор   выступил вперед.      

– Ваше   высочество! – заговорил он. – Господин лейтенант де Таверне зашел,   должно быть, к себе, чтобы переодеться перед тем как представиться вашему королевскому   высочеству.      

Не   прошло и нескольких минут, как я вошел в залу. Ее высочество заметила меня.      

Она   знаком приказала мне подойти, я приблизился.      

– Сударь, –   заговорила она, – не согласитесь ли вы сопровождать меня в Париж?      

– О   сударыня! – воскликнул я. – Вы оказываете мне великую честь! Однако я   состою на службе в Страсбургском гарнизоне и…      

– И..?      

– Не   принадлежу себе!      

– Кому   вы подчиняетесь?      

– Военному   губернатору.      

– Хорошо,   я с ним поговорю.      

Она   жестом отпустила меня, и я удалился.      

Вечером   она обратилась к губернатору:      

– Не   могли бы вы удовлетворить одну мою прихоть?      

– Скажите   мне, что это за прихоть. Это будет приказом для меня, ваше высочество.      

– Я   не так выразилась: это не прихоть, а скорее клятва, которую я себе дала перед   отъездом.      

– Для   меня это еще более свято. Я слушаю вас, ваше высочество.      

– Я   дала себе слово взять в свиту первого француза, кем бы он ни оказался, которого   я встречу, ступив на французскую землю. Я поклялась осчастливить его и его   семью, если, конечно, во власти царствующих особ осчастливить кого бы то ни   было.      

– Царствующие   особы выражают Божью волю на земле. Как имя того, кому выпало счастье первым   встретить ваше высочество?      

– Это   господин де Таверне Мезон-Руж, молодой лейтенант, предупредивший вас о моем   прибытии.      

– Мы   все будем завидовать господину де Таверне, ваше высочество, – сказал   губернатор, – но не станем мешать счастью, которого он удостоен. Он связан   присягой – мы освобождаем его от присяги. Он состоит на службе      

– мы   освобождаем его от службы. Он отправится одновременно с вашим королевским высочеством.      

– В   самом деле, в тот день, когда карета ее высочества покинула Страсбург, я   получил приказ верхом сопровождать ее. С этого времени я не удаляюсь от дверцы   ее кареты.      

– Хе,   хе, – все еще посмеиваясь, заметил барон. – Как все необычно! Однако   ничего невозможного в этом нет!      

– Что   вы имеете в виду? – наивно спросил молодой человек.      

– О,   я кое о чем догадываюсь, – продолжал барон, – начинаю догадываться,   хе-хе!      

– Дорогой   брат! – заметила Андре. – Я не совсем понимаю, как вышло, что ее   высочество пожелала посетить Таверне?      

– Сейчас   расскажу. Вчера вечером, около одиннадцати, мы прибыли в Нанси. Мы с факелами   проехали через весь город. Ее высочество окликнула меня.      

– Господин   де Таверне, – обратилась она ко мне, – поторопите эскорт.      

Я   показал знаком, что ее высочество желает ехать скорее.      

– Я   хочу завтра утром выехать пораньше, – прибавила ее высочество.      

– Ваше   высочество желает завтра успеть побольше проехать? – спросил я.      

– Нет,   мне бы хотелось сделать в пути остановку. Словно какое-то предчувствие шевельнулось   у меня в сердце.      

– В   пути? – переспросил я.      

– Да, –   отвечала она. Я молчал.      

– Вы   не догадываетесь, где я хочу остановиться? – с улыбкой продолжала она.      

– Нет,   ваше высочество.      

– Я   хотела бы остановиться в Таверне.      

– Почему   в Таверне? – воскликнул я.      

– Чтобы   познакомиться с вашим отцом и сестрой.      

– С   отцом! С сестрой!.. Как, ваше высочество, вы знаете?..      

– Я   узнала, – сказала она, – что они живут всего в двухстах шагах от   дороги, по которой мы будем следовать. Прикажите остановиться в Таверне.      

Меня   прошиб пот, я поспешил заметить ее высочеству с понятным вам волнением:      

– Ваше   высочество! Дом моего отца не достоин чести принимать столь знатную принцессу.      

– Почему   же? – поинтересовалась ее высочество.      

– Мы   бедны.      

– От   этого прием только выиграет в сердечности и простоте, я в этом уверена! –   заметила ее высочество. – Как бы ни был беден дом Таверне, у вас, верно,   найдется чашка молока для Друга, который желает хоть на минуту забыть, что он,   то есть я, – эрцгерцогиня Австрии и дофина Франции.      

– О   сударыня! – только и мог проговорить я, склонившись до земли.      

– Вот   и все. Из почтительности я не осмелился продолжать спор.      

– Я   надеялся, что ее высочество забудет о своих намерениях или что ее фантазия   развеется поутру вместе со свежим ветром в дороге. Однако этого не произошло.   На почтовой станции в Понт-а-Муссоне ее высочество спросила меня, далеко ли до   Таверне. Мне ничего не оставалось, как признаться, что мы всего в трех милях   отсюда.      

– До   чего ты неловок! – вырвалось у барона.      

– Что   поделаешь!.. Можно было подумать, что ее высочество догадалась о моем смущении:   «Ни о чем не беспокойтесь, – сказала она, – я недолго у вас пробуду.   Однако так как вы угрожаете мне тем, что прием может быть мне неприятен, мы   будем квиты, потому что я тоже заставила вас страдать, когда въезжала в   Страсбург». Как можно было устоять перед такой любезностью? Научите, отец!      

– О,   это было совершенно невозможно! – воскликнула Андре. – Да потом, ее   высочество, кажется, очень снисходительна и довольствуется моими цветами и   чашкой молока, как она выражается.      

– Да,   однако ее не могут удовлетворить ни мои кресла, которые обломают ей бока, ни обшивка   стен, которая приведет ее в уныние. К черту капризы! Повезло же Франции: ею   будет править женщина, которой приходят в голову такие фантазии! Черт побери!   Занимается заря будущего необыкновенного правления!      

– Отец!   Как вы можете говорить подобные вещи о принцессе, которая осыпает нас милостями,   оказывает нам такую честь?      

– Да   она скорее обесчестит меня! – вскричал старик. – Кто сейчас помнит о   Таверне? Никто. Славное имя покоится под развалинами Мезон-Ружа. Я лелеял   надежду, что оно выйдет на свет в подходящий момент. Так нет же, напрасно я   надеялся: явилось юное создание, пожелавшее из прихоти воскресить наше имя,   поблекшее, запылившееся, жалкое, ничтожное. А следом за ней прибудут газетчики,   которые так и вынюхивают, где бы посмеяться, как бы выудить скандальчик,   которыми они только и живут! Уж они распишут в своих грязных листках, как   принимали принцессу в лачуге у Таверне! Черт побери, у меня мелькнула мысль!      

Последние   слова барона заставили молодых людей вздрогнуть.      

– Что   вы надумали, отец? – спросил Филипп.      

– Я   неплохо знаю историю, – процедил сквозь зубы барон, – если граф де   Медина поджег свой дворец ради удовольствия обнять королеву, то я готов спалить   свою хибару, лишь бы не принимать ее высочество. Пусть приезжает!      

Молодые   люди услышали последние его слова и беспокойно переглянулись.      

– Пусть   приезжает! – повторил Таверне.      

– Она   будет здесь с минуты на минуту, – сообщил Филипп. – Я проехал   напрямик через Пьеррфитскнй лес, чтобы выиграть время и опередить кортеж хотя   бы па несколько минут. Теперь он, должно быть, совсем близко.      

– В   таком случае не будем терять время даром! – воскликнул барон.      

С   проворством двадцатилетнего юноши барон выскочил из гостиной, вбежал на кухню,   выхватил из очага пылавшую головню и бросился к ригам с соломой, сухой люцерной   и конскими бобами. Он поднес было огонь к вязанке, как вдруг словно из-под   земли вырос Бальзамо и схватил его за руку.      

– Что   это вы надумали? – воскликнул он, вырывая из его рук головню. –   Эрцгерцогиня Австрии – не коннетабль де Бурбон! Она не может до такой степени   опорочить дом, что его лучше спалить, чем пустить ее на порог!      

Старик   замер, бледный, трясущийся, улыбка исчезла с его лица. Ему понадобилось собрать   все свои силы: в ущерб чести, которую он понимал весьма своеобразно, ему   предстояло перейти от едва терпимой бедности к полной нищете – Идите в дом,   сударь, идите! – продолжал Бальзамо – У вас мало времени, а вы должны еще   успеть снять этот шлафрок и одеться более подобающим образом. Барон де Таверне,   с которым я познакомился во время осады Филипсбурга, был удостоен Большого   креста Святого Людовика. Я не знаю костюма, которого бы не украсила подобная   награда.      

– Сударь, –   возразил Таверне, – несмотря ни на что, ее высочество увидит то, чего я не   хотел бы показать даже вам: она поймет, что я несчастен.      

– Будьте   спокойны, господин барон, я так ее займу, что она даже не заметит, новый у вас   дом или старый, бедный или богатый. Помните о гостеприимстве, сударь: это долг   дворянина. Чего ждать ее высочеству от врагов – а их у нее предостаточно, –   если друзья будут сжигать свои замки, лишь бы не принимать ее у себя? Не будем   предвосхищать событий, предсказывая ее неудовольствие: всему свое время.      

Господин   де Таверне повиновался со смирением, которое он уже однажды проявил. Он пошел к   детям, обеспокоенным его отсутствием и повсюду его искавшим.      

А   Бальзаме бесшумно удалился, словно для того, чтобы завершить начатое.      

 Глава 14. МАРИЯ-АНТУАНЕТТА-ЖОЗЕФИНА,   ЭРЦГЕРЦОГИНЯ АВСТРИИ      

       

В самом   деле, как сказал Бальзамо, нельзя было терять ни минуты: оглушительный стук колес,   топот копыт, громкие голоса донеслись с дороги, обычно столь безлюдной, которая   вела от главной дороги к дому барона де Таверне.      

Показались   три кареты, одна из которых была украшена позолотой и мифологическими барельефами.   Однако, несмотря на пышность отделки, она была так же покрыта пылью и   забрызгана грязью, как две другие кареты. Кортеж остановился у ворот, которые   распахнул Жильбер. Его широко раскрытые глаза и сильнейшее возбуждение   свидетельствовали о необычайном волнении, которое он переживал при виде такого   величия.      

Двадцать   всадников, все как один молодые и блестящие, выстроились перед главной каретой,   и из нее вышла девушка. Ей можно было дать лет пятнадцать или шестнадцать, ее   волосы были не напудрены, она носила высокую прическу. Ее сопровождал человек,   одетый в черное, с широкой орденской лентой на груди.      

Мария-Антуанетта   – это была именно она – прибыла во Францию с репутацией красавицы, что нечасто   выпадало на долю принцесс, которым надлежало разделить трон с королями Франции.   Было трудно сказать что-либо определенное о ее глазах: нельзя сказать, что они   были очень красивы, однако могли по ее желанию принимать любое выражение,   сочетавшее подчас такие противоположные оттенки, как, например, нежность и   презрение. Нос ее был правильной формы, верхняя губка была очаровательна, а вот   нижняя – аристократическая черта семнадцати цезарей – слишком широкая и   отвисшая; она не очень шла к ее милому лицу, если только оно не выражало гнева   или возмущения. Цвет лица был восхитителен, нежный румянец просвечивал сквозь   прозрачную кожу; ее грудь, шея, плечи были изумительной красоты, руки –   античной формы. Поступь ее была твердой, благородной, стремительной, однако,   забывшись, она передвигалась вяло, неуверенно и как бы крадучись. Ни одна   женщина не могла столь же грациозно, как она, склониться в реверансе. Ни одна   королева не умела, как она, приветствовать своих подданных. Кивнув разом   нескольким лицам, она могла воздать должное каждому.      

В тот   день Мария-Антуанетта чувствовала себя обычной женщиной и улыбалась, как женщина,   притом женщина счастливая. Она решила забыть хотя бы на один день, что она – ее   высочество. Ее лицо было спокойно, теплая благожелательность оживляла взгляд На   ней было белое шелковое платье, прекрасные обнаженные руки прятались под   плотной кружевной накидкой.      

Едва   выйдя из кареты, она обернулась, чтобы помочь свитской даме преклонного   возраста выйти из кареты. Отказавшись от помощи человека в черном, она свободно   пошла вперед, вдыхая полной грудью свежий воздух и оглядываясь, словно пыталась   как можно полнее насладиться редкими минутами свободы, которые могла себе   позволить.      

– О,   какое очаровательное место, до чего хороши деревья, какой прелестный   домик! – восклицала она – Какое, должно быть, счастье дышать свежим   воздухом под этими тенистыми деревьями!      

В это   самое мгновение появился Филипп де Таверне в сопровождении Андре, которая заплела   свои длинные волосы в косы и надела шелковое платье цвета льна. Ее вел барон,   одетый в парадный камзол голубого бархата, – остатки прежней роскоши. Само   собой разумеется, что по совету Бальзамо барон не забыл надеть орденскую ленту   Святого Людовика.      

Ее   высочество остановилась, как только заметила шедших ей навстречу хозяев.      

Молодую   принцессу окружили офицеры, державшие под уздцы лошадей, и придворные, обнажившие   головы. Они чувствовали себя свободно, держали друг друга под руку и едва   слышно переговаривались между собой.      

Бледный   от волнения Филипп де Таверне с важным видом приблизился к дофине.      

– Сударыня! –   обратился он к ней. – Имею честь представить вашему высочеству моего отца,   господина барона де Таверне Мезон-Руж, и мою сестру, мадмуазель Клер-Андре де   Таверне.      

Барон   низко поклонился как человек, умевший приветствовать королеву. Андре присела в   грациозном реверансе с присущей ей скромной и ласковой вежливостью, выражая   своим видом самое искреннее уважение.      

Мария-Антуанетта   разглядывала молодых людей. Памятуя об их бедности, о которой ее предупреждал   Филипп, она догадалась, что им сейчас тяжело.      

– Ваше   высочество! – с достоинством произнес барон. – Вы оказываете слишком   высокую честь замку де Таверне. Наше скромное жилище недостойно принимать столь   знатную и прекрасную даму.      

– Я   знаю, что нахожусь в гостях у старого солдата, защищавшего Францию, –   отвечала принцесса. – Моя мать, императрица Мария-Терезия, любившая   воевать, рассказывала мне, что у вас в стране самые отважные бывают, как   правило, самыми бедными.      

С   невыразимой грацией она подала свою точеную ручку Андре – та поцеловала ее,   преклонив колено.      

Барон,   находившийся под влиянием своей идеи, не переставал ужасаться при виде огромной   свиты, которая должна была вот-вот наводнить его домишко, а ему, барону, даже   некуда было их посадить.      

Принцесса   вывела его из затруднительного положения.      

– Господа! –   воскликнула она, обращаясь к свите. – Вам не следует терпеть все мои   прихоти и не следует пользоваться привилегиями, которыми обладает принцесса.   Прошу вас ждать меня здесь. Я вернусь через полчаса. Следуйте за мной, дорогая   Лангерсхаузен, – обратилась она по-немецки к той даме, которой она помогла   выйти из кареты. – Проводите нас, – приказала она господину в черном.      

Человек,   к которому она обращалась, был, несмотря на простое платье, необычайно элегантен.   Ему было около тридцати лет, это был красивый мужчина с приятными манерами. Он   отступил на шаг, пропуская принцессу вперед.      

Мария-Антуанетта   взяла Андре под руку и знаком приказала Филиппу идти рядом с сестрой.      

Барон   оказался рядом с, без сомнения, знатным вельможей, которому принцесса оказывала   честь, пригласив сопровождать ее.      

– Так   вы из рода Таверне Мезон-Руж? – спросил он барона, с аристократической   небрежностью поправляя великолепное жабо из английских кружев.      

– Как   мне называть вас: сударь или монсеньер? – не уступая в бесцеремонности   господину в черном, спросил барон.      

– Можете   говорить мне просто принц, – отвечал тот, – или ваше   высокопреосвященство, если вам так больше нравится.      

– Прекрасно!   Так вот, ваше высокопреосвященство, я из рода Таверне Мезон-Руж, самый   настоящий Таверне, – произнес барон все тем же насмешливым тоном, который   он редко менял.      

Его   высокопреосвященство, обладавший тактом знатного вельможи, сразу смекнул, что   имеет дело с мелкопоместным дворянином.      

– Это   ваша летняя резиденция? – продолжал он.      

– Летняя   и зимняя, – воскликнул барон, желавший как можно скорее покончить с неприятным   разговором; он сопровождал каждый свой ответ низким поклоном.      

Филипп   время от времени беспокойно оборачивался и смотрел на отца. Дом неумолимо   надвигался, угрожающий и жалкий, готовый предстать во всей своей беспощадной   нищете.      

Барон   приготовился было, смиренно протянув руку к парадному крыльцу, пригласить   гостей в дом. В это самое мгновение принцесса обратилась к нему:      

– Простите,   сударь, но мне не хотелось бы заходить в дом. В этой тени так хорошо, я готова   провести здесь всю жизнь! Мне надоели комнаты. Вот уже две недели меня   принимают в комнатах, а я так люблю свежий воздух, тень деревьев и аромат   цветов!      

Затем   она обратилась к Андре:      

– Мадмуазель!   Прикажите принести сюда чашку молока, прошу вас!      

– Ваше   высочество! – воскликнул, бледнея, барон. – Как можно предлагать вам   столь скромное угощение?      

– Это   как раз то, что я люблю. Молоко и свежие яйца – вот чем я любила полакомиться в   Шенбрунне.      

Внезапно   сияющий и важный Ла Бри в великолепной ливрее, с салфеткой, перекинутой через   руку, появился на пороге беседки, обвитой жасмином, где принцесса наслаждалась   прохладой.      

– Ваше   высочество, завтрак подан! – провозгласил он с непередаваемым выражением   спокойного благоговения.      

– О,   так я попала к волшебнику! – со смехом воскликнула принцесса.      

Она   почти бегом устремилась к другой благоухавшей беседке.      

Обеспокоенный   барон, забыв об этикете, оставил вельможу в черном и бросился вслед за   принцессой.      

Филипп и   Андре обменивались удивленными, в еще большей степени тревожными взглядами.      

Оказавшись   под зелеными сводами, принцесса не смогла не выразить изумления.      

Барон,   шедший за ней следом, облегченно перевел дух.      

Андре   уронила руки с таким видом, точно она спрашивала: «Господи, что все это   значит?»      

Юная   принцесса краем глаза наблюдала за этой пантомимой; ум ее был достаточно проницателен,   чтобы проникнуть во все тайны, если только сердце уже не подсказывало ей   разгадку.      

В   зарослях ломоноса, жасмина и жимолости, узловатые стволы которых проросли   густыми ветвями, был накрыт продолговатый стол овальной формы, сверкавший   белизной узорчатой скатерти и столовым серебром с позолотой.      

Десять   приборов ожидали столько же сотрапезников.      

Их   внимание прежде всего привлекло редкое сочетание изысканнейших кушаний.      

Тут были   экзотические фрукты в сахаре, варенья со всех уголков земли, бисквиты из Алеппо,   мальтийские апельсины, лимоны неслыханных размеров,      

– все   это было разложено в огромных вазах. Благородные вина знаменитых на весь мир марок   переливались, словно рубины и топазы, в четырех восхитительных графинах   персидской работы.      

Молоко,   заказанное принцессой, было налито в кувшин золоченого серебра.      

Дофина   оглянулась на хозяев и заметила, что их лица бледны и растерянны.      

Придворные   восхищались зрелищем, ни о чем не догадываясь, да и не пытаясь что-либо понять.      

– Так   вы меня ждали? – обратилась дофина к барону де Таверне.      

– Я,   сударыня? – пролепетал он.      

– Ну   да! За десять минут всего этого не приготовить, а я нахожусь у вас не более   десяти минут, не так ли?      

С этими   словами она взглянула на Ла Бри, словно желая сказать: «Особенно если в распоряжении   имеется один-единственный лакей».      

– Ваше   высочество! – отвечал барон. – Я в самом деле ожидал вашего прибытия,   вернее, был о нем предупрежден.      

Принцесса   обернулась к Филиппу.      

– Так,   значит, господин Филипп успел вам написать? – спросила она.      

– Нет,   ваше высочество.      

– Никто   не знал, что я собираюсь у вас остановиться, даже я. Я скрывала это намерение   от самой себя, не желая причинять вам беспокойства, которое я обычно вношу с   собой. Я говорила об этом с вашим сыном сегодня ночью. С тех пор он находился   при мне, отлучившись лишь час назад. Ему, вероятно, удалось опередить меня   всего на несколько минут.      

– Да,   ваше высочество, не больше, чем на четверть часа.      

– Значит,   какая-нибудь добрая фея вам обо мне сообщила? Ваша крестная мать, мадмуазель? –   с улыбкой прибавила принцесса, взглянув на Андре.      

– Ваше   высочество! – произнес барон, жестом приглашая принцессу за стол. –   Об этой счастливой случайности нас уведомила не фея, а…      

– Кто   же? – спросила принцесса, видя, что барон колеблется.      

– Клянусь   честью, он волшебник!      

– Волшебник?   Не может быть!      

– Я   ничего в этом не понимаю, потому что не интересуюсь магией, однако именно ему,   сударыня, я обязан возможностью оказать вашему высочеству более или менее   приличный прием, – признался барон.      

– Так,   значит, мы не можем ни к чему прикоснуться, – проговорила принцесса, –   потому что стоящее перед нами угощение – следствие колдовства. Его   высокопреосвященство слишком поторопился, – прибавила она, поворотясь к   господину в черном, – разрезав этот страсбургский пирог: мы, конечно, не   станем его есть. А вы, моя дорогая, – обратилась она к фрейлине, – не   пейте этого кипрского вина. Лучше последуйте моему примеру.      

С этими   словами принцесса налила в золотой кубок воды из пузатого графина с узким горлышком.      

– А   ведь ее высочество права! – с испугом произнесла Андре.      

Не имея   понятия о том, что произошло накануне, Филипп дрожал от нетерпения и удивления,   переводя взгляд отца на сестру и пытаясь прочесть в их лицах то, о чем они сами   едва догадывались.      

– Это   противоречит догмату веры, – сказала принцесса, – как бы господин   кардинал не согрешил!      

– Ваше   высочество, – отвечал прелат. – Мы слишком близки к свету – я говорю   о.., принцах Церкви, чтобы верить в Божий гнев из-за еды; кроме того, мы   слишком человеколюбивы, чтобы сжигать на костре любезных колдунов, которые нас   так вкусно кормят.      

– Не   шутите, ваше высокопреосвященство, – произнес барон. – Могу   поклясться, что, человек, который все это приготовил, – настоящий колдун;   примерно с час назад он мне предсказал прибытие ее высочества, а также приезд   моего сына.      

– С   час назад, вы говорите? – переспросила принцесса.      

– Да,   если не больше.      

– И   вам хватило этого времени, чтобы накрыть такой стол, выставив фрукты со всех   концов земли, приказав доставить вина из Токая, Констанцы, Кипра и Малаги? В   таком случае вы еще больший колдун!      

– Нет,   ваше высочество, это все он.      

– Как   это он?      

– Да,   по его приказанию словно из-под земли появился накрытый стол, тот самый, за которым   вы сидите!      

– Поклянитесь! –   потребовала принцесса.      

– Клянусь   честью! – вскричал барон.      

– Да   что вы? – совершенно серьезно воскликнул кардинал, отодвинув   тарелку. – Я было подумал, что вы шутите.      

– Нет,   ваше высокопреосвященство.      

– Так   у вас живет колдун, настоящий колдун?      

– Настоящий!   Я не удивлюсь, если окажется, что золото на этих приборах – его работа!      

– Так   ему, верно, известна тайна философского камня! – вскричал кардинал, в   глазах которого мелькнула зависть.      

– Ах,   как это было бы кстати для господина кардинала, – проговорила   принцесса, – ведь он всю жизнь его ищет, и все без толку!      

– Должен   признаться вашему высочеству, – заметил кардинал, – что я не знаю   ничего интереснее сверхъестественных вещей, ничего любопытнее вещей   невозможных.      

– А   я, кажется, задела вас за живое, – проговорила принцесса, – у каждого   великого человека есть свои тайны, особенно у дипломатов. Предупреждаю вас, что   я чрезвычайно сильна в магии, я даже иногда угадываю вещи если не невозможные   или сверхъестественные, то по крайней мере такие,., в которые трудно поверить.      

Это был,   по-видимому, намек, понятный одному кардиналу: он смутился. Надобно заметить,   что когда принцесса с ним заговорила, в ее глазах вспыхнул огонек,   свидетельствовавший о бушевавшей в ее душе ярости.      

Однако   она овладела собой и продолжала:      

– Итак,   господин де Таверне, покажите же нам своего чародея для полноты праздника. Где   он? В какой коробочке вы его прячете?      

– Скорее   уж он запрячет меня и весь мой дом в какую-нибудь коробочку! – заметил   барон.      

– Откровенно   говоря, вы раздразнили мое любопытство, – призналась   Мария-Антуанетта. – Я желаю его видеть!      

Мария-Антуанетта   умела придавать очарование своим речам, однако тон у нее был властный. Барон,   оставшись стоять вместе с сыном и дочерью и прислуживая принцессе, это уловил.   Он подал знак Ла Бри, который, вместо того чтобы ухаживать за именитыми   гостями, вознаграждал себя за двадцать лет воздержания тем, что рассматривал   их, разинув рот.      

Ла Бри   поднял глаза, – Ступайте к господину барону Джузеппе де Бальзамо, –   приказал Таверне, – и передайте ему, что ее высочество желает его видеть.      

Ла Бри   исчез.      

– Джузеппе   Бальзамо! – повторила принцесса. – Какое необычное имя, не правда ли?      

– Джузеппе   Бальзамо! – задумчиво повторил кардинал. – Мне кажется, я уже слышал   это имя.      

Пять   минут прошли в полной тишине.      

Внезапно   Андре вздрогнула: она раньше других услыхала шаги.      

Ветви   раздвинулись: Джузеппе Бальзамо оказался лицом к лицу с Марией-Антуанеттой.      

 Глава 15. МАГИЯ      

       

Бальзамо   низко поклонился. Подняв умные, выразительные глаза, он остановил почтительный   взгляд на дофине, ожидая ее вопросов.      

– Если   вы тот человек, о котором нам только что рассказывал господин де Таверне, –   проговорила Мария-Антуанетта, – то подойдите ближе, чтобы мы могли видеть,   из чего сделан колдун.      

Бальзаме   сделал еще шаг и снова поклонился.      

– Вы   занимаетесь тем, что предсказываете будущее? – спросила принцесса, не   сводя с Бальзамо любопытных глаз и продолжая маленькими глотками пить молоко.      

– Я   не занимаюсь этим, ваше высочество, – отвечал Бальзамо, – мне   случается предвидеть, вот и все.      

– Мы   воспитаны в светлой вере, – сказала принцесса, – единственная тайна,   в которую мы верим, – это таинства католической церкви.      

– Они   достойны всякого уважения, – почтительно проговорил Бальзамо. –   Однако господин кардинал де Роан, будучи представителем католической власти,   может сказать вашему высочеству, что уважения заслуживают не только упомянутые   вами таинства.      

Кардинал   вздрогнул: он никому из присутствовавших не назвал своего имени, никто его не   произносил, однако незнакомцу оно было известно.      

Казалось,   Мария-Антуанетта не обратила на это обстоятельство никакого внимания.      

– Вы   не можете не признать, что это единственные таинства, которые невозможно   опровергнуть, – сказала она.      

– Наряду   с верой существует уверенность, – все так же почтительно и вместе с тем   твердо заявил Бальзамо.      

– Вы   выражаетесь слишком туманно, господин колдун. Я настоящая француженка душой, но   пока еще не разумом: я не очень хорошо понимаю тонкости языка. Правда, мне   обещали, что господин де Бьевр займется со мной. Однако пока я вынуждена   просить вас не говорить загадками, если вы хотите, чтобы я вас понимала.      

– А   я осмелюсь просить у вашего высочества позволения оставаться непонятым, –   с грустной улыбкой возразил Бальзамо, качнув головой. – Мне бы так не   хотелось приоткрывать великой принцессе будущее, которое, возможно, не   оправдает ее надежд.      

– О,   это уже серьезно! – проговорила Мария-Антуанетта. – Господин желает   раззадорить мое любопытство для того, чтобы я приказала ему предсказать свою   судьбу!      

– Боже   сохрани, напротив, я буду вынужден это сделать! – холодно возразил   Бальзамо.      

– Неужели? –   рассмеялась дофина. – А вам что же, не хочется?      

Смех   принцессы постепенно затих; присутствовавшие молчали – они находились под влиянием   необыкновенного человека, который привлекал к себе всеобщее внимание.      

– Признайтесь   откровенно! – сказала принцесса.      

Бальзамо   молча поклонился.      

– Говорят,   вы предсказали мое прибытие в дом господина де Таверне? – с едва заметным   нетерпением продолжала Мария-Антуанетта.      

– Да,   ваше высочество.      

– Как   это было, барон? – обратилась принцесса к Таверне Ей не хотелось   продолжать разговор с Бальзамо. Она уже пожалела, что начала его, но не могла   остановиться.      

– Ваше   высочество! – воскликнул барон. – Клянусь небом, все было очень   просто: господин Бальзамо смотрел в стакан с водой…      

– Это   правда? – взглянув на Бальзамо, спросила принцесса.      

– Да,   ваше высочество, – отвечал тот.      

– В   этом и состоит все ваше колдовство? Это по крайней мере неопасно, лишь бы ваши   предсказания были бы столь же безобидны.      

Кардинал   улыбнулся Барон приблизился к принцессе.      

– Вашему   высочеству нечему учиться у господина де Бьевра, – заметил он.      

– Дорогой   хозяин! – весело проговорила принцесса. – Не льстите мне или,   напротив, говорите смелее. Я не сказала ничего особенного. Давайте вернемся к   нашему разговору, – обратилась она к Бальзамо.      

Ей   казалось, что ее влечет к нему помимо ее воли – так порой нас тянет к месту,   где нас ожидает несчастье.      

– Раз   вы прочли будущее господина барона в стакане воды, не могли бы вы и мне предсказать   судьбу ну, хоть, скажем, читая в графине с водой?      

– С   удовольствием, сударыня, – сказал Бальзамо.      

– Отчего   же вы с самого начала отказывались?      

– Будущее   неясно, сударыня, а я заметил небольшое облачко…      

Бальзамо   замолчал.      

– И   что же? – спросила принцесса.      

– Как   я уже имел честь сообщить вашему высочеству, мне не хотелось огорчать вас.      

– Вы   видели меня раньше? Где мы встречались?      

– Я   имел честь видеть ваше высочество, когда вы еще были ребенком. Это было у вас на   родине, вы стояли рядом с вашей матерью.      

– Вы   видели мою мать!      

– На   мою долю выпала эта честь. Ваша матушка – могущественная королева.      

– Императрица,   сударь!      

– Я   хотел сказать, что она – королева сердцем и разумом, однако…      

– Что   за недомолвки, сударь, да еще когда речь идет о моей матери! – воскликнула   принцесса.      

– И   у великих людей бывают слабости, вот что я имел в виду, в особенности, когда   они думают о счастье своих детей.      

– Надеюсь,   потомки не заметят ни единой слабости у Марии-Терезии, – возразила Мария-Антуанетта.      

– Потому   что история никогда не узнает того, что известно императрице Марии-Терезии,   вашему высочеству и мне.      

– У   нас троих есть общая тайна? – с пренебрежительной улыбкой спросила   принцесса.      

– Да,   ваше высочество, она принадлежит нам троим, – спокойно отвечал Бальзаме.      

– Что   же это за тайна?      

– Если   я отвечу вам вслух, это перестанет быть тайной.      

– Все   равно, говорите.      

– Ваше   высочество настаивает?      

– Да.      

Бальзамо   поклонился.      

– В   Шенбруннском дворце, – сказал он, – есть кабинет, который носит   название Саксонского благодаря стоящим там восхитительным фарфоровым вазам.      

– Да,   и что же? – спросила принцесса.      

– Этот   кабинет является частью личных апартаментов ее величества императрицы   Марии-Терезии.      

– Вы   правы.      

– В   этом кабинете она имеет обыкновение заниматься частной перепиской…      

– Да.      

– Сидя   за великолепным бюро работы Буля, который был подарен императору Франциску   Первому королем Людовиком Пятнадцатым.      

– Все,   что вы до сих пор сказали, верно. Однако то, о чем вы говорите, может знать кто   угодно.      

– Наберитесь   терпения, ваше высочество. Однажды, около семи утра, когда императрица еще не   вставала, ваше высочество вошли в этот кабинет через дверь, известную лишь   вашему высочеству, так как из всех августейших дочерей ее величества   императрицы ваше высочество – самая любимая дочь.      

– Дальше?      

– Вы,   ваше высочество, подошли к бюро. Ваше высочество, должно быть, помнит об этом,   потому что с тех пор прошло ровно пять лет.      

– Продолжайте.      

– Вы,   ваше высочество, подошли к бюро, где лежало незапечатанное письмо, которое императрица   написала накануне.      

– И   что же?      

– Ваше   высочество прочли это письмо. Принцесса слегка покраснела.      

– Прочтя   письмо, ваше высочество остались им недовольны, потому что потом вы взяли перо   и собственноручно…      

Казалось,   принцесса почувствовала стеснение в груди. Бальзамо продолжал:      

– Ваше   высочество зачеркнули три слова.      

– Какие   же это были слова? – с живостью спросила принцесса.      

– Это   были первые слова письма.      

– Я   вас не спрашиваю, где были эти слова, я спрашиваю, что они выражали.      

– Должно   быть, слишком сильное выражение привязанности к лицу, которому было адресовано   письмо. Вот в чем заключалась слабость, о которой я говорил и которую в   определенных обстоятельствах можно было бы вменить в вину вашей матери.      

– Так   вы помните эти три слова?      

– Да,   я их помню.      

– Вы   можете их повторить?      

– Разумеется.      

– Повторите.      

– Вслух?      

– Да.      

– «Мой   дорогой друг».      

Закусив   губу, Мария-Антуанетта побледнела.      

– Не   желает ли ваше высочество, – спросил Бальзамо, – чтобы я сказал, кому   было адресовано письмо? – Нет, я хочу, чтобы вы мне это написали. Бальзамо   Достал из кармана что-то вроде записной книжки с золотой застежкой, написал на   первом листке несколько слов золотым карандашом, оторвал листок и с поклоном   протянул его принцессе.      

Мария-Антуанетта   взяла листок и прочла:      

«Письмо   было адресовано любовнице короля Людовика Пятнадцатого госпоже маркизе де   Помпадур».      

Принцесса   удивленно взглянула на человека, выражавшегося так ясно, четко, почти не испытывая   волнения. Несмотря на то, что, разговаривая с ней, Бальзамо почтительно   кланялся, она чувствовала, что он подчиняет ее себе.      

– Все   это правда, сударь, – сказала она, – и хотя мне неизвестно, каким   образом вы узнали все эти подробности, я готова повторить во всеуслышание,   потому что не умею лгать: все это правда.      

– В   таком случае, – проговорил Бальзамо, – прошу позволения вашего   высочества откланяться. Надеюсь, ваше высочество убедились в безобидности моих   премудростей?      

– Отнюдь   нет, сударь, – возразила задетая за живое принцесса. – чем больше я   убеждаюсь в вашей премудрости, тем больше настаиваю на том, чтобы вы   предсказали мне судьбу. Вы ведь говорили о прошлом, а я хочу знать, что меня   ожидает в будущем.      

Принцесса   разволновалась, чего ей не удалось скрыть от присутствовавших.      

– Я   готов, – сказал Бальзамо, – однако осмелюсь просить ваше высочество   не торопить меня.      

– Я   никогда не повторяю дважды «я хочу», а вы помните сударь, что я однажды уже   произнесла эти слова.      

– Позвольте   мне хотя бы посоветоваться с оракулом, сударыня, – умоляюще проговорил   Бальзамо. – Я должен узнать, могу ли я открыть будущее вашему высочеству.      

– Доброе   ли, плохое ли, я хочу его знать, вы меня поняли, сударь? – продолжала   Мария-Антуанетта. – В хорошее предсказание я не поверю, сочтя его за   лесть. Плохое буду считать предупреждением. Но каким бы ни было ваше   предсказание, обещаю, что буду вам за него признательна. Итак, начинайте.      

Принцесса   произнесла последние слова тоном, не допускавшим ни замечаний, ни промедления.      

Бальзамо   взял пузатый графин с узким и коротким горлышком – мы о нем уже упоминали – и   поставил на золотую тарелку.      

Вода   осветилась, запрыгали зайчики, отражаясь в перламутровых стенках сосуда и в сверкавшей   воде. Казалось, пристальный взгляд прорицателя читал таинственные знаки,   начерченные в глубине сосуда.      

Все   смолкло.      

Бальзамо   поднял хрустальный графин и, в последний раз внимательно на него взглянув, опустил   на стол и покачал головой.      

– Что   там? – спросила дофина.      

– Не   могу сказать, – отвечал Бальзамо.      

Выражение   лица принцессы словно говорило: «Ну подожди, я умею заставить заговорить даже   тех, кто любит молчать».      

– Так   вам нечего мне сказать? – громко спросила она.      

– Есть   вещи, которые нельзя говорить царствующим особам, ваше высочество, –   отвечал Бальзамо, всем своим видом давая понять, что готов ослушаться даже   приказания принцессы.      

– В   особенности, – продолжала она, – когда они выражаются в слове   «ничего».      

– Меня   останавливает совсем не это, сударыня, скорее напротив.      

Бальзамо   казался смущенным. Кардинал смеялся ему в лицо; барон, подходя к нему, проворчал:      

– Ну   вот, мой колдун истощился: ненадолго его хватило. Теперь недостает только,   чтобы на наших глаза все эти золотые чашки превратились в фиговые листки, как в   восточной сказке.      

– Я   бы предпочла простые фиговые листки всему этому великолепию, устроенному господином   Бальзамо для тою, чтобы быть мне представленным.      

– Ваше   высочество! – сказал Бальзамо, заметно побледнев. – Соблаговолите   припомнить, что я не добивался этой чести.      

– Ах,   сударь, совсем не трудно было догадаться, что я захочу вас увидеть.      

– Простите   его, ваше высочество, – едва слышно пролепетала Андре, – он думал,   что хорошо поступает.      

– А   я вам говорю, что он поступил дурно, – возразила принцесса так тихо, что   ее слышали только Бальзамо и Андре. – Неприлично высказывать свое   превосходство, унижая старика. А когда наследница французского престола готова   пить из оловянной кружки, принадлежащей честному дворянину, ее не следует   заставлять брать в руки золотой кубок шарлатана.      

Бальзамо   выпрямился, вздрогнув как от укуса змеи.      

– Ваше   высочество, – дрогнувшим голосом обратился он к дофине, – я готов   предсказать ваше будущее, раз вы, в ослеплении, настаиваете на этом.      

Бальзамо   произнес последние слова столь строгим и угрожающим тоном, что присутствовавшие   почувствовали, как холодок пробежал у них по спинам.      

Юная   эрцгерцогиня заметно побледнела.      

– Gieb   ihm kein gehoer, meine Tochter, – обратилась к ней по-немецки старая   фрейлина.      

– Lass   sie hoeien, sie hat weissen gewollen, und so soil isie wissen! – возразил   Бальзамо.      

Слова,   произнесенные на языке, понятном всего нескольким лицам, сообщили происходившему   еще большую таинственность.      

– Итак, –   проговорила принцесса, не слушая возражений старой опекунши, – пусть   говорит. Если я ему прикажу замолчать, он подумает, что я его боюсь.      

Едва   были произнесены эти слова, как на губах Бальзамо мелькнула мрачная усмешка.      

– Так   я и думал, – прошептал он, – пустое бахвальство.      

– Говорите, –   приказала принцесса, – говорите, сударь.      

– Ваше   королевское высочество по-прежнему настаивает, чтобы я говорил?      

– Я   никогда не отказываюсь от принятого решения.      

– Что   же, ваше высочество, я готов, но нас никто не должен слышать, – со вздохом   проговорил Бальзамо.      

– Пусть   будет так, – согласилась принцесса. – Я отрежу все пути к   отступлению. Оставьте нас.      

Повинуясь   ее жесту, относившемуся ко всем, присутствовавшие удалились.      

– Это   один из способов, – поворачиваясь к Бальзамо, заметила принцесса, –   добиться аудиенции, не так ли, сударь?      

– Не   пытайтесь меня задеть, ваше высочество, – отвечал Бальзамо, – я не   более чем орудие в руках Божиих, которым Господь пользуется для того, чтобы вас   просветить. Не дразните судьбу, иначе она ответит вам тем же: она сумеет за   себя отомстить. А я только передаю ее волю. Так не пытайтесь же направить на   меня свой гнев: он к вам вернется; не мне отвечать за несчастья, о которых я   призван вас известить.      

– Так   меня ждут несчастья? – удивилась принцесса; уважение, с которым говорил   Бальзамо, смягчило и обезоружило ее.      

– Да,   ваше высочество, и очень большие несчастья, – с показным смирением добавил   он.      

– Расскажите   мне об этом подробнее.      

– Попытаюсь.      

– Итак?      

– Задавайте   мне вопросы.      

– Будет   ли счастлива моя семья?      

– О   какой из них вы спрашиваете: о той, которую вы оставили, или о той, которая у   вас будет?      

– Я   спрашиваю о своей настоящей семье: о матери Марии-Терезии, брате Иосифе, сестре   Каролине.      

– Ваши   несчастья их не коснутся.      

– Так   они ожидают одну меня?      

– Вас   и вашу новую семью.      

– Не   могли бы вы сказать точнее, о каких несчастьях идет речь?      

– Мог   бы.      

– В   королевской семье три принца, не так ли?      

– Совершенно   верно.      

– Герцог   де Берри, граф де Прованс и граф д'Артуа.      

– Совершенно   верно.      

– Какая   судьба их ожидает?      

– Все   они будут царствовать.      

– Означает   ли это, что у меня не будет детей?      

– Нет,   будут.      

– У   меня не будет сыновей?      

– Будут   и сыновья.      

– Мне   будет суждено пережить их? – Вам будет жаль потерять одного, вы так же   пожалеете, что другой останется жить.      

– Буду   ли я любима супругом?      

– Он   будет вас любить.      

– Сильно?      

– Слишком   сильно.      

– Какие   же несчастья могут мне угрожать, позвольте вас спросить, если я буду любима супругом   и меня будет поддерживать моя семья?      

– Вам   этого будет недостаточно.      

– Мне   останется еще любовь и поддержка подданных.      

– Любовь   и поддержка подданных!.. Да ведь это океан во время затишья… А вам не приходилось,   ваше высочество, видеть бушующий океан?      

– Я   буду делать добро и помешаю разразиться буре, а если она начнется, я поднимусь   на ее волне.      

– Чем   выше волна, тем глубже открывающаяся бездна.      

– Со   мной будет Бог.      

– Бог   не защищает тех, кого обрек на гибель.      

– Что   вы хотите этим сказать? Разве мне не суждено быть королевой?      

– Напротив,   сударыня, но лучше бы вас миновала чаша сия.      

Молодая   женщина презрительно улыбнулась.      

– Слушайте,   ваше высочество, и запоминайте, – проговорил Бальзамо.      

– Я   вас слушаю, – сказала принцесса.      

– Обратили   ли вы внимание, – продолжал пророк, – на гобелен, висевший в той   комнате, в которой вы провели свою первую ночь на французской земле?      

– Да, –   вздрогнув, отвечала принцесса.      

– Что   было изображено на гобелене?      

– Избиение   невинных.      

– Признайтесь,   что зловещие лица убийц запечатлелись в памяти вашего высочества!      

– Да,   запечатлелись.      

– Хорошо.   А скажите, вы ничего не заметили во время грозы?      

– Молния   угодила в дерево слева от меня, и, падая, оно едва не раздавило мою карету.      

– Вот   это и есть предзнаменования, – мрачно произнес Бальзаме.      

– Роковые   предзнаменования?      

– Мне   кажется, было бы трудно истолковать их иначе.      

Принцесса   уронила голову на грудь и замолчала.      

– Какая   смерть ожидает моего супруга? – собравшись с духом, спросила она.      

– Он   будет обезглавлен.      

– Что   ждет графа де Прованса?      

– Ему   отрежут ноги.      

– Как   умрет граф д'Артуа?      

– Потеряв   двор.      

– А   я?      

Бальзамо   покачал головой.      

– Говорите…   – настаивала принцесса, – говорите же!      

– Мне   нечего вам сказать.      

– Я   жду вашего ответа! – воскликнула охваченная дрожью Мария-Антуанетта.      

– Помилуйте,   ваше высочество!      

– Говорите   же, – повторила принцесса.      

– Ни   за что, ваше высочество, никогда!      

– Говорите! –   угрожающе проговорила Мария-Антуанетта. – Говорите, или я подумаю, что все   это не более чем забавная комедия. Но тогда берегитесь: с дочерью Марии-Терезии   шутки плохи; не шутите с женщиной, которая держит в своих руках жизнь тридцати   миллионов человек!      

Бальзамо   молчал.      

– Так   вы ничего больше не знаете, – презрительно пожав плечами, сказала   принцесса. – Или, вернее, вы исчерпали свое воображение.      

– Повторяю,   мне известно все, ваше высочество, – возразил Бальзамо, – и раз вы   настаиваете…      

– Да,   я требую!      

Бальзамо   взял графин, стоявший на золотой тарелке, и перенес его в углубление из камней,   сложенных наподобие грота. Взяв эрцгерцогиню за руку, он увлек ее под темные   своды грота.      

– Вы   готовы? – спросил он принцессу, напуганную его горячностью.      

– Да.      

– Опуститесь   на колени, ваше высочество, на колени: молите Бога, чтобы он уберег вас от   развязки, которая вам уготована.      

Принцесса   машинально опустилась на колени.      

Бальзамо   коснулся палочкой хрустального сосуда, в котором отчетливо стало видно чье-то   мрачное и ужасное лицо. Принцесса попыталась подняться, пошатнулась и упала.   Вскрикнув, она потеряла сознание.      

Барон   вбежал и увидел, что принцесса лежит без чувств.      

Спустя несколько   минут она пришла в себя.      

Она   схватилась за голову, будто что-то припоминая.      

С   невыразимым ужасом она вскричала:      

– Графин!   Графин!      

Барон   подал ей графин. Вода в нем была чиста и прозрачна.      

Бальзамо   исчез.      

 Глава 16. БАРОН ДЕ   ТАВЕРНЕ НАЧИНАЕТ ВЕРИТЬ, ЧТО ЗАГЛЯНУЛ В БУДУЩЕЕ      

       

Как мы   уже сказали, барон де Таверне первым заметил, что ее высочество потеряла сознание:   все это время он держался наготове, более других обеспокоенный тем, что должно   было произойти между нею и колдуном. Он услыхал крик, вырвавшийся из груди ее   высочества, и увидел убегавшего Бальзамо; барон бросился к ней на помощь.      

Придя в   себя, принцесса потребовала показать ей графин; затем велела не трогать   колдуна. Приказание принцессы последовало вовремя: Филипп де Таверне, словно   разъяренный тигр, уже напал на его след, но голос принцессы остановил пылкого   юношу.      

Фрейлина   принцессы подошла к ней и заговорила по-немецки; принцесса не отвечала на ее   вопросы, сказав только, что Бальзамо ничем ее не оскорбил. Принцесса добавила,   что утомление от долгого пути, а также прошедшая накануне гроза послужили,   по-видимому, причиной ее нервной лихорадки. Ее слова были переданы г-ну де   Роану, ожидавшему объяснений, но не осмеливавшемуся расспрашивать принцессу.      

Придворные   обычно вполне довольствуются отговорками: ответ принцессы не мог быть принят,   однако всех, казалось, удовлетворил. Филипп подошел к ней.      

– Ваше   высочество! – заговорил он. – Я пришел выполнить приказание вашего   королевского высочества и, к своему огромному сожалению, должен вам напомнить,   что полчаса, которые ваше высочество рассчитывали здесь провести, уже истекли.   Лошади поданы.      

– Хорошо, –   отвечала она с очаровательной небрежностью, вполне извинительной в ее состоянии. –   Однако я возвращаюсь к своему первому намерению. Я не могу сейчас ехать… Мне бы   хотелось отдохнуть несколько часов; надеюсь, сон восстановит мои силы.      

Барон   побледнел. Андре беспокойно взглянула на отца.      

– Ваше   высочество знает, что мой кров совершенно не достоин вас, – пролепетал   барон де Таверне.      

– Прошу   вас не беспокоиться, – слабеющим голосом отвечала принцесса.      

– Все   будет хорошо, только бы мне отдохнуть.      

Андре   стремглав бросилась приводить свою комнату в порядок. Ее комната была не самой   большой и, может быть, не самой нарядной; однако в комнате любой девушки благородного   происхождения, каковой и являлась Аид-ре, даже столь же бедной, как Андре, есть   всегда нечто кокетливое, что не может не радовать глаз любой другой женщины.      

Все   засуетились вокруг принцессы. Печально улыбаясь, она, не имея сил говорить,   жестом отпустила всех, давая понять, что желает остаться одна.      

Придворные   удалились. Мария-Антуанетта провожала их взглядом до тех пор, пока они не   исчезли из виду. Тогда она уронила затуманившуюся голову на свою прелестную   ручку.      

Неужто и   в самом деле то были зловещие предзнаменования, сопровождавшие ее прибытие во   Францию? Комната в Страсбурге, в которой она остановилась, впервые ступив на   французскую землю, где ей предстояло занять трон, поразила ее гобеленом,   изображавшим избиение невинных; гроза, повалившая накануне дерево рядом с ее   каретой; наконец, предсказания человека столь необычайного, за которыми   последовало страшное явление в сосуде, о чем принцесса, по-видимому, решила   никому не рассказывать.      

Минут   десять спустя возвратилась Андре и сообщила, что комната принцессы готова.   Запрет принцессы на нее не распространялся, и она смело шагнула под своды   грота.      

Она   несколько минут стояла перед принцессой, не осмеливаясь заговорить. Казалось,   ее высочество погрузилась в глубокое раздумье.      

Наконец   Мария-Антуанетта подняла голову и, улыбнувшись, жестом приказала ей говорить.      

– Комната   ее высочества готова, – объявила она. – Умоляю ваше высочество быть…      

– Большое   спасибо, – перебила ее принцесса. – Позовите, пожалуйста, графиню де   Лангерсхаузен и проводите нас.      

Андре пошла   звать фрейлину; старая фрейлина торопливо подошла к принцессе.      

– Подайте   мне руку, дорогая Бригитта, – обратилась к ней принцесса по-немецки, –   признаться, я чувствую, что не смогу дойти одна.      

Графиня   исполнила приказание принцессы; Андре тоже протянула ей руку.      

– Так   вы понимаете немецкую речь, мадмуазель? – обратилась к ней   Мария-Антуанетта.      

– Да   ваше высочество, – отвечала Андре по-немецки, – понимаю и говорю   немного.      

– Превосходно! –   радостно воскликнула принцесса. – Это мне очень важно.      

Андре не   посмела расспрашивать свою августейшую гостью о ее намерениях, несмотря на   страстное желание о них узнать.      

Оперевшись   на руку г-жи де Лангерсхаузен, принцесса медленно направилась к выходу. Ей   казалось, что земля уходит у нее из-под ног.      

Дойдя до   проема, она услыхала голос г-на де Роана:      

– Как,   господин де Стенвиль! Вы настаиваете на том, чтобы говорить с ее королевским высочеством,   несмотря на ее приказание никого не впускать?      

– Это   совершенно необходимо, – отвечал непреклонный губернатор, – я уверен   в том, что ее высочество меня извинит.      

– Право,   не знаю, должен ли я…      

– Господин   де Роан! Пропустите господина губернатора, – приказала принцесса,   появляясь в проеме грота, прятавшегося в зелени. – Войдите, господин де   Стенвиль.      

Никто не   осмелился ослушаться приказания Марии-Антуанетты: придворные расступились,   пропуская зятя всесильного министра, крепко державшего в руках всю Францию.      

Господин   де Стенвиль окинул взглядом присутствовавших, давая понять, что хочет говорить   с глазу на глаз. Мария-Антуанетта поняла, что губернатор собирается сообщить ей   нечто важное. Ей не пришлось приказывать оставить их одних: придворные   удалились.      

– Депеша   из Версаля, ваше высочество, – вполголоса сообщил г-н де Стенвиль, подавая   принцессе письмо, которое он прятал под расшитой шляпой.      

Принцесса   прочла на конверте:      

– Господину   барону де Стенвилю, губернатору Страсбурга.      

– Письмо   адресовано не мне, а вам, – заметила она, – прочтите его мне, если   там есть что-нибудь, касающееся меня.      

– Письмо   в самом деле послано на мой адрес, ваше высочество, однако в уголке, взгляните,   стоит условный знак моего брата господина де Шуазеля, который указывает на то,   что письмо предназначено лично вашему высочеству.      

– Да,   да, вы правы, вот крестик, я его не сразу заметила. Дайте мне письмо.      

Принцесса   распечатала письмо и прочла:      

«Вопрос   о представлении ко двору госпожи Дю Барри решен при условии, что она найдет   поручительницу. Нам остается надеяться, что это ей не удастся. Наиболее верный   способ помешать назначению – ускорить прибытие вашего высочества. Как только   ваше высочество будет в Версале, никто не осмелится предлагать подобную   нелепость».      

– Прекрасно! –   воскликнула принцесса, в глазах которой не отразилось ни малейшего волнения.   Казалось, письмо нисколько ее не заинтересовало.      

– Не   желает ли ваше высочество отдохнуть? – робко спросила Андре.      

– Нет,   благодарю вас, мадмуазель, – отвечала эрцгерцогиня, – свежий воздух   придал мне сил. Взгляните, как я бодра и весела.      

Она   отпустила руку графини и сделала несколько быстрых шагов, будто ничего не произошло.      

– Лошадей! –   приказала она. – Я еду.      

Господин   де Роан с удивлением взглянул на г-на де Стенвиля, словно ожидая от него объяснений   столь резкой перемене.      

– Дофин   сгорает от нетерпения, – шепнул губернатор на ухо кардиналу.      

Он так   ловко это сделал, что г-н де Роан принял ложь за пустую болтовню губернатора и   остался весьма этим доволен.      

Отец   давно приучил Андре не удивляться любым прихотям знатных особ, и сейчас она   тоже отнеслась спокойно к причудам Марии-Антуанетты.      

Андре   смотрела на нее с невыразимой кротостью. Обернувшись к ней, принцесса проговорила:      

– Благодарю   вас, мадмуазель, я очень тронута вашим гостеприимством.      

Затем   она обратилась к барону:      

– Должна   вам сообщить, что, покидая Вену, я поклялась осчастливить первого француза, которого   встречу, как только окажусь во Франции. Этим французом оказался ваш сын… Но я   на этом не остановлюсь: мадмуазель… Как зовут вашу дочь?      

– Андре,   ваше высочество.      

– Мадмуазель   Андре не будет забыта…      

– О   ваше высочество! – прошептала девушка.      

– Да,   да, я хочу, чтобы она стала фрейлиной. Таким образом, мы сдержим нашу клятву,   не так ли, барон?      

– О   ваше высочество! – вскричал барон, чьи самые заветные мечты   исполнялись. – Тут нам нечего беспокоиться: наша семья гораздо более   знатна, чем богата.., хотя.., столь высокая честь…      

– Вы   ее заслужили! Брат будет сражаться за короля на поле брани, сестра будет   служить принцессе во дворце; советы отца научат сына верности, а дочь –   добродетели… У меня будут достойные слуги, не так ли, сударь? – продолжала   Мария-Антуанетта, обратившись к молодому человеку, который, стоя на коленях,   внимал ей, затаив дыхание.      

– Однако…   – пробормотал барон, к которому вернулась способность рассуждать.      

– Да,   понимаю, – сказала принцесса, – вам необходимо собраться в дорогу.      

– Разумеется,   ваше высочество, – отвечал Таверне.      

– Я   с вами согласна, но сборы должны быть скорыми. Грустная улыбка мелькнула на   губах Андре и Филиппа; барон горько усмехнулся, но взял себя в руки, щадя   самолюбие семейства Таверне.      

– Нет,   в самом деле, я сужу по усердию, с каким вы пытались мне услужить, –   прибавила принцесса. – Кстати, вот что: я вам оставляю одну из своих   карет, на ней вы меня догоните. Господин губернатор, подойдите.      

Губернатор   приблизился.      

– Я   оставляю одну карету господину де Таверне, – я беру его вместе с мадмуазель   Андре в Париж, – сказала принцесса. Назначьте кого-нибудь, кто мог бы   сопровождать карету и в случае необходимости подтвердить, что она из моего   эскорта.