1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
Де   Сартин протянул молодой женщине ключики самой разной формы.      

Она   взяла связку в руки.      

Де   Сартин коснулся ее руки: она была холодна, словно выточена из мрамора.      

– Почему   же вы не принесли ключа от шкатулки? – спросил он.      

– Потому   что его хозяин никогда с ним не расстается.      

– А   хозяин шкатулки – тот самый господин, более могущественный, чем сам король, не   так ли?      

– Что   он такое – никто не может сказать. Сколько времени он живет на свете – знает   только вечность. Что он творит – одному Богу известно.      

– Его   имя? Имя!      

– На   моей памяти имя он менял раз десять.      

– Назовите   то, под которым он вам известен.      

– Ашарат.      

– А   живет он…      

– На   улице Сен…      

Вдруг   Лоренца вздрогнула, выронила из рук шкатулку и ключи; она попыталась ответить,   но рот ее перекосился в конвульсиях; она прижала руки к груди, как будто   готовые вырваться оттуда слова ее душили; затем она подняла дрожавшие руки, не   имея сил вымолвить ни единого слова, и рухнула на ковер.      

– Бедняжка! –   прошептал де Сартин. – Что это с ней? А она чертовски хороша собой. Да,   это мщение смахивает на ревность!      

Он   позвонил и сам стал поднимать молодую женщину; в ее глазах застыло удивление,   губы ее были неподвижны; казалось, она уже умерла и не принадлежит больше этому   миру.      

Вошли   два лакея.      

– Отнесите   эту юную особу в соседнюю комнату, да поосторожнее! – приказал начальник   полиции. – Постарайтесь привести ее в чувство. Но не переусердствуйте!   Ступайте.      

Лакеи   послушно унесли Лоренцу.      

 Глава 8. ШКАТУЛКА      

       

Оставшись   один, начальник полиции взял шкатулку и стал вертеть ее в руках с видом человека,   умеющего по достоинству оценить подобную находку.      

Он   протянул руку и подобрал связку ключей, оброненных Лоренцой.      

Он   перепробовал их все: ни один не подошел.      

Он достал   из ящика стола несколько похожих связок.      

В них   были ключи самых разных размеров: ключи от столов, от шкатулок… Можно с уверенностью   сказать, что де Сартин имел в своем распоряжении целую коллекцию всех существовавших   на свете ключей, от самого обыкновенного ключа до микроскопического ключика.      

Он   перепробовал двадцать, пятьдесят, сто ключей, подбирая к шкатулке: ни один даже   не вошел в замок. Де Сартин предположил, что замочная скважина имеет только   видимость скважины, следовательно, и ключа подобрать невозможно.      

Тогда он   взял из того же ящика небольшие щипцы, молоточек и белоснежной рукой, утопавшей   в милинских кружевах, взломал замок, оберегавший содержимое шкатулки от чужих   глаз.      

В ту же   минуту вместо ожидаемой им адской машины или отравленных паров, предназначенных   для того, чтобы лишить Францию преданнейшего судьи, перед ним появилась связка   бумаг.      

Ему   сразу же бросились в глаза несколько слов, начертанных рукой, пытавшейся   изменить свой почерк:      

«Хозяин!   Пришло время сменить имя Бальзамо».      

Вместо   подписи стояли только три буквы.      

– Ага! –   воскликнул де Сартин, тряхнув париком. – Если мне не известен почерк, то   уж имя-то знакомо. Бальзамо… Поищем на букву «Б».      

Он   выдвинул один из двадцати четырех ящичков, отыскал небольшой журнал, где в алфавитном   порядке мелким почерком были записаны с сокращениями сотни четыре имен со значками,   в фигурных скобках.      

– Ого! –   пробормотал он. – За этим Бальзамо много всего числится!      

Он   прочел всю страницу, пестревшую отметками о его провинностях.      

Затем   положил журнал на прежнее место и продолжал осмотр шкатулки.      

Его   внимание привлек листочек, испещренный именами и цифрами.      

Записка   показалась ему очень важной: на полях было много пометок карандашом. Де Сартин   позвонил. Явился лакей.      

– Помощника   канцелярии, живо! – приказал он. – Проведите его из кабинета через   мои апартаменты – так вы сэкономите время.      

Лакей   вышел.      

Спустя   несколько минут служащий с пером в руке, со книгой под мышкой, в нарукавниках   из черной саржи появился на пороге кабинета, прижимая к груди толстый журнал. Увидев   его в зеркале, де Сартин протянул ему через плечо бумагу.      

– Расшифруйте   это поскорее! – приказал он.      

– Слушаюсь,   ваше сиятельство, – отвечал чиновник. Этот разгадчик шарад был худенький   человечек с поджатыми губами; он сосредоточенно хмурил брови; голова его имела   яйцевидную форму; у него было бледное лицо, острый подбородок, покатый лоб,   выдающиеся скулы, глубоко запавшие глаза, бесцветные, оживавшие лишь в редкие   минуты.      

Де   Сартин прозвал его Куницей.      

– Садитесь, –   пригласил де Сартин, видя, что ему мешают записная книжка, свод шифров, блокнот   и перо.      

Куница   скромно пристроился на табурете, сведя колени, и стал записывать, листая справочник   и сообразуясь со своей памятью; лицо его оставалось совершенно невозмутимым.      

Пять   минут спустя он написал:      

"Приказываю   собрать три тысячи парижских братьев.      

Приказываю   составить три кружка и шесть лож.      

Приказываю   приставить охрану к Великому Копту, подобрать ему четырех хороших лакеев,   одного из них – в королевской резиденции.      

Приказываю   предоставить в его распоряжение пятьсот тысяч франков на расходы, связанные со   слежкой.      

Приказываю   привлечь в первый парижский кружок весь цвет французской литературы и   философии.      

Приказываю   подкупить или захватить хитростью судебное ведомство, а главное – заручиться   поддержкой начальника полиции, при помощи взятки, силой или хитростью."      

Куница   остановился на минуту, не потому, что бедняга раздумывал – он был далек от   этого, ведь тут пахло преступлением, – а потому что вся страница была   исписана, чернила еще не высохли, надо было подождать.      

Де   Сартин нетерпеливо выхватил у него из рук листок.      

Когда он   дошел до последнего параграфа, черты его лица исказил ужас. Увидев в зеркале   свое отражение, он еще сильнее побледнел.      

Он не   стал возвращать листок секретарю, а протянул ему другой, чистый лист бумаги.      

Тот   снова принялся писать по мере того, как расшифровывал; он делал это с   легкостью, которая могла бы привести шифровальщиков в отчаяние.      

На сей   раз де Сартин стал читать поверх его плеча. Вот что он прочел:      

«Необходимо   отказаться в Париже от имени Бальзамо, потому что оно становится слишком   известным, и взять имя графа Фе…»      

Окончание   слова невозможно было разобрать из-за кляксы.      

В то   время как де Сартин подыскивал недостающие буквы, составлявшие последнее слово,   с улицы донесся звонок, и вошедший дворецкий доложил:      

– Его   сиятельство граф Феникс!      

Де   Сартин вскрикнул и, рискуя разрушить искусное сооружение в виде парика,   схватился обеими руками за голову, а потом поспешил выпроводить своего   подчиненного через потайную дверь.      

Вернувшись   к столу, он сел на свое место и приказал дворецкому:      

– Просите!      

Спустя   несколько секунд де Сартин увидел в зеркале гордый профиль графа, которого он   уже видел при дворе в день представления графини Дю Барри.      

Бальзамо   вошел без малейшего колебания.      

Де   Сартин встал, холодно поклонился графу и важно откинулся в кресле, заложив ногу   на ногу.      

С   первого же взгляда он понял причину и цель этого визита.      

Бальзамо   тоже сразу заметил раскрытую и наполовину опустевшую шкатулку, стоявшую на   столе у де Сартина.      

Несмотря   на то, что взгляд Бальзамо задержался на шкатулке не долее, чем на мгновение,   начальник полиции успел его перехватить.      

– Какому   счастливому случаю я обязан удовольствием видеть вас у себя, господин   граф? – спросил де Сартин.      

– Дорогой   граф! – как нельзя более любезно проговорил Бальзамо. – Я имел честь   быть представленным всем европейским монархам, всем министрам, всем   посланникам, однако мне не удалось найти никого, кто мог бы представить меня   вам. Вот почему я решил сделать это сам.      

– Должен   признаться, граф, – отвечал начальник полиции, – что вы явились как   нельзя более кстати. Мне кажется, что если бы вы не пришли сами, я бы имел   честь вас вызвать.      

– Смотрите!   Как удачно сложилось! – воскликнул Бальзамо.      

Де   Сартин поклонился с насмешливой улыбкой.      

– Я   был бы счастлив, граф, если б мог быть вам полезным.      

Эти   слова Бальзамо произнес без тени смущения или беспокойства на улыбавшемся лице.      

– Вы   много путешествовали, граф? – спросил начальник полиции.      

– Очень   много.      

– Правда?      

– Может   быть, вы желаете получить какую-нибудь географическую справку? Ведь человек   ваших способностей не ограничивается одной Францией, его интересы охватывают   всю Европу.., да что там: весь мир…      

– «Географическая»   – не совсем подходящее слово, господин граф, – вернее было бы сказать:   «справка морального свойства».      

– Не   стесняйтесь, прошу вас. Я весь к вашим услугам.      

– В   таком случае, господин граф, вообразите, что я разыскиваю одного очень опасного   человека, да, черт возьми, человека, который разом представляет собою и   безбожника…      

– Ого!      

–..и заговорщика…      

– Да   ну?      

–..и   фальшивомонетчика!      

– Что   вы говорите?      

– К   тому же он прелюбодей, обманщик, знахарь шарлатан, руководитель тайного   общества, словом, чело век, все сведения о котором у меня собраны в моей   картотеке, а также вот в этой шкатулке – она перед вами.      

– Да,   понимаю: у вас есть все сведения, но нет этого человека, – сказал   Бальзамо.      

– Нет!      

– Черт   побери! А ведь найти его важнее, как мне кажется.      

– Несомненно.   Впрочем, вы сами сейчас убедитесь в том, как мы близки к его поимке. Пожалуй,   Протей был менее изменчив, чем этот человек, а у Юпитера было меньше имен, чем   у нашего таинственного путешественника:      

Ашарат –   в Египте, Бальзамо – в Италии, Сомини – на Сардинии, маркиз д'Анна – на Мальте,   маркиз Пеллигрини – на Корсике, и наконец, граф…      

– Граф?.. –   повторил Бальзамо.      

– Это   его последнее имя, и я, признаться, не мог его прочесть, но вы ведь мне   поможете, не правда ли? Я в этом совершенно уверен, потому что вы непременно   должны были встречаться с этим господином во время путешествия в какой-нибудь   из тех стран, которые я только что перечислил.      

– А   вы мне помогите, – невозмутимо произнес Бальзамо.      

– А-а,   понимаю: вам угодно ознакомиться с приметами, не правда ли, господин граф?      

– Да,   прошу вас.      

– Извольте, –   молвил де Сартин, в упор глядя на Бальзамо, – это человек вашего возраста,   вашего роста, такого же, как у вас, телосложения; то это знатный вельможа,   который сорит деньгами, то – шарлатан, пытающийся постигнуть тайны природы, то –   член некоего тайного братства, приговаривающего королей к смерти, а   самодержавие к свержению.      

– Ну,   это слишком туманно, – заметил Бальзамо.      

– То   есть как – туманно?!      

– Если   бы вы знали, скольких людей, похожих на того, кого вы только что описали, мне   приходилось встречать!..      

– Неужели?      

– Уверяю   вас! Вам следовало бы внести некоторые уточнения, если вы действительно хотите,   чтобы я сам помог. Прежде всего; известно ли вам, где, в какой стране он чаще   всего бывает?      

– Везде!      

– Ну,   а в настоящее время?      

– В   настоящее время он – во Франции.      

– Чем   же он занимается во Франции?      

– Под   его руководством готовится неслыханный доныне заговор – Ну вот, это уже   кое-что: если вы знаете, какой заговор он готовит, вы держите в руках нить, на   другом конце которой, во всей вероятности, вы и найдете этого человека.      

– Я   придерживаюсь того же мнения, что и вы.      

– Раз   вы так думаете, почему же вы, в таком случае, просите у меня совета?      

– Я   еще раз взвешиваю все «за» и «против».      

– Относительно   чего?      

– Вот   этого.      

– Чего   же?      

– Должен   ли я его арестовать, да или нет?      

– Да   или нет?      

– Да   или нет.      

– Я   не понимаю, почему «нет», господин начальник полиции, раз он замышляет…      

– Да,   но он отчасти защищен, потому что носит громкое имя, титул…      

– Понимаю.   Однако что же это за имя, какой титул? Вам следовало бы сказать мне об этом,   чтобы я помог вам в ваших поисках.      

– Ах,   граф, я вам уже сказал, что знаю имя, под которым он скрывается, но…      

– Но   вы не знаете, каким именем он себя называет, бывая в обществе, не так ли?      

– Вот   именно! Если бы не это обстоятельство…      

– Если   бы не это обстоятельство, вы бы его арестовали?      

– Немедленно.      

– Знаете,   дорогой господин де Сартин, это действительно очень удачно, как вы только что   сказали, что я пришел к вам именно сейчас, потому что я окажу вам услугу, о   которой вы меня просите.      

– Вы?      

– Да.      

– Вы   скажете мне, как его зовут?      

– Да.      

– Назовете   то самое имя, под которым он представлен в обществе?      

– Да.      

– Гак   вы с ним знакомы?      

– Близко.      

– Что   же это за имя? – спросил де Сартин, приготовившись услышать какое-нибудь   вымышленное имя.      

– Граф   Феникс.      

– Как?   Имя, которое вы назвали, приказывая о себе доложить?      

– Да.      

– Так   это ваше имя?      

– Мое.      

– Значит,   Ашарат, Сомини, маркиз д'Анна, маркиз Пеллигрини, Джузеппе Бальзаме – это все   вы?      

– Ну   да, – просто ответил Бальзамо, – я самый. Де Сартин несколько минут   не мог прийти в себя от этой вызывающей откровенности.      

– Я,   знаете ли, так и думал, – проговорил он наконец. – Я вас узнал, я   знал, что Бальзамо и граф Феникс – одно лицо.      

– Должен   признаться, что вы – великий министр, – заметил Бальзамо.      

– А   вы – очень неосторожный человек, – проговорил в ответ судья, направляясь к   колокольчику.      

– Почему   неосторожный?      

– Потому   что я сейчас прикажу вас арестовать.      

– Неужели? –   спросил Бальзамо, преградив де Сартину путь. – Разве можно меня   арестовать?      

– Черт   побери! Скажите на милость, неужто вы думаете, что можете мне помешать?      

– Вы   хотите это узнать?      

– Да.      

– Дорогой   начальник полиции! Я сейчас пущу пулю вам в лоб.      

Бальзамо   выхватил из кармана позолоченный пистолетик, словно вышедший из рук самого   Бенвенуто Челлини. Он спокойно навел его де Сартину в лицо – тот побледнел и   рухнул в кресло.      

– Ну   вот и отлично! – проговорил Бальзамо, подвинув к себе другое кресло и сев   рядом с начальником полиции. – Ну а теперь мы можем побеседовать.      

 Глава 9. БЕСЕДА      

       

Де   Сартин не сразу оправился после такого сильного потрясения. У него было еще   перед глазами угрожающее дуло пистолета; ему казалось, что он продолжает   ощущать на лбу холодок от прикосновения пистолетного ствола.      

Наконец   он пришел в себя.      

– У   вас передо мной одно преимущество, – заговорил он. – Зная, с кем   разговариваю, я не принял тех мер предосторожности, которые принимают, когда   имеют дело с обыкновенными злоумышленниками.      

– Вы   напрасно раздражаетесь. Вот уж и сильные выражения готовы сорваться у вас с   языка. Неужели вы не замечаете, как вы несправедливы? Ведь я пришел, чтобы   оказать вам услугу.      

Де   Сартин сделал нетерпеливое движение.      

– Да,   услугу, – продолжал Бальзамо, – а вы, к сожалению, уже успели   составить себе неверное представление о моих намерениях. Вы стали мне   рассказывать о заговорщиках в ту самую минуту, как я собирался раскрыть один   заговор…      

Но   Бальзамо напрасно пытался заинтриговать де Сартина: в тот момент он не очень   прислушивался к словам опасного посетителя; слово «заговор», от которого в   другое время начальник полиции подскочил бы на месте, теперь лишь заставило его   насторожиться.      

– Вы   понимаете, – ведь вы прекрасно знаете, кто я, – с каким поручением я   прибыл во Францию: меня прислал его величество Фридрих; иными словами, я –   тайный посланник прусского короля; известно, что все посланники чрезвычайно   любопытны; так как я любопытен, мне известны разные события; одно из тех, о   которых мне много известно, – это дело о скупке зерна.      

Несмотря   на то, что Бальзамо произнес последние слова чрезвычайно просто, они произвели   на начальника полиции большее впечатление, чем другие.      

Он   медленно поднял голову.      

– Что   это за афера с зерном? – спросил он с не меньшим хладнокровием, чем   Бальзамо в начале разговора. – Соблаговолите и вы мне теперь пояснить, о   чем идет речь.      

– Охотно, –   отвечал Бальзамо. – Дело заключается в следующем…      

– Я   вас слушаю.      

– Итак,   очень ловкие перекупщики убедили его величество короля Франции в том, что ему   следует построить хлебные амбары на случай голода. Амбары были выстроены; во   время их постройки было решено, что они должны быть вместительными, и для них   не пожалели ни камня, ни песчаника. Одним словом, амбары получились огромные.      

– Что   же дальше?      

– А   дальше – надо было их насыпать зерном; ведь пустые амбары никому не нужны.., и   их заполнили.      

– Ну   и что же? – спросил де Сартин, не совсем понимая, куда клонит Бальзамо.      

– Вы   сами можете догадаться, что для того, чтобы наполнить зерном большие амбары, нужно   очень много хлеба. Это ведь похоже на правду, не так ли?      

– Вне   всякого сомнения.      

– Я   продолжаю. Если изъять из обращения большое количество зерна, это приведет к   тому, что народ будет голодать, так как, заметьте, изъятие из обращения любой   ценности вызывает нехватку какого-либо продукта. Тысяча мешков зерна в закромах   означает нехватку тысячи мешков на местах. Помножьте эту тысячу мешков хотя бы   на десять, и вы поймете, как много хлеба не хватает народу.      

Де   Сартин раздраженно закашлялся.      

Бальзамо   умолк и невозмутимо ждал.      

– Таким   образом, – продолжал он, как только начальник полиции откашлялся, –   перекупщик, которому принадлежит амбар, обогащается сверх всякой меры. Полагаю,   что это понятно, не правда ли?      

– Разумеется! –   отвечал де Сартин. – Но, насколько я понимаю, вы намереваетесь раскрыть   мне глаза на заговор, вдохновителем и виновником которого мог бы оказаться сам   король.      

– Вы   верно меня поняли, – согласился Бальзамо.      

– Это   – смелый шаг, и мне, признаться, было бы чрезвычайно любопытно узнать, как его   величество отнесется к вашему обвинению. Боюсь, что результат будет не совсем   тот, какой я себе представлял, перебирая бумаги в шкатулке как раз перед вашим   приходом. Будьте осторожны! Бастилия по вас плачет!      

– Ну   вот вы и перестали меня понимать.      

– То   есть почему же?      

– Господи!   До чего же вы дурного обо мне мнения и как вы ко мне несправедливы, если   принимаете меня за глупца! Неужели вы воображаете, что я, посланник, то есть   очень любопытный человек, стал бы нападать на короля? На это был бы способен   только круглый дурак. Дайте же мне договорить до конца.      

Де   Сартин кивнул.      

– Люди,   раскрывшие этот заговор против французского народа… (прошу прощения за то, что   отнимаю у вас драгоценные минуты, но вы скоро убедитесь, что это время потеряно   не зря) – те, кто раскрыл заговор против французского народа, – это   экономисты, очень старательные, щепетильные, пытливо изучавшие эту махинацию, и   они заметили, что не один король замешан в этом деле. Очи отлично знают, что   король ведет журнал, где скрупулезно записывает цены на зерно на рынках; они   знают, что его величество почитает от удовольствия руки, когда повышение цен   приносит ему восемь – десять тысяч экю дохода, но они знают и то, что рядом с   его величеством находится человек, положение которого облегчает продажу зерна;   благодаря его служебным обязанностям, – как вы понимаете, этот человек   находится на государственной службе, – он следит за торговыми сделками, за   доставкой зерна, за его упаковкой; он же является и посредником короля; словом,   экономисты, эти прозорливые люди, как я их называю, не нападают на короля –   ведь они далеко не глупые люди; они обвиняют того самого человека, дорогой мой   судья, занимающего высокое служебное положение, то есть агента, обделывающего   делишки самого короля.      

Де   Сартин тщетно пытался удержать свой парик в равновесии.      

– Итак,   я приближаюсь к развязке, – продолжал Бальзамо. – Точно так же, как   вы, имея в своем распоряжении целый штат полицейских, узнали, что я – граф   Феникс, я не хуже вас знаю, что вы – господин де Сартин.      

– Ну   и что же? – в смущении пролепетал де Сартин. – Да, я – де Сартин.   Нашли чем удивить!      

– Пора   бы вам понять, что господин де Сартин и есть тот самый господин, который ведет   учет в журнале, занимается покупкой, упаковкой; именно он втайне от короля, а   может быть, и с его ведома, спекулирует на желудках двадцати семи миллионов   французов, вопреки своей прямой обязанности досыта их накормить. Вообразите, какой   поднимется крик, если эти махинации станут достоянием гласности! Народ вас не   любит, а король жесток: как только голодные потребуют вашу голову, его   величество, дабы отвести от себя всякое подозрение в соучастии – если и впрямь   имело место это соучастие, – или для того, чтобы свершилось правосудие,   его величество не преминет приговорить вас к такой же виселице, на которой   болтался Ангеран де Мариньи, помните?      

– Смутно, –   сильно побледнев, пробормотал де Сартин. – Должен заметить, что разговаривать   о виселице с человеком моего положения – по меньшей мере, дурной тон.      

– Я   говорю с вами об этом потому, дорогой мой, – возразил Бальзамо, – что   у меня перед глазами так и стоит бедный Ангеран. Могу поклясться, что это был   безупречный нормандский рыцарь, носивший звучное имя, потомок   аристократического рода. Он был камергером Франции, капитаном Лувра,   интендантом министерства финансов и строительства; он носил имя графа де   Лонгвиля, а это графство было, пожалуй, побольше, чем находящееся в вашем   владении графство Альби. Так вот, милостивый государь, я видел, как его вешали   в сооруженном под его началом Монфоконе. Видит Бог, я не зря повторял ему:   «Ангеран, дорогой Ангеран, будьте осторожны! Вы черпаете из казны с широтой,   которую вам не простит Карл Валуа». Он меня не послушал, – и погиб. Если   бы вы знали, сколько я перевидал префектов полиции, начиная с Понтия Пилата, осудившего   Иисуса Христа, и кончая господином Бертеном де Бель-Иль, графом де Бурдей,   господином де Брантомом, вашим предшественником, приказавшим поставить в городе   фонари и запретившим продавать цветы.      

Де   Сартин встал, тщетно пытаясь скрыть охватившее его волнение.      

– Ну   что же, можете выдвинуть против меня обвинение, если вам так угодно. Однако   чего стоит свидетельство человека, который сам на волоске?      

– Будьте   осторожны, милостивый государь! – предостерег его Бальзамо.      

– Чаще   всего хозяином положения оказывается тот, чье положение на первый взгляд весьма   шатко. Стоит мне во всех подробностях описать историю со скупленным зерном   моему корреспонденту или королю-мыслителю Фридриху, и Фридрих немедленно все   расскажет, сопроводив комментарием, господину Вольтеру. Надеюсь, о нем вам   известно хотя бы понаслышке. Он сделает из этого забавную сказочку в стиле   «Человека с сорока грошами». Тогда господин д'Аламбер, непревзойденный   математик, подсчитает, что скрытым вами зерном можно было бы кормить сто   миллионов человек на протяжении трех-четырех лет. А Гельвеций установит, что   если стоимость зерна выразить в экю достоинством в шесть ливров и сложить эти   монеты столбиком, то столбик достал бы до Луны, или, если эту сумму перевести в   банковые купюры и уложить их в один ряд, можно было бы добраться до   Санкт-Петербурга. Эти расчеты вдохновят господина де Лагарпа на душещипательную   драму; Дидро – на встречу с Отцом семейства; Жан-Жака Руссо из Женевы – на   толкование этой встречи с комментариями – он больно укусит, стоит ему только   взяться за дело; господин Карон де Бомарше напишет воспоминания, а уж ему не   приведи Господь наступить на ногу; господин Гримм черкнет записочку; господин   Гольбах сочинит ядовитый каламбур, господин де Мармонтель – убийственную для   вас нравоучительную басню. А когда обо всем этом заговорят в кафе «Режанс», в   Пале-Рояле, у Одино, в королевской труппе, находящейся, как вы знаете, на   содержании господина Николе – ах, господин граф д'Альби, думаю, что вас,   начальника полиции, ждет еще более печальный конец, нежели бедного Ангерана де   Мариньи, о котором вы даже слышать ничего не хотите! Ведь он считал себя   невиновным и, уже поднявшись на эшафот, так искренне мне об этом говорил, что я   не мог ему не поверить.      

Забыв   всякое приличие, де Сартин сорвал с головы парик и вытер пот со лба.      

– Хорошо,   пусть так, меня это не остановит, – пролепетал он. – Вы вольны делать   со мной все, что вам вздумается. У вас – свои доказательства, у меня – свои. Вы   остаетесь при своей тайне, а у меня останется эта шкатулка.      

– Вот   в этом вы глубоко заблуждаетесь, и я, признаться, удивлен тем, что такой умный   человек может быть до такой степени наивен. Эта шкатулка…      

– Так   что шкатулка?      

– Она   у вас не останется.      

– Да,   это правда! – насмешливо проговорил де Сартин. – Я и забыл, что граф   Феникс – дворянин с большой дороги, который с пистолетом в руках грабит   порядочных людей. Я совсем забыл про ваш пистолет, потому что вы спрятали его в   карман. Прошу прощения, господин посланник.      

– Да   при чем здесь пистолет, господин де Сартин? Не думаете же вы в самом деле, что   я стану отнимать у вас эту шкатулку? Ведь не успею я очутиться на лестнице, как   вы позвоните в колокольчик и закричите «Караул! Грабят!» Не-е-ет! Когда я   говорю, что эта шкатулка у вас не останется, я имею в виду, что вы вернете мне   ее добровольно.      

– Я? –   вскричал де Сартин и с такой силой хватил кулаком по вещице, о которой шел   спор, что едва не разбил ее.      

– Да,   вы.      

– Смейтесь,   милостивый государь, смейтесь! Но имейте в виду, что вы получите эту шкатулку,   только перейдя через мой труп. Да что там мой труп!.. Я сто раз рисковал   жизнью, и я готов отдать всего себя до последней капли крови на службе у его   величества. Убейте меня – это в вашей власти. Но на выстрел сбегутся те, кто   отомстит вам за меня, а я найду в себе силы перед смертью уличить вас во всех   ваших преступлениях. Чтобы я отдал вам эту шкатулку? – с горькой усмешкой   прибавил де Сартин.      

– Да   если бы даже у меня ее потребовал сатана, я не отдал бы ее ни за что на свете!      

– Да   я не собираюсь призывать на помощь потусторонние силы! С меня довольно будет   вмешательства одного лица, которое в эту минуту уже стучится в ваши ворота.      

Действительно,   раздались три громких удара.      

–..А   карета, принадлежащая этому лицу, – продолжал Бальзамо, – въезжает к   вам во двор. Прислушайтесь!      

– Один   из ваших друзей, насколько я понимаю, оказывает мне честь своим посещением?      

– Совершенно   верно, это мой друг.      

– И   я отдам ему эту шкатулку?      

– Да,   дорогой господин де Сартин, отдадите.      

Начальник   полиции успел только презрительно пожать плечами, как вдруг распахнулась дверь   и запыхавшийся лакей доложил о графине Дю Барри, требовавшей немедленной   аудиенции.      

Господин   де Сартин вздрогнул и в изумлении взглянул на Бальзамо; тот сдерживался изо   всех сил, чтобы не рассмеяться почтенному судье в лицо.      

В то же   мгновение вслед за лакеем появилась дама, не привыкшая ждать; как всегда благоухая,   она стремительно вошла в кабинет, шурша пышными юбками, зацепившимися за дверь;   это была очаровательная графиня.      

– Это   вы, графиня? Вы? – пролепетал де Сартин, схватив раскрытую шкатулку и   судорожно прижимая ее к груди.      

– Здравствуйте,   Сартин! – весело проговорила графиня и обернулась к Бальзамо:      

– Здравствуйте,   дорогой граф!      

Она   протянула Бальзамо белоснежную руку – тот склонился и прильнул к ней губами в   том месте, которого касались обыкновенно губы короля.      

Воспользовавшись   этой минутой, Бальзамо шепнул графине несколько слов, которые не мог разобрать   де Сартин.      

– А   вот и моя шкатулка! – воскликнула графиня.      

– Ваша   шкатулка? – пролепетал де Сартин.      

– Да,   моя шкатулка. Вы ее раскрыли? Ну, я вижу, вы не очень-то церемонитесь!..      

– Сударыня…      

– Как   хорошо, что эта мысль пришла мне в голову!.. У меня похитили шкатулку, тогда я   подумала:      

«Отправлюсь-ка   я к Сартину, он непременно ее найдет». А вы меня опередили, благодарю вас.      

– И,   как видите, господин де Сартин успел даже ее раскрыть.      

– Да,   в самом деле!.. Кто бы мог подумать? Это отвратительно, Сартин.      

– Графиня!   Несмотря на все мое к вам уважение, – возразил начальник полиции, – я   боюсь, что вас ввели в заблуждение.      

– В   заблуждение? – подхватил Бальзамо. – Уж не ко мне ли относятся эти   слова?      

– Я   знаю то, что знаю, – молвил де Сартин.      

– А   я не знаю ничего, – зашептала Дю Барри, обращаясь к Бальзамо. – Что   здесь происходит, дорогой граф, вы потребовали от меня исполнить обещание – я   посулила вам исполнение любого вашего желания… А я умею держать данное слово   по-мужски: я здесь! Так что же вам от меня угодно?      

– Графиня, –   так же тихо отвечал Бальзамо, – Вы несколько дней тому назад отдали мне на   хранение эту шкатулку вместе с ее содержимым.      

– Разумеется! –   проговорила Дю Барри, многозначительно взглянув в глаза графу.      

– Разумеется? –   вскричал де Сартин. – Вы сказали «разумеется», графиня?      

– Да,   и графиня произнесла это во весь голос, дабы вы услышали.      

– Но   в этой шкатулке находится, возможно, с десяток заговоров!      

– Ах,   господин де Сартин, вы прекрасно понимаете, что это слово неуместно. Ну и не   надо его повторять! Графиня просит вас вернуть ей шкатулку – верните, и делу   конец!      

– Вы   просите отдать вам ее, графиня? – дрожа от гнева, спросил де Сартин.      

– Да,   дорогой мой.      

– Знайте,   по крайней мере, что… Бальзамо взглянул на графиню.      

– Я   ничего не желаю знать, – перебила де Сартииа графиня Дю Барри. –   Верните мне шкатулку. Надеюсь, вам понятно, что я не стала бы приезжать из-за   пустяков.      

– Именем   Господа Бога, во имя интересов его величества, графиня…      

Бальзамо   нетерпеливо повел плечами.      

– Шкатулку,   сударь! – бросила графиня. – Шкатулку! Да или нет? Хорошенько   подумайте, прежде чем сказать «нет».      

– Как   вам будет угодно, графиня, – смиренно отвечал де Сартин.      

Он   протянул графине шкатулку, куда Бальзамо успел сунуть все рассыпавшиеся по   столу бумаги.      

Графиня   Дю Барри обернулась к нему с очаровательной улыбкой.      

– Граф! –   проговорила она. – Будьте любезны отнести эту шкатулку ко мне в карету и   дайте мне руку: я боюсь одна идти через приемную – там такие отвратительные   физиономии!.. Благодарю вас, Сартин.      

Бальзамо   направился было к выходу вместе со своей покровительницей, как вдруг увидел,   что де Сартин потянулся к колокольчику.      

– Ваше   сиятельство, – обратился Бальзамо к Дю Барри, останавливая своего врага   взглядом, – будьте добры сказать господину де Сартину, который не может   мне простить того, что я потребовал у него шкатулку, что вы пришли бы в   отчаяние, если бы со мной случилось какое-нибудь несчастье по вине господина   начальника полиции, и что вы были бы им недовольны.      

Графиня   улыбнулась Бальзамо.      

– Дорогой   Сартин! Вы слышите, что говорит граф? Это все чистая правда. Граф – мой лучший   друг, и я никогда вам не прощу, если вы доставите ему какую-нибудь   неприятность. Прощайте, Сартин.      

Подав   руку Бальзамо, уносившему с собой шкатулку, графиня Дю Барри покинула кабинет   начальника полиции.      

Де   Сартин смотрел, как они уходят вдвоем, подавив вспышку гнева, которую так   надеялся увидеть Бальзамо.      

– Иди,   иди! – прошептал побежденный начальник полиции. – Иди, у тебя в руках   шкатулка, а у меня – твоя жена!      

Давая   волю своим чувствам, он изо всех сил стал звонить в колокольчик.      

 Глава 10. ГЛАВА, В   КОТОРОЙ ГОСПОДИН ДЕ САРТИН НАЧИНАЕТ ВЕРИТЬ В ТО, ЧТО БАЛЬЗАМО – КОЛДУН      

       

На   нетерпеливый звонок де Сартина поспешил явиться секретарь.      

– Ну,   что эта дама?      

– Какая   дама, ваше сиятельство?      

– Да   та, что упала здесь без чувств и которую я поручил вам.      

– Она   в добром здравии, ваше сиятельство.      

– Отлично!   Приведите ее сюда.      

– Где   я могу ее найти?      

– Как   где? Да в этой самой комнате!..      

– Ее   там больше нет, ваше сиятельство.      

– Нет?   Где же она?      

– Не   имею чести знать.      

– Она   ушла?      

– Да.      

– Одна?      

– Да.      

– Но   она же едва держалась на ногах!      

– Точно   так, ваше сиятельство, она несколько минут оставалась без чувств. Но пять минут   спустя после того, как граф Феникс вошел к вам в кабинет, она пришла в себя   после этого странного обморока, из которого ее не могли вывести ни спирт, ни   соль Она раскрыла глаза, поднялась и облегченно вздохнула.      

– Что   было дальше?      

– Потом   она направилась к двери. Так как вы, ваше сиятельство, не приказывали ее задержать,   она и ушла.      

– Ушла? –   вскричал де Сартин. – Ах ты, болван! Да вы все у меня сдохнете в Бисетре!   Немедленно пришли моего лучшего сыщика! Живо, живо!      

Секретарь   бросился исполнять приказание.      

– Видно,   этот подлец – колдун! – пробормотал незадачливый начальник полиции. –   Я – начальник полиции его величества, а он – начальник полиции самого сатаны.      

Читатель,   по-видимому, уже догадался о том, чего де Сартин никак не мог взять в толк. Сейчас   же после сцены с пистолетом, пока начальник полиции приходил в себя, Бальзамо,   воспользовавшись передышкой, огляделся по сторонам, и будучи уверен в том, что   где-нибудь непременно увидит Лоренцу, и приказал молодой женщине встать, выйти   из комнаты и той же дорогой возвратиться в особняк на улице Сен-Клод.      

Как   только эта воля находила выражение в его мыслях, между Бальзамо и молодой женщиной   установилась магнетическая связь. Повинуясь полученному ею мысленному   приказанию, Лоренца встала и вышла раньше, чем кто бы то ни было успел ей   помешать.      

Вечером   де Сартин слег в постель и приказал пустить себе кровь; потрясение оказалось   для него слишком сильно и не могло пройти без последствий. Лекарь объявил, что   еще бы четверть часа – и он скончался бы от апоплексического удара.      

А   Бальзамо проводил графиню до кареты и хотел было откланяться; однако она была   не из тех женщин, которых можно было оставить так просто, ничего не объяснив;   ей хотелось хотя бы в нескольких словах услышать о том, что сейчас произошло на   ее глазах.      

Она   пригласила графа войти вслед за ней в карету. Граф повиновался, курьер взял   Джерида под уздцы.      

– Как   видите, граф, я верна своему слову, – молвила Дю Барри, – если я   кого-нибудь называю своим другом, то говорю это от чистого сердца. Я собиралась   отправиться в Люсьенн – туда завтра утром обещал приехать король. Но я получила   ваше письмо и ради вас псе бросила. Многих привели бы в ужас все эти слова о   заговорах и заговорщиках, которые господин де Сартин бросал нам в лицо. Но   прежде чем что-либо предпринять, я смотрела на вас и поступала так, как вы   этого хотели.      

– Дорогая   графиня! – отвечал Бальзамо. – Вы с лихвой заплатили мне за ту   пустячную услугу, которую я имел честь оказать вам. Но я надеюсь, что могу вам   пригодиться в дальнейшем. У вас еще будет случай убедиться в том, что я умею   быть признательным. Но только прошу вас не считать меня преступником и   заговорщиком, как говорит господин де Сартин. Он получил из рук предателя эту   шкатулку, в которой я храню свои маленькие химические секреты, те самые секреты,   ваше сиятельство, которыми мне хотелось бы с вами поделиться, чтобы вы   сохранили вашу бессмертную, необыкновенную красоту, вашу ослепительную   молодость. Ну, а дорогой господин де Сартин, завидев цифры в моих формулах,   призвал на помощь целую канцелярию, и служаки, не желая ударить в грязь лицом,   по-своему истолковали мои цифры. Мне кажется, что я как-то говорил вам, графиня,   что людям моей профессии еще грозят такие же наказания, как в средние века.   Только такой светлый и незакоснелый ум, как ваш, может относиться к моим   занятиям с благосклонностью. Словом, вы, графиня, вызволили меня из весьма   затруднительного положения. Я это признаю, и у вас будет возможность убедиться   в моей признательности.      

– Я   хотела бы знать, что с вами было бы, если бы я не пришла вам на помощь.      

– Чтобы   досадить королю Фридриху, которого ненавидит его величество, меня засадили бы в   Венсен или в Бастилию. Разумеется, я бы скоро вышел оттуда, потому что умею   одним дуновением разрушить каменную стену. Но при этом я потерял бы шкатулку, в   которой хранятся, как я уже имел честь сообщить вашему сиятельству,   прелюбопытные, бесценные формулы, которые мне по счастливой случайности удалось   вырвать из вечного мрака неизвестности.      

– Ах,   граф, вы совершенно меня убедили и очаровали! Так вы обещаете мне приворотное зелье,   от которого я помолодею?      

– Да.      

– Когда   же я его получу?      

– Нам   с вами торопиться некуда. Обратитесь ко мне лет через двадцать, милая графиня.   Вы же не хотите, я полагаю, стать сейчас ребенком?      

– Вы   – просто прелесть. Позвольте задать вам еще один вопрос, и я вас отпущу – мне   кажется, что вы очень торопитесь.      

– Слушаю   вас, графиня.      

– Вы   мне сказали, что вас кто-то предал. Это мужчина или женщина?      

– Женщина.      

– Ага,   граф, любовная история!      

– Увы,   да, графиня, да в придачу еще и ревность, доходящая временами до бешенства и приводящая   к последствиям, свидетельницей которых вы только что были. Эта женщина не осмелилась   нанести мне удар ножом – она знает, что меня нельзя убить И вот она решила   сгноите меня в тюрьме или пустить по миру.      

– Как   можно вас разорить?      

– На   это она, во всяком случае, надеялась.      

– Граф,   я сейчас прикажу остановить карету, – со смехом проговорила графиня. –   Вы, значит, обязаны своим бессмертием ртути, которая течет в ваших жилах?   Именно поэтому вас предают вместо того, чтобы убить? Вы хотите выйти здесь или   вам угодно, чтобы я подвезла вас к дому?      

– Нет,   графиня, это было бы чересчур любезно с вашей стороны, не стоит из-за меня беспокоиться.   У меня есть Джерид.      

– А-а,   тот самый чудесный конь, который, как говорят, бегает быстрее ветра?      

– Я   вижу, он вам нравится, графиня.      

– В   самом деле, великолепный скакун!      

– Позвольте   предложить вам его в подарок, при условии, что только вы будете на нем ездить.      

– Нет,   нет, благодарю, я не езжу верхом на лошади, а если иногда приходится, то в силу   крайней необходимости. Я ценю ваше намерение и буду считать, что получила   подарок. Прощайте, граф! Не забудьте, что через десять лет я приду к вам за   эликсиром молодости.      

– Я   сказал: через двадцать.      

– Граф!   Вам, вероятно, знакома поговорка: «Лучше синицу в руки…» Лучше, если вы сможете   дать мне его лет через пять… Никогда не знаешь, что тебя ждет.      

– Как   вам будет угодно, графиня. Вы же знаете, что я весь к вашим услугам.      

– И   последнее, граф…      

– Слушаю   вас, графиня.      

– Я   вам действительно очень доверяю, раз обращаюсь с этой просьбой.      

Бальзамо,   ступивший было на землю, превозмог свое нетерпение и опять сел рядом с графиней.      

– Теперь   на каждом углу говорят, что король увлекся мадмуазель де Таверне, –   продолжала Дю Барри.      

– Неужели,   графиня? – удивился Бальзамо.      

– И,   как некоторые утверждают, увлекся довольно серьезно. Я хочу, чтобы вы мне   сказали. Если это правда, граф, не надо меня щадить. Будьте мне другом, граф,   заклинаю вас, скажите мне правду!      

– Я   готов сделать для вас больше, графиня, – отвечал Бальзаме. – Я вам   отвечаю, что никогда мадмуазель Андре не будет любовницей короля.      

– Почему,   граф? – вскричала Дю Барри.      

– Потому   что я этого не хочу, – молвил Бальзамо.      

– О! –   недоверчиво обронила Дю Барри.      

– У   вас есть в этом сомнения?      

– Разве   мне нельзя в чем-нибудь усомниться?      

– Никогда   не подвергайте сомнению научные данные, графиня. Вы мне поверили, когда я сказал   вам «да». Когда я говорю «нет», поверьте мне.      

– Значит,   вы располагаете каким-нибудь способом?.. Она замолчала и улыбнулась.      

– Договаривайте.      

–..Каким-нибудь   способом помешать королю и обуздать его капризы? Бальзамо улыбнулся.      

– Я   умею возбуждать симпатии, – сказал он.      

– Знаю.      

– Вы   даже верите в это, правда?      

– Верю.      

– Но   в моей власти вызвать и отвращение, а в случае надобности я лишу короля всякой   возможности… Итак, успокойтесь, графиня, я за ним слежу.      

Бальзамо   говорил отрывисто, словно был не в себе, и графиня Дю Барри приняла это за пророчество,   даже не подозревая о том лихорадочном нетерпении, с каким Бальзамо стремился   как можно скорее увидеть Лоренцу.      

– Ну,   граф, вы для меня не только вестник счастья, но и ангел-хранитель, –   проговорила Дю Барри. – Граф! Запомните хорошенько: я вас защищу, но и вы   меня защитите. Давайте заключим союз! Союз!      

– Согласен! –   отвечал Бальзамо.      

Он еще   раз поцеловал графине руку.      

Захлопнув   дверцу кареты, остановившейся на Елисейских Полях, он вскочил на своего коня;   конь радостно заржал и вскоре пропал в темноте.      

– В   Люсьенн! – успокоившись, крикнула Дю Барри. Бальзамо тихо свистнул и   пришпорил Джерида. Через пять минут он уже был в передней особняка на улице   Сен-Клод. Его встретил Фриц.      

– Ну   что? – озабоченно спросил Бальзамо.      

– Да,   хозяин, – отвечал лакей, умевший читать его мысли.      

– Она   вернулась?      

– Она   наверху.      

– В   какой комнате?      

– В   оружейной.      

– Что   с ней?      

– Очень   утомлена. Она бежала так быстро, что, заметив ее издали, потому что я ее   поджидал, я даже не успел выскочить ей навстречу.      

– Неужто?      

– Я   даже испугался: она ворвалась сюда, словно буря, не останавливаясь, взлетела   вверх по лестнице и, едва войдя в комнату, вдруг упала на шкуру большого   черного льва. Там вы ее и найдете.      

Бальзамо   поспешил подняться к себе и в самом деле нашел Лоренцу, безуспешно пытавшуюся   побороть первые приступы нервного припадка. Она слишком долго находилась под   гипнозом, и теперь ее воля искала выхода. Ей было больно, она стонала, можно   было подумать, что на нее навалилась гора и придавила ей грудь, а она обеими   руками как будто пыталась освободиться от тяжести.      

Бальзамо   некоторое время смотрел на нее, гневно сверкая глазами; затем поднял ее на руки   и отнес в ее комнату, затворив за собою таинственную дверь.      

 Глава 11. ЭЛИКСИР ЖИЗНИ      

       

Читатель   знает, в каком расположении духа Бальзамо только что вернулся в комнату Лоренцы.      

Он   собирался разбудить ее и осыпать упреками, которые он вынашивал в самых   затаенных уголках своей души, как вдруг трижды повторившийся стук в потолок   напомнил ему об Альтотасе: старик ожидал его возвращения, чтобы поговорить.      

Однако   Бальзамо решил подождать, в надежде на то, что ослышался или что это был случайный   шум, но потерявший терпение старик повторил условный знак. Опасаясь, что старик   спустится к нему или что Лоренца, разбуженная вопреки его гипнозу, узнает о   существовании какой-нибудь тайны, что было бы не менее опасно для него, нежели   разглашение его политических секретов, Бальзамо поспешил к Альтотасу, перед тем   снова усыпив Лоренцу.      

Было   самое время: опускная дверь находилась уже совсем близко от потолка. Альтотас   оставил свое кресло на колесиках и, свесившись, выглядывал в образовавшееся в   полу отверстие.      

Он   видел, как Бальзамо вышел из комнаты Лоренцы.      

Скрючившийся   над люком старик всем своим видом вызывал отвращение.      

Его   бледное лицо, вернее, те его черты, в которых еще теплилась жизнь, в эту минуту   налились кровью от злости; иссохшие крючковатые пальцы тряслись от нетерпения;   свирепо вращая глубоко запавшими глазами, старик поносил Бальзамо на каком-то   непонятном наречии.      

Покинув   кресло ради того, чтобы опустить люк, старик, казалось, стал совершенно беспомощным   и мог теперь передвигаться лишь при помощи своих длинных худых рук, похожих на   паучьи ножки Выйдя, как мы уже сказали, из своей комнаты, куда не мог проникнуть   никто, кроме Бальзамо, старик собирался спуститься в расположенную под ним   комнату.      

Должно   быть, беспомощный и ленивый старик был в эту минуту чрезвычайно сильно возбужден,   если он решился оставить удобное кресло, поступиться своими привычками, выйти из   состояния блаженного созерцания ради того только, чтобы окунуться в уже забытую   им действительность.      

Застигнутый   врасплох, Бальзамо удивился, потом забеспокоился.      

– Ах   вот ты где, бездельник! – вскричал Альтотас. – Трус! Бросил своего   старого учителя.      

Бальзамо   призвал на помощь все свое терпение, как всегда, когда ему случалось разговаривать   со стариком.      

– Мне   кажется, дорогой друг, что вы меня только сейчас позвали, – вежливо   возразил он.      

– Я   – твой друг? – вскричал Альтотас. – Друг!.. Презренное создание!   Кажется, ты пытаешься разговаривать со мной на языке тебе подобных тварей? Я   тебе друг? Да я больше, чем друг, я тебе отец, отец, вскормивший, воспитавший   тебя, я дал тебе образование, состояние… Какой же ты мне друг, если ты меня   позабыл, моришь меня голодом. Ты меня убиваешь!      

– Успокойтесь,   учитель. Вы расстраиваетесь, ожесточаетесь… Так недолго и заболеть!      

– Заболеть?   Ошибаешься! Разве я когда-нибудь болел, не считая тех случаев, когда ты, вопреки   моему желанию, заставлял меня жить по грязным законам человеческого   существования? Заболеть… Неужто ты запамятовал, что именно я умею лечить   других?      

– Учитель!   Я – перед вами: не будем понапрасну терять время, – остановил его   Бальзамо.      

– Да,   хорошо, что ты мне напомнил о времени – ведь у меня каждая минута на счету.   Время, которое отмерено всякому существу, для меня должно быть не ограничено!   Да, мое время истекает; да, мое время теряется даром; да, мое время, как время   простого смертного, минута за минутой утекает в песок вечности… А ведь именно   мое время должно стать самой вечностью!      

– Ну   хорошо, учитель, – проговорил Бальзамо с невозмутимым спокойствием,   опустив подъемное окно, встав рядом со стариком, приведя в действие пружину и   поднявшись вместе с Альтотасом к нему в кабинет, – что вам для этого   нужно? Говорите. Вы сказали, что я морю вас голодом, но не вы ли сами вот уже   около сорока дней воздерживаетесь от пищи?      

– Да,   да, разумеется: процесс регенерации начался тридцать два дня назад.      

– Тогда   на что же вы жалуетесь? Я вижу у вас три графина с дождевой водой. Вы только ее   пьете, не так ли?      

– Несомненно,   однако неужели ты воображаешь, что я, как куколка тутового шелкопряда, способен   в одиночку совершить великое превращение старика в юношу? Ужели ты думаешь, что   я, немощный старик, могу один составить эликсир жизни? Неужто ты полагаешь,   что, ослабев после питья,      

– единственно,   что я могу себе позволить, так это питье, – я сумею без твоей помощи, без   дружеской поддержки посвятить себя кропотливой и нелегкой работе по омоложению?      

– Я   с вами, учитель, я с вами, – сказал Бальзамо, почти насильно усаживая   старика в кресло, словно это был маленький уродец. – Но ведь вы не   испытываете недостатка в дистиллированной воде – я вижу три полных графина. Как   вы знаете, эту воду набрали в мае. Вот ваши ячменные и кунжутовые сухари. Я сам   приготовил вам белые капли, которые вы себе прописали.      

– А   как же эликсир? Эликсир не готов, а ты об этом и не помнишь, тебя здесь   давненько не было. Вот твой отец, – он более преданный друг, чем ты.   Впрочем, пятьдесят лет назад я был предусмотрительнее и приготовил эликсир за   месяц до своего дня рождения. Для этого я уединился на горе Арарат. Один иудей   за горсть серебра добыл мне младенца, еще не оторвавшегося от материнской   груди; согласно обычаю, я пустил ему кровь. Я взял последние три капли его   артериальной крови и в какой-нибудь час мой эликсир, в котором недоставало   только крови, был готов. Таким образом, я помолодел на пятьдесят лет. Волосы и   зубы выпадали у меня по мере того, как я пил этот божественный эликсир. Зубы у   меня выросли новые, правда, неважные, это я и сам знаю, а все потому, что я   пренебрег золотой трубочкой, через которую мне следовало пить эликсир. А вот   волосы и ногти полностью восстановились в моей второй молодости, и я зажил так,   словно мне исполнилось пятнадцать лет… Однако теперь я снова состарился, и если   эликсир не будет готов в этой самой бутылке, если я не приложу старания к этому   делу всей своей жизни, то вместе со мной уйдут в небытие накопленные мною   знания, а божественная тайна, которую я держу в своих руках, будет навсегда   утеряна для человечества: ведь я хранитель этой тайны и посредник между Богом и   человеком! И если мне чего-то не хватит для этого, если я в чем-то ошибусь,   если я согрешу, Ашарат, то причиной всех этих несчастий будешь ты! Берегись!   Мой гнев будет страшен, ужасен!      

При этих   словах потухшие глаза старика холодно блеснули, по телу его пробежала дрожь,   потом он сильно закашлялся.      

Бальзамо   бросился ему на помощь.      

Старик   пришел в себя, но еще сильнее побледнел. Приступ кашля отнял у него последние   силы; можно было подумать, что он вот-вот умрет.      

– Дорогой   учитель! Скажите мне, чего вы хотите, – обратился к нему Бальзамо – Чего я   хочу?.. – переспросил старик, пристально глядя на Бальзамо.      

– Да…      

– Я   хочу…      

– Говорите!   Я вас слушаю и обещаю все исполнить, если это будет возможно.      

– Возможно…   Возможно!.. – пренебрежительно пробормотал старик. – На свете ничего   невозможного нет.      

– Да,   разумеется, когда в твоем распоряжении есть время и знания – Знания-то у меня   имеются, а вот время… Скоро и время будет мне подвластно. Я нашел верные   пропорции, однако силы мои истаяли; белые капли, которые ты мне приготовил,   вызвали отторжение некоторых частей износившегося организма. Молодость подобно   соку дерева по весне поднимается под старой корой и раздвигает, если можно так   выразиться, старую древесину. Заметь, Ашарат, что все симптомы налицо: голос   мой ослабел, я на три четверти слеп, временами я теряю рассудок; я уже не чувствую   ни холода, ни жары – пора заканчивать приготовление эликсира, чтобы в тот самый   день, когда мне исполнится сто лет, я снова стал двадцатилетним. Все составные   части эликсира готовы, я уже сделал золотую трубку; как я тебе уже говорил,   недостает лишь трех последних капель крови.      

Бальзамо   брезгливо поморщился.      

– Хорошо,   я готов отказаться от младенца, – продолжал Альтотас, – раз ты   предпочитаешь уединяться со своей любовницей, вместо того, чтобы отправиться на   его поиски, – заметил Альтотас.      

– Вы   отлично знаете, учитель, что Лоренца не любовница, – отвечал Бальзамо.      

– Хо,   хо, хо! Ты только так говоришь и думаешь, что можешь меня в этом убедить; ты хочешь   заставить меня поверить в то, что девушка может остаться невинной, даже когда   рядом с ней такой мужчина, как ты?      

– Клянусь   вам, учитель, что Лоренца целомудренна, как Святая Дева Мария; клянусь, что   любовью, желаниями, сладострастием – всем я пожертвовал ради своей души: ведь я   тоже занимаюсь обновлением, только не одного себя, а всего мира.      

– Безумец!   Несчастный безумец! – вскричал Альтотас. – Сейчас он мне будет   рассказывать про мышиную возню, про муравьиную революцию, и это в то время,   когда я ему толкую о вечной жизни, о вечной молодости…      

–..которой   можно достичь ценой ужасного преступления и…      

– И   ты сомневаешься? Мне кажется, ты сомневаешься в моей правоте, несчастный!      

– Нет,   учитель. Однако вы сказали, что готовы отказаться от младенца. Что же вам нужно   взамен?      

– Мне   нужно первое невинное существо, какое только тебе попадется под руку: юноша или   девушка, все равно.. Впрочем, лучше бы девицу для более близкого сродства душ.   Итак, найди ее для меня, да поторопись, потому что в моем распоряжении осталась   всего одна неделя – Хорошо, учитель, – отвечал Бальзамо, – я   постараюсь кого-нибудь найти.      

Новая   вспышка гнева, еще более страшная, осветила лицо старика.      

– Он   постарается кого-нибудь найти!.. – вскричал он. – Признаться, я этого   ожидал и не понимаю, что меня удивляет С каких это пор ничтожная тварь, червь   смеет таким тоном разговаривать со своим создателем? А-а, ты видишь, что я   обессилел, что я лежу, что я прошу, и ты оказался настолько наивен, что решил,   будто я в твоей власти? Да или нет, Ашарат? Не лги мне: я читаю в твоих глазах   и вижу, что происходит в твоей душе. Я тебя осуждаю и буду преследовать.      

– Учитель! –   прервал его Бальзамо. – Будьте благоразумны, гнев вас погубит.      

– Отвечай   мне! Отвечай!      

– Я   всегда говорю своему учителю только правду; я обещаю, что буду искать то, о чем   вы меня просите, если это не нанесет нам обоим ущерба и не погубит нас. Я   постараюсь найти человека, который продаст нужное вам существо. Но я не буду   брать преступление на себя. Вот все, что я могу вам сказать.      

– Как   это благородно! – горько засмеявшись, молвил Альтотас.      

– Я   не могу поступить иначе, учитель, – проговорил Бальзамо.      

Альтотас   сделал над собой нечеловеческое усилие и, оттолкнувшись от подлокотников кресла,   поднялся во весь рост.      

– Да   или нет? – повторил он.      

– Учитель!   Да, если я найду, нет, если не найду.      

– Значит,   ты обрекаешь меня на смерть, негодяй; ты готов сберечь три капли крови для какого-нибудь   ничтожества, невзирая на то, что я, необыкновенное существо, скатываюсь в   пропасть небытия. Ашарат! Я ни о чем больше тебя просить не стану! –   крикнул старик, и на лице его появилась улыбка, от которой становилось страшно   Мне от тебя ничего не нужно! Я подожду немного, но если ты не выполнишь мою   волю, я все сделаю сам; если ты меня бросишь, я сам о себе позабочусь. Ты   слышал, что я сказал? А теперь ступай!      

Не   проронив ни слова в ответ на эту угрозу, Бальзамо приготовил и расставил рядом   со стариком все, что могло ему понадобиться, а также еду и питье, позаботился   обо всем, что только мог предусмотреть преданный слуга для своего хозяина, а   любящий сын – для родного отца. Потом, вернувшись к своим мыслям, далеким от   тех, которые волновали Альтотаса, он опустил подъемное окно, не замечая, что   старик провожал его насмешливым взглядом, угадав его мысли и чувства.      

Альтотас   еще продолжал улыбаться, напоминая злого гения, когда Бальзамо подошел к дивану   и замер перед спящей Лоренцей.      

 Глава 12. БОРЬБА      

       

Сердце   Бальзамо болезненно сжалось. Он страдал, но жажда мщения в нем утихла.      

После   его разговора с Альтотасом, со всей очевидностью показавшего ему всю глубину человеческой   подлости, гнев его словно улетучился. Он вспомнил, что существовал один   древнегреческий философ, который повторял про себя от начала до конца весь алфавит,   прежде чем прислушаться к голосу мрачной богоизбранной советницы Ахилла С   минуту он молча и равнодушно разглядывал лежавшую на диване Лоренцу.      

«Мне   сейчас невесело, – подумал он, – но я спокоен и ясно вижу положение,   в котором я оказался. Лоренца меня ненавидит. Лоренца пообещала, что предаст   меня, и привела свою угрозу в исполнение. Моя тайна принадлежит теперь не   только мне, она стала доступной этой женщине, но та пустила ее по ветру. Я   похож на лисицу, попавшею в капкан: я выдернул из стальных зубов одну кость от   нот а кожа и мясо остались там, и охотник завтра скажет:      

«Здесь   вчера была лисица, теперь я найду ее, живую или мертвую».      

Это –   неслыханное несчастье, недоступное пониманию Альтотаса, вот почему я ничего ему   не стал об этом говорить. Это несчастье лишает меня надежды на успех в этой   стране, а значит – и во всем этом мире: ведь Франция – душа этого мира. И   обязан я всем вот этой спящей женщине, этой прекрасной статуе с нежной улыбкой   Я обязан этому ангелу бесчестьем и разорением, а впереди меня ждут пленение,   изгнание, смерть.      

Итак, –   оживляясь, продолжал он, – чаша весов, на которой лежит причиненное мне   Лоренцой зло, перевешивает все то доброе, что она для меня совершила. Лоренца   погубила меня.      

Ах ты,   змея! До чего грациозно ты свиваешься в кольца, из которых я не могу вырваться!   До чего очарователен твой ротик, но он полон яда! Так спи же, иначе я буду   вынужден тебя убить, как только ты проснешься!      

Со   злобной улыбкой Бальзамо медленно приблизился к молодой женщине, в изнеможении   смежившей веки; однако по мере того, как он к ней подходил, глаза ее   раскрывались, подобно лепесткам подсолнечника или вьюнка, встречающим первые   лучи восходящего солнца.      

– Как   жаль, что я должен навсегда закрыть эти прекрасные глаза, которые так нежно   смотрят на меня в эту минуту! Как только в этих глазах гаснет любовь, они   начинают метать молнии.      

Лоренца   ласково улыбнулась, показав два ряда превосходных жемчужных зубов.      

– Если   я убью ту, которой я ненавистен, – продолжал Бальзамо, в отчаянии ломая   руки, – вместе с ней я погублю и ту, что любит меня!      

И тут на   него нахлынула грусть, в глубине которой sa-рождалось удивившее его самого вожделение.      

– Нет, –   прошептал он, – нет, напрасны мои клятвы, напрасны все мои угрозы; нет,   никогда у меня не достанет мужества ее убить. Она будет жить, но пробудиться ей   не суждено; она будет жить этой неестественной жизнью, которая станет для нее   счастьем, а другая – настоящая жизнь – будет вызывать в ней отвращение. Лишь бы   я сумел ее осчастливить! Все остальное не имеет значения. У нее теперь будет   только один способ существования – во сне, когда она любит меня; она навсегда   останется в теперешнем своем состоянии Он с нежностью во взоре обратился к   Лоренце, не сводившей с него влюбленных глаз, и медленно провел рукой по ее   волосам.      

Лоренца,   которая, казалось, читала мысли Бальзамо, в эту минуту тяжело вздохнула, привстала,   как во сне, подняла белоснежные руки и плавно опустила их на плечи Бальзамо; он   ощутил на своих губах ее дыхание.      

– Нет,   нет! – вскричал Бальзамо и, словно ослепленный ее красотой, закрыл рукой   свое пылавшее лицо.      

– Нет,   такая жизнь – безумие; нет, я не смогу долго оказывать сопротивление этой искусительнице,   этой сирене; я рискую потерять славу, могущество, бессмертие. Нет, нет, пусть   проснется, я так хочу, это необходимо!      

Совсем   потеряв голову, Бальзамо с силой оттолкнул Лоренцу. Оторвавшись от него, она подобно   легкому покрывалу, или тени, или снежинке, начала медленно опускаться на софу.      

Самая   изощренная кокетка не могла бы выбрать более соблазнительную позу, чтобы привлечь   внимание своего возлюбленного.      

Бальзамо   собрался с силами и сделал несколько шагов по направлению к выходу, но как Орфей,   он обернулся: как Орфей, он был обречен.      

«Если я   ее разбужу, – подумал он, – снова начнется борьба; если я ее разбужу,   она убьет себя или меня, а то еще вынудит меня убить ее Я в безвыходном   положении!      

Да,   судьба этой женщины предначертана, у меня перед глазами так и пылают слова:   смерть! любовь!.. Лоренца! Лоренца! Ты предназначена для любви и для смерти.   Лоренца! Лоренца! Твоя жизнь, как и твоя любовь, находятся в моих руках!»      

Вместо   ответа чаровница привстала, шагнула к Бальзамо, повалилась ему в ноги и подняла   к нему полные сладострастной неги глаза; она взяла его за руку и прижала ее к   своей груди – Смерть! – едва слышно прошептала она, шевельнув блестевшими,   словно влажный коралл, губами. – Пусть смерть, но и любовь!      

Бальзаме   отступил на два шага, запрокинув голову и закрыв рукою глаза.      

Лоренца,   задыхаясь, поползла за ним на коленях.      

– Смерть! –   повторила она чарующим голосом. – Но и любовь! Любовь! Любовь!      

Бальзамо   не мог больше сопротивляться – его будто окутало огненное облако.      

– Это   выше моих сил! – воскликнул он. – Я сопротивлялся, сколько мог. Кто   бы ты ни был – ангел, или сатана, – ты должен быть мною доволен: самолюбие   и гордыня долго заставляли меня подавлять клокотавшие в моей душе страсти. Нет,   нет, я не вправе восставать против единственного человеческого чувства,   зародившегося в моем сердце. Я люблю эту женщину, я люблю ее, и эта страстная   любовь губит ее больше, чем самая сильная ненависть. Эта любовь приведет ее к   смерти. Господи, что же я за малодушный человек, что за жестокий безумец! Я   даже не могу справиться со своими желаниями. Еще бы! Когда я предстану перед   Богом, я, обманщик, лжепророк; когда я сброшу личину лицемерия перед Высшим   Судией, то окажется, что я не совершил ни одного благородного поступка, и ни   одно воспоминание о содеянном добре не облегчит моих вечных мук!      

Нет,   нет, Лоренца! Я отлично знаю, что, полюбив тебя, я потеряю будущее; я знаю, что   мой ангел-хранитель оставит меня и вернется на небеса в то самое мгновение,   когда женщина окажется в моих объятиях.      

Но ты   этого хочешь, Лоренца, ты этого хочешь!      

– Любимый   мой! – выдохнула она.      

– И   ты готова принять такое существование вместо действительной жизни?      

– Я   на коленях молю тебя об этом, умоляю, умоляю! Такая жизнь – счастье: ведь в ней   есть любовь!      

– И   ты готова стать мне женой? Ведь я страстно тебя люблю!      

– Да,   я знаю, потому что умею читать в твоем сердце.      

– И   ты никогда не будешь обвинять меня ни перед Богом, ни перед людьми в том, что я   тебя склонил к такой жизни против твоей воли, что обманул твое сердце?      

– Никогда!   Никогда! Напротив, и перед Богом, и перед людьми я буду тебе признательна за   то, что ты подарил мне любовь – единственное благо, единственную жемчужину,   единственный брильянт на этом свете.      

– И   ты никогда не пожалеешь о своих крылышках, бедная голубка? Ты должна знать, что   отныне не сможешь отправиться для меня в светлый мир Иеговы на поиски луча   света, которым он когда-то одарял своих пророков. Если я захочу узнать будущее,   если захочу повелевать смертными, – увы! – твой голос мне не поможет,   как это было раньше. Когда-то ты была для меня любимой женщиной и помощницей;   теперь же у меня будет только возлюбленная, да еще…      

– Ага!   Ты сомневаешься, сомневаешься! – вскричала Лоренца. – Я вижу, как   сомнение темным пятном растекается в твоем сердце.      

– Ты   всегда будешь меня любить, Лоренца?      

– Всегда!   Всегда! Бальзамо вытер рукой лоб.      

– Хорошо,   пусть будет по-твоему, – сказал он. – И потом…      

Он призадумался.      

– И   потом, почему для тех целей мне непременно нужна эта женщина? – продолжал   он. – Разве она незаменима? Нет, нет. Зато только она способна меня   осчастливить, а другая вместо нее поможет мне стать богатым и могущественным.   Андре так же предназначена мне судьбой, так же хорошо умеет предвидеть, как и   ты, Лоренца. Андре молода, чиста, невинна, и я не люблю Андре. Но когда она   спит, Андре подчиняется мне так же, как ты. В лице Андре я имею жертву, готовую   тебя заменить, а для меня она – безделица, необходимая для моих опытов Андре   способна унестись внутренним взором в область неизведанного так же далеко, и   даже еще дальше. Андре! Андре! Я выбираю тебя для того, чтобы ты помогла моему   возвеличению. Лоренца! Иди ко мне, ты будешь моей возлюбленной, моей   любовницей. С Андре я всесилен, с Лоренцой – счастлив Только с этой минуты я   по-настоящему счастлив, и, не считая бессмертия, я осуществил мечту Альтотаса:   не считая бессмертия, я стал богоравным!      

Подхватив   Лоренцу на руки, он рванул на вздымавшейся груди рубашку, и Лоренца прижалась к   нему гак же тесно, как плющ обвивается вокруг дуба.      

 Глава 13. ЛЮБОВЬ      

       

Для   Бальзамо началась другая, неведомая ему доселе жизнь. В его измученном сердце   не было вот уже три дня ни злобы, ни страха, ни ревности; вот уже три дня он не   слушал разговоров о политике, о заговорах, о заговорщиках. Рядом с Лоренцой, с   которой он ни на миг не расставался, он забыл обо всем на свете. Его   необыкновенная, неслыханная любовь будто парила над миром; его любовь кружила   ему голову, она была полна таинственности; он не мог не признать, что   одним-единственным словом был способен превратить свою нежную розмобленную в   непримиримого врага. Он сознавал, что вырвал эту любовь из когтей ненависти   благодаря необъяснимому капризу природы или науки; он не забывал и о том, что   своим блаженством обязан был состоянию оцепенения и, в то же время,   исступленного восторга, в которое была погружена Лоренца.      

Пробуждаясь   от блаженного сна. Бальзамо не раз в эти три дня внимательно вглядывался в свою   подругу, неизменно пребывавшую в счастливом самозабвении. Отныне ее   существование изменилось, он дал ей возможность отдохнуть от неестественной   жизни, от мучительной для нее неволи; теперь она пребывала в восторженном   состоянии, во сне, что тоже было обманом. Когда он видел ее спокойной, нежной,   счастливой, когда она называла его самыми ласковыми именами и вслух грезила о   будущие наслаждениях, он не раз задавался вопросом о том, не прогневался ли Бог   на новоявленного титана, попытавшегося проникнуть в Его тайны. Может быть, Он   внушил Лоренце мысль о притворстве, с тем чтобы усыпить бдительность Бальзамо,   а потом сбежать, и если и явиться вновь, то не иначе, как в образе   Эвмениды-мстительницы.      

В такие   минуты Бальзамо сомневался в своих энциклопедических познаниях.      

Однако   спустя некоторое время неукротимая страсть и жажда ласки помогали ему поверить   в свои силы.      

«Если бы   Лоренца что-нибудь скрывала от меня, – думал он, – если бы она   собиралась от меня сбежать, она искала бы случая удалиться от меня, она   пыталась бы под тем или иным предлогом остаться одна. Но нет! Ее руки обвивают   меня, словно цепи, ее горящий взор говорит мне:      

«Не   уходи!», – а нежный голос шепчет: «Останься!»      

И   Бальзамо снова был уверен и в Лоренце, и в своем могуществе.      

Почему,   в самом деле, эта необычайная тайна, которой он был обязан своим могуществом,   стала бы вдруг, без всякого перехода, химерой, годной лишь для того, чтобы   пустить ее по ветру, как ненужное воспоминание, как дым от потухшего костра?   Никогда еще Лоренца не была столь прозорливой, никогда еще она так хорошо не   понимала его: едва в его мозгу зарождалась какая-нибудь мысль, едва в его   сердце отзывалось пережитое, как Лоренца сейчас же с удивительной легкостью   воспроизводила все его мысли и чувства.      

Оставалось   загадкой, зависело ли ее ясновидение от ее чувств. Было пока неясно, мог ли ее   взгляд, столь всепроникающий вплоть до падения этой новой Евы, погрузиться во   тьму по другую сторону круга, очерченного их любовью и залитого светом их   любви. Бальзамо не решался провести окончательное испытание, он продолжал   надеяться на лучшее, и эта надежда венчала его счастье.      

Порой   Лоренца говорила ему с нежной грустью:      

– Ашарат!   Ты думаешь о другой женщине, северянке: у нее светлые волосы и голубые глаза.   Ашарат! Ах, Ашарат, эта женщина неизменно идет рядом со мной в твоих мыслях.      

На это   Бальзамо, с любовью глядя на Лоренцу, отвечал:      

– Неужели   ты замечаешь во мне и это?      

– Да,   я вижу это так же ясно, как в зеркале.      

– Тогда   ты должна знать, люблю ли я эту женщину, – возражал Бальзамо.      

– Читай   же, читай в моем сердце, дорогая Лоренца!      

– Нет, –   отвечала она, отрицательно качая головой. – Нет, я прекрасно знаю, что ты   ее не любишь. Но мысленно ты с нами обеими, как в те времена, когда Лоренца   Фелициани тебя мучила.., та дурная Лоренца, которая теперь спит и которую ты не   хочешь будить.      

– Нет,   любовь моя, нет! – восклицал Бальзамо. – Я думаю только о тебе, во   всяком случае, в моем сердце – ты одна! Подумай сама: разве я не забыл обо всем   с тех пор, как мы счастливы, разве не забросил я все: науки, политику, труды?      

– Напрасно, –   молвила Лоренца, – я могла бы помочь в твоих трудах.      

– Каким   образом?      

– Разве   ты не запирался раньше по целым дням в своей лаборатории?      

– Да,   но теперь я решил отказаться от этих безнадежных поисков: это было бы   потерянное время – ведь я не видел бы тебя!      

– Отчего   же я не могу любить тебя и помогать тебе в твоих занятиях? Я хочу помочь тебе   стать всемогущим, как уже помогла тебе стать счастливым.      

– Потому,   что моя Лоренца – красавица. Но Лоренца нигде не училась. Красотой и любовью   наделяет Бог, но только учение дает знания.      

– Душа   знает все на свете.      

– Так   ты в самом деле видишь внутренним взором?      

– Да.      

– И   ты можешь меня направлять в моих поисках философского камня?      

– Полагаю,   что да.      

– Пойдем.      

Обняв   молодую женщину, Бальзамо повел ее в лабораторию.      

Огромная   печь, в которой уже четвертый день никто не поддерживал огня, остыла Тигели на   подставках тоже остыли.