1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
– Что   она пьет?      

– Да,   теперь пошла мода предупреждать жажду: одни пьют оранжад или лимонную воду,   другие воду с мелиссой, третьи…      

– Мадмуазель   выпивает перед сном только стакан воды, иногда с сахаром или с апельсиновой   эссенцией, когда бывает чересчур возбуждена.      

– Отлично! –   воскликнул Ришелье. – Ну точь-в-точь как я! Значит, мое лекарство ей подойдет.      

– Какое   лекарство?      

– Я   добавляю в свое питье одну каплю некой жидкости и сплю всю ночь, не просыпаясь.      

Николь   старалась додуматься, к чему клонил маршал.      

– Почему   ты молчишь? – спросил он.      

– Мне   кажется, что у мадмуазель нет такого лекарства, как у вас.      

– Я   тебе его дам.      

«Ага!» –   подумала Николь, начиная, наконец, догадываться о намерениях маршала.      

– Ты   добавишь две капли своей хозяйке в питье – две капли, слышишь? ни больше, ни   меньше, – и она заснет, заснет так, что не будет тебя звать ночью, и у   тебя будет довольно времени, чтобы скрыться.      

– Если   это все, что нужно сделать, то это совсем не трудно.      

– Так   ты согласна подмешать эти две капли?      

– Разумеется.      

– Можешь   мне это пообещать?      

– Мне   кажется, это в моих интересах; а потом я хорошенько запру дверь и…      

– Нет,   нет, – с живостью возразил Ришелье. – Вот этого тебе как раз и не   стоит делать. Напротив, ты должна оставить дверь незапертой.      

– Да   ну?! – воскликнула Николь, ликуя в душе. Она, наконец, поняла, и Ришелье   это почуял.      

– Это   все? – спросила она.      

– Все.   Теперь можешь идти к своему гвардейцу и сказать ему, чтобы он собирал вещи.      

– Как   жаль, ваша светлость, что мне не придется говорить ему, чтобы он прихватил с   собой кошелек!      

– Ты   отлично знаешь, что денежный вопрос берусь разрешить я.      

– Да,   я помню, что вы, ваша светлость, были так добры…      

– Сколько   тебе нужно, Николь?      

– Для   чего?      

– Для   того, чтобы подмешать две капли лекарства в стакан с водой?      

– За   то, чтобы их подмешать, ваша светлость, раз вы уверяете, что это в моих   интересах, было бы несправедливо заставлять вас платить. А вот чтобы я оставила   незапертой дверь в комнату мадмуазель, ваша светлость… Должна вас предупредить,   что это обойдется вам в кругленькую сумму.      

– Договаривай.   Называй цену.      

– Мне   нужно двадцать тысяч франков, ваша светлость.      

Ришелье   вздрогнул.      

– Николь,   ты слишком далеко заходишь, – вздохнул он.      

– Что   же делать, ваша светлость? Я начинаю думать, как и вы, что за мной будет   погоня. А с этими деньгами я смогу далеко убежать.      

– Ступай   предупреди господина де Босира, Николь, а потом я отсчитаю тебе твои деньги.      

– Ваша   светлость! Господин де Босир очень недоверчив, вряд ли он поверит мне на слово,   если я не представлю ему доказательств.      

Ришелье   достал из кармана пачку банковских билетов.      

– Вот   задаток, – сказал он, – а в этом кошельке – сто двойных луидоров.      

– Господин   герцог желает пересчитать деньги и отдать мне то, что причитается, как только я   переговорю с господином де Босиром?      

– Нет,   черт побери! Я сделаю это сию минуту. Ты – бережливая девушка, Николь, это   залог твоего будущего счастья.      

И   Ришелье выплатил всю обещанную сумму: частью – банковскими билетами, частью – луидорами   и двойными луидорами.      

– Теперь   ты довольна?      

– Еще   бы! – отвечала Николь. – Теперь мне не хватает самого главного, ваша   светлость.      

– Лекарства?      

– Да.   У вашей светлости флакон, разумеется, при себе?      

– Я   всегда ношу его с собой. Николь улыбнулась.      

– И   еще, – продолжала она, – ворота Трианона на ночь запираются, а у меня   нет ключа.      

– Мое   звание позволяет мне иметь собственный ключ.      

– Да   ну?      

– Вот   он.      

– До   чего же все удивительно совпало, – заметила Николь, – можно подумать,   что это просто вереница чудес! Ну, теперь прощайте, господин герцог.      

– Почему   же?      

– Очень   просто: я больше не увижу вашу светлость, потому что отправлюсь, как только мадмуазель   заснет.      

– Верно,   верно. Прощай, Николь.      

Накинув   капюшон и украдкой улыбнувшись, Николь исчезла в надвигавшихся сумерках.      

«Мне   опять повезло, – подумал Ришелье, – но, признаться, мне начинает   казаться, что удача считает меня слишком старым и служит мне словно против   воли. Эта малявка одержала надо мной верх. Ну, ничего, скоро и я отыграюсь».      

 Глава 3. БЕГСТВО      

       

Николь   была девушка добросовестная: она получила деньги от герцога де Ришелье, получила   вперед, значит, надо было платить за доверие и отработать деньги.      

Она   побежала прямиком к решетке и была там без двадцати минут восемь вместо   половины восьмого.      

Привыкший   к воинской дисциплине де Босир был точен: он ждал ее ровно десять минут.      

Прошло   почти столько же времени с тех пор, как барон де Таверне оставил дочь.   Оставшись одна, Андре задернула занавески.      

Все это   время Жильбер по привычке подглядывал, вернее, пожирал Андре глазами из окна   своей мансарды. Вот только трудно было бы с точностью сказать, что выражали его   глаза: любовь или ненависть.      

Когда   занавески были задернуты, Жильберу не на что стало смотреть. Он перевел взгляд.      

Тут он   заметил шляпу с пером, принадлежавшую де Босиру, и узнал гвардейца, который   прогуливался и от нечего делать негромко насвистывал.      

Через   десять минут, то есть без двадцати минут восемь, появилась Николь. Она перекинулась   несколькими словами с де Босиром, – де Босир кивнул головой в знак того,   что понял ее, и пошел по направлению к небольшой аллее, ведшей в Малый Трианон.      

Николь   вернулась, порхая подобно птичке.      

«Ага! –   подумал Жильбер. – Господин гвардеец и мадмуазель камеристка хотят о   чем-то поговорить или что-то сделать без свидетелей: отлично!»      

Жильбера   не интересовала Николь. Но он испытывал к девушке враждебное чувство и пытался   собрать побольше способных повредить ее репутации сведений, которые он мог бы   представить в том случае, если бы ей вздумалось на него напасть.      

Жильбер   не сомневался, что военные действия вот-вот начнутся, и, как хороший солдат, готовился   к войне.      

Свидание   Николь с мужчиной в Трианоне было мощным оружием, которым не следовало   пренебрегать такому умному противнику, как Жильбер, тем более что Николь имела   неосторожность почти вложить его Жильберу в руки. Жильберу захотелось услышать   подтверждение тому, что он сейчас видел, и перехватить на лету какую-нибудь   порочившую Николь фразу, которую он мог бы выставить против девушки, когда   придет время сразиться.      

Он   торопливо спустился по лестнице, бросился бегом по коридору через кухни и   выскочил в сад через часовню. Оказавшись в саду, Жильбер успокоился: он знал   здесь каждый уголок.      

Он   шмыгнул под тополя, потом добежал до рощи, раскинувшейся шагах в двадцати от   того места, где он рассчитывал найти Николь.      

Николь   была уже там.      

Едва   Жильбер успел спрятаться за деревьями, как его внимание привлек странный звук:   это золотая монета со звоном ударилась о камень.      

Жильбер   ящерицей юркнул к ровной площадке, густо обсаженной кустами сирени, от которой   в мае исходил пьянящий запах; ветки сирени раскачивались над головами   прогуливавшихся по этой небольшой аллее, отделяющей Большой Трианон от Малого.      

Когда   глаза Жильбера свыклись с темнотой, он увидел, как Николь раскладывает деньги   на камне по эту сторону решетки, так, чтобы их не смог достать де Босир; она   доставала их из кошелька, полученного от герцога де Ришелье Золотые монеты   текли рекой, подпрыгивая и переливаясь, а де Босир с горящим взором и   трясущимися руками переводил внимательный взгляд с Николь на монеты, не   понимая, откуда она могла их взять. Наконец Николь заговорила:      

– Вы   не раз обещали меня увезти, дорогой господин де Босир…      

– И   жениться на вас! – с воодушевлением воскликнул гвардеец.      

– Ну,   к этому мы еще успеем вернуться, – заметила девушка, – а сейчас   главное – убежать. Можно через два часа?      

– Да   хоть через десять минут!      

– Нет,   у меня еще есть кое-какие дела, и на это потребуется два часа.      

– Через   два часа, так через два часа. Я к вашим услугам, дорогая.      

– Отлично!   Возьмите пятьдесят луидоров, – девушка отсчитала пятьдесят монет и   передала их через решетку де Босиру; тот, не считая, спрятал их в карман   плаща, – и через полтора часа ждите меня здесь с каретой.      

– Но…   – попытался было возразить де Босир.      

– Если   не хотите, будем считать, что ничего не было; верните мне пятьдесят луидоров.      

– Я   не отказываюсь, дорогая Николь, я только беспокоюсь о том, что мы будем делать   потом.      

– За   кого вы боитесь?      

– За   вас.      

– За   меня?      

– Да.   Когда мы истратим пятьдесят луидоров, – а мы их рано или поздно истратим –   вы станете плакать, жалеть о Трианоне, вы…      

– Какой   вы заботливый, дорогой господин де Босир! Да не бойтесь вы ничего, я не из тех,   кого можно сделать несчастной. Пусть вас не мучают угрызения совести. Когда   кончатся эти деньги, мы решим, что делать.      

И она   потрясла кошельком, в котором оставалось еще полсотни луидоров.      

Глаза де   Босира так и засветились в темноте.      

– Ради   вас я готов хоть в пекло! – воскликнул он.      

– Да   что вы, кто же вас об этом просит, господин де Босир? Так мы уговорились? Через   полтора часа – карета, а через два – уезжаем!      

– Да! –   вскричал Босир, схватив Николь за руку и притянув ее к себе в надежде   поцеловать через решетку.      

– Тише   вы! – прошипела Николь. – Вы с ума сошли?      

– Нет,   я люблю вас!      

– Хм! –   обронила Николь.      

– Вы   мне не верите, душа моя?      

– Почему   не верю? Верю, верю. Постарайтесь найти хороших лошадей.      

– Ну   конечно!      

На том   они и расстались.      

Однако   через минуту де Босир в ужасе вернулся.      

– Эй!   Эй! – позвал он.      

– Что   такое? – спросила Николь, успев уже довольно далеко уйти и потому приложив   ладонь к губам, чтобы ее не услышали чужие уши.      

– А   как же решетка? – спросил Босир. – Вы сможете перелезть?      

– Ну   и дурак! – прошептала Николь, находясь в эту минуту шагах в десяти от   Жильбера.      

– У   меня есть ключ! – громко сказала она.      

Де   Босир, в восхищении чуть слышно вскрикнув, убежал и на сей раз уже не вернулся.      

Опустив голову,   Николь скорым шагом направилась к дому.      

Когда   Жильбер остался один, он задал себе четыре вопроса:      

«Почему   Николь решила убежать с де Босиром, которого она не любит?»      

«Откуда   у Николь так много денег?»      

«Где   Николь взяла ключ от решетки?»      

«Зачем   Николь, вместо того чтобы сбежать немедленно, возвращается к Андре?»      

Жильбер   мог еще понять, откуда у Николь деньги. Но на другие вопросы он не находил ответа.      

Его   врожденное любопытство или благоприобретенная подозрительность – как вам больше   нравится – не давали ему покоя. Несмотря на то, что было уже свежо, он решил   провести ночь под открытым небом, под влажными от росы деревьями, чтобы   дождаться развязки сцены, начало которой он только что видел.      

Андре   проводила отца до самой решетки Большого Трианона. Погруженная в задумчивость,   она возвращалась, когда Николь бегом выскочила ей навстречу из аллеи той самой,   которая вела к знаменитой решетке, где она только что обо всем уговорилась с де   Босиром.      

Заметив   хозяйку, Николь остановилась и, повинуясь молчаливому приказанию Андре, поднялась   вслед за ней в комнату.      

Было   около половины девятого вечера. Темнота наступила раньше обычного, потому что   огромная черная туча, двигавшаяся с юга на север, заволокла небо над Версалем;   стоило поднять глаза к вершинам самых высоких деревьев, как становилось   очевидно, что везде, куда проникал взгляд, темная пелена окутала звезды, еще за   минуту до чего сверкавшие на лазурном небосводе.      

Резкий   порывистый ветер гнул к земле цветы, и они наклоняли головки, словно выпрашивая   у неба дождя или хотя бы росы.      

Непогода   не испугала Андре; девушка была так грустна и задумчива, что не только не ускорила   шаг, но, напротив, ступала будто против воли, поднимаясь по лестнице к себе в   комнату; она останавливалась у каждого окна, глядя на небо, вид которого   соответствовал ее расположению духа, и оттягивала таким образом возвращение в   свои скромные апартаменты.      

Раздосадованная   Николь кипела от нетерпения, боясь, как бы ее не задержала какая-нибудь причуда   хозяйки; камеристка сердито ворчала себе под нос, посылая хозяйке проклятия, на   которые никогда не скупятся слуги, если неосторожные хозяева позволяют себе   некоторые вольности в ущерб интересам лакеев.      

Наконец   Андре добралась до своей комнаты, толкнула дверь и рухнула в кресло. Она едва   слышно попросила Николь приоткрыть выходившее во двор окно.      

Николь   повиновалась Затем она вернулась к хозяйке с заботливым видом, который плутовка   так ловко умела на себя напускать в нужную минуту.      

– Боюсь,   что мадмуазель нынче не совсем здорова, – заметила она. – У мадмуазель   красные припухшие глаза, и они как-то неестественно блестят. Мне кажется, вам   необходимо отдохнуть.      

– Ты   так думаешь, Николь? – не слушая, пробормотала Андре и в изнеможении   вытянула ноги на ковре.      

Николь   поняла это как приказание раздеть хозяйку, и стала развязывать ленты и вынимать   цветы из ее прически, напоминавшей огромную башню, которую даже очень ловкие   руки не могли бы разобрать скорее, чем за четверть часа.      

За все   это время Андре не проронила ни звука. Предоставленная самой себе, Николь   делала свое дело довольно небрежно, но Андре словно не замечала боли – так   сильно она была озабочена.      

Окончив   вечерний туалет, Андре отдала распоряжения на следующий день Рано утром надо   было отправиться в Версаль за книгами, переданными Филиппом для своей сестры.   Кроме того, надо было сходить за настройщиком и пригласить его в Трианон, чтобы   он исправил клавесин.      

Николь   спокойно отвечала, что если ее не станут будить среди ночи, то она встанет   пораньше, и все поручения будут исполнены прежде, чем мадмуазель успеет   проснуться.      

– Завтра   я напишу Филиппу, – продолжала Андре, разговаривая сама с собой, –   да, напишу-ка я Филиппу: это меня немного успокоит.      

– Во   всяком случае, – едва слышно прошептала Николь, – не мне придется   относить это письмо!      

Однако   девушка была еще не окончательно испорчена – она с грустью подумала, что впервые   в жизни собирается покинуть свою изумительную хозяйку, с которой пробудились ее   разум и сердце. Мысль об Андре была для нее связана со многими воспоминаниями;   вся ее жизнь промелькнула у нее перед глазами, воспоминания детства так и   нахлынули на нее.      

Пока обе   Девушки, столь непохожие по характеру и воспитанию, размышляли каждая о своем,   время неудержимо шло вперед; немного торопившиеся часы в Трианоне пробили   девять.      

Де   Босиру уже пора было явиться на свидание, и у Николь оставалось не более   получаса, чтобы присоединиться к своему поклоннику.      

Она   торопливо раздела хозяйку и, не удержавшись, несколько раз вздохнула, однако   Андре не обратила на это никакого внимания. Николь помогла ей надеть длинный   пеньюар. Андре находилась во власти своих мыслей, она продолжала стоять, не   Двигаясь и устремив взгляд в потолок. Николь вынула из-за корсажа флакон,   который ей дал герцог де Ришелье, бросила два кусочка сахару в стакан с водой,   затем усилием воли, необычайно сильной для такого юного существа, она заставила   себя подмешать в стакан две капли жидкости из флакона; вода тотчас стала мутной   и приобрела опаловый оттенок, потом она мало-помалу опять стала прозрачной.      

– Мадмуазель! –   заговорила Николь. – Питье готово, платья сложены, лампа зажжена. Вы   знаете, что мне завтра нужно рано встать. Можно мне сейчас пойти лечь?      

– Можно, –   рассеянно отвечала Андре.      

Николь   присела в реверансе, в последний раз вздохнула, что опять осталось не   замеченным хозяйкой, и прикрыла за собой застекленную дверь, выходившую в   крохотную прихожую.      

Не   заходя в свою комнатку, смежную с коридором и освещаемую лампой из прихожей,   она легонько выскользнула из апартаментов Андре, неплотно притворив входную   дверь: указания Ришелье были в точности выполнены.      

Чтобы не   привлекать внимания соседей, она крадучись спустилась по лестнице в сад, спрыгнула   с крыльца и бегом бросилась к решетке, где ее ждал де Босир.      

Жильбер   не оставил своего поста. Ведь он слышал, что Николь обещала вернуться через два   часа, – он стал ждать. Однако, когда прошло минут десять после   назначенного времени, он испугался, что она вообще не придет.      

Вдруг он   заметил Николь: она бежала так, словно за ней гнались.      

Она   подбежала к решетке и просунула де Босиру сквозь прутья ключ; де Босир отворил   ворота; Николь выскочила из ворот, и они со скрежетом затворились Ключ был   заброшен в поросшую травой канаву, немного ниже того места, где залег Жильбер;   молодой человек услышал глухой стук и запомнил то место, куда упал ключ.      

Николь и   де Босир бросились бежать. Жильбер прислушивался к их удалявшимся шагам и скоро   уловил не стук колес, как ожидал, а конский топот; Жильбер представил себе   препирательства Николь, мечтавшей укатить в экипаже, словно герцогиня. Вскоре   копыта подкованного коня зацокали по мощеной дороге.      

Жильбер   облегченно вздохнул.      

Жильбер   был свободен, Жильбер избавился от Николь – самого страшного своего врага. Андре   осталась одна; возможно, убегая, Николь оставила ключ в двери; может быть,   Жильберу удастся пробраться к Андре.      

При этой   мысли молодой человек так и затрепетал от охвативших его противоречивых чувств;   в нем боролись страх и неуверенность, любопытство и желание.      

Следуя   той же дорогой, по какой только что бежала Николь, только в обратном   направлении, он поспешил к службам.      

 Глава 4. ПРОВИДЕНИЕ      

       

Оставшись   в одиночестве, Андре мало-помалу оправилась от охватившего ее смятения, и в то   время, когда Николь уезжала, пристроившись на коне позади де Босира, ее   хозяйка, стоя на коленях, горячо молилась за Филиппа – единственное существо на   всей земле, которое она глубоко и искренне любила.      

Молитва   Андре состояла обыкновенно из не связанных между собою слов; она представляла   собою нечто вроде восторженного обращения, в котором девичья душа воспаряла к   Богу и сливалась с ним.      

В этих   страстных мольбах Андре забывала о себе, подобно терпящему кораблекрушение, потерявшему   надежду и молящемуся уже не за себя, а за жену и детей, которым суждено   остаться сиротами.      

Боль   закралась в сердце Андре со времени отъезда ее брата, к ней примешивалось   какое-то неясное для самой девушки чувство.      

Это было   похоже на предчувствие скорого несчастья. Ее ощущения напоминали покалывание в   заживающей ране. Сильная боль уже прошла, однако воспоминание о ней еще надолго   остается и не дает забыть о боли, мучая не меньше, чем еще недавно сама рана.      

Андре   даже не пыталась понять, что с ней происходит. Отдавшись воспоминаниям о Филиппе,   она приписывала свое возбуждение тому, что постоянно думала о любимом брате.      

Наконец   она встала, выбрала себе книгу из скромной библиотеки, подвинула свечу поближе   к изголовью и легла в постель.      

Книга,   которую она выбрала, вернее, взяла наугад, оказалась словарем по ботанике.   Книга эта, как нетрудно догадаться, была не из тех, которые могли бы ее   заинтересовать; напротив, она ее скоро утомила. Вскоре пелена, вначале   прозрачная, а затем становившаяся все более плотной и мутной, опустилась ей на   глаза. Девушка пыталась некоторое время бороться со сном, удерживая упрямо   ускользавшую мысль, потом, не в силах продолжать борьбу, наклонила голову,   чтобы задуть свечу, и тут взгляд ее упал на стакан с водой, приготовленной   Николь. Она протянула руку, взяла стакан, и, зажав в другой руке ложечку,   размешала наполовину растаявший сахар. Уже засыпая, она поднесла стакан к   губам.      

Как   только губы Андре коснулись воды, рука ее заходила ходуном и Андре   почувствовала в голове тяжесть. Андре с ужасом испытала уже знакомое сильнейшее   возбуждение, и, в то же время, ее словно сковала чужая воля, которая уже не раз   опустошала ее душу и подавляла разум.      

Едва она   успела поставить стакан на тарелку, как почти в ту же секунду из ее приоткрытых   губ вырвался вздох, и ей перестали повиноваться голос, зрение, разум. Она, как   подкошенная, рухнула на подушку, оказавшись во власти почти смертельного   оцепенения.      

Впрочем,   это подобие обморока оказалось минутным и было лишь переходом из одного состояния   в другое.      

Только   что она лежала, как мертвая, словно навсегда закрыв прекрасные глаза, и вдруг   поднялась, открыла глаза, поражавшие неподвижностью взгляда, и, будто мраморная   статуя, выходящая из могилы, спустилась с постели.      

Сомнений   больше быть не могло: Андре спала тем самым волшебным сном, который уже   несколько раз словно приостанавливал ее жизнь.      

Она   прошла через всю комнату, распахнула застекленную дверь и вышла в коридор, на негнущихся   ногах, словно ожившая статуя.      

Она не   раздумывая стала спускаться по лестнице, машинально переставляя ноги; скоро Андре   очутилась на крыльце.      

В ту   минуту, когда Андре занесла ногу над верхней ступенькой крыльца, Жильбер   собирался подняться по той же лестнице.      

Когда   Жильбер увидел девушку, двигавшуюся величавой поступью в развевающихся белых   одеждах, ему почудилось, что она идет прямо на него.      

Он   попятился и отступил в высокую траву.      

Он   вспомнил, что видел однажды Андре в таком же состоянии, в замке Таверне.      

Андре   прошла мимо Жильбера, задев его платьем, но так и не заметила юношу.      

Молодой   человек был раздавлен, он совершенно потерялся, ноги у него подкосились от   страха, он осел.      

Не зная,   чему приписать странное поведение Андре, он провожал ее взглядом. Мысли его   путались, кровь стучала в висках, он был близок к помешательству.      

Он   сидел, скорчившись в траве, и продолжал наблюдать за Андре. Это было его   привычное занятие с тех самых пор, как в его сердце вспыхнула роковая страсть.      

Внезапно   таинственное появление Андре получило разгадку; девушка не сошла с ума, как он   было подумал, – Андре шла на свидание.      

В эту   минуту в небе сверкнула молния.      

В   голубоватом свете вспышки Жильбер увидел мужчину, скрывавшегося в темной тополевой   аллее. Жильбер успел заметить, что у него было бледное лицо и что одет он   небрежно.      

Андре   шла к этому господину – он протянул руку, словно притягивая ее к себе.      

В это   время другая вспышка вспорола темноту.      

Жильбер   узнал Бальзамо, он увидел, что тот взмок от пота и с ног до головы покрыт   пылью. Бальзамо какой-то хитростью проник в Трианон. Словно птаха, завороженная   взглядом змеи, Андре двигалась навстречу Бальзамо.      

В двух   шагах от него Андре замерла.      

Он взял   ее за руку. Андре вздрогнула.      

– Вы   видите? – спросил он.      

– Да, –   отвечала Андре. – Однако должна вам заметить, что, вызывая меня таким   образом, вы едва меня не погубили.      

– Простите,   простите! – молвил Бальзамо. – Но у меня просто голова идет кругом, я   сам не свой, я теряю рассудок, умираю!      

– Вы   в самом деле страдаете, – проговорила Андре, угадывая по его   прикосновению, в каком состоянии он находится – Да, да, я страдаю и пришел к   вам за утешением. Только вы можете меня спасти.      

– Спрашивайте   меня.      

– Во   второй раз, вы заметили?      

– Да.      

– Идите,   пожалуйста, ко мне домой. Вы можете это сделать?      

– Могу,   если вы мысленно будете меня направлять.      

– Идите.      

– Вот   мы входим в Париж, – сказала Андре, – идем по бульвару, спускаемся по   темной улице, освещенной одним-единственным фонарем.      

– Да,   да. Входите же!      

– Мы   – в передней. Справа лестница, но вы подводите меня к стене: она отворяется,   впереди – ступеньки.      

– Поднимайтесь!   Поднимайтесь! – вскричал Бальзамо. – Мы на верном пути!      

– Ну,   вот мы и в комнате. Повсюду львиные шкуры, оружие. Ого! Каминная доска отворяется!      

– Давайте   пройдем! Где вы сейчас?      

– В   необычной комнате: в ней нет двери, окна зарешечены… Какой здесь беспорядок!      

– Но   в ней ведь никого нет, правда?      

– Никого.      

– Вы   можете увидеть женщину, которая здесь жила?      

– Да,   если у меня будет какой-нибудь предмет, к которому она прикасалась или который   ей принадлежит.      

– Держите:   это ее волосы.      

Андре   взяла волосы и прижала их к себе.      

– Я   ее узнаю, – сказала она. – Я уже видела эту женщину, когда она   убегала от вас в Париж.      

– Верно,   верно. Вы можете сказать, что она делала последние два часа и как она сбежала?      

– Погодите,   погодите… Да… Она лежит на софе, у нее полуобнажена грудь, в груди – рана…      

– Смотрите,   Андре, смотрите, не теряйте ее из виду.      

– Она   спала… Теперь проснулась… Озирается, достает носовой платок, взбирается на   стул, привязывает платок к решетке на окне… О Господи! – Так она в самом   деле жаждет смерти?      

– Да,   она решилась. Но ее пугает такая смерть. Она оставляет платок… Спускается… Ах,   бедняжка!..      

– Что?      

– Как   она плачет!.. Как она страдает! Ломает руки… Выбирает угол, чтобы разбить себе   об него голову.      

– Боже,   Боже! – пробормотал Бальзамо.      

– Бросается   на камин. По обеим сторонам камина Два мраморных льва. Она собирается разбить   голову об одного из них.      

– Дальше?   Что дальше? Смотрите, Андре, смотрите!      

Я вам   приказываю!      

– Останавливается…   Бальзамо облегченно вздохнул.      

– Смотрит…      

– Куда?      

– Она   заметила кровь в глазу у льва.      

– Господи   Боже! – прошептал Бальзамо.      

– Да,   видит кровь, но не удивляется. Странно: это не ее кровь, а ваша.      

– Эта   кровь – моя? – воскликнул Бальзамо.      

– Да,   ваша, ваша! Вы поранили руку ножом, вернее – кинжалом, и выпачканным в крови   пальцем нажали на глаз льва. Я вас вижу.      

– Вы   правы, правы. Но как же она убежала?      

– Погодите,   погодите! Вот она разглядывает кровь, задумалась, потом нажимает пальцем туда   же, куда и вы. Ага, львиный глаз поддается, распрямляется пружина. Каминная   доска отворяется.      

– Как   я неосторожен! – вскричал Бальзамо. – Какая неосмотрительность!   Несчастный! Какой же я глупец! Я сам во всем виноват… А она выходит? Убегает?      

– Надо   простить ее, бедняжку! Она была так несчастна!      

– Где   она? Куда направляется? Идите за ней, Андре, я вам приказываю!      

– Подождите!   Она задерживается в комнате с оружием и шкурами. Один из шкапов не заперт.   Шкатулка, которая обыкновенно бывает спрятана в этом шкапчике, теперь лежит на   столе Она узнает шкатулку и прихватывает ее с собой.      

– Что   в шкатулке?      

– Ваши   бумаги, я полагаю.      

– Как   она выглядит?      

– Обтянута   синим бархатом, обита серебряными гвоздиками, с серебряными застежками и   серебряным же замком.      

– Да! –   проговорил Бальзамо, в сердцах топнув ногой. – Значит, это она взяла   шкатулку?      

– Да,   да, она. Она спускается по лестнице, ведущей в переднюю, отворяет дверь,   дергает за цепочку, и входная дверь тоже поддается; она выходит на улицу.      

– В   котором часу?      

– Должно   быть, поздно: на улице темно.      

– Тем   лучше: по всей вероятности, она ушла незадолго до моего возвращения, я еще   успею ее догнать. Идите, идите за ней, Андре!      

– Выйдя   из Дому, она бежит, как сумасшедшая, выбегает на бульвар… Бежит, бежит, не   останавливаясь.      

– В   какую сторону?      

– В   сторону Бастилии.      

– Вы   все еще видите ее?      

– Да,   она будто лишилась рассудка, натыкается на прохожих. Наконец останавливается, пытается   узнать, где она… Спрашивает…      

– Что   она говорит? Слушайте, Андре, слушайте. Небом вас заклинаю: не упустите ни единого   слова. Вы говорили, что она спрашивает..?      

– Да,   у господина, одетого в черное.      

– О   чем она его спрашивает?      

– Она   спрашивает, где живет начальник полиции.      

– Так,   значит, это была не пустая угроза… Он ей отвечает?      

– Да,   называет адрес.      

– Что   она делает?      

– Возвращается,   идет по другой улочке, проходит через площадь…      

– Через   Королевскую площадь, верно… Вы можете узнать, каковы ее намерения?      

– Бегите   скорее, не медлите! Она собирается на вас донести. Если она вас опередит, если   она встретится с господином де Сартином – вы пропали!      

Бальзамо   громко вскрикнул, бросился в кусты, выскочил через небольшую калитку, которую   отворила и затворила какая-то тень, и одним махом вскочил на своего коня   Джерида, рывшего копытом землю возле калитки.      

Конь,   подстегнутый голосом и шпорами, взвился и полетел стрелой по направлению к Парижу,   и был слышен лишь стремительно удалявшийся стук его копыт.      

Бледная   Андре некоторое время стояла, не двигаясь. Бальзамо словно унес с собой ее   жизнь: скоро она обессилела и рухнула наземь.      

В погоне   за Лоренцой Бальзамо действительно забыл разбудить Андре.      

 Глава 5. ОЦЕПЕНЕНИЕ      

       

Андре   обессилела не сразу, как мы уже сказали, а постепенно, и мы сейчас попытаемся   это описать.      

Всеми   покинутая Андре почувствовала, как сердце ее словно застыло после нервного потрясения,   которое ей довелось только что пережить. Она зашаталась и вздрогнула всем   телом, как будто у нее начинался эпилептический припадок.      

Жильбер   по-прежнему находился неподалеку; он замер, наклонившись вперед и не сводя с   нее глаз. Понятно, что Жильбер, не имевший никакого понятия о гипнотических   явлениях, даже представить себе не мог, что Андре спит и что она вышла не по   своей воле. Он ничего или почти ничего не расслышал из ее разговора с Бальзамо.   Вот уже во второй раз, в Трианоне, как когда-то в Таверне, ему показалось, что   Андре словно повинуется приказаниям этого человека, оказывавшего на нее   страшное, необъяснимое влияние. Жильбер так объяснил себе происходившее:      

«У   мадмуазель Андре есть любовник, во всяком случае – человек, которого она любит   и с которым встречается по ночам».      

Хотя   Андре и Бальзамо разговаривали шепотом, их встреча была похожа на ссору. У   Бальзамо был растерянный вид. Он словно обезумел; когда убегал, он был похож на   отчаявшегося любовника. Андре, стоявшая молча, неподвижно, напоминала брошенную   возлюбленную.      

В это   мгновение Жильбер увидел, что девушка покачнулась, заломила руки; ноги у нее подкосились.   Из ее груди рвались глухие, сдавленные, похожие на рыдания звуки; она всем   своим существом попыталась сбросить с себя наваждение; во время гипнотического   сна она обладала даром провидения, а чего она благодаря провидению достигла –   это мы уже видели в предыдущей главе.      

Магия   возобладала над природой: Андре так и не смогла полностью освободиться от гипноза,   от которого Бальзамо забыл ее избавить. Ей не удалось разорвать связывавшие ее   таинственные путы; вступив с ними в неравный бой, она забилась в конвульсиях,   подобно мифическим пифиям, в состоянии экстаза извивавшимся под влиянием жрецов   на своих треножниках на виду у народа, толпившегося во дворе храма.      

Андре   потеряла равновесие и с жалобным стоном упала на песок, словно пораженная громом,   прорвавшим тишину.      

Но не   успела она коснуться земли, как Жильбер, словно молодой тигр, прыгнул к ней, подхватил   ее на руки, и, не чувствуя тяжести, понес в комнату, которую она покинула,   повинуясь зову Бальзаме; там все так же горела свеча, освещая смятую постель.      

Жильбер   обнаружил, что все двери были не заперты, как их оставила Андре.      

Войдя в   комнату, он натолкнулся на софу и опустил на нее холодное неподвижное тело.      

Его   охватил жар от прикосновения к безжизненному телу Андре; он дрожал от   возбуждения, кровь закипала в жилах.      

Однако   первая мысль, пришедшая ему в голову, была чиста и невинна: он во что бы то ни   стало хотел оживить эту прекрасную статую. Он поискал глазами графин, чтобы   брызнуть ей водой в лицо и привести ее в чувство.      

Но в ту   самую минуту, когда он протянул дрожащую руку к хрустальному кувшину с узким   горлышком, ему почудилось, будто скрипнула половица: он прислушался: кто-то   уверенным и в то же время легким шагом поднимался по ведшей в комнату Андре   лестнице, сложенной из камня и дерева.      

Это не   могла быть Николь – ведь она убежала с де Босиром; это не был Бальзамо: он   ускакал галопом на Джериде.      

Следовательно,   это был кто-то чужой.      

Если бы   Жильбера кто-нибудь увидел в комнате Андре, Жильбер был бы немедленно уволен.   Андре была для него столь же недосягаема, как испанская королева для своего   подданного: он не мог к ней прикоснуться даже для того, чтобы спасти ей жизнь.      

Все эти   мысли вихрем промчались в его голове раньше, чем незнакомец успел поставить ногу   на следующую ступеньку.      

Шаги   становились все ближе, но Жильберу было трудно определить точно, как далеко находится   от двери незнакомец, потому что на Дворе разыгралась сильная буря; обладая   редким хладнокровием и завидной осторожностью, молодой человек понял, что ему   здесь не место, что ему прежде всего необходимо остаться незамеченным.      

Он   поспешно задул свечу, освещавшую комнату Андре, и бросился в кабинет, служивший   спальней камеристке. Расположившись у застекленной двери кабинета, он мог   видеть, что происходит в комнате Андре и в передней.      

В   передней на маленьком столике с выгнутыми ножками горел ночник. Жильбер хотел   было задуть его, как и свечу, но не успел; под ногой незнакомца в коридоре   скрипнул пол, и на пороге появился немного запыхавшийся господин; он робко   проскользнул в переднюю, прикрыл за собой входную дверь и запер на задвижку.      

Жильбер   в последнее мгновение успел скрыться в комнате Николь, притворив за собой застекленную   дверь.      

Он   затаил дыхание, прильнул к стеклу и стал слушать.      

Гром   грохотал, крупные дождевые капли стучали по витражу в комнате Андре и по оконному   стеклу в коридоре, рама которого, оставленная незапертой, скрипела в петлях, и   время от времени гулявший там ветер хлопал ею.      

Но   смятение в природе и доносившийся с улицы шум, как ни были они ужасны, не имели   для Жильбера ровно никакого значения: все его мысли, его жизнь, его душа   слились в его взгляде, а взгляд прикован был к этому господину.      

Господин   миновал переднюю, пройдя в двух шагах от Жильбера, и не колеблясь вошел в   комнату.      

Жильбер   увидел, как он подобрался к постели Андре, выразил удивление, не обнаружив ее   на месте, и почти тотчас же нащупал рукой свечу на столе.      

Свеча   упала; Жильбер услышал, как на мраморном столе разбилась хрустальная розетка   подсвечника.      

Человек   позвал приглушенным голосом:      

– Николь!   Николь!      

«Как –   Николь? – подумал про себя Жильбер. – Почему же этот господин, вместо   того, чтобы окликнуть Андре, зовет Николь?»      

Не дождавшись   ответа, незнакомец поднял подсвечник и на цыпочках пошел в переднюю, чтобы   зажечь свечу от ночника.      

Жильбер   стал напряженно всматриваться в странного ночного посетителя; в эту минуту он   мог бы все увидеть хотя бы сквозь стену – так сильно в нем было желание   разглядеть лицо этого господина.      

Вдруг   Жильбер вздрогнул и, позабыв о том, что он – в надежном укрытии, отступил на   шаг от двери.      

При   свете ночника и свечи Жильбер узнал в господине, державшем в руке подсвечник,   самого короля. Он похолодел от ужаса.      

Ему все   стало ясно: бегство Николь, деньги, которыми она делилась с де Босиром, оставленная   незапертой дверь, он видел теперь насквозь и Ришелье, и Таверне; он понял всю   эту таинственную и отвратительную интригу, центром которой была Андре.      

Жильбер   догадался, почему король звал Николь, пособницу преступления, услужливую, как   Иуда, продавшую И предавшую свою хозяйку.      

Едва он   представил себе, зачем король пришел в эту комнату и что сейчас произойдет на   его глазах, кровь бросилась Жильберу в лицо и он потерял голову.      

Он был   готов закричать, но безотчетный непреодолимый страх, который он испытывал перед   этим человеком, носившим гордое имя короля Франции, лишил Жильбера дара речи.      

Тем   временем Людовик XV со свечой в руках вернулся в комнату.      

Как   только он вошел, он сразу заметил Андре, в пеньюаре из белого муслина, который   совсем не скрывал ее, скорее – напротив; она полулежала на софе, откинув голову   на спинку и закинув одну ногу на диванную подушку; другая нога безжизненно   свисала на пол – туфельку Андре потеряла.      

Король   улыбнулся. В неверном свете его улыбка казалась страшной. Вслед за тем почти такая   же страшная улыбка заиграла на губах Андре.      

Людовик   XV прошептал несколько слов, которые Жильбер принял за любовное признание.   Поставив подсвечник на стол, он бросил взгляд на охваченное пламенем небо, а   затем опустился перед девушкой на колени и поцеловал ей руку.      

Жильбер   вытер со лба пот. Андре не пошевелилась.      

Почувствовав,   как холодна ее рука, король взял ее в свою руку, чтобы согреть, а другой рукой   обнял красавицу за талию, склонился к ее уху, чтобы прошептать нежные слова   любви, и коснулся щекой лица девушки.      

Жильбер   пошарил в карманах и облегченно вздохнул, нащупав в куртке рукоятку длинного   ножа, которым он обрезал ветки в парке.      

Лицо   Андре было таким же холодным, как и рука.      

Король   поднялся, взгляд его упал на босую ногу Андре, белую и маленькую, как у   Золушки. Король взял ее в руки и содрогнулся: нога была холодна, как у   мраморной статуи.      

Жильбер   пришел в сильное возбуждение при виде красоты девушки; ему казалось, что сластолюбец-король   обкрадывает его; он заскрежетал зубами и раскрыл сложенный нож.      

Но   король уже выпустил ногу Андре из рук; сон девушки удивил его: вначале ему   казалось, что это – кокетливая стыдливость; он пытался понять, почему так   холодны руки и ноги у этого восхитительного создания; он спрашивал себя, почему   тело девушки так холодно и неподвижно.      

Он   распахнул пеньюар Андре, обнажив девичью грудь, и пугливо и в то же время   плотоядно дотронулся до нее, желая узнать, бьется ли ее сердце.      

Жильбер   высунулся из-за двери, держа нож наготове; его глаза сверкали, зубы были плотно   сжаты; если бы король продолжал, Жильбер заколол бы его, а потом покончил бы с   собой.      

Ужасающий   удар грома потряс комнату, королю показалось, что дрогнула софа, около которой   он стоял на коленях; желто-фиолетовая вспышка осветила лицо Андре, придав ему   мертвенный оттенок; Людовик XV пришел в ужас и от ее бледности, и от   неподвижности, и от молчания. Он отступил, пробормотав едва слышно:      

– Да   ведь она мертва!      

При   мысли, что он обнимал труп, король задрожал. Он взял свечу в руки, вернулся к   Андре и стал разглядывать ее в неверном свете пламени. Он увидел, что губы ее   посинели, под глазами – темные круги, волосы разметались, грудь неподвижна; он   вскрикнул, выронил подсвечник, зашатался и, покачиваясь, как пьяный, вышел в   переднюю, потеряв голову от страха и натыкаясь на стены.      

С   лестницы донеслись его торопливые шаги, потом заскрипел песок в саду, и вскоре   ничего не стало слышно, кроме мощных порывов ветра, пригибавшего к земле   деревья.      

Не   выпуская из рук ножа, хмурый, притихший Жильбер вышел из своего укрытия. Он   замер на пороге комнаты Андре и залюбовался юной красавицей, объятой глубоким   сном.      

Все это   время оброненная королем свеча продолжала гореть на полу, освещая изящную ножку   неподвижной девушки.      

Жильбер   медленно спрятал нож; на лице его появилось выражение непреклонной решимости;   он подошел к двери, в которую вышел король, и прислушался.      

Он   слушал долго.      

Потом,   как и король, он запер дверь на задвижку и задул огонь в ночнике.      

Так же   медленно, сверкая глазами, он вернулся в комнату Андре и раздавил ногой свечу,   воск растекся по паркету.      

Внезапно   наступившая темнота скрыла мрачную улыбку, появившуюся на его губах.      

– Андре!   Андре! – зашептал он. – Я предрек, что в третий раз тебе от меня не   уйти. Андре! Андре! У страшного романа, который ты мне приписала, должна быть   ужасная развязка.      

Протянув   руки, он шагнул к софе, где без чувств лежала Андре, по-прежнему холодная и неподвижная.      

 Глава 6. ВОЛЯ      

       

Читатели   видели, как ускакал Бальзамо.      

Джерид   летел, обгоняя ветер. Бледный от нетерпения и ужаса, всадник пригибался к развевавшейся   гриве и приоткрытым ртом ловил воздух, который конь рассекал подобно тому, как   корабль рассекает морские волны.      

По обеим   сторонам дороги мелькали, как во сне, дома и деревья, и сейчас же исчезали из виду.   Когда на дороге попадались тяжелые поскрипывавшие повозки, запряженные пятеркой   лошадей, лошади шарахались при приближении Джерида, мчавшегося со скоростью   метеорита, и ничто не могло заставить их поверить в то, что он – одной с ними   породы.      

Так   Бальзамо проскакал около мили. Голова его пылала, глаза горели, он шумно дышал;   в наше время поэты могли бы его сравнить разве что с паровозом, на всех парах   несущимся по рельсам.      

Конь и   всадник в несколько мгновений миновали Версаль, стрелой промелькнув перед глазами   редких прохожих.      

Бальзамо   проскакал еще одну милю. Джериду понадобилось меньше четверти часа, чтобы   оставить эти две мили позади, но Бальзамо казалось, что прошла целая вечность.      

Вдруг   Бальзамо поразила одна мысль.      

Он резко   натянул поводья. Джерид присел на задние ноги, а передними уперся в песок.      

И конь и   наездник с минуту отдыхали. Бальзамо поднял голову. Он вытер платком катившийся   градом пот и, подставив лицо ночному ветру, проговорил:      

– Какой   же ты безумец! Ни бег твоего коня, ни твое самое страстное желание никогда не   смогут остановить ни молнии, ни грома. А ведь чтобы отвести нависшее над твоей   головой несчастье, необходимы молниеносный удар, мощное потрясение, способные   парализовать чужую волю; тебе нужно на расстоянии усыпить рабыню, вышедшую из   повиновения. Если ей суждено когда-нибудь ко мне вернуться…      

Заскрежетав   зубами, Бальзамо в отчаянии махнул рукой.      

– Все   напрасно, Бальзамо! Зря ты так торопишься! – вскричал он. – Лоренца   уже там: сейчас она все скажет, а, возможно, уже все рассказала. Презренная!   Какую пытку мне для тебя придумать?      

«Ну,   ну, – нахмурив брови, продолжал он, глядя в одну точку и взявшись рукой за   подбородок. – Что же тогда наука: пустые слова или дела? Может она хоть   что-нибудь или не может ничего? Ведь я этого хочу!.. Так попытаемся… Лоренца!   Лоренца! Приказываю тебе уснуть! Лоренца, где бы ты сейчас ни находилась,   засни! Засни! Я так хочу! Я на это рассчитываю!»      

– Нет,   нет, – в отчаянии прошептал он, – нет, я сам себя обманываю; я сам в   это не верю; нет, я не смею в это поверить. Однако воля может все. Ведь я так   страстно этого желаю, я хочу этого всем своим существом! Рассекай воздух, моя   воля! Обойди все подводные течения враждебных и равнодушных проявлений чужой   воли; пройди сквозь стены, подобно пушечному ядру; следуй за ней всюду, куда бы   она ни отправилась; ударь ее, убей! Лоренца, Лоренца! Приказываю тебе уснуть!   Лоренца, я хочу, чтобы ты замолчала!      

Он   несколько минут настойчиво повторял про себя эти слова, будто помогая им   разбежаться и осилить расстояние от Версаля до Парижа; после этого   таинственного действа, в котором ему, несомненно, помогал сам Господь, хозяин и   повелитель всего сущего, Бальзамо, по-прежнему стиснув зубы и сжав кулаки,   подстегнул Джерида, но так, что тот не почувствовал на сей раз ни удара   коленом, ни шпоры.      

Можно   было подумать, что Бальзамо хочет сам себя в чем-то убедить.      

С   молчаливого согласия хозяина благородный скакун легко и почти неслышно   переступал тонкими породистыми ногами.      

На   первый взгляд могло показаться, что Бальзамо проиграл. Однако он все это время   обдумывал создавшееся положение. В ту самую минуту, когда Джерид ступил на   Севрскую дорогу, план Бальзамо был готов.      

Подъехав   к решетке парка, он остановился и огляделся. Было похоже, что он кого-то поджидает.      

И   действительно, почти тотчас же от калитки отделился какой-то человек и подошел   к нему.      

– Это   ты, Фриц? – спросил Бальзамо.      

– Да,   хозяин.      

– Тебе   удалось что-нибудь узнать?      

– Да.      

– Графиня   Дю Барри в Париже или в Люсьенн?      

– В   Париже.      

Бальзамо   с нескрываемым торжеством посмотрел на небо.      

– Как   ты сюда добрался?      

– Верхом   на Султане.      

– Где   он?      

– Во   дворе этой харчевни.      

– Он   оседлан?      

– Да.      

– Хорошо.   Приготовься к отъезду.      

Фриц   пошел отвязывать Султана. Это был славный конь немецкой породы, с прекрасным   нравом; правда, такие лошади не очень выносливы, не они преданы хозяину и   готовы скакать до тех пор, пока бьется их сердце.      

Фриц   снова подошел к Бальзамо.      

Тот   что-то писал при свете фонаря, в котором приспешники дьявола всю ночь   поддерживали огонь для осуществления своих сделок.      

– Возвращайся   в Париж, – сказал он. – Во что бы то ни стало разыщи графиню Дю Барри   и передай ей в руки эту записку, – приказал Бальзамо. – Даю тебе   полчаса. Потом отправляйся на улицу Сен-Клод и жди там синьору Лоренцу – она   непременно должна вернуться. Ты впустишь ее, не говоря ни слова. Иди и помни,   что через полчаса твое поручение должно быть выполнено.      

– Хорошо, –   отвечал Фриц, – будет исполнено.      

С этими   словами он пришпорил Султана и ударил его хлыстом. Удивившись такому непривычно   грубому обращению, Султан пустился вскачь, жалобно заржав.      

Мало-помалу   придя в себя, Бальзамо поехал в Париж и спустя три четверти часа уже въезжал в   город; лицо его разрумянилось, взгляд у него был спокойный, вернее, задумчивый.      

Разумеется,   Бальзамо был быстр: как бы стремительно ни скакал Джерид, он бы все равно   опоздал: только воля Бальзамо могла нагнать вырвавшуюся из заточения Лоренцу.      

Миновав   улицу Сен-Клод, молодая женщина выбежала на бульвар и, свернув направо, вскоре   увидела стены Бастилии. Просидев все время взаперти, Лоренца так и не узнала   Париж. Но больше всего ей хотелось убежать из проклятого особняка, который был   для нее тюрьмой. Только потом она подумала об отмщении.      

Она   пустилась бежать через предместье Сен-Антуан, как вдруг ее окликнул молодой человек,   который вот уже несколько минут не спускал с нее удивленных глаз.      

Лоренца,   итальянка, жившая когда-то в окрестностях Рима очень замкнуто, не имея представления   о тогдашней моде, о костюмах и обычаях своего времени, одевалась скорее как   восточная женщина, чем как европейская Дама, то есть одежда ее была свободной и   пышной; она мало походила на прелестных куколок с осиными талиями, затянутых в   высокий корсаж и трепетавших под тонким шелком или муслином; глядя на них, не   верилось, что под платьем скрывается плоть – так велико у них было желание   походить на неземное существо.      

Итак,   Лоренца не сохранила, вернее, не позаимствовала из французской моды тех лет ничего,   кроме туфелек на каблучке в два дюйма высотой, этой немыслимой обуви,   заставлявшей ножку выгибаться, но зато подчеркивавшей изящество щиколотки. Хотя   дело происходило в не столь уж отдаленные времена, такие туфли, однако, не   Давали возможности тогдашним Аретузам убежать от Алфеев.      

Алфей,   преследовавший нашу Аретузу, без особого труда настиг ее; он успел разглядеть   под ее атласными и кружевными юбками божественные ножки, пришел в восторг от   свободно рассыпавшихся по плечам волос, от ее глаз, странно сверкавших из-под   накидки, в которую она куталась; он решил, что Лоренца – дама, переодетая то ли   для маскарада, то ли для любовного свидания, и направлявшаяся, по всей   видимости, в какой-нибудь пригородный домик.      

Он   подошел ближе и, сняв шляпу, заговорил, обращаясь к Лоренце:      

– Боже   мой! Сударыня! Вы не сможете далеко уйти в этих туфельках, они только задерживают   вас. Могу ли я предложить вам опереться на мою руку, пока нам не попадется   карета? Я буду счастлив сопровождать вас.      

Лоренца   быстрым движением повернула голову, окинула взглядом своих черных бездонных   глаз незнакомца, обратившегося к ней с предложением, которое многие дамы сочли   бы наглостью, и внезапно остановилась.      

– Да, –   ответила она, – я с удовольствием принимаю ваше предложение.      

Молодой   человек галантно подставил руку.      

– Куда   же мы отправимся, сударыня? – спросил он.      

– К   начальнику полиции. Молодой человек вздрогнул.      

– К   господину де Сартину? – спросил он.      

– Я   не знаю, как его зовут. Я хочу говорить с начальником полиции.      

Молодой   человек задумался.      

Молодая   и прекрасная Дама в необычном наряде в восемь часов вечера бегает по парижским   улицам со шкатулкой в руках и спрашивает, где живет начальник полиции, хотя его   особняк находится в другой стороне. Это показалось ему подозрительным.      

– Да   ведь особняк начальника полиции совсем не здесь! – вскричал он.      

– Где   же он?      

– В   пригороде Сен-Жермен.      

– А   как добраться до пригорода Сен-Жермен?      

– Это   вон в той стороне, – отвечал молодой человек спокойно и по-прежнему   вежливо. – Если угодно, первая же карета, которую мы встретим…      

– Да,   да, верно, карета, вы правы. Молодой человек проводил Лоренцу на бульвар и,   увидев фиакр, окликнул его.      

Кучер   подъехал.      

– Куда   вас отвезти, сударыня? – спросил он.      

– К   особняку господина де Сартина, – отвечал молодой человек.      

Из   вежливости, а может быть, из любопытства, он распахнул дверцу, поклонился Лоренце   и, подав ей руку и усадив ее в карету, долго провожал ее взглядом, словно это   было видение.      

Испытывая   глубокое уважение к страшному имени де Сартина, кучер огрел лошадей хлыстом и   покатил в указанном направлении.      

Когда   Лоренца проезжала через Королевскую площадь, Андре увидела и услышала ее, находясь   под действием гипноза, и рассказала о ней Бальзамо.      

Через   двадцать минут Лоренца была у двери особняка.      

– Вас   подождать? – спросил кучер.      

– Да, –   машинально ответила Лоренца и порхнула под портал величественного особняка.      

 Глава 7. ОСОБНЯК ДЕ   САРТИНА      

       

Очутившись   во дворе, Лоренца едва не затерялась в толпе жандармов и солдат.      

Она   обратилась к гвардейцу, стоявшему к ней ближе других, и попросила проводить ее   к начальнику полиции. Гвардеец направил ее к дворецкому; увидев, что дама   хороша собой, довольно необычно выглядит, богато одета и держит в руках   великолепную шкатулку, он понял, что это не простая просительница, и повел ее   по огромной лестнице в приемную, куда по вызову этого самого дворецкого первый встречный   мог пройти к де Сартину для дачи показаний, с доносом или с жалобой.      

Само   собой разумеется, посетители двух первых категорий принимались значительно охотнее,   чем податели жалоб.      

На все   вопросы дворецкого Лоренца отвечала одними и теми же словами:      

– Вы   – господин де Сартин?      

Дворецкий   был очень удивлен тем, как лакея в черном сюртуке со стальной цепочкой она   могла принять за начальника полиции, носившего расшитый камзол и пышный парик.   Однако никогда ни один лейтенант не обижается, если его называют по ошибке   капитаном; кроме того, он понял по ее акценту, что она – иностранка; она   смотрела твердо, уверенно и была не похожа на сумасшедшую; он был убежден, что   посетительница принесла в шкатулке какие-то важные бумаги, судя по тому, как   она сжимала ее под мышкой.      

Впрочем,   де Сартин был человек осторожный и недоверчивый. Ему уже не раз пытались   расставить ловушку с приманкой не менее лакомой, чем прекрасная итальянка; вот   почему он был теперь окружен надежной охраной.      

Лоренцу   допрашивали со всею подозрительностью сразу шестеро секретарей и лакеев.      

В   результате всех этих вопросов и ответов ей было сказано, что де Сартин еще не   возвращался и что ей надо подождать.      

Молодая   женщина замолчала, блуждая взглядом по голым стенам просторной приемной.      

Наконец   зазвонил колокольчик, со двора донесся шум подъехавшей кареты, и другой лакей   доложил Лоренце, что господин де Сартин ее ожидает.      

Лоренца   встала и пошла за лакеем, минуя две комнаты, полные подозрительными людьми,   одетыми еще более несуразно, чем она; ее ввели в огромный кабинет   восьмиугольной формы, освещенный множеством свечей.      

Господин   лет пятидесяти пяти в шлафроке и необыкновенно пышном парике, тщательно завитом   и сильно напудренном, сидел, склонившись над бумагами, за высоким столом,   верхняя часть которого напоминала шкаф и была отгорожена двумя огромными   зеркалами таким образом, что хозяин кабинета, не отрываясь от своего занятия,   мог видеть входивших к нему посетителей и успевал изучить их лица раньше, чем   те успевали составить о начальнике полиции свое мнение.      

Внутренняя   часть этого подобия стола представляла собою скорее секретер; в глубине его   располагались многочисленные ящички с бумагами в алфавитном порядке.   Хранившиеся в них бумаги при жизни де Сартина не мог прочесть ни один человек,   потому что только он мог отпереть стол, но едва ли кто-нибудь и после его   смерти мог бы расшифровать эти бумаги: ключ к шифру хранился в одном из ящиков,   еще более тщательно скрытом от чужих глаз.      

В этом   секретере, вернее, в шкафу, под зеркальной верхней частью было двенадцать одинаковых   ящиков, запиравшихся при помощи невидимого механизма; секретер был сделан по   специальному заказу регента для хранении химических и политических секретов;   затем он был подарен его высочеством Дюбуа, а тот оставил его начальнику   полиции Домбревалю.      

От   него-то де Сартин и унаследовал и секретер, и его секрет. Впрочем, де Сартин   стал пользоваться им только после смерти прежнего владельца, предварительно   сменив замки. Об этом столе-секретере ходили разные слухи; поговаривали, что он   слишком хорошо хранит тайны, и де Сартин держит там не только парики.      

Фрондеры, –   а их было немало в описываемое нами время, – утверждали, что если бы можно   было читать сквозь стены этого огромного стола, в одном из его ящиков   непременно обнаружились бы знаменитые договоры, из которых явствовало, что его   величество Людовик XV играл на бирже, ставя на зерно при посредничестве своего   преданного агента де Сартина.      

Итак,   начальник полиции увидел в расположенных под углом друг к другу зеркалах   бледное, строгое лицо Лоренцы, подходившей к нему со шкатулкой в руках.      

Молодая   женщина остановилась посреди кабинета. Ее костюм, лицо, походка поразили   начальника полиции.      

– Кто   вы такая? – спросил он, не оборачиваясь, однако продолжая разглядывать ее   в зеркале. – Что вам угодно?      

– Я   разговариваю с начальником полиции господином де Сартином? – спросила   Лоренца.      

– Да, –   коротко ответил тот.      

– Кто   может это подтвердить? Де Сартин обернулся.      

– Поверите   ли вы в то, что я – именно тот человек, которого вы ищете, если я отправлю вас   в тюрьму?      

Лоренца   молчала.      

Она   оглядывалась с непередаваемым чувством собственного достоинства, свойственным   женщинам ее страны, в поисках кресла, которое де Сартин словно бы забыл ей   предложить.      

Одного   этого взгляда оказалось достаточно – его сиятельство д'Альби де Сартин был   хорошо воспитанным человеком.      

– Садитесь! –   сказал он.      

Лоренца   придвинула к себе кресло и села.      

– Говорите   скорее! – приказал де Сартин. – Что вам угодно?      

– Сударь! –   отвечала женщина. – Я пришла просить у вас защиты.      

Де   Сартин окинул ее присущим ему насмешливым взглядом.      

– Гм! –   хмыкнул он.      

– Сударь! –   продолжала Лоренца. – Я была воспитана в приличной семье, но один человек   обманным путем женился на мне и вот уже три года притесняет меня и мучает.      

Глядя в   ее благородное лицо, де Сартин почувствовал при звуке ее музыкального голоса   волнение.      

– Откуда   вы родом? – спросил он.      

– Я   – римлянка.      

– Как   вас зовут?      

– Лоренца.      

– Лоренца..,   как дальше?      

– Лоренца   Фелициани.      

– Мне   незнакома эта фамилия. Вы – девица? «Девица», как известно, означало в то время:   «порядочная девушка знатного происхождения». В наши дни женщина становится   порядочной с той минуты, как выходит замуж; она всеми силами стремится к тому,   чтобы ее называли «сударыней».      

– Я   – девица, – отвечала Лоренца.      

– Ну,   и что же дальше? Чего вы просите?      

– Я   прошу рассудить меня с этим человеком; ведь он меня заточил в тюрьму, лишил   свободы.      

– Это   меня не касается, – отвечал начальник полиции, – вы – его жена.      

– Так   он, во всяком случае, говорит.      

– То   есть, как это – говорит?      

– Да!   Я этого не помню, бракосочетание совершалось, пока я спала.      

– Черт   побери! Крепкий же у вас сон!      

– Как   вы сказали?      

– Я   сказал, что меня это совершенно не касается; обратитесь к прокурору и судитесь,   я не люблю вмешиваться в семейные дела.      

Тут де   Сартин махнул рукой, что означало: «Убирайтесь вон».      

Лоренца   не пошевелилась.      

– В   чем дело? – с удивлением спросил де Сартин.      

– Это   еще не все, – молвила она. – Вы должны были бы понять, что я пришла   сюда совсем не для того, чтобы пожаловаться: я за себя отомщу! Вы знаете,   откуда я родом; женщины моей страны мстят за себя, а не жалуются!      

– Это   совсем другое дело, – заметил де Сартин. – Но только поскорее,   красавица: мне время дорого.      

– Я   вам сказала, что пришла просить у вас защиты. Вы обещаете прийти мне на помощь?      

– От   кого я вас должен защищать?      

– От   человека, которому я собираюсь отомстить.      

– Значит,   это могущественный человек?      

– Более   могущественный, чем король.      

– Объяснимся,   милейшая… Чего ради я должен оказывать вам покровительство, защищая вас от   человека, более могущественного, как вы полагаете, чем сам король, и беря на   себя тем самым ответственность за преступление, которое вы, может быть,   совершите? Если вам надо отомстить за себя этому господину – отомстите! Мне до   этого дела нет. Вот если вы при этом совершите преступление, я прикажу вас   арестовать. Ну, а уж потом мы решим, как нам поступить. Таков порядок.      

– Нет,   сударь, – возразила Лоренца, – вам не придется меня арестовывать,   потому что моя месть может принести немалую пользу и вам, и королю, и Франции,   Я мщу за себя тем, что раскрываю секреты этого человека.      

– Ага!   Так у этого человека есть секреты? – невольно заинтересовался де Сартин.      

– И   немалые, сударь.      

– Какого   рода?      

– Политические.      

– Говорите.      

– Ответьте   мне прежде: готовы ли вы взять меня под свое покровительство?      

– Какого   покровительства вы желаете? – холодно улыбаясь, спросил судья. –   Денег или любви?      

– Я   прошу отправить меня в монастырь, где я могла бы заживо себя похоронить. Я   прошу, чтобы этот монастырь стал мне могилой, но такой могилой, которую никто в   целом свете не мог бы открыть.      

– Ну,   это не Бог весть какая просьба, – сказал судья. – Монастырь я вам   обещаю. Говорите.      

– Так   вы даете мне слово?      

– Я   вам его уже дал.      

– В   таком случае возьмите эту шкатулку, – молвила Лоренца. – В ней   заключены такие тайны, которые способны нанести удар безопасности короля и   всего королевства.      

– А   вы сами знаете, что это за тайны?      

– Я   знаю только, что они существуют.      

– И   что же, это важные тайны?      

– Ужасные.      

– Вы   говорите, политические тайны?      

– Разве   вам никогда не приходилось слышать о существовании тайного общества?      

– А-а!   Масонская ложа?      

– Общество   «невидимых»!      

– Да,   но я не верю в его существование.      

– Стоит   вам открыть эту шкатулку, и вы в него поверите.      

– Ну   что же! – с живостью воскликнул де Сартин. – Посмотрим!      

Он   принял шкатулку из рук Лоренцы. Однако, немного подумав, он поставил ее на   стол.      

– Нет, –   сказал он, подозрительно посмотрев на нее, – открывайте шкатулку сами.      

– У   меня нет ключа.      

– Как   это у вас нет ключа? Вы мне приносите шкатулку, от которой зависит благополучие   целого королевства, и говорите, что забыли ключ!      

– Разве   так уж трудно ее взломать?      

– Нет,   когда знаешь секрет замка. Минуту спустя он продолжал:      

– У   нас здесь есть отмычки от всех замков; сейчас вам принесут связку ключей, –   он пристально взглянул на Лоренцу, – и вы будете открывать сами.      

– Хорошо, –   просто отвечала Лоренца.