1 2 3 4 5 6 7 
   - Не много же места она теперь занимает! - сказал петух.     

   - Говорите о ней почтительнее! - сказала Португалка. - У  нее были манеры, она умела петь, у нее было высшее образование! Она  была   нежна  и  полна любви, а это приличествует животным не меньше, чем так   называемым  людям!     

   Вокруг мертвой птички собрались все  утки.  Утки  вообще   способны  к  сильным чувствам, будь то зависть или симпатия. Но завидовать   тут  было  нечему, стало быть, оставалось жалеть. Пришли и куры-китаянки.     

   - Такой певуньи у нас больше не будет! Она была почти что  китаянка! И они всхлипывали, другие куры тоже, а утки ходили с красными  глазами. Что-что, а сердце-то у нас есть! - говорили они. - Этого уж у нас не  отнимут!     

   - Сердце! - повторила Португалка. - Да, этого-то добра   у  нас  здесь  почти столько же, сколько в Португалии!     

   - Подумаем-ка лучше о том, чем бы набить зобы! - сказал   селезень.  Это главное! А если и сгинула одна шарманка, что ж, их еще довольно   осталось на свете.     

     

    МОТЫЛЕК     

     

   Мотылек вздумал жениться. Естественно, ему хотелось взять  за себя хорошенький цветочек.     

   Он посмотрел вокруг: цветки сидели на своих стебельках   тихо,  как  и  подобает еще не просватанным барышням. Но выбрать  было  ужасно   трудно,  так много их тут росло.     

   Мотыльку надоело раздумывать, и он порхнул к полевой  ромашке. Французы зовут ее Маргаритой и уверяют, что она умеет ворожить, и она   вправду  умеет ворожить. Влюбленные берут ее и обрывают  лепесток  за   лепестком,  приговаривая: "Любит? Не любит?" - или  что-либо  в   этом  духе.  Каждый  спрашивает на родном языке. Вот и мотылек тоже обратился  к  ромашке,  но  обрывать лепестков не стал, а перецеловал их, считая, что   всегда  лучше  брать лаской.     

   - Матушка Маргарита, полевая ромашка! - сказал он. - Вы  умеете  ворожить! Укажите же мне мою суженую. Тогда я хоть сразу могу  посвататься!     

   Но ромашка молчала - она обиделась. Она была девицей, а  ее вдруг назвали матушкой. Как вам это понравится?     

   Мотылек спросил еще раз, потом еще - ответа все нет. Ему  это надоело,  и он полетел прямо свататься.     

   Дело было ранней весной. Всюду цвели подснежники и  крокусы.     

   - Недурны, - сказал мотылек, - миленькие барышни.  Только... зеленоваты больно!     

   Мотылек, как и все юноши, искал девиц постарше.     

   Потом он оглядел других и нашел, что анемоны горьковаты,  фиалки  немножко сентиментальны, тюльпаны-щеголихи, нарциссы  -  простоваты,   цветы  липы и малы и родни у них пропасть, яблоневые цветы хоть и почти как  розы, да недолговечны: пахнуло ветром - и нет их, стоит ли и жениться? Горошек  понравился ему больше всех: бело-розовый, просто кровь с  молоком,  нежный,  изящный, да и на кухне лицом в грязь не ударит.  Мотылек  совсем  уж было  собрался посвататься, да вдруг увидел рядом  стручок  с  увядшим  цветком.     

   - Это кто же? - спросил он.     

   - Сестрица моя, - отвечал горошек.     

   - Стало быть, и вы такая будете?     

   Испугался мотылек и упорхнул прочь.     

   Через изгородь перевешивалась целая толпа цветков  жимолости.  Но  эти  барышни с вытянутыми желтыми физиономиями были ему совсем  не  по  вкусу.  Ну, а что же было ему по вкусу? Поди узнай!     

   Прошла весна, прошло лето, настала осень, а мотылек не  подвинулся  со  своим сватовством ни на шаг. Появились новые цветы в роскошных   нарядах,  да что толку? Стареющее сердце все больше и больше начинает тосковать  по  весенней свежести, по живительному аромату юности. Не искать же этого  у   осенних георгинов и штокроз? И мотылек полетел к кудрявой мяте.     

   - На ней нет особых цветов, она вся сплошной благоухающий  цвет, ее-то  я и возьму в жены!     

   И он посватался.     

   Но мята листочком не шелохнула и сказала только:     

   - Дружба - и больше ничего. Мы оба стары. Друзьями мы еще  можем быть,  но жениться?.. Нет, что за дурачество на старости лет!     

   Так и остался ни с чем мотылек. Уж больно много он  перебирал,  а  это  не дело. Вот и остался старым холостяком.     

   Скоро налетела непогода с дождем и изморозью. Поднялся   холодный  ветер. Дрожь пробирала старые, скрипучие ивы. Несладко было  разгуливать по  ветру в летнем платье. Но мотылек и не разгуливал.  Ему   как-то  удалось  залететь в комнату, там топилась печь и было тепло, как  летом.  Жить  бы  да поживать здесь мотыльку. Но что это за жизнь!     

   - Мне нужны солнце, свобода и хоть самый маленький  цветочек! - сказал  мотылек, полетел и ударился об оконное стекло.     

   Тут его увидали, пришли от него в восторг, проткнули  булавкой и посадили в ящичек с прочими редкостями. Большего для него и сделать  было невозможно.     

   - Теперь я сижу на стебельке, как цветы! - сказал  мотылек. - Не  особенно-то это сладко. Ну да зато вроде как женился: тоже  сидишь крепко.     

   Этим он и утешался.     

   - Плохое утешение! - сказали комнатные цветы.     

   "Ну, комнатным цветам не очень-то верь! - думал  мотылек. - Они уж чересчур близко знаются с людьми".     

     

    УЛИТКА И РОЗЫ     

     

   Сад окружала живая изгородь из орешника. За нею  начинались поля и луга, где паслись коровы и овцы. Посреди сада цвел розовый  куст, а под ним  сидела улитка. Она была богата внутренним содержа-     

   нием - содержала самое себя.     

   - Погодите, придет и мое время! - сказала она. - Я дам   миру  кое-что  поважнее этих роз, орехов или молока, что дают коровы и овцы.     

   - Я многого ожидаю от вас, - сказал розовый куст. -  Позвольте же  узнать, когда это будет?     

   - Время терпит. Это вот вы все торопитесь! А   торопливость  ослабляет  впечатление.     

   На другой год улитка лежала чуть ли не на  том  же   самом  месте,  на  солнце, под розовым кустом. Куст выпускал  бутоны  и   расцветал  розами,  каждый раз свежими, каждый раз новыми.     

   Улитка наполовину выползла из раковины, навострила рожки  и вновь  подобрала.     

   - Все как в прошлом году! Никакого прогресса. Розовый   куст  остается  при своих розах - и ни шагу вперед!     

   Прошло лето, прошла осень, розовый куст пускал  бутоны,   и  расцветал  розами, пока не выпал снег. Стало сыро, холодно; розовый куст   пригнулся  к земле, улитка уползла в землю.     

   Опять настала весна, появились розы, появилась улитка.     

   - Теперь уже вы стары! - сказала она розовому  кусту.  -   Пора  бы  и  честь знать. Вы дали миру все, что могли. Много ли - это вопрос,  которым  мне некогда заниматься. Да что вы ничего не сделали для своего   внутреннего развития, это ясно. Иначе из вас вышло бы что-нибудь другое. Что  вы  скажете в свое оправдание? Ведь вы скоро обратитесь в сухой хворост.  Вы   понимаете, о чем я говорю?     

   - Вы меня пугаете, - сказал розовый куст. - Я никогда над  этим не задумывался.     

   - Да, да, вы, кажется, мало затрудняли себя мышлением! А  вы  попробовали когда-нибудь задаться вопросом: зачем вы цветете? И как это   происходит? Почему так, а не иначе?     

   - Нет! - сказал розовый куст. - Я просто цвел от   радости  и  не  мог  иначе. Солнце такое теплое, воздух так освежающ, я  пил   чистую  росу  и  обильный дождь. Я дышал, я жил! Силы поднимались в меня из  земли, вливались из воздуха, я был счастлив всегда новым, большим счастьем и  поэтому  всегда должен был цвести. Такова моя жизнь, я не мог иначе.     

   - Словом, вы жили не тужили! - сказала улитка.     

   - Конечно! Мне было все дано! - отвечал розовый куст. -  Но  вам  дано  еще больше! Вы одна из тех мыслящих,  глубоких,   высокоодаренных  натур,  которым суждено удивить мир.     

   - Была охота! - сказала улитка. - Я знать не желаю вашего  мира. Какое  мне до него дело? Мне довольно самой себя.     

   - Да, но мне кажется, все мы, живущие на  земле,  должны   делиться  с  другими лучшим, что в нас есть! Отдавать им все, что можем!.. Да,  я  дал  миру только розы... А вы? Вам дано так много. Что дали миру вы?  Что   вы  ему дадите?     

   - Что дала я? Что дам? Плевать мне на мир! Он мне ни к  чему! Мне дела  до него нет! Снабжайте его розами, вас только на  это  и   хватит!  Пусть  орешник дает ему орехи, коровы и овцы - молоко, у них своя  публика!  Моя  же - во мне самой! Я замкнусь в себе самой - и баста. Мне  нет   дела  до  мира!     

   И улитка заползла в свою раковину и закрылась в ней.     

   - Как печально! - сказал розовый куст. - А я и хотел бы,  да  не  могу  замкнуться в себе. У меня все прорывается  наружу,  прорывается   розами.  Лепестки их опадают и разносятся ветром, но я видел, как  одну  из   моих  роз положила в книгу мать семейства, другую приютила на своей груди  прелестная молодая девушка, третью целовали улыбающиеся губки ребенка. И  я   был так счастлив, я находил в этом истинную усладу. Вот  мои  воспоминания, моя  жизнь!     

   И розовый куст цвел во всей своей простоте и невинности,  а улитка тупо дремала в своей раковине - ей не было дела до мира.     

   Шли годы...     

   Улитка стала прахом от праха, и розовый куст стал   прахом  от  праха,  истлела в книге и роза воспоминаний... Но в  саду  цвели   новые  розовые  кусты, в саду росли новые улитки. Они заползали в свои домики   и  плевались - им не было дела до мира. Не начать ли эту  историю  сначала?   Она  будет все та же.     

     

    СЕРЕБРЯНАЯ МОНЕТКА     

     

   Жила-была монетка. Она только что  вышла  из  чеканки  -   чистенькая,  светленькая, - покатилась и зазвенела:     

   - Ура! Теперь пойду гулять по белу свету!     

   И пошла.     

   Ребенок крепко сжимал ее в своем тепленьком  кулачке,   скряга  тискал  холодными липкими пальцами, люди постарше вертели и   поворачивали  много  раз, а у молодых она не задерживалась и живо катилась  дальше.     

   Монетка была серебряная, меди в ней было очень мало, и  вот она  целый  год гуляла по белу свету, то есть в той стране, где была  отчеканена. Потом она отправилась за границу и оказалась последней родной   монеткой  в  кошельке путешественника. Но он и не подозревал о ее  существовании, пока  она сама не попала к нему в пальцы.     

   - Вот как! У меня еще осталась одна наша родная монетка!  - сказал он.  - Ну, пусть едет со мною путешествовать!     

   И монетка подпрыгнула от радости и зазвенела, когда ее  сунули обратно  в кошелек. Тут ей пришлось лежать со своими иностранными  сородичами, которые все сменялись - одна уступала место другой, ну а она  все   оставалась в кошельке. Это уже было своего рода отличие!     

   Прошло много недель. Монетка заехала далеко-далеко от  родины, сама не  знала куда. Она  лишь  слышала  от  соседок,  что  они   француженки  или  итальянки, что они теперь в такомто и таком-то городе, но  сама она ни  о  чем и представления не имела: не много увидишь,  сидя  в   кошельке,  как  она! Но вот однажды монетка заметила, что кошелек не закрыт.  Ей  вздумалось хоть одним глазком поглядеть на мир, и она проскользнула в  щелочку.  Не следовало бы ей этого делать, да она была любопытна,  ну,  и  это   не  прошло ей даром. Она попала в карман брюк. Вечером  кошелек  из  кармана   вынули, а монетка осталась лежать, как лежала. Брюки вынесли для  чистки  в  коридор, и тут монетка вывалилась из кармана на пол.  Никто  этого  не  слыхал,  никто этого не видал.     

    

   Утром платье опять забрали в комнату, путешественник  оделся и  уехал,  а монетка осталась. Вскоре ее нашли на полу, и  она  вновь   должна  была  пойти в ход вместе с тремя другими монетами.     

   "Вот хорошо-то! Опять пойду гулять по свету, увижу  новых людей, новые  нравы!" - подумала монетка.     

   - А это что за монета? - послышалось в ту же минуту. -   Это  не  наша  монета. Фальшивая! Не годится!     

   С этого и началась история, которую она сама потом  рассказывала.     

   - "Фальшивая! Не годится!" Я вся так и  задрожала! - рассказывала она.  - Я же знала, что я серебряная, чистого звона и  настоящей чеканки.  Верно, ошиблись, думаю, не могут люди так отзываться обо   мне.  Однако  они  говорили именно про меня! Это меня называли фальшивой, это  я  никуда  не  годилась! "Ну, сбуду ее с  рук  в  сумерках!"  -   сказал  мой  хозяин  и  сбыл-таки. Но при дневном свете меня опять принялись   бранить:  "Фальшивая!", "Не годится!", "Надо поскорее  сбыть ее с рук!"     

   И монетка дрожала от страха и стыда всякий раз,  как  ее   подсовывали  кому-нибудь вместо монеты той страны.     

   - Ах я горемычная! Что мне мое серебро, мое достоинство,  моя чеканка,  когда все это ничего не значит! В глазах людей остаешься  тем,   за  кого  они тебя принимают! Как же ужасно и вправду иметь нечистую совесть,  пробиваться в жизни нечистыми путями, если мне, ни в чем не  повинной,  так   тяжело только потому, что я кажусь виновной!.. Всякий раз, как я перехожу в  новые руки, я трепещу взгляда, который на меня упадет: я знаю,  что  меня  сейчас же швырнут обратно на стол, словно я какая-нибудь обманщица!     

    

   Раз я попала к одной бедной женщине: она получила меня   в  уплату  за  тяжелую поденную работу. Ей никак не удавалось сбыть меня с   рук,  никто  не хотел меня брать. Я была для бедняги сущей напастью.     

   "Право, поневоле придется обмануть кого-нибудь! -  сказала женщина.  Где мне, при моей бедности, держать фальшивую монету!  Отдам-ка ее  богатому булочнику, он-то не разорится от этого, хоть и нехорошо   это,  сама  знаю, нехорошо!"     

   "Ну вот, теперь я буду лежать на совести у бедной  женщины! - вздохнула я. - Неужто я и впрямь так изменилась под старость?"     

   Женщина отправилась к богатому булочнику, но он слишком  хорошо разбирался в монетах, и мне не пришлось долго лежать там, куда меня  положили:  он швырнул меня в лицо бедной женщине. Ей не дали за меня хлеба,  и   мне  было так горько, так горько сознавать, что я отчеканена на горе  Другим!   Это я-то, некогда такая смелая, уверенная в себе, в своей чеканке, в хорошем  звоне! И я так пала духом, как только может пасть монетка, которую  никто не  хочет брать. Но женщина принесла меня обратно домой,  поглядела  на меня  добродушно и ласково и сказала:     

   "Не хочу я никого обманывать! Я пробью в  тебе   дырку,  пусть  каждый  знает, что ты фальшивая... А впрочем... Постой, мне  пришло на ум -  быть  может, ты монетка счастливая? Наверно, так! Я  пробью  в   тебе  дырочку,  продерну шнурок и повешу тебя на шею соседкиной девочке - пусть  носит на  счастье!"     

   И она пробила во мне дырочку. Не особенно-то приятно,  когда тебя пробивают, но ради доброго намерения многое можно перенести. Через   дырочку  продернули шнурок, и я стала похожа на медаль. Меня повесили на шею   малютке, и она улыбалась мне, целовала меня, и я всю ночь провела на   тепленькой невинной детской груди.     

   Утром мать девочки взяла меня в руки, поглядела и что-то   задумала...  Я сейчас же догадалась! Потом взяла ножницы и перерезала шнурок.     

   "Счастливая монетка! - сказала она. - А ну  посмотрим!" И она положила  меня в кислоту, так что я вся позеленела:  потом затерла дырку,  немножко  почистила меня и в сумерках пошла к продавцу  лотерейных  билетов  купить  билетик на счастье.     

   Ах, как мне было тяжело! Меня точно в тисках сжимали,  ломали пополам!  Я ведь знала, что меня обзовут фальшивой, осрамят  перед   всеми  другими  монетами, что лежат и гордятся своими надписями и чеканкой.   Но  нет!  Я  избежала позора! В лавке была такая толпа, продавец был так   занят,  что  не глядя бросил меня в выручку, к другим монетам. Выиграл  ли   купленный  на меня билет, не знаю, знаю только, что на другой же день меня  признали  фальшивой, отложили в сторону и опять отправили обманывать - все  обманывать! Ведь это просто невыносимо для честной натуры - ее-то уж у меня не   отнимут! Так переходила я из рук в руки, из дома в дом  больше  года,  и   всюду-то меня бранили, всюду-то на меня сердились. Никто не верил в  меня, и я  сама разуверилась и в себе и в людях. Тяжелое выдалось для  меня  время!     

   Но вот однажды явился путешественник; ему, конечно,  сейчас же  подсунули меня, и он был так прост, что взял меня за тамошнюю  монету. Но когда он, в свою очередь, хотел расплатиться мною, я опять   услышала  крик:  "Фальшивая! Не годится!"     

   "Мне дали ее за настоящую! - сказал путешественник и  вгляделся в меня  пристальнее. И вдруг на лице его появилась улыбка. А ведь,  глядя на  меня, давно уже никто не улыбался. - Нет, что же это! - сказал он. -   Ведь  это наша родная монетка, хорошая, честная монетка моей родины, а  в  ней   пробили дырку и называют ее фальшивой! Вот забавно! Надо припрятать тебя  и  взять с собою домой".     

   То-то я обрадовалась! Меня опять называют  доброй,   честной  монетой,  хотят взять домой, где все и каждый узнают меня, будут  знать, что я  серебряная, настоящей чеканки! Я бы засверкала от радости  искрами, да  это  не в моей натуре, искры испускает сталь, а не серебро.     

   Меня завернули в тонкую белую бумажку, чтобы не смешать с  другими монетами и не затерять. Вынимали меня только в торжественных случаях,   при  встречах с земляками, и тогда обо мне отзывались  необыкновенно  хорошо.   Все говорили, что я очень интересна. Забавно, что можно быть интересной,  не  говоря ни слова.     

   И вот я попала домой.  Миновали  мои  мытарства,   потекла  счастливая  жизнь. Я ведь была серебряная, настоящей чеканки, и мне  совсем не вредило, что во мне пробита дыра, как в фальшивой: что за беда, если   на  самом-то деле ты не фальшивая! Да, надо иметь терпение: пройдет  время,  и   все станет на свои места. Уж в это я твердо верю! - заключила свой рассказ  монетка.     

     

    О ТОМ, КАК БУРЯ ПЕРЕВЕСИЛА ВЫВЕСКИ     

     

   В старину, когда дедушка был еще совсем маленьким  мальчиком и  разгуливал в красных штанишках, красной курточке с кушаком и  шапочке с  пером  - а надо вам сказать, что тогда детей именно так и одевали,  ежели хотели  их нарядить, - так вот, в те далекие, далекие времена все было  совершенно иначе, чем теперь.     

   Ведь какие, бывало, торжества устраивались на улицах! Нам  с вами  таких уже не видать: их давным-давно упразднили, они, видите ли, вышли   из  моды. Но до чего же занятно теперь послушать дедушкины рассказы об этом,   вы и представить себе не можете!     

   Что это было за великолепие, когда, скажем, сапожники  меняли  помещение цеха и переносили на новое место цеховую вывеску. Во главе  процессии  величественно колыхалось шелковое знамя с изображением большого  сапога и  двуглавого орла. Младшие подмастерья торжественно несли заздравный  кубок  и большой ларец, а на рукавах у них развевались по ветру красные и  белые  ленты. Старшие подмастерья держали в руках обнаженные шпаги с  насаженными на острия лимонами. Музыка гремела так, что небо сотрясалось, и  самым  замечательным инструментом в оркестре была "птица" - так  называл дедушка  длинный шест, увенчанный полумесяцем и  обвешанный   всевозможными  колокольчиками и бубенчиками, - настоящая турецкая музыка! Шест  поднимали  и  раскачивали из стороны в сторону, колокольчики звенели и  бренчали,  а  в  глазах просто рябило от золота, серебра и меди, сверкавших на  солнце.     

   Впереди всех бежал арлекин в костюме из разноцветных  лоскутков;  лицо  у него было вымазано сажей, а колпак украшен бубенчиками -   ни  дать  ни  взять лошадь, запряженная в сани! Он размахивал палкой направо и  налево,  но это была палка-хлопушка: она только громко хлопала и пугала людей,   а  вреда от нее никому не было. Люди толпились и толкались,  стараясь   протиснуться одни - вперед, другие - назад; мальчишки и  девчонки  спотыкались  и летели прямо в канаву, а пожилые кумушки отчаянно работали локтями, сердито  озирались по сторонам и бранились. Всюду слышались  говор  и  смех. Люди стояли  на лестницах, высовывались из окон, а иные даже  забирались на крышу. На небе  ярко светило солнышко. Правда,  случалось,  что  на процессию попрыскает  небольшой дождик, но ведь дождь  крестьянину  не  помеха: пусть хоть весь город  насквозь промокнет, зато урожай будет  богаче!     

   До чего хорошо рассказывал наш дедушка, просто  заслушаешься! Ведь еще  маленьким мальчиком он все это видел  своими  глазами.   Старший  цеховой  подмастерье всегда залезал на помост, построенный под самой  вывеской,  и  говорил речь - да не как-нибудь, а  в  стихах,  словно  по   вдохновенью.  Впрочем, тут и вправду не обходилось без вдохновенья: ведь речь  он сочинял вместе с двумя друзьями, и работу они начинали с того,  что   осушали  целую кружку пунша - для пользы дела, конечно. Народ встречал  эту   речь  криками "ура". Но еще громче кричали "ура" арлекину,  когда он тоже вылезал на помост и передразнивал оратора. Все хохотали до упаду,  а он попивал себе мед из водочных рюмок и бросал рюмки в толпу, и люди ловили   их  на лету. У дедушки была такая рюмочка: ее поймал какой-то штукатур и  подарил ему на память. Да, вот это было веселье так  веселье!  А  вывеска,  вся  в цветах и зелени, красовалась на новом месте.     

   - Такого праздника не забудешь, хоть до ста лет живи! -   говорил  дедушка.     

   Да он и вправду ничего не  забыл,  хотя  каких  только   не  перевидал  празднеств и торжеств на своем веку. Много коечего мог он   порассказать,  но забавнее всего рассказывал о том, как в одном большом городе   переносили вывески.     

   Дедушка был еще совсем маленьким, когда приехал с  родителями  в  этот  город, самый большой в стране. На улицах было полным-полно  народа, и дедушка даже подумал, что здесь тоже будут торжественно переносить   вывески, которых, к слову сказать, здесь оказалось великое множество, - сотни   комнат можно было бы заполнить этими картинками, если бы  их  вешали  не   снаружи, а внутри дома.  На  вывеске  портного  было  изображено  разное   платье, и если бы он захотел, то мог бы даже перекроить самого  неказистого  человека в самого красивого. А на вывеске торговца табаком -  хорошенькие  мальчики с сигарами в зубах, эдакие озорники! Были тут вывески с  маслом и  селедками, были вывески с пасторскими воротниками и гробами,  а  сколько всюду  висело объявлений и афиш - видимо-невидимо! Ходи себе  целый день взад и вперед  по улицам да любуйся сколько душе угодно  -  ведь  картинки. А заодно узнаешь и  что за люди живут на улице - ведь они  сами  вывесили свои вывески.     

   - К тому же, - говорил дедушка, - когда ты попал в  большой город, полезно и поучительно знать, что кроется за толстыми каменными  стенами домов.     

   И надо же было, чтобы вся эта кутерьма с вывесками   приключилась  как  раз в тот день, когда в город приехал дедушка.  Он  сам   рассказывал  об  этом, и очень складно, хоть мама и уверяла, что он морочит   мне  голову.  Нет, на этот раз дедушка говорил всерьез.     

   В первую же ночь, когда он приехал в город, здесь  разыгралась  страшная буря, до того страшная, что такой ни в газетах никогда не  описывали,  ни старожилы не помнили. Ветер срывал черепицу с крыш, трещали  и   валились старые заборы, а одна тачка вдруг взяла да и покатилась  по  улице,   чтобы убежать от бури. А буря бушевала все сильнее и сильнее, ветер дико   завывал, ревел и стучал в ставни, стены и крыши. Вода в каналах вышла из   берегов и теперь просто не знала, куда ей деваться. Буря неслась над городом,  ломала и уносила трубы. А сколько старых  высокомерных  церковных  шпилей  согнулось в эту ночь - просто не сосчитать! И они так  никогда  и  не  выпрямились.     

   Перед домом почтенного брандмайора, который прибывал на  пожар,  когда  от строения оставались только головешки, стояла  караульная   будка.  Так  вот, буря почему-то захотела лишить его этого скромного символа  пожарной  доблести и, опрокинув будку, с грохотом покатила ее  по  улице.  Как   ни  странно, будка остановилась перед домом бедного плотникатого самого,  который во время последнего пожара вынес из огня трех человек, - да так  и   осталась там стоять, но, конечно, без всякого умысла.     

   Вывеску цирюльника - большой медный таз - ветер забросил  на  подоконник дома советника юстиции. Вот это было сделано уж явно с целью,   поговаривали соседи, ибо все-все, даже самые близкие приятельницы его  жены,   называли госпожу советницу "бритвой". Она была такая умная, такая умная,   что знала о людях куда больше, чем они сами о себе знали.     

   А вывеска с нарисованной на ней вяленой треской  перелетела  на  дверь  редактора одной газеты. Подумать только, какая  нелепость! Буря, как видно, забыла, что с журналистом шутки плохи: ведь в  своей  газете  он  сам  себе голова и никакой закон ему не писан.     

   Флюгерный петух перелетел на крышу соседнего дома, да там  и остался с каким-то злым умыслом, конечно, говорили соседи. Бочка бондаря   очутилась под вывеской "Дамские моды". Меню, висевшее у входа  в   кухмистерскую, ветер перенес к подъезду театра, в который редко кто захаживал.  Ничего себе, забавная получилась афиша: "Суп из хрена и фаршированная   капуста". Публика валом повалила в театр.     

   Лисья шкурка с вывески скорняка повисла на шнурке  колокольчика у дверей одного молодого человека, который исправно ходил в  церковь, вел себя  тише воды, ниже травы, стремился к истине и  всем  служил   примером,  по  словам его тетки.     

   Доска с надписью: "Высшее учебное заведение"  оказалась на  бильярдном  клубе, а на питейном заведении появилась вывеска  детского врача:  "Здесь  дети приучаются к бутылочке". И вовсе это  было не  остроумно,  а  просто  невежливо! Но уж если буря захочет  что-нибудь   натворить,  то  натворит  непременно, и ничего ты с ней не поделаешь.     

   Да, ну и выдалась же погода! Наутро - только подумайте! -  все вывески  в городе поменялись местами, а кое-где получилось такое  безобразие,  что  дедушка, уж как ни хотелось ему рассказать об этом, только  помалкивал да  посмеивался про себя - я это сразу заметил, - а значит, у  него   что-нибудь да было на уме.     

   Каково же было жителям этого города, а особенно приезжим!  Они  совершенно сбились с толку и ходили как потерянные. Да иначе и быть не  могло:  ведь они привыкли искать дорогу по вывескам! Например, кто-нибудь   хотел  попасть на заседание  деятелей,  обсуждающих  важнейшие   государственные  вопросы, а попадал в школу к мальчишкам, которые изо всех сил   старались  перекричать друг друга и только что не ходили на головах.     

   А были и такие, что из-за вывески вместо церкви попадали  - о ужас!  в театр.     

   Теперь подобных бурь больше не бывает: такую только  дедушке  довелось  повидать, и то тогда он был еще мальчишкой. Да и вряд ли  такая буря повторится при нас; разве что при наших внуках. А мы дадим им благой  совет:  "Пока буря перевешивает вывески, сидите-ка лучше дома".     

     

    ЧАЙНИК     

     

   Жил-был гордый чайник. Он гордился и фарфором своим, и  длинным  носиком, и изящной ручкою - веем-веем, и об этом говорил. А вот что  крышка у  него разбита и склеена - об этом он не говорил, это ведь   недостаток,  а  кто же любит говорить о своих недостатках, на то есть другие.  Весь  чайный сервиз - чашки, сливочник, сахарница охотнее говорили о хилости  чайника, чем о его добротной ручке и великолепном носике. Чайнику это  было   известно.     

   "Знаю я их! - рассуждал он про себя. - Знаю и свой  недостаток и признаю его, и в этом - мое смирение и скромность. Недостатки   есть  у  всех  нас, зато у каждого есть и свои преимущества. У чашек есть ручка,  у  сахарницы - крышка, а у меня и то и другое да и еще кое-что,  чего  у  них   никогда не будет, - носик. Благодаря ему я - король всего чайного стола.   Сахарнице и сливочнице тоже выпало на долю услаждать вкус, но  только  я   истинный дар, я главный, я услада всего жаждущего человечества:  во  мне   кипящая безвкусная вода перерабатывается в китайский ароматный напиток".     

   Так рассуждал чайник в пору беспечальной юности. Но вот  однажды стоит  он на столе, чай разливает чья-то тонкая изящная рука. Неловка  оказалась  рука: чайник выскользнул из нее, упал - и носика как  не  бывало,   ручки  тоже, о крышке же и говорить нечего, о ней сказано уже достаточно.   Чайник лежал без чувств на полу, из него бежал кипяток. Ему был нанесен тяжелый  удар, и тяжелее всего было то, что смеялись-то не над неловкою рукой, а над ним  самим.     

   "Этого мне никогда не забыть! -  говорил  чайник,   рассказывая  впоследствии свою биографию самому себе. - Меня прозвали калекою,  сунули куда-то в угол, а на другой день подарили женщине, просившей немного  сала.  И вот попал я в бедную обстановку и пропадал без пользы, без всякой  цели  - внутренней и внешней. Так стоял я и стоял, как вдруг для меня началась   новая, лучшая жизнь... Да, бываешь одним, а становишься другим. Меня набили  землею - для чайника это все равно что быть закопанным, - а в землю  посадили  цветочную луковицу. Кто посадил, кто подарил ее мне,  не  знаю,  но дали мне ее  взамен китайских листочков и кипятка, взамен отбитой ручки и носика. Луковица  лежала в земле, лежала во мне, стала моим сердцем,  моим живым сердцем, какого  прежде во мне никогда не было. И во мне зародилась жизнь, закипели силы,  забился пульс. Луковица пустила ростки, она  готова была лопнуть от избытка  мыслей и чувств. И они вылились в цветке.     

   Я любовался им, я держал его в своих объятиях, я   забывал  себя  ради  его красоты. Какое блаженство забывать себя ради других!  А  цветок  даже  не сказал мне спасибо, он и не думал обо мне, - им  все   восхищались,  и  если я был рад этому, то как же должен был радоваться он сам!  Но вот однажды я услышал: "Такой цветок достоин лучшего  горшка!"   Меня  разбили,  было ужасно больно... Цветок пересадили в лучший горшок, а меня  выбросили на двор, и теперь я валяюсь там, но воспоминаний моих у меня никто  не  отнимет!"     

     

    СУДЬБА РЕПЕЙНИКА     

     

   Перед богатой усадьбой был разбит  чудесный  сад  с   редкостными  деревьями и цветами. Гости, приезжавшие к  господам,  громко   восторгались  садом. А горожане и жители окрестных деревень специально   являлись  сюда  по праздникам и воскресеньям и просили позволения осмотреть  его.  Приходили сюда с тою же целью и ученики разных школ со своими учителями.     

   За забором сада, отделявшим его от поля, рос репейник.  Он  был  такой  большой, густой и раскидистый, что  по  всей  справедливости   заслуживал  название куста. Но никто не любовался им, кроме старого осла,   возившего  тележку молочницы. Он вытягивал свою длинную шею и говорил  репейнику:     

   - Как ты хорош! Так бы и съел тебя!     

   Но веревка была коротка, никак не дотянуться до репейника  ослу.     

   Как-то раз в саду собралось большоее общество:  к   хозяевам  приехали  знатные гости из столицы, молодые люди, прелестные девушки,  и в их числе  одна барышня издалека, из Шотландии, знатного рода и очень  богатая. "Завидная невеста!" - говорили холостые молодые люди и их  маменьки.     

   Молодежь резвилась на лужайке, играла в крокет. Затем все  отправились  гулять по саду. Каждая барышня сорвала цветок и воткнула его  в   петлицу  своему кавалеру. А юная шотландка долго озиралась кругом, выбирала,   выбирала, но так ничего и не выбрала: ни один из садовых цветов не пришелся ей  по вкусу. Но вот она глянула через забор, где рос репейник, увидала его  иссиня-красные пышные цветы, улыбнулась и попросила сына  хозяина  дома сорвать  ей цветок.     

   - Это цветок Шотландии! - сказала  она.  -  Он  украшает   шотландский  герб. Дайте мне его!     

   И он сорвал самый красивый, исколов себе при этом пальцы,  словно  колючим шиповником.     

   Барышня продела цветок молодому человеку в петлицу, и   он  был  очень  польщен, да и каждый из молодых людей охотно отдал бы свой  роскошный садовый цветок, чтобы только получить из рук прекрасной  шотландки   репейник. Но уж если был польщен хозяйский сын, то что  же  почувствовал  сам   репейник? Его словно окропило росою, осветило солнцем...     

   "Однако я поважнее, чем думал! - сказал он про себя.  - Место-то  мое,  пожалуй, в саду, а не за забором. Вот, право, как  странно   играет  нами  судьба! Но теперь хоть одно из моих детищ перебралось за забор,   да  еще  попало в петлицу!"     

   И с тех пор репейник рассказывал об этом событии каждому   вновь  распускавшемуся бутону. А затем не прошло и недели,  как  репейник   услышал  новость, и не от людей, не от щебетуний пташек, а от самого воздуха,  который воспринимает и разносит повсюду малейший звук, раздающийся в самых   глухих аллеях сада или во внутренних покоях дома, где окна и двери стоят   настежь. Ветер сказал, что молодой человек, получивший из прекрасных рук   шотландки цветок репейника, удостоился получить также руку и сердце красавицы.  Славная вышла пара, вполне приличная партия.     

   - Это я их сосватал! - решил репейник, вспоминая свой  цветок,  попавший в петлицу. И каждый вновь распускавшийся цветок должен был   выслушивать эту историю.     

   - Меня, конечно, пересадят в сад! - рассуждал репейник. -  Может быть,  даже посадят в горшок. Тесновато будет, ну да зато честь-то какая!      

   И репейник так увлекся этой мечтою, что уже с полной  уверенностью говорил: "Я попаду в горшок!" - и обещал каждому   своему  цветку,  который  распускался вновь, что и он тоже попадет в горшок, а  то и в петлицу - уж  выше этого попасть было некуда! Но ни один из цветов не  попал в  горшок,  не говоря уже о петлице. Они впивали в себя воздух и свет,  солнечные лучи днем и капельки росы ночью, они цвели,  принимали  визиты   женихов  пчел и ос, которые искали приданого - цветочного сока,  получали  его   и  покидали цветы.     

   - Разбойники этакие! - говорил про них репейник. - Так бы  и  проколол  их насквозь, да не могу!     

   Цветы поникали головками, блекли и увядали, но на смену  им  распускались новые.     

   - Вы являетесь как раз вовремя! - говорил им репейник. -  Я  с  минуты  на минуту жду пересадки туда, за забор.     

   Невинные ромашки и мокричник слушали его с глубоким  изумлением,  искренне веря каждому его слову.     

   А старый осел, таскавший тележку молочницы, стоял на  привязи у дороги  и любовно косился на цветущий репейник, но веревка была   коротка,  никак  не добраться ослу до куста.     

   А репейник так много думал о своем родиче, репейнике  шотландском, что  под конец уверовал в свое шотландское происхождение и в то,   что  именно  его родители и красовались в гербе страны. Великая была мысль, но  отчего  бы такому большому репейнику и не иметь великих мыслей?     

   - Иной раз происходишь из такого знатного рода, что не  смеешь и догадываться об этом! - сказала крапива, росшая неподалеку. У нее  тоже  было  смутное ощущение, что при надлежащем уходе и она могла  бы   превратиться  во что-нибудь этакое благородное.     

   Прошло лето, прошла осень. Листья с деревьев  облетели,   цветы  стали  ярче, но почти без запаха. Ученик садовника распевал в саду по ту  сторону забора: Вверх на горку, Вниз под горку Пролетает жизнь!     

   Молоденькие елки в лесу уже начали томиться   предрождественской  тоской, хотя до рождества было еще далеко.     

   - А я так все здесь и стою! - сказал репейник. - Словно  никому до меня и дела нет, а ведь я устроил свадьбу! Они обручились да и   поженились  вот уж неделю тому назад! Что ж, сам я шагу не сделаю - не могу!     

   Прошло еще несколько недель. На репейнике красовался  всего лишь  один  цветок, последний, зато какой большой, какой пышный! Вырос   он  почти  у  самых корней, ветер обдавал его холодом, краски его поблекли, и  чашечка,  большая, словно у цветка артишока, напоминала теперь высеребренный   подсолнечник.     

   В сад вышла молодая пара - муж и жена. Они шли вдоль  садового забора,  и молодая женщина заглянула через него.     

   - А вот он, большой репейник! Все еще стоит! -  воскликнула она. -  Но  на нем нет больше цветов!     

   - А вон, видишь, призрак последнего! - сказал муж,  указывая на  высеребренную чашечку, цветка.     

   - Все-таки он красив! - сказала она. - Надо велеть  вырезать такой  на  рамке нашего портрета.     

   Пришлось молодому мужу опять лезть через забор за  цветком  репейника.  Цветок уколол его пальцы - ведь молодой человек обозвал  его "призраком".  И вот цветок попал в сад, в дом и даже в залу, где  висел масляный  портрет молодых супругов. В петлице у молодого был изображен  цветок репейника. Поговорили и об этом цветке и о том, который  только  что   принесли,  чтобы вырезать на рамке.     

   Ветер подхватил этот разговор и разнес далеко-далеко по  округе.     

   - Чего только не приходится переживать! - сказал  репейник. - Мой первенец попал в петлицу, мой последыш попадет на рамку! Куда  же попаду я?     

   А осел стоял у дороги и косился на него:     

   - Подойди ко мне, сладостный мой! Сам я не могу подойти к  тебе -  веревка коротка!     

   Но репейник не отвечал. Он все больше и больше погружался  в думы. Так  он продумал вплоть до рождества и наконец расцвел мыслью:     

   "Коли детки пристроены хорошо, родители могут  постоять и за забором!"     

   - Вот это благородная мысль! - сказал солнечный луч. - Но  и вы займете почетное место!     

   - В горшке или на рамке? - спросил репейник.     

   - В сказке! - ответил луч.     

   Вот она, эта сказка!     

     

    РЕБЯЧЬЯ БОЛТОВНЯ     

     

   У богатого купца был детский вечер; приглашены были все  дети  богатых  и знатных родителей. Дела купца шли отлично; сам он был человек   образованный, даже в свое время окончил гимназию. На этом настоял его  почтенный  отец, который был сначала простым прасолом, но человеком  честным  и   трудолюбивым и сумел составить себе капиталец, а сын еще приумножил его.     

   Купец был человек умный и добрый, хотя люди говорили  не   столько  об  этих качествах, сколько о его богатстве.     

   Он вел знакомство и с аристократами крови и, что  называется, с  аристократами ума, а также с аристократами и крови и ума вместе  и,  наконец,  с теми, которые не могли похвалиться ни тем, ни другим.     

   Так вот, большое общество собралось у него в  доме,   только  исключительно детское; дети болтали без умолку - у них, как  известно,   что  на  уме, то и на языке. В числе детей была одна прелестная маленькая   девочка, только ужасно спесивая. Спесь в нее не вбили, а   "вцеловали",  и  не  родители, а слугиродители были для этого слишком  разумны.  Отец  малютки  был камер-юнкером, и она знала, что это нечто  "ужасно важное".     

   - Я камер-юнкерская дочка! - сказала она.     

   Она точно так же могла быть дочкой лавочника - от  человека  не  зависит, кем он рождается. И вот она  рассказывала  другим   детям,  что  она  "урожденная" такая-то, а кто не  "урожденный", из того ничего и  не  выйдет. Читай, старайся, учись  сколько хочешь, но, если ты не "урожденная",  толку не выйдет.     

   - А уж из тех, чье имя кончается на "сен", -  прибавила она, - никогда  ничего путного не выйдет. Тут уж упрись руками в   бока  да  держись  подальше от всех этих "сенов"!     

   И она уперлась прелестными ручонками в бока и выставила  острые локотки, чтобы показать, как надо держаться. Славные у нее были ручонки,  да и  сама она была премиленькая!     

   Но дочка купца обиделась: фамилия ее отца была  Мадсен,   стало  быть,  тоже оканчивалась на "сен", и вот она гордо закинула  головку и сказала:     

   - Зато мой папа может купить леденцов  на  целых  сто   риксдалеров  и  разбросать их народу! А твой может?     

   - Ну, а мой папа, - сказала дочка писателя, - может и  твоего папу,  и  твоего, и всех пап на свете пропечатать в газете! Все его  боятся,  говорит мама: ведь это он распоряжается газетой!     

   И девочка гордо закинула головку - ни дать ни взять,  принцесса крови!     

   А за полуотворенною дверью стоял бедный мальчик и  поглядывал на детей  в щелочку; мальчуган не смел войти в комнату: куда   такому  бедняку  соваться к богатым и знатным детям! Он поворачивал на  кухне   для  кухарки  вертел, и теперь ему позволили поглядеть на разряженных,  веселящихся детей в щелку; и уже одно это было для него огромным счастьем.     

   "Во: бы мне на их место!" - думалось ему. Он  слышал болтовню девочек,  а слушая ее, можно было пасть духом. Ведь у родителей  его не было в  копилке ни гроша; у них не было средств даже выписать газету, а  не то  что  самим издавать ее. Ну, а хуже всего было то, что  фамилия  его   отца,  а  значит, и его собственная, как раз кончалась на "сен"! Из   него  никогда  не выйдет ничего путного! Вот горе-то! Но родился он, казалось   ему,  не  хуже других; иначе и быть не могло.     

   Вот какой был этот вечер!     

   Прошло много лет, дети стали взрослыми людьми.     

   В том же городе стоял великолепный дом, полный сокровищ.   Всем  хотелось видеть его; для этого приезжали даже из других городов. Кто  же   из  тех детей, о которых мы говорили, мог назвать этот дом  своим?  Скажете,   это легко угадать? Нет, не легко! Дом принадлежал бедному мальчугану. Из  него  всетаки вышло кое-что, хоть фамилия его и  кончалась  на   "сен"Торвальдсен.     

   Ну, а другие дети? Дети кровной, денежной и умственной  спеси, из  них  что вышло? Да, все они друг друга стоили, все они были  дети   как  дети!  Вышло из них одно хорошее: задатки-то в них были  хорошие.  Мысли   же  и  разговоры их в тот вечер были так, ребячья болтовня!     

     

    ЧЕГО ТОЛЬКО НЕ ПРИДУМАЮТ...     

     

   Жил-был молодой человек. Он учился на поэта и хотел   стать  поэтом  к  пасхе, а потом жениться и зажить доходом от своих сочинений.  Сочинять  значит придумывать что-то новое, это он знал, вот только придумывать   не  умел.     

   Слишком поздно он родился, все уже было разобрано до  того, как он появился на свет, все воспето, обо всем написано.     

   - Как счастливы были те, что родились тысячу лет назад! -  говорил он.  - Им не трудно было стяжать бессмертие! Даже тех, кто  родился   сто  лет  назад, можно считать счастливыми: все-таки тогда  еще  оставалось   много  такого, о чем можно было писать. А теперь все сюжеты для поэзии  исчерпаны - о чем же я стану писать?     

   И до того он доучился, бедняга, что извел себя вконец и   заболел.  Ни  один врач не мог ему помочь, разве что знахарка. Жила  она  в   маленьком  домике у шлагбаума, который должна была  поднимать  перед   всадниками  и  экипажами. Но она умела открывать не только шлагбаум и была  умнее самого  доктора, ездившего в собственном экипаже и платившего налог за  звание.     

   - Надо пойти к ней! - решил молодой человек.     

   Жила знахарка в маленьком, чистеньком домике без затей:  ни дерева рядом, ни цветов. У дверей только улей - вещь очень полезная! И   маленькое  картофельное поле - вещь тоже очень полезная! А еще была тут канава,  поросшая терновником. Терновник уже отцвел и был усыпан ягодами, от  которых  сводит рот, если отведать их до того, как их прихватит морозом.     

   "Вот воплощение нашего лишенного поэзии века!"  - подумал молодой  человек, и это уже была мысль, золотое зерно,  найденное   на  пороге  дома  знахарки.     

   - Запиши ее! - сказала она. - И крошки тоже хлеб! Я   знаю,  зачем  ты  пришел: ты не умеешь ничего придумывать, а хочешь стать к  пасхе поэтом!     

   - Обо всем уже написано! - сказал он. - Наше время не то,  что  доброе  старое время!     

   - Конечно, нет! - отвечала знахарка. - В старые времена  знахарок сжигали, а поэты ходили голодные, с продранными локтями. Наше время   лучше,  самое лучшее. Но у тебя нет правильного взгляда  на  вещи,  нет   острого  слуха. Есть о чем петь и рассказывать и в наше время, надо только  уметь   рассказать. А мысли можно черпать где хочешь - в злаках и травах земных,  в  текучих и стоячих водах, надо только уметь, надо уметь поймать солнечный луч.  На вот попробуйка мои очки, приставь к уху мой слуховой рожок и  перестань  думать только о самом себе.     

   Не думать о самом себе было трудненько, удивительно, как  такая  умная  женщина могла даже потребовать этого.     

   Он взял очки и рожок и вышел на середину картофельного  поля.  Старуха  дала ему большую картофелину. В картофелине звенело.  Затем   послышалась  песня со словами - история картофелин, очень интересная будничная   история в десяти строках; десяти строк было достаточно.     

   О чем же пела картофелина?     

   Она пела о себе и своей семье, о тем, как картофель  впервые  появился  в Европе, и о том презрении, какое ей  довелось  испытать,   пока  ее  не  признали за дар, более драгоценный, чем золотые самородки.     

   - По повелению короля нас раздавали в ратушах всех  городов, всем было  объявлено о нашем великом значении, но этому никто не   верил,  не  знали  даже, как нас сажать. Одни рыли яму и бросали в нее целую  меру  картофеля. Другие совали в землю одну картофелину здесь, другую  там  и   ждали,  что из каждой вырастет целое дерево, с которого можно  будет   стряхивать  плоды. Появлялись отдельные кусты, цветы, водянистые плоды,  остальное же  погибало. Никому не приходило в голову порыться в  земле,   поискать  там  настоящие картофелины... Да, мы много вынесли и выстрадали, то   есть  не  мы, а наши предки, но ведь это все едино.     

   - Вот так история! - сказал молодой человек.     

   - Ну, хватит, пожалуй. Теперь посмотри на терновник!     

   - У нас тоже есть близкие родственники на родине  картофеля, но только  севернее, - рассказывал терновник. - Туда явились  норманны из  Норвегии,  они направились на запад сквозь туманы и бури в  неведомую страну и  там,  за льдами и снегами, нашли травы и зеленые луга,   кусты  с  темно-синими  винными ягодами - терновник. Его ягоды созревали на  морозе, как созреваем и мы. А та страна получила название Винланд -   "Винная  страна",  или  Гренландия - "Зеленая страна".     

   - В высшей степени романтическое повествование! - сказал  молодой  человек.     

   - Да, а теперь поднимись на насыпь, что возле канавы, -  сказала  старуха, - да погляди на дорогу, ты увидишь там людей.     

   - Вот так толпа! - сказал молодой человек. - Да тут  историям конца не  будет. Шум, гам! У меня просто в глазах рябит. Я лучше  отойду назад.     

   - Нет, шагай вперед! - сказала старуха. - Шагай прямо в  людскую  толчею, пусть твои глаза и уши будут открыты и сердце тоже, тогда ты   скоро  что-нибудь да придумаешь. Только прежде чем идти, давай-ка сюда мои  очки  и слуховой рожок!     

   И она отняла у него то и другое.     

   - Теперь я ровно ничего не вижу! - сказал молодой  человек. - И ничего  не слышу.     

   - Ну, тогда не сделаться тебе к пасхе поэтом.     

   - А когда же?     

   - Ни к пасхе, ни к троице! Тебе никогда ничего не  придумать!     

   - Так за что же мне взяться, если я хочу зарабатывать на  поэзии?     

   - Ну, этого-то ты можешь добиться хоть к масленице! -  сказала  старуха. - Трави поэтов! Рази их творения, это все равно что разить их  самих.  Главное, не дрейфь! Бей сплеча и тогда сколотишь деньжонок,  чтобы   прокормить себя и жену.     

   - Чего только не придумают! - сказал молодой человек  и   ну  колотить  поэтов направо и налево, раз уж сам не мог заделаться поэтом.     

   Все это нам поведала знахарка; кому же, как не ей, знать,  чего только  не придумают.     

     

    СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА     

     

   История первая В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ЗЕРКАЛЕ И ЕГО ОБЛОМКАХ     

     

   Ну, начнем! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать  больше,  чем  сейчас. Так вот, жил-был тролль, злой-презлой, сущий дьявол. Раз  был  он  в особенно хорошем расположении духа: смастерил такое зеркало, в  котором  все доброе и прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все дурное и  безобразное так и выпирало, делалось еще гаже. Прекраснейшие ландшафты  выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей - уродами, или  казалось,   будто стоят они кверху ногами, а животов у них вовсе нет!  Лица  искажались  так, что и не узнать, а если у кого была веснушка, то уж будьте покойны - она  расползалась и на нос и на губы. А если у человека  являлась  добрая мысль, она  отражалась в зеркале такой ужимкой, что тролль  так  и  покатывался со смеху,  радуясь своей хитрой выдумке.     

   Ученики тролля - а у него была своя школа -   рассказывали  всем,  что  сотворилось чудо: теперь только, говорили они, можно  увидеть весь мир  и  людей в их истинном свете. Они бегали повсюду с зеркалом,  и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые не отразились   бы  в  нем в искаженном виде.     

   Напоследок захотелось им добраться и до неба. Чем выше   они  поднимались, тем сильнее кривлялось зеркало, так что они еле удерживали   его  в  руках. Но вот они взлетели совсем высоко, как вдруг зеркало до того   перекорежило от гримас, что оно вырвалось у них из рук, полетело на  землю  и  разбилось на миллионы,  биллионы  осколков,  и  оттого  произошло  еще  больше  бед. Некоторые осколки, с песчинку величиной, разлетаясь по  белу  свету,  попадали людям в глаза, да так там и оставались. А человек с  таким осколком в  глазу начинал видеть все навыворот или замечать в  каждой  вещи только дурное -  ведь каждый осколок сохранял свойство всего  зеркала. Некоторым людям осколки  попадали прямо в сердце, и это было страшнее  всего: сердце делалось как кусок  льда. Были среди Осколков и  большие  их вставили в оконные рамы, и уж в эти-то  окна  не  стоило  смотреть  на  своих добрых друзей. Наконец, были и такие  осколки, которые пошли на очки, и худо было, если такие очки надевали для того,  чтобы лучше видеть и  правильно судить о вещах.     

   Злой тролль надрывался от смеха - так веселила его эта   затея.  А  по  свету летало еще много осколков. Послушаем же про них!     

                                                                                   

    История вторая МАЛЬЧИК И ДЕВОЧКА     

     

   В большом городе, где столько домов и людей, что не всем  хватает места хотя бы на маленький садик, а потому большинству  жителей   приходится  довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных  детей, и  садик у них был чуть побольше цветочного горшка. Они не  были   братом  и  сестрой, но любили друг друга, как брат и сестра.     

   Родители их жили в каморках под крышей в двух соседних  домах.  Кровли  домов сходились, и между ними  тянулся  водосточный  желоб.   Здесь-то  и  смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило  лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое.     

   У родителей было по большому деревянному ящику, в  них   росла  зелень  для приправ и небольшие розовые кусты - по одному в каждом  ящике,  пышно  разросшиеся. Родителям пришло в голову поставить эти ящики  поперек желоба, так что от одного окна к другому тянулись словно две цветочные  грядки. Зелеными гирляндами спускался из ящиков горох, розовые кусты  заглядывали  в окна и сплетались ветвями. Родители позволяли мальчику и девочке ходить друг  к другу в гости по крыше и сидеть на скамеечке под  розами. Как чудесно им тут  игралось!     

   Зима клала конец этой радости. Окна зачастую совсем  замерзали, но дети нагревали на печи медные монеты, прикладывали их к замерзшим  стеклам,  и сейчас же оттаивало чудесное круглое отверстие, а  в  него   выглядывал  веселый ласковый глазок - это смотрели, каждый из своего окна,  мальчик и  девочка, Кай и Герда. Летом они одним прыжком могли очутиться  в   гостях  друг у друга, а зимою надо было сначала спуститься на много-много  ступеней вниз, а потом подняться на столько же вверх. На  дворе  перепархивал   снежок.     

   - Это роятся белые пчелки! - говорила старая бабушка.     

   - А у них тоже есть королева? - спрашивал мальчик.  Он   знал,  что  у  настоящих пчел есть такая.     

   - Есть! - отвечала бабушка. - Снежинки окружают ее   густым  роем,  но  она больше их всех и никогда не присаживается на землю,  вечно носится  в  черном облаке. Часто по ночам пролетает она по городским  улицам и заглядывает в окошки, вот оттого-то  и  покрываются  они  морозными   узорами,  словно цветами.     

   - Видели, видели! - говорили дети и верили, что все это  сущая правда.     

   - А сюда Снежная королева не может войти? - спрашивала  девочка.     

   - Пусть только попробует! - отвечал мальчик. - Я посажу  ее на  теплую  печку, вот она и растает.     

   Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о  другом.     

   Вечером, когда Кай был дома и почти совсем разделся,   собираясь  лечь  спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в оттаявший  на  оконном  стекле кружочек. За окном порхали Снежинки. Одна из них, побольше,  упала  на край цветочного ящика и начала расти, расти, пока наконец не   превратилась в женщину, закутанную в тончайший белый  тюль,  сотканный,   казалось, из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна и нежна, но   изо льда, из ослепительно сверкающего льда, и все же живая! Глаза ее сияли, как  две ясных звезды, но не было в них ни теплоты,  ни  покоя.  Она  кивнула  мальчику и поманила его рукой. Кай испугался и спрыгнул со  стула. А мимо окна  промелькнуло что-то похожее на большую птицу.     

   На другой день было ясно и морозно, но потом настала  оттепель, а  там  и весна пришла. Заблистало солнце,  проглянула  зелень,   строили  гнезда  ласточки. Окна растворили, и дети опять могли сидеть в  своем   садике  в  водосточном желобе над всеми этажами.     

   Розы в то лето цвели пышно, как никогда. Дети пели,  взявшись за руки,  целовали розы и радовались солнцу. Ах, какое чудесное  стояло  лето,  как  хорошо было под розовыми кустами, которым,  казалось,   цвести  и  цвести  вечно!     

   Как-то раз Кай и Горда сидели и рассматривали книжку с   картинками  зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.     

   - Ай! - вскрикнул вдруг Кай. - Меня кольнуло прямо в  сердце, и что-то  попало в глаз!     

   Девочка обвила ручонкой его шею, он часто-часто моргал,   но  в  глазу  как будто ничего не было.     

   - Должно быть, выскочило, - сказал он.     

   Но это было не так. Это были как раз осколки того  дьявольского зеркала, о котором мы говорили вначале.     

   Бедняжка Кай! Теперь его сердце должно было  стать  как   кусок  льда.  Боль прошла, но осколки остались.     

   - О чем ты плачешь? - спросил он Герду. - Мне совсем не   больно!  Фу,  какая ты некрасивая! - вдруг крикнул он. - Вон ту розу точит  червь. А та  совсем кривая. Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых  торчат.     

   И он пнул ящик ногою и сорвал обе розы.     

   - Кай, что ты делаешь! - закричала Герда, а он, видя ее испуг,  сорвал  еще одну розу и убежал от милой маленькой Герды в свое окно.     

   Принесет ли теперь ему Герда книжку с картинками, он  скажет, что  эти  картинки хороши только для грудных ребят; расскажет ли  что-нибудь старая  бабушка - придерется к ее словам. А то дойдет даже до того,   что  начнет  передразнивать ее походку, надевать ее очки, говорить ее голосом.   Выходило очень похоже, и люди смеялись. Скоро Кай научился передразнивать  и   всех соседей. Он отлично умел выставлять напоказ все их странности и недостатки,  и люди говорили:     

   - Удивительно способный мальчуган!     

   А причиной всему были осколки, что попали ему в глаз и в  сердце.  Потому-то он и передразнивал даже милую маленькую Герду, а ведь она  любила  его всем сердцем.     

   И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудреными.  Раз  зимою,  когда шел снег, он явился с большим увеличительным стеклом  и   подставил  под снег полу своей синей куртки.     

   - Погляди в стекло, Герда, - сказал он.     

   Каждая снежинка казалась под стеклом куда больше, чем  была  на  самом  деле, и походила на роскошный цветок или десятиугольную  звезду. Это было  так красиво!     

   - Видишь, как хитро сделано! - сказал Кай. - Гораздо  интереснее  настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии!  Ах,  если  б только они не таяли!     

   Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками   за  спиною,  крикнул Герде в самое ухо: "Мне позволили покататься на  большой  площади  с другими мальчиками!" - и убежал.     

   На площади каталось множество детей. Кто  посмелее,   привязывал  свои  санки к крестьянским саням и катился далекодалеко. Это было  куда как занятно. В самый разгар веселья на площади появились большие сани,   выкрашенные в белый цвет. В них сидел кто-то укутанный в белую меховую шубу и   в такой же шапке. Сани объехали вокруг площади два раза. Кай живо привязал к  ним свои санки и покатил. Большие сани  понеслись  быстрее,  затем  свернули с  площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся  и  приветливо кивнул Каю,  точно знакомому. Кай несколько раз  порывался  отвязать свои санки, но человек  в шубе все кивал ему, и он  продолжал  ехать  за ним.     

   Вот они выбрались за городские ворота. Снег повалил вдруг  хлопьями, и  стало темно, хоть глаз выколи. Мальчик поспешно отпустил веревку,   которою зацепился за большие сани, но санки его точно приросли к ним и   продолжали нестись вихрем. Кай громко закричал - никто не услышал его. Снег   валил, санки мчались, ныряя в сугробы, перескакивая через изгороди и канавы.  Кай весь дрожал.     

   Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших  белых  кур.  Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и  сидевший в  них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая  женщина - Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.     

   - Славно проехались! - сказала она. - Но ты совсем  замерз  -  полезай  ко мне в шубу!     

   Посадила она мальчика в сани, завернула в  свою   медвежью  шубу.  Кай  словно в снежный сугроб опустился.     

   - Все еще мерзнешь? - спросила она и поцеловала его в  лоб.     

   У! Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь  и дошел  до  самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Каю  показалось, что еще немного - и он умрет... Но только на минуту, а потом,  напротив, ему стало так хорошо, что он даже совсем перестал зябнуть.     

   - Мои санки! Не забудь мои санки! - спохватился он.     

   Санки привязали на спину одной из белых кур, и она  полетела с ними за  большими санями. Снежная королева поцеловала Кая еще раз, и  он позабыл и  Герду, и бабушку, и всех домашних.     

   - Больше не буду целовать тебя, - сказала она. -  Не  то   зацелую  до  смерти.     

   Кай взглянул на нее. Как она была хороша! Лица умней а  прелестней  он  не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною,  как в тот  раз, когда сидела за окном и кивала ему.     

   Он совсем не боялся ее и рассказал ей, что знает все  четыре  действия  арифметики, да еще с дробями, знает, сколько в каждой стране   квадратных  миль и жителей, а она только улыбалась в ответ. И тогда ему   показалось,  что на самом-то деле он знает совсем мало.     

   В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на черное   облако.  Буря  выла и стонала, словно распевала старинные песни; они летели  над  лесами  и озерами, над морями и сушей; студеные ветры дули под ними, выли  волки,  искрился снег, летали с криком черные вороны, а над  ними  сиял   большой  ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую-долгую зимнюю ночь,  а   днем  заснул у ног Снежной королевы.     

     

    История третья ЦВЕТНИК ЖЕНЩИНЫ, КОТОРАЯ УМЕЛА КОЛДОВАТЬ     

     

   А что же было с Гордой, когда Кай не вернулся? Куда он  девался? Никто  этого не знал, никто не мог дать ответ.     

   Мальчики рассказали только, что видели, как он привязал  свои санки  к  большим великолепным саням, которые потом свернули в переулок и   выехали  за городские ворота.     

   Много было пролито по нему слез, горько и долго плакала  Герда.  Наконец решили, что Кай умер, утонул в реке, протекавшей за  городом.   Долго  тянулись мрачные зимние дни.     

   Но вот настала весна, выглянуло солнце.     

   - Кай умер и больше не вернется! - сказала Герда.     

   - Не верю! - отвечал солнечный свет.     

   - Он умер и больше не вернется! - повторила она  ласточкам.     

   - Не верим! - отвечали они.     

   Под конец и сама Герда перестала этому верить.     

   - Надену-ка я свои новые красные башмачки (Кай ни разу  еще  не  видел  их), - сказала она как-то утром, - да пойду спрошу про него у  реки.     

   Было еще очень рано. Она поцеловала спящую  бабушку,   надела  красные  башмачки и побежала одна-одинешенька за город, прямо к реке.     

   - Правда, что ты взяла моего названого братца? - спросила  Герда. -  Я  подарю тебе свои красные башмачки, если ты вернешь мне его!     

   И девочке почудилось, что волны как-то странно кивают  ей.  Тогда  она  сняла свои красные башмачки - самое драгоценное, что у  нее   было,  -  и  бросила в реку. Но они упали у самого берега, и волны сейчас же   вынесли  их обратно - река словно бы не хотела брать у девочки ее   драгоценность,  так как не могла вернуть ей Кая. Девочка же подумала, что   бросила  башмачки недостаточно далеко, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике,  стала  на самый краешек кормы и опять бросила башмачки в воду.  Лодка  не   была  привязана и от ее толчка отошла от берега. Девочка хотела поскорее   выпрыгнуть на берег, но, пока пробиралась с кормы на нос, лодка уже  совсем   отплыла и быстро неслась по течению.     

   Герда ужасно испугалась и принялась плакать и кричать, но  никто, кроме воробьев, не слышал ее. Воробьи же не могли перенести ее  на   сушу  и  только летели за ней вдоль берега и щебетали, словно желая ее утешить:      

   - Мы здесь! Мы здесь!     

   Лодку уносило все дальше. Герда сидела смирно, в одних  чулках:  красные башмачки ее плыли за лодкой, но не могли догнать ее.     

   "Может быть, река несет меня к Каю?" -   подумала  Герда,  повеселела,  встала на ноги и долго-долго любовалась  красивыми зелеными берегами.     

   Но вот она приплыла к большому вишневому саду, в котором  ютился домик  под соломенной крышей, с красными и синими стеклами в окошках. У   дверей  стояли два деревянных солдата и отдавали честь всем, кто проплывал  мимо.  Герда закричала им - она приняла их за живых, но они, понятно, не   ответили ей. Вот она подплыла к ним еще ближе, лодка подошла чуть не к самому берегу,  и девочка закричала еще громче. Из домика вышла  старая-престарая старушка с  клюкой, в большой соломенной шляпе, расписанной  чудесными цветами.     

   - Ах ты бедное дитятко! - сказала старушка. - И как это  ты попала  на  такую большую быструю реку да забралась так далеко?     

   С этими словами старушка вошла в воду, зацепила лодку  клюкой,  притянула к берегу и высадила Герду.     

   Герда была рада-радешенька, что очутилась наконец на  суше, хоть и побаивалась незнакомой старухи.     

   - Ну, пойдем, да расскажи мне, кто ты и как сюда   попала,  -  сказала  старушка.     

   Герда стала рассказывать ей обо всем, а старушка  покачивала головой и  повторяла: "Гм! Гм!" Когда девочка кончила,  она  спросила  старушку,  не  видала ли она Кая. Та ответила, что он еще не  проходил тут,  но,  верно,  пройдет, так что горевать пока не о чем, пусть  Герда лучше отведает  вишен да полюбуется цветами, что растут в саду: они  красивее, чем в  любой  книжке с картинками, и все умеют рассказывать сказки.  Тут старушка взяла  Герду за руку, увела к себе в домик и заперла дверь на  ключ.     

   Окна были высоко от пола и все из разноцветных  -   красных,  синих  и  желтых - стеклышек; от этого и сама комната была освещена  каким-то  удивительным радужным светом. На столе стояла корзинка с чудесными  вишнями,  и Герда могла есть их сколько угодно. А пока она ела, старушка   расчесывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились кудрями и золотым  сиянием окружали милое, приветливое, круглое, словно роза, личико девочки.     

   - Давно мне хотелось иметь такую миленькую девочку! -  сказала старушка. - Вот увидишь, как ладно мы с тобой заживем!     

   И она продолжала расчесывать кудри девочки и чем дольше   чесала,  тем  больше забывала Герда своего названого братца Кая - старушка  умела  колдовать. Только она была не злою колдуньей и колдовала лишь изредка,   для  своего удовольствия; теперь же ей очень захотелось оставить у себя  Герду.  И вот она пошла в сад, дотронулась клюкой до всех розовых кустов,  и  те как  стояли в полном цвету, так все и ушли глубоко-глубоко в землю,  и  следа от них  не осталось. Старушка боялась, что Герда при виде этих  роз  вспомнит о своих,  а там и о Кае да и убежит от нее.     

   Потом старушка повела Герду в цветник. Ах, какой аромат  тут был,  какая красота: самые разные цветы, и на каждое время года! Во  всем   свете  не нашлось бы книжки с картинками пестрее, красивее этого цветника.  Герда прыгала от радости и играла среди цветов, пока солнце не село за   высокими вишневыми деревьями. Тогда ее уложили в чудесную постель с  красными  шелковыми перинками, набитыми голубыми фиалками. Девочка заснула, и  ей снились  сны, какие видит разве королева в день своей свадьбы.     

   На другой день Герде опять позволили играть в  чудесном   цветнике  на  солнце. Так прошло много дней. Герда знала теперь каждый цветок  в  саду,  но как ни много их было, ей все же казалось,  что  какого-то   недостает,  только какого? И вот раз она сидела  и  рассматривала  соломенную   шляпу  старушки, расписанную цветами, и самым красивым из них была роза -   старушка забыла ее стереть, когда спровадила живые розы под землю. Вот  что   значит рассеянность!     

   - Как! Тут нет роз? - сказала Герда и сейчас же побежала  в сад, искала их, искала, да так и не нашла.     

   Тогда девочка опустилась на землю и заплакала.  Теплые   слезы  падали  как раз на то место, где стоял прежде один  из  розовых   кустов,  и  как  только они увлажнили землю, куст мгновенно вырос из нее, такой  же цветущий, как прежде.     

   Обвила его ручонками Герда, принялась целовать розы и  вспомнила о тех  чудных розах, что цвели у нее дома, а вместе с тем и о Кае.     

   - Как же я замешкалась! - сказала девочка. -  Мне  ведь   надо  искать  Кая!.. Вы не знаете, где он? - спросила она у роз. - Правда ли,   что  он  умер и не вернется больше?     

   - Он не умер! - отвечали розы. - Мы ведь были под  землей,  где  лежат  все умершие, но Кая меж ними не было.     

   - Спасибо вам! - сказала Герда и пошла к другим цветам,  заглядывала в  их чашечки и спрашивала: - Вы не знаете, где Кай?     

   Но каждый цветок грелся на солнышке и думал только о  своей  собственной сказке или истории. Много их наслушалась Герда, но ни один  не сказал  ни слова о Кае.     

   Тогда Герда пошла к одуванчику, сиявшему в блестящей  зеленой траве.     

   - Ты, маленькое ясное солнышко! - сказала ему Герда. -  Скажи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?     

   Одуванчик засиял еще ярче и взглянул на  девочку.  Какую   же  песенку  спел он ей? Увы! И в этой песенке ни слова не говорилось о Кае!     

   - Был первый весенний день, солнце грело и так приветливо  светило  на  маленький дворик. Лучи его скользили по белой стене  соседнего   дома,  и  возле самой стены проглянул первый  желтенький  цветок,  он  сверкал   на  солнце, словно золотой. Во двор вышла посидеть старая бабушка. Вот пришла  из гостей ее внучка, бедная служанка, и поцеловала старушку.  Поцелуй  девушки  дороже золота - он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в сердце,  золото и на небе в утренний час! Вот и все! - сказал одуванчик.     

   - Бедная моя бабушка! - вздохнула Герда. - Верно, она  скучает обо мне  и горюет, как горевала о Кае. Но я скоро вернусь и его приведу  с  собой.  Нечего больше и расспрашивать цветы - толку от  них  не  добьешься,   они  знай твердят свое! - И она побежала в конец сада.     

   Дверь была заперта, но Герда так долго шатала ржавый   засов,  что  он  поддался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и   пустилась  бежать по дороге. Раза три оглядывалась она назад, но никто не   гнался  за  нею.     

   Наконец она устала, присела на камень и осмотрелась: лето  уже прошло,  на дворе стояла поздняя осень. Только в чудесном саду старушки,  где вечно сияло солнышко и цвели цветы всех времен года, этого не было заметно.      

   - Господи! Как же я замешкалась! Ведь уж осень на дворе!   Тут  не  до  отдыха! - сказала Герда и опять пустилась в путь.     

   Ах, как ныли ее бедные усталые ножки! Как холодно, сыро  было  вокруг!  Длинные листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал  на  них   крупными  каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один только   терновник  стоял весь покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым   казался весь мир!     

     

    История четвертая ПРИНЦ И ПРИНЦЕССА     

     

   Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На  снегу   прямо  перед  ней  прыгал большой ворон. Долго смотрел он на девочку, кивая ей   головою,  и  наконец молвил:     

   - Кар-кар! Здррравствуй!     

   Выговаривать по-человечески чище он не мог, но он желал  девочке добра  и спросил ее, куда это она бредет по белу  свету  одна-одинешенька.   Что  такое "одна-одинешенька", Герда знала очень хорошо, сама на себе  испытала. Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка спросила, не  видал  ли  он   Кая.     

   Ворон задумчиво покачал головой и сказал:     

   - Может быть! Может быть!     

   - Как! Правда? - воскликнула девочка и чуть не задушила  ворона -  так  крепко она его расцеловала.     

   - Потише, потише! - сказал ворон. - Думаю, это был твой  Кай.  Но  теперь он, верно, забыл тебя со своею принцессой!     

   - Разве он живет у принцессы? - спросила Герда.     

   - А вот послушай, - сказал ворон. - Только мне ужасно  трудно говорить  по-вашему. Вот если бы ты понимала по-вороньи, я рассказал бы   тебе  обо  всем куда лучше.     

   - Нет, этому меня не учили, - сказала Герда. - Как жалко!      

   - Ну ничего, - сказал ворон. - Расскажу как сумею, хоть и  плохо.     

   И он рассказал все, что знал.     

   - В королевстве, где мы с тобой находимся, есть  принцесса, такая  умница, что и сказать нельзя! Прочла все газеты на свете и   позабыла  все,  что в них прочла, - вот какая умница! Раз как-то сидит она на  троне -  а  веселья-то в этом не так уж много, как люди говорят, - и напевает  песенку: "Отчего бы мне не выйти замуж?" "А ведь и в самом  деле!" -  подумала  она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела  выбрать такого человека, который бы умел отвечать, когда с ним говорят, а не  такого, что умел  бы только важничать, - это ведь так скучно! И вот барабанным  боем  созывают всех придворных дам, объявляют им волю принцессы. Уж  так  они   все  обрадовались! "Вот это нам нравится! - говорят. - Мы и сами  недавно   об  этом думали!" Все это истинная правда! - прибавил ворон. -  У  меня   при  дворе есть невеста - ручная ворона, от нее-то я и знаю все это.     

   На другой день все газеты вышли с каймой  из  сердец  и   с  вензелями  принцессы. А в газетах объявлено, что каждый  молодой  человек   приятной  наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой; того  же,  кто будет держать себя непринужденно, как дома, и окажется всех   красноречивее, принцесса изберет в мужья. Да, да! - повторил ворон. - Все  это   так же верно, как то, что я сижу здесь перед тобою. Народ валом  повалил  во  дворец, пошла давка и толкотня, да все без проку ни в первый,  ни  во  второй  день. На улице все женихи говорят отлично, а стоит им перешагнуть  дворцовый  порог, увидеть гвардию в серебре да лакеев в золоте и войти  в  огромные,  залитые светом залы - и их оторопь берет. Подступят  к  трону,  где сидит  принцесса, да и повторяют за ней ее же слова, а  ей  вовсе  не  это было нужно.  Ну, точно на них порчу напускали, опаивали  дурманом!  А  выйдут за ворота -  опять обретут дар слова. От самых ворот до дверей тянулся длинный-длинный хвост  женихов. Я сам там был и видел.     

   - Ну, а Кай-то, Кай? - спросила Герда. - Когда же  он   явился?  И  он  пришел свататься?     

   - Постой! Постой! Вот мы дошли и до него! На третий день   явился  небольшой человечек, не в карете, не верхом, а просто пешком, и  прямо   во  дворец. Глаза блестят, как твои, волосы длинные, вот только одет бедно.     

   - Это Кай! - обрадовалась Герда. - Я нашла его! - И она   захлопала  в  ладоши.     

   - За спиной у него была котомка, - продолжал ворон.     

   - Нет, это, верно, были его санки! - сказала Герда. - Он  ушел из дому  с санками.     

   - Очень может быть! - сказал ворон. - Я не особенно  вглядывался.  Так  вот, моя невеста рассказывала, как вошел он в дворцовые  ворота и  увидел  гвардию в серебре, а по всей лестнице лакеев в золоте,  ни   капельки  не  смутился, только головой кивнул и сказал: "Скучненько, должно  быть, стоять тут на лестнице, войду-ка я лучше в комнаты!" А все залы  залиты светом. Тайные советники и их превосходительства расхаживают без сапог,  золотые блюда разносят, - торжественнее некуда! Сапоги его  страшно  скрипят, а  ему все нипочем.     

   - Это наверное Кай! - воскликнула Герда. - Я знаю, он был  в новых сапогах. Я сама слышала, как они скрипели, когда он приходил к бабушке.      

   - Да, они таки скрипели порядком, - продолжал ворон. -   Но  он  смело  подошел к принцессе. Она сидела на жемчужине величиною с колесо   прялки,  а кругом стояли придворные дамы со своими служанками и служанками  служанок и кавалеры со слугами и слугами слуг, а у тех опять прислужники. Чем   ближе кто-нибудь стоял к дверям, тем выше задирал  нос.  На  прислужника  слуги  слуги, стоявшего в самых дверях, нельзя было и взглянуть без дрожи  - такой он  был важный!     

   - Вот страх-то! - сказала Герда. - А Кай все-таки женился  на принцессе?     

   - Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и  помолвлен.  Он  завел с принцессой беседу и говорил не хуже, чем я по-вороньи,  - так, по  крайней мере, сказала мне моя ручная невеста. Держался он очень  свободно  и мило и заявил, что пришел не свататься, а только, послушать умные  речи  принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей тоже.     

   - Да-да, это Кай! - сказала Герда. - Он ведь такой умный!  Он знал все  четыре действия арифметики, да еще с дробями! Ах,  проводи  же   меня  во  дворец!     

   - Легко сказать, - отвечал ворон, - трудно сделать.  Постой, я поговорю с моей невестой, она что-нибудь придумает и посоветует нам.  Ты  думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец?  Как  же,  не   очень-то  впускают таких девочек!     

   - Меня впустят! - сказала Герда. - Когда Кай услышит, что  я  тут,  он  сейчас же прибежит за мною.     

   - Подожди меня тут у решетки, - сказал ворон, тряхнул  головой и  улетел.     

   Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:     

   - Кар, кар! Моя невеста шлет тебе тысячу поклонов и вот  этот  хлебец.  Она стащила его на кухне - там их много, а ты, верно, голодна!..  Ну,  во  дворец тебе не попасть: ты ведь босая - гвардия в серебре и лакеи в   золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты все-таки попадешь  туда.  Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с черного  хода  и  где  достать ключ.     

   И вот они вошли в сад, пошли по длинным аллеям, где   один  за  другим  падали осенние листья, и когда огни во дворце погасли, ворон  провел  девочку в полуотворенную дверь.     

   О, как билось сердечко Герды от страха и нетерпения!  Точно она  собиралась сделать что-то дурное, а ведь она только хотела узнать,  не  здесь  ли ее Кай! Да, да, он, верно, здесь! Герда так  живо  представляла   себе  его умные глаза, длинные волосы, и как он улыбался ей, когда они,   бывало, сидели рядышком под кустами роз. А как обрадуется он  теперь,  когда   увидит ее, услышит, на какой длинный путь решилась она ради него,  узнает, как  горевали о нем все домашние! Ах, она была  просто  вне  себя  от  страха и  радости!     

   Но вот они на площадке лестницы. На шкафу горела лампа, а  на полу сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам. Герда присела и  поклонилась, как учила ее бабушка.     

   - Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего,  барышня! - сказала ручная ворона. - И ваша жизнь также очень трогательна! Не   угодно  ли  вам взять лампу, а я пойду вперед. Мы пойдем прямою дорогой, тут  мы  никого не встретим.     

   - А мне кажется, за нами кто-то идет, - сказала Герда, и  в ту же  минуту мимо нее с легким шумом промчались какие-то тени: лошади с  развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры верхами.     

   - Это сны! - сказала ручная ворона. - Они являются сюда,  чтобы  мысли  высоких особ унеслись на охоту. Тем лучше для нас, удобнее   будет  рассмотреть спящих.     

   Тут они вошли в первую залу, где стены были  обиты   розовым  атласом,  затканным цветами. Мимо девочки опять пронеслись сны, но так  быстро, что  она не успела рассмотреть всадников. Одна зала была великолепнее  другой,  так что было от чего прийти  в  замешательство.  Наконец  они  дошли   до  спальни. Потолок напоминал верхушку огромной пальмы с драгоценными  хрустальными листьями; с середины его спускался толстый золотой стебель,  на   котором висели две кровати в виде лилий. Одна была белая,  в  ней  спала   принцесса, другая - красная, и в ней Герда надеялась найти Кая.  Девочка   слегка отогнула один из красных лепестков и увидала темно-русый затылок.  Это  Кай! Она громко назвала его по имени и поднесла лампу к  самому  его  лицу. Сны  с шумом умчались прочь; принц проснулся и  повернул  голову...  Ах, это был не  Кай!     

   Принц походил на него только с затылка, но был так же  молод и красив.  Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось.  Герда заплакала и рассказала всю свою историю, упомянув и о том, что сделали   для  нее вороны.     

   - Ах ты бедняжка! -  сказали  принц  и  принцесса,   похвалили  ворон,  объявили, что ничуть не гневаются на них - только пусть   они  не  делают  этого впредь, - и захотели даже наградить их.     

   - Хотите быть вольными птицами? - спросила принцесса. -   Или  желаете  занять должность придворных ворон, на полном содержании из  кухонных  остатков?     

   Ворон с вороной поклонились и попросили должности при  дворе. Они  подумали о старости и сказали:     

   - Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!     

   Принц встал и уступил свою постель Герде - больше он  пока  ничего  не  мог для нее сделать. А она сложила ручки и подумала:  "Как добры все люди  и животные!" - закрыла глаза и сладко заснула.   Сны  опять  прилетели  в  спальню, но теперь они везли на маленьких саночках  Кая,   который  кивал  Герде головою. Увы, все это было лишь во сне и исчезло, как   только  девочка проснулась.     

   На другой день ее одели с ног до головы в шелк и бархат   и  позволили  ей оставаться во дворце сколько она пожелает.     

   Девочка могла жить да поживать тут припеваючи,  но   прогостила  всего  несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с  лошадью  и  пару  башмаков - она опять хотела пуститься разыскивать по белу   свету  своего  названого братца.     

   Ей дали и башмаки, и муфту, и чудесное платье, а когда  она простилась  со всеми, к воротам подъехала карета из чистого золота, с  сияющими,  как  звезды, гербами принца и принцессы: у кучера, лакеев,  форейторов -  дали  ей и форейторов - красовались на головах маленькие золотые  короны.     

   Принц и принцесса сами усадили Герду в карету и пожелали  ей  счастливого пути.     

   Лесной ворон, который уже успел жениться, провожал  девочку первые три  мили и сидел в карете рядом с нею - он не мог ехать, сидя  спиною к лошадям. Ручная ворона сидела на воротах и хлопала крыльями. Она не   поехала  провожать Герду, потому что страдала головными болями, с тех пор как  получила должность при дворе и слишком много ела. Карета была битком набита  сахарными крендельками, а ящик под сиденьем - фруктами и пряниками.     

   - Прощай! Прощай! - закричали принц и принцесса.     

   Герда заплакала, ворона - тоже. Через три мили простился  с девочкой и  ворон. Тяжелое было расставанье! Ворон взлетел на дерево и махал  черными  крыльями до тех пор, пока карета, сиявшая, как солнце,  не  скрылась   из  виду.     

     

    История пятая МАЛЕНЬКАЯ РАЗБОЙНИЦА     

     

   Вот Герда въехала в темный лес, в котором жили  разбойники; карета горела как жар, она резала разбойникам глаза, и они просто  не могли  этого  вынести.     

   - Золото! Золото! - закричали они, схватив лошадей под   уздцы,  убили  маленьких форейторов, кучера и слуг и вытащили из кареты Герду.     

   - Ишь какая славненькая, жирненькая! Орешками  откормлена!  -  сказала  старуха разбойница с длинной жесткой бородой и  мохнатыми, нависшими бровями. - Жирненькая, что твой барашек! Ну-ка, какова на  вкус будет?     

   И она вытащила острый сверкающий нож. Какой ужас!     

   - Ли! - вскрикнула она вдруг: ее укусила за ухо ее  собственная дочка,  которая сидела у нее за спиной и была такая необузданная и   своевольная,  что просто любо. - Ах ты дрянная девчонка! - закричала мать,  но   убит".  Герду не успела.     

   - Она будет играть со мной, - сказала маленькая  разбойница. - Она отдаст мне свою муфту, свое хорошенькое платьице и будет  спать со  мной  в  моей постели.     

   И девочка опять так укусила мать, что та подпрыгнула и  завертелась на  месте. Разбойники захохотали.     

   - Ишь как пляшет со своей девчонкой!     

   - Хочу в карету! - закричала маленькая разбойница и  настояла на своем  - она была ужасно избалована и упряма.     

   Они уселись с Гердой в карету и помчались по пням и  кочкам в чащу леса.     

   Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее,  шире в плечах и  гораздо смуглее. Глаза у нее были совсем черные, но какие-то   печальные.  Она обняла Герду и сказала:     

   - Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя. Ты,   верно,  принцесса?     

   - Нет, - отвечала девочка и рассказала, что пришлось  ей   испытать  и  как она любит Кая.     

   Маленькая разбойница серьезно поглядела па нее, слегка  кивнула и сказала:     

   - Они тебя не убьют, даже если я и рассержусь на тебя, -  я лучше сама  убью тебя!     

   И она отерла слезы Герде, а потом спрятала обе руки в ее   хорошенькую  мягкую теплую муфточку.     

   Вот карета остановилась: они въехал и во двор  разбойничьего замка.     

   Он был весь в огромных трещинах; из них вылетали вороны и  вороны. Откуда-то выскочили огромные бульдоги, казалось, каждому  из  них   нипочем  проглотить человека, но они только высоко подпрыгивали и даже не лаяли  это было запрещено. Посреди огромной залы с полуразвалившимися, покрытыми  копотью стенами и каменным полом пылал огонь. Дым подымался к потолку  и сам  должен был искать себе выход. Над огнем  кипел  в  огромном  котле  суп, а на  вертелах жарились зайцы и кролики.     

   - Ты будешь спать вместе со мной вот тут, возле моего  маленького зверинца, - сказала Герде маленькая разбойница.     

   Девочек накормили, напоили, и они ушли в свой угол, где  была постлана  солома, накрытая коврами. Повыше сидело на жердях больше сотни   голубей.  Все они, казалось, спали, но, когда девочки  подошли,  слегка   зашевелились.     

   - Веемой! - сказала маленькая разбойница, схватила  одного  голубя  за  ноги и так тряхнула его, что тот забил крыльями. - На,   поцелуй  его!  крикнула она и ткнула голубя Герде прямо в лицо. - А вот тут  сидят  лесные плутишки, - продолжала она, указывая на двух голубей, сидевших в  небольшом углублении в стене, за деревянною решеткой. - Эти двое -  лесные   плутишки. Их надо держать взаперти, не то живо улетят! А вот и мой милый   старичина бяшка! - И девочка потянула за рога привязанного к  стене  северного  оленя в блестящем медном ошейнике. - Его тоже нужно  держать  на  привязи,  иначе удерет! Каждый вечер я щекочу его под шеей  своим  острым  ножом - он до  смерти этого боится.     

   С этими словами маленькая разбойница вытащила из   расщелины  в  стене  длинный нож и провела им по шее оленя. Бедное  животное   забрыкалось,  а  девочка захохотала и потащила Герду к постели.     

   - Неужели ты и спишь с ножом? - спросила ее Герда.     

   - Всегда! - отвечала  маленькая  разбойница.  -  Мало   ли  что  может  статься! Ну, расскажи мне еще раз о  Кае  и  о  том,  как  ты   пустилась  странствовать по белу свету.     

   Герда рассказала. Лесные голуби в клетке тихо ворковали;  другие голуби уже спали. Маленькая разбойница обвила одною рукой шею Герды - в  другой у нее был нож - и захрапела, но Герда не  могла  сомкнуть  глаз,  не   зная, убьют ее или оставят в живых.     

   Вдруг лесные голуби проворковали:     

   - Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на спине  его санки, а  он сидел в санях Снежной королевы. Они летели над лесом, когда  мы, птенцы, еще лежали в гнезде. Она дохнула на нас, и  все  умерли,  кроме   нас  двоих. Курр! Курр!     

   - Что вы говорите! - воскликнула Герда. - Куда  же  полетела   Снежная  королева? Знаете?     

   - Наверно, в Лапландию - ведь там вечный снег и лед.  Спроси у  северного оленя, что стоит тут на привязи.     

   - Да, там вечный снег и лед.  Чудо  как  хорошо!  -   сказал  северный  олень. - Там прыгаешь себе на воле по огромным сверкающим  равнинам.  Там  раскинут летний шатер Снежной королевы, а постоянные ее чертоги  - у  Северного полюса, на острове Шпицберген.     

   - О Кай, мой милый Кай! - вздохнула Герда.     

   - Лежи смирно, - сказала маленькая разбойница. - Не то пырну  тебя ножом!     

   Утром Герда рассказала ей, что слышала от лесных   голубей.  Маленькая  разбойница серьезно посмотрела на Герду, кивнула головой и  сказала:     

   - Ну, так и быть!.. А ты знаешь, где Лапландия? -  спросила она  затем  у северного оленя.     

   - Кому же и знать, как не мне! - отвечал олень, и глаза  его заблестели. - Там я родился и вырос, там прыгал по снежным равнинам.     

   - Так слушай, - сказала Герде маленькая разбойница. -  Видишь, все наши ушли, дома одна мать; немного погодя она хлебнет из большой  бутылки и  вздремнет, тогда я кое-что сделаю для тебя.     

   И вот старуха хлебнула из своей бутылки и захрапела, а  маленькая разбойница подошла к северному оленю и сказала:     

   - Еще долго можно было бы потешаться над тобой! Уж  больно  ты  уморительный, когда тебя щекочут острым ножом. Ну, да так и  быть!   Я  отвяжу  тебя и выпущу на волю. Можешь бежать в свою Лапландию, но за это ты  должен отвезти к дворцу Снежной королевы эту  девочку  -  там  ее  названый   брат. Ты ведь, конечно, слышал, что она рассказывала? Она говорила громко, а у  тебя вечно ушки на макушке.     

   Северный олень так и подпрыгнул от радости.  А   маленькая  разбойница  посадила на него Герду, крепко привязала ее для верности  и даже подсунула под нее мягкую подушку, чтобы ей удобнее было сидеть.     

   - Так и быть, - сказала она затем, - возьми назад свои  меховые сапожки - ведь холодно будет! А муфту уж я оставлю себе, больно  она   хороша.  Но мерзнуть я тебе не дам: вот огромные рукавицы моей матери, они  дойдут  тебе до самых локтей. Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки у тебя, как  у  моей уродины матери.     

   Герда плакала от радости.     

   - Терпеть не могу, когда хнычут! - сказала  маленькая   разбойница.  Теперь ты должна радоваться. Вот тебе еще два хлеба и окорок,   чтобы  не  пришлось голодать.     

   И то и другое было привязано к оленю.     

   Затем маленькая разбойница отворила дверь, заманила собак  в дом,  перерезала своим острым ножом веревку, которою был привязан олень, и   сказала ему:     

   - Ну, живо! Да береги смотри девочку.     

   Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных  рукавицах  и  попрощалась с нею. Северный олень пустился во всю прыть через пни  и кочки по лесу, по болотам и степям. Выли волки, каркали вороны.     

   Уф! Уф! - послышалось вдруг с неба, и оно словно зачихало  огнем.     

   - Вот мое родное северное сияние! - сказал олень. -  Гляди, как горит.     

   И он побежал дальше, не останавливаясь ни днем, ни ночью.  Хлебы  были  съедены, ветчина тоже, и вот они очутились в Лапландии.     

     

    История шестая ЛАПЛАНДКА И ФИНКА     

     

   Олень остановился у жалкой лачуги. Крыша спускалась до  самой земли, а  дверь была такая низенькая, что людям приходилось проползать   в  нее  на  четвереньках.     

   Дома была одна старуха лапландка, жарившая при  свете   жировой  лампы  рыбу. Северный олень рассказал лапландке всю историю Герды,   но  сначала  рассказал свою собственную - она казалась ему гораздо важнее.     

   Герда же так окоченела от холода, что и говорить не  могла.     

   - Ах вы бедняги! - сказала лапландка. - Долгий же вам   еще  предстоит  путь! Придется сделать сто с лишним миль, пока доберетесь до   Финляндии,  где Снежная королева живет на даче и каждый вечер зажигает голубые   бенгальские огни. Я напишу несколько слов на сушеной треске - бумаги у меня   нет, - и вы снесете послание финке, которая живет в тех местах  и  лучше  моего  сумеет научить вас, что надо делать.     

   Когда Герда согрелась, поела и попила, лапландка   написала  несколько  слов на сушеной треске, велела Герде хорошенько беречь ее,  потом  привязала девочку к спине оленя, и тот снова помчался.     

   Уф! Уф! - послышалось опять с неба, и оно  стало   выбрасывать  столбы  чудесного голубого пламени. Так добежал олень с Гердой и  до Финляндии  и  постучался в дымовую трубу финки - у нее и дверей-то не было.     

   Ну и жара стояла в ее жилье! Сама финка, низенькая   толстая  женщина,  ходила полуголая. Живо стащила она с Герды платье,   рукавицы  и  сапоги,  иначе девочке было бы жарко, положила оленю на голову  кусок льда и затем  принялась читать то, что было написано на сушеной треске.     

   Она прочла все от слова до слова три раза, пока не  заучила  наизусть,  а потом сунула треску в котел - рыба ведь годилась в пищу,  а у финки ничего даром не пропадало.     

   Тут олень рассказал сначала свою историю, а потом историю  Герды. Финка мигала своими умными глазами, но не говорила ни слова.     

   - Ты такая мудрая женщина... - сказал олень. - Не   изготовишь  ли  ты  для девочки такое питье, которое бы дало ей силу   двенадцати  богатырей?  Тогда бы она одолела Снежную королеву!     

   - Силу двенадцати богатырей! - сказала финка. - Да   много  ли  в  том  проку!     

   С этими словами она взяла с полки большой кожаный свиток  и развернула  его: он был весь исписан какими-то удивительными письменами.     

   Финка принялась читать их и читала до того, что пот  градом  покатился  с ее лба.     

   Олень опять принялся просить за Герду, а сама Герда  смотрела на финку  такими умоляющими, полными слез глазами, что та опять  заморгала,  отвела  оленя в сторону и, меняя ему на голове лед, шепнула:     

   - Кай в самом деле у Снежной королевы, но он вполне  доволен и думает,  что лучше ему нигде и быть не может. Причиной же всему  осколки  зеркала,  что сидят у него в сердце и в глазу. Их надо удалить, иначе  Снежная  королева сохранит над ним свою власть.     

   - А не можешь ли ты дать  Герде  что-нибудь  такое,  что   сделает  ее  сильнее всех?     

   - Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Не видишь   разве,  как  велика ее сила? Не видишь, что ей служат и люди и звери? Ведь она   босая  обошла полсвета! Не у нас занимать ей силу, ее сила в ее сердце, в   том,  что она невинный милый ребенок. Если она сама  не  сможет  проникнуть  в   чертоги Снежной королевы и извлечь из сердца Кая осколок, то мы и подавно ей не  поможем! В двух милях отсюда начинается сад  Снежной  королевы.  Отнеси туда  девочку, спусти у большого куста, обсыпанного красными  ягодами, и, не мешкая,  возвращайся обратно.     

   С этими словами финка посадила Герду на спину оленя, и   тот  бросился  бежать со всех ног.     

   - Ай, я без теплых сапог! Ай, я без рукавиц! - закричала  Герда,  очутившись на морозе.     

   Но олень не смел остановиться, пока не добежал до  куста   с  красными  ягодами. Тут он спустил девочку, поцеловал ее в губы, и по щекам  его покатились, крупные блестящие слезы. Затем он стрелой пустился назад.     

   Бедная девочка осталась одна на трескучем морозе, без   башмаков,  без  рукавиц.     

   Она побежала вперед что было мочи.  Навстречу  ей  несся   целый  полк  снежных хлопьев, но они не падали с неба - небо было совсем  ясное,  и  в  нем полыхало северное сияние, - нет, они бежали по земле прямо  на  Герду  и становились все крупнее и крупнее.     

   Герда вспомнила большие красивые хлопья под   увеличительным  стеклом,  но эти были куда больше, страшнее и все живые.     

   Это были передовые дозорные войска Снежной королевы.     

   Одни напоминали собой больших безобразных ежей,  другие   -  стоглавых  змей, третьи - толстых медвежат с взъерошенной шерстью. Но все  они  одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.     

   Однако Герда смело шла все вперед и вперед  и  наконец   добралась  до  чертогов Снежной королевы.     

   Посмотрим же, что было в это время с Каем. Он и не думал  о  Герде,  а  уж меньше всего о том, что она так близко от него.     

     

    История седьмая ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ЧЕРТОГАХ СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ И ЧТО  СЛУЧИЛОСЬ ПОТОМ     

     

   Стенами чертогам были вьюги, окнами и дверями  буйные   ветры.  Сто  с  лишним зал тянулись здесь одна за другой так, как наметала их  вьюга. Все  они освещались северным сиянием, и самая большая  простиралась  на   много-много миль. Как холодно, как пустынно было в этих белых,  ярко   сверкающих чертогах! Веселье никогда и не заглядывало сюда. Никогда не   устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, на которых могли бы  отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медведи;  никогда не  составлялись партии в карты с ссорами и дракою, не  сходились  на беседу за  чашкой кофе беленькие кумушкилисички.     

   Холодно, пустынно, грандиозно! Северное сияние   вспыхивало  и  горело  так правильно, что можно было точно рассчитать, в какую  минуту свет усилится, в какую померкнет. Посреди самой большой пустынной   снежной  залы  находилось замерзшее озеро. Лед треснул на нем на тысячи   кусков,  таких  одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом.  Посреди озера сидела Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на  зеркале разума; по ее мнению, это было единственное  и  лучшее  зеркало  на   свете.     

   Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал   этого  поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и  самое сердце его было все равно что кусок льда.  Кай  возился  с  плоскими   остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные  лады.  Есть  ведь  такая  игра-складывание фигур из деревянных дощечек, - которая называется  китайской  головоломкой. Вот и Кай тоже складывал разные затейливые фигуры, только из  льдин, и это называлось ледяной игрой разума. В его глазах  эти фигуры были  чудом искусства, а складывание их -  занятием  первостепенной важности. Это  происходило оттого, что в глазу у него сидел  осколок волшебного зеркала.  Складывал он и такие фигуры, из которых  получались целые слова, но никак не  мог сложить того, что ему  особенно  хотелось, - слово "вечность".  Снежная королева сказала ему: "Если ты сложишь  это слово, ты будешь сам  себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару  новых коньков". Но он  никак не мог его сложить.     

   - Теперь я полечу в теплые края, - сказала Снежная  королева. - Загляну в черные котлы.     

   Так она называла кратеры огнедышащих гор - Этны и  Везувия.     

   - Побелю их немножко. Это хорошо для лимонов и винограда.      

   Она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной  зале, смотрел  на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало.  Он  сидел  на месте, такой бледный, неподвижный, словно нежилой. Можно  было   подумать, что он совсем замерз.     

   В это-то время в огромные ворота, которыми были буйные  ветры, входила  Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули. Она вошла  в   огромную  пустынную ледяную залу и увидела Кая. Она тотчас узнала  его,   бросилась  ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:     

   - Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!     

   Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И тогда  Герда заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце,   растопили  ледяную кору, растопили осколок. Кай взглянул на Герду и  вдруг   залился  слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со  слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался:     

   - Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где  был я  сам?  - И он оглянулся вокруг. - Как здесь холодно, пустынно!     

   И он крепко прижался к Герде. А она смеялась и плакала от  радости.  И  это было так чудесно, что даже льдины пустились в пляс, а когда   устали,  улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю   Снежная  королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе господином да еще   получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.     

   Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зарделись,  как розы; поцеловала его в глаза, и они заблестели; поцеловала его руки и ноги,  и он  опять стал бодрым и здоровым.     

   Снежная королева могла вернуться когда угодно - его  отпускная  лежала  тут, написанная блестящими ледяными буквами.     

   Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они  шли и  говорили о бабушке, о розах, что цвели в их садике,  и  перед  ними   стихали  буйные ветры, проглядывало солнце. А когда дошли  до  куста  с   красными  ягодами, там уже ждал их северный олень.     

   Кай и Герда отправились сначала к финке, отогрелись у   нее  и  узнали  дорогу домой, а потом - к лапландке. Та сшила им новое платье,   починила  свои сани и поехала их провожать.     

   Олень тоже провожал юных путников вплоть до самой  границы  Лапландии,  где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда  простились с ним и  с  лапландкой.     

   Вот перед ними и лес. Запели первые птицы, деревья  покрылись зелеными  почками. Из леса навстречу путникам выехала верхом на  великолепной лошади молодая девушка в ярко-красной шапочке с пистолетами за  поясом.     

   Герда сразу узнала и лошадь - она была когда-то   впряжена  в  золотую  карету - и девушку. Это была маленькая разбойница.     

   Она тоже узнала Герду. Вот была радость!     

   - Ишь ты, бродяга! - сказала она Каю. - Хотелось бы мне  знать, стоишь  ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света?     

   Но Герда потрепала ее по щеке и спросила о принце и  принцессе.     

   - Они уехали в чужие края, - отвечала молодая разбойница.      

   - А ворон? - спросила Герда.     

   - Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой,   ходит  с  черной  шерстинкой на ножке и сетует на судьбу. Но все это  пустяки,   а  ты  вот  расскажи-ка лучше, что с тобой было и как ты нашла его.     

   Герда и Кай рассказали ей обо всем.     

   - Ну, вот и сказке конец! - сказала молодая разбойница,  пожала им руки и обещала навестить их, если когда-нибудь заедет к ним в город.     

   Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда -  своей.     

   Они шли, и на их пути расцветали весенние цветы, зеленела  трава.  Вот  раздался колокольный звон, и они узнали колокольни своего родного   города. Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где  все  было   по-старому: часы говорили "тик-так", стрелки  двигались  по   циферблату.  Но, проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали совсем  взрослыми.  Цветущие розовые кусты заглядывали с крыши в  открытое  окошко;   тут  же  стояли их детские стульчики. Кай с Гордой сели  каждый  на  свой,   взяли  друг друга за руки, и холодное, пустынное великолепие  чертогов   Снежной  королевы забылось, как тяжелый сон.     

   Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети  сердцем и душою, а  на дворе стояло лето, теплое благодатное лето.