1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
Однако в   то время, когда король приехал навестить ее в Люсьенн, он был в прекраснейшем   расположении духа. Король был накануне не прав, он знал наверное, что его будут   бранить. Значит, в этот день он был хорошей добычей.      

Но как   бы доверчива ни была дичь, на которую идет охота, у нее все-таки есть некоторый   инстинкт самосохранения, и охотнику следует это иметь в виду. Впрочем, инстинкт   ничего не значит, если охотник опытный!      

Вот как   взялась за дело графиня, имея в виду королевскую дичь, которую она собиралась заманить   в свои сети.      

Она   была, как мы, кажется, уже говорили, в весьма смелом дезабилье вроде тех, в   какие Буше одевает своих пастушек.      

Вот   только она была ненарумянена: король Людовик XV терпеть этого не мог.      

Как   только лакей доложил о его величестве, графиня набросилась на румяна и стала с   остервенением натирать ими щеки.      

Король   еще из приемной увидал, чем занималась графиня.      

– Ах,   злодейка! – воскликнул он, входя. – Она красится!      

– А-а,   здравствуйте, сир, – проговорила графиня, не отрывая от зеркала глаз и не   прерывая своего занятия, даже после того, как король поцеловал ее в шейку.      

– Значит,   вы меня не ждали, графиня? – спросил король.      

– Почему,   сир?      

– Ну,   раз вы так пачкаете свое личико!..      

– Напротив,   сир, я была уверена в том, что дня не пройдет, как я буду иметь честь увидеть   ваше величество.      

– Как   странно вы это говорите, графиня!      

– Вы   находите?      

– Да.   Вы серьезны, как господин Руссо, когда слушает свою музыку.      

– Вы   правы, сир, я в самом деле должна сообщить вашему величеству нечто весьма серьезное.      

– Я   вижу, к чему вы клоните, графиня.      

– Неужели?      

– Да,   сейчас начнутся упреки.      

– Я   – упрекать вас? Да что вы, сир!.. И за что, скажите на милость?      

– За   то, что я не пришел вчера вечером.      

– Сир!   Справедливости ради согласитесь, что у меня нет намерения отбирать ваше величество.      

– Жанетта,   ты сердишься.      

– Нисколько,   сир, меня рассердили.      

– Послушайте,   графиня: уверяю вас, что я не переставал о вас думать.      

– Да   что вы?      

– И   вчерашний вечер показался мне вечностью.      

– Вот   как? Да ведь я, сир, по-моему, ни о чем вас не спрашивала. Ваше величество   проводит свои вечера там, где ему нравится, это никого не касается.      

– Я   был в своей семье, графиня, в семье.      

– Сир,   я об этом даже не узнавала.      

– Почему?      

– Что   значит почему? Согласитесь, что с моей стороны это было бы непристойно.      

– Так   вы, значит, не сердитесь на меня за это? – вскричал король. – На что   же вы сердитесь? Отвечайте мне по чести.      

– Я   на вас не сержусь, сир.      

– Однако   вы сказали, что вас кто-то рассердил?..      

– Да,   меня рассердили, сир, это правда.      

– Чем   же?      

– Тем,   что я стала чем-то вроде крайнего средства.      

– Вы   – «крайнее средство»? Что вы говорите?      

– Да,   да, я! Графиня Дю Барри! Милая Жанна, очаровательная Жанночка, соблазнительная   Жаннетточка, как говорит ваше величество. Я – крайнее средство.      

– В   чем же это выражается?      

– А   в том, что мой король, мой любовник бывает у меня тогда, когда госпожа де   Шуазель и госпожа де Граммон им пресытились.      

– Ох,   графиня!..      

– Клянусь   честью, хотя бы я от этого проиграла, но я скажу откровенно, что у меня на сердце.   Рассказывают, что госпожа де Граммон частенько вас подстерегала у входа в   спальню. А я поступлю иначе, нежели благородная герцогиня. Я стану поджидать на   выходе, и как только первый же Шуазель или первая Граммон попадется мне в руки…   Пусть поберегутся!      

– Графиня!   Графиня!      

– Что   же вы от меня хотите! Я дурно воспитана. Я – любовница Блеза, прекрасная   бурбонка, как вы знаете.      

– Графиня!   Шуазели сумеют за себя отомстить.      

– Ну   и что же? Лишь бы они мстили так же, как я.      

– Вас   поднимут на смех.      

– Вы   правы.      

– Ах!      

– У   меня есть одно чудесное средство, и я хочу к нему прибегнуть.      

– Что   вы задумали?.. – с беспокойством спросил король.      

– Я   просто-напросто удалюсь. Король пожал плечами.      

– Вы   мне не верите, сир?      

– Признаюсь   откровенно, нет.      

– Вы   просто не даете себе труда поразмыслить. Вы путаете меня с другими.      

– То   есть, как?      

– Ну   конечно! Госпожа де Шатору хотела быть для вас богиней. Госпожа де Помпадур мечтала   быть королевой. Другие хотели стать богатыми, могущественными, пытались унижать   придворных дам, пользуясь вашей благосклонностью. Я не страдаю ни одним из этих   недостатков.      

– Вы   правы – А достоинств много.      

– Вы   и тут правы.      

– Вы   говорите не то, что думаете.      

– Ах,   графиня! Я более, чем кто бы то ни было, знаю, чего вы стоите.      

– Пусть   так. Послушайте: то, что я скажу, не должно поколебать вашего убеждения.      

– Говорите.      

– Прежде   всего, я богата; мне никто не нужен.      

– Вы   хотите, чтобы я об этом пожалел, графиня.      

– И   потом, я не так спесива, как эти дамы, у меня нет таких желаний, исполнение   которых тешило бы мое самолюбие. Я всегда хотела одного: любить своего   поклонника, будь то мимикетер, будь то король. С той минуты, как я перестаю его   любить, я ничем больше не дорожу.      

– Будем   надеяться, что вы еще хоть немножко мною дорожите, графиня.      

– Я   не договорила, сир.      

– Продолжайте,   графиня.      

– Я   хочу еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, молода, я еще лет   десять буду привлекательной; я буду не только счастливейшей женщиной, но и   наиболее почитаемой с того самого дня, когда я перестану быть любовницей вашего   величества. Вы улыбаетесь, сир. Я сержусь еще и потому, что вы не хотите   поразмыслить над тем, что я вам говорю. Дорогой король! Когда вам и вашему   народу надоедали другие ваши фаворитки и вы их прогоняли, народ вас за это   превозносил, а впавшей в немилость гнушался, как в стародавние времена. Так   вот, я не буду дожидаться отставки. Я уйду сама, и все об этом узнают. Я   пожертвую сто тысяч ливров бедным, проведу неделю в покаянии в одном из   монастырей, и не пройдет и месяца, как мое изображение украсит все церкви   наравне с кающейся Магдалиной.      

– Вы   это серьезно, графиня? – спросил король.      

– Взгляните   на меня, сир, и решите сами, серьезно я говорю или нет.      

– Неужели   вы способны на такой мелкий поступок, Жанна? Сознаете ли вы, что тем самым вы   ставите меня перед выбором?      

– Нет,   сир. Если бы я ставила вас перед выбором, я сказала бы вам: «Выбирайте между   тем-то и тем-то».      

– А   вы?      

– А   я вам говорю: «Прощайте, сир» – вот и все. На сей раз король побледнел от   гнева.      

– Вы   забываетесь, графиня! Берегитесь…      

– Чего,   сир?      

– Я   вас отправлю в Бастилию.      

– Меня?      

– Да,   вас. А в Бастилии вы соскучитесь еще скорее, чем в монастыре.      

– Ах,   сир, – умоляюще сложив руки, пропела графиня, – неужели вы мне   доставите удовольствие…      

– Какое   удовольствие?      

– Отправить   меня в Бастилию.      

– Что   вы сказали?      

– Это   будет слишком большая честь для меня.      

– То   есть как?      

– Ну   да: я втайне честолюбива и мечтаю стать столь же известной, как господин де ла   Шалоте или господин де Вольтер. Для этого мне как раз не хватает Бастилии.   Немножко Бастилии – и я буду счастливейшей из женщин. Это будет для меня   удобным случаем написать мемуары о себе, о ваших министрах, о ваших дочерях, о   вас самом и рассказать грядущим поколениям о всех добродетелях Людовика   Возлюбленного. Напишите указ о заточении без суда и следствия, сир. Вот вам   перо и чернила.      

Она   подвинула к королю письменный прибор, стоявший на круглом столике.      

Оскорбленный   король на минуту задумался, потом поднялся.      

– Ну   хорошо. Прощайте, графиня! – проговорил он.      

– Лошадей! –   закричала графиня. – Прощайте, сир! Король шагнул к двери.      

– Шон! –   позвала графиня. Явилась Шон.      

– Мои   вещи, дорожных лакеев и почтовую карету, – приказала она. – Живей!   Живей!      

– Почтовую   карету? – переспросила потрясенная Шон. – Что случилось, Боже мой?      

– Случилось   то, дорогая, что если мы немедленно не уедем, его величество отправит нас в   Бастилию Мы не должны терять ни минуты. Поторапливайся, Шон, поторапливайся.      

Ее упрек   поразил Людовика XV в самое сердце. Он вернулся к графине и взял ее за руку.      

– Простите   мне, графиня, мою резкость, – проговорил он.      

– Откровенно   говоря, сир, я удивляюсь, почему вы не пригрозили мне сразу виселицей.      

– Графиня!..      

– Ну   конечно! Ведь воров приговаривают к повешению.      

– И   что же?      

– Разве   я не краду место у госпожи де Граммон?      

– Графиня!      

– Ах,   черт побери! Вот в чем мое преступление, сир!      

– Послушайте,   графиня, будьте благоразумны: вы привели меня в отчаяние.      

– А   теперь?      

Король   протянул ей свои руки.      

– Мы   оба были не правы. Давайте теперь простим Друг друга.      

– Вы   в самом деле хотите помириться, сир?      

– Клянусь   честью.      

– Ступай,   Шон.      

– Будут   ли какие-нибудь приказания? – спросила молодая женщина у сестры.      

– Почему   же нет? Мои приказания остаются в силе.      

– Графиня…      

– Пусть   ждут новых распоряжений.      

– Хорошо.   Шон вышла.      

– Так   вы меня еще любите? – обратилась графиня к королю.      

– Больше   всего на свете.      

– Подумайте   хорошенько о том, что вы говорите, сир. Король в самом деле задумался, но ему   некуда было отступать. Кстати, ему было интересно посмотреть, как далеко могут   зайти требования победителя.      

– Я   вас слушаю, – сказал он.      

– Одну   минуту. Обращаю ваше внимание на то, сир, что я готова была уехать и ни о чем   не просила.      

– Я   обратил на это внимание.      

– Но   раз я остаюсь, я кое о чем попрошу.      

– О   чем же? Остается только узнать.      

– Да   вы и так отлично знаете!      

– Отставки   господина де Шуазеля?      

– Совершенно   верно.      

– Это   невозможно, графиня.      

– Лошадей!      

– Вот   упрямая!      

– Подпишите   приказ о заточении меня в Бастилию или указ об отставке министра.      

– Может   быть, стоит поискать золотую середину? – спросил король.      

– Спасибо   за ваше великодушие, сир. Кажется, я все-таки уеду.      

– Графиня!   Вы – настоящая женщина!      

– К   счастью, да.      

– И   вы говорите о политике, как женщина, строптивая и разгневанная. У меня нет   оснований давать отставку де Шуазелю.      

– Я   понимаю: он – кумир вашего Парламента, он же и поддерживает его членов, когда   они восстают против вас.      

– Нужен   же в конце концов повод!      

– Повод   нужен слабому человеку.      

– Графиня!   Де Шуазель – честный человек, а честные люди – редкость.      

– Этот   честный человек продает вас англичанам, которые отнимают у вас последнее   золото.      

– Вы   преувеличиваете, графиня.      

– Совсем   немного.      

– О   Господи! – вскричал раздосадованный Людовик XV.      

– До   чего же я глупа! – воскликнула графиня. – Какое мне дело до   Парламента, до Шуазелей, до его кабинета министров! Какое мне дело до короля –   ведь я его крайнее средство!      

– Опять   вы за свое!      

– Как   всегда, сир!      

– Графиня!   Я прошу у вас два часа на размышление.      

– Десять   минут, сир. Я ухожу в свою комнату, просуньте записку с ответом под дверь: вот   бумага, вот чернила. Если через десять минут ответа не будет или если ответ   меня не удовлетворит, – прощайте, сир! Забудьте обо мне. Я уеду. В   противном случае…      

– В   противном случае?..      

– Поверните   задвижку, и дверь откроется.      

Людовик   XV из приличия поцеловал графине ручку. Уходя, она вызывающе улыбнулась королю.      

Король   не противился ее уходу, и графиня заперлась в соседней комнате.      

Спустя   пять минут аккуратно сложенный лист бумаги показался между шелковым шнуром,   которым была обшита дверь, и шерстяным ковром.      

Графиня   с жадностью прочла записку, торопливо написала несколько слов де Ришелье, ожидавшему   во дворике под навесом и рисковавшему обратить на себя внимание, томясь столь   долгим ожиданием.      

Маршал   развернул бумагу, прочел и, несмотря на почтенный возраст, бегом бросился в   большой двор к своей карете.      

– Кучер,   в Версаль! – приказал он. – Гони во весь опор!      

Вот что   было сказано в записке, брошенной через окошко де Ришелье:      

«Я   потрясла дерево: портфель упал».      

 Глава 7. КОРОЛЬ ЛЮДОВИК   XV И ЕГО МИНИСТР ЗАНИМАЮТСЯ ДЕЛОМ      

       

На   следующий день Версаль был в большем волнении. Люди подавали друг другу таинственные   знаки, выразительно пожимали руки или же, напротив, скрестив руки на груди,   поднимали глаза к небу, что свидетельствовало об их скорби или удивлении.      

Де   Ришелье в окружении многочисленных сторонников находился в приемной короля в Трианоне.   Было около десяти часов.      

Разодетый   граф Жан Дю Барри беседовал со старым маршалом, и говорил он весело, если   судить по его цветущему виду.      

Около   одиннадцати король торопливо прошел в свой кабинет, ни с кем не заговорив.      

В пять   минут двенадцатого де Шуазель вышел из кареты и прошел через галерею, зажав под   мышкой портфель.      

Это   вызвало большое движение: придворные отворачивались, делая вид, что оживленно беседуют,   только бы не пришлось здороваться с министром.      

Герцог   не обратил внимания на этот маневр. Он прошел в кабинет, где король листал   досье, попивая шоколад.      

– Здравствуйте,   герцог, – дружелюбно проговорил король. – Как вы себя чувствуете?      

– Сир!   Господин де Шуазель чувствует себя хорошо, а вот министр тяжело болен. Он   явился просить ваше величество, не дожидаясь, пока вы сами об этом заговорите,   принять его отставку. Я благодарю ваше величество за то, что вы позволили мне   самому сказать об этом. Я весьма признателен за эту последнюю милость.      

– Какая   отставка, герцог? Что это значит?      

– Сир!   Ваше величество подписали вчера поданный госпожой Дю Барри приказ о моем смещении.   Эта новость облетела весь Париж и весь Версаль. Зло восторжествовало. Однако я   решил не оставлять службу у вашего величества, не получив на то приказа и   дозволения. Я был назначен официально и могу считать себя смещенным только на   основании официального документа.      

– Как,   герцог? – со смехом вскричал король: строгая и достойная манера держаться   де Шуазеля пугала его – Как вы, умнейший человек, формалист, этому поверили?      

– Сир,   да ведь вы подписали… – с удивлением начал было министр.      

– Что?      

– Письмо,   которое находится у графини Дю Барри.      

– Ах,   герцог, неужели вам никогда не приходилось добиваться мира? Счастливый вы человек!..   Впрочем, госпожа де Шуазель – образцовая супруга.      

Герцог   нахмурился: сравнение было оскорбительным.      

– Ваше   величество обладает достаточно твердым и хорошим характером, чтобы не впутывать   в государственные дела то, что вы изволите называть семейными делами.      

– Шуазель,   я должен вам об этом рассказать: это ужасно забавно. Знаете ли вы, что там вас   очень боятся?      

– – Это   означает, что меня ненавидят, сир.      

– Если   угодно, да. Так вот эта сумасбродная графиня поставила меня перед выбором: отправить   ее в Бастилию или поблагодарить вас за ваши услуги.      

– Так   что же, сир?      

– Признайтесь,   герцог, что было бы обидно пропустить зрелище, которое Версаль представлял   собою сегодня утром. Я еще со вчерашнего дня забавляюсь, наблюдая за тем, как   по дорогам мчатся гонцы, как вытягиваются лица… Третья королевская шлюха со вчерашнего   дня – королева Франции. Это презабавно!      

– Но   каков конец, сир?      

– Конец,   дорогой мой герцог, будет все тот же, – отвечал Людовик XV, снова   становясь серьезным. – Вы меня знаете: я делаю вид, что сдаюсь, но никогда   не уступаю. Пусть женщины делят медовый пряник, который я им время от времени   подбрасываю, что когда-то проделывали с Цербером. А мы будем жить спокойно,   дружно, всегда вместе. И раз уж мы взялись выяснять отношения, прошу вас иметь   в виду: какие бы слухи ни ходили, какое бы письмо я ни написал.., непременно   приезжайте в Версаль… Пока я говорю с вами так, как теперь, герцог, мы будем добрыми   друзьями.      

Король   протянул министру руку, тот поклонился, не выказывая ни признательности, ни обиды.      

– А   теперь примемся за дело, если ничего не имеете против, дорогой герцог.      

– Я   к услугам вашего величества, – сказал Шуазель, раскрывая портфель.      

– Для   начала – несколько слов о фейерверке.      

– Это   было большое бедствие, сир.      

– По   чьей вине?      

– По   вине судьи Биньона.      

– Много   было крику?      

– Да,   много.      

– Так   надо было, может быть, отстранить от должности Биньона.      

– Одного   из членов Парламента едва не раздавили в толпе, поэтому Парламент принял это   дело близко к сердцу. Однако генеральный адвокат Сегье произнес блистательную   речь и доказал, что причина этого несчастья – роковое стечение обстоятельств.   Ему долго аплодировали, и теперь дело улажено.      

– Тем   лучше! Перейдем к Парламенту, герцог… Вот в чем нас упрекают!..      

– Меня,   сир, упрекают в том, что я поддержал д'Эгийона, а не де ла Шалоте, но кто меня   упрекает? Те самые люди, которые радостно распространили слухи о письме вашего   величества. Вы только подумайте, сир: д'Эгийон превысил свои полномочия в   Англии; иезуиты действительно были изгнаны; де ла Шалоте был прав; ваше   величество сами открыто признали невиновность генерального прокурора. Нельзя   так просто опровергать слова короля! В присутствии его министра – куда ни шло,   но только не всенародно!      

– А   пока Парламент считает себя сильным…      

– Он   в самом деле силен. Еще бы! Членов Парламента бранят, сажают в тюрьму, оскорбляют,   объявляют невиновными – еще бы им не быть сильными! Я не обвинял д'Эгийона в   том, что он начал дело ла Шалоте, но я никогда не прощу ему того, что он   оказался не прав.      

– Герцог!   Герцог! Зло восторжествовало. Давайте подумаем, как облегчить положение… Как   обуздать этик наглецов?..      

– Как   только прекратятся интриги канцлера, как только д'Эгийон лишится поддержки, волнение   Парламента уляжется само собой.      

– Но   ведь это означало бы, что я уступил, герцог!      

– Разве   вас, ваше величество, представляет д'Эгийон.., а не я?      

Довод   был убедительный, и король это понял.      

– Вам   известно, – сказал он, – что я не люблю вызывать неудовольствие у   своих слуг, даже если они допустили оплошность… Однако оставим это дело, хотя   оно меня и огорчает: время покажет, кто был прав… Поговорим теперь о внешней   политике… Говорят, я собираюсь воевать?      

– Сир,   если бы вам и пришлось воевать, это была бы война справедливая и необходимая.      

– С   англичанами… Дьявольщина!      

– Уж   не боится ли ваше величество англичан?      

– На   море…      

– Будьте   покойны, ваше величество: герцог де Праслен, мой кузен и ваш морской министр,   вам подтвердит, что располагает шестидесятые четырьмя кораблями, не считая тех,   которые строятся на верфях, и строительных материалов еще на дюжину, их можно   построить за год… Наконец, пятьдесят фрегатов первого класса, что весьма   внушительно для войны на море. А для сухопутной войны мы подготовлены еще   лучше, у нас есть Фонтенуа.      

– Очень   хорошо. Но чего ради я должен воевать с англичанами, дорогой герцог? Правительство   аббата Дюбуа было гораздо менее удачным, нежели ваше, однако ему всегда   удавалось избегать войны с Англией.      

– Еще   бы, сир! Аббат Дюбуа получал от англичан шесть тысяч ливров в месяц. –   Герцог!..      

– У   меня есть тому доказательство, сир.      

– Пусть   так. Однако в чем вы видите причину войны?      

– Англия   хочет захватить всю Индию: я был вынужден отдать вашим офицерам самые строгие,   самые жесткие приказания. Первая же стычка там повлечет за собой протест   Англии. Я твердо убежден, что мы его не примем. Необходимо заставить уважать   правительство вашего величества силой, как когда-то его уважали благодаря   подкупу.      

– Не   будем горячиться. Кто знает, что там будет, в этой Индии? Это так далеко!      

Герцог с   досады стал кусать себе губы.      

– Есть   еще более вероятный casus belli для нас, сир, – заметил он.      

– Что   еще?      

– Испанцы   претендуют на право владения Малуинскими и Фолклендскими островами… Порт Эгмон   незаконно был захвачен англичанами, и испанцы выгнали их; отсюда – ярость Англии:   она предупреждает испанцев, что готова пойти на крайние меры, если ее   требования не будут удовлетворены.      

– Ну,   раз испанцы не правы, дайте им возможность объясниться.      

– Сир,   а семейный пакт? Зачем вы настаивали на подписании этого пакта? Ведь он тесно   связывает всех европейских Бурбонов и объединяет их против Англии.      

Король   опустил голову.      

– Не   беспокойтесь, сир, – продолжал Шуазель, – у вас великолепная армия,   внушительные морские силы, у вас есть деньги, наконец. Я сумею добыть денег   так, чтобы не возмущать народ. Если нам придется воевать, война принесет славу   вашему величеству, и я предполагаю такое расширение территории, для которого   найдется и повод, и объяснение.      

– Знаете,   герцог, сначала надо навести порядок внутри страны, а уж потом воевать со всем   светом.      

– Но   внутри страны все спокойно, сир, – возразил герцог, делая вид, что не   понимает короля.      

– Нет,   нет, вы сами понимаете, что это не так. Вы меня любите и хорошо мне служите.   Есть и другие люди, уверяющие меня в своей любви, однако ведут себя совсем   иначе, нежели вы. Надо привести всех к согласию. Видите ли, дорогой герцог, я   хочу жить счастливо и спокойно.      

– Не   от меня зависит, чтобы ваше счастье было полным, сир.      

– Прекрасно   сказано. В таком случае приглашаю вас со мною сегодня отобедать.      

– В   Версале, сир?      

– Нет,   в замке Люсьенн.      

– От   души сожалею, сир, но моя семья очень обеспокоена распространенной вчера   новостью. Все думают, что я впал у вашего величества в немилость. Я не могу   заставить их долго страдать в неведении.      

– А   разве те, о ком я вам рассказываю, не страдают, герцог? Вспомните, как мы   дружно жили, когда с нами была бедная маркиза.      

Герцог   наклонил голову, глаза его подернулись слезой, и он не смог подавить вздох.      

– Маркиза   де Помпадур радела о славе вашего величества, – произнес он. – Она   хорошо разбиралась в политике. Должен признаться, что ее гений отвечал моему   характеру. Нам частенько случалось бок о бок заниматься делами, которые она   затевала. Да, мы прекрасно ладили.      

– Но   ведь она вмешивалась в политику, герцог, весь мир упрекал ее в этом.      

– Это   верно.      

– А   нынешняя, напротив, безропотна, как агнец. Она не подписала еще ни одного   приказа о заключении в тюрьму без суда и следствия, она сносит даже насмешки   памфлетистов и рифмоплетов. Ее упрекают в чужих грехах. Ах, герцог, все это   делается для того, чтобы нарушить согласие! Приезжайте в Люсьенн и заключите   мир…      

– Сир,   соблаговолите передать ее сиятельству Дю Барри, что я считаю ее очаровательной   женщиной, вполне достойной любви короля, но…      

– Опять   «но», герцог…      

– Но, –   продолжал де Шуазель, – я совершенно убежден, что если ваше величество   необходимы Франция, то сегодня хороший министр больше нужен вашему величеству,   нежели очаровательная любовница.      

– Не   будем больше об этом говорить и останемся добрыми друзьями. Попросите госпожу   де Граммон, чтобы она ничего больше не замышляла против графини; женщины могут   нас поссорить.      

– У   госпожи де Граммон, сир, слишком большое желание понравиться вашему величеству.   Вот в чем ее ошибка.      

– Мне   не нравится, что она старается навредить графине, герцог.      

– Госпожа   де Граммон уезжает, сир, и ее больше не увидят: одним врагом станет меньше.      

– Я   не считаю ее врагом, вы зашли слишком далеко. Впрочем, у меня голова идет   кругом, герцог, мы сегодня с вами поработали, словно Людовик XIV с Кольбером;   это был «большой век», как говорят философы. Кстати, герцог, вы – философ?      

– Я   – слуга вашего величества, – возразил де Шуазель.      

– Вы   меня восхищаете, вы – бесценный человек! Дайте вашу руку, я так устал!      

Герцог   поспешно предложил руку его величеству. Он сообразил, что сейчас двери широко   распахнутся и весь двор, собравшийся в галерее, увидит герцога во всем блеске.   Он столько пережил накануне, что теперь не прочь был доставить неприятность   своим врагам.      

Лакей   распахнул дверь и доложил о короле в галерее. Продолжая беседовать с де   Шуазелем, по-прежнему ему улыбаясь и опираясь на его руку, Людовик XV прошел   сквозь толпу придворных, не желая замечать, как побледнел Жан Дю Барри и как   покраснел де Ришелье.      

Зато де   Шуазель сразу заметил эту игру оттенков. Не поворачивая головы, он, сверкая   глазами, важно прошел мимо придворных; те, что утром старались от него   удалиться, теперь пытались оказаться как можно ближе к нему.      

– Подождите   меня здесь, герцог, я приглашаю вас в Трианон. Помните обо всем, что я вам   сказал.      

– Я   храню это в своей душе, – отвечал министр, отлично понимая, что этой   тонкой фразой он пронзит сердца всех своих врагов.      

Король   вернулся к себе.      

Де   Ришелье нарушил строй и, подойдя к министру, взял его руку в свои худые руки и   сказал:      

– Я   давно знаю одного Шуазеля, живучего, как кошка.      

– Благодарю, –   ответил герцог, знавший, как к этому отнестись.      

– Но   что это был за нелепый слух?.. – продолжал маршал.      

– Этот   слух развеселил короля, – заметил Шуазель.      

– Рассказывали   о каком-то письме…      

– Это   была мистификация со стороны короля, – отвечал министр, взглянув в сторону   едва сдерживавшегося Жана.      

– Чудесно!   Чудесно! – повторил маршал, повернувшись к графу, как только герцог де Шуазель   скрылся и не мог больше его видеть.      

Спускаясь   по лестнице, король позвал герцога, и тот быстро его нагнал.      

– Эге!   С нами сшутили шутку, – проговорил маршал, обращаясь к Жану.      

– Куда   они направляются?      

– В   Малый Трианон, чтобы там над нами посмеяться.      

– Тысяча   чертей! – пробормотал Жан. – Ах, простите, господин маршал.      

– Теперь   моя очередь, – сказал тот. – Посмотрим, не окажется ли мое средство   более действенным, чем средство графини.      

 Глава 8. МАЛЫЙ ТРИАНОН      

       

Когда   Людовик XIV построил Версаль и признал все неудобства больших пространств, когда   он увидел набитые гвардейцами необъятные приемные, полные придворными передние,   коридоры и антресоли, кишащие лакеями, пажами и сотрапезниками, он сказал себе,   что Версаль получился именно таким, каким он хотел его видеть; Мансар, Лебрен и   Ленотр создавали его как храм для бога, а не дом для человека Тогда великий   король, бывавший изредка и человеком, приказал выстроить Трианон, где он мог бы   передохнуть вдали от чужих глаз. Однако Ахиллесов меч, утомивший и самого   Ахилла, оказался не по силам его наследнику-пигмею.      

Трианон –   уменьшенный Версаль – Людовику XV показался чересчур помпезным, и он поручил   архитектору Габриэлю возвести Малый Трианон, павильон площадью в шестьдесят квадратных   футов.      

Слева от   дворца построили невзрачное прямоугольное здание для прислуги и сотрапезников.   Оно насчитывало около десяти хозяйских комнат, и там же могло разместиться до   пятидесяти услужающих. Давайте познакомимся с малым дворцом в общих чертах. В   нем два этажа. Первый этаж защищен выложенным камнем рвом, отделяющим его от   горного массива. Все окна зарешечены, как, впрочем, и окна второго этажа. Если   смотреть со стороны Трианона, эти окна освещали длинный, похожий на   монастырский, коридор.      

Восемь   или девять дверей, прорубленные из коридора, вели в комнаты; все они состояли   из передней с двумя кабинетами, расположенными один – с правой, другой – с   левой стороны, и низкой комнаты или даже двух, выходящих окнами во внутренний   дворик здания.      

Под   домом – кухни; на чердаке – комнаты для прислуги. Вот и весь Малый Трианон.      

Прибавьте   часовню дворца в двадцать туаз высотой; мы не станем ее описывать, потому что   нам она не понадобится. В этом дворце может разместиться только одна семья, как   сказали бы в наши дни.      

Вот что   представляет собой топография местности: из замка через большие окна можно увидеть   парк и лес, слева – службы с зарешеченными окнами, окнами коридоров или кухонь,   скрытых в густой заросли.      

Из   Большого Трианона, резиденции Людовика XV, в малый дворец можно было пройти через   огород, соединявший обе резиденции благодаря деревянному мосту.      

Огород   был засажен по плану Ла Кинтини. Именно через этот огород Людовик XV и повел де   Шуазеля в Малый Трианон после описанного нами тяжелого заседания. Он хотел ему   показать новые усовершенствования, предпринятые королем в связи с переездом в   Малый Трианон дофина с супругой. Де Шуазель всем восхищался, все оценивал с   проницательностью ловкого придворного. Он терпеливо выслушивал короля, а король   говорил о том, что Малый Трианон день ото дня становится все красивее, в нем   все приятнее становится жить. Министр приговаривал, что для его величества это –   семейное гнездышко.      

– Супруга   дофина еще диковата, – говорил король, – как, впрочем, все молодые   немки; она хорошо говорит по-французски, но опасается, что легкий акцент выдает   в ней австриячку. В Трианоне она будет слышать только Друзей, а говорить будет   только, когда пожелает.      

– Из   этого следует, что она будет говорить хорошо. Я), же отметил, что ее высочество   обладает превосходными качествами и ей не в чем совершенствоваться.      

Дорогой   путешественники повстречали на одной из лужаек дофина, он определял высоту   солнца.      

Де   Шуазель низко Поклонился. Так как дофин ничего ему не сказал, он тоже   промолчал.      

Король   произнес намеренно громко, так, чтобы его услышал внук:      

– Людовик   – ученый, но он не прав, что так усердно занимается науками, его супруга будет   от этого страдать.      

– Ничуть! –   нежным голоском возразила молодая женщина, выходя из кустарника.      

Король   увидел, как к нему направилась принцесса, на ходу беседуя с каким-то   господином, у которого обе руки были заняты бумагами, циркулями и карандашами.      

– Сир,   это господин Мик, мой архитектор, – представила принцесса своего спутника.      

– А-а,   вы тоже страдаете этой болезнью, сударыня? – заметил король.      

– Сир,   эта болезнь – наследственная.      

– Вы   собираетесь что-нибудь строить?      

– Я   хочу обставить этот огромный парк, где все скучают.      

– Хо-хо!   Дитя мое, вы слишком громко говорите, вас может услышать дофин.      

– Тут   мы с ним единодушны, батюшка, – возразила принцесса.      

– Вы   вместе скучаете?      

– Нет,   мы пытаемся найти развлечения.      

– И   поэтому ваше высочество собирается заняться строительством? – спросил де   Шуазель.      

– Я   хочу превратить парк в сад, ваша светлость.      

– Бедный   Ленотр! – проговорил король.      

– Ленотр   был великим человеком для ее – его времени, Что же касается моих вкусов…      

– А   что вы любите, сударыня?      

– Природу.      

– Как   все философы.      

– Или   как англичане.      

– Не   говорите этого при Шуазеле, иначе он объявит вам войну. Он направит против вас   шестьдесят четыре корабля и сорок фрегатов своего кузена де Праслена.      

– Я   закажу план естественного сада господину Роберу, – сообщила дофина, –   это очень подходящий человек для подобного рода поручений.      

– Что   вы называете естественным садом? – спросил король. – Я думал, что   деревья, цветы и даже фрукты – вот как эти, я подобрал их по пути сюда – все   это вещи более чем естественные.      

– Сир,   если вы будете здесь гулять сто лет, вы увидите все те же неизменные прямые   аллеи, горные массивы, строго поднимающиеся под углом в сорок пять градусов,   как говорит его высочество, бассейны, газоны, посаженные в шахматном порядке   деревья или террасы.      

– Ну   и что же, это некрасиво?      

– Это   неестественно.      

– Полюбуйтесь   на эту девочку, обожающую природу! – проговорил король скорее добродушно,   нежели весело. – Посмотрим, что вы сделаете из моего Трианона.      

– Тут   будут реки, каскады, мосты, гроты, скалы, леса, лощины, домики, горы, прерии.      

– Это   все для кукол, наверное? – спросил король.      

– Нет,   сир, для королей – таких, какими нам суждено стать, – возразила принцесса,   не замечая выступившей на щеках короля краски, как не заметила она и того, что   сама себе предсказывала страшное будущее.      

– Итак,   вы собираетесь перевернуть все вверх дном,. Однако что же вы будете строить?      

– Я   сохраню все, что было прежде.      

– Хорошо   еще, что вы не собираетесь населить эти леса и реки индейцами, эскимосами и   гренландцами. Они вели бы здесь естественный образ жизни, и господин Руссо   называл бы их детьми природы… Сделайте это, дочь моя, и вас станут обожать   энциклопедисты.      

– Сир,   мои слуги замерзли бы в этом помещении.      

– Где   же вы их поселите, если собираетесь все разломать? Ведь не во дворце же: там   едва хватит места вам двоим.      

– Я   оставлю службы в нынешнем виде.      

Принцесса   указала на окна описанного нами коридора.      

– Кого   я там вижу? – спросил король, загораживаясь рукой от солнца.      

– Какая-то   женщина, сир, – отвечал де Шуазель.      

– Эту   девушку я принимаю к себе на службу, – пояснила принцесса.      

– Мадмуазель   де Таверне, – заметил Шуазель, пристально взглянув на окно.      

– А-а,   так у вас здесь живут Таверне?      

– Только   мадмуазель де Таверне, сир.      

– Очаровательная   девушка. Чем она занимается?      

– Она   моя чтица.      

– Прекрасно! –   воскликнул король, не сводя глаз с зарешеченного окна, у которого с невинным   видом стояла мадмуазель де Таверне, не подозревая о том, что на нее смотрят.   Она была еще бледна после болезни.      

– До   чего бледненькая! – заметил де Шуазель.      

– Ее   чуть было не задавили тридцать первого мая, ваша светлость.      

– Неужели?   Бедная девочка! – проговорил король. – Биньон заслужил ее   неудовольствие.      

– Она   вам нравится? – с живостью спросил де Шуазель.      

– Да,   ваша светлость.      

– Ну   вот, она уходит, – заметил король.      

– Должно   быть, она узнала ваше величество: она очень застенчива.      

– Давно   она у вас?      

– Со   вчерашнего дня, сир; переезжая, я пригласила ее к себе.      

– Печальное   жилище для хорошенькой девушки, – продолжал Людовик XV. – Этот чертов   Габриель не подумал о том, что деревья вырастут и скроют дом от служб: теперь   ничего нельзя разобрать.      

– Да   нет, сир, уверяю вас, что дом вполне подходит для жилья.      

– Этого   не может быть, – возразил Людовик XV.      

– Не   желает ли ваше величество сам в этом убедиться? – предложила принцесса,   ревниво следившая за тем, чтобы ее дому отдавали должное.      

– Хорошо.   Вы пойдете, Шуазель?      

– Сир,   сейчас два часа. В половине третьего у меня совет в Парламенте. Я едва успею вернуться   в Версаль…      

– Ну   хорошо, идите, герцог, идите и хорошенько тряхните этих англичан. Принцесса!   Покажите мне комнаты, прошу вас! Я обожаю интерьеры!      

– Прошу   вас сопровождать нас, господин Мик, – обратилась принцесса к   архитектору, – у вас будет случай услышать мнение его величества, который   так хорошо во всем разбирается.      

Король   пошел вперед, принцесса последовала за ним.      

Они   поднялись на невысокую паперть часовни, оставив в стороне проход во двор.      

По левую   руку у них осталась дверь в часовню, с другой стороны прямая строгая лестница   вела в коридор дворца.      

– Кто   здесь проживает? – спросил Людовик XV.      

– Пока   никто, сир.      

– Взгляните:   в первой двери – ключ.      

– Да,   вы правы: мадмуазель де Таверне перевозит сегодня вещи и переезжает.      

– Сюда? –   спросил король, указав на дверь.      

– Да,   сир.      

– Так   она у себя? В таком случае, не пойдем.      

– Сир,   она только что вышла, я видела ее под навесом, во внутреннем дворике.      

– Тогда   покажите мне ее жилище.      

– Как   вам будет угодно, – отвечала принцесса. Проведя короля через переднюю и   два кабинета, она ввела его в комнату.      

В   комнате уже было расставлено кое-что из мебели, книги, клавесин. Внимание   короля привлек огромный букет великолепных цветов, который мадмуазель де   Таверне успела поставить в японскую вазу.      

– Какие   красивые цветы! – заметил король. – А вы собираетесь изменить сад…   Кто же снабжает ваших людей такими цветами? Почему бы не оставить их для вас?      

– Да,   в самом деле, прекрасный букет!      

– Садовник   благоволит к мадмуазель де Таверне… Кто у вас садовник?      

– Не   знаю, сир. Этими вопросами ведает господин де Жюсье.      

Король   обвел комнату любопытным взглядом, выглянул наружу, во двор, и вышел.      

Его   величество отправился через парк в Большой Трианон. Около входа его ждали   лошади: после обеда он собирался отправиться в карете на охоту и пробыть там с   трех до шести часов вечера.      

Дофин   по-прежнему измерял высоту солнца.      

 Глава 9. ЗАГОВОР   ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ      

       

Пока его   величество прогуливался в саду Трианона в ожидании охоты, а заодно и, не теряя   времени даром, старался успокоить де Шуазеля, Люсьенн превратился в место сбора   испуганных заговорщиков, слетавшихся к графине Дю Барри подобно птицам,   учуявшим порох охотника.      

Обменявшись   продолжительными взглядами, в которых сквозило нескрываемое раздражение, Жан и   маршал де Ришелье вспорхнули первыми.      

За ними   последовали рядовые фавориты, привлеченные немилостью, в которую едва не впали   Шуазели; однако, напуганные возвращенной ему королевской милостью и лишенные   поддержки министра, они все же возвращались в Люсьенн, чтобы посмотреть,   довольно ли еще крепко дерево и можно ли за него уцепиться, как раньше.      

Утомленная   своими дипломатическими ухищрениями и лаврами обманчивого триумфа, графиня Дю   Барри отдыхала после обеда. Вдруг раздался страшный грохот, и во двор, словно   ураган, влетела карета Ришелье.      

– Хозяйка   Дю Барри спит, – невозмутимо проговорил Замор.      

Жан с   такой силой отшвырнул его ногой, что дворецкий в расшитом костюме покатился по   ковру.      

Замор   пронзительно, закричал.      

Прибежала   Шон.      

– Как   вам не стыдно обижать мальчика, грубиян! – воскликнула она.      

– Я   и вас вышвырну вон, если вы немедленно не разбудите графиню! – пригрозил   он.      

Но   графиню не нужно было будить: услыхав крик Замора и громовые раскаты голоса   Жана, она почувствовала неладное и, накинув пеньюар, бросилась в приемную.      

– Что   случилось? – спросила она, с ужасом глядя на то, как Жан развалился на   софе, чтобы прийти в себя от раздражения, а маршал даже не притронулся к ее   руке.      

– Дело   в том.., в том., черт подери! Дело в том, что Шуазель остался на своем месте.      

– Как?!      

– Да,   и сидит на нем тверже, чем когда бы то ни было, тысяча чертей!      

– Что   вы хотите этим сказать?      

– Граф   Дю Барри прав, – подтвердил Ришелье, – герцог де Шуазель силен, как   никогда!      

Графиня   выхватила спрятанную на груди записку короля.      

– А   это что? – с улыбкой спросила она.      

– Вы   хорошо прочитали, графиня? – спросил маршал.      

– Но..,   я умею читать, – отвечала графиня.      

– В   этом я не сомневаюсь, однако позвольте мне тоже взглянуть…      

– Ну   разумеется! Читайте!      

Герцог   взял бумагу, развернул ее и медленно прочел:      

«Завтра   я поблагодарю де Шуазеля за его услуги. Можете в этом не сомневаться.      

Людовик».      

– Ведь   все ясно, не правда ли? – спросила графиня.      

– Яснее   быть не может, – поморщившись, отвечал маршал.      

– Ну   так что же? – спросил Жан.      

– Да   ничего особенного: победа ожидает нас завтра, ничто еще не потеряно.      

– Как   завтра? Но король написал это вчера. Значит «завтра» – это сегодня.      

– Прошу   прощения, сударыня, – заметил герцог, – так как письмо не датировано,   «завтра» навсегда останется днем, следующим за тем, в который вы пожелаете   увидеть свержение де Шуазеля. На улице Гранж-Бательер, в ста шагах от моего   дома, есть кабаре, а на нем – вывеска, на которой красными буквами написано: «У   нас будут отпускать в кредит завтра». «Завтра» – значит «никогда».      

– Король   над нами посмеялся! – воскликнул разгневанный Жан.      

– Этого   не может быть, – прошептала ошеломленная графиня, – не может быть:   такое мошенничество недостойно…      

– Ах,   графиня, его величество – любитель пошутить! – сказал Ришелье.      

– Герцог   мне за это заплатит, – продолжала графиня в приступе ярости.      

– Не   стоит за это сердиться на короля, графиня, не следует обвинять его величество в   подлоге или в надувательстве, нет, король исполнил, что обещал.      

– Что   за чепуха! – обронил Жан, удивленно пожав плечами.      

– Что   обещал? – вскричала графиня. – Поблагодарить Шуазеля?      

– Вот   именно, графиня. Я сам слышал, как его величество благодарил герцога за услуги.   Знаете, ведь это можно понять по-разному: в дипломатии каждый понимает так, как   ему нравится. Вы поняли так, а король – иначе. Таким образом, даже «завтра» уже   не вызывает споров; по-вашему, именно сегодня король должен был выполнить свое   обещание: он его выполнил. Я сам слышал, как он благодарил де Шуазеля.      

– Герцог!   Мне кажется, сейчас не время шутить.      

– Уж   не думаете ли вы, графиня, что я шучу? Спросите у графа Жана.      

– Нет,   черт возьми, нам не до смеха! Нынче утром король обнял Шуазеля, приласкал, угостил   его, а сию минуту они вдвоем гуляют под ручку по Трианону.      

– Под   ручку! – повторила Шон, проскользнув в кабинет и воздев руки к небу,   подобно новоявленной отчаявшейся Ниобее.      

– Да,   меня провели! – проговорила графиня. – Однако мы еще посмотрим… Шон,   прикажи расседлать лошадей: я не еду на охоту.      

– Прекрасно! –   воскликнул Жан.      

– Одну   минуту! – остановил его Ришелье. – Не надо поспешных решений, не надо   капризов… Ах, простите, графиня; я, кажется, позволил себе давать вам советы.   Прошу прощения.      

– Продолжайте,   герцог, не стесняйтесь. Мне кажется, я потеряла голову. Вот что получается: я   не хочу заниматься политикой, а когда наконец решаюсь вмешаться, получаю удар   по самолюбию. Так что вы говорите?      

– Я   говорю, что сейчас не время капризничать. Послушайте, графиня: положение   трудное. Если король дорожит Шуазелями, если на него оказывает влияние супруга   дофина, если он так резко рвет отношения, значит…      

– Что   «значит»?      

– Значит,   надо стать еще любезнее, графиня. Я знаю, что это невозможно, однако невозможное   становится в нашем положении необходимостью: так сделайте невозможное!      

Графиня   задумалась.      

– Потому   что иначе, – продолжал герцог, – король может усвоить немецкие нравы!      

– Как   бы он не стал добродетельным! – в ужасе вскричал Жан.      

– Кто   знает, графиня? – вымолвил Ришелье. – Новое всегда так притягательно!      

– Ну,   в это я не верю! – возразила графиня, отказываясь понимать герцога.      

– Случались   на свете вещи и более невероятные, графиня; недаром существует выражение: волк   в овечьей шкуре… Одним словом, не надо капризничать.      

– Не   следовало бы, – поддакнул Жан.      

– Но   я задыхаюсь от гнева!      

– Еще   бы, черт побери! Задыхайтесь, графиня, но так, чтобы король, а вместе с ним и   господин де Шуазель ничего не заметили. Задыхайтесь, когда вы с нами, но   дышите, когда вас видят они!      

– И   мне следует ехать на охоту?      

– Это   было бы весьма кстати!      

– А   вы, герцог?      

– Если   бы мне пришлось бежать за охотой на четвереньках, я бы и то за ней последовал.      

– Тогда   в моей карете! – вскричала графиня, чтобы посмотреть, какое выражение лица   будет у ее союзника.      

– Графиня, –   отвечал герцог с жеманством, скрывавшим его досаду, – эта честь для меня   столь велика, что…      

– Что   вы отказываетесь, не так ли?      

– Боже   сохрани!      

– Будьте   осторожны: вы бросаете на себя тень.      

– Мне   бы этого не хотелось.      

– Он   сознался. Он имеет смелость в этом сознаться! – вскричала Дю Барри.      

– Графиня!   Графиня! Де Шуазель никогда мне этого не простит!      

– А   вы уже в хороших отношениях с де Шуазелем?      

– Графиня!   Графиня! Разрыв поссорил бы меня с супругой дофина.      

– Вы   предпочитаете, чтобы мы вели войну порознь и не деля трофеев? Еще есть время.   Вы не запятнаны, и вы еще можете выйти из заговора.      

– Вы   меня не знаете, графиня, – отвечал герцог, целуя ей ручку. – Вы   заметили, чтобы я колебался в день вашего представления ко двору, когда нужно   было найти платье, парикмахера, карету? Вот так же и сегодня я не стану   колебаться. Я смелее, чем вы думаете, графиня.      

– Ну,   значит, мы уговорились. Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне   не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.      

– Даже   с королем?      

– Напротив,   я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.      

– Браво!   Вот прекрасная война!      

– А   вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым,   друг мой!      

– Что   я делаю? Вам хочется это знать?      

– Ну   да, может, нам это пригодится.      

– Я   размышляю…      

– О   чем?      

– Я   думаю, что в этот час все куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на   все лады; что «Нувель а ла Мен» нас разрезают, словно пирог; что «Газетье   кирассе» знает наше самое больное место; что «Журналь дез Обсерватер» видит нас   насквозь; что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что   даже Шуазель нас пожалеет.      

– Что   вы предлагаете?      

– Я   собираюсь в Париж, хочу купить немного корпии и побольше целебной мази, чтобы было   что наложить на наши раны. Дайте мне денег, сестричка.      

– Сколько? –   спросила графиня.      

– Самую   малость: две-три сотни.      

– Видите,   герцог, – проговорила графиня, обратившись к Ришелье, – я уже   оплачиваю военные расходы.      

– Это   только начало кампании, графиня: что посеете сегодня, то пожнете завтра.      

Пожав   плечами, графиня встала, подошла к шкафу, отворила его, достала оттуда пачку банковских   билетов и, не считая, передала их Жану. Он, также не считая, с тяжелым вздохом   засунул их в карман.      

Потом он   встал, потянулся так, что кости затрещали, словно он падал от усталости, и прошелся   по комнате.      

– Вы-то   будете развлекаться на охоте, – с упреком в голосе произнес он, указывая   на герцога и графиню, – а я должен скакать в Париж. Они будут любоваться   нарядными кавалерами и дамами, а мне придется смотреть на отвратительных писак.   Решительно, я приживальщик.      

– Обратите   внимание, герцог, – проговорила графиня, – что он не будет мною   заниматься. Половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а другую   проиграет в кабаке. Вот что он сделает! И он еще стонет, несчастный!   Послушайте, Жан, ступайте вон, вы мне надоели.      

Жан   опустошил три бонбоньерки, ссыпав их содержимое в карманы, стащил с этажерки китайскую   статуэтку с брильянтиками вместо глаз и величественной поступью вышел,   подгоняемый раздраженными криками графини.      

– Загляденье! –   заметил Ришелье тоном, каким обыкновенно льстец говорит о страшилище, которому   про себя желает, чтобы тот свернул себе шею. – Он дорого вам обходится… Не   правда ли, графиня?      

– Как   вы верно заметили, герцог, он окружил меня своей заботой, и она ему приносит   три-четыре сотни тысяч ливров в год.      

Зазвонили   часы.      

– Половина   первого, графиня, – сказал герцог. – К счастью, вы почти готовы.   Покажитесь на минутку своим придворным – они уж, верно, подумали, что наступило   затмение, и пойдемте в карету. Вы знаете, как будет проходить охота?      

– Мы   с его величеством обсудили это вчера: он отправится в лес Марли, а меня   захватит по пути.      

– Я   уверен, что король ничего не изменит в распорядке.      

– Теперь   расскажите о своем плане, герцог. Настала ваша очередь.      

– Вчера   я написал своему племяннику, который, кстати сказать, должен быть уже в дороге,   если верить моим предчувствиям.      

– Вы   говорите о д'Эгийоне?      

– Да.   Я был бы удивлен, если бы узнал, что завтра мое письмо не встретит его в пути.   Думаю, что завтра или, самое позднее, послезавтра, он будет здесь.      

– Вы   на него рассчитываете?      

– Да,   графиня, у него светлая голова.      

– Зато   мы больны! Король, может быть, и уступил было у него панический страх перед   необходимостью заниматься делами.      

– До   такой степени, что…      

– До   такой степени, что я трепещу при мысли, что он никогда не согласится принести в   жертву де Шуазеля.      

– Могу   ли я быть с вами откровенным, графиня?      

– Разумеется.      

– Знаете,   я тоже в это не верю. Король способен хоть сто раз повторить вчерашнюю шутку,   ведь его величество так остроумен! Вам же, графиня, не стоит рисковать любовью   и слишком упрямиться.      

– Над   этим стоит подумать.      

– Вы   сами видите, графиня, что де Шуазель будет сидеть на своем месте вечно. Чтобы   его сдвинуть, должно произойти по меньшей мере чудо.      

– Да,   именно чудо, – повторила Жанна.      

– К   несчастью, люди разучились творить чудеса, – отвечал герцог.      

– А   я знаю такого человека, который еще способен на чудо, – возразила Дю   Барри.      

– Вы   знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?      

– Да,   могу поклясться!      

– Вы   никогда мне об этом не говорили.      

– Я   вспомнила о нем сию минуту, герцог.