1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
Барон   откинулся в кресле с таким видом, будто совершенно был сбит с толку. Николь не   могла сдержать улыбку.      

Однако   Андре вместо того, чтобы весело рассмеяться, как ее камеристка, глубоко задумалась,   не сводя с Бальзамо глаз.      

Можно   было подумать, что Бальзамо ждал этой минуты и был к ней готов.      

Резким   движением поднявшись, он несколько раз окинул девушку горящим взором. Она   вздрогнула, как от электрического удара.      

Руки ее   застыли, голова поникла, она словно против воли улыбнулась незнакомцу, затем   прикрыла глаза.      

Продолжая   стоять, путешественник коснулся ее руки, она снова сильно вздрогнула.      

– А   вы, мадмуазель, – произнес он, – тоже считаете меня лжецом, потому   что я утверждаю, что участвовал в осаде Филипсбурга?      

– Нет,   сударь, я верю вам, – едва вымолвила Андре, сделав над собой   нечеловеческое усилие.      

– Выходит,   я горожу вздор? – вспылил старый барон. – Ах, извините, вы, сударь,   часом не приведенье ли, а может, вы не более, чем тень?      

Николь   следила за происходившим расширенными от ужаса глазами.      

– Как   знать! – отвечал Бальзамо с такой важностью, что окончательно сразил   камеристку.      

– Нет,   поговорим серьезно, господин Бальзамо, – снова заговорил барон. Казалось,   он полон был решимости внести окончательную ясность в это дело. – Вам ведь   должно быть больше, чем тридцать лет, верно? По правде говоря, вы выглядите   моложе.      

– Сударь! –   обратился к нему Бальзамо. – Поверите ли вы мне, если я вам скажу что-то такое,   во что и поверить-то трудно?      

– Не   могу вам ответить на этот вопрос, – насмешливо покачал головой барон,   тогда как Андре, напротив, слушала, затаив дыхание. – Должен вас   предупредить, что я крайне недоверчив.      

– Зачем   же в таком случае задавать мне вопрос, если вы сомневаетесь в моей правдивости?      

– Ну   хорошо, я готов вам поверить. Вы довольны?      

– В   таком случае, сударь, я могу лишь повторить то, что уже сказал. Я не только   видел вас, но и был с вами знаком во время осады Филипсбурга.      

– Так   вы были тогда ребенком?      

– Конечно.      

– Вам,   должно быть, было не больше пяти лет?      

– Нет,   сударь, мне тогда был сорок один год.      

– Ха-ха-ха! –   громко рассмеялся барон.      

Николь   эхом вторила ему.      

– Я   говорю совершенно серьезно, сударь, – с важностью произнес Бальзамо, –   но вы мне не верите.      

– Да   как же можно этому верить, помилуйте! Представьте какие-нибудь доказательства!      

– Но   ведь это же так понятно! – продолжал Бальзамо без тени смущения.      

– В   то время мне был сорок один год, и это правда. Я же не утверждаю, что сейчас   перед вами тот же человек, каким я был в то время.      

– Ха-ха!   Это что-то языческое! – вскричал барон. – Кажется, был какой-то   древнегреческий философ, – опять эти подлые философы, они водились во все   времена! Так вот, был один древний грек, который не ел бобов, утверждая, что у   них есть душа; прямо, как мой сын, который утверждает, что у негров тоже есть   душа; кто это выдумал? Его имя.., э-э.., вот черт, как же его звали-то?      

– Пифагор, –   подсказала Андре.      

– Да,   да, Пифагор, – подхватил барон. – Когда-то я учился этому у иезуитов.   Отец Поре заставлял меня слагать на эту тему латинские вирши, и я соперничал в   этом занятии с маленьким Вольтером. Я даже помню, что отец Поре отдавал   предпочтение моим стихам… Пифагор, да, да, так его звали.      

– Вот   видите, а кто вам сказал, что я не, мог быть Пифагором? – очень просто   заметил Бальзамов – Не буду отрицать, что вы были Пифагором, – возразил   барон, – да только Пифагор не участвовал в осаде Филипсбурга. Во всяком   случае, я его там не видел.      

– Несомненно, –   сказал Бальзамо, – однако вы видели там виконта Жана де Барро, черного   мушкетера, не правда ли?      

– Да,   да, я даже был с ним знаком.., уж он-то не был философом, хотя терпеть не мог   бобов и ел их только в самом крайнем случае.      

– Вот   именно! Прошу вас припомнить, что на следующий день после дуэли господина де   Ришелье де Барро находился в траншее рядом с вами.      

– Совершенно   верно. Как вы, очевидно, помните, черные мушкетеры всю неделю стояли бок о бок   с легкими кавалеристами.      

– Верно,   но что из этого следует?      

– Так   вот, пули сыпались градом в тот вечер. Де Барро был в грустном настроении, он   подошел к вам и попросил щепотку табаку. Вы протянули ему золотую табакерку.      

– На   ней была изображена женщина!..      

– Совершенно   верно. Она так и стоит у меня в глазах – блондинка, не так ли?      

– Черт   возьми! Так! – в растерянности проговорил барон. – А что было дальше?      

– Дальше, –   продолжал Бальзамо. – в то самое время, когда он нюхал табак, в него   угодило ядро, оторвав ему голову, как в свое время господину Бервику.      

– Увы,   так оно и было! Бедный де Барро!      

– Что   ж, сударь, вы понимаете теперь, что я не только видел, но и знал вас во времена   Филипсбурга? – проговорил Бальзамо. – Я и был тем самым де Барро.      

Старый   барон отпрянул в страхе или скорее в изумлении. Это развеселило незнакомца.      

– Вы,   стало быть, колдун? – вскричал барон. – Лет сто назад вас бы сожгли   на костре, дорогой мой гость. О Господи, кажется, здесь уже попахивает   привидениями, висельниками, – пахнет жареным!      

– Господин   барон, – с улыбкой возразил Бальзамо, – настоящий колдун не может   быть ни сожжен, ни повешен, зарубите это себе на носу! Только дураки попадают   на костер или на виселицу. Однако не довольно ли на сегодня? Я вижу, мадмуазель   де Таверне засыпает? Кажется, метафизические споры и оккультные науки почти не   трогают ее.      

Андре не   могла дольше противостоять неизвестной ей дотоле силе: она медленно поводила   головой, словно цветок, чашечка которого переполнилась росой.      

Услышав   последние слова Бальзамо, она попыталась прогнать овладевшее ею наваждение.   Андре с силой тряхнула головой, поднялась и, покачиваясь, с помощью Николь   вышла из столовой.      

Бальзамо   внимательно следил за ней, за ее нетвердой поступью.      

В ту же   минуту исчезло лицо, все это время заглядывавшее через окно. Бальзамо успел   узнать в нем Жильбера.      

Спустя   мгновение из комнаты Андре послышались громкие звуки клавесина.      

После   ухода Андре Бальзамо воскликнул, не скрывая торжества:      

– Итак,   теперь я могу повторить вслед за Архимедом: Eureka.      

– Кто   такой Архимед? – спросил барон.      

– Один   славный ученый, с которым я был знаком две тысячи сто пятьдесят лет тому   назад, – отвечал Бальзамо.      

 Глава 7. ЭВРИКА!      

       

То ли   бахвальство на этот раз показалось чрезмерным барону, то ли он попросту не   слышал слов Бальзамо, то ли, наконец, слышал, но не слишком рассердился, чтобы   вышвырнуть из своего дома странного гостя. Он провожал взглядом Андре, пока за   ней не затворилась дверь. Затем, когда звуки клавесина убедили его в том, что   она в соседней комнате, барон предложил Бальзамо доставить его до ближайшего   города.      

– У   меня скверная лошадь, для нее, вероятно, это будет последнее путешествие, но   туда-то она вас довезет, и вы можете по крайней мере быть уверены, что найдете   подходящее место для ночлега. Это не значит, что в Таверне не нашлось бы   комнаты или кровати Но я по-своему понимаю гостеприимстве. «Все или ничего» –   вот мой девиз.      

– Так   вы меня гоните? – спросил Бальзамо, пытаясь скрыть в улыбке противоречивые   чувства, охватившие его. – Стало быть, я вам надоел.      

– Да   нет, черт побери! Я к вам по-дружески расположен, мой дорогой. Оставить же вас   здесь на ночлег означало бы, напротив, что я желаю вам зла. Я с величайшим   сожалением говорю вам это, скорее для очистки совести. По правде говоря, вы мне   очень нравитесь.      

– Так   если я вам нравлюсь, не тоните меня, я устал, и не заставляйте меня скакать на   коне – вместо того чтобы вытянуться в постели. Не умаляйте своих возможностей,   если, конечно, вы не хотите, чтобы я поверил, что вы плохо ко мне относитесь.      

– О,   если так, то вы остаетесь здесь!      

Поискав   взглядом Ла Бри, он заметил его в углу.      

– Поди   сюда, старый негодяй! – обратился он к нему. Ла Бри робко приблизился.      

– Подойди   ближе, черт тебя побери! Как ты думаешь, красная комната подойдет?      

– Конечно,   сударь, – отвечал старый слуга. – Ведь в ней живет господин Филипп,   когда приезжает в Таверне.      

– Может,   она и годится для бедного лейтенанта, приезжающего на лето к нищему отцу, но   совершенно не подходит богатому сеньору, который путешествует в карете,   запряженной четверкой.      

– Уверяю   вас, сударь, – вмешался Бальзаме, – она мне подойдет.      

Барон   поморщился, словно хотел сказать: «Ну-ну, уж я-то знаю, чего она стоит».      

Затем   громко приказал:      

– Приготовь   господину красную комнату, раз уж он хочет навсегда избавиться от желания   вернуться когда-нибудь в Таверне. Итак, вы хотите остаться?      

– Разумеется!      

– Погодите!   Есть еще одно средство…      

– О   чем вы говорите?      

– Вы   ведь можете поехать не только верхом…      

– Куда   поехать?      

– В   Бар-ле-Дюк.      

Бальзамо   ждал, что последует за этим предложением.      

– Вы   ведь приехали на почтовых лошадях, не так ли?      

– Несомненно,   если только не сатана ими правил.      

– Я   сначала тоже так подумал. Мне показалось, вы с ним приятели.      

– Слишком   большая честь для меня.      

– Так   вот лошади, которые дотащили вашу карету сюда, могут ведь отвезти ее назад,   верно?      

– Вот   тут вы ошибаетесь. Во-первых, от четверки у меня осталась только пара лошадей.   Кроме того, карета очень тяжелая, лошадям необходим отдых.      

– Еще   один довод… Решительно вы хотите здесь остаться!      

– Я   хотел бы сегодня остаться здесь, чтобы завтра снова встретиться с вами, чтобы   выразить вам свою признательность.      

– Это   очень просто.      

– Что   вы имеете в виду?      

– Раз   вы водите дружбу с сатаной, попросите его помочь мне отыскать философский   камень.      

– Господин   барон! Если он так вам нужен…      

– Философский   камень? Черт возьми, еще как нужен!      

– В   таком случае вам следует обратиться к другому лицу.      

– Кто   же это другое лицо!      

– «Я»,   как сказал Корнель в, не помню точно, какой комедии, которую он читал мне..,   погодите-ка.., да, ровно сто лет назад, когда мы с ним проезжали по Новому   мосту в Париже.      

– Ла   Бри, старый мошенник! – закричал барон, почувствовав, что разговор   начинает принимать нежелательный оборот в столь поздний час, да еще с таким   собеседником. – Поищите свечу и проводите барона.      

Ла Бри   бросился исполнять приказание. Найти в доме свечу было почти так же трудно, как   философский камень. Он позвал Николь и приказал ей подняться первой и   проветрить красную комнату.      

Николь   оставила Андре одну, или скорее Андре была рада предлогу выпроводить камеристку:   ей было необходимо остаться наедине со своими мыслями.      

Барон   пожелал Бальзамо спокойной ночи и пошел спать.      

Бальзамо   вынул часы, вспомнив об обещании, данном Альтотасу. Ученый проспал два с половиной   часа вместо двух. Полчаса было потеряно. Бальзамо спросил у Ла Бри, стоит ли   карета на прежнем месте.      

Ла Бри   отвечал, что она должна стоять там, если только ей не вздумалось уехать одной,   без лошадей.      

Бальзамо   поспешил справиться о Жильбере.      

Ла Бри   уверял его, что бездельник Жильбер лег уже, по крайней мере с час назад.      

Бальзамо   вышел во двор, собираясь разбудить Альтотаса. Но прежде он выяснил, как пройти   в красную комнату.. Господин де Таверне нисколько не преувеличивал, говоря о   бедности комнаты. Она не отличалась убранством от остальных комнат в замке..   Дубовая кровать была застлана покрывалом из потертой шелковой узорчатой ткани –   того же зеленовато-золотистого оттенка, что и обивка стен. В комнате стоял   дубовый стол на гнутых ножках. Большой камин эпохи Людовика XIII, которому   пламя зимой придавало некоторую пышность», выглядел летом без огня тоскливо: не   было ни подставки для дров, ни щипцов, не было и дров, зато был он забит   старыми газетами. – Вот и вся обстановка комнаты, случайным обладателем   которой оказался в эту ночь Бальзамо.      

Добавим   пару стульев и деревянный шкаф с продавленными стенками, выкрашенный в серый   цвет.      

Пока Ла   Бри пытался навести в комнате порядок после того, как Николь проветрила ее и   удалилась к себе, Бальзамо разбудил Альтотаса и вернулся в дом.      

Подойдя   к гостиной, он остановился и прислушался. Когда Андре вышла из столовой, она   заметила, что не испытывает на себе больше таинственного влияния   путешественника.      

Чтобы не   думать больше о нем, она села за клавесин. Звуки и теперь доносились сквозь приотворенную   дверь.      

Бальзамо,   как мы уже сказали, остановился перед этой дверью.      

В   течение некоторого времени он плавными медленными взмахами рук словно   гипнотизировал Андре. Она стала испытывать уже знакомое волнение, постепенно   игра ее смолкла, руки безжизненно повисли, и она медленно обернулась к двери,   словно подчиняясь чужой воле, готовая исполнить любое приказание.      

Бальзамо   улыбнулся в полумраке, будто видел, что происходит за запертой дверью.      

Очевидно,   он именно этого добивался от Андре и догадался, что его воля исполнена. Протянув   в темноте левую руку и ухватившись за перила, он стал подниматься по крутой   массивной лестнице, – лестница привела его к красной комнате.      

Пока он   удалялся, Андре так же медленно отвернулась от двери и обратилась к клавесину.   Остановившись на последней ступеньке лестницы, Бальзамо услышал первые аккорды   мелодии, которую продолжала исполнять Андре.      

Бальзамо   вошел в красную комнату и отпустил Ла Бри.      

Ла Бри   был прекрасно вышколен и привык беспрекословно повиноваться. На сей же раз,   двинувшись было к двери, он внезапно остановился на пороге.      

– В   чем дело? – спросил Бальзамо, Ла Бри не отвечал, опустив руку в карман   куртки и пытаясь нащупать что-то на самом дне.      

– Вы   хотите что-нибудь сообщить мне, друг мой? – переспросил Бальзамо, подходя   к нему.      

Казалось,   Ла Бри сделал над собою нечеловеческое усилие, чтобы вынуть руку из кармана.      

– Я   хотел сказать вам, сударь, что вы, должно быть, ошиблись нынче вечером, –   пролепетал он.      

– Я   ошибся? – удивился Бальзаме. – В чем же, друг мой?      

– Вы,   верно, подумали, что подаете мне монету в двадцать четыре су, а вместо нее я   нашел в кармане монету в двадцать четыре ливра!      

Он   разжал кулак: на ладони сверкнул новехонький луидор.      

Бальзамо   с восхищением посмотрел на старого слугу: нечасто приходилось ему встречать   честного человека.      

– «And   honest», – повторил он вслед за Гамлетом.      

Пошарив   в кармане, он достал второй луидор и положил рядом с первым.      

Не   испытанная им еще радость охватила Ла Бри при виде подобной щедрости. Прошло   уже почти двадцать лет, как он не видал золота.      

Он смог   поверить, что стал обладателем такого богатства, только после того, как   Бальзамо взял у него монеты и сам опустил их ему в карман.      

Ла Бри   поклонился до земли и, пятясь, двинулся к выходу. Бальзамо остановил его.      

– Как   обычно проходит утро в замке? – обратился он с вопросом к старому слуге.      

– Господин   де Таверне встает поздно, а мадмуазель Андре спозаранку на ногах.      

– В   котором часу?      

– Около   шести.      

– Кто   живет надо мной?      

– Ваш   покорный слуга, сударь.      

– А   внизу?      

– Внизу   никого нет, там вестибюль.      

– Хорошо,   благодарю вас, друг мой; можете идти.      

– Покойной   ночи, сударь!      

– Прощайте!   Кстати, позаботьтесь о том, чтобы моя карета была в безопасности.      

– О,   можете быть совершенно покойны!      

– Если   оттуда послышится какой-нибудь шум или вы заметите свет, не пугайтесь. Там   живет мой старый немощный слуга, которого я повсюду вожу с собой. Передайте   господину Жильберу, чтобы он не беспокоил его. Прошу вас также сказать ему,   чтобы он не пропадал завтра утром до тех пор, пока я не переговорю с ним. Вы   все запомнили, – Конечно, сударь. Вы, надеюсь, не собираетесь покинуть нас   завтра так рано?      

– Посмотрим, –   с улыбкой отвечал Бальзамо. – Хорошо бы завтра к вечеру успеть добраться   до Бар-ле-Дюка.      

Ла Бри   покорно вздохнул, в последний раз окинул взглядом постель и поднес свечу к камину,   где вместо дров лежали старые газеты: он хотел хоть немного обогреть сырую   просторную комнату.      

Бальзамо   остановил его.      

– Нет,   нет, – воскликнул он, – не трогайте газеты: если мне не удастся   заснуть, я с удовольствием почитаю их.      

Ла Бри   поклонился и вышел.      

Бальзамо   подошел к двери, слушая удалявшиеся шаги старого слуги, который поднимался по   скрипучей лестнице. Вскоре шаги стали слышны над его головой: Ла Бри был у себя   в комнате.      

Бальзамо   подошел к окну.      

Напротив   него в другом крыле флигеля светилось окно крошечной мансарды. Там жила Леге.   Сквозь неплотно задернутые шторы было видно, как девушка медленно расстегнула   платье, развязала косынку. Она время от времени отворяла окно и свешивалась   вниз, разглядывая двор.      

Бальзамо   внимательно изучал ее, так как не успел сделать этого за ужином.      

– Поразительное   сходство! – прошептал он. В это самое мгновение свет в мансарде погас,   хотя было ясно, что камеристка еще не ложилась.      

Бальзамо   продолжал стоять, привалившись плечом к стене.      

Звуки   клавесина по-прежнему доносились из гостиной.      

Путешественник   прислушался, желая убедиться, что никакой другой шум не нарушает ночную тишину.   Затем он распахнул дверь, которую уходя прикрыл Ла Бри, бесшумно спустился по   лестнице, легонько толкнул дверь в гостиную, повернувшуюся без малейшего скрипа   на изношенных петлях.      

Андре   ничего не слыхала.      

Она   опускала свои белые руки на пожелтевшие от старости клавиши слоновой кости.   Перед ней висело старинное зеркало с инкрустациями в резной раме с облупившейся   позолотой, закрашенной серой краской.      

Девушка   наигрывала грустную мелодию, вернее, брала аккорды, задумчиво импровизируя.   Наверное, она пыталась в музыке выразить мечты, навеянные воображением.   Возможно, соскучившись в Таверне, она мысленно устремлялась в бескрайние сады   монастыря Аннонсиад в Нанси, где резвились беззаботные воспитанницы. Как бы там   ни было, ее затуманенный взор блуждал в мутном зеркале, висевшем напротив, где   отражались темные углы просторной гостиной, которую не могла осветить   одна-единственная свеча, стоявшая на клавесине.      

Иногда   она внезапно останавливалась. В эти мгновения она вспоминала о странном появлении   незнакомца, и ее охватывали неведомые дотоле ощущения. Раньше, чем она успевала   припомнить какую-нибудь подробность вечера, сердце ее начинало отчаянно биться,   и дрожь пробегала по всему телу. Несмотря на то, что она была совершенно одна,   она трепетала так, словно кто-то прикасался к ней и этими прикосновениями   тревожил ей сердце.      

В тот   самый миг, как она попыталась разобраться в непривычных для нее ощущениях, она   испытала их с новой силой. Все ее существо содрогнулось, будто от удара. Она   словно прозрела в это мгновение, ее мысль работала ясно и четко. В зеркале   отразилось какое-то движение.      

Дверь   комнаты бесшумно распахнулась.      

На   пороге появилась чья-то тень.      

Андре   содрогнулась, уронив руки на клавиши.      

Однако,   казалось, в этом появлении не было ничего особенного.      

Разве   эта неясная тень, сливавшаяся с темнотой, не могла принадлежать де Таверне или   Николь? Кроме того, Ла Бри имел обыкновение перед сном обходить все уголки   замка и сейчас мог зайти за чем-нибудь к ней в гостиную. Это нередко случалось –   скромный и верный слуга двигался обычно совершенно бесшумно.      

Однако   сердце подсказало девушке, что на сей раз вошел кто-то другой.      

Человек   приблизился к ней, не проронив ни слова, становясь постепенно все более   различим в темноте. Когда он попал в круг света, отбрасываемого свечой, Андре   узнала в нем незнакомца. Ее испугала бледность его лица, которую подчеркивал   сюртук черного бархата.      

Из   каких-то, без сомнения, таинственных соображений он сменил на сюртук платье из   шелка, в котором он был прежде.      

Она   хотела обернуться, закричать.      

Бальзамо   простер руки: она не двинулась.      

Девушка   сделала над собой неимоверное усилие.      

– Сударь! –   чуть слышно произнесла она. – Сударь!.. Именем Бога заклинаю вас: что вам   угодно?      

Бальзамо   улыбнулся, его лицо отразилось в зеркале, и Андре так и впилась в него   взглядом, ловя каждое выражение его лица.      

Он не   отвечал.      

Андре в   другой раз попыталась подняться, но безуспешно: необоримая сила, нечто вроде   приятной усталости, навалилась на нее. Взгляд ее по-прежнему был прикован к   таинственному зеркалу.      

Новое   незнакомое ощущение было ей отчасти неприятно, потому что она чувствовала себя   в полной власти этого человека, а он был ей мало знаком.      

Она изо   всех сил попыталась позвать на помощь: ее губы дрогнули, но Бальзамо простер руки   над головой девушки, и ни один звук не вырвался из ее груди.      

Андре   оставалась безмолвной, грудь ее наполнилась диким ужасом, голова затуманилась…      

Не   проронив ни звука, она обессиленно склонила набок безвольную голову.      

В это   мгновение Бальзамо послышался едва различимый шум со стороны окна. Он с живостью   повернулся и успел заметить отпрянувшее лицо мужчины.      

Он   нахмурился. То же выражение тотчас словно отразилось на лице Андре.      

Обернувшись   к ней, он опустил руки, которые все это время продолжал держать у нее над   головой, поднял их, затем снова опустил и, посылая сильные флюиды, проговорил   настойчиво:      

– Усните!      

Она   попыталась сопротивляться этому наваждению.      

– Усните! –   повторил он властно. – Усните: я так хочу!      

Ничто не   могло бы устоять перед силой его воли. Андре положила руку на клавиши, уронила   голову и крепко уснула.      

Бальзамо   попятился к двери, вышел, затворив ее за собой, и вскоре его шаги раздались на   лестнице. Еще мгновение – и он был в своей комнате.      

Как   только дверь гостиной затворилась, за окном вновь мелькнуло отпрянувшее было   лицо.      

Это был   Жильбер.      

 Глава 8. ПРИТЯГАТЕЛЬНАЯ   СИЛА      

       

Жильберу   не полагалось в силу низкого происхождения присутствовать на ужине, поэтому он   с жадностью следил весь вечер через окно за участниками трапезы, которым   положение позволяло находиться в столовой замка Таверне. Он видел улыбавшегося   и жестикулировавшего во время ужина Бальзамо. Он отметил внимание, которое   оказывала ему Андре, неслыханную любезность барона, почтительную услужливость   Ла Бри.      

Позже,   когда все встали из-за стола, он укрылся в зарослях сирени, опасаясь, как бы   Николь, затворяя ставни иди возвращаясь к себе, не заметила его и не помешала   ему в его расследовании или, вернее, в слежке.      

Действительно,   Николь обошла весь первый этаж, однако вынуждена была оставить одно окно   гостиной отворенным, так как петли его наполовину отошли и ставни не   затворялись.      

Жильбер   знал об этом обстоятельстве. Вот почему, он, как мы уже видели, не покидал   своего поста, уверенный в том, что сможет продолжать наблюдения после ухода   Леге.      

Мы сказали,   наблюдения – слово это может показаться читателю не вполне ясным. В самом деле,   какими наблюдениями мог быть занят Жильбер? Разве он не знал всех уголков замка   Таверне, где он вырос, разве не знал он всех черт характера его обитателей,   наблюдая их ежедневно в течение семнадцати или восемнадцати лет?      

Итак, в   тот вечер у Жильбера были для наблюдений иные основания, – он не столько   подкарауливал, сколько выжидал.      

Когда   Николь, оставив Андре одну, покинула гостиную, она небрежно и не торопясь притворила   все двери и ставни, прошлась по первому этажу, будто ожидая кого-то встретить и   бросая беглый взгляд по сторонам. Наконец, она решилась уйти в свою комнату.      

Жильбер   стоял не шелохнувшись за деревом: он пригнулся, затаил дыхание, но не упустил   ни одного движения Николь. Когда она скрылась и засветилось окно ее мансарды,   он На цыпочках прошел по двору, подошел к окну и стал ждать, сам в точности не   зная, чего, пожирая глазами Андре, небрежно сидевшую за клавесином.      

Тут в   гостиную вошел Бальзамо.      

Увидев   его, Жильбер вздрогнул и горящим взором стал следить за обоими участниками сцены,   которую мы только Что описали.      

Ему   казалось, что Бальзамо хвалил игру Андре, а она отвечала со свойственной ей   холодностью. Он настойчиво улыбался, а она перестала играть, чтобы спровадить   гостя.      

Жильбер   восхитился изяществом, с которым тот удалился.      

Он   думал, что все уловил, хотя в действительности не понял ничего из того, что   между ними произошло: смысл этой сцены был в том, что она происходила в полном   безмолвии.      

Жильбер   ничего не мог слышать, он лишь видел, как шевелились губы и взмахивали руки.   Даже будучи очень наблюдательным, он не мог заподозрить тайну, потому что   внешне все выглядело вполне естественно.      

Когда   Бальзамо удалился, Жильбер из наблюдателя обратился в воздыхателя, он   восхищался пленительной небрежностью позы, которую приняла Андре. Вдруг он с   удивлением заметил, что она спит. Некоторое время он не двигался, желая   убедиться в том, что она в самом деле заснула. Когда же у него не осталось в   этом никаких сомнений, он выпрямился и обхватил голову руками, будто опасаясь,   как бы она не лопнула от переполнявших ее мыслей. Он собрал всю свою волю и   воскликнул в исступлении:      

– О,   как бы мне хотелось коснуться губами ее руки! Да! Я, Жильбер, этого хочу!..      

Проговорив   эти слова и будто подчиняясь внутреннему голосу, он устремился через переднюю к   двери, ведущей в гостиную, – дверь так же бесшумно распахнулась перед ним,   как несколько ранее перед Бальзамо.      

Едва   дверь распахнулась и ничто больше не препятствовало ему, чтобы подойти к   девушке, он понял всю важность того, что задумал: он, Жильбер, сын управляющего   и крестьянки, тихий, почтительный, едва осмеливавшийся робко взглядывать из   темного угла на гордую и снисходительную госпожу, вознамерился припасть к краю   ее платья или коснуться губами пальчиков спящей богини, которая, пробудившись,   могла бы одним своим взглядом обратить его в пепел. Туман опьянения от грез   рассеялся при этой мысли, в голове прояснело, и он опомнился. Он застыл,   ухватившись за дверной косяк; колени у него задрожали, он едва держался на   ногах.      

Однако   задумчивость или сон Андре были столь глубоки, что Жильбер так и не понял, спит   она или грезит: она сидела совершенно неподвижно. Сердце Жильбера трепетало в   груди, он безуспешно пытался унять волнение, он задыхался.      

Андре   по-прежнему не шевелилась. Она была так хороша в этот миг! Она сидела,   грациозно опершись на руку. Длинные волосы свободно ниспадали, рассыпавшись по   плечам. Утихнувшая было под влиянием страха, но не угаснувшая страсть Жильбера   вспыхнула с новой силой. Голова его закружилась, он словно опьянел от безумной   любви. Он испытывал всепожирающую потребность дотронуться до Андре. Он снова   шагнул к ней.      

Половица   скрипнула под его нетвердой ногой: капли ледяного пота выступили у него на лбу.   Однако Андре ничего не слыхала.      

– Она   спит, – прошептал Жильбер. – Какое счастье, что она спит!      

Не   пройдя и трех шагов, он опять остановился, испугавшись того, как необычно   засветилась лампа, готовая по гаснуть и отбрасывавшая последние яркие отблески   перед наступлением полной темноты.      

Дом   безмолвствовал: не доносилось ни единого звука, ни единого вздоха. Старик Ла   Бри лег и, должно быть, уже заснул. Света в окне Николь тоже не было.      

– Скорее! –   прошептал он и снова двинулся вперед.      

Его   поразило, что когда вновь скрипнул паркет под его ногой, Андре опять не   пошевелилась.      

Жильберу   показалось это очень странным, он ужаснулся.      

– Она   спит, – проговорил он, словно приучая себя к этой мысли, которая уже раз   двадцать то покидала его, то возвращалась, как это бывает с нерешительными   любовниками или трусами. А трусу не дано владеть своим сердцем!      

– Она   спит! Боже мой!      

Терзаемый   страхом и надеждой, Жильбер продолжал подходить к Андре и наконец оказался в   двух шагах от нее. Дальше все происходило как во сне: если бы он захотел   убежать, это было бы невозможно; оказавшись в поле притяжения, центром которого   была Андре, он почувствовал, что связан по рукам и ногам, сражен – он упал на   колени.      

Андре   по-прежнему оставалась без движения, не проронив ни звука; можно было подумать,   что она обратилась в статую, Жильбер поднес к губам край ее платья.      

Затем   медленно, затаив дыхание, поднял голову, ловя глазами ее взгляд.      

Глаза   Андре были широко раскрыты, однако она ничего не видела.      

Жильбер   не знал, что и думать, он был раздавлен. На миг ему показалось, что она мертва.   Чтобы убедиться в этом, он осмелился взять ее за руку: она была теплой, едва   заметно пульсировала жилка. Но рука Андре неподвижно лежала в руке Жильбера.   Испытывая сладострастное чувство от прикосновения к руке Андре, Жильбер вообразил,   что она все видит, чувствует и догадывается о его безумной любви. Несчастный   юноша, ослепленный любовью, поверил, что она ждала его, что ее молчание – не   что иное, как одобрение, а ее неподвижность скрывает благосклонность.      

Он   поднес руку Андре к губам и жадно припал к ней.      

Андре   вздрогнула, и Жильбер почувствовал, что она отталкивает его.      

– Я   погиб! – пролепетал он, выпуская руку девушки. Он упал на колени и   коснулся лбом пола.      

Андре   стремительно поднялась, словно подброшенная Пружиной, даже не взглянув на поверженного   Жильбера. Он был настолько раздавлен стыдом и ужасом, что не стал вымаливать   прощения, на которое, впрочем, не мог и рассчитывать.      

Казалось,   таинственная сила увлекает Андре к неведомой цели. Вытянув шею и высоко подняв   голову, она, коснувшись плечом Жильбера, прошла мимо и направилась нетвердой   походкой к выходу.      

Видя,   что она удаляется, Жильбер приподнялся на локте, робко обернулся и стал   провожать ее изумленным взглядом. Андре приблизилась к двери, отворила ее,   прошла переднюю и подошла к лестнице.      

Бледный   трясущийся Жильбер пополз за ней на коленях.      

«Она так   возмущена – подумал он, – что не удостоила меня даже гнева; она, наверное,   отправилась к барону, чтоб рассказать о моем постыдном безумии, и он вышвырнет   меня, как лакея!»      

Все   поплыло у него в глазах при мысли, что его выгонят из Таверне, что он не увидит   больше той, которая была для него светом, жизнью, душой'. Отчаяние придало ему   смелости: он поднялся на ноги и бросился к Андре:      

– Простите   меня, мадмуазель, именем всего святого, простите! – пролепетал он.      

Ему   показалось, что она не слыхала его. Она прошла мимо двери, которая вела в   комнату ее отца.      

Жильбер   облегченно вздохнул.      

Андре   поставила ногу на первую ступеньку лестницы, затем поднялась на вторую.      

– Боже,   Боже! – прошептал Жильбер. – Куда же она идет? Лестница ведет в   красную комнату, где поселили незнакомца, и в мансарду Ла Бри. А вдруг она   позовет его, позвонит в колокольчик? Так она собирается пойти к нему?.. Это   невозможно!      

Жильбер   в ярости сжал кулаки при мысли, что Андре могла пойти к Бальзаме.      

Она   остановилась у двери незнакомца. Холодный пот выступил у Жильбера на лбу. Он уцепился   за прутья лестницы, чтобы не свалиться, так как все время следовал за Андре.   Все, чему он явился свидетелем, о чем догадывался, представлялось ему   чудовищным.      

Дверь   Бальзамо была приотворена. Андре толкнула ее и без стука шагнула в комнату. Ее   благородные чистые черты осветились на мгновение, а в широко раскрытых глазах   запрыгали золотистые отблески от лампы.      

Жильберу   удалось углядеть незнакомца, стоявшего посреди комнаты: он смотрел не мигая,   нахмурив лоб, и повелительным жестом протягивал руку.      

Дверь   захлопнулась.      

Жильбер   почувствовал, что силы его оставляют. Одной рукой он выпустил перила, другой   коснулся пылавшего лба. Он покатился подобно колесу, соскочившему с оси, и   рухнул на нижние ступеньки, растянувшись на холодных плитах. Взгляд его все еще   устремлялся к проклятой двери, поглотившей мечту прошлого, счастье настоящего и   надежду будущего.      

 Глава 9. ЯСНОВИДЯЩАЯ      

       

Бальзамо   пошел навстречу девушке, вошедшей к нему уверенной поступью командора.      

Ее   появление могло показаться странным, однако оно ничуть не удивило Бальзамо.      

– Я   приказал вам уснуть, – обратился он к ней. – Вы спите?      

Андре   вздохнула и ничего не ответила. Бальзамо подошел к девушке, подчиняя себе ее   волю.      

– Ответьте   мне, – сказал он. Девушка вздрогнула.      

– Вы   слышите меня? – спросил незнакомец. Андре кивнула.      

– Отчего   же вы молчите?      

Андре   поднесла руку к горлу, словно давая понять, что не может говорить.      

– Ну   хорошо! Садитесь вот сюда, – приказал Бальзамо.      

Он взял   ее за ту руку, которую недавно целовал Жильбер. На этот раз от одного прикосновения   Андре испытала сильнейшее потрясение, свидетелями которого мы с вами уже были,   когда приказ был послан ей сверху ее повелителем.      

Под   властным взглядом Бальзамо она отступила шага на три и упала в кресло.      

– Скажите, –   обратился он к ней, – вы что-нибудь видите?      

Глаза   Андре округлились, словно она пыталась охватить взглядом все пространство комнаты,   освещенное яркими отблесками двух свечей.      

– Я   не прошу вас увидеть глазами, – продолжал Бальзамо, – посмотрите   внутренним взором.      

Выхватив   из-под вышитой куртки стальную палочку, он коснулся ею трепетавшей груди Андре.      

Она   подскочила, будто огненное жало пронзило ее и прошло до самого сердца. Глаза у нее   закрылись.      

– Прекрасно! –   воскликнул Бальзаме. – Вы прозрели, не так ли?      

Она   кивнула.      

– Вы   будете говорить?      

– Да, –   отвечала Андре.      

Она   поднесла руку ко лбу с выражением нечеловеческого страдания.      

– Что   с вами? – спросил Бальзаме.      

– О,   мне так больно!      

– Почему   больно?      

– Потому   что вы заставляете меня видеть и говорить. Бальзамо два-три раза взмахнул   руками над ее головой и тем словно ослабил слишком сильное для нее воздействие   гипноза.      

– Вам   все еще больно? – спросил он.      

– Сейчас   легче, – отвечала девушка, – Хорошо. Теперь скажите мне, где вы   находитесь. Глаза Андре по-прежнему оставались закрытыми. Она нахмурилась, лицо   выразило сильнейшее удивление.      

– Я   в красной комнате, – пробормотала она.      

– Кто   с вами рядом?      

– Вы! –   вздрогнув, проговорила она.      

– Что   вы сейчас испытываете?      

– Мне   страшно! Мне стыдно!      

– Отчего   же? Разве нас не связывает взаимная симпатия?      

– Напротив.      

– Разве   вам не известно, что я мог заставить вас сюда прийти из самых чистых   побуждений?      

– Известно.      

Лицо ее   просветлело, затем снова затуманилось.      

– Вы   недостаточно откровенны со мной, – продолжал Бальзамо. – Не можете   меня простить?      

– Я   вижу, что вы не хотите мне зла, однако готовы причинить страдания кому-то еще.      

– Вполне   возможно, – прошептал Бальзамо. – Это не должно вас беспокоить, –   проговорил он жестко. Лицо Андре разгладилось.      

– Все   ли в доме спят?      

– Не   знаю, – отвечала она.      

– Так   взгляните!      

– Куда   я должна смотреть?      

– Начнем   с вашего батюшки. Где он сейчас?      

– В   своей комнате.      

– Чем   занимается?      

– Он   лег.      

– Спит?      

– Нет,   читает.      

– Что   именно?      

– Одну   из тех дурных книг, которые он и меня пытается заставить читать.      

– А   вы их не читаете? – Нет, – проговорила она.      

– Ну   хорошо. С этой стороны все спокойно. Теперь посмотрите, что делает в своей   комнате Николь.      

– У   нее нет света.      

– Разве   вам нужен свет?      

– Нет,   если вы прикажете видеть в темноте.      

– Да,   я вам это приказываю!      

– Я   ее вижу.      

– Что   она делает?      

– Она   не одета… Осторожно толкнула дверь своей комнаты… Спускается по лестнице.      

– Так…   Куда она направляется?      

– Стоит   у входной двери. По-видимому, кого-то подкарауливает…      

Бальзамо   усмехнулся:      

– Не   вас ли она поджидает?      

– Нет.      

–Это   главное. Когда за девушкой не шпионят ни отец, ни камеристка, ей нечего   опасаться, если только…      

– Нет, –   перебила она Бальзамо.      

– Вы   читаете мои мысли?      

– Да.      

– Так   вы ни в кого не влюблены?      

– Я? –   высокомерно спросила она.      

– Отчего   же нет? Разве вы не можете быть влюблены? Из монастыря выходят не для того,   чтобы жить в заточении: вы должны быть свободны душой и телом.      

Андре   покачала головой.      

– Мое   сердце свободно, – с грустью ответила она. Душевная чистота и непорочность   осветили изнутри ее лицо. Бальзамо восторженно прошептал:      

– Как   вы прекрасны, дорогая ясновидящая! Он прижал руки к груди в немой молитве,   затем обратился к Андре:      

– Однако   если не любите вы, это вовсе не означает, что никто не любит вас, не так ли?      

– Не   знаю, – мягко возразила она.      

– Как   не знаете? – строго спросил Бальзамо. – Узнайте! Когда я спрашиваю,   надо отвечать!      

Он в   другой раз прикоснулся стальной палочкой к ее груди.      

Девушка   вздрогнула, но не так сильно, как в первый раз.      

– Да,   теперь я вижу… Сжальтесь надо мной, вы меня погубите…      

– Что   вы видите? – спросил Бальзамо.      

– Это   невероятно! – воскликнула Андре.      

– Что   там такое?      

– Я   вижу молодого человека, который следит за мной, не сводит с меня глаз с тех   пор, как я вернулась из монастыря.      

– Кто   этот юноша?      

– Лица   не видно; судя по одежде, он простолюдин.      

– Где   он сейчас?      

– Внизу   у лестницы. Он страдает.., плачет!      

– Почему   же вы не видите его лица?      

– Он   закрыл лицо руками.      

– Смотрите   сквозь ладони! Андре сделала над собой усилие.      

– Жильбер! –   вскрикнула она. – Я же говорила, что это невозможно!      

– Отчего   же невозможно?      

– Он   не посмеет в меня влюбиться, – отвечала она в высшей степени презрительно.      

Бальзамо   усмехнулся: он хорошо знал людей и понимал, что для любви нет преград.      

– Что   он делает на лестнице? – продолжал он.      

– Сейчас,   сейчас… Он поднял голову… Схватился за перила… Встал… Поднимается по лестнице!      

– Куда   он направляется?      

– Сюда…   Но это ничего, он не осмелится войти.      

– Почему?      

– Боится! –   презрительно усмехнувшись, отвечала Андре.      

– Он   собирается подслушивать?      

– Да,   он уже прижался ухом к двери… Он нас подслушивает!      

– Вас   это смущает?      

– Да,   потому что он может услышать, о чем мы говорим.      

– Он   из тех, кто может этим воспользоваться даже во вред той, которую любит?      

– Да,   забывшись в гневе или в порыве ревности… В такие минуты он способен на все!      

– В   таком случае давайте от него избавимся! – предложил Бальзамо.      

Он   решительно направился к двери, громко топая. Очевидно, Жильбер еще был не готов   к атаке: услышав шаги Бальзамо и опасаясь быть застигнутым врасплох, он   бросился к перилам и торопливо съехал вниз.      

Андре в   ужасе вскрикнула.      

– Не   смотрите туда, – подходя к Андре, приказал Бальзамо. – Расскажите   лучше о бароне де Таверне.      

– Как   вам будет угодно, – вздохнув, отвечала Андре.      

– Он   в самом деле беден?      

– Очень!      

– Настолько   беден, что не способен предоставить вам никаких развлечений?      

– Да.      

– Так   вы здесь скучаете?      

– Смертельно!      

– Быть   может, вы тщеславны?      

– Нисколько.      

– Вы   любите своего отца?      

– Да…   – поколебавшись, ответила она.      

– Вчера   мне показалось, что есть нечто, омрачающее вашу любовь к отцу, – продолжал   с усмешкой Бальзамо.      

– Я   не могу ему простить, что он пустил по ветру состояние моей матери. Теперь   Мезон-Руж прозябает в гарнизоне и не может с достоинством носить имя своей   семьи.      

– Кто   это Мезон-Руж?      

– Мой   брат Филипп.      

– Почему   вы зовете его Мезон-Ружем?      

– Так   называется, вернее, когда-то называлось наше имение. Старший сын носил имя   Мезон-Руж вплоть до кончины своего отца, потом присоединил имя Таверне.      

– Вы   любите брата?      

– Очень.      

– Больше   всех?      

– Больше   всех на свете!      

– А   как объяснить, что вы так горячо любите своего брата, а отца только терпите?      

– У   брата благородное сердце, он жизнь готов за меня отдать!      

– А   отец? Андре потупилась.      

– Почему   вы молчите?      

– Не   хочу отвечать.      

Бальзамо   и не собирался принуждать ее к ответу. Вероятно, он и так уже знал о бароне   все, что хотел.      

– Где   сейчас шевалье де Мезон-Руж?      

– Вы   спрашиваете у меня, где Филипп?      

– Да.      

– В   своем гарнизоне в Страсбурге.      

– Вы   его видите?      

– Где?      

– В   Страсбурге.      

– Не   вижу.      

– Вы   хорошо знаете Страсбург?      

– Нет.      

– Зато   я знаю. Давайте поищем вместе, вы ничего не имеете против?      

– С   удовольствием!      

– Он   в театре?      

– Нет.      

– Нет   ли его в кафе Ла-Пласс среди офицеров?      

– Нет.      

– Может   быть, он в своей комнате? Взгляните туда, где он живет.      

– Я   ничего не вижу! Мне кажется, его нет в Страсбурге.      

– Вам   знакома дорога?      

– Нет.      

– Неважно,   я знаю ее хорошо. Давайте проследим его возможный путь. Нет ли его в Саверне?      

– Нет.      

– Может,   он в Саарбрюкке?      

– Нет.      

– А   в Нанси?      

– Погодите-ка!      

Девушка   попыталась сосредоточиться; сердце ее отчаянно билось.      

– Вижу,   вижу! – обрадовалась она. – Филипп, дорогой! Какое счастье!      

– Что   такое?      

– Дорогой   Филипп! – сияя, повторяла Андре.      

– Где   он?      

– Он   проезжает город, который хорошо мне знаком.      

– Какой   же это город?      

– Нанси!   Нанси! Там мой монастырь.      

– Вы   уверены, что это ваш брат?      

– Да,   конечно: его лицо хорошо видно при свете факелов.      

– Каких   факелов? – удивился Бальзамо. – Откуда там факелы?      

– Он   едет верхом, сопровождая чудесную золоченую карету!      

– Ага! –   удовлетворенно воскликнул Бальзамо. – Кто в карете?      

– Молодая   дама… О, как она величественна! Как грациозна! Боже, до чего хороша! Странно:   мне кажется, я ее где-то видела… Нет, нет, просто у нее есть что-то общее с   Николь.      

– Николь   похожа на эту даму – столь гордую, величественную, красивую?      

– Да,   но только отчасти – как жасмин похож на лилию – Так… Что сейчас происходит в   Нанси?      

– Молодая   дама выглянула из кареты и знаком приказала Филиппу приблизиться… Он повиновался…   Вот он подъехал, почтительно склонился.      

– Вы   слышите, о чем они говорят?      

– Сейчас,   сейчас! – Андре жестом остановила Бальзамо, словно умоляя его замолчать и   не мешать ей.      

– Я   слышу! – прошептала она.      

– Что   говорит молодая дама?      

– С   нежной улыбкой на устах приказывает пришпорить коней. Говорит, что эскорт   должен быть готов завтра к шести утра, так как днем она хотела бы сделать   остановку.      

– Где?      

– Об   этом как раз спрашивает мой брат… О Господи!      

Она   собирается остановиться в Таверне! Хочет познакомиться с моим отцом… Столь знатная   особа остановится в нашем убогом доме?.. Что же нам делать? Нет ни столового   серебра, ни белья…      

– Успокойтесь!   Я об этом позабочусь!      

– Да   что вы…      

Привстав,   девушка снова в изнеможении рухнула в кресло, тяжело дыша.      

Бальзамо   бросился к ней и, несколько раз взмахнув руками, заставил ее крепко уснуть. Она   уронила прелестную головку на бурно вздымавшуюся грудь.      

Вскоре   она успокоилась.      

– Наберись   сил, – проговорил Бальзамо, пожирая ее восторженным взглядом. – Мне   еще понадобится твое ясновидение. О знание! – продолжал он в сильнейшем   возбуждении. – Ты одно никогда не подведешь! Человек всем готов жертвовать   ради тебя! Господи, до чего хороша эта женщина! Она – ангел чистоты! И ты   знаешь об этом, потому что именно ты способен создавать и женщин, и ангелов. Но   что значит для тебя красота? Чего стоит невинность? Что могут мне дать красота   и невинность сами по себе? Да пусть умрет эта женщина, столь чистая и такая   прекрасная, лишь бы уста ее продолжали вещать! Пусть исчезнут все наслаждения   бытия: любовь, страсть, восторг, лишь бы я мог продолжать свой путь к знанию! А   теперь, моя дорогая, благодаря силе моей воли несколько минут сна восстановили   твои силы так, словно ты спала двадцать лет! Проснись! Точнее, вернись к своему   ясновидению. Мне еще кое-что нужно от тебя узнать.      

Простерев   руки над Андре, он приказал ей пробудиться.      

Видя,   что она покорно ждет его приказаний, он достал из бумажника сложенный вчетверо   лист бумаги, в котором была завернута прядь иссиня-черных волос. Аромат   исходивший от волос, пропитал бумагу настолько, что она стала полупрозрачной.      

Бальзамо   вложил прядь в руку Андре.      

– Смотрите! –   приказал он.      

– О,   опять эти мучения! – в тревоге воскликнула девушка. – Нет, нет,   оставьте меня в покое, мне больно! О Боже! Мне было так хорошо!..      

– Смотрите! –   властно повторил Бальзамо и безжалостно прикоснулся стальной палочкой к ее   груди.      

Андре   заломила руки: она пыталась освободиться из-под власти экспериментатора.      

На губах   ее выступила пена, словно у древнегреческой пифии, сидевшей на священном треножнике.      

– О,   я вижу, вижу! – вскричала она с обреченностью жертвы.      

– Что   именно?      

– Даму!      

– Ага! –   злорадно пробормотал Бальзамо. – Выходит, знание далеко не так бесполезно,   как например, добродетель! Месмер победил Брутуса… Ну так опишите мне эту женщину,   дабы убедить меня в том, что вы правильно смотрите.      

– Черноволосая,   смуглая, высокая, голубоглазая, у нее удивительные нервные руки…      

– Что   она делает?      

– Она   скачет.., нет – парит на взмыленном жеребце.      

– Куда   она направляется?      

– Туда,   туда, – махнула девушка рукой, указывая на запад.      

– Она   скачет по дороге?      

– Да.      

– Это   дорога на Шалон?      

– Да.      

– Хорошо, –   одобрительно кивнул Бальзамо. – Она скачет по дороге, по которой   отправлюсь и я; она направляется в Париж – я тоже туда собираюсь: я найду ее в   Париже. Можете отдохнуть, – сказал он Андре, забирая у нее прядь волос,   которую она до тех пор сжимала в руке.      

Руки   Андре безвольно повисли вдоль тела.      

– А   теперь, – обратился к ней Бальзамо, – ступайте к клавесину!      

Андре   шагнула к двери. Ноги у нее подкашивались от усталости, отказываясь идти. Она пошатнулась.      

– Наберитесь   сил и идите! – приказал Бальзамо. Бедняжка напоминала породистого скакуна,   который из последних сил пытается исполнить волю, даже невыполнимую,   безжалостного наездника.      

Она   двинулась вперед с закрытыми глазами. Бальзамо распахнул дверь, Андре стала медленно   спускаться по лестнице.      

 Глава 10. НИКОЛЬ ЛЕГЕ      

       

То   время, когда Бальзамо допрашивал Андре, Жильбер провел в невыразимой тоске.      

Он   забился под лестницу, не осмеливаясь подняться к двери красной комнаты, чтобы   подслушать, о чем там говорили. В конце концов он пришел в такое отчаяние,   которое могло бы привести человека с его характером к вспышке.      

Его   отчаяние усугублялось от сознания бессилия и приниженности. Бальзамо был для   него обыкновенным человеком; Жильбер – великий мыслитель, деревенский философ –   не верил в чародеев. Но он признавал, что человек этот силен, а сам Жильбер –   слаб; человек этот был храбр, а Жильбер пока – не очень… Раз двадцать Жильбер   поднимался с намерением, если представится случай, оказать Бальзамо   сопротивление. Раз двадцать ноги его подгибались, и он падал на колени.      

Ему   пришла в голову мысль пойти за приставной лестницей Ла Бри. Старик, который был   в доме и поваром, и лакеем, и садовником, пользовался этой лестницей, когда   подвязывал кусты жасмина и жимолости. Вскарабкавшись по ней, Жильбер не   пропустил бы ни единого из уличавших Андре в грехе звуков, которые Жильбер так   страстно желал услышать.      

Он   бросился через переднюю во двор и подбежал к тому месту, где под стеной, как   ему было известно, хранилась лестница. Едва он за ней наклонился, как ему   почудился шелест со стороны дома. Он обернулся.      

Вглядевшись   в темноту, он заметил, как в черном проеме входной двери мелькнул кто-то,   похожий на привидение.      

Он   бросил лестницу и побежал к замку. Сердце его готово было выскочить из груди.      

Впечатлительные   натуры, богатые и пылкие, бывают обычно суеверны: они охотнее допускают   выдумку, чем доверяют рассудку; они считают естество слишком заурядным и   позволяют своим предчувствиям увлечь себя невозможному или по крайней мере   идеальному. Вот почему они могут потерять от страха голову в прекрасном ночном   лесу: в темных кронах им чудятся призраки и духи. Древние, среди которых было   немало великих поэтов, грезили всем этим среди бела дня. А яркое солнце   изгоняло саму мысль о злых духах и привидениях: поэты выдумывали смеющихся   дриад и беззаботных нимф.      

Жильбер   вырос под хмурым небом, в стране мрачных мыслителей. Вот почему ему померещилось   привидение. На сей раз, несмотря на то, что он не верил в Бога, Жильбер   вспомнил о том, что ему сказала перед своим бегством подруга Бальзамо. Разве   чародей не мог бы вызвать призрака, если он оказался способен совратить девушку   ангельской чистоты?      

Однако   Жильбер руководствовался обычно не первым движением души, а, что было значительно   хуже, разумом. Он призвал на помощь доводы великих философов, чтобы одолеть   призраков. Статья «Привидение» из «Философского словаря» отчасти помогла ему:   он испугался еще больше, зато страх его стал более мотивированным.      

Если он   в самом деле кого-то видел, это должно быть живое существо, которое хотело, вероятно,   кого-то подстеречь.      

Страх   подсказывал ему, что это скорее всего господин де Таверне, однако рассудок   называл другое имя.      

Он   бросил взгляд на второй этаж флигеля: Как уже известно читателю, света в   комнате Николь не было.      

Ни   вздоха, ни единого шороха, ни огонька не было во всем доме, не считая комнаты   незнакомца. Он смотрел во все глаза, прислушивался, но, ничего не заметив,   опять взялся за лестницу. Он был убежден, что ему померещилось, потому что   сердце его сильно билось и глаза застилало пеленой. Жильбер решил, что видение –   не более, чем обман зрения.      

Он   приставил лестницу и занес было ногу на первую ступеньку, как вдруг дверь   Бальзамо распахнулась и сейчас же снова захлопнулась. Выйдя от Бальзамо, Андре   стала спускаться совершенно бесшумно в полной темноте, словно   сверхъестественная сила руководила ею и поддерживала ее.      

Андре   спустилась на нижнюю площадку, прошла рядом с Жильбером, задев его в темноте   своим платьем, и пошла дальше.      

Молодой   человек подумал, что все неожиданности этой ночи уже позади, барон де Таверне   спал, Ла Бри тоже был в постели, Николь – в другом флигеле, а дверь Бальзамо   была уже заперта.; Сделав над собой усилие, он пошел следом за Андре, приноравливаясь   к ее шагу.      

Пройдя   переднюю, Андре вошла в гостиную. Жильбер с истерзанным сердцем следовал за   ней. Хотя! Андре оставила дверь отворенной, он остановился на пороге, Андре   направилась к клавесину, на котором все еще горела свеча.      

Жильбер   готов был от отчаяния расцарапать себе грудь: на этом самом месте всего полчаса   назад он припадал к платью и руке этой женщины, даже не вызвав ее гнева. Вот о   чем он мог тогда мечтать и как был счастлив!.. Теперь ему стало понятно, что   снисходительность девушки объяснялась ее испорченностью, о которой Жильбер знал   из романов, составлявших основную часть библиотеки барона. Распущенность Андре   могла объясняться также обманом чувств, о чем ему было известно из трудов по   физиологии.      

– Ну   что ж, – пробормотал он, перескакивая с одной мысли на другую, – если   дело обстоит именно так, я вслед за остальными смогу попользоваться ее   распущенностью либо извлечь выгоду из ее ослепления. Ангел пускает по ветру   свои белые одежды, так почему бы мне не урвать немножко ее целомудрия?      

Приняв   такое решение, Жильбер устремился в гостиную. Однако едва он занес ногу над порогом,   как почувствовал, что чья-то рука, словно вынырнув из темноты, крепко ухватила   его за плечо.      

Жильбер   в ужасе повернул голову, сердце екнуло у него в груди.      

– А,   попался, голубчик! – прошипел ему на ухо сердитый голос. – Попробуй   теперь сказать, что не бегаешь к ней на свидания, попробуй только сказать, что   не любишь ее…      

У   Жильбера не было сил пошевелить рукой, чтобы высвободиться.      

Однако   его держали не настолько крепко, чтобы он не мог вырваться. Его зажала, словно   в тисках, девичья рука. Это была Николь Леге.      

– Что   вам от меня нужно? – нетерпеливо прошептал он.      

– А,   ты, может, хочешь, чтоб всем было слышно? – громко заговорила она.      

– Нет,   нет, напротив, – процедил Жильбер сквозь зубы. – Я хочу, чтобы ты   немедленно замолчала, – сказал он, увлекая Николь в переднюю.