1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 
– И   не писали ему?      

– О,   никогда!      

– Продолжайте.   Вы рассказывали о том дне, когда должны были постричься в монахини.      

– В   тот день, как я уже сказала вашему высочеству, должны были закончиться мои   мучения. Ведь я оставалась в душе христианкой, и для меня было неслыханной   пыткой – несмотря на то, что она смягчалась под влиянием какого-то странного   необъяснимого чувства – находиться во власти навязчивой мысли, постоянно видеть   перед собой существо, возникавшее неожиданно, словно в насмешку, как раз в то   мгновение, когда я изо всех сил пыталась с ним бороться; существо это упрямо,   но пока безуспешно стремилось меня одолеть. Бывали минуты, когда я изо всех сил   молила Бога, чтобы священный миг поскорее наступил. «Когда я буду принадлежать   Господу, – говорила я себе, – Он сумеет меня защитить, так же как   отвел от меня разбойников». Я забывала, что во время нападения разбойников Бог   защищал меня с помощью этого человека.      

Наступило   наконец время церемонии. Я спустилась в церковь, бледная, взволнованная, но   менее беспокойная, чем обыкновенно. Отец, мать, брат, соседка с виа Фраттина,   навещавшая меня незадолго до того, другие друзья нашей семьи собрались в   церкви; туда же сошлись жители ближайших деревень, куда дошел слух о том, что я   красива; говорят, что красивая жертва более угодна Богу. Служба началась.      

Я от   всей души молила о том, чтобы она поскорее кончилась, потому что его не было в   церкви, а я чувствовала, что, когда его нет, я способна сделать свободный   выбор. Священник обратился ко мне, указывая на Христа, которому я собиралась   себя посвятить, я уже тянула руки к тому единственному Спасителю, который есть   у человека, как вдруг уже привычная дрожь охватила все мое существо, и я поняла,   что он уже близко; я почувствовала стеснение в груди, я уже знала, что он на   паперти; я против воли отвела глаза от алтаря, несмотря на все мои усилия   остаться верной Христу, и устремила взгляд в противоположную сторону.      

Мой   преследователь стоял у кафедры и как никогда пристально на меня смотрел.      

С этой   минуты я всецело ему принадлежала: для меня больше не существовали ни служба,   ни церемония, ни молитвы.      

Мне   задавали требуемые обрядом вопросы – я не отвечала. Я помню, что кто-то потянул   меня за руку: она болталась, как неживая. Мне показали ножницы, зловеще   блеснувшие в луче солнца: я не дрогнула. Спустя мгновение я почувствовала, как   холодный металл коснулся моей шеи; я услыхала, как сталь заскрежетала у меня в   волосах.      

Тут силы   оставили меня; мне показалось, что моя душа покинула тело и полетела к нему; я   навзничь упала на каменные плиты, но не так, как теряют сознание, а словно   объятая сном. Сначала я слышала ропот, а потом стала глухой, немой,   бесчувственной. Церемония была прервана.      

Принцесса   сочувственно сложила руки.      

– В   этом страшном событии нетрудно усмотреть вмешательство врага Господа и всех   людей, не правда ли? – вскричала Лоренца.      

– Будьте   осторожны, бедная женщина. Мне кажется, вы склонны приписывать чуду то, что в   действительности не что иное, как человеческая слабость, – проговорила   принцесса с оттенком сострадания, – увидав этого человека» вы потеряли   сознание, только и всего. Продолжайте.      

– Ваше   высочество! Не говорите так! – вскричала Лоренца. Прошу вас по крайней   мере выслушать все до конца, прежде чем выносить решение. Вы говорите, в этом   нет ничего необычного? – спросила она. – Но тогда бы я пришла в себя,   не правда ли? Через десять, пятнадцать минут, через час, наконец, после   обморока! Я бы нашла поддержку у сестер, я бы воспрянула духом, не так ли?      

– Разумеется, –   согласилась принцесса Луиза, – верно, так все и произошло?      

– Ваше   высочество! – заговорила Лоренца глухо и скороговоркой. – Когда я   пришла в чувство, была ночь. Резкие, порывистые движения, сотрясавшие все мое   тело, окончательно привели меня в чувство. Спустя несколько минут я   почувствовала утомление. Я подняла голову в надежде увидеть свод часовни или   занавески в своей келье… Я увидала скалы, деревья, облака. Я почувствовала на   своем лице чье-то дыхание и подумала, что около меня хлопочет сестра-сиделка; я   хотела ее поблагодарить… Ваше высочество! Моя голова покоилась на груди   мужчины, и этим мужчиной оказался мой преследователь. Я осмотрела и ощупала   себя, желая убедиться в том, жива я или брежу. Из моей груди вырвался крик: я   была вся в белом, а на голове был венец из белых роз, как у невесты или   покойницы.      

Принцесса   вскрикнула, Лоренца уронила голову на руки.      

– На   следующий день, – продолжала, рыдая, Лоренца, – я узнала, что была   среда. Значит, я трое суток пробыла без сознания и не знаю, что за это время со   мной произошло.      

 Глава 18. ГРАФ ФЕНИКС      

       

Наступило   глубокое молчание. Одна из женщин предавалась мучительным размышлениям, другая   была потрясена рассказом, что вполне понятно.      

Принцесса   Луиза первой нарушила молчание.      

– А   вы ничего не предпринимали для того, чтобы облегчить ему похищение?      

– Ничего,   ваше высочество.      

– И   не знаете, как вышли из монастыря?      

– Не   знаю.      

– Да   ведь монастырь запирается, охраняется, на окнах решетки, стены почти   неприступны, привратница не выпускает ключи из рук. В Италии эти правила   соблюдаются еще строже, чем во Франции.      

– Что   я могу вам ответить, ваше высочество, если с той минуты я тщетно пытаюсь   пробудить свои воспоминания? Я теряюсь в догадках.      

– Но   вы упрекали его в похищении?      

– Конечно.      

– Что   он вам сказал в свое оправдание?      

– Что   любит меня.      

– Что   вы ответили?      

– Что   я его боюсь.      

– Так   вы его не любили?      

– О   нет, что вы!      

– Вы   в этом были уверены?      

– Ваше   высочество! Я испытывала к этому господину странное чувство. Как только он оказывался   рядом, я переставала быть самой собой, становилась его вторым «я»; чего хочет   он, того хочу и я; он приказывает – я исполняю; моя душа обессилела, мой разум   лишился воли: этот человек одним взглядом способен меня усмирить, заворожить.   То он словно вкладывает в меня мысли, которые никогда не приходили мне в   голову; то будто извлекает на свет то, что до тех пор было глубоко скрыто от   меня самой и о чем я даже не догадывалась. Вы сами видите, ваше высочество, что   здесь не обошлось без колдовства.      

– Это,   во всяком случае, странно, если речь не идет о чем-то сверхъестественном, –   согласилась принцесса. – Но как же вы после всего случившегося жили с этим   господином?      

– Он   был ко мне очень нежен, искренне привязался…      

– Может   быть, это испорченный человек?      

– Я   так не думаю; в его манере выражаться много благородства.      

– Признайтесь,   что вы его любите.      

– Нет,   нет, ваше высочество, – с болезненной решимостью отвечала молодая   женщина, – нет, я его не люблю.      

– Но   тогда вы должны были бежать, обратиться к властям, связаться с родителями.      

– Ваше   высочество, он так за мною следил, что я не могла убежать.      

– Отчего   же вы не написали?      

– По   дороге мы всегда останавливались в домах, которые, вероятно, ему принадлежали,   там все повиновались только ему. Я не раз просила подать мне бумагу, перо и   чернила, однако те, к кому я обращалась с этой просьбой, были им   предуведомлены: никто ни разу так мне и не ответил.      

– А   как вы путешествовали?      

– Сначала   в почтовой карете. А в Милане мы пересели в карету, напоминавшую скорее дом на   колесах. В ней мы и продолжали путь.      

– Неужели   он никогда не оставлял вас одну?      

– Случалось,   он подходил ко мне и приказывал: «Спите!» Я засыпала, а просыпалась, только   когда он снова был рядом.      

Принцесса   Луиза недоверчиво покачала головой.      

– Вам   самой, очевидно, не очень хотелось бежать, – проговорила она, – иначе   вам бы это удалось.      

– Мне   кажется, вы не совсем правы, ваше высочество… Впрочем, возможно, я находилась   под действием гипноза!      

– Вы   были зачарованы словами любви, ласками?      

– Он   редко говорил со мной о любви, ваше высочество; я не помню других ласк, кроме   поцелуя в лоб перед сном и утром.      

– Странно,   в самом деле, странно! – пробормотала принцесса.      

Она   подозрительно взглянула на Лоренцу и приказала:      

– Скажите   еще раз, что не любите его!      

– Повторяю,   что я его не люблю, ваше высочество.      

– Еще   раз скажите, что вас не связывают никакие земные узы…      

– Клянусь,   ваше высочество, и что, если он потребует вас вернуть, у него не будет на это никакого   права.      

– Никакого!      

– Как   же вам все-таки удалось сюда прийти? – продолжала принцесса. – Я   что-то никак не могу это понять.      

– Ваше   высочество, я воспользовалась тем, что в пути нас застигла страшная буря   недалеко от города, который называется, если не ошибаюсь, Нанси. Он оставил   свое обычное место рядом со мной и поднялся в другое отделение огромной кареты,   чтобы побеседовать с находившимся там стариком. Я прыгнула на лошадь и была   такова.      

– А   кто вам посоветовал отправиться во Францию? Почему вы не вернулись в Италию?      

– Я   подумала, что не могу вернуться в Рим, потому что там могли бы подумать, что я   вступила с этим господином в сговор. Родители отвернулись бы от меня.      

Вот   почему я решила бежать в Париж и жить тайно, где могла бы заработать небольшой   капитал, где могла бы скрыться от всех взглядов, особенно от его.      

Когда я   примчалась в Париж, весь город был взволнован новостью о вашем уходе в монастырь   кармелиток, ваше высочество; все превозносили вашу набожность, вашу заботу о   несчастных, ваше сострадание к скорбящим. Для меня это было словно озарение,   ваше высочество: я была совершенно убеждена, что только вы с вашим великодушием   соблаговолите меня принять, только вы с вашим могуществом можете меня защитить.      

– Вы   все время взываете к моему могуществу, дитя мое. Он что же, очень силен?      

– Да!      

– Так   кто же он? Я из деликатности до сих пор вас об этом не спрашивала, однако если   мне предстоит вас защищать, то надо же знать, от кого.      

– Ваше   высочество, в этом я не могу вам помочь. Я не знаю, кто он и что он. Мне только   известно, что король не мог бы внушить большего уважения; перед Богом так не   преклоняются, как превозносят этого человека те, кому он открывает свое имя.      

– Его   имя! Как его зовут?      

– Ваше   высочество! Я слышала, как его называли совершенно разными именами. Два из них   сохранились у меня в памяти. Одним его называл старик, о котором я вам уже   говорила, он был нашим попутчиком от самого Милана до той минуты, как я их   покинула; другим именем он называл себя сам.      

– Как   называл его старик?      

– Ашарат!..   Нехристианское имя, не правда ли, ваше высочество?      

– А   как он сам себя величал?      

– Джузеппе   Бальзамо.      

– Ну   и что же он собой представляет?      

– Он..,   знает весь мир, способен все угадать, он – современник всех времен, он жил во   все века, он говорит… О, Боже мой! Простите ему богохульство! Он говорит об   Александре, Цезаре, Карле Великом так, будто был с ними знаком, хотя мне   кажется, что все они давно умерли. А еще он рассказывает о Каиафе, Пилате,   Иисусе Христе так, словно присутствовал при его распятии.      

– Это   какой-нибудь шарлатан, – заметила принцесса.      

– Ваше   высочество, я, возможно, не очень хорошо себе представляю, что означает во Франции   слово, которое вы только что произнесли, но я знаю, что это человек опасный, он   просто ужасен, ему все покоряется, падает перед ним ниц, рушится. Его считают   беззащитным, а он оказывается вооружен; думают, что он одинок, а он заставляет   людей появляться словно из-под земли. И все это – не применяя насилия: словом,   жестом.., улыбкой.      

– Ну   хорошо, – проговорила принцесса, – кто бы он ни был, уверяю вас, дитя   мое, вы будете от него защищены.      

– Вами,   ваше высочество?      

– Да,   мною. Я буду защищать вас до тех пор, пока вы сами не пожелаете отказаться от   моего покровительства.      

Но не   думайте больше и, главное, не пытайтесь заставить меня поверить в   сверхъестественные видения, порожденные вашим больным рассудком. Во всяком   случае, стены Сен-Дени надежно охранят вас от дьявольской силы, а также от еще   более страшной силы, поверьте мне, – от человеческой власти. А теперь   скажите, что вы намерены делать.      

– Эти   драгоценности принадлежат мне, ваше высочество. Я рассчитываю уплатить ими   взнос для поступления в какой-нибудь монастырь, если возможно – в ваш.      

Лоренца   выложила на стол дорогие браслеты, бесценные кольца, великолепный брильянт и   восхитительные серьги. Все это стоило около двадцати тысяч экю.      

– Это   ваши драгоценности? – спросила принцесса.      

– Мои,   ваше высочество; он подарил их мне, я отдаю их Богу. У меня есть только одно пожелание…      

– Какое   же? Говорите!      

– Я   хочу, чтобы ему вернули арабского скакуна по кличке Джерид, который помог мне   спастись, если он его потребует.      

– Но   вы-то сами ни за что не хотите к нему возвращаться, не так ли?      

– Я   ему не принадлежу.      

– Да,   верно, вы это уже говорили. Итак, сударыня, вы по-прежнему желаете поступить в   Сен-Дени и продолжить то, что начали в Субиако и что было прервано при странных   обстоятельствах, о которых вы мне поведали?      

– Это   самое большое мое желание, ваше высочество, я на коленях умоляю вас мне помочь.      

– Можете   быть спокойны, дитя мое, – сказала принцесса, – с сегодняшнего дня вы   будете жить среди нас, а когда докажете, что стремитесь заслужить эту милость,   когда примерным поведением – я на это рассчитываю – вы ее заслужите, вы будете   принадлежать всемогущему Богу, и я вам обещаю, что никто не увезет вас из   Сен-Дени, пока ваша настоятельница – с вами.      

Лоренца   бросилась в ноги заступнице, рассыпаясь в самых нежных, самых искренних словах   благодарности.      

Вдруг   она вскочила на одно колено, прислушалась, побледнела, затрепетала.      

– Господи! –   вскричала она. – Боже мой! Боже мой!      

– Что   такое? – спросила принцесса Луиза.      

– Я   трепещу! Видите? Это он! Он идет сюда!      

– Кто?      

– Он,   он! Тот, кто поклялся меня погубить!      

– Тот   человек?      

– Да,   он! Посмотрите, как у меня дрожат руки.      

– Верно!..      

– Это   удар в самое сердце! – вскричала она. – Он близко, совсем близко!      

– Вы   ошибаетесь.      

– Нет!   Нет, ваше высочество! Держите меня, он притягивает меня к себе, смотрите!..   Держите меня! Держите меня!      

Принцесса   схватила молодую женщину за руку.      

– Опомнитесь,   бедное дитя! – сказала она. – Даже если это он, клянусь Богом, вы   здесь в безопасности.      

– Он   уже близко, он совсем рядом! – в ужасе вскричала Лоренца; она чувствовала   себя раздавленной, глаза ее смотрели в одну точку, она протягивала руки к   двери.      

– Безумие!   Это безумие! – проговорила принцесса. – Разве к Луизе Французской   можно так просто войти? Этот господин должен по меньшей мере иметь на руках   приказ короля.      

– Ваше   высочество, я не знаю, как он вошел! – откинувшись, вскричала   Лоренца. – Но я знаю, я просто уверена, что он поднимается по лестнице..,   он в десяти шагах отсюда.., вот он!      

Дверь   распахнулась. Принцесса отпрянула, приходя в ужас от странного совпадения. На пороге   появилась монахиня.      

– Кто   там? – спросила принцесса. – Что вам угодно?      

– Ваше   высочество! В монастырь прибыл один дворянин, – отвечала монахиня, –   он желает переговорить с вашим высочеством.      

– Как   его зовут?      

– Его   сиятельство Феникс.      

– Это   он? – спросила принцесса у Лоренцы. – Знакомо вам это имя?      

– Имя   мне незнакомо, но это он, ваше высочество, это он!      

– Что   ему угодно? – спросила принцесса монахиню.      

– Он   прибыл с поручением к королю Франции от его величества короля Пруссии и хотел   бы, как он говорит, просить у вашего высочества аудиенции.      

Принцесса   Луиза на мгновение задумалась.      

Повернувшись   к Лоренце, она приказала:      

– Ступайте   в кабинет. Лоренца повиновалась.      

– А   вы, сестра, – продолжала принцесса, – пригласите этого дворянина.      

Сестра   поклонилась и вышла.      

Убедившись,   что дверь кабинета надежно заперта, принцесса снова села в кресло и не без   волнения стала ожидать дальнейших событий.      

Почти   тотчас монахиня вернулась в сопровождении господина, уже виденного нами во время   церемонии представления ко двору; он был представлен королю как граф Феникс.      

На нем   был прежний костюм прусского офицера: военный парик и сюртук строгого покроя с   черным стоячим воротником. Войдя в комнату, он опустил черные большие глаза,   выразив этим почтение, которым он, как простой дворянин, был обязан принцессе   крови.      

Однако   он тотчас поднял глаза, словно опасаясь слишком унизить свое достоинство.      

– Ваше   высочество! Я благодарен вам за оказанную милость. Впрочем, я был в ней уверен,   будучи наслышан о том, что ваше высочество великодушно поддерживает всех   страждущих.      

– Да,   сударь, я действительно стараюсь это делать, – с достоинством вымолвила   принцесса, надеясь поскорее поставить на место того, кто вздумал просить ее   защиты после того, как злоупотребил своей властью.      

Граф   поклонился с таким видом, будто не понял двойного смысла слов принцессы.      

– Чем   же я могу вам помочь? – продолжала принцесса Луиза по-прежнему насмешливым   тоном.      

– Всем,   ваше высочество.      

– Я   вас слушаю.      

– Я   не стал бы тревожить ваше высочество в вашем уединении, не имея на то важных причин.   Насколько мне известно, вы, ваше высочество, предоставили приют одному лицу,   чрезвычайно меня интересующему.      

– О   ком вы говорите, сударь?      

– О   Лоренце Фелициани.      

– А   кем она вам приходится? Она ваша свойственница? Родственница? Сестра?      

– Жена.      

– Жена? –   возвысив голос, переспросила принцесса Луиза, надеясь быть услышанной в кабинете. –   Лоренца Фелициани – графиня Феникс?      

– Да,   ваше высочество, Лоренца Фелициани – графиня Феникс, – невозмутимо отвечал   граф.      

– Но   в монастыре кармелиток нет графини Феникс, сударь, – сухо возразила   принцесса.      

Казалось,   графа это ничуть не смутило, и он продолжал:      

– Может   быть вы, ваше высочество, недостаточно убеждены в том, что Лоренца Фелициани и   графиня Феникс – одно лицо?      

– Да,   вы угадали, – сказала принцесса, – я в этом т совсем убеждена.      

– Вашему   высочеству достаточно приказать, чтобы сюда привели Лоренцу Фелициани, и у вас   не останется никаких сомнений. Я прошу у вашего высочества прощения за подобную   настойчивость, но я всей душой привязан к этой молодой особе, да и она, я   полагаю, сожалеет о разлуке со мной.      

– Вы   так думаете?      

– Да,   ваше высочество, я в этом совершенно уверен, сколь бы ни были малы мои достоинства.      

«Лоренца   была права, – подумала принцесса, – это и в самом деле опасный   человек».      

Граф   держался спокойно и не выходил из рамок дворцового этикета.      

«Попробуем   его обмануть», – решила принцесса Луиза.      

– Сударь! –   сказала она, – я не могу выдать вам эту женщину, ее здесь нет. Я понимаю   настойчивость, с какой вы ее разыскиваете, если действительно любите ее, как вы   говорите. Однако если вы в самом деле хотите ее вернуть, вам следует искать ее   в другом месте, поверьте мне.      

Входя в   комнату, граф окинул беглым взглядом всю комнату принцессы Луизы, его глаза на   одно-единственное мгновение задержались на столике в темном углу, но этого   времени оказалось достаточно, чтобы он разглядел на нем сверкавшие   драгоценности, которые оставила там Лоренца, предложив их в качестве взноса в   монастырь кармелиток. Граф Феникс узнал драгоценности.      

– Если   бы вы, ваше высочество, пожелали припомнить, – продолжал настаивать   граф, – да простится мне моя назойливость, что Лоренца Фелициани была   совсем недавно в этой комнате и оставила вон на том столе драгоценности…   Переговорив с вашим высочеством, она удалилась…      

Граф   Феникс перехватил взгляд принцессы, брошенный в сторону кабинета.      

–..и   скрылась в кабинете, – закончил он. Принцесса покраснела, граф продолжал:      

– Итак,   я жду согласия вашего высочества, прикажите ей выйти к нам. Она немедленно вам   подчинится, у меня нет в этом ни малейших сомнений.      

Принцесса   вспомнила, что Лоренца заперлась изнутри, и, значит, ничто не могло заставить   ее выйти помимо ее воли.      

– Да,   но что она должна будет сделать, если войдет сюда? – спросила принцесса,   не скрывая досады оттого, что была вынуждена лгать человеку, от которого ничто   не могло укрыться.      

– Ничего,   ваше высочество; она лишь подтвердит вашему высочеству, что, будучи моей супругой,   желает последовать за мной.      

Эти   слова окончательно убедили принцессу в своей правоте, потому что она не забыла,   как горячо Лоренца восставала именно против этого.      

– Ваша   супруга! – вскричала она. – Вы в этом уверены?      

Было   очевидно, что принцесса возмущена.      

– У   меня такое ощущение, будто ваше высочество мне не верит, – вежливо заметил   граф, – однако что невероятного в том, что граф Феникс женился на Лоренце   Фелициани и, женившись, просит вернуть ему супругу?      

– Опять   супруга! – нетерпеливо вскричала принцесса Луиза. – И вы смеете   утверждать, что Лоренца Фелициани – ваша супруга?      

– Да,   ваше высочество, – вполне естественным тоном отвечал граф, – я   осмеливаюсь это утверждать, потому что это правда.      

– Итак,   вы женаты?      

– Женат.      

– На   Лоренце?      

– На   Лоренце.      

– Вы   сочетались законным браком?      

– Разумеется,   ваше высочество, и если вы настаиваете на обратном, что не может меня не   оскорблять –..то что вы собираетесь сделать?      

– Я   готов представить вашему высочеству составленное по всем правилам свидетельство   о бракосочетании, скрепленное подписью обвенчавшего нас священника.      

Принцесса   дрогнула; ее уверенность разбивалась о его спокойствие.      

Граф   раскрыл портфель и достал сложенный вчетверо листок.      

– Вот   доказательство правдивости моих заявлений, ваше высочество, и прав на эту   женщину; подпись – подлинная… Не желает ли ваше высочество прочесть   свидетельство и сверить подпись?      

– Подпись? –   пробормотала принцесса с сомнением еще более оскорбительным, нежели ее   гнев. – А если эта подпись?..      

– Бумагу   подписал кюре церкви Иоанна Крестителя в Страсбурге, хорошо известный его высочеству   Людовику, кардиналу де Роану, и если бы его высокопреосвященство был здесь…      

– Господин   кардинал – здесь! – вскричала принцесса, не спуская с графа горящего   взора. – Его высокопреосвященство не уезжал из Сен-Дени, он сейчас у   соборных каноников. Нет ничего проще, как сейчас же проверить подпись, что вы   нам и предлагаете.      

– Для   меня это большое счастье, ваше высочество, – отвечал граф, равнодушно   убирая свидетельство в портфель, – надеюсь, после этой проверки рассеются   все несправедливые подозрения вашего высочества.      

– Да,   подобная неосмотрительность меня и в самом деле возмутила бы, – заметила   принцесса, тряхнув колокольчиком. – Сестра! Сестра!      

Монахиня,   которая несколько минут назад ввела графа Феникса, явилась на зов.      

– Прикажите   отправить верхового курьера с запиской к его высокопреосвященству кардиналу де   Роану, – сказала принцесса, – он сейчас на соборном капитуле, пусть   незамедлительно прибудет сюда, я его деду.      

Произнося   эти слова, принцесса поспешно написала несколько слов и вручила записку монахине.      

Она ей   шепнула:      

– Прикажите   поставить в коридоре двух стрелков охраны и чтобы никто не смел выходить без   приказа. Ступайте!      

Граф   наблюдал за тем, как принцесса готовилась бороться с ним до конца; пока   принцесса писала записку, решившись, вероятно, оспаривать у него победу, он   подошел к кабинету и, пристально глядя на дверь, протянул руки и стал   взмахивать ими не то чтобы нервно, а скорее размеренно; при этом он едва слышно   что-то говорил.      

Обернувшись,   принцесса застала его за этим занятием.      

– Что   вы делаете, сударь? – спросила она.      

– Ваше   высочество! – отвечал он. – Я приглашаю Лоренцу Фелициани предстать   перед вами, чтобы подтвердить, что я не обманщик, не фальсификатор. Это не   противоречило бы другим доказательствам, которых потребует ваше высочество.      

– Сударь!      

– Лоренца   Фелициани! – повелительно вскричал граф, подчиняя себе даже принцессу,   лишая ее воли своим тоном. – Лоренца Фелициани! Выйдите из кабинета!      

Дверь   по-прежнему оставалась заперта.      

– Идите   сюда, я приказываю! – повторил граф. В замке заскрежетал ключ; принцесса с   невыразимым ужасом смотрела, как молодая женщина выходит из кабинета, не   спуская глаз с графа и не выражая ни гнева, ни ненависти.      

– Что   вы делаете, дитя мое, что вы делаете? – вскричала принцесса Луиза. –   Зачем вы вышли к тому, кого избегаете? Здесь вы были в безопасности, я же вам   говорила!..      

– В   моем доме ей тоже ничто не угрожает, ваше высочество, – заметил граф.      

Потрясенная   принцесса всплеснула руками и упала в кресло.      

– Лоренца!   Меня обвиняют в том, что я совершил по от ношению к вам насилие, – проговорил   граф нежным голосом, в котором, однако, звучали повелительные нотки, –   скажите, принуждал ли я вас к чему бы то ни было?      

– Никогда, –   отвечала молодая женщина ясно и недвусмысленно, однако словно находясь в   оцепенении.      

– Что   же в таком случае означает вся эта история с похищением, которую вы мне только   что рассказывали? – вскричала принцесса Луиза.      

Лоренца   молчала. Она смотрела на графа так, будто ее жизнь и каждое слово, являвшееся   выражением этой жизни, зависели от него.      

– Ее   высочество желает, вероятно, знать, каким образом вы вышли из монастыря,   Лоренца. Расскажите обо всем, что произошло с той минуты, как вы потеряли   сознание в церкви, и до того момента, как очнулись в почтовой карете.      

Лоренца   молчала.      

– Расскажите   во всех подробностях, – продолжал граф, – я приказываю. Лоренца   вздрогнула.      

– Я   ничего не помню, – пролепетала она.      

– Напрягите   память, и вы все вспомните.      

– А-а..,   да, да, я в самом деле припоминаю, – проговорила Лоренца без всякого   выражения.      

– Рассказывайте!      

– Я   потеряла сознание в ту минуту, как моих волос коснулись ножницы; меня унесли в   келью и уложили в постель. Мать просидела возле меня до самого вечера. Я не   приходила в сознание, было решено послать за сельским доктором. Он пощупал   пульс, подержал у моих губ зеркало и, убедившись, что в моих жилах не стучит   кровь и я бездыханна, объявил, что я мертва.      

– Откуда   вам все это известно? – спросила принцесса.      

– Ее   высочество желает знать, откуда вы это узнали, – повторил граф.      

– Это   и странно! – проговорила Лоренца. – Я все видела и слышала. Просто я   не могла ни открыть глаза, ни заговорить, ни пошевелиться; я словно впала в   летаргический сон.      

– Троншен   мне рассказывал о людях, засыпающих летаргическим сном, – заметила принцесса, –   их хоронят заживо.      

– Продолжайте,   Лоренца.      

– Мать   была в отчаянии и не могла поверить в мою смерть. Она объявила, что хочет провести   около меня еще одну ночь и следующий день.      

Как она   сказала, так и сделала. Однако истекли и эти тридцать шесть часов, а я не   пошевелилась, не вздохнула.      

Трижды   приходил священник, пытаясь убедить мою мать в том, что, задерживая мое тело на   земле, она восстает против воли Божьей – ведь моя душа уже отлетела на небо. Он   не сомневался, что душа моя – у Бога, потому что я умерла в ту самую минуту,   как произносила слова, скреплявшие мой вечный союз с Господом.      

Мать   сумела настоять на том, чтобы ей позволили провести возле меня ночь с   понедельника на вторник.      

Но я и   во вторник оставалась в том же бесчувственном состоянии.      

Признав   себя побежденной, моя мать отступила. Монахини возмущались таким кощунством. В   часовне, где меня по обычаю должны были оставить на сутки, зажглись свечи.      

Как   только мать покинула келью, явились монахини, которые должны были меня одевать.   Так как я не успела произнести обет, меня решено было одеть в белое; на голову   мне возложили венок из белых роз, сложили мне на груди руки и крикнули:      

– Гроб!      

В келью   внесли гроб. Меня охватила дрожь: повторяю, сквозь опущенные веки я видела все   происходившее так, словно глаза мои были широко раскрыты.      

Меня   подняли и опустили в гроб.      

Потом   гроб отнесли в часовню с накрытым лицом по обычаю нашей страны и поставили его   в клире. Вокруг меня зажгли свечи и поставили в ногах кропильницу.      

Весь   день крестьяне Субиако приходили в часовню, молились за меня и кропили меня святой   водой.      

Настал   вечер. Посещения прекратились. Все двери часовни были заперты изнутри, кроме небольшой   боковой двери. Подле меня осталась только сестра-сиделка.      

Мне не   давала покоя ужасная мысль: на следующий день должны были состояться похороны;   я понимала, что буду заживо погребена, если только какая-нибудь неведомая сила   не придет мне на помощь.      

Я   считала минуты, я слышала, как часы пробили девять, десять, потом одиннадцать.      

Каждый   удар эхом отдавался в моем сердце: до меня словно доносился звон колоколов на   моих собственных похоронах! Это было ужасно! Ужасно!      

Одному   Богу известно, как я пыталась стряхнуть этот леденящий сон, разорвать оковы,   удерживавшие меня в гробу. Должно быть, Господь увидал мои муки и сжалился надо   мной.      

Часы   пробили полночь.      

Мне   показалось, что с первым ударом часов все мое тело содрогнулось: я   почувствовала приближение Ашаратл. Сердце мое забилось; я увидала его на пороге   часовни.      

– Разве   вы испугались? – спросил граф Феникс.      

– Нет,   нет! Я испытывала счастье, радость, сильное возбуждение! Я поняла, что он   пришел, чтобы вырвать меня из лап смерти, так меня страшившей! Он неторопливо   подошел к гробу, некоторое время рассматривал меня с грустной улыбкой, потом   приказал:      

– Встань   и иди!      

Оковы,   удерживавшие мое тело, спали; повинуясь его властному голосу, я поднялась и спустила   ногу из гроба.      

– Ты   счастлива, что жива? – спросил он меня.      

– Да!      

– Тогда   следуй за мной!      

Для   сиделки были не в диковинку обязанности, которые она должна была исполнять у   гроба: она уже стольких сестер проводила в последний путь! Она спала, сидя на   стуле. Я прошла мимо нее незамеченной и последовала за тем, кто уже дважды спас   меня от смерти.      

Мы вышли   во двор. Я вновь увидела звездное небо, на что уж и не надеялась. Я вдыхала   свежий воздух, которым не дано наслаждаться мертвецам, но который так радует   живых!      

– Теперь,   прежде чем покинуть монастырь, вы должны сделать выбор между Богом и мною.   Хотите ли вы стать монахиней? Или желаете последовать за мной?      

– Я   готова следовать за вами.      

– Что   ж, идемте! – проговорил он.      

Мы   подошли к воротам. Дверь оказалась заперта.      

– Где   ключи? – спросил он.      

– В   кармане у привратницы.      

– А   где ее платье?      

– На   стуле возле постели.      

– Войдите   к ней бесшумно, возьмите ключи, выберите тот, что от этой двери, и принесите   сюда.      

Я повиновалась.   Дверь в будку привратницы была не заперта изнутри. Я вошла. Подошла к стулу.   Пошарила в карманах, нашла ключи, выбрала в связке ключ от ворот и принесла   его.      

Спустя   несколько минут мы были на улице. Я взяла его за руку, и мы побежали на окраину   Субиако. В ста шагах от последнего дома нас ожидала карета. Мы сели, и лошади   понеслись галопом.      

– Над   вами не совершали насилия? Вам ничем не угрожали? Вы добровольно последовали за   этим господином? Лоренца молчала.      

– Ее   высочество вас спрашивает. Лоренца, не принудил ли я вас следовать за мной, не   угрожал ли я вам.      

– Нет.      

– Почему   же вы за ним последовали?      

– Скажите,   почему вы за мной последовали!      

– Потому   что я вас любила, – проговорила Лоренца. Торжествующе улыбаясь, граф   Феникс обернулся к принцессе.      

 Глава 19. ЕГО   ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВО КАРДИНАЛ ДЕ РОАН      

       

Все   происходившее на глазах принцессы было столь необычно, что она, сильная духом и   нежная душой, спрашивала себя, уже не волшебник ли, в самом деле, перед ней,   умеющий подчинять своей воле сердца и умы.      

Однако   граф Феникс не собирался на этом останавливаться.      

– Это   еще не все, ваше высочество, – заметил он, – вы слышали из уст   Лоренцы лишь часть нашей истории. У вас могут остаться сомнения, если вы не   услышите окончания из того же источника.      

Он   обернулся к молодой женщине.      

– Вы   помните, Лоренца, продолжение нашего путешествия? Помните, как мы были в Милане,   на Большом озере, в Оберланде, в Риччи, на берегах красавца Рейна, этого   северного Тибра?      

– Да, –   отвечала молодая женщина тем же тусклым голосом, – да, Лоренца видела все   это.      

– Вы   были вынуждены следовать за этим господином, не так ли, дитя мое? Вы находились   под влиянием неотвратимой, непонятной силы? – спросила принцесса.      

– Отчего   вы так думаете, ваше высочество? Вы только что слышали то, что доказывает обратное.   Кстати оказать, если вам требуется более убедительное доказательство,   материальное, так сказать, свидетельство, – вот собственноручное письмо   Лоренцы. Я был вынужден вопреки своему желанию оставить ее одну в Майенсе. Она   без меня скучала, хотела меня видеть и, пока меня не было, написала мне   записку. Вы можете ее прочитать, ваше высочество.      

Граф   достал из портфеля письмо и подал его принцессе.      

Она   прочла:      

«Вернись,   Ашарат. Все мне немило, когда тебя нет рядом. Боже мой, когда же настанет день,   когда я буду вечно твоей?      

Лоренца».      

Принцесса   поднялась с пылавшим от гнева лицом и подошла к Лоренце с запиской в руке.      

Лоренца   словно ее не замечала. Казалось, она видела и слышала только графа.      

– Я   понимаю, – с живостью заговорил тот, словно решившись до конца служить   переводчиком молодой женщины, – ваше высочество сомневается и желает   знать, действительно ли это ее записка. Ну что ж! Вы, ваше высочество, сами   можете в этом убедиться. Лоренца, отвечайте: кто написал эту записку?      

Он взял   письмо, вложил его в руку жены и прижал ее к своему сердцу.      

– Написала   письмо Лоренца, – проговорила она.      

– А   Лоренце известно, о чем это письмо?      

– Конечно.      

– Тогда   скажите принцессе, что в этом письме, чтобы она не думала, что я ее обманываю,   когда говорю, что вы меня любите. Скажите же ей, я вам приказываю!      

Казалось,   Лоренца сделала над собой усилие. Потом, не разворачивая письма и не поднося   его к глазам, прочла:      

«Вернись,   Ашарат. Все мне немило, когда тебя нет рядом. Боже мой, когда же настанет тот   день, когда я буду вечно твоей?      

Лоренца».      

– Невероятно! –   проговорила принцесса. – Я вам не верю, потому что во всем этом есть нечто   необъяснимое, сверхъестественное.      

– Вот   это письмо и убедило меня окончательно в том, что необходимо ускорить наше бракосочетание, –   продолжал граф Феникс, не обращая внимания на слова принцессы. – Я любил Лоренцу   так же сильно, как она меня. Наше положение было двусмысленным. Кстати, в этом   полном приключений и случайностей образе жизни, какой я веду, могло произойти   несчастье; я мог неожиданно умереть и хотел бы, чтобы в случае моей смерти все   мое состояние принадлежало Лоренце. Вот почему, прибыв в Страсбург, мы   обвенчались.      

– Обвенчались?      

– Да.      

– Это   невозможно!      

– Отчего   же, ваше высочество? – с улыбкой сказал граф. – Позвольте вас спросить,   что невозможного в том, что граф Феникс женился на Лоренце Фелициани?      

– Она   мне сама сказала, что не является вашей супругой.      

Не   отвечая принцессе, граф повернулся к Лоренце.      

– Вы   помните, когда мы обвенчались? – спросил он ее.      

– Да, –   отвечала она, – третьего мая.      

– Где?      

– В   Страсбурге.      

– В   какой церкви?      

– В   городском соборе, у Иоанна Крестителя.      

– Был   ли наш союз заключен против вашей воли?      

– Нет,   я была очень счастлива.      

– Видишь   ли, Лоренца, – продолжал граф, – ее высочество полагает, что тебя   принудили к этому. Ей сказали, что ты меня ненавидишь.      

При этих   словах граф взял Лоренцу за руку. Молодая женщина затрепетала от счастья.      

– Я   тебя ненавижу?! Нет, я тебя люблю! Ты такой добрый, такой щедрый, такой могущественный!      

– Скажи,   Лоренца, с тех пор как я стал твоим мужем, злоупотреблял ли я когда-нибудь супружескими   правами?      

– Нет,   ты относишься ко мне, как к дочери, я твоя чистая и безупречная подруга.      

Граф   обернулся к принцессе, словно желая ей сказать:      

«Вы   слышали?»      

Принцесса   в ужасе отступила к изваянию Иисуса, из слоновой кости, стоявшему у стены, задрапированной   черным бархатом.      

– Это   все, что вы желали узнать, ваше высочество? – проговорил граф, выпуская   руку Лоренцы.      

– Сударь!   Сударь! – вскрикнула принцесса. – Не приближайтесь ни ко мне, ни к   ней!      

В эту   минуту послышался шум подъехавшей кареты, остановившейся у дверей аббатства.      

– А-а,   вот и кардинал! – воскликнула принцесса. – Теперь мы, наконец,   узнаем, как ко всему этому относиться.      

Граф   Феникс поклонился, шепнул Лоренце несколько слов и спокойно стал ждать с видом   человека, который умеет управлять событиями.      

Спустя   мгновение дверь распахнулась, и принцессе объявили о прибытии его высокопреосвященства   кардинала де Роана.      

Успокоенная   появлением третьего лица, принцесса вновь опустилась в кресло и проговорила:      

– Просите!      

Вошел   кардинал. Поклонившись принцессе, он с удивлением заметил Бальзамо и вскричал:      

– А-а,   это вы, сударь!      

– Вы   знакомы с этим господином? – не скрывая удивления, спросила принцесса.      

– Да, –   отвечал кардинал.      

– В   таком случае, – вскричала она, – скажите нам, кто он такой.      

– Нет   ничего проще, – заметил кардинал, – этот господин – колдун.      

– Колдун? –   пролепетала принцесса.      

– Прошу   прощения, ваше высочество, – вмешался граф, – я надеюсь,   высокопреосвященство все нам объяснит в свое время ко всеобщему удовольствию.      

– Уж   не предсказывал ли этот господин судьбу вашему высочеству? – спросил   кардинал де Роан. – Я вижу, вы очень взволнованы.      

– Свидетельство   о браке! Сию же минуту! – вскричала принцесса.      

Кардинал   с удивлением взглянул на нее, не понимая, что могло означать это восклицание.      

– Прошу   вас, – проговорил граф, протягивая документ кардиналу.      

– Что   это? – спросил тот.      

– Я   хочу знать, – сказала принцесса, – подлинная ли это подпись и   действительно ли это свидетельство.      

Кардинал   прочел представленную принцессой бумагу.      

– Свидетельство   составлено по всей форме и подписано господином Реми, кюре храма Иоанна   Крестителя. А почему это интересует ваше высочество?      

– У   меня есть на то причины. Так вы говорите, что подпись?..      

– Подлинная.   Но я не поручусь, что она не была получена путем вымогательства.      

– Путем   вымогательства? – вскричала принцесса. – Это вполне вероятно.      

– И   согласие Лоренцы – тоже, не так ли? – насмешливо спросил граф, пристально   глядя на принцессу.      

– А   как можно было бы вынудить кюре подписать эту бумагу, господин кардинал? Вам   это известно?      

– Во   власти этого господина много разных способов, колдовских, например.      

– Колдовских?   Кардинал, вам ли?..      

– Ведь   он – колдун. Я это уже сказал вашему высочеству и могу повторить.      

– Ваше   высокопреосвященство изволит шутить!      

– Да   нет же, а в доказательство я хотел бы в вашем присутствии объясниться с этим   господином самым серьезным образом.      

– Я   собирался сам просить вас об этом, – вмешался граф.      

– Прекрасно!   Не забудьте, однако, что вопросы буду задавать я, – возвысил голос   кардинал.      

– А   я прошу вас помнить, что отвечу на все ваши вопросы в присутствии ее   высочества, раз вы так этого хотите. Но вам этого очень скоро не захочется, я в   этом уверен.      

Кардинал   улыбнулся.      

– Роль   колдуна в наши дни – непростая роль, – заметил он. – Я видел вас за   работой: вы имели огромный успех. Но предупреждаю вас, что не у всех такое   терпение, а главное такое великодушие, как у ее высочества.      

– У   ее высочества? – вскричала Луиза.      

– Да, –   отвечал граф, – я имел честь быть представленным ее высочеству.      

– Как   же вы были удостоены такой чести? Говорите, говорите!      

– Все   произошло хуже, чем мне бы этого хотелось, потому что я не испытываю личной неприязни   к людям, особенно – к дамам.      

– Что   сделал этот господин моей августейшей племяннице? – спросила принцесса   Луиза.      

– Ваше   высочество! Я имел несчастье сказать правду, которую она хотела от меня   услышать.      

– Хороша   правда! Такая правда, что она упала в обморок!      

– Моя   ли в том вина, – продолжал граф властным голосом, которому, должно быть,   случалось подчинять себе слушателей, – моя ли в том вина, если правда   оказалась столь страшной, что произвела такое действие? Разве я искал встречи с   ее высочеством? Разве я просил ей меня представить? Нет, напротив, я пытался   этого избежать. Меня привели к ней почти силой. Она меня допрашивала.      

– Что   же это была за страшная правда, которую вы ей сообщили? – спросила   принцесса.      

– Ваше   высочество! Я приподнял завесу, скрывавшую будущее, – отвечал граф.      

– Будущее? –   переспросила принцесса.      

– Да,   ваше высочество, то будущее, которое вашему высочеству кажется столь   угрожающим, что вы пытаетесь от него скрыться в монастыре, одолеть свой страх   перед ним в алтаре молитвами и слезами.      

– Сударь!      

– Моя   ли вина в том, ваше высочество, если будущее, которое вы предчувствуете, будучи   святой, было открыто мне как пророку, а ее высочество, напуганная этим будущим,   угрожающим ей лично, упала в обморок после того, как я ей открыл его?      

– Слышите,   что он говорит? – проговорил кардинал.      

– Увы!.. –   молвила принцесса.      

– Ее   правление обречено, – вскричал граф, – как безнадежное и самое   несчастливое для монархии.      

– Сударь!      

– А   вот ваши молитвы, должно быть, достигли цели, но вы не увидите ничего из того,   чему суждено произойти, потому что к тому времени уже будете в руках Господа.   Молитесь, ваше высочество! Молитесь!      

Подпав   под влияние его пророческого голоса, каким он говорил о ее опасениях, принцесса   упала на колени перед распятием и принялась горячо молиться.      

Повернувшись   к кардиналу, граф увлек его к окну.      

– Поговорим   с глазу на глаз, господин кардинал. Что вам от меня угодно?      

Кардинал   пошел за графом.      

Итак,   действующие лица расположились следующим образом:      

Принцесса   горячо молилась перед распятием; Лоренца молча и неподвижно, с открытыми, но   словно невидящими глазами, стояла посреди комнаты. Мужчины стояли у окна: граф   опирался на оконную задвижку, кардинал был наполовину скрыт шторами.      

– Так   что же вам угодно? – повторил граф. – Я вас слушаю.      

– Я   хочу знать, кто вы такой.      

– Вам   это известно.      

– Мне?      

– Разумеется.   Не вы ли говорили, что я – колдун?      

– Превосходно!   Но там вас называли Джузеппе Бальзамо, здесь – графом Фениксом.      

– Что   же это доказывает? Что я сменил имя, только и всего.      

– Да,   но знаете ли вы, что подобные изменения, да еще со стороны такого человека, как   вы, должны весьма заинтересовать господина де Сартина?      

Граф   улыбнулся.      

– Это   несерьезный аргумент для того, кто носит славное имя Роанов! Неужели ваше высокопреосвященство   собирается делать голословные заявления? Verba et voces. Никакого другого обвинения   мне предъявить вы не желаете?      

– Шутить   изволите? – спросил кардинал.      

– Таков   уж мой нрав!      

– В   таком случае я позволю себе одно удовольствие.      

– Какое   же?      

– Я   заставлю вас снизить тон.      

– Попробуйте.      

– Я   в этом уверен, стоит мне только начать ухаживать за будущей наследной   принцессой.      

– Это   было бы небесполезно, принимая во внимание отношения, в которых вы с ней сейчас   находитесь, – равнодушно заметил Бальзамо.      

– А   если я прикажу вас арестовать, господин предсказатель судеб? Что вы на это   скажете?      

– Я   бы сказал, что вы совершаете большую ошибку, ваше высокопреосвященство.      

– Вот   как? – с уничтожающим презрением воскликнул кардинал. – По отношению   к кому?      

– К   самому себе, господин кардинал.      

– Ну   так я отдам это приказание: вот когда мы узнаем, кто такой в действительности   Джузеппе Бальзамо, граф Феникс, – знатный отпрыск генеалогического древа,   ни одного семечка с которого я не видал ни на одном из геральдических полей   Европы.      

– Неужели   вам обо мне ничего не сообщил ваш друг господин де Бретель?      

– спросил   Бальзамо.      

– Господин   де Бретель не является моим другом.      

– То   есть он перестал им быть. Однако когда-то он был одним из самых близких ваших   друзей. Ведь именно ему вы написали одно письмо…      

– Какое   письмо? – спросил кардинал, приблизившись к Бальзамо.      

– Ближе,   господин кардинал, еще ближе. Я не хотел бы громко говорить, дабы не опорочить   вас.      

Кардинал   вплотную приблизился к Бальзамо.      

– О   каком письме вы говорите? – прошептал он.      

– Вы   хорошо знаете, о каком.      

– И   все-таки скажите!      

– Я   имею в виду письмо, которое вы отправили из Вены в Париж с целью помешать женитьбе   дофина. Прелат не смог скрыть своего ужаса.      

– А   это письмо?.. – пролепетал он.      

– Я   знаю его назубок.      

– Так   господин де Бретель меня предал?      

– Почему   вы так решили?      

– Потому   что, когда вопрос о женитьбе дофина был решен, я попросил его вернуть мне   письмо.      

– А   он вам сказал?..      

–..что   сжег его.      

– Он   не посмел вам признаться в том, что письмо потеряно.      

– Потеряно?      

– Да.   Одним словом, если письмо потеряно, то, как вы понимаете, оно могло и найтись.      

– То   есть письмо, которое я написал господину де Бретелю…      

– Да.      

– То   самое, о котором он сказал, что сжег его?..      

– Да.      

– И   которое он потерял?..      

– Я   его нашел. Господи, да случайно, конечно, проходя через мраморный двор в   Версале!      

– И   вы не вернули его господину де Бретелю?      

– От   этого я воздержался.      

– Почему?      

– Будучи   колдуном, я знал, что ваше высокопреосвященство, которому я желаю только добра,   смертельно меня ненавидит. Вы понимаете: если безоружный человек, идя через   лес, ожидает нападения и находит на опушке заряженный пистолет…      

– То   что же?      

–..то   этот человек – просто дурак, если выпустит пистолет из рук.      

У   кардинала помутилось в глазах, он схватился за подоконник.      

Граф   жадно следил за его замешательством.      

– Пусть   так, – проговорил кардинал. – Однако не ждите, что принц, урожденный   Роан, спасует перед угрозами шарлатана. Это письмо было потеряно – вы его   нашли. Пусть оно попадет в руки к принцессе. Пусть моя политическая   деятельность будет окончена. Но я и после этого останусь королевским   верноподданным и надежным посланником. Я скажу, что это правда, то есть что я   считал этот альянс пагубным для интересов моей страны, пусть моя страна меня   защищает или наказывает.      

– А   если найдется человек, – заметил граф, – который станет утверждать,   что посланник – молодой, красивый, галантный, ни в чем не сомневающийся, с его   именем и титулом – говорил все это отнюдь не потому, что считал альянс с   австрийской эрцгерцогиней пагубным для интересов Франции, а потому, что,   благосклонно принятый ее высочеством Марией-Антуанеттой, честолюбивый посланник   оказался настолько тщеславен, что увидел в этой благосклонности нечто большее,   чем простую любезность? Что тогда ответит верноподданный, что на это скажет   надежный посланник?      

– Он   станет это отрицать, потому что нет никаких Доказательств существования того, о   чем вы говорите.      

– Вот   в этом вы ошибаетесь; охлаждение к вам будущей наследной принцессы очевидно.   Кардинал колебался.      

– Послушайте,   ваше высокопреосвященство, – продолжал граф, – поверьте, что вместо   того, чтобы ссориться, что уже произошло бы, если бы я не был осмотрительнее   вас, давайте останемся добрыми друзьями.      

– Добрыми   друзьями?      

– А   почему бы нет? Добрые друзья – это те, кто готов оказать нам услугу.      

– Разве   я когда-нибудь просил вас об этом?      

– Это   ваша ошибка, потому что за те два дня, что вы уже в Париже…      

– Я?      

– Да,   вы. Господи, ну зачем вы пытаетесь от меня это скрывать? Ведь я колдун. Вы   оставили принцессу в Суассоне, примчались на почтовых в Париж через   Виллер-Котре и Даммартен, то есть кратчайшим путем, и поспешили к своим добрым   парижским друзьям за услугами, в которых они вам отказали. После этого в полном   отчаянии вы отправились на почтовых в Компьень.      

Кардинал   был подавлен.      

– Какого   рода услуги я мог бы ожидать от вас, – спросил он. – если бы к вам   обратился?      

– Те   услуги, которые можно получить от человека, умеющего делать золото.      

– Какое   отношение это может иметь ко мне?      

– Черт   побери! Когда человек должен срочно уплатить пятьсот тысяч франков в сорок восемь   часов… Я точно назвал сумму?      

– Да,   точно.      

– И   вы спрашиваете, зачем вам друг, который умеет делать золото? Это все-таки имеет   значение, если пятьсот тысяч франков, которые вы ни у кого не смогли взять в   долг, можно взять у него.      

– Где   именно? – спросил кардинал.      

– Улица   Сен-Клод, в Маре.      

– Как   я узнаю дом?      

– На   двери молоток в виде головы грифона.      

– Когда   можно явиться?      

– Послезавтра,   ваше высокопреосвященство, в шесть часов пополудни, пожалуйте, а потом…      

– Потом?      

– В   любое время, когда вам заблагорассудится. Смотрите, мы вовремя обо всем   уговорились: принцесса закончила молитву.      

Кардинал   был побежден, он не пытался более сопротивляться и подошел к принцессе.      

– Ваше   высочество! – обратился он к ней. – Я вынужден признать, что его   сиятельство Феникс оказался совершенно прав: представленное им свидетельство   подлинное, кроме того, меня полностью удовлетворили его объяснения. Граф   поклонился.      

– Каковы   будут приказания вашего высочества? – спросил он.      

– Я   еще раз хочу поговорить с этой дамой. Граф в другой раз поклонился в знак   согласия.      

– По   своей ли воле вы покидаете Сен-Дени, куда пришли, чтобы попросить у меня   убежища?      

– Ее   высочество спрашивает, – с живостью подхватил Бальзаме, – по своей ли   воле вы покидаете монастырь Сен-Дени, куда пришли просить убежища? Отвечайте,   Лоренца!      

– Да, –   проговорила молодая женщина, – такова моя воля.      

– Для   того, чтобы последовать за своим супругом, графом Фениксом?      

– Для   того, чтобы последовать за мной? – повторил граф.      

– Да, –   отвечала молодая женщина.      

– В   таком случае, – сказала принцесса, – я вас не задерживаю, потому что   это было бы насилие над чувствами. Однако во всем этом есть нечто из ряда вон   выходящее. Пусть наказание Господне обрушится на того, кто в угоду своей выгоде   или личным интересам нарушил бы гармонию природы. Идите, граф; идите, Лоренца,   я вас более не задерживаю… Не забудьте свои драгоценности.      

– Пусть   они останутся для нищих, ваше высочество, – отвечал граф Феникс, –   розданная вашими руками милостыня вдвойне будет угодна Богу. Я прошу лишь   вернуть мне моего коня Джерида.      

– Вы   возьмете его, выйдя отсюда. Можете идти. Граф поклонился принцессе и предложил   руку Лоренце. Она оперлась на его руку и вышла, не проронив ни слова.      

– Ах,   господин кардинал! – заметила принцесса, грустно качая головой.      

– В   воздухе, которым мы дышим, витает нечто непонятное и роковое.      

 Глава 20. ВОЗВРАЩЕНИЕ   ИЗ СЕН-ДЕНИ      

       

Оставив   Филиппа, Жильбер, как мы уже говорили, вновь смешался с толпой.      

Однако   на этот раз сердце его не прыгало от радостного ожидания; когда он очутился в   бурном людском потоке, он почувствовал, что уязвлен до глубины души: даже   ласковые слова и любезные предложения Филиппа не смягчили его страданий.      

Андре и   не подозревала, что обошлась с Жильбером жестоко. Беззаботная красавица не могла   допустить мысль о том, что между ней и сыном ее кормилицы может существовать   какая бы то ни было связь, что она может причинить ему боль или обрадовать его.   Она была выше всего земного, она могла омрачить или осветить своей радостью   тех, кто стоял ниже ее, в зависимости от того, улыбалась она в эту минуту или   печалилась. На этот раз тень ее презрения парализовала Жильбера; так как она   лишь следовала велению своего сердца, она и сама не знала, что была чересчур   высокомерна.      

А   Жильбер, подобно безоружному воину, был сражен наповал ее презрительными   взглядами и высокомерными речами; ему еще недоставало рассудительности не   поддаваться отчаянию, оказавшись в плачевном состоянии.      

Вот   почему с той самой минуты, как он вновь смешался с толпой, его больше не   интересовали ни лошади, ни люди. Собравшись с силами, он бросился, как раненый   кабан, наперерез толпе и, рискуя потеряться или быть раздавленным, проторил   себе путь.      

Когда   наиболее плотно забитые народом места остались позади, молодой человек вздохнул   свободнее, оглядевшись, он вдруг заметил, что существуют на свете и зелень, и   одиночество, и река…      

Он   побежал куда глаза глядят и оказался на берегу Сены почти напротив острова   Сен-Дени. Он был в полном изнеможении, но то была не физическая усталость, а   утомление от душевных мук. Он покатился по траве и, обхватив голову руками,   взревел, словно звериный язык передавал его боль лучше, чем человеческий плач и   причитания.      

Неясная   мечта, до сих пор бросавшая смутный луч надежды на его безумные желания, в которых   он и сам себе не осмеливался признаться, угасла. На сколь высокую ступень   общественной лестницы ни поднялся бы Жильбер благодаря своей одаренности,   занятиям наукой и образованию, он навсегда останется для Андре Жильбером, то   есть такой вещью или таким существом, – по ее выражению, – на которое   отец ее имел глупость рассердиться и которое не стоило даже ее взгляда.      

Он-то   думал, что, увидев его в Париже, узнав о его решении стать знаменитым, –   это должно было ее сразить на месте – Андре с одобрением встретит его усилия. И   вот теперь made animo      

изменило   великодушному молодому человеку; наградой за вынесенные им тяготы и достойную   всяческого уважения решимость стало пренебрежительное равнодушие, с каким Андре   всегда относилась к Жильберу в Таверне.      

Более   того, она рассердилась, узнав, что он посмел заглянуть в ее сольфеджио. Если бы   он хоть пальцем дотронулся до ее учебника, его, без сомнения, оставалось бы   после этого бросить в печку.      

Для   слабых духом людей разочарование, обманутая надежда – не что иное, как удар,   под которым любовь сгибается, чтобы потом подняться окрепшей. Они не скрывают   своих страданий, жалуются, рыдают; они бездействуют, словно агнцы при виде   ножа. Кроме того, любовь этих мучеников часто растет в страданиях, которые,   казалось бы, должны были бы ее убить. Они убеждают себя в том, что их кротость   будет вознаграждена, и стремятся к этому вознаграждению, не обращая внимания на   трудности дороги; они полагают, что если путь окажется слишком тернист, они   достигнут цели позже, но непременно получат свое.      

Не то –   сильные духом, волевые натуры, властные сердца. Они испытывают раздражение при   виде своей крови, их воодушевление при этом так возрастает, что они скорее   напоминают кипящего от ненависти человека, чем влюбленного. В том не их вина,   любовь и ненависть столь тесно переплетаются в их сердце, что они и сами не   чувствуют между ними разницы.      

Знал ли   Жильбер, любит он или ненавидит Андре, катаясь по земле от боли? Нет, он   страдал – и только. Но он был не способен набраться терпения и ждать. Он   превозмог упадок духа, решившись чем-нибудь заняться.      

«Она   меня не любит, – подумал он, – это верно. Но ведь и я был не прав,   надеясь на ее любовь. Все, на что я мог рассчитывать, – это   скоропреходящий интерес к несчастному, у которого хватает сил бороться со своим   несчастьем. Что понял ее брат, то оказалось не доступным ее пониманию. Он мне   сказал: „Как знать? Может быть, тебе суждено стать Кольбером или Вобаном!“ И   если бы я стал тем или другим, он воздал бы мне должное и готов был бы отдать   за меня сестру в награду за добытую мной славу, как отдал бы мне ее, будь я   потомственным аристократом, если бы со дня своего рождения я был ему ровней. Но   что я для нее!.. Да, я чувствую, что.., стань я хоть Кольбером или даже   Вобаном, для нее я навсегда останусь презренным Жильбером: то, что есть во мне   и что вызывает ее презрение, невозможно ни стереть, ни позолотить, ни скрыть –   мое низкое происхождение. Если даже предположить, что я когда-нибудь добьюсь   своего, я все равно не смогу занять в ее глазах положение, которое могло бы мне   принадлежать по праву рождения. Что за глупость! Так потерять голову!.. О   женщина, женщина! Какое несовершенство!      

Остерегайтесь   прелестных глаз, высокого лба, лукавой улыбки, величавой осанки. Вот, к   примеру, мадмуазель де Таверне, женщина красивая, достойная править миром…   Ошибаетесь: это чопорная провинциалка, опутанная аристократическими   предрассудками. Пустоголовые красавцы, имеющие возможность учиться, но не   желающие ничего знать – вот кто ей ровня! Вот кто ее интересует… А Жильбер для   нее – пес, даже хуже, чем пес: о Маоне она хоть позаботилась, а о Жильбере даже   не спросила!      

Так она   не знает, что я не менее силен, чем все они; стоит мне одеться в такое же   платье, и я стану так же привлекателен; но я имею нечто большее, чем они:   несгибаемую волю! И если только я захочу…»      

Страшная   улыбка заиграла на устах Жильбера, не дав ему закончить мысль.      

Нахмурившись,   он медленно склонил голову на грудь.      

Что   происходило в эту минуту в его темной душе? Какая ужасная мысль заставила   склониться его бледное чело, рано пожелтевшее от бессонных ночей и   изборожденное преждевременными морщинами? Кто знает!