1 2 3 
– Попрошу вас оставаться на местах, – сказал  Невидимка. – Видите, вот кочерга. Когда я вошел в эту комнату, –  продолжал он, по очереди поднося кочергу к носу своих собеседников, – я не  ожидал встретить здесь людей. И, кроме того, я надеялся найти, кроме своих  книг, еще платье. Где оно?.. Нет, нет, не вставайте. Я вижу: его унесли отсюда.  Хотя дни теперь стоят достаточно теплые для того, чтобы невидимка мог ходить  нагишом, по вечерам все же довольно прохладно. Поэтому я нуждаюсь в одежде и в  некоторых других вещах. Кроме того, мне нужны эти три книги.    

 12. Невидимка приходит в  ярость    

     

Здесь необходимо снова прервать наш рассказ ввиду весьма  тягостного обстоятельства, о котором сейчас пойдет речь. Пока в гостиной  происходило все описанное выше и пока мистер Хакстерс наблюдал за Марвелом,  курившим трубку у ворот, ярдах в двенадцати от него, в распивочной, стояли  мистер Холл и мистер Хенфри; озадаченные, они обсуждали единственную айпингскую  злобу дня.    

Вдруг раздался сильный удар в дверь гостиной, оттуда донесся  пронзительный крик, потом все смолкло.    

– Эй! – воскликнул Тедди Хенфри.    

– Эй! – раздалось в распивочной.    

Мистер Холл усваивал происходящее медленно, но верно.    

– Там что‑то неладно, – сказал он, выходя из‑за  стойки и направляясь к двери гостиной.    

Он и Тедди вместе подошли к двери с напряженным вниманием на  лицах. Взгляд у них был задумчивый.    

– Что‑то неладно, – сказал Холл, и Хенфри кивнул  головой в знак согласия.    

На них пахнуло тяжелым запахом химикалиев, а из комнаты  послышался приглушенный разговор, очень быстрый и тихий.    

– Что у вас там? – быстро спросил Холл, постучав в  дверь.    

Приглушенный разговор круто оборвался, на минуту наступило  полное молчание, потом снова послышался громкий шепот, после чего раздался  крик: «Нет, нет, не надо!» Затем поднялась возня, послышался стук падающего  стула и шум короткой борьбы. И снова тишина.    

– Что за черт! – воскликнул Хенфри вполголоса.    

– Что у вас там? – снова поспешно спросил мистер  Холл.    

Викарий ответил каким‑то странным, прерывающимся голосом:    

– Все в порядке. Пожалуйста, не мешайте.    

– Странно! – сказал Хенфри.    

– Странно! – сказал Холл.    

– Просят не мешать, – сказал Хенфри.    

– Слышал, – сказал Холл.    

– И кто‑то фыркнул, – добавил Хенфри.    

Они продолжали стоять у дверей, прислушиваясь. Разговор в  гостиной возобновился, такой же приглушенный и быстрый.    

– Я не могу, – раздался голос мистера  Бантинга. – Говорю вам, я не хочу.    

– Что такое? – спросил Хенфри.    

– Говорит, что не хочет, – сказал Холл. –  Кому это он – нам, что ли?    

– Возмутительно! – послышался голос мистера  Бантинга.    

– Возмутительно, – повторил мистер Хенфри. –  Я ясно это слышал.    

– А кто сейчас говорит?    

– Вероятно, мистер Касс, – сказал Холл. – Вы  что‑нибудь разбираете?    

Они помолчали. Разговор за дверью становился все невнятней и  загадочней.    

– Кажется, скатерть сдирают со стола, – сказал  Холл.    

За стойкой появилась хозяйка. Холл стал знаками внушать ей,  чтобы она не шумела и подошла к ним. Это сейчас же пробудило в его супруге дух  противоречия.    

– Чего это ты там стоишь и слушаешь? – спросила  она. – Другого дела у тебя нет, да еще в праздничный день?    

Холл пытался объясниться жестами и мимикой, но миссис Холл  не желала понимать. Она упорно повышала голос. Тогда Холл и Хенфри, сильно  смущенные, на цыпочках подошли к стойке и объяснили ей, в чем дело.    

Сначала она вообще отказалась признать что‑либо  необыкновенное в том, что услышала. Потом потребовала, чтобы Холл замолчал и  говорил один Хенфри. Она была склонна считать все это пустяками, – может,  они просто передвигали мебель.    

– Я слышал, как он сказал «возмутительно», ясно  слышал, – твердил Холл.    

– И я слышал, миссис Холл, – сказал Хенфри.    

– Так это или нет… – начала миссис Холл.    

– Тсс! – прервал ее Хенфри. – Слышите – окно?    

– Какое окно? – спросила миссис Холл.    

– В гостиной, – ответил Хенфри.    

Все замолчали, напряженно прислушиваясь. Невидящий взор  миссис Холл был устремлен на светлый прямоугольник трактирной двери, на белую  дорогу и фасад лавки Хакстерса, залитый июньским солнцем. Вдруг дверь лавки  распахнулась и появился сам Хакстерс, размахивая руками, с вытаращенными от  волнения глазами.    

– Держи вора! – крикнул он и бросился бежать  наискось к воротам трактира, где и исчез.    

В ту же секунду из гостиной донесся громкий шум и хлопанье  затворяемого окна.    

Холл, Хенфри и все бывшие в распивочной гурьбой выбежали на  улицу. Они увидели, как кто‑то быстро кинулся за угол по направлению к проселочной  дороге и как мистер Хакстерс совершил в воздухе сложный прыжок, закончившийся  падением. Толпа гуляющих застыла в изумлении, несколько человек подбежали к  нему.    

Мистер Хакстерс был без сознания, как определил склонившийся  над ним Хенфри. А Холл с двумя работниками из трактира добежал до угла,  выкрикивая что‑то нечленораздельное, и они увидели, как Марвел исчез за углом  церковной ограды. Они, должно быть, решили, что это и есть Невидимка, внезапно  сделавшийся видимым, и пустились вдогонку. Но не успел Холл пробежать и десяти  шагов, как, громко вскрикнув от изумления, отлетел в сторону и, ухватившись за  одного из работников, грохнулся вместе с ним наземь. Он был сбит с ног, совсем  как на футбольном поле сбивают игрока. Второй работник обернулся и, решив, что  Холл просто оступился, продолжал преследование один; но тут и он свалился так  же, как Хакстерс. В это время первый работник, успевший встать на ноги, получил  сбоку такой удар, которым можно было бы свалить быка.    

Он упал, и в эту минуту из‑за угла показались люди,  прибежавшие с лужайки, где происходило гулянье. Впереди всех бежал владелец  тира, рослый мужчина в синей фуфайке. Он очень удивился, увидев, что на дороге  нет никого, кроме трех человек, нелепо барахтающихся на земле. В ту же секунду  с его ногой что‑то случилось, он растянулся во всю длину и откатился в сторону,  прямо под ноги следовавшего за ним брата и компаньона, отчего и тот  распластался на земле. Все бежавшие следом спотыкались о них, падали кучей,  валясь друг на друга, и осыпали их отборной руганью.    

Когда Холл, Хенфри и работники выбежали из трактира, миссис  Холл, наученная долголетним опытом, осталась сидеть за кассой. Вдруг дверь  гостиной распахнулась, оттуда выскочил мистер Касс и, даже не взглянув на нее,  сбежал с крыльца и понесся за угол дома.    

– Держите его! – кричал он. – Не давайте ему  выпустить из рук узел! Пока он держит этот узел, его можно видеть!    

О существовании Марвела никто не подозревал, так как  Невидимка передал тому книги и узел во дворе. Вид у мистера Касса был сердитый  и решительный, но в костюме его кое‑чего не хватало; по правде говоря, все  одеяние его состояло из чего‑то вроде легкой белой юбочки, которая могла бы  сойти за одежду разве только в Греции.    

– Держите его! – вопил он. – Он унес мои  брюки! И всю одежду викария!    

– Я сейчас доберусь до него! – крикнул он Хенфри,  пробегая мимо распростертого на земле Хакстерса и огибая угол, чтобы  присоединиться к толпе, гнавшейся за Невидимкой, но тут же был сшиблен с ног и  шлепнулся на дорогу в самом неприглядном виде. Кто‑то тяжело наступил ему на  руку. Он взвыл от боли, попытался встать на ноги, снова был сшиблен, упал на  четвереньки и наконец убедился, что участвует не в погоне, а в бегстве. Все  бежали обратно. Он снова поднялся, но получил здоровый удар по уху. Шатаясь, он  повернул к трактиру, перескочив через забытого всеми Хакстерса, который к тому  времени уже очнулся и сидел посреди дороги.    

Поднимаясь на крыльцо трактира, мистер Касс вдруг услышал  позади себя звук громкой оплеухи и яростный крик боли, покрывший разноголосый  гам. Он узнал голос Невидимки. Тот кричал так, словно его привела в бешенство  неожиданная острая боль.    

Мистер Касс кинулся в гостиную.    

– Бантинг, он возвращается! – крикнул он, врываясь  в комнату. – Спасайтесь! Он сошел с ума!    

Мистер Бантинг стоял у окна и мастерил себе костюм из  каминного коврика и листа «Западно‑сэрейской газеты».    

– Кто возвращается? – спросил он и так вздрогнул,  что чуть не растерял весь свой костюм.    

– Невидимка! – ответил Касс и подбежал к  окну. – Надо убираться отсюда. Он дерется как безумный! Прямо как  безумный!    

Через секунду он был уже на дворе.    

– Господи помилуй! – в ужасе воскликнул Бантинг,  не зная, на что решиться.    

Но тут из коридора трактира донесся шум борьбы, и это  положило конец его колебаниям. Он вылез в окно, наскоро приладил свой костюм и  пустился бежать по улице со всей скоростью, на которую только были способны его  толстые, короткие ножки.    

Начиная с той минуты, как послышался разъяренный крик  Невидимки и мистер Бантинг пустился бежать, уже невозможно установить  последовательность в ходе айпингских событий. Быть может, первоначально  Невидимка хотел только прикрыть отступление Марвела с платьем и книгами. Но так  как он вообще не отличался кротким нравом, да еще случайно угодивший в него  удар окончательно вывел его из себя, он стал сыпать ударами направо и налево,  колотить всех, кто попадался под руку.    

Представьте себе улицу, заполненную бегущими людьми,  хлопанье дверей и драку из‑за укромных местечек, куда можно было бы спрятаться.  Представьте себе, как подействовала эта буря на неустойчивое равновесие доски,  положенной на два стула в столовой старика Флетчера, и какая за этим  последовала катастрофа. Представьте себе перепуганную парочку, застигнутую  бедствием на качелях. А потом буря пронеслась, и айпингская улица,  разукрашенная флагами и гирляндами, опустела: один только Невидимка продолжал  бушевать среди раскиданных по земле кокосовых орехов, опрокинутых парусиновых  щитов и разбросанных сластей с лотка торговца. Отовсюду доносился стук  закрываемых ставней и задвигаемых засовов, и только кое‑где, выдавая  присутствие людей, мелькал сквозь щелку вытаращенный глаз под испуганно  приподнятой бровью.    

Невидимка некоторое время забавлялся тем, что бил окна в  трактире «Кучер и кони», затем просунул уличный фонарь в окно гостиной миссис  Грогрем. Он же, вероятно, перерезал телеграфный провод за домиком Хиггинса на  Эддердинской дороге. А затем, пользуясь своим необыкновенным свойством,  бесследно исчез, и в Айпинге о нем больше не было ни слуху ни духу. Он скрылся  навсегда.    

Но прошло добрых два часа, прежде чем первые смельчаки  решились вновь выйти на пустынную айпингскую улицу.    

 13. Мистер Марвел  ходатайствует об отставке    

     

Когда начало смеркаться и жители Айпинга стали боязливо  выползать из домов, поглядывая на печальные следы побоища, разыгравшегося в  праздничный день, по дороге в Брэмблхерст за буковой рощей тяжело шагал  коренастый человек в потрепанном цилиндре. Он нес три книги, перетянутые чем‑то  вроде эластичной ленты, и какие‑то вещи, завязанные в синюю скатерть. Его  багровое лицо выражало уныние и усталость, а в походке была какая‑то судорожная  торопливость. Его подгонял чей‑то голос, и он то и дело корчился от  прикосновения невидимых рук.    

– Если ты опять удерешь, – сказал Голос, –  если ты опять вздумаешь удирать…    

– Господи! – простонал Марвел. – И так уж  живого места на плече не осталось.    

– Я тебя убью, честное слово, – продолжал Голос.    

– Я и не думал удирать, – сказал Марвел, чуть не  плача. – Клянусь вам. Я просто не знал, где нужно сворачивать, только и  всего. И откуда я мог это знать? Мне и так досталось по первое число.    

– И достанется еще больше, если ты не будешь  слушаться, – сказал Голос, и Марвел сразу замолчал. Он надул щеки, и глаза  его красноречиво выражали глубокое отчаяние.    

– Хватит с меня, что эти ослы узнали мою тайну, а тут  ты еще вздумал улизнуть с моими книгами. Счастье их, что они вовремя  попрятались… Иначе… Никто не знал, что я невидим. А теперь что мне делать?    

– А мне‑то что делать? – пробормотал Марвел.    

– Все теперь известно. В газеты еще попадет! Все будут  теперь искать меня, будут настороже… – Голос крепко выругался и замолк.    

Отчаяние на лице Марвела усугубилось, и он замедлил шаг.    

– Ну, пошевеливайся, – сказал Голос.    

Промежутки между красными пятнами на лице Марвела посерели.    

– Не урони книги, болван, – сердито сказал  Голос. – Одним словом, – продолжал он, – мне придется  воспользоваться тобой… Правда, орудие неважное, но у меня выбора нет.    

– Я жалкое орудие, – сказал Марвел.    

– Это верно, – сказал Голос.    

– Я самое скверное орудие, какое только вы могли  избрать, – сказал Марвел. – Я слабосильный, – продолжал  он. – Я очень слабый, – повторил он, не дождавшись ответа.    

– Разве?    

– И сердце у меня слабое. Ваше поручение я выполнил.  Но, уверяю вас, мне казалось, что я вот‑вот упаду.    

– Да?    

– У меня храбрости и силы такой нет, какие вам нужны.    

– Я тебя подбодрю.    

– Лучше уж не надо! Я не хочу испортить вам все дело,  но это может случиться. Вдруг я струхну или растеряюсь…    

– Уж постарайся, чтобы этого не случилось, –  сказал Голос спокойно, но твердо.    

– Лучше уж помереть, – сказал Марвел. – И  ведь это несправедливо, – продолжал он. – Согласитесь сами… Мне  кажется, я имею право…    

– Вперед! – сказал Голос.    

Марвел прибавил шагу, и некоторое время они шли молча.    

– Очень тяжелая работа, – сказал Марвел.    

Это замечание не возымело никакого действия. Тогда он решил  начать с другого конца.    

– А что мне это дает? – заговорил он снова тоном  горькой обиды.    

– Довольно! – гаркнул Голос. – Я тебя обеспечу.  Только делай, что тебе велят. Ты отлично справишься. Хоть ты и дурак, а  справишься…    

– Говорю вам, мистер, я неподходящий человек для этого.  Я не хочу вам противоречить, но это так…    

– Заткнись, а не то опять начну выкручивать тебе  руку, – сказал Невидимка. – Ты мешаешь мне думать.    

Впереди сквозь деревья блеснули два пятна желтого света, и в  сумраке стали видны очертания квадратной колокольни.    

– Я буду держать руку у тебя на плече, – сказал  Голос, – пока мы не пройдем через деревню. Ступай прямо и не вздумай  дурить. А то будет худо.    

– Знаю, – ответил со вздохом Марвел, – это‑то  я хорошо знаю.    

Жалкая фигура в потрепанном цилиндре прошла со своей пошей  по деревенской улице мимо освещенных окон и скрылась во мраке за околицей.    

 14. В Порт‑Стоу    

     

На следующий день в десять часов утра Марвел, небритый,  грязный, растрепанный, сидел на скамье у входа в трактирчик в предместье Порт‑Стоу;  руки он засунул в карманы, и вид у него был крайне усталый, расстроенный и  тревожный. Рядом с ним лежали книги, связанные уже веревкой. Узел был оставлен  в лесу за Брэмблхерстом в связи с переменой в планах Невидимки. Марвел сидел на  скамье, и, хотя никто не обращал на него ни малейшего внимания, волнение его  все усиливалось. Руки его то и дело беспокойно шарили по многочисленным  карманам.    

После того как он просидел так добрый час, из трактира вышел  пожилой матрос с газетой в руках и присел рядом с Марвелом.    

– Хороший денек, – сказал матрос.    

Марвел стал испуганно озираться.    

– Превосходный, – подтвердил он.    

– Погода как раз по сезону, – продолжал матрос  тоном, не допускавшим возражений.    

– Вот именно, – согласился Марвел.    

Матрос вынул зубочистку и несколько минут был занят  исключительно ею. А между тем взгляд его был устремлен на Марвела и внимательно  изучал запыленную фигуру и лежавшие рядом книги. Когда матрос подходил к  Марвелу, ему показалось, что у того в кармане звенели деньги. Его поразило  несоответствие между внешним видом Марвела и этим позвякиванием. И он заговорил  о том, что владело его воображением.    

– Книги? – спросил он вдруг, усердно орудуя  зубочисткой.    

Марвел вздрогнул и посмотрел на связку, лежавшую рядом.    

– Да, – сказал он, – да‑да, это книги.    

– Удивительные вещи можно найти в книгах, –  продолжал матрос.    

– Совершенно с вами согласен, – сказал Марвел.    

– И не только в книгах, – заметил матрос.    

– Правильно, – подтвердил Марвел. Он взглянул на  своего собеседника, затем огляделся по сторонам.    

– Вот, к примеру сказать, удивительные вещи иногда  пишут в газетах, – начал снова матрос.    

– Н‑да, бывает.    

– Вот и в этой газете, – сказал матрос.    

– А! – сказал мистер Марвел.    

– Вот здесь, – продолжал матрос, не сводя с  Марвела упорного и серьезного взгляда, – напечатано про Невидимку.    

Марвел скривил рот и почесал щеку, чувствуя, что у него  покраснели уши.    

– Чего только не выдумают! – сказал он слабым  голосом. – Где это, в Австралии или в Америке?    

– Ничего подобного, – возразил матрос, –  здесь.    

– Господи! – воскликнул Марвел, вздрогнув.    

– То есть не то чтобы совсем здесь, – пояснил  матрос, к величайшему облегчению мистера Марвела, – не на этом самом  месте, где мы сейчас сидим, но поблизости.    

– Невидимка, – сказал Марвел. – Ну, а что он  делает?    

– Все, – сказал моряк, внимательно разглядывая  Марвела. – Все что угодно, – добавил он.    

– Я уже четыре дня не видал газет, – заметил  Марвел.    

– Сперва он объявился в Айпинге, – сказал матрос.    

– Вот как? – сказал Марвел.    

– Там он объявился в первый раз, – продолжал  матрос, – а откуда он взялся, этого, видно, никто не знает. Вот:  «Необыкновенное происшествие в Айпинге». И в газете сказано, что все это точно  и достоверно.    

– Господи! – воскликнул Марвел.    

– Да уж и впрямь удивительная история. И викарий и  доктор утверждают, что видели его совершенно ясно… то есть, вернее говоря, не  видели. Тут пишут, что он жил в трактире «Кучер и кони», и, верно, никто сперва  не подозревал о его несчастье, а потом в трактире случилась драка, и у него с  головы сорвали бинты. Тогда‑то и заметили, что голова у него невидимая. Тут  сказано, что его сразу же хотели схватить, да ему удалось сбросить с себя остальную  одежду и скрыться. Правда, ему пришлось выдержать отчаянную борьбу, во время  которой он нанес серьезные ранения достойному и почтенному констеблю мистеру  Джефферсу. Вот как тут сказано. Все начистоту, а? Имена названы полностью, и  все такое.    

– Господи! – проговорил Марвел, беспокойно  оглядываясь по сторонам и пытаясь ощупью сосчитать деньги в карманах; ему  пришла в голову странная и весьма любопытная мысль. – Как все это  удивительно! – сказал он.    

– Правда ведь? Просто необычайно. Никогда в жизни не  слыхал о невидимках. Да что говорить: в наше время порой слышишь о таких вещах,  что…    

– И это все, что он сделал? – спросил Марвел как  можно непринужденнее.    

– А этого разве мало? – сказал матрос.    

– Он не вернулся в Айпинг? – спросил  Марвел. – Просто скрылся, и все?    

– Все, – сказал матрос. – Мало вам?    

– Что вы, более чем достаточно, – проговорил  Марвел.    

– Еще бы не достаточно, – сказал моряк, – еще  бы…    

– А товарищей у него не было? Ничего не пишут об  этом? – с тревогой спросил Марвел.    

– Неужто вам мало одного такого молодца? – спросил  матрос. – Нет, слава тебе господи, он был один. – Матрос хмуро  покачал головой. – Даже подумать тошно, что он тут где‑то околачивается!  Он на свободе, и, как пишут в газете, по некоторым данным вполне можно  предположить, что он направился в Порт‑Стоу. А мы как раз тут! Это уж вам не  американское чудо какое‑нибудь. Вы подумайте только, что он может тут  натворить! Вдруг он выпьет лишнего и вздумает броситься на вас? А если захочет  грабить, кто ему помешает? Он может грабить, он может, укокошить человека,  может красть, может пройти сквозь полицейскую заставу так же легко, как мы с  вами можем удрать от слепого. Еще легче! Слепые, говорят, замечательно хорошо  слышат. А если он увидал винцо, которое ему пришлось бы по вкусу…    

– Да, конечно, положение его очень выгодное, –  сказал Марвел. – И…    

– Правильно, – сказал матрос, – очень  выгодное.    

В течение всего этого разговора Марвел не переставал  напряженно оглядываться по сторонам, прислушиваясь к едва слышным шагам и  стараясь заметить неуловимые движения. Он, по‑видимому, готов был принять какое‑то  важное решение.    

Кашлянув в руку, он еще раз оглянулся, прислушался, потом  наклонился к матросу и, понизив голос, сказал:    

– Факт тот, что я случайно кое‑что знаю об этой  Невидимке. Из частных источников.    

– Ого! – воскликнул матрос. – Вы?    

– Да, – сказал Марвел. – Я.    

– Вот как! – сказал матрос. – А разрешите  спросить…    

– Вы будете удивлены, – сказал Марвел, прикрывая  рот рукой. – Это изумительно.    

– Еще бы! – сказал матрос.    

– Дело в том… – начал Марвел доверительным тоном. Но  вдруг выражение его лица, как по волшебству, изменилось. – Ой! –  простонал он и тяжело заворочался на скамье; лицо его искривилось от  боли. – Ой‑ой‑ой! – простонал он опять.    

– Что с вами? – участливо спросил матрос.    

– Зубы болят, – сказал Марвел и приложил руку к  щеке. Потом быстро взял книги. – Мне, пожалуй, пора, – сказал он и  начал как‑то странно ерзать на скамейке, удаляясь от своего собеседника.    

– Но вы же собирались рассказать мне про  Невидимку, – запротестовал матрос.    

Марвел остановился в нерешительности.    

– Утка, – сказал Голос.    

– Это утка, – повторил Марвел.    

– Да ведь в газете написано… – возразил матрос.    

– Просто утка, – сказал Марвел. – Я знаю, кто  все это выдумал. Никакого нет Невидимки. Враки.    

– Как же так? Ведь в газете…    

– Все враки от начала и до конца, – решительно  заявил Марвел.    

Матрос встал с газетой в руках и выпучил глаза. Марвел  судорожно оглядывался кругом.    

– Постойте, – сказал матрос, медленно и  раздельно. – Вы хотите сказать…    

– Да, – сказал Марвел.    

– Так какого же черта вы сидели и слушали, что я  болтаю? Чего же вы молчали, когда я перед вами тут дурака валял? А?    

Марвел надул щеки. Матрос вдруг побагровел и сжал кулаки.    

– Я тут, может, десять минут сижу и размазываю эту  историю, а ты, толстомордый болван, невежа ты этакий, не мог…    

– Пожалуйста, перестаньте ругаться, – сказал  Марвел…    

– Ругаться! Погоди‑ка…    

– Идем! – сказал Голос.    

Марвела вдруг приподняло, завертело, и он зашагал какой‑то  странной, дергающейся походкой.    

– Убирайся, покуда цел, – сказал матрос.    

– Это мне‑то убираться? – сказал Марвел. Он  отступал какой‑то неровной, торопливой походкой, почти скачками. Потом что‑то  забормотал виноватым и вместе с тем обиженным тоном.    

– Старый дурак, – сказал матрос; широко расставив  ноги и подбоченясь, он глядел вслед удалявшемуся Марвелу. – Вот она,  газета, тут все сказано. Я тебе покажу, пахал этакий! Меня не проведешь!    

Марвел ответил что‑то бессвязное; потом он скрылся за  поворотом, а матрос все стоял посреди дороги, пока тележка мясника не заставила  его отойти. Тогда он повернул к Порт‑Стоу.    

– Сколько дураков на свете! – проворчал он. –  Видно, хотел подшутить надо мной. Вот осел! Да ведь это в газете напечатано…    

Вскоре ему пришлось услышать еще об одном удивительном  событии, которое произошло совсем рядом. Это было видение «пригоршни денег» (ни  больше ни меньше), путешествовавшей без видимых посредников вдоль стены на углу  Сент‑Майклс‑Лейн. Свидетелем этого поразительного зрелища в то самое утро  оказался другой матрос. Он, конечно, попытался схватить деньги, по был тут же  сшиблен с ног, а когда вскочил, деньги упорхнули, как бабочка. Наш матрос  склонен был, по его собственным словам, многому поверить, но это было уж  слишком. Впоследствии он, однако, изменил свое мнение.    

История о летающих деньгах была вполне достоверна. В этот  день по всей округе, даже из великолепного филиала лондонского банка, из касс  трактира и лавок – по случаю теплой погоды двери везде были открыты настежь –  деньги спокойно и ловко выскакивали пригоршнями и пачками и летали по стенам и  закоулкам, быстро ускользая от взоров приближающихся людей. Свое таинственное  путешествие деньги заканчивали – хотя никто этого не проследил – в карманах  беспокойного человека в потрепанном цилиндре, сидевшего у дверей трактира в  предместье Порт‑Стоу.    

 15. Бегущий человек    

     

Ранним вечером доктор Кемп сидел в своем кабинете, в башенке  дома, стоявшего на холме, откуда открывался вид на Бэрдок. Это была небольшая  уютная комната с тремя окнами – на север, запад и юг, со множеством полок,  уставленных книгами и научными журналами, и с массивным письменным столом; у  северного окна стоял столик с микроскопом, стекляшками, всякого рода мелкими  приборами, культурами бацилл и бутылочками, содержавшими реактивы. Лампа в  кабинете была уже зажжена, хотя лучи заходящего солнца еще ярко освещали небо;  шторы были подняты, так как не приходилось опасаться, что кто‑нибудь вздумает  заглянуть в окно. Доктор Кемп был высокий, стройный молодой человек с льняными  волосами и светлыми, почти белыми усами. Работе, которой он был сейчас занят,  доктор придавал большое значение, рассчитывая попасть благодаря ей в члены  Королевского научного общества.    

Случайно подняв глаза от работы, он увидел пламенеющий закат  над холмом против окна. С минуту, быть может, рассеянно прикусив кончик ручки,  он любовался золотым сиянием над вершиной холма; затем внимание его привлекла  маленькая черная фигурка, двигавшаяся по холму к его дому. Это был низенький  человечек в цилиндре, и бежал он с такой быстротой, что ноги его так и мелькали  в воздухе.    

«Еще один осел, – подумал доктор Кемп. – Вроде  того, который налетел на меня сегодня утром с криком: „Невидимка идет!“ Не  понимаю, что творится с людьми. Можно подумать, что мы живем в тринадцатом  веке».    

Он встал, подошел к окну и стал смотреть на холм, окутанный  сумраком, и на томную фигуру бегущего человека.    

– Видно, он отчаянно торопится, – сказал доктор  Кемп, – но от этого что‑то мало толку. Он бежит так тяжело, как будто  карманы у него набиты свинцом. Ходу, сэр, ходу! – сказал доктор Кемп.    

Через минуту одна из вилл на склоне холма со стороны Бэрдока  скрыла бегущего из виду. Но через минуту он снова показался в просвете между  виллами, потом опять скрылся и опять показался, и так три раза, пока не исчез  окончательно.    

– Ослы! – сказал доктор Кемп и, отвернувшись от  окна, снова направился к письменному столу.    

Но те, кому случилось быть в это время на дороге и видеть  вблизи бегущего человека, видеть выражение дикого ужаса на его мокром от пота  лице, не разделяли презрительного скептицизма доктора. Человек бежал, и от него  при этом исходил звон, как от туго набитого кошелька, который бросают то туда,  то сюда. Он не оглядывался ни направо, ни налево, он смотрел испуганными  глазами прямо перед собой, туда, где у подножия холма один за другим вспыхивали  фонари и толпился народ. Его уродливая нижняя челюсть отвисла, на губах  выступила пена, дышал он хрипло и громко. Все прохожие останавливались,  начинали оглядывать дорогу и с беспокойством расспрашивали друг друга, чем  может быть вызвано столь поспешное бегство.    

Вдруг в отдалении, на вершине холма, собака, резвившаяся на  дороге, завизжала, кинулась в подворотню, и, пока прохожие недоумевали, мимо  них пронеслось что‑то: не то ветер, не то шлепанье ног, не то звук тяжелого  дыхания.    

Люди закричали. Люди шарахнулись в сторону. С воплем  кинулись под гору. Их крики уже раздавались на улице, когда Марвел был еще на  середине холма. Добежав до дому, они лихорадочно запирали за собой двери и, еле  переводя дух, сообщали страшную весть. Марвел слышал хлопанье дверей и бежал из  последних сил.    

Ужас пронесся мимо него, опередил его и в одно мгновение  охватил весь город.    

«Невидимка идет! Невидимка!..»    

     

16. В кабачке «Веселые  крикетисты»    

     

Кабачок «Веселые крикетисты» находится у самого подножия  холма, там, где начинается линия конки. Хозяин кабачка, опершись толстыми  красными руками о стойку, разговаривал о лошадях с худосочным извозчиком, а  чернобородый человек, одетый в серое, уплетал сухари с сыром, потягивал вино и  беседовал с полисменом, только что сменившимся с дежурства. Судя по акценту,  это был американец.    

– Что это за крики? – сказал извозчик, вдруг  прервав разговор и стараясь поверх грязной, желтой занавески на низеньком окне  кабачка рассмотреть тянувшуюся вверх по холму дорогу. Кто‑то пробежал по улице  миме дверей.    

– Уж не пожар ли? – сказал хозяин.    

Послышались приближающиеся шаги; кто‑то тяжело бежал. С  шумом распахнулась дверь, и в комнату влетел Марвел, плачущий, растрепанный,  без шляпы, с разорванным воротником. Судорожно обернувшись, он попытался  закрыть дверь, но ому помешал ремень, которым она была привязана к стене.    

– Идет! – завизжал Марвел не своим голосом. –  Он идет, Невидимка! Гонится за мной! Ради бога… Спасите! Спасите! Спасите!    

– Закройте дверь, – сказал полисмен. – Кто  идет? В чем дело? – Он подошел к двери, отцепил ремень, и дверь захлопнулась.  Американец закрыл вторую дверь.    

– Пустите меня за стойку, – сказал Марвел, дрожа и  плача, но крепко прижимая к себе книги. – Пустите меня. Спрячьте где‑нибудь.  Говорят вам, он гонится за мной. Я сбежал от него. Он сказал, что убьет меня. И  убьет.    

– Вам нечего бояться, – оказал  чернобородый. – Двери заперты. А в чем дело?    

– Спрячьте меня, – повторил Марвел и вдруг  взвизгнул от страха: дверь затряслась от сильного удара, потом снаружи  послышался торопливый стук и крики.    

– Эй! – закричал полицейский. – Кто там?    

Марвел, как безумный, заметался по комнате в поисках выхода.    

– Он убьет меня! – кричал он. – У него нож!  Ради бога!    

– Вот, – сказал хозяин, – идите сюда. –  И он откинул стойку.    

Марвел бросился к нему. Стук в дверь возобновился.    

– Не открывайте! – закричал Марвел. –  Пожалуйста, не открывайте! Куда мне спрятаться?    

– Так это, значит, Невидимка? – спросил  чернобородый, заложив одну руку за спину. – Я думаю, пора уж и посмотреть  на пего.    

Вдруг окно кабачка разлетелось вдребезги, и снаружи  послышались крики и беготня. Полисмен, встав на скамейку и высунув голову в  окно, старался разглядеть, что делается у дверей. Потом слез и сказал,  озадаченно подняв брови:    

– Это он.    

Хозяин постоял перед дверью в соседнюю комнату, где заперли  Марвела, поглядел на разбитое окно и подошел к своим посетителям.    

Все вдруг затихло.    

– Жаль, что у меня нет при себе дубинки, – сказал  полисмен, нерешительно подходя к двери. – Как откроем дверь, так он сейчас  и войдет. Ничем его не остановишь.    

– А вы не очень торопитесь открывать дверь, –  боязливо сказал худосочный извозчик.    

– Отодвиньте засов, – сказал чернобородый. –  Пусть только войдет… – И он показал револьвер, который держал в руке.    

– Это не годится, – сказал полицейский, –  может выйти убийство.    

– Я знаю, в какой стране нахожусь, – возразил  чернобородый. – Я буду целиться в ноги. Отодвиньте засов.    

– А если вы угодите мне в спину? – сказал хозяин,  выглядывая из‑под занавески в окно.    

– Ладно, – бросил чернобородый и, нагнувшись, сам  отодвинул засов, держа револьвер наготове. Хозяин, извозчик и полисмен  повернулись лицом к двери.    

– Войдите, – негромко сказал чернобородый,  отступая на шаг и глядя на открытую дверь; револьвер он держал за спиной. Но  никто не вошел, и дверь не открылась. Когда минут пять спустя другой извозчик  осторожно заглянул в кабачок, то все они еще стояли в выжидательных позах, а из  соседней комнаты выглядывала бледная, испуганная физиономия.    

– Все ли двери в доме заперты? – спросил  Марвел. – Он где‑нибудь тут, вынюхивает. Ведь он хитер, как черт.    

– Боже мой! – воскликнул хозяин. – А задняя  дверь! Вы тут посторожите. Вот ведь… – Он беспомощно огляделся. Дверь в  соседнюю комнату захлопнулась, и ключ щелкнул в замке. – Дверь во двор и  отдельный ход! Дверь во двор…    

Он выбежал из комнаты.    

Через минуту он вернулся с кухонным ножом в руках.    

– Дверь во двор открыта! – сказал он, и его  толстая нижняя губа отвисла.    

– Может, он уже в доме? – сказал первый извозчик.    

– В кухне его нет, – сказал хозяин. – Там две  служанки, и я по всей кухне прошел вот с этим ножом, ни одного уголка не  пропустил. Они тоже говорят, что он не входил. Они ничего не заметили…    

– Вы заперли дверь? – спросил первый извозчик.    

– Не маленький, слава богу, – ответил хозяин.    

Чернобородый спрятал револьвер. Но в ту же секунду хлопнула  откидная доска стойки, загремела задвижка, громко затрещал замок, и дверь в  соседнюю комнату распахнулась настежь. Они услышали, как Марвел взвизгнул,  точно пойманный заяц, и кинулись за стойку к нему на помощь. Чернобородый  выстрелил, зеркало в соседней комнате треснуло, осколки со звоном разлетелись  по полу.    

Вбежав в комнату, хозяин увидел, что Марвел корчится и  барахтается перед дверью, которая вела через кухню во двор. Пока хозяин стоял в  нерешительности, дверь открылась и Марвела втащили в кухню. Оттуда послышались  крики и грохот падающих кастрюль. Марвел, нагнув голову, упирался, но его все  же дотащили до двери во двор. Засов отодвинулся.    

Полисмен, протиснувшись мимо хозяина, вбежал на кухню,  сопровождаемый одним из извозчиков, и схватил кисть невидимой руки, которая  держала за шиворот Марвела, но тут же получил удар в лицо, пошатнулся и  отступил. Дверь раскрылась, и Марвел сделал отчаянную попытку спрятаться за  ней. В это время извозчик что‑то схватил.    

– Я держу его! – закричал извозчик. Красные руки  хозяина вцепились в невидимое.    

– Поймал! – крикнул он.    

Марвел, выпущенный из невидимых рук, упал на пол и попытался  проползти между ногами боровшихся людей. Борьба сосредоточилась у двери.  Впервые раздался голос Невидимки – он громко вскрикнул, так как полисмен  наступил ему на ногу. Затем послышалось яростное рычание, и Невидимка заработал  кулаками, точно цепами. Извозчик вдруг взвыл и скрючился, получив удар под  ложечку. Дверь, которая вела в комнаты, захлопнулась и прикрыла отступление  Марвела. Люди топтались в тесной кухне, пока вдруг не заметили, что борются с  пустотой.    

– Куда он сбежал? – крикнул чернобородый.    

– Сюда, – сказал полисмен, выходя во двор и  останавливаясь.    

Кусок черепицы пролетел над его ухом и упал на кухонный  стол, уставленный посудой.    

– Я ему покажу! – крикнул чернобородый.    

Над плечом полисмена блеснула сталь, и в сумрак, в ту  сторону, откуда была брошена черепица, вылетели одна за другой пять пуль.  Стреляя, чернобородый описывал рукой дугу по горизонтали так, что выстрелы  веером ложились по тесному дворику.    

Наступила тишина.    

– Пять пуль, – сказал чернобородый. – Это  красиво! Козырная игра! Дайте‑ка фонарь и пойдемте искать тело.    

 17. Гость доктора Кемпа    

     

Доктор Кемп продолжал писать в своем кабинете, пока звук  выстрелов не привлек его внимания. «Паф‑паф‑паф» – щелкали они один за другим.    

– Ого! – воскликнул доктор, снова прикусив ручку и  прислушиваясь. – Кто это в Бэрдоке палит из револьвера? Что еще эти ослы  выдумали?    

Он подошел к южному окну, открыл его и, высунувшись, стал  вглядываться в ночной город – сеть освещенных окон, газовых фонарей и витрин с  черными промежутками крыш и дворов.    

– Как будто там, под холмом, у «Крикетистов», собралась  толпа, – сказал он, всматриваясь. Затем взгляд его устремился туда, где  светились огни судов и пристань, – небольшое, ярко освещенное строение  сверкало, точно желтый алмаз. Молодой месяц всходил к западу от холма, а звезды  сияли, почти как под тропиками.    

Минут через пять, в течение которых мысль его уносилась к  социальным условиям будущего и блуждала в дебрях беспредельных времен, доктор  Кемп вздохнул, опустил окно и вернулся к письменному столу.    

Приблизительно через час после этого у входной двери  позвонили. С тех пор как доктор Кемп услышал выстрелы, работа его шла вяло, он  то и дело отвлекался и задумывался. Когда раздался звонок, он оставил работу и  прислушался. Он слышал, как прислуга пошла открывать дверь, и ждал ее шагов на  лестнице, но она не пришла.    

– Кто бы это мог быть? – сказал доктор Кемп.    

Он попытался снова приняться за работу, но это ему не  удавалось. Тогда он встал, вышел из кабинета и спустился по лестнице на  площадку. Там он позвонил и, когда в холле внизу появилась горничная, спросил  ее, перегнувшись через перила:    

– Письмо принесли?    

– Нет, случайный звонок, сэр, – ответила  горничная.    

«Я что‑то нервничаю сегодня», – сказал Кемп про себя.    

Он вернулся в кабинет, решительно принялся за работу и через  несколько минут был уже весь поглощен ею. Тишину в комнате нарушало лишь  тиканье часов да поскрипывание пера, бегавшего по бумаге в самом центре  светлого круга, отбрасываемого лампой на стол.    

Было два часа ночи, когда доктор Кемп решил, что на сегодня  хватит. Он встал, зевнул и спустился вниз, в свою спальню. Он снял уже пиджак и  жилет, как вдруг почувствовал, что ему хочется пить. Взяв свечу, он спустился в  столовую, чтобы поискать там содовой воды и виски.    

Научные занятия сделали доктора Кемпа весьма наблюдательным;  возвращаясь из столовой, он заметил темное пятно на линолеуме, возле циновки, у  самой лестницы. Он поднялся уже наверх, как вдруг задал себе вопрос, откуда  могло появиться это пятно. Это была, очевидно, подсознательная мысль. Но как бы  то ни было, он вернулся в холл, поставил сифон и виски на столик и, нагнувшись,  стал рассматривать пятно. Без особого удивления он убедился, что оно липкое и  темно‑красное, совсем как подсыхающая кровь.    

Прихватив сифон и бутылку с виски, он поднялся наверх,  внимательно глядя по сторонам и пытаясь объяснить себе, откуда могло появиться  кровавое пятно. На площадке он остановился и в изумлении уставился на дверь  своей комнаты: ручка двери была в крови.    

Он взглянул на свою руку. Она была совершенно чистая, и тут  он вспомнил, что, когда вышел из кабинета, дверь в его спальню была открыта,  следовательно, он к ручке совсем не прикасался. Он твердым шагом вошел в  спальню. Лицо у него было совершенно спокойное, разве только несколько более  решительное, чем обыкновенно. Взгляд его, внимательно пройдя по комнате, упал  на кровать. На одеяле темнела лужа крови, простыня была разорвана. Войдя в  комнату в первый раз, он этого не заметил, так как направился прямо к туалетному  столику. В одном месте постель была смята, как будто кто‑то только что сидел на  ней.    

Тут ему почудилось, что чей‑то голос негромко воскликнул:  «Боже мой! Да ведь это Кемп!» Но доктор Кемп не верил в таинственные голоса.    

Он стоял и смотрел на смятую постель. Должно быть, ему  просто послышалось. Он снова огляделся, но не заметил ничего подозрительного,  кроме смятой и запачканной кровью постели. Тут он ясно услышал какое‑то  движение в углу комнаты, возле умывальника. В душе всякого человека, даже  самого просвещенного, гнездятся какие‑то неуловимые остатки суеверия. Жуткое  чувство охватило доктора Кемпа. Он затворил дверь спальни, подошел к комоду и  поставил на него сифон. Вдруг он вздрогнул: в воздухе между ним и умывальником  висела окровавленная повязка.    

Пораженный, он стал вглядываться. Повязка была пустая,  аккуратно сделанная, но совершенно пустая. Он хотел подойти и схватить ее, но  чье‑то прикосновение остановило его, и он совсем рядом услыхал голос:    

– Кемп!    

– А? – сказал Кемп, разинув рот.    

– Не пугайтесь, – продолжал Голос. – Я  Невидимка.    

Кемп некоторое время молча глядел на повязку.    

– Невидимка? – сказал он наконец.    

– Невидимка, – повторил Голос.    

Кемпу сразу вспомнилась история, которую он так усердно  высмеивал еще сегодня утром. Но в эту минуту он, по‑видимому, не очень  испугался и удивился. Только впоследствии он мог дать себе отчет в своих  чувствах.    

– Я считал, что все это выдумка, – сказал он. При  этом у него в голове вертелись доводы, которые он приводил утром. – Вы в  повязке? – спросил он.    

– Да, – ответил Невидимка.    

– О! – взволнованно сказал Кемп. – Вот так  штука! – Но тут же спохватился. – Вздор. Фокус какой‑нибудь. –  Он быстро шагнул вперед, и рука его, протянутая к повязке, встретила невидимые  пальцы.    

При этом прикосновении он отпрянул и изменился в лице.    

– Ради бога, Кемп, не пугайтесь. Мне так нужна помощь!  Постойте!    

Невидимая рука схватила Кемпа за локоть. Кемп ударил по ней.    

– Кемп! – крикнул Голос. – Кемп,  успокойтесь! – И рука Невидимки еще крепче сжала его локоть.    

Бешеное желание высвободиться овладело Кемпом. Перевязанная  рука вцепилась ему в плечо, и вдруг Кемп был сшиблен с ног и брошен навзничь на  кровать. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но в ту же секунду край простыни  очутился у него между зубами. Невидимка держал его крепко, но руки у Кемпа были  свободны, и он неистово колотил ими куда попало.    

– Будьте благоразумны, – сказал Невидимка,  который, несмотря на сыпавшиеся на него удары, крепко держал Кемпа. – Ради  бога, не выводите меня из терпения. Лежите смирно, болван вы этакий! –  проревел Невидимка в самое ухо Кемпа.    

Еще с минуту Кемп продолжал барахтаться, потом Затих.    

– Если вы крикнете, я размозжу вам голову, –  сказал Невидимка, вынимая простыню изо рта Кемпа. – Я Невидимка. Это не  выдумка и не фокус. Я действительно Невидимка. И мне нужна ваша помощь. Я не  причиню вам никакого вреда, если вы не будете вести себя, как обалделый мужлан.  Неужели вы меня не помните, Кемп? Я Гриффин, мы же вместе учились в  университете.    

– Дайте мне встать, – сказал Кемп. – Я никуда  не убегу. И дайте мне минуту посидеть спокойно.    

Он сел на кровати и пощупал затылок.    

– Я Гриффин, учился в университете вместе с вами. Я  сделал себя невидимым. Я самый обыкновенный человек, которого вы знали, но  только невидимый.    

– Гриффин? – переспросил Кемп.    

– Да, Гриффин, – ответил Голос. – В  университете я был на курс моложе вас, белокурый, почти альбинос, шести футов  росту, широкоплечий, лицо розовое, глаза красные. Получил награду за работу по  химии.    

– Ничего не понимаю, – сказал Кемп, – в  голове у меня совсем помутилось. При чем тут Гриффин?    

– Гриффин – это я.    

Кемп задумался.    

– Это ужасно, – сказал он. – Но какая  чертовщина может сделать человека невидимым?    

– Никакой чертовщины. Это вполне логичный и довольно  несложный процесс…    

– Это ужасно, – сказал Кемп. – Каким образом?    

– Да, ужасно. Но я ранен, мне больно, и я устал. О  господи, Кемп, будьте мужчиной! Отнеситесь к этому спокойно. Дайте мне поесть и  напиться, а пока что я присяду.    

Кемп глядел на повязку, двигавшуюся по комнате; затем он  увидел, как плетеное кресло протащилось по полу и остановилось возле кровати.  Оно затрещало, и сиденье опустилось на четверть дюйма. Кемп протер глаза и  снова пощупал затылок.    

– Это почище всяких привидений, – сказал он и  глупо рассмеялся.    

– Вот так‑то лучше. Слава богу, вы становитесь благоразумным.    

– Или глупею, – сказал Кемп и снова протер глаза.    

– Дайте мне виски. Я еле дышу.    

– Этого я бы не сказал. Где вы? Если я встану, то не  наткнусь на вас? Ага, вы тут. Ладно. Виски?.. Пожалуйста. Куда же мне подать  его вам?    

Кресло затрещало, и Кемп почувствовал, что стакан берут у  него из рук. Он выпустил его не без усилия, невольно опасаясь, что стакан  разобьется. Стакан повис в воздухе, дюймах в двадцати над креслом. Кемп глядел  на стакан в полном недоумении.    

– Это… Ну, конечно, это гипноз… Вы, должно быть,  внушили мне, что вы невидимы.    

– Чушь! – сказал Голос.    

– Но ведь это – безумие!    

– Выслушайте меня.    

– Только сегодня я привел неоспоримые  доказательства, – начал Кемп, – что невидимость…    

– Плюньте на все доказательства, – прервал его  Голос. – Я умираю с голоду, и для человека, совершенно раздетого, здесь  довольно прохладно.    

– Он чувствует голод! – сказал Кемп.    

Стакан виски опрокинулся.    

– Да, – сказал Невидимка, со стуком ставя  стакан. – Нет ли у вас халата?    

Кемп пробормотал что‑то вполголоса и, подойдя к платяному  шкафу, вынул оттуда темно‑красный халат.    

– Подойдет? – спросил он.    

Халат взяли у него из рук. С минуту он висел неподвижно в  воздухе, затем как‑то странно заколыхался, вытянулся во всю длину и,  застегнувшись на все пуговицы, опустился в кресло.    

– Хорошо бы кальсоны, носки и туфли, – отрывисто  произнес Невидимка. – И поесть.    

– Все, что угодно. Но со мной в жизни не случалось  ничего более нелепого.    

Кемп достал из комода вещи, которые просил Невидимка, и  спустился в кладовку. Он вернулся с холодными котлетами и хлебом и, пододвинув  небольшой столик, расставил все это перед гостем.    

– Обойдусь и без ножа, – сказал Невидимка, и  котлета повисла в воздухе; послышалось чавканье.    

– Я всегда предпочитал сперва одеться, а потом уже  есть, – сказал Невидимка с набитым ртом, жадно глотая хлеб с  котлетой. – Странная прихоть!    

– Рука, по‑видимому, действует? – сказал Кемп.    

– Будьте спокойны, – сказал Невидимка.    

– И все‑таки как это странно!..    

– Вот именно. Но самое странное то, что я попал именно  к вам, когда мне понадобилась перевязка. Это моя первая удача! Впрочем, я все  равно решил переночевать в этом доме. Вам не отвертеться! Страшно неудобно, что  кровь мою видно, правда? Целая лужа натекла. Должно быть, она становится  видимой по мере свертывания. Мне удалось изменить лишь живую ткань, я невидим,  только пока жив… Уж три часа, как я здесь.    

– Но как вы это сделали? – начал Кемп  раздраженно. – Черт знает что! Вся эта история от начала до конца – сплошная  нелепость.    

– Напрасно вы так думаете, – сказал  Невидимка. – Все это совершенно разумно.    

Он протянул руку и взял бутылку с виски. Кемп с изумлением  глядел на халат, поглощавший виски. Свет свечи, проходя сквозь дырку на правом  плече халата, образовал светлый треугольник.    

– Что это были за выстрелы? – спросил Кемп. –  Отчего началась пальба?    

– Там был один дурак, мой случайный компаньон, черт бы  его побрал, который хотел украсть мои деньги. И украл‑таки.    

– Тоже невидимка?    

– Нет.    

– Ну, а дальше что?    

– Нельзя ли мне еще чего‑нибудь поесть, а? Потом я все  расскажу по порядку. Я голоден, и рука болит. А вы хотите, чтобы я вам  рассказывал!    

Кемп встал.    

– Значит, это не вы стреляли? – спросил он.    

– Нет, – ответил гость. – Стрелял наобум  какой‑то идиот, которого я прежде никогда и в глаза не видел. Они перепугались.  Меня все пугаются. Черт бы их побрал. Но вот что, Кемп, я есть хочу.    

– Пойду поищу, нет ли внизу еще чего‑нибудь  съестного, – сказал Кемп. – Боюсь, что найдется не много.    

Покончив с едой – а поел он основательно, – Невидимка  попросил сигару. Он жадно откусил кончик, прежде чем Кемп успел разыскать нож,  и выругался, когда снаружи отстал листок табака. Странно было видеть, как он  курил: рот, горло, зев и ноздри проступали, словно слепок, сделанный из клубящегося  дыма.    

– Славная штука табак! – сказал он, глубоко  затянувшись. – Мне повезло, что я попал к вам, Кемп. Вы должны помочь мне.  Подумать только, в нужный момент я натолкнулся на вас! Я в отчаянном положении.  Я был как помешанный. Чего только я не перенес! Но теперь у нас дело пойдет. Уж  поверьте…    

Он выпил еще виски с содовой. Кемп встал, осмотрелся и  принес из соседней комнаты еще стакан для себя.    

– Все это дико… но, пожалуй, я тоже выпью.    

– Вы почти не изменились, Кемп, за эти двенадцать лет.  Блондины мало меняются. Все такой же хладнокровный и методичный… Я должен вам  все объяснить. Мы будем работать вместе!    

– Но как это вам удалось? – спросил Кемп. –  Как вы стали таким?    

– Ради бога, дайте мне спокойно покурить. Потом я вам  все расскажу.    

Но в эту ночь он не рассказал ничего. У него разболелась  рука, его стало лихорадить, он очень ослабел. Ему все время мерещилась погоня  на холме и драка возле кабачка. Он начал было рассказывать, но сразу отвлекся.  Он бессвязно говорил о Марвеле, судорожно затягивался, и в голосе его слышалось  раздражение. Кемп старался извлечь из его рассказа все, что мог.    

– Он меня боялся… Я видел, что он меня боится, –  снова и снова повторял Невидимка. – Он хотел удрать от меня, только об  этом и думал. Какого я дурака свалял! Ах, негодяй! Надо было убить его…    

– Где вы достали деньги? – вдруг спросил Кемп.    

Невидимка помолчал.    

– Сегодня я не могу вам сказать, – ответил он.    

Он вдруг застонал и сгорбился, схватившись невидимыми руками  за невидимую голову.    

– Кемп, – сказал он, – я не сплю уже третьи  сутки, за все это время мне удалось вздремнуть час‑другой, не больше. Я должен  выспаться.    

– Хорошо, – сказал Кемп. – Располагайтесь  тут, в моей комнате.    

– Но разве мне можно спать? Если я засну, он удерет.  Эх! Ладно, все равно!    

– Рана серьезная? – отрывисто спросил Кемп.    

– Пустяки, царапина. Господи, как спать хочется!    

– Так ложитесь.    

Невидимка, казалось, смотрел на Кемпа.    

– У меня нет ни малейшего желания быть пойманным моими  ближними, – медленно проговорил он.    

Кемп вздрогнул.    

– Ох и дурак же я! – воскликнул Невидимка, ударив  кулаком по столу. – Сам подал вам эту мысль.    

 18. Невидимка спит    

     

Несмотря на усталость и рану, Невидимка все же не положился  на слово Кемпа, что на свободу его не будет никаких посягательств. Он осмотрел  оба окна спальни, поднял шторы и открыл ставни, чтобы убедиться, что в случае  надобности этим путем можно бежать. За окнами стояла мирная ночная тишина. Над  холмами висел месяц. Затем Невидимка осмотрел замок спальни и двери уборной и  ванной, чтобы убедиться, что и отсюда он может ускользнуть. Наконец он заявил,  что удовлетворен. Он стоял перед камином, и Кемп услышал звук зевка.    

– Мне очень жаль, – сказал Невидимка, – что я  не могу сейчас рассказать вам обо всем, что я сделал. Но я положительно выбился  из сил. Это нелепо, спору нет. Это чудовищно. Но верьте мне, Кемп, это вполне  возможно. Я сделал открытие. Я думал сохранить его в тайне. Но это немыслимо.  Мне необходим помощник. А вы… Чего только мы не сможем сделать!.. Впрочем,  оставим все это до завтра. Теперь, Кемп, я должен заснуть, иначе я умру.    

Кемп стоял посреди комнаты, глядя на безголовый халат.    

– Ладно, я оставлю вас, – сказал он. – Но это  невероятно. Еще парочка таких фактов, переворачивающих вверх дном все мои  теории, и я сойду с ума. И все же, по‑видимому, это так! Не надо ли вам еще  чего‑нибудь?    

– Только чтоб вы пожелали мне спокойной ночи, –  сказал Гриффин.    

– Спокойной ночи, – сказал Кемп и пожал невидимую  руку.    

Он боком пошел к двери. Вдруг халат быстро приблизился к  нему.    

– Помните, – произнес Невидимка. – Никаких  попыток поймать или задержать меня. Не то…    

Кемп слегка изменялся в лице.    

– Ведь я, кажется, дал вам слово, – сказал он.    

Кемп вышел, тихонько притворил за собой дверь, я ключ  немедленно щелкнул в замке. Пока Кемп стоял, не двигаясь, с выражением  покорного удивления на лице, раздались быстрые шаги, и дверь ванной также  оказалась запертой. Кемп хлопнул себя рукой по лбу.    

– Сплю я, что ли? Весь мир сошел с ума, или это я  помешался? – Он засмеялся и потрогал запертую дверь. Изгнан из собственной  спальни – и кем? Призраком. Вопиющая нелепость!    

Он подошел к верхней ступеньке лестницы, оглянулся и снова  посмотрел на запертые двери.    

– Неоспоримый факт, – произнес он, дотрагиваясь до  слегка ноющего затылка. – Да, неоспоримый факт. Но… – Он безнадежно  покачал головой, повернулся и спустился вниз.    

Он зажег лампу в столовой, ваял сигарету и начал шагать по  комнате, то бормоча что‑то бессвязное, то громко споря сам с собой.    

– Невидимка! – сказал он. – Может ли быть  невидимое существо? В море – да. Там таких существ тысячи, миллионы! Все  крохотные науплиусы и торнарии, все микроорганизмы… а медузы! В море невидимых  существ больше, чем видимых! Прежде я никогда об этом не думал… А в прудах! Все  эти крохотные организмы, живущие в прудах, – кусочки бесцветной,  прозрачной слизи… Но в воздухе? Нет! Это невозможно. А впрочем, почему бы и  нет? Будь человек сделан из стекла – и то он был бы видим.    

Кемп глубоко задумался. Три сигары обратились в белый пепел,  рассыпанный по ковру, прежде чем он заговорил снова. Или, вернее, вскрикнул.  Затем он вышел из комнаты, прошел в свою приемную и зажег там газовый рожок.  Комната была небольшая. Так как доктор Кемп не занимался практикой, там лежали  газеты. Утренний номер, развернутый, валялся на столе. Он схватил газету, быстро  просмотрел ее и начал читать сообщение о «Необычайном происшествии в Айпинге»,  с таким усердием пересказанное Марвелу матросом в Порт‑Стоу. Кемп быстро  пробежал эти строки.    

– Закутан! – воскликнул он. – Переодет!  Скрывает свою тайну. По‑видимому, никто не знал о его злоключениях! Что у него,  черт возьми, на уме? – Он бросил газету и пошарил глазами по столу. –  Ага! – сказал он и схватил «Сент‑Джеймс газэтт», которая была еще не  развернута. – Сейчас узнаем всю правду, – сказал он и развернул  газету. В глаза ему бросились два столбца. «Целая деревня в Сассексе сошла с  ума!» – гласил заголовок. – Боже милостивый! – воскликнул Кемп, жадно  читая скептический отчет о вчерашних событиях в Айпинге, описанных нами выше.  Заметке предшествовало сообщение, перепечатанное из утренней газеты.    

Кемп перечитал все сначала. «Бежал по улице, рассыпая удары  направо и налево. Джефферс в бессознательном состоянии. Мистер Хакстерс получил  серьезные увечья и не может ничего сообщить из того, что видел. Тяжкое  оскорбление, нанесенное викарию. Женщина заболела от страха. Окна перебиты. Вся  эта необычайная история, вероятно, выдумка, но так хороша, что ее нельзя не  напечатать».    

Кемп выронил газету и тупо уставился в одну точку.    

– Вероятно, выдумка! – повторил он.    

Потом схватил газету и еще раз перечел все от начала до  конца.    

– Но откуда взялся бродяга? Какого черта он гнался за  бродягой?    

Кемп бессильно опустился в хирургическое кресло.    

– Он не только невидимка, – сказал он, – но и  помешанный! У него мания убийства!..    

Когда взошла заря и бледные лучи ее смешались в столовой со  светом газового рожка и сигарным дымом, Кемп все еще шагал из угла в угол,  стараясь понять непостижимое.    

Он был слишком взволнован, чтобы думать о сне. Заспанные  слуги, застав его утром в таком виде, подумали, что на него плохо подействовали  усиленные занятия. Он отдал необычайное, но совершенно ясное распоряжение  сервировать завтрак на двоих в кабинете наверху, а затем уйти вниз и больше  наверху на показываться. Он продолжал шагать по столовой, пока не подали  утреннюю газету. О Невидимке говорилось многословно, но новым было только очень  бестолковое сообщение о вчерашних событиях в кабачке «Веселые крикетисты». Тут  Кемпу впервые попалось упоминание о Марвеле. «Он силой держал меня при себе  целые сутки», – заявил Марвел. Отчет об айпингских событиях был дополнен  некоторыми мелкими фактами, в частности, упоминалось о повреждении телеграфного  провода. Но во всех этих сообщениях не было ничего, что проливало бы свет на  взаимоотношения между Невидимкой и бродягой, ибо мистер Марвел умолчал о трех  книгах и о деньгах, которыми были набиты его карманы. Скептического тона как не  бывало, и целая армия репортеров уже принялась за тщательное расследование.    

Кемп внимательно прочел все сообщение до последней строчки и  послал горничную купить все утренние газеты, какие только она сможет достать.  Потом он жадно прочитал и их.    

– Он невидим! – сказал Кемп. – И если судить  по газетам, то ярость его граничит с помешательством. Чего только он не  натворит! Чего только не натворит! Ведь он там, наверху, и свободен, как ветер.  Что мне делать? Можно ли назвать предательством, если я… Нет!    

Он подошел к маленькому, заваленному бумагами столику в углу  и начал писать записку. Написав несколько строк, он разорвал ее и написал  другую. Перечел и задумался. Потом взял конверт и написал адрес: «Полковнику  Эдаю, Порт‑Бэрдок».    

Невидимка проснулся как раз в ту минуту, когда Кемп  запечатывал письмо. Он проснулся в дурном настроении, и Кемп, который чутко  прислушивался ко всем звукам, услышал яростное шлепанье ног в спальне наверху.  Затем раздался стук упавшего стула и звон разбитого стакана. Кемп поспешил  наверх и нетерпеливо постучав в дверь спальни.    

 19. Некоторые основные  принципы    

     

– Что случилось? – спросил Кемп, когда Невидимка  впустил его в комнату.    

– Да ничего, – ответил он.    

– А шум почему?    

– Припадок раздражительности, – сказал  Невидимка. – Забыл про свою руку, а она болит.    

– Вы, по‑видимому, подвержены такого рода вспышкам?    

– Да.    

Кемп прошел через комнату и подобрал осколки разбитого  стакана.    

– Про вас теперь все известно, – сказал  Кемп. – Все, что случилось в Айпинге и внизу, в кабачке. Мир узнал о своем  невидимом гражданине. Но никто не знает, что вы тут.    

Невидимка выругался.    

– Тайна раскрыта, – продолжал Кемп. – Ведь  это была тайна, я полагаю? Не знаю, что вы намерены делать, но, разумеется, я  готов помочь вам.    

Невидимка сел на кровать.    

– Наверху сервирован завтрак, – сказал Кемп,  стараясь говорить непринужденным тоном, и с удовольствием заметил, что его  странный гость охотно встал при этих словах. Кемп повел его по узкой лестнице  наверх.    

– Прежде чем мы с вами что‑либо предпримем, –  сказал Кемп, – я хотел бы узнать поподробней, как это вы стали невидимым.    

И, бросив быстрый, беспокойный взгляд в окно, Кемп уселся с  видом человека, которому предстоит долгая и основательная беседа. У него снова  промелькнула мысль, что все происходящее – нелепость, бред, но мысль эта сейчас  же исчезла, как только он взглянул на Гриффина: безголовый, безрукий халат,  сидел за столом и вытирал невидимые губы чудом державшейся в воздухе салфеткой.    

– Это очень просто и вполне доступно, – сказал  Гриффин, отложив в сторону салфетку и подперев невидимую голову невидимой  рукой.    

– Для вас, конечно, но… – Кемп засмеялся.    

– Ну да, и мне это, конечно, сначала казалось  волшебством, но теперь… Боже милостивый! Нам предстоят великие дела. Впервые  эта идея возникла у меня в Чезилстоу.    

– В Чезилстоу?    

– Я переехал туда из Лондона. Вы знаете, я ведь бросил  медицину и занялся физикой. Не знала? Ну так вот. Меня увлекла проблема света.    

– А‑а!..    

– Оптическая непроницаемость! Весь этот вопрос –  сплошная сеть загадок, сквозь нее лишь смутно просвечивает неуловимое решение.  А мне тогда было всего двадцать два года, и я был энтузиаст, вот я и сказал  себе: «Этому вопросу я посвящу свою жизнь. Тут есть над чем поработать». Вы  ведь знаете, каким бываешь дураком в двадцать два года.    

– Неизвестно, быть может, мы теперь еще глупее, –  заметил Кемп.    

– Как будто знание может удовлетворить человека! Но я  принялся за дело и работал как каторжный. Прошло полгода усиленного труда и  раздумий – и вот сквозь туманную завесу блеснул ослепительный свет. Я нашел  общий закон пигментов и преломлений света – формулу, геометрическое выражение,  включающее четыре измерения. Дураки, обыкновенные люди, даже обыкновенные  математики и не подозревают, какое значение может иметь для изучающего  молекулярную физику общее выражение. В книгах – в тех книгах, которые украл  этот бродяга, – есть чудеса, магические числа! Но это не был еще метод,  это была идея, которая могла навести на метод. А при помощи этого метода  оказалось бы возможным, не изменяя свойств материи – за исключением цвета в  некоторых случаях – свести коэффициент преломления некоторых веществ, твердых  или жидких, к коэффициенту преломления воздуха.    

Кемп присвистнул.    

– Это любопытно. Но все же мне не совсем ясно… Я  понимаю, что таким путем вы могли бы испортить драгоценный камень, но сделать  человека невидимым, до этого еще далеко.    

– Безусловно, – сказал Гриффин. – Однако  подумайте: видимость зависит от того, как видимое тело реагирует на свет.  Давайте уж я начну с азов, тогда вы лучше поймете дальнейшее. Вы прекрасно  знаете, что тела либо поглощают свет, либо отражают, либо преломляют его, или,  может быть, все вместе. Если тело не отражает, не преломляет и не поглощает  света, то оно не может быть видимо само по себе. Так, например, вы видите  непрозрачный красный ящик только потому, что он поглощает некоторую долю света  и отражает остальное, а именно – все красные лучи. Если бы ящик не поглощал  некоторой доли света, а отражал бы его весь, то он был бы блестящим, белым.  Вспомните серебро! Алмазный ящик не поглощал бы много света, и вместе с тем его  поверхность отражала бы мало света, но в отдельных местах, в зависимости от  расположения плоскостей, свет отражался и преломлялся бы, и мы видели бы  блестящую паутину сверкающих отражений и прозрачных плоскостей, нечто вроде  светового скелета. Стеклянный ящик столь отчетливо видим, как алмазный, потому  что в нем меньше плоскостей отражения и преломления. Понятно? Под известным  углом зрения такой ящик будет прозрачным; некоторые сорта стекла более видимы,  чем другие; хрустальный ящик блестел бы сильнее, чем ящик из обыкновенного  окопного стекла. Ящик из очень тонкого обыкновенного стекла было бы очень  трудно различить при плохом освещении, потому что он не поглощает почти никаких  лучей и отражает и преломляет совсем мало света. Если вы положите кусок  обыкновенного стекла в воду или, еще лучше, в какую‑нибудь жидкость, более  плотную, чем вода, то вы стекла почти совсем не увидите, потому что свет,  переходя из воды в стекло, преломляется я отражается очень слабо и вообще не  подвергается почти никакому воздействию. Стекло в таком случае столь же невидимо,  как струи углекислоты или водорода в воздухе. И по той же причине.    

– Да, – сказал Кемп, – все это ясно. В таких  вещах теперь разбирается каждый школьник.    

– А вот еще один факт, в котором разберется всякий  школьник. Если разбить кусок стекла и мелко истолочь его, оно станет гораздо  более заметным в воздухе и превратится в белый непрозрачный порошок. Это  происходит потому, что превращение стекла в порошок увеличивает число  плоскостей преломления и отражения. В стеклянной пластинке имеется всего две  поверхности, в порошке же каждая крупинка представляет собой плоскость  преломления и отражения света, и сквозь порошок света проходит очень мало. Но  если белый стеклянный порошок высыпать в воду, то он почти совершенно исчезает.  Стеклянный порошок и вода имеют почти одинаковый коэффициент преломления, и  свет, переходя из одной среды в другую, почти не преломляется и не отражается.  Вы делаете стекло невидимым, помещая его в‑жидкость с приблизительно таким же  коэффициентом преломления; всякая прозрачная вещь делается невидимой, если  поместить ее в среду, обладающую одинаковым с ней коэффициентом преломления. И  если вы чуточку подумаете, то поймете, что стеклянный порошок можно сделать  невидимым и в воздухе, если только удастся довести коэффициент преломления света  в нем до коэффициента преломления света в воздухе. Ибо в таком случае при  переходе света из воздуха в порошок он не будет ни отражаться, ни преломляться.    

– Все это так, – сказал Кемп. – Но ведь  человек – не стеклянный порошок!    

– Нет, – сказал Гриффин. – Он прозрачнее.    

– Ерунда!    

– И это говорит врач! Как легко все забывается! Неужели  за десять лет вы успели перезабыть все, что знали из физики? А вы подумайте,  сколько существует прозрачных веществ, которые вовсе не кажутся прозрачными.  Бумага, например, состоит из прозрачных волокон, и если она представляется нам  белой и непрозрачной, то это происходит по той же самой причине, по которой нам  кажется белым и непрозрачным толченое стекло. Промаслите белую бумагу,  заполните все поры между частицами бумаги маслом так, чтобы преломление и  отражение света происходило только на поверхности, и бумага сделается такой же  прозрачной, как стекло. И не только бумага, но и волокна хлопка, льна, шерсти,  дерева, а также – заметьте это, Кемп! – и кости, мышцы, волосы, ногти и нервы.  Одним словом, весь человеческий организм состоит из прозрачных бесцветных  тканей, за исключением красных кровяных шариков и темного пигмента волос; вот  как мало нужно, чтобы мы могли видеть друг друга. По большей части ткани живого  существа не менее прозрачны, чем вода.    

– Верно, верно, – воскликнул Кемп, – только  сегодня ночью я думал о морских личинках и медузах!    

– Вот‑вот! Теперь вы меня поняли! И все это я знал и  продумал уже через год после отъезда из Лондона, шесть лет назад. Но я ни с кем  не поделился своими мыслями. Мне пришлось работать в очень тяжелых условиях.  Оливер, мой профессор, был мужлан в пауке, человек, падкий до чужих  идей, – он вечно за мной шпионил! Вы ведь знаете, какое жульничество царит  в научном мире. Я не хотел публиковать свое открытие и делиться с ним славой. Я  продолжал работать и все ближе подходил к превращению своей теоретической  формулы в эксперимент, в реальный опыт. Я никому не сообщал о своих работах,  хотел ослепить мир своим открытием и сразу стать знаменитым. Я занялся вопросом  о пигментах, чтобы заполнить некоторые пробелы. И вдруг, по чистой случайности,  сделал открытие в области физиологии.    

– Да?    

– Вам известно красное вещество, окрашивающее кровь.  Так вот: оно может стать белым, бесцветным, сохраняя в то же время все свои  свойства!    

У Кемпа вырвался возглас изумления.    

Невидимка встал и зашагал по тесному кабинету.    

– Вы поражены, я понимаю. Помню ту ночь. Было очень  поздно – днем мешали работать безграмотные студенты, смотревшие на меня,  разинув рот, и я иной раз засиживался до утра. Открытие это осенило меня  внезапно, оно появилось во всем своем блеске и завершенности. Я был один, в  лаборатории царила тишина, вверху ярко горели лампы. В знаменательные минуты  своей жизни я всегда оказываюсь один. «Можно сделать животное – его ткань –  прозрачным! Можно сделать его невидимым! Все, кроме пигментов. Я могу стать  невидимкой!» – сказал я, вдруг осознав, что значит быть альбиносом, обладая  таким знанием. Я был ошеломлен. Я бросил фильтрование, которым был занят, и  подошел к большому окну. «Я могу стать невидимкой», – повторил я, глядя в  усеянное звездами небо.    

Сделать это – значит превзойти магию и волшебство. И я,  свободный от всяких сомнений, стал рисовать себе великолепную картину того, что  может дать человеку невидимость: таинственность, могущество, свободу. Оборотной  стороны медали я не видел. Подумайте только! Я, жалкий, нищий ассистент,  обучающий дураков в провинциальном колледже, могу сделаться всемогущим. Скажите  сами, Кемп, вот если бы вы… Всякий, поверьте, ухватился бы за такое открытие. Я  работал еще три года, и за каждым препятствием, которое я с таким трудом  преодолевал, возникало новое! Какая бездна мелочей, и к тому же ни минуты  покоя! Этот провинциальный профессор вечно подглядывает за тобой! Зудит и  зудит: «Когда же вы наконец опубликуете свою работу?» А студенты, а нужда! Три  года такой жизни… Три года я работал скрываясь, в непрестанной тревоге и  наконец понял, что закончить мой опыт невозможно… невозможно…    

– Почему? – спросил Кемп.    

– Деньги… – ответил Невидимка и стал глядеть в окно.    

Вдруг он резко обернулся.    

– Тогда я ограбил своего старика, ограбил родного отца…  Деньги были чужие, и он застрелился.    

 20. В доме на Грейт‑Портленд‑стрит    

     

С минуту Кемп сидел молча, глядя в спину стоявшей у окна  безголовой фигуры. Потом вздрогнул, пораженный какой‑то мыслью, встал, взял  Невидимку за руку и отвел от окна.    

– Вы устали, – сказал он. – Я сижу, а вы все  время ходите. Сядьте в мое кресло.    

Сам он сел между Гриффином и ближайшим окном.    

Гриффин опустился в кресло, помолчал немного, затем опять  быстро заговорил:    

– Когда это случилось, я уже расстался с колледжем в  Чезилстоу. Это было в декабре прошлого года. Я снял комнату в Лондоне, большую  комнату без мебели в огромном запущенном доме, в глухом квартале на Грейт‑Портленд‑стрит.  Комната скоро заполнилась всевозможными аппаратами, которые я купил на  отцовские деньги, и я продолжал работу, успешно подвигаясь к цели. Я был как  человек, выбравшийся из густой чащи в неожиданно втянутый в какую‑то нелепую  трагедию. Я поехал на похороны отца. Я весь был поглощен своими опытами и палец  о палец не ударил, чтобы спасти его репутацию. Помню похороны, дешевый гроб,  убогую процессию, поднимавшуюся по склону холма, холодный, пронизывающий ветер…  старый университетский товарищ отца совершил над ним последний обряд, –  жалкий, черный, скрюченный старик, страдавший насморком.    

Помню, я возвращался с кладбища в опустевший дом по  местечку, которое некогда было деревней, а теперь, на скорую руку перестроенное  и залатанное, стало безобразным подобием города. Все дороги, по какой ни пойди,  вели на изрытые окрестные поля и обрывались среди груд щебня и густых сорняков.  Помню, как я шагал по скользкому блестящему тротуару – мрачная черная фигура –  и какое странное чувство отчужденности я испытывал в этом ханжеском,  торгашеском городишке.    

Смерть отца ничуть меня не огорчила. Он казался мне жертвой  своей собственной глупой чувствительности. Всеобщее лицемерие требовало моего  присутствия на похоронах, в действительности же это меня мало касалось.    

Но, идя по главной улице, я припомнил на миг свое прошлое. Я  увидел девушку, которую знал десять лет назад. Наши глаза встретились…    

Сам не знаю, почему я вернулся и заговорил с ней. Она оказалась  самым заурядным существом.    

Все мое пребывание на старом пепелище было как сон. Я не  чувствовал тогда, что я одинок, что я перешел из живого мира в пустыню. Я  сознавал, что потерял интерес к окружающему, но приписывал это пустоте жизни  вообще. Вернуться в свою комнату значило для меня вновь обрести подлинную  действительность. Здесь было все то, что я знал и любил: аппараты,  подготовленные опыты. Почти все препятствия были уже преодолены, оставалось  лишь обдумать некоторые детали.    

Когда‑нибудь, Кемп, я опишу вам все эти сложнейшие процессы.  Не станем сейчас входить в подробности. По «большей части, за исключением  некоторых сведений, которые я предпочитаю хранить в памяти, все это записано  шифром в тех книгах, которые утащил бродяга. Мы должны изловить его. Мы должны  вернуть эти книги. Главная задача заключалась в том, чтобы поместись прозрачный  предмет, коэффициент преломления которого требовалось понизить, между двумя  светоизлучающими центрами эфирной вибрации, – о ней я расскажу вам после.  Нет, это не рентгеновские лучи. Не знаю, описывал ли кто‑нибудь те лучи, о  которых я говорю. Но они существуют, это несомненно. Я пользовался двумя  небольшими динамо‑машинами, которые приводил в движение при помощи дешевого  газового двигателя. Первый свой опыт я проделал над куском белой шерстяной  материи. До чего же странно было видеть, как эта белая мягкая материя  постепенно таяла, как струя пара, и затем совершенно исчезла!    

Мне не верилось, что я это сделал. Я сунул руку в пустоту и  нащупал материю, столь же плотную, как и раньше. Я нечаянно дернул ее, и она  упала на пол. Я не сразу ее нашел.    

А потом я проделал следующий опыт. Я услышал у себя за  спиной мяуканье, обернулся и увидел на водосточной трубе за окном белую кошку,  тощую и ужасно грязную. Меня словно осенило. «Все готово для тебя», –  сказал я, подошел к окну, открыл его и ласково позвал кошку. Она вошла в  комнату, мурлыча, – бедняга, она чуть не подыхала от голода, и я дал ей  молока. Вся моя провизия хранилась в буфете, в углу. Вылакав молоко, кошка стала  разгуливать по комнате, обнюхивая все углы, – очевидно, она решила, что  здесь будет ее новый дом. Невидимая тряпка несколько встревожила ее – слышали  бы вы, как она зафыркала! Я устроил ее очень удобно на своей складной кровати.  Угостил маслом, чтобы она дала вымыть себя.    

– И вы подвергли ее опыту?    

– Да. Но напоить кошку снадобьями – это не шутка, Кемп!  И опыт мой не совсем удался.    

– Не совсем?    

– По двум пунктам. Во‑первых, когти, а во‑вторых,  пигмент – забыл его; название – на задней стенке глаза у кошек, помните?    

– Tapetum.    

– Вот именно, tapetum. Этот пигмент не исчезал. После  того, как я ввел ей средство для обесцвечивания крови и проделал над ней разные  другие процедуры, я дал ей опиума и вместе с подушкой, на которой она спала,  поместил ее у аппарата. И потом, когда все обесцветилось и исчезло, остались  два небольших пятна – ее глаза.    

– Любопытно!    

– Я не могу этого объяснить. Конечно, она была  забинтована и связана, и я не боялся, что она убежит, но она проснулась, когда  превращение еще не совсем закончилось, стала жалобно мяукать, и тут раздался  стук в дверь. Стучала старуха, жившая внизу и подозревавшая меня в том, что я  занимаюсь вивисекцией, – пьяница, у которой на свете ничего и никого не  было, кроме этой кошки. Я поспешил прибегнуть к помощи хлороформа. Кошка  замолчала, и я приоткрыл дверь. «Это у вас кошка мяукала? – спросила  она. – Уж не моя ли?» – «Вы ошиблись, здесь нет никакой кошки», –  ответил я очень любезно. Она не очень‑то мне поверила и попыталась заглянуть в  комнату. Должно быть, странной ей показалась моя комната: голые стены, окна без  занавесей, складная кровать, газовый двигатель в действии, свечение аппарата и  слабый дурманящий запах хлороформа. Удовлетворившись этим, она отправилась  восвояси.    

– Сколько времени нужно на это? – спросил Кемп.    

– На опыт с кошкой ушло часа три‑четыре. Последними  исчезли кости, сухожилия и жир, а также кончики окрашенных волосков шерсти. Но,  как я уже сказал, радужное вещество на задней стенке глаза не исчезло.    

Когда я закончил опыт, уже наступила ночь; ничего не было  видно, кроме туманных пятен на месте глаз и когтей. Я остановил двигатель,  нащупал и погладил кошку, которая еще не очнулась, и, развязав ее, оставил  спать на невидимой подушке, а сам, чувствуя смертельную усталость, лег в  постель. Но уснуть я не мог. В голове проносились смутные, бессвязные мысли.  Снова и снова перебирал я все подробности только что произведенного опыта или  же забывался лихорадочным сном, и мне казалось, что все окружающее становится  смутным, расплывается, и наконец сама земля исчезает у меня из‑под ног, и я  проваливаюсь, падаю куда‑то, как бывает только в кошмаре… Около двух часов ночи  кошка проснулась и стала бегать по комнате, жалобно мяукая. Я пытался успокоить  ее ласковыми словами, а потом решил выгнать. Помню, как я был потрясен, когда  зажег спичку, – я увидел два круглых светящихся глаза и вокруг них –  ничего. Я хотел дать ей молока, но его не оказалось. А она все не  успокаивалась, села у самых дверей и продолжала мяукать. Я старался поймать ее,  чтобы выпустить из окна, но она не давалась в руки и все исчезала. То тут, то  там в разных концах комнаты раздавалось ее мяуканье. Наконец я открыл окно и  стал метаться по комнате. Вероятно, она испугалась и выскочила в окно. Больше я  ее не видел и не слышал.    

Потом, бог весть почему, я стал вспоминать похороны отца,  холодный ветер, дувший на склоне холма… Так продолжалось до самого рассвета.  Чувствуя, что мне не заснуть, я встал и, заперев за собой дверь, отправился  бродить по тихим утренним улицам.    

– Неужели вы думаете, что и сейчас по свету гуляет  невидимая кошка? – спросил Кемп.    

– Если только ее не убили, – ответил  Невидимка. – А почему бы и нет?    

– Почему бы и нет? – повторил Кемп и извинился: –  Простите, что я прервал вас.    

– Вероятно, ее убили, – сказал Невидимка. –  Четыре дня спустя она была еще жива – это я знаю точно: она, очевидно, сидела  под забором на Грейт‑Тичфилд‑стрит, там собралась толпа зевак, старавшихся  понять, откуда слышится мяуканье.    

С минуту он молчал, потом снова быстро заговорил:    

– Я очень ясно помню это утро. Я, вероятно, прошел всю  Грейт‑Портленд‑стрит. Помню казармы на Олбэни‑стрит и выезжавших оттуда  кавалеристов. В конце концов я очутился на вершине Примроз‑Хилл; я чувствовал  себя совсем больным. Был солнечный январский день; в тот год снег еще не выпал,  и погода стояла ясная, морозная. Я устало размышлял, стараясь охватить  положение, наметить план действий.    

Я с удивлением убедился, что теперь, когда я почти достиг  заветной цели, это совсем меня не радует. Я был слишком утомлен; от страшного  напряжения почти четырехлетней непрерывной работы все мои чувства притупились.  Мной овладела апатия, и я тщетно пытался вернуть горение первых дней работы,  вернуть то страстное стремление к открытиям, которое дало мне силу хладнокровно  погубить старика отца. Я потерял интерес ко всему. Но я понимал, что это –  преходящее состояние, вызванное переутомлением и бессонницей, и что если не  лекарства, так отдых вернет мне прежнюю энергию.    

Ясно я сознавал только одно: дело необходимо довести до  конца. Навязчивая идея все еще владела мной. И сделать это надо как можно  скорей, ведь я уже истратил почти все деньги. Я оглянулся кругом, посмотрел на  играющих детей и следивших за ними нянек и начал думать о тех фантастических  преимуществах, которыми может пользоваться невидимый человек. Я вернулся домой,  немного поел, принял большую дозу стрихнина и лег спать, не раздеваясь, на  неубранной постели. Стрихнин, Кемп, – замечательное укрепляющее средство,  он не дает человеку упасть духом.    

– Дьявольская штука, – сказал Кемп. – Он  превращает вас в этакого первобытного дикаря.    

– Я проснулся, ощущая прилив сил, но и какое‑то  раздражение. Вам знакомо это состояние?    

– Знакомо.    

– Кто‑то постучал в дверь. Это был домохозяин,  пришедший с угрозами и расспросами, старый польский еврей в длинном сером  сюртуке и стоптанных туфлях. Я ночью мучил кошку, уверял он, старуха, очевидно,  успела уже все разболтать. Он требовал, чтобы я объяснил ему, в чем дело.  Вивисекция строго запрещена законом, ответственность может пасть и на него. Я  утверждал, что никакой кошки у меня не было. Тогда он заявил, что запах газа от  двигателя чувствуется по всему дому. С этим я, конечно, согласился. Он все  вертелся вокруг меня, стараясь прошмыгнуть в комнату, заглядывая туда сквозь  свои очки в серебряной оправе, и вдруг меня охватил страх, как бы он не проник  в мою тайну. Я поспешил встать между ним и аппаратом, но это только подстегнуло  его любопытство. Чем я занимаюсь? Почему я всегда один и скрываюсь от людей? Не  занимаюсь ли я чем‑нибудь преступным? Не опасно ли это? Ведь я ничего не плачу,  кроме обычной квартирной платы. Его дом всегда пользовался хорошей репутацией,  в то время как соседние дома этим похвастать не могут. Наконец я потерял  терпение. Попросил его убраться. Он запротестовал, что‑то бормотал про свое  право входить ко мне, когда ему угодно. Еще секунда – и я схватил его за  шиворот… Что‑то с треском порвалось, и он пулей вылетел в коридор. Я захлопнул  за ним дверь, запер ее на ключ и, весь дрожа, опустился на стул.    

Хозяин еще некоторое время шумел за дверью, но я не обращал  на него внимания, и он скоро ушел.    

Это происшествие принудило меня к решительным действиям. Я  не знал ни того, что он намерен делать, ни что он вправе сделать. Переезд на  новую квартиру означал бы задержку в моей работе, а денег у меня в банке  осталось всего двадцать фунтов. Нет, никакой проволочки я не мог допустить.  Исчезнуть! Искушение было неодолимо. Но тогда начнется следствие, комнату мою  разграбят…    

Одна мысль о том, что работу мою могут предать огласке или  прервать в тот момент, когда она почти закончена, привела меня в ярость и  вернула мне энергию. Я поспешно вышел со своими тремя томами заметок и чековой  книжкой – теперь все это находится у того бродяги – и отправил их из ближайшего  почтового отделения в контору хранения писем и посылок на Грейт‑Портленд‑стрит.  Я постарался выйти из дому как можно тише. Вернувшись, я увидел, что мой  домохозяин не спеша поднимается по лестнице, – он, очевидно, слышал, как я  запирал дверь. Вы бы расхохотались, если б увидели, как он шарахнулся, когда я  догнал его на площадке. Он бросил на меня испепеляющий взгляд, но я пробежал  мимо него и влетел к себе в комнату, хлопнув дверью так, что весь дом задрожал.  Я слышал, как он, шаркая туфлями, доплелся до моей двери, немного постоял перед  ней, потом спустился вниз. Я немедленно стал готовиться к опыту.    

Все было сделано в течение этого вечера и ночи. В то время  когда я еще находился под одурманивающим действием снадобий, принятых мной для  обесцвечивания крови, кто‑то стал стучаться в дверь. Потом стук прекратился,  шаги начали удаляться, но вот снова приблизились, и стук в дверь повторился.  Кто‑то попытался что‑то просунуть под дверь – какую‑то синюю бумажку. Терпение  мое лопнуло, я вскочил, подошел к двери и распахнул ее настежь. «Ну, что еще  там?» – спросил я.    

Это оказался хозяин, он принес мне повестку о выселении или  что‑то в этом роде. Он протянул мне бумагу, но, по‑видимому, его чем‑то удивили  мои руки, и он взглянул мне в лицо.    

С минуту он стоял, разинув рот, потом выкрикнул что‑то  нечленораздельное, уронил свечу и бумагу и, спотыкаясь, бросился бежать по  темному коридору к лестнице. Я закрыл дверь, запер ее на ключ и подошел к  зеркалу. Тогда я понял его ужас. Лицо у меня было белое, как мрамор.    

Но я не ожидал, что мне придется так сильно страдать. Это  было ужасно. Вся ночь прошла в страшных мучениях, тошноте и обмороках. Я  стискивал зубы, все тело горело, как в огне, но я лежал неподвижно, точно  мертвый. Тогда‑то я понял, почему кошка так мяукала, пока я не  захлороформировал ее. К счастью, я жил один, без прислуги. Были минуты, когда я  плакал, стонал, разговаривал сам с собой. Но я выдержал все… Я потерял сознание  и очнулся только среди ночи, совсем ослабевший.    

Боли я уже не чувствовал. Я решил, что умираю, но отнесся к  этому совершенно равнодушно. Никогда не забуду этого рассвета, не забуду жути,  охватившей меня при виде моих рук, словно сделанных из дымчатого стекла и  постепенно, по мере наступления дня, становившихся все прозрачнее и тоньше, так  что я мог видеть сквозь них все предметы, в беспорядке разбросанные по комнате,  хотя и закрывал свои прозрачные веки. Тело мое сделалось как бы стеклянным,  кости и артерии постепенно бледнели, исчезали: последними исчезли тонкие нити  нервов. Я скрипел зубами, но выдержал до конца… И вот остались только мертвенно‑белые  кончики ногтей и бурое пятно какой‑то кислоты на пальце.    

С большим трудом поднялся я с постели. Сначала я чувствовал  себя беспомощным, как грудной младенец, ступая ногами, которых не видел. Я был  очень слаб и голоден. Подойдя к зеркалу, перед которым я обыкновенно брился, я  увидел пустоту, в которой еле‑еле можно было еще различить туманные следы  пигмента на сетчатой оболочке глаз. Я схватился за край стола и прижался лбом к  зеркалу.    

Только отчаянным напряжением воли я заставил себя вернуться  к аппарату и закончить процесс.    

Я проспал все утро, закрыв лицо простыней, чтобы защитить  глаза от света; около полудня меня снова разбудил стук в дверь. Силы вернулись  ко мне. Я сел, прислушался и услышал шепот. Я вскочил и принялся без шума  разбирать аппарат, рассовывая отдельные части его по разным углам, чтобы  невозможно было догадаться об его устройстве. Снова раздался стук, и  послышались голоса – сначала голос хозяина, а потом еще два, незнакомые. Чтобы  выиграть время, я ответил им. Мне попались под руку невидимая тряпка и подушка,  и я выбросил их через окно на соседнюю крышу. Когда я открывал окно, дверь  оглушительно затрещала. По‑видимому, кто‑то налег на нее плечом, надеясь  высадить замок. Крепкие засовы, приделанные мной за несколько дней до этого, не  поддавались. Однако сама попытка встревожила и возмутила меня. Весь дрожа, я  стал торопливо заканчивать свои приготовления.    

Я собрал в кучу валявшиеся на полу черновики записей,  немного соломы, оберточную бумагу и тому подобный хлам и открыл газ. В дверь  посыпались тяжелые и частые удары. Я никак не мог найти спички. В бешенстве я  стал колотить по стене кулаком. Я снова завернул газовый рожок, вылез из окна  на соседнюю крышу, очень тихо опустил раму и сел – в полной безопасности,  невидимый, но дрожа от гнева и нетерпения. Я видел, как от двери оторвали  доску, затем отбили скобы засовов, и в комнату вошли хозяин и два его пасынка –  два дюжих парня двадцати трех и двадцати четырех лет. Следом за ними семенила  старая ведьма, жившая внизу.