Моя душевная боль нестерпима, один и тот же неразрешимый вопрос: коль мой автомат лишал людей жизни, стало быть и я, Михайло Калашников, девяносто три года от роду, сын крестьянки, христианин и православный по вере своей, повинен в смерти людей, пусть даже врага?