1 2 3 4 5 6 
ЧАСТЬ 1    

     

    

     

     Начинает сказка сказываться    

     

    

     

За горами, за лесами,    

За широкими морями,    

Против неба – на земле    

Жил старик в одном селе.    

У старинушки три сына:    

Старший умный был детина,    

Средний сын и так и сяк,    

Младший вовсе был дурак.    

Братья сеяли пшеницу    

Да возили в град-столицу:    

Знать, столица та была    

Недалече от села.    

Там пшеницу продавали,    

Деньги счётом принимали    

И с набитою сумой    

Возвращалися домой.    

     

    

     

В долгом времени аль вскоре    

Приключилося им горе:    

Кто-то в поле стал ходить    

И пшеницу шевелить.    

Мужички такой печали    

Отродяся не видали;    

Стали думать да гадать –    

Как бы вора соглядать;[1]    

Наконец себе смекнули,    

Чтоб стоять на карауле,    

Хлеб ночами поберечь,    

Злого вора подстеречь.    

     

    

     

Вот, как стало лишь смеркаться,    

Начал старший брат сбираться,    

Вынул вилы и топор    

И отправился в дозор.    

Ночь ненастная настала;    

На него боязнь напала,    

И со страхов наш мужик    

Закопался под сенник.    

Ночь проходит, день приходит;    

С сенника дозорный сходит    

И, облив себя водой,    

Стал стучаться под избой:    

«Эй вы, сонные тетери!    

Отпирайте брату двери,    

Под дождём я весь промок    

С головы до самых ног».    

Братья двери отворили,    

Караульщика впустили,    

Стали спрашивать его:    

Не видал ли он чего?    

Караульщик помолился    

Вправо, влево поклонился    

И, прокашлявшись, сказал:    

«Всю я ноченьку не спал;    

На моё ж притом несчастье,    

Было страшное ненастье:    

Дождь вот так ливмя и лил,    

Рубашонку всю смочил.    

Уж куда как было скучно!..    

Впрочем, всё благополучно».    

Похвалил его отец:    

«Ты, Данило, молодец!    

Ты вот, так сказать, примерно,    

Сослужил мне службу верно,    

То есть, будучи при всём,    

Не ударил в грязь лицом».    

     

    

     

Стало сызнова смеркаться,    

Средний брат пошёл сбираться;    

Взял и вилы и топор    

И отправился в дозор.    

Ночь холодная настала,    

Дрожь на малого напала,    

Зубы начали плясать;    

Он ударился бежать –    

И всю ночь ходил дозором    

У соседки под забором.    

Жутко было молодцу!    

Но вот утро. Он к крыльцу:    

«Эй вы, сони! Что вы спите!    

Брату двери отоприте;    

Ночью страшный был мороз –    

До животиков промёрз».    

     

    

     

Братья двери отворили,    

Караульщика впустили,    

Стали спрашивать его:    

Не видал ли он чего?    

Караульщик помолился,    

Вправо, влево поклонился    

И сквозь зубы отвечал:    

«Всю я ноченьку не спал,    

Да к моей судьбе несчастной    

Ночью холод был ужасный,    

До сердцов меня пробрал;    

Всю я ночку проскакал;    

Слишком было несподручно…    

Впрочем, всё благополучно».    

И ему сказал отец:    

«Ты, Гаврило, молодец!»    

     

    

     

Стало в третий раз смеркаться,    

Надо младшему сбираться;    

Он и усом не ведёт,    

На печи в углу поёт    

Изо всей дурацкой мочи:    

«Распрекрасные вы очи!»    

Братья ну ему пенять,[2]    

Стали в поле погонять,    

Но, сколь долго ни кричали,    

Только голос потеряли;    

Он ни с места. Наконец    

Подошёл к нему отец,    

Говорит ему: «Послушай,    

Побéгай в дозор, Ванюша;    

Я куплю тебе лубков,[3]    

Дам гороху и бобов».    

Тут Иван с печи слезает,    

Малахай[4] свой надевает,    

Хлеб за пазуху кладёт,    

Караул держать идёт.    

     

    

     

Ночь настала; месяц всходит;    

Поле всё Иван обходит,    

Озираючись кругом,    

И садится под кустом;    

Звёзды на небе считает    

Да краюшку уплетает.    

Вдруг о полночь конь заржал…    

Караульщик наш привстал,    

Посмотрел под рукавицу    

И увидел кобылицу.    

Кобылица та была    

Вся, как зимний снег, бела,    

Грива в землю, золотая,    

В мелки кольца завитая.    

«Эхе-хе! так вот какой    

Наш воришко!.. Но, постой,    

Я шутить ведь не умею,    

Разом сяду те на шею.    

Вишь, какая саранча!»    

И, минуту улуча,    

К кобылице подбегает,    

За волнистый хвост хватает    

И прыгнýл к ней на хребёт –    

Только задом наперёд.    

Кобылица молодая,    

Очью[5] бешено  сверкая,    

Змеем голову свила    

И пустилась как стрела.    

Вьётся крýгом над полями,    

Виснет пластью[6] надо рвами,    

Мчится скоком по горам,    

Ходит дыбом по лесам,    

Хочет силой аль обманом,    

Лишь бы справиться с Иваном;    

Но Иван и сам не прост –    

Крепко держится за хвост.    

     

    

     

Наконец она устала.    

«Ну, Иван, – ему сказала, –    

Коль умел ты усидеть,    

Так тебе мной и владеть.    

Дай мне место для покою    

Да ухаживай за мною,    

Сколько смыслишь. Да смотри:    

По три утренни зари    

Выпущай меня на волю    

Погулять по чисту полю.    

По исходе же трёх дней    

Двух рожу тебе коней –    

Да таких, каких поныне    

Не бывало и в помине;    

Да ещё рожу конька    

Ростом только в три вершка,    

На спине с двумя горбами    

Да с аршинными ушами.    

Двух коней, коль хошь, продай,    

Но конька не отдавай    

Ни за пояс, ни за шапку,    

Ни за чёрную, слышь, бабку.    

На земле и под землёй    

Он товарищ будет твой:    

Он зимой тебя согреет,    

Летом холодом обвеет;    

В голод хлебом угостит,    

В жажду мёдом напоит.    

Я же снова выйду в поле    

Силы пробовать на воле».    

     

    

     

«Ладно», – думает Иван    

И в пастуший балаган[7]    

Кобылицу загоняет,    

Дверь рогожей закрывает,    

И лишь только рассвело,    

Отправляется в село,    

Напевая громко песню    

«Ходил мóлодец на Пресню».    

     

    

     

Вот он всходит на крыльцо,    

Вот хватает за кольцо,    

Что есть силы в дверь стучится,    

Чуть что кровля не валится,    

И кричит на весь базар,    

Словно сделался пожар.    

Братья с лавок поскакали,    

Заикаяся, вскричали:    

«Кто стучится сильно так?» –    

«Это я, Иван-дурак!»    

Братья двери отворили,    

Дурака в избу впустили    

И давай его ругать, –    

Как он смел их так пугать!    

     

    

     

А Иван наш, не снимая    

Ни лаптей, ни малахая,    

Отправляется на печь    

И ведёт оттуда речь    

Про ночное похожденье,    

Всем ушам на удивленье:    

«Всю я ноченьку не спал,    

Звёзды на небе считал;    

Месяц, ровно,[8] тоже свéтил, –    

Я порядком не приметил.    

Вдруг приходит дьявол сам,    

С бородою и с усам;    

Рожа словно как у кошки,    

А глаза-то – что те плошки!    

Вот и стал тот чёрт скакать    

И зерно хвостом сбивать.    

Я шутить ведь не умею –    

И вскочил ему на шею.    

Уж таскал же он, таскал,    

Чуть башки мне не сломал.    

Но и я ведь сам не промах,    

Слышь, держал его, как в жомах.[9]    

Бился, бился мой хитрец    

И взмолился наконец:    

«Не губи меня со света!    

Целый год тебе за это    

Обещаюсь смирно жить,    

Православных не мутить».    

Я, слышь, слов-то не померил,    

Да чертёнку и поверил».    

Тут рассказчик замолчал,    

Позевнул и задремал.    

Братья, сколько ни серчали,    

Не смогли – захохотали,    

Ухватившись под бока,    

Над рассказом дурака.    

Сам старик не смог сдержаться,    

Чтоб до слёз не посмеяться,    

Хоть смеяться – так оно    

Старикам уж и грешно.    

     

    

     

Много ль времени аль мало    

С этой ночи пробежало, –    

Я про это ничего    

Не слыхал ни от кого.    

Ну, да что нам в том за дело,    

Год ли, два ли пролетело, –    

Ведь за ними не бежать…    

Станем сказку продолжать.    

     

    

     

Ну-с, так вот что! Раз Данило    

(В праздник, помнится, то было),    

Натянувшись зельно пьян,    

Затащился в балаган.    

Что ж он видит? – Прекрасивых    

Двух коней золотогривых    

Да игрушечку-конька    

Ростом только в три вершка,    

На спине с двумя горбами    

Да с аршинными ушами.    

«Хм! теперь-то я узнал,    

Для чего здесь дурень спал!» –    

Говорит себе Данило…    

Чудо разом хмель посбило;    

Вот Данило в дом бежит    

И Гавриле говорит:    

«Посмотри, каких красивых    

Двух коней золотогривых    

Наш дурак себе достал:    

Ты и слыхом не слыхал».    

И Данило да Гаврило,    

Что в ногах их мочи было,    

По крапиве прямиком    

Так и дуют босиком.    

     

    

     

Спотыкнувшися три раза,    

Починивши оба глаза,    

Потирая здесь и там,    

Входят братья к двум коням.    

Кони ржали и храпели,    

Очи яхонтом горели;    

В мелки кольца завитой,    

Хвост струился золотой,    

И алмазные копыты    

Крупным жемчугом обиты.    

Любо-дорого смотреть!    

Лишь царю б на них сидеть.    

Братья так на них смотрели,    

Что чуть-чуть не окривели.    

«Где он это их достал? –    

Старший среднему сказал, –    

Но давно уж речь ведётся,    

Что лишь дурням клад даётся,    

Ты ж хоть лоб себе разбей,    

Так не выбьешь двух рублей.    

Ну, Гаврило, в ту седмицу[10]    

Отведём-ка их в столицу;    

Там боярам продадим,    

Деньги ровно поделим.    

А с деньжонками, сам знаешь,    

И попьёшь и погуляешь,    

Только хлопни по мешку.    

А благому дураку    

Не достанет ведь догадки,    

Где гостят его лошадки;    

Пусть их ищет там и сям.    

Ну, приятель, по рукам!»    

Братья разом согласились,    

Обнялись, перекрестились    

И вернулися домой,    

Говоря промеж собой    

Про коней, и про пирушку,    

И про чудную зверушку.    

     

    

     

Время катит чередом,    

Час за часом, день за днём, –    

И на первую седмицу    

Братья едут в град-столицу,    

Что б товар свой там продать    

И на пристани узнать,    

Не пришли ли с кораблями    

Немцы в город за холстами    

И нейдёт ли царь Салтан    

Басурманить христиан?    

Вот иконам помолились,    

У отца благословились,    

Взяли двух коней тайком    

И отправились тишком.    

     

    

     

Вечер к ночи пробирался;    

На ночлег Иван собрался;    

Вдоль по улице идёт,    

Ест краюшку да поёт.    

Вот он поля достигает,    

Руки в боки подпирает    

И с прискочкой, словно пан,    

Боком входит в балаган.    

     

    

     

Всё по-прежнему стояло,    

Но коней как не бывало;    

Лишь игрушка-горбунок    

У его вертелся ног,    

Хлопал с радости ушами    

Да приплясывал ногами.    

Как завоет тут Иван,    

Опершись о балаган:    

«Ой вы, кони буры-сивы,    

Добры кони златогривы!    

Я ль вас, други, не ласкал.    

Да какой вас чёрт украл?    

Чтоб пропасть ему, собаке!    

Чтоб издохнуть в буераке![11]    

Чтоб ему на том свету    

Провалиться на мосту!    

Ой вы, кони буры-сивы,    

Добры кони златогривы!»    

Тут конёк ему заржал.    

«Не тужи, Иван, – сказал, –    

Велика беда, не спорю;    

Но могу помочь я горю,    

Ты на чёрта не клепи:[12]    

Братья коников свели.    

Ну, да что болтать пустое,    

Будь, Иванушка, в покое.    

На меня скорей садись,    

Только знай себе держись;    

Я хоть росту небольшого,    

Да сменю коня другого:    

Как пущусь да побегу,    

Так и беса настигу[13]».    

     

    

     

Тут конёк пред ним ложится;    

На конька Иван садится,    

Уши в загреби[14] берёт,    

Что есть мочушки ревёт.    

Горбунок-конёк встряхнулся,    

Встал на лапки, встрепенулся,    

Хлопнул гривкой, захрапел    

И стрелою полетел;    

Только пыльными клубами    

Вихорь вился под ногами,    

И в два мига, коль не в миг,    

Наш Иван воров настиг.    

     

    

     

Братья, то есть, испугались,    

Зачесались и замялись.    

А Иван им стал кричать:    

«Стыдно, братья, воровать!    

Хоть Ивана вы умнее,    

Да Иван-то вас честнее:    

Он у вас коней не крал».    

Старший, корчась, тут сказал:    

«Дорогой наш брат Иваша!    

Что переться[15] – дело наше!    

Но возьми же ты в расчёт    

Некорыстный наш живот.[16]    

Сколь пшеницы мы не сеем,    

Чуть насущный хлеб имеем.    

А коли неурожай,    

Так хоть в петлю полезай!    

Вот в такой большой печали    

Мы с Гаврилой толковали    

Всю намеднишнюю ночь –    

Чем бы горюшку помочь?    

Так и этак мы решили,    

Наконец вот так вершили,    

Чтоб продать твоих коньков    

Хоть за тысячу рублёв.    

А в спасибо, молвить к слову,    

Привезти тебе обнову –    

Красну шапку с позвонком    

Да сапожки с каблучком.    

Да к тому ж старик неможет,[17]    

Работать уже не может,    

А ведь надо ж мыкать век, –    

Сам ты умный человек!» –    

«Ну, коль этак, так ступайте, –    

Говорит Иван, – продайте    

Златогривых два коня,    

Да возьмите ж и меня».    

Братья больно покосились,    

Да нельзя же! согласились.    

     

    

     

Стало на небе темнеть;    

Воздух начал холодеть;    

Вот, чтоб им не заблудиться,    

Решено остановиться.    

Под навесами ветвей    

Привязали всех коней,    

Принесли с естным[18] лукошко,    

Опохмелились немножко    

И пошли, что боже даст,    

Кто во что из них горазд.    

Вот Данило вдруг приметил,    

Что огонь вдали засветил.    

На Гаврилу он взглянул,    

Левым глазом подмигнул    

И, прикашлянув легонько,    

Указав огонь тихонько;    

Тут в затылке почесал,