1 2 3 

  
   
Альбер Камю
   
КАЛИГУЛА
   
Пьеса в четырех действиях*
  
  
   
Моим друзьям по театру де Л’Екип
  
  
   
    
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
   
   
Калигула
   
Цезония
   
Геликон
   
Сципион
   
Керея
   
Сенектий — старший патриций
   
Метелий — патриций
   
Лепидий — патриций
   
Октавий — патриций
   
Патрициан — управитель
   
Мерея
   
Муций
   
Первый страж
   
Второй страж
   
Первый слуга
   
Второй слуга
   
Третий слуга
   
Жена Муция
   
Шесть поэтов
   
   
Действие происходит во дворце Калигулы.
   
Между первым и вторым действиями проходит три года.
  
  
   
    
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
   
   
    
     
Сцена первая
    
    
Несколько патрициев, один из которых довольно стар, собрались в зале дворца. Они явно волнуются.
    
Первый патриций. Опять ничего.
    
Старый патриций. Утром ничего, и вечером то же самое.
    
Второй патриций. Вот уже три дня — ничего.
    
Старый патриций. Гонцы отправляются. Гонцы приходят обратно. Они качают головой и говорят: «Ничего».
    
Второй патриций. Мы всё обыскали. Больше нечего предпринять.
    
Первый патриций. Зачем волноваться раньше времени? Подождем. Быть может, он вернется — как ушел.
    
Старый патриций. Я видел, как он выходил из дворца. У него был странный взгляд.
    
Первый патриций. Я тоже был там; я спросил его, что с ним.
    
Второй патриций. Он ответил?
    
Первый патриций. Только одно слово: «Ничего».
    
Пауза. Входит Геликон, жуя лук.
    
Второй патриций (по-прежнему нервничая). Это не к добру.
    
Первый патриций. В конце концов, в его годы это обычное дело.
    
Старый патриций. Конечно. С возрастом это проходит.
    
Второй патриций. Вы думаете?
    
Первый патриций. Будем надеяться, он забудет.
    
Старый патриций. Конечно. Одну потерял — десять найдешь.
    
Геликон. С чего вы взяли, что дело в любви?
    
Первый патриций. В чем же еще?
    
Геликон. Может быть, у него разболелась печень. Или ему просто опротивело созерцать каждый день ваши постные рожи. Своих ближних легче переваривать малыми дозами. И это блюдо к тому же не подсолишь.
    
Старый патриций. Я предпочитаю думать, что все дело в любви. Это так трогает!
    
Геликон. И заодно успокаивает. Любовь — болезнь такого сорта, что не щадит ни мудрецов, ни идиотов.
    
Первый патриций. К счастью, печаль рано или поздно проходит… Вы способны страдать больше года?
    
Второй патриций. Я? нет.
    
Первый патриций. Этого никто не может.
    
Старый патриций. Жизнь была бы непереносима.
    
Первый патриций. Вы совершенно правы. Год назад моя жена умерла. Я много плакал, но потом я ее забыл. Иногда мне бывает больно. Но в общем все ничего.
    
Старый патриций. Природа действует разумно.
    
Геликон. Все же когда я смотрю на вас, мне кажется, что ей это не всегда удается.
    
Входит Керея.
    
Первый патриций. Ну что?
    
Керея. По-прежнему ничего.
    
Геликон. Спокойствие, господа, спокойствие. Будем соблюдать приличия. Римская империя — это мы. Если мы потеряем лицо, империя потеряет голову. Сейчас не время паниковать! Для начала давайте позавтракаем. И империи сразу полегчает.
    
Старый патриций. Что правда, то правда. Синица в руках лучше, чем журавль в небе.
    
Керея. Не нравится мне все это. До сих пор все шло слишком хорошо. Это был идеальный император.
    
Второй патриций. Он был именно таким, каким надлежит быть императору: неопытным и щепетильным.
    
Первый патриций. Почему, собственно, «был»? Ничто не мешает ему продолжать в том же духе. Конечно, он любил Друзиллу. Но ведь она была его сестрой. Спать с ней — уже было слишком. Но перевернуть Рим из-за того, что она умерла вообще переходит всяческие границы.
    
Керея. И тем не менее мне это не по душе. И его бегство не объясняет ничего.
    
Старый патриций. Да, дыма без огня не бывает.
    
Первый патриций. Во всяком случае, интересы государства не терпят кровосмешений. Тем более таких, которые оборачиваются трагедией. Пусть кровосмешение. Но тайно.
    
Геликон. Кровосмешение неизбежно вызывает шум. Кровать скрипит — если можно так выразиться. Впрочем, с чего вы взяли, что все дело в Друзилле?
    
Второй патриций. В чем же еще?
    
Геликон. А вы угадайте. И заметьте себе, несчастье подобно женитьбе. Думаешь, что выбираешь, а оказывается, выбрали тебя. Это так, тут ничего не поделаешь. Наш Калигула несчастен, но, может быть, и сам не знает почему. Он просто почувствовал себя прижатым к стене. И тогда он бежал. На его месте мы сделали б то же. Говорю вам, если бы я мог выбирать себе отца, я б не родился.
    
Входит Сципион.
   
   
    
     
Сцена вторая
    
    
Керея. Ну что?
    
Сципион. Пока ничего. Крестьяне уверяют, что видели его прошлой ночью неподалеку отсюда, во время грозы. Он бежал сквозь дождь.
    
Керея вновь подходит к сенаторам. Сципион следует за ним.
    
Керея. Это длится уже дня три, Сципион?
    
Сципион. Да. Я, как обычно, был при нем. Он приблизился к телу Друзиллы; коснулся его двумя пальцами. Казалось, он задумался. Потом он повернулся и вышел ровным шагом. С тех пор его ищут.
    
Керея ( качая головой). Этот мальчик слишком любил литературу.
    
Второй патриций. Что ж, в таком возрасте…
    
Керея. Но это не соответствует его происхождению. Императору нельзя быть поэтом. Конечно, два-три таких у нас уже было. Но паршивые овцы в любом стаде найдутся. Однако прочим хватило вкуса оставаться государственными мужами.
    
Первый патриций. Так спокойней.
    
Старый патриций. Пусть каждый делает свое дело.
    
Сципион. Что можно предпринять, Керея?
    
Керея. Ничего.
    
Второй патриций. Подождем. Если он не вернется, заменим его. Между нами говоря, недостатка в императорах нет.
    
Первый патриций. Да, императоров хватает. А вот личностей не найти.
    
Керея. А если он вернется с дурными намерениями?
    
Первый патриций. О боги! Это еще ребенок. Мы заставим его слушать голос рассудка.
    
Керея. А если он окажется глух к увещеваниям?
    
Первый патриций (смеется). Ну что ж! Не я ли писал в свое время трактат о государственных переворотах!
    
Керея. Да, если переворот потребуется… Но я бы все-таки предпочел, чтобы меня оставили в покое — наедине с моими книгами.
    
Сципион. Прошу меня извинить.
    
Выходит.
    
Керея. Сципион явно смутился.
    
Старый патриций. Он тоже ребенок. А дети всегда заодно.
    
Геликон. Рано или поздно они становятся взрослыми.
    
Появляется Страж: «Во дворцовом саду видели Калигулу». Все выходят.
   
   
    
     
Сцена третья
    
    
Некоторое время сцена остается пустой. Слева, крадучись, входит Калигула. Взгляд его блуждает, волосы промокли, ноги в грязи. Несколько раз он подносит руку ко рту. Приближается к зеркалу и, заметив свое отражение, останавливается. Произносит несколько неразборчивых слов. Потом садится с правой стороны сцены, свесив руки между расставленных колен. Слева входит Геликон. Заметив Калигулу, останавливается на краю сцены и молча на него глядит. Калигула оборачивается и видит Геликона. Пауза.
   
   
    
     
Сцена четвертая
    
    
Геликон (не двигаясь с места). Здравствуй, Кай.
    
Калигула (просто). Здравствуй, Геликон.
    
Молчание.
    
Геликон. Ты как будто устал?
    
Калигула. Я много ходил.
    
Геликон. Да, тебя долго не было.
    
Молчание.
    
Калигула. Это было трудно найти.
    
Геликон. Что именно?
    
Калигула. То, что я хотел.
    
Геликон. Что же ты хотел?
    
Калигула (так же просто). Луну.
    
Геликон. Что?
    
Калигула. Я хотел луну.
    
Геликон. А.
    
Молчание. Геликон подходит к Калигуле.
    
Зачем она тебе?
    
Калигула. Зачем? Это одна из тех вещей, которых у меня нет.
    
Геликон. Само собой. А теперь что ж — все в порядке?
    
Калигула. Нет. Я не смог овладеть ею.
    
Геликон. Это печально.
    
Калигула. Да, и именно из-за этого я так устал.
    
Пауза.
    
Калигула. Геликон!
    
Геликон. Да, Кай.
    
Калигула. Ты думаешь, что я сумасшедший.
    
Геликон. Ты же знаешь, я никогда не думаю. Для этого я слишком умен.
    
Калигула. Да. И все же. Но я не сумасшедший, более того, я никогда не был так разумен, как сейчас. Просто я вдруг почувствовал потребность в невозможном. (Пауза.) Вещи, такие, как они есть, не устраивают меня.
    
Геликон. Это довольно распространенная точка зрения.
    
Калигула. Верно. Но я не знал этого раньше. Теперь знаю. (Так же просто.) Этот мир, такой, как он есть, невыносим. Следовательно, мне нужна луна, или счастье, или бессмертие, что угодно, пусть даже безумие — но не от мира сего.
    
Геликон. Этот принцип хорош сам по себе. Но ему невозможно следовать до конца.
    
Калигула. Ты ничего не знаешь об этом. Потому что еще никому и никогда не удавалось быть последовательным в чем-либо. Но может быть, просто достаточно до конца оставаться логичным.
    
Смотрит на Геликона.
    
Я знаю, что ты думаешь. Столько шуму из-за смерти одной женщины. Не в этом дело. Правда, несколько дней я не мог отвязаться от мысли, что женщина, которую я любил, мертва. Но что такое любовь? Такая малость! И эта смерть ничто, уверяю тебя. Она только знак некой правды, которая делает луну необходимой. Эта правда совсем простая и совсем ясная, немного глупая, но ее трудно открыть и тяжело выдержать.
    
Геликон. И что ж это за правда, Кай?
    
Калигула (отвернувшись, равнодушно). Люди умирают и они несчастны.
    
Геликон (после паузы). Ну, Кай, с этой правдой они научились ладить. Погляди вокруг. Она не портит им аппетита.
    
Калигула (неожиданно взорвавшись). Так вот, всё вокруг меня ложь, а я, я хочу жить только в правде. И у меня как раз есть средство заставить их жить в правде. Ибо я знаю, чего им не достает, Геликон. Они лишены понимания, и им не достает учителя, который бы знал, что он говорит.
    
Геликон. Не обижайся, Кай. Но вначале ты должен отдохнуть.
    
Калигула (кротко). Это невозможно, Геликон. Это никогда больше не будет возможно.
    
Геликон. Почему же?
    
Калигула. Если я буду спать, кто мне даст луну?
    
Геликон (после паузы). В самом деле.
    
Калигула с видимым усилием встает.
    
Калигула. Геликон! Я слышу шаги и шум голосов. Молчи и забудь, что только что видел меня.
    
Геликон. Я тебя понял.
    
Калигула направляется к выходу. У самых дверей оборачивается.
    
Калигула. И пожалуйста, помогай мне отныне.
    
Геликон. У меня нет причин не делать этого, Кай. Но я знаю многое, и меня мало что интересует. В чем я могу тебе помочь?
    
Калигула. В невозможном.
    
Геликон. Я буду стараться.
    
Калигула выходит. Быстро входят Сципион и Цезония.
   
   
    
     
Сцена пятая
    
    
Сципион. Никого нет. Ты не видел его, Геликон?
    
Геликон. Нет.
    
Цезония. Геликон, он действительно ничего не сказал тебе перед тем как скрыться?
    
Геликон. Я не являюсь его доверенным лицом. Я лишь зритель. Это разумней.
    
Цезония. Умоляю тебя!
    
Геликон. Дорогая Цезония, Кай идеалист, это известно каждому. Другими словами, он еще не все понял. Я понял все и поэтому не занимаюсь ничем. Но если Кай начнет понимать, он, напротив, со своим добрым сердечком способен заняться всем. И один бог знает, чего нам это будет стоить. Кстати, время обедать.
    
Уходит.
   
   
    
     
Сцена шестая
    
    
Цезония устало садится.
    
Цезония. Страж видел, как он прошел. Но весь Рим видит Калигулу повсюду. А Калигула не видит ничего. Он занят одной только мыслью.
    
Сципион. Какой?
    
Цезония. Откуда я знаю, Сципион?
    
Сципион. Друзилла?
    
Цезония. Кто на это ответит! Он действительно ее любил. Ужасно видеть, как умирает та, которую вчера еще сжимал в объятиях.
    
Сципион (неуверенно). А ты?
    
Цезония. О! я давняя его любовница.
    
Сципион. Цезония, нужно его спасти.
    
Цезония. Так ты его любишь?
    
Сципион. Люблю. Он был добр ко мне. Он многому меня научил. Некоторые его фразы я помню наизусть. Он говорил мне, что жизнь нелегка, но что есть религия, искусство, любовь, которые поддерживают нас. Единственное заблуждение, говорил он, -заставлять людей страдать. Он хотел быть справедливым.
    
Цезония (поднимаясь). Он был слишком молод.
    
Подходит к зеркалу и глядит на себя.
    
У меня никогда не было иного бога, кроме моего тела. И этого бога молю сегодня, чтобы он заставил Кая подчиниться мне.
    
Входит Калигула. Увидев Цезонию и Сципиона, колеблется и делает несколько шагов назад. В то же мгновение с противоположной стороны входят патриции и управитель дворца. Останавливаются озадаченные. Цезония оборачивается. Она и Сципион бросаются к Калигуле. Калигула останавливает их движением руки.
   
   
    
     
Сцена седьмая
    
    
Управитель (неуверенно). Мы… мы искали тебя, Цезарь.
    
Калигула (отрывисто, изменившимся голосом). Вижу.
    
Управитель. Мы… то есть…
    
Калигула (грубо). Чего вам надо?
    
Управитель. Мы беспокоились, Цезарь.
    
Калигула (приближаясь к нему). По какому праву?
    
Управитель. Э-э… гм… (Внезапно одушевившись, быстро.) В конце концов ты же знаешь, что должен решить несколько вопросов, касающихся публичной казны.
    
Калигула (неудержимо смеясь). Казна? Да уж, в самом деле, казна — это капитально.
    
Управитель. Да, Цезарь.
    
Калигула (смеясь по-прежнему, Цезонии). Не правда ли, дорогая, казна — это очень важно.
    
Цезония. Нет, Калигула, это второстепенный вопрос.
    
Калигула. Ты в этом ничего не понимаешь. Казна есть весьма могущественный фактор. Важно все: финансы, нравственность, внешняя политика, снабжение армии и аграрные законы. Говорю тебе, все это очень важно. Все имеет равное значение — величие Рима и приступ артрита. О! Я займусь этим всем. Послушай-ка, Управитель.
    
Управитель. Мы тебя слушаем.
    
Патриции приближаются.
    
Калигула. Ты мне верен, не так ли?
    
Управитель (с упреком). Цезарь!
    
Калигула. Ладно. Я хочу предложить тебе план. Мы с тобой в два счета перевернем политэкономию. Я тебе все растолкую… когда патриции уйдут.
    
Патриции уходят.
   
   
    
     
Сцена восьмая
    
    
Калигула садится у ног Цезонии.
    
Калигула. Теперь слушай. Во-первых: все патриции, все граждане Империи, располагающие какими-либо средствами — не важно, большими или малыми, это все равно, — обязаны лишить своих детей наследства, завещав все государству.
    
Управитель. Но, Цезарь…
    
Калигула. Я еще не давал тебе слова. Исходя из наших нужд, мы будем этих людей казнить в порядке свободного списка. В нужном случае этот список можно будет изменять — как нам заблагорассудится. И мы унаследуем все эти средства.
    
Цезония (высвобождаясь). Что это ты выдумал?
    
Калигула (невозмутимо). Порядок казней на самом деле не имеет никакого значения. Или, скорей, эти казни имеют равное значение, из чего вытекает, что значения они не имеют. Кстати, все виновны в одинаковой степени. И к тому же заметьте, что ничуть не более безнравственно обворовывать граждан открыто, нежели исподтишка, увеличивая косвенный налог на продукты, без которых они не смогут обойтись. Править — значит воровать, все знают это. Но можно это делать разными способами. Лично я хочу воровать открыто. Я сравняю вас с чернью! (Управителю, сурово.) Ты будешь исполнять приказы без промедления. Граждане Рима подпишут завещания сегодня же вечером, а жители провинций — в течение месяца. Разошли гонцов.
    
Управитель. Цезарь, ты не отдаешь себе отчета в том, что…
    
Калигула. Слушай хорошенько, идиот. Если казна что-либо значит, человеческая жизнь не значит ничего. Это очевидно. Все, кто рассуждает подобно тебе, должны принять этот довод и согласиться, что их жизнь ничего не значит, потому что деньги для них значат все. Я решил следовать логике, а так как я имею власть, вы увидите, чего вам эта логика будет стоить. Если понадобится, я начну с тебя.
    
Управитель. Цезарь, пусть моя готовность не вызывает у тебя сомнений…
    
Калигула. А моя — у тебя. И вот доказательство: я согласен принять твою точку зрения и сделать публичную казну предметом своих раздумий. И еще скажи спасибо, что я, войдя в твою игру, играю твоими картами. (После паузы, спокойно.) Мой план благодаря своей простоте гениален, что пресекает всякие возражения. У тебя три секунды, чтобы исчезнуть. Считаю: раз…
    
Управитель исчезает.
   
   
    
     
Сцена девятая
    
    
Цезония. Кажется, я тебя плохо знала. Надеюсь, это шутка?
    
Калигула. Не совсем, Цезония. Скорее — педагогика.
    
Цезония. Это невозможно, Кай!
    
Калигула. Именно.
    
Цезония. Я тебя не понимаю.
    
Калигула. Речь идет именно о невозможном или, точнее, о том, чтобы сделать невозможное возможным.
    
Сципион. Твоя игра переходит всяческие границы. Это развлечение сумасшедшего.
    
Калигула. Нет, Сципион. Это свойство всякого императора. (Устало отворачивается.) Я понял наконец, в чем польза власти. Она дает шанс достичь невозможное. Начиная с сегодняшнего дня свобода больше не имеет границ.
    
Цезония (печально). Не знаю, следует ли радоваться этому, Кай.
    
Калигула. Я тем более не знаю. Но полагаю, что этим следует жить.
    
Входит Керея.
   
   
    
     
Сцена десятая
    
    
Керея. Я узнал о твоем возвращении. Желаю тебе здравствовать.
    
Калигула. Мое здоровье признательно тебе. (После паузы, внезапно.) Убирайся, Керея. Я не хочу тебя видеть.
    
Керея. Я удивлен, Кай.
    
Калигула. Нечего удивляться. Я не люблю литераторов и не терплю их вранья. Они говорят для того, чтобы не слышать себя. Если бы они себя послушали, они бы поняли, что ничего не знают, и не смогли бы больше говорить. Ступай и помни: я ненавижу лживые показания.
    
Керея. Если мы лжем, то часто невольно. Я защищаюсь, хотя невиновен.
    
Калигула. Ложь никогда не бывает невинной. А ваша ложь приписывает смысл вещам и людям. Вот что я не могу вам простить.
    
Керея. И все же нужно приводить аргументы в пользу этого мира, если хочешь жить в нем.
    
Калигула. Не стоит усилий, случай очевидный. В этом мире нет смысла, и тот, кто узнает это, обретет свободу. (Поднимается.) Я ненавижу вас именно потому, что вы несвободны. Во всей Римской империи свободен один я. Радуйтесь, к вам наконец пришел император, который научит вас свободе. Убирайся, Керея, и ты, Сципион. Дружба смешна мне. Идите, объявите Риму, что он получил наконец свободу, и с ней начинаются великие испытания.
    
Калигула отворачивается. Керея и Сципион уходят.
   
   
    
     
Сцена одиннадцатая
    
    
Цезония. Ты плачешь?
    
Калигула. Да, Цезония.
    
Цезония. Но в конце концов, что изменилось? Ты любил Друзиллу — но и мы все любили ее. Неужели из-за этой любви ты не находишь покою уже три дня? Неужели она преследует тебя все время, и из-за нее вернулся ты сюда с ненавистью в сердце?
    
Калигула (оборачивается). Да кто говорит о Друзилле, дура? Ты не можешь вообразить, что человек способен плакать не только от любви.
    
Цезония. Прости, Кай. Я стараюсь тебя понять.
    
Калигула. Люди плачут потому, что вещи не такие, какими должны быть. (Она подходит к нему.) Довольно об этом, Цезония. (Она отступает.) Останься со мной.
    
Цезония. Я сделаю так, как ты захочешь. (Садится рядом с ним.) В моем возрасте знаешь, что в жизни много плохого. Но если зло уже существует на земле, зачем его умножать?
    
Калигула. Тебе не понять этого. Не все ли равно? Может быть, мне удастся разобраться в этом. Но я чувствую, что во мне происходит нечто, не имеющее названия. Что я могу поделать? (Поворачивается к ней.) О, Цезония! Я знал, что можно впасть в отчаяние, но я не знал, что такое отчаяние. Я думал, как и все, что это болезнь души. Но нет: страдает тело. Кожа горит, давит грудь, ломит руки и ноги. Тошнит, голова пуста. И самое страшное — вкус во рту. Не кровь, не смерть, не лихорадка — всё сразу. Достаточно мне пошевелить языком, и все станет черным и люди отвратительны. Это жестоко, это горько — становиться человеком.
    
Цезония. Тебе нужно спать, долго спать. Расслабиться и больше не думать. Я буду хранить твой сон. Когда ты проснешься, мир для тебя обретет свой прежний вкус. Воспользуйся своей властью, чтобы любить то, что еще достойно любви. Нужно испытать все возможное.
    
Калигула. Но ведь тогда нужно спать, нужно забыться. А это невозможно.
    
Цезония. Так кажется, когда слишком устал. Приходит время и нужно вновь обретать твердость духа.
    
Калигула. Но следует знать, для чего она, эта твердость духа. Зачем мне такая странная власть, если я не могу изменить порядок вещей, если я не могу заставить солнце садиться на востоке, не могу уменьшить страдание и сделать так, чтобы люди больше не умирали. Нет, Цезония: не имеет значения — спать или бодрствовать, когда не можешь влиять на порядок в этом мире.
    
Цезония. Это все равно, что хотеть сравняться с богами. Не видела большего безумия.
    
Калигула. Ты тоже считаешь меня сумасшедшим. Но кто такой бог, чтобы я хотел равняться с ним? То, чего желаю я сегодня изо всех моих сил — выше любых богов. Я установлю царство, в котором будет править невозможное.
    
Цезония. Ты не можешь сделать так, чтобы небо перестало быть небом, красавец стал уродом, а человеческое сердце сделалось бесчувственным.
    
Калигула (с возрастающим возбуждением). Я хочу смешать небо с землей, слить красоту с уродством, заставить смеяться под пыткой!
    
Цезония (с мольбой). Есть добро и зло, великое и низкое, справедливое и несправедливое. Клянусь тебе, все это не изменить.
    
Калигула (по-прежнему). Но я хочу изменить. Я дарую этому веку равенство. И когда все будет исполнено, невозможное — на земле, луна — у меня в руках, тогда, может быть, изменюсь и я сам, а вместе со мною мир. Тогда, наконец, люди перестанут умирать и будут счастливы.
    
Цезония (кричит). Ты не можешь ненавидеть любовь!
    
Калигула (взрываясь, с яростью). Любовь, Цезония? (Хватает ее за плечи, трясет.) Я понял: любовь — ничто. Публичная казна превыше всего. Все остальное — потом! Запомни это хорошенько! О, только сейчас я начинаю жить! Жить, Цезония, жить — это противоположно любви. Я, я говорю тебе это, и я приглашаю тебя на праздник без границ, на генеральный процесс, на прекрасный спектакль! Мне нужна толпа, зрители, жертвы, виновные!
    
Бросается к гонгу и бьет, не останавливаясь, со всей силы. Продолжая бить:
    
Введите виновных! Мне нужны виновные! Виновны — все. (Продолжая бить.) Я хочу, чтоб ввели приговоренных к смерти. Публика, мне нужна публика! Судьи, свидетели, обвиняемые — все приговорены заочно. О, Цезония! Я покажу им то, чего они не видели никогда — единственного свободного человека в этой империи.
    
Под гудение гонга дворец наполняется приближающимся шумом. Голоса, звон оружия, шаги, шепот. Калигула смеется, продолжая бить. Входят стражники и сейчас же выходят. Он все бьет.
    
И ты, Цезония, ты мне подчинишься! Ты будешь всегда помогать мне. Это будет чудесно! Клянись, что ты будешь мне помогать!
    
Цезония (вне себя, меж ударами гонга). Мне не нужно клясться, я люблю тебя!
    
Калигула (по-прежнему). Ты сделаешь все, что я тебе скажу.
    
Цезония (по-прежнему). Все, Калигула, только остановись.
    
Калигула (продолжая бить). Ты будешь жестокой.
    
Цезония (плача) Жестокой…
    
Калигула (по-прежнему). Холодной и неумолимой.
    
Цезония. Неумолимой…
    
Калигула (по-прежнему). Ты тоже будешь страдать.
    
Цезония. Да, да, Калигула! Но я схожу с ума.
    
Входят ошеломленные Патриции и с ними дворцовая стража. Калигула ударяет в гонг последний раз, поднимает молоток и поворачивается к ним.
    
Калигула (обезумев). Входите все! Приблизьтесь! Я вам приказываю приблизиться! (Топает ногой.) Император велит вам приблизиться. (Все подходят, полные ужаса.) Быстрей! И ты, Цезония!
    
Он берет ее за руку, подводит к зеркалу и молотком неистово бьет по отражению, смеется.
    
Видишь? Больше — ничего! Ни воспоминаний, ни лиц тех, кто ушел. Ничего. Больше ничего. Но ты знаешь, что осталось. Приблизься. Смотри. Приблизьтесь. Смотрите.
    
Стоит перед зеркалом в гордой позе безумца.
    
Цезония (глядя в зеркало, с ужасом). Калигула!
    
Калигула, уткнув палец в зеркало, застывшим взглядом глядит на себя.
    
Калигула (торжественно). Калигула.
    
Занавес
   
  
  
   
    
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
   
   
    
     
Сцена первая
    
    
Патриции у Кереи.
    
Первый патриций. Он оскорбляет наше достоинство.
    
Муций. Вот уже три года.
    
Старый патриций. Он сделал меня посмешищем на всю жизнь. Он называет меня «женушкой».
    
Муций. Вот уже три года.
    
Первый патриций. Каждый вечер, совершая прогулку, он заставляет нас бегать вокруг его носилок.
    
Второй патриций. И еще говорит, что бег полезен для здоровья.
    
Муций. Вот уже три года.
    
Старый патриций. Это нельзя извинить.
    
Третий патриций. Да, такое не прощается.
    
Первый патриций. Патрициан! Он конфисковал твое имущество; Сципион! он убил твоего отца; Октавий! он отобрал у тебя жену и теперь принудил ее работать в своем публичном доме; Лепидий, он убил твоего сына. И вы готовы все это стерпеть? Я сделал свой выбор. Я не могу колебаться меж риском и этой невыносимой жизнью в страхе и беспомощности.
    
Сципион. Убив моего отца, он определил мой выбор.
    
Первый патриций. Вы еще сомневаетесь?
    
Третий патриций. Мы с тобой. Он отдал наши места в цирке народу, чтобы еще больше нас уязвить, и довел нас до того, что мы должны драться с чернью.
    
Старый патриций. Сволочь.
    
Второй патриций. Циник.
    
Третий патриций. Шут гороховый.
    
Старый патриций. Импотент.
    
Четвертый патриций. Вот уже три года.
    
Суматоха. Хватаются за оружие. Падает факел. Стол перевернут. Все устремляются к выходу. Входит бесстрастный Керея и останавливает их.
   
   
    
     
Сцена вторая
    
    
Керея. Куда это вы?
    
Третий патриций. Во дворец.
    
Керея. Понятно. И вы думаете, вас впустят?
    
Третий патриций. Мы не собираемся просить позволения.
    
Керея. Смотри-ка, как вы вдруг осмелели! Могу я, по крайней мере, присесть в своем собственном доме?
    
Дверь закрывается, Керея проходит к опрокинутому столу и усаживается на угол. Все поворачиваются к нему.
    
Керея. Это не так легко, как вам кажется, друзья. Страх не заменит вам отвагу и хладнокровие. Рано вы все это затеяли.
    
Третий патриций. Если ты не с нами — иди прочь. Но придержи язык.
    
Керея. Думаю, я все же с вами. Но у меня на то иные причины.
    
Третий патриций. Хватит болтать.
    
Керея (поднявшись). В самом деле, хватит. Я хочу внести ясность. Ибо хоть я и с вами, я не за вас. Ваши методы мне не по душе. Вы не знаете истинного своего врага, вы приписываете ему мелкие цели. А у него цели только великие! Вы идете навстречу собственной гибели. Сумейте вначале увидеть его таким, какой он есть. И тогда вы сможете с ним бороться.
    
Третий патриций. Мы видим, какой он есть! Самый сумасшедший из тиранов!
    
Керея. Не уверен. Сумасшедшие императоры нам не в новость. Но этот не такой уж сумасшедший. Я ненавижу его за то, что он знает, чего он хочет.
    
Первый патриций. Он хочет всем смерти.
    
Керея. Нет, ибо смерть для него — вещь второстепенная. Он поставил свое могущество на службу страсти более высокой и губительной. Он угрожает самой нашей сути. Бесспорно, это не первый случай, когда человек наделен властью безграничной, но это первый случай, когда он безгранично ею пользуется и доходит до того, что отрицает людей и мир. Вот что ужасает меня в нем, и вот с чем я хочу бороться. Потерять жизнь — пустяк, и мне достанет храбрости, когда это будет нужно. Но видеть, как теряется смысл этой жизни, как исчезает сама необходимость существования — вот что нестерпимо. Жить в бессмысленном мире нельзя.
    
Первый патриций. Месть — вот в чем смысл.
    
Керея. Да, и я буду мстить вместе с вами. Но не из участия к вашим маленьким унижениям, а для того, чтобы сразиться с великой идеей, торжество которой означает конец света. Мне все равно, если вас осмеют, но мне не все равно, если Калигула сделает то, о чем он мечтает, — и сделает все, о чем он мечтает. Он превратит свою философию в трупы, а к несчастью эта философия не приемлет контраргументов. Нужно бить, когда не можешь опровергнуть.
    
Третий патриций. Значит, нужно действовать.
    
Керея. Да, действовать нужно. Но вам не сломит власти, идя напролом, когда власть эта в полной силе. Можно бороться с тиранией. Но для этого надо научиться хитрить с бескорыстной злобой, надо потворствовать ей, ожидая, пока логика не превратится в слабоумие. Говорю вам еще раз: я с вами, но только на время. Потом у меня будут другие цели. Я лишь хочу восстановить мир во вновь сплоченном мире. Мною движет не честолюбие, но разумный страх: страх перед этим бесчеловечным лиризмом, согласно которому моя жизнь — ничто.
    
Первый патриций (приближаясь). Мне кажется, я понял. Или почти понял. Но в главном мы сходимся: основы нашего общества поколеблены. Для нас это прежде всего вопрос морали, не так ли? Семьи трепещут, всякий труд теряет уважение. Отечество проклято. Добродетель призывает нас на помощь. Можем ли мы не внять ее призывам? Патриции! Согласны ли вы бегать каждый вечер вокруг носилок Цезаря?
    
Старый патриций. Будете ли вы позволять, чтобы вас называли «моя дорогая»?
    
Третий патриций. И отбирали у вас жен?
    
Второй патриций. И детей!
    
Муций. И деньги!
    
Пятый патриций. Нет!
    
Первый патриций. Керея, ты хорошо говорил. Ты хорошо сделал, что остановил нас. Рано действовать. Сегодня народ был бы еще против нас. Но, Керея, будешь ли ты с нами, когда придет время?
    
Керея. Да. Позволим Калигуле действовать. Даже будем подталкивать его по этой дороге. Организуем его безумие. Наступит день, когда он останется один на один с империей мертвецов — и родителей этих мертвецов.
    
Одобрительные возгласы. Снаружи — звуки трубы. Тишина. Из уст в уста одно слово: «Калигула!»
   
   
    
     
Сцена третья
    
    
Входят Калигула и Цезония. За ними следуют Геликон и стражники. Немая сцена. Калигула останавливается и смотрит на заговорщиков. В полном молчании переходит от одного к другому. Поправляет одному локон, оборачивается и некоторое время пристально глядит на другого. Смотрит на них еще, проводит рукой по глазами и, не сказав ни слова, выходит.
   
   
    
     
Сцена четвертая
    
    
Цезония (глядя на беспорядок. С иронией). Вы что — дрались?
    
Керея. Дрались.
    
Цезония (так же). И из-за чего вы дрались?
    
Керея. Не из-за чего.
    
Цезония. Тогда это неправда.
    
Керея. Что — неправда?
    
Цезония. Вы не дрались.
    
Керея. Значит, не дрались.
    
Цезония (улыбаясь). Так, может быть, стоит привести комнату в порядок? Калигула терпеть не может беспорядка.
    
Геликон (старому патрицию). Вы добьетесь того, что он проявит свой характер.
    
Старый патриций. А что мы ему сделали?
    
Геликон. Именно — ничего. Это и подозрительно. Трудно не обратить на это внимания. Поставьте себя на место Калигулы. (Пауза.) Ведь вы замыслили тут небольшой заговор, не так ли?
    
Старый патриций. Что за чепуха? Почему он так думает?
    
Геликон. Он не думает, он знает. Но мне кажется, что в глубине души он и сам этого немножко хочет… Ну что ж, давайте наводить порядок.
    
Все суетятся. Калигула входит и наблюдает за ними.
   
   
    
     
Сцена пятая
    
    
Калигула (старому патрицию). Здравствуй, моя радость! (Остальным.) Керея, я решил пообедать у тебя; Муций, я позволил себе пригласить твою жену.
    
Управитель хлопает в ладоши. Входит раб. Калигула его останавливает.
    
Минутку! Господа! Вы знаете, что государственные финансы держатся на ногах лишь потому, что к этому привыкли. Начиная со вчерашнего дня привычки этой, однако, недостаточно. С прискорбием сообщаю, что вынужден приступить к сокращению штатов. Для начала я решил пойти на большую жертву, которую вы наверняка оцените: отказаться от излишеств. Я намерен освободить нескольких рабов, а для необходимых мне услуг милостиво соглашусь использовать вас… Будьте любезны, соберите на стол.
    
Сенаторы смотрят друг на друга, колеблются.
    
Геликон. Ну что ж вы, господа? Немножко энтузиазма! Уверяю вас, спускаться по социальной лестнице куда легче, чем подниматься!
    
Сенаторы в нерешительности. Они делают несколько шагов.
    
Калигула (Цезонии). А какое наказание полагается ленивым рабам?
    
Цезония. Я думаю, кнут.
    
Сенаторы поспешно и неловко начинают устанавливать стол.
    
Калигула. Ну-ка! Дружней, дружней! (Геликону.) Откуда у них растут руки?
    
Геликон. По правде говоря, они только и умеют, что указывать да бить. На первых порах с этим надо смириться. Нужен один день, чтобы воспитать сенатора, а чтобы воспитать работника — как минимум десять лет.
    
Калигула. А чтобы сделать работника из сенатора, боюсь, не хватит и двадцати.
    
Геликон. Рано или поздно это придет. У них есть способности. Услужливость у них в крови.
    
Один из сенаторов утирает пот со лба.
    
Ого, уже начали потеть! Это достижение.
    
Калигула. Хорошо. Не будем слишком требовательны. По справедливости говоря, все не так уж плохо. Кстати о справедливости: нам нужно поторопиться; я должен присутствовать на казни. О! Руфию повезло, что я проголодался. (Доверительно.) Руфий — тот всадник, который должен умереть. (Пауза.) Вы не спрашиваете, за что?! (Общее молчание. Во время паузы рабы приносят кушанья. Калигула, добродушно.) Я вижу, вы поумнели. (Грызет оливку.) Наконец-то вы поняли, что для того, чтобы умереть, не обязательно провиниться. Воины! Я доволен вами! Не так ли, Геликон?
    
Оставляет оливку и насмешливо смотрит на сенаторов.
    
Геликон. Конечно. Отличная армия. Но если ты хочешь знать мое мнение, они стали слишком умны. Они не хотят больше воевать. Если так будет продолжаться и дальше, империя рухнет.
    
Калигула. Логично. Ну, давайте отдохнем. Рассаживайтесь кто как хочет. Не нужно формальностей… Однако этому Руфию повезло, хоть, я уверен, он и не оценит отсрочку. А ведь несколько часов, выигранных у смерти, следовало бы ценить. (Ест. За ним остальные. Выясняется, что Калигула плохо ведет себя за столом. Он позволяет себе бросать косточки оливы в тарелку соседа, выплевывать на блюдо объедки, ковыряться ногтями в зубах и шумно чесаться. И этим он не ограничивается. Вдруг он перестает есть и вперяется взглядом в Лепидия.) У тебя плохое настроение? Не потому ли, что я убил твоего сына?
    
Лепидий (поперхнувшись). Нет, Кай, наоборот.
    
Калигула (широко улыбаясь). Наоборот! О, как я люблю, когда выражение лица противоречит заботам сердца! Твое лицо печально, но твое сердце — наоборот, не так ли, Лепидий?
    
Лепидий (решительно). Да, Цезарь.
    
Калигула (все более веселясь). Ах, Лепидий! Никто не дорог мне так, как ты. Давай посмеемся вместе! И — не расскажешь ли ты мне какую-нибудь забавную историйку?
    
Лепидий (который переоценил свои силы). Кай!
    
Калигула. Ну ладно. Тогда я расскажу. Но ты будешь смеяться, договорились, Лепидий? (Внезапно нахмурившись.) Про твоего второго сына, а? (Снова веселясь.) Впрочем, разве у тебя плохое настроение? (Пьет, потом подсказывает.) «На…», «на…» Ну, Лепидий?
    
Лепидий (бессильно). Наоборот, Кай.
    
Калигула. В добрый час. (Пьет.) Слушай теперь. (Мечтательно.) Жил да был бедный император, которого никто не любил. Он же, любя Лепидия, казнил его младшего сына, чтобы вырвать из его сердца и эту любовь. (Меняет тон.) На самом деле это неправда. Забавно, не так ли? Но ты не смеешься! Никто не смеется! Ну, слушайте! (Злобно.) Я хочу, чтобы все смеялись. Ты, Лепидий, и остальные. Встаньте! смейтесь! (Бьет кулаком по столу.) Я хочу — слышите? — я хочу видеть, как вы смеетесь!
    
Все встают. В продолжение этой сцены актеры, кроме Калигулы и Цезонии, могут двигаться, как марионетки. Калигула, откинувшись на ложе, безудержно смеется.
    
Взгляни на них, Цезония! Ничего нет! Честь, совесть — как там еще? мудрость нации — все исчезло перед лицом страха! Страх, Цезония, это прекрасное чувство; без примесей, чистое, бескорыстное, животное чувство! Одно из тех редких чувств, которые лишают человека всякого благородства. (Проводит рукой по лбу. Пьет. Дружески.) Поговорим о чем-нибудь другом. (Керее.) Что-то ты сегодня молчалив, Керея.
    
Керея. Я готов говорить, Кай, — как только ты позволишь.
    
Калигула. Чудесно. Тогда помолчи. Я лучше послушаю нашего друга Муция.
    
Муций (через силу.) Как прикажешь, Кай.
    
Калигула. Ну, расскажи нам о своей жене, Муций. А для начала пусть она идет ко мне.
    
Жена Муция идет к Калигуле.
    
Ну, Муций? Мы ждем.
    
Муций (растерявшись.) Моя жена?… Я… я ее люблю…
    
Общий смех.
    
Калигула. Конечно, дружок, конечно. Но это так банально!
    
Женщина ложится рядом с ним. Он рассеянно целует ее в левое плечо. Все более приходя в хорошее расположение духа:
    
Правда ведь, когда я вошел, вы составляли заговор? Хотели немножко побунтовать, а?
    
Старый патриций. Кай, как ты можешь!
    
Калигула. Это не имеет значения, моя радость. Нужно чем-то заниматься на старости лет. Но все это не имеет значения. Вы не способны к решительным действиям… Кстати, мне пришло в голову, что нужно еще урегулировать несколько государственных дел… Но вначале отдадим дань тем властительным желаниям, коими наделила нас природа.
    
Поднимается и уводит жену Муция в соседнюю комнату.
   
   
    
     
Сцена шестая
    
    
Муций порывается встать.
    
Цезония. Ах, Муций! Я бы выпила еще этого прекрасного вина.
    
Муций покорно наливает ей. Общее неловкое молчание. Сиденья поскрипывают. Следует несколько натянутый диалог.
    
Цезония. Так. Керея. Может быть ты теперь скажешь, почему вы дрались?
    
Керея (холодно). Все началось, дорогая Цезония, с того, что мы заспорили, может ли быть поэзия опасной.
    
Цезония. Это ужасно интересно. Хоть и недоступно моему женскому пониманию. Все же меня восхищает, что ваша страсть к искусству довела вас до драки.
    
Керея (так же). Да; к тому же Калигула говорил мне, что истинная страсть не бывает без некоторой жестокости.
    
Геликон. Равно как и любовь — без капельки насилия.
    
Цезония (ест). Вполне справедливо. А вы что думаете, господа?
    
Старый патриций. Калигула бесстрашный психолог.
    
Первый патриций. Он красноречиво говорил нам о мужестве.
    
Второй патриций. Он должен обобщить свои идеи. Это будет бесценное сокровище.
    
Керея. К тому же это его займет. Он явно нуждается в развлечениях.
    
Цезония (продолжая есть). В таком случае вам приятно будет узнать, что он думал об этом и сейчас пишет объемный труд.
   
   
    
     
Сцена седьмая
    
    
Входят Калигула и жена Муция.
    
Калигула. Муций, я возвращаю твою жену. Она опять принадлежит тебе… Извините, господа, мне нужно сделать несколько распоряжений.
    
Быстро выходит. Муций, побледнев, подымается на ноги.
   
   
    
     
Сцена восьмая
    
    
Цезония (Муцию). …Без сомнения, это будет один из величайших научных трудов.
    
Муций (по-прежнему глядя на дверь, за которой скрылся Калигула). И о чем в нем будет говориться, Цезония?
    
Цезония (равнодушно). О, это выше моего понимания.
    
Керея. Надо думать, это будет труд об убийственной силе поэзии.
    
Цезония. Я думаю, что да.
    
Старый патриций (игриво). Что ж, это его займет, как сказалКерея. 
    
Цезония. Да, моя ненаглядная… Но вас, должно быть, смутит название этого произведения.
    
Керея. И как же оно называется?
    
Цезония. «Меч».
   
   
    
     
Сцена девятая
    
    
Быстрым шагом входит Калигула.
    
Калигула. Извините, но дела государства тоже не терпят отлагательств. Управитель, ты прикажешь закрыть хлебные склады; я только что подписал указ. Ты найдешь его в спальне.
    
Управитель. Но…
    
Калигула. Завтра будет голод!
    
Управитель. Но народ возмутится!
    
Калигула (громко и отчетливо). Я сказал: завтра будет голод! Что такое голод знают все. Это — бич. Завтра все почувствуют, как он бьет. И я остановлю его когда мне вздумается. (Объясняет остальным.) В конце концов, у меня не так уж много способов доказать, что я свободен. Человек свободен всегда за счет других. Это досадно, но естественно. (Бросает взгляд на Муция.) Применяя это правило к ревности, сразу видишь, как уродливо это чувство. (Мечтательно.) Страдать из-за собственного воображения и тщеславия! Видеть, как твою жену… (Муций сжимает кулаки и открывает рот. Калигула, очень быстро.) Ну, давайте есть, господа. Кстати, мы с Геликоном много работали в последнее время и завершили небольшой трактатец о казнях… Вы для него еще добавите материала.
    
Геликон. При том условии, что у вас спросят мнение.
    
Калигула. Будем великодушны, Геликон. Откроем им наши маленькие секреты. Давай: раздел третий, параграф первый.
    
Геликон (встает, читает монотонно, нараспев). «Казнь облегчает и освобождает. Как в теории, так и на практике казнь является универсальным и общеукрепляющим средством. Люди умирают, ибо они виновны. Виновны они потому, что они — подданные Калигулы. Подданными Калигулы являются все. Следовательно, все виноваты. Откуда вытекает, что все умрут. Это вопрос лишь времени и терпения».
    
Калигула (смеясь). Ну, что вы думаете об этом? Терпение — вот в чем штука. Признаюсь вам, оно-то больше всего меня в вас и восхищает. А теперь, господа, я вас больше не задерживаю. Керея больше не нуждается в вашем присутствии. Но Цезония пусть остается. Лепидий и Октавий тоже. И Мерея. Мне хотелось бы с вами обсудить вопросы организации моего публичного дома. Он доставляет мне много хлопот.
    
Остальные медленно выходят. Калигула провожает Муция взглядом.
   
   
    
     
Сцена десятая
    
    
Керея. Я к твоим услугам, Кай. Что случилось? Плохой персонал?
    
Калигула. Нет, но малы доходы.
    
Мерея. Нужно поднять тариф.
    
Калигула. Ты упустил прекрасный случай помолчать, Мерея. В твоем возрасте такие вопросы не должны тебя беспокоить. Кроме того, я не спрашивал твоего мнения.
    
Мерея. Тогда зачем ты приказал мне остаться?
    
Калигула. Затем, что мне скоро будет нужен бесстрастный взгляд.
    
Мерея отходит.
    
Керея. Если бы я мог говорить об этом с необходимой страстью, Кай, я бы советовал тарифы не трогать.
    
Калигула. Ну, посмотрим. Но мы должны восстановить доход. Я уже рассказал свой план Цезонии, и она вам его сейчас изложит. Что до меня, то я выпил лишнего, и мне что-то хочется спать. (Ложится и закрывает глаза.)
    
Цезония. Это совсем просто! Калигула учредил новую награду.
    
Керея. Не вижу связи.
    
Цезония. И все же она есть. Эта награда представляет собой орден гражданского героизма. Ее получат те граждане, которые будут особенно часто посещать публичный дом Калигулы.
    
Керея. Великолепно.
    
Цезония. Мне тоже так кажется. Награды будут присуждаться каждый месяц согласно количеству предъявленных входных билетов. Граждане, не удостоившиеся награды в течение года, будут высланы или казнены.
    
Третий патриций. Почему — «или»?
    
Цезония. Калигула сказал, что это не имеет значения. Главное то, что он сможет выбирать.
    
Керея. Браво! Наконец-то решился вопрос с публичной казной.
    
Геликон. И заметьте — в соответствии со всеми требованиями морали. Лучше установить твердую расценку на порок, чем драть три шкуры с добродетели, как это делают при республиканском образе правления.
    
Калигула приоткрывает глаза и смотрит на старого Мерею, который, стоя поодаль, достает флакон и отпивает из него глоток.
    
Калигула (все еще лежа). Что ты пьешь, Мерея?
    
Мерея. Это от астмы, Кай.