1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ    

     

1. ЧЕЛОВЕКА СРАЗУ ВИДНО    

     

Началась эта история на исходе первой пятилетки.    

От зимы остались корки льда, прикрытые от солнца всяким  хламом: соломенным прахом, налетами грязи и навоза. Поношенный булыжник привокзальной  площади греется под солнцем, а между булыжником просыхает земля, и за колесами  уже подымаются волны новенькой пыли. Посреди площади — запущенный палисадник.  Летом в палисаднике распускаются на кустах листья и бывает похоже на природу,  сейчас же здесь просто грязно, голые ветки дрожат, как будто на земле не весна,  а осень.    

От площади в городок ведет мостовая. Городок — маленький,  случайно попавший в географию. Многие люди о нем и совсем не знали бы, если бы  им не приходилось делать пересадку на узловой станции, носящей имя города.    

На площади стоит несколько ларьков, сооруженных еще в начале  нэпа. В сторонке — почта, на ее дверях — желтая яркая вывеска. Возле почты  скучают две провинциальные клячи, запряженные в переоксившиеся экипажи —  линейки. Движение на площади небольшое — больше проходят железнодорожники с  фонарями, кругами веревки, фанерными чемоданчиками. Рядок будущих пассажиров —  крестьян сидит на земле у стены вокзала, греется на припеке.    

В сторонке от них расположился в одиночестве Ваня Гальченко,  мальчик лет двенадцати. Он грустит у своей подставки для чистки сапог и щурится  на солнце. Подставка у него легонькая, кое-как сбитая из обрезков, видно, что  Ваня мастерил ее собственноручно. И припасу у него немного.    

У Вани чистое бледное лицо и костюм еще исправный, но и в  лице и в костюме уже зародился тот беспорядок, который потом будет отталкивать  добрых людей на улице и неудержимо привлекать на сцене или на страницах книги.  Этот процесс байронизации Вани только-только что начался — сейчас Ваня принадлежит  еще к тем людям, которых не так давно называли просто «хорошими мальчиками».    

Из-за палисадника, описывая быструю, энергичную кривую,  картинно заложив руки в карманы пиджака, щеголяя дымящейся в углу рта  папиросой, вышел здешний молодой человек и прямо направился к Ване. Он  поддернул новенькую штанину, поместил ногу на подставке и спросил, не разжимая  зубов:    

— Желтая есть?    

Ваня испугался, поднял глаза, ухватился за щетки, но тут же  увял и растерянно-грустно ответил:    

— Желтая? Нету желтой.    

Молодой человек обиженно снял ногу с подставки, снова  заложил руки в карманы, презрительно пожевал папиросу.    

— Нету? А чего ты здесь сидишь?    

Ваня развел щетками:    

— Так черная есть…    

Молодой человек гневно толкнул носком ботинка подставку и  произнес скрипящим голосом:    

— Только голову морочите! Черная есть! Ты имеешь право  чистить?    

Ваня наклонился к подставке и начал быстро складывать свое  имущество, а глаза поднял на молодого человека. Он собрался было произнести  слова оправдания, но в этот момент увидел за спиной молодого человека новое  лицо. Это юноша лет шестнадцати, худой и длинный. У него насмешливо-ехидный  большой рот и веселые глаза. Костюм старенький, но все-таки костюм, только  рубашки под пиджаком нет, и поэтому пиджак застегнут на все пуговицы и воротник  поднят. На головке клетчатая светлая кепка.    

— Синьор, уступите очередь, я согласен на черную…    

Молодой человек не обратил внимания на появление нового лица  и продолжал с надоедливой внимательностью:    

— Тоже чистильщик! А документ у тебя есть?    

Ваня опустил щеки и уже не может оторваться от гневного  взгляда молодого человека. Раньше Ваня где-то слышал, какое значение имеет  документ в жизни человека, но никогда серьезно не готовился к такому  неприятному вопросу#1.    

— Ну? — грубо спросил молодой человек.    

В этот печальный момент на Ваниной подставке опять появилась  нога. На ней очень древний ботинок светло-грязного цвета, давно не пробовавший  гуталина. Вследствие довольно невежливого толчка молодой человек отшатнулся в  сторону, но толчок сопровождался очень вежливыми словами:    

— Синьор, посудите, никакой документ не может заменить  желтой мази.    

Молодой человек не заметил ни толчка, ни вежливого  обращения. Он швырнул папиросу на мостовую и, порываясь ближе к Ване, оскалил  зубы:    

— Пусть документ покажет!    

Обладатель светло-грязного ботинка гневно обернулся к нему и  закричал на всю площадь:    

— Милорд! Не раздражайте меня! Может быть, вы не  знаете, что я — Игорь Черногорский?    

Наверное, молодой человек действительно не знал об этом. Он  быстро попятился в сторону и уже издали с некоторым страхом посмотрел на Игоря  Черногорского. Тот улыбнулся ему очаровательно:    

— До свиданья… До свиданья, я вам говорю! Почему вы не  отвечаете?    

Вопрос был поставлен ребром. Поэтому молодой человек охотно  прошептал «до свиданья» и быстро зашагал прочь. Возле палисадника он  задержался, что-то пробурчал, но Игорь Черногорский в этот момент интересовался  только чисткой своих ботинок. Его нога снова поместилась на подставке. Ваня  весело прищурил один глаз, спросил:    

— Черной?    

— Будьте добры. Не возражаю. Черная даже приятнее.    

Ваня одной из щеток начал набирать мазь. Героическое  столкновение Игоря Черногрского с мололым человеком нравится Ване, но он  спрашивает:    

— Только… Десять копеек. У вас есть десять копеек?    

Игорь Черногорский растянул свои ехидные губы:    

— Товарищ, вы всем задаете такой глупый вопрос?    

— А есть десять копеек?    

Игорь Черногорский ответил спокойно:    

— Десяти копеек нет.    

Ваня с тревогой приостановил работу:    

— А… сколько у тебя есть?    

— Денег у меня нет… Понимаешь, нет?    

— Без денег нельзя.    

Рот у Игоря удлинился до ушей, и в глазах изобразился  любознательный вопрос:    

— Почему нельзя? Можно.    

— Без денег?    

— Ну, конечно, без денег. Ты попробуй. Очень хорошо  получится.    

Ваня взвизгнул радостно, потом прикусил нижнюю губу. В его  глазах загорелось настоящее задорное вдохновение.    

— Почистить без денег?    

— Да. Ты попробуй. Интересно, как получится без денег.    

— А что ж? Возьму и попробую…    

— Я по глазам вижу, какой ты человек.    

— Сейчас попробую. Хорошо получится.    

Ваня бросает на клиента быстрый иронический взгляд. Потом он  энергично принимается за работу.    

— Ты беспризорный? — спросил Игорь.    

— Нет, я еще не был.    

— Так будешь. А в школу ходишь?    

— Я ходил… А потом они уехали.    

— Кто? Родители?    

— Нет, не родители, а… так. Они поженились. Раньше были  родители, а потом…    

Ване не хочется рассказывать. Он еще не научился с пользой  реализовывать в жизни собственные несчастья. Он внимательно заглядывает на  потрепанные задники ботинок Игоря.    

— Коробку эту сам делал?    

— А что? Плохо?    

— Замечательная коробка. А где ты живешь?    

— Нигде. В город хочу ехать… Так денег нет… сорок  копеек есть.    

Ваня Гальченко рассказывает все это спокойно#2.    

Работа кончена. Ваня поднял глаза с гордостью и юмором:    

— Хорошо получилось?    

Игорь потрепал Ваню по русой взлохмаченной голове:    

— А ты пацан веселый. Спасибо. Человека, понимаешь,  сразу видно#3. Поедем вместе в город?    

— Так денег нет… Сорок копеек.    

— Чудак. Разве я тебе говорю: купим что-нибудь? Я  говорю: поедем.    

— А деньги?    

— Так ведь ездят не на деньгах, а на поезде. Так?    

— Так, — кивнул Ваня размышляя.    

— Значит, нам нужны не деньги, а поезд.    

— А билет?    

— Билет — это формальность. Ты посили здесь, я сейчас  приду.    

Игорь Черногорский достал из кармана пиджака какую-то  бумажку, внимательно ее рассмотрел, потом подставил бумажку под лучи солнца и  сказал весело:    

— Все правильно.    

Он показал на здание почты:    

— В том маленьком симпатичном домике есть, кажется,  лишние деньги. Ты меня подожди.    

Он проверил пуговицы пиджака, поправил кепку и направился не  спеша к почте. Ваня проводил его внимательным, чутб-чуть удивленным взглядом.    

     

 2. ТРИ ПИРОЖКА С МЯСОМ    

     

В кустах станционного палисадника стоит шаткая скамья.  Вокруг скамьи бумажки, окурки, семечки. Сюда пришли откуда-то все тот же  здешний молодой человек и Ванда Стадницкая. Может быть, они пришли из города,  может быть, с поезда, а скорее всего они вышли вот из-за этих самых тощих  кустов палисадника. У Ванды калоши на босу ногу, старая юбчонка в клетку и  черный жакет, кое-где полинявший и показывающий желтую крашенину. Ванда очень  хорошенькая девушка, но заметно, что в ее жизни были уже тяжелые неудачи.  Белокурые ее волосы, видно, давно не причесывались и не мылись; собственно  говоря, их нельзя уже назвать белокурыми.    

Ванда тяжело опустилась на скамью и сказала сонным, угрюмым  голосом:    

— Иди к черту! Надоел!    

Молодой человек дрогнул коленом, поправил воротник,  кашлянул:    

— Дело ваше. Если надоел, могу уйти.    

Молодой человек достал из кармана кошелек, долго в нем  искал, облизнул губы, положил три монету на скамейку около Ванды и ушел.    

Держась рукой за спинку скамьи, склонив голову на руку,  Ванда не то мечтательным, не то безнадежным взглядом глядела на далекие белые  облака. Потом, удобней улегшись щекой на сукно рукава, она, не мигая,  засмотрелась на переплеты голых кустов палисадника. В таком положении сидела  она очень долго, пока рядом с ней не уселся Гришка Рыжиков. Это угрюмый,  некрасивый парень. На щеке — заживающая болячка. Фуражки нет, но рыжие волосы  причесаны. Новые суконные брюки и заношенная, полуистлевшая рубаха. Вытянув  ноги в тапочках и как бы любуясь ими, он спросил:    

— Нет пошамать?    

Не меняя позы, Ванда сказала медленно:    

— Отстань.    

Рыжиков ничего не сказал, но, видимо, и не обиделся. Они  сидели и молчали еще несколько минут, до тех пор пока у Рыжикова не устали  ноги. Он резко повернулся на скамейке. Двугривенный и два пятака свалились на  землю. Не спеша Рыжиков поднял их и разложил на ладони.    

— Твои?    

Несколько раз подбросил деньги на руке. Сказал задумчиво:    

— Три пирожка с мясом.    

Продолжая подбрасывать монеты на ладони, он побрел к  вокзалу.    

     

     

3. ДОБРАЯ БАБУШКА    

     

Игорь Черногорский вошел в помещение почты и огляделся.  Комната была маленькая, перегороженная деревянной решеткой. В решетке два окна.  У одного — длинная очередь, у другого, где надпись: «Заказная корреспондения.  Прием и выдача денежных переводов», — ожидают всего трое посетителей.    

Игорь стал позади сгорбленной, пухлой старушонки и  пригляделся к «барышне» за окном, Но это вовсе и не барышня, — сухая и  бледная женщина и лет ей не меньше сорока. Игорь ощупал в кармане свою бумажку  и подумал, что барышня, к сожалению, мало симпатична. Соображения о бумажке и  «барышне» так его заняли, что он не заметил, как его предшественниа в очереди  молниеносно закончила свое дело и исчезла.    

— Вам что?    

Несимпатичная женщина за окном строго смотрела на Игоря.    

— Здесь должен быть перевод… до востребования… Игорю  Чернявину…    

Она забегала сухими пальцами по краям целого отряда  переводов, сложенных в ящике. Выхватила один из них, поднесла к глазам:    

— Это — вы?    

— Это — я.    

— Это вы — Чернявин?    

У Игоря в груди пробежал легкий, приятный холодок:    

— Собственно говоря, это я.    

Женщина посмотрела на Игоря сердито:    

— Как вы странно говорите — «собственно говоря!» Вы  Чернявин или нет?    

— Ну, конечно, я. Какие же могут быть сомнения?    

— Покажите ваш документ.    

Игорь отвернулся и полез в карман. Мельком взглянул на  двери. Двери открыты настежь, за ними свежее небо и прекрасный жизненный  простор. Игорь протянул женщине документ. Она прочитала все от первого до  последнего слова, глянула на обратную сторону, глянула на Игоря:    

— Здесь написано, что вы командируетесь в областной  отдел связи. А почему вы у нас получаете деньги?    

— А я.. так сказать, проездом.    

— «Так сказать»… Сколько же вам лет?    

— Восемнадцать…    

— Да не выдумывайте!    

Игорь улыбнулся смущенно:    

— Что же я могу поделать, если я такой… моложавый…    

— Я спрошу у заведующего…    

Она направилась к узенькой двери в углу. За спиной Игоря о  чем-то зашептались в очереди. Открытая дверь потянула его к себе неудержимо.    

Оглянулся: в очереди — больше женщины… пожилой рабочий  довольно сонного вида. Игорь поставил локоть на полку и принял  рассеянно-скучающий вид.    

— Чернявин? Вы где живете?    

Не снимая с полки локтя, Игорь неохотно повернул лицо.  Заведующий небрит и тоже несимпатичен.    

— Что?    

— Вы где проживаете? В каком городе?    

— В Старосельске.    

— А почему сюда адресованы деньги?    

— Это не ваше дело, — произнес Игорь со скукой.    

— Как это не мое дело?    

— Абсолютно не ваше.    

— Я в таком случае денег не выдам.    

Заведующий произнес эти слова решительным голосом, но  бумажка дрожит у него в руке, а глаза неуверенно присматриваются к Игорю. Тоже  — физиономист!    

Игорь Чернявин высокомерно улыбнулся:    

— В таком случае позвольте мне жалобную книгу.    

Заведующий всеми пальцами потер небритую щеку:    

— Жалобную? А что вы будете записывать?    

— Я запишу, что вместо денег вы предлагаете мне глупые  вопросы…    

— Молодой человек! — закричал заведующий.    

Но закричал и Игорь:    

— Глупые вопросы! Почему сюда выслали деньги? Это не  вашедело, почему! Может быть, они высланы на мои похороны. А может быть, на мою  свадьбу! Я должен вам обьяснять почему? Давайте или деньги, или жалобную книгу!    

В очереди засмеялись. Игорь оглянулся: очередь была на его  стороне. Одна из женщин сказала с горечью:    

— Вот они всегда такие. Чего куражиться над бедным  мальчиком. Родители, может, выслали.    

Заведующий стоял, думал над бумажкой.    

— Отпускай там скорей, чего нас держишь? —  закричали в очереди.    

— Хорошо, — произнес заведующий с угрозой, —  я деньги выдам. Но я запрошу Старосельск.    

— Будьте добры, синьор, запросите.    

— Выдайте им, — распорядился заведующий.    

И вот Игорь Чернявин стоит на крыльце. В одной руке у него  деньги, в другой — старосельский документ. Игорь вытянул губы: «Родители,  может, прислали…»    

На душе у Игоря радостно. Над площадью бродят праздничные  облака, станционный палисадник дышит полной грудью и собирается нарядиться в  зелень. У стены вокзала сидят крестьяне и с удовольствием ждут поезда. Подальше  над своей подставкой сидит Ваня Гальченко и смотрит в сторону Игоря. Игорь  отделил белую кредитку и положил в наружный карман пиджака. Остальные деньги  аккуратно задвинул подальше, — есть такой карман у самого голого тела. Он  направился к Ване:    

— Приветствую тебя, труженик!    

Достал из наружного кармана белый кредитный билет, встряхнул  им в воздухе, торжественно сказал:    

— Вот тебе, мальчик, за то, что помог мне в тяжелую минуту.    

Ваня испуганно вскочил с большого серого камня, на котором  сидел. Его глаза удивленно заострились. Он осторожно взял бумажку. Игорь,  улыбаясь, наблюдал: на деньги Ваня сначала смотрел серьезно, потом  серьезно-недоверчиво, потом поднял на Игоря лукаво-понимающие глаза:    

— А теперь какая минута?    

— Теперь такая минута, что ты можешь купить себе  гуталина — желтого, красного, зеленого и оранжевого.    

Ваня радостно взвизгнул:    

— А для чего зеленого?    

— Ну представь себе такой случай: подходит к тебе  крокодил.    

Ваня пришел в восторг:    

— Крокодил? И говорит: пожайлуста, у вас есть зеленая?    

— Ну да. А ты отвечаешь: «А как же…»    

— А почему так: то не было денег, а то сколько денег!    

Ваня смотрел на Игоря серьезно, но в его внимательных серых  глазах плясали настороженные веселые точечки.    

Игорь ответил несколько в нос:    

— Чудак. Всегда так бывает: нет денег, а потом есть. И  у тебя так: сначала не было, а теперь — десять рублей.    

— Получку получил?    

— Нет, это бабушка узнала, что я в тяжелом положении, и  прислала мне сто рублей.    

— Сто рублей?    

Игорь громко смеется. Смеется и Ваня. Но чрезвычайно дельный  вопрос приходит ему в голову:    

— У бабушки не может быть ста рублей. Бабушка ведь не  работает. Это, наверное, дедушка?    

— Пускай дедушка. Только знаешь что? Давай о  родственниках после поговорим. А сейчас купим шамовки и подумаем, как нам  добраться до города Лондона.    

Ваня не стал расспрашивать и удивляться. Он деловым  движением, напрягая губы, сложил десятку ии спрятал в карман. Потом расставил  ноги в коротких штанишках и в исправных ботинках, пошевелил пальцами и бросил  на свое производство взгляд сверху. Быстро присел, сложил в ящик щетки и  коробки, прихлопнул крышку, взялся за ремень.    

     

 4. ОРИГИНАЛЬНЫЕ  ПРИКЛЮЧЕНИЯ РЫЖИКОВА    

     

Пирожки были сочные и вкусные, но одним движением челюстей они  превращались в нежный невесомый комок, который проглатывался ппочти без  ощущения, — только аппетит просыпался по-настоящему.    

На угрюмом лице Рыжикова это отразилось усиленным блеском  глаз и острой внимательностью ко всему окружающему.    

У кассы стояла очередь. Окно кассира было еще закрыто, но  перед окном собралось уже человек двадцать.    

Это была опасная провинциальная очередь тех лет — все  скромные, трезвые, бедные люди. Самым выдающимся лицом в очереди был невысокого  роста человек в зимней бекеше, воротник и карманы которой были обшиты серым  барашком. Но за ним стояла обозленного вида худая женщина из тех, которые  дрожат за свое место в очереди, как будто в этом месте уж такое большое  счастье. За нею тоже женщины, и все простого звания. Деньги они зарыли под юбки  или за пазухи, да и какие у них деньги? У черненькой аккуратной девчонки деньги  зажаты в кулаке, крепко держит.    

Эта стания и эта очередь плохо приспособлены для удачной  операции. Люди здесь осторожные, деньги у них небольшие, и за деньги они держатся  обеими руками. И лица у них скучные: билетов здесь на всех хватает, никто не  волнуется и не может забыть о своих деньгах.    

Рыжиков вспоминает вокзал большого города. Правда, там есть  неудобства: милиционеры, стрелки и другие строгости. Каким-то чудом, невзирая  на деловую походу Гришки и его пассажирскую физиономию, они умеют узнавать  самые сокровенные мысли и даже документов не спрашивают, а говорят просто:    

— Ну, молодой человек, пойдем со мной!    

Зато какой там пассажир — в большом городе! Какие там волнения,  какие чувства, сколько там настоящей жизни! Целый день человек бродит между  кассовыми окошками, торчит перед справочным бюро, распрашивает носильщиков,  пассажиров. Целые ночи просиживает на вокзале. Кто попроще, раскладывается на  полу и спит так крепко, что не только деньги, душу можно вытащить незаметно.  Кто покультурнее, те, конечно, не спят, те бродят, мечтают… Билеты там  покупаются дорогие, далекие, в карманах покоятся бумажники, черные, коричневые,  пухлые.    

Кто может быть счастливее человека, только что получившего  билет в вокзальной кассе? Он стоял в очереди, он ссорился с ее нарушителями, он  трепетал, ожидая, что не хватит билетов, он жадно прислушивался к невероятным  разговорам и слухам. И вот он, радостный, еще не веря своему счастью, бредет в  толпе по вокзальному залу и читает билет дрожащими глазами, он забыл обо всем:  о жене, о начальнике, о своем чемодане, о своем бумажнике, который так берег в  очереди…    

Рыжиков вдруг оживился. За последней женщиной стал в очередь  волосатый мужчина в стареньком пиджаке. Сапоги у него хорошие — вытяжки, на шее  шарф зеленого цвета, а брючной карман приятно рисуется точным, хорошего размера  прямоугольником.    

Рыжиков не спеша направился к очереди и стал за пиджаком.  Внимательно присматриваясь к какой-то рекламе, он повернулся к пиджаку боком, и  в следующий момент его два пальца ощутили бугристый угол бумажника. Гришка  потянул вверх, бумажник неслышно пошел, еще мгновение и… шершавая лапа жадно  ухватила руку Рыжикова, и против его глаз очутилось испуганно-перекошенное лио:    

— Ах ты, сволочь какая! Ну, что ты скажешь!    

Рыжиков рванулся в сторону — неудачно. Он закричал  общепринятым обиженно-угрожающим голосом:    

— Чего ты пристал? Смотри!    

— Где я эту руку поймал?    

— Чего ты хватаешь?    

— Нет, стой, голубчик!    

Неожиданным, резким движением Гришка выдернул руку и  бросился к двери на перрон. Через платформу и ближайшие пути он перемахнул,  почти не касаясь земли, и нырнул под товарный состав. Под другой. Присел,  оглянулся. На перроне топталось несколько человек. Плеч и голов он не видел, но  сразу узнал вытяжки, а рядом с ними полы серой шинели и блестящие узкие сапоги.  Услышал тот же взволнованный голос:    

— Ах ты, какой бандюга!    

Шинельный подол пошел волнами, и начищенные сапоги двинулись  вперед, спрыгнули с перрона. Рыжиков, мелькая тапочками, побежал вдоль товарных  составов к стрелкам. На душе у него было тяжело, но зато аппетит прошел.    

     

     

5. ЗАВТРАК В САДУ    

     

В руках у Игоря две франузкие булки, колбаса и банка  варенья. Еще на вокзале он сказал Ване:    

— Здесь все пропитано железнодорожными бактериями.  Давай лучше позавтракаем в саду. Там есть такая миленькая скамеечка.    

Но, войдя в палисадник, они увидели на миленькой скамеечке  Ванду Стадницкую. Она сидела, положив голову на ркуку, вытянутую по спинке  скамейки. Игорь воскликнул:    

— О! Это купе занято!    

Он на носках обошел мечтательную фигуру Ванды, сначала  подозрительно покосился на калоши, надетые на босу ногу, но когда очутился  против ее открытых серых глаз, обратился к ней серьезно, без улыбки:    

— Мадемуазель, вы разрешите позавтракать в вашем  присутствии?    

Его учтиво склоненная фигура, застегнутый до воротника  пиджак и ярко начищенные ботинки произвели на Ванду приятное впечатление.  Грустная, она все же разрешила себе привычно-кокетливую ужимку и даже чутб-чуть  улыбнулась:    

— Пожалуйста!    

Игорь со сдержанным оживлением сказал:    

— Мерси.    

Ванда удивленно оглядела мальчиков и подвинулась на край  скамейки. Облака перестали ее занимать, она занялась более прозаическим  пейзажем привокзальной площади. Игорь быстро разложил на скамейке закуску,  уселся на другом коне. Ваня прогремел ящиком, поставил его на землю, уселся за  скамейкой, как за столом, сводя плечи в предвкушении завтрака. Игорь разрезал  колбасу и спросил:    

— Ваня! А как мы будем варенье есть? Пальцами?    

Ваня завертел головой, оглядел палисадник:    

— А мы… такие… ложечки сделаем… из дерева. Ножиком.    

— У вас нет ложечки, миледи? — обратился Игорь к  Ванде.    

Он произнес это чрезвычайно вежливо, таким тоном, каким  пользуются только самые изысканные путешественники, обращаясь друг к другу в  купе международного вагона. У Вандыы блеснули глаза от удовольствия, но,  во-первых, очевидно было для самого неиспытанного глаза, что у нее нет никаких  вещей, — она имела вид пассажира без багажа, во-вторых, от колбасы исходил  чарующий запах. Ванда проглотила слюну и ответила с жеманной обидой:    

— Ну что вы? Какие у меня ложечки?    

— Серебрянные, — приветливо пояснид Игорь.    

Ванда ничего не ответила, снова протянула рку по спинке  скамейки, обратилась к облакам. Но в ее глазах уже нет прежней грустной  мечтательности.    

Ваня держит в руке половину франфузкой булки, он решительным  рывком головы откусывает от нее большие куски, а колбасу берет с бумажки  осторожно двумя грязными пальцами. Проделывая все это, он то и дело поглядывает  на Ванду. Он не замечает ни ее босых грязных ног, ни безобразной копны волос.  Он видит только ее нежную розовую щеку, наружный уголок глаза, выгнутые темные  ресницы.    

Ваня отломил горбушку, положил на нее два ломтика колбасы,  протянул Ванде. Ванда не заметила этого, и Ваня вопросительно посмотрел на Игоря.  Игорь ест с увлечением, работает руками, зубами, ножиком. Но быстро между  делом, он кивает Ване в знак одобрения и свободной рукой треплет его по плечу.  Ваня, немного поколебавшись, легонько прикоснулся к колену соседки. Она  повернула к нему голову, хотела улыбнуться кокетливо, но не вышло — улыбнулась  просто, благородно и не спеша начала есть, отщипывая булку мелкими кусочками.  Все это произошло в полном молчании. Покончив с нарезанной колбасой и  принимаясь снова резать, Игорь спросил деловито, не глядя на Ванду:    

— Вы куда едете, сеньорита?    

Ванда отвернулась к вокзалу, перестала жевать и сказала  скучливо:    

— Я не знаю.    

— Поедем с нами, — предложил Ваня весело,  поворачиваясь к Ванде на своем ящике. — Тебя как зовут?    

— Ванда.    

— О! Вот это да! Ванда!    

— Это польское имя.    

— Поедем! Там у него дедушка и бабушка, — Ваня  иронически сверкал глазами и следил за Игорем, принимающим его иронию с  дружеским добродушием.    

Но Ванда почему-то ничего не ответила на буйную радость  Вани. Она положила на скамью недоеденный кусок булки, сказала почти растерянно,  опираясь руками на край скамьи:    

— Я не знаю… куда поехать…    

Игорь пристально глянул на нее и занялся банкой с вареньем.  Оживление Вани вдруг исчезло. Он с недоумением присмотрелся к Ванде, глянул на  Игоря, как будто в выражении его лица искал ответа. Игорь замычал какую-то  песенку, поставил банку на скамью и сказал строго:    

— Ты, Ванда, поедешь с нами, а там видно будет.    

Вот теперь Ваня все понял. Но Ванда посмотрела на Игоря  испуганно:    

— Я не знаю…    

— Ты не знаешь, а я знаю. Сейчас придет поезд, —  сядем в купе, все обсудим.    

Ваня воззрился на Игоря: какое купе? Ванда покорно  замолчала.    

В этот момент из-за кустов выглянул Рыжиков. Оглядел  компанию, выдвинулся вперед, остановился, тупо засмотрелся на еду. Ванда  метнула в Рыжикова ненавидящий взгляд. Игорь засмеялся:    

— У тебя неприятности, Рыжиков?    

Рыжиков ничего не ответил.    

— Ешь, — предложил Игорь, — я всегда говорил:  воровское дело самое невыгодное. Тебя сегодня били? Я видел, как ты засыпался.    

— Убежал, — прохрипел Рыжиков и принялся за еду.    

— И то счастье! Это ужасно глупо. У каждого человека  две руки, и каждый старается схватить тебя руками, — Игорь брезгливо  вздрогнул, — это глупо! Надо так делать, как я.    

— Бабушка, да? — спросил Ваня…    

— Бабушка — почта. Присылает тебе записочку: дорогой  Игорь, будьте добры, придите, пожалуйста, и, ради бога, возьмите сто рублей. А  если не придешь — вторая записочка: какое безобразие, почему вы не берете сто  рублей? Пожалуйста, возьмите.    

Рыжиков отвернулся обиженно:    

— Записочку… Конечно, когда ты грамотный.    

— А если ты неграмотный — иди работать. А то — в  карман! Что может быть глупее?#4 — Игорь запустил кусок булки в банку с  вареньем: — Работать — это тоже нплохо. Многие одобряют.    

     

 6. В КУПЕ    

     

Через степь бежит длинный товарный поезд. На одной из  платформ стоит накрытый брезентом трактор. На краю брезента, спускающегося с  трактора, спит Ванда, свернувшись калачиком. Игорь Чернявин сидит около ее ног,  обнял руками свои колени и рассеянным взглядом посматривает по сторонам.  Рыжиков, расставив ноги в тапочках, стоит против него. Ваня спустил ноги с  платформы и любуется степью, широкой дорогой, ползующей рядом, курганами на  горизонте, первой весенней зеленью.    

Выехали вчера вечером, долго укладывались спать, было  холодно. Потом залезли под брезент, копошились там и ежились, наконе заснули.  Под брезентом еще и тем хорошо, что на остановках ничьи любопытные взгляды не  беспокоили пассажиров и никто не мешал спать. Игорь Чернявин, засыпая, сказал:    

— Это самое лучшее купе, никакой давки т тесноты,  свежий воздух и никто не говорит глупостей: предьявите ваши билеты!    

Утром проснулись рано и вылезли из-под брезента в хорошем  настроении. Только на больших станциях снова пользовались его гостеприимством,  но уже не в качестве спального места, а исключительно для того, чтобы не  волновать поездной прислуги. А потом Ванде захотелось поспать на солнышке.    

Рыжиков молчал, молчал, наконец спросил:    

— Зачем Ванду потащил в город?    

— А тебе какое дело? — Игорь прищурил на Рыжикова  глаза, может быть, потому, что из-за Рыжикова над крышей соседнего вагона  поднималось чистое, словно умытое, солнце.    

— Значит, есть дело.    

— В городе что-нибудь найдем. Работу или что…    

— Ты не хочешь работать, а ей нужно?    

Рыжиков сказал это в упор, он лез в ссору.    

— А ей нужно, — спокойно сказал Игорь, отвернулся  от Рыжикова и покровительственно посмотрел на Ванду.    

— Люди все работают, — с края платформы отзвался  Ваня.    

Рыжиков закричал на Ваню:    

— Ты, патцан, замри, пока в рожу не схватил!    

Игорь произнес в нос:    

— Месье, в рожу можете только с моего письменного  разрешения.    

Рыжиков медленно навел на Игоря через плечо  угрюмо-угрожающие глаза:    

— С твоего разрешения?    

— И притом письменного… Подайте мне заявление…    

— Какое заявление?    

— О том, что вы желаете заехать мне в рожу.    

Рыжиков оживился, направился к Ване:    

— Интересно! Интересно, как выйдет без разрешения.    

Ваня испуганно стрельнул взглядом, быстро на руках вскочил,  бросился к Игорю. Рыжиков протянул руку, чтобы поймать Ваню, но как-то так  случилось, что Игорь стал между ними. Рыжиков не успел даже бросить на Игоря  презрительный взгляд, не успел протянуть руку для защиты. Стремительный кулак  Игоря Чернявина направился как будто в лицо Рыжикова, но с ног его повалил  неожиданный удар в живот. Рыжиков свалился прямо на спящую Ванду. Ванда  проснулась, вскрикнула в испуге:    

— Ой! Что такое? Чего ты?    

Игорь спокойно улыбнулся:    

— Не беспокойтесь! Рыжиков спать хочет. Уступите  спальное место.    

Ванда брезгливо обернулась к Рыжикову, но сейчас же и  улыбнулась: вид скривившегося Рыжикова, очевидно, ей понравился.    

— Ты его побил? За что?    

Рыжиков приподнялся на локте, выпятил толстые губы. Рыжие  космы в беспорядке спадали на лоб, почти закрывая наглые зеленые глаза.    

— Ты чего скалишься? Он за тебя заступаться не будет.    

Ванда покачала головой:    

— А может, и будет!    

— Ты… — Рыжиков вскочил на ноги, сжал кулаки.    

Игорь улыбнулся, положил руку на плечо Вани, сказал в  сторону, почти нехотя, скучно:    

— Имейте в виду, сэр, в этом купе вы пальцем никого не  тронете.    

Рыжыиков засунул руки в карманы, ухмыльнулся:    

— Ты, наверное, не знаешь, кто она такая?    

Игорь посмотрел на Рыжикова удивленно:    

— А что такое?    

— Ты, может, думаешь, она барышня? Сказать, какая ты  есть?    

— Пошел ты к черту! Жаба! Ну и говори! Все вы —  сволочи!    

Рыжиков обрадовался:    

— Ха! Она же проститутка! Понимаешь, какое дельце?    

Ванда медленно пошла к краю платформы, подняла воротник  жакета, втянула в воротник встрепанную голову. Игорь двинулся к Рыжикову, но  Рыжиков захохотал и, ловко перепрыгнув на другую сторону платформы, спрятался  за трактором.    

Ваня еле успевал следить за происходящим.    

Игорь подошел к Ванде. Глядя в пол платформы, спросил:    

— Верно?    

Ванда быстро повернулась, ответила с прежней ненавистью:    

— Ну и что ж, верно! А твое какое дело? Может,  поухаживать хочешь?    

Игорь покраснел, скривил рот, отвел глаза от жадного взгляда  Вани Гальченко.    

— Да… нет! А только… сколько ж тебе лет?    

Ванда кокетливо повела головой, чуть-чуть, через плечо,  задела взглядом Игоря:    

— Ну и что ж? Пятнадцать.    

Игорь почесал медленно затылок, грустно улыбнулся и сказал:    

— Хорошо… Больше ничего, синьора, вы свободны.    

Она тронулась с места, неслышно, медленно прошла к брезенту,  зябко втягивая голову в воротник, опустилась на брезент и тихонько улеглась,  отвернувшись к трактору.    

Игорь, насвистывая, загляделся на степь. Далеко впереди  встали из-за пологих холмов белые верхи зданий. Над ними нависло солнце.    

Промелькнула внизу босоногая команда девушек, ноги у них  были еще белые, не загоревшие. Одна из девушек что-то крикнула Игорю, другие  засмеялись. Игорь проводил их скучным взглядом, отвернулся. Ваня взглянул на  Ванду, осторожно прислушался к Рыжикову за трактором, стал рядом с Игорем,  поднялся на носки, спросил шепотом:    

— Она плачет?    

Игорь ответил сурово, не глядя на Ваню:    

— Неважно!    

Платформу сильно качнуло на стрелках.    

— Приехали, — сказал Игорь.    

Через многочисленные стрелки, мимо мелькающих просветов  товарных составов поезд забирал вправо, быстро проходя пассажирскую станцию.  Над крышами стоявших вагонов проплыли надстройка вокзала и длинные выпуклые  кровли перронов. Поезд выскочил на узкую насыпь, которая праввильной кривой  огибала неожиданно широкий луг у самого края города. За лугом соломенные крыши  белых хат. Но снова стрелки дернули поезд, и он более осторожно начал  втягиваться в широкую сеть товарных путей. Хат уже не было, на горе стояли и  смотрели на поезд красные, серые, розовые дома города.    

Ванда зашевелилась на брезенте, села, отвернула лио к  городу. Поезд вошел в узкую длинную перспективу других товарных поездов, очень  медленно продвигался между ними.    

Игорь задумался, глядя на проплывающую замасленную  поверхность станионного полотна.    

Сзади него что-то глухо стукнуло. Игорь быстро обернулся. На  их платформе стоял, выпрямляясь после трудного прыжка и внимательно разглядывая  их, стрелок железнодорожной охраны. Ванда неслышной тенью слетела с платформы.    

— Это ты — Игорь Чернявин?    

— Я.    

— Ага! Тут у нас телеграмма… Ты получил сто рублей по  подложному переводу?    

Игорь влепил в стрелка восхищенным взглядом:    

— Ой, и народ же быстрый! Получил, представьте! Я  отказывался, понимаете…    

Стрелок ухмыльнулся, кивнул:    

— Идем.    

Игорь почесал нос:    

— Ах ты, черт! Жалко, Ванька, с тобой расставаться.  Хороший ты человек! И Ванда… Вы понимаете, товарищ стрелок, некогда мне.    

Ваня растерялся:    

— А… куда ты?    

— Я? Именем закона… арестован.    

— За что?    

— За бабушку.    

— Идем, идем, — повторил стрелок и тронул Игоря за  плечо.    

Игорь взялся за борт платформы, готовясь спрыгнуть.  Оглянулся на Ваню:    

— А ты, Ванюшка, иди в колонию. Здесь, говорят,  приличная. Имени Первого мая.    

Он спрыгнул. За ним спрыгнул стрелок. Опершись руками о колени,  Ваня смотрел им вслед. Он еще не мог вместить в себя это грре.    

Из-за трактора вышел Рыжиков. Он улыбнулся злорадно.    

— Будьте добры! Присылают записочку: дорогой Игорь,  пожалуйста, возьмите сто рублей! Чистая работа! А Ванда где?    

Ваня ответил испуганно:    

— Не знаю.    

     

 7. НА СВОЕЙ УЛИЦЕ    

     

— Куда ты пойдешь? — спросил Рыжиков, когда они  подошли к остановке трамвая возле товарной станции.    

Улица здесь была булыжная, покрытая угольной пылью. Из-под  копыт и колес поднималось видимо-невидимо воробьев. У трамвайной остановки  стояла очередь. У многих людей ботинки требовали чистки. Ваня не успел  ответить: к нему подошел человек в форменной тужурке. Он добродушно кивнул к  забору:    

— Почистишь, что ли?    

— Вам черной?    

— Черной, а как же. А то к начальству нужно, а ботинки…    

Ваня осмотрелся, сесть было не на чем. Подальше он увидел  старое деревянное крыльцо.    

Человек, собирающийся к начальству, молча кивнул. Ваня  побежал вперед, чтобы все приготовить. Когда клиент подошел, Ваня уже набирал  мазь на одну из щеток…    

— Э, нет. Ты раньше пыль убери.    

Ваня приступил к работе. Рыжиков уселся повыше на том же  крыльце и молча рассматривал улицу.    

— Сколько тебе?    

— Десять копеек.    

— А сдача у тебя есть? С пятнадцати?    

Ваня полез в карман. У него оказалось только четыре  гривенника.    

— Не рассчитаемся так. Ну, бог с тобой, бери лишний  пятак, — сказал клиент.    

Не успел клиент отойти, подошла девушка, попросила почистить  туфли, потом — красноармеец. Красноармеецц спросил:    

— Сколько будет стоить, если вот сапоги?    

Перед красноармейцем Ваня оробел. Он еще ни разу не чистил  сапоги красноармейцам и не знал, сколько это стоит. Ваня поперхнулся.    

— Де… десять копеек.    

— Вот еще дурак, — прошептал Рыжиков, но  красноармеец обрадовался, поставил ногу на подставку:    

— Дешево берешь, малыш, дешево. У нас везде за сапоги  двадцать копеек.    

Ваня забыл спросить «вам черной?» Работал он сильно,  действовал глазами, бровями и даже языком. Быстро чистить двумя щетками он еще  не умел, одна щетка вырвалась у негог из рук и далеко отлетела. Рыжиков громко  захохотал, но щетки не поднял. Ваня сам, кряхтя, поднялся и побежал за щеткойй.    

Красноармеец дал Ване гривенник и сказал:    

— Молодец. Дешево почистил, и блестит хорошо.    

Он ушел, поглядывая на сапоги. У Вани заболели руки и спина.  Опершись на локти, Ваня молча рассматривал улицу.    

Дома на улице все были одинаковые, кирпичные, запыленные,  двухэтажные. Между ними короткие заборы, а в заборах ворота. Почти у всех ворот  стояли скамейки, на скамейках сидели люди и грызли семечки. Ваня вспомнил, что  завтра воскресенье. По кирпичным тротуарам проходили люди по двое, по трое и  разговаривали негромко.    

Сзади открылась дверь, и скрипучий, неприятный голос  спросил:    

— А вам чего здесь нужно? Беспризорные?    

Ваяня вскочил и оглянулся. Лениво поднялся и Рыжиков. В  открытых дверях стоял человек высокий, худой, с седыми усами:    

— Беспризорные?    

— Нет, не беспризорные.    

— Чистильщик? Ага? А резиновые набойки у тебя есть?    

В ящике у Вани было только две щетки и две банки черной  мази. Ваня развел руками:    

— Резиновых набоек нет!    

— Хо! Чистильщик! Какой ты чистильщик! Ну, допустим! А  этот чего?    

Рыжиков недовольно отвернулся.    

— Чего ты здесь? Ночи ожидаешь?    

Рыжиков прохрипел еще более недовольно:    

— Да никакой ночи… Вот… знакомого встретил.    

— А… знакомого!    

Старик запер дверь на ключ, спустился по ступенькам. Ткнул  узловатым пальцем:    

— Ты — марш отсюда. Вижу, какой знакомый.    

— Да я сейчас пойду. Что, и на улице нельзя  остановиться? Ты, что ли такие порядки выдумал? — Рыжиков чувствовал свою  юридическую правоту, поэтому обижался все больше и больше.    

Старик усмехнулся:    

— Плохие здесь порядки, иди туда, где хорошие порядки.  Я вот только в лавочку. Пока вернусь, чтоб тебя тут не было.    

Он отправился по улице. Рыжиков проводил его обиженными  глазами и, снова усаживаясь на крыльце, прогудел почти со слезами:    

— Придирается! «Ночи ожидаешь»!    

К ним подошел молодой человек и радостным голосом  воскликнул:    

— Какой прогресс! На нашей улице чистильщик! Да какой  симпатичный! Здравствуй!    

— Вам черной? — спросил Ваня.    

— Черной! Ты всегда здесь будешь чистить?    

Набирая мазь. Ваня серьезно повел плечами и сказал с  небольшим затруднением:    

— Всегда.    

Этот клиент не спросил, сколько нужно платить, а без всяких  разговоров протянул Ване пятнадцать копеек.    

— Так сдачи нет.    

— Ничего, ничего, я всегда буду платить тебе пятнадцать  копеек. Мне только надо побыстрее.    

Ваня опустил деньги в карман и снова начал рассматривать  улцицу. Приближался вечер, от этого на улице стало как будто чище. Ваню очень  интересовал трамвай. Он много слышал об этой штуке, но никогда ее не видел, и  теперь ему хотелось залезть в вагон и куда-нибудь поехать. Настроение у него  было хорошее. В душе разгоралась маленькая гордость: все проходят и видят, что  на крыльце сидит Ваня и может почистить ботинки.    

Рыжиков сказал:    

— Ваня, знаешь что? Ты мне дай пятнадцать копеек,  ладно? А я тебе завтра отдам.    

— А где возьмешь?    

— Это я уже знаю, где возьму. Надо пойти пошамать.    

Ваня вдруг почувствовал голод. Еще утром они сьели на  платформе остатки вчерашнего ужина.    

— Пятдесят копеек? А у меня есть сколько? У меня есть  девяносто копеек. А, я и забыл про те деньги!    

— Какие «те»?    

— Игорь дал… бабушкины.    

Вася развернул бумажку, посмотрел на нее грустно и спрятал  обратно.    

— Так дай пятьдесят копеек. Видал, сколько у тебя  денег!    

— Те нельзя, — сказал Ваня и дал ему сорок пять  копеек, поделив пополам имевшуюся наличность.    

Рыжиков взял деньги:    

— А иночевать… я приду.    

Ваня с тоской вспомнил: нужно еще ночевать. Почему-то мысль  об этой необходимости до сих пор ему не приходила в голову. Он даже растерялся:    

— А где ночевать?    

— Найдем. Здесь на вокзале не позволяют.    

Рыжкиков деловой походкой направился вдоль по улице. Ваня  снова опустился на ступеньки и загрустил. Солнце зашло за дома. Мимо Вани  проходили люди, и никто не смотрел на него. На противоположном тротуаре шумела  стайка детей, голос балованногй девочки сказал громко:    

— А вон сидит маленький чистильщик.    

Еще одна девочка загляделась на Ваню, но потом кто-то ее  дернул, она засмеялась и побежала к калитке. Голос взрослой женщины сказал:    

— Варя, твой суп простынет. Я тебе вторый раз говорю.    

И балованная девочка запела:    

— Первый, первый, первый!    

Ваня подпер голову кулаком и посмотрел в другую сторону  улицы. По ней возвращался усатый хозяин.    

— Сидишь? — сказал он. — А тот где?    

— Ушел, — ответидл Ваня.    

— Да и тебе пора домой, никто больше чистить не будет.  Только ты мне завтра резиновые набойки принеси.    

Ваня спросил:    

— А далеко отсюда лавочка?    

— А тебе зачем? Покупать что будешь? Папиросы,  наверное?    

— Нет, не папиросы. А где она?    

— Да вот тут за углом сразу.    

Ваня сложил щетки и коробки, поднял ящик и отправился в  лавочку.    

     

 8. НОЧЬ    

     

Заночевали в соломе, и оказалось, что это вовсе не далеко.  Нужно по той же улице пройти два квартала, перейти через переезд, потом еще  немного пройти, а там уже начиналось поле. Может быть, и не настоящее поле,  потому что впереди было еще несколько огоньков, но здесь, за последним домом,  было просторно, шуршала под ногами трава, а чуть в стороне стояла эта самая  солома. Вероятно, она стояла на пригорке, потому что отсюда хорошо был виден  горящий огнями город. Совсем близко, на переезде, один фонарь горел очень ярко  и сильно бил в глаза.    

Ваня неохотно шел ночевать. Когда позади осталась последняя  хата, он пожалел, что не поискал ночлега в городе. Но Рыжиков брел уверенно,  заложив руки в карманы, посвистывая.    

— Вот здесь, — сказал он. — Нагребем соломы,  тепло будет. И к городу близко.    

Ваня опустил ящик на землю, и не захотелось ему ложиться  спать. Он начал рассматривать город. Было очень приятно смотреть на него.  Впереди огни рассыпались по широкой площади, и было их очень много. Они казались  то насыпанными в беспорядка, то обнаруживались в их толпе определенные линии.  Выходило так, как будто они играют. Подальше начинался ряд больших домов, и во  всех домах окна горели разными цветами: желтыми, зелеными, ярко-красными.    

— Отчего это? — спросил Ваня. — То такие, а  то такие.. окна?    

— Чего это? — спросил Рыжиков, наклонившись к  соломе на земле.    

— Окна отчего такие? Разные?    

— А это у кого какая лампа. Колпаки такие, абажуры. Это  женщины любят: то красный абажур, то зеленый.    

— Это богатые?    

— И богатые, и бедные. Это из бумаги можно сделать.  Бывает, абажур такой висит, а больше ничего и нет. И взять нечего. Только  голову морочат…    

— Украсть? — спросил Ваня.    

— У нас не говорят «украсть», а говорят «взять».    

— Я завтра пойду к этому… к Первого мая.    

— И там можно кое-что взять. Если умно.    

— А зачем?    

— Ну и глупый ты! Совсем глупый! Как это «зачем»?    

— Пойти туда жить, а потом взять?    

— А как же?    

— А потом в тюрьму?    

— Это пускай поймают!    

— А Игоря поймали.    

— Потому что дурак. На почту лазит. Да ему все равно  ничего не будет: несовершеннолетний.    

Рыжиков гребнул солому из стога сена еще раз…    

— У нас на станции сторож такой… так он умер, а тот,  Мишкой его зовут, так он тоже в колонии Первого мая. И он писал письмо.    

— Первое мая, — Рыжиков разгреб солому, помял ее  ногами, растянулся. — Ложись лучше!    

Ваня замолчал и стал укладываться.    

На небе горели звезды. Соломенные пряди под ними казались  черными, большими конструкциями.    

     

     ***    

     

Проснулся Ваня рано, но день уже наступил. Солнце вставало  за стогом, Ваня лежал в тени, ему стало холодно. Он вскочил, подымая за собой  солому, приставшую к нему, и посмотрел на город. Город сейчас был другой.  Кое-где горели ненужные уже фонари, и ярко светился тот самый фонарь возле  переезда.    

Город был сейчас интереснее и сложнее, но уже не был таким  красивым. Впрочем, это не имело особенного значения. Все-таки там было много  домов и крыш, а дальше стояло высокое белое здание с колоннами. Вот где  настоящий город, и нужно пойти туда посмотреть. Заработать денег и пойти… нет,  поехать на трамвае. И, наверное, в городе есть кинотеатр. А сегодня надо идти  на «свою» улицу. Ваня вспомнил вчерашнего молодого человека, который так  обрадовался, что завелся чистильщик на этой улице. Наверное, там сейчас много  народу хочет почистить ботинки. Хорошо, что есть лишняя коробка черной мази.  Ване захотелось хорошенько рассмотреть эту коробку. Он наклонился к ящику, но  ящика не было. Ногой Ваня откинул солому. Оглянулся. Только сейчас он заметил,  что и Рыжикова тоже нет. Ваня обошел стог, вернулся на прежнее место, скучно  посмотрел на город, еще раз оглянулся, прислонился к стогу, задумался. Вдруг  вспомнил, полез в карман, пошарил в нем, вывернул: и десять рублей исчезли.    

Ваня сделал несколько шагов в сторону дороги. Но  остановился. Собственно говоря, в город идти было нечего.    

     

 9. КОЗЛЫ    

     

Целый месяц прошел после этих проишествий.    

Рано утром милиционер, человек молодой, подтянутый и  добросовестный, разбудил Игоря в приемнике и сказал ему:    

— Трогаем, товарищ! Ты потом выспишься, в колонии, а  мне до девяти нужно назад вернуться.    

Игорь быстро натянул на плечи свой пиджак, под которым уже  имелась рубаха. Хотя это была короткая и бязевая рубаха, но Игорь умел ее  желтоватый воротник кокетливо разбрасывать над воротником пиджака.    

Дворники сухими метлами подметали улицы, но пыль еще  неохотно взлетала над тротуарами. Утро стояло над городом ясное, прозрачное,  здоровое. Игорю было приятно в такое утро идти «в новую жизнь».    

Игорь не очень интересовался новой жизнью. Это у Полины  Николаевны, в Комиссии по делам несовершеннолетних, за каждым словом: новая  жизнь, новая жизнь! Игорь любил вообще жизнь, а какая там она, новая или  старая, он не привык разбирать. Он никогда не задумывался ни над завтрашним  днема, ни над вчерашним. Но сегодняшний день всегда привлекал его внимание, как  еще не раскрытая страница, и ему нравилось не спеша перевертывать ее и  любопытным глазом присматриваться к новым рассказам. Сегодня это тем более было  приятно, что в тречение всего минувшего месяца ему пришлосьо переворачивать  очень однообразные страницы, и он начал даже привыкать к этому однообразию.    

В Комиссии по делам несовершеннолетних он и раньше бывал, и  в этот раз не встретил там ничего существенно нового. Давно ему известная  Полина Николаевна, женщина маленькая, остроносая, казавшаяся очень умной и  доброй, с грустной вежливостью расспрашивала его о родителях, об учебе и вообще  о том, как он дошел до такой жизни. Расспрашивая, она уже не заглядывала, как в  прошлом году, в большой лист с заглавием: «Порячдок опроса», но задавала все та  же вопросы, что и в прошлом году. Игорь отвечал ей тоже вежливо. Он понимал,  что Полина Николаевна честно обслуживает таких, как он, получает за это  небольшое жалованье, что ей будет приятно, хотя изредка, поговорить с приличным  человеком. Игорь Чернявин любил доставлять людям радость, поэтому и с Полиной  Николаевной он разговаривал в джентельменском тоне, тем более что это было  вовсе не трудно. Полина Николаевна постукивала тупым концом карандаша по столу  и спрашивала:    

— Ваш отец профессор?    

— Да.    

— В Ленинграде?    

— Да.    

— Почему вы не хотите к нему возвратиться?    

— Мне не нравится его характер. Он — грубый, черствый,  он изменяет моей маме, я с ним жить не могу.    

— Вы с ним часто ссорились, крупно говорили?