Рассказ первый    

Зеркало и его осколки    

     

    

     

    

     

     

Ну, начнём! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать  больше, чем теперь. Так вот, жил‑был тролль, злющий‑презлющий; то был сам  дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое  зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, всё же  негодное и безобразное, напротив, выступало ещё ярче, казалось ещё хуже.  Прелестнейшие ландшафты выглядели в нём варёным шпинатом, а лучшие из людей –  уродами, или казалось, что они стоят кверху ногами, а животов у них вовсе нет!  Лица искажались до того, что нельзя было и узнать их; случись же у кого на лице  веснушка или родинка, она расплывалась во всё лицо.    

Дьявола всё это ужасно потешало. Добрая, благочестивая  человеческая мысль отражалась в зеркале невообразимой гримасой, так что тролль  не мог не хохотать, радуясь своей выдумке. Все ученики тролля – у него была  своя школа – рассказывали о зеркале, как о каком‑то чуде.    

– Теперь только, – говорили они, – можно  увидеть весь мир и людей в их настоящем свете!    

И вот они бегали с зеркалом повсюду; скоро не осталось ни  одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нём в искажённом  виде. Напоследок захотелось им добраться и до неба, чтобы посмеяться над  ангелами и самим творцом. Чем выше поднимались они, тем сильнее кривлялось и  корчилось зеркало от гримас; они еле‑еле удерживали его в руках. Но вот они  поднялись ещё, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук,  полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы его осколков  наделали, однако, ещё больше бед, чем самое зеркало. Некоторые из них были не  больше песчинки, разлетелись по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза  и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть все  навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь дурные стороны, – ведь  каждый осколок сохранял свойство, которым отличалось самое зеркало.    

Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было  хуже всего: сердце превращалось в кусок льда. Были между этими осколками и  большие, такие, что их можно было вставить в оконные рамы, но уж в эти окна не  стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, были и такие осколки, которые  пошли на очки, только беда была, если люди надевали их с целью смотреть на вещи  и судить о них вернее! А злой тролль хохотал до колик, так приятно щекотал его  успех этой выдумки.    

Но по свету летало ещё много осколков зеркала. Послушаем же  про них.    

     

Рассказ второй    

Мальчик и девочка    

     

В большом городе, где столько домов и людей, что не всем и  каждому удаётся отгородить себе хоть маленькое местечко для садика, и где  поэтому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в  горшках, жили двое бедных детей, но у них был садик побольше цветочного горшка.  Они не были в родстве, но любили друг друга, как брат и сестра. Родители их  жили в мансардах смежных домов. Кровли домов почти сходились, а под выступами  кровель шло по водосточному жёлобу, приходившемуся как раз под окошком каждой мансарды.  Стоило, таким образом, шагнуть из какого‑нибудь окошка на жёлоб, и можно было  очутиться у окна соседей.    

У родителей было по большому деревянному ящику; в них  росли коренья и небольшие кусты роз – в каждом по одному, – осыпанные  чудными цветами. Родителям пришло вголову поставить эти ящики на дно желобов;  таким образом, от одного окна к другому тянулись словно две цветочные грядки.  Горох спускался из ящиков зелёными гирляндами, розовые кусты заглядывали в окна  и сплетались ветвями; образовалось нечто вроде триумфальных ворот из зелени и  цветов. Так как ящики были очень высоки и дети твёрдо знали, что им нельзя  карабкаться на них, то родители часто позволяли мальчику с девочкой ходить друг  к другу по крыше в гости и сидеть на скамеечке под розами. И что за весёлые  игры устраивали они тут!    

Зимою это удовольствие прекращалось, окна зачастую  покрывались ледяными узорами. Но дети нагревали на печке медные монеты и  прикладывали их к замёрзшим стёклам – сейчас же оттаивало чудесное кругленькое  отверстие, а в него выглядывал весёлый, ласковый глазок, – это смотрели,  каждый из своего окна, мальчик и девочка, Кай и    

Герда. Летом они одним прыжком могли очутиться в гостях друг  у друга, а зимою надо было сначала спуститься на много‑много ступеней вниз, а  затем подняться на столько же вверх. На дворе перепархивал снежок.    

– Это роятся белые пчёлки! – говорила старушка  бабушка.    

– А у них тоже есть королева? – спрашивал мальчик;  он знал, что у настоящих пчёл есть такая.    

– Есть! – отвечала бабушка. – Снежинки  окружают её густым роем, но она больше их всех и никогда не остаётся на земле –  вечно носится на чёрном облаке. Часто по ночам пролетает она по городским  улицам и заглядывает в окошки; вот оттого – то они и покрываются ледяными  узорами, словно цветами!    

– Видели, видели! – говорили дети и верили, что  все это сущая правда.    

– А Снежная королева не может войти сюда? –  спросила раз девочка.    

– Пусть‑ка попробует! – сказал мальчик. – Я  посажу её на тёплую печку, вот она ирастает!    

Но бабушка погладила его по головке и завела разговор о  другом.    

Вечером, когда Кай был уже дома и почти совсем разделся,  собираясь лечь спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в маленький  оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали снежинки; одна из них,  побольше, упала на крайцветочного ящика и начала расти, расти, пока наконец не  превратилась в женщину, укутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось,  из миллионов снежных звёздочек. Она была так прелестна, так нежна, вся из  ослепительно белого льда и всё же живая! Глаза её сверкали, как звёзды, но в  них не было ни теплоты, ни кротости. Она кивнула мальчику и поманила его рукой.  Мальчуган испугался и спрыгнул со стула; мимо окна промелькнуло что‑то похожее  на большую птицу.    

    

На другой день был славный морозец, но затем сделалась  оттепель, а там пришла и весна. Солнышко светило, цветочные ящики опять были  все в зелени, ласточки вили под крышей гнезда, окна растворили, и детям опять  можно было сидеть в своём маленьком садике на крыше.    

Розы цвели все лето восхитительно. Девочка выучила псалом, в  котором тоже говорилось о розах; девочка пела его мальчику, думая при этом о  своих розах, и он подпевал ей:    

Розы цветут… Красота, красота!    

Скоро узрим мы младенца Христа.    

Дети пели, взявшись за руки, целовали розы, смотрели па  ясное солнышко и разговаривали с ним, – им чудилось, что с него глядел на  них сам младенец Христос.    

Что за чудное было лето, и как хорошо было под кустами  благоухающих роз, которые, казалось, должны были цвести вечно!    

Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками –  зверями и птицами; на больших башенных часах пробило пять.    

    

– Ай! – вскрикнул вдруг мальчик. – Мне  кольнуло прямо в сердце, и что – то попало в глаз!    

Девочка обвила ручонкой его шею, он мигал, но в глазу ничего  как будто не было.    

– Должно быть, выскочило! – сказал он.    

Но в том‑то и дело, что нет. В сердце и в глаз ему попали  два осколка дьявольского зеркала, в котором, как мы, конечно, помним, все  великое и доброе казалось ничтожным и гадким, а злое и дурное отражалось ещё  ярче, дурные стороны каждой вещи выступали ещё резче. Бедняжка Кай! Теперь  сердце его должно было превратиться в кусок льда! Боль в глазу и в сердце уже  прошла, но самые осколки в них остались.    

– О чём же ты плачешь? – спросил он Герду. –  У! Какая ты сейчас безобразная! Мне совсем не больно! Фу! – закричал он  вдруг. – Эту розу точит червь! А та совсем кривая!    

Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат!    

И он, толкнув ящик ногою, вырвал две розы.    

– Кай, что ты делаешь? – закричала девочка, а он,  увидя её испуг, вырвал ещё одну и убежал от миленькой маленькой Герды в своё  окно.    

Приносила ли после того ему девочка книжку с картинками, он  говорил, что эти картинки хороши только для грудных ребят; рассказывала ли что‑нибудь  старушка бабушка, он придирался к словам. Да если бы ещё только это! А то он  дошёл до того, что стал передразнивать её походку, надевать её очки и подражать  её голосу! Выходило очень похоже и смешило людей. Скоро мальчик научился  передразнивать и всех соседей – он отлично умел выставить напоказ все их  странности и недостатки, – и люди говорили:    

– Что за голова у этого мальчугана!    

А причиной всему были осколки зеркала, что попали ему в глаз  и в сердце. Потому‑то он передразнивал даже миленькую маленькую Герду, которая  любила его всем сердцем.    

И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудрёными.  Раз зимою, когда шёл снежок, он явился с большим зажигательным стеклом и  подставил под снег полу своей синей куртки.    

– Погляди в стекло, Герда! – сказал он. Каждая  снежинка казалась под стеклом куда больше, чем была на самом деле, и походила  на роскошный цветок или десятиугольную звезду. Чудо что такое!    

– Видишь, как искусно сделано! – сказал  Кай. – Это куда интереснее настоящих цветов!    

И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если бы  онитолько не таяли!    

Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками за  спиною, крикнул Герде в самое ухо:    

– Мне позволили покататься на большой площади с другими  мальчиками! – и убежал.    

На площади каталось множество детей. Те, что были посмелее,  привязывали свои санки к крестьянским саням и уезжали таким образом довольна  далеко. Веселье так и кипело. В самый разгар его на площади появились большие  сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел человек, весь ушедший в белую  меховую шубу и такую же шапку. Сани объехали кругом площади два раза: Кай живо  привязал к ним свои санки и покатил.    

Большие сани понеслись быстрее и затем свернули с площади в  переулок. Сидевший в них человек обернулся и дружески кивнул Каю, точно  знакомому. Кай несколько раз порывался отвязать свои санки, но человек в шубе  кивал ему, и он ехал дальше. Вот они выехали за городские ворота. Снег повалил  вдруг хлопьями, стемнело так, что кругом не было видно ни зги. Мальчик поспешно  отпустил верёвку, которою зацепился за большие сани, но санки его точно приросли  к большим саням и продолжали нестись вихрем. Кай громко закричал – никто не  услышал его! Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробах, прыгая через изгороди  и канавы. Кай весь дрожал, хотел прочесть «Отче наш», но в уме у него вертелась  одна таблица умножения.    

Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших  белых куриц. Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и  сидевший в них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая  женщина – Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.    

– Славно проехались! – сказала она. – Но ты  совсем замёрз? Полезай ко мне в шубу!    

И, посадив мальчика к себе в сани, она завернула его в свою  шубу; Кай словно опустился в снежный сугроб.    

– Все ещё мёрзнешь? – спросила она и поцеловала  его в лоб.    

У! Поцелуй её был холоднее льда, пронизал его холодом  насквозь и дошёл до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину  ледяным. Одну минуту Каю казалось, что вот‑вот он умрёт, но нет, напротив,  стало легче, он даже совсем перестал зябнуть.    

– Мои санки! Не забудь мои санки! – спохватился  он.    

– И санки были привязаны на спину одной из белых куриц,  которая и полетела с ними за большими санями. Снежная королева поцеловала Кая  ещё раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.    

– Больше я не буду целовать тебя! – сказала  она. – А не то зацелую до смерти!    

Кай взглянул на неё; она была так хороша! Более умного,  прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему  ледяною, как в тот раз, когда она сидела за окном и кивала ему головой; теперь  она казалась ему совершенством. Он совсем не боялся её и рассказал ей, что  знает все четыре действия арифметики, да ещё с дробями, знает, сколько в каждой  стране квадратных миль и жителей, а она только улыбалась в ответ. И тогда ему  показалось, что он и в самом деле знает мало, и он устремил свой взор в  бесконечное воздушное пространство.    

    

В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на тёмное  свинцовое облако, и они понеслись вперёд. Буря выла и стонала, словно распевая  старинные песни; они летели над лесами и озёрами, над морями и твёрдой землёй;  под ними дули холодные ветры, выли волки, сверкал снег, летали с криком чёрные  вороны, а над ними сиял большой ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую‑долгую  зимнюю ночь, – днём он спал у ног Снежной королевы.    

 Рассказ третий    

Цветник женщины,  умевшей колдовать    

     

А что же было с Гердой, когда Кай не вернулся? Куда он  девался? Никто не знал этого, никто не мог о нём ничего сообщить. Мальчики  рассказали только, что видели, как он привязал свои санки к большим  великолепным саням, которые потом свернули в переулок и выехали за городские  ворота. Никто не знал, куда он девался. Много было пролито о нём слез; горько и  долго плакала Герда. Наконец порешили, что он умер, утонул в реке, протекавшей  за городом. Долго тянулись мрачные зимние дни.    

Но вот настала весна, выглянуло солнышко.    

– Кай умер и больше не вернётся! – сказала Герда.    

– Не верю! – отвечал солнечный свет.    

– Он умер и больше не вернётся! – повторила она  ласточкам.    

– Не верим! – ответили они.    

Под конец и сама Герда перестала этому верить.    

– Надену‑ка я свои новые красные башмачки. – Кай  ни разу ещё не видал их, – сказала она однажды утром, – да пойду к  реке спросить про него.    

Было ещё очень рано; она поцеловала спящую бабушку, надела красные  башмачки и побежала одна‑одинёшенька за город, прямо к реке.    

– Правда, что ты взяла моего названого братца? Я подарю  тебе свои красные башмачки, если ты отдашь мне его назад!    

И девочке почудилось, что волны как‑то странно кивают ей;  тогда она сняла свои красные башмачки, первую свою драгоценность, и бросила их  в реку. Но они упали как раз у берега, и волны сейчас же вынесли их на  сушу, – река как будто не хотела брать у девочки её драгоценность, так как  не могла вернуть ей Кая. Девочка же подумала, что бросила башмачки не очень  далеко, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, стала на самый краешек кормы и  опять бросила башмаки в воду. Лодка не была привязана и оттолкнулась от берега.  Девочка хотела поскорее выпрыгнуть на сушу, но, пока пробиралась с кормы на  нос, лодка уже отошла от берета на целый аршин и быстро понеслась по течению.    

Герда ужасно испугалась и принялась плакать и кричать, но  никто, кроме воробьёв, не слышал её криков; воробьи же не могли перенести её на  сушу и только летели за ней вдоль берега да щебетали, словно желая её утешить:  «Мы здесь! Мы здесь!»    

Лодку уносило все дальше; Герда сидела смирно, в одних  чулках; красные башмачки её плыли за лодкой, но не могли догнать её.    

Берега реки были очень красивы; повсюду виднелись  чудеснейшие цветы, высокие, раскидистые деревья, луга, на которых паслись овцы  и коровы, но нигде не было видно ни одной человеческой души.    

    

«Может быть, река несёт меня к Каю?» – подумала Герда,  повеселела, встала на нос и долго‑долго любовалась красивыми зелёными берегами.  Но вот она приплыла к большому вишнёвому саду, в котором приютился домик с  цветными стёклами в окошках и соломенной крышей. У дверей стояли два деревянных  солдата и отдавали ружьями честь всем, кто проплывал мимо.    

Герда закричала им – она приняла их за живых, – но они,  понятно, не ответили ей. Вот она подплыла к ним ещё ближе, лодка подошла чуть  не к самому берегу, и девочка закричала ещё громче. Из домика вышла, опираясь  на клюку, старая – престарая старушка в большой соломенной шляпе, расписанной чудесными  цветами.    

– Ах ты бедная крошка! – сказала старушка. –  Как это ты попала на такую большую быструю реку да забралась так далеко?    

С этими словами старушка вошла в воду, зацепила лодку своею  клюкой, притянула её к берегу и высадила Герду. Герда была рада‑радешенька, что  очутилась наконец на суше, хоть и побаивалась чужой старухи.    

– Ну, пойдём, да расскажи мне, кто ты и как сюда  попала? – сказала старушка.    

Герда стала рассказывать ей обо всём, а старушка покачивала  головой и повторяла:    

«Гм! Гм!» Но вот девочка кончила и спросила старуху, не  видала ли она Кая. Та ответила, что он ещё не проходил тут, но, верно, пройдёт,  так что девочке пока не о чём горевать – пусть лучше попробует вишен да  полюбуется цветами, что растут в саду: они красивее нарисованных в любой книжке  с картинками и все умеют рассказывать сказки! Тут старушка взяла Герду за руку,  увела к себе в домик и заперла дверь на ключ.    

Окна были высоко от полу и все из разноцветных – красных,  голубых и жёлтых – стеклышек; от этого и сама комната была освещена каким‑то  удивительным ярким, радужным светом. На столе стояла корзинка со спелыми  вишнями, и Герда могла есть их сколько душе угодно; пока же она ела, старушка  расчёсывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились, и кудри окружали  свеженькое, круглое, словно роза, личико девочки золотым сиянием.    

– Давно мне хотелось иметь такую миленькую  девочку! – сказала старушка.    

– Вот увидишь, как ладно мы заживём с тобою!    

И она продолжала расчёсывать кудри девочки, и чем дольше  чесала, тем больше Герда забывала своего названого братца Кая, – старушка  умела колдовать. Она не была злою колдуньей и колдовала только изредка, для  своего удовольствия; теперь же ей очень захотелось оставить у себя Герду. И вот  она пошла в сад, дотронулась своей клюкой до всех розовых кустов, и те, как  стояли в полном цвету, так все и ушли глубоко‑глубоко в землю, и следа от них  не осталось. Старушка боялась, что Герда при виде её роз вспомнит о своих, а  там и о Кае, да и убежит. Сделав своё дело, старушка повела Герду в цветник. У  девочки и глаза разбежались: тут были цветы всех сортов, всех времён года. Что  за красота, что за благоухание! Во всём свете не сыскать было книжки с  картинками пестрее, красивее этого цветника. Герда прыгала от радости и играла  среди цветов, пока солнце не село за высокими вишнёвыми деревьями. Тогда её  уложили в чудесную постельку с красными шёлковыми перинками, набитыми голубыми  фиалками; девочка заснула, и ей снились такие сны, какие видит разве только  королева в день своей свадьбы.    

На другой день Герде опять позволили играть на солнышке. Так  прошло много дней. Герда знала каждый цветочек в саду, но как ни много их было,  ей все – таки казалось, что какого‑то недостаёт, только какого же? Раз она  сидела и рассматривала соломенную шляпу старушки, расписанную цветами; самым  красивым из них была как раз роза, – старушка забыла её стереть. Вот что  значит рассеянность!    

– Как! Тут нет роз? – сказала Герда и сейчас же  побежала искать их но всему саду – нет ни одной!    

Тогда девочка опустилась на землю и заплакала. Тёплые слёзы  упали как раз на то место, где стоял прежде один из розовых кустов, и как  только они смочили землю – куст мгновенно вырос из неё, такой же свежий,  цветущий, как прежде.    

Герда обвила его ручонками, принялась целовать розы и  вспомнила о тех чудных розах, что цвели у неё дома, а вместе с тем и о Кае.    

– Как же я замешкалась! – сказала девочка. –  Мне ведь надо искать Кая!..    

Не знаете ли вы, где он? – спросила она у роз. –  Верите ли вы тому, что он умер и не вернётся больше?    

– Он не умер! – сказали розы. – Мы ведь были  под землёю, где лежат все умершие, но Кая меж ними не было.    

– Спасибо вам! – сказала Герда и пошла к другим  цветам, заглядывала в их чашечки и спрашивала: – Не знаете ли вы, где Кай?    

Но каждый цветок грелся на солнышке и думал только о собственной  своей сказке или истории; их наслушалась Герда много, но ни один из цветов не  сказал ни слова о Кае.    

Что же рассказала ей огненная лилия?    

– Слышишь, бьёт барабан? Бум! Бум! Звуки очень  однообразны: бум, бум! Слушай заунывное пение женщин! Слушай крики жрецов!.. В  длинном красном одеянии стоит на костре индийская вдова. Пламя вот‑вот охватит  её и тело её умершего мужа, но она думает о живом – о том, кто стоит здесь же,  о том, чьи взоры жгут её сердце сильнее пламени, которое сейчас испепелит её тело.  Разве пламя сердца может погаснуть в пламени костра!    

– Ничего не понимаю! – сказала Герда.    

– Это моя сказка! – отвечала огненная лилия.    

     

Что рассказал вьюнок?    

– Узкая горная тропинка ведёт к гордо возвышающемуся на  скале старинному рыцарскому замку. Старые кирпичные стены густо увиты плющом.  Листья его цепляются за балкон, а на балконе стоит прелестная девушка; она  перевесилась через перила и смотрит на дорогу. Девушка свежее розы, воздушнее  колеблемого ветром цветка яблони. Как шелестит её шёлковое платье! «Неужели же  он не придёт?»    

– Ты говоришь про Кая? – спросила Герда.    

– Я рассказываю свою сказку, свои грёзы! – отвечал  вьюнок.    

Что рассказал крошка подснежник?    

– Между деревьями качается длинная доска – это качели.  На доске сидят две маленькие девочки; платьица на них белые, как снег, а на  шляпах развеваются длинные зелёные шёлковые ленты. Братишка, постарше их, стоит  на коленях позади сестёр, опершись о верёвки; в одной руке у него –  маленькая чашечка с мыльной водой, в другой – глиняная трубочка. Он пускает  пузыри, доска качается, пузыри разлетаются по воздуху, переливаясь на солнце  всеми цветами радуги. Вот один повис на конце трубочки и колышется от дуновения  ветра. Чёрненькая собачонка, лёгкая, как мыльный пузырь, встаёт на задние  лапки, а передние кладёт на доску, но доска взлетает кверху, собачонка падает,  тявкает и сердится. Дети поддразнивают её, пузыри лопаются… Доска качается,  пена разлетается – вот моя песенка!    

– Она, может быть, и хороша, да ты говоришь все это  таким печальным тоном! И опять ни слова о Кае! Что скажут гиацинты?    

– Жили‑были две стройные, воздушные красавицы сестрицы.  На одной платье было красное, на другой голубое, на третьей совсем белое. Рука  об руку танцевали они при ясном лунном свете у тихого озера. То не были эльфы,  но настоящие девушки. В воздухе разлился сладкий аромат, и девушки скрылись в  лесу. Вот аромат стал ещё сильнее, ещё слаще – из чащи леса выплыли три гроба;  в них лежали красавицы сестры, а вокруг них порхали, словно живые огоньки,  светляки. Спят ли девушки, или умерли? Аромат цветов говорит, что умерли.  Вечерний колокол звонит по усопшим!    

– Вы навели на меня грусть! – сказала  Герда. – Ваши колокольчики тоже пахнут так сильно!.. Теперь у меня из  головы не идут умершие девушки! Ах, неужели и Кай умер?    

Но розы были под землёй и говорят, что его нет там!    

– Динь‑дан! – зазвенели колокольчики  гиацинтов. – Мы звоним не над Каем! Мы и не знаем его! Мы звоним свою  собственную песенку; другой мы не знаем!    

И Герда пошла к золотому одуванчику, сиявшему в блестящей,  зелёной траве.    

– Ты, маленькое ясное солнышко! – сказала ему  Герда. – Скажи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?    

Одуванчик засиял ещё ярче и взглянул на девочку. Какую же  песенку спел он ей? Увы! И в этой песенке ни слова не говорилось о Кае!    

– Ранняя весна; на маленький дворик приветливо светит  ясное солнышко. Ласточки вьются возле белой стены, примыкающей ко двору  соседей. Из зелёной травки выглядывают первые жёлтенькие цветочки, сверкающие  на солнышке, словно золотые. На двор вышла посидеть старушка бабушка; вот  пришла из гостей её внучка, бедная служанка, и крепко целует старушку. Поцелуй  девушки дороже золота, – он идёт прямо от сердца. Золото на её губах,  золото в её сердечке. Вот и все! – сказал одуванчик.    

– Бедная моя бабушка! – вздохнула Герда. –  Как она скучает обо мне, как горюет! Не меньше, чем горевала о Кае! Но я скоро  вернусь и приведу его с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы – у них  ничего не добьёшься, они знают только свои песенки!    

И она подвязала юбочку повыше, чтобы удобнее было бежать, но  когда хотела перепрыгнуть через нарцисс, тот хлестнул её по ногам. Герда  остановилась, посмотрела на длинный цветок и спросила:    

– Ты, может быть, знаешь что‑нибудь?    

И она наклонилась к нему, ожидая ответа. Что же сказал  нарцисс?    

– Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я благоухаю!..  Высоко‑высоко в маленькой каморке, под самой крышей, стоит полуодетая  танцовщица. Она то балансирует на одной ножке, то опять твёрдо стоит на обеих и  попирает ими весь свет, – она ведь один обман зрения. Вот она льёт из  чайника воду на какой‑то белый кусок материи, который держит в руках. Это её  корсаж. Чистота – лучшая красота! Белая юбочка висит на гвозде, вбитом в  стену; юбка тоже выстирана водою из чайника и высушена на крыше! Вот девушка  одевается и повязывает на шею ярко‑жёлтый платочек, ещё резче оттеняющий  белизну платьица. Опять одна ножка взвивается в воздух! Гляди, как прямо она  стоит на другой, точно цветок на своём стебельке! Я вижу себя, я вижу себя!    

– Да мне мало до этого дела! – сказала  Герда. – Нечего мне об этом и рассказывать! И она побежала из сада.    

Дверь была заперта лишь на задвижку; Герда дёрнула ржавый  засов, он подался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и пустилась  бежать по дороге! Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею.  Наконец она устала, присела на камень и огляделась кругом: лето уже прошло, на  дворе стояла поздняя осень, а в чудесном саду старушки, где вечно сияло  солнышко и цвели цветы всех времён года, этого не было заметно!    

– Господи! Как же я замешкалась! Ведь уж осень на  дворе! Тут не до отдыха! – сказала Герда и опять пустилась в путь.    

Ах, как болели её бедные, усталые ножки! Как холодно, сыро  было в воздухе! Листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них крупными  каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один терновник стоял весь  покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым казался весь белый  свет!    

    

 Рассказ четвёртый    

Принц и принцесса    

     

Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На снегу прямо  перед ней прыгал большой ворон; он долго‑долго смотрел на девочку, кивая ей  головою, и наконец заговорил:    

– Кар‑кар! Здррравствуй!    

Чище этого он выговаривать по‑человечески не мог, но,  видимо, желал девочке добра и спросил её, куда это она бредёт по белу свету  одна‑одинёшенька? Слова «одна‑одинёшенька» Герда поняла отлично и сразу  почувствовала все их значение. Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка  спросила, не видал ли он Кая?    

Ворон задумчиво покачал головой и сказал:    

– Может быть, может быть!    

– Как? Правда? – воскликнула девочка и чуть не  задушила ворона поцелуями.    

– Потише, потише! – сказал ворон. – Я думаю,  что это был твой Кай! Но теперь он, верно, забыл тебя со своей принцессой!    

– Разве он живёт у принцессы? – спросила Герда.    

– А вот послушай! – сказал ворон. – Только  мне ужасно трудно говорить по‑вашему! Вот если бы ты понимала по‑вороньи, я  рассказал бы тебе обо всём куда лучше.    

– Нет, этому меня не учили! – сказала  Герда. – Бабушка – та понимает! Хорошо бы и мне уметь!    

– Ну, ничего! – сказал ворон. – Расскажу, как  сумею, хоть и плохо.    

И он рассказал обо всём, что только сам знал.    

– В королевстве, где мы с тобой находимся, есть  принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Она прочла все газеты на свете и  уж позабыла всё, что прочла, – вот какая умница! Раз как‑то сидела она на  троне, – а веселья‑то в этом ведь немного, как говорят люди – и напевала  песенку: «Отчего ж бы мне не выйти замуж?» «А ведь и в самом деле!» – подумала  она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела выбрать себе такого человека,  который бы сумел отвечать, когда с ним заговорят, а не такого, что умел бы  только важничать, – это ведь так скучно! И вот созвали барабанным боем  всех придворных да и объявили им волю принцессы. Все они были очень довольны и  сказали: «Вот это нам нравится! Мы и сами недавно об этом думали!» Все это  истинная правда! – прибавил ворон. – У меня при дворе есть невеста,  она ручная, разгуливает по дворцу, – от неё‑то я и знаю все это.    

Невестою его была ворона – каждый ведь ищет жену себе под  стать.    

– На другой день все газеты вышли с каймой из сердец и  с вензелями принцессы. В газетах было объявлено, что каждый молодой человек  приятной внешности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой: того  же, кто будет держать себя вполне свободно, как дома, и окажется всех  красноречивее, принцесса изберёт себе в мужья!    

– Да, да! – повторил ворон. – Все это так же  верно, как то, что я сижу здесь перед тобою! Народ повалил во дворец валом,  пошли давка и толкотня, но толку не вышло никакого ни в первый, ни во второй  день. На улице все женихи говорили отлично, но стоило им перешагнуть дворцовый  порог, увидеть гвардию всю в серебре, а лакеев в золоте и вступить в огромные,  залитые светом залы, как их брала оторопь. Подступят к трону, где сидит  принцесса, да и повторяют только её последние слова, а ей вовсе не этого было  нужно! Право, их всех точно опаивали дурманом! А вот выйдя за ворота, они опять  обретали дар слова. От самых ворот до дверей дворца тянулся длинный‑длинный  хвост женихов. Я сам был там и видел! Женихам хотелось есть и пить, но из дворца  им не выносили даже стакана воды. Правда, кто был поумнее, запасся  бутербродами, но запасливые уже не делились с соседями, думая про себя: «Пусть  себе поголодают, отощают – принцесса и не возьмёт их!»    

    

– Ну, а Кай‑то, Кай? – спросила Герда. –  Когда же он явился? И он пришёл свататься?    

– Постой! Постой! Теперь мы как раз дошли и до него! На  третий день явился небольшой человечек, не в карете, не верхом, а просто  пешком, и прямо вошёл во дворец. Глаза его блестели, как твои; волосы у него  были длинные, но одет он был бедно.    

– Это Кай! – обрадовалась Герда. – Так я  нашла его! – и она захлопала в ладоши.    

– За спиной у него была котомка! – продолжал  ворон.    

– Нет, это, верно, были его саночки! – сказала  Герда. – Он ушёл из дома с санками!    

– Очень возможно! – сказал ворон. – Я не  разглядел хорошенько. Так вот, моя невеста рассказывала мне, что, войдя в  дворцовые ворота и увидав гвардию в серебре, а на лестницах лакеев в золоте, он  ни капельки не смутился, кивнул головой и сказал:    

«Скучненько, должно быть, стоять тут, на лестнице, я лучше  войду в комнаты!» Залы все были залиты светом; вельможи расхаживали без сапог,  разнося золотые блюда, – торжественнее уж нельзя было! А его сапоги так и  скрипели, но он и этим не смущался.    

– Это, наверно, Кай! – воскликнул Герда. – Я  знаю, что на нём были новые сапоги! Я сама слышала, как они скрипели, когда он  приходил к бабушке!    

– Да, они таки скрипели порядком! – продолжал  ворон. – Но он смело подошёл к принцессе; она сидела на жемчужине  величиною с колесо прялки, а кругом стояли придворные дамы и кавалеры со своими  горничными, служанками горничных, камердинерами, слугами камердинеров и  прислужником камердинерских слуг. Чем дальше кто стоял от принцессы и ближе к  дверям, тем важнее, надменнее держал себя. На прислужника камердинерских слуг,  стоявшего в самых дверях, нельзя было и взглянуть без страха, такой он был  важный!    

– Вот страх‑то! – сказала Герда. – А Кай всё‑таки  женился на принцессе?    

– Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и  помолвлен. Он вступил с принцессой в беседу и говорил так же хорошо, как я,  когда говорю по – вороньи, – так по крайней мере сказала мне моя невеста.  Держался он вообще очень свободно и мило и заявил, что пришёл не свататься, а  только послушать умные речи принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей  тоже!    

– Да, да, это Кай! – сказала Герда. – Он ведь  такой умный! Он знал все четыре действия арифметики, да ещё с дробями! Ах,  проводи же меня во дворец!    

– Легко сказать, – ответил ворон, – да как  это сделать? Постой, я поговорю с моею невестой, она что‑нибудь придумает и  посоветует нам. Ты думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец? Как же,  не очень‑то впускают таких девочек!    

– Меня впустят! – сказала Герда. – Только бы  Кай услышал, что я тут, сейчас бы прибежал за мною!    

– Подожди меня тут, у решётки! – сказал ворон,  тряхнул головой и улетел.    

Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:    

– Кар, кар! Моя невеста шлёт тебе тысячу поклонов и вот  этот маленький хлебец. Она стащила его в кухне – там их много, а ты, верно,  голодна!.. Ну, во дворец тебе не попасть: ты ведь босая – гвардия в серебре и  лакеи в золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты всё‑таки попадёшь  туда. Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с чёрного хода, и  знает, где достать ключ.    

И вот они вошли в сад, пошли по длинным аллеям, усыпанным  пожелтевшими осенними листьями, и когда все огоньки в дворцовых окнах погасли  один за другим, ворон провёл девочку в маленькую полуотворённую дверцу.    

О, как билось сердечко Герды от страха и радостного  нетерпения! Она точно собиралась сделать что‑то дурное, а ведь она только  хотела узнать, не здесь ли её Кай! Да, да, он, верно, здесь! Она так живо  представляла себе его умные глаза, длинные волосы, улыбку… Как он улыбался ей,  когда они, бывало, сидели рядышком под кустами роз! А как обрадуется он теперь,  когда увидит её, услышит, на какой длинный путь решилась она ради него, узнает,  как горевали о нём все домашние! Ах, она была просто вне себя от страха и  радости. Но вот они на площадке лестницы; на шкафу горела лампа, а на полу  сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам. Герда присела и поклонилась,  как учила её бабушка.    

– Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего,  фрекен! – сказала ручная ворона.    

– Ваша vita – как это принято выражаться – также очень  трогательна! Не угодно ли вам взять лампу, а я пойду вперёд. Мы пойдём прямою  дорогой, тут мы никого не встретим!    

– А мне кажется, кто‑то идёт за нами! – сказала  Герда, и в ту же минуту мимо неё с лёгким шумом промчались какие‑то тени:  лошади с развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры  верхами.    

    

– Это сны! – сказала ручная ворона. – Они  являются сюда, чтобы мысли высоких особ унеслись на охоту. Тем лучше для нас –  удобнее будет рассмотреть спящих! Надеюсь, однако, что, войдя в честь, вы  покажете, что у вас благодарное сердце!    

– Есть о чём тут и говорить! Само собою  разумеется! – сказал лесной ворон.    

Тут они вошли в первую залу, всю обтянутую розовым атласом,  затканным цветами. Мимо девочки опять пронеслись сны, но так быстро, что она не  успела и рассмотреть всадников. Одна зала была великолепнее другой – просто  оторопь брала. Наконец они дошли до спальни: потолок напоминал верхушку  огромной пальмы с драгоценными хрустальными листьями; с середины его  спускался толстый золотой стебель, на котором висели две кровати в виде лилий.  Одна была белая, в ней спала принцесса, другая – красная, и в ней Герда  надеялась найти Кая. Девочка слегка отогнула один из красных лепестков и  увидела тёмно‑русый затылок. Это Кай! Она громко назвала его по имени и  поднесла лампу к самому его лицу. Сны с шумом умчались прочь: принц проснулся и  повернул голову… Ах, это был не Кай!    

Принц походил на него только с затылка, но был так же молод  и красив. Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось. Герда  заплакала и рассказала всю свою историка упомянув и о том, что сделали для неё  вороны.    

– Ах ты бедняжка! – сказали принц и принцесса,  похвалили ворон, объявили, что ничуть не гневаются на них – только пусть они не  делают этого впредь, – и захотели даже наградить их.    

– Хотите быть вольными птицами? – спросила  принцесса. – Или желаете занять должность придворных ворон, на полном  содержании из кухонных остатков?    

Ворон с вороной поклонились и попросили должности при  дворе, – они подумали о старости и сказали:    

– Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!    

Принц встал и уступил свою постель Герде; больше он пока  ничего не мог для неё сделать. А она сложила ручонки и подумала: «Как добры все  люди и животные!» – закрыла глазки и сладко заснула.    

    

Сны опять прилетели в спальню, но теперь они были похожи на  божьих ангелов и везли на маленьких саночках Кая, который кивал Герде головою.  Увы! Всё это было лишь во сне и исчезло, как только девочка проснулась. На другой  день её одели с ног до головы в шёлк и бархат и позволили ей оставаться во  дворце, сколько она пожелает. Девочка могла жить да поживать тут припеваючи, но  она прогостила всего несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с  лошадью и пару башмаков, – она опять хотела пуститься разыскивать по белу  свету своего названого братца.    

Ей дали и башмаки, и муфту, и чудесное платье, а когда она  простилась со всеми, к воротам подъехала золотая карета с сияющими, как звезды,  гербами принца и принцессы; у кучера, лакеев и форейторов – ей дали и  форейторов – красовались на головах маленькие золотые короны. Принц и принцесса  сами усадили Герду в карету и пожелали ей счастливого пути. Лесной ворон,  который уже успел жениться, провожал девочку первые три мили и сидел в карете  рядом с нею, – он не мог ехать к лошадям спиною. Ручная ворона сидела на  воротах и хлопала крыльями. Она не поехала провожать Герду, потому что страдала  головными болями с тех пор, как получила должность при дворе и слишком много  ела. Карета битком была набита сахарными крендельками, а ящик под сиденьем –  фруктами и пряниками.    

– Прощай! Прощай! – закричали принц и принцесса.    

Герда заплакала, ворона тоже. Так проехали они первые три  мили. Тут простился с девочкой и ворон. Тяжёлое было расставание! Ворон взлетел  на дерево и махал чёрными крыльями до тех пор, пока карета, сиявшая, как  солнце, не скрылась из виду.    

 Рассказ пятый    

Маленькая разбойница    

     

Вот Герда въехала в тёмный лес, но карета блестела, как  солнце, и сразу бросилась в глаза разбойникам. Они не выдержали и налетели на  неё с криками: «Золото! Золото!» Схватили лошадей под уздцы, убили маленьких  форейторов, кучера и слуг и вытащили из кареты Герду.    

     

– Ишь, какая славненькая, жирненькая. Орешками  откормлена! – сказала старуха разбойница с длинной жёсткой бородой и  мохнатыми, нависшими бровями.    

– Жирненькая, что твой барашек! Ну‑ка, какова на вкус  будет?    

И она вытащила острый, сверкающий нож. Вот ужас!    

– Ай! – закричала она вдруг: её укусила за ухо её  собственная дочка, которая сидела у неё за спиной и была такая необузданная и  своевольная, что любо!    

    

– Ах ты дрянная девчонка! – закричала мать, но  убить Герду не успела.    

– Она будет играть со мной! – сказала маленькая  разбойница. – Она отдаст мне свою муфту, своё хорошенькое платьице и будет  спать со мной в моей постельке.    

И девочка опять так укусила мать, что та подпрыгнула и  завертелась на одном месте. Разбойники захохотали:    

– Ишь, как скачет со своей девчонкой!    

– Я хочу сесть в карету! – закричала маленькая  разбойница и настояла на своём – она была ужасно избалована и упряма.    

Они уселись с Гердой в карету и помчались по пням и по  кочкам в чащу леса. Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее, шире  в плечах и гораздо смуглее. Глаза у неё были совсем чёрные, но какие‑то  печальные. Она обняла Герду и сказала:    

– Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя! Ты,  верно, принцесса?    

– Нет! – отвечала девочка и рассказала, что  пришлось ей испытать и как она любит Кая.    

Маленькая разбойница серьёзно поглядела на неё, слегка  кивнула головой и сказала:    

– Они тебя не убьют, даже если я рассержусь на  тебя, – я лучше сама убью тебя!    

И она отёрла слезы Герде, а потом спрятала обе руки в её  хорошенькую, мягкую и тёплую муфточку.    

     

Вот карета остановилась: они въехали во двор разбойничьего  замка. Он был весь в огромных трещинах; из них вылетали вороны и вороны; откуда‑то  выскочили огромные бульдоги и смотрели так свирепо, точно хотели всех съесть,  но лаять не лаяли – это было запрещено.    

    

Посреди огромной залы, с полуразвалившимися, покрытыми копотью  стенами и каменным полом, пылал огонь; дым подымался к потолку и сам должен был  искать себе выход; над огнём кипел в огромном котле суп, а на вертелах жарились  зайцы и кролики.    

– Ты будешь спать вместе со мной вот тут, возле моего  маленького зверинца! – сказала Герде маленькая разбойница.    

Девочек накормили, напоили, и они ушли в свой угол, где была  постлана солома, накрытая коврами. Повыше сидело на жёрдочках больше сотни  голубей; все они, казалось, спали, но, когда девочки подошли, слегка  зашевелились.    

– Все мои! – сказала маленькая разбойница,  схватила одного голубя за ноги и так тряхнула его, что тот забил  крыльями. – На, поцелуй его! – крикнула она, ткнув голубя Герде прямо  в лицо. – А вот тут сидят лесные плутишки! – продолжала она, указывая  на двух голубей, сидевших в небольшом углублении в стене, за деревянною  решёткой. – Эти двое – лесные плутишки! Их надо держать взаперти, не то  живо улетят! А вот и мой милый старичина бяшка!    

– И девочка потянула за рога привязанного к стене  северного оленя в блестящем медном ошейнике. – Его тоже нужно держать на  привязи, иначе удерёт! Каждый вечер я щекочу его под шеей своим острым ножом –  он смерть этого боится!    

С этими словами маленькая разбойница вытащила из расщелины в  стене длинный нож и провела им по шее оленя. Бедное животное забрыкалось, а  девочка захохотала и потащила Герду к постели.    

– Разве ты спишь с ножом? – спросила её Герда,  покосившись на острый нож.    

– Всегда! – отвечала маленькая разбойница. –  Как знать, что может случиться! Но расскажи мне ещё раз о Кае и о том, как ты  пустилась странствовать по белу свету!    

Герда рассказала. Лесные голуби в клетке тихо – ворковали;  другие голуби уже спали; маленькая разбойница обвила одною рукой шею Герды – в  другой у неё был нож – и захрапела, но Герда не могла сомкнуть глаз, не зная,  убьют её или оставят в живых.    

Разбойники сидели вокруг огня, пели песни и пили, а старуха  разбойница кувыркалась.    

Страшно было глядеть на это бедной девочке.    

Вдруг лесные голуби проворковали:    

– Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на  спине его санки, а он сидел в санях Снежной королевы. Они летели над лесом,  когда мы, птенчики, ещё лежали в гнезде; она дохнула на нас, и все умерли,  кроме нас двоих! Курр! Курр!    

– Что вы говорите? – воскликнула Герда. –  Куда же полетела Снежная королева?    

– Она полетела, наверно, в Лапландию, – там ведь  вечный снег и лёд! Спроси у северного оленя, что стоит тут на привязи!    

– Да, там вечный снег и лёд, чудо как хорошо! –  сказал северный олень.    

– Там прыгаешь себе на воле по бескрайним сверкающим ледяным  равнинам! Там раскинут летний шатёр Снежной королевы, а постоянные её чертоги –  у Северного полюса, на острове Шпицберген!    

– О Кай, мой милый Кай! – вздохнула Герда.    

– Лежи смирно! – сказала маленькая  разбойница. – Не то я пырну тебя ножом!    

Утром Герда рассказала ей, что слышала от лесных голубей.  Маленькая разбойница серьёзно посмотрела на Герду, кивнула головой и сказала:    

– Ну, так и быть!.. А ты знаешь, где Лапландия? –  спросила она затем у северного оленя.    

– Кому же и знать, как не мне! – отвечал олень, и  глаза его заблестели.    

– Там я родился и вырос, там прыгал по снежным  равнинам!    

– Так слушай! – сказала Герде маленькая  разбойница. – Видишь, все наши ушли; дома одна мать; немного погодя она  хлебнёт из большой бутылки и вздремнёт – тогда я кое‑что сделаю для тебя!    

Тут девочка вскочила с постели, обняла мать, дёрнула её за  бороду и сказала:    

– Здравствуй, мой маленький козлик!    

А мать надавала ей по носу щелчков, нос у девочки покраснел  и посинел, но все это делалось любя.    

Потом, когда старуха хлебнула из своей бутылки и захрапела,  маленькая разбойница подошла к северному оленю и сказала:    

– Ещё долго‑долго можно было бы потешаться над тобой!  Уж больно ты бываешь уморительным, когда тебя щекочут острым ножом! Ну, да так  и быть! Я отвяжу тебя и выпущу на волю. Ты можешь убежать в свою Лапландию, но  должен за это отнести ко дворцу Снежной королевы вот эту девочку, – там её  названый братец. Ты ведь, конечно, слышал, что она рассказывала? Она говорила  довольно громко, а у тебя вечно ушки на макушке.    

Северный олень подпрыгнул от радости. Маленькая разбойница  посадила на него Герду, крепко привязала её, ради осторожности, и подсунула под  неё мягкую подушечку, чтобы ей удобнее было сидеть.    

– Так и быть, – сказала она затем, – возьми  назад свои меховые сапожки – будет ведь холодно! А муфту уж я оставлю  себе, больно она хороша! Но мёрзнуть я тебе не дам; вот огромные матушкины  рукавицы, они дойдут тебе до самых локтей! Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки  у тебя, как у моей безобразной матушки!    

Герда плакала от радости.    

     

– Терпеть не могу, когда хнычут! – сказала  маленькая разбойница. – Теперь тебе надо смотреть весело! Вот тебе ещё два  хлеба и окорок! Что? Небось не будешь голодать!    

И то и другое было привязано к оленю. Затем маленькая  разбойница отворила дверь, заманила собак в дом, перерезала своим острым ножом  верёвку, которой был привязан олень, и сказала ему:    

– Ну, живо! Да береги смотри девчонку!    

Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных  рукавицах и попрощалась с нею. Северный олень пустился во всю прыть через пни и  кочки, по лесу, по болотам и степям. Волки выли, вороны каркали, а небо вдруг  зафукало и выбросило столбы огня.    

     

– Вот моё родное северное сияние! – сказал  олень. – Гляди, как горит! И он побежал дальше, не останавливаясь ни днём,  ни ночью. Хлебы были съедены, ветчина тоже, и вот Герда очутилась в Лапландии.    

 Рассказ шестой    

Лапландка и финка    

     

Олень остановился у жалкой избушки; крыша спускалась до  самой земли, а дверь была такая низенькая, что людям приходилось проползать в  неё на четвереньках. Дома была одна старуха лапландка, жарившая при свете  жировой лампы рыбу. Северный олень рассказал лапландке всю историю Герды, но  сначала рассказал свою собственную – она казалась ему гораздо важнее. Герда же  так окоченела от холода, что и говорить не могла.    

– Ах вы бедняги! – сказала лапландка. –  Долгий же вам ещё предстоит путь! Придётся сделать сто миль с лишком, пока  доберётесь до Финмарка, где Снежная королева живёт на даче и каждый вечер  зажигает голубые бенгальские огни. Я напишу пару слов на сушёной треске –  бумаги у меня нет, – а вы снесёте её финке, которая живёт в тех местах и  лучше моего сумеет научить вас, что надо делать.    

Когда Герда согрелась, поела и попила, лапландка написала  пару слов на сушёной треске, велела Герде хорошенько беречь её, потом привязала  девочку к спине оленя, и тот снова помчался. Небо опять фукало и выбрасывало  столбы чудесного голубого пламени. Так добежал олень с Гердой и до Финмарка и  постучался в дымовую трубу финки – у неё и дверей‑то не было‑    

Ну и жара стояла в её жилье! Сама финка, низенькая грязная  женщина, ходила полуголая. Живо стащила она с Герды все платье, рукавицы и  сапоги – иначе девочке было бы чересчур жарко, – положила оленю на голову  кусок льда и затем принялась читать то, что было написано на сушёной треске.  Она прочла все от слова до слова три раза, пока не заучила наизусть, и потом  сунула треску в котёл – рыба ведь годилась в пищу, а у финки ничего даром не  пропадало.    

    

Тут олень рассказал сначала свою историю, а потом историю  Герды. Финка мигала своими умными глазками, но не говорила ни слова.    

– Ты такая мудрая женщина! – сказал олень. –  Я знаю, что ты можешь связать одной ниткой все четыре ветра; когда шкипер  развяжет один узел – подует попутный ветер, развяжет другой – погода  разыграется, а развяжет третий и четвёртый – подымется такая буря, что поломает  в щепки деревья. Не изготовишь ли ты для девочки такого питья, которое бы дало  ей силу двенадцати богатырей? Тогда бы она одолела Снежную королеву!    

– Силу двенадцати богатырей! – сказала финка. –  Да, много в этом толку!    

С этими словами она взяла с полки большой кожаный свиток и  развернула его: на нём стояли какие‑то удивительные письмена; финка принялась  читать их и читала до того, что её пот прошиб.    

Олень опять принялся просить за Герду, а сама Герда смотрела  на финку такими умоляющими, полными слёз глазами, что та опять заморгала,  отвела оленя в сторону и, меняя ему на голове лёд, шепнула:    

– Кай в самом деле у Снежной королевы, но он вполне  доволен и думает, что лучше ему нигде и быть не может. Причиной же всему  осколки зеркала, что сидят у него в сердце и в глазу. Их надо удалить, иначе он  никогда не будет человеком и Снежная королева сохранит над ним свою власть.    

– Но не поможешь ли ты Герде как‑нибудь уничтожить эту  власть?    

– Сильнее, чем она есть, я не могу её сделать. Не  видишь разве, как велика её сила? Не видишь, что ей служат и люди и животные?  Ведь она босая обошла полсвета! Не у нас занимать ей силу! Сила – в её милом,  невинном детском сердечке. Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной  королевы и извлечь из сердца Кая осколки, то мы и подавно ей не поможем! В двух  милях отсюда начинается сад Снежной королевы. Отнеси туда девочку, спусти у  большого куста, покрытого красными ягодами, и, не мешкая, возвращайся обратно!    

С этими словами финка подсадила Герду на спину оленя, и тот  бросился бежать со всех ног.    

– Ай, я без тёплых сапог! Ай, я без рукавиц! –  закричала Герда, очутившись на морозе.    

Но олень не смел остановиться, пока не добежал до куста с  красными ягодами; тут он спустил девочку, поцеловал её в самые губы, и из глаз  его покатились крупные блестящие слезы. Затем он стрелой пустился назад. Бедная  девочка осталась одна‑одинёшенька, на трескучем морозе, без башмаков, без  рукавиц.    

Она побежала вперёд что было мочи; навстречу ей нёсся целый  полк снежных хлопьев, но они не падали с неба – небо было совсем ясное, и на  нём пылало северное сияние, – нет, они бежали по земле прямо на Герду и,  по мере приближения, становились все крупнее и крупнее. Герда вспомнила большие  красивые хлопья под зажигательным стеклом, но эти были куда больше, страшнее,  самых удивительных видов и форм и все живые. Это были передовые отряды войска  Снежной королевы. Одни напоминали собой больших безобразных ежей, другие –  стоголовых змей, третьи – толстых медвежат с взъерошенною шерстью. Но все они  одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.    

    

Герда начала читать «Отче наш»; было так холодно, что  дыхание девочки сейчас же превращалось в густой туман. Туман этот все сгущался  и сгущался, но вот из него начали выделяться маленькие, светлые ангелочки,  которые, ступив на землю, вырастали в больших грозных ангелов со шлемами на  головах и копьями и щитами в руках. Число их все прибывало, и когда Герда  окончила молитву, вокруг неё образовался уже целый легион. Ангелы приняли  снежных страшилищ на копья, и те рассыпались на тысячи снежинок. Герда могла  теперь смело идти вперёд; ангелы гладили её руки и ноги, и ей не было уже так  холодно. Наконец девочка добралась до чертогов Снежной королевы.    

Посмотрим же, что делал в это время Кай. Он и не думал о  Герде, а уж меньше всего о том, что она стоит перед замком.    

 Рассказ седьмой    

Что происходило в  чертогах снежной королевы и что случилось потом    

     

Стены чертогов Снежной королевы намела метель, окна и двери  проделали буйные ветры. Сотни огромных, освещённых северным сиянием зал  тянулись одна за другой; самая большая простиралась на много‑много миль. Как  холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье  никогда и не заглядывало сюда! Хоть бы редкий раз устроилась бы здесь медвежья  вечеринка с танцами под музыку бури, в которых могли бы отличиться грацией и  умением ходить на задних лапах белые медведи, или составилась партия в карты с  ссорами и дракой, или, наконец, сошлись на беседу за чашкой кофе беленькие  кумушки лисички – нет, никогда этого не случалось!    

Холодно, пустынно, мертво! Северное сияние вспыхивало и  горело так правильно, что можно было с точностью рассчитать, в какую минуту  свет усилится и в какую ослабеет. Посреди самой большой пустынней снежной залы  находилось замёрзшее озеро. Лёд треснул на нём на тысячи кусков, ровных и  правильных на диво. Посреди озера стоял трон Снежной королевы; на нём она  восседала, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по её  мнению, это было единственное и лучшее зеркало в мире.    

Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал  этого, – поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду,  да и самое сердце его стало куском льда. Кай возился с плоскими остроконечными  льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра – складывание  фигур из деревянных дощечек, которая называется «китайскою головоломкою». Кай  тоже складывал разные затейливые фигуры из льдин, и это называлось «ледяной  игрой разума».    

В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание  их – занятием первой важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел  осколок волшебного зеркала! Он складывал из льдин и целые слова, но никак не  мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово «вечность». Снежная  королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин,  и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков».    

Но он никак не мог его сложить.    

– Теперь я полечу в тёплые края! – сказала Снежная  королева. – Загляну в чёрные котлы!    

Котлами она называла кратеры огнедышащих гор – Везувия и  Этны.    

И она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной  зале, смотрел на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он  сидел на одном месте – такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было  подумать, что он замёрз.    

В это‑то время в огромные ворота, проделанные буйными  ветрами, входила Герда. Она прочла вечернюю молитву, и ветры улеглись, точно  заснули. Она свободно вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидела Кая.  Девочка сейчас же узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и  воскликнула:    

– Кай, милый мой Каи! Наконец‑то я нашла тебя!    

Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. Тогда Герда  заплакала; горячие слезы её упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили  его ледяную кору и расплавили осколок. Кай взглянул на Герду, а она запела:    

Розы цветут… Красота, красота!    

Скоро узрим мы младенца Христа.    

Кай вдруг залился слезами и плакал так долго и так сильно,  что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и очень  обрадовался.    

– Герда! Милая моя Герда!.. Где же это ты была так  долго? Где был я сам? – И он оглянулся вокруг. – Как здесь холодно,  пустынно!    

И он крепко прижался к Герде. Она смеялась и плакала от  радости. Да, радость была такая, что даже льдины пустились в пляс, а когда  устали, улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю Снежная  королева; сложив его, он мог сделаться сам себе господином, да ещё получить от  неё в дар весь свет и пару новых коньков. Герда поцеловала Кая в обе щеки, и  они опять зацвели розами, поцеловала его в глаза, и они заблистали, как её  глаза; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым.    

    

Снежная королева могла вернуться когда угодно, – его  вольная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.    

Кай с Гердой рука об руку вышли из пустынных ледяных  чертогов; они шли и говорили о бабушке, о своих розах, и на пути их стихали  буйные ветры, проглядывало солнышко.    

Когда же они дошли до куста с красными ягодами, там уже ждал  их северный олень. Он привёл с собою молодую оленью матку, вымя её было полно  молока; она напоила им Кая и Герду и поцеловала их прямо в губы. Затем Кай и  Герда отправились сначала к финке, отогрелись у неё и узнали дорогу домой, а потом  к лапландке; та сшила им новое платье, починила свои сани и поехала их  провожать.    

Оленья парочка тоже провожала молодых путников вплоть до  самой границы Лапландии, где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда  простились с оленями и с лапландкой.    

– Счастливого пути! – крикнули им провожатые.    

Вот перед ними и лес. Запели первые птички, деревья  покрылись зелёными почками. Из леса навстречу путникам выехала верхом на  великолепной лошади молодая девушка в ярко‑красной шапочке и с пистолетом за  поясом. Герда сразу узнала и лошадь – она была когда‑то впряжена в золотую  карету – и девушку. Это была маленькая разбойница; ей наскучило жить дома, и  она захотела побывать на севере, а если там не понравится – и в других местах.  Она тоже узнала Герду. Вот была радость!    

     

– Ишь ты бродяга! – сказала она Каю. – Хотела  бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света!    

Но Герда потрепала её по щеке и спросила о принце и  принцессе.    

– Они уехали в чужие края! – отвечала молодая  разбойница.    

– А ворон с вороной? – спросила Герда.    

– Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой,  ходит с чёрной шерстинкой на ножке и жалуется на судьбу. Но всё это пустяки, а  ты вот расскажи‑ка лучше, что с тобой было и как ты нашла его.    

Герда и Кай рассказали ей обо всём.    

– Ну, вот и сказке конец! – сказала молодая  разбойница, пожала им руки и обещала навестить их, если когда‑нибудь заедет в  их город. Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда своей. Они шли, и  на их дороге расцветали весенние цветы, зеленела травка. Вот раздался  колокольный звон, и они узнали колокольни своего родного городка. Они поднялись  по знакомой лестнице и вошли в комнату, где всё было по‑старому: так же тикали  часы, так же двигалась часовая стрелка. Но, проходя в низенькую дверь, они  заметили, что успели за это время сделаться взрослыми людьми.    

Цветущие розовые кусты заглядывали с крыши в открытое  окошко; тут же стояли их детские стульчики. Кай с Гердой сели каждый на свой и  взяли друг друга за руки. Холодное, пустынное великолепие чертогов Снежной  королевы было забыто ими, как тяжёлый сон. Бабушка сидела на солнышке и громко  читала Евангелие: «Если не будете как дети, не войдёте в царствие небесное!»    

Кай и Герда взглянули друг на друга и тут только поняли  смысл старого псалма:    

     

Розы цветут… Красота, красота!    

Скоро узрим мы младенца Христа.    

     

Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и  душою, а на дворе стояло тёплое, благодатное лето!