1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Аннотация    

     

«Одиссея» (поэма о странствиях Одиссея), древне‑греческая эпическая поэма, вместе с «Илиадой» приписываемая Гомеру. Законченная несколько позже «Илиады», «Одиссея» примыкает к ней, не  составляя, однако, её прямого продолжения. В отличие от героической тематики  «Илиады», «Одиссея» содержит преимущественно сказочный материал; в образе героя  выделяются умственные и нравственные качества.    

Героем широко  распространённого в мировом фольклоре сюжета о муже, возвращающемся после  долгих скитаний неузнанным на родину ко дню новой свадьбы своей жены, является  здесь участник троянского похода Одиссей. С этим сюжетом переплетена в  «Одиссее» часть другого сюжета – о сыне, разыскивающем отца.    

В античности «Одиссея»  ценилась ниже «Илиады», однако вместе с ней служила основой воспитания.  «Одиссея», как и «Илиада», дала материал теориям эпоса у И. В. Гёте, Ф.  Шиллера, В. Гумбольдта. Русские переводы «Одиссеи» в прозе появляются с конца  18 в.; стихотворный перевод В. А. Жуковского – в 1849. Современный  поэтический перевод «Одиссеи» принадлежит В. В. Вересаеву (опубликован  посмертно в 1953).    

     

Гомер    

Одиссея    

     

Перевод с  древнегреческого В. Вересаева (1953 г.)    

     

Гомер (Homeros) –  Биография    

     

ГОМЕР (Homeros), греческий поэт, согласно древней традиции,  автор Илиады (Ilias) и Одиссеи (Odysseia), двух больших эпопей, открывающих  историю европейской литературы. О жизни Гомера у нас нет никаких сведений, а  сохранившиеся жизнеописания и «биографические» заметки являются более поздними  по происхождению и часто переплетены с легендой (традиционные истории о слепоте  Гомера, о споре семи городов за право быть его родиной).    

С XVIII в. в науке идет дискуссия как относительно  авторства, так и относительно истории создания Илиады и Одиссеи, так называемый  «гомеровский вопрос», за начало которого повсюду принимается (хотя были и более  ранние упоминания) опубликование в 1795 г. произведения Ф. А. Вольфа под  заглавием Введение в Гомера (Prolegomena ad Homerum). Многие ученые, названные  плюралистами, доказывали, что Илиада и Одиссея в настоящем виде не являются  творениями Гомера (многие даже полагали, что Гомера вообще не существовало), а  созданы в VI в. до н. э., вероятно, в Афинах, когда были собраны  воедино и записаны передаваемые из поколения в поколение песни разных авторов.  А так называемые унитарии отстаивали композиционное единство поэмы, а тем самым  и единственность ее автора. Новые сведения об античном мире, сравнительные  исследования южнославянских народных эпосов и детальный анализ метрики и стиля  предоставили достаточно аргументов против первоначальной версии плюралистов, но  усложнили и взгляд унитариев. Историко‑географический и языковой анализ Илиады  и Одиссеи позволил датировать их примерно VIII в. до н. э., хотя есть  попытки отнести их к IX или к VII в. до н. э. Они, по‑видимому, были  сложены на малоазийском побережье Греции, заселенном ионийскими племенами, или  на одном из прилегающих островов.    

     

В настоящее время не подлежит сомнению, что Илиада и Одиссея  явились результатом долгих веков развития греческой эпической поэзии, а вовсе  не ее началом. Разные ученые по‑разному оценивают, насколько велика была роль  творческой индивидуальности в окончательном оформлении этих поэм, но  превалирует мнение, что Гомер ни в коем случае не является лишь пустым (или  собирательным) именем. Неразрешенным остается вопрос, создал ли Илиаду и  Одиссею один поэт или это произведения двух разных авторов (чем, по мнению  многих ученых, объясняются различия в видении мира, поэтической технике и языке  обеих поэм). Этот поэт (или поэты) был, вероятно, одним из аэдов, которые, по  меньшей мере, с микенской эпохи (XV–XII вв. до н. э.) передавали из  поколения в поколение память о мифическом и героическом прошлом.    

Существовали, однако, не пра‑Илиада или пра‑Одиссея, но  некий набор устоявшихся сюжетов и техника сложения и исполнения песен. Именно  эти песни стали материалом для автора (или авторов) обеих эпопей. Новым в  творчестве Гомера была свободная обработка многих эпических традиций и  формирование из них единого целого с тщательно продуманной композицией. Многие  современные ученые придерживаются мнения, что это целое могло быть создано лишь  в письменном виде. Ярко выражено стремление поэта придать этим объемным  произведениям определенную связность (через организацию фабулы вокруг одного  основного стержня, сходного построения первой и последней песен, благодаря  параллелям, связывающим отдельные песни, воссозданию предшествующих событий и  предсказанию будущих). Но более всего о единстве плана эпопеи свидетельствуют  логичное, последовательное развитие действия и цельные образы главных героев.  Представляется правдоподобным, что Гомер пользовался уже алфавитным письмом, с  которым, как мы сейчас знаем, греки познакомились не позднее VIII в. до  н. э. Реликтом традиционной манеры создания подобных песен было использование  даже в этом новом эпосе техники, свойственной устной поэзии. Здесь часто  встречаются повторы и так называемый формульный эпический стиль. Стиль этот  требует употребления сложных эпитетов («быстроногий», «розовоперстая»), которые  в меньшей степени определяются свойствами описываемой особы или предмета, а в  значительно большей – метрическими свойствами самого эпитета. Мы находим здесь  устоявшиеся выражения, составляющие метрическое целое (некогда целый стих),  представляющие типические ситуации в описании битв, пиров, собраний и  т. д. Эти формулы повсеместно были в употреблении у аэдов и первых творцов  письменной поэзии (такие же формулы‑стихи выступают, например у Гесиода).    

Язык эпосов также является плодом долгого развития  догомеровской эпической поэзии. Он не соответствует ни одному региональному  диалекту или какому‑либо этапу развития греческого языка. По фонетическому  облику ближе всего стоящий к ионийскому диалекту язык Гомера демонстрирует  множество архаических форм, напоминающих о греческом языке микенской эпохи  (который стал нам известен благодаря табличкам с линеарным письмом В). Часто мы  встречаем рядом флективные формы, которые никогда не употреблялись одновременно  в живом языке. Много также элементов, свойственных эолийскому диалекту, происхождение  которых до сих пор не выяснено. Формульность и архаичность языка сочетаются с  традиционным размером героической поэзии, которым был гекзаметр.    

В плане содержания зпосы Гомера тоже заключают в себе  множество мотивов, сюжетных линий, мифов, почерпнутых в ранней поэзии. У Гомера  можно услышать отголоски минойской культуры и даже проследить связь с хеттской  мифологией. Однако основным источником эпического материала стал для него  микенский период. Именно в эту эпоху происходит действие его эпопеи. Живший в  четвертом столетии после окончания этого периода, который он сильно  идеализирует, Гомер не может быть источником исторических сведений о  политической, общественной жизни, материальной культуре или религии микенского  мира. Но в политическом центре этого общества, Микенах, найдены, однако,  предметы, идентичные описанным в эпосе (в основном оружие и инструменты), на  некоторых же микенских памятниках представлены образы, вещи и даже сцены,  типичные для поэтической действительности эпопеи. К микенской эпохе были  отнесены события троянской войны, вокруг которой Гомер развернул действия обеих  поэм. Эту войну он показал как вооруженный поход греков (названных ахейцами,  данайцами, аргивянами) под предводительством микенского царя Агамемнона против  Трои и ее союзников. Для греков троянская война была историческим фактом,  датируемым XIV–XII вв. до н. э. (согласно подсчетам Эратосфена, Троя  пала в 1184 г.).    

Сегодняшнее состояние знаний позволяет утверждать, что, по  крайней мере, некоторые элементы троянской эпопеи являются историческими. В  результате раскопок, начатых Г. Шлиманом, были открыты руины большого города, в  том самом месте, где в соответствии с описаниями Гомера и местной вековой  традицией должна была лежать Троя‑Илион, на холме, носящем ныне название Гиссарлык.  Лишь на основании открытий Шлимана руины на холме Гиссарлык называют Троей. Не  совсем ясно, какой именно из последовательных слоев следует идентифицировать с  Троей Гомера. Поэт мог собрать и увековечить предания о поселении на приморской  равнине и опираться при этом на исторические события, но он мог и на руины, о  прошлом которых мало знал, перенести героические легенды, первоначально  относившиеся к другому периоду, мог также сделать их ареной схваток,  разыгравшихся на другой земле.    

Действие Илиады происходит в конце девятого года осады Трои  (другое название города Илиос, Илион, отсюда и заглавие поэмы). События  разыгрываются на протяжении нескольких десятков дней. Картины предшествующих  лет войны не раз возникают в речах героев, увеличивая временную протяженность  фабулы.    

Ограничение непосредственного рассказа о событиях столь  кратким периодом служит для того, чтобы сделать более яркими события, решившие  как исход войны, так и судьбу ее главного героя. В соответствии с первой фразой  вступления, Илиада есть повесть о гневе Ахилла. Разгневанный унижающим его  решением верховного вождя Агамемнона, Ахилл отказывается от дальнейшего участия  в войне. Он возвращается на поле боя лишь тогда, когда его друг Патрокл находит  смерть от руки Гектора, несгибаемого защитника Трои, старшего сына царя Приама.  Ахилл примиряется с Агамемноном и, мстя за друга, убивает Гектора в поединке и  бесчестит его тело. Однако в конце концов он отдает тело Приаму, когда старый  царь Трои сам приходит в стан греков, прямо в палатку убийцы своих сыновей.  Приам и Ахилл, враги, смотрят друг на друга без ненависти, как люди,  объединенные одной судьбой, обрекающей всех людей на боль.    

Наряду с сюжетом о гневе Ахилла, Гомер описал четыре  сражения под Троей, посвящая свое внимание действиям отдельных героев. Гомер  представил также обзор ахейских и троянских войск (знаменитый список кораблей и  перечень троянцев во второй песне – возможно, наиболее ранняя часть эпопеи) и  приказал Елене показывать Приаму со стен Трои самых выдающихся греческих вождей.  И то и другое (а также многие иные эпизоды) не соответствует десятому году  борьбы под Троей. Впрочем, как и многочисленные реминисценции из предшествующих  лет войны, высказывания и предчувствия, относящиеся к будущим событиям, все это  устремлено к одной цели: объединения поэмы о гневе Ахилла с историей захвата  Илиона, что автору Илиады удалось поистине мастерски.    

Если главным героем Илиады является непобедимый воин,  ставящий честь и славу выше жизни, в Одиссее идеал принципиально меняется. Ее  героя, Одиссея, отличает прежде всего ловкость, умение найти выход из любой  ситуации. Здесь мы попадаем в иной мир, уже не в мир воинских подвигов, но в  мир купеческих путешествий, характеризующий эпоху греческой колонизации.    

Содержанием Одиссеи является возвращение героев с Троянской  войны.    

Повествование начинается на десятом году скитаний главного  героя. Гнев Посейдона до сего времени не позволял герою вернуться на родную  Итаку, где воцарились женихи, соперничающие из‑за руки его жены Пенелопы. Юный  сын Одиссея Телемах уезжает в поиске вестей об отце. Тем временем Одиссей по  воле богов отправленный в путь державшей его до той поры при себе нимфой  Калипсо, достигает полулегендарной страны феаков. Там в долгом и необычайно  красочном повествования он описывает свои приключения с момента отплытия из‑под  Трои (среди прочего – путешествие в мир мертвых). Феаки отвозят его на Итаку.  Под видом нищего он возвращается в свой дворец, посвящает Телемаха в план  уничтожения женихов и, воспользовавшись состязанием в стрельбе из лука, убивает  их.    

Легендарные элементы повествования о морских странствиях,  существовавшие долгое время в фольклорной традиции воспоминания о древних  временах и их обычаях, «новеллистический» мотив мужа, возвращающегося домой в  последний момент, когда дому угрожает опасность, а также интересы и  представления современной Гомеру эпохи колонизации были использованы для  изложения и развития троянского мифа.    

Илиада и Одиссея имеют множество общих черт как в  композиции, так и в идеологической направленности. Характерны организация  сюжета вокруг центрального образа, небольшая временная протяженность рассказа,  построение фабулы вне зависимости от хронологической последовательности  событий, посвящение пропорциональных по объему отрезков текста важным для  развития действия моментам, контрастность следующих друг за другой сцен,  развитие фабулы путем создания сложных ситуаций, очевидно замедляющих развитие  действия, а затем их блестящее разрешение, насыщенность первой части действия  эпизодическими мотивами и интенсификация основной линии в конце, столкновение  главных противостоящих сил только в конце повествования (Ахилл – Гектор,  Одиссей – женихи), использование апостроф, сравнений. В эпической картине мира  Гомер зафиксировал важнейшие моменты человеческого бытия, все богатство  действительности, в которой живет человек. Важным элементом этой  действительности являются боги; они постоянно присутствуют в мире людей, влияют  на их поступки и судьбы. Хотя они и бессмертны, но своим поведением и  переживаниями напоминают людей, а уподобление это возвышает и как бы освящает  все, что свойственно человеку.    

Гуманизация мифов является отличительной чертой эпопей  Гомера: он подчеркивает важность переживаний отдельного человека, возбуждает  сочувствие к страданию и слабости, пробуждает уважение к труду, не принимает  жестокости и мстительности; превозносит жизнь и драматизирует смерть  (прославляя, однако, ее отдачу за отчизну).    

     

В древности Гомеру приписывали и другие произведения, среди  них гимна. Войну мышей и лягушек, Маргита. Греки говорили о Гомере просто:    

«Поэт». Илиаду и Одиссею многие, хотя бы частично, знали  наизусть. С этих поэм начиналось школьное обучение. Вдохновение, навеянное ими,  мы видим во всем античном искусстве и в литературе. Образы гомеровских героев  стали образцами того, как следует поступать, строки из поэм Гомера сделались  афоризмами, обороты вошли во всеобщее употребление, ситуации обрели  символическое значение. (Однако философы, в частности Ксенофан, Платон,  обвиняли Гомера в том, что он привил грекам ложные представления о богах).    

Поэмы Гомера считались также сокровищницей всяческих знаний,  даже исторических и географических. Этого взгляда в эллинистическую эпоху  придерживался Кратет из Малл, его оспаривал Эратосфен. В Александрии  исследования текстов Гомера породили филологию как науку о литературе (Зенодот  Эфесский, Аристофан Византийский, Аристарх Самофракийский). С перевода Одиссеи  на латинский язык началась римская литература. Илиада и Одиссея послужили  моделями для римской эпопеи.    

Одновременно с упадком знания греческого языка Гомера  перестают читать на Западе (ок. IV в. н. э.), зато его постоянно  читали и комментировали в Византии. На Западе Европы Гомер вновь становится  популярным начиная со времен Петрарки; первое его издание было выпущено в г.  Великие произведения европейской эпики создаются под влиянием Гомера.    

     

(текст приведен по изданию: «Античные писатели. Словарь.»  СПб, изд‑во «Лань», 1999)    

 «Гомеровские гимны»  («Homerikoi hymnoi»)    

     

Это название носит сохранившееся под именем Гомера собрание  гекзаметрических произведений разной длины, адресованных богам. Их складывали  рапсоды в качестве так называемых проэмий (вступлений), которыми они предваряли  чтение песен Гомера на поэтических агонах во время культовых празднеств в  различных религиозных центрах Греции. Это были воззвания к чествуемому  божеству. Короткие, иногда всего в несколько стихов, гимпы перечисляли лишь  прозвища бога и просили о покровительстве, затем излагалась (часто с большим  мастерством рассказчика) священная легенда или любое другое повествование об  этом боге. Однако не все гимны носили культовый характер.    

Они создавались, по‑видимому, в VII–V вв. до н. э.,  авторы их неизвестны. В сборнике имеется 5 длинных гимнов, представляющих  законченное художественное целое и не являющихся проэмиями. Это:    

– К Аполлону Дельфийскому (I, Eis Apollona Delphion) –  гимн в 178стихов, легенда о рождении бога на острове Делос;    

– К Аполлону Пифийскому (II, Eis Apollona Pythion) в  368 стихах – повествование о создании дельфийского оракула. Два этих гимна  выступают в рукописях как одно произведение.    

– Гимн К Гермесу (III, Eis Hermen) в 580 стихах –  полная юмора и обаяния повесть о проделках новорожденного Гермеса.    

– Гимн К Афродите (IV, Eis Aphroditen) в 293 стихах –  повествование о союзе Афродиты с Анхизом.    

– Гимн К Деметре (V, Eis Demetra) в 495 стихах  представляет собой аттическую легенду о прибытии богини в Элевсин и учреждении  мистерий.    

     

(текст приведен по изданию: «Античные писатели. Словарь.»  СПб, изд‑во «Лань», 1999)    

     

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ    

     

     

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который    

Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,    

Многих людей города посетил и обычаи видел,    

Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь    

Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных.    

Все же при этом не спас он товарищей, как ни старался.    

Собственным сами себя святотатством они погубили:    

Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида.    

Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он.    

Муза! Об этом и нам расскажи, начав с чего хочешь.    

Все остальные в то время, избегнув погибели близкой,    

Были уж дома, равно и войны избежавши и моря.    

Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем,    

Нимфа‑царица Калипсо, богиня в богинях, держала    

В гроте глубоком, желая, чтоб сделался ей он супругом.    

Но протекали года, и уж год наступил, когда было    

Сыну Лаэрта богами назначено в дом свой вернуться.    

Также, однако, и там, на Итаке, не мог избежать он    

Многих трудов, хоть и был меж друзей. Сострадания полны    

Были все боги к нему. Лишь один Посейдон непрерывно    

Гнал Одиссея, покамест своей он земли не достигнул.    

Был Посейдон в это время в далекой стране эфиопов,    

Крайние части земли на обоих концах населявших:    

Где Гиперион заходит и где он поутру восходит.    

Там принимал он от них гекатомбы быков и баранов,    

Там наслаждался он, сидя на пиршестве. Все ж остальные    

Боги в чертогах Кронида‑отца находилися в сборе.    

С речью ко всем им родитель мужей и богов обратился;    

На сердце, в памяти был у владыки Эгист безукорный,    

Жизни Агамемнонидом лишенный, преславным Орестом.    

Помня о нем, обратился к бессмертным Кронид со словами:    

"Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных!    

Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль    

Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?    

Так и Эгист, – не судьбе ль вопреки он супругу Атрида    

Взял себе в жены, его умертвив при возврате в отчизну?    

Гибель грозящую знал он: ему наказали мы строго,    

Зоркого аргоубийцу Гермеса послав, чтоб не смел он    

Ни самого убивать, ни жену его брать себе в жены.    

Месть за Атрида придет от Ореста, когда, возмужавши,    

Он пожелает вступить во владенье своею страною.    

Так говорил ему, блага желая, Гермес; но не смог он    

Сердца его убедить. И за это Эгист поплатился".    

Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина:    

"О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший!    

Правду сказал ты, – вполне заслужил он подобную гибель.    

Так да погибнет и всякий, кто дело такое свершил бы!    

Но разрывается сердце мое за царя Одиссея:    

Терпит, бессчастный, он беды, от милых вдали, на объятом    

Волнами острове, в месте, где пуп обретается моря.    

Остров, поросший лесами; на нем обитает богиня,    

Дочь кознодея Атланта, которому ведомы бездны    

Моря всего и который надзор за столбами имеет:    

Между землею и небом стоят они, их раздвигая.    

Скорбью объятого, держит несчастного дочерь Атланта,    

Мягкой и вкрадчивой речью все время его обольщая,    

Чтобы забыл о своей он Итаке. Но, страстно желая    

Видеть хоть дым восходящий родимой земли, помышляет    

Только о смерти одной Одиссей. Неужели не тронет    

Милого сердца тебе, Олимпиец, судьба его злая?    

Он ли не чествовал в жертвах тебя на равнине троянской    

Близ кораблей аргивян? Так на что же ты, Зевс, негодуешь?"    

Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:    

"Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!    

Как это смог бы забыть о божественном я Одиссее,    

Так выдающемся мыслью меж смертных, с такою охотой    

Жертвы богам приносящем, владыкам широкого неба?    

Но Посейдон‑земледержец к нему не имеющим меры    

Гневом пылает за то, что циклоп Полифем богоравный    

Глаза лишен им, – циклоп, чья сила меж прочих циклопов    

Самой великой была; родился он от нимфы Фоосы,    

Дочери Форкина, стража немолчно шумящего моря,    

В связь с Посейдоном‑владыкой вступившей в пещере глубокой,    

С этой поры колебатель земли Посейдон Одиссея    

Не убивает, но прочь отгоняет от милой отчизны.    

Что же, подумаем все мы, кто здесь на Олимпе сегодня,    

Как бы домой возвратиться ему. Посейдон же отбросит    

Гнев свой: не сможет один он со всеми бессмертными спорить    

И против воли всеобщей богов поступать самовластно".    

Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина:    

"О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший!    

Если угодно теперь всеблаженным богам, чтоб вернуться    

Мог Одиссей многоумный в отчизну, прикажем Гермесу    

Аргоубийце, решений твоих исполнителю, к нимфе    

В косах, красиво сплетенных, на остров Огигию тотчас    

Мчаться и ей передать непреклонное наше решенье,    

Чтобы на родину был возвращен Одиссей многостойкий.    

Я же в Итаку отправлюсь, чтоб там Одиссееву сыну    

Бодрости больше внушить и вложить ему мужество в сердце,    

Чтоб, на собрание длинноволосых ахейцев созвавши,    

Всех женихов он изгнал, убивающих в доме без счета    

Кучей ходящих овец и рогатых быков тихоходных.    

После того я пошлю его в Спарту и Пилос песчаный,    

Чтобы разведал о милом отце и его возвращеньи,    

Также чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава".    

Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,    

Амвросиальные, всюду ее с дуновеньями ветра    

И над землей беспредельной носившие и над водою.    

В руки взяла боевое копье, изостренное медью, –    

Тяжкое, крепкое; им избивала Афина героев,    

Гнев на себя навлекавших богини могучеотцовной.    

Ринулась бурно богиня с высоких вершин олимпийских,    

Стала в итакской стране у двора Одиссеева дома    

Перед порогом ворот, с копьем своим острым в ладони,    

Образ приняв чужестранца, тафосцев властителя Мента.    

Там женихов горделивых застала. Они перед дверью    

Душу себе услаждали, с усердием в кости играя,    

Сидя на шкурах быков, самими же ими убитых.    

В зале же вестники вместе с проворными слугами дома    

Эти – вино наливали в кратеры, мешая с водою,    

Те, – ноздреватою губкой обмывши столы, выдвигали    

Их на средину и клали на них в изобилии мясо.    

Первым из всех Телемах боговидный заметил богиню.    

Сердцем печалуясь милым, он молча сидел с женихами.    

И представлялось ему, как явился родитель могучий,    

Как разогнал бы он всех женихов по домам, захватил бы    

Власть свою снова и стал бы владений своих господином.    

В мыслях таких, с женихами сидя, он увидел Афину.    

Быстро направился к двери, душою стыдясь, что так долго    

Странник у входа стоять принужден; и, поспешно приблизясь,    

Взял он за правую руку пришельца, копье его принял,    

Голос повысил и с речью крылатой к нему обратился:    

"Радуйся, странник! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж,    

Пищей насытившись, ты нам расскажешь, чего тебе нужно".    

Так он сказал и пошел. А за ним и Паллада Афина.    

После того как вошли они в дом Одиссеев высокий,    

Гостя копье он к высокой колонне понес и поставил    

В копьехранилище гладкое, где еще много стояло    

Копий других Одиссея, могучего духом в несчастьях.    

После богиню подвел он к прекрасноузорному креслу,    

Тканью застлав, усадил, а под ноги придвинул скамейку.    

Рядом и сам поместился на стуле резном, в отдаленьи    

От женихов, чтобы гость, по соседству с надменными сидя,    

Не получил отвращенья к еде, отягченный их шумом,    

Также, чтоб в тайне его расспросить об отце отдаленном.    

Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою    

В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой    

Для умывания; после расставила стол она гладкий.    

Хлеб положила перед ними почтенная ключница, много    

Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов.    

Кравчий поставил пред ними на блюдах, подняв их высоко,    

Разного мяса и кубки близ них поместил золотые;    

Вестник же к ним подходил то и дело, вина подливая.    

Шумно вошли со двора женихи горделивые в залу    

И по порядку расселись на креслах и стульях; с водою    

Вестники к ним подошли, и они себе руки умыли.    

Доверху хлеба в корзины прислужницы им положили,    

Мальчики влили напиток в кратеры до самого края.    

Руки немедленно к пище готовой они протянули.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

Новым желаньем зажглися сердца женихов: захотелось    

Музыки, плясок – услады прекраснейшей всякого пира.    

Фемию вестник кифару прекрасную передал в руки:    

Пред женихами ему приходилося петь поневоле.    

Фемий кифару поднял и начал прекрасную песню.    

И обратился тогда Телемах к совоокой Афине,    

К ней наклонясь головой, чтоб никто посторонний не слышал:    

"Ты не рассердишься, гость дорогой мой, на то, что скажу  я?    

Только одно на уме вот у этих – кифара да песни.    

Немудрено: расточают они здесь чужие богатства –    

Мужа, чьи белые кости, изгнившие где‑нибудь, дождик    

Мочит на суше иль в море свирепые волны качают.    

Если б увидели, что на Итаку он снова вернулся,    

Все пожелали бы лучше иметь попроворнее ноги,    

Чем богатеть, и одежду и золото здесь накопляя.    

Злою судьбой он, однако, погублен, и нет никакого    

Нам утешенья, хотя кое‑кто из людей утверждает:    

Он еще будет. Но нет! Уж погиб его день возвращенья!    

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:    

Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом?    

И на каком корабле ты приехал, какою дорогой    

К нам тебя в гости везли корабельщики? Кто они сами?    

Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам ты добрался.    

Так же и это скажи откровенно, чтоб знал хорошо я:    

В первый ли раз ты сюда приезжаешь иль давним отцовским    

Гостем ты был? Приезжало немало в минувшие годы    

В дом наш гостей, ибо много с людьми мой общался  родитель".    

Так отвечала ему совоокая дева Афина:    

"Я на вопросы твои с откровенностью полной отвечу:    

Имя мне – Мент; мой отец – Анхиал многоумный, и этим    

Рад я всегда похвалиться; а сам я владыка тафосцев    

Веслолюбивых, приехал в своем корабле со своими;    

По винно‑чермному морю плыву к чужеземцам за медью    

В город далекий Темесу, а еду с блестящим железом.    

Свой же корабль я поставил под склоном лесистым Нейона    

В пристани Ретре, далеко от города, около поля.    

С гордостью я заявляю, что мы с Одиссеем друг другу    

Давние гости. Когда посетишь ты героя Лаэрта,    

Можешь об этом спросить старика. Говорят, уж не ходит    

Больше он в город, но, беды терпя, обитает далеко    

В поле со старой служанкой, которая кормит и поит    

Старца, когда, по холмам виноградника день пробродивши,    

Старые члены свои истомив, возвращается в дом он.    

К вам я теперь: говорили, что он уже дома, отец твой.    

Видно, однако же, боги ему возвратиться мешают.    

Но не погиб на земле Одиссей богоравный, поверь мне.    

Где‑нибудь в море широком, на острове волнообъятом,    

Он задержался живой и томится под властью свирепых,    

Диких людей и не может уйти, как ни рвется душою.    

Но предсказать я берусь – и какое об этом имеют    

Мнение боги и как, полагаю я, все совершится,    

Хоть я совсем не пророк и по птицам гадать не умею.    

Будет недолго еще он с отчизною милой в разлуке,    

Если бы даже его хоть железные цепи держали.    

В хитростях опытен он и придумает, как воротиться.    

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:    

Подлинно ль вижу в тебе пред собой Одиссеева сына?    

Страшно ты с ним головой и глазами прекрасными сходен.    

Часто в минувшее время встречались мы с ним до того, как    

В Трою походом отправился он, куда и другие    

Лучшие из аргивян на судах крутобоких поплыли.    

После ж ни я с Одиссеем, ни он не встречался со мною".    

Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:    

"Я на вопрос твой, о гость наш, отвечу вполне откровенно:    

Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю.    

Может ли кто‑нибудь знать, от какого отца он родился?    

Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился    

Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший.    

Но – между всеми людьми земнородными самый несчастный –    

Он мне отец, раз уж это узнать от меня пожелал ты".    

Снова сказала ему совоокая дева Афина:    

"Видно, угодно бессмертным, чтоб не был без славы в  грядущем    

Род твой, когда вот такого, как ты, родила Пенелопа.    

Ты ж мне теперь расскажи, ничего от меня не скрывая:    

Что за обед здесь? Какое собранье? Зачем тебе это?    

Свадьба ли здесь или пир? Ведь не в складчину ж он происходит.    

Кажется только, что гости твои необузданно в доме    

Вашем бесчинствуют. Стыд бы почувствовал всякий разумный    

Муж, заглянувший сюда, поведенье их гнусное видя".    

Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил:    

"Раз ты, о гость мой, спросил и узнать пожелал, то узнай  же:    

Некогда полон богатства был дом этот, был уважаем    

Всеми в то время, когда еще здесь тот муж находился.    

Нынче ж иное решенье враждебные приняли боги,    

Сделав его между всеми мужами невидимым глазу.    

Менее стал бы о нем сокрушаться я, если б он умер,    

Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб он    

Или, окончив войну, на руках у друзей бы скончался.    

Был бы насыпан над ним всеахейцами холм погребальный,    

Сыну б великую славу на все времена он оставил.    

Ныне же Гарпии взяли бесславно его, и ушел он,    

Всеми забытый, безвестный, и сыну оставил на долю    

Только печаль и рыданья. Но я не об нем лишь едином    

Плачу; другое мне горе жестокое боги послали:    

Первые люди по власти, что здесь острова населяют    

Зам, и Дулихий, и Закинф, покрытый густыми лесами,    

И каменистую нашу Итаку, – стремятся упорно    

Мать принудить мою к браку и грабят имущество наше.    

Мать же и в брак ненавистный не хочет вступить и не может    

Их притязаньям конец положить, а они разоряют    

Дом мой пирами и скоро меня самого уничтожат".    

В негодованьи ему отвечала Паллада Афина:    

"Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный    

Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев.    

Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой    

С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме, –    

Как я впервые увидел героя в то время, когда он    

В доме у нас на пиру веселился, за чашею сидя,    

К нам из Эфиры прибывши от Ила, Мермерова сына:    

Также и там побывал Одиссей на судне своем быстром;    

Яда, смертельного людям, искал он, чтоб мог им намазать    

Медные стрелы свои. Однако же Ил отказался    

Дать ему яду: стыдился душою богов он бессмертных.    

Мой же отец ему дал, потому что любил его страшно.    

Пред женихами когда бы в таком появился он виде,    

Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны!    

Это, однако же, в лоне богов всемогущих сокрыто, –    

Он за себя отомстит ли иль нет, возвратившись обратно    

В дом свой родной. А теперь я тебе предложил бы подумать,    

Как поступить, чтобы всех женихов удалить из чертога.    

Слушай меня и к тому, что скажу, отнесись со вниманьем:    

Завтра, граждан ахейских созвав на собранье, открыто    

Все расскажи им, и боги тебе пусть свидетели будут.    

После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися;    

Мать же твоя, если дух ее снова замужества хочет,    

Пусть возвратится к отцу многосильному, в дом свой родимый;    

Пусть снаряжает он свадьбу, приданое давши большое,    

Сколько его получить полагается дочери милой.    

Что ж до тебя, – мой разумный совет ты, быть может,  исполнишь:    

Лучший корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправься    

И об отце поразведай исчезнувшем; верно, из смертных    

Кто‑либо сможет о нем сообщить иль Молва тебе скажет    

Зевсова – больше всего она людям известий приносит.    

В Пилосе раньше узнаешь, что скажет божественный Нестор,    

К русому после того Менелаю отправишься в Спарту;    

Прибыл домой он последним из всех меднолатных ахейцев.    

Если услышишь, что жив твой отец, что домой он вернется,    

Год дожидайся его, терпеливо снося притесненья;    

Если ж услышишь, что мертв он, что нет его больше на свете,    

То, возвратившись обратно в отцовскую милую землю,    

В честь его холм ты насыплешь могильный, как следует справишь    

Чин похоронный по нем и в замужество мать свою выдашь.    

После того как ты все это сделаешь, все это кончишь,    

В сердце своем и в уме хорошенько обдумай, какими    

Средствами всех женихов в чертогах твоих изничтожить,    

Хитростью или открыто. Ребячьими жить пустяками    

Время прошло для тебя, не таков уже ныне твой возраст.    

Иль неизвестно тебе, что с божественным было Орестом,    

Славу какую он добыл, расправясь с коварным Эгистом,    

Отцеубийцей, отца его славного жизни лишившим?    

Вижу я, друг дорогой мой, что ты и велик и прекрасен,    

Ты не слабее его, ты в потомстве прославишься также;    

Но уж давно мне пора возвратиться на быстрый корабль мой:    

Спутники ждут и наверно в душе возмущаются мною.    

Ты ж о себе позаботься и то, что сказал я, обдумай".    

Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил:    

"Право же, гость мой, со мной говоришь ты с такою любовью,    

Словно отец; никогда я твоих не забуду советов.    

Но подожди, хоть и очень, как вижу, в дорогу спешишь ты.    

Вымойся раньше у нас, услади себе милое сердце.    

С радостным духом потом унесешь на корабль ты подарок    

Ценный, прекрасный, который тебе поднесу я на память,    

Как меж гостей и хозяев бывает, приятных друг другу".    

Так отвечала ему совоокая дева Афина:    

"Нет, не задерживай нынче меня, тороплюсь я в дорогу.    

Дар же, что милое сердце тебя побуждает вручить мне,    

Я, возвращаясь обратно, приму и домой с ним уеду,    

Дар получив дорогой и таким же тебя отдаривши".    

Молвила и отошла совоокая дева Афина,    

Как быстрокрылая птица, порхнула в окно. Охватила    

Сила его и отвага. И больше еще он, чем прежде,    

Вспомнил отца дорогого. И, в сердце своем поразмыслив,    

В трепет душою пришел, познав, что беседовал с богом.    

Тотчас назад к женихам направился муж богоравный.    

Пел перед ними певец знаменитый, они же сидели,    

Слушая молча. Он пел о возврате печальном из Трои    

Рати ахейцев, ниспосланном им Палладой Афиной.    

В верхнем покое своем вдохновенное слышала пенье    

Старца Икария дочь, Пенелопа разумная. Тотчас    

Сверху спустилась она высокою лестницей дома,    

Но не одна; с ней вместе спустились и двое служанок.    

В залу войдя к женихам, Пенелопа, богиня средь женщин,    

Стала вблизи косяка ведущей в столовую двери,    

Щеки закрывши себе покрывалом блестящим, а рядом    

С нею, с обеих сторон, усердные стали служанки.    

Плача, певцу вдохновенному так Пенелопа сказала:    

"Фемий, ты знаешь так много других восхищающих душу    

Песен, какими певцы восславляют богов и героев.    

Спой же из них, пред собранием сидя, одну. И в молчаньи    

Гости ей будут внимать за вином. Но прерви начатую    

Песню печальную; скорбью она наполняет в груди мне    

Милое сердце. На долю мне выпало злейшее горе.    

Мужа такого лишась, не могу я забыть о погибшем,    

Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос".    

Матери так возразил рассудительный сын Одиссеев:    

"Мать моя, что ты мешаешь певцу в удовольствие наше    

То воспевать, чем в душе он горит? Не певец в том виновен, –    

Зевс тут виновен, который трудящимся тягостно людям    

Каждому в душу влагает, что хочет. Нельзя раздражаться,    

Раз воспевать пожелал он удел злополучный данайцев.    

Больше всего восхищаются люди обычно такою    

Песнью, которая им представляется самою новой.    

Дух и сердце себе укроти и заставь себя слушать.    

Не одному Одиссею домой не пришлось воротиться,    

Множество также других не вернулось домой из‑под Трои.    

Лучше вернись‑ка к себе и займися своими делами –    

Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб служанки немедля за дело    

Также взялись. Говорить же – не женское дело, а дело    

Мужа, всех больше – мое; у себя я один повелитель".    

Так он сказал. Изумившись, обратно пошла Пенелопа.    

Сына разумное слово глубоко ей в душу проникло.    

Наверх поднявшись к себе со служанками, плакала долго    

Об Одиссее она, о супруге любимом, покуда    

Сладостным сном не покрыла ей веки богиня Афина.    

А женихи в это время шумели в тенистом чертоге;    

Сильно им всем захотелось на ложе возлечь с Пенелопой.    

С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился:    

"О женихи Пенелопы, надменные, гордые люди!    

Будем теперь пировать, наслаждаться. Шуметь перестаньте!    

Так ведь приятно и сладко внимать песнопеньям прекрасным    

Мужа такого, как этот, – по пению равного богу!    

Завтра же утром сойдемся на площадь, откроем собранье,    

Там я открыто пред целым народом скажу, чтобы тотчас    

Дом мой очистили вы. А с пирами устройтесь иначе:    

Средства свои проедайте на них, чередуясь домами.    

Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше    

У одного человека богатство губить безвозмездно, –    

Жрите! А я воззову за поддержкой к богам вечносущим.    

Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион:    

Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!"    

Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,    

Смелым словам удивлялись, которые вдруг услыхали.    

Тотчас к нему Антиной обратился, рожденный Евпейтом:    

"Сами, наверное, боги тебя, Телемах, обучают    

Так беззастенчиво хвастать и так разговаривать нагло.    

Зевс нас избави, чтоб стал ты в объятой волнами Итаке    

Нашим царем, по рожденью уж право имея на это!"    

И, возражая ему, Телемах рассудительный молвил:    

"Ты на меня не сердись, Антиной, но скажу тебе вот что:    

Если бы это мне Зевс даровал, я конечно бы принял.    

Или, по‑твоему, нет ничего уже хуже, чем это?    

Царствовать – дело совсем не плохое; скопляются скоро    

В доме царевом богатства, и сам он в чести у народа.    

Но между знатных ахейцев в объятой волнами Итаке    

Множество есть и других, молодых или старых, которым    

Власть бы могла перейти, раз царя Одиссея не стало.    

Но у себя я один останусь хозяином дома,    

Как и рабов, для меня Одиссеем царем приведенных!"    

Начал тогда говорить Евримах, рожденный Полибом:    

"О Телемах, это в лоне богов всемогущих сокрыто,    

Кто из ахейцев царем на Итаке окажется нашей.    

Все же, что здесь, то твое, и в дому своем сам ты хозяин.    

Вряд ли найдется, пока обитаема будет Итака,    

Кто‑нибудь, кто бы дерзнул на твое посягнуть достоянье.    

Но я желал бы узнать, мой милейший, о нынешнем госте:    

Кто этот гость и откуда? Отечеством землю какую    

Славится Какого он рода и племени? Где он родился?    

С вестью ль к тебе о возврате отца твоего он явился    

Или по собственной нужде приехал сюда, на Итаку?    

Сразу исчезнув, не ждал он, чтоб здесь познакомиться с нами.    

На худородного он человека лицом не походит".    

И, отвечая ему, Телемах рассудительный молвил:    

"На возвращенье отца, Евримах, я надежд не имею.    

Я ни вестям уж не верю, откуда‑нибудь приходящим,    

Ни прорицаньям внимать не желаю, к которым, сзывая    

Разных гадателей в дом, без конца моя мать прибегает.    

Путник же этот мне гость по отцу, он из Тафоса родом,    

Мент, называет себя Энхиала разумного сыном    

С гордостью, сам же владыка он веслолюбивых тафосцев".    

Так говорил Телемах, хоть и знал, что беседовал с богом.    

Те же, занявшись опять усладительным пеньем и пляской,    

Тешились ими и ждали, покамест приблизится вечер.    

Тешились так, веселились. И вечер надвинулся черный.    

Встали тогда и пошли по домам, чтоб покою предаться.    

Сын же царя Одиссея прекрасным двором в свой высокий    

Двинулся спальный покой, кругом хорошо защищенный.    

Думая в сердце о многом, туда он для сна отправлялся.    

С факелом в каждой руке впереди его шла Евриклея,    

Дочь домовитая Опа, рожденного от Пенсенора.    

Куплей когда‑то Лаэрт достояньем своим ее сделал    

Юным подросточком, двадцать быков за нее заплативши,    

И наравне с домовитой женой почитал ее в доме,    

Но, чтоб жену не гневить, постели своей не делил с ней.    

Шла она с факелом в каждой руке. Из невольниц любила    

Всех она больше его и с детства его воспитала.    

Двери открыл Телемах у искусно построенной спальни,    

Сел на постель и, мягкий хитон через голову снявши,    

Этот хитон свой старухе услужливой на руки кинул.    

Та встряхнула хитон, по складкам искусно сложила    

И на колок близ точеной постели повесила. После    

Вышла старуха тихонько из спальни, серебряной ручкой    

Дверь за собой притворила, засов ремнем притянувши.    

Ночь напролет на постели, покрывшись овчиною мягкой,    

Он размышлял о дороге, в которую зван был Афиной.    

     

 ПЕСНЬ ВТОРАЯ