1 2 3 
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА  К «НОРТЕНГЕРСКОМУ АББАТСТВУ»    

     

Эта  небольшая работа была закончена в 1803 году в предположении, что она будет  сразу опубликована. Ее принял издатель, о ее предстоящем выходе из печати было  даже объявлено, и почему дело не пошло дальше, — автор так и не понял.  Обстоятельства, в которых издатель находит выгодным приобрести рукопись и  невыгодным — ее напечатать, выглядят из ряда вон выходящими. Впрочем, автору и  читающей публике не было бы сейчас до этого дела, если бы какие-то части книги  за минувшие тринадцать лет несколько не устарели. Читателей просят иметь в  виду, что прошло тринадцать лет после завершения этой работы, много больше — с  тех пор, как она была задумана, и что за истекшие годы географические понятия,  человеческие характеры и взгляды, а также литература претерпели существенные  изменения.    

     

Глава I    

     

Едва ли  кто-нибудь, кто знал Кэтрин Морланд в детстве, мог подумать, что из нее  вырастет героиня романа. Общественное положение и характеры ее родителей,  собственные качества и наклонности — все у нее было для этого совершенно  неподходящим. Отец ее был священником, не бедным и забитым, а, напротив, весьма  преуспевающим, — правда, он носил заурядное имя Ричард и никогда не был  хорош собой. Не считая двух неплохих церковных приходов, он имел независимое  состояние, и ему не было нужды держать своих дочек в черном теле. Мать ее отличалась  рассудительностью и добрым нравом, и, как ни странно, — превосходным  здоровьем. Еще до Кэтрин она успела родить трех сыновей, а произведя на свет  дочку, отнюдь не умерла, но продолжала жить на земле, прижила еще шестерых  детей и растила весь выводок в полном благополучии. Семейство, насчитывающее  десятерых детей, обычно считается прекрасным семейством с вполне достаточным  числом рук, ног и голов. Увы, Морланды не могли претендовать на этот эпитет во  всех его смыслах, ибо отнюдь не отличались внешней привлекательностью. На  протяжении многих лет Кэтрин оставалась такой же дурнушкой, как и все ее  родичи. Тощая, несуразная фигура, вялый цвет лица, темные прямые волосы — вот  как она выглядела со стороны. Ничуть не больше годился для героини романа ее  характер. Ей всегда нравились мальчишеские игры — крикет она предпочитала не  только куклам, но даже таким возвышенным развлечениям поры детства, как  воспитание мышки, кормление канарейки или поливка цветочной клумбы. Работа в  саду была ей не по вкусу, а если иногда она собирала букеты, то делала это как  будто назло — так, по крайней мере, можно было заключить, судя по тому, что она  обрывала именно те цветы, которые ей запрещалось трогать. Таковы были ее  наклонности. И столь же мало сулили в будущем ее способности. Ей никогда не  удавалось что-то понять или выучить прежде, чем ей это объяснят, — а иной  раз и после того, ибо частенько она бывала невнимательной, а порою даже  туповатой. Целых три месяца потребовалось ее матери, чтобы вдолбить ей в голову  «Жалобу нищего». И все же младшая сестра Салли декламировала это стихотворение  гораздо выразительнее. Не то чтобы Кэтрин была безнадежной тупицей — вовсе нет.  Басню про «Зайца и его дружков» она вызубрила так же легко, как и любая  английская девчонка. Матери хотелось научить ее музыке. И Кэтрин полагала, что  заниматься музыкой необыкновенно приятно — она ведь так любила барабанить по клавишам  разбитых клавикордов. Занятия начались, когда девочке исполнилось восемь лет.  Она проучилась год, и ей стало невмоготу. Миссис Морланд, считая неразумным  принуждать детей к делу, к которому у них не было способностей или не лежала  душа, оставила дочку в покое. День, в который Кэтрин рассталась с учителем  музыки, был счастливейшим в ее жизни. Ее способности к рисованию раскрылись в  той же степени, хотя, если ей удавалось раздобыть у матери обертку письма или  какой-нибудь другой клочок бумаги, она использовала их самым основательным образом,  изображая мало отличающиеся друг от друга домики, кустики и петушков или  курочек. Писать и считать учил ее отец, а говорить по-французски — мать. Успехи  ее были далеко не блестящими, и она отлынивала от занятий как только могла. Но  что это был за странный, необъяснимый характер! При всех признаках  испорченности, к десяти годам от роду она все же оставалась доброй и отзывчивой,  редко упрямилась, почти никогда ни с кем не ссорилась и была хороша с малышами,  если не считать редких вспышек тиранства. Она была шумной и озорной девочкой,  терпеть не могла чистоту и порядок и больше всего на свете любила скатываться  по зеленому склону холма позади дома.    

Такой  была Кэтрин Морланд в десять лет. К пятнадцати годам впечатление, которое она  производила на окружающих, стало понемногу исправляться. Она начала завивать  волосы и подумывать о балах. Ее внешность улучшилась, лицо округлилось и  посвежело, глаза стали более выразительными, а фигура — соразмерной. Она  перестала быть грязнулей и научилась следить за собой, превратившись в опрятную  и миловидную девушку. И ей было приятно, что в разговорах между родителями  зазвучали одобрительные отзывы об ее изменившейся наружности. «Кэтрин начинает  выглядеть совсем недурно — она становится почти хорошенькой!» — слышала она время  от времени. И что это было за удовольствие! Казаться почти хорошенькой для  девушки, которая первые пятнадцать лет своей жизни слыла дурнушкой, —  радость, гораздо более ощутимая, чем все радости, которые достаются красавице с  колыбели.    

Миссис  Морланд была добрейшей женщиной и хотела, чтобы ее дети получили в жизни все,  что только им причиталось. Но она была слишком занята тем, что рожала и  воспитывала малышей, и старшие дочери оказывались поневоле предоставленными  самим себе. Ничего поэтому не было удивительного, что Кэтрин, от природы  лишенная всего истинно героического, в четырнадцать лет предпочитала бейсбол,  крикет, верховую езду и прогулки — чтению, по крайней мере — серьезному чтению.    

Ибо она  ничего не имела против книг, в которых не было поучительных сведений, а содержались  одни только забавные происшествия. Но между пятнадцатью и семнадцатью годами  она стала готовить себя в героини. Она прочла все, что должны прочитать героини  романов, которым необходимо запастись цитатами, столь полезными и ободряющими в  их полной превратностей жизни.    

От Поупа  она научилась осуждать тех, кто    

В  притворном горе ускользнуть не прочь…      

++    

От Грея  узнала,    

Как  часто лилия цветет уединенно,      

В  пустынном воздухе теряя запах свой…      

Томсон открыл  ей,    

Как  славно молодежь     

Воспитывать  уроками стрельбы!      

А  Шекспир снабдил ее огромным запасом сведений, и среди них, что    

Ревнивца  убеждает всякий вздор,      

Как  доводы Священного писанья, —      

что    

Ничтожный  жук, раздавленный ногой,      

Такое  же страданье ощущает,      

Как с  жизнью расстающийся гигант…      

и что к  выражению лица влюбленной молодой женщины вполне подходят слова:    

Как  статуя Терпения застыв,      

Она  своим страданьям улыбалась…      

В этом  отношении ее успехи были удовлетворительными, так же как и во многих других.  Ибо, хоть она и не умела писать сонеты, она приучила себя их читать. И хотя у  нее не было надежды вызвать восторг публики исполнением на фортепьяно прелюдии  собственного сочинения, она была способна, не испытывая усталости, слушать игру  других музыкантов. Самым слабым ее местом было рисование, в котором она не  смыслила ровно ничего — настолько мало, что, попытайся она запечатлеть на  бумаге профиль возлюбленного, ее и тогда никому не удалось бы изобличить. По  этой части она не могла соревноваться ни с одной героиней романа. Однако, до  сих пор данный недостаток не открывался даже ей самой, так как у нее не было  возлюбленного и ей некого было рисовать. К семнадцати годам она еще ни разу не  встретила на своем пути достойного молодого человека, который был способен  воспламенить ее чувства, и ни разу не возбудила в ком-нибудь не только любовной  склонности, но даже восхищения, большего, чем самое поверхностное и мимолетное.  Это в самом деле было очень странно! Но многие странные вещи удается объяснить,  если по-настоящему вдуматься в их причины. В окрестностях не было ни одного  лорда, даже баронета. Среди знакомых Морландов не было ни одной семьи, которая  вырастила бы найденного на пороге мальчика неизвестного происхождения. У ее  отца не было воспитанника, а местный сквайр вообще не имел детей.    

Однако  если молодой леди суждено стать героиней, она ею станет, даже несмотря на то,  что так оплошали сорок живущих по соседству семейств. Что-нибудь случится, и  герой окажется на ее пути.    

Мистеру  Аллену, владельцу почти всех земель вокруг Фуллертона — деревушки, в которой  жили Морланды, — было предписано отправиться в Бат для лечения подагры. И  его супруга, добродушная женщина, которой очень полюбилась мисс Морланд и  которая, возможно, догадывалась, что если с молодой леди не происходит никаких  приключений в родной местности, то ей следует поискать их на стороне,  пригласила Кэтрин поехать в Бат вместе с ними. Мистер и миссис Морланд  отнеслись к этому предложению вполне благосклонно, а Кэтрин пришла от него в неподдельный  восторг.    

 Глава II    

     

Вдобавок  к уже упомянутым достоинствам внешности и характера Кэтрин Морланд на том  рубеже ее жизни, на котором ей предстояло испытать тяготы и превратности  полуторамесячного пребывания в Бате, читателю может быть сообщено — на случай,  если позднейшие страницы не дадут ему достаточного представления о ее  облике, — что у нее было мягкое сердце, открытый, веселый и лишенный  всякого притворства или жеманства нрав, естественные, только что освободившиеся  от детской застенчивости и неуклюжести манеры, правильные, в благоприятные  минуты даже почти красивые черты лица и, как свойственно особам женского пола в  семнадцать лет, весьма невежественный и непросвещенный ум.    

По мере  приближения минуты отъезда материнская озабоченность миссис Морланд, естественно,  должна была крайне усилиться. Тысячи опасностей, подстерегавших ее любимую  Кэтрин во время жестокой разлуки, не могли не тревожить ее сердце дурными  предчувствиями и в последние два-три дня пребывания дочери под отеческим кровом  не исторгать у нее то и дело потоки слез. Разумеется, во время прощальной  беседы в материнской спальне с ее мудрых уст должен был слететь самый важный  практический совет — из ее сердца не могло не вырваться предостережение,  касающееся бесчувственных лордов и баронетов, которые тешат себе душу,  соблазняя молодых леди и увозя их в свои отдаленные поместья. Да и кто бы об  этом не подумал? Однако миссис Морланд так слабо представляла себе лордов и  баронетов, что даже не имела понятия об их всеобщей испорченности и не  подозревала об ущербе, который они могли нанести ее дочери своими гнусными  происками. Ее заботы ограничились только следующими пунктами:    

— Пожалуйста,  Кэтрин, получше закутывай шею, выходя с бала. И мне бы хотелось, чтобы ты  записывала свои расходы — я тебе дам для этого особую тетрадку.    

Салли,  или, точнее, Сара (ибо какая же молодая леди из круга небогатых дворян  сохраняет первоначальное имя, достигнув шестнадцатилетнего возраста?), должна  была, судя по ситуации, стать к этому времени самой близкой подругой Кэтрин,  пользующейся ее неограниченным доверием. Однако, как ни странно, она вовсе не  умоляла сестру посылать письма с каждой почтой и не взяла с нее обещания  рассказывать во всех подробностях про каждого нового знакомого и про каждый  поворот интересного разговора. Решительно во всем, что касалось этой важной  поездки, Морланды обнаружили спокойствие и умеренность, вполне свойственные  обычному поведению обычных людей, но не совместимые с теми изысканными  чувствами и возвышенными переживаниями, которые всегда характеризует первую  разлуку героини романа с родным кровом. И отец, вместо того чтобы вручить  дочери банковский ордер на неограниченную сумму или хотя бы чек на сто фунтов  стерлингов, дал ей всего десять гиней, обещав прислать еще в случае надобности.    

Разлука  состоялась при таких малообещающих предзнаменованиях, и поездка началась. Она  проходила в приятном спокойствии и без всяких опасных приключений.  Путешественникам не угрожали разбойники или буря, а их карета так и не  перевернулась, давая повод появлению на сцене героя. В пути им не пришлось  испытать никаких тревог, кроме опасения миссис Аллен, что она оставила в  придорожной гостинице пару деревянных башмаков — опасения, к счастью, неподтвердившегося.    

Они  въехали в Бат. Обращая внимание то на одну, то на другую особенность любопытных  окрестностей и улиц этого города, по которым они проследовали до гостиницы,  Кэтрин пребывала в полном восторге. Она сюда ехала с тем, чтобы радоваться, и  была теперь счастлива.    

Их  устроили в удобных комнатах на Палтни-стрит.    

Сейчас  следует как-то охарактеризовать миссис Аллен, с тем чтобы читатель мог оценить,  в какой степени последующие поступки этой особы, объясняемые ее  бесцеремонностью, вульгарностью или подозрительностью, будут способствовать  развитию главной жизненной драмы героини (то бишь каким именно образом —  перехватив ли письма своей подопечной, возведя ли на нее напраслину или выгнав  из дома — миссис Аллен сумеет к последнему тому романа довести бедную Кэтрин до  свойственной героине степени неблагополучия).    

Миссис  Аллен принадлежала к тем многочисленным особам женского пола, общество которых  не вызывает у окружающих никаких эмоций, кроме удивления, что в мире нашлись мужчины,  способные так ими увлечься, чтобы на них жениться. Она не отличалась ни  красотой, ни талантами, ни образованием, ни изысканным воспитанием. Барственные  замашки, вялое и бездеятельное добронравие и беззаботность — вот качества,  которыми она прельстила столь разумного и образованного человека, каким был  мистер Аллен. В одном отношении она особенно подходила для того, чтобы ввести в  общество юную леди — она не меньше, чем молодая девица, стремилась всюду  побывать и на все посмотреть. Больше всего ее интересовали новые моды. Ею  владела безобидная страсть изысканно одеваться. Поэтому вступление нашей  героини на светское поприще задержалось на три-четыре дня, в течение которых  прежде всего было выяснено — что сейчас главным образом носят, а вслед за тем  для миссис Аллен было сшито самое модное платье. Кэтрин также сделала некоторые  приобретения, и, когда со всеми делами было покончено, наступил наконец  знаменательный вечер ее первого появления в Верхних залах. Волосы ее были  подстрижены и уложены лучшим парикмахером, ее одели со всем вниманием и, по  мнению миссис Аллен и горничной, она выглядела как нельзя лучше. Ободренная  этим отзывом, Кэтрин надеялась проскользнуть в толпе, не дав своей наружностью  повода для чьих-либо замечаний. Конечно, было бы приятно вызвать восхищение, но  об этом она и не мечтала.    

Миссис  Аллен одевалась так долго, что они вошли в бальный зал довольно поздно. Сезон  был в разгаре, народу было множество, и две леди протискивались вперед без  чьей-либо помощи, ибо мистер Аллен прямо направился в карточную комнату,  предоставив дамам наслаждаться толчеей самостоятельно. Миссис Аллен миновала  сборище мужчин около входа с той скоростью, с какой это было возможно, уделяя  больше внимания своему новому платью, чем своей молодой спутнице. Кэтрин,  однако, все время оставалась около нее, держа покровительницу под руку  настолько крепко, что их не могла разъединить всеобщая давка. К своему крайнему  изумлению, она обнаружила, что продвижение в глубь зала вовсе не помогает им  выбраться на свободное пространство. Напротив, толпа даже становилась еще  плотнее. Она надеялась, что, достаточно отойдя от дверей, они легко отыщут себе  место и смогут с удобством наблюдать за танцующими. Но получилось совсем  по-другому, и, хотя благодаря неутомимой энергии миссис Аллен они добрались до  самой отдаленной от входа точки, положение их не улучшилось. Танцующие  по-прежнему были заслонены от них толпой, и им были видны только кончики перьев  на головах некоторых дам. Они продолжали продвигаться в поисках места получше.  И, прибегая то и дело к силе и ловкости, в конце концов оказались в проходе  позади самой верхней скамьи. Здесь народу было меньше, чем внизу, и отсюда мисс  Морланд могла наконец обозреть все расположенное под ними сборище и все  преграды, которые им только что удалось преодолеть. Вид был великолепный, и  впервые в этот вечер она почувствовала себя на балу. Ей очень хотелось  танцевать, но она ни с кем не была знакома. А все, что при этих обстоятельствах  могла для нее сделать миссис Аллен, ограничивалось повторяющимися время от  времени бесстрастными высказываниями наподобие следующих:    

— Так  было бы приятно, моя дорогая, если бы вам удалось принять участие в танцах!  Если бы только для вас нашелся партнер!    

В  течение некоторого времени ее юная спутница испытывала к ней благодарность за  сочувствие. Но подобные фразы миссис Аллен повторяла так часто и проку от них  было так немного, что в конце концов они стали лишь раздражать бедную Кэтрин,  которой надоело на них отзываться.    

Наши  дамы, однако, недолго наслаждались дорого доставшимся им удобным местом на возвышении.  Вскоре все устремились в чайную комнату, и им пришлось протискиваться туда  вместе с остальной публикой. Кэтрин ощущала уже некоторое разочарование — она  устала от того что ее толкали со всех сторон люди с малопривлекательными  лицами, среди которых она чувствовала себя настолько чужой, что даже не могла  отвлечься от неудобства давки, обмениваясь с окружающими односложными  замечаниями. Когда в конце концов они добрались до чайной комнаты,  невозможность присоединиться к каким-нибудь знакомым, с кем-то поздороваться  или ждать помощи от какого-нибудь джентльмена почувствовалась особенно остро.  Мистера Аллена не было видно. И, не найдя ничего лучшего, они были вынуждены  присесть за краешком стола, вокруг которого собралась уже какая-то большая  компания, не зная, что предпринять, и разговаривая только между собой.    

Как  только они уселись, миссис Аллен поздравила себя с тем, что ей удалось уберечь  свое новое платье.    

— Было  бы просто ужасно, — сказала она, — если бы его порвали, не правда ли?  Такой тонкий муслин! Признаюсь, я не видела другого подобного туалета во всем  зале!    

— Как  досадно, что у нас здесь нет ни одного знакомого человека! — прошептала  Кэтрин.    

— Разумеется,  дорогая моя, — бесстрастно отозвалась миссис Аллен, — это в самом  деле очень досадно.    

— Но  что же нам делать? Господа за этим столом поглядывают на нас так, словно удивляются,  видя нас здесь. Мы как бы навязываемся им в компанию.    

— Это  в самом деле ужасно. Было бы лучше, если бы у нас нашлось здесь много знакомых.    

— Да  хоть бы немного! Мы хоть к кому-то могли бы тогда подойти.    

— Вот  именно, дорогая! Если бы мы здесь кого-то знали, мы подошли бы к нему тотчас  же. В прошлом году здесь были Скиннеры. Вот было бы приятно сейчас их увидеть!    

— Но  не следует ли нам в таком случае уйти? Видите, нам даже не предлагают чаю.    

— В  самом деле не предлагают. Возмутительно! Но лучше посидим здесь. В толпе просто  невозможно дышать. Как выглядит моя прическа, дорогая? Кто-то толкнул меня так  сильно, что я испугалась, как бы она не рассыпалась.    

— О  нет, она в полном порядке. Но, милая миссис Аллен, вы убеждены, что среди всей  этой массы народа вы не знаете ни одного человека? Должны же вы быть хоть с  кем-то знакомы!    

— Честное  слово — ни с кем! Я была бы рада сама. Так было бы приятно, если бы у нас появилось  много знакомых и я смогла бы найти вам партнера для танцев. Я бы очень хотела,  чтобы вам удалось потанцевать. Но взгляните на эту странную даму. Что за  платье! Таких не носят уже Бог знает с каких пор. Только посмотрите на ее  спину!    

Через  некоторое время кто-то из соседей по столу предложил им чаю. Они приняли его с  благодарностью. Если не считать возникшего при этом обмена любезностями, то за  весь вечер до прихода, уже после окончания танцев, мистера Аллена с ними никто  больше не разговаривал.    

— Надеюсь,  мисс Морланд, — спросил мистер Аллен, появляясь, — бал доставил вам  удовольствие?    

— О  да, очень большое, — ответила Кэтрин, тщетно скрывая зевок.    

— Я  все время ждала, что ее кто-нибудь пригласит танцевать, — сказала его  жена. — Так хотелось найти для нее партнера! Я уже говорила ей, как жалко,  что Скиннеры, вместо того чтобы приехать нынче, побывали здесь в прошлом году.  И Пэрри тоже не приехали — они ведь сюда собирались. Кэтрин могла бы танцевать  с Джорджем Пэрри. Какая жалость, что у нее не нашлось партнера!    

— Ну,  не беда, — утешил их мистер Аллен. — В другой раз, надеюсь, нам  повезет больше.    

После  танцев толпа начала понемногу редеть — настолько, что у оставшихся гостей появилась  возможность прогуливаться с некоторыми удобствами. И вот для героини, сыгравшей  до сих пор не слишком заметную роль, наступило время, когда она могла бы привлечь  внимание и вызвать восхищение. С каждой минутой народу становилось все меньше и  красота Кэтрин становилась виднее. Она могла броситься в глаза многим молодым  людям, которые раньше к ним не приближались. Однако ни один из них открыто не  проявил восторга, никто не назвал Кэтрин богиней и по залу не пронесся  недоуменный ропот по поводу появления никому не ведомой красавицы. Тем не менее  Кэтрин выглядела премило, и если бы присутствующие могли сравнить ее внешность  с тем, как она выглядела три года назад, они нашли бы ее очаровательной.    

И все же  кто-то посмотрел на нее благосклонно — она сама слышала, как два джентльмена  назвали ее хорошенькой. Слова эти произвели свое действие. Бал сразу  представился ей гораздо более приятным, чем казался прежде. Ее непритязательное  тщеславие было удовлетворено. Мимолетный комплимент в устах двух молодых людей  был ей милее, чем подлинной героине — пятнадцать сонетов, написанных во славу  ее очарования. И на протяжении остального вечера она испытывала благодарность  ко всем присутствующим и была вполне удовлетворена вниманием, проявленным к ее  особе.    

 Глава III    

     

Каждое  утро посвящалось теперь какому-нибудь очередному занятию: беготне по магазинам,  осмотру новой части города или посещению Галереи-бювета, по которой они  фланировали около часа, разглядывая встречных, но не имея возможности ни с кем  вступить в разговор. Миссис Аллен по-прежнему горела желанием располагать в  Бате обширным знакомством и говорила об этом ежедневно, всякий раз, как  какое-нибудь обстоятельство напоминало ей, что она не знает здесь решительно  никого.    

Они  побывали в Нижних залах, и там судьба обошлась с нашей героиней более благосклонно.  Распорядитель представил ей в качестве партнера по танцам молодого человека,  которого почти с полным правом можно было назвать красавцем. Он был двадцати  четырех-двадцати пяти лет от роду, высокого роста и благородной осанки, с  приятными чертами лица и острым, живым взглядом. Фамилия его была Тилни. Кэтрин  сразу почувствовала к нему симпатию. Во время танца они почти не могли  разговаривать. Но за чайным столом она убедилась, что первое благоприятное  впечатление ее не обмануло. Он говорил оживленно и остроумно, и в его поведении  ощущались добродушная ирония и лукавство, которые доставляли ей удовольствие,  хотя она и не вполне могла их раскусить. Поболтав некоторое время о том, что их  непосредственно окружало, он неожиданно сказал:    

— Простите,  сударыня, мою нерадивость — в качестве партнера по танцам. Я до сих пор не  осведомился у вас — давно ли вы сюда приехали, приходилось ли вам бывать в Бате  прежде, посетили ли вы Верхние залы, театр и концерты и какое этот город  произвел на вас общее впечатление. Я недопустимо пренебрег своими  обязанностями. Но не найдете ли вы возможным дать мне соответствующие  разъяснения, хотя бы с опозданием? Если не возражаете, я примусь за дело тотчас  же.    

— Вам  незачем, сэр, по этому поводу беспокоиться.    

— Помилуйте,  сударыня, мне это не причинит ни малейшего беспокойства. — И, изобразив на  лице жеманную улыбку, он спросил более высоким голосом:    

— Давно  ли, сударыня, вы прибыли в Бат?    

— Около  недели тому назад, сэр, — ответила Кэтрин, стараясь удержаться от смеха.    

— В  самом деле?! — воскликнул он с нарочитым удивлением.    

— Почему,  сэр, вы этому удивляетесь?    

— Вы,  разумеется, правы, — произнес он обычным тоном. — Но ведь нужно же  было выразить по поводу вашего приезда какие-то эмоции. А при подобных  обстоятельствах удивление кажется вполне уместным и ничуть не уступает любому  другому чувству. Итак, продолжим. Приходилось ли вам бывать здесь раньше?    

— Никогда,  сэр.    

— Вот  как! А удостоили ли вы своим посещением Верхние залы?    

— Да,  сэр, я была там в прошлый понедельник.    

— И  уже побывали в театре?    

— Да,  сэр, я смотрела спектакль во вторник.    

— И  на концерте?    

— Да,  сэр, в среду.    

— А  какое у вас общее впечатление от Бата?    

— Благодарю  вас, самое лучшее.    

— Теперь  мне остается только глупо ухмыльнуться, после чего мы сможем снова вести себя  разумно.    

Кэтрин  отвернулась, не зная, вправе ли она позволить себе рассмеяться.    

— Догадываюсь,  что вы обо мне думаете, — сказал он печально. — Завтра вы отзоветесь  обо мне в вашем дневнике не слишком лестно.    

— В  моем дневнике?    

— Да,  я знаю отлично, что там будет написано: «Пятница. Посещение Нижних залов.  Надела узорчатое муслиновое платье с синей отделкой, простые черные туфли, выглядела  эффектно. Была фраппирована странным полоумным субъектом, который со мной  танцевал и досаждал мне своими глупостями».    

— Уверяю  вас, у меня в мыслях не было ничего подобного!    

— Хотите,  я скажу, что у вас должно быть в мыслях?    

— Если  вам угодно.    

— «Танцевала  с очень милым молодым человеком, представленным мне мистером Кингом. Была  увлекательная беседа — он показался мне необыкновенно одаренным — надеюсь  познакомиться с ним поближе». Мне бы хотелось, сударыня, чтобы вы написали  именно так.    

— Но,  быть может, я вовсе не веду дневника?    

— Быть  может, вы не сидите в этой комнате, а я не сижу подле вас. Эти два  предположения кажутся мне столь же обоснованными. Не ведете дневника! Но как же  без него представят себе вашу жизнь в Бате отсутствующие кузины? Как вам  удастся рассказать должным образом обо всех услышанных вами любезностях и  комплиментах, если вы не будете по вечерам записывать их в дневник? Как сможете  вы запомнить со всеми подробностями ваши разнообразные туалеты, ваше  самочувствие, ваши прически? Дорогая сударыня, я не настолько несведущ в образе  жизни молодых леди, как вам хотелось бы думать. Только благодаря похвальной  привычке вести дневник дамы способны так превосходно писать и славятся своим  стилем. Общепризнанно, что писание писем — талант главным образом женский.  Конечно, некоторое значение имеет и природа, но я убежден, ей немало  способствует ведение дневников.    

— Я  иногда задумывалась, — с сомнением сказала Кэтрин, — верно ли, что  женщины пишут письма лучше мужчин. Говоря по правде, я не уверена, что в этой  области превосходство всегда принадлежит моему полу.    

— Насколько  я способен судить, женщины пишут письма, как правило, безукоризненно… Если  только не принимать во внимание трех мелких недостатков.    

— Каких  же именно?    

— Бессодержательности,  полного невнимания к пунктуации и частых грамматических ошибок.    

— Ах,  вот как? Вашу похвалу, оказывается, вовсе не нужно оспаривать. Вы не придерживаетесь  о нас в этом вопросе слишком высокого мнения.    

— Отныне  я не буду считать неопровержимым, что женские письма лучше мужских, так же как  и то, что женщины лучше поют в дуэтах или лучше рисуют пейзажи. В любом деле,  определяемом вкусом, превосходство делится между обоими полами равномерно.    

Их  разговор был прерван вмешательством миссис Аллен:    

— Кэтрин,  дорогая, пожалуйста, вытащите булавку из моего рукава. Боюсь, она уже прорвала  дыру. Я бы немало огорчилась — это мое любимое платье, хотя материя стоила  всего по девяти шиллингов ярд.    

— Именно  так я и подумал, сударыня, — сказал Тилни, рассматривая материю.    

— Вы  разбираетесь, сэр, в муслине?    

— Превосходно.  Я всегда сам покупаю себе шарфы и считаюсь в этом деле знатоком. Моя сестра  часто поручает мне выбрать ей платье. Как-то раз я ей купил одно, и все  видевшие его дамы единодушно признали, что я совершил прекрасную покупку. Я  заплатил всего по пяти шиллингов за ярд, а это был настоящий индийский муслин.    

Миссис  Аллен была восхищена его способностями.    

— Мужчины  обычно так плохо разбираются в этих вещах! Я никогда не научу мистера Аллена  отличать одно мое платье от другого. Ваша сестра, сэр, должно быть, очень вами  дорожит.    

— Надеюсь,  что так, сударыня.    

— А  скажите, сэр, что вы думаете о платье мисс Морланд?    

— Оно  очень красиво, сударыня, — сказал Тилни, серьезно его рассматривая. —  Но, мне кажется, на него плохо подействует стирка. Боюсь, оно сильно сядет.    

— Как  вы можете, — со смехом сказала Кэтрин, — так… — Она чуть было не  произнесла: «притворяться».    

— Вполне  с вами согласна, сэр, — ответила миссис Аллен. — Я говорила ей то же  самое, когда она его покупала.    

— Вы  знаете, сударыня, муслин всегда может на что-нибудь пригодиться. Мисс Морланд  сможет сделать себе из него платки, чепчик или накидку. Он никогда даром не  пропадает. Моя сестра говорила мне это не раз, покупая материи больше, чем  требовалось, или неудачно разрезая ее на куски.    

— Бат,  сэр, — очаровательное место! Здесь столько прекрасных магазинов. К  сожалению, мы живем в самой глуши. Конечно, у нас есть неплохие магазины и в  Солсбери, но туда так тяжело добираться. Восемь миль — это не шутка.    

Мистер  Аллен утверждает, будто бы даже не так, мол, измерено. Но я убеждена, там не  больше восьми. И все же это страшно утомительно — я оттуда возвращаюсь без сил.  А здесь — выйдешь из двери, и через пять минут все, что вам нужно, в ваших  руках.    

Мистер  Тилни был достаточно любезен, чтобы выразить интерес к ее словам. И она обсуждала  с ним тему о муслине вплоть до возобновления танцев. Слушая их разговор, Кэтрин  подумала, что ее кавалер, пожалуй, чересчур снисходителен к слабостям ближних.    

— О  чем это вы так серьезно задумались? — спросил Тилни по пути в танцевальный  зал. — Надеюсь, мысли у вас не заняты вашим партнером, — судя по  выражению лица, они вас не радуют.    

Кэтрин  покраснела.    

— Я  вообще ни о чем не думала.    

— С  вашей стороны это очень любезно. Но вы вполне могли бы сказать, что просто не  хотите ответить на мой вопрос.    

— Что  ж, не хочу!    

— Благодарю  вас. Мы скоро хорошо друг друга узнаем — я получаю право вас дразнить. Ничто  так не способствует близкому знакомству.    

Они  протанцевали еще один танец и, когда вечер кончился, расстались с  желанием, — по крайней мере, со стороны леди, — встретиться снова.  Произвел ли он на нее столь сильное впечатление, чтобы она думала о нем, когда  пила теплое вино с водой и готовилась ко сну, — трудно сказать. Надеюсь  все же, что мысль о нем пришла ей в голову, лишь когда она засыпала или в  утренней дреме. Ибо, согласно мнению выдающегося писателя, в той же мере, в  какой молодой леди не подобает влюбляться до объяснения в любви со стороны  джентльмена, ей не следует и думать о нем прежде, чем станет известно, что он  думает о ней.    

Мистеру  Аллену не было дела до того, станет ли мистер Тилни думать о Кэтрин и собирается  ли он в нее влюбиться. Но у него не было возражений против нового знакомства.  Еще в самом начале вечера он не поленился навести справки и получил о молодом  человеке вполне благоприятные сведения, согласно которым мистер Тилни избрал  духовную карьеру и принадлежал к весьма уважаемому семейству в Глостершире.    

 Глава IV    

     

На  следующий день Кэтрин поспешила в Галерею с особенным нетерпением, надеясь еще  утром увидеть там мистера Тилни и готовясь встретить его приветливой улыбкой.  Увы, ей не пришлось улыбаться — мистер Тилни не появился. В разное время дня, в  те часы, когда в галерее собиралось больше всего народа, там можно было  заметить кого угодно, кроме него. Множество людей то и дело поднималось и  спускалось по ступенькам, входило и выходило. Людей, до которых никому не было  дела и которых никто не хотел видеть. И только он отсутствовал.    

— Какое  прелестное место Бат, — сказала миссис Аллен, когда они уселись возле  огромных часов после утомительного расхаживания по залу. — И как было бы  приятно, если бы мы здесь встретили кого-нибудь из знакомых!    

Это  пожелание высказывалось ею всуе достаточно часто, и миссис Аллен не могла  особенно надеяться, что судьба на сей раз откликнется на него более  благоприятно. Но, как нас учили: «Надежды не теряй и к цели следуй», поскольку:  «Упорный труд венчается победой». И упорному труду ежедневных повторений одного  и того же пожелания суждено было в конце концов увенчаться справедливой  наградой, ибо они не просидели и десяти минут, как находившаяся неподалеку и  внимательно всматривавшаяся в миссис Аллен дама примерно ее возраста вдруг  самым любезным образом обратилась к ней со следующими словами:    

— Мне  думается, сударыня, я не могла ошибиться. С тех пор как я имела удовольствие  вас видеть, прошло достаточно времени, но, не правда ли, ваша фамилия Аллен?    

Когда на  этот вопрос с готовностью ответили, дама сообщила, что ее фамилия Торп.    

И миссис  Аллен тотчас же узнала черты своей любимой школьной подруги, с которой, после  того как они повыходили замуж, виделась всего один раз, да и то много лет  назад. Радость обеих дам по поводу этой встречи была, как и следовало ожидать,  необыкновенной, — принимая во внимание, что на протяжении последних  пятнадцати лет их вполне устраивало полное отсутствие сведений друг о друге.  Были произнесены комплименты по поводу того, что каждая из них удивительно  хорошо выглядит. И, упомянув о том, как много времени утекло с их последней  встречи, насколько неожиданно для них это свидание в Бате и как приятно найти  старых друзей, они стали расспрашивать и рассказывать о своих семьях, сестрах и  кузинах, говоря одновременно, почти не слушая друг друга и делясь сведениями с  гораздо большей охотой, чем их приобретая. В этой беседе миссис Торп  располагала перед миссис Аллен неоспоримым преимуществом — она могла  рассказывать о своих детях. И, рассуждая о талантах сыновей и красоте дочерей,  сообщая об их занятиях и видах на будущее — что Джон учится в Оксфорде, Эдвард  служит в портновской фирме, а Уильям плавает в море, и что всех троих знакомые  ценят и уважают больше, чем кого-либо в целом мире, — она заставляла  миссис Аллен, лишенную подобных радостей, как и возможностей делиться ими с  недоверчивой и равнодушной приятельницей, сидеть молча, делая вид, как будто  она к этим материнским излияниям прислушивается, и утешаясь открывшимся ее  проницательному взору наблюдением, что кружево на ротонде миссис Торп, по  крайней мере, вдвое дешевле того, которое носит она сама.    

— А  вот мои дорогие девочки! — воскликнула миссис Торп, указывая на трех  прелестных особ женского пола, которые шли в ее сторону, держась за  руки. — Дорогая миссис Аллен, я жажду вам их представить. Они будут  счастливы с вами познакомиться. Самая высокая — Изабелла, моя старшая. Не  правда ли, очаровательное создание? Других тоже находят хорошенькими, но  Изабелла, по-моему, превзошла всех.    

Девицы  Торп были представлены. И мисс Морланд, о которой на некоторое время забыли,  была, в свою очередь, представлена дамам Торп. Ее фамилия поразила всех. И  после нескольких любезных замечаний старшая из сестер громко сказала младшим:    

— Как  похожа мисс Морланд на своего брата!    

— Она  его вылитый портрет! — воскликнула мать, после чего каждая повторила по несколько  раз:    

— Я  бы сразу догадалась, что это его сестра, где бы ее ни встретила!    

В первые  минуты Кэтрин испытывала недоумение. Но едва только миссис Торп и ее дочки  принялись описывать обстоятельства, при которых состоялось их знакомство с  мистером Джеймсом Морландом, она вспомнила, что ее старший брат недавно  подружился с учившимся с ним в колледже молодым человеком по фамилии Торп и  провел в его доме неподалеку от Лондона последнюю неделю рождественских  каникул.    

Как  только все разъяснилось, девицы Торп выразили самое горячее желание поближе с  ней познакомиться, ибо дружба между их братьями уже сделала их подругами, и так  далее, и тому подобное. Кэтрин отнеслась к этому весьма благосклонно, ответив  со всей любезностью, на какую была способна. И в качестве первого  доказательства дружбы ей вскоре была предложена рука мисс Торп-старшей,  пригласившей ее пройтись по залу. Кэтрин была в восторге от приобретения нового  батского знакомства и, болтая с мисс Торп, почти совсем забыла о мистере  Тилни, — дружба, несомненно, является целительным бальзамом для ран от  разочарований в любви.    

Беседа  их обратилась к темам, свободное обсуждение которых обычно немало способствует  внезапному возникновению доверительной дружбы между молодыми девицами — таким,  как наряды, балы, флирт и человеческие причуды. Будучи на четыре года старше и  располагая, следовательно, более долгим опытом, мисс Торп при обсуждении этих  тем имела существенные преимущества. Она могла сравнить балы в Бате с балами в  Танбридже, а также здешние наряды — с лондонскими, объяснить новой подруге, что  такое со вкусом подобранные украшения, уловить флирт между джентльменом и леди,  которые всего лишь улыбнулись друг другу, в толпе заметить какого-нибудь  чудака. Подобные способности привели совершенно несведущую во всем этом Кэтрин  в полный восторг. И у нее составилось о подруге такое высокое мнение, которое  могло бы помешать близости между ними, если бы простота обращения и живость  мисс Торп, а также ее многократные заверения в том, как она счастлива их  знакомству, не рассеяли в Кэтрин чувства благоговения перед ней, сохранив в ее  душе лишь горячую симпатию. Растущая взаимная привязанность не позволила новым  подругам ограничиться только полудюжиной пройденных по Галерее кругов и  вынудила мисс Торп, когда вся компания покинула это заведение, проводить мисс  Морланд до самых дверей дома мистера Аллена. Они расстались после нежного и  долгого рукопожатия, обнаружив, к взаимной радости, что им предстоит  встретиться вечером в театре, а наутро молиться в одной и той же церкви. Кэтрин  тотчас же взбежала по лестнице и стала наблюдать из окна гостиной, как мисс  Торп удалялась по улице, восхищаясь грациозностью ее походки и элегантностью ее  фигуры и платья и благодаря судьбу за то, что она послала ей такую подругу.    

Миссис  Торп была вдовой, не слишком богатой. Она была благодушной, доброжелательной  женщиной и снисходительной матерью. Ее старшая дочь была красавицей, а младшие,  воображая, что они столь же хороши, как их сестра, подражая ее манерам и  одеваясь в том же стиле, вполне довольствовались своей судьбой.    

Эта  краткая характеристика семьи потребовалась для того, чтобы уберечь читателя от  долгого и подробного повествования самой миссис Торп о ее злоключениях и  невзгодах, которое заняло бы три или четыре следующие главы, разоблачая пороки  домовладельцев и стряпчих и воскрешая разговоры двадцатилетней давности.    

 Глава V    

     

Вечером  в театре Кэтрин была не настолько занята обменом любезностями и улыбками с мисс  Торп (поглощавшими, впрочем, немалую долю ее внимания), чтобы не поискать  взглядом во всех даже самых отдаленных ложах мистера Тилни. Увы, она  вглядывалась напрасно. Пьеса так же мало интересовала мистера Тилни, как и  Галерея. Она решила, что следующий день окажется более удачным. И когда, словно  в угоду ее желанию, назавтра выдалось великолепное утро, она уже почти в этом  не сомневалась. Ибо хороший воскресный день в Бате выгоняет из дому всех его  обитателей, заставляя их отправиться на прогулку, чтобы выразить знакомым свое  восхищение чудесной погодой.    

После  богослужения компании Торпов и Алленов сразу же объединились. И, проведя в Галерее  ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы прийти к выводу о  невыносимости тамошней толчеи и невозможности встретить в ней хотя бы одно  приятное лицо, — вывод, делаемый всеми каждое воскресенье в продолжение  всего сезона, — они поспешили к Крессенту, чтобы подышать свежим воздухом  в более достойном окружении. Здесь Кэтрин и Изабелла, гуляя рука об руку, могли  вновь насладиться задушевной беседой. Они разговаривали долго и с большим  чувством. Но надежда Кэтрин встретить своего партнера по танцам оказалась опять  несостоятельной. Его не было нигде. Все попытки его найти оканчивались ничем.  Он не показывался ни на утренних сборищах, ни на вечерних ассамблеях, ни в  Верхних, ни в Нижних залах, ни на костюмированных балах, ни на обычных. Он не  появлялся днем на прогулках, не катался верхом, не разъезжал в экипаже. Имени  его не было в книге посетителей Галереи, и его больше просто негде было искать.  Следовало думать, что он уехал из Бата. И тем не менее он даже не упомянул, что  будет здесь так недолго. Подобная таинственность, всегда благоприятствующая  герою романа создала в воображении Кэтрин вокруг его облика и поведения новый  ореол и усилила ее стремление хоть что-то о нем узнать. От Торпов, однако, она  не могла получить о нем никаких сведений, так как они прибыли в Бат лишь за два  дня до встречи с миссис Аллен. И все же мистер Тилни занял значительное место в  разговорах Кэтрин с ее прелестной подругой, которая всячески поощряла ее к  беседе о нем и тем самым не давала изгладиться впечатлению, оставленному им в  ее памяти. Изабелла не сомневалась, что он должен быть обаятельнейшим молодым  человеком. И в равной степени она была убеждена, что он не может не  восторгаться ее дорогой Кэтрин и, следовательно, скоро вернется в Бат. Особенно  нравилось ей то, что он избрал карьеру священника, ибо она «считала своим  долгом признаться в особой склонности к этому призванию». Слова эти были произнесены  с чем-то вроде вздоха. Кэтрин, возможно, допустила ошибку, не выведав у подруги  причины столь тонкого выражения чувств. Но проявления любви и дружеские  обязанности были ей знакомы еще недостаточно, чтобы она могла догадаться, когда  следует добродушно пошутить, а когда — добиваться волнующей откровенности.    

Миссис  Аллен была теперь вполне счастлива и совершенно довольна Батом. Она разыскала  знакомых, они, по счастью, оказались семьей ее самой дорогой давней подруги и в  довершение всего были одеты значительно беднее чем она сама. Вместо ежедневно  повторяемой фразы: «Как бы мне хотелось встретить здесь кого-нибудь из  знакомых!», она стала теперь говорить: «Как я рада, что мы встретились миссис  Торп!» И постоянное общение двух семей сделалось для нее не менее желанным, чем  для ее юной воспитанницы и Изабеллы. Ни один день не казался ей проведенным с  толком, если большую его часть она не проводила бок о бок с миссис Торп,  поглощенная тем, что они называли беседой, в которой, впрочем, не хватало не  только обмена мнениями, но часто даже общей темы, поскольку миссис Торп главным  образом говорила о детях, а миссис Аллен — о туалетах.    

Дружба  между Кэтрин и Изабеллой развивалась столь же стремительно, сколь внезапным  было ее начало, и они так быстро прошли все ступени растущей взаимной симпатии,  что вскоре не осталось ни одного возможного свидетельства этого чувства,  которого бы они не явили друг другу и окружающим. Они называли друг друга по  именам, гуляли только под руку, закалывали друг другу шлейфы перед танцами и  были неразлучны в любом обществе. И если дождливое утро лишало их других развлечений,  они, невзирая на сырость и грязь, непременно встречались и, закрывшись в  комнате, читали роман. Да, да, роман, ибо я вовсе не собираюсь следовать неблагородному  и неразумному обычаю, распространенному среди пишущих в этом жанре, —  презрительно осуждать сочинения, ими же приумножаемые, — присоединяясь к  злейшим врагам и хулителям этих сочинений и не разрешая их читать собственной  героине, которая, случайно раскрыв роман, с неизменным отвращением  перелистывает его бездарные страницы. Увы! Если героиня одного романа не может  рассчитывать на покровительство героини другого, откуда же ей ждать сочувствия  и защиты? Я не могу относиться к этому с одобрением. Предоставим обозревателям  бранить на досуге эти плоды творческого воображения и отзываться о каждом новом  романе избитыми фразами, заполнившими современную прессу. Не будем предавать  друг друга. Мы — члены ущемленного клана. Несмотря на то, что наши творения  принесли людям больше глубокой и подлинной радости, чем созданные любой другой  литературной корпорацией в мире, ни один литературный жанр не подвергался таким  нападкам. Чванство, невежество и мода делают число наших врагов почти равным  числу читателей. Дарования девятисотого автора краткой истории Англии или  составителя и издателя тома, содержащего несколько дюжин строк из Мильтона,  Поупа и Прайора, статью из «Зрителя» и главу из Стерна, восхваляются тысячами  перьев, меж тем как существует чуть ли не всеобщее стремление преуменьшить  способности и опорочить труд романиста, принизив творения, в пользу которых  говорят только талант, остроумие и вкус. «Я не любитель романов!», «Я редко  открываю романы!», «Не воображайте, что я часто читаю романы!», «Это слишком  хорошо для романа!» — вот общая погудка. «Что вы читаете, мисс?» — «Ах, это  всего лишь роман!» — отвечает молодая девица, откладывая книгу в сторону с  подчеркнутым пренебрежением или мгновенно смутившись. Это всего лишь «Цецилия»,  или «Камилла», или «Белинда», — или, коротко говоря, всего лишь  произведение, в котором выражены сильнейшие стороны человеческого ума, в  котором проникновеннейшее знание человеческой природы, удачнейшая зарисовка ее  образцов и живейшие проявления веселости и остроумия преподнесены миру наиболее  отточенным языком. Но будь та же самая юная леди занята вместо романа томом «Зрителя»,  с какой гордостью она покажет вам книгу и назовет ее заглавие! А между тем  весьма маловероятно, чтобы ее в самом деле заинтересовала какая-нибудь часть  этого объемистого тома, содержание и стиль которого не могут не оттолкнуть  девушку со вкусом, — настолько часто его статьи посвящены надуманным  обстоятельствам, неестественным характерам и беседам на темы, давно уже  переставшие интересовать кого-нибудь из живущих на свете, к тому же изложенным  на языке столь вульгарном, что едва ли он может оставить благоприятное  впечатление о веке, который его переносил.    

 Глава VI    

     

Беседа  между двумя подругами, состоявшаяся в Галерее однажды утром на восьмой или девятый  день их знакомства, приводится здесь, чтобы дать читателю представление о силе  их взаимной привязанности, а также тонкости, глубине и своеобразии их мыслей и  литературных вкусов, на которых эта привязанность основывалась.    

Их  встреча была заранее условлена, и так как Изабелла явилась в Галерею пятью  минутами раньше своей подруги, первыми ее словами, естественно, были:    

— Дорогая  моя, что это вас так задержало? Я жду вас целую вечность!    

— Неужели  я вас заставила ждать? Извините меня. Мне казалось, я не опаздываю. Только что  пробил час. Надеюсь, вы здесь недавно?    

— Тысячу  лет, не меньше. Во всяком случае, уже битых полчаса. Ну, а теперь давайте доставим  себе маленькое удовольствие и посидим тихонько вон там, в глубине зала. Мне  надо поделиться с вами сотней разных вещей. Прежде всего, я так боялась дождя,  когда утром собиралась из дому! Казалось, он вот-вот хлынет, — это бы  разбило мне сердце. Вы знаете, проходя по Мильсом-стрит, я заметила на витрине  самую миленькую шляпку, какую только можно себе представить, — вроде  вашей, но не с зелеными лентам, а с пунцовыми. Мне смертельно захотелось ее купить!  Но, Кэтрин, дорогая, как прошло ваше утро? Читали ли вы дальше «Удольфо»?    

— Я  принялась за него, как только открыла глаза. И уже добралась до черного  покрывала.    

— Что  вы говорите? Какая прелесть! Но я ни в коем случае не скажу, что под ним  спрятано. Хоть вы, наверно, умираете от любопытства?    

— Еще  бы! Что бы это могло оказаться? Нет, нет, не говорите, ради Бога, ни слова!  Наверно, там спрятан скелет, — я убеждена, что это будет скелет Лорентины.  О, я в восторге от этой книги! Я бы ее с удовольствием читала всю жизнь. Уверяю  вас, если бы не наша встреча, я бы ни за что на свете от нее не оторвалась.    

— Милочка  моя, я так вам признательна! Но когда вы кончите «Удольфо», мы с вами примемся  за «Итальянца». И я уже приготовила для вас список еще десяти — двенадцати романов  в том же роде.    

— Правда?  Мне даже не верится. Но что это за романы?    

— Сейчас  я их вам перечислю, все до одного — они у меня здесь, в записной книжке. «Замок  Вольфенбах», «Клермонт», «Таинственное предостережение», «Чародей Черного  леса», «Полуночный колокол», «Рейнская сирота» и еще «Страшные тайны». Этого  пока достаточно.    

— О  да, конечно. Но все они с ужасами? Вы уверены, что все они с ужасами?    

— Абсолютно.  Моя ближайшая подруга, мисс Эндрюс, — милейшая особа, самое чудное  существо на земле, — перечитала их все. Если бы вы знали мисс Эндрюс, вы  бы ее обожали. Вы даже представить не можете, какое она себе вяжет прелестное  платье. По-моему, она просто ангел. Почему-то мужчины ею не восхищаются. Это  выводит меня из себя, и я их отчитываю как могу.    

— Отчитываете?  Вы отчитываете мужчин за то, что она им не нравится?    

— Само  собой разумеется. Чего только я не сделаю ради настоящих друзей. Я не способна  на половинчатое чувство — мне это не свойственно. Привязанности мои  необыкновенно сильны. Этой зимой на одной из наших ассамблей я заявила капитану  Ханту, что, сколько бы он ко мне ни приставал, я не стану с ним танцевать, пока  он не подтвердит, что мисс Эндрюс красива как ангел. Вы знаете, мужчины  считают, что мы не созданы для подлинной дружбы, но я докажу им, что они  заблуждаются. Пусть только я услышу, что кто-то неуважительно отзовется о  вас, — увидите, какой он получит отпор. Впрочем, это едва ли случится — вы  ведь относитесь к женщинам, которые у мужчин пользуются успехом.    

— Что  вы! Как вы могли это сказать? — покраснев, ответила Кэтрин.    

— Уверяю  вас. Вам свойственна живость, которой так не хватает мисс Эндрюс. Должна признаться,  в ней есть что-то пресное… Ах да, могу вас обрадовать! Вчера, когда мы  расстались, я заметила молодого человека, смотревшего на вас очень внимательно.  Готова поручиться — он в вас влюблен!    

Кэтрин  опять покраснела и запротестовала еще энергичнее, но Изабелла продолжала со смехом:    

— Клянусь  вам, это чистая правда! Но я догадываюсь, в чем дело: вы не дорожите ничьей  благосклонностью, кроме благосклонности джентльмена, имени которого можно не  называть. Что ж, если говорить серьезно, эти чувства естественны. Не смею вас  за них упрекать. Если сердце занято, — мне это так знакомо! —  внимание посторонних его не радует. Все, что не связано с его избранником,  кажется таким заурядным и скучным! Ваши чувства вполне понятны.    

— Вам  незачем убеждать меня, что я много думаю о мистере Тилни, которого, быть может,  никогда не увижу.    

— Никогда  не увидите? Милочка моя, как можете вы так говорить? Поверьте, если бы вы и  впрямь так думали, вы были бы глубоко несчастны.    

— Нисколько.  Я не скрываю, он мне понравился. Но когда я читаю «Удольфо», мне кажется, что  сделать меня несчастной не может ничто на свете. Ах, это ужасное черное  покрывало! Изабелла, дорогая, я уверена, что под ним скелет Лорентины.    

— Как  странно, что вы до сих пор не читали «Удольфо». Миссис Морланд, наверно, не любит  романов?    

— Да  нет же, любит! Просто до нас не доходят новые книги. Она сама часто  перечитывает «Сэра Чарлза Грандисона».    

— «Сэра  Чарлза Грандисона»? Но ведь его просто невозможно читать! Я помню, мисс Эндрюс  не смогла одолеть первого тома.    

— Конечно,  это совсем непохоже на «Удольфо». Но все же он показался мне занимательным.    

— Неужели?  Вы меня удивляете. Мне представлялось, что эта книга просто невыносима. Но,  Кэтрин, дорогая, вы уже придумали, что вы наденете на голову сегодня вечером? Я  твердо решила во всех случаях одеваться так же, как вы. Мужчины, знаете, иногда  обращают на это внимание.    

— Но  ведь нам до этого нет дела? — невинно спросила Кэтрин.    

— Нет  дела? Боже! Я взяла себе за правило не считаться с их мнением. Мужчины подчас  бывают ужасно дерзки, если только перед ними робеть и не держать их на  расстоянии.    

— Правда?  Я этого никогда не замечала. При мне они всегда бывали достаточно сдержанны.    

— Они  такими только прикидываются. Это самые самоуверенные существа на земле, воображающие  о себе Бог весть что. Кстати, все время забываю у вас спросить: кого вы  предпочитаете — блондинов или брюнетов?    

— Мне  трудно сказать, я об этом никогда не задумывалась. Наверно, что-нибудь среднее  — шатены. Не слишком светлые, но и не темные.    

— Отлично,  Кэтрин, он ведь именно таков. Я не забыла вашего описания мистера Тилни:  «смуглое лицо с темными глазами и не слишком темные волосы». Что ж, мой вкус  отличается от вашего. Я предпочитаю светлые глаза и бледное лицо. Они кажутся  мне более привлекательными. Вы не выдадите меня, встретив кого-нибудь из ваших  знакомых с этими качествами?    

— Выдать  вас! В каком смысле?    

— Ах,  не терзайте меня! Я и так уже слишком много сказала. Поговорим о другом.    

Кэтрин с  некоторым удивлением подчинилась. Немного помолчав, она была уже готова вернуться  к тому, что интересовало ее сейчас больше всего, то есть к скелету Лорентины.  Однако подруга опередила ее, воскликнув:    

— Ради  Бога, уйдем из этого конца зала! Вы заметили тех двух ужасных молодых людей, которые  уже полчаса таращат на меня глаза? Они действуют мне на нервы. Давайте  посмотрим в книге, кто еще прибыл в Бат. Едва ли они последуют за нами.    

Подруги  подошли к столу с книгой для записи новых посетителей Галереи. И пока Изабелла  читала имена, Кэтрин пришлось следить за поведением дерзких незнакомцев.    

— Ну  как, они все еще там? Надеюсь, у них не хватит дерзости нас преследовать.  Умоляю вас сказать мне, если они двинутся в нашу сторону. Я твердо решила на  них не смотреть.    

Вскоре  Кэтрин с непритворной радостью сообшила подруге, что она может больше не беспокоиться,  ибо джентльмены покинули Галерею.    

— Куда  же они направились? — быстро обернувшись, спросила Изабелла. — Один  из них совсем недурен.    

— Они  вошли в церковные ворота.    

— Ну  что ж, я очень довольна, что мы от них отделались. А теперь, как вы относитесь  к тому, чтобы пройтись со мной до Эдгарс-Билдингс — взглянуть на мою новую  шляпку? Вы ведь сказали, что хотели ее посмотреть?    

Кэтрин  охотно согласилась.    

— Но, —  добавила она, — как бы нам не столкнуться с теми молодыми людьми?    

— Пустяки.  Если поспешить, мы успеем проскочить перед ними. Мне до смерти хочется показать  вам шляпку.    

— Достаточно  подождать несколько минут — и встречи можно будет вообще не бояться.    

— Они  недостойны того, чтобы я к ним подлаживалась! Не считаю нужным уделять мужчинам  много внимания. Этим их можно только испортить.    

Против  последнего довода у Кэтрин не нашлось возражений. И дабы подтвердить независимость  взглядов мисс Торп, а также ее решимость проучить представителей ненавистного  пола, они тут же пустились в погоню за молодыми людьми.    

 Глава VII    

     

В  следующую минуту они пересекли прилегающий к Галерее двор и очутились под  сводами арки напротив переулка Юнион. Но тут им пришлось остановиться. Всякий  знакомый с Батом хорошо помнит, как трудно здесь пересечь Чип-стрит. Эта улица  в самом деле так неладно устроена и находится в такой неблагоприятной близости  к лондонской и оксфордской большим дорогам, а также главной городской  гостинице, что не проходит дня, в который каким-то леди, независимо от  значительности предпринятого ими дела — покупки ли пирожных, посещения  галантерейной лавки или, как было на этот раз, преследования молодых  людей, — не пришлось бы задержаться на той или другой ее стороне,  пропуская всадников, экипажи или повозки. Со времени приезда в Бат Изабелла, к  своей досаде, наталкивалась на это препятствие по несколько раз в день. И  сейчас ей довелось натолкнуться на него и почувствовать досаду еще раз, ибо в  тот самый момент, когда они оказались напротив переулка Юнион и увидели двух  джентльменов, пробиравшихся сквозь толпу и месивших грязь в этом  привлекательном месте. Им помешало перейти дорогу приближение кабриолета,  который самоуверенный возница гнал по негодной мостовой с воодушевлением, подвергавшим  смертельной опасности его самого, его седока и коня.    

— Противные  кабриолеты! — вырвалось у Изабеллы. — До чего я их ненавижу!    

Однако  ее ненависть, хоть и столь справедливая, оказалась непродолжительной, —  взглянув снова на экипаж, она воскликнула:    

— Что  я вижу? Брат и мистер Морланд!    

— Господи,  это Джеймс! — одновременно вырвалось у Кэтрин.    

Едва  только молодые люди их заметили, лошадь была сразу же остановлена таким рывком,  что почти поднялась на дыбы, после чего седоки выпрыгнули из экипажа, оставив  его на попечение встрепенувшегося от внезапной остановки слуги.    

Кэтрин,  для которой появление брата было совершенно неожиданным, встретила его с  большой радостью. Брат, искренне к ней привязанный приятный молодой человек,  отвечал ей тем же — в той мере, в какой ему это позволяли непрерывно  отвлекавшие его очаровательные глазки мисс Торп. Приветствие, с которым он  сразу же обратился к этой леди, отразившее одновременно переживаемые им радость  и смущение, могло бы подсказать его сестре, если бы она лучше умела разбираться  в чужих чувствах и не слишком была поглощена своими собственными, что Джеймс  ценит красоту Изабеллы не менее высоко, чем сама Кэтрин.    

Джон  Торп, отдававший распоряжения относительно экипажа, вскоре присоединился к ним  и должным образом вознаградил Кэтрин за испытанный ею недостаток внимания. Он  весьма небрежно поздоровался с Изабеллой, едва лишь пожав ей руку, но зато по  всем правилам расшаркался перед ее подругой.    

Это был  полный юноша среднего роста, с невзрачными чертами лица и нескладной фигурой,  который, казалось, чтобы не выглядеть слишком привлекательно, одевался как  грум, а чтобы не сойти за человека с хорошими манерами, вел себя непринужденно,  если следовало проявлять сдержанность, и развязно — если была допустима  непринужденность. Вынув из кармана часы, он спросил:    

— Как  вы думаете, мисс Морланд, за сколько времени мы доскакали из Тетбери?    

— Я  ведь не знаю, далеко ли это отсюда. Ее брат заметил, что до Тетбери двадцать  три мили.    

— Двадцать  три? — спросил Торп. — Двадцать пять, и ни дюйма меньше!    

Морланд  возразил ему, ссылаясь на свидетельства путеводителей, хозяев гостиниц и дорожных  знаков, но его приятель отверг их все, поскольку располагал более надежной  мерой расстояния.    

— Я  знаю, — сказал он, — что мы проехали двадцать пять миль, по времени,  которое у нас отняла дорога. Сейчас половина второго. Мы выкатили со двора  гостиницы в Тётбери, когда городские часы пробили одиннадцать. Я вызову на  дуэль любого человека, который скажет что моя лошадь пробегает в упряжке меньше  десяти миль в час. Отсюда и выходит ровно двадцать пять миль.    

— У  вас потерялся один час, Торп, — сказал Морланд. — Когда мы выезжали  из Тётгбери, было всего десять часов.    

— Десять  часов? Клянусь жизнью, было одиннадцать! Я пересчитал все удары. Ваш брат, мисс  Морланд, доведет меня до исступления. Только взгляните на мою лошадь — вы  видели за свою жизнь существо, более приспособленное для быстрого бега? (Слуга  в это время как раз взобрался на сиденье и отгонял экипаж.) Настоящих кровей!  Три с половиной часа на то, чтобы пробежать какие-то двадцать три мили, —  не угодно ли? Посмотрите на это животное и попробуйте себе представить такую  нелепость.    

— О  да, лошадь сильно разгорячилась.    

— Разгорячилась!  До Уолкотчёрч на ней и волосок не шелохнулся. Взгляните на ее передние ноги.  Взгляните на круп. Только посмотрите на ее поступь. Такая лошадь не может  пробегать в час меньше десяти миль, даже если ее стреножить. А что скажете вы,  мисс Морланд, о моем кабриолете? Хорош, не правда ли? Отличная подвеска.  Столичная работа. Он у меня меньше месяца. Заказан человеком из Крайст-чёрч,  моим приятелем — отличным парнем.    

Бедняга  поездил на нем несколько недель, пока я думаю, не стало удобным его продать. Я  в что время как раз подыскивал себе что-нибудь легкое в этом роде — даже решил  было уже купить шарабан. И тут встретил его на мосту Магдалины при въезде в  Оксфорд — после прошлых каникул. Он мне и кричит: «Эй, Торп, а не нуждаетесь ли  вы, часом, в такой скорлупке? Лучшая в своем роде — только я от нее чертовски  устал». А я отвечаю: "Черт побери, я тот, кто вам нужен. Сколько возьмете  за драндулет? И знаете, мисс Морланд, сколько он взял?    

— Не  имею ни малейшего понятия.    

— А  вы только взгляните: рессорная подвеска, сиденье, дорожный сундук, ящик для  оружия, крылья, фонари, серебряная отделка — все, как видите, в отличном  порядке. Железные части — как новые, если только не лучше. Запросил пятьдесят  гиней. Я решил сразу. Выложил деньги, и экипаж мой.    

— Поверьте, —  сказала Кэтрин, — я так мало в этом разбираюсь, что не могу судить — дорого  это или дешево.    

— Ни  то, ни другое. Могло обойтись дешевле. Но терпеть не могу торговаться, а у  бедняги Фримена в кошельке было пусто.    

— С  вашей стороны это великодушно, — сказала растроганная Кэтрин.    

— К  чертям! Когда я что-то для друга делаю, терпеть не могу чувствительности.    

У  молодых леди спросили, куда они направляются, и, узнав о цели их прогулки,  джентльмены решили проводить их до Эдгарс-Билдингс и засвидетельствовать свое  почтение миссис Торп. Джеймс и Изабелла шли впереди. И последняя была настолько  довольна своим жребием, так горячо старалась сделать эту прогулку приятной для  человека, которого ей вдвойне рекомендовало родство с подругой и дружба с  братом, и испытывала такие естественные, лишенные всякого притворства чувства,  что, хотя на Мильсом-стрит они встретили и прошли мимо тех самых двух дерзких  молодых джентльменов, она совсем не старалась привлечь к себе их внимание и  обернулась к ним всего лишь три раза.    

Джон  Торп шел, разумеется, с Кэтрин и после нескольких минут молчания возобновил разговор  о кабриолете:    

— Быть  может, мисс Морланд, кто-нибудь скажет вам, что это дешевая вещь. Но я мог продать  ее через день на десять гиней дороже. Джексон из Ориэла предлагал мне  шестьдесят тут же на месте, — это было при Морланле.    

— Да,  да, — сказал Морланд, услышав его слова. — Но вы забываете, что в  цену входила лошадь.    

— Лошадь?!  Черта с два! Я бы не продал мою лошадь и за сто гиней. Вы любите, мисс Морланд,  открытые экипажи?    

— Да,  конечно. Но я не припомню случая, чтобы я в них каталась. Хотя они мне очень нравятся.    

— Отлично.  Я буду катать вас в моем кабриолете каждое утро.    

— Благодарю  вас, — немного смутившись, ответила Кэтрин, не уверенная — прилично ли ей  принять это приглашение.    

— Завтра  мы с вами едем на Лэнсдаун-Хилл.    

— Благодарю  вас. Но разве ваша лошадь не нуждается в отдыхе?    

— В  отдыхе?! Это после того, как она пробежала сегодня каких-нибудь двадцать три  мили? Вздор! Нет ничего вреднее для лошадей, чем отдых. От него они мрут  быстрее всего. Нет, нет, пока я здесь, она у меня каждый день будет  тренироваться не меньше чем по четыре часа.    

— Правда? —  очень серьезно спросила Кэтрин. — Но ведь это же выйдет по сорок миль в  день!    

— Сорок,  пятьдесят — какая разница? Значит, завтра — на Лэнсдаун-Хилл. Помните, я в  вашем распоряжении!    

— Как  это будет чудесно! — обернувшись, сказала Изабелла. — Кэтрин,  дорогая, я почти вам завидую. Но, Джон, я боюсь, третий седок у тебя может не  поместиться.    

— Третий?  Как бы не так! Я прибыл в Бат не для того, чтобы катать здесь своих сестриц. Не  правда ли — милое развлечение? О тебе, надеюсь, позаботится Морланд. Это  вызвало обмен любезностями между шедшими впереди, но Кэтрин не расслышала  подробностей и чем он закончился. Рассуждения ее спутника, исчерпав оживлявшую  их тему, ограничивались теперь только краткими благоприятными или  неодобрительными отзывами о внешности встречавшихся им по пути женщин. Со  скромностью и почтительностью подобающими юной девице, которая не осмеливается  иметь собственное мнение, отличное от мнения самоуверенного кавалера, особенно  в отношении женской красоты, Кэтрин слушала и соглашалась сколько могла, пока  не решилась переменить тему разговора, задав вопрос, давно вертевшийся у нее на  языке:    

— Мистер  Торп, вы читали «Удольфо»?    

— «Удольфо»?  Бог мой, увольте. Я не читаю романов. У меня достаточно других дел.    

Осекшаяся  и сконфуженная Кэтрин хотела уже было принести извинения за неуместный вопрос.  Но не успела она открыть рта, как он добавил:    

— Романы  полны вздора и чепухи. После «Тома Джонса» не было ни одного сколько-нибудь  приличного — разве что «Монах». Я его недавно прочел. Все остальные — полнейшая  чушь.    

— Мне  кажется, «Удольфо», если бы вы его прочитали, вам бы понравился. Он написан так  увлекательно.    

— Увольте,  ей-богу. Уж кабы я согласился прочесть роман, то разве из сочиненных миссис  Радклиф. Они хоть читаются с интересом, и в них есть какой-то смысл.    

— Но  ведь «Удольфо» сочинила миссис Радклиф, — нерешительно заметила Кэтрин,  опасаясь его обидеть.    

— Ничего  подобного! Гм, разве? Ах да, ну конечно. Я имел в виду другую дурацкую книгу  написанную той женщиной, из-за которой было столько разговоров и которая вышла  замуж за французского эмигранта.    

— Может  быть, вы говорите о «Камилле»?    

— Вот-вот,  она самая. Какая чепуха — старик качается на качелях! Я как-то взял полистать  первый том, да сразу смекнул, что его и читать не стоит. Впрочем, я догадался,  что это за ерунда, еще раньше, когда узнал про ее замужество. Сразу сообразил,  что в эту книгу нечего и заглядывать.    

— Я  ее никогда не читала.    

— Немного  потеряли, поверьте. Самая дурацкая книга, какую можно себе представить. В ней  ничего и нет, кроме старичка, который качается на качелях да еще зубрит латынь.  Клянусь честью!    

Эти  критические высказывания, справедливость коих, к сожалению, не могла быть оценена  Кэтрин, он произнес, подходя к дому, в котором остановилась миссис Торп и где  чувства проницательного и нелицеприятного критика «Камиллы» были вытеснены  чувствами встретившегося с матерью преданного и нежного сына. Миссис Торп  узнала их еще издали, глядя из окна.    

— А,  мама, как поживаете? — сказал он тряхнув ей руку. — Где это вы  подцепили такую диковинную шляпу? Вы в ней похожи на старую ведьму. Мы с  Морландом решили провести с вами несколько дней. Придется вам подыскать  неподалеку приличное жилье с двумя постелями.    

Такое  обращение, по-видимому, вполне отвечало чаяниям ее нежного материнского сердца,  ибо миссис Торп встретила сына самым восторженным образом. Двум младшим сестрам  он выразил равную родственную привязанность, спросив у них, как они поживают, и  объявив им, что обе они уродины.    

Все это  Кэтрин не слишком понравилось. Но мистер Торп был другом Джеймса и братом  Изабеллы! И на ее суждение о нем повлияли к тому же слова Изабеллы, сказавшей  ей, когда они наконец отправились вдвоем посмотреть на новую шляпку, что Джон  находит ее самой прелестной девушкой в мире, а также приглашение танцевать с  ним на предстоявшем в тот день балу, сделанное Джоном при расставании. Будь она  более опытной и более тщеславной, эти комплименты, возможно, не возымели бы своего  действия. Но при сочетании юности и неуверенности в себе требуется незаурядная  сила ума, чтобы не поддаться такому отзыву о собственной внешности и такому  заблаговременному приглашению к танцу. Следствием всего этого было то, что,  когда брат и сестра Морланды, проведя час у Торпов, вышли из дома, чтобы идти  вместе к Алленам, и Джеймс, затворив за собой дверь, спросил: «Ну, Кэтрин,  понравился тебе мой друг Торп?» — она, вместо того чтобы ответить честно, как  она бы это сделала, не подействуй на нее лесть и дружеские чувства: «Решительно  не понравился!» — без запинки произнесла: «Очень понравился, с ним так приятно  провести время!»    

— Он  и впрямь самый славный парень на свете. Немного говорлив, но вам, барышням,  это, должно быть, даже по вкусу. А нравятся тебе его родные?    

— Еще  бы, особенно Изабелла!    

— Это  приятно слышать. Я бы хотел, чтобы ты подружилась именно с такой молодой особой.  У нее столько здравого смысла, столько очарования и ни капли притворства. Я  давно вас мечтал познакомить. И она очень к тебе привязана. Она отзывается о  тебе самым восторженным образом. А добрым мнением такой девушки, как мисс  Торп, — сказал он, ласково взяв ее за руку, — можешь гордиться даже  ты, Кэтрин.    

— Я  в самом деле им горжусь, — ответила его сестра. — Я люблю ее всей душой  и счастлива, что тебе она тоже нравится. Ты о ней лишь упомянул, когда писал  мне, вернувшись от Торпов.    

— Я  просто надеялся скоро с тобой увидеться. Мне кажется, вам надо как можно больше  времени проводить вместе, пока вы живете в Бате. Она очень мила. И какая  умница! Как дорожит ею семья! По-видимому, она всеобщая любимица. Наверно, она  пользуется в Бате большим успехом, как ты думаешь?    

— Я  в этом не сомневаюсь. Мистер Аллен считает ее здесь самой хорошенькой молодой леди.    

— И  он едва ли ошибается. Не знаю другого человека, который бы лучше разбирался в  женской красоте. Мне незачем спрашивать тебя, дорогая, нравится ли тебе эта  поездка. Встретив такую подругу, ты не можешь быть недовольна. Да и Аллены,  должно быть, очень к тебе внимательны?    

— О  конечно. Я никогда не жила так весело, как сейчас. А с твоим приездом станет  еще веселее. Как ты был добр, приехав издалека, чтобы меня повидать!    

Джеймс  принял эту дань благодарности, успокоив свою совесть тем, что произнес от души:    

— Кэтрин,  я ведь в самом деле к тебе очень привязан.    

Последовавший  затем обмен вопросами и ответами относительно братьев и сестер, — как одни  учатся, как другие растут, — а также о прочих семейных делах продолжался  лишь с одним кратким отступлением Джеймса касательно достоинств мисс Торп до  самого их прихода на Палтни-стрит, где молодой человек был весьма любезно  принят мистером и миссис Аллен, из которых первый предложил ему с ними  пообедать, а вторая — определить качество и угадать цену новой муфты и  палантина. Предварительная договоренность в Эдгарс-Билдингс лишила Джеймса возможности  принять приглашение джентльмена и заставила как можно скорее разделаться с вопросами  леди. И после того, как было условлено о встрече обеих компаний в  Восьмиугольном зале, Кэтрин могла наконец погрузиться в тревожные, возвышенные  и душераздирающие переживания над страницами «Удольфо», забыв суетные заботы о  платье и обеде, не будучи в состоянии умерить тревогу миссис Аллен по поводу  опоздания портнихи и только в течение одной минуты из каждых шестидесяти доставляя  себе удовольствие мыслью о том, что она уже приглашена танцевать на сегодняшнем  балу.    

 Глава VIII    

     

Несмотря  на «Удольфо» и портниху, компания с Палтни-стрит явилась в Верхние залы как раз  вовремя. Торпы и Джеймс Морланд прибыли туда всего на две минуты раньше. И  после того, как Изабелла совершила свой обычный ритуал, встретив Кэтрин залпом  восторгов и улыбок, восхитившись ее нарядом и позавидовав ее прическе, молодые  леди рука об руку проследовали за старшими в бальный зал, перешептываясь обо  всем, что только приходило им в голову, и возбуждая друг в друге игру  возражения пожатием руки или нежной улыбкой.    

Танцы  начались через, две минуты после того, как они расселись. Джеймс, который пригласил  свою даму тогда же, когда была приглашена его сестра, сразу стал уговаривать  Изабеллу присоединиться к танцующим. Но мистер Торп ушел в карточную комнату,  чтобы поговорить с приятелем, и ничто, по словам мисс Торп, не могло заставить  ее принять участие в танцах без ее дорогой подруги.    

— Имейте  в виду, — провозгласила она, — без вашей сестры я не танцую, посулите  мне хоть все сокровища мира! Мы не желаем расставаться на целый вечер.    

Кэтрин  вполне оценила ее преданность, и они просидели бок о бок еще три минуты, после  которых Изабелла, продолжавшая до того разговаривать с Джеймсом, снова  повернулась к подруге и прошептала:    

— Боюсь,  моя дорогая, мне все же придется потанцевать — вашему брату слишком не терпится.  Вы ведь не станете возражать, если я исчезну, не правда ли? Через минуту  вернется Джон, и вам тогда нетрудно будет меня найти.    

У Кэтрин  был достаточно покладистый характер, чтобы, несмотря на некоторое разочарование,  выразить какой-то протест. В это время все поднялись, и Изабелла успела только  произнести на ходу: «До свидания, моя радость», — и быстро пожать ей руку.  Младшие мисс Торп уже танцевали, и Кэтрин оказалась одна между миссис Аллен и  миссис Торп. Отсутствие мистера Торпа было досадно не только из-за  невозможности присоединиться к танцующим, но и потому, что уважительная причина  ее неучастия в танцах была никому не известна и ее могли отнести к многочисленному  племени ущемленных девиц, которым не удалось обзавестись кавалером. Оказаться  униженной в глазах общества, нести на себе клеймо позора, оберегая чистоту  сердца и невинность поступков, очерненных кознями подлинного виновника  зла, — одна из непременных черт биографии героини. И твердость, с которой  героиня переносит все испытания, делает честь ее характеру. Кэтрин тоже была  тверда. Она страдала, но ни слова жалобы не сорвалось с ее уст.    

Из этого  плачевного состояния она десять минут спустя перенеслась в мир более приятных  ощущений при виде мистера — нет, не Торпа, а Тилни, вдруг оказавшегося в  нескольких шагах от их кресел. Продвигаясь как будто в их сторону, он все еще  их не замечал, так что вызванная его внезапным появлением радостная улыбка и  легкая краска на лице Кэтрин успели исчезнуть без ущерба для ее стоической  репутации.    

Мистер  Тилни был, как всегда, изящен и любезен. Он увлеченно беседовал с опиравшейся  на его руку молодой и привлекательной светской особой, в которой Кэтрин сразу  распознала его сестру и тем самым необдуманно пренебрегла прекрасной  возможностью вообразить его уже женатым и, следовательно, утраченным для нее  навсегда. Подчиняясь простому и естественному ходу мыслей, она была в силах  предположить, что мистер Тилни мог оказаться женатым человеком. Он не так  разговаривал, не так себя вел, как виденные до тех пор семейные мужчины. И хотя  он упоминал в разговоре свою сестру, он ни слов не обмолвился о жене. Всего  этого было достаточно, чтобы принять теперешнюю его спутницу за мисс Тилни.  Поэтому, вместо того чтобы смертельно побледнеть и рухнуть в обмороке на грудь  миссис Аллен, Кэтрин продолжала владеть собой и осталась сидеть на месте, хоть  и с чуть порозовевшим лицом.    

Мистер  Тилни и его спутница хотя и медленно, но продолжали приближаться, следуя вплотную  за дамой, которая оказалась знакомой миссис Торп. И когда эта дама, с которой  они составляли одну компанию, остановилась и заговорила с миссис Торп, они  остановились вместе с ней. Взглянув на Кэтрин, мистер Тилни сразу улыбнулся,  обнаружив тем самым, что он ее узнал. Кэтрин приветливо улыбнулась в свою  очередь, и тогда он, еще немного приблизившись, заговорил с ней и миссис Аллен,  которая встретила его весьма радушно:    

— Мне  необыкновенно приятно, сэр, вас увидеть. Я уже боялась, что вы совсем покинули  Бат.    

Мистер  Тилни поблагодарил ее за любезность и сказал, что ему пришлось на следующее  утро после того, как он имел удовольствие с ними познакомиться, на неделю  уехать.    

— Не  сомневаюсь, сэр, вы вернулись охотно. Это самый подходящий уголок для молодежи  как, впрочем, и для остальной публики. Когда мистер Аллен говорит, что ему  здесь надоело, я всегда стараюсь ему втолковать, что он жалуется напрасно,  поскольку Бат — город необычайно приятный. В это тоскливое время года здесь  гораздо лучше, чем дома. И я объясняю мистеру Аллену, как ему повезло, что  состояние здоровья заставило его сюда приехать.    

— Надеюсь,  сударыня, мистер Аллен должен будет полюбить это место еще и потому, что оно  принесет пользу его здоровью.    

— Благодарю  вас, сэр. Я в этом не сомневаюсь. Наш сосед, доктор Скиннер, лечился здесь  прошлой зимой и вернулся вполне здоровым.    

— Это  весьма обнадеживающее обстоятельство.    

— О  да, сэр. Но доктор Скиннер с семьей провел в Бате три месяца. Потому-то я и  уговариваю мистера Аллена не торопиться с отъездом.    

Их  разговор был прерван просьбой миссис Торп к миссис Аллен, чтобы она слегка  подвинулась и позволила сесть миссис Хьюз и мисс Тилни, которые пожелали  присоединиться к их компании. После того как дамы расселись, мистер Тилни  постоял несколько минут около них, а затем пригласил Кэтрин танцевать. Такой  сам по себе приятный знак внимания с его стороны только вдвойне ее огорчил и,  отказываясь от приглашения, она сожалела столь явно, как будто это ей в самом  деле было нелегко сделать. И если бы появившийся вскоре Торп подошел к ним  минутой раньше он мог подумать, что она переживает этот отказ даже сильнее, чем  следует. Весьма небрежная манера, с которой Торп объяснил свое отсутствие,  нимало не примирила Кэтрин с ее неудачей. А сообщенные им во время танцев  подробности о лошадях и собаках встреченного им приятеля и их уговоре  поменяться терьерами не настолько ее заинтересовали, чтобы помешать ей  частенько поглядывать в тот конец зала, где остался мистер Тилни. Ее дорогой  Изабеллы, которой она жаждала показать этого молодого человека, как будто и  след простыл. Они очутились в разных танцующих партиях. Оторванная от своей  компании и всех знакомых, испытав одно огорчение за другим, Кэтрин извлекла из  происшедшего важный вывод о том, что приглашение на танец, полученное до бала,  не обязательно сулит молодой леди много радостей и торжества на балу. Раздумывая  подобным образом, она вдруг почувствовала чье-то прикосновение к своему плечу  и, повернувшись, увидела прямо перед собой миссис Хьюз в сопровождении мисс  Тилни и какого-то джентльмена.    

— Прошу  простить меня, мисс Морланд, — сказала миссис Хьюз, — за мою  вольность. Я не могла найти мисс Торп, и миссис Торп уверила меня, что вы не  будете возражать, если я оставлю эту молодую леди танцевать неподалеку от вас.    

Миссис  Хьюз не могла обратиться в этом зале ни к кому, кто с большей готовностью откликнулся  бы на ее просьбу. Молодые леди были представлены друг другу, мисс Тилни достойным  образом выразила, насколько она ценит оказываемое ей внимание, а мисс Морланд  со свойственной щедрому сердцу деликатностью дала понять, что оно для нее  совершенно не обременительно. И довольная тем, что ей удалось так удачно  позаботиться о своей подопечной, миссис Хьюз вернулась к своей компании.    

У мисс  Тилни была изящная фигура, а также красивое лицо с правильными чертами и приятным  выражением. Хотя она не старалась, подобно мисс Торп, показать себя с выгодной  стороны и проявить нарочитую изысканность, во всем ее облике чувствовалось  подлинное благородство. Манеры ее свидетельствовали об уме и хорошем воспитании  — она не выглядела скованной, но и не была чрезмерно развязной. И казалось, она  была способна чувствовать себя молодой и привлекательной и радоваться балу, не  пытаясь вместе с тем обратить на себя внимание каждого находившегося поблизости  мужчины и не преувеличивая своих чувств изъявлением доходящего до экстаза  восторга или крайнего негодования из-за всякого пустяка. Кэтрин, с самого  начала заинтересованная ее наружностью и родством с мистером Тилни, стремилась  ближе с ней познакомиться, а потому охотно говорила ей все, что только  приходило в голову и что она имела смелость и время произнести. Но трудности,  существующие на пути к быстрому сближению, вызванные частой нехваткой хотя бы  одного из этих условий, позволили им продвинуться дальше самых первых ступеней  знакомства, на которых они высказали друг другу свое отношение к Бату и поделились  тем, насколько им понравилась его архитектура и окрестности, в какой мере та и другая  любят рисовать, играть или петь и как они относятся к верховой езде.    

Сразу по  окончании двух танцев Кэтрин почувствовала рукопожатие ее верной Изабеллы, с  восторгом провозгласившей:    

— Наконец-то  я вас нашла! Любовь моя, я уже битый час вас разыскиваю. И вы могли танцевать в  этой партии, зная, что я танцую в другой? Без вас я себя чувствовала прости  несчастной!    

— Изабелла,  дорогая, как же я могла танцевать с вами? Я и понятия не имела, где вы находитесь.    

— Это  самое я и твердила вашему брату, но он, видите ли, мне не верил. «Пойдите и поищите  ее, мистер Морланд!» — говорила я ему. Но тщетно — я не заставила его сделать  ни шагу. Быть может, это было не так, мистер Морланд? Мужчины — такой ленивый  народ. Вам, Кэтрин, даже не поверится, как я его отчитывала. Знаете, я не  церемонюсь в подобных случаях.    

— Взгляните  на молодую леди с белой диадемой на голове, — прошептала Кэтрин, отводя  подругу от Джеймса. — Это сестра мистера Тилни.    

— Боже!  Не может быть! Дайте-ка мне как следует ее рассмотреть. Что за прелестная особа  — в жизни не видела подобной красавицы! Но где же ее неотразимый братец? Здесь,  в этом зале? Покажите мне его сейчас же — я умираю от нетерпения! Мистер  Морланд, пожалуйста не прислушивайтесь. Мы говорим не о вас.    

— О  чем же вы шепчетесь? Что-нибудь случилось?    

— Ну  вот, этого я и ожидала. Мужчины так любопытны! А еще говорят о любопытстве  женщин! Какой вздор. Но удовлетворитесь тем, что вас сие не касается.    

— Вы  думаете, меня это может удовлетворить?    

— Нет,  я положительно ничего подобного не встречала! Скажите, какое вам дело, о чем мы  здесь разговариваем? Если бы речь шла о вас, я бы вам не советовала  подслушивать. Как бы вам не пришлось услышать нечто не слишком приятное.    

В этой  пустой, продолжавшейся довольно долго болтовне первоначальная тема была начисто  забыта. И хотя Кэтрин была рада на какое-то время ее оставить, у нее не могло  не возникнуть подозрения, насколько ее подруга действительно хочет увидеть  мистера Тилни.    

Когда  оркестр заиграл снова, Джеймс попытался увести свою прелестную даму, но она  этому решительно воспротивилась.    

— Поверьте,  мистер Морланд, я на это не соглашусь ни за какие блага на свете. Вы совершенно  несносны. Только подумайте, Кэтрин дорогая, до чего дошел ваш любезный братец.  Он хочет, чтобы я с ним танцевала второй раз. Ведь я ему растолковала,  насколько это неприлично и противно всем правилам. Если мы не сменим партнеров,  мы станем притчей во языцех.    

— Честное  слово, — сказал Джеймс, — на подобных общественных балах можно  танцевать с одним и тем же партнером, а можно и с разными.    

— И  вы способны утверждать такой вздор? Но уж коли мужчина что-либо вобьет себе в голову,  ему хоть кол на голове теши. Кэтрин, дорогая, заступитесь хоть вы за меня —  объясните вашему братцу, что это просто невозможно. Скажите, что, если я ему уступлю,  вы будете недовольны. Вас ведь это в самом деле расстроит, не правда ли?    

— Нет,  почему же? Но если вам кажется, что этого делать не следует, танцуйте с другим.    

— Вот, —  вскричала Изабелла, — вы слышали, что сказала ваша сестра? И вы еще смеете  стоять на своем? Что ж, запомните, если из-за нас старухи в Бате поднимут  переполох, я ни при чем. Кэтрин, любовь моя, ради самого неба, идемте танцевать  с нами!    

С этими  словами она и мистер Морланд отправились к своей прежней партии. Между тем Торп  куда-то ушел. И Кэтрин, все время мечтавшая дать мистеру Тилни возможность  повторить столь приятное для нее приглашение, которым он удостоил ее в начале  вечера, стала торопливо пробираться к миссис Аллен и миссис Торп, надеясь еще  застать его около них. Увы, разочаровавшись в этой надежде, она поняла ее  беспочвенность.    

— Ну  как, моя дорогая, — сказала миссис Торп, которой не терпелось услышать  хвалебный отзыв о своем сыне, — надеюсь, вы были довольны вашим партнером?    

— Вполне  довольна, сударыня.    

— Очень  этому рада. У Джона чудесный характер, не правда ли?    

— Дорогая  моя, вы видели мистера Тилни? — спросила миссис Аллен.    

— Нет.  Где же он?    

— Сию  минуту от нас отошел. Ему, по его словам, так надоело стоять среди зрителей,  что он решил потанцевать. Я думаю, он бы пригласил вас, если бы вы с ним  встретились.    

— Куда  же он мог пойти? — спросила Кэтрин, осматриваясь по сторонам.    

Без  большого труда она отыскала глазами мистера Тилни, сопровождавшего молодую леди  в сторону танцующих.    

— Ах,  он-таки нашел себе даму. Жаль, что он не пригласил вас, дорогая! — Сказав  это миссис Аллен после некоторого молчания добавила:    

— Он  такой славный молодой человек!    

— Вы,  разумеется, правы, — с довольной улыбкой подтвердила миссис Торп. — Я  не могу этого не признать, хотя и прихожусь ему матерью. Самый славный молодой  человек на земле!    

Эти  слова, сказанные невпопад, могли бы у многих вызвать недоумение. Однако они нисколько  не озадачили миссис Аллен, которая после краткого раздумья шепнула на ухо  Кэтрин:    

— Она,  видно, считает, что я говорила о ее сыне.    

Кэтрин  была разочарована и расстроена. То, о чем она так мечтала, ускользнуло у нее  прямо из рук. Находясь в таком расположении духа, она отнюдь не была склонна  особенно любезно ответить на обращение вернувшегося вскоре Джона Торпа:    

— Что  ж, мисс Морланд, не поплясать ли нам с вами еще?    

— О  нет, премного вам благодарна. Два наших танца уже кончились. К тому же я устала  и больше танцевать не хочу.    

— Не  хотите? Ну так давайте пройдемтесь и посмеемся над публикой. Я покажу вам  четыре самые нелепые фигуры на этом балу: моих сестриц и их кавалеров. Я  потешался над ними битых полчаса.    

Кэтрин  еще раз ответила отказом, и в конце концов ему пришлось продолжать свои развлечения  в одиночестве. Остаток вечера показался Кэтрин особенно скучным. Мистер Тилни,  обязанный заботиться о своей даме, не мог за чаем присоединиться к их компании.  Мисс Тилни, хоть и оставалась с ними, сидела от нее вдалеке. А Изабелла была  настолько увлечена разговором с Джеймсом, что не могла уделить подруге ничего,  кроме одного восклицания: «Кэтрин, любовь моя», одного пожатия руки и одной  улыбки.    

 Глава IX    

     

Злоключения  Кэтрин в этот вечер продолжились следующим образом. Прежде всего у нее возникло  отвращение ко всем окружающим, следствием чего явилась ранняя усталость и  желание как можно скорее вернуться домой. Желание это по возвращении на  Палтни-стрит перешло в волчий аппетит, который, после того как она его утолила,  уступил место непреодолимой сонливости. Этим была достигнута высшая точка ее  неблагополучия, после чего она незамедлительно погрузилась в глубокий сон,  продолжавшийся девять часов и настолько укрепивший ее душевные силы, что она  пробудилась от него в прекрасном настроении и полная свежих планов и надежд.  Больше всего ей хотелось продолжить знакомство с мисс Тилни, и первым делом она  решила встретиться с ней в середине дня в Галерее. Мисс Тилни, как и все, кто  только что прибыл в Бат, несомненно, должна была там появиться. А это помещение  уже зарекомендовало себя в глазах Кэтрин таким удобным местом для раскрытия  совершенств женской души и для укрепления женской дружбы и так подходило для  задушевных бесед и возникновения безграничного доверия, что наша героиня вполне  резонно надеялась приобрести в его стенах еще одну близкую подругу. Чем будет  занят ее день, было, таким образом, определено. И после завтрака она спокойно  уселась за чтение, решив, пока не пробьет час дня, не отрываться от книги и не  прислушиваться, как обычно, к рассуждениям и возгласам миссис Аллен, которая  из-за недостатка интереса к чему-либо и от непривычки о чем-то думать хоть не  была говорливой, но и молчать толком не умела, так что терялась ли у нее при  шитье иголка или рвалась нитка, проезжала ли мимо дома карета или обнаруживалось  пятно на платье, — все это оказывалось поводом для ее замечаний,  независимо от того, был ли кто-нибудь расположен на них ответить или до них  никому не было дела. Около половины первого необычно громкий шум на улице  заставил миссис Аллен броситься к окну. И не успела она сообщить Кэтрин, что у  крыльца остановились два открытых экипажа — передний пустой, с одним только  слугой, а задний с мистером Морландом и мисс Торп, — как по лестнице  взбежал Джон Торп и громогласно представился:    

— А  вот и я! Небось заждались, мисс Морланд? Никак раньше не могли выбраться.  Старый хрыч каретник целую вечность подбирал какую-то затычку. А когда выехали,  она опять треснула. Как поживаете, миссис Аллен? Недурно вчера повеселились, а?  Поторапливайтесь, мисс Морланд, остальным там уже невмоготу. Прямо рвутся в  дорогу.    

— Что  это значит? Куда вы собрались?    

— Собрались?!  Ничего себе. Да вы что, забыли наш уговор? Разве у нас не было решено насчет  прогулки? Что же у вас за голова? Держим курс на Клавертон-Даун!    

— Что-то  об этом, кажется, было сказано, — ответила Кэтрин, бросив умоляющий взгляд  на миссис Аллен. — Но, говоря по правде, я вас не ждала!.    

— Не  ждали? Вот это мило! А чем бы вы тут занимались, если бы я не приехал?    

Молчаливый  призыв Кэтрин о помощи не нашел со стороны миссис Аллен никакой поддержки, ибо  последняя, не умея что-нибудь выражать собственным взглядом, даже не  подозревала о возможности подобного способа передачи мыслей кем-то другим. И  поскольку желание Кэтрин снова встретиться с мисс Тилни допускало ради этой  прогулки небольшую отсрочку, а катанье с мистером Торпом, при условии, что  Изабелла ехала с Джеймсом, не казалось предосудительным, ей оставалось только  просто спросить:    

— Как  вы думаете, миссис Аллен, вы бы могли обойтись без меня час или два? Можно мне  поехать?    

— Поступайте,  как вам больше хочется, моя дорогая, — сказала миссис Аллен вполне равнодушно.    

Кэтрин  последовала этому совету и пошла одеваться. Она вернулась очень скоро, едва позволив  оставшимся обменяться одобрительными замечаниями по ее адресу, после того как  Торп добился от миссис Аллен признания достоинств своего кабриолета. И, попрощавшись  с этой дамой, молодые люди поспешили на улицу.    

— Любовь  моя, — воскликнула Изабелла, к которой по долгу дружбы Кэтрин должна была  подбежать прежде, чем сесть в свой экипаж, — вы собирались не меньше трех  часов! Я даже встревожилась — уж не заболели ли вы? Какой чудесный был вчера  бал! Мне нужно вам сказать тысячу вещей. Скорее, скорее садитесь. Сил нет, как  хочется ехать.    

Кэтрин  послушалась и пошла к другому экипажу, но не настолько быстро, чтобы не услышать  слов, сказанных Изабеллой Джеймсу:    

— Какая  же она прелесть! Я ее просто обожаю!    

— Вы  только, мисс Морланд, не пугайтесь, — сказал Торп, подсаживая ее в  кабриолет, — если лошадь, прежде чем тронуться с места, немного  побалуется. Она может разок-другой рвануть, потом постоит минуту, а уж затем  почует хозяйскую руку. Что поделаешь — озорная лошадка, любит подурить, хотя и  без злобы.    

Кэтрин  эта характеристика не показалась слишком обнадеживающей. Но отступать было  поздно — для того, чтобы признаться в собственной робости, она была еще слишком  юной. Поэтому, доверясь судьбе и понадеявшись на хваленую преданность животного  своему хозяину, она покорно села в экипаж, глядя, как Торп устраивается с ней  рядом. Когда все было наконец готово, слуге, стоявшему подле лошадиной головы,  было громогласно приказано:    

«Отпускай!»,  после чего они тишайшим образом без малейшего рывка, толчка или чего-либо  подобного тронулись в путь. Обрадованная этим счастливым обстоятельством Кэтрин  с веселым изумлением выразила свое удовольствие. И ее спутник тут же  растолковал ей, что все попросту объясняется особым его умением придерживать  вожжи и необыкновенными ловкостью и чутьем, с которыми он пользуется кнутом.  Хотя Кэтрин не могла понять, зачем при таком мастерском управлении лошадью ему  понадобилось пугать спутницу нравом животного, она все же искренне поздравила  себя с тем, что находится под покровительством столь опытного возницы. И,  заметив, что лошадь продолжает двигаться в той же спокойной манере, вовсе не  пытаясь проявлять опасную резвость (при положенных ей десяти милях в час),  Кэтрин почувствовала себя в полной безопасности и всей душой наслаждалась  прогулкой и ласкающей свежестью прекрасного февральского дня. Вслед за коротким  разговором несколько минут прошли в молчании, после чего Торп внезапно спросил:    

— Небось  старый Аллен богат, как жид?    

Кэтрин  его не поняла, и он повторил вопрос, добавив для пояснения:    

— Старикан  Аллен, у которого вы живете.    

— Вы  имеете в виду мистера Аллена? Да, мне кажется, он очень богат.    

— И  у него нет никаких детей?    

— Нет,  никаких.    

— Неплохо  для его любимчиков. Он что же — ваш крестный?    

— Крестный?  Вовсе нет.    

— Вы  ведь живете с ними.    

— Да,  конечно.    

— Про  то я и говорю. Славный старикан — верно, в свои годы неплохо пожил. Не зря заработал  подагру, а? Он и сейчас каждый день выпивает по бутылочке?    

— По  бутылочке? О нет. Откуда вы взяли? Это очень умеренный человек. Неужели вам показалось,  что он вчера был навеселе?    

— Бог  с вами! У женщин каждый мужчина навеселе. Не думаете ли вы, что человека можно  свалить одной бутылкой? Я убежден в одном: если бы каждый выпивал в день по  бутылке, в мире не было бы и половины теперешних безобразий. Тогда бы все  зажили как надо.    

— Что-то  не верится.    

— Черт  побери, это спасло бы массу народа. В королевстве не выпивают и сотой доли  того, что следует. С туманами иначе не сладишь.    

— А  мне говорили, что в Оксфорде пьют слишком много.    

— В  Оксфорде? Да в Оксфорде теперь вовсе не пьют, поверьте. Никто не пьет. Вы едва  ли встретите там человека, способного больше чем на четыре пинты. Когда у меня  собрались в последний раз, все удивлялись, что у нас вышло по пяти пинт на  брата. Смотрели на это, как на что-то диковинное. В моем доме, в самом деле,  есть что выпить — это в Оксфорде найдешь не всюду, — чего же тут  удивляться. Вот и судите, как там в общем обстоит с выпивкой.    

— Да,  по этому вполне можно судить, — возмущенно ответила Кэтрин. —  Оказывается, вы выпиваете много больше вина, чем я предполагала. Но я уверена,  что Джеймс пьет гораздо меньше.    

Ее  утверждение было встречено такими громогласными словоизлияниями, — в  которых ничего нельзя было разобрать, кроме множества сдабривавших их  клятвенных заверений, — что Кэтрин еще сильнее укрепилась в своем мнении о  чрезмерности оксфордских возлияний и счастливой вере в сравнительную  воздержанность ее брата.    

После  этого мысли Торпа сосредоточились на достоинствах его выезда, и он призвал  Кэтрин оценить живость и легкость, с которой бежала его лошадь, а также плавный  ход кабриолета, обязанный мерной поступи животного и высокому качеству рессор.  Кэтрин соглашалась со всеми выражениями его восхищения как только могла. Ни  ослабить их, ни усилить было невозможно: его осведомленность и ее невежество в  подобных вопросах, его убежденность и ее неуверенность в себе полностью это  исключали. Она не могла высказать ни одного собственного суждения, но с  готовностью признавала все, что бы он ни утверждал, и в конце концов они без  труда пришли к обоюдному заключению, что его выезд по всем статьям самый лучший  выезд подобного рода в Англии, поскольку кабриолет у него — лучшего устройства,  лошадь — лучшая по скорости бега, а сам он — лучший возница.    

— Но,  говоря по правде, — произнесла Кэтрин, решившись наконец слегка переменить  тему, так как полагала прежнюю вполне исчерпанной, — вы же не думаете, что  кабриолет Джеймса такой уж непрочный?    

— Непрочный?  Черт возьми! Вы еще когда-нибудь видели такую шаткую штуковину? В нем нет ни  одного живого места. Колеса начисто износились лет десять назад, не говоря уже  обо всем остальном. Клянусь честью, его только тронь, и он рассыплется на  куски. Это самое хлипкое сооружение, которое мне только приходилось встречать.  Слава Богу, у нас с вами кое-что получше. В их драндулете я бы не рискнул и  двух миль проехать, дайте мне хоть пятьдесят тысяч фунтов.    

— Боже  правый! — воскликнула напуганная Кэтрин. — В таком случае, я вас  умоляю, вернемтесь в Бат. Если мы поедем дальше, с ними непременно случится  несчастье. Пожалуйста, вернемтесь, мистер Торп. Остановитесь и объясните брату,  какая им грозит опасность.    

— Опасность?  Какого черта! Подумаешь, важное дело. Просто они вывалятся, когда он под ними  рассыплется. Грязи здесь хватит — шлепнутся в свое удовольствие… Клянусь  дьяволом, всякий экипаж надежен, если только уметь им управлять. В хороших  руках эта вещь еще проживет лет двадцать, пока не износится до конца. Да что  там! За пять фунтов я бы на нем съездил в Йорк и обратно, не потеряв ни гвоздя.    

Кэтрин  слушала его с изумлением. Она никак не могла взять в толк, каким образом можно  совместить столь противоположные суждения об одном и том же предмете:  полученное ею воспитание не научило ее, до чего может дойти безудержная  болтовня и какие пустые утверждения и бесстыдную ложь рождает избыток  тщеславия. В ее семье смотрели на вещи просто и не увлекались словесными  изощрениями: отец вполне удовлетворялся каким-нибудь каламбуром, а мать —  пословицей. Поэтому они не привыкли лгать, чтобы прибавить себе значительности,  и не позволяли себе утверждать в предыдущую минуту то, что пришлось бы  оспаривать в последующую. В течение какого-то времени она переживала  растерянность и не один раз уже была готова просить мистера Торпа более ясно  выразить его мнение по беспокоившему ее вопросу. Но, вспомнив что он до сих пор  не слишком проявлял склонность объяснять просто вещи, о которых перед тем выражался  туманно, она сдержалась и успокоила свою тревогу, смекнув, что он не стал бы и  впрямь подвергать друга и сестру опасности, от которой их легко было уберечь, а  значит, вполне уверен в надежности их экипажа. Сам Торп, по-видимому, обо всем  этом тут же забыл, и их дальнейший разговор, или, вернее, его рассуждения,  целиком относились к нему самому и к его собственным делам. Он рассказывал о  лошадях, купленных им за бесценок и проданных за баснословные суммы, о скачках,  на которых безошибочно предсказывал победителей, об охотничьих вылазках, на  которых убивал больше дичи (не сделав ни одного приличного выстрела), чем все  другие участники вместе взятые. Особенно подробно он описал необыкновенную  лисью травлю, в которой его дальновидность и умение управляться с собаками  загладили промах самого опытного охотника, а его бесстрашие в седле, хоть вовсе  и не угрожавшее его собственной жизни, то и дело заставляло попадать впросак  других, так что многие, как он хладнокровно выразился, свернули себе из-за  этого шею.    

Как ни  мало Кэтрин была подготовлена к самостоятельным выводам и какими бы неясными ни  были ее понятия о мужском совершенстве, но, прислушиваясь к бесконечному  бахвальству Торпа, она не могла отделаться от мнения в безукоризненности этого  человека. То была весьма смелая догадка, ибо он ведь был братом Изабеллы, и  Джеймс заверял ее, что присущие Торпу особенности должны нравиться женскому  полу. Но несмотря на это, утомленная его обществом уже на первом часу прогулки  и доведенная им под конец, когда они снова остановились на Палтни-стрит, до  полного изнеможения, Кэтрин была готова противостоять столь авторитетным свидетельствам  и отнестись с некоторым недоверием к его способности нравиться всем людям без исключения.    

Трудно  описать недоумение Изабеллы, когда перед самым домом миссис Аллен она обнаружила,  что уже слишком поздно для визита к подруге: «Как, уже больше трех часов? Но  это же невероятно, непостижимо, невозможно!» Она не хотела верить ни  собственным часам, ни часам ее брата или слуги. Она не могла согласиться ни с  каким доводом, основанным на реальности и здравом смысле, покуда этого не  подтвердил мистер Морланд, показав ей свои часы. После этого невероятным,  непостижимым и невозможным было бы всякое сомнение. И ей оставалось только заявить,  что никакие другие два с половиной часа в ее жизни не пролетали для нее так  незаметно.    

Ее  подруга, ей казалось, должна была чувствовать то же самое. Но Кэтрин была  неспособна ко лжи даже в стремлении угодить Изабелле. Впрочем, последняя не  услышала возражений, так как не дождалась ответа: собственные переживания  поглотили ее целиком Особенно несчастной она себя чувствовала оттого, что  вынуждена была немедленно возвращаться домой. Прошли века с тех пор, как она  имела возможность перекинуться словом со своей обожаемой Кэтрин. Казалось, им  больше не представится случай побыть друг с другом наедине, хотя ей необходимо  сказать подруге тысячи вещей! И так, с улыбками по поводу величайшего несчастья  и веселыми взглядами при выражении глубокого горя она попрощалась и уехала.    

Кэтрин  нашла миссис Аллен только что покончившей с хлопотливым утренним бездельем и  встретившей ее словами:    

     

— А  вот вы и опять здесь, моя дорогая! — достоверность чего у Кэтрин не было  ни причины, ни желания опровергнуть. — Надеюсь, вы получили удовольствие  от прогулки?    

— Большое  спасибо, погода была вполне благоприятной.    

— Миссис  Торп думала то же самое. Она была очень довольна, что вы все поехали вместе.    

— Вы  видели миссис Торп?    

— Когда  вы уехали, я пошла в Галерею. Мы с ней встретились и приятно поболтали. Сегодня,  по ее словам, на рынке было трудно купить телятину — ее привезли необычайно  мало.    

— Вы  встретили кого-нибудь еще из знакомых?    

— О  да, мы свернули на Крессент и нашли там миссис Хьюз, которая гуляла с мистером  и мисс Тилни.    

— В  самом деле! И вы с ними разговаривали?    

— Конечно.  Мы полчаса прогуливались вместе по Крессенту. Это весьма приятные люди. На мисс  Тилни было муслиновое платье в крапинку. Насколько я могла заметить, она всегда  одевается очень красиво. Миссис Хьюз много рассказывала про их семью.    

— И  что же она рассказала?    

— Целую  уйму всего. Кажется, ни о чем другом она и не говорила.    

— Вы  узнали, в какой части Глостершира они проживают?    

— Да,  конечно. Я только не могу сейчас припомнить. Они — люди очень достойные. И  очень богатые. Миссис Тилни в девичестве была мисс Драммонд. Они с миссис Хьюз  были школьными подругами. И у мисс Драммонд было огромное состояние. А когда  она вышла замуж, отец дал ей двадцать тысяч да еще прибавил пятьсот фунтов на  свадебные наряды. Миссис Хьюз видела все ее платья, когда их привезли из  магазина.    

— Мистер  и миссис Тилни тоже приехали в Бат?    

— Кажется,  да. Я не вполне уверена. Впрочем, если мне не изменяет память, они уже умерли,  по крайней мере, мать. Да, конечно миссис Тилни умерла — миссис Хьюз  рассказывала про чудесный жемчужный гарнитур, подаренный мистером Драммондом  дочери к свадьбе. После смерти матери он перешел к мисс Тилни.    

— А  мистер Тилни, который со мной танцевал, — единственный сын?    

— Не  могу судить с полной уверенностью дорогая моя, но, кажется, да. Во всяком  случае, миссис Хьюз говорит, что он очень приятный молодой человек, живущий на  широкую ногу.    

Больше  Кэтрин ни о чем не расспрашивала. Она услышала достаточно, чтобы почувствовать,  как мало стоящих сведений может здесь почерпнуть и как много она потеряла,  упустив возможность встретиться с братом и сестрой Тилни. Если бы она эту  возможность предвидела, ничто не заставило бы ее предпринять прогулку в другой  компании. Но раз уж так вышло, ей оставалось только жалеть о своем невезении и  думать о том, что она потеряла, — думать до тех пор, пока ей не стало  вполне ясно, что прогулка не принесла ей ни малейшего удовольствия и что Джон  Торп — пренеприятнейший молодой человек.    

 Глава Х    

     

Вечером  Аллены, Морланды и Торпы встретились в театре. Изабелла сидела рядом с Кэтрин и  благодаря этому получила возможность поделиться с ней некоторыми из тех тысяч  новостей, которые у нее накопились за время их бесконечной разлуки.    

— Боже,  Кэтрин, любовь моя, наконец-то, мы опять вместе! — воскликнула она, когда  Кэтрин вошла в ложу и села в соседнее кресло. — Итак, мистер Морланд, —  он сидел по другую сторону от нее, — до конца вечера вы от меня не  услышите ни слова. Извольте на это не рассчитывать. Кэтрин, милочка, как прошла  для вас эта вечность? Впрочем, мне незачем спрашивать, вы чудесно выглядите.  Сегодня у вас еще более восхитительная прическа, чем обычно; ах вы, негодное  создание, вам хочется покорить весь мир? Вы знаете, мой брат от вас без ума. А  что до мистера Тилни — то ведь это дело решенное. При всей вашей скромности,  теперь вы не можете сомневаться в его чувствах. Его возвращение в Бат  достаточно их прояснило. Чего бы я ни дала, чтобы наконец на него посмотреть! В  самом деле, я без ума от нетерпения. Мамаша утверждает, что это самый  обаятельный молодой человек на свете. Вы знаете, она его утром видела.  Познакомьте меня с ним, ради Бога. Он в театре? Ради всего святого, посмотрите  вокруг. Поверьте, пока я его не увижу, я просто не существую.    

— Его  что-то не видно, — сказала Кэтрин. — Наверно, он не пришел.    

— Это  ужасно! Мне, наверное, не суждено с ним познакомиться. Вам понравилось мое платье?  Как будто неплохо выглядит? Рукава я придумала совершенно сама. Вы знаете, мне  так осточертел Бат! Мы с вашим братом утром решили, что хотя здесь и можно  неделю-другую развлечься, но жить здесь постоянно мы бы не согласились ни за  какие миллионы. Оказывается, мы оба предпочитаем сельскую жизнь. Наши взгляды в  самом деле удивительно схожи — мы не нашли никакого различия. Мне бы не  хотелось, чтобы вы при этом разговоре присутствовали. С вашей насмешливостью вы  бы сказали по этому поводу Бог весть что.    

— Право,  вы напрасно так думаете!    

— Ах,  я уверена. Я знаю вас лучше, чем вы себя. Вы бы сказали, что мы созданы друг  для друга или какой-нибудь вздор в этом роде, и расстроили бы меня до слез. Я б  покраснела, как ваши розы! Нет, я бы ни за что в мире не хотела, чтобы вы тогда  были рядом.    

— Вы  ко мне несправедливы. Я не могла бы сделать столь неуместного предположения. Не  говоря о том, что оно бы мне просто не пришло в голову.    

Изабелла  посмотрела на нее с недоверием и весь остальной вечер разговаривала только с  Джеймсом.    

Решимость  встретиться с мисс Тилни проснулась в Кэтрин на следующее утро с новой силой, и  до обычного часа посещения Галереи ее не покидала тревога, как бы этому не  помешало какое-нибудь новое обстоятельство. Но ничего не случилось, их не  задержал ни один посетитель, и в надлежащее время она со своими спутниками  отправилась в Галерею, где все то по заведенному обычаю и велись обычные  разговоры. Выпив стакан воды, мистер Аллен заговорил с каким-то джентльменом о  политике, сравнивая высказывания читаемых ими газет. А леди стали прогуливаться  по залу, подмечая всякое новое лицо и почти всякую новую шляпку. Женская часть  семьи Торп, сопутствуемая Джеймсом Морландом, появилась в толпе меньше чем  через четверть часа, и Кэтрин тотчас же заняла обычное место подле своей  подруги. Джеймс, который теперь всюду сопровождал Изабеллу, занял такое же  место с другой стороны, и, отделившись от остальных, они какое-то время  прохаживались втроем, пока Кэтрин не усомнилась в удобстве своего положения,  при котором она целиком была прикована к подруге и брату, не пользуясь ни малейшим  ответным вниманием. Ее спутники были все время заняты чувствительными  объяснениями или оживленными спорами, но выражали чувства таким тихим шепотом,  а оживление — таким громким смехом, что, хотя каждый из них нередко просил у  Кэтрин поддержки, она была к этому решительно неспособна, так как не разбирала  в их разговоре ни слова. В конце концов ей все же удалось от них отделаться,  сказав, что ей необходимо поговорить с мисс Тилни, появлению которой в обществе  миссис Хьюз она очень обрадовалась. И она подошла к молодой леди с той решимостью  поближе с ней познакомиться, какой вряд ли могла бы набраться, не подтолкни ее  вчерашняя неудача. Мисс Тилни встретилась с ней очень приветливо, ответив на  все ее дружественные обращения с равным доброжелательством, и они разговаривали  до тех пор, пока вся компания не покинула Галерею. И хотя по всей вероятности,  ни та, ни другая девица не сделала ни одного наблюдения и не произнесла ни  одной фразы, которые бы не говорились под этой крышей тысячи раз на протяжении  каждого сезона, все же простота, безыскусственность и искренность сказанного  были в данном случае несколько необычными.    

— Как  хорошо танцует ваш брат! — наивно воскликнула под конец Кэтрин,  одновременно удивив и порадовав этим свою собеседницу.    

— Вы  говорите о Генри? — ответила та с улыбкой. — О да, он танцует  неплохо.    

— Ему,  наверно, показалось странным, когда я в тот вечер ответила ему, что уже приглашена  танцевать, хотя сидела среди зрителей. Но меня в самом деле еще с утра  пригласил мистер Торп. — Мисс Тилни смогла в ответ только кивнуть. —  Вы не можете себе представить, — добавила Кэтрин после минутного  раздумья, — как я была удивлена, снова его увидев. Я не сомневалась, что  он совсем уехал из Бата.    

— Когда  Генри имел удовольствие видеть вас в первый раз, он приезжал в Бат всего на  один-два дня, чтобы снять для нас помещение.    

— Это  не приходило мне в голову. И конечно, нигде его не видя, я решила, что он  уехал. Не правда ли, молодую леди, с которой танцевал в понедельник, звали мисс  Смит?    

— Да,  это знакомая миссис Хьюз.    

— Кажется,  она была рада потанцевать. Вы находите ее хорошенькой?    

— Как  вам сказать…    

— А  он, наверно, никогда не заходит в Галерею?    

— Нет,  почему же? Но сегодня они с отцом отправились на верховую прогулку.    

В это  время к ним подошла миссис Хьюз и спросила у мисс Тилни, собирается ли она уходить.    

— Надеюсь  иметь удовольствие видеть вас скоро еще раз, — сказала Кэтрин, — Вы  будете завтра на котильонном балу?    

— Думаю,  что мы… Конечно, мы там будем, почти наверно.    

— Очень  приятно, мы тоже туда придем.    

Эта  любезность была должным образом возвращена, после чего они расстались, причем  мисс Тилни вынесла из разговора некоторое представление о чувствах своей новой  знакомой, а Кэтрин — полную уверенность в том, что она их нисколько не  обнаружила.    

Возвращаясь  домой, она была счастлива. Утро целиком ответило ее ожиданиям, а с завтрашним  вечером связывались надежды на новые радости. Главной ее заботой сделался  теперь выбор платья и прически для предстоящего бала. Увы, в этом она не  заслуживала оправдания. Одежда — это суета сует, и чрезмерное к ней внимание  нередко производит обратное действие. Кэтрин могла прочно усвоить эту истину —  ее двоюродная бабушка сделала ей соответствующее наставление только в прошлое  Рождество. И все же, лежа в постели в среду ночью, она не засыпала целых десять  минут не зная, какому платью отдать предпочтение — вышитому или в крапинку, —  и только недостаток времени помешал ей заказать для бала новый наряд. Она  совершила бы при этом немалую, хотя и весьма распространенную ошибку,  предостеречь от которой с большим успехом ее мог бы представитель другого пола,  нежели собственного, скорее брат, нежели двоюродная бабушка, ибо только мужчине  известно, насколько мужчины нечувствительны к новым нарядам. Многие леди были  бы уязвлены в своих чувствах, если бы поняли, насколько мужское сердце невосприимчиво  ко всему новому и дорогому в их убранстве, как мало на него действует дороговизна  ткани и в какой мере оно равнодушно к крапинкам или полоскам на кисее или муслине.  Женщина наряжается только для собственного удовольствия. Никакой мужчина  благодаря этому не станет ею больше восхищаться, и никакая женщина не  почувствует к ней большего расположения. Опрятность и изящество вполне  устраивают первого, а некоторая небрежность и беспорядок в туалете особенно  радуют последнюю. Но ни один из этих основательных доводов не нарушал, однако  душевного спокойствия нашей героини.    

В  четверг она вошла в бальный зал, полная чувств, разительно непохожих на те,  которые переживала, входя в него в понедельник. Тогда она была счастлива тем,  что ее пригласил танцевать мистер Торп. Сейчас ей больше всего хотелось не  попасться ему на глаза, чтобы не оказаться снова им приглашенной. Ибо хоть она  и не могла, не смела надеяться, что мистер Тилни пригласит ее в третий раз, ее  надежды, желанья и планы были сосредоточены только на этом и ни на чем другом.  Всякая молодая девица легко представит себе чувства моей героини в эту  ответственную минуту, поскольку всякая молодая девица в ту или иную пору  переживала нечто подобное. Каждой приходилось, или, по крайней мере, якобы  приходилось, избегать ухаживаний того, от кого ей хотелось отделаться, и каждая  стремилась привлечь внимание того, кому ей хотелось понравиться. И как только  Торпы присоединились к их компании, страдания Кэтрин начались. Она трепетала, когда  Джон Торп приближался, пряталась от него, сколько могла, и делала вид, что не  слышит, когда он с ней заговаривал. Котильоны кончились, начался контрданс, а  Тилни не показывались.    

— Пожалуйста,  не пугайтесь, моя дорогая, — прошептала ей Изабелла. — Но я в самом  деле собираюсь снова танцевать с вашим братом. Конечно, я понимаю, насколько  это ужасно. Я уже сказала мистеру Морланду, что ему следует этого стыдиться. Но  вы с Джоном можете облегчить наше положение. Поторопитесь, любовь моя, и  присоединяйтесь к нам. Джон только что отошел и через минуту вернется.    

У Кэтрин  не было ни желания, ни времени ей ответить. Парочка удалилась. Джон Торп  находился неподалеку, и она было совсем пала духом. Чтобы не создавать  впечатления, что она его поджидает или высматривает, Кэтрин уставилась глазами  в свой веер. И, упрекнув себя в глупости, которая позволила ей надеяться  встретить в такой толпе, да еще так скоро, мистера Тилни, она вдруг обнаружила,  что к ней обращается он сам, вновь приглашая ее на танец. Нетрудно себе  представить, с какими сверкающими глазами и выражением готовности она приняла  его приглашение, с каким сердечным трепетом шла с ним по залу, чтобы присоединиться  к танцующим. Ускользнуть из-под самого носа Джона Торпа и быть приглашенной — с  места в карьер — мистером Тилни, как будто он ее нарочно разыскивал! Казалось,  судьба не могла принести ей большего счастья. Едва только они нашли место среди  танцующих пар, ее внимание было отвлечено Джоном Торпом, который появился у нее  за спиной.    

— Ба,  мисс Морланд! Что это значит? Мне думалось, мы будем танцевать вместе?    

— Странно,  что вам это пришло в голову. Вы меня не приглашали.    

— Вот  так здорово, черт побери! Я пригласил вас, как только сюда вошел. И уже  собирался вести вас на танец — поворачиваюсь, а вы пропали. Это шутка дурного  тона. Я и пришел-то на бал затем, чтобы с вами танцевать. Мы условились еще в  понедельник, я помню. Как же — я пригласил вас, когда вы дожидались в  гардеробной. И я уже всем здесь похвастался, что танцую с самой красивой  девчонкой на этом балу. Когда увидят, что с вами другой кавалер, меня поднимут  на смех.    

— О  нет, никто и не подумает, что вы говорили обо мне.    

— Клянусь,  если кто-то так не подумает, я этого дурака выброшу за дверь! Что это с вами за  молодчик?    

Кэтрин  удовлетворила его любопытство.    

— Тилни?  Гм. Не знаю такого. Кавалер хоть куда. Он вам как раз под стать. А лошадь ему  не нужна? Тут у моего дружка Сэма Флетчера есть одна на продажу — угодит кому  угодно. Дьявольски умна в упряжке — всего лишь за сорок гиней. Я не раз уже  решал ее взять — такое у меня правило: покупать любую добрую лошадь, какую  увижу. Но мне она не годится — она не для охоты. За настоящую охотничью лошадь  я бы отдал любые деньги. Сейчас у меня их три — самых лучших, какие только  ходили под седлом. Я бы их не продал и за восемьсот гиней. К будущему сезону мы  с Флетчером надумали купить дом в Лестершире. Чертовски неудобно  останавливаться в гостинице!    

После  этой фразы ему уже больше не пришлось злоупотреблять вниманием Кэтрин, так как  его неодолимо оттеснила от нее длинная вереница молодых леди. Мистер Тилни  подошел к ней поближе, сказав:    

— Этот  джентльмен вывел бы меня из терпения, если бы задержался возле вас еще хоть на  полминуты. Какое у него право отвлекать от меня внимание моей дамы? Мы с вами  заключили договор, что этим вечером будем доставлять друг другу как можно  больше приятного, и все приятное, чем каждый из нас располагает, принадлежит на  это время его партнеру. Никто не смеет отвлекать внимание одной из сторон  договора, так как этим он наносит ущерб другой стороне. Контрданс,  по-моему, — подобие брака. В том и другом главные достоинства человека —  взаимные верность и обязательность. И мужчинам, которые предпочитают не  жениться или не танцевать, не может быть дела до жен или дам их соседей.    

— Но  это такие разные вещи!    

— По-вашему,  их нельзя сравнивать?    

— Разумеется,  нет. Те, кто женятся, не могут разойтись и обязаны вести общее хозяйство. А те,  кто танцуют, только находятся в большом зале друг против друга, проводя вместе  лишь полчаса.    

— Вот,  оказывается, каково ваше представление о браке и о танцах! Если смотреть на это  таким образом, сходства как будто немного.    

Но, мне  кажется, на них можно взглянуть и по-другому — вы согласны, что в обоих случаях  мужчина вправе выбирать, а женщина — только отказывать? Оба случая представляют  собой соглашение между мужчиной и женщиной, заключенное для взаимной пользы.  Раз в него вступив, до истечения срока они принадлежат только друг другу. В  каждом случае долгом обоих является не давать повода партнеру желать другого  устройства своей судьбы, а главной заботой — не позволять воображению  отвлекаться на достоинства посторонних, представляя, что эта судьба могла бы  сложиться более благоприятно. Вы согласны со всем этим?    

— Конечно,  когда вы так рассуждаете, это выглядит убедительно. И все же разница между  двумя вещами очень велика. Их даже рядом нельзя поставить — ведь они налагают  совсем разные обязательства.    

— В  одном отношении есть, конечно, отличие. В браке мужчина доставляет средства существования  женщине, а женщина хлопочет о домашних радостях для мужчины. Его дело — добывать,  ее — улыбаться. В танцах же обязанности распределяются обратным образом.  Радовать, угождать должен он. А она — заботиться о веере и лавандовой воде.  Должно быть, именно это отличие в распределении обязанностей привлекло ваше  внимание и заслонило основное сходство.    

— Вовсе  нет, я об этом даже не думала.    

— В  таком случае я просто теряюсь. Но в одном я все же должен сказать. Ваши взгляды  меня тревожат. Вы совершенно отрицаете сходство названных обязательств. Уж не  следует ли отсюда, что вы смотрите на долг партнера по танцам не так строго,  как того мог бы желать ваш кавалер? Не должен ли я бояться, что, стоит тому  джентльмену, с которым вы только что беседовали, вернуться, — или еще  какому-нибудь другому к вам обратиться, — и вам ничто не помешает разговаривать  с ним так долго, как только заблагорассудится?    

— Мистер  Торп настолько близкий друг моего брата, что, если он заговорит со мной снова,  мне опять придется ему ответить. Но, кроме него, я знаю в этом зале не более  трех молодых людей.    

— И  вся моя безопасность зиждется только на этом? Увы, увы!    

— Что  ж, мне кажется, это обеспечивает ее наиболее надежно. Если я никого больше не  знаю, мне не с кем здесь разговаривать. К тому же мне и не хочется говорить с  кем-нибудь, кроме вас.    

— Вот  теперь я получил более стоящее обеспечение, которое придает мне храбрости для  дальнейшего. Находите ли вы Бат столь же приятным городом, каким он вам  показался, когда я впервые имел честь с вами беседовать?    

— О  да. Пожалуй, даже более приятным.    

— Гм,  более приятным? Но будьте осторожны — иначе вы забудете, что в положенное время  обязан вам надоесть. Это должно произойти через шесть недель после приезда.    

— Не  думаю, что он мне надоест, даже если бы мне пришлось провести здесь шесть  месяцев.    

— В  Бате по сравнению с Лондоном меньше разнообразия, — такое открытие  делается здесь всеми ежегодно. «Я допускаю, шесть недель в Бате можно провести  довольно сносно; но дальше он становится скучнейшим местом на свете!» — вам это  будут говорить люди любого звания, приезжающие сюда каждую зиму, растягивающие  здесь свои шесть недель до десяти или двенадцати и покидающие Бат только  потому, что не могут себе позволить остаться здесь дольше.    

— Ну  что ж, пусть другие говорят что хотят. Для тех, кто бывает в Лондоне, Бат может  быть малоинтересен. Но люди, подобные мне, живущие в глубокой провинции, в  маленькой деревушке, не обнаружат в нем меньше разнообразия, чем у себя дома.  Здесь столько развлечений, столько можно увидеть и сделать за день, — не  то что у нас.    

— Вы  не очень любите сельскую жизнь?    

— О  нет, люблю. Я провела все детство в глуши и всегда была очень счастлива. Но,  конечно, в деревенской жизни гораздо меньше разнообразия, чем в здешней. Все  дни там похожи один на другой.    

— Зато  время тратится там гораздо разумнее чем в городе, не так ли?    

— Вы  думаете?    

— А  разве нет?    

— Я  не заметила существенной разницы.    

— Здесь  вы целый день ищете развлечений.    

— Так  же, как и дома. Только там я реже их нахожу. И там и здесь я совершаю прогулку,  Но здесь на каждой улице я могу встретить самых разных людей, а там — всего  лишь навестить миссис Аллен.    

Мистер  Тилни был в восторге.    

— Всего  лишь навестить миссис Аллен? Какая узость горизонта! Однако, когда вы снова канете  в эту бездну, вам все же будет о чем вспоминать. Вы сможете рассказывать о Бате  и обо всем, что здесь пережили.    

— Да,  конечно. У меня никогда не будет недостатка в темах для разговора с миссис Аллен  или с кем-то еще. Наверно, дома я в самом деле буду постоянно рассказывать о  Бате — так он мне понравился. Если бы только папа и мама, а также все остальные  оказались здесь, я чувствовала бы себя вполне счастливой. Я так была рада,  когда приехал Джеймс (это мой старший брат). К тому же оказалось, что семья, с  которой мы только что подружились, с ним ухе близко знакома. Нет, разве Бат  может кому-нибудь надоесть?    

— Во  всяком случае, это не грозит тем, кто приезжает сюда с таким, как у вас, свежим  восприятием окружающего. Но большинство здешних завсегдатаев уже давно  оторвались от папы и мамы, а также от старших братьев. И вместе с ними утратили  непосредственное восприятие радости от балов, спектаклей и того, что  встречается на каждом шагу.    

На этом  беседа прервалась. Танец потребовал усиленного внимания, и им уже нельзя было  отвлекаться на что-либо другое.    

Вскоре  после того, как они приблизились к дальней стороне зала, Кэтрин почувствовала  на себе пристальный взгляд джентльмена, стоявшего среди зрителей, в  непосредственной близости от ее кавалера. Это был весьма внушительного вида  мужчина с военной выправкой, переваливший пору расцвета, но еще в соку. И она  заметила, как этот человек, не сводя с нее глаз, что-то запросто шепнул мистеру  Тилни. Смущенная вниманием джентльмена и краснея оттого, что оно могло быть  вызвано каким-нибудь беспорядком в ее туалете, она отвернула голову. Но в это  время джентльмен отошел, а ее кавалер приблизился к ней, сказав:    

— Я  вижу, вы пытаетесь угадать, о чем меня только что спрашивали. Этот джентльмен  знает, как вас зовут, и вы вправе узнать, кто он такой. Это генерал Тилни, мой  отец.    

Кэтрин  могла произнести только «А», но это «А» выразило все надлежащие чувства — внимание  к сказанному и доверие к собеседнику. Она следила теперь взглядом за  пробиравшимся сквозь толпу генералом с подлинным интересом и искренним  восхищением. «Какая красивая семья!» — заметила она про себя.    

Новым  источником радости для нее была беседа с мисс Тилни, продолжавшаяся до окончания  бала. Со времени приезда в Бат Кэтрин еще ни разу не выбиралась на пешую  загородную прогулку. Мисс Тилни, знакомая здесь со всеми обычно посещаемыми  местами, рассказывала о них так, что у ее слушательницы возникло страстное  желание увидеть все собственными глазами. И когда она прямо высказала опасение,  что ей трудно будет найти себе спутника, брат и сестра предложили ей как-нибудь  утром отправиться на прогулку вместе с ними.    

— Это  бы доставило мне самое большое удовольствие! — воскликнула Кэтрин. —  Давайте не откладывать — пойдемте завтра.    

Предложение  было охотно принято, с одной только оговоркой со стороны мисс Тилни — относительно  дождя, — хотя его, по мнению Кэтрин, никак не следовало ожидать. К  двенадцати часам они должны были зайти за ней на Палтни-стрит. «Так помните,  завтра в двенадцать!» — сказала Кэтрин, прощаясь со своей подругой. Другой,  более давней, более заслуженной подруги, — Изабеллы, — преданностью и  достоинствами которой она так гордилась в течение двух предшествовавших недель,  она за весь вечер почти не видела. Ей очень хотелось поделиться с ней своим  счастьем, но она охотно согласилась с миссис Аллен рано покинуть бал. И на  обратном пути сердце ее подпрыгивало в груди от счастья, как сама она  подпрыгивала на подушках кареты.    

 Глава XI    

     

Следующий  день начался с очень тусклого утра, в течение которого солнце лишь раз попыталось  пробиться сквозь облака. Из этого Кэтрин сделала вывод, что все для ее планов  складывается как нельзя лучше. В столь раннюю пору года солнечное утро, по ее  понятиям, чаще всего оборачивалось дождливым днем, тогда как хмурый рассвет  предвещал позднейшее прояснение. Она попросила мистера Аллена подтвердить ее  предположения, но тот, лишенный возможности распоряжаться небесными явлениями и  не имея при себе барометра, отказался нести ответственность за погоду. Тогда  Кэтрин обратилась к миссис Аллен. Ответ этой леди казался более благоприятным:  она, мол, нисколько не сомневается, что день будет ясным, если только тучи  рассеются и выглянет солнце.    

Около  одиннадцати часов, однако, настороженный взгляд Кэтрин заметил на оконном  стекле несколько капель дождя, вызвавших ее печальное восклицание:    

— Боже  мой, кажется, начинается дождь!    

— Я  так и думала, — сказала миссис Аллен.    

— Значит,  мы никуда не пойдем, — сказала Кэтрин со вздохом. — Но, быть может,  его пронесет стороной или он к двенадцати часам кончится?    

— Может,  и так, дорогая. Только после дождя будет ужасно грязно.    

— Ну,  это пустяки. Грязь меня не испугает.    

— Да, —  безразлично сказала миссис Аллен, — я знаю. Вас грязь не испугает.    

Немного  погодя Кэтрин, которая вела наблюдение из окна, заметила:    

— Дождик  усиливается.    

— В  самом деле, усиливается. Если он продолжится, земля станет совсем мокрой.    

— Уже  видно четыре зонтика. До чего я их ненавижу!    

— Их  неудобно таскать с собой. Я всегда предпочитаю карету.    

— А  ведь утро казалось таким благоприятным! Я была уверена, что будет сухо.    

— Все  в этом были уверены, дорогая. Но если дождь не кончится, в Галерее будет мало  народа. Надеюсь, мистер Аллен наденет перед уходом плащ. Боюсь, однако, он  этого не сделает, — он ведь способен на что угодно, только бы не носить  плаща. Странно, почему мистер Аллен его не любит, в нем ему так хорошо!    

Дождь  продолжался, частый, но мелкий. Каждые пять минут Кэтрин подбегала к часам, объявляя  по возвращении, что, если в следующие пять минут он не прекратится, она  потеряет всякую надежду. Пробило двенадцать, а лить не переставало.    

— Вы  не сможете пойти, моя дорогая.    

— Я  все еще немного надеюсь. Подожду до четверти первого. В это время обычно проясняется,  мне кажется, небо чуть-чуть посветлело. Уже двадцать минут первого, больше  ждать нечего. Ах, если бы у нас установилась погода, какая стояла в Удольфо  или, по крайней мере, я Тоскане, или, скажем, на юге Франции! В ночь, когда  умер бедняга Сент-Обен. О такой погоде можно только мечтать!    

В  половине первого, когда Кэтрин утратила к погоде всякий интерес и уже не видела  смысла в ее улучшении, небо начало само собой проясняться. Выглянувшее солнце  застигло ее врасплох. Она огляделась. Тучи рассеивались, и тотчас же вновь  вернувшись к окну, она стала наблюдать и приветствовать благоприятные перемены  в природе. Через десять минут уже нельзя было сомневаться, что вторая половина  дня будет великолепной, — в полном соответствии с мнением миссис Аллен,  которая «все время считала, что погода улучшится». Теперь возникал вопрос —  может ли Кэтрин надеяться, что ее друзья все же за ней зайдут, то есть не был  ли дождь настолько сильным, чтобы помешать мисс Тилни выйти после него из дома.    

Было  слишком грязно, чтобы миссис Аллен решилась сопровождать мужа в Галерею. Поэтому  он отправился туда один. И едва лишь Кэтрин проводила его взглядом вдоль улицы,  как ее внимание привлекли те же самые два экипажа с теми же самыми тремя  пассажирами, которые застали ее врасплох несколько дней тому назад.    

— Боже  мой, Изабелла, Джеймс и мистер Торп! Боюсь, что они приехали за мной. Но я не  поеду — я никак не могу с ними ехать, вы же знаете, мисс Тилни может еще  прийти!    

Миссис  Аллен с этим согласилась. Джон Торп вскоре предстал перед ними. А немного  раньше они услышали его голос, потребовавший еще с лестницы, чтобы мисс Морланд  поторапливалась, и объявивший, как только дверь распахнулась:    

— Живей,  живей! Немедленно шляпу на голову, нельзя терять ни секунды — едем в Бристоль.  Как поживаете, миссис Аллен?    

— В  Бристоль? Это же так далеко! И все равно я сегодня не могу с вами ехать — я  занята. За мной в любую минуту могут зайти друзья.    

Разумеется,  это возражение было отвергнуто как несущественное. Миссис Аллен была призвана  Торпом подтвердить его правоту, и двое его спутников вступили в комнату ему на  подмогу.    

— Кэтрин,  любовь моя, разве это не замечательно? У нас будет божественная поездка, благодарите  вашего брата и меня — это мы ее выдумали. Нас осенило за завтраком, клянусь  вам, в один и тот же момент. Если бы не этот противный дождь, мы бы выехали на  два часа раньше. Но какое это имеет значение — сейчас лунные ночи, и все  пройдет замечательно. Вообразите, нас ждут просторы полей, деревенский воздух!  Я в полном восторге — насколько это лучше, чем Нижние залы. Мы направляемся прямо  в Клифтон и там обедаем. А когда покончим с обедом, если останется время,  доедем до Кингвестона.