1 2 3 4 5 
Перевод: Иммануэль Маршак     

КНИГА ПЕРВАЯ    

     

ГЛАВА I    

     

Все знают, что молодой человек, располагающий средствами,  должен подыскивать себе жену.    

Как бы мало ни были известны намерения и взгляды такого  человека после того, как он поселился на новом месте, эта истина настолько  прочно овладевает умами неподалеку живущих семейств, что на него тут же  начинают смотреть как на законную добычу той или другой соседской дочки.    

— Дорогой мистер Беннет, — сказала как-то раз  миссис Беннет своему мужу, — слышали вы, что Незерфилд-парк наконец больше  не будет пустовать?    

Мистер Беннет ответил, что он этого не слышал.    

— Тем не менее это так, — продолжала она. —  Только что заходила миссис Лонг и сообщила мне эту новость!    

Мистер Беннет промолчал.    

— А хотелось бы вам знать, кто будет нашим новым  соседом? — с нетерпением спросила его жена.    

— Готов вас выслушать, если вам очень хочется мне об  этом сказать.    

Большего от него не требовалось.    

— Ну так слушайте, мой дорогой, — продолжала  миссис Беннет. — Незерфилд, по словам миссис Лонг, снят очень богатым  молодым человеком из Северной Англии. В понедельник он приезжал туда в карете,  запряженной четверкой лошадей, осмотрел поместье и пришел в такой восторг, что  тут же условился обо всем с мистером Моррисом. Он переезжает к Михайлову дню, и  уже в конце будущей недели туда приедет кое-кто из его прислуги.    

— А как его зовут?    

— Бингли.    

— Он женат или холост?    

— Холост, дорогой, в том-то и дело, что холост! Молодой  холостяк с доходом в четыре или пять тысяч в год! Не правда ли, удачный случай  для наших девочек?    

— Как так? Разве это имеет к ним отношение?    

— Дорогой мистер Беннет, — ответила его  жена, — сегодня вы просто невыносимы. Разумеется, вы понимаете, что я имею  в виду его женитьбу на одной из них.    

— Гм, таковы его планы?    

— Планы! Боже мой, скажете же вы иной раз! Но ведь  может вполне случиться, что он в одну из них влюбится. Поэтому, как только он  приедет, вам необходимо будет нанести ему визит.    

— Я, признаюсь, не вижу к тому достаточных оснований.  Поезжайте-ка вы сами с девочками. Или пошлите их одних — это, возможно, будет  еще лучше. Не то вдруг он вздумает влюбиться в вас — ведь вы ничуть не менее  привлекательны, чем любая из наших дочек.    

— Вы мне льстите, дорогой. Когда-то я и в самом деле  была не лишена привлекательности. Но сейчас, увы, я уже не претендую на то,  чтобы слыть красавицей. Женщине, у которой пять взрослых дочерей, не следует  много думать о собственной красоте.    

— В этих обстоятельствах у женщины не часто остается  столько красоты, чтобы о ней приходилось особенно много думать.    

— Но, мой друг, вам непременно следует навестить  мистера Бингли, как только он появится.    

— Едва ли я за это возьмусь.    

— Но подумайте о наших девочках. Вы только представьте  себе, как хорошо одна из них будет устроена. Вот увидите, сэр Уильям и леди  Лукас сразу поспешат в Незерфилд. А ради чего, как вы думаете? Уж конечно, ради  своей Шарлотты — вы же знаете, они не очень-то любят навещать незнакомых людей.  Вы непременно должны поехать — ведь мы сами без этого никак не можем у него  побывать.    

— Вы чересчур щепетильны. Полагаю, мистер Бингли будет  рад вас увидеть. Хотите, я дам вам для него записочку с обещанием выдать за  него замуж любую из моих дочек, которая ему больше понравится? Пожалуй, надо  будет только замолвить словечко в пользу моей крошки Лиззи.    

— Надеюсь, вы этого не сделаете. Лиззи ничуть не лучше  других ваших дочерей. Я уверена, что она и вполовину не так красива, как Джейн,  и гораздо менее добродушна, чем Лидия. Но ей вы почему-то всегда оказываете  предпочтение!    

— Ни одна из моих дочек ничем особенно не  примечательна, — ответил он. — Они столь же глупы и невежественны,  как все другие девчонки в этом возрасте. Просто в Лиззи немножко больше толку,  чем в ее сестрах.    

— Мистер Беннет, как смеете вы так оскорблять ваших  собственных детей? Вам доставляет удовольствие меня изводить. Конечно, вам нет  никакого дела до моих истерзанных нервов.    

— Вы ошибаетесь, моя дорогая. Я давно привык с ними  считаться. Ведь они — мои старые друзья. Недаром вы мне толкуете о них не  меньше двадцати лет.    

— Ах, вы себе даже не представляете, как я страдаю.    

— Надеюсь, вы все же доживете до того времени, когда в  окрестностях появится множество молодых людей с доходом не менее четырех тысяч  в год.    

— Даже если их будет двадцать, какой в них прок, раз вы  все равно отказываетесь к ним ездить?    

— Ну, если их будет двадцать, моя дорогая, тогда я,  конечно, соберусь да сразу и объеду их всех подряд.    

В характере мистера Беннета так затейливо сочетались живость  ума и склонность к иронии, замкнутость и взбалмошность, что за двадцать три  года совместной жизни жена все еще не сумела к нему приноровиться. Разобраться  в ее натуре было намного проще. Она была невежественной женщиной с  недостаточной сообразительностью и неустойчивым настроением. Когда она бывала  чем-нибудь недовольна, то считала, что у нее не в порядке нервы. Целью ее жизни  было выдать дочерей замуж. Единственными ее развлечениями были визиты и  новости.    

 ГЛАВА II    

     

Мистер Беннет все же одним из первых навестил мистера  Бингли. По правде говоря, он с самого начала имел в виду нанести ему визит,  хотя все время уверял жену, будто бы ни за что к нему не поедет. И она  оставалась в полном неведении относительно его намерений до конца того дня, когда  визит состоялся. Истинное положение вещей раскрылось следующим образом. Наблюдая  за тем, как его вторая дочь украшает лентами шляпку, мистер Беннет неожиданно  заметил:    

— Надеюсь, Лиззи, мистеру Бингли это понравится.    

— Мы никогда не узнаем, что нравится и что не нравится  мистеру Бингли, — с раздражением проговорила ее мать, — раз нам не  придется бывать в Незерфилде.    

— Но вы забываете, мама, — сказала Элизабет, —  что мы встретим его на балу, и миссис Лонг обещала нас познакомить.    

— О нет, миссис Лонг ни за что этого не сделает. У нее  у самой две племянницы. Терпеть не могу эту ханжу и эгоистку!    

— И я тоже, — сказал мистер Беннет. — Как  приятно, что в этом важном деле вы от нее не зависите.    

Миссис Беннет не снизошла до ответа; но, не будучи в силах  сдержать свое раздражение, она напустилась на одну из дочерей:    

— Ради бога, Китти, перестань так кашлять! Хоть чуточку  подумай о моих нервах. Они этого не выдержат.    

— Китти у нас ни с чем не считается, — сказал  отец. — Вечно она кашляет невпопад.    

— Я кашляла не для удовольствия, — обиделась  Китти.    

— Когда у вас следующий бал, Лиззи?    

— Через две недели.    

— Ах, вот как, — воскликнула мать. — Значит,  миссис Лонг вернется только накануне бала! Как же она нам его представит, если  даже не успеет с ним до этого встретиться?    

— Тогда, дорогая моя, вы сможете оказаться полезной  вашей приятельнице, представив ей мистера Бингли.    

— Невозможно, мистер Беннет, невозможно, раз я сама не  буду с ним знакома. Вы просто надо мной издеваетесь!    

— Ваша осторожность делает вам честь. Конечно, такое  недолгое знакомство почти ничего не значит. Какое суждение можно составить о  человеке в течение двух недель? Однако, если ее не познакомим с мистером Бингли  мы, это сделает кто-нибудь другой. По мне — пускай миссис Лонг и ее племянницы  тоже попытают счастья. Я даже готов взять такое доброе дело на себя, если оно  вам очень не по душе.    

Девицы уставились на отца. Миссис Беннет пробормотала:    

— Какой вздор!    

— Что означает ваше выразительное замечание,  сударыня? — спросил он с удивлением. — Считаете ли вы вздорным  обычай, согласно которому, прежде чем иметь дело с незнакомым человеком, он  должен быть вам представлен? Или вам не нравится существующий порядок такого  представления? Боюсь, наши взгляды в этом отношении слегка расходятся. А ты, Мэри,  что думаешь по этому поводу? Ты ведь у нас такая рассудительная девица, читаешь  ученые книги и даже делаешь из них выписки.    

Мэри хотела сказать что-нибудь глубокомысленное, но ничего  не смогла придумать.    

— Пока Мэри собирается с мыслями, — продолжал он, —  вернемся к мистеру Бингли.    

— Не могу больше слышать о мистере Бингли, —  заявила жена.    

— Жаль, что вы не сказали мне об этом раньше. Знай я  это сегодня утром, я бы ни в коем случае к нему не поехал. Экая досада! Но раз  уж я у него побывал, боюсь, избежать с ним знакомства будет не так-то легко.    

Мистер Беннет добился, чего хотел, — дамы пришли в  крайнее изумление. Особенно сильно была поражена миссис Беннет. Однако, когда  первый порыв радости миновал, она принялась уверять, что именно этого от него и  ждала.    

— Вы поступили в самом деле великодушно, мой дорогой  мистер Беннет! Хотя, признаюсь, я не сомневалась, что в конце концов добьюсь от  вас этого. Я знала, вы настолько любите наших девочек, что не способны  пренебречь подобным знакомством. Ах, как я счастлива! И как мило вы над нами  подшутили. Подумать только, вы еще утром побывали в Незерфилде и до сих пор  даже словом об этом не обмолвились!    

— Теперь, Китти, можешь кашлять сколько угодно, —  сказал мистер Беннет, выходя из комнаты, чтобы не слышать восторженных излияний  своей жены.    

— Какой же, девочки, у вас прекрасный отец! —  воскликнула она, когда дверь закрылась. — Не знаю, право, чем вы  отблагодарите его за такую доброту. Да и меня тоже. Поверьте, в наши годы не  так-то приятно каждый день заводить новые знакомства. Но ради своих детей мы  готовы на все. Лидия, милочка моя, хоть ты и моложе всех, сдается мне, что  танцевать на балу мистер Бингли будет именно с тобой.    

— Меня этим не удивишь, — храбро заявила  Лидия. — Хоть я и моложе, зато я — самая высокая.    

Остаток вечера прошел в рассуждениях о том, через сколько  дней следует ожидать ответного визита мистера Бингли и когда после этого его  можно будет пригласить на обед.    

 ГЛАВА III    

     

Как ни старались миссис Беннет и ее пять дочерей, им все же  не удалось добиться от главы семьи такого описания мистера Бингли, которое  могло бы удовлетворить их любопытство. Они атаковали мистера Беннета самыми  различными способами: вопросами напрямик, хитроумными догадками, отдаленными  намеками. Но он не поддавался ни на какие уловки. И в конце концов им пришлось  удовольствоваться сведениями из вторых рук, полученными от их соседки, леди  Лукас. Сообщения последней были весьма многообещающими. Сэр Уильям был в  восторге от мистера Бингли. Он еще очень молод, хорош собой, чрезвычайно  любезен и, в довершение всего, выражает намерение непременно присутствовать на  ближайшем балу, куда собирается прибыть с целой компанией своих друзей.    

Ничего лучшего нельзя было и желать. Кто интересуется  танцами, тому ничего не стоит влюбиться. Все питали самые радужные надежды на  скорейшее завоевание сердца мистера Бингли.    

— Ах, если бы мне довелось увидеть одну из моих дочерей  счастливой хозяйкой Незерфилда, — сказала своему мужу миссис Беннет, —  и так же удачно выдать замуж остальных — мне бы тогда нечего было больше  желать.    

Через несколько дней мистер Бингли отдал визит мистеру  Беннету и просидел десять минут в его библиотеке. Мистер Бингли надеялся  взглянуть на молодых леди, о красоте которых он уже много слышал, но ему  удалось повидать только их отца. Дамы были несколько удачливее его: им  посчастливилось увидеть из верхнего окна, что на нем был синий сюртук и что он  приехал на вороной лошади.    

Вскоре после этого было послано приглашение на обед. Миссис  Беннет составила уже меню, делавшее честь ее умению вести хозяйство, как вдруг  из Незерфилда пришел ответ, расстроивший все планы. Мистеру Бингли необходимо  на следующий день уехать в Лондон, что, к величайшему сожалению, лишает его  возможности воспользоваться оказанным ему вниманием и т. д. и т. п. Миссис  Беннет была крайне разочарована. Она никак не могла представить, что за дела  возникли у него в городе так скоро после переезда в Хартфордшир, и начала  опасаться, что он вечно будет порхать с места на место и что Незерфилд никогда  не станет его постоянным пристанищем. Ее тревога была до некоторой степени  рассеяна предположением леди Лукас, что он мог поехать в Лондон за своими  друзьями, с которыми собирался появиться на балу. Вскоре стали поговаривать,  что на бал вместе с Бингли прибудет двенадцать дам и семь джентльменов.  Барышень опечалило число дам, но они несколько ободрились, услышав, что вместо  двенадцати спутниц с ним приехали из Лондона только шесть: пять его сестер и  одна кузина. Когда незерфилдская компания вступила в бальный зал, обнаружилось,  что она состоит всего из пяти человек: мистера Бингли, двух его сестер, мужа  старшей сестры и еще одного молодого господина.    

Мистер Бингли оказался молодым человеком с благородной и  приятной наружностью и непринужденными манерами. Обе сестры его — особами  изящными и весьма светскими. Его зять, мистер Хёрст, с трудом мог сойти за  дворянина. Зато друг мистера Бингли, мистер Дарси, сразу привлек к себе  внимание всего зала своей статной фигурой, правильными чертами лица и аристократической  внешностью. Через пять минут после их прихода всем стало известно, что он владелец  имения, приносящего десять тысяч фунтов годового дохода. Джентльмены нашли его  достойным представителем мужского пола, дамы объявили, что он гораздо  привлекательнее мистера Бингли, и в течение первой половины вечера он вызывал  всеобщее восхищение. Однако позднее, из-за его поведения, популярность мистера  Дарси быстро пошла на убыль. Стали поговаривать, что он слишком горд, что он  перед всеми задирает нос и что ему трудно угодить. И уже все его огромное  поместье в Дербишире не могло искупить его неприятной и даже отталкивающей  наружности. Разумеется, он не выдерживал никакого сравнения со своим другом.    

Мистер Бингли вскоре перезнакомился почти со всеми  присутствовавшими. Он был оживлен и любезен, участвовал в каждом танце, жалел о  слишком раннем окончании бала и даже упомянул вскользь, что не мешало бы  устроить бал в Незерфилде. Столь приятные качества говорили сами за себя. Как  разительно отличался он от своего друга! Мистер Дарси танцевал только раз с  миссис Хёрст и раз с мисс Бингли, не пожелал быть представленным другим дамам и  весь остальной вечер провел, прохаживаясь по залу и изредка перекидываясь  словами с кем-нибудь из своих спутников. Характер его осудили все. Дарси был  признан одним из самых заносчивых и неприятных людей на свете, и все хором  выражали надежду на то, что он больше никогда не появится в местном обществе.  Среди злейших его противников оказалась миссис Беннет. Разделяемое этой дамой  общее неудовольствие поведением мистера Дарси превратилось в личную неприязнь  после того, как он отнесся пренебрежительно к одной из ее дочерей.    

Из-за недостатка кавалеров Элизабет Беннет была вынуждена в  течение двух танцев просидеть у стены. При этом ей невольно пришлось подслушать  разговор между мистером Дарси, который стоял неподалеку, и мистером Бингли, на  минуту покинувшим танцующих для того, чтобы уговорить своего друга последовать  их примеру.    

— Пойдемте, Дарси. Я должен заставить вас  танцевать, — сказал он, подходя к своему другу. — Не могу смотреть,  как вы целый вечер глупейшим образом простаиваете в одиночестве. Право же,  пригласите кого-нибудь.    

— Ни в коем случае! Вы знаете, танцы не доставляют мне  удовольствия, если я не знаком со своей дамой. А в здешнем обществе — это было  бы для меня просто невыносимо. Ваши сестры приглашены, а кроме них, в зале нет  ни одной женщины, танцевать с которой не было бы для меня сущим наказанием.    

— О, я не так привередлив, как вы! — воскликнул  Бингли. — Клянусь честью, я еще ни разу не встречал за один вечер так  много хорошеньких женщин; среди них есть просто красавицы!    

— Вы танцуете с единственной хорошенькой девицей в этом  зале, — сказал мистер Дарси, взглянув на старшую мисс Беннет.    

— О, это самое очаровательное создание, какое мне  когда-нибудь приходилось встречать! Но вон там, за вашей спиной, сидит одна из  ее сестер. По-моему, она тоже очень недурна. Хотите, я попрошу мою даму вас  познакомить?    

— Про кого это вы говорите? — Обернувшись, Дарси  взглянул на Элизабет, но, заметив, что она на него смотрит, отвел глаза и  холодно сказал: — Что ж, она как будто мила. И все же не настолько хороша,  чтобы нарушить мой душевный покой. А у меня сейчас нет охоты утешать молодых  леди, которыми пренебрегли другие кавалеры. Возвращайтесь-ка к своей даме.  Уверяю вас, вы теряете со мной время, которое могли бы провести, наслаждаясь ее  улыбками.    

Бингли последовал этому совету, его приятель отошел в другой  конец комнаты, а Элизабет осталась на месте, питая не слишком добрые чувства по  отношению к Дарси. Впрочем, она с удовольствием рассказала об этом случае в  кругу своих друзей, так как обладала веселым нравом и была не прочь посмеяться.    

Вся семья провела вечер все же очень приятно. Миссис Беннет  была в восторге от внимания, которое обитатели Незерфилда оказали ее старшей дочери.  Мистер Бингли танцевал с ней дважды, и она была любезно принята его сестрами.  Джейн радовалась этому не меньше матери, хотя и не выражала своего восторга  столь явно. Элизабет радовалась за Джейн. Мэри слышала, как кто-то в разговоре  с мисс Бингли назвал ее самой начитанной девицей во всей округе; Кэтрин и Лидии  посчастливилось ни разу не остаться в танцах без кавалеров — большего от бала  они пока не научились желать. Таким образом, все вернулись в Лонгборн[1] —  селение, в котором они жили и где семейство Беннет занимало видное  положение, — в превосходнейшем состоянии духа. Когда они приехали, мистер  Беннет еще не спал. За книгой он не замечал времени; на этот же раз ему было  весьма любопытно узнать, как прошел вечер, от которого столь многого ожидали  его домашние. Он почти не сомневался, что замыслы его жены в отношении их  нового знакомого не увенчаются успехом. Однако вскоре он понял, что ему  предстоит выслушать рассказ совсем в другом роде.    

— О дорогой мистер Беннет, — входя в комнату,  воскликнула его жена, — какой вечер мы провели! Бал был великолепен! Жаль  только, вас не было. Джейн пользовалась необыкновенным успехом. Все только и  говорили, какая она красавица. Мистер Бингли назвал ее очаровательной и танцевал  с ней два раза. Вы только подумайте, мой друг, — целых два раза! И она  была единственной, кого он приглашал дважды. Сначала он танцевал с мисс Лукас.  Меня всю покоробило, когда я увидела его с ней в паре. Но она ему ничуть не  понравилась. Да и кому она может понравиться, вы сами знаете! Зато когда стала  танцевать Джейн, он как будто весь загорелся. Разузнал, кто она такая,  попросил, чтобы его ей представили, и тут же пригласил ее на второй танец. В третьем  танце его парой была мисс Кинг, в четвертом — Мария Лукас, в пятом еще раз  Джейн, в шестом — Лиззи; буланже[2]  он танцевал…    

— Будь у него ко мне хоть капля сочувствия, —  нетерпеливо перебил ее муж, — он бы танцевал вдвое меньше. Ради бога, не  перечисляйте больше его дам. Что ему стоило подвернуть ногу при первом танце?    

— Ах, дорогой мой, я от него в восторге! —  продолжала миссис Беннет. — Он необыкновенно хорош собой! А сестры его —  просто очаровательны! Я в жизни не видывала более элегантных нарядов! Думаю,  что кружево на платье миссис Хёрст…    

Здесь ее речь была снова прервана, так как мистер Беннет не  пожелал выслушивать описание туалетов. Поэтому ей пришлось переменить тему, и  она возмущенно и с преувеличениями рассказала про неслыханную дерзость мистера  Дарси.    

— Могу вас заверить, — заключила она, — Лиззи  не много потеряла от того, что пришлась ему не по вкусу! Этому противному  человеку и нравиться даже не стоит. Такой важный и надутый, недаром его все  невзлюбили. Расхаживает туда-сюда, воображая о себе бог весть что! Недостаточно  хороша, чтобы с ним танцевать!.. Хотела бы я, чтобы вы были там и осадили его  как следует. Терпеть не могу этого человека!    

 ГЛАВА IV    

     

Когда Джейн и Элизабет остались одни, Джейн, до того  отзывавшаяся о мистере Бингли весьма сдержанно, призналась сестре, насколько он  ей понравился.    

— Он именно такой, каким должен быть молодой  человек, — сказала она, — умный, добрый, веселый. И я никогда еще не  видела подобных манер — столько свободы и вместе с тем как чувствуется хорошее  воспитание!    

— К тому же он недурен собой, — добавила  Элизабет, — что также говорит в пользу молодого человека, если к нему это  относится. Благодаря этому характер его можно считать вполне совершенным.    

— Я была так польщена, когда он пригласил меня  танцевать второй раз! Признаюсь, я этого совершенно не ожидала.    

— Не ожидала! Зато я ожидала вместо тебя. Знаки  внимания каждый раз застигают тебя врасплох, а меня — никогда. В этом — одно из  различий между нами. Ну что могло быть естественнее того, что он однажды  пригласил тебя танцевать? Разве он не видел, что ты самая красивая девушка в  зале? Чего же тут удивляться его галантности? Впрочем, он в самом деле довольно  милый молодой человек, и пусть уж он тебе нравится. Тебе не раз нравился  кое-кто и похуже.    

— Лиззи, дорогая!    

— Ты сама знаешь, что слишком склонна расхваливать кого  угодно, не замечая ни в ком малейшего изъяна. Все люди кажутся тебе добрыми и  красивыми. Ну хоть раз в жизни ты отозвалась о ком-нибудь плохо?    

— Мне никого не хотелось бы неосмотрительно осудить. Но  ведь я всегда говорю то, что думаю.    

— Я знаю. Именно это меня больше всего и удивляет. Как  ты, с твоим здравым смыслом, способна не замечать слабостей и глупости  окружающих? Наигранное прекраснодушие встречается достаточно часто, чуть ли не  на каждом шагу. Но искренне, без всякого притворства или расчета видеть в  каждом человеке лишь хорошие качества, к тому же их преувеличивая, и не  замечать ничего плохого — на это способна ты одна. Значит, тебе так же понравились  и его сестры? Своими манерами они ведь сильно отличаются от мистера Бингли?    

— Разумеется, если судить по первому взгляду. Но  достаточно с ними немного разговориться, чтобы почувствовать, какие это славные  женщины. Мисс Бингли собирается жить с братом и вести его хозяйство. Мне  кажется, я не ошибусь, предсказывая, что в ее лице мы приобретем необычайно  приятную соседку.    

Элизабет выслушала ее молча, но в душе с ней не согласилась.  Поведение сестер мистера Бингли на балу отнюдь не было рассчитано на всеобщее  одобрение. Обладающая большей, чем Джейн, наблюдательностью, не столь  добродушная и не связанная личным чувством, Элизабет не могла ими восторгаться.  Мисс Бингли и ее сестра, миссис Хёрст, были в самом деле особами весьма  изысканными. Они не. были лишены остроумия, когда находились в хорошем расположении  духа, умели понравиться, когда это входило в их намерение, но в то же время  были заносчивы и высокомерны. Обе они казались довольно красивыми, получили  образование в одном из лучших частных пансионов, владели двадцатью тысячами  фунтов, расходуя денег больше, чем имели в своем распоряжении, привыкли  вращаться в светском обществе, а потому считали себя вправе придерживаться  высокого мнения о собственных персонах и низкого — о людях окружающих. Родились  они в почтенной семье, происходившей из Северной Англии, — обстоятельство,  запечатлевшееся в их памяти более глубоко, чем то, что своим богатством они  были обязаны торговле.    

Отец мистера Бингли оставил сыну около ста тысяч фунтов. При  жизни он собирался приобрести имение, но своей мечты так и не осуществил. Сам  мистер Бингли тоже питал в душе такое намерение, и даже как-то ездил с этой  целью в родное графство. Но после того, как он обзавелся хорошим домом с  прилегающими охотничьими угодьями[3],  для многих, знавших его беспечный характер, казалось вероятным, что он всю  жизнь проведет в Незерфилде, отложив основание родового поместья Бингли до  следующего поколения.    

Его сестрам очень хотелось, чтобы он стал землевладельцем.  Но хотя пока что он оставался лишь арендатором, мисс Бингли ни в коей мере не  отказывалась играть роль хозяйки за его столом. Миссис Хёрст, которая вышла  замуж за человека более родовитого, чем богатого, тоже ничего не имела против  того, чтобы считать его дом своим, когда ей это представлялось удобным. Про  Незерфилд-парк Бингли узнал благодаря случайной рекомендации через два года  после своего совершеннолетия. Он обошел дом за полчаса, остался доволен его  местоположением и внутренним устройством, а также изложенными хозяином  преимуществами имения, и тут же его арендовал.    

Несмотря на различие характеров, он был связан с Дарси  теснейшей дружбой. Дарси ценил Бингли за его легкую, открытую и податливую  натуру, хотя эти качества резко противоречили его собственному нраву, которым  сам он отнюдь не был недоволен. Бингли вполне полагался на дружбу Дарси, весьма  доверяя его суждениям, более глубоким, чем его собственные. Хотя Бингли вовсе  не был недалеким человеком, но Дарси был по-настоящему умен. В то же время  Дарси был горд, замкнут и ему было трудно угодить. Его манеры, хотя и  свидетельствовали о хорошем воспитании, не слишком располагали к себе  окружающих. В этом отношении его друг имел перед ним значительное преимущество.  Где бы ни показался Бингли, он сразу вызывал к себе дружеские чувства. Дарси же  постоянно всех от себя отталкивал.    

Отношение каждого к меритонскому балу было достаточно  характерным. Бингли в жизни своей еще не встречал столь милого общества и таких  очаровательных женщин; все были к нему добры и внимательны, он не ощущал  никакой натянутости и вскоре близко сошелся со всеми, кто находился в зале. Что  же касается мисс Беннет, то он не мог себе представить более прелестного  ангела. Дарси, напротив, видел вокруг себя толпу людей довольно безобразных и  совершенно безвкусных, к которым он не испытывал ни малейшего интереса и со стороны  которых не замечал ни внимания, ни расположения. Он признавал, что мисс Беннет  недурна собой, но находил, что она чересчур много улыбается.    

Миссис Хёрст и ее сестра готовы были согласиться с такой  характеристикой мисс Беннет, но все же Джейн им понравилась и они объявили, что  она премиленькая девочка и что они ничего не имеют против того, чтобы  поддерживать с ней знакомство. Мисс Беннет так и осталась премиленькой  девочкой, в соответствии с чем мистеру Бингли было дозволено относиться к ней,  как ему заблагорассудится.    

 ГЛАВА V    

     

Неподалеку от Лонгборна жила семья, с которой Беннеты  поддерживали особенно близкие отношения. Сэр Уильямс Лукас ранее занимался  торговлей в Меритоне, где приобрел некоторое состояние, а также титул баронета,  пожалованный ему в бытность его мэром, благодаря специальному обращению к  королю. Последнее отличие подействовало на него, пожалуй, слишком сильно. Оно  породило в нем неприязнь к прежнему образу жизни и занятиям в небольшом торговом  городке. Расставшись с тем и другим, он перебрался со своей семьей в дом,  расположенный в одной миле от Меритона, который с той поры стал именоваться «Лукас  Лодж»[4].  Здесь сэр Уильям, не будучи обременен никакими делами, мог с удовольствием  предаваться размышлениям о собственной значительности и проявлять  предупредительность по отношению ко всему свету. В самом деле, хотя полученное  звание и возвеличило его в собственных глазах, оно все же не сделало его  высокомерным. Напротив, сэр Уильямс был воплощением любезности и внимательности  к каждому встречному, так как представление ко двору в Сент-Джеймсе[5] сделало  этого по природе безобидного и дружелюбного человека еще и обходительным.    

Леди Лукас была добродушной женщиной, в меру недалекой,  чтобы стать подходящей соседкой для миссис Беннет. У нее было несколько детей.  Старшая дочь, смышленая и начитанная девушка лет двадцати семи, была большой  подругой Элизабет.    

Барышни Лукас и барышни Беннет неизбежно должны были  встретиться, чтобы поговорить о бале. И на следующее утро первые оказались в  Лонгборне, готовые слушать и рассказывать.    

— Для вас, Шарлотта, вечер начался неплохо, —  обратилась миссис Беннет к мисс Лукас. — Ведь первый танец мистер Бингли  танцевал с вами.    

— Да, но он был больше доволен своей дамой во втором  танце.    

— Вы говорите это, потому что он пригласил Джейн еще  раз? Что ж, он и впрямь вел себя так, будто она ему приглянулась. Я даже  кое-что слышала по этому поводу — не помню подробностей, — что-то в связи  с мистером Робинсоном.    

— Быть может, вы имеете в виду его разговор с мистером  Робинсоном, который я случайно подслушала? Разве я вам его не передала? Когда  мистер Робинсон спрашивал его — нравится ли ему наше общество, не находит ли  он, что в зале собралось много хорошеньких женщин и которая из них кажется ему  самой красивой, он сразу же ответил на последний вопрос: «О, разумеется,  старшая мисс Беннет! Тут даже не может быть двух мнений!»    

— Честное слово, сказано довольно решительно. Можно  подумать, что… Но вы знаете — все может кончиться ничем.    

— Не правда ли, я была более удачливой шпионкой, чем  ты, Элиза? — сказала Шарлотта. — Мистер Дарси говорит менее приятные  вещи, чем его друг. Бедная Элиза! Ты, оказывается, всего лишь «как будто мила»!    

— Надеюсь, вы не станете вбивать Лиззи в голову, что  она должна быть задета его словами? Понравиться такому несносному человеку было  бы просто несчастьем. Миссис Лонг сказала вчера, что он просидел около нее  полчаса кряду и за все время даже не раскрыл рта.    

— Уверены ли вы в этом? — спросила Джейн. —  Нет ли тут какого-то недоразумения? Я хорошо видела, как мистер Дарси с ней  разговаривал.    

— Пустяки! Она его под конец спросила — понравился ли  ему Незерфилд. Вот ему и пришлось что-то ответить. По ее словам, Дарси сделал  это весьма неохотно.    

— Мисс Бингли сказала мне, — заметила Джейн, —  что он терпеть не может подолгу беседовать с посторонними. Зато с близкими  друзьями он держится необыкновенно приветливо.    

— Вот уж не поверю здесь ни единому слову, дорогая.  Если бы он умел быть приветливым, он бы поговорил с миссис Лонг. В чем тут  дело, мне совершенно ясно: он лопается от гордости, а тут до него как-то дошло,  что у миссис Лонг нет экипажа и что на бал она прикатила в наемной карете.    

— Меня мало трогает, что Дарси не беседовал с миссис  Лонг, — сказала Шарлотта. — Но мне жаль, что он отказался танцевать с  Элизой.    

— На твоем месте, Лиззи, — сказала мать, — в  следующий раз я бы сама отказалась принять его приглашение.    

— Думаю, что я могу обещать вам никогда с ним не  танцевать.    

— Признаюсь, — сказала мисс Лукас, — гордость  мистера Дарси задевает меня не так сильно, как чья-либо другая. У него для  гордости достаточные основания. Приходится ли удивляться, что столь выдающийся  молодой человек, знатный и богатый, придерживается высокого мнения о своей  особе. Он, если можно так сказать, имеет право быть гордым.    

— Все это так, — ответила Элизабет. — И я бы  охотно простила ему его гордость, если бы он не ранил мою.    

— Гордость, — вмешалась Мэри, всегда отличавшаяся  глубиною суждений, — представляется мне весьма распространенным  недостатком. Во всех прочитанных мной книгах говорится, что человеческая  природа ей очень подвержена. Весьма немногие среди нас не лелеют в своей душе  чувства самодовольства, связанного с какой-то действительной или мнимой чертой  характера, которая выделила бы их среди окружающих. Гордость и тщеславие —  разные вещи, хотя этими словами часто пользуются как синонимами. Человек может  быть гордым, не будучи тщеславным. Гордость скорее связана с нашим собственным  о себе мнением, тщеславие же — с мнением других людей, которое нам бы хотелось,  чтобы они составили о нас.    

— Если б я был так же богат, как мистер Дарси, —  воскликнул юный Лукас, который приехал в Лонгборн вместе с сестрами, — я  бы не стал особенно важничать, а завел бы себе свору борзых да откупоривал  каждый день по бутылочке вина!    

— Ты бы при этом выпивал гораздо больше вина, чем  следует, — возразила миссис Беннет. — И если бы я застала тебя за  этим занятием, я бы отобрала у тебя бутылку.    

Мальчик стал с ней спорить, утверждая, что она не осмелилась  бы этого сделать, но она настаивала на своем, и спор прекратился только с  отъездом гостей.    

 ГЛАВА VI    

     

Лонгборнские леди вскоре навестили незерфилдских дам. Визит  был должным образом возвращен. Приятные манеры старшей мисс Беннет расположили  в ее пользу миссис Хёрст и мисс Бингли. И хотя мамаша была признана  невыносимой, а о младших дочках не стоило и говорить, двум старшим дали понять,  что с ними желали бы поддерживать более близкое знакомство. Такое внимание  очень обрадовало Джейн. Но Элизабет, все еще чувствовавшая их высокомерное отношение  ко всему местному обществу, в том числе, пожалуй, даже к ее сестре, приняла его  довольно холодно, считая, что некоторая доброжелательность миссис Хёрст и мисс  Бингли к Джейн, по всей вероятности, проистекает из склонности к ней мистера  Бингли. В самом деле, эта склонность бросалась в глаза всякому, кто видел их  вместе. Для Элизабет было также очевидно, что увлечение Джейн мистером Бингли,  возникшее с самого начала их знакомства, становится все более сильным и что в  скором времени она будет по уши в него влюблена. Элизабет, однако, с  удовлетворением замечала, что эта влюбленность станет не скоро известна  посторонним, так как большую силу чувства Джейн сочетала с таким самообладанием  и приветливостью, которые должны были защитить ее от подозрений излишне  любопытных знакомых. Она поделилась этим наблюдением со своей подругой мисс  Лукас.    

— Быть может, это неплохо, — сказала  Шарлотта, — настолько владеть собой, чтобы в подобных обстоятельствах не  выдавать своих чувств. Однако в этой способности может таиться и некоторая  опасность. Если женщина скрывает увлечение от своего избранника, она рискует не  сохранить его за собой. И тогда слабым утешением для нее будет сознавать, что  мир остался в таком же неведении. Почти всякая привязанность в какой-то степени  держится на благодарности или тщеславии, и пренебрегать ими вовсе не безопасно.  Слегка увлечься все мы готовы совершенно бескорыстно — небольшая склонность  вполне естественна. Но мало найдется людей настолько великодушных, чтобы любить  без всякого поощрения. В девяти случаях из десяти женщине лучше казаться  влюбленной сильнее, чем это есть на самом деле. Бингли несомненно нравится твоя  сестра. И тем не менее все может кончиться ничем, если она не поможет ему продвинуться  дальше.    

— Но она помогает ему настолько, насколько допускает ее  характер. Неужели он так ненаблюдателен, что не замечает склонности, которая  мне кажется очевидной.    

— Не забывай, Элиза, что характер Джейн известен ему не  так хорошо, как тебе.    

— Но если женщина неравнодушна к мужчине и не пытается  подавить в себе это чувство, должен же он это заметить?    

— Возможно, — если только он проводит с ней  достаточно много времени. Но хоть Бингли и Джейн видятся довольно часто, они  никогда не остаются подолгу наедине. А встречаясь в обществе, они, конечно, не  могут все время разговаривать только друг с другом. Поэтому Джейн должна  использовать как можно лучше каждый час, в течение которого она располагает его  вниманием. Когда сердце его будет завоевано, у нее останется сколько угодно  времени для того, чтобы влюбиться в него самой.    

— Неплохой план, — ответила Элизабет, — для  тех, кто ищет только, как бы побыстрей выйти замуж. И если бы я задумала  приобрести богатого мужа или вообще какого-нибудь мужа, я бы, наверно, им  воспользовалась. Но чувства Джейн совершенно иного рода. Она не строит расчетов.  До сих пор она еще не уверена ни в силе своей привязанности, ни в том,  насколько она разумна. С тех пор, как они познакомились, прошло всего две  недели. Она протанцевала с ним два танца в Меритоне, затем видела его в течение  одного утра в Незерфилде. После того они еще четыре раза вместе обедали в  большой компании. Этого недостаточно, чтобы она смогла изучить его характер.    

— Конечно, нет, если смотреть на все, как ты смотришь.  Если она только обедала с ним, она может судить лишь о его аппетите. Но ты  забываешь, что они при этом провели вместе четыре вечера. А четыре вечера могут  значить очень многое.    

— Да, эти четыре вечера позволили им установить, что  оба они игру в «двадцать одно» предпочитают игре в покер. Боюсь, однако, что  другие не менее важные черты характера успели им раскрыться гораздо меньше.    

— Что ж, — сказала Шарлотта, — желаю Джейн  успеха от всего сердца. И выйди она за него замуж хоть завтра, я бы считала,  что она располагает теми же шансами на счастливую жизнь, как если бы изучала  характер своего будущего мужа целый год. Удача в браке полностью зависит от  игры случая. Как бы хорошо ни были известны сторонам обоюдные склонности и как  бы хорошо они на первый взгляд между собой ни сочетались, — это никак не  сказывается на счастье супругов. Со временем между ними возникнет неминуемый  разлад, и им выпадут все положенные на их долю огорчения. И не лучше ли в таком  случае как можно меньше знать недостатки человека, с которым придется провести  жизнь?    

— Тебе хочется вызвать меня на спор, Шарлотта. Но твои  рассуждения — чистейший вздор. Ты понимаешь это сама. Едва ли ты  руководствовалась бы ими в собственной жизни.    

Приглядываясь к отношениям между мистером Бингли и Джейн,  Элизабет была далека от мысли, что с некоторых пор стала сама предметом  пристального наблюдения со стороны его приятеля. Мистер Дарси вначале едва  допускал, что она недурна собой. Он совершенно равнодушно смотрел на нее на  балу. И когда они встретились в следующий раз, он видел в ней одни недостатки.  Но лишь только он вполне доказал себе и своим друзьям, что в ее лице нет ни  одной правильной черты, как вдруг стал замечать, что оно кажется необыкновенно  одухотворенным благодаря прекрасному выражению темных глаз. За этим открытием  последовали и другие, не менее рискованные. Несмотря на то, что своим придирчивым  оком он обнаружил не одно отклонение от идеала в ее наружности, он все же был  вынужден признать ее необыкновенно привлекательной. И хотя он утверждал, что  поведение Элизабет отличается от принятого в светском обществе, оно подкупало  его своей живой непосредственностью. Элизабет ничего об этом не знала. Для нее  мистер Дарси по-прежнему оставался лишь человеком, который всем был не по душе  и который считал ее не настолько красивой, чтобы он мог с ней танцевать.    

У Дарси появилось желание познакомиться с ней поближе, и для  того, чтобы найти повод для разговора с Элизабет, он стал прислушиваться к ее  разговорам с другими людьми. Эти маневры обратили на себя ее внимание.  Произошло это в гостях у сэра Уильяма Лукаса, у которого собралось в тот день  большое общество.    

— Зачем мистеру Дарси понадобилось подслушивать мой  разговор с полковником Форстером? — спросила она у Шарлотты.    

— На этот вопрос может ответить только сам мистер  Дарси.    

— Если он себе позволит это еще раз, я непременно дам  ему понять, что замечаю его уловки. У него очень насмешливые глаза, и, если я  сама не буду с ним достаточно дерзкой, я стану его побаиваться.    

Как раз в этот момент мистер Дарси приблизился к ним, не  обнаруживая, впрочем, желания вступить в разговор, и мисс Лукас принялась  подзадоривать подругу, чтобы она осуществила свое намерение. Вызов  подействовал, и Элизабет, обернувшись к нему, спросила:    

— Не показалось ли вам, мистер Дарси, что, убеждая  сейчас полковника Форстера дать бал в Меритоне, я привела достаточно веские  доводы.    

— Вы говорили с большим жаром. Впрочем, какая леди не  воспламенится от подобной темы!    

— О, вы к нам слишком суровы.    

— Ну, а теперь не попробовать ли нам убедить и  тебя, — сказала мисс Лукас. — Я открываю инструмент, Элиза, и ты  знаешь, что за этим должно последовать.    

— Странная ты подруга, Шарлотта, всегда заставляешь  меня играть и петь перед любым и каждым. Если бы мне вздумалось прослыть  выдающейся артисткой, ты была бы просто незаменима. Но ведь я к этому не  стремлюсь. Право же, я лучше не стану утруждать слух тех, кому знакомы в самом  деле хорошие исполнители.    

Однако когда мисс Лукас начала настаивать, она сказала:    

— Ну что ж, чему быть — того не миновать! — И,  хмуро глядя на мистера Дарси, добавила: — В наших краях помнят еще старое  правило: чем сказать, лучше смолчать. Видно, уж надо мне смириться, да тем и  кончить дело.    

Пела она приятно, хоть и не особенно мастерски. После одной  или двух песенок, еще до того, как она смогла что-то ответить слушателям,  просившим о повторении, ее оттеснила от фортепьяно сестра Мэри — единственная в  семье дурнушка, которая усиленно занималась самоусовершенствованием и всегда  была рада себя показать.    

У Мэри не было ни таланта, ни вкуса. И хотя тщеславие  сделало ее усидчивой, оно в то же время внушило ей такие педантично-самодовольные  манеры, которые повредили бы и более мастерскому исполнению. Простое и  безыскусное пение Элизабет, хотя и менее совершенное, понравилось публике  гораздо больше. Поэтому после затянувшегося концерта Мэри была рада заслужить  аплодисменты, играя шотландские и ирландские песенки по просьбе младших сестер,  которые вместе с сестрами Лукас и двумя или тремя офицерами затеяли в другом  конце комнаты танцы.    

Мистер Дарси находился от них неподалеку, негодуя по поводу  такого препровождения времени, которое исключало возможность разумной беседы.  Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы заметить подошедшего сэра Уильяма  Лукаса, пока последний не обратился к нему со словами:    

— Не правда ли, какое это прекрасное развлечение для  молодежи, мистер Дарси! В самом деле, может ли быть что-нибудь приятнее танцев?  Я нахожу, что танцы — одно из высших достижений цивилизованного общества.    

— Совершенно верно, сэр. И в то же время они весьма  распространены в обществе, не тронутом цивилизацией. Плясать умеет всякий  дикарь.    

Сэр Уильям улыбнулся.    

— Ваш друг танцует просто превосходно, — продолжал  он после некоторой паузы, увидев, что к танцующим присоединился мистер  Бингли. — Не сомневаюсь, что и вы, мистер Дарси, могли бы поразить нас  своим искусством.    

— Вы, вероятно, видели, сэр, как я танцевал в Меритоне.    

— Вы угадали, — и получил при этом немалое  удовольствие! Вам часто приходится танцевать в Сент-Джеймсе?    

— Никогда, сэр.    

— Разве вы не находите это подходящим способом выразить  свое уважение королевской фамилии?    

— Я ни одной фамилии не выражаю своего уважения  подобным способом, если могу этого избежать.    

— У вас, должно быть, есть в столице собственный дом?    

Мистер Дарси кивнул.    

— Одно время я тоже подумывал о том, чтобы переселиться  в Лондон, — я так люблю хорошее общество! Но, признаться, я побаиваюсь,  как бы лондонский воздух не оказался вреден для леди Лукас.    

Он замолчал, дожидаясь ответа. Его собеседник, однако, не  был расположен продолжать разговор. В эту минуту к ним приблизилась Элизабет, и  сэру Уильяму пришла в голову мысль проявить галантность.    

— Как, дорогая мисс Элиза, вы не танцуете? Мистер  Дарси, я буду крайне польщен, если по моему совету вы пригласите эту  очаровательную юную леди. Не правда ли, вы не сможете отказаться танцевать,  когда перед вами находится олицетворение красоты. — И, схватив руку Элизабет,  он хотел было уже соединить ее с рукой мистера Дарси, который, несколько  растерявшись от неожиданности, был, однако, не прочь этим воспользоваться.  Внезапно Элизабет отпрянула назад и, обратившись к сэру Уильяму, с  неудовольствием воскликнула:    

— Уверяю вас, сэр, я совершенно не предполагала принять  участие в танцах. Право, я была бы очень огорчена, если бы вы подумали, что я  подошла к вам, желая найти себе кавалера.    

Мистер Дарси серьезно и учтиво стал просить Элизабет оказать  ему честь, приняв его приглашение; но тщетно — она твердо стояла на своем, и  делу также не помогла попытка уговорить ее, предпринятая сэром Уильямом.    

— Вы превосходно танцуете, мисс Элиза, и с вашей  стороны просто жестоко лишить меня такого приятнейшего зрелища. И хотя этот  джентльмен — небольшой любитель танцев, у него, конечно, не может быть  возражений против того, чтобы так легко оказать нам столь большую услугу.    

— Мистер Дарси — сама любезность! — улыбаясь,  сказала Элизабет.    

— Разумеется, это так. Но, принимая во внимание его  побуждения, дорогая мисс Элиза, этому нельзя удивляться. Кто не был бы счастлив  танцевать в паре с такой очаровательной дамой?    

Элизабет отошла от них с лукавой усмешкой. Ее отказ не  повредил ей в глазах мистера Дарси, и он размышлял о ней вполне  благожелательно, когда к нему обратилась мисс Бингли:    

— Хотите, я угадаю, о чем вы задумались?    

— Надеюсь, вам это не удастся.    

— Вы думаете, как невыносимо будет проводить таким  образом много вечеров, один за другим, — в подобном обществе. И я  совершенно с вами согласна. В жизни еще не испытывала такой скуки! Лезут из  кожи вон, чтобы себя показать! Сколько в этих людях ничтожества и в то же время  самодовольства. Чего бы я ни дала, чтобы услышать, как вы о них будете потом  рассказывать.    

— На этот раз, поверьте, вы не угадали. Я размышлял о  гораздо более приятных вещах: скажем, о том, сколько очарования заключается в  красивых глазах на лице хорошенькой женщины.    

Мисс Бингли уставилась на него, требуя, чтобы он открыл ей,  что за леди удостоилась чести навести его на подобные мысли. Ничуть не  смутившись, мистер Дарси ответил:    

— Мисс Элизабет Беннет.    

— Мисс Элизабет Беннет? — повторила мисс  Бингли. — Признаюсь, я поражена до глубины души! Давно ли она пользуется  такой благосклонностью? И скоро ли разрешите пожелать вам счастья?    

— Именно тот вопрос, которого я от вас ожидал. Какой  стремительностью обладает женское воображение! Оно перескакивает от простого  одобрения к любви и от любви к браку в одну минуту. Я так и знал, что вы мне  пожелаете счастья.    

— Что ж, если вы говорите серьезно, я буду считать дело  решенным. У вас будет очаровательная теща, которая, конечно, поселится с вами в  Пемберли.    

Мистер Дарси слушал с совершенным безразличием, как она  развлекалась подобным образом. И поскольку его спокойствие убедило ее, что на  самом деле тревожиться не из-за чего, она продолжала изощряться в такого рода  остроумии еще достаточно долго.    

 ГЛАВА VII    

     

Почти вся собственность мистера Беннета заключалась в  имении, приносившем две тысячи фунтов годового дохода. На беду его дочерей,  имение это наследовалось по мужской линии и, так как в семье не было ребенка  мужского пола, переходило после смерти мистера Беннета к дальнему родственнику.  Средства миссис Беннет, достаточные при ее теперешнем положении, ни в коей мере  не могли восполнить возможную утрату имения в будущем. Отец ее при жизни был  стряпчим в Меритоне, оставив ей всего четыре тысячи фунтов.    

Ее сестра вышла замуж за мистера Филипса — бывшего клерка  отца, который унаследовал его контору. Брат миссис Беннет жил в Лондоне, будучи  занят в солидном торговом деле.    

Селение Лонгборн находилось всего в одной миле от Меритона —  расстоянии, весьма удобном для девиц Беннет, которые обычно наведывались туда  три-четыре раза в неделю, чтобы оказать знаки внимания тетушке, а заодно и  расположенной по пути модной лавке. Особенно часто подобные вылазки совершались  двумя младшими дочерьми, Кэтрин и Лидией. Наиболее легкомысленные из сестер,  они, за неимением лучшего, непременно должны были побывать в Меритоне, чтобы  развлечься после завтрака и запастись новостями для болтовни перед сном. И как  бы округа ни была бедна происшествиями, у тетушки им всегда удавалось разузнать  нечто достойное их внимания. В настоящее время они не терпели недостатка в  новостях благодаря расположившемуся на зиму в окрестностях Меритона полку  милиции[6],  офицеры которого были расквартированы в городке.    

Теперь при посещении миссис Филипс выяснялось множество  любопытных подробностей. Каждый день приносил новые сведения об именах офицеров  и отношениях между ними. Квартиры офицеров недолго оставались неизвестными, и  вскоре стали завязываться знакомства с их обитателями. Мистер Филипс навестил  каждого из офицеров и тем самым открыл для своих племянниц новый источник  блаженства, несравнимого с прежними радостями жизни. Они не могли разговаривать  ни о чем, кроме офицеров. И даже все состояние мистера Бингли, любое упоминание  о котором так волновало их мать, не стоило в их глазах ни гроша по сравнению с  мундиром прапорщика.    

Наслушавшись однажды подобной болтовни, мистер Беннет как бы  между прочим заметил:    

— Из ваших рассуждений я понял, что вы можете считаться  двумя самыми глупыми девчонками в королевстве. Подобная мысль приходила мне в  голову и раньше. Но теперь я в этом окончательно убедился.    

Кэтрин смутилась и замолчала, но Лидия, не обратив на эти  слова внимания, продолжала рассказывать, как она восхищена капитаном Картером и  как ей хочется еще раз его увидеть, прежде чем он завтра уедет в Лондон.    

— Меня удивляет, дорогой мой, — сказала Миссис  Беннет, — с каким пренебрежением судите вы о развитии ваших детей. Если бы  я усомнилась в достоинствах чьих-либо детей, то, уж во всяком случае, не своих  собственных.    

— Если мои дети глупы, мне хотелось бы, по крайней  мере, не питать в отношении их напрасных надежд.    

— К счастью, они необыкновенно умны!    

— Надеюсь, мы расходимся с вами только в этом вопросе.  Было бы приятнее, если бы наши взгляды полностью совпадали. Но пока, увы, я  нахожу, что две наши младшие дочки — препорядочные дуры.    

— Дорогой мистер Беннет, нельзя требовать от юных  девиц, чтобы они были так же умны, как их отец и мать. В нашем возрасте они, наверно,  будут думать об офицерах не больше, чем мы с вами. Я хорошо помню время, когда  мне самой очень нравились красные мундиры, — в глубине души, признаюсь, я  и теперь к ним неравнодушна. И если бы какой-нибудь обаятельный молодой  полковник с шестью тысячами в год попросил руки моей дочери, уверяю вас, я не  смогла бы ему отказать. Позавчера вечером у сэра Уильяма мне так понравился  полковник Форстер в его парадной форме!    

— Ах, мама! — воскликнула Лидия. — Тетя  говорит, что полковник Форстер и капитан Картер уже не так часто бывают у мисс  Уотсон. Теперь она их чаще видит в библиотеке Кларка.    

Ответу миссис Беннет помешало появление посыльного с письмом  для ее старшей дочери. Письмо было послано из Незерфилда, и слуга, который его  принес, ждал ответа. Глаза миссис Беннет заблестели от радости, и, пока Джейн  проглядывала письмо, она забросала дочь нетерпеливыми вопросами:    

— Ах, Джейн, от кого оно? Что там такое? Что он тебе  написал? Скорее, скорее, Джейн! Говори же, милочка!    

— Оно от мисс Бингли, — сказала Джейн и прочла  вслух:    

     

«Моя дорогая, если Вы не согласитесь из жалости к нам  пообедать сегодня вместе со мной и Луизой, мы можем возненавидеть друг друга на  веки веков, так как пребывание двух женщин tete-a-tete в течение целого дня  никогда не обходится без ссоры. Приезжайте как можно скорее. Мой брат и его  друзья обедают с офицерами.    

Вечно Ваша     

Кэролайн Бингли».     

     

— С офицерами! — воскликнула Лидия. — Как же  тетя об этом ничего не сказала?    

— Обедают в другом месте? — сказала миссис  Беннет. — Какая досада!    

— Могу я воспользоваться коляской? — спросила  Джейн.    

— Нет, дорогая, поезжай лучше верхом. Собирается дождь,  и тебе там придется переночевать.    

— Неплохо придумано! — сказала Элизабет. —  Если только вы уверены, что ее не отвезут домой сами хозяева.    

— Но ведь карета мистера Бингли будет с мужчинами в  Меритоне. А у Хёрстов вовсе нет лошадей.    

— Мне все же хотелось бы поехать в коляске.    

— Милочка, я уверена, что папа не сможет дать лошадей.  Они нужны для работы на ферме, не правда ли, мистер Беннет?    

— Лошади нужны для работы на ферме гораздо чаще, чем их  удается для этого получить!    

— Если вы используете их там сегодня, мама будет  довольна, — сказала Элизабет.    

В конце концов от отца добились подтверждения того, что  лошади заняты. Джейн должна была поэтому ехать верхом, и мать проводила ее до  ворот, с довольным видом предсказывая ухудшение погоды. Надежды эти вполне  оправдались: не успела Джейн выехать, как начался проливной дождь, который  привел в беспокойство ее сестер и чрезвычайно обрадовал мать. Дождь продолжался  весь вечер без перерыва, так что о возвращении Джейн не могло быть и речи.    

— Как хорошо я придумала! — не раз восклицала  миссис Беннет, как будто она не только предсказала, но сама и вызвала ухудшение  погоды. Однако только на следующее утро она смогла полностью оценить  великолепие своего замысла. Завтрак подходил к концу, когда из Незерфилда  прибыл слуга со следующей запиской, адресованной Элизабет:    

     

«Дорогая Лиззи, сегодня утром я очень плохо себя  почувствовала — должно быть, оттого, что вчера основательно промокла. Наши  добрые друзья и слышать не хотят о моем возвращении, пока я слегка не  поправлюсь. Они настаивают также на том, чтобы меня осмотрел мистер  Джонс, — поэтому не тревожьтесь, если услышите, что он меня навестил. У  меня всего только головная боль и небольшое воспаление в горле.    

Твоя и т. д.».     

     

— Что ж, моя дорогая, — обратился к жене мистер  Беннет, когда Элизабет прочла записку вслух, — если ваша дочь серьезно  заболеет и, быть может, умрет, — каким утешением будет сознавать, что  произошло это в погоне за мистером Бингли, осуществленной по вашим указаниям.    

— Я не опасаюсь за ее жизнь. От простуды не умирают! За  ней будут хорошо ухаживать, и, пока она там, ничего плохого с ней не случится.  Если бы можно было взять экипаж, я бы ее навестила.    

По-настоящему встревоженная Элизабет решила проведать  сестру. И так как экипажа не было, а ездить верхом она не умела, ей не  оставалось ничего другого, как отправиться в Незерфилд пешком. Она объявила об  этом намерении.    

— Ты с ума сошла, — воскликнула мать, — идти  пешком по такой грязи! Да на тебя смотреть нельзя будет, когда ты туда явишься.    

— Зато я смогу присмотреть за Джейн, а это все, что мне  нужно.    

— Может быть, Лиззи, все же послать за лошадьми? —  спросил отец.    

— Нет, право, не нужно. Я даже буду рада пройтись.  Расстояния не замечаешь, если перед тобой определенная цель. Да тут и всего-то  каких-нибудь три мили. К обеду я буду дома.    

— Восхищаюсь твоей готовностью помогать ближнему, —  сказала Мэри. — Но каждый душевный порыв следует поверять разумом. Во  всяком деле, мне думается, нужно прилагать силу, соразмерную необходимому  действию.    

— Хочешь, дойдем вместе до Меритона? — предложили  Кэтрин и Лидия.    

Элизабет согласилась, и три девицы вышли из дома  одновременно.    

— Если мы поспешим, — сказала по дороге  Лидия, — мы, быть может, еще застанем капитана Картера перед отъездом.    

В Меритоне они расстались. Младшие сестры отправились к жене  одного из офицеров, а Элизабет быстро зашагала вперед, пересекая одно поле за  другим, торопливо перебираясь через насыпи и прыгая через канавы, пока не  оказалась перед Незерфилдом, усталая, в забрызганных грязью чулках и с пылающим  от напряженной ходьбы лицом.    

Ее провели в комнату для завтрака, где собралось  незерфилдское общество за исключением Джейн. Приходу Элизабет все были немало  удивлены. Сестрам мистера Бингли казалось просто невероятным, что она могла  пройти в такую рань, при такой погоде да еще в полном одиночестве целых три  мили пешком. И хотя она была принята весьма любезно, Элизабет понимала, что в  их глазах поступок ее не заслуживал одобрения. В поведении мистера Бингли,  напротив, можно было заметить признаки чего-то большего, чем простая  любезность. В нем чувствовалось расположение и признательность. Мистер Дарси  был немногословен, а мистер Хёрст вообще не сказал ничего. Первый размышлял о  том, насколько она похорошела, разгоряченная быстрой ходьбой, и в какой мере ее  побуждения оправдывали столь смелую прогулку. Мысли второго были целиком сосредоточены  на завтраке.    

Сведения о состоянии здоровья Джейн были мало утешительны.  Мисс Беннет провела тревожную ночь и, хотя встала с постели, чувствовала себя  настолько плохо, что не смогла выйти из комнаты. По просьбе Элизабет ее  немедленно провели к больной. Приход сестры очень обрадовал Джейн, которая не  написала, насколько ей хотелось бы ее повидать, только из опасения вызвать  чрезмерную тревогу. Однако она почти не могла говорить и, когда мисс Бингли  оставила их вдвоем, сумела только выразить благодарность за необычайную  доброту, с которой о ней здесь заботились. Элизабет ухаживала за больной молча.    

После завтрака пришли сестры мистера Бингли, и Элизабет  почувствовала к ним симпатию, увидев, сколько заботы и внимания оказывают они  своей подруге. Приехавший вскоре аптекарь, осмотрев больную, сказал, что, как и  предполагалось, заболевание вызвано сильной простудой, потребовал принятия  самых энергичных мер, предписал постельный режим и обещал прислать микстуру.  Предписание было исполнено сразу, так как лихорадка и головная боль все время  усиливались. Элизабет не покидала сестру ни на минуту. Другие дамы также почти  не отлучались — правда, делать им было больше нечего, так как мужчин не было  дома.    

К трем часам Элизабет почувствовала, что ей пора  возвращаться, и неохотно об этом сказала. Мисс Бингли предложила ей экипаж, и  она почти готова была им воспользоваться. Однако Джейн так огорчилась  предстоявшей разлукой, что мисс Бингли поневоле пригласила Элизабет провести  еще некоторое время в Незерфилде. Приглашение было с благодарностью принято, и  в Лонгборн послали слугу, чтобы предупредить родных и доставить необходимое  платье.    

 ГЛАВА VIII    

     

В пять часов дамы ушли переодеваться, и в половине шестого  Элизабет позвали к столу. Отвечая на вежливые расспросы о здоровье больной, она  с удовольствием отметила про себя искреннее беспокойство мистера Бингли.    

К сожалению, нельзя было сообщить ничего утешительного.  Состояние Джейн по-прежнему оставалось тяжелым. Услышав это, сестры мистера  Бингли три или четыре раза выразили свое огорчение, порассуждали о том, какая  ужасная вещь — простуда, и насколько каждая из них не любит болеть, и больше  уже о подруге не вспоминали. И Элизабет почувствовала к ним прежнюю неприязнь,  убедившись, как мало они думают о Джейн в ее отсутствие.    

Из всей компании единственным человеком, заслуживавшим ее  симпатию, был мистер Бингли. Элизабет сознавала, что остальные смотрят на нее  как на непрошеную гостью, и только Бингли своим искренним беспокойством о  больной и вниманием к ее сестре несколько смягчал это ощущение. Кроме мистера  Бингли, ее едва ли кто замечал. Внимание мисс Бингли было полностью поглощено  мистером Дарси, миссис Хёрст старалась не отставать от сестры, что же касается  сидевшего рядом с Элизабет мистера Хёрста — бездушного человека, из тех, что  живут на свете лишь для того, чтобы есть, пить и играть в карты, — то  после того, как он узнал, что жаркое она предпочитает рагу[7], ему больше не о чем  было с ней говорить.    

Сразу же после обеда Элизабет вернулась к Джейн. И как  только она вышла из комнаты, мисс Бингли принялась злословить на ее счет. Ее  манеры были признаны вызывающими и самонадеянными, и было сказано, что она  полностью лишена вкуса, красоты, изящества и умения поддерживать разговор.  Миссис Хёрст думала то же самое. При этом она добавила:    

— Короче говоря, единственным положительным свойством  этой девицы является способность преодолевать по утрам необыкновенно большие  расстояния пешком. Никогда не забуду, в каком виде она появилась сегодня —  словно какая-то дикарка.    

— Она и была ею, Луиза. Я едва сдержалась от смеха. Ее  приход вообще — такая нелепость. Если сестра ее простудилась, ей-то зачем было  бежать в такую даль? А что за вид — лицо обветренное, волосы растрепанные!..    

— Да, а ее юбка! Надеюсь, вы видели ее юбку — в грязи  дюймов на шесть, ручаюсь. Она старалась опустить пониже края плаща, чтобы  прикрыть пятна на подоле, но, увы, это не помогало.    

— Быть может, это все верно, — сказал  Бингли, — но я, признаюсь, ничего такого не заметил. Мне показалось, что  мисс Элизабет Беннет прекрасно выглядит, когда она вошла к нам сегодня утром. А  грязи на подоле я просто не разглядел.    

— Вы-то, надеюсь, ее разглядели, мистер Дарси? —  сказала мисс Бингли. — Я полагаю, вам не хотелось бы встретить в таком  виде вашу сестру.    

— Вы совершенно правы.    

— Пройти пешком три, нет, четыре, да нет — пять или  сколько там миль, чуть ли не по колено в грязи, к тому же в совершенном  одиночестве! О чем она думала? Я в этом вижу худший вид сумасбродства —  свойственное провинциалам пренебрежение всеми приличиями.    

— Это могло быть также проявлением весьма похвальной  привязанности к родной сестре, — сказал мистер Бингли.    

— Боюсь, мистер Дарси, — тихонько сказала мисс  Бингли, — как бы сегодняшнее приключение не повредило вашему мнению о ее  глазах.    

— Отнюдь нет, — ответил он. — После прогулки  они горели еще ярче.    

Наступила короткая пауза, вслед за которой миссис Хёрст  начала снова:    

— Мне очень нравится Джейн Беннет. Она в самом деле  славная девочка. И я от души желаю ей счастливо устроиться в жизни. Но боюсь, что  при таких родителях и прочей родне у нее для этого мало возможностей.    

— Ты, кажется, говорила, что их дядя — стряпчий в  Меритоне?    

— Как же! А еще один живет в Чипсайде[8].    

— Просто прелесть! — воскликнула мисс Бингли, и  обе чуть не покатились со смеху.    

— Даже если бы их дядюшки заселили весь Чипсайд, —  решительно заявил Бингли, — она не стала бы от этого менее  привлекательной.    

— Да, но это весьма помешало бы ей выйти замуж за человека  с некоторым положением в обществе, — заметил Дарси.    

Бингли ничего не ответил, но его сестры горячо поддержали  Дарси и продолжали еще довольно долго острить насчет вульгарных родичей их  дорогой подруги.    

Спустя некоторое время они все же почувствовали новый прилив  нежности и опять отправились к ней в комнату, где оставались до тех пор, пока  их не позвали пить кофе. Джейн по-прежнему чувствовала себя плохо, и Элизабет  не покидала ее до позднего вечера. Несколько успокоенная тем, что больная  заснула, она в конце концов ощутила не желание, а скорее необходимость  примкнуть к остальному обществу. Когда она вошла в гостиную, все сидели за  картами. Ее тут же пригласили принять участие в игре. Боясь, однако, что игра  идет на крупные ставки, Элизабет отказалась, сославшись на болезнь сестры и  сказав, что непродолжительное время, в течение которого она может побыть внизу,  она охотнее проведет за книгой. Мистер Хёрст посмотрел на нее с удивлением.    

— Вы картам предпочитаете чтение? — спросил  он. — Странно!    

— Мисс Элиза Беннет, — сказала мисс Бингли, —  презирает игру. Она много читает и не признает других удовольствий.    

— Я не заслуживаю ни похвал, ни упреков такого  рода, — ответила Элизабет. — Мне нравятся разные вещи, и я не так уж  много читаю.    

— Я убежден, например, что вам нравится ухаживать за  вашей сестрой, — сказал Бингли. — Надеюсь, это удовольствие еще  возрастет по мере ее выздоровления.    

Элизабет душевно его поблагодарила и направилась к столу,  где лежало несколько книг. При этом Бингли предложил показать ей другие книги,  хранящиеся в библиотеке.    

— Я был бы рад, если бы, к вашей пользе, а моей чести,  мог похвалиться более обширным собранием. Но я ленив, и, хотя оно совсем  невелико, в нем больше книг, чем я когда-либо надеюсь прочесть.    

Элизабет уверила его, что ей вполне достаточно тех, что  находятся в комнате.    

— Меня удивляет, — сказала мисс Бингли, — что  наш отец обходился таким малым количеством книг. Зато какая превосходная  библиотека у вас в Пемберли, мистер Дарси!    

— Другой там быть не могло, — ответил Дарси. —  Она создана заботами не одного поколения.    

— Но как много вы к ней прибавили сами! Вы все время  покупаете книги.    

— Было бы странно, если бы я пренебрегал фамильной  библиотекой в такое время, как наше.    

— Пренебрегали! Конечно, вы не пренебрегаете ничем, что  могло бы еще больше украсить этот славный уголок. Чарлз, если у тебя будет  собственный дом, хотела бы я, чтобы он хотя бы вполовину был так хорош, как  Пемберли.    

— Я бы сам этого желал.    

— Правда, я бы тебе советовала купить имение где-нибудь  неподалеку от Пемберли, приняв его за образец. Во всей Англии я не знаю лучшего  графства, чем Дербишир.    

— От души с тобой согласен. Я даже купил бы Пемберли,  если бы Дарси его продал.    

— Я говорю о возможном, Чарлз.    

— Честное слово, Кэролайн, владельцем такого имения можно  скорее сделаться, купив Пемберли, нежели пытаясь его воспроизвести.    

Этот разговор настолько заинтересовал Элизабет, что она  перестала читать и вскоре, отложив книгу, подошла к карточному столу;  поместившись между мистером Бингли и миссис Хёрст, она начала наблюдать за  игрой.    

— Мисс Дарси, я думаю, заметно выросла с прошлой  весны, — сказала мисс Бингли. — Она, наверно, станет такой же  высокой, как я.    

— Вполне возможно. Сейчас она ростом, пожалуй, с мисс  Элизабет Беннет или даже чуть-чуть повыше.    

— Как бы мне хотелось снова ее увидеть! Я не встречала  никого в жизни, кто бы мне так понравился. Ее внешность и манеры очаровательны.  А какая образованность в подобном возрасте! Она играет на фортепьяно не хуже  подлинных музыкантов.    

— Меня удивляет, — сказал Бингли, — как это у  всех молодых леди хватает терпения, чтобы стать образованными.    

— Все молодые леди образованные?! Чарлз, дорогой, что  ты хочешь этим сказать?    

— По-моему, все. Все они рисуют пейзажи, раскрашивают  экраны и вяжут кошельки. Я не знаю, наверно, ни одной девицы, которая не умела  бы этого делать. И мне, пожалуй, не приходилось слышать, чтобы о молодой леди  не сказали, насколько она прекрасно образованна.    

— Ваше перечисление совершенств молодых женщин, —  сказал Дарси, — к сожалению, верно. Образованной называют всякую барышню,  которая заслуживает этого тем, что вяжет кошельки или раскрашивает экраны. Но я  далек от того, чтобы согласиться с вашим мнением о женском образовании. Я,  например, не мог бы похвастаться, что среди знакомых мне женщин наберется  больше пяти-шести образованных по-настоящему.    

— Я с вами вполне согласна, — сказала мисс Бингли.    

— В таком случае, — заметила Элизабет, — вы,  вероятно, можете дать точное определение понятия «образованная женщина»?    

— Да, оно кажется мне достаточно ясным.    

— О, в самом деле! — воскликнула его преданная  союзница. — По-настоящему образованным может считаться лишь тот, кто стоит  на голову выше всех окружающих. Женщина, заслуживающая это название, должна  быть хорошо обучена музыке, пению, живописи, танцам и иностранным языкам. И  кроме всего, она должна обладать каким-то особым своеобразием внешности, манер,  походки, интонации и языка — иначе это название все-таки будет заслуженным  только наполовину.    

— Всем этим она действительно должна обладать, —  сказал Дарси. — Но я бы добавил к этому нечто более существенное —  развитый обширным чтением ум.    

— В таком случае меня нисколько не удивляет, что вы  знаете только пять-шесть образованных женщин. Скорее мне кажется странным, что  вам все же удалось их сыскать.    

— Неужели вы так требовательны к собственному полу и  сомневаетесь, что подобные женщины существуют?    

— Мне они не встречались. Я никогда не видела, чтобы в  одном человеке сочетались все те способности, манеры и вкус, которые были вами  сейчас перечислены.    

Миссис Хёрст и мисс Бингли возмутились несправедливостью  такого упрека их полу и стали наперебой уверять, что им приходилось встречать  немало женщин, вполне отвечающих предложенному описанию, пока наконец мистер  Хёрст не призвал их к порядку, жалуясь на их невнимание к игре. Разговор  прекратился, и Элизабет вскоре вышла из комнаты.    

— Элиза Беннет, — сказала мисс Бингли, когда дверь  затворилась, — принадлежит к тем девицам, которые пытаются понравиться  представителям другого пола, унижая свой собственный. На многих мужчин,  признаюсь, это действует. Но, по-моему, это низкая уловка худшего толка.    

— Несомненно, — отозвался Дарси, к которому это  замечание было обращено. — Низким является любой способ, употребляемый  женщинами для привлечения мужчин. Все, что порождается хитростью,  отвратительно.    

Мисс Бингли не настолько была удовлетворена полученным  ответом, чтобы продолжить разговор на ту же тему.    

Элизабет снова вернулась к ним, сообщив, что ее сестре стало  хуже и что она не сможет больше от нее отлучаться. Бингли принялся настаивать,  чтобы немедленно послали за мистером Джонсом. Его сестры стали уверять, что в  глуши нельзя получить должной помощи, и советовали послать экипаж за известным  врачом из столицы. Элизабет и слышать не хотела об этом, но охотно согласилась  с предложением мистера Бингли. Было решено, что за мистером Джонсом пошлют рано  утром, если к тому времени Джейн не станет значительно лучше. Бингли был очень  обеспокоен, а его сестры заявили, что чувствуют себя крайне несчастными. Однако  им удалось утешить себя пением дуэтов после ужина, в то время как он нашел  единственное успокоение в том, что обязал дворецкого оказывать больной гостье и  ее сестре самое большое внимание.    

 ГЛАВА IX    

     

Почти всю ночь Элизабет провела у постели больной и, к  своему удовлетворению, утром могла сообщить довольно благоприятные сведения о  ее здоровье через горничную, очень рано присланную мистером Бингли, а затем через  двух элегантных особ, которые прислуживали его сестрам. Однако, несмотря на  наметившийся перелом, она все же попросила помочь ей передать в Лонгборн  записку, в которой настаивала на приезде матери, чтобы та сама оценила  положение. Записка была послана незамедлительно и так же быстро исполнена  содержавшаяся в ней просьба. Миссис Беннет в сопровождении двух дочек прибыла в  Незерфилд вскоре после того, как семья позавтракала.    

Если бы мать нашла Джейн в опасном состоянии, она,  несомненно, была бы этим удручена. Но, успокоенная тем, что болезнь Джейн не  была угрожающей, она не желала, чтобы дочь выздоровела слишком быстро, так как  это заставило бы ее вскоре покинуть Незерфилд. Поэтому она даже слушать не  захотела, когда Джейн попросила, чтобы ее перевезли домой. Приехавший следом  аптекарь тоже не счел переезд разумным. После того как миссис Беннет немного  побыла с Джейн, к ним поднялась мисс Бингли и пригласила ее и трех ее дочек в  комнату для завтрака. Мистер Бингли, встретив их там, выразил надежду, что состояние  Джейн не оказалось более тяжким, чем ожидала миссис Беннет.    

— Увы, сэр, именно так! — отвечала она. —  Бедняжка слишком плоха, чтобы ее можно было перевезти в Лонгборн. По мнению  мистера Джонса, об этом нельзя и думать. Придется нам еще некоторое время  пользоваться вашим гостеприимством.    

— Перевезти в Лонгборн! — воскликнул Бингли. —  Об этом не может быть и речи. Моя сестра, я уверен, не захочет и слышать о  переезде.    

— Можете не сомневаться, сударыня, — с холодной  учтивостью заметила мисс Бингли. — Если мисс Беннет останется в нашем  доме, ей будет уделено необходимое внимание.    

Миссис Беннет весьма пылко выразила свою признательность.    

— О, я уверена, — добавила она, — не будь  вокруг нее близких друзей, с нею бы уже случилось бог знает что. Бедняжка в самом  деле плоха, — она так страдает, несмотря на присущее ей терпение. Но ведь  это свойство ее ангельского характера, с каким вы едва ли где-нибудь встретитесь.  Я часто говорю моим девочкам, что им до Джейн далеко. Мне очень нравится эта  комната, мистер Бингли! Какой очаровательный вид на главную парковую дорожку.  Не знаю, есть ли в нашем графстве уголок, подобный Незерфилду. Вам не захочется  скоро его покинуть, не так ли, хоть вы и арендовали его ненадолго?    

— Я всегда отличался стремительностью, — ответил он. —  Если я решусь покинуть Незерфилд, меня, возможно, не будет здесь уже через пять  минут. В данное время, однако, мне кажется, что я устроился основательно.    

— Именно этого я от вас и ожидала, — сказала  Элизабет.    

— Вы начинаете разбираться в моем характере, не правда  ли? — ответил, обернувшись к ней, Бингли.    

— О да, я вас вполне понимаю.    

— Хотелось бы мне считать это комплиментом. Но человек,  которого видно насквозь, кажется, наверно, немного жалким.    

— Это зависит от обстоятельств. Характеры скрытные и сложные  не обязательно оцениваются выше или ниже, чем натуры, подобные вашей.    

— Лиззи, — вмешалась мать, — пожалуйста, не  забывай, где ты находишься, и не болтай всякие глупости, которые ты себе  позволяешь дома.    

— Я и не подозревал, — сказал Бингли, — что  вы занимаетесь изучением человеческой природы. Должно быть, это интересный  предмет?    

— Особенно интересны сложные характеры. Этого  преимущества у них не отнять.    

— Провинция, — сказал Дарси, — дает немного  материала для такого изучения. Слишком ограничен и неизменен круг людей, с  которыми здесь можно соприкоснуться.    

— Люди, однако, меняются сами так сильно, что то и дело  в каждом человеке можно подметить что-нибудь новое.    

— О, в самом деле, — воскликнула миссис Беннет,  задетая тоном Дарси, которым он говорил о провинциальном обществе, — смею  вас уверить, что в провинции всего этого ничуть не меньше, чем в городе!    

Все были изумлены, и Дарси, бросив на нее взгляд, молча  отвернулся. Однако гостье, вообразившей, что ею одержана решительная победа,  захотелось развить успех.    

— Я, со своей стороны, вовсе не считаю, что у Лондона  есть какие-нибудь серьезные преимущества перед провинцией, — конечно, если  не иметь в виду магазинов и развлечений. В провинции жить приятнее, не правда  ли, мистер Бингли?    

— Когда я нахожусь в провинции, — ответил  он, — мне не хочется из нее уезжать. Но когда я попадаю в столицу, со мной  происходит то же самое. У того и у другого — свои хорошие стороны. Я мог бы  быть одинаково счастлив и тут и там.    

— Да, но это потому, что вы обо всем здраво судите. А  вот этот джентльмен, — она взглянула на Дарси, — смотрит на  провинциальную жизнь свысока.    

— Вы ошибаетесь, сударыня, — вмешалась Элизабет,  краснея за свою мать. — Вы неправильно поняли мистера Дарси. Он хотел лишь  сказать, что в провинции встречаешься с меньшим разнообразием людей, чем в  городе, — а с этим вы, разумеется, согласитесь.    

— Конечно, дорогая моя, никто и не говорит о большем  разнообразии. Впрочем, что касается круга знакомств, то мне не верится, что он  здесь меньше, чем где-нибудь в другом месте. Нас приглашают обедать в двадцать  четыре дома.    

Едва ли мистеру Бингли удалось бы сохранить при этом  серьезное выражение лица, если бы он не счел необходимым пощадить чувства  Элизабет. Его сестра была не столь деликатна и посмотрела на Дарси с весьма  выразительной улыбкой. Пытаясь придумать что-нибудь, что могло бы направить  мысли матери по новому руслу, Элизабет спросила у миссис Беннет, не заходила ли  в ее отсутствие Шарлотта Лукас.    

— О да, вчера она была у нас со своим отцом. Что за  милейший человек этот сэр Уильям — не правда ли, мистер Бингли? Настоящая  светскость: благородство и любезность! У него всегда найдется, что сказать  каждому человеку. Вот, по-моему, образец хорошего тона! Особы, которые  воображают о себе бог знает что и даже не желают раскрыть рта, напрасно  предполагают, что они хорошо воспитаны.    

— Шарлотта с вами обедала?    

— Нет, она спешила домой. Наверно, ей нужно было помочь  готовить пирог. Что касается нас, мистер Бингли, то я у себя держу таких слуг,  которые сами справляются со своей работой. О да, мои девочки воспитаны  по-другому. Каждый, впрочем, поступает как может. Девицы Лукас все же очень милы,  могу вас уверить. Так обидно, что они некрасивы. Я не говорю, что Шарлотта  совсем безобразна — она наш большой друг.    

— Кажется, она очень приятная молодая женщина, —  сказал Бингли.    

— О, еще бы! Но не станете же вы отрицать, что она  дурнушка. Это признает сама леди Лукас, завидуя красоте моей Джейн. Не хотелось  бы хвалиться собственной дочерью, но, если уж говорить о Джейн, не часто  найдешь такую красавицу. Об этом слышишь на каждом шагу — себе самой я бы не  поверила. Когда ей только минуло пятнадцать, мы жили у моего брата Гардинера в  Лондоне. И, представьте, там был один джентльмен, который влюбился в нее без  памяти. Невестка ждала уже, что он вот-вот сделает ей предложение — еще до  того, как мы уедем. Правда, этого не случилось. Быть может, он считал, что  Джейн чересчур молода. Зато он посвятил ей стихи — знаете, просто  очаровательные.    

— Тем этот роман и кончился, — поспешно вмешалась  Элизабет. — Я думаю, это не единственное увлечение, нашедшее подобный  конец. Интересно, кто первый открыл, что поэзия убивает любовь?    

— Я привык считать поэзию питательной средой для  любви, — сказал Дарси.    

— Да — прочной, здоровой и страстной любви — возможно.  То, что уже окрепло, может питаться чем угодно. Но если говорить о легкой  склонности, — я уверена, что после одного хорошего сонета от нее может не  остаться и следа.    

Дарси улыбнулся. В наступившем молчании Элизабет с тревогой  ждала, что мать произнесет какую-нибудь новую бестактность. Миссис Беннет в  самом деле очень хотелось поговорить, но ей ничего не пришло в голову. И после  некоторой паузы она стала снова благодарить мистера Бингли за его заботу о  Джейн и извиняться за беспокойство, которое ему причиняет еще и Лиззи. Бингли  был искренне любезен в своих ответах, заставив быть вежливой и свою младшую  сестру, которая произнесла все, что подобало при таких обстоятельствах. И хотя  свою роль она исполнила без особого рвения, миссис Беннет все же осталась  вполне довольна и вскоре попросила подать экипаж. В то же мгновение, как по  сигналу, выступила ее младшая дочка. Китти и Лидия в течение всего визита  перешептывались между собой. При этом они договорились, что младшая должна  напомнить мистеру Бингли про обещание устроить бал в Незерфилде, которое он дал  по приезде в Хартфордшир.    

Лидия, рослая, недурная собой пятнадцатилетняя девица, была  любимицей матери. Именно благодаря этой привязанности она начала выезжать в  свет в столь юном возрасте. Ее природные предприимчивость и общительность  развились в самонадеянность благодаря вниманию офицеров, которых привлекали  хорошие обеды дядюшки и ее врожденное легкомыслие. Поэтому ей ничего не стоило  заговорить с мистером Бингли о бале и прямо напомнить ему про его  обязательство, добавив, что с его стороны было бы позорнейшим упущением, если  бы он не сдержал слова. Его ответ на этот неожиданный выпад был весьма приятен  для слуха миссис Беннет.    

— Поверьте, я с радостью выполню свое обещание. И как  только мисс Беннет поправится, я попрошу, чтобы именно вы соблаговолили выбрать  день для этого праздника. Но пока она больна, вам, я полагаю, и самой не  захотелось бы танцевать.    

Лидия сказала, что вполне удовлетворена его словами. —  О да, гораздо лучше подождать, пока Джейн выздоровеет. К тому же за это время в  Меритон может вернуться капитан Картер. А после вашего бала, — добавила  она, — я заставлю их устроить свой. Так и скажу полковнику Форстеру, что  ему стыдно уклоняться.    

После этого миссис Беннет и ее младшие дочки уехали, а  Элизабет сразу вернулась к Джейн, предоставив двум леди и мистеру Дарси  возможность беспрепятственно злословить о ней и ее родных. Впрочем, несмотря на  все остроты мисс Бингли по поводу ее «очаровательных глазок», дамы так и не  смогли заставить мистера Дарси что-нибудь в ней осудить.    

 ГЛАВА Х    

     

В остальном день прошел почти так же, как предыдущий. Миссис  Хёрст и мисс Бингли провели в первой половине дня несколько часов у больной,  которая продолжала мало-помалу поправляться. Вечером Элизабет спустилась в  гостиную, где собралось остальное общество. На этот раз карточного стола не  было. Мистер Дарси писал письмо, а сидевшая рядом с ним мисс Бингли следила за  его пером и постоянно отвлекала его внимание различными пожеланиями, которые  она просила передать его сестре. Мистер Хёрст и мистер Бингли играли в пикет, а  миссис наблюдала за их игрой.    

Элизабет, принявшись за шитье, испытала немалое  удовольствие, прислушиваясь к тому, что происходило между Дарси и его соседкой.  Непрерывные восторженные замечания леди по поводу его почерка, ровности строчек  или пространности письма и полные равнодушия к похвалам ответы джентльмена  составили любопытный диалог и в точности соответствовали представлению,  сложившемуся у Элизабет, о характерах его участников.    

— Этому письму так обрадуется мисс Дарси!    

Молчание.    

— Вы пишете необыкновенно бегло.    

— Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.    

— Сколько писем приходится вам написать на протяжении  года! Да еще деловые письма! Представляю себе, какое это изнурительное занятие.    

— Что ж, ваше счастье, что оно досталось на мою долю.    

— Напишите ради бога вашей сестре, как мне хочется ее  повидать.    

— Я уже написал это по вашей просьбе.    

— По-моему, у вас плохое перо. Дайте, я его очиню. Я  научилась отлично чинить перья.    

— Благодарю вас, но я всегда чиню перья  собственноручно.    

— Как это вы ухитряетесь так ровно писать?    

Он промолчал.    

— Сообщите вашей сестре, что меня очень обрадовали ее  успехи в игре на арфе. И, пожалуйста, передайте, что я в восторге от ее  прелестного узора для скатерти и считаю его гораздо более удачным, чем рисунок  мисс Грантли.    

— Вы позволите отложить ваши восторги до следующего  письма? Здесь у меня уже не осталось для них подобающего места.    

— О, пусть вас это не беспокоит. Я увижусь с ней в  январе. Скажите, вы ей всегда пишете такие восхитительные длинные письма,  мистер Дарси?    

— Да, они довольно пространные, но насколько они  восхитительны, не мне судить.    

— Мне кажется само собой разумеющимся, что человек,  который способен с легкостью написать длинное письмо, не может написать его  плохо.    

— Для Дарси это не комплимент, Кэролайн, —  вмешался ее брат, — письма даются ему не так-то легко. Слишком уж он  старается все время выискивать четырехсложные словечки, — не правда ли,  Дарси?[9]    

— Стиль моих писем, разумеется, отличается от вашего.    

— О, — воскликнула мисс Бингли, — так  небрежно, как пишет Чарлз, не пишет никто. Одну половину слов он пропускает, а  вторую — зачеркивает.    

— В моей голове мысли проносятся так стремительно, что  я не успеваю их выразить. Оттого-то мои письма иной раз не доносят никаких  мыслей до тех, кому они адресованы.    

— Ваша скромность, мистер Бингли, — сказала  Элизабет, — разоружила бы любого вашего критика.    

— Нет ничего более обманчивого, — сказал  Дарси, — чем показная скромность. Под ней часто скрывается равнодушие к  посторонним мнениям, а иногда и замаскированная похвальба[10].    

— Чем же вы назовете мое смиренное суждение?    

— Разумеется, замаскированной похвальбой. Ведь в  глубине души вы гордитесь недостатками своих писем. Вы считаете, что их  порождает быстрота мысли и небрежность исполнения — свойства хоть и не  похвальные, но все же не лишенные привлекательности. Способность делать  что-либо быстро всегда высоко ценится ее обладателем, зачастую независимо от  качества исполнения. Сегодня утром вы ведь хотели представить себя в самом  выгодном свете, заявив миссис Беннет, что не задержались бы в Незерфилде и пяти  минут, если бы вам вздумалось его покинуть. По существу же, что похвального в  поспешности, из-за которой важные дела могут остаться незаконченными и от  которой никакого проку нет ни вам самому, ни кому-либо другому?    

— Ну, это уж чересчур, — воскликнул Бингли, —  упрекать вечером за вздор, сказанный поутру. Впрочем, клянусь честью, я верил в  то, что говорил о себе тогда, и продолжаю в это верить сейчас. И уж, во всяком  случае, я говорил о своей излишней торопливости не с тем, чтобы порисоваться  перед дамами.    

— Не сомневаюсь, вы в это верили. Но я-то вовсе не  убежден, что вы бы уехали с такой стремительностью. Ваше поведение точно так же  зависело бы от обстоятельств, как и поведение любого другого человека. И если  бы в тот момент, когда вы вскакивали бы на коня, поблизости нашелся друг,  который сказал бы: «Бингли, а не лучше ли вам на недельку задержаться?» — быть  может, вы так бы и поступили и никуда не поехали — другими словами, застряли бы  еще на целый месяц.    

— Вы только доказали, — воскликнула  Элизабет, — что мистер Бингли несправедлив сам к себе. И превознесли его  больше, чем это сделал он сам.    

— Мне приятно, что вы обращаете слова моего друга в  похвалу мягкости моего характера, — сказал Бингли. — Но боюсь, ваше  толкование его слов прямо противоположно мысли, которую вкладывал в них Дарси.  Он-то, разумеется, думает, что при таких обстоятельствах для меня лучше всего  было бы наотрез отказаться и ускакать как можно быстрее.    

— Разве мистер Дарси находит, что опрометчивость вашего  первоначального решения искупалась бы упрямством, с которым вы его выполнили?    

— Честное слово, мне трудно вам объяснить, в чем тут  дело. Пусть лучше Дарси говорит за себя.    

— Вы хотите, чтобы я защищал мнение, которое мне  приписываете, но которого я не высказывал. Допустим, однако, дело обстоит так,  как вы говорите. Вы помните, мисс Беннет, мы предположили, что друг, который  захотел отсрочить отъезд, выразил только желание, просьбу и даже ничем этой  просьбы не объяснил.    

— А разве вы не видите заслуги в готовности легко  уступить настояниям друга?    

— Неразумная уступка не сделала бы чести умственным  способностям обоих.    

— Мне кажется, мистер Дарси, вы недооцениваете влияние  дружбы или привязанности. А между тем уважение к просителю нередко может  заставить человека выполнить просьбу, даже не вникая в то, насколько она  обоснована. Я не имею в виду случай, который вы предположили в отношении  мистера Бингли. Мы можем подождать, пока подобные обстоятельства возникнут в действительности,  и уже тогда будем судить о разумности его действий. Но, говоря вообще, если бы  кто-то попросил друга отказаться от не слишком важного шага и тот ему уступил,  не дожидаясь логических доказательств, неужели бы вы за это его осудили?    

— А не следует ли нам, прежде чем обсуждать вопрос  дальше, точнее определить значительность просьбы, так же как и степень близости  между друзьями?    

— Совершенно необходимо! — воскликнул  Бингли. — Давайте условимся обо всех мелочах, не забывая даже о росте и  силе друзей, — это, мисс Беннет, может иметь гораздо большее значение, чем  кажется на первый взгляд. Поверьте, если бы Дарси не выглядел по сравнению со  мной таким верзилой, я бы с ним меньше считался. При известных обстоятельствах  и в определенных местах он, признаюсь, заставляет себя бояться, особенно в  собственном доме и когда ему нечего делать в воскресный вечер.    

Дарси улыбнулся, но Элизабет почувствовала, что в глубине  души он уязвлен, и сдержала улыбку. Мисс Бингли была возмущена нанесенным ему  оскорблением и разбранила брата за его глупую болтовню.    

— Я разгадал ваш замысел, Бингли, — сказал его  друг. — Вам не нравится наш спор, и вы решили таким способом с ним покончить.    

— Быть может. Споры слишком похожи на диспуты. Если вы  и мисс Беннет отложите ваши пререкания до тех пор, пока я уйду из комнаты, я  буду вам премного обязан. И тогда вы сможете говорить обо мне все, что вам  вздумается.    

— Ваша просьба, — сказала Элизабет, — не  требует жертвы с моей стороны. А для мистера Дарси было бы гораздо лучше, если  бы ему удалось закончить письмо.    

Мистер Дарси воспользовался ее советом и дописал письмо до  конца.    

Освободившись, он попросил мисс Бингли и Элизабет немного  развлечь компанию музыкой. Мисс Бингли устремилась к фортепьяно и, любезно  предложив Элизабет выступить первой — от чего та столь же любезно, но более  искренне отказалась, — уселась за инструмент.    

Миссис Хёрст пела с сестрой. И пока обе они были заняты,  Элизабет, перебирая разбросанные на инструменте ноты, невольно заметила, как  часто останавливается на ней взор мистера Дарси. Она никак не могла  предположить, что этот самодовольный человек ею любуется. Вместе с тем мысль,  что он смотрит на нее, испытывая к ней неприязнь, казалась столь же  несообразной. В конце концов ей осталось объяснить его внимание тем, что среди  присутствовавших в доме людей в ней он чаще всего подмечал несоответствие своим  вкусам и взглядам. Эта догадка ничуть ее не огорчила. Он был ей настолько неприятен,  что с его мнением о себе она не собиралась считаться.    

Исполнив несколько итальянских арий, мисс Бингли для  разнообразия начала играть веселую шотландскую мелодию. Почти тотчас же мистер  Дарси подошел к Элизабет и сказал:    

— А не желаете ли вы, мисс Беннет, воспользоваться  случаем и протанцевать рил[11]?    

Она улыбнулась, ничего не ответив. Удивленный ее молчанием,  он повторил свой вопрос.    

— Я вас прекрасно расслышала, — сказала она. —  Просто я не сразу нашла ответ. Вам, конечно, хотелось, чтобы, приняв  приглашение, я дала вам желанный повод убедиться в моих низменных вкусах. Но я  всегда любила разгадывать такого рода ловушки, лишая их авторов предвкушаемого  удовольствия. Вот почему мне пришло в голову сказать, что я вообще терпеть не  могу танцевать рил. А теперь осуждайте меня, если можете!    

— Поверьте, я при всех случаях не мог бы вас осудить!    

Элизабет, считавшая, что ее слова должны были его задеть,  была удивлена его любезностью. Но прелестное лукавство, сквозившее в ее  поведении, едва ли могло задеть кого бы то ни было. Дарси чувствовал, что он  еще никогда не был так сильно очарован никакой другой женщиной. И ему было  ясно, что, если бы у Элизабет оказались более подходящие родичи, его сердцу  угрожала бы некоторая опасность.    

Мисс Бингли заметила или заподозрила достаточно, чтобы  почувствовать ревность. Поэтому ее горячая забота о скорейшем выздоровлении ее  дорогой подруги Джейн соединилась в ней с желанием поскорее отделаться от ее  сестры.    

Она часто пыталась настроить Дарси против Элизабет болтовней  об их предполагаемом браке и рассуждениями о том, насколько он будет счастлив с  такой женой.    

— Надеюсь, — сказала мисс Бингли, когда они на  следующее утро прогуливались вдвоем по обсаженным кустами дорожкам около  дома, — после того как столь желанное событие совершится, вам удастся  намекнуть вашей теще, как полезно иногда держать язык за зубами. А когда с этим  вы справитесь — отучите младших сестер от привычки бегать за офицерами. И если  только мне позволено затронуть столь деликатную тему, постарайтесь избавить  вашу избранницу от чего-то такого, что граничит с высокомерием и наглостью.    

— Может быть, вы посоветуете мне еще что-нибудь  полезное для моего семейного счастья?    

— О, разумеется! Непременно повесьте портрет дядюшки  Филипса в галерее Пемберли. Где-нибудь рядом с портретом судьи — дяди вашего  отца. Они ведь представители одной и той же профессии[12], не правда ли, хотя  и разных ее сторон? Что же касается портрета вашей Элизабет, то даже не  пытайтесь его заказывать. Разве какой-нибудь художник сумеет достойно  запечатлеть на полотне эти прекрасные глазки?    

— Их выражение в самом деле будет не так-то легко  передать. Но их форму, цвет, необыкновенно длинные ресницы хороший художник  сможет изобразить.    

В эту минуту они встретились с самой Элизабет и миссис  Хёрст, которые шли по другой дорожке.    

— Я не знала, что вы собираетесь на прогулку! —  воскликнула мисс Бингли, несколько обеспокоенная тем, что слова их могли быть  услышаны.    

— Как вам не стыдно! Убежали из дому втихомолку, —  ответила миссис Хёрст.    

И, уцепившись за свободную руку мистера Дарси, она  предоставила Элизабет дальше идти одной, — ширины дорожки как раз хватало  для трех человек. Мистер Дарси, заметив ее бестактность, тотчас же сказал:    

— Эта тропинка недостаточно широка для нашей компании.  Давайте выйдем на аллею.    

Однако Элизабет, которой очень хотелось от них отделаться,  весело ответила:    

— Нет, нет, пожалуйста, останьтесь! Вы образуете  необыкновенно живописную группу. Гармония будет нарушена, если к вам  присоединится четвертый. Прощайте!    

И она с радостью убежала от них, довольная тем, что через  день или два сможет наконец вернуться домой. Джейн чувствовала себя настолько  лучше, что уже в этот вечер собиралась ненадолго покинуть свою комнату.    

 ГЛАВА XI    

     

Когда дамы после обеда вышли из-за стола, Элизабет поднялась  к Джейн и, хорошенько ее закутав, спустилась с ней в гостиную, где больная была  встречена радостными возгласами своих подруг. За все время знакомства Элизабет  с сестрами мистера Бингли они еще никогда не казались ей такими приветливыми,  как в течение того часа, пока дамы ждали прихода мужчин. Обе они великолепно  умели поддержать разговор, могли подробно описать какое-нибудь развлечение, с  юмором рассказать анекдот, с задором высмеять кого-нибудь из знакомых.    

Однако, когда мужчины появились, Джейн сразу же отошла на  второй план, взгляд мисс Бингли остановился на Дарси, и не успел он сделать  нескольких шагов, как ей уже нужно было что-то ему сказать. Подойдя к Джейн,  Дарси любезно поздравил ее с выздоровлением. Мистер Хёрст также ей слегка  поклонился, пробормотав нечто вроде: «Я весьма рад». Зато приветствие Бингли  было пылким и многоречивым. Он был полон забот и восторга. Первые полчаса он  потратил на разведение огня в камине, чтобы Джейн не было холодно. По его настоянию  она перешла в кресло около камина, чтобы находиться подальше от дверей. Затем  он расположился подле нее и в течение всего вечера разговаривал почти только с  ней. Элизабет, сидевшая за шитьем в противоположном углу, следила за всеми его  хлопотами с большим удовлетворением.    

После чая мистер Хёрст тщетно пытался напомнить невестке о  карточном столике. Кэролайн знала доподлинно, что у мистера Дарси нет желания  сесть за игру. Громкое обращение мистера Хёрста ко всем собравшимся было  отклонено. Мисс Бингли ответила ему, что играть никому не хочется. И так как  это подтверждалось общим молчанием, мистеру Хёрсту не осталось ничего иного,  как растянуться на диване и сразу заснуть. Дарси взял книгу, мисс Бингли  сделала то же самое, а миссис Хёрст занялась тем, что стала перебирать свои  браслеты и кольца, изредка вставляя словечко в разговор брата и Джейн.    

Внимание мисс Бингли в равной степени было поглощено чтением  собственной книги и наблюдением за тем, как читал свою книгу мистер Дарси. Она  то и дело о чем-нибудь его спрашивала и заглядывала в раскрытую перед ним  страницу. Однако вовлечь его в беседу ей не удавалось: он кратко отвечал на  вопросы и продолжал читать. Наконец, совершенно обессиленная тщетными попытками  сосредоточиться на собственной книге, выбранной только потому, что она стояла  на полке рядом с томом, который читал Дарси, мисс Бингли, широко зевнув,  сказала:    

— Как приятно так провести вечер! Говоря откровенно, я  не знаю удовольствий, подобных чтению. Насколько быстрее устаешь от всякого  другого занятия! Когда я обзаведусь собственным домом, я почувствую себя  несчастной, если у меня не будет хорошей библиотеки.    

Никто не ответил. Она зевнула еще раз, отшвырнула книгу и  оглядела комнату в поисках какого-нибудь развлечения. Услышав, что брат говорит  с мисс Беннет о бале, она внезапно повернулась к нему и сказала:    

— Между прочим, Чарлз, ты в самом деле намерен  устраивать танцы в Незерфилде? Прежде чем принять такое решение, я бы тебе  советовала узнать, как к этому относятся присутствующие в этой комнате. Думаю,  что не ошибусь, если скажу, что среди нас может найтись кто-то, кому бал едва  ли будет по вкусу.    

— Ты, видимо, имеешь в виду Дарси, — ответил  мистер Бингли. — Что ж, если ему будет угодно, он может отправиться спать.  А что касается самого бала, это вопрос решенный. И как только все будет готово  и Николс наготовит достаточно белого супа[13],  я немедленно разошлю приглашения.    

— Я бы любила балы гораздо больше, — сказала мисс  Бингли, — если бы они устраивались по-другому. Нынешние балы невыносимо  скучны. Насколько было бы разумнее, если бы во время бала танцы были заменены  серьезной беседой.    

— Конечно, разумнее, дорогая. Но, осмелюсь сказать, это  вряд ли было бы похоже на бал.    

Мисс Бингли, не снизойдя до ответа, вскоре поднялась и стала  прохаживаться по комнате. У нее была стройная фигура и красивая походка. Однако  Дарси, для которого предназначался показ этих качеств, был по-прежнему поглощен  чтением. В отчаянии она предприняла еще один маневр и, повернувшись к Элизабет,  сказала:    

— Мисс Элиза Беннет, позвольте вам предложить  последовать моему примеру и немножко пройтись. Уверяю вас, после того как долго  сидишь на одном месте, это действует ободряюще.    

Элизабет удивилась, но уступила ее просьбе. Мисс Бингли  добилась успеха и в отношении истинного предмета своих маневров. Дарси поднял  глаза. Проявление внимания мисс Бингли по этому адресу было для него не меньшей  новостью, чем для самой Элизабет, и он бессознательно захлопнул книгу. Ему  тотчас же предложили присоединиться к их компании, но он отказался. По его  словам, эта прогулка по комнате могла быть вызвана только двумя причинами,  причем в обоих случаях его участие сделалось бы для них помехой.    

«Что он хотел этим сказать? Она умирает от желания узнать,  что он имел в виду!» — И мисс Бингли обратилась к Элизабет с вопросом,  догадывается ли она, что бы это могло означать.    

— Конечно, нет, — ответила та. — Но можете  быть уверены, — чем-то он хотел нас задеть. И самый верный способ вызвать  разочарование мистера Дарси — это ни о чем его не расспрашивать.    

Мисс Бингли, однако, не могла чем бы то ни было разочаровать  мистера Дарси. Поэтому она продолжала настаивать, чтобы ей объяснили скрытый  смысл его слов.    

— Ничего не имею против, — сказал мистер Дарси,  как только ему позволили говорить. — Вы выбрали этот вид препровождения  времени, так как либо весьма доверяете друг другу и должны поделиться каким-то  секретом, либо думаете, что выглядите особенно красиво, когда прогуливаетесь. В  первом случае я буду для вас помехой, во втором же — я с большим успехом могу  любоваться вами, сидя здесь у камина.    

— Какой ужас! — воскликнула мисс Бингли. — Я  никогда в жизни не слышала ничего более дерзкого. Как наказать нам его за эти  слова?    

— Нет ничего проще, стоит лишь захотеть  по-настоящему, — сказала Элизабет. — Мы все можем легко друг друга  задеть. Дразните его, смейтесь над ним. Вы же с ним близкие друзья — должны же  вы знать его слабые стороны.    

— Честное слово, не знаю. Уверяю вас, наше знакомство  меня этому не научило. Дразнить само хладнокровие и присутствие духа! Нет, нет,  я чувствую, из этого ничего не выйдет. Не захотим же мы выглядеть дурочками,  смеясь без всякого повода. О нет, мистер Дарси может быть спокоен.    

— Разве над мистером Дарси нельзя смеяться? —  удивилась Элизабет. — Какое редкое преимущество! Настолько редкое, что я  надеюсь, оно останется исключением. Мне бы пришлось плохо, если бы у меня  оказалось много таких знакомых, — я очень люблю смешное.    

— Мисс Бингли, — отвечал Дарси, — приписывает  мне неуязвимость, которой я, увы, вовсе не обладаю. Мудрейшие и благороднейшие  из людей, нет, мудрейшие и благороднейшие их поступки могут быть высмеяны теми,  для кого главное в жизни — насмешка.    

— Конечно, такие люди бывают, — сказала  Элизабет. — Надеюсь, я не принадлежу к их числу. Мне кажется, я никогда не  высмеивала мудрость и благородство. Глупость и причуды, капризы и  непоследовательность кажутся мне смешными, и, когда мне это удается, я над ними  смеюсь. Но всё это качества, которых вы, по-видимому, полностью лишены.    

— Этого, наверно, нельзя сказать ни о ком. Но на  протяжении своей жизни я немало потрудился над тем, чтобы избавиться от  недостатков, которые могут сделать смешным даже неглупого человека.    

— Таких, например, как гордость и тщеславие?    

— Да, тщеславие — это в самом деле недостаток. Но  гордость… Что ж, тот, кто обладает настоящим умом, может всегда удерживать гордость  в должных пределах.    

Элизабет отвернулась, чтобы скрыть улыбку.    

— Вы как будто успели разобраться в характере мистера  Дарси, не так ли? — спросила мисс Бингли. — Хотелось бы узнать ваше  мнение.    

— Что ж, я вполне убедилась, что мистер Дарси свободен  от недостатков. Да он этого и сам не скрывает.    

— Подобных притязаний, — ответил Дарси, — я  не высказывал. Слабостей у меня достаточно. Я только надеюсь, что от них  избавлен мой ум. А вот за нрав свой я бы не поручился. Возможно, я недостаточно  мягок — во всяком случае, с точки зрения удобства тех, кто меня окружает. Я не  умею забывать глупость и пороки ближних так быстро, как следовало бы, так же,  как и нанесенные мне обиды. Я не способен расчувствоваться, как только меня  захотят растрогать. Меня, вероятно, можно назвать обидчивым. Если кто-нибудь  лишается моего уважения, то уже навсегда.    

— Вот это в самом деле серьезный порок! —  воскликнула Элизабет. — Неумеренная обидчивость — безусловно,  отрицательная черта характера. Но вы удачно выбрали свой недостаток. Смеяться  над ним я не способна. Вы можете меня не бояться.    

— Наверно, всякому человеку свойственна склонность к  какому-то недостатку, — природная слабость не может быть преодолена даже  отличным воспитанием.    

— Ваша слабость — это готовность ненавидеть людей.    

— А ваша, — отвечал он с улыбкой, — намеренно  их не понимать.    

— Мне хочется немножко послушать музыку, — сказала  мисс Бингли, устав прислушиваться к разговору, в котором она не принимала  участия. — Луиза, ты не рассердишься, если я разбужу твоего мужа?    

Ее сестра ничего не имела против, и Кэролайн подняла крышку  фортепьяно. Дарси, поразмыслив, не стал об этом жалеть, так как чувствовал, что  уделяет Элизабет слишком много внимания.    

 ГЛАВА XII    

     

Как было условлено между сестрами, наутро Элизабет написала  матери, чтобы за ними в этот же день прислали экипаж. Миссис Беннет, однако,  рассчитывала, что ее дочери останутся в Незерфилде до вторника, с тем чтобы  Джейн провела там целую неделю, и, следовательно, не испытывала никакого  удовольствия от того, что они собираются приехать раньше. Ее ответ поэтому  оказался мало благоприятным — по крайней мере, для Элизабет, с нетерпением  ждавшей возвращения домой. В письме говорилось, что миссис Беннет едва ли  удастся послать экипаж раньше вторника, причем в постскриптуме добавлялось,  что, если мистер Бингли и его сестры станут уговаривать их остаться подольше,  она отлично обойдется без старших дочерей и более долгое время. Элизабет,  однако, и думать не могла о задержке — она даже не вполне была уверена в том,  что их об этом попросят. Напротив, боясь, как бы не показалось, что их  пребывание затянулось, она стала уговаривать Джейн сразу же попросить экипаж у  Бингли. В конце концов было решено сказать, что им хотелось бы вернуться домой  в это же утро, и одновременно обратиться с просьбой об экипаже.    

Известие об их отъезде вызвало всеобщее сожаление. При этом  была высказана уверенность, что для полного выздоровления больной им следует  пробыть в Незерфилде хотя бы еще один день. И под конец сестры согласились  задержаться до следующего утра. Мисс Бингли вскоре стала жалеть о том, что  предложила отложить их отъезд, так как ревность и неприязнь, вызванные в ней  одной из сестер, были гораздо сильнее ее привязанности ко второй.    

Хозяин дома был искренне опечален предстоящей разлукой и горячо  доказывал мисс Беннет, что она недостаточно поправилась для переезда. Но тщетно  — Джейн, когда она была уверена в правильности своих действий, умела проявить  твердость.    

Мистер Дарси был доволен этим решением. Элизабет пробыла в  Незерфилде достаточно долго. Чары ее действовали на него гораздо сильнее, чем  ему бы хотелось. К тому же мисс Бингли была с ней чересчур резка, а к самому  Дарси приставала чаще, чем в обычные дни. Он весьма мудро рассудил, что ему  следует избегать всяческих знаков внимания по отношению к Элизабет, которые  позволили бы ей заподозрить, что от нее может зависеть его счастье. При этом он  сознавал, что, если подобные догадки уже успели зародиться в ее голове, их  подтверждение в значительной степени зависит от того, как он себя поведет  накануне ее отъезда. Укрепившись в своем намерении, он сказал ей за всю субботу  не более десятка слов, и, хотя им пришлось около получаса пробыть вдвоем в  одной комнате, он в течение всего времени с таким усердием читал книгу, что  даже не взглянул в ее сторону.    

В воскресенье, сразу после утреннего богослужения, наступила  наконец желанная для большинства минута разлуки. Любезность мисс Бингли к  Элизабет, так же как и ее привязанность к Джейн, перед самым отъездом заметно  возросли. При расставании старшую сестру заверили, что встреча с ней — в  Лонгборне или Незерфилде — всегда будет радостным событием. После того как мисс  Бингли нежнейшим образом обняла Джейн и даже протянула руку ее сестре, Элизабет  рассталась со всей компанией в прекрасном расположении духа.    

Мать встретила их не очень приветливо. Миссис Беннет была  удивлена их приездом, полагая, что они весьма неразумно причинили всем столько  хлопот, и не сомневалась, что Джейн опять заболеет. Отец, напротив, хотя и в  сдержанной форме, дал им понять, что он доволен их возвращением — ему сильно не  хватало старших дочерей при семейных беседах. В отсутствие Джейн и Элизабет  вечерние разговоры потеряли значительную часть своего остроумия и почти весь  свой смысл.    

Они застали Мэри, как обычно, погруженной в изучение  музыкальной гармонии и основ человеческой природы и выслушали несколько новых  цитат и нравоучительных изречений. Совсем в ином роде были сообщения Кэтрин и  Лидии. С прошлой среды в полку произошло множество событий: несколько офицеров  обедали у их дядюшки, был подвергнут телесному наказанию рядовой и  распространились самые упорные слухи, что полковник Форстер намерен жениться.    

 ГЛАВА XIII    

     

— Надеюсь, моя дорогая, вы позаботились, чтобы у нас  был сегодня хороший обед? — спросил на следующее утро за завтраком мистер  Беннет. — Я полагаю, что за нашим столом может появиться некое новое лицо.    

— О ком вы говорите, мой друг? Насколько мне известно,  никто к нам не собирается. Разве заглянет Шарлотта Лукас… Но для нее, я  надеюсь, наши обеды всегда достаточно хороши. Не думаю, чтобы она особенно  привыкла к подобному столу у себя дома.    

— Я имею в виду приезжего джентльмена.    

Глаза миссис Беннет заблестели.    

— Приезжего джентльмена? Уверена, что это мистер  Бингли! Ах, Джейн, негодница, как же ты не сказала раньше? Ну что ж, я буду  рада увидеть мистера Бингли. Но, боже мой, какой ужас — у нас не будет рыбного  блюда! Лидия, душенька моя, дерни, пожалуйста, колокольчик. Надо сию же минуту  отдать распоряжение миссис Хилл.    

— Речь идет не о мистере Бингли, — отвечал ее  муж. — Я жду человека, которого еще никогда не видел.    

Слова эти вызвали общее удивление, и, к полному удовольствию  мистера Беннета, все члены семейства забросали его вопросами. Позабавившись  всеобщим любопытством, он в конце концов дал следующее разъяснение:    

— Около месяца назад я получил вот эту эпистолу, на  которую ответил две недели спустя. Дело казалось настолько тонким, что я  предпочел его предварительно обдумать. Ее написал мой кузен, мистер Коллинз,  тот самый, который после моей смерти сможет вышвырнуть вас из этого дома, как  только ему заблагорассудится.    

— Ах, мой друг, — воскликнула миссис Беннет, —  я о нем не желаю слышать! Ради бога, не говорите об этом чудовище. Можно ли  совершить что-нибудь более несправедливое, чем выгнать из принадлежавшего вам  имения собственных ваших детей? Будь я на вашем месте, я бы, конечно, уже давно  постаралась что-нибудь предпринять.    

Джейн и Элизабет попытались объяснить матери сущность закона  о майорате. Подобные попытки делались ими и раньше. Но предмет этот выходил за  пределы ее разумения, и она продолжала горько сетовать на жестокость законов,  отнимающих дом у семьи с пятью дочерьми в пользу человека, до которого никому  нет ни малейшего дела.    

— Это, конечно, крайне несправедливо, — сказал  мистер Беннет. — И мистеру Коллинзу ничем не удастся снять с себя вины в  наследовании Лонгборна. Однако, если вы позволите мне прочесть его послание,  быть может, вас несколько примирит с ним тон, в котором оно написано.    

— Уверена, что со мной этого не случится! Как вообще у  него хватило наглости и лицемерия вам писать! Терпеть не могу фальшивых друзей!  Лучше бы он враждовал с вами, подобно его отцу.    

— Вы услышите, что он и впрямь ощущает некоторые  сыновние обязательства в этом смысле:    

     

«Хансфорд, около Уэстерхема,     

Кент,     

15 октября     

Дорогой сэр, недоразумения, существовавшие между Вами и моим  высокочтимым покойным родителем, причиняли мне всегда много огорчений, и с тех  пор, как я имел несчастье его потерять, я не раз испытывал желание устранить  разделяющую нас пропасть. В течение некоторого времени меня все же одолевали  сомнения, как бы я нечаянно не оскорбил память отца, установив хорошие  отношения с теми, с кем ему было угодно находиться в размолвке».    

     

— Вы видите, миссис Беннет!    

     

«Однако теперь у меня созрело решение. Приняв на прошлую  пасху пасторский сан, я оказался тем счастливым смертным, который удостоился  прихода в поместье ее светлости леди Кэтрин де Бёр, вдовы сэра Льюиса де Бёра.  Благодаря щедрости и благорасположению этой леди я стал священником здешнего  прихода, в каковой роли моим самым искренним стремлением будет вести себя с  надлежащим уважением по отношению к ее светлости и осуществлять обряды и церемонии,  подобающие пастырю англиканской церкви. В качестве служителя церкви я также считаю  своим долгом сеять мир и благоволение среди всех семейств, на которые может  простираться мое влияние. По этой причине я льщу себя надеждой, что Вы  благожелательно отнесетесь к моему настоящему изъявлению доброй воли и не  отвергнете протянутую мною оливковую ветвь, великодушно закрыв глаза на то, что  я являюсь наследником Лонгборна. Я весьма печалюсь о том, что невольно служу  орудием нанесения ущерба благополучию Ваших прелестных дочерей, и, позволяя  себе принести им мои извинения, спешу также заверить Вас в моей готовности  сделать все от меня зависящее, чтобы как-то восполнить этот ущерб… Но об этом  позднее. Если у Вас не будет возражений против моего визита, я доставлю себе  удовольствие посетить Вас и Ваше семейство в понедельник 18 ноября в четыре  часа и воспользоваться Вашим гостеприимством, возможно, до субботы на следующей  неделе, — что я могу себе позволить без существенных жертв, ибо леди  Кэтрин отнюдь не возражает против того, чтобы я изредка отсутствовал в  воскресенье, разумеется, если какое-нибудь другое духовное лицо выполнит за  меня подобающие этому дню церковные обязанности.    

Остаюсь, дорогой сэр, с почтительнейшим поклоном Вашей  супруге и дочерям.    

Ваш доброжелатель и друг     

Уильям Коллинз».     

     

—  Итак, в четыре часа мы можем ждать у себя этого  миротворца, — сказал мистер Беннет, складывая письмо. — По-видимому,  он необычайно добропорядочный и благовоспитанный молодой человек. Я полагаю, мы  будем дорожить этим знакомством, особенно если леди Кэтрин и впредь будет столь  любезно отпускать его в наши края.    

— В том, что он пишет о наших девочках, есть, мне  кажется, какой-то смысл. Если он хочет что-то для них сделать, я не собираюсь  его отговаривать.    

— Трудно представить, — сказала Джейн, — как  он собирается восполнить наносимый нам ущерб. Но уже одно такое желание делает  ему честь.