1 2 
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ      

Гостиная   в доме Большова.      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ      

Липочка (сидит у окна с книгой). Какое   приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее?   Приедешь в Собранье али к кому на свадьбу, сидишь, натурально,- вся в цветах,   разодета, как игрушка али картинка журнальная,- вдруг подлетает кавалер:   "Удостойте счастия, сударыня!" Ну, видишь: если человек с понятием   али армейской какой возьмешь да и прищуришься, отвечаешь: "Извольте, с   удовольствием!" Ах! (с жаром) оча-ро-ва-тель-но! Это просто уму   непостижимо! (Вздыхает.) Больше всего не люблю я танцевать с студентами да с   приказными. То ли дело отличаться с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы,   и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры с колокольчиками. Одно убийственно,   что сабли нет! И для чего они ее отвязывают? Странно, ей-богу! Сами не   понимают, как блеснуть очаровательнее! Ведь посмотрели бы на шпоры, как они   звенят, особливо, если улан али полковник какой разрисовывает - чудо!   Любоваться - мило-дорого! Ну, а прицепи-ко он еще саблю: просто ничего не   увидишь любопытнее, одного грома лучше музыки наслушаешься. Уж какое же есть   сравнение: военный или штатский? Военный - уж это сейчас видно: и ловкость, и   все, а штатский что? Так какой-то неодушевленный! (Молчание.) Удивляюсь, отчего   это многие дамы, поджавши ножки, сидят? Формально нет никакой трудности   выучиться! Вот уж я на что совестилась учителя, а в двадцать уроков все   решительно поняла. Отчего это не учиться танцевать! Это одно толькое суеверие!   Вот маменька, бывало, сердится, что учитель все за коленки хватает. Все это от   необразования! Что за важность! Он танцмейстер, а не кто-нибудь другой.   (Задумывается.) Воображаю я себе: вдруг за меня посватается военный, вдруг у   нас парадный сговор: горят везде свечки, ходят официанты в белых перчатках; я,   натурально, в тюлевом либо в газовом платье, тут вдруг заиграют вальс. А ну как   я перед ним оконфужусь! Ах, страм какой! Куда тогда деваться-то? Что он   подумает? Вот, скажет, дура необразованная! Да нет, как это можно! Однако я вот   уж полтора года не танцевала! Попробую-ко теперь на досуге. (Дурно вальсируя.)   Раз... два... три... раз... два... три...      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ      

Липочка   и Аграфена Кондратьевна.      

Аграфена   Кондратьевна   (входя). Так, так, бесстыдница! Как будто сердце чувствовало: ни свет ни заря,   не поемши хлеба божьего, да уж и за пляску тотчас!      

Липочка Как, маменька, я и чай пила, и   ватрушку скушала. Посмотрите-ка, хорошо? Раз, два, три... раз... два...      

Аграфена   Кондратьевна   (преследуя ее). Так что ж, что ты скушала? Нужно мне очень смотреть, как ты   греховодничаешь!.. Говорю тебе, не вертись!..      

Липочка Что за грех такой! Нынче все   этим развлекаются.- Раз... два...      

Аграфена   Кондратьевна   Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) - Да что ж   ты, с чего ж ты взяла не слушаться!      

Липочка. Как не слушаться, кто вам   сказал! Не мешайте, дайте кончить, как надобно! Раз... два... три...      

Аграфена Кондратьевна. Долго ль же   мне бегать-то за тобой на старости лет! Ух, замучила, варварка! Слышишь,   перестань! Отцу пожалуюсь!      

Липочка. Сейчас, сейчас, маменька!   Последний кружок! Вас на то и бог создал, чтоб жаловаться. Сами-то вы не очень   для меня значительны! Раз, два...      

Аграфена Кондратьевна. Как! ты еще   пляшешь, да еще ругаешься! Сию минуту брось! Тебе ж будет хуже: поймаю за юбку,   весь хвост оторву.      

Липочка. Ну, да рвите на здоровье! Вам   же зашивать придется! Вот и будет! (Садится.) Фу... фу... как упаточилась,   словно воз везла! Ух! Дайте, маменька, платочка пот обтереть.      

Аграфена Кондратьевна. Постой, уж   я сама оботру! Ишь, уморилась! А ведь и то сказать, будто неволили. Коли уж   матери не почитаешь, так стен-то бы посовестилась! Отец, голубчик, через   великую силу ноги двигает, а ты тут скачешь, как юла какая!      

Липочка Подите вы с своими советами! Что   ж мне делать, по-вашему! Самой, что ли, хворать прикажете? Вот другой манер,   кабы я была докторша! Ух! Что это у вас за отвратительные понятия! Ах! какие   вы, маменька, ей-богу! Право, мне иногда краснеть приходится от ваших   глупостей!      

Аграфена Кондратьевна Каково   детище-то ненаглядное! Прошу подумать, как она мать-то честит! Ах ты, болтушка   бестолковая! Да разве можно такими речами поносить родителей? Да неужто я затем   тебя на свет родила, учила да берегла пуще соломинки?      

Липочка. Не вы учили - посторонние;   полноте, пожалуйста; вы и сами-то, признаться сказать, ничему не воспитаны. Ну,   что ж? Родили вы - я была тогда что? Ребенок, дитя без понятия, не смыслила   обращения. А выросла да посмотрела на светский тон, так и вижу, что я гораздо   других образованнее. Что ж мне, потакать вашим глупостям! Как же! Есть оказия.      

Аграфена Кондратьевна. Уймись, эй,   уймись, бесстыдница! Выведешь ты меня из терпения, прямо к отцу пойду, так в   ноги и брякнусь, житья, скажу, нет от дочери, Самсонушко!      

Липочка. Да, вам житья нет! Воображаю.-   А мне есть от вас житье? Зачем вы отказали жениху? Чем не бесподобная партия?   Чем не капидон? Что вы нашли в нем легковерного?      

Аграфена Кондратьевна. А то и   легковерного, что зубоскал! Приехал, ломался, ломался, вертелся, вертелся. Эка   невидаль!      

Липочка. Да, много вы знаете! Известно,   он благородный человек, так и действует по-деликатному. В ихнем кругу всегда   так делают.- Да как еще вы смеете порочить таких людей, которых вы и понятия не   знаете? Он ведь не купчишка какой-нибудь. (Шепчет в сторону.) Душка, милашка!      

Аграфена Кондратьевна. Да, хорош   душка! Скажите, пожалуйста! Жалко, что не отдали тебя за шута за горохового.   Ведь ишь ты, блажь-то какая в тебе; ведь это ты назло матери под нос-то   шепчешь.      

Липочка. Видимый резон, что не хотите   моего счастия. Вам с тятенькой только кляузы строить да тиранничать.      

Аграфена Кондратьевна. Ну, как ты   хочешь, там думай. Господь тебе судья! А никто так не заботится о своем детище,   как материнская утроба! Ты вот тут хохришься да разные глупости выколупываешь,   а мы с отцом-то денно и нощно заботимся, как бы тебе хорошего человека найти да   пристроить тебя поскорее.      

Липочка. Да, легко вам разговаривать, а   позвольте спросить, каково мне-то?      

Аграфена Кондратьевна. Разве мне   тебя не жаль, ты думаешь? Да что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет   ждала. Ведь нельзя же тебе вдруг жениха найти; скоро-то только кошки мышей   ловят.      

Липочка. Что мне до ваших кошек! Мне   мужа надобно! Что это такое! Срам встречаться с знакомыми, в целой Москве не   могли выбрать жениха - все другим да другим. Кого не заденет за живое: все   подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! Отыскался вот один, так и   тому отказали. Слышите, найдите мне жениха, беспременно найдите!.. Вперед вам   говорю, беспременно сыщите, а то для вас же будет хуже: нарочно, вам назло, по   секрету заведу обожателя, с гусаром убегу, да и обвенчаемся потихоньку.      

Аграфена Кондратьевна. Что, что,   беспутная! Кто вбил в тебя такие скверности! Владыко милосердый, не могу с   духом собраться... Ах ты, собачий огрызок! Ну, нечего делать! Видно, придется   отца позвать.      

Липочка. Только и ладите, что отца да   отца; бойки вы при нем разговаривать-то, а попробуйте-ка сами!      

Аграфена Кондратьевна. Так что же,   я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу   ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой   приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой   завистливый? Что ты прытче матери хочешь быть! У меня ведь недолго, я и на   кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах матушки вы мои! Посконный   сарафан сошью да вот на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо   родителей-то, посажу!      

Липочка. Как же! Позволю я над собой   командовать! Вот еще новости!      

Аграфена Кондратьевна. Молчи,   молчи, тарант Егоровна! Уступи верх матери! Эко семя противное! Словечко   пикнешь, так язык ниже пяток пришью. Вот послал господь утешение! Девчонка   хабальная! Мальчишка ты, шельмец, и на уме-то у тебя все не женское! Готова,   чай, вот на лошадь по-солдатски вскочить!      

Липочка. Вы, я воображаю, приплетете скоро   всех будочников. Уж молчали бы лучше, коли не так воспитаны. Все я скверна, а   сами-то вы каковы после этого! Что, вам угодно спровадить меня на тот свет   прежде времени, извести своими капризами? (Плачет.) Что ж, пожалуй, я уж и так,   как муха какая, кашляю. (Плачет.)      

Аграфена Кондратьевна (стоит и   смотрит на нее). Ну, полно, полно! Липочка плачет громче и потом рыдает. Ну,   полно ты, полно! Говорят тебе, перестань! Ну, я виновата, перестань только, я   виновата. Липочка плачет. Липочка! Липа! Ну, будет! Ну, перестань! (Сквозь   слезы.) Ну, не сердись ты на меня (плачет)... бабу глупую... неученую...   (Плачут обе вместе,). Ну, прости ты меня... сережки куплю.      

Липочка (плача). На что мне сережки   ваши, у меня и так полон туалет. А вы купите браслеты с изумрудами.      

Аграфена Кондратьевна. Куплю,   куплю, только ты плакать-то перестань!      

Липочка (сквозь слезы). Тогда я   перестану, как замуж выду. (Плачет.)      

Аграфена Кондратьевна. Выдешь,   выдешь, голубчик ты мой! Ну, поцелуй меня! Целуются. Ну, Христос с тобой! Ну,   дай я тебе слезки оботру (Обтирает.) Вот нынче хотела Устннья Наумовна прийти,   мы и потолкуем.      

Липочка (голосом, еще не успокоившимся).   Ах! кабы она поскорей пришла!      ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ      

Те же и   Фоминишна.      

Фоминишна. Угадайте-ко, матушка Аграфена   Кондратьевна, кто к нам изволит жаловать?      

Аграфена   Кондратьевна. Не умею сказать. Да что я тебе, бабка-угадка, что ли, Фоминишна?      

Липочка. Отчего ж ты у меня не спросишь,   что я, глупее, что ли, вас с маменькой?      

Фоминишна. Уж и не знаю, как сказать; на   словах-то ты у нас больно прытка, а на деле-то вот и нет тебя. Просила,   просила, не токмо чтобы что такое, подари хоть платок, валяются у тебя вороха   два без призрения, так все нет, все чужим да чужим.      

Аграфена Кондратьевна. Вот уж   этого, Фоминишна, я до скончания не разберу.      

Липочка. Ишь она! Знать, пивца хлебнула   после завтрака, налепила тут чудеса в решете.      

Фоминишна. Вестимо так; что смеяться-то?   Каково скончание, Аграфена Кондратьевна, бывает и начало хуже конца.      

Аграфена Кондратьевна. С тобой не   разъедешься! Ты коли уж начнешь толковать, так только ушами хлопай. Кто ж такой   там пришел-то?      

Липочка. Мужчина али женщина?      

Фоминишна. У тебя все мужчины в глазах-то   прыгают. Да где ж это-таки видано, что мужчина ходит в чепчике? Вдовье дело -   как следует назвать?      

Липочка. Натурально, незамужняя, вдова.      

Фоминишна. Стало быть, моя правда? И   выходит, что женщина!      

Липочка. Эка бестолковая! Да кто   женщина-то?      

Фоминишна. То-то вот, умна, да не   догадлива: некому другому и быть, как не Устинье Наумовне.      

Липочка. Ах, маменька, как это кстати!      

Аграфена Кондратьевна. Где ж она   до сих пор? Веди ее скорей, Фоминишна.      

Фоминишна. Сама в секунду явится:   остановилась на дворе - с дворником бранится: не скоро калитку отпер.      ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ      

Те же и   Устинья Наумовна.      

Устинья Наумовна (входя). Уф, фа,   фа! Что это у вас, серебряные, лестница-то какая крутая: лезешь, лезешь, насилу   вползешь.      

Липочка. Ах, да вот и она! Здравствуй,   Устинья Наумовна!      

Устинья Наумовна. Не больно   спеши! Есть и постарше тебя. Вот с маменькой-то покалякаем прежде. (Целуясь.)   Здравствуй, Аграфена Кондратьевна, как встала-ночевала, все ли жива,   бралиянтовая?      

Аграфена Кондратьевна. Слава   создателю! Живу -хлеб жую; целое утро вот с дочкой балясничала.      

Устинья Наумовна. Чай, об нарядах   все. (Целуясь с Липочкой.) Вот и до тебя очередь дошла. Что это ты словно   потолстела, изумрудная? Пошли, творец! Чего ж лучше, как не красотой цвести!      

Фоминишна. Тьфу ты, греховодница! Еще   сглазишь, пожалуй.      

Липочка. Ах, какой вздор! Это тебе так   показалось, Устинья Наумовна. Я все хирею: то колики, то сердце бьется, как   маятник; все как словно тебя подмывает али плывешь по морю, так вот и рябит   меланхолия в глазах.      

Устинья Наумовна (Фоминишне). Ну,   и с тобой, божья старушка, поцелуемся уж кстати. Правда, на дворе ведь   здоровались, серебряная, стало быть и губы трепать нечего.      

Фоминишна. Как знаешь. Известно, мы не   хозяева, лыком шитая мелкота, а и в нас тоже душа, а не пар!      

Аграфена Кондратьевна (садясь).   Садись, садись, Устинья Наумовна, что как пушка на колесах стоишь! Поди-ко вели   нам, Фоминигана, самоварчик согреть.      

Устинья Наумовна. Пила, пила,   жемчужная; провалиться на месте - пила и забежала-то так, на минуточку.      

Аграфена   Кондратьевна.   Что ж ты, Фоминишна, проклажаешься? Беги, мать моя, проворнее.      

Липочка. Позвольте, маменька, я поскорей   сбегаю, видите, какая она неповоротливая.      

Фоминишна. Уж не финти, где не спрашивают!   А я, матушка Аграфена Кондратьевна, вот что думаю: не пригожее ли будет подать   бальсанцу с селедочкой.      

Аграфена Кондратьевна. Ну, бальсан   бальсаном, а самовар самоваром. Аль тебе жалко чужого добра? Да как поспеет,   вели сюда принести.      

Фоминишна. Как же уж! Слушаю! (Уходит.)      ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ      

Те же   без Фоминишны.      

Аграфена Кондратьевна. Ну что,   новенького нет ли чего, Устинья Наумовна? Ишь, у меня девка-то стосковалась   совсем.      

Липочка. И в самом деле, Устинья   Наумовна, ты ходишь, ходишь, а толку нет никакого.      

Устинья Наумовна. Да ишь ты, с   вами не скоро сообразишь, бралиянтовые. Тятенька-то твой ладит за богатого:   мне, говорит, хоть Федот от проходных ворот, лишь бы денежки водились, да   приданого поменьше ломил. Маменька-то вот, Аграфена Кондратьевна тоже норовит в   свое удовольствие: подавай ты ей беспременно купца, да чтобы был жалованный, да   лошадей бы хороших держал, да и лоб-то крестил бы по-старинному. У тебя тоже   свое на уме. Как на вас угодишь?      ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ      

Те же и   Фоминишна, входит, ставит на стол водку с закуской.      

Липочка. Не пойду я за купца, ни за что   не пойду,- За тем разве я так воспитана: училась и по-французски, и на   фортепьянах, и танцевать! Нет, нет! Где хочешь возьми, а достань благородного.      

Аграфена Кондратьевна. Вот ты и   толкуй с ней.      

Фоминишна. Да что тебе дались эти   благородные? Что в них за особенный скус? Голый на голом, да и христианства-то   никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печет; а ведь   хоть и замужем будешь, а надоест тебе соус-то с подливкой.      

Липочка. Ты, Фоминишна, родилась между   мужиков и ноги протянешь мужичкой. Что мне в твоем купце! Какой он может иметь   вес? Где у него амбиция? Мочалка-то его, что ли, мне нужна?      

Фоминишна. Не мочалка, а божий волос,   сударыня, так-то-с!      

Аграфена Кондратьевна. Ведь и   тятенька твой не оболваненный какой, и борода-то тоже не обшарканная, да   целуешь же ты его как-нибудь.      

Липочка. Одно дело тятенька, а другое   дело - муж. Да что вы пристали, маменька? Уж сказала, что не пойду за купца,   так и не пойду! Лучше умру сейчас, до конца всю жизнь выплачу: слез недостанет,   перцу наемся.      

Фоминишна. Никак ты плакать сбираешься? И   думать не моги! И тебе как в охоту дразнить, Аграфена Кондратьевна!      

Аграфена Кондратьевна. А кто ее   дразнит? Сама привередничает.      

Устинья Наумовна. Пожалуй, уж   коли тебе такой апетит, найдем тебе и благородного. Какого тебе: посолидней али   поподжаристей?      

Липочка. Ничего и потолще, был бы собою   не мал. Конечно, лучше уж рослого, чем какого-нибудь мухортика, И пуще всего,   Устинья Наумовна, чтобы не курносого, беспременно чтобы был бы брюнет; ну,   понятное дело, чтоб и одет был по-журнальному. (Смотрит в зеркало.) Ах,   господи! а сама-то я нынче вся, как веник, растрепана.      

Устинья Наумовна. А есть у меня теперь   жених, вот точно такой, как ты, бралиянтовая, расписываешь: и благородный, и   рослый, и брюле.      

Липочка. Ах, Устинья Наумовна! Совсем не   брюле, а брюнет.      

Устинья Наумовна. Да, очень мне   нужно, на старости лет, язык-то ломать по-твоему: как сказалось, так и живет. И   крестьяне есть, и орден на шее; ты вот поди оденься, а мы-с маменькой-то   потолкуем об этом деле.      

Липочка. Ах, голубушка, Устинья   Наумовна, зайди ужо ко мне в комнату: мне нужно поговорить с тобой. Пойдем,   Фоминишна.      

Фоминишна. Ох, уж ты мне, егоза! Угодят.      ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ      

Аграфена   Кондратьевна, Наумовна и Устинья      

Аграфена Кондратьевна. Не выпить   ли нам перед чаем-то бальсанцу, Устинья Наумовна?      

Устинья Наумовна. Можно,   бралиянтовая, можно.      

Аграфена Кондратьевна (наливает).   Кушай-ко на здоровье!      

Устинья Наумовна. Да ты бы   сама-то прежде, яхонтовая. (Пьет.)      

Аграфена Кондратьевна. Еще поспею!      

Устинья Наумовна. Уах! фу! Где   это вы берете зелье этакое?      

Аграфена Кондратьевна. Из винной   конторы. (Пьет.)      

Устинья Наумовна. Ведрами, чай?      

Аграфена Кондратьевна. Ведрами.   Что уж по малости-то, напасешься ль? У нас ведь расход большой.      

Устинья Наумовна. Что говорить,   матушка, что говорить! Ну, уж хлопотала, хлопотала я для тебя, Аграфена   Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то, да уж и выкопала жениха: ахнете,   бралиянтовые, да и только.      

Аграфена Кондратьевна. Насилу-то   умное словцо вымолвила.      

Устинья Наумовна. Благородного   происхождения и значительный человек; такой вельможа, что вы и во сне не   видывали.      

Аграфена Кондратьевна. Видно, уж   попросить у Самсона Силыча тебе парочку арабчиков.      

Устинья Наумовна. Ничего,   жемчужная, возьму. И крестьяне есть, и орген на шее, а умен как, просто тебе   истукан золотой.      

Аграфена Кондратьевна. Ты бы,   Устинья Наумовна, вперед доложила, что за дочерью-то у нас не горы, мол, золотые.      

Устинья Наумовна. Да у него своих   девать некуды.      

Аграфена Кондратьевна. Хорошо бы   это, уж и больно хорошо; только вот что, Устинья Наумовна, сама ты, мать,   посуди, что я буду с благородным-то зятем делать! Я и слова-то сказать с ним не   умею, словно в лесу.      

Устинья Наумовна. Оно точно,   жемчужная, дико сначала-то, ну, а потом привыкнешь, обойдетесь как-нибудь. Да   вот с Самсон Силычем надо потолковать, может, он его и знает, этого   человека-то.      ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ      

Те же и   Рисположенский.      

Рисположенский (входя). А я к вам, матушка   Аграфена Кондратьевна. Толконулся было к Самсону Силычу, да занят, вижу; так я   думаю: зайду, мол, я к Аграфене Кондратьевне. Что это, водочка у вас? Я,   Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьет.)      

Аграфена Кондратьевна. Кушай, батюшко,   на здоровье! Садиться милости просим; как живете-можете?      

Рисположенский. Какое уж наше житье! Так, небо   коптим, Аграфена Кондратьевна! Сами знаете: семейство большое, делишки   маленькие. А не ропщу, роптать грех, Аграфена Кондратьевна.      

Аграфена Кондратьевна. Уж это,   батюшко последнее дело.      

Рисположенский. Кто ропщет, значит, тот богу   противится, Аграфена Кондратьевна. Вот какая была история...      

Аграфена Кондратьевна. Как тебя   звать-то, батюшко? Я все позабываю.      

Рисположенский. Сысой Псоич, матушка Аграфена   Кондратьевна.      

Устинья Наумовна. Как же это так:   Псович, серебряный? По-каковски же это?      

Рисположенский. Не умею вам сказать доподлинно;   отца звали Псой - ну, стало быть, я Псоич и выхожу.      

Устинья Наумовна. А Псович, так   Псович; что ж, это ничего, и хуже бывает, бралиянтовый.      

Аграфена Кондратьевна. Так какую   же ты, Сысой Псович, историю-то хотел рассказать?      

Рисположенский. Так вот, матушка Аграфена   Кондратьевна, была история: не то чтобы притча али сказка какая, а истинное   происшествие. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьет.)      

Аграфена Кондратьевна. Кушай,   батюшко, кушай.      

Рисположенский (садится). Жил старец, маститый   старец... Вот уж я, матушка, забыл где, а только в стороне такой...   необитаемой. Было у него, сударыня ты моя, двенадцать дочерей - мал мала   меньше. Сам работать не в силах, жена тоже старуха старая, дети еще малые, а   пить-есть надобно. Что было добра, под старость все прожили, поить, кормить   некому! Куда деться с малыми ребятами? Вот он так думать, эдак думать - нет,   сударыня моя, ничего уж тут не придумаешь. "Пойду, говорит, я на распутие:   не будет ли чего от доброхотных дателей". День сидит - бог подаст, другой   сидит - бог подаст; вот он, матушка, и возроптал.      

Аграфена Кондратьевна. А, батюшки!      

Рисположенский. Господи, говорит, не мздоимец   я, не лихоимец я... лучше, говорит, на себя руки наложить.      

Аграфена Кондратьевна. Ах, батюшко   мой! Рисположенский. И бысть ему, сударыня ты моя, сон в нощи...      

Входит   Большов.      ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ      

Те же и   Большов.      

Большов. А! и ты, барин, здесь! Что это   ты тут проповедуешь?      

Рисположенский (кланяется). Все ли здоровы,   Самсон Силыч?      

Устинья Наумовна. Что это ты,   яхонтовый, похудел словно? Аль увечье какое напало?      

Большов (садясь). Простудился, должно   быть, либо геморрой, что ли, расходился...      

Аграфена Кондратьевна. Ну, так,   Сысой Псович, что ж ему дальше-то было?      

Рисположенский. После, Аграфена Кондратьевна,   после доскажу, на свободе как-нибудь забегу в сумеречки и расскажу.      

Большов. Что это ты, али за святость   взялся! Ха, ха, ха! Пора очувствоваться.      

Аграфена Кондратьевна. Ну, уж ты   начнешь! Не дашь по душе потолковать.      

Большов. По душе!.. Ха, ха, ха... А ты   спроси-ко, как у него из суда дело пропало; вот эту историю-то он тебе лучше   расскажет.      

Рисположенский. Ан нет же, и не пропало! Вот и   неправда, Самсон Силыч!      

Большов. А за что ж тебя оттедова   выгнали?      

Рисположенский. А вот за что, матушка Аграфена   Кондратьевна. Взял я одно дело из суда домой, да дорогой-то с товарищем и   завернули, человек слаб, ну, понимаете... с позволенья сказать, хоть бы в   погребок... там я его оставил, да хмельной-то, должно быть, и забыл. Что ж, со   всяким может случиться. Потом, сударыня моя, в суде и хватились этого дела-то:   искали, искали, я и на дом-то ездил два раза с экзекутором - нет как нет!   Хотели меня суду предать, а тут я и вспомни, что, должно быть, мол, я его в   погребке забыл. Поехали с экзекутором - оно там и есть.      

Аграфена Кондратьевна. Что ж! Не   токмо что с пьющим, и с непьющим бывает. Что ж за беда такая!      

Большов. Как же тебя в Камчатку не   сослали?      

Рисположенский. Уж и в Камчатку! А за что,   позвольте вас спросить, за что в Камчатку-то сослать?      

Большов. За что! За безобразие! Так   неужели ж вам потакать? Этак вы с кругу сопьетесь.      

Рисположенский. Ан вот простили. Вот, матушка   Аграфена Кондратьевна, хотели меня суду предать за это за самое. Я сейчас к   генералу к нашему, бух ему в ноги. Ваше, говорю, превосходительство! Не   погубите! Жена, говорю, дети маленькие! Ну, говорит, бог с тобой, лежачего не   бьют, подавай, говорит, в отставку, чтоб я и не видал тебя здесь. Так и простил.   Что ж! Дай бог ему здоровья! Он меня и теперь не забывает; иногда забежишь к   нему на празднике: что, говорит, ты, Сысой Псоич? С праздником, мол, ваше   превосходительство, поздравить пришел. Вот к Троице ходил недавно, просвирку   ему принес. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьет.)      

Аграфена Кондратьевна. Кушай,   батюшка, на здоровье! А мы с тобой, Устинья Наумовна, пойдем-ко, чай, уж   самовар готов; да покажу я тебе, есть у нас кой-что из приданого новенького.      

Устинья Наумовна. У вас, чай, и   так вороха наготовлены, бралиянтовая.      

Аграфена Кондратьевна. Что   делать-то! Материи новые вышли, а нам будто не стать за них деньги платить.      

Устинья Наумовна. Что говорить,   жемчужная! Свой магазин, все равно что в саду растет.      

Уходят.      ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ      

Большов   и Рисположенский.      

Большов. А что, Сысой Псоич, чай, ты с   этим крючкотворством на своем веку много чернил извел?      

Рисположенский. Хе, хе... Самсон Силыч,   материал не дорогой. А я вот забежал понаведаться, как ваши делишки.      

Большов. Забежал ты! А тебе больно знать   нужно! То-то вот вы подлый народ такой, кровопийцы какие-то: только б вам   пронюхать что-нибудь эдакое, так уж вы и вьетесь тут с вашим дьявольским   наущением.      

Рисположенский. Какое же может произойти,   Самсон Силыч, от меня наущение? Да и что я за учитель такой, когда вы сами,   может быть, в десять раз меня умнее? Меня что попросят, я сделаю. Что ж не   сделать! Я бы свинья был, когда б не сделал, потому что я, можно сказать,   облагодетельствован вами и с ребятишками. А я еще довольно глуп, чтобы вам   советовать: вы свое дело сами лучше всякого знаете.      

Большов. Сами знаете! То-то вот и беда,   что наш брат, купец, дурак, ничего он не понимает, а таким пиявкам, как ты, это   и на руку. Ведь вот ты теперь все пороги у меня обобьешь таскамшись-то.      

Рисположенский. Как же мне не таскаться-то!   Кабы я вас не любил, я бы к вам и не таскался. Разве я не чувствую? Что ж я, в   самом деле, скот, что ли, какой бессловесный?      

Большов. Знаю я, что ты любишь,- все вы   нас любите; только путного от вас ничего не добьешься. Вот я теперь маюсь,   маюсь с делом, так измучился, поверишь ли ты, мнением только этим одним. Уж   хоть бы поскорей, что ли, да из головы вон.      

Рисположенский. Что ж, Самсон Силыч, не вы   первый, не вы последний; нешто другие-то не делают?      

Большов. Как не делать, брат, и другие   делают. Да еще как делают-то: без стыда, без совести! На лежачих лесорах ездят,   в трехэтажных домах живут; другой такой бельведер с колоннами выведет, что ему   со своей образиной и войти-то туда совестно; а там и капут, и взять с него   нечего. Коляски эти разъедутся неизвестно куда, дома все заложены, останется   ль, нет ли кредиторам-то старых сапогов пары три. Вот тебе вся недолга. Да еще   и обманет-то кого: так, бедняков каких-нибудь пустит в одной рубашке по миру. А   у меня кредиторы все люди богатые, что им сделается!      

Рисположенский. Известное дело. Что ж, Самсон   Силыч, все это в наших руках.      

Большов. Знаю, что в наших руках, да   сумеешь ли ты это дело сделать-то? Ведь вы народец тоже! Я уж вас знаю! На   словах-то вы прытки, а там и пошел блудить.      

Рисположенский. Да что вы, Самсон Силыч,   помилуйте, нешто мне в первый раз! Уж еще этого-то не знать! хе, хе, хе... Да   такие ли я дела делал... да с рук сходило. Другого-то за такие штуки уж заслали   бы давно, куда Макар телят не гонял.      

Большов. Ой ли? Так какую ж ты механику   подсмолишь?      

Рисположенский. А там, глядя по   обстоятельствам. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью... (Пьет.) Вот, первое дело,   Самсон Силыч, надобно дом да лавки заложить либо продать. Это уж первое дело.      

Большев. Да, это точно надобно сделать   заблаговременно. На кого бы только эту обузу свалить? Да вот разве на жену?      

Рисположенский. Незаконно, Самсон Силыч! Это   незаконно! В законах изображено, что таковые продажи недействительны. Оно ведь   сделать-то недолго, да чтоб крючков после не вышло. Уж делать, так надо, Самсон   Силыч, прочней.      

Большов. И то дело, чтоб оглядок не   было.      

Рисположенский. Как на чужого-то закрепишь, так   уж и придраться-то не к чему. Спорь после, поди, Против подлинных-то бумаг.      

Большев. Только вот что беда-то; как   закрепишь на чужого дом-то, а он, пожалуй, там и застрянет, как блоха на войне.      

Рисположенский. Уж вы ищите, Самсон Силыч,   такого человека, чтобы он совесть знал.      

Большев. А где ты его найдешь нынче?   Нынче всякий норовит, как тебя за ворот ухватить, а ты совести захотел.      

Рисположенский. А я вот как мекаю, Самсон   Силыч, хотите вы меня слушайте, хотите вы - нет: каков человек у нас приказчик?      

Большев. Который? Лазарь, что ли?      

Рисположенский. Да, Лазарь Елизарыч.      

Большов. Ну, а ни Лазаря, так и пускай   на него; он малый с понятием, да и капиталец есть.      

Рисположенский. Что же прикажете, Самсон Силыч:   закладную или купчую?      

Большов. Ас чего процентов меньше, то и   варгань. Как сделаешь все в акурате, такой тебе, Сысой Псоич, могарыч поставлю,   просто сказать, угоришь.      

Рисположенский. Уж будьте покойны, Самсон   Силыч, мы свое дело знаем. А вы Лазарю-то Елизарычу говорили об этом деле или   нет? Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью. (Пьет.)      

Большов. Нет еще. Вот нынче потолкуем.   Он у меня парень-то дельный, ему только мигни, он и понимает. А уж сделает-то   что, так пальца не подсунешь.Ну, заложим мы дом, а потом что?      

Рисположенский. А потом напишем реестрик, что   вот, мол, так и так, по двадцати пяти копеек за рубль: ну, и ступайте по   кредиторам. Коли кто больно заартачится, так можно и прибавить, а другому   сердитому и все заплатить... Вы ему заплатите, а он- чтобы писал, что по сделке   получил по двадцати пяти копеек, так, для видимости, чтобы другим показать.   Вот, мол, так и так, ну, и другие, глядя на них, согласятся.      

Большов. Это точно, поторговаться не   мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину возьмут; а если полтины не   возьмут, так за семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там что   хоть говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да с двора   долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы лежа   на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.      ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ      

Те же и   Подхалюзин (входит).      

Большов. Что скажешь, Лазарь? Ты из   городу, что ль? Как у вас там?      

Подхалюзин. Слава богу-с, идет помаленьку.   Сысою Псоичу! (Кланяется.)      

Рисположенский. Здравствуйте, батюшка Лазарь   Елизарыч! (Кланяется.)      

Большев. А идет, так и пусть идет.   (Помолчав.) А вот ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц для меня исделал, учел   бы розничную по панской-то части, ну и остальное, что там еще. А то торгуем,   торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы, что ли, грешат, таскают   родным да любовницам; их бы маленичко усовещевал. Что так, без барыша-то, небо   коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.      

Подхалюзин. Как же это можно, Самсон Силыч,   чтобы сноровки не знать? Кажется, сам завсегда в городе бываю-с, и завсегда   толкуешь им-с.      

Большов. Да что же ты толкуешь-то?      

Подхалюзин. Известное дело-с, стараюсь,   чтобы все было в порядке и как следует-с. Вы, говорю, ребята, не зевайте:   видишь чуть дело подходящее, покупатель, что ли, тумак какой подвернулся, али   цвет с узором какой барышне понравился, взял, говорю, да и накинул рубль али   два на аршин.      

Большов. Чай, брат, знаешь, как немцы в   магазинах наших бар обирают. Положим, что мы не немцы, а христиане   православные, да тоже пироги-то с начинкой едим. Так ли, а?      

Рисположенский   смеется.      

Подхалюзин. Дело понятное-с. И мерять-то,   говорю, надо тоже поестественнее: тяни да потягивай. только, только чтоб, боже   сохрани, как не лопнуло, ведь не нам, говорю, после носить. Ну, а зазеваются,   так никто виноват, можно, говорю, и просто через руку лишний аршин раз   шмыгануть.      

Большой. Все единственно: ведь портной   украдет же. А? Украдет ведь?      

Рисположенский. Украдет, Самсон Силыч,   беспременно, мошенник, украдет; уж я этих портных знаю.      

Большов. То-то вот; все они кругом   мошенники, а на нас слава.      

Рисположенский, Это точно, Самсон Силыч, а то   вы правду говорить изволите.      

Большов. Эх, Лазарь, плохи нынче барыши:   не прежние времена. (Помолчав.) Что, "Ведомости" принес?      

Подхалюзин (вынимая из кармана и подавая).   Извольте получить-с.      

Большов, Давакось, посмотрим. (Надевает   очки и просматривает.)      

Рисположенский. Я, Самсон Силыч, рюмочку выпью.   (Пьет, потом надевает очки, садится подле Большова и смотрит в газеты.)      

Большов. (читает вслух).   "Объявления казенные и разных обществ: 1, 2, 3, 4, 5 и 6, от   Воспитательного дома". Это не по нашей части, нам крестьян не покупать.   "7 и 8 от Московского новерситета, от Губернских правлений, от Приказов   общественного призрения". Ну, и это мимо. "От Городской шестигласной   думы". А ну-тко-сь, нет ли чего! (Читает.) "От Московской городской   шестигласной думы сим объявляется: не пожелают ли кто взять в содержание   нижеозначенные оброчные статьи". Не наше дело: залоги надоть представлять.   "Контора Вдовьего дома сим приглашает..." Пускай приглашает, а мы не   пойдем. "От Сиротского суда". У самих ни отца, ни матери.   (Просматривает дальше.) Эге! Вон оно куды пошло! Слушай-ко, Лазарь! "Такого-то   года, сентября такого-то дня. по определению Коммерческого суда, первой гильдии   купец Федот Селиверстов Плешков объявлен несостоятельным должником; вследствие   чего..." Что тут толковать! Известно, что вследствие бывает. Вот-те и   Федот Селиверстыч! Каков был туз, а в трубу вылетел. А что, Лазарь, не должен   ли он нам?      

Подхалюзин. Малость должен-с. Сахару для   дому брали пудов никак тридцать, не то сорок.      

Большов. Плохо дело, Лазарь. Ну, да   мне-то он сполна отдаст по-приятельски.      

Подхалюзин. Сумнительно-с.      

Большов. Сочтемся как-нибудь. (Читает.)   "Московский первой гильдии купец Антип Сысоев Енотов объявлен   несостоятельным должником". За этим ничего нет?      

Подхалюзин. За масло постное-с, об великом   посту брали бочонка с три-с.      

Большов.   Вот сухоядцы-то, постники! И богу-то угодить на чужой счет норовят. Ты, брат,   степенству-то этому не верь! Этот народ одной рукой крестится, а другой в чужую   пазуху лезет! Вот и третий: "Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин   Полуаршинников объявлен несостоятельным должником". Ну, а этот как?      

Подхалюзин. Вексель есть-с!      

Большов. Протестован?      

Подхалюзин. Протестован-с. Сам-то   скрывается-с.      

Большов. Ну! И четвертый тут, Самопалов.   Да что они, сговорились, что ли?      

Подхалюзин. Уж такой расподлеющий народ-с.      

Большов (ворочая листы). Да тут их не   перечитаешь до завтрашнего числа. Возьми прочь!      

Подхалюзин (берет газету). Газету-то только   пакостят. На все купечество мораль эдакая.      

Молчание.      

Рисположенский. Прощайте, Самсон Силыч, я   теперь домой побегу: делишки есть кой-какие.      

Большов. Да ты бы посидел немножко.      

Рисположенский. Нет, ей-богу, Самсон Силыч, не   время. Я уж к вам завтра пораньше зайду.      

Большов. Ну, как знаешь!      

Рисположенский. Прощайте! Прощайте, Лазарь   Елизарыч! (Уходит.)      ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ      

Большов   и Подхалюзин.      

Большов. Вот ты и знай, Лазарь, какова   торговля-то! Ты думаешь, что! Так вот даром и бери деньги. Как не деньги,   скажет, видал, как лягушки прыгают. На-ко, говорит, вексель. А по векселю-то с   иных что возьмешь! Вот у меня есть завалящих тысяч на сто, и с протестами;   только и дела, что каждый год подкладывай. Хоть за полтину серебра все отдам!   Должников-то по ним, чай, и с собаками не сыщешь: которые повымерли, а которые   поразбежались, некого и в яму посадить. А и посадишь-то, Лазарь, так сам не   рад: другой так обдержится, что его оттедова куревом не выкуришь. Мне, говорит,   и здесь хорошо, а ты проваливай. Так ли, Лазарь?      

Подхалюзин. Уж это как и водится.      

Большов. Все вексель да вексель! А что   такое это вексель? Так, бумага, да и все тут. И на дисконту отдашь, так   проценты слупят, что в животе забурчит, да еще после своим добром отвечай.   (Помолчав.) С городовыми лучше не связывайся: все в долг да в долг; а привезет   ли, нет ли, так слепой мелочью да арабчиками, поглядишь - ни ног, ни головы, а   на мелочи никакого звания давно уж нет. А вот ты тут, как хошь! Здешним   торговцам лучше не показывай: в любой анбар взойдет, только и дела, что нюхает,   нюхает, поковыряет, поковыряет, да и прочь пойдет. Уж диво бы товару не   было,каким еще рожном торговать. Одна лавка москательная, другая красная, третья   с бакалеей; так нет, ничто не везет. На торги хошь не являйся: сбивают цены   пуще черт знает чего; а наденешь хомут, да еще и вязку подай, да могарычи, да   угощения, да разные там недочеты с провесами. Вон оно что! Чувствуешь ли ты   это?      

Подхалюзин. Кажется, должен чувствовать-с.      

Большов. Вот какова торговля-то, вот тут   и торгуй! (Помолчав.) Что, Лазарь, как ты думаешь?      

Подхалюзин. Да как думать-с! Уж это как вам   угодно. Наше дело подначальное.      

Большов. Что тут подначальное: ты говори   по душе. Я у тебя про дело спрашиваю.      

Подхалюзин. Это опять-таки, Самсон Силыч,   как вам угодно-с.      

Большов. Наладил одно: как вам угодно.   Да ты-то как?      

Подхалюзин. Это я не могу знать-с.      

Большев (помолчав). Скажи, Лазарь, по   совести, любишь ты меня? (Молчание.) Любишь, что ли? Что ж ты молчишь?   (Молчание.) Поил, кормил, в люди вывел, кажется.      

Подхалюзин. Эх, Самсон Силыч! Да что тут   разговаривать-то-с, Уж вы во мне-то не сумневайтесь! Уж одно слово: вот как   есть, весь тут.      

Большов. Да что ж, что ты весь-то?      

Подхалюзин. Уж коли того, а либо что, так   останетесь довольны: себя не пожалею.      

Большов. Ну, так и разговаривать нечего.   По мне, .Лазарь, теперь самое настоящее время; денег наличных у нас довольно,   векселям всем сроки подошли. Чего ж ждать-то? Дождешься, пожалуй, что   какой-нибудь свой же брат, собачий сын, оберет тебя дочиста, а там, глядишь,   сделает сделку по гривне за рубль, да и сидит в миллионе, и плевать на тебя не   хочет. А ты, честный-то торговец, и смотри да казнись, хлопай глазами-то. Вот я   и думаю, Лазарь, предложить кредиторам-то такую статью: не возьмут ли они у   меня копеек по двадцати пяти за рубль. Как ты думаешь?      

Подхалюзин. А уж по мне, Самсон Силыч, коли   платить по двадцати пяти, так пристойнее совсем не платить.      

Большов. А что? Ведь и правда.   Храбростью-то никого не удивишь, а лучше тихим-то манером дельцо обделать. Там   после суди владыко на втором пришествии. Хлопот-то только куча. Дом-то и лавки   я на тебя заложу.      

Подхалюзин. Нельзя ж без хлопот-с. Вот   векселя надо за что-нибудь сбыть-с, товар перевезти куда подальше. Станем   хлопотать-с!      

Большов. Оно так. Да старенек уж я   становлюсь хлопотать-то. А ты помогать станешь?      

Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, в   огонь и в воду полезу-с.      

Большов. Эдак-то лучше! Черта ли там по   грошам-то наживать! Махнул сразу, да и шабаш. Только на, пусти бог смелости.   Спасибо тебе, Лазарь. Удружил! (Встает.) Ну, хлопочи! (Подходит к нему и   треплет по плечу.) Сделаешь дело аккуратно, так мы с тобой барышами-то   поделимся. Награжу на всю жизнь. (Идет к двери.)      

Подхалюзин. Мне, Самсон Силыч, окромя   вашего спокойствия, ничего не нужно-с. Как жимши у вас с малолетства и видемши   все ваши благодеяния, можно сказать, мальчишкой взят-с лавки подметать,   следовательно, должен я чувствовать.ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ      

Контора   в доме Большова. Прямо дверь, на левой стороне лестница наверх.      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ      

Тишка (со щеткой на авансцене). Эх,   житье, житье! Вот чем свет тут ты полы мети! А мое ли дело полы мести! У нас   все не как у людей! У других-то хозяев коли уж мальчишка, так и живет в   мальчиках - стало быть при лавке присутствует. А у нас то туда, то сюда, целый   день шаркай по мостовой как угорелый. Скоро руку набьешь, держи карман-то. У   добрых-то людей для разгонки держат дворника, а у нас он с котятами на печке   лежит либо с кухаркой проклажается, а на тебе спросится. У других все-таки   вольготность есть; иным часом проштрафишься што либо-бшто, по малолетствию тебе   спускается; а у нас - коли не тот, так другой, коли не сам, так сама задаст   вытрепку; а то вот приказчик Лазарь, а то вот Фоминишна, а то вот... всякая шваль   над тобой командует. Вот она жисть-то какая анафемская! А уж это чтобы урваться   когда из дому, с приятелями в три листика, али в пристенок сразиться - и не   думай лучше! Да уж и в голове-то, правда, не то! (Лезет на стул коленками и   смотрит в зеркало.) Здравствуйте, Тихон Савостьяныч! Как вы поживаете? Все ли   вы слава богу? А ну, Тишка, выкинь коленце. (Делает гримасу.) Вот оно что!   (Другую.) Эвось оно как... (Хохочет.)      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ      

Тишка и   Подхалюзин, (крадется и хватает его за ворот).      

Подхалюзин. А это ты, чертенок, что   делаешь?      

Тишка. Что? известно что! пыль стирал.      

Подхалюзин. Языком-то стирал! Что ты за   пыль на зеркале нашел! Покажу я тебе пыль! Ишь, ломается! А вот я тебе заклею   подзатыльника, так ты а будешь знать.      

Тишка. Будешь знать! Да было бы еще за   что?      

Подхалюзин. А за то, что за что!   Поговоришь, так и увидишь, за что! Вот пикни еще!      

Тишка.   Да, пикни еще! Я ведь и хозяину скажу, не что возьмешь!      

Подхалюзин. Хозяину скажу!.. Что мне твой   хозяин... Я, коли на то пошло... хозяин мне твой!.. На то ты и мальчишка, чтоб   тебя учить, а ты думал что! Вас, пострелят, не бить, так и добра не видать.   Прахтика-то эта известная. Я, брат, и сам огни, и воды, и медные трубы прошел.      

Тишка. Знаем, что прошел.      

Подхалюзин. Цьщ, дьяволенок!   (Замахивается.)      

Тишка. Накось, попробуй! Нешто не   скажу, ей-богу, скажу!      

Подхалюзин. Да что ты скажешь-то, чертова   перечница!      

Тишка. Что скажу? А то, что лаешься!      

Подхалюзин. Важное кушанье! Ишь ты, барин   какой! Подитко-сь! Был Сысой Псоич? '      

Тишка. Известно, был.      

Подхалюзин. Да ты, чертенок, говори толком!   Зайти, что ль, хотел?      

Тишка. Зайти хотел!      

Подхалюзин. Ну, так ты сбегай на досуге.      

Тишка. Рябиновки, что ли?      

Подхалюзин. Да, рябиновки. Надо Сысоя   Псоича, попотчевать. (Дает деньги.) Купи полштофа, а сдачу возьми уж себе на пряники.   Только ты, смотри, проворней, чтобы не хватились!      

Тишка. Стриженая девка косы не   заплетет. Так надо порхать - живым манером.      

Тишка   уходит.      ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ      

Подхалюзин (один). Вот беда-то! Вот она где   беда-то пришла на нас! Что теперь делать-то? Ну, плохо дело! Не миновать теперь   несостоятельным объявиться! Ну, положим, хозяину что-нибудь и останется, а я-то   при чем буду? Мне-то куда деться? В проходном ряду пылью торговать! Служил,   служил лет двадцать, а там ступай мостовую грани. Как теперь это дело рассудить   надо? Товаром, что ли? Вот векселя велел продать (вынимает и считает), тут,   должно быть, попользоваться будет можно. (Ходит по комнате.) Говорят, надо   совесть знать! Да, известное дело, надо совесть знать, да в каком это смысле   понимать нужно? Против хорошего человека у всякого есть совесть; а коли он сам   других обманывает, так какая же тут совесть! Самсон Силыч купец богатейший, и   теперича все это дело, можно сказать, так, для препровождения времени затеял. А   я человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха   нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идет. А мне   что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведет, а ты свою   статью гони. Еще то ли бы я с ним сделал, да не приходится. Хм! Ведь залезет   эдакая фантазия в голову человеку! Конечно, Алимпияда Самсоновна барышня   образованная, и, можно сказать, каких в свете нет, а ведь этот жених ее   теперича не возьмет, скажет, денег дай! А денег где взять? И уж не быть ей   теперь за благородным, потому денег нет. Рано ли, поздно ли, а придется за   купца отдавать! (Ходит молча.) А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону   Силычу: дескать я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о   продолжении потомства, и я, мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия   пота-крови не жалел. Конечно, мол, Алимпияда Самсоновна барышня образованная,   да ведь и я, Самсон Силыч, не лыком шит, сами изволите видеть, имею капиталец и   могу кругом себя ограничить на этот предмет.- Отчего не отдать за меня? Чем я   не человек? Ни в чем не замечен, к старшим почтителен! Да при всем том, как   заложили мне Самсон Силыч дом и лавки, так и закладной-то можно пугнуть. А   знамши-то характер Самсона Силыча, каков он есть,- это и очень может случиться.   У них такое заведение: коли им что попало в голову, уж ничем не выбьешь   оттедова. Все равно как в четвертом году захотели бороду обрить: сколько ни   просили Аграфена Кондратьевна, сколько ни плакали,- нет, говорит, после опять   отпущу, а теперь поставлю на своем, взяли да и обрили. Так вот и это дело:   потрафь я по них, или так взойди им в голову - завтра же под венец, и баста, и   разговаривать не смей. Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого спрыгнуть   можно!      ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ      

Подхалюзин   и Тишка.      

Тишка (входит со штофом). Вот он я   пришел!      

Подхалюзин. Послушай, Тишка, Устинья   Наумовна здесь?      

Тишка. Там наверху. Да и стралулист   идет.      

Подхалюзин. Так ты поставь водку-то на стол   и закусочки достань.      

Тишка   ставит водку и достает закуски, потом уходит.      ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ      

Подхалюзин и Рисположенский.      

Подхалюзин. А, наше вам-с!      

Рисположенский. К вам, батюшка Лазарь Елизарыч,   к вам! Право. Думаю, мол, мало ли что, может, что и нужно. Это водочка у вас?   Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. Что-то руки стали трястись по утрам,   особенно вот правая; как писать что, Лазарь Елизарыч, так все левой   придерживаю. Ей-богу! А выпьешь водочки, словно лучше. (Пьет.)      

Подхалюзин. Отчего же это у вас руки   трясутся?!      

Рисположенский (садится к столу). От заботы,   Лазарь Елизарыч, от заботы, батюшка.      

Подхалюзин. Так-с! А я так полагаю от того,   что больно народ грабите. За неправду бог наказывает.      

Рисположенский. Эх, хе, хе... Лазарь Елизарыч!   Где нам грабить! Делишки наши маленькие Мы, как птицы небесные, по зернышку   клюем.      

Подхалюзин. Вы, стало быть, больше по мелочам|      

Рисположенский. Будешь и по мелочам, коли   взять-то негде. Ну еще не то, кабы один, а то ведь у меня жена да четверо   ребятишек. Все есть просят, голубчики. Тот говорит - тятенька, дай, другой   говорит - тятенька, дай. Одного вот в гимназию определил: мундирчик надобно,   то, другое! А домишко-то эвоно где!.. Что сапогов одних истреплешь, ходимши к   Воскресенским воротам с Бутырок-то.      

Подхалюзин. Это точно-с.      

Рисположенский. А зачем ходишь-то: кому   просьбишку изобразишь, кого в мещане припишешь. Иной день и полтины серебром   домой не принесешь. Ей-богу, не лгу. Чем тут жить? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку   выпью. (Пьет.) А я думаю: забегу, мол, я к Лазарь Елизарычу, не даст ли он мне   деньжонок что-нибудь.      

Подхалюзин. А за какие же это   провинности-с?      

Рисположенский. Как за какие провинности! Вот   уж грех, Лазарь Елизарыч! Нешто я вам не служу? По гроб слуга, что хотите   заставьте. А закладную-то вам выхлопотал.      

Подхалюзин. Ведь уж вам заплачено! И   толковать-то вам об одном и том же не приходится!      

Рисположенский. Это точно, Лазарь Елизарыч,   заплачено. Это точно! Эх, Лазарь Елизарыч, бедность-то меня одолела.      

Подхалюзин. Бедность одолела! Это бывает-с.   (Подходит и садится к столу.) А у нас вот лишние есть-с: девать некуда. (Кладет   бумажник на стол.)      

Рисположенский. Что вы, Лазарь Елизарыч, неужто   лишние? Небось, шутите?      

Подхалюзин. Окромя всяких шуток-с.      

Рисположенский. А коли лишние, так отчего же   бедному человеку не помочь. Вам бог пошлет за это.      

Подхалюзин. А много ли вам требуется?      

Рисположенский. Дайте три целковеньких.      

Подхалюзин. Что так мало-с?      

Рисположенский. Ну, дайте пять.      

Подхалюзин. А вы просите больше.      

Рисположенский. Ну, уж коли милость будет,   дайте десять.      

Подхалюзин. Десять-с! Так, задаром?      

Рисположенский. Как задаром! Заслужу, Лазарь   Елизарыч, когда-нибудь сквитаемся.      

Подхалюзин. Все это буки-с. Улита едет, да   когда-то она будет. А мы теперь с вами вот какую материю заведем: много ли вам   Самсон Силыч обещали за всю эту механику?      

Рисположенский. Стыдно сказать, Лазарь   Елизарыч: тысячу рублей да старую шубу енотовую. Уж меньше меня никто не   возьмет, ей-богу, вот хоть приценитесь подите.      

Подхалюзин. Ну, так вот что, Сысой Псоич, я   вам дам две тысячи-с... за этот же самый предмет-с.      

Рисположенский. Благодетель вы мой, Лазарь   Елизарыч! С женой и с детьми в кабалу пойду.      

Подхалюзин. Сто серебром теперь же-с, а   остальные после, по окончании всего этого происшествия-с.      

Рисположенский. Ну вот, как за эдаких людей и   богу не молить! Только какая-нибудь свинья необразованная может не чувствовать   этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь Елизарыч!      

Подхалюзин. Это уж на что же-с! Только,   Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и сюда, а ходим акурате,- попал на эту   точку и вертись на этой линии. Понимаете-с?      

Рисположенский. Как не понимать! Что вы, Лазарь   Елизарыч, маленький, что ли, я! Нора понимать!      

Подхалюзин. Да что вы понимаете-то? Вот   дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город,   и реестрик этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не.   согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдет на эту штуку. Вот   она какая статья-то.      

Рисположенский. Что вы это говорите, Лазарь   Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-то!      

Подхалюзин. Как бы нам теперича с эстим   делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?      

Рисположенский. То есть насчет   несостоятельности, Лазарь Елизарыч?      

Подхалюзин. Несостоятельность там сама по   себе, а на счет моих-то делов.      

Рисположенский. Хе, хе, хе.,, то есть дом с   лавками... эдак... дом-то... хе, хе, хе...      

Подхалюзин. Что-о-с?      

Рисположенский. Нет-с, это я так, Лазарь   Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.      

Подхалюзин. То-то для шутки! А вы этим не   шутите-с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом   предмете, что надо с вами обширно потолковать-с! Пойдемте ко мне-с, Тишка!      ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ      

Те же и   Тишка.      

Подхалюзин. Прибери тут все это! Ну,   пойдемте, Сысой Псоич!      

Тишка   хочет убирать водку.      

Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец,   какой ты глупый! Видишь, что хотят нить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты еще   мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпыо.      

Подхалюзин. Пейте, да только поскореича,   того гляди, сам приедет.      

Рисположенский. Сейчас, батюшка Лазарь   Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.      

Уходят.   Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка   уходит.      

Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья   Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка.   Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это   по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц   девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно   уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то.      

Устинья Наумовна. Сама все это   разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что   кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.      

Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну,   известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там   какого ни возьми - все человек.      

Устинья Наумовна (садясь).   Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра   словно отымалка какая мычуся. А ведь и проминовать ничего нельзя, везде, стало   быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек - живая   тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там   где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит - все я же. Отдувайся одна за всех   Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено,- от   начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и   нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик   состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится,- известно, что чего   стоит, глядя по силе возможности.      

Фоминишна. Что говорить, матушка, что   говорить!      

Устинья Наумовна. Садись,   Фоминишна,- ноги-то старые, ломаные.      

Фоминишна. И, мать! некогда. Ведь какой   грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди,   пьяный приедет. А уж какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой   озорник!      

Устинья Наумовна. Известное дело:   с богатым мужиком, что с чертом, не скоро сообразишь.      

Фоминишна. Уж мы от него страсти-то   видали. Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на   поди. Страсти да и только: посуду колотит... "У! - говорит,- такие вы и   эдакие, убью сразу!"      

Устинья Наумовна. Необразование.      

Фоминишна. Уж и правда, матушка! А я   побегу, родная, наверх-то Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как   пойдешь домой-то, так заверни ко мне,- я тебе окорочек завяжу. (Идет на   лестницу.)      

Устинья Наумовна. Зайду,   серебряная, зайду.      

Подхалюзин   входит.      ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ      

Устинья   Наумовна и Подхалюзин.      

Подхалюзин. А! Устинья Наумовна! Сколько   лет, сколько зим-с!      

Устинья Наумовна. Здравствуй,   живая душа, каково попрыгиваешь?      

Подхалюзин. Что нам делается-с. (Садится.)      

Устинья Наумовна. Мамзельку, коли   хочешь высватаю!      

Подхалюзин. Покорно благодарствуйте,- нам   пока не требуется.      

Устинья Наумовна. Сам,   серебряный, не хочешь,- приятелю удружу. У тебя ведь, чай, знакомых-то по   городу, что собак.      

Подхалюзин. Да, есть-таки около того-с.      

Устинья Наумовна. Ну, а коли   есть, так и слава тебе господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он,   неженатый ли, вдовец ли какой,- прямо и тащи ко мне.      

Подхалюзин. Так вы его и жените?      

Устинья Наумовна. Так я женю.   Отчего ж не женить, и не взвидишь, как женю.      

Подхалюзин. Это дело хорошее-с. А вот   теперича я у вас спрошу, Устинья Наумовна, зачем это вы к нам больно часто   повадились?      

Устинья Наумовна. А тебе что за   печаль! Зачем бы я ни ходила. Я ведь не краденая какая, не овца без имени. Ты   что за спрос?      

Подхалюзин. Да так-с, не напрасно ли   ходите-то?      

Устинья Наумовна. Как напрасно? С   чего это ты, серебряный, выдумал! Посмотри-ко, какого жениха нашла.- Благородный,   крестьяне есть, и из себя молодец.      

Подхалюзин. За чем же дело стало-с?      

Устинья Наумовна. Ни за чем не   стало! Хотел завтра приехать да обзнакомиться. А там обвертим, да и вся   недолга.      

Подхалюзин. Обвертите, попробуйте,- задаст   он вам после копоти.      

Устинья Наумовна. Что ты, здоров   ли, яхонтовый?      

Подхалюзин. Вот вы увидите!      

Устинья Наумовна. До вечера не   дожить; ты, алмазный, либо пьян, либо вовсе с ума свихнул.      

Подхалюзин. Уж об этом-то вы не извольте   беспокоиться, вы об себе-то подумайте, а мы знаем, что знаем.      

Устинья Наумовна. Да что ты   знаешь-то?      

Подхалюзин. Мало ли что знаем-с.      

Устинья Наумовна. А коли что   знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.      

Подхалюзин. В том-то и сила, что сказать-то   нельзя.      

Устинья Наумовна. Отчего ж нельзя,   меня, что ль, совестишься, бралиянтовый, ничего, говори,- нужды нет.      

Подхалюзин. Тут не об совести дело. А вам   скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.      

Устинья Наумовна. Анафема хочу   быть, коли скажу - руку даю на отсечение.      

Подхалюзин. То-то же-с. Уговор лучше   денег-с.      

Устинья Наумовна. Известное дело.   Ну, что же ты знаешь-то?      

Подхалюзин. А вот что-с, Устинья Наумовна:   нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с!      

Устинья Наумовна. Да что ты,   белены, что ль, объелся?      

Подхалюзин. Ничего не объелись! А если вам угодно   говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть   один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с.   Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.      

Устинья Наумовна. Что ж ты мне   прежде-то, алмазный, не сказал?      

Подхалюзин. Сказать-то было нечего, по тому   самому, что я и сам-то недавно узнал-с.      

Устинья Наумовна Уж теперь   поздно, бралиянтовый!      

Подхалюзин. Уж какой жених-то, Устинья   Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу   сошьет.      

Устинья Наумовна. Да, голубчик,   нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.      

Подхалюзин. Ну, как угодно-с! А за этого   высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете,      

Устинья Наумовна. Ну, ты сам рассуди,   с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и   богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может, а теперь что   скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч, ведь он,   неровен час, и чепчик помнет.      

Подхалюзин. Ничего не помнет-с.      

Устинья Наумовна. Да и девку-то   раздразнила, на дню два раза присылает: что жених, да как жених?      

Подхалюзин. А вы, Устинья Наумовна, не   бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только   свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам   говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали, только вот одно-с:   происхождения не благородного.      

Устинья Наумовна. А они-то разве   благородные? То-то и беда, яхонтовый! Нынче заведение такое пошло, что всякая   тебе лапотница в дворянство норовит. Вот хоть бы и Алимпияда-то Самсоновна,   конечно, дай ей бог доброго здоровья, жалует по-княжески, а происхождения-то   небось хуже нашего. Отец-то, Самсон Силыч, голицами торговал на Ба.тц-д чуге;   добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена   Кондратьевна чуть-чуть не паневница - из Преображенского взята. А нажили   капитал да в купцы вылезли, так и дочка в принцессы норовит. А все это денежки.   Вот я, чем хуже ее, а за ее же хвостом наблюдай. Воспитанья-то тоже не бог   знает какого: пишет-то, как слон брюхом ползает, по-французскому али на   фортопьянах тоже сям, тям, да и нет ничего; ну а танец-то отколоть - я и сама   пыли в нос пущу.      

Подхалюзин. Ну вот видите ли - за купцом-то   быть ей гораздо пристойное.      

Устинья Наумовна. Да как же мне с   женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда   Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет, и образованная, говорю, и   по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?      

Подхалюзин. Да вы и теперь то же ему   скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только,   мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!      

Устинья Наумовна. А что, ведь и   правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказывала, что у   Самсона Силыча денег куры не клюют.      

Подхалюзин. То-то вот, прытки вы очень   рассказывать-то. А почем вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы   считали?      

Устинья Наумовна. Да уж это кого   ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.      

Подхалюзин. Да! Много вы знаете! А что   после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч   денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не   купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек,   подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то   с Самсон Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете - можно   обмануть приданым нашего брата, с рук сойдет, а значительного человека   обмани-ко поди, так после и не уйдешь.      

Устинья Наумовна. Уж полно тебе   пугать-то меня! Сбил с толку совсем.      

Подхалюзин.А вы вот возьмите задаточку сто   серебра, да и по рукам-с.      

Устинья Наумовна. Так ты,   яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?      

Подхалюзин. Точно так-с. Уж будьте покойны!   - А надемши-то шубу соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдетесь,-   другой подумает, генеральша какая.      

Устинья Наумовна. А что ты   думаешь, да и в самом Деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да   руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что   пожарной трубой не зальешь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.      

Подхалюзин. Это точно-с!      

Устинья Наумовна. Давай задаток!   Была не была!      

Подхалюзин. А вы, Устинья Наумовна, вольным   духом, не робейте!      

Устинья   Наумовна. Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.      

Подхалюзин. Говорю вам, из живых сошьем. Уж   что толковать!      

Устинья   Наумовна. Ну, прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так   я тебе все отлепартую.      

Подхалюзин. Погодите! Куда бежать-то!   Зайдите ко мне - водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!      

Входит   Тишка.      

Ты   смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.      

Уходят.      ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ      

Тишка (садится к столу и вынимает из   кармана деньги). Полтина серебром - это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с   колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку   выиграл, да третевось хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то!   (Считает про себя.)      

Голос   Фоминишны за сценой: "Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?"      

Тишка. Что там еще?      

"Дома,   что ли-ча, Лааарь?"      

Был, да   весь вышел!      

"Да   куда ж он делся-то, господи?"      

А я   почем знаю; нешто он у меня спрашивается! Вот кабы спрашивался,- я бы знал.      

Фоминишна   сходит с лестницы.      

Да что   там у вас?      

Фоминишна. Да ведь Самсон Силыч приехал,   да никак хмельной.      

Тишка. Фю! попались!      

Фоминишна. Беги, Тишка, за Лазарем,   голубчик, беги скорей!      

Тишка   бежит.      

Аграфена Кондратьевна   (показывается на лестнице). Что, Фоминишна, матушка, куда он идет-то?      

Фоминишна. Да никак, матушка, сюда! Ох,   запру я двери-то, ей-богу, запру; пускай его кверху идет, а ты уж, голубушка,   здесь посиди.      

Стук в   двери и голос Самсона Силыча: "Эй, отоприте, кто там?" Аграфена   Кондратьевна скрывается.      

Поди,   батюшка, поди усни, Христос с тобой!      

Большов. (за дверями}. Да что ты, старая   карга, с ума, что ли, сошла?      

Фоминишна. Ах, голубчик ты мой! Ах, я   мымра слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини   меня, глуха стала на старости лет.      

Самсон   Силыч входит.      ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ      

Фоминишна и Большов.      

Большов. Стряпчий был?      

Фоминишна. А стряпали, батюшка, щи с   солониной, гусь жареный, драчена.      

Большов. Да ты белены, что ль, объелась,   старая дура!      

Фоминишна. Нет, батюшка! Сама кухарке   наказывала. Большой. Пошла вон! (Садится.)      

Фоминишна идет, в двери, Подхалюзин и   Тишка входят.      

Фоминишна (возвращаясь). Ах, я дура, дура!   Уж не взыщи на плохой памяти.- Холодной-то поросенок совсем из ума выскочил.      ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ      

Подхалюзин, Большов и Тишка.      

Большов. Убирайся к свиньям! Фоминишна   уходит. (К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?      

Подхалюзин (Тишке). Говорили тебе, кажется!      

Тишка   уходит.      

Большов. Стряпчий был?      

Подхалюзин. Был-с!      

Большов. Говорил ты с ним?      

Подхалюзин. Да что, Самсон Силыч, разве он   чувствует? Известно, чернильная душа-с! Одно ладит - объявиться несостоятельным.      

Большов. Что ж, объявиться, так   объявиться -один конец.      

Подхалюзин. Ах, Самсон Силыч, что это вы   изволите говорить!      

Большов. Что ж, деньги заплатить? Да с   чего же ты это взял? Да я лучше все огнем сожгу, а уж им ни копейки не дам.   Перевози товар, продавай векселя, пусть тащут, воруют кто хочет, а уж я им не   плательщик.      

Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч,   заведение было у нас такое превосходное, и теперь должно все в расстройство   прийти.      

Большов. А тебе что за дело? Не твое   было. Ты старайся только - от меня забыт не будешь.      

Подхалюзин. Не нуждаюсь я ни в чем после   вашего благодеяния. И напрасно вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов   всю душу отдать за вас, а не то чтобы какой фалып сделать. Вы подвигаетесь к   старости, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня   образованная и в таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А   теперь такие обстоятельства: мало ли что может произойти из всего этого.      

Большов. А что такое произойти может? Я   один в ответе.      

Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы,   Самсон Силыч, отжили свой век, слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна,   известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести   говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас   и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю - так это все   больше потому самому, что жаль мне вашего семейства.      

Большов. Полно, так ли?      

Подхалюзин. Позвольто-с: ну, положим, что   это все благополучно кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить   Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а   женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут   по судам таскать, да на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй, и   имение-то все отнимут: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого   призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж   будет тогда? (Плачет.)      

Большов. Да об чем же ты плачешь-то?      

Подхалюзин. Конечно, Самсон Силыч, я это к   примеру говорю - в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не   станется; а ведь враг-то силен - горами шатает.      

Большов. Что ж делать-то, братец, уж,   знать, такая воля божия, против ее не пойдешь.      

Подхалюзин. Это точно, Самсон Силыч! А   все-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени   Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж тогда будет она, по   крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека,   так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну,   благородный-то,- и оглобли назад поворотил.      

Большов. Как назад? Да с чего это ты   выдумал?      

Подхалюзин. Я, Самсон Силыч, не выдумал,-   вы спросите Устиныо Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.      

Большов. А ну его! По моим делам теперь   не такого нужно.      

Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, возьмите в   рассуждение: я посторонний человек, не родной,- а для вашего благополучия ни   дня, ни ночи себе покою не .знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него   отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег еще дают-с, а он   ломается да важничает,- ну есть ли в нем душа после всего этого?      

Большов. Ну, а не хочет, так и не надо,   не заплачем!      

Подхалюзин. Нет, вы, Самсон Силыч,   рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я вот посторонний совсем, да не   могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и   внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь вы хоть   гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу - сердце у меня не   такое.      

Большов. Да как же тебе оставить-то   меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные.   Погоди: может, еще такое дело сделаем, что ты и не ожидаешь.      

Подхалюзин. Да не могу же я этого сделать,   Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон   Силыч, конечно, это все равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с,   сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как черт какой, убиваюсь я   теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это   делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать,   Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в   свете нет-с...      

Большов. Неужто и в свете нет? Уж ты,   брат, не того ли?..      

Подхалюзин. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..      

Большов. То-то, брат, ты уж лучше   откровенно говори. Влюблен ты, что ли, в Алимпияду Самсоновну?      

Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, может, шутить   изволите.      

Большов. Что за шутка! Я тебя без шуток   спрашиваю.      

Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, смею   ли я это подумать-с.      

Большов. А что ж бы такое не сметь-то?   Что она, княжна, что ли, какая?      

Подхалюзин. Хотя и не княжна, да как бымши   вы моим благодетелем и вместо отца родного... Да нет, Самсон Силыч, помилуйте,   как же это можно-с, неужли же я этого не чувствую!      

Большов. Так ты, стало быть, ее не   любишь?      

Подхалюзин. Как же не любить-с, помилуйте,   кажется, больше всего на свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.      

Большов. Ты бы так и говорил, что люблю,   мол, больше всего на свете.      

Подхалюзин. Да как же не любить-с! Сами   извольте рассудить: день думаю, ночь думаю... то бишь, известное дело,   Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет... Да нет, этого нельзя-с. Где   же нам-с!..      

Большов. Да чего же нельзя-то, дура-голова?      

Подхалюзин. Да как же можно, Самсон Силыч?   Как знамши я вас, как отца родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши   себя, что я такое значу,где же мне с суконным-то рылом-с?      

Большов. Ничего не суконное. Рыло как   рыло. Был бы ум в голове,- а тебе ума-то не занимать стать, этим добром бог   наградил. Так что же, Лазарь, посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?      

Подхалюзин. Да помилуйте, смею ли я?   Алимпияда-то Самсоновна, может быть, на меня глядеть-то не захотят-с!      

Большов. Важное дело! Не плясать же мне   по ее дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдет. Мое детище: хочу   с кашей ем, хочу масло пахтаю.- Ты со мной-то толкуй.      

Подхалюзин. Не смею я, Самсон Силыч, об   этом с вами говорить-с. Не хочу быть подлецом против вас.      

Большов. Экой ты, братец, глупый! Кабы я   тебя не любил, нешто бы я так с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу   на всю жизнь тебя счастливым сделать!      

Подхалюзин. А нешто я вас не люблю, Самсон   Силыч, больше отца родного? Да накажи меня бог!.. Да что я за скотина!      

Большов. Ну, а дочь любишь?      

Подхалюзин. Изныл весь-с! Вся дута-то у   меня перевернулась давно-с!      

Большов. Ну, а коли душа перепорнулась,   так мы тебя поправим. Владей, Фаддей, пашей Маланьей.      

Подхалюзин. Тятенька, за что жалуете? Но   стою я этого, не стою! И физиономия у меня совсем не такая.      

Большов. Ну ее, физиономию! А вот я на   тебя все имение переведу, так после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати   пяти копеек не взяли.      

Подхалюзин. Еще как пожалеют-то-с!      

Большов. Ну, ты ступай теперь в город, а   ужотко заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.      

Подхалюзин. Слушаю, тятенька-с! (Уходит.)ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ      

Декорация   первого действия,      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ      

Большов (входит и садится на кресло',   несколько времени смотрит по углам и зевает). Вот она, жизнь-то; истинно   сказано: суета сует и всяческая суета. Черт знает, и сам не разберешь, чего   хочется. Вот бы и закусил что-нибудь, да обед испортишь, а и так-то сидеть   одурь возьмет. Али чайком бы, что ль, побаловать. (Молчание.) Вот так-то и все:   жил, жил человек, да вдруг и помер - так все прахом и пойдет. Ох, господи,   господи! (Зевает и смотрит по углам.      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ