1 2 3 4 
Действие первое    

     

Лица    

     

Харита  Игнатьевна Огудалова,  вдова средних лет; одета изящно, но смело и не по летам.    

Лариса  Дмитриевна, ее  дочь, девица; одета богато, но скромно.    

Мокий  Пармевыч Кнуров,  из крупных дельцов последнего времени, пожилой человек, с громадным состоянием.    

Василий Данилыч Вожеватов, очень молодой человек, один из  представителей богатой торговой фирмы; по костюму европеец.    

Юлий  Капитоныч Карандышев,  молодой человек, небогатый чиновник.    

Сергей  Сергеич Паратов,  блестящий барин, из судохозяев, лет за 30.    

Робинзон.    

Гаврило, клубный буфетчик и содержатель  кофейной на бульваре.    

Иван, слуга в кофейной.    

     

Действие  происходит в настоящее время, в большом городе Бряхимове на Волге. Городской  бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной; направо от актеров  вход в кофейную, налево – деревья; в глубине низкая чугунная решетка, за ней  вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч.; на площадке столы и  стулья: один стол на правой стороне, подле кофейной, другой – на левой.    

     

Явление первое    

     

Гаврило стоит в дверях кофейной, Иван  приводит в порядок мебель на площадке.    

     

Иван. Никого народу-то нет на  бульваре.    

Гаврило. По праздникам всегда так. По  старине живем: от поздней обедни все к пирогу да ко щам, а потом, после  хлеба-соли, семь часов отдых.    

Иван. Уж и семь! Часика три-четыре.  Хорошее это заведение.    

Гаврило. А вот около вечерен проснутся,  попьют чайку до третьей тоски…    

Иван. До тоски! Об чем тосковать-то?    

Гаврило. Посиди за самоваром поплотнее,  поглотай часа два кипятку, так узнаешь. После шестого пота она, первая-то  тоска, подступает… Расстанутся с чаем и выползут на бульвар раздышаться да  разгуляться. Теперь чистая публика гуляет: вон Мокий Парменыч Кнуров проминает  себя.    

Иван. Он каждое утро бульвар-то  меряет взад и вперед, точно по обещанию. И для чего это он себя так утруждает?    

Гаврило. Для моциону.    

Иван. А моцион-то для чего?    

Гаврило. Для аппетиту. А аппетит нужен  ему для обеду. Какие обеды-то у него! Разве без моциону такой обед съешь?    

Иван. Отчего это он все молчит?    

Гаврило. «Молчит»! Чудак ты. Как же ты  хочешь, чтоб он разговаривал, коли у него миллионы! С кем ему разговаривать?  Есть человека два-три в городе, с ними он разговаривает, а больше не с кем; ну,  он и молчит. Он и живет здесь не подолгу от этого от самого; да и не жил бы,  кабы не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург да за границу, там  ему просторнее.    

Иван. А вот Василий Данилыч из-под  горы идет. Вот тоже богатый человек, а разговорчив.    

Гаврило. Василий Данилыч еще молод;  малодушеством занимается; еще мало себя понимает; а в лета войдет, такой же  идол будет.    

     

Слева  выходит Кнуров и, не обращая внимания на поклоны Гаврилы и Ивана,  садится к столу, вынимает из кармана французскую газету и читает. Справа входит  Вожеватов.    

 Явление второе    

     

Кнуров, Вожеватов, Гаврило,  Иван.    

     

Вожеватов (почтительно кланяясь).  Мокий Парменыч, честь имею кланяться!    

Кнуров. А! Василий Данилыч! (Подает  руку.) Откуда?    

Вожеватов. С пристани. (Садится.)    

     

Гаврило  подходит ближе.    

     

Кнуров. Встречали кого-нибудь?    

Вожеватов. Встречал, да не встретил. Я  вчера от Сергея Сергеича Паратова телеграмму получил. Я у него пароход покупаю.    

Гаврило. Не «Ласточку» ли, Василий  Данилыч?    

Вожеватов. Да, «Ласточку». А что?    

Гаврило. Резво бегает, сильный пароход.    

Вожеватов. Да вот обманул Сергей Сергеич,  не приехал.    

Гаврило. Вы их с «Самолетом» ждали, а  они, может, на своем приедут, на «Ласточке».    

Иван. Василий Данилыч, да вон еще  пароход бежит сверху.    

Вожеватов. Мало ль их по Волге бегает.    

Иван. Это Сергей Сергеич едут.    

Вожеватов. Ты думаешь?    

Иван. Да похоже, что они-с… Кожухи-то  на «Ласточке» больно приметны.    

Вожеватов. Разберешь ты кожухи за семь  верст!    

Иван. За десять разобрать можно-с… Да  и ходко идет, сейчас видно, что с хозяином.    

Вожеватов. А далеко?    

Иван. Из-за острова вышел. Так и  выстилает, так и выстилает.    

Гаврило. Ты говоришь, выстилает?    

Иван. Выстилает. Страсть! Шибче  «Самолета» бежит, так и меряет.    

Гаврило. Они идут-с.    

Вожеватов (Ивану). Так ты скажи,  как приставать станут.    

Иван. Слушаю-с… Чай, из пушки  выпалят.    

Гаврило. Беспременно.    

Вожеватов. Из какой пушки?    

Гаврило. У них тут свои баржи серед  Волги на якоре.    

Вожеватов. Знаю.    

Гаврило. Так на барже пушка есть. Когда  Сергея Сергеича встречают или провожают, так всегда палят. (Взглянув в  сторону за кофейную.) Вон и коляска за ними едет-с, извозчицкая, Чиркова-с!  Видно, дали знать Чиркову, что приедут. Сам хозяин, Чирков, на козлах. –  Это за ними-с.    

Вожеватов. Да почем ты знаешь, что за  ними?    

Гаврило. Четыре иноходца в ряд,  помилуйте, за ними. Для кого же Чирков такую четверню сберет! Ведь это ужасти  смотреть… как львы… все четыре на трензелях! А сбруя-то, сбруя-то! – За  ними-с.    

Иван. И цыган с Чирковым на козлах  сидит, в парадном казакине, ремнем перетянут так, что, того и гляди, переломится.    

Гаврило. Это за ними-с. Некому больше на  такой четверке ездить. Они-с.    

Кнуров. С шиком живет Паратов.    

Вожеватов. Уж чего другого, а шику  довольно.    

Кнуров. Дешево пароход-то покупаете?    

Вожеватов. Дешево, Мокий Парменыч.    

Кнуров. Да, разумеется; а то, что за  расчет покупать. Зачем он продает?    

Вожеватов. Знать, выгоды не находит.    

Кнуров. Конечно, где ж ему! Не барское  это дело. Вот вы выгоду найдете, особенно коли дешево-то купите.    

Вожеватов. Нам кстати: у нас на низу грузу  много.    

Кнуров. Не деньги ль понадобились? Он  ведь мотоват.    

Вожеватов. Его дело. Деньги у нас готовы.    

Кнуров. Да, с деньгами можно дела  делать, можно. (С улыбкой.) Хорошо тому, Василий Данилыч, у кого  денег-то много.    

Вожеватов. Дурное ли дело! Вы сами, Мокий  Парменыч, это лучше всякого знаете.    

Кнуров. Знаю, Василий Данилыч, знаю.    

Вожеватов. Не выпьем ли холодненького,  Мокий Парменыч?    

Кнуров. Что вы, утром-то! Я еще не  завтракал.    

Вожеватов. Ничего-с. Мне один англичанин –  он директор на фабрике – говорил, что от насморка хорошо шампанское натощак  пить. А я вчера простудился немного.    

Кнуров. Каким образом? Такое тепло  стоит.    

Вожеватов. Да все им же и простудился-то:  холодно очень подали.    

Кнуров. Нет, что хорошего; люди  посмотрят, скажут: ни свет ни заря – шампанское пьют.    

Вожеватов. А чтоб люди чего дурного не  сказали, так мы станем чай пить.    

Кнуров. Ну, чай – другое дело.    

Вожеватов (Гавриле). Гаврило,  дай-ка нам чайку моего, понимаешь?.. Моего!    

Гаврило. Слушаю-с. (Уходит.)    

Кнуров. Вы разве особенный какой пьете?    

Вожеватов. Да все то же шампанское, только  в чайники он разольет и стаканы с блюдечками подаст.    

Кнуров. Остроумно.    

Вожеватов. Нужда-то всему научит, Мокий  Парменыч.    

Кнуров. Едете в Париж-то на выставку?    

Вожеватов. Вот куплю пароход да отправлю  его вниз за грузом и поеду.    

Кнуров. И я на днях, уж меня ждут.    

     

Гаврило  приносит на подносе два чайника с шампанским и два стакана.    

     

Вожеватов (наливая). Слышали  новость, Мокий Парменыч? Лариса Дмитриевна замуж выходит.    

Кнуров. Как замуж? Что вы! За кого?    

Вожеватов. За Карандышева.    

Кнуров. Что за вздор такой! Вот  фантазия! Ну что такое Карандышев! Не пара ведь он ей, Василий Данилыч.    

Вожеватов. Какая уж пара! Да что ж  делать-то, где взять женихов-то? Ведь она бесприданница.    

Кнуров. Бесприданницы-то и находят  женихов хороших.    

Вожеватов. Не то время. Прежде женихов-то  много было, так и на бесприданниц хватало; а теперь женихов-то в самый обрез:  сколько приданых, столько и женихов, лишних нет – бесприданницам-то и  недостает. Разве бы Харита Игнатьевна отдала за Карандышева, кабы лучше были?    

Кнуров. Бойкая женщина.    

Вожеватов. Она, должно быть, не русская.    

Кнуров. Отчего?    

Вожеватов. Уж очень проворна.    

Кнуров. Как это она оплошала? Огудаловы  все-таки фамилия порядочная; и вдруг за какого-то Карандышева… Да с ее-то  ловкостью… всегда полон дом холостых!..    

Вожеватов. Ездить-то к ней все ездят,  потому что весело очень: барышня хорошенькая, играет на разных инструментах,  поет, обращение свободное, оно и тянет. Ну, а жениться-то надо подумавши.    

Кнуров. Ведь выдала же она двух.    

Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их  спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек.  Вот потеха-то была! Как увидал, затрясся, заплакал даже – так две недели и  стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто.  Женился и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от  ревности. Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался  совсем не иностранец, а шулер.    

Кнуров. Огудалова разочла не глупо:  состояние большое, давать приданое не из чего, так она живет открыто, всех  принимает.    

Вожеватов. Любит и сама пожить весело. А  средства у нее так невелики, что даже и на такую жизнь недостает…    

Кнуров. Где ж она берет?    

Вожеватов. Женихи платятся. Как кому  понравилась дочка, так и раскошеливайся. Потом на приданое возьмет с  жениха, а приданого не спрашивай.    

Кнуров. Ну, думаю, не одни женихи  платятся, а и вам, например, частое посещение этого семейства недешево  обходится.    

Вожеватов. Не разорюсь, Мокий Парменыч.  Что делать! За удовольствия платить надо, они даром достаются, а бывать у них в  доме – большое удовольствие    

Кнуров. Действительно удовольствие –  это в правду говорите.    

Вожеватов. А сами почти никогда не  бываете.    

Кнуров. Да неловко; много у них всякого  сброду бывает; потом встречаются, кланяются, разговаривать лезут!  Вот, например, Карандышев – ну что за знакомство для меня!    

Вожеватов. Да, у них в доме на базар  похоже.    

Кнуров. Ну, что хорошего!  Тот лезет к Ларисе Дмитриевне с комплиментами, другой  с нежностями, так и жужжат, не дают с ней слово сказать. Приятно с ней одной  почаще видеться, без помехи.    

Вожеватов. Жениться надо.    

Кнуров. Жениться! Не всякому можно, да  не всякий и захочет; вот я, например, женатый.    

Вожеватов. Так уж нечего делать. Хорош  виноград, да зелен, Мокий Парменыч.    

Кнуров. Вы думаете?    

Вожеватов. Видимое дело. Не таких правил  люди: мало ль случаев-то было, да вот не польстились, хоть за Карандышева, да  замуж.    

Кнуров. А хорошо бы с такой барышней в  Париж прокатиться на выставку.    

Вожеватов. Да, не скучно будет, прогулка  приятная. Какие у вас планы-то, Мокий Парменыч!    

Кнуров. Да и у вас этих планов-то не  было ли тоже?    

Вожеватов. Где мне! Я простоват на такие  дела. Смелости у меня с женщинами нет: воспитание, знаете, такое, уж очень нравственное,  патриархальное получил.    

Кнуров. Ну да, толкуйте! У вас шансов  больше моего: молодость – великое дело. Да и денег не пожалеете; дешево пароход  покупаете, так из барышей-то можно. А ведь, чай, не дешевле «Ласточки» обошлось  бы?    

Вожеватов. Всякому товару цена есть, Мокий  Парменыч. Я хоть молод, а не зарвусь, лишнего не передам.    

Кнуров. Не ручайтесь! Долго ли с вашими  летами влюбиться; а уж тогда какие расчеты!    

Вожеватов. Нет, как-то я, Мокий Парменыч,  в себе этого совсем не замечаю.    

Кнуров. Чего?    

Вожеватов. А вот, что любовью-то называют.    

Кнуров. Похвально, хорошим купцом  будете. А все-таки вы с ней гораздо ближе, чем другие.    

Вожеватов. Да в чем моя близость? Лишний  стаканчик шампанского потихоньку от матери иногда налью, песенку выучу,  романы вожу, которых девушкам читать не дают.    

Кнуров. Развращаете, значит, понемножку.    

Вожеватов. Да мне что! Я ведь насильно не  навязываю. Что ж мне об ее нравственности заботиться: я ей не опекун.    

Кнуров. Я все удивляюсь,  неужели у Ларисы Дмитриевны, кроме Карандышева, совсем женихов  не было?    

Вожеватов. Были, да ведь она простовата.    

Кнуров. Как простовата? То есть глупа?    

Вожеватов. Не глупа, а хитрости нет, не в  матушку. У той все хитрость да лесть, а эта вдруг, ни с того ни с сего, и  скажет, что не надо.    

Кнуров. То есть правду?    

Вожеватов. Да, правду; а бесприданницам  так нельзя. К кому расположена, нисколько этого не скрывает. Вот Сергей Сергеич  Паратов в прошлом году, появился, наглядеться на него не могла; а он месяца два  поездил, женихов всех отбил, да и след его простыл, исчез, неизвестно куда.    

Кнуров. Что ж с ним сделалось?    

Вожеватов. Кто его знает; ведь он мудреный  какой-то. А уж как она его любила, чуть не умерла с горя. Какая чувствительная!  (Смеется.) Бросилась за ним догонять, уж мать со второй станции  воротила.    

Кнуров. А после Паратова были женихи?    

Вожеватов. Набегали двое: старик какой-то  с подагрой да разбогатевший управляющий какого-то князя, вечно пьяный. Уж  Ларисе не до них, а любезничать надо было, маменька приказывает.    

Кнуров. Однако положение ее незавидное.    

Вожеватов. Да, смешно даже. У ней иногда  слезенки на глазах, видно, поплакать задумала, а маменька улыбаться велит.  Потом вдруг проявился этот кассир… Вот бросал деньгами-то, так и засыпал Хариту  Игнатьевну. Отбил всех, да недолго покуражился: у них в доме его и арестовали.  Скандалище здоровый! (Смеется.) С месяц Огудаловым никуда глаз показать  было нельзя. Тут уж Лариса наотрез матери объявила: «Довольно, –  говорит, – с нас сраму-то; за первого пойду, кто посватается, богат ли,  беден ли – разбирать не буду». А Карандышев и тут как тут с предложением.    

Кнуров. Откуда взялся этот Карандышев?    

Вожеватов. Он давно у них в доме вертится,  года три. Гнать не гнали, а и почету большого не было. Когда перемежка  случалась, никого из богатых женихов в виду не было, так и его придерживали,  слегка приглашивали, чтоб не совсем пусто было в доме. А как, бывало, набежит  какой-нибудь богатенький, так просто жалость было смотреть на Карандышева: и не  говорят с ним, и не смотрят на него. А он-то, в углу сидя, разные роли  разыгрывает, дикие взгляды бросает, отчаянным прикидывается. Раз застрелиться  хотел, да не вышло ничего, только насмешил всех. А то вот потеха-то: был у них  как-то, еще при Паратове, костюмированный вечер; так Карандышев оделся  разбойником, взял в руки топор и бросал на всех зверские взгляды, особенно на  Сергея Сергеича.    

Кнуров. И что же?    

Вожеватов. Топор отняли и переодеться  велели; а то, мол, пошел вон!    

Кнуров. Значит, он за постоянство  награжден. Рад, я думаю.    

Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как  апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать  в свое именьишко, пока разговоры утихнут, – так и Огудаловым хотелось, –  а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову так высоко поднял,  что, того и гляди, наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а  никогда их не носил. Кланяется – едва кивает; тон какой взял: прежде и не  слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».    

Кнуров. Как мужик русский: мало  радости, что пьян, надо поломаться, чтоб все видели; поломается, поколотят его  раза два, ну, он и доволен, и идет спать.    

Вожеватов. Да, кажется, и Карандышеву не  миновать.    

Кнуров. Бедная девушка! как она  страдает, на него глядя, я думаю.    

Вожеватов. Квартиру свою вздумал  отделывать, – вот чудит-то. В кабинете ковер грошевый на стену прибил,  кинжалов, пистолетов тульских навешал: уж диви бы охотник, а то и ружья-то  никогда в руки не брал. Тащит к себе, показывает; надо хвалить, а то обидишь:  человек самолюбивый, завистливый. Лошадь из деревни выписал, клячу какую-то  разношерстную, кучер маленький, а кафтан на нем с большого. И возит на этом  верблюде-то Ларису Дмитриевну; сидит так гордо, будто на тысячных рысаках едет.  С бульвара выходит, так кричит городовому: «Прикажи подавать мой экипаж!» Ну, и  подъезжает этот экипаж с музыкой: все винты, все гайки дребезжат на разные  голоса, а рессоры-то трепещутся, как живые.    

Кнуров. Жаль бедную Ларису Дмитриевну!  Жаль.    

Вожеватов. Что вы очень жалостливы стали?    

Кнуров. Да разве вы не видите, что эта  женщина создана для роскоши? Дорогой бриллиант дорогой и оправы требует.    

Вожеватов. И хорошего ювелира.    

Кнуров. Совершенную правду вы сказали.  Ювелир – не простой мастеровой: он должен быть художником. В нищенской  обстановке, да еще за дураком мужем, она или погибнет, или опошлится.    

Вожеватов. А я так думаю, что бросит она  его скорехонько. Теперь еще она, как убитая; а вот оправится да поглядит на  мужа попристальнее, каков он… (Тихо.) Вот они, легки на помине-то.    

     

Входят  Карандышев, Огудалова, Лариса. Вожеватов встает и  кланяется. Кнуров вынимает газету.    

 Явление третье    

     

Кнуров, Вожеватов, Карандышев,  Огудалова; Лариса в глубине садится на скамейку у решетки и  смотрит в бинокль за Волгу; Гаврило, Иван.    

     

Огудалова (подходя к столу).  Здравствуйте, господа!    

     

Карандышев  подходит за ней. Вожеватов подает руку Огудаловой и Карандышеву. Кнуров, молча  и не вставая с места, подает руку Огудаловой, слегка кивает Карандышеву и  погружается в чтение газеты.    

     

Вожеватов. Харита Игнатьевна, присядьте,  милости просим! (Подвигает стул.)    

     

Огудалова  садится.    

     

Чайку не  прикажете ли?    

     

Карандышев  садится поодаль.    

     

Огудалова. Пожалуй, чашку выпью.    

Вожеватов. Иван, подай чашку да прибавь  кипяточку!    

     

Иван  берет чайник и уходит.    

     

Карандышев. Что за странная фантазия пить  чай в это время? Удивляюсь.    

Вожеватов. Жажда, Юлий Капитоныч, а что  пить, не знаю. Посоветуйте – буду очень благодарен.    

Карандышев (смотрит на часы). Теперь  полдень, можно выпить рюмочку водки, съесть котлетку, выпить стаканчик вина  хорошего. Я всегда так завтракаю.    

Вожеватов (Огудаловой). Вот  жизнь-то, Харита Игнатьевна, позавидуешь. (Карандышеву.) Пожил бы,  кажется, хоть денек на вашем месте. Водочки да винца! Нам так нельзя-с,  пожалуй, разум потеряешь. Вам можно все: вы капиталу не проживете, потому его  нет, а уж мы такие горькие зародились на свете, у нас дела очень велики; так  нам разума-то терять и нельзя.    

     

Иван  подает чайник и чашку.    

     

Пожалуйте,  Харита Игнатьевна! (Наливает и подает чашку.) Я и чай-то холодный пью,  чтобы люди не сказали, что я горячие напитки употребляю.    

Огудалова. Чай-то холодный, только, Вася,  ты мне крепко налил.    

Вожеватов. Ничего-с. Выкушайте, сделайте  одолжение! На воздухе не вредно.    

Карандышев (Ивану). Приходи ко мне  сегодня служить за обедом!    

Иван. Слушаю-с, Юлий Капитоныч.    

Карандышев. Ты, братец, почище оденься!    

Иван. Известное дело – фрак; нешто не  понимаем-с!    

Карандышев. Василий Данилыч, вот что:  приезжайте-ка вы ко мне обедать сегодня!    

Вожеватов. Покорно благодарю. Мне тоже во  фраке прикажете?    

Карандышев. Как вам угодно: не стесняйтесь.  Однако дамы будут.    

Вожеватов (кланяясь). Слушаю-с.  Надеюсь не уронить себя.    

Карандышев (переходит к Кнурову).  Мокий Парменыч, не угодно ли вам будет сегодня отобедать у меня?    

Кнуров (с удивлением оглядывает его).  У вас?    

Огудалова. Мокий Парменыч, это все равно,  что у нас, – этот обед для Ларисы.    

Кнуров. Да, так это вы приглашаете?  Хорошо, я приеду.    

Карандышев. Так уж я буду надеяться.    

Кнуров. Уж я сказал, что приеду. (Читает  газету.)    

Огудалова. Юлий Капитоныч – мой будущий  зять: я выдаю за него Ларису.    

Кнуров (продолжая читать). Это  ваше дело.    

Карандышев. Да-с, Мокий Парменыч, я  рискнул. Я и вообще всегда был выше предрассудков.    

     

Кнуров  закрывается газетой.    

     

Вожеватов (Огудаловой). Мокий  Парменыч строг.    

Карандышев (отходя от Кнурова к  Вожеватову). Я желаю, чтоб Ларису Дмитриевну окружали только избранные  люди.    

Вожеватов. Значит, и я к избранному  обществу принадлежу? Благодарю, не ожидал. (Гавриле.) Гаврило, сколько с  меня за чай?    

Гаврило. Две порции изволили спрашивать?    

Вожеватов. Да, две порции.    

Гаврило. Так уж сами знаете, Василий  Данилыч, не в первый раз… Тринадцать рублей-с.    

Вожеватов. То-то, я думал, что подешевле  стало.    

Гаврило. С чего дешевле-то быть! Курсы,  пошлина, помилуйте!    

Вожеватов. Да ведь я не спорю с тобой: что  ты пристаешь! Получай деньги и отстань! (Отдает деньги.)    

Карандышев. За что же так дорого? Я не  понимаю.    

Гаврило. Кому дорого, а кому нет. Вы  такого чая не кушаете.    

Огудалова (Карандышеву).  Перестаньте вы, не мешайтесь не в свое дело!    

Иван. Василий Данилыч, «Ласточка»  подходит.    

Вожеватов. Мокий Парменыч, «Ласточка»  подходит; не угодно ли взглянуть? Мы вниз не пойдем, с горы посмотрим.    

Кнуров. Пойдемте. Любопытно. (Встает.)    

Огудалова. Вася, я доеду на твоей лошади.    

Вожеватов. Поезжайте, только пришлите  поскорей! (Подходит к Ларисе и говорит с ней тихо.)    

Огудалова (подходит к Кнурову).  Мокий Парменыч, затеяли мы свадьбу, так не поверите, сколько хлопот.    

Кнуров. Да.    

Огудалова. И вдруг такие расходы, которых  никак нельзя было ожидать… Вот завтра рожденье Ларисы, хотелось бы что-нибудь  подарить.    

Кнуров. Хорошо; я к вам заеду.    

     

Огудалова уходит.    

     

Лариса (Вожеватову). До  свиданья, Вася!    

     

Вожеватов и Кнуров уходят. Лариса  подходит к Карандышеву.    

 Явление четвертое    

     

Карандышев и Лариса.    

     

Лариса. Я сейчас все за Волгу смотрела:  как там хорошо, на той стороне! Поедемте поскорей в деревню!    

Карандышев. Вы за Волгу смотрели? А что с  вами Вожеватов говорил?    

Лариса. Ничего, так, – пустяки  какие-то. Меня так и манит за Волгу, в лес… (Задумчиво.) Уедемте,  уедемте отсюда!    

Карандышев. Однако это странно! Об чем он  мог с вами разговаривать?    

Лариса. Ах, да об чем бы он ни  говорил, – что вам за дело!    

Карандышев. Называете его Васей. Что за  фамильярность с молодым человеком!    

Лариса. Мы с малолетства знакомы; еще  маленькие играли вместе – ну, я и привыкла.    

Карандышев. Вам надо старые привычки  бросить. Что за короткость с пустым, глупым мальчиком! Нельзя же терпеть того,  что у вас до сих пор было.    

Лариса (обидясь). У нас ничего  дурного не было.    

Карандышев. Был цыганский табор-с – вот что  было.    

     

Лариса  утирает слезы.    

     

Чем же  вы обиделись, помилуйте!    

Лариса. Что ж, может быть, и цыганский  табор; только в нем было, по крайней мере, весело. Сумеете ли вы дать мне  что-нибудь лучше этого табора?    

Карандышев. Уж конечно.    

Лариса. Зачем вы постоянно попрекаете  меня этим табором? Разве мне самой такая жизнь нравилась? Мне было приказано,  так нужно было маменьке; значит, волей или неволей, я должна была вести такую  жизнь. Колоть беспрестанно мне глаза цыганской жизнью или глупо, или безжалостно.  Если б я не искала тишины, уединения, не захотела бежать от людей – разве бы я  пошла за вас? Так умейте это понять и не приписывайте моего выбора своим  достоинствам, я их еще не вижу. Я еще только хочу полюбить вас; меня манит скромная  семейная жизнь, она мне кажется каким-то раем. Вы видите, я стою на распутье;  поддержите меня, мне нужно ободрение, сочувствие; отнеситесь ко мне нежно, с  лаской! Ловите эти минуты, не пропустите их!    

Карандышев. Лариса Дмитриевна, я совсем не  хотел вас обидеть, это я сказал так…    

Лариса. Что значит «так»? То есть не  подумавши? Вы не понимаете, что в ваших словах обида, так, что ли?    

Карандышев. Конечно, я без умыслу.    

Лариса. Так это еще хуже. Надо думать,  о чем говоришь. Болтайте с другими, если вам нравится, а со мной говорите  осторожнее! Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно! Каждое слово,  которое я сама говорю и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась  очень чутка и впечатлительна.    

Карандышев. В таком случае я прошу извинить  меня.    

Лариса. Да бог с вами, только вперед  будьте осторожнее! (Задумчиво.) Цыганский табор… Да, это, пожалуй,  правда… но в этом таборе были и хорошие, и благородные люди.    

Карандышев. Кто же эти благородные люди? Уж  не Сергей ли Сергеич Паратов?    

Лариса. Нет, я прошу вас, вы не  говорите о нем!    

Карандышев. Да почему же-с?    

Лариса. Вы его не знаете, да хоть бы и  знали, так… извините, не вам о нем судить.    

Карандышев. Об людях судят по поступкам.  Разве он хорошо поступил с вами?    

Лариса. Это уж мое дело. Если я боюсь и  не смею осуждать его, так не позволю и вам.    

Карандышев. Лариса Дмитриевна, скажите мне,  только, прошу вас, говорите откровенно!    

Лариса. Что вам угодно?    

Карандышев. Ну чем я хуже Паратова?    

Лариса. Ах, нет, оставьте!    

Карандышев. Позвольте, отчего же?    

Лариса. Не надо! не надо! Что за  сравнения!    

Карандышев. А мне бы интересно было слышать  от вас.    

Лариса. Не спрашивайте, не нужно!    

Карандышев. Да почему же?    

Лариса. Потому что сравнение не будет в  вашу пользу. Сами по себе вы что-нибудь значите, вы хороший, честный человек;  но от сравнения с Сергеем Сергеичем вы теряете все.    

Карандышев. Ведь это только слова: нужны  доказательства. Вы разберите нас хорошенько!    

Лариса. С кем вы равняетесь! Возможно  ли такое ослепление! Сергей Сергеич… это идеал мужчины. Вы понимаете, что такое  идеал? Быть может, я ошибаюсь, я еще молода, не знаю людей; но это мнение  изменить во мне нельзя, оно умрет со мной.    

Карандышев. Не понимаю-с, не понимаю, что в  нем особенного; ничего, ничего не вижу. Смелость какая-то, дерзость… Да это  всякий может, если захочет.    

Лариса. Да вы знаете, какая это  смелость?    

Карандышев. Да какая ж такая, что тут  необыкновенного? Стоит только напустить на себя.    

Лариса. А вот какая, я вам расскажу  один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича,  отличный стрелок; были они у нас. Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы  хорошо стреляете». – «Да, недурно», – говорит офицер. Сергей Сергеич  дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит в другую комнату,  шагов на двенадцать. «Стреляйте», – говорит.    

Карандышев. И он стрелял?    

Лариса. Стрелял и, разумеется, сшиб  стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно  стреляете, но вы побледнели, стреляя в мужчину и человека вам не близкого.  Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете, и  не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет  на таком же расстоянии и выбивает ее.    

Карандышев. И вы послушали его?    

Лариса. Да разве можно его не  послушать?    

Карандышев. Разве уж вы были так уверены в  нем?    

Лариса. Что вы! Да разве можно быть в  нем неуверенной?    

Карандышев. Сердца нет, оттого он так и  смел.    

Лариса. Нет, и сердце есть. Я сама  видела, как он помогал бедным, как отдавал все деньги, которые были с ним.    

Карандышев. Ну, положим, Паратов имеет  какие-нибудь достоинства, по крайней мере, в глазах ваших; а что такое этот  купчик Вожеватов, этот ваш Вася?    

Лариса. Вы не ревновать ли? Нет, уж вы  эти глупости оставьте! Это пошло, я не переношу этого, я вам заранее говорю. Не  бойтесь, я не люблю и не полюблю никого.    

Карандышев. А если б явился Паратов?    

Лариса. Разумеется, если б явился  Сергей Сергеич и был свободен, так довольно одного его взгляда… Успокойтесь, он  не явился, а теперь хоть и явится, так уж поздно… Вероятно, мы никогда и не  увидимся более.    

     

На  Волге пушечный выстрел.    

     

Что это?    

Карандышев. Какой-нибудь купец-самодур  слезает с своей баржи, так в честь его салютуют.    

Лариса. Ах, как я испугалась!    

Карандышев. Чего, помилуйте?    

Лариса. У меня нервы расстроены. Я  сейчас с этой скамейки вниз смотрела, и у меня закружилась голова. Тут можно  очень ушибиться?    

Карандышев. Ушибиться! Тут верная смерть:  внизу мощено камнем. Да, впрочем, тут так высоко, что умрешь прежде, чем  долетишь до земли.    

Лариса. Пойдемте домой, пора!    

Карандышев. Да и мне нужно, у меня ведь  обед.    

Лариса (подойдя к решетке).  Подождите немного. (Смотрит вниз.) Ай, ай! держите меня!    

Карандышев (берет Ларису за руку).  Пойдемте, что за ребячество! (Уходят.)    

     

Гаврило и Иван выходят из  кофейней.    

 Явление пятое    

     

Гаврило и Иван.    

     

Иван. Пушка! Барин приехал, барин  приехал, Сергей Сергеич.    

Гаврило. Я говорил, что он. Уж я знаю:  видно сокола по полету.    

Иван. Коляска пустая в гору едет,  значит господа пешком идут. Да вот они! (Убегает в кофейную.)    

Гаврило. Милости просим. Чем только их  попотчевать-то, не сообразишь.    

     

Входят  Паратов (черный однобортный сюртук в обтяжку, высокие лаковые сапоги,  белая фуражка, через плечо дорожная сумка), Робинзон (в плаще, правая  пола закинута на левое плечо, мягкая высокая шляпа надета набок). Кнуров,  Вожеватов; Иван выбегает из кофейной с веничком и бросается  обметать Паратова.    

     

Явление шестое    

     

Паратов, Робинзон, Кнуров,  Вожеватов, Гаврило и Иван.    

     

Паратов (Ивану). Да что ты! Я с  воды, на Волге-то не пыльно.    

Иван. Все-таки, сударь, нельзя же…  порядок требует. Целый год-то вас не видали, да чтобы… с приездом, сударь.    

Паратов. Ну, хорошо, спасибо! На! (Дает  ему рублевую бумажку.)    

Иван. Покорнейше благодарим-с. (Отходит.)    

Паратов. Так вы меня, Василий Данилыч, с  «Самолетом» ждали?    

Вожеватов. Да ведь я не знал, что вы на  своей «Ласточке» прилетите; я думал, что она с баржами идет.    

Паратов. Нет, я баржи продал. Я думал  нынче рано утром приехать, мне хотелось обогнать «Самолет»; да трус машинист.  Кричу кочегарам: «Шуруй!», а он у них дрова отнимает. Вылез из своей мурьи:  «Если вы, – говорит, – хоть полено еще подкинете, я за борт выброшусь».  Боялся, что котел не выдержит, цифры мне какие-то на бумажке выводил, давление  рассчитывал. Иностранец, голландец он, душа коротка; у них арифметика вместо  души-то. А я, господа, и позабыл познакомить вас с моим другом. Мокий Парменыч,  Василий Данилыч! Рекомендую: Робинзон.    

     

Робинзон  важно раскланивается и подает руку Кнурову и Вожеватову.    

     

Вожеватов. А как их по имени и отчеству?    

Паратов. Так, просто, Робинзон, без  имени и отчества.    

Робинзон (Паратову). Серж!    

Паратов. Что тебе?    

Робинзон. Полдень, мой друг, я стражду.    

Паратов. А вот погоди, в гостиницу  приедем.    

Робинзон (показывая на кофейную).  Voila[[1]]!    

Паратов. Ну, ступай, чорт с тобой!    

     

Робинзон  идет в кофейную.    

     

Гаврило,  ты этому барину больше одной рюмки не давай; он характера непокойного.    

Робинзон (пожмиая плечами). Серж! (Уходит  в кофейную. Гаврило за ним.)    

Паратов. Это, господа, провинциальный  актер. Счастливцев Аркадий.    

Вожеватов. Почему же он Робинзон?    

Паратов. А вот почему: ехал он на  каком-то пароходе, уж не знаю, с другом своим, с купеческим сыном Непутевым;  разумеется, оба пьяные до последней возможности. Творили они, что только им в  голову придет, публика все терпела. Наконец, в довершение безобразия, придумали  драматическое представление: разделись, разрезали подушку, вывалялись в пуху и  начали изображать диких; тут уж капитан, по требованию пассажиров, и высадил их  на пустой остров. Бежим мы мимо этого острова, гляжу, кто-то взывает, поднявши  руки кверху. Я сейчас «стоп», сажусь сам в шлюпку и обретаю артиста  Счастливцева. Взял его на пароход, одел с ног до головы в свое платье, благо у  меня много лишнего. Господа, я имею слабость к артистам… Вот почему он Робинзон.    

Вожеватов. А Непутевый на острове остался?    

Паратов. Да на что он мне; пусть  проветрится. Сами посудите, господа, ведь в дороге скука смертная, всякому  товарищу рад.    

Кнуров. Еще бы, конечно.    

Вожеватов. Это такое счастье, такое  счастье! Вот находка-то золотая!    

Кнуров. Одно только неприятно,  пьянством одолеет.    

Паратов. Нет, со мной, господа, нельзя:  я строг на этот счет. Денег у него нет, без моего разрешения давать не велено,  а у меня как попросит, так я ему в руки французские разговоры – на счастье  нашлись у меня; изволь прежде страницу выучить, без того не дам. Ну, и учит,  сидит. Как старается!    

Вожеватов. Эко вам счастье, Сергей  Сергеич! Кажется, ничего б не пожалел за такого человека, а нет как нет. Он  хороший актер?    

Паратов. Ну, нет, какой хороший! Он все  амплуа прошел и в суфлерах был; а теперь в оперетках играет. Ничего, так себе,  смешит.    

Вожеватов. Значит, веселый?    

Паратов. Потешный господин.    

Вожеватов. И пошутить с ним можно?    

Паратов. Ничего, он не обидчив. Вот  отводите свою душу, могу его вам дня на два, на три предоставить.    

Вожеватов. Очень благодарен. Коли придет  по нраву, так не останется в накладе.    

Кнуров. Как это вам, Сергей Сергеич, не  жаль «Ласточку» продавать?    

Паратов. Что такое «жаль», этого я не  знаю. У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду, так все  продам, что угодно. А теперь, господа, у меня другие дела и другие расчеты; Я  женюсь на девушке очень богатой, беру в приданое золотые прииски.    

Вожеватов. Приданое хорошее.    

Паратов. Но достается оно мне не дешево:  я должен проститься с моей свободой, с моей веселой жизнью; поэтому надо  постараться как можно повеселей провести последние дни.    

Вожеватов. Будем стараться, Сергей  Сергеич, будем стараться.    

Паратов. Отец моей невесты важный  чиновный господин; старик строгий: он слышать не может о цыганах, о кутежах и о  прочем; даже не любит, кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez francais![[2]] Вот я  теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не знаю,  зовет меня «ля-Серж», а не просто «Серж». Умора!    

     

На  крыльце кофейной показывается Робинзон, что-то жует, за ним Гаврило.    

 Явление седьмое    

     

Паратов, Кнуров, Вожеватов,  Робинзон, Гаврило и Иван.    

     

Паратов (Робинзону). Que faites-vous la? Venez![[3]]    

Робинзон (с важностью).comment?[[4]]    

Паратов. Что за прелесть! Каков тон,  господа! (Робинзону.) Оставь ты эту вашу скверную привычку бросать  порядочное общество для трактира!    

Вожеватов. Да, это за ними водится.    

Робинзон. Ля-Серж, ты уж успел… Очень  нужно было.    

Паратов. Да, извини, я твой псевдоним  раскрыл.    

Вожеватов. Мы, Робинзон, тебя не выдадим,  ты у нас так за англичанина и пойдешь.    

Робинзон. Как, сразу на «ты»? Мы с вами  брудершафт не пили.    

Вожеватов. Это все равно… Что за  церемонии!    

Робинзон. Но я фамильярности не терплю и  не позволю всякому…    

Вожеватов. Да я не всякий.    

Робинзон. А кто же вы?    

Вожеватов. Купец.    

Робинзон. Богатый?    

Вожеватов. Богатый.    

Робинзон. И тароватый?    

Вожеватов. И тароватый.    

Робинзон. Вот это в моем вкусе. (Подает  руку Вожеватову.) Очень приятно! Вот теперь я могу тебе позволить  обращаться со мной запросто.    

Вожеватов. Значит, приятели: два тела –  одна душа.    

Робинзон. И один карман. Имя-отчество? То  есть одно имя, отчество не надо.    

Вожеватов. Василий Данилыч.    

Робинзон. Так вот, Вася, для первого  знакомства заплати за меня!    

Вожеватов. Гаврило, запиши! Сергей  Сергеич, мы нынче вечером прогулочку сочиним за Волгу. На одном катере цыгане,  на другом мы; приедем, усядемся на коврике, жженочку сварим.    

Гаврило. А у меня, Сергей Сергеич, два  ананасика давно вас дожидаются; надо их нарушить для вашего приезда.    

Паратов (Гавриле). Хорошо, срежь!  (Вожеватову.) Делайте, господа, со мной, что хотите!    

Гаврило. Да уж я, Василий Данилыч, все  заготовлю, что требуется; у меня и кастрюлечка серебряная водится для таких  оказий; уж я и своих людей с вами отпущу.    

Вожеватов. Ну, ладно. Чтобы к шести часам  все было готово; коли что лишнее припасешь, взыску не будет; а за недостачу  ответишь.    

Гаврило. Понимаем-с.    

Вожеватов. А назад поедем, на катерах  разноцветные фонарики зажжем.    

Робинзон. Давно ли я его знаю, а уж  полюбил, господа. Вот чудо-то!    

Паратов. Главное, чтоб весело. Я  прощаюсь с холостой жизнью, так чтоб было чем ее вспомнить. А откушать сегодня,  господа, прошу ко мне.    

Вожеватов. Эка досада! Ведь нельзя, Сергей  Сергеич.    

Кнуров. Отозваны мы.    

Паратов. Откажитесь, господа.    

Вожеватов. Отказаться-то нельзя: Лариса  Дмитриевна выходит замуж, так мы у жениха обедаем.    

Паратов. Лариса выходит замуж! (Задумывается.)  Что ж… Бог с ней! Это даже лучше… Я немножко виноват перед ней, то есть так  виноват, что не должен бы и носу к ним показывать; ну, а теперь она выходит  замуж, значит, старые счеты покончены, и я могу опять явиться поцеловать ручки  у ней и у тетеньки. Я Хариту Игнатьевну для краткости тетенькой зову. Ведь я было  чуть не женился на Ларисе, – вот бы людей-то насмешил! Да, разыграл было  дурака. Замуж выходит… Это очень мило с ее стороны; все-таки на душе у меня  немного полегче… и дай ей бог здоровья и всякого благополучия! Заеду я к ним,  заеду; любопытно, очень любопытно поглядеть на нее.    

Вожеватов. Уж наверное и вас пригласят.    

Паратов. Само собой, как же можно без  меня!    

Кнуров. Я очень рад, все-таки будет с  кем хоть слово за обедом перемолвить.    

Вожеватов. Там и потолкуем, как нам  веселее время провести, может, и еще что придумаем.    

Паратов. Да, господа, жизнь коротка,  говорят философы, так надо уметь ею пользоваться. N'est ce pas[[5]], Робинзон?    

Робинзон. Вуй, ля-Серж.    

Вожеватов. Постараемся; скучать не будете:  на том стоим. Мы третий катер прихватим, полковую музыку посадим.    

Паратов. До свидания, господа! Я в  гостиницу. Марш, Робинзон!    

Робинзон (поднимая шляпу).    

     

Да  здравствует веселье!    

Да  здравствует Услад!    

     

     

 Действие второе    

     

Лица    

     

Огудалова.    

Лариса.    

Карандышев.    

Паратов.    

Кнуров.    

Вожеватов.    

Робинзон.    

Илья-цыган.    

Лакей Огудаловой.    

     

Комната  в доме Огудаловой; две двери: одна, в глубине, входная; другая налево от актеров;  направо окно; мебель приличная, фортепьяно, на нем лежит гитара.    

     

Явление первое    

     

Огудалова одна. Подходит к двери налево, с  коробочкой в руках.    

     

Огудалова. Лариса, Лариса!    

     

Лариса  за сценой:  «Я, мама, одеваюсь».    

     

Погляди-ка,  какой тебе подарок Вася привез!    

     

Лариса  за сценой:  «После погляжу!»    

     

Какие  вещи – рублей 500 стоят. «Положите, – говорит, – завтра поутру в ее  комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю,  скажу. Я его просила посидеть, не остался, с каким-то иностранцем ездит, город  ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду.  «Надо, – говорит, – этому иностранцу все замечательные трактирные  заведения показать». Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в  окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с ним потолкую.    

     

Входит  Кнуров.    

 Явление второе    

     

Огудалова и Кнуров.    

     

Кнуров (в дверях). У вас никого  нет?    

Огудалова. Никого, Мокий Парменыч.    

Кнуров (входит). Ну, и  прекрасно.    

Огудалова. На чем записать такое счастье!  Благодарна, Мокий Парменыч, очень благодарна, что удостоили. Я так рада,  растерялась, право… не знаю, где и посадить вас.    

Кнуров. Все равно, сяду где-нибудь. (Садится.)    

Огудалова. А Ларису извините, она  переодевается. Да ведь можно ее поторопить.    

Кнуров. Нет, зачем беспокоить!    

Огудалова. Как это вы вздумали?    

Кнуров. Брожу ведь я много пешком перед  обедом-то, ну, вот и зашел.    

Огудалова. Будьте уверены, Мокий Парменыч,  что мы за особенное счастье поставляем ваш визит; ни с чем этого сравнить  нельзя.    

Кнуров. Так выдаете замуж Ларису  Дмитриевну?