Литературная газета. 5 марта 1940 г. № 13 (864) С. 3–4 Мысли Энгельса о Бальзаке, Ленина о Толстом имели в нашей литературе странную судьбу. Долгое время их совсем «не замечали», потом, с немалым сопротивлением, приняли, но продолжали против них скрытую полемику (В. Фриче и его последователи — Н. Нусинов и др.). Еще в 1936 г., во время дискуссии против вульгарных социологов, те же литературоведы утверждали, что хотя Энгельс правильно судил о Бальзаке, а Ленин о Толстом, но было бы неверно и даже опасно обобщать эти их «отдельные» мысли, высказанные по специальному поводу.
   
Некоторые критики в сейчас не пошли дальше такого эклектического отношения к принципам марксистской эстетики. Поэтому они так, схоластически и односторонне истолковывают классиков, так отвлеченно и неисторически подходят к понятиям «мировоззрение» и «реализм» и так упорно отказываются понять общетеоретическое значение мыслей Маркса и Ленина о творчестве великих художников. Отвлеченная проповедь «прогрессивного мировоззрения», что бы ни говорили тт. Книпович, Кирпотин и др., - это только фиговый листок, прикрывающий полемику против литературных взглядов основоположников марксизма-ленинизма.
   
Энгельс вел неустанную борьбу против вульгаризаторов, для которых материалистический взгляд на историю «служит предлогом, чтобы не изучать историю». При этом Энгельс выяснял общие принципы, действительные даже для самых парадоксальных положений, и неоднократно доказывал, что в истории старого классового общества, до выступления пролетариата, общественная борьба выражалась в различных формах «ложного сознания».
   
Историческая конкретность, которой он требует от исследования, заключается в анализе того, как индивидуальные страсти или общественные движения, в основе которых лежит стремление к ложно понятым или ограниченным целям, вливаются в русло объективного прогресса — развития человечества к социализму.
   
Энгельс писал однажды, что в XIX веке, по мере того как борьба пролетариата против буржуазии становится главной — общественной проблемой, вопрос о классовом самосознании упрощается в сравнении, с прошлым периодом. Но это не значит, что отныне история освободилась от противоречий и стала развиваться совершенно прямолинейно. Политические исследования Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина — это исчерпывающее доказательство того, что упрощенчество мешает понять истинный характер прогресса. Приведем пример. В 1916 году в Ирландии вспыхнуло восстание, закончившееся неудачей. Было немало публицистов и политиков, которые называли это восстание реакционным мелкобуржуазным путчем. И Ленин выступил против них:
   
«Кто называет такое восстание путчем, — писал Ленин, — тот либо злейший реакционер, либо доктринер, безнадежно неспособный представить себе социальную революцию как живое явление.
   
Ибо думать, что мыслима социальная революция без восстаний маленьких наций в колониях и в Европе, без революционных взрывов части мелкой буржуазии со всеми ее предрассудками, без движений несознательных пролетарских и полупролетарских масс против помещичьего, церковного, монархического, национального и т. п. гнета, — думать так, значит отрекаться от социальной революции. Должно быть, выстроится в одном месте одно войско и скажет: «Мы за социализм», а в другом другое и скажет: «Мы за империализм», и это будет социальная революция!
   
…Кто ждет «чистой» социальной революции, тот никогда ее, не дождется. Тот революционер на словах, не понимающий действительной революции».
   
Яснее сказать нельзя. И нам остается только перенести явление, сатирически обрисованное Лениным, в другую идеологическую область — литературу и попомнить о таком же педантски-смешном противопоставлении «чистого» прогресса и столь же «чистому» регрессу, чтобы получить концепцию В. Кирпотина. Мы имеем тем большее право применять политические мысли Ленина к литературе, что Ленин всегда исследовал прежде всего те явления, где история «богаче содержанием», разнообразнее, разностороннее, живее, «хитрее», чем даже самые лучшие представления о ней. Хорошая, настоящая художественная литература изображает именно это богатство, эту «хитрость» действительной жизни. «Победа реализма» — это всегда победа действительности над неверными мнениями, неполными представлениями и т. д. Настоящие писатели всегда обладают даром художественной непредвзятости. И если в процессе творчества возникает противоречие между субъективным замыслом и реальностью, подлинный художник не позволяет себе искажать или замалчивать правду, он скорее допустит, чтобы жизненные факты, выраженные им со всей силой, опрокинули его замысел. Ленин считал одним из условий дальнейшего развития единственно правильной теории революционного марксизма непредвзятое мужественное отношение к действительности. Для писателей, ограниченных классовым мировоззрением, для писателей, чье мышление неизбежно заключало в себе ложные элементы, такое отношение к жизни было вопросом существования. «Победа реализма» выражается в самых различных формах у писателей, принадлежащих к различным эпохам и классам, у Гете или Вальтер-Скотта, у Бальзака или Толстого. Но у каждого выдающегося представителя любого домарксистского мировоззрения мы найдем в той или иной форме «победу реализма», а следовательно, и ту или иную форму творчества «вопреки» предрассудкам автора.
   
Это относится к любому домарксистскому мировоззрению. В том числе к любому прогрессивному, в буржуазном смысле. И, утверждая это, мы подходим к существу дискуссии, которое стараются скрыть наши благоразумные оппоненты. Они не признают в буржуазно-прогрессивном мировоззрении ни наличия предрассудков, ни ложных тенденций, и потому вся история литературы для них распадается на две точно разграниченные части, В одной — прогрессивные взгляды, только полезные писателям, в другой — реакционные взгляды, которые могут только мешать. На одной стороне — ангелы света, на другой — демоны тьмы.
   
Великие критики уже давно знали, что литературные факты не терпят такой «концепции». Что такое, например, «Русский человек на rendez vous» Чернышевского, как не изображение «победы peaлизма» в творчестве либерально-прогрессивного Тургенева? Герой «Аси», пишет Чернышевский, излюбленный герой Тургенева, и не вследствие одной только личной симпатии писателя, но вследствие его общественных убеждений. Но произведения Тургенева показывают каким несостоятельным оказывается этот тургеневский герой, когда жизнь ставит его в необходимость принять решение, совершить смелый поступок. И художественная правда так сильна, что произведения Тургенева изображают в чувственно-конкретной и в то же время обобщенной форме общественно-психологическую ограниченность либерала как социального типа. Чернышевский нашел в творчестве Тургенева уничтожающую критику симпатий и взглядов самого писателя, подобно тому, как Энгельс увидел такую же беспощадную критику в бальзаковских образах аристократов и легитимистов. Те же принципы легко узнать в статьях Добролюбова о Гончарове и Тургеневе.
   
Мы можем убедиться, читая их критические статьи, как велика роль «вопреки» в литературных удачах буржуазно-прогрессивных писателей.
   
Маркс и Энгельс не оставила нам детального анализа произведений какого-либо писателя из этого «прогрессивного» лагеря. Но они не раз указывали, что приходится преодолевать таким людям и что мешает им правильно понимать жизнь. Так, например, Энгельс считал одной на причин ограниченности Маурера (историка, которого и Маркс и Энгельс высоко ценили) «предрассудок, будто со времен мрачного средневековья должен был быть постоянный прогресс к лучшему; это мешает ему видеть не только антагонистический характер действительного прогресса, но также и отдельные случаи регресса» (последние слова подчеркнуты мною. — Г. Л.). Читатель может понять, что в этой замечании содержится меткая критика главных недостатков Гюго, Золя, большинства буржуазно-прогрессивных гуманистов Запада. Для того чтобы эти писатели могли приблизиться к художественной силе Бальзака или Толстого, реализм должен одержать победу над отвлеченной верой в прогресс, — тт. Книпович, Серебрянский, Кирпотин об этом не думают.
   
Они не видят ни диалектического противоречия между мировоззрением, действительностью и литературой, ни художественной проблемы. И это неудивительно. Ведь ухитрились же эти товарищи не заметить, что мысли Энгельса о буржуазном прогрессе прямо противоположны их вульгарному «прогрессивному» фразерству.
   
Итак, реалистические образы жизни всегда возникают в литературе, созданной писателями, чье мировоззрение ограничено буржуазным кругозором «вопреки» ложным взглядам и предрассудкам. Где же тогда критерий подлинного величия, подлинной небуржуазной прогрессивности? Классики марксизма и здесь, как везде, дают нам надежное руководство.
   
В «Основах ленинизма» товарищ Сталин глубоко исследует прогрессивные и реакционные явления в национальных движениях. Он приводит, как пример, борьбу афганского эмира за независимость своей страны; эта борьба была объективно-прогрессивна, несмотря на реакционные взгляды эмира, потому что она ослабляла империализм. Между тем борьба таких демократов и «социалистов», как Керенский, Церетели и т. п., объективно-peaкционна, так как она укрепляла империализм. Разобрав несколько таких примеров, товарищ Сталин делает общий вывод, который дает ключ и к решению нашего вопроса. Товарищ Сталин пишет:
   
«Ленин прав, говоря, что национальной движение угнетенных стран нужно расценивать не с точки зрения формальной демократии, а с точки зрения фактических результатов в общем балансе борьбы против империализма, то есть «не изолированно, а в мировом масштабе».
   
Суждение об истории литературы в духе Ленина и Сталина — «в мировом масштабе» — основывается на марксистском определении прогресса как сложного, «хитрого», противоречивого пути, которым человечество идет к социализму. Писатель, чье творчество помогает этому прогрессу, прогрессивен; писатель, чьи произведения задерживают этот прогресс, реакционен. Подчеркиваю: речь идет о произведении, образах, а не о взглядах писателя. «Для нас не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни» (Добролюбов).
   
Вот почему совершенно непримиримая ненависть Бальзака к капитализму не «бесперспективна», как утверждает Е. Книпович, а подлинно прогрессивна, так как он выразил глубокое разочарование масс в результатах Французской революция, отразил тот факт, что «буржуазная революция, освободив народ от цепей феодализма и абсолютизма, наложила на него новые цепи, цепи капитализма и буржуазной демократии» (Сталин). Этот великий и, в конечном счете, прогрессивный протест трудовых масс нашел в творчестве Бальзака художественное выражение столь же высокое, как и теоретическое выражение того же народного движения в произведениях Фурье. В своей критике, в своей ненависти, которая делала его ясновидящим, в своих широких и всесторонних разоблачениях капитализма Бальзак отразил самые глубокие страдания и желания народных масс, и в этом смысле он стал великим и прогрессивным художником «благодаря» своему якобы «пессимистическому» антикапитализму.
   
Художественное величие, прогрессивность и народность Гёте, Вальтера Скотта, Толстого надо исследовать, руководясь тем же ленинско-сталинским критерием, т. е. рассматривать их «в мировом масштабе».
   
Сталинский метод прямо противоположен излюбленному методу Кирпотина, Книпович и пр., основанному на жестком и неподвижном противопоставлении «хороших» и «плохих» сторон всякого явления. Иначе и быть не может, потому что метод наших уважаемых оппонентов — не марксизм, а прудонизм.
   
Прогрессивность в конечном счете содержит в себе сложное, живое, диалектическое взаимодействие противоречивых тенденций. В этой борьбе — в конечном счете — одерживает победу великая идея подлинного прогресса человечества, в той конкретной форме, которая единственно возможна на данном историческом этапе.
   
Победа прогрессивного начала диалектически снимает и реакционные тенденции многих передовых писателей прошлого.
   
Другими словами, она не аннулирует сложность, противоречивость истории, а дает им наиболее конкретную для определенного времени форму. Вот почему Энгельс писал о Карлейле, Коббете и многих чартистах, что их революционность «тесно связана» с некритическим (и постольку реакционным) возвеличением средневековья. Марксистско-ленинское исследование открывает в истории литературы единый, хотя и противоречивый, процесс политически-философского и художественного развития.
   
Если расценивать литературу масштабом формальной демократии, это единство распадется, исторические причины и следствия извратятся, а история литературы получит совершенно искусственную и ложную оценку как с политической, так и с художественной точки зрения.
   
Насколько наши «прогрессисты» неспособны понять таких писателей, как Бальзак или Толстой, видно уже из их полемических статей. Они неспособны попять и революционно-демократических писателей прошлого века. Не случайно Кирпотин превратил Щедрина в либерала; это естественное следствие формально-демократической концепции прогресса, в которой принципы демократии и либерализма неизбежно переходят друг в друга. Вот почему для наших «прогрессистов» центральные фигуры европейской литературы XIX в. — это Виктор Гюго (в противоречии с мнением Маркса и Лафарга) и Золя (в противоречии с мнением Энгельса).
   
Конечно, это «выдвижение» происходит co всей дипломатической осторожностью.
   
Е. Книпович («Интернациональная литература», 1939 г., № 11) считает странным, что Горький находил изображение Французской революции у Франса более глубоким и правдивым, чем картины революции у Гюго. То, что Горький однажды назвал того же Гюго пламенным трибуном, не может не показаться противоречием Е. Книпович, мыслящей механически и противопоставляющей познание — энтузиазму. Но вот Маркс, например, признавал нападки Гюго на Наполеона III «едкими и остроумными» и в то же время отказывал Гюго в способности глубоко понимать исторические события. Разве это не то же «противоречие», что и у Горького? Или у Маркса тоже странность! В том-то и дело, что тот, кто стремится во что бы то ни стало превознести пустой, либеральный «энтузиазм» над познанием капиталистического общества, волей-неволей впадает в противоречие с марксизмом.
   
Последний пример Е. Гальперина напечатала в «Интернациональной литературе» № 9 за 1939 г. юбилейную статью о Золя. Е. Гальперина цитирует в ней почти дословно критическое замечание Энгельса и даже к нему присоединяется. Но это не мешает ей из несомненного факта — Золя влияет на писателей народного фронта больше, чем Бальэак, — сделать совершенно ложный вывод. Вместо того чтобы увидеть в этом симптом художественного упадка литературы империалистического периода и, исходя из этого факта, разобраться в слабостях общего и политического мировоззрения писателей, колеблющихся между неясными представлениями о демократии и достаточно бледным либерализмом, В. Гальперина идеализирует существующее положение западноевропейской литературы, мирясь со всей ее эстетической и политической половинчатостью. И это приводит ее к оценке исторического значения Золя, прямо противоположной той оценке, которую дал Энгельс. Для Е. Гальпериной Золя не только последний из великих реалистов XIX в., но также и первый писатель новой эпохи. Весьма показательно, что для этой мысли она не может найти других доказательств, кроме ссылки на новизну тематики. И перед нами два мнения: Золя — родоначальник новой эпохи высокого реализма (Гальперина) — и Бальзак, стоит выше «всех Золя прошлого, настоящего и будущего» (Энгельс).
   
Я отнюдь не утверждаю, что тт. Гальперина и Книпович хотят полемизировать с Марксом и Энгельсом. Конечно, нет, они хотели бы думать по-марксистски. Но формальный демократизм, применяемый ими как мерило всех ценностей, объективно не может совпадать с критерием марксизма.
   
Наши «прогрессисты» — закоренелые эклектики. Поэтому они судят о художественных произведениях, исходя из взглядов писателей (Кирпотин, например, считает «Воскресение» выражением реакционных взглядов Толстого), и неспособны воспринять и анализировать литературу во всем противоречивом единстве мировоззрения и творчества. Поэтому они дают и политически ошибочные оценки: В. Кирпотин перекрещивает Щедрина в либерала, В. Гальперина стилизует вялый либерализм некоторых западных писателей под расцвет демократической литературы. Эти ошибки идут, по видимости, в противоположных направлениях, но источник их один и тот же: формально-демократический масштаб для художественной и общественно-политической оценки литературы.
   
И, право же, было бы гораздо полезней для нашей литературы и для самих уважаемых оппонентов, если бы они распрощались со своими эклектическими, отсталыми взглядами, вместо того чтобы их защищать посредством грубых софизмов и отказа от марксистских принципов.