1 2 3 4 5 

П Д Успенский

Новая модель вселенной

Предварительные замечания

То, что автор нашел во время своих путешествий, упомянутых во «Введении», а также позднее, особенно с 1915 по 1919 гг., будет описано в другой книге.* Настоящая книга была начата и практически завершена до 1914 года. Но все ее главы, даже те, которые уже были изданы отдельными книгами («Четвертое измерение», «Сверхчеловек», «Символы Таро» и «Что такое йога?»), были после этого пересмотрены и теперь более тесно связаны друг с другом. Несмотря на все, что появилось за последние годы в области «новой физики», автор сумел добавить ко второй части десятой главы («Новая модель вселенной») лишь очень немногое. В настоящей книге эта глава начинается с общего обзора развития новых идей в физике, составляющего первую часть главы. Конечно, этот обзор не ставит своей целью ознакомить читателей со всеми теориями и литературой по данному вопросу. Точно так же и в других главах, где автору приходилось ссылаться на какую-то литературу по затронутым им вопросам, он не имел в виду исчерпать все труды, указать на все главные течения или даже сделать обзор важнейших трудов и самых последних идей. Ему достаточно было в таких случаях указать примеры того или иного направления мысли. 
* Речь идёт о последней книге П.Д. Успенского «В поисках чудесного», вышедшей в свет уже после смерти автора в 1949 году – прим. ред. 
Порядок глав в книге не всегда соответствует тому порядку, в каком они были написаны, поскольку многое писалось одновременно, и разные места поясняют друг друга. Каждая глава помечена годом, когда она была начата, и годом, когда была пересмотрена или закончена. 
Лондон, 1930

ВВЕДЕНИЕ

В жизни существуют минуты, отделенные друг от друга долгими промежутками времени, но связанные внутренним содержанием, присущим только им. Несколько таких минут постоянно приходят мне на память, и тогда я чувствую, что именно они определили главное направление моей жизни. 
1890-й или 1891-й год. Вечерний приготовительный класс 2-й Московской гимназии. Просторный класс, освещенный керосиновыми лампами, которые отбрасывают широкие тени. Желтые шкафы вдоль стен. Гимназисты в перепачканных чернилами полотняных блузах склонились над партами. Одни поглощены уроком, другие читают под партами запрещенный роман Дюма или Габорио, третьи шепчутся с соседями. Но со стороны все выглядит одинаково. За столом – дежурный учитель, долговязый и тощий немец по прозвищу «Гигантские шаги»; он в форменном синем фраке с золотыми пуговицами. Сквозь открытую дверь виден класс напротив. 
Я – школьник второго или третьего класса. Но вместо латинской грамматики Зейферта, целиком состоящей из исключений, которые иногда снятся мне и поныне, вместо задачника Евтушевского с крестьянином, приехавшим в город продавать сено, и водоемом, к которому подходят три трубы, передо мной лежит «Физика» Малинина и Буренина. Я выпросил эту книгу на время у одного из старшеклассников и теперь с жадностью читаю ее, охваченный энтузиазмом и каким-то восторгом, сменяющимся ужасом, перед открывающимися мне тайнами. Стены комнаты рушатся, передо мной расстилаются необозримые горизонты неведомой красоты. Мне кажется, будто какие-то неизвестные нити, о существовании которых я и не подозревал, становятся доступными зрению, и я вижу, как они связывают предметы друг с другом. Впервые в моей жизни из хаоса вырисовываются очертания цельного мира. Все становится связным, возникает упорядоченное и гармоничное единство. Я понимаю, я связываю воедино целую серию явлений, которые до сих пор казались разрозненными, не имеющими между собой ничего общего. 
Но что же я читаю? 
Я читаю главу о рычагах. И сразу же множество вещей, которые казались мне независимыми и непохожими друг на друга, становятся взаимосвязанными, образуют единое целое. Тут и палка, подсунутая под камень, и перочинный нож, и лопата, и качели – все эти разные вещи представляют собой одно и то же: все они – «рычаги». В этой идее есть что-то пугающее и вместе с тем заманчивое. Почему же я до сих пор ничего об этом не знал? Почему никто мне не рассказал? Почему меня заставляют учить тысячу бесполезных вещей, а об этом не сказали ни слова? Все, что я открываю, так чудесно и необычно! Мой восторг растет, и меня охватывает предчувствие новых поджидающих меня откровений; меня охватывает благоговейный ужас при мысли о единстве всего. 
Я не в силах более сдержать бурлящие во мне эмоции и пытаюсь поделиться ими со своим соседом по парте; это мой закадычный друг, и мы часто ведем с ним негромкие беседы. Шепотом я рассказываю ему о своих открытиях. Но я чувствую, что мои слова ничего для него не значат, что я не в состоянии выразить того, что чувствую. Друг слушает меня с отсутствующим видом и, вероятно, не слышит и половины сказанного. Я вижу это и, обидевшись, хочу прервать свой рассказ; но немец за учительским столом уже заметил, что мы разговариваем, что я что-то показываю соседу под партой. Он спешит к нам, и спустя мгновение моя любимая «Физика» оказывается в его глупых и неприятных руках. 
– Кто дал тебе этот учебник? Ведь ты ничего в нем не понимаешь! К тому же я уверен, что ты не приготовил уроки. 
Моя «Физика» лежит на учительском столе. 
Я слышу вокруг иронический шепот и насмешки: "Успенский читает «Физику»! Но я спокоен. Завтра моя «Физика» опять будет у меня, а долговязый немец весь состоит из больших и малых рычагов. 
Проходят годы. 
1906-й или 1907-й. Редакция московской ежедневной газеты «Утро». Я только что получил иностранные газеты, мне нужно написать статью о предстоящей конференции в Гааге. Передо мной кипа французских, немецких, английских и итальянских газет. Фразы, фразы – полные симпатии, критические, иронические и крикливые, торжественные и лживые – и, кроме того, совершенно шаблонные, те же, что употреблялись тысячи раз и будут употребляться снова, быть может, в диаметрально противоположных случаях. Мне необходимо составить обзор всех этих слов и мнений, претендующих на серьезное к ним отношение; а затем столь же серьезно изложить свое мнение на этот счет. Но что я могу сказать? Какая скучища! Дипломаты и политики всех стран соберутся и будут о чем-то толковать, газеты выразят свое одобрение или неодобрение, симпатию или враждебность. И все останется таким же, как и раньше, или даже станет хуже. 
«Время еще есть – говорю я себе, – возможно, позднее что-нибудь придет мне в голову.» 
Отложив газеты, я выдвигаю ящик письменного стола. Он набит книгами с необычными заглавиями: «Оккультный мир», «Жизнь после смерти», «Атлантида и Лемурия», «Учение и ритуал высшей магии», «Храм Сатаны», «Откровенные рассказы странника» и тому подобное. Уже целый месяц меня невозможно оторвать от этих книг, а мир Гаагской конференции и газетных передовиц делается для меня все более неясным, чуждым, нереальным. 
Я открываю наугад одну из книг, чувствуя при этом, что статья сегодня так и не будет написана, А ну ее к черту! Человечество ничего не потеряет, если о Гаагской конференции напишут на одну статью меньше. 
Все эти разговоры о всеобщем мире – беспощадные мечты Манилова о том, как бы построить мост через пруд. Ничего никогда из этого не выйдет. Во-первых, потому, что люди, устраивающие конференции и собирающиеся для разговоров о мире, рано или поздно начнут войну. Войны не начинаются сами по себе; не начинают их и «народы», как бы их в этом ни обвиняли. Именно все эти умные люди с их благими намерениями и оказываются препятствием к миру. Но можно ли надеяться на то, что когда-нибудь они это поймут? И разве кто-нибудь когда-нибудь мог понять свою собственную ничтожность? 
Мне приходит на ум множество едких мыслей о Гаагской конференции, однако я понимаю, что для печати ни одна из них не годится. Идея Гаагской конференции исходит из очень высоких источников; если уж писать о ней, то в самом сочувственном тоне. Даже у тех из наших газет, которые обычно критически и недоверчиво относятся ко всему, что исходит от правительства, только позиция Германии на конференции вызвала неодобрение. Поэтому редактор никогда не пропустит то, что я мог бы написать, выражая свои подлинные мысли. Но если бы каким-то чудом он и пропустил мою статью, ее никто не смог бы прочесть, так как газета была бы арестована полицией прямо на улицах, а нам с редактором пришлось бы совершить неблизкое путешествие. Такая перспектива ни в коем случае меня не привлекает. Какой смысл разоблачать ложь, если люди любят ее и живут ею? Это, конечно, их дело; но я устал от лжи, да ее и без меня достаточно. 
Но здесь, в этих книгах, чувствуется странный привкус истины. Я ощущаю его с особой силой именно теперь, потому что так долго держался внутри искусственных «материалистических» границ, лишая себя всех мечтаний о вещах, которые не вмещаются в эти границы. Я жил в высушенном стерилизованном мире с бесконечным числом запретов, наложенных на мою мысль. И внезапно эти необычные книги разбили все стены вокруг меня, заставили меня думать и мечтать о том, о чем я раньше не смел и помыслить. Неожиданно я обнаруживаю смысл в древних сказках; леса, реки и горы становятся живыми существами; таинственная жизнь наполняет ночь; я снова мечтаю о дальних путешествиях, но уже с новыми интересами и надеждами; припоминаю массу необычных рассказов о старинных монастырях. Идеи и чувства, которые давно перестали меня интересовать, внезапно приобретают смысл и притягательность; глубокое значение и множество тонких иносказаний обнаруживаются в том, что еще вчера казалось наивной народной фантазией. И величайшей тайной, величайшим чудом кажется мысль о том, что смерти нет, что покинувшие нас люди, возможно, не исчезают полностью, а где-то и как-то существуют, и что я могу снова их увидеть. Я так привык к «научному» мышлению, что мне страшно даже вообразить нечто вне пределов внешней оболочки жизни. Я испытываю то же, что и приговоренный к смерти; его друзья повешены, а сам он примирился с мыслью о такой же судьбе – и вдруг узнает, что друзья его живы, что им удалось спастись, и что у него самого есть надежда на спасение. Но ему страшно поверить во все это, ибо все может оказаться обманом, и ему не останется ничего, кроме тюрьмы и ожидания казни. 
Да, я знаю, что все эти книжки о «жизни после смерти» крайне наивны; но они куда-то ведут, за ними что-то есть – что-то такое, к чему я приближался и раньше; но прежде оно пугало меня, и я бежал от него в сухую и бесплодную пустыню «материализма». 
«Четвертое измерение!» 
Вот реальность, которую я смутно чувствовал уже давно, но которая всегда ускользала от меня. Теперь я вижу свой путь; вижу, куда он может вести. 
Гаагская конференция, газеты – все это так далеко от меня. Почему получается, что люди не понимают, что они – лишь тени, лишь силуэты самих себя, и вся их жизнь – не более чем силуэт какой-то другой жизни. 
Проходят годы. 
Книги, книги, книги... Я читаю, нахожу, теряю, опять нахожу и снова теряю. Наконец в моем уме формируется некое целое. Я вижу непрерывность линии мысли и знания; она тянется из века в век, из эпохи в эпоху, из одной страны в другую, из одной расы в другую. Эта линия скрыта глубоко под слоями религий и философских систем, которые представляют собой лишь искажения и лжетолкования идей, принадлежащих основной линии. Я обнаруживаю обширную и исполненную глубокого смысла литературу, которая до недавних пор была мне совершенно незнакомой, а сейчас становится понятной, питает известную нам философию, хотя сама в учебниках по истории философии почти не упоминается. И теперь я удивляюсь тому, что не знал ее раньше, что так мало людей слышали о ней. Кто знает, например, что простая колода карт содержит в себе глубокую и гармоничную философскую систему? Ее так основательно забыли, что она кажется почти новой. 
Я решаюсь написать книгу, рассказать обо всем, что нашел. Вместе с тем я вижу, что вполне возможно согласовать идеи этого сокровенного знания с данными точной науки; и мне становится понятным, что «четвертое измерение» и есть тот мост, который связывает старое и новое знание. Я нахожу идеи четвертого измерения в древней символике, в картах Таро, в образах индийских божеств, в ветвях дерева, в линиях человеческого тела. 
И вот я собираю материал, подбираю цитаты, формулирую выводы, надеясь показать очевидную мне теперь внутреннюю связь между методами мышления, которые обычно кажутся обособленными и независимыми. Но в самый разгар работы, когда все уже готово и приняло определенную форму, я внезапно чувствую, как мне в душу заползает холодок сомнения и усталости. Ну хорошо, будет написана еще одна книга. Но уже сейчас, когда я только принимаюсь за нее, я заранее знаю, чем кончится дело. Я угадываю границу, за пределы которой выйти невозможно. Работа моя стоит, я не могу заставить себя писать о безграничности познания, когда вижу уже его пределы. Старые методы не годятся, необходимы какие-то другие. Люди, рассчитывающие достичь чего-то своими собственными способами, так же слепы, как и те, кто вообще не подозревает о возможностях нового знания. 
Работа над книгой заброшена. Проходят месяцы, я с головой окунулся в необычные эксперименты, которые выводят меня далеко за пределы познаваемого и возможного. 
Устрашающее и захватывающее чувство! Все становится живым! Нет ничего мертвого, нет ничего неодушевленного. Я улавливаю удары пульса жизни. Я «вижу» Бесконечность. Затем все исчезает. Но всякий раз после этого я говорю себе, что это было; а значит существуют явления, отличные от обычных. В памяти остается совсем немного; я так смутно припоминаю свои переживания, что могу пересказать лишь крохотную часть того, что со мной происходило. К тому же я не способен ничего контролировать, ничего направлять. Иногда «это» приходит, иногда нет; иногда возникает только чувство ужаса, иногда же – ослепительный свет. Порой в памяти остается самая малость, а то и вовсе ничего. Временами многое становится мне понятно, открываются новые горизонты; но длится это всего лишь мгновение. И мгновения эти оказываются столь краткими, что никогда нельзя быть уверенным в том, что я нечто увидел. Свет вспыхивает и гаснет, прежде чем я успеваю рассказать себе, что я видел. С каждым днем, с каждым разом пробудить этот свет становится все труднее. Нередко мне кажется, что уже первый опыт дал мне все, а последующие опыты были лишь повторением одних и тех же явлений в моем сознании, лишь повторением. Я понимаю, что это не так, что всякий раз я приобретаю что-то новое, но от этой мысли очень трудно избавиться. Она усугубляет то ощущение беспомощности, которое возникает у меня словно при виде стены: через нее можно бросить беглый взгляд, но настолько кратковременный, что я не в состоянии даже осознать то, что вижу. Дальнейшие эксперименты лишь подчеркивают мою неспособность овладеть тайной. Мысль не может ухватить и передать то, что порой ясно угадывается, ибо она слишком медленна, слишком коротка. Нет слов, нет форм, чтобы передать то, что мы видим и сознаем в такие мгновения. Задержать их, приостановить, удлинить, подчинить воле – невозможно. Мы не способны припомнить найденное и впоследствии пересказать его. Все исчезает, как исчезают сны. Быть может, и сами эти переживания – не более чем сон. 
И все-таки это не так. Я знаю, что это не сон. Во всех моих экспериментах и переживаниях есть привкус реальности, который невозможно подделать; здесь ошибиться нельзя. Я знаю, что все это есть, я в этом убедился. Единство существует. Я знаю, что оно упорядоченно, бесконечно, обладает одушевленностью и сознанием. Но как связать «то, что вверху» с «тем, что внизу»? 
Я понимаю, что необходим какой-то метод. Должно существовать нечто такое, что человек обязан знать прежде, чем начинать опыты. Все чаще и чаще я думаю, что такой метод могут дать мне восточные школы йогинов и суфиев, о которых я читал и слышал, если такие школы вообще существуют, если туда можно проникнуть. Моя мысль сосредоточена на этом. Вопрос школы и метода приобретает для меня первостепенное значение, хотя сама идея школы еще не совсем ясна и связана со слишком многими фантазиями и очень сомнительными теориями. Но одно мне очевидно: в одиночку я не смогу сделать ничего. 
И вот я решаюсь отправиться в далекое путешествие, на поиски этих школ или людей, которые могли бы указать мне путь к ним. 
1912
Мой путь лежит на Восток. Предыдущие путешествия убедили меня в том, что на Востоке до сих пор остается много такого, чего в Европе давно не существует. Вместе с тем, у меня вовсе не было уверенности, что я найду именно то, что хочу найти. Более того, я не мог с уверенностью сказать, что именно мне нужно искать. Вопрос о «школах» (я имею в виду «эзотерические», или «оккультные» школы) по-прежнему оставался неясным. Я не сомневался, что эти школы существуют, но не мог сказать, насколько необходимо их физическое существование на земле. Иногда мне казалось, что подлинные школы могут существовать только на другом плане, что мы способны приблизиться к ним только в особых состояниях сознания, не меняя при этом места и условий нашего существования. В таком случае мое путешествие оказывалось бесцельным. Однако мне казалось, что на Востоке могли сохраниться традиционные методы приближения к эзотеризму. 
Вопрос о школах совпадал для меня с вопросом об эзотерической преемственности. Иногда я допускал непрерывную историческую преемственность; в другое же время мне казалось, что возможна только «мистическая» преемственность, линия которой на земле обрывается и исчезает из нашего зрения. Остаются лишь ее следы; произведения искусства, литературные памятники, мифы, религии. Возможно, лишь через продолжительное время те же самые причины, которые породили когда-то эзотерическую мысль, снова начинают работу – и возобновляется процесс собирания знаний, создаются школы, а древнее учение выступает из своих скрытых форм. В этом случае в промежуточный период может и не быть полных или правильно организованных школ, а разве что подражательные школы или школы, хранящие букву древнего закона в окаменевших формах. 
Однако это не отталкивало меня; я был готов принять все, что надеялся найти. 
Имелся еще один вопрос, который занимал меня до путешествия и в его начале. 
Можно ли пытаться делать что-то здесь и сейчас, с явно недостаточным знанием методов, путей и возможных результатов? 
Задавая себе этот вопрос, я имел в виду разнообразные методики дыхания, диеты, поста, упражнений на внимание и воображение, прежде всего, методы преодоления себя в минуты пассивности или лености. 
В ответ на этот вопрос внутри меня раздавались два голоса: 
– Неважно, что делать, – говорил один из них, – важно хотя бы что-то делать. Не следует сидеть и ждать, пока что-то само придет к тебе. 
– Все дело как раз в том, чтобы воздержаться от действий, – возражал другой голос, – пока не узнаешь наверняка и с определенностью, что именно нужно делать для достижения поставленной цели. Если начинать что-то, не зная точно, что необходимо для достижения поставленной цели, знание никогда не придет. Результатом будет «работа над собой» различных «оккультных» и «теософских» книжек, т.е. самообман. 
Прислушиваясь к этим двум голосам во мне, я не мог решить, какой из них прав. 
Пытаться или ждать? Я понимал, что во многих случаях пытаться бесполезно. Как можно пытаться написать картину? Или читать по-китайски? Сначала надо учиться, чтобы уметь что-то сделать. Я сознавал, что в этих доводах немало желания избежать трудностей или, по крайней мере, отсрочить их, но боязнь любительских попыток «работы над собой» перевесила все остальное. Я заявил себе, что двигаться в том направлении, в котором я хочу идти, двигаться вслепую невозможно. К тому же я вовсе не хотел каких-либо изменений в самом себе. Я отправлялся в поиски; и если бы посреди этого поиска я стал меняться, я бы, пожалуй, от него отказался. Тогда я думал, что именно это часто происходит с людьми на пути «оккультных» исканий: они испытывают на себе разные методы, вкладывают в свои попытки много ожиданий, труда и усилий, но в конце концов принимают свои субъективные старания за результат поиска. Я хотел любой ценой избежать этого. 
Но с первых же месяцев моего путешествия стала вырисовываться и совершенно новая, почти неожиданная цель. 
Чуть ли не во всех местах, куда я приезжал, и даже во время самих поездок, я встретил немало людей, которые интересовались теми же самыми идеями, что и я, которые говорили на том же языке, что и я, и с которыми у меня немедленно устанавливалось полное и отчетливое взаимопонимание. Конечно, в то время я не мог сказать, как велико это взаимопонимание и далеко ли оно зашло, но в тех условиях и с тем идейным материалом, которым я располагал, тогда даже оно казалось почти чудесным. Некоторые из этих людей знали друг друга, некоторые – нет; я чувствовал, что устанавливаю между ними связь, как бы протягиваю нить, которая, по первоначальному замыслу моего путешествия, должна обойти вокруг всего земного шара. В этих встречах было нечто возбуждающее, исполненное значения. Каждому новому человеку, которого я встречал, я рассказывал о тех, кого встретил раньше; иногда я уже заранее знал, с кем мне предстоит встретиться. Петербург, Лондон, Париж, Генуя, Каир, Коломбо, Галле, Мадрас, Бенарес, Калькутта были связаны незримыми нитями общих надежд и ожиданий. И чем больше людей я встречал, тем больше захватывала меня эта сторона путешествия. Из него как бы выросло некое тайное общество, не имеющее ни названия, ни устройства, ни устава, членов которого, однако, тесно связывала общность идей и языка. Я нередко размышлял о том, что сам написал в «Tertium Organum» о людях «новой расы», и мне казалось, что я был недалек от истины, что происходит процесс формирования если и не новой расы, то, по крайней мере, новой категории людей, для которых существуют иные ценности, чем существующие для всех. 
В связи с этим, я снова ощутил необходимость привести в порядок и систематизировать то, что из известного нам ведет к «новым фактам». И я решил, что по возвращении возобновлю оставленную работу над книгой, но уже с новыми целями и новыми намерениями. В Индии и на Цейлоне у меня возникли кое-какие связи; мне казалось, что через некоторое время я обнаружу какие-то конкретные факты. 
Но вот наступило одно сияющее солнечное утро. Я возвращался из Индии. Пароход плыл из Мадраса в Коломбо, огибая Цейлон с юга. Я поднялся на палубу. Уже в третий раз за время путешествия я подплывал к Цейлону – и каждый раз с новой стороны. Плоский берег с отдаленными голубыми холмами открывал издали такие ландшафты, которые невозможно было бы увидеть на месте. Я мог различить миниатюрную железную дорогу, которая тянулась к югу; одновременно виднелись несколько игрушечных станций, расположенных, казалось, почти вплотную. Я знал их названия: Коллупитья, Бамбалапитья, Веллаватта и другие. 
Приближаясь к Коломбо, я волновался, ибо мне предстояло, во-первых, узнать, найду ли я там того человека, которого встретил перед последней поездкой в Индию, и подтвердит ли он свое предложение о моей встрече с некоторыми йогинами; во-вторых, решить, куда мне ехать дальше: возвращаться ли в Россию или следовать в Бирму, Таиланд, Японию и Америку. 
Но я совершенно не ожидал того, что встретило меня на Цейлоне. Первое слово, услышанное мной после высадки на берег, было: война. 
Так начались эти странные, полные смятения дни. Все смешалось. Но я уже чувствовал, что мой поиск в некотором смысле закончен, и понял, почему все время ощущал, что нужно торопиться. Начинался новый цикл. Невозможно было еще сказать, на что он будет похож и куда приведет. Одно казалось ясным с самого начала: то, что было возможно вчера, сегодня сделалось невозможным. Со дна жизни поднялась муть и грязь, все карты оказались смешанными, все нити – порванными. 
Оставалось лишь то, что я установил для себя и что никто не мог у меня отнять. И я чувствовал, что лишь оно в состоянии вести меня дальше. 
1914-1930 гг

ЭЗОТЕРИЗМ И СОВРЕМЕННАЯ МЫСЛЬ

Идея скрытого знания.– Бедность человеческого воображения.– Трудность формулирования желаний.– Индийская басня.– Легенда о Соломоне.– Легенда о Святом Граале.– Зарытое сокровище.– Разное отношение к Неведомому.– Протяженность границ ознаваемого.– «Магическое» значение.– Уровень обычного знания.– Познавательная ценность «мистических» состояний.– Подлинность «мистических» переживаний. – Мистика и скрытое знание. – Внутренний круг человечества. – Аналогия между человеком и человечеством. – Клетки мозга.– Идея эволюции в современной мысли.– Гипотеза, которая стала теорией.– Смешение эволюции разновидностей с эволюцией вида.– Разные значения понятия эволюция.– Эволюция и преображение.– Религия мистерий.– Что сообщалось посвященным.– Драма Христа как мистерия.– Идея внутреннего круга и современная мысль.– «Доисторическая» эпоха.– «Дикари».– Сохранность знания.– Содержание идеи эзотеризма.– Школы.– Искусственное культивирование цивилизаций.– Приближение к эзотерическому кругу.– Религия, философия, наука и искусство.– Псевдо-пути и псевдо-системы.– Различные уровни людей.– Последовательные цивилизации.– Принцип варварства и принцип цивилизации.– Современная культура.– Победа варварства.– Положение внутреннего круга.– «План» в природе.– Мимикрия.– Охранительное сходство.– Старая теория мимикрии.– Несостоятельность научных теорий.– Последние объяснения явлений мимикрии.– «Театральность».– «Мода» в природе.– «Великая Лаборатория».– Самоэволюционирующие формы.– Первое человечество.– Адам и Ева.– Животные и люди.– Первые культуры.– Опыт ошибок.– Социальные организмы.– Животные-растения.– Индивид и массы.– Миф о Великом Потопе.– Вавилонская башня.– Содом и Гоморра и десять праведников.– Мифы о нечеловеческих расах.– Муравьи, пчелы и их «эволюция».– Причина падения прошлых рас самоэволюционирующих существ.– Осуществление социалистического порядка.– Утрата связи с законами природы.– Автоматизм.– Цивилизация термитов.– Принесение в жертву интеллекта.– «Эволюция» и современный догматизм.– Психологический метод.
Идея знания, превосходящего все обычные виды человеческого знания и недоступного заурядным людям, идея знания, которое где-то существует и кому-то принадлежит, пронизывает всю историю человеческой мысли с самых отдаленных эпох. Согласно некоторым памятникам прошлого, знание, в корне отличное от нашего, составляло сущность и содержание человеческой мысли в те времена, когда, согласно другим предположениям, человек почти не отличался (или совсем не отличался) от животных. 
Поэтому «скрытое знание» иногда называют «древним знанием», хотя это, конечно, ничего не объясняет. Однако необходимо отметить, что все религии, мифы, верования, героические легенды всех народов и стран исходят из существования – в какое-то время и в каком-то месте – особого знания, намного превосходящего то знание, которым мы обладаем или можем обладать. Содержание всех религий и мифов в значительной мере состоит из символических форм, представляющих собой попытки передать идею такого скрытого знания. 
С другой стороны, ничто не доказывает слабость человеческой мысли или человеческого воображения с такой ясностью, как современные идеи о содержании скрытого знания. Слово, понятие, идея, ожидание существуют; но нет определенных конкретных форм восприятия, связанных с этой идеей. Да и саму идею нередко приходится с огромным трудом выкапывать из-под гор преднамеренной и непреднамеренной лжи, обмана и самообмана, наивных попыток представить в понятных формах, заимствованных из обычной жизни, то, что по самой своей природе не имеет с ними ничего общего. 
Труд по отысканию следов древнего или скрытого знания, даже намеков на него и на его существование, напоминает труд археолога, который ищет следы какой-то древней забытой цивилизации и находит их погребенными под несколькими слоями на кладбищах обитавших на этом месте народов, возможно, отдаленных тысячелетиями и не подозревавших о существовании друг друга. 
Но всякий раз, когда ученый сталкивается с необходимостью так или иначе выразить содержание скрытого знания, он неизбежно видит одно и то же, а именно: поразительную бедность человеческого воображения перед лицом этой идеи. 
По отношению к идее скрытого знания человечество похоже на персонажей волшебных сказок, в которых какая-то богиня, или фея, или волшебник обещает людям дать все, что они пожелают, но при условии, что они точно скажут, что им надобно. И обычно в сказках люди не знают, чего им просить. В некоторых сказках фея или волшебник обещают даже исполнить не менее трех желаний, но и это оказывается бесполезным. Во всех волшебных сказках люди безнадежно теряют голову, когда перед ними встает вопрос о том, чего они хотят, что они желали бы иметь, – ибо они совершенно не способны сформулировать и выразить свое желание. В эту минуту они или припоминают какое-то мелкое, второстепенное желание, или высказывают несколько противоречивых желаний, одно из которых делает другое невыполнимым; или же, как в «Сказке о рыбаке и рыбке», не способны удержаться в пределах возможного и, желая все большего, кончают попыткой подчинить себе все высшие силы, не сознавая при этом ничтожности своих собственных сил и способностей. И вот они терпят неудачу, теряют все, что приобрели, ибо сами точно не знали, чего им нужно. 
В шуточной форме понятие о трудности формулирования желаний в том редком случае, когда человек добивается успеха, выражено в индийской сказке. Некий нищий, слепой от рождения, вел уединенную жизнь и существовал на подаяние соседей. Он долго и настойчиво досаждал одному божеству своими молитвами и наконец растрогал его своим постоянным благочестием. Однако, опасаясь, что просителя окажется нелегко удовлетворить, божество связало его клятвой просить об исполнении не более одной просьбы. 
Такое требование надолго озадачило нищего; и все же его профессиональная изобретательность пришла в конце концов ему на помощь. 
«Я вынужден повиноваться твоему повелению, о благостный Господь, – отвечал он, – и прошу из Твоих рук одного-единственного блага: чтобы я дожил до таких лет, когда смог бы увидеть, что внук моего внука играет во дворе в семь этажей, а многочисленные слуги подают ему рис и молоко в золотых чашах». И в заключение выразил надежду, что не покинул пределы дозволенного ему единственного желания. 
Божество убедилось, что все сделано прекрасно, ибо, хотя просьба и была единственной, но она включала в себя множество благ: здоровье, долгую жизнь, возвращение зрения, брак, потомство. Восхищенное изобретательностью и обходительностью своего просителя, божество сочло возможным даровать ему все, о чем он просил. 
В легенде о Соломоне (III Цар. 3, 5-14) мы находим объяснение всех этих сказок, объяснение того, что люди могут получить, если будут знать, чего хотеть: 
В Гаваоне явился Господь Соломону во сне ночью, и сказал Бог: проси, что дать тебе.
И сказал Соломон... Я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа.
И раб среди народа Твоего...
Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло...
И благоугодно было Господу, что Соломон просил этого.
И сказал ему Бог: за то, что ты просил этого и не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума...
Вот, Я сделаю по слову твоему. Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе.
И то, чего ты не просил, Я даю тебе, и богатство, и славу...
Я продолжу и дни твои. 
Идея скрытого знания и возможности найти его после долгих и трудных поисков составляет содержание легенды о Святом Граале. 
Святой Грааль – это чаша, из которой пил Христос (или блюдо, с которого он ел) во время Тайной Вечери; Иосиф Аримафейский собрал в нее Христову кровь. Согласно одной средневековой легенде, эту чашу перенесли затем в Англию. Тому, кто узрел ее, чаша Грааля давала бессмертие и вечную юность. Но охранять ее могли только люди, обладавшие совершенной чистотой сердца. Если же к ней приближался человек, лишенный такой чистоты, чаша Грааля исчезала. Отсюда легенда о поисках чаши Святого Грааля рыцарями-девственниками; только троим рыцарям короля Артура удалось узреть Грааль. 
Во многих сказках и мифах выражено отношение человека к скрытому знанию. Таковы легенды о Золотом Руне, о Жар-Птице (из русского фольклора), о лампе Аладдина, о богатствах или сокровищах, охраняемых драконами и другими чудовищами. 
«Философский камень» алхимиков тоже символизирует скрытое знание. 
Здесь все взгляды на жизнь делятся на две категории. Существуют концепции мира, целиком основанные на том, что мы живем в доме с каким-то секретом, в доме, под которым зарыто сокровище, скрыт какой-то драгоценный клад, причем эти сокровища удастся когда-то отыскать; и были случаи, когда их и впрямь отыскивали. Далее, с этой точки зрения, весь смысл жизни, вся ее цель заключается в поисках такого сокровища, потому что без него все остальное не имеет никакой ценности. Существуют также другие теории и системы, в которых нет «спрятанного сокровища», для которых или все одинаково видимо и ясно, или в равной мере темно и невидимо. Если в наше время теории второго рода, т.е. те, которые отрицают скрытое знание, получили преобладание, то не следует забывать, что это произошло совсем недавно и только среди небольшой, хотя и довольно шумной части человечества. Подавляющее большинство людей продолжают верить в волшебные сказки и убеждены в том, что бывают такие моменты, когда сказки становятся реальностью. 
К несчастью для человека, в те мгновения, когда возникает возможность чего-то нового, неизвестного, он не знает, чего собственно хочет; и эта внезапно появившаяся возможность так же внезапно и исчезает. 
Человек сознает, что он окружен стеной Неведомого; он верит, что может пробиться сквозь нее, как пробились другие; однако не в состоянии представить себе (или представляет очень неясно), что может быть за этой стеной. Он не знает, что ему хотелось бы там найти, что значить обладать знанием. Ему и в голову не приходит, что люди могут находиться с Неведомым в самых разных взаимоотношениях. 
Неведомое – это то, что неизвестно. Но Неведомое может быть разных видов, как это бывает и в обычной жизни. Бывает, что человек, не обладая точным знанием о какой-то отдельной вещи, думает о ней, строит различные суждения и предположения, догадывается о ее существовании и предвидит ее настолько точно, что его действия по отношению к неизвестному в данном случае могут быть почти правильными. Совершенно также в том, что касается Великого Неведомого, человек может находиться с ним в разных взаимоотношениях – т.е. высказывать о нем более или менее верные предположения или вообще не делать никаких предположений, даже совершенно забыть о его существовании. В этом случае, когда человек не делает никаких предположений или забывает о существовании Неведомого, тогда даже то, что было бы возможным в иных случаях (т.е. неожиданное совпадение предположений или размышлений с неизвестной реальностью), становится невозможным. 
В этой неспособности человека вообразить то, что существует по ту сторону известного и возможного, – его главная трагедия; в этом же, как говорилось раньше, заключена причина того, что столь многое остается для него скрытым, что существует так много вопросов, на которые он не в состоянии дать ответ. 
В истории человеческой мысли было много попыток определить границы возможного знания, но не было ни одной интересной попытки понять, что означало бы расширение этих границ, и куда оно с необходимостью привело бы. 
Такое утверждение может показаться намеренным парадоксом. Люди так часто и так громко говорят о безграничных возможностях познания, о необозримых горизонтах, открывающих перед наукой и т.п. На самом же деле все эти «безграничные возможности» ограничены пятью чувствами – зрением, слухом, обонянием, осязанием и вкусом, а также способностью рассуждать и сравнивать, за пределы которых человек не в состоянии выйти. 
Мы не принимаем в расчет данное обстоятельство или забываем о нем. Этим объясняется, почему нам так трудно определить «обычное знание», «возможное знание», и «скрытое знание», а также существующие между ними различия. 
Во всех мифах и сказках мы обнаруживаем идею «магии», «колдовства», «волшебства», которая, по мере приближения к нашему времени, принимает форму «спиритизма», «оккультизма» и т.п. Но даже те люди, которые верят в эти слова, очень смутно понимают их смысл: им не ясно, чем знание «мага» или «оккультиста» отличается от знания обыкновенного человека; вот почему все попытки создать теорию магического знания завершаются неудачей. Результатом бывает всегда нечто неопределенное, хотя и невозможное, но не фантастическое; в таких случаях «маг» кажется обыкновенным человеком, одаренным некоторыми преувеличенными способностями. А преувеличение чего-либо в известном направлении не в состоянии создать ничего фантастического. 
Даже если «чудесное» знание оказывается приближением к познанию Неведомого, люди не знают, как приблизиться к чудесному. В этом им чрезвычайно мешает псевдо-оккультная литература, которая нередко стремится уничтожить упомянутые выше различия и доказать единство научного и «оккультного» знания. В такой литературе часто утверждается, что «магия», или «магическое знание», есть не что иное, как знание, опережающее свое время. Говорят, например, что некоторые средневековые монахи обладали какими-то знаниями в области электричества. Для своего времени это было «магией», но для нашего времени перестало быть ею, И то, что воспринимается нами как магия, перестанет казаться ею для будущих поколений. 
Такое утверждение совершенно произвольно; уничтожая необходимые различия, оно мешает нам отыскать факты и установить к ним правильное отношение. Магическое, оккультное знание есть знание, основанное на чувствах, превосходящих наши пять чувств, а также на мыслительных способностях, которые превосходят обычное мышление; но это – знание, которое переведено на обычный логический язык, если это возможно и поскольку это возможно.
Что касается обычного знания, то нужно еще раз повторить, что хотя его содержание не является постоянным, т.е. хотя оно меняется и возрастает, это возрастание идет по определенной и строго установленной линии. Все научные методы, все аппараты, инструменты и приспособления суть не что иное, как улучшение и расширение «пяти чувств», а математика и всевозможные вычисления – не более чем расширение обычной способности сравнения, рассуждения и выводов. Вместе с тем, отдельные математические конструкции настолько заходят за пределы обычного знания, что теряют с ним какую бы то ни было связь. Математика обнаруживает такие отношения величин и такие отношения отношений, которые не имеют эквивалентов в наблюдаемом нами физическом мире. Но мы не в состоянии воспользоваться этими достижениями математики, ибо во всех своих наблюдениях и рассуждениях связаны «пятью чувствами» и законами логики. 
В каждый исторический период человеческое «знание», или «обычное мышление», или «общепринятое знание», охватывало определенный круг наблюдений и сделанных из него выводов; по мере того, как шло время, этот круг расширялся, но, так сказать, всегда оставался на той же плоскости и никогда не поднимался над нею. 
Веря в существование «скрытого знания», люди всегда приписывали ему новые качества, рассматривали его как поднимающееся над уровнем обычного знания и выходящее за пределы «пяти чувств». Таков истинный смысл «скрытого знания», магии, чудесного знания и так далее. Если мы отнимем у скрытого знания идею выхода за пределы пяти чувств, оно утратит всякий смысл и всякое значение. 
Если, принимая все это во внимание, мы сделаем обзор истории человеческой мысли в ее отношении к чудесному, то сможем найти материал для уточнения возможного содержания Неведомого. Это знание возможно потому, что, несмотря на всю бедность своего воображения и беспорядочность попыток, человечество правильно предугадало некоторые вещи. 
Общий обзор стремлений человечества в область непостижимого и таинственного особенно интересен в настоящее время, когда психологическое изучение человека признало реальность тех состояний сознания, которые долгое время считались патологическими. Теперь даже допускается, что они обладают познавательной ценностью. Иными словами, получил признание тот факт, что в подобных состояниях сознания человек способен узнать то, чего он не может узнать в обычном состоянии. Но изучение мистического сознания застыло на мертвой точке и далее не двинулось. 
Было признано, что, оставаясь на научной почве, нельзя рассматривать обычное состояние сознания, в котором мы способны к логическому мышлению, как единственно возможное и самое ясное. Напротив, было установлено, что в других состояниях сознания, очень редких и мало изученных, можно узнавать и понимать то, чего в обычном состоянии сознания мы понять не сможем. Это обстоятельство, в свою очередь, привело к установлению того, что «обычное» состояние сознания есть лишь частный случай миропонимания. 
Изучение этих необычных, редких и исключительных состояний человека выявило, сверх того, некое единство, связанность и последовательность, совершенно нелогичную «логичность» в содержании так называемых «мистических» состояний сознания. 
Однако и в этом пункте изучение «мистических состояний сознания» остановилось и более уже не прогрессировало. 
Довольно трудно дать определение мистического состояния сознания, пользуясь средствами обычной психологии. Судя по внешним признакам, такое состояние имеет много общего с сомнамбулическими и психопатологическими состояниями. В установлении же познавательного значения «мистических» состояний сознания нет ничего нового – этот факт является новым лишь для «науки». Реальность и ценность мистических состояний сознания признавались и признаются всеми без исключения религиями. Согласно определениям православных богословов, мистические состояния сознания не могут открыть новые догмы или прибавить что-либо к старым, однако они разъясняют те догмы, которые уже известны благодаря Откровению. Из этого явствует, что мистические состояния сознания не противоречат Откровению, но считаются как бы феноменами той же природы, хотя и меньшей силы. Они могут объяснить догмы, данные в Откровении, но не могут прибавить к ним новые догмы. К несчастью, богословские истолкования всегда держатся в пределах догм и канонических правил какой-то определенной религии; в силу своей природы они не способны преодолеть эти границы. 
Что касается науки, то я уже говорил, что она не проявляет особого интереса к мистике, относя ее к сфере патологии или, в лучшем случае, – к сфере воображения. 
Слово «мистика» употребляется в самых разнообразных значениях, например, в смысле особого рода теории или учения. Согласно распространенному словарному определению, понятие «мистика» включает все те учения и верования о жизни после смерти, душе, духах, скрытых силах человека и Божестве, которые не входят в общепринятые и общепризнанные религиозные учения. Однако данное словоупотребление совершенно ошибочно, ибо нарушает фундаментальный смысл термина. Соответственно, в настоящей книге слово «мистика» будет употребляться только в психологическом смысле, т.е. в смысле особых состояний сознания, идей и концепций мира, непосредственно вытекающих их этих состояний. А если оно будет употребляться в другом смысле (т.е. в смысле каких-то теорий), этот факт будет особо отмечен. 
Изучение вопроса о том, что известно о мистике и мистических состояниях сознания, представляет большой интерес в связи с идеей скрытого знания. Если мы откажемся от религиозной и философской точки зрения и попробуем сравнить описание мистических переживаний у людей, принадлежащих к совершенно разным расам, религиям и эпохам, мы обнаружим в этих описаниях поразительное совпадение, которое невозможно объяснить единообразием методов подготовки или сходства в образе мыслей и чувств. В мистических состояниях не существует различий религии; совершенно разные люди при совершенно разных условиях узнают одно и то же; и, что еще более удивительно, их переживания абсолютно идентичны, различия могут наблюдаться только в языке и формах описания. Фактически, на имеющемся в этой области материале можно было построить новую синтетическую религию. Однако религии не создаются при помощи разума. Мистические переживания понятны только в мистических состояниях, – лишь приближение к пониманию, намек на него. Мистика целиком эмоциональна; она состоит из тончайших, непередаваемых ощущений, доступных словесному выражению и логическому определению еще в меньшей степени, чем такие явления, как звук, цвет, линия. 
С точки зрения скрытого знания мистика – это проникновение скрытого знания в наше сознание. Впрочем, далеко не все мистики признают существование скрытого знания и возможность его приобретения посредством изучения и труда. Для многих мистиков их переживания есть акт благодати, дар Божий; по их мнению, никакое значение не в состоянии привести людей к благодати или обеспечить ее достижение. 
Итак, с одной точки зрения, мистика не может существовать без скрытого знания, а идею скрытого знания невозможно понять без мистики. С другой же точки зрения, идея скрытого знания, которое тот или иной человек обретает при помощи умственных усилий, не является для мистики необходимой, ибо вся полнота знания заключена в душе человека, а мистика есть путь к этому знанию, путь к Богу. 
Принимая во внимание такое двойственное отношение мистики к скрытому знанию, необходимо проводить различие между этими двумя идеями. 
Скрытое знание – это идея, которая не совпадает ни с какой другой идеей. Если допустить существование скрытого знания, приходится допустить и то, что оно принадлежит определенным людям, но таким людям, которых мы не знаем, – внутреннему кругу человечества. 
Согласно этой идее, человечество распадается на два концентрических круга. Все человечество, которое мы знаем и к которому принадлежим, образует внешний круг. Вся известная нам история человечества есть история этого внешнего круга. Но внутри него имеется другой круг, о котором люди внешнего круга ничего не знают и о существовании которого лишь смутно догадываются, хотя жизнь внешнего круга в ее важнейших проявлениях, особенно в ее эволюции, фактически направляется этим внутренним кругом. Внутренний, или эзотерический, круг как бы составляет жизнь внутри жизни, нечто неведомое, тайну, пребывающую в глубине жизни человечества. 
Внешнее, или эзотерическое, человечество, к которому мы принадлежим, напоминает листья на дереве, меняющиеся каждый год; вопреки очевидному листья считают себя центром вселенной и не желают понять, что у дерева есть еще ствол и корни, что кроме листьев оно приносит цветы и плоды. 
Эзотерический круг – это как бы человечество внутри человечества, мозг, вернее, бессмертная душа человечества, где хранятся все его достижения, все результаты, успехи всех культур и цивилизаций. 
Можно взглянуть на вопрос и под другим углом, пытаясь в самом человеке отыскать аналогию взаимоотношений между эзотерическим и эзотерическими кругами в человечестве. 
Такую аналогию в человеке найти можно: это взаимосвязь между «мозгом» и остальными частями тела. Если мы возьмем человеческий организм и рассмотрим отношение «высших» или «благородных» тканей, главным образом, «нервного и мозгового вещества», к другим тканям организма, таким как мышечная и соединительная, клетки кожи и т.п., мы найдем почти полное сходство с отношением внутреннего круга ко внешнему. 
Одно из самых таинственных явлений в жизни человеческого организма – история жизни мозговых клеток. Наука с большей или меньшей определенностью установила (и это можно считать научным фактом), что клетки мозга не размножаются подобно клеткам других тканей. Согласно одной теории, все клетки мозга появляются в очень раннем возрасте; согласно другой, число их увеличивается, пока организм не достигнет возраста двенадцати лет. Но как увеличивается их число, из чего они вырастают, – остается загадкой. 
Рассуждая логически, наука должна была бы признать клетки мозга бессмертными по сравнению с другими клетками. 
Это почти все, что можно сказать о клетках мозга, если исходить из признанных наукой основ. Но общепризнанные факты далеко не достаточны для понимания природы жизни этих клеток. Придется игнорировать слишком многие явления, если не принять теорию неизменного запаса, который только и делает, что все время уменьшается. Данная теория полностью противоречит другой теории, утверждающей, что мозговые клетки в больших количествах гибнут или сгорают при каждом мыслительном процессе, особенно во время напряженной умственной работы. Если бы дело обстояло так, их хватило бы ненадолго, даже если бы в начале жизни их число и было огромным! Помня обо всем этом, мы вынуждены признать, что жизнь клеток мозга остается необъяснимой и слишком непонятной. Тем более, что в действительности (хотя наука и не признает этого) жизнь клеток очень коротка, а замещение старых клеток новыми происходит постоянно; процесс этот можно даже ускорить. В пределах настоящей книги нет возможности доказать данное положение. Для существующих научных методов любое наблюдение жизни индивидуальных клеток в человеческом организме – почти непреодолимое затруднение. Если, однако, исходить из чистой аналогии, можно предположить, что клетки мозга рождаются от чего-то, подобного им; если одновременно считать доказанным, что клетки мозга не размножаются, тогда придется допустить, что они развиваются, эволюционируют из каких-то других клеток. 
Возможность регенерации, эволюции и трансформации клеток одного рода в клетки другого рода определенно установлена, ибо, в конце концов, все клетки организма развиваются из одной родительской клетки. Единственным остается вопрос: из клеток какого рода могут эволюционировать клетки мозга. Наука не в силах дать на него ответ. 
Можно только сказать, что если клетки определенного вида регенерируют в клетки мозга, они исчезают на предыдущем плане, оставляют мир своего вида, умирают на одном плане и рождаются на другом, подобно тому как личинка бабочки, превращаясь в гусеницу, умирает как личинка, перестает быть личинкой; а куколка, становясь бабочкой, умирает как куколка, перестает быть куколкой, т.е. оставляет мир своего рода и переходит на другой план бытия. 
Подобным же образом будущие мозговые клетки, переходя на иной план бытия, перестают быть тем, чем были раньше, умирают на одном плане бытия и начинают жить на новом. И оказавшись на этом новом плане, они остаются невидимыми, неизвестными, управляя при этом жизнью других клеток – или в их собственных интересах, или в интересах всего организма в целом. Часть их деятельности состоит в том, чтобы в более развитых тканях организма находить клетки, которые способны эволюционировать в мозговые, ибо клетки мозга сами по себе размножаться не могут. 
Таким образом, во взаимоотношениях мозговых клеток с другими клетками тела мы обнаруживаем аналогию с отношениями внутреннего круга человечества к его внешнему кругу. 
* * *
Прежде чем идти дальше, необходимо установить точный смысл понятий, с которыми мы часто будем встречаться в дальнейшем. 
Первое из них – «эволюция». 
Идея эволюции занимает в западной мысли главенствующее место. Сомнение в эволюции долгое время считалось явным признаком ретроградности. Эволюция стала своего рода универсальным ключом, который отпирает все замки. 
Это всеобщее приятие весьма гипотетической идеи само по себе возбуждает сомнение. Идея эволюции сравнительно нова. Дарвин считал «естественный отбор» доказательством эволюции в биологическом смысле. Но популяризация идеи эволюции в широком смысле принадлежит преимущественно Герберту Спенсеру, который первым стал объяснять космические, биологические, психологические, моральные и социальные процессы с точки зрения одного принципа. Однако отдельные попытки рассматривать мировой процесс как результат механической эволюции встречались задолго до Спенсера. С одной стороны, космогонические теории, с другой, биологические науки создали современную концепцию эволюции, которую применяют ныне буквально ко всему, начиная с социальных форм и кончая знаками препинания; все объясняют на основании заранее принятого принципа: «все развивается». Для подтверждения этого принципа подбирают «факты»; а все, что не соответствует принципу эволюции, отвергают. 
В словарях слово «эволюция» определяется как «прогрессивное развитие в определенном направлении», управляемое некоторыми точными, но неизвестными законами. 
Чтобы понять эту идею, необходимо заметить, что в понятии эволюции важно не только то, что в него включено, но и то, что исключается. Идея эволюции прежде всего исключает понятие некого «плана» и руководящего разума. Эволюция – это независимый и механический процесс. Далее, эволюция исключает «случайность», т.е. вмешательство в механические процессы новых факторов, которые непрерывно меняют направление этих процессов. Согласно идее эволюции, все всегда движется в одном и том же направлении. Одна «случайность» точно соответствует другой. Кроме того, у слова «эволюция» нет антитезиса, хотя, например, распад и дегенерацию нельзя назвать эволюцией. 
Догматизм, связанный со словом «эволюция», – наиболее характерная черта этого понятия. Но этот догматизм не имеет под собой никакого основания. Наоборот, не существует более искусственной и зыбкой идеи, чем идея всеобщей эволюции, эволюции всего существующего. 
Вот научные основы эволюции: во-первых, теория происхождения миров из туманностей со всеми ее дополнениями и изменениями (в действительности, эта теория ничего не меняет в первоначальном искаженном понятии механического процесса конструкции); во-вторых, дарвиновская теория происхождения видов также со всеми последующими дополнениями и изменениями. 
Но «теория туманностей», какие бы умы ни были с ними связаны, принадлежат к области чисто умозрительной. Фактически, это ни что иное, как классификация предполагаемых явлений, которая из-за непонимания и отсутствия лучших объяснений считается теорией мирового процесса. Как теории, они ничего не имеют в качестве основания – ни одного факта, ни одного доступного наблюдению закона. 
Эволюция органических форм в смысле развития новых видов и классов в царстве природы «научно» обоснована целой серией фактов, которые, как полагают, подтверждают ее. Эти факты взяты из сравнительной анатомии, морфологии, эмбриологии, палеонтологии и т.п.; однако в действительности все эти факты искусственно подобраны для доказательства теории эволюции. Каждое десятилетие отрицает «факты», установленные в предыдущем десятилетии, и заменяет их новыми; но теория остается незыблемой. 
Уже в самом начале, при использовании идеи эволюции как биологического понятия, было сделано смелое допущение, без которого создать какую-либо теорию было бы вообще невозможно. А в дальнейшем, то, что в основу было положено лишь допущение, прочно забыли. Я имею в виду знаменитое положение о «происхождении видов». 
Дело в том, что если строго придерживаться фактов, то эволюцию, основанную на отборе, приспособлении и устранении, можно принять только в смысле «сохранения вида», ибо лишь эти факты можно наблюдать в жизни. А появление новых видов, их формирование и переход из низших форм в высшие фактически никогда не наблюдалось. Эволюция в смысле «развития вида» – не более, чем гипотеза, которая стала теорией вследствие неправильного понимания. Единственный факт здесь – это «сохранение видов». А вот как они появляются – мы не знаем; и не следует обманываться на этот счет. 
В данном случае наука, шулерски передернув, подменила одну карту другой. А именно: установив эволюцию разновидности, или породы, она приложила тот же закон эволюции к видам, воспользовавшись методом аналогии. Такая аналогия совершенно незаконна, и говоря о «шулерском передергивании», я ни в малейшей степени не преувеличиваю. 
Эволюция разновидности – установленный факт; но все эти разновидности остаются в пределах данного вида и весьма неустойчивы, т.е. при изменении условий они через несколько поколений изменяются или возвращаются к первоначальному типу. Вид – это твердо установившейся тип; как я уже сказал, изменение вида никогда не наблюдалось. 
Конечно, это вовсе не значит, что все, что называют видом, представляет собой устойчивый тип. Вид таков лишь по сравнению с разновидностью, или породой; последняя является типом, изменяющимся буквально у нас на глазах. 
Из-за огромной разницы между разновидностями и видами прилагать к видам то, что установлено по отношению к разновидностям, будет, по меньшей мере, «сознательной ошибкой». Масштаб этой сознательной ошибки и почти поголовное приятие ее в качестве истины ни в коем случае не обязывают нас принимать ее или предполагать за ней какие-то скрытые возможности. 
Кроме того, данные палеонтологии далеки от подтверждения идеи регулярного изменения видов; напротив, они опрокидывают идею вида как чего-то определенного и устанавливают факт скачков, замедлений, попятных движений, внезапного появления совершенно новых форм и т.п., которые с точки зрения упорядоченной эволюции объяснению не поддаются. Точно так же и данные сравнительной анатомии, на которые склонны ссылаться «эволюционисты», обращаются против них же самих" например, оказалось, что совершенно невозможно установить эволюцию отдельных органов, таких как глаз, органы обоняния и т.п. 
К этому следует добавить, что само понятие эволюции в чисто научном смысле претерпело значительные изменения. Существует большая разница между популярным значением этого слова в наукообразных «очерках» и «общих обзорах» и его подлинно научным смыслом. 
Наука пока не отрицает эволюцию, но уже признает, что само слово выбрано неудачно. Предпринимаются попытки найти другое слово, которое выражало бы менее искусственную идею и включало бы в себя не только процесс «интеграции», но и процесс распада. 
Последнее положение станет ясным, если мы поймем обстоятельство, на которое указывали выше, а именно: что у слова «эволюция» нет антитезиса. Это с особой отчетливостью обнаруживается в случае применения принципа, выраженного в слове «эволюция», к описанию общественных или политических явлений, где результаты дегенерации или разложения постоянно принимают за эволюцию, а эволюцию (которая уже в силу смысла этого слова не может зависеть от чьей-либо воли) постоянно смешивают с результатами преднамеренных действий, которые также считаются возможными. Фактически, появление новых социальных или политических форм не зависит ни от чьей-либо воли, ни от эволюции; чаще всего они представляют собой неудачные, неполные и противоречивые осуществления (пожалуй, лучше назвать их «неосуществлениями») теоретических программ, за которыми скрываются личные интересы. 
Смешение идей, относящихся к эволюции, в значительной мере зависит от понимания того (а человеческий ум сделать совершенно слепым невозможно), что в жизни существует не один единственный процесс, а множество разных процессов, перемежающихся, внедряющихся и привносящих друг друга новые факты. 
Очень грубо эти процессы можно разделить на две категории: процессы творческие и процессы разрушительные. Оба вида процессов одинаково важны, ибо без наличия деструктивных процессов не было бы процессов творческих. Разрушительные процессы дают материал для творчества; все творческие процессы рано или поздно переходят в деструктивные; но это вовсе не означает, что творческие и деструктивные процессы, взятые вместе, составляют то, что можно назвать эволюцией. 
Западная мысль, создавая теорию эволюции, проглядела деструктивные процессы. Причина этого – в искусственно суженном поле зрения, характерном для последних столетий европейской культуры, вследствие чего теории строятся на недостаточном количестве фактов, и ни один из наблюдаемых процессов не рассматривается во всей своей целостности. Наблюдая лишь часть процесса, люди утверждают, что этот процесс состоит из прогрессивных элементов и представляет собой эволюцию. Любопытно, что противоположный процесс, происходящий в широких масштабах, люди нашего времени не в состоянии себе даже представить. Разрушение, вырождение или разложение, которое проявляется в крупном масштабе, неизбежно покажется им прогрессивным изменением, или эволюцией. 
Несмотря на все сказанное, термин «эволюция» может оказаться весьма полезным; его приложение к существующим фактам помогает уяснить их содержание и внутреннюю зависимость от других фактов. 
Например, развитие всех клеток организма из одной родительской клетки можно назвать эволюцией родительской клетки. Непрерывное развитие клеток высших тканей из клеток низших тканей можно назвать эволюцией клеток. 
Строго говоря, все преобразующие процессы правомерно назвать эволюционными. Развитие цыпленка из яйца, дуба из желудя, пшеничного колоса из зерна, бабочки из личинки, гусеницы и куколки – все это примеры эволюции, действительно существующий в мире. 
Идея эволюции как преобразования в общепринятом смысле отличается от идеи эволюции в эзотерическом смысле тем, что эзотерическая мысль признает возможность преобразования, или эволюции, там, где научная мысль ее не видит и не признает. Именно: эзотерическая мысль признает возможность эволюции человека в сверхчеловека, в чем и заключается высший смысл слова «эволюция». 
Кроме этого значения слова «эволюция» есть еще одно: для обозначения процессов, благоприятствующих улучшению породы и сохранению вида, как противоположных ухудшению породы и вырождению вида. 
Возвращаясь к идее эзотеризма, следует понять, что во многих древних странах, например, в Египте и Греции, бок о бок существовали две религии: одна – догматическая и церемониальная, другая – мистическая и эзотерическая. Одна состояла из популярных культов, представляющих собой полузабытые формы древних мистических и эзотерических мифов, тогда как другая была религией мистерий. Последняя шла гораздо дальше популярных культов, разъясняя аллегорический и символический смысл мифов и объединения тех, кто был связан с эзотерическим кругом или стремился к нему. 
О мистериях известно сравнительно немногое. Их роль в жизни древних общин, в создании древних культур совершенно нам неизвестна. Но как раз «мистерии» объясняют многие исторические загадки, в том числе одну из величайших загадок вообще: внезапное возникновение греческой культуры VII века после совершенно темных IX и VIII веков. 
В исторической Греции мистерии находились в ведении тайных обществ особого рода. Эти тайные общества жрецов и посвященных устраивали ежегодно или через определенные промежутки времени особые празднества, которые сопровождались аллегорическими театральными представлениями, которым, в частности, и дали название мистерий; их устраивали в разных местах, но наиболее известные совершались в Греции в Дельфах и Елевсине, а в Египте – на острове Филэ. Характер театральных действ и аллегорических драм был довольно определенным. Как в Египте, так и в Греции идея их была одной и той же, а именно: смерть божества и его воскресение. Нити этой идеи пронизывали все мистерии. Ее смысл можно толковать по-разному. Вероятно, правильнее всего думать, что мистерии изображали странствия миров или скитания души, рождение души в материи, ее смерть и воскресение, т.е. возвращение к прошлой жизни. Однако театральные представления, к которым для народа сводилось все содержание мистерий, на самом деле имели второстепенное значение. За этими представлениями стояли школы, и это самое главное. Цель школ состояла в подготовке людей к посвящению. Только те из них, кто был посвящен в определенные тайны, могли принимать участие в мистериях. Посвящение сопровождалось сложными церемониями; некоторые из них были публичными. Существовали также разнообразные испытания, через которые необходимо было пройти кандидату в посвящение. Для толпы это и составляло содержание посвящения, но на самом деле церемонии посвящения были лишь церемониями, не более. Подлинные испытания имели место не в момент, предшествующий формальному посвящению, а после целого курса изучения и подготовки, иногда довольно длительного. И, конечно. посвящение было не внезапным чудом, а скорее последовательным и постепенным введением в новый круг мыслей и чувств, как это бывает при посвящении в любую науку, в любую отрасль знаний. 
Существуют разные мнения о том, какие идеи преобладали среди участников мистерий, о том, что им давало или могло дать посвящение. 
Утверждалось, например, что посвящение дает бессмертие. У греков, как и у египтян, имелись весьма мрачные представления о загробной жизни – таков гомеровский Гадес, таковы египетские описания потусторонней жизни. Посвящение освобождало от мрака, указывало путь спасения из оков бесконечного уныния «обители мертвых», открывало своеобразную жизнь в смерти. 
Эта идея с особой ясностью выражена в пасхальном гимне Православной церкви, который, несомненно, дошел до нас из дохристианской древности и связывает идею христианства с идеей мистерий: 
Христос воскресе из мертвых, 
Смертию смерть поправ 
И сущим во гробех живот даровав. 
Между содержанием мистерий и земной жизнью Христа есть поразительная аналогия. Жизнь Христа, какой мы ее знаем по Евангелиям, представляет собой такую же мистерию, какие исполнялись в Египте, на острове Филэ, в Греции в Елевсине и в других местах. Идея была той же самой: смерть божества и его воскресение. Единственное различие между мистериями, исполнявшимися в Египте и Греции, и мистерией, разыгравшейся в Палестине, состояло в том, что последняя была исполнена не на сцене, а в реальной жизни, на улицах и площадях настоящих городов, в настоящей стране с небом, горами, озерами и деревьями вместо сцены, с настоящей толпой, с подлинными эмоциями любви, злобы и ненависти, с реальными гвоздями и истинным страданием. Все актеры этой драмы знали свои роли и играли их в соответствии с общим планом, в согласии с целью и задачами игры. В драме не было ничего произвольного, неосознанного, случайного. Каждому актеру было известно, какие слова и в какой момент он должен произнести; и он произносил именно то, что следовало, и именно так, как следовало. То была драма, зрителями которой оказался весь мир, и она продолжается тысячи лет. Драма была исполнена без малейшей ошибки, без неточностей и сбоев, в соответствии с замыслами автора и планом режиссера; ибо, согласно идее эзотеризма, должны существовать как ее автор, так и режиссер.* 
* Я обнаружил некоторое совпадение с этой точкой зрения в книге Джона М. Робертсона «Языческие Христы» – в главе «Евангельская мистерия как игра». Автор очень близко подходит к тому, что драма Христа была театральным представлением, напоминающим мистерии. Первое впечатление таково, что автор говорит то же самое, что было сказано мною выше. На самом деле, однако, совпадение не является полным, хотя оно весьма любопытно. Автор «Языческих Христов», изучая как древние мистерии, так и евангельские тексты, пришёл к заключению, что Евангелия описывают не исторические события, а представление, которое исполнялось с особой целью, идея которого была сходна с идеей древних мистерий, а форма – аналогичной средневековым мистериям. Он сближает древние и средневековые мистерии, состоявшие из эпизодов жизни Христа, и уверяет, что легенда об историческом Христе основана именно на такой драме-мистерии, в которой было пять актов: Тайная Вечеря, Молитва в Гефсиманском саду, Страсти, Суд, Распятие. Позднее к этим актам добавили Воскресение из мёртвых – драму, которая исполнялась ранее, неизвестно где и когда, и которая описана в Евангелиях как историческое событие, случившееся в Иерусалиме. 
Но подлинные идея и цель мистерий, равно как и сущность посвящения, оставались скрытыми. Для тех, кто знал о существовании скрытой стороны, мистерии открывали дверь к такому пониманию. В этом и заключалась цель мистерий, их идея. 
Когда мистерии исчезли их жизни народов, тогда оборвалась связь между земным человечеством и скрытым знанием. Сама идея такого знания постепенно становилась все более и более фантастической; она все сильнее отклонялась от общепринятого реалистического взгляда на жизнь. В наши дни идея эзотеризма противоречит всем обычным принципам миропонимания. С точки зрения современных психологических и исторических концепций идея внутреннего круга, очевидно, представляется совершенно абсурдной, фантастической и необоснованной. Столь же фантастической она выглядит и сточки зрения идеалистической философии, ибо последняя допускает существование скрытого и непостижимого только за пределами физической жизни, вне феноменального мира. 
С точки же зрения менее интеллектуальных доктрин (таких как догматическое церковное христианство, спиритуализм и тому подобное), идея эзотеризма в ее чистой форме также неприемлема, потому что она, с одной стороны, противоречит авторитету Церкви и многим ее догмам, а с другой стороны, разоблачает дешевые анимистические теории, идущие под общим названием спиритуализма или спиритизма, все эти «чудеса» со столоверчением. В то же время идея эзотеризма вводит таинственное и чудесное в нашу повседневную жизнь, заставляя человека понять, что жизнь – вовсе не то, что появляется на поверхности, где большинство людей видит только самих себя. 
Чтобы понять сущность идеи эзотеризма, необходимо прежде всего уяснить себе, что человечество гораздо старше, чем это обычно полагают. Но следует обратить внимание и на то, что точка зрения учебников и популярных «общих курсов истории» (в которых содержатся обзоры довольно кратких исторических периодов и более или менее неясных предшествующих эпох) очень далека от новейших научных взглядов. Нынешняя историческая наука начинает рассматривать «доисторическую» эпоху и «каменный век» совершенно иначе, чем пятьдесят или шестьдесят лет назад. Она не видит более в доисторической эпохе период варварства, ибо против такой точки зрения говорит изучение остатков доисторических культур, памятников древнего искусства и литературы, исследование религиозных обычаев и обрядов, сравнительное изучение религий и особенно языкознание и данные сравнительной филологии, показывающие удивительное языковое богатство и психологическую глубину древних наречий. В противоположность старой теории уже существует множество теорий (и возникают все новые) о существовании древних, доисторических цивилизаций. Таким образом, «каменный век» с большей вероятностью можно считать не эпохой начала ранних цивилизаций, а временем их падения и вырождения. 
В этом отношении весьма характерно, что все без исключения нынешние «дикари», т.е. народы, которых наша культура обнаружила в диком или полудиком состоянии, являются потомками более культурных народов, оказавшихся в состоянии вырождения. Интереснейший факт! И обычно его обходят полным молчанием. Но ни одна дикая роза, известная нам, ни один изолированный или полудикий народ, встретившийся до сих пор нашей культуре, не продемонстрировал признаков эволюции в каких бы то ни было отношениях. Наоборот, во всех без исключения случаях наблюдались лишь признаки вырождения. Я не говорю о вырождении вследствие соприкосновения с нашей культурой, в большинстве случаев ясном и очевидном. У всех диких народов есть сказки и предания о золотом веке или героическом периоде; на самом деле, эти сказки и предания повествуют об их собственном прошлом, об их древней цивилизации. Языки всех народов содержат слова и понятия, для которых в нынешней жизни не осталось места. Все народы обладали раньше лучшим оружием, лучшими кораблями, лучшими городами, более высокими формами религии. Тот же факт объясняет превосходство палеолитических, т.е. более древних рисунков, найденных в пещерах, над неолитическими, более близкими к нашему времени. И это тоже обыкновенно обходят молчанием или оставляют без внимания. 
Согласно эзотерическим идеям, на земле сменяли друг друга многочисленные цивилизации, неизвестные нашей исторической науке. Некоторые из них достигли гораздо более высокого уровня, чем наша, которую мы считаем высшей из всех, когда-либо достигнутых человечеством. От многих древних цивилизаций не осталось никаких следов; но достижения науки тех отдаленных эпох не оказались полностью утраченными. Приобретенное знание сохранялось из века в век, из одной эпохи в другую; оно передавалось от одной цивилизации другой. Хранителями этого знания были школы особого рода; в них знание хранили от непосвященных, которые могли исказить и разрушить его. Скрытое знание передавалось только от учителя к ученику, прошедшему длительную и трудную подготовку. 
Термин «оккультизм», который часто употребляют по отношению к «эзотерическим» учениям, имеет двойной смысл. Это или тайное знание, т.е. знание, хранимое в тайне, или же знание, содержащее тайну, т.е. знание секретов, скрытых природой от человечества. 
Такое определение представляет собой определение «божественной мудрости», или, пользуясь словами александрийских философов III века, «мудрости богов», «теософии» в самом широком смысле слова; это «брахмавидья» индийской философии. 
Идея внутреннего круга человечества, или идея эзотеризма, имеет много различных сторон: 
историческое существование эзотеризма, т.е. внутреннего круга человечества, история и происхождение знания, которым этот круг обладает; 
идея достижения этого знания людьми, т.е. понятие посвящения и школ; 
психологические возможности, связанные с этой идеей, т.е. возможности изменения форм восприятия, расширение способностей познания и понимания, ибо обычный интеллект оказывается недостаточным для приобретения эзотерического знания. 
Идея эзотеризма говорит прежде всего о знании, которое накапливалось десятками тысяч лет и передавалось из поколения в поколение в пределах узкого круга посвященных; такое знание нередко относится к сферам, которых наука даже не касалась. Чтобы приобрести это знание, равно как и силу, которую оно дает, человек должен пройти через трудную предварительную подготовку и испытания, проделать долгую работу, без чего усвоить знание невозможно – как невозможно и научиться его использовать. Работа по овладению эзотерическим знанием, методы, используемые в ней, сами по себе составляют отдельный цикл знания, неизвестный нам. 
Далее необходимо понять, что, согласно идее эзотеризма, люди не рождаются внутри эзотерического круга, и одна из задач его членов заключается в подготовке своих последователей, которым они могли бы передать свое знание и все, что с ним связано. 
С этой целью люди, принадлежащие к эзотерическим школам, появляются через определенные промежутки времени среди нас, как вожди и учителя. Они создают и оставляют после себя или новую религию, или философскую школу нового типа, или новую систему мысли, которые указывают людям данной эпохи и страны в понятной для них форме путь, по которому они должны следовать, чтобы приблизиться к внутреннему кругу. Все учения, созданные этими людьми, пронизывает одна и та же идея: лишь очень немногие в состоянии воспринять идею эзотерического круга, вступить в него, – хотя желать этого и совершать усилия в этом направлении могут многие. 
Эзотерические школы, которые сохраняют древнее знание и передают его от одного человека к другому, равно как и люди, принадлежащие к этим школам, как бы стоят в стороне от человечества, к которому принадлежим мы. Вместе с тем, школы играют в жизни человечества очень важную роль; однако об их роли мы ничего не знаем; а если и случается что-то о нее услышать, мы не совсем понимаем, в чем она заключается, и вообще неохотно верим в возможность чего-либо подобного. 
Данное обстоятельство – следствие того факта, что для понимания возможности существования внутреннего круга и роли эзотерических школ в жизни человечества необходимо обладать таким знанием глубинной природы человека и его предназначения в мире, каким современная наука не обладает, – а значит, не обладает и обыкновенный человек. 
У некоторых рас есть очень знаменательные предания и легенды, построенные на идее внутреннего круга. Таковы, например, тибетско-монгольские легенды о «подземном царстве», о «Царе всего мира», о «городе тайны» Агарте и т.д. – если, конечно, подобные идеи и впрямь существуют в Монголии и Тибете, а не являются изобретением европейских путешественников-"оккультистов". 
Согласно идее эзотеризма в ее применении к истории человечества, ни одна цивилизация не начинается сама по себе. Не существует такой эволюции, которая возникает случайно и продолжается механически. Механически могут протекать только вырождение и распад. Цивилизация никогда не берет начало в естественном росте – она появляется благодаря искусственному взращиванию. 
Эзотерические школы скрыты от глаз человечества, но влияние этих школ проявляется в истории непрерывно. Насколько можно понять цель этого влияния, она заключается в помощи (когда она возможна) тем расам, которые пребывают в состоянии варварства того или иного рода; им помогают покинуть это состояние и вступить в новую цивилизацию, в новую жизнь. 
Дикий или полудикий народ, даже целая страна, попадает в руки человека, обладающего силой и знанием. Он начинает воспитывать и наставлять свой народ: дает ему религию, создает законы, строит храмы, вводит письменность, становится зачинателем искусства и науки, при необходимости заставляет народ переселиться в другую страну и т.д. Теократическое правление есть форма такого искусственного культивирования. Пример окультуривания дикого народа членами внутреннего круга – библейская история от Авраама (и, возможно, даже раньше) до Соломона. 
Согласно традиции, к эзотерическим школам принадлежали следующие исторические личности: Моисей, Гаутама Будда, Иоанн Креститель, Иисус Христос, Пифагор, Сократ и Платон, и более мифические персонажи: Орфей, Гермес Трисмегист, Кришна, Рама, некоторые другие пророки и учителя человечества. К эзотерическим школам принадлежали также строители пирамид и Сфинкса, священнослужители мистерий в Египте и Греции, многие художники Египта и других стран древности, алхимики, архитекторы, строившие «готические» соборы в средние века, основатели некоторых школ и орденов суфиев, отдельные личности, появлявшиеся в истории на краткие моменты и оставившие впечатление исторической загадки. 
Говорят, что в настоящее время некоторые члены эзотерических школ живут в отдаленных и недоступных местах земного шара, например, в Гималаях, в Тибете, в каких-то горных районах Африки. В то же время, другие члены школ живут среди обычных людей, ничем от них не отличаясь; иногда они даже принадлежат к некультурным массам общества и бывают заняты незначительными, с расхожей точки зрения, даже малопочтенными занятиями. Так, один французский писатель-оккультист утверждает, что его многому научил некий выходец с Востока, продававший попугаев в Бордо. И дело обстояло точно так же всегда, с незапамятных времен. Люди, принадлежавшие к эзотерическому кругу, появляясь среди человечества, всегда носили маску, проникнуть сквозь которую удавалось лишь немногим. 
Эзотеризм далек и недоступен; но каждый человек, который узнает о нем или предполагает о его существовании, имеет возможность приблизиться к школе или встретить людей, которые помогут ему и укажут путь. Эзотерическое знание основано на прямом устном обучении; но прежде чем человек получит возможность непосредственно изучать идеи эзотеризма, ему необходимо узнать об эзотеризме все, что можно, обычными способами, т.е. изучением истории, философии и религии. И он должен искать. Ибо врата мира чудесного могут открыться лишь тем, кто ищет: 
Просите, и дано будет вам... стучите, и отворят вам 
Очень часто возникает вопрос: если эзотерический круг действительно существует, почему он ничего не делает, чтобы помочь обычному человеку выйти из хаоса противоречий, в котором тот живет, и прийти к истинному знанию и пониманию? Почему эзотерический круг не помогает людям упорядочить жизнь на земле? Почему он допускает существование насилия, несправедливости, жестокости, войн и тому подобного? 
Ответ на все эти вопросы заключается в том, что эзотерическое знание можно передавать только тем, кто ищет, кто искал его с известной сознательностью, т.е. с пониманием того, насколько оно отличается от обыкновенного знания, с пониманием того, как его можно найти. Это предварительное знание доступно для приобретения обычными средствами благодаря существующей литературе, которую легко получить всем и каждому. Приобретение предварительного знания можно рассматривать как первое испытание. Только те, кто проходит его, т.е. приобретает необходимые знания из общедоступных материалов, могут надеяться на то, что им удастся совершить второй шаг – и получить непосредственную индивидуальную помощь. Человек может надеяться на приближение к эзотеризму, если он приобрел правильное понимание из обычного знания, если он сумел найти путь в лабиринте противоречивых систем, теорий и гипотез, понял их общий смысл и значение. Эта проверка чем-то напоминает конкурсные экзамены, открытые для всего человечества; идея конкурсного экзамена прекрасно объясняет, почему кажется, что эзотерический круг так неохотно помогает человечеству. Дело не в нежелании – чтобы помочь людям, делается все возможное, но сами люди не хотят или не могут совершить необходимое усилие. А принудительно помочь им нельзя. 
Библейская история о золотом тельце – это иллюстрация отношения людей внешнего круга к предприятиям внутреннего круга, яркий пример того, как ведут себя люди внешнего круга в то время, когда члены внутреннего круга прилагают усилия ради оказания им помощи. 
Итак, с точки зрения идеи эзотеризма, первый шаг к скрытому знанию необходимо сделать в области, открытой для всех. Иными словами, первые указания на путь к истинному знанию можно найти в доступном для всех знании. Религия, философия, легенды и сказки изобилуют сведениями об эзотеризме. Но нужно иметь глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. 
В наше время люди обладают четырьмя путями к Неведомому, четырьмя формами понимания мира. Это религия, философия, наука и искусство; они уже очень давно разошлись друг с другом. Сам факт такого расхождения указывает на их отдаленность от первоначального источника, т.е. от эзотеризма. В древнем Египте, в Греции, в Индии бывало время, когда все четыре пути составляли одно целое. 
Если припомнить приведенный мною в «Tertium Organum» принцип Аввы Дорофея и воспользоваться им при рассмотрении религии, философии, науки и искусства, то нетрудно понять, почему формы нашего миропонимания не могут служить путем к истине. Они навсегда разбиты, разобщены, вечно противоречат друг другу, полны внутренних неувязок. Очевидно, что чем более разбиты и разобщены они друг с другом, тем далее уклоняются от истины. Истина находится в центре, где сливаются все четыре пути. Следовательно, чем ближе окажутся они друг к другу, тем ближе они к истине; а чем далее будут отходить друг от друга, тем далее уйдут и от истины. Более того, разделения, возникающие внутри каждого из путей, т.е. подразделения на системы, шкалы, церкви и доктрины, указывают на большую удаленность от истины; и мы действительно видим, что число подразделений в каждой области, в каждой сфере человеческой деятельности никоим образом не уменьшается, а наоборот возрастает. Это, в свою очередь, указывает нам, – если мы способны видеть, – на то, что общая направленность человеческого мышления ведет не к истине, а в совершенно противоположном направлении. 
Если мы попытаемся выяснить смысл четырех путей духовной жизни человечества, то сразу же увидим, что они распадаются на две категории: философия и наука – это интеллектуальные пути, а религия и искусство – пути эмоциональные. Кроме того, каждый из путей соответствует определенному интеллектуальному или эмоциональному типу человека. Но такое деление не объясняет всего того, что в сфере религии, искусства или знания может показаться нам непонятным или загадочным, ибо в каждой из этих сфер человеческой деятельности имеются такие феномены и аспекты, которые совершенно несоизмеримы и не поглощаются друг другом. Тем не менее, лишь тогда, когда они сочетаются в одном целом, они перестают искажать истину и уводить человека с правильного пути. 
Разумеется, многие горячо запротестуют и даже восстанут против утверждения о том, что религия, философия, наука и искусство являются родственными, равноценными и одинаково несовершенными путями обретения истины. 
Религиозному человеку эта мысль покажется неуважением к религии; ученому – оскорбительной для науки; художник усмотрит в ней насмешку над искусством; а философ найдет ее наивной, основанной на непонимании того, что такое философия. 
Попробуем найти основания для разделения «четырех путей» в настоящее время. 
Религия основана на Откровении. 
Откровение – это нечто, проистекающее непосредственно из Высшего сознания или от более высоких сил. Нет религии без идеи Откровения. В религии всегда существует что-то недоступное познанию обычного ума и обычного мышления. По этой причине никакие усилия по созданию интеллектуальными методами новой религии искусственного, синтетического характера ни к чему не приводили и ни к чему привести не могут. Результатом оказывается не религия, а плохая философия. Все реформистские движения и стремления упростить или рационализировать религию приносят отрицательные результаты. С другой стороны, «Откровение» или то, что дано в Откровении, должно превосходить любое иное знание. И когда мы обнаруживаем, что религия (как это часто бывает) на сотни и даже на тысячи лет отстает от науки и философии, то мы приходим к выводу, что перед нами не религия, а псевдо-религия, иссохший труп того, что когда-то было или могло быть религией. К несчастью, все религии, известные нам в своей церковной форме, представляют собой «псевдо-религии». 
Философия основывается на размышлении, логике, мысли, на синтезе того, что мы знаем, на анализе того, чего мы не знаем. Границы философии должны охватывать полное содержание науки, религии и искусства. Но где обрести такую философию? Все, что нам известно в настоящее время под именем философии, представляет собой не философию, а «критическую литературу» или выражение личных мнений, нацеленных, главным образом, на опровержение и уничтожение других личных мнений. Или, что еще хуже, философия превращается в самодовлеющую диалектику, окруженную непроходимым барьером терминологии, которая непонятна для непосвященных, и разрешающую все мировые проблемы без каких бы то ни было доказательств своих объяснений, без того, чтобы сделать их понятными простым смертным. 
Наука основывается на опыте и наблюдении. Она не должна чего-либо бояться, не должна иметь никаких догм, не должна создавать для себя никаких «табу». Однако современная наука резко отсекла себя от религии и от «мистики»; тем самым она установила определенное «табу» и потому сделалась случайным и ненадежным инструментом мышления. Наличие этого «табу» заставляет ее закрывать глаза на целую серию необъяснимых и непонятных феноменов, лишает ее целостности и единства; в результате получается, что, как говорил тургеневский Базаров, «есть науки, как есть ремесла; а наука вообще не существует вовсе.» 
Искусство основано на эмоциональном понимании, на чувстве неведомого, чего-то такого, что лежит по ту сторону видимого и ощутимого, на переживании творческой силы, т.е. способности перестраивать в видимых или слышимых формах присущие художнику ощущения, чувства, впечатления и настроения; в особенности же оно основано на некоем мимолетном чувстве, которое, в сущности, есть переживание гармонической взаимосвязи и единства всего, на чувстве «души» предметов и явлений. Подобно науке и философии, искусство – это определенный путь познания. Творя, художник узнает много такого, чего не знал раньше. Но то искусство, которое не ведет в сферы Неведомого и не приносит нового знания, – лишь пародия на искусство; а еще чаще оно не доходит и до уровня пародии, выступая в роли коммерции или производства. 
Псевдо-религия, псевдо-философия, псевдо-наука и псевдо-искусство – вот практически и все, что мы знаем. Мы вскормлены на заменителях, на «маргарине» во всех его обликах и формах. Лишь очень немногие из нас знакомы со вкусом подлинных вещей. 
Однако между подлинной религией, подлинным искусством и подлинной наукой, с одной стороны, и «заменителями», которые мы называем религией, искусством и наукой, с другой, существует множество промежуточных стадий, соответствующих разным уровням развития человека с различным пониманием, присущим каждому уровню. Причина существования этих уровней заключается в наличии глубокого, коренного неравенства между людьми. Определить это неравенство очень трудно; религии, как и все прочее, различаются в соответствии с ним. Нельзя, например, утверждать, что существует язычество или христианство, но можно утверждать, что существуют язычники и христиане. Христианство может оказаться языческим, а язычество – христианским. Иными словами, для многих людей христианство становится языческим, т.е. они превращают христианство в язычество совершенно так же, как превратили бы в язычество любую иную религию. Во всякой религии существуют разные уровни понимания; всякую религию можно понимать так или иначе. Буквальное понимание, обожествление слова, формы, ритуала, превращает в язычество самую возвышенную, самую тонкую религию. Способность к эмоциональному распознаванию, к пониманию сущности, духа, символики, проявление мистических чувств – все это в состоянии сделать любую религию возвышенной, несмотря на то, что по внешности она может казаться примитивным, диким или полудиким культом. 
Разница заключается, таким образом, не в идеях, а в тех людях, которые усваивают и воспроизводят идеи; то же самое справедливо и для искусства, философии, науки. Одна и та же идея понимается людьми разных уровней по-разному, и нередко случается, что их понимание оказывается диаметрально противоположным. Если мы усвоим это, нам станет ясно, что невозможно говорить о религии, искусстве, науке и т.д. У разных людей – разные науки, разные искусства и т.п. Если бы мы знали, как и чем отличаются друг от друга разные типы людей, мы поняли бы, как и в каком отношении отличаются друг от друга их религия, философия, наука, искусство. 
Можно выразить эту идею более ясно. Если мы возьмем в качестве примера религию, можно сказать, что все обычные подразделения религии, например, христианство, буддизм, ислам, иудаизм, а также существующие внутри христианства подразделения – православные, католицизм, протестантство, – и дальнейшие подразделения внутри каждой веры, такие как секты и т.п. – являются, так сказать, подразделениями на одном и том же уровне. Необходимо понять, что кроме этих подразделений существуют подразделения по разным уровням: есть христианство одного уровня понимания и чувства – и есть христианство другого уровня понимания и чувства, начиная с очень низкого внешнего ритуала, или лицемерного уровня, который переходит в преследование всех инакомыслящих, до очень высокого уровня самого Иисуса Христа. И вот эти-то подразделения и уровни нам известны; мы можем понять их идею только тогда, когда усвоим идею внутреннего круга. Это значит, что если мы признаем, что в истоке всего лежит истина, что существуют разные уровни и разные степени искажения истины, мы увидим, что истина постепенно привносится и на наш уровень, хотя, разумеется, в совершенно неузнаваемой форме. 
Идея эзотеризма также приходит к людям в форме псевдо-эзотеризма, псевдо-оккультизма. Причина этого опять-таки вышеупомянутая разница в уровнях самих людей. Большинство людей способно воспринять истину только в форме лжи. Но в то время как многие из них довольствуются ложью, некоторые начинают искать дальше и в конце концов могут прийти к истине. Церковное христианство исказило идеи Христа; однако некоторые, «чистые сердцем» люди, начав с церковного христианства, могут путем чувства прийти к правильному пониманию первоначальной истины. Нам трудно понять, что мы окружены искажениями и подменами, что, кроме искажений и подмен, извне мы не можем получить ничего. 
Нам трудно понять это, ибо главная тенденция современной мысли как раз в том и состоит, что явления рассматриваются в порядке, противоположном только что изложенному. Мы привыкли воспринимать любую идею, любое явление (будь то в области религии, искусства или общественной жизни) как нечто, являющееся сначала в грубой, примитивной форме, в форме простейшего приспособления к органическим условиям, в форме грубых диких инстинктов, страха, желания или памяти о чем-то еще более элементарном и примитивном, животном, растительном, зародышевом; затем это явление постепенно развивается, становится более утонченным и усложненным, вовлекает в себя различные стороны жизни и, таким образом, приближается к идеальной форме. 
Конечно, такая тенденция мысли прямо противоположна идее эзотеризма, согласно которой огромное большинство наших идей представляет собой не продукт эволюции, а продукт вырождения мыслей, когда-то существовавших или где-то еще существующих в гораздо более высоких, чистых и совершенных формах. 
Для современного образа мышления все это – полная бессмыслица. Мы настолько уверены в том, что именно мы – высочайший продукт эволюции, что мы все знаем, что на этой земле нет и не может быть какого-либо значительного явления (такого, как школы, группы или системы), которое не было бы до сих пор нам известно, нами признано или открыто, что нам нелегко даже признать логическую допустимость подобной идеи. 
Если мы пожелаем усвоить элементы этой идеи, мы должны понять, что они несовместимы с идеей эволюции в обычном понимании этого слова. Невозможно считать нашу цивилизацию, нашу культуру единственным в своем роде, высочайшим явлением, ее следует рассматривать лишь как одну из множества культур, сменяющих друг друга на земле. Более того, все культуры, каждая по-своему, искажали идею эзотеризма, которая лежит в их основании; и ни одна из них не поднялась до уровня своего источника. 
Однако такой взгляд оказался бы чересчур революционным, потому что потряс бы основы всей современной мысли, потребовал бы пересмотра всей системы мировой философии, сделал бы бесполезными и даже вредными целые библиотеки книг, написанных на основе теории эволюции. И в первую очередь, потребовал бы ухода со сцены целой плеяды «великих людей» прошлого, настоящего и будущего. Вот почему этому взгляду не суждено стать популярным, и ему едва ли удастся занять место рядом с другими системами мысли. 
Но если мы попытаемся придерживаться идеи последовательно сменяющихся цивилизаций, мы обнаружим, что каждая большая культура общечеловеческого цикла состоит из целой серии отдельных культур, принадлежащих разным расам и народам. Все эти отдельные культуры развиваются волнообразно: они переживают подъем, достигают точки наивысшего развития, затем приходят в упадок. Раса или народ, достигшие очень высокого уровня культуры, могут постепенно утратить ее и мало-помалу перейти в стадию полнейшего варварства. Дикари нашего времени, как уже было сказано выше, вероятно, являются потомками рас, некогда обладавших высокой культурой. Совокупность расовых и национальных культур, рассматриваемая на протяжении очень длительного периода времени, образуют «большую культуру» или «культуру великого цикла». Культура великого цикла также представляет собой волну, состоящую, как и любая волна, из множества мелких волн; эта культура, подобно всем отдельным расовым и национальным культурам, проходит через подъем, достигает наивысшего уровня и в конце концов погружается в варварство. 
Разумеется, это деление на периоды варварства и периоды культуры не следует понимать буквально. Культура может полностью исчезнуть на одном континенте и частично сохраниться на другом, причем между обоими не остается никакого сообщения. Мы можем представить себе, что именно так обстояло дело и с нашей культурой, когда во времена глубокого варварства в Европе могла существовать высокая культура в отдельных частях Центральной и Южной Америки, а может быть, и в странах Африки, Азии и Океании. Возможность сохранения культуры в некоторых частях мира в период общего упадка не противоречит главному принципу волнообразного развития культуры, подъемы которой разделены длительными промежутками более или менее полного варварства. Весьма возможно, что такие подъемы возникают регулярно, особенно если они совпадают с геологическими катаклизмами, с переменами в состоянии земной коры, когда исчезает всякая видимость культуры, и остатки человечества начинают новую культуру с самого низкого уровня, с каменного века. 
Согласно идее эзотеризма, не все ценности, приобретенные человечеством в период культуры, теряются им во времена варварства. Главная суть приобретенного человечеством в период культуры сохраняется в эзотерических центрах в эпоху варварства и впоследствии служит началом новой культуры. 
Любая культура переживает подъем и падение. Причины этого заключаются в следующем: в любом культуре (как это можно видеть, например, по нашей культуре) одновременно развиваются и эволюционируют совершенно противоположные принципы, а именно, принципы варварства и принципы цивилизации. 
Начало культуры идет из внутреннего круга человечества, зачастую благодаря насильственным мерам. Иногда миссионеры внутреннего круга цивилизуют дикие расы огнем и мечом, потому что для управления дикарями нет иного средства, кроме насилия. Далее развиваются принципы цивилизации, постепенно создающие те формы духовного проявления человечества, которые называются религией, философией, наукой и искусством, а также те формы общественной жизни, которые дают индивиду известную свободу, досуг, безопасность и возможность самопроявления в более высоких сферах деятельности. 
Это и есть цивилизация. Как было отмечено, ее начало (т.е. начало всех ее идей, принципов и знаний) приходит из эзотерического круга. 
Но одновременно с началом цивилизации было допущено насилие; в результате наряду с цивилизацией растет и варварство. Это означает, что параллельно росту идей, пришедших из эзотерического круга, развиваются и другие стороны жизни, происхождение которых скрыто в человечестве, находящемся в состоянии варварства. Варварство несет в себе принципы насилия и разрушения. Эти принципы не существуют и не могут существовать внутри цивилизации. 
В нашей культуре очень легко проследить обе эти линии: линию цивилизации и линию варварства. 
Дикарь убивал своего врага дубиной. Культурный человек имеет для этого всевозможные технические приспособления: взрывчатые вещества ужасной силы, электричество, аэропланы, подводные лодки, ядовитые газы и т.п. Все эти средства и приспособления для разрушения и уничтожения – не что иное, как формы эволюции дубины; они отличаются от нее только силой своего действия. Культура средств разрушения, культура средств и методов насилия – это культура варварства. 
Далее, значительную часть нашей культуры составляет рабство и разные формы насилия во имя государства, религии, во имя идей, морали – во имя чего угодно, что только можно вообразить. 
Внутренняя жизнь современного общества, его вкусы и интересы также изобилуют чертами варварства. Жажда зрелищ и увеселений, страсть к соревнованиям, спорту, играм, сильнейшая внушаемость, готовность подчиняться всем видам влияний, панике, страху, подозрениям – все это черты варварства. Они процветают в нашей жизни, используя такие средства и изобретения технической культуры, как книгопечатание, телеграф, радио, средства сообщения и т.п. 
Культура стремится установить границу между собой и варварством: проявления варварства называются «преступлениями». Но существующая криминология недостаточна для того, чтобы изолировать варварство. Она недостаточна потому, что сама идея «преступления» в современной криминологии является искусственной. Ибо, то что называется «преступлением», на деле представляет собой нарушение «существующего закона», тогда как сам этот закон нередко является выражением варварства и насилия. Таковы разнообразные запретительные законы, которыми полна современная жизнь. Число их во всех странах непрерывно возрастает, вследствие чего так называемое преступление нередко не является преступным действием, так как не содержит элементов насилия или вреда. С другой же стороны, неоспоримые преступления ускользают из поля зрения криминалистики либо потому, что они еще не признаны преступлениями, либо потому, что выходят за пределы некой шкалы. В существующей криминалистике есть термины «преступник», «преступное занятие», «общество преступников», «преступная секта», «преступное содружество», – но нет понятий преступного государства, преступного правительства, преступного законодательства. В результате, самые крупные преступления не удается назвать преступлениями. 
Эта суженность поля зрения криминалистики наряду с отсутствием точности и постоянства в определении понятия преступления – один из главных характерных признаков нашей культуры. 
Культура варварства растет одновременно с культурой цивилизации. Но важнейшим является то, что обе эти культуры не в состоянии развиваться параллельно до бесконечности. Неизбежно наступает момент, когда варварство прерывает развитие цивилизации и постепенно, а то и очень быстро полностью ее разрушает. 
Может возникнуть вопрос: почему варварство неизбежно разрушает цивилизацию, почему цивилизация не в состоянии разрушить варварство? 
На этот вопрос нетрудно ответить. Во-первых, подобная вещь, насколько нам известно, никогда не наблюдалась в истории, тогда как противоположное явление разрушения цивилизации варварством и его торжества над цивилизацией постоянно случалось раньше и случается сейчас. И как указывалось выше, мы можем предугадать судьбу великой волны культуры на основании знакомства с судьбой малых волн культуры – индивидуальных рас и народов. 
Но коренная причина развития варварства пребывает в самом человеке: ему присущи внутренние принципы, способствующие росту варварства. Чтобы уничтожить варварство, необходимо уничтожить эти принципы. Но, как известно, с самого начала доступной нам истории цивилизация не в состоянии была уничтожить принципы варварства в душе человека; поэтому варварство всегда развивается параллельно цивилизации. Более того, варварство развивается обычно быстрее, чем цивилизация, и в большинстве случаев уже в самом начале останавливает развитие цивилизации. Можно найти бесчисленные примеры того, как цивилизация отдельного народа бывала остановлена развитием варварства внутри этого же народа. 
Вполне возможно, что в некоторых одиночных случаях в небольшой (или даже достаточно большой, но изолированной) культуре цивилизация временно одерживала верх над варварством. Однако в других культурах, существовавших одновременно, побеждало варварство; со временем оно побеждало и захватывало те страны, где цивилизации удавалось преодолеть варварство. 
Вторая причина победы варварства над цивилизацией, которая бросается в глаза, заключается в том, что первоначальные формы цивилизации поддерживали и известные формы варварства для защиты собственного существования, для самоизоляции; среди них: организация военных сил, армии, развитие военной техники и военной психологии, поощрение и легализация различных форм рабства, узаконивание разнообразных варварских обычаев и т.п. 
Эти формы варварства очень скоро перестают подчиняться цивилизации, перерастают ее – и начинают видеть цель своего существования в самих себе. Их сила в том и состоит, что они способны существовать сами по себе, без посторонней помощи. Цивилизация же, наоборот, приходит извне; она в состоянии существовать и развиваться только за счет посторонней помощи, т.е. помощи эзотерического круга. Но развивающиеся формы варварства вскоре отрезают цивилизацию от ее источника; тогда цивилизация, утратив в себе уверенность, начинает служить развитым формам варварства, полагая в этом свою цель и судьбу. Все формы, созданные цивилизацией, подвергаются процессу изменения и приспособления к новому порядку вещей, – т.е. становятся пособниками варварства. 
Так, теократическое правление превращается в деспотию. Касты, если они существовали и были признаны, становятся наследственными. Религия, принимая форму «церкви», оказывается орудием в руках деспотизма или наследственных каст. Наука, превратившаяся в технику, служит целям разрушения и уничтожения. Искусство вырождается и становится средством удержания масс на уровне слабоумия. 
Такова цивилизация на службе у варварства, в рабстве у него. Подобные взаимоотношения между цивилизацией и варварством можно наблюдать на протяжении всей исторической жизни, но эти взаимоотношения не в состоянии существовать неопределенно долго. Рост цивилизации прекращается, цивилизация оказывается как бы переплавленной в культуру варварства. В конце концов ей приходится совсем остановиться. Тогда варварство, не получая притока силы от цивилизации, все более и более снижает свой уровень до элементарных форм и постепенно возвращается к своему первоначальному состоянию, пока не станет тем, чем в сущности было всегда – даже во времена переодевания в пышные одежды, заимствованные у цивилизации. 
Варварство и цивилизация в своих взаимоотношениях могут сосуществовать (как мы это наблюдаем в нашей исторической жизни) лишь в течение сравнительно краткого периода. Затем наступает такой момент, когда техника разрушения начинает расти так быстро, что уничтожает свой первоисточник, т.е. цивилизацию. 
Рассматривая современную жизнь, мы видим, сколь незначительную роль играют в ней те принципы цивилизации, которые не находятся в рабстве у варварства. Действительно, какое ничтожное место в жизни среднего человека занимает мышление или искание истины! Но принципы цивилизации в фальсифицированных формах используются уже в целях варварства, как средство подчинения масс и удержания их в повиновении; в этих формах они процветают. 
Лишь по отношению к этим фальсифицированным формам проявляется терпимость. Религия, философия, наука, искусство (если они не находятся в непосредственном подчинении варварству) не пользуются признанием в жизни, исключая самые слабые и ограниченные формы. Любая попытка выйти за пределы тех узких рамок, которые им отведены, немедленно встречает противодействие. Усилия же человечества в этом направлении чрезвычайно робки и беспомощны. 
Человек живет удовлетворением своих желаний, страхами, борьбой, тщеславием, развлечениями и увеселениями, бездумным спортом, интеллектуальными и азартными играми, приобретательством, чувственностью, отупляющим ежедневным трудом, повседневными заботами и беспокойствами, а более всего – подчинением и наслаждением подчинением; если он перестает подчиняться одной силе, то немедленно начинает подчиняться другой. Человек бесконечно далек от всего, что непосредственно не связано с интересами и заботами текущего дня, от всего, что хоть немного поднимается над материальным уровнем его жизни. Если не закрывать на все это глаза, то мы поймем, что в лучшем случае заслужили себе имя цивилизованных варваров, т.е. варваров, обладающих некоторой степенью культуры. 
Цивилизация нашего времени – это бедное, чахлое растение, которое едва живет во мраке глубокого варварства. Технические изобретения, улучшенные средства сообщения и методы производства, возросшие способности борьбы с природой – все это берет от цивилизации, вероятно, больше, чем дает ей. 
Истинная цивилизация существует только в эзотеризме. Именно внутренний круг представляет собой цивилизованную часть человечества; члены внутреннего круга – это цивилизованные люди, которые живут в стране варваров, среди дикарей. 
Это бросает свет на происходящее и с другой точки зрения. Я уже упоминал часто задаваемый вопрос: почему члены эзотерического круга не помогают людям в их жизни, почему они не выступают на стороне истины, почему не стремятся поддержать справедливость, помочь слабым, устранить причины насилия и зла? 
Но если мы представим себе, что небольшое число цивилизованных людей живет в огромной стране, населенной дикими и варварскими племенами, которые постоянно враждуют и воюют друг с другом, если даже мы вообразим, что эти цивилизованные люди живут там в качестве миссионеров, от всего сердца желая принести просвещение дикарям, мы поймем, что они, конечно же, не станут вмешиваться в борьбу племен, не будут принимать в возможных столкновениях одну из сторон против другой. Предположим, что в такой стране рабы подняли мятеж; это вовсе не значит, что цивилизованные люди должны им помогать, ибо цель рабов состоит только в том, чтобы подчинить себе своих господ и сделать их рабами, а самим занять место господ. Рабство в самых разных формах – один из характерных признаков этой дикой страны, и миссионеры не могут ничего с ним поделать; они в состоянии только предлагать всем желающим поступить в их школы, учиться там и сделаться свободными людьми. Для тех, кто не желает учиться, условия жизни изменить невозможно. 
Этот пример – точная картина нашей жизни, наших взаимоотношений с эзотеризмом, если он существует. 
Если мы обратим теперь внимание на жизнь человеческой расы и представим ее в виде серии поднимающихся и падающих волн, мы придем к вопросу о начале и происхождении человека, о начале и происхождении этих поднимающихся и падающих волн культуры, о начале и происхождении человеческой расы. Как уже было сказано, так называемая «теория эволюции» (т.е. все теории наивного дарвинизма в том виде, в каком они существуют) по отношению к человеку оказывается неверной и совершенно безосновательной. Еще менее основательны различные социальные теории, т.е. попытки объяснить индивидуальные особенности человека влиянием окружающей среды или требованиями общества, в котором он живет. 
Если мы возьмем биологическую сторону вопроса, тогда даже для научного ума в происхождении видов и их многообразии найдется масса обстоятельств, совершенно необъяснимых случайностью или приспособлением. Эти обстоятельства заставляют нас предположить существование определенного плана в работе того, что называется природой. А когда мы предположим или допустим существование плана, нам придется допустить и существование особого рода ума, интеллекта, т.е. наличие каких-то существ, работающих над этим планом и следящих за его выполнением. 
Чтобы понять законы возможной эволюции, или преображения человека, необходимо понять законы деятельности природы, методы работы Великой Лаборатории, которая управляет всей жизнью и которую научная мысль стремится заменить «случайностью», ведущей процесс всегда в одном и том же направлении. 
Иногда для понимания более крупных явлений полезно найти явления более мелкие, в которых проявляется действие тех же причин. Иногда, чтобы понять принципы, лежащие в основе крупных явлений, во всей их сложности, необходимо уяснить сложность других явлений, которые выглядят мелкими и незначительными. 
В природе существует множество явлений, которые никогда не подвергались анализу и, будучи представлены в ложном свете, послужили основой для разных ошибочных теорий и гипотез. Но если рассмотреть их в правильном освещении и верно понять, они объясняют многое, скрытое в принципах и методах деятельности Природы. 
* * *
В качестве иллюстрации к высказанному выше положению я возьму явление так называемой мимикрии и вообще явление сходства и подобия в растительном и животном мирах. Согласно новейшим научным определениям, слово «мимикрия» относится только к явлениям подражания, когда одни живые формы подражают другим живым формам; далее, ему приписывают как некоторые утилитарные цели, так и известные ограничения. Иными словами, под мимикрией понимают только явления какого-то определенного класса и характера – в отличие от более обширного класса «охранительного сходства». 
В действительности, оба явления принадлежат к одному и тому же порядку, и отделить их друг от друга невозможно. Кроме того, термин «охранительное сходство» совершенно ненаучен, ибо предполагает готовое объяснение феномена сходства, которое на самом деле еще не объяснено и содержит много таких черт, которые противоречат термину «охранительный». Поэтому мы будем употреблять слово «мимикрия» в его полном значении, т.е. в смысле любого копирования или подражания одних живых форм другим живым формам или окружающим естественным условиям. Ярче всего явление мимикрии проявляется в мире насекомых. 
Некоторые страны особенно богаты насекомыми, которые в своей окраске или строении воплощают различные условия окружающей среды, или растения, где они живут, или других насекомых. Есть насекомые-листья, насекомые-веточки, насекомые-камешки, насекомые, напоминающие мох или звездочки (например, светляки). Даже общее и поверхностное изучение этих насекомых открывает настоящий мир чудес. Тут и бабочки, чьи сложенные вместе крылья напоминают широкий сухой лист с зазубренными краями, симметричными пятнами, жилками и тонким рисунком; они или прилипают к дереву, или кружатся в потоке ветра. Тут и жуки, подражающие серому мху. Тут и удивительные насекомые, тела которых напоминают маленькие зеленые веточки – иногда с широким зеленым листом на конце. Последних можно найти, например, на черноморском побережье Кавказа. На Цейлоне встречаются крупные зеленые насекомые, которые живут в листьях особого вида кустарника и в точности копируют форму, цвет и размеры листьев этого кустарника. 
На расстоянии метра отличить насекомое, которое сидит среди листьев, от настоящего листа совершенно невозможно. Листья кустарника почти круглы по форме, диаметром в полтора-два дюйма, остроконечные, довольно толстые, с жилками и зубчатыми краями, с красной ножкой внизу. Точно такие же зазубрины и жилки воспроизведены на верхней части тела насекомого. Внизу, где у настоящего листа начинается черенок, у насекомого расположено небольшое красное тельце с тонкими ножками и головкой с чувствительными усиками. Сверху его невозможно увидеть: оно прикрыто «листом» и защищено от любопытных взоров. 
Мимикрию в течение долгого времени «научно» объясняли как результат выживания наиболее приспособленных особей, обладающих лучшими охранительными свойствами. Так, например, утверждалось, что одно из насекомых могло «случайно» родиться с телом зеленого цвета. Благодаря этому цвету насекомое удачно скрывалось среди зеленых листьев, лучше обманывало врагов и получило большие шансы на оставление потомства. В его потомстве особи зеленого цвета лучше выживали и обретали больше шансов на продолжение своего рода. Постепенно, через тысячи поколений, появились уже полностью зеленые насекомые. Одно из них «случайно» оказалось более плоским, чем другие, и благодаря этому стало менее заметным среди листьев. Оно могло лучше укрываться от врагов, и его шансы на оставление потомства возросли. Постепенно, опять-таки через тысячи поколений, появилась разновидность с плоским и зеленым телом. Одно из этих зеленых насекомых в плоской разновидности напоминало по форме лист, вследствие чего удачно скрывалось в листве, получило большие шансы на оставление потомства и т.д. 
Эта теория в разных формах повторялась учеными так часто, что завоевала почти всеобщее признание, хотя на самом деле в своих объяснениях она крайне наивна. 
Рассмотрев насекомое, похожее на сухой лист, или бабочку, сложенные крылья которой напоминают зеленый листок, или насекомое, которое подражает зеленому побегу с листом на конце, мы обнаружим в каждом из них не одну, не две, не три черты, которые делают его похожим на растение, а тысячи таких черт, каждая их которых, согласно старой «научной» теории, должна была сформироваться отдельно, независимо от других, так как совершенно невозможно предположить, чтобы одно насекомое вдруг «случайно» стало похожим на зеленый лист во всех деталях. Можно допустить «случайность» в одном направлении, но никак не в тысяче направлений сразу. Мы должны предположить или что все эти мельчайшие детали сформировались независимо друг от друга, или что существует особого рода общий «план». Допустить существование «плана» наука не могла; «план» – это совсем не научная идея. Остается только «случайность». В этом варианте каждая жилка на спине насекомого, каждая зеленая ножка, красная шейка, зеленая головка с усиками, все мельчайшие детали, все тончайшие черточки – должны были возникнуть независимо от всех остальных. Чтобы сформировалось насекомое, в точности похожее на лист растения, на котором оно живет, были бы необходимы не тысячи, а возможно, десятки тысяч повторных случайностей. 
Изобретатели «научных» объяснений мимикрии не приняли в расчет математической невозможности такого рода серии «случайных» сочетаний и повторений. 
Если подсчитать сумму преднамеренной и до некоторой степени сознательной работы, необходимой для того, чтобы получить из куска железной руды обычное лезвие ножа, мы ни за что не подумаем, что лезвие ножа могло возникнуть «случайно». Было бы совершенно ненаучно ожидать, что в недрах земли найдется готовое лезвие с торговой маркой Шеффилда или Золингена. Но теория мимикрии ожидает гораздо большего. На основании этой или аналогичной теории можно надеяться на то, что в каком-то слое горы мы найдем сформированную естественным путем пишущую машинку, которая вполне готова к употреблению. 
Невозможность комбинированных случайностей – именно она долго не принималась во внимание «научным» мышлением. 
Когда одна черта делает животное невидимым на фоне окружающей его среды (как, например, белый заяц не виден на снегу или зеленая лягушка не видна в траве), это можно с натяжкой объяснить «научно». Но когда число таких черт становится почти неисчислимым, такое объяснение теряет всякое логическое правдоподобие. 
В дополнение к сказанному было установлено, что насекомое-лист обладает еще одной удивительной особенностью. Если вы найдете такое насекомое мертвым, вы увидите, что оно напоминает увядший лист, наполовину высохший и свернувшийся в трубку. 
Возникает вопрос: почему, если живое насекомое напоминает живой лист, мертвое насекомое напоминает мертвый лист? Одно не следует из другого: несмотря на внешнее сходство, гистологическое строение обоих объектов совершенно различно. Таким образом, сходство мертвого насекомого с мертвым листом опять-таки представляет собой черту, которая должна была сформироваться совершенно отдельно и независимо. Как объясняет это наука? 
Но что она может сказать? Что сначала одно мертвое насекомое слегка напоминало увядший лист; благодаря этому оно имело больше шансов скрыться от врагов, производить более многочисленное потомство и т.д.? Наука не может сказать ничего другого, потому что таков непременный вывод из принципа охранительного или полезного сходства. 
Современная наука уже не в состоянии следовать этой линии; хотя она по-прежнему сохраняет дарвиновскую и после-дарвиновскую терминологию «охранительного принципа», «друзей», «врагов», ей уже не удается рассматривать явления сходства и мимикрии исключительно с утилитарной точки зрения. 
Были установлены многие странные факты. Известны, например, случаи, когда изменение окраски и формы делает насекомое или животное более заметным, подвергает его большей опасности, делает его более привлекательным и доступным для своих врагов. 
Здесь уже приходится отбросить принцип утилитаризма. И в современных научных трудах можно встретить совершенно бессодержательные и смутные рассуждения о том, что явление мимикрии обязано своим происхождением «влиянию окружающей среды, одинаково воздействующей на разные виды», или "физиологической реакции на постоянные психические переживания, такие как цветоощущения (Британская энциклопедия, т. XV, ст. «Мимикрия», 14-е издание). 
Ясно, что и здесь перед нами вовсе не объяснение. 
Чтобы понять явления мимикрии и сходства, наблюдающиеся в животном и растительном мирах, необходим гораздо более широкий взгляд; тогда в стремлении обнаружить их руководящий принцип можно будет добиться успеха. 
Научное мышление, в силу своей некоторой ограниченности, не в состоянии его обнаружить. 
Принцип же этот – общее стремление природы к декоративности, «театральности», тенденция быть или казаться чем-то отличным от того, чем она в действительности является в данное время и в данном месте. 
Природа всегда старается украсить себя, не быть собой. Таков фундаментальный закон ее жизни. Она все время облачается, то и дело меняет свои одеяния, постоянно вертится перед зеркалом, глядит на себя со всех сторон, восхищается собой – а затем снова одевается и раздевается. 
Ее действия зачастую представляются нам случайными и бесцельными, потому что мы стараемся приписать им какой-то утилитарный смысл. Однако на самом деле нет ничего более далекого от намерений природы, чем работа ради какой-то «пользы». Польза достигается лишь попутно, при случае. А то, что можно считать постоянным и намеренным – это тенденция к декоративности, бесконечные переодевания, непрекращающийся маскарад, в котором живет природа. 
Действительно, все эти мелкие насекомые, о которых я говорил, наряжены и перенаряжены; они носят маски и причудливые одеяния; их жизнь проходит на сцене. Тенденция всей их жизни – не быть самими собой, а походить на что-то другое – на зеленый лист, на кусочек мха, на блестящий камешек. 
Однако подражать можно только тому, что действительно видишь. Даже человек не в состоянии придумать или изобрести новые формы. Насекомое или животное вынуждено заимствовать их из окружающей среды, подражать чему-то в тех условиях, в каких оно родилось. Павлин украшен круглыми солнечными пятнами, которые падают на землю от лучей, проходящих сквозь листву. Зебра покрывается тенями древесных ветвей, а рыба, живущая в водоеме с песчаным дном, копирует своей окраской песок. Насекомое, живущее среди зеленой листвы особого кустарника на Цейлоне, наряжено под лист этого кустарника, и другой наряд для него невозможен. Если оно ощутит склонность к декоративности, к театрализации, к ношению необычных нарядов, к маскараду, – ему придется подражать зеленым листьям, среди которых оно живет. Потому что листья – это все, что оно знает, что видит; и вот оно облекается в одеяние зеленого цвета, притворяется зеленым, играет роль зеленого листа. В этом можно видеть лишь одну тенденцию – не быть собой, казаться чем-то другим.* 
* Тенденция не быть собой, тенденция к театральности в жизни человека интересно описана в книге Н.Н. Евреинова «Театр в жизни», СПб., 1915. 
Конечно, это чудо – и такое чудо, в котором содержится не одна, а много загадок. 
Прежде всего, кто или что наряжается, кто или что стремится быть или казаться чем-то иным? 
Очевидно, не отдельные насекомые или животные. Отдельное насекомое – это только костюм. 
За ним стоит кто-то или что-то. 
В явлениях декоративности, в формах и окраске живых существ, в явлениях мимикрии, даже в «охранительности» можно видеть определенный план, намерение и цель; и очень часто этот план совсем не утилитарен. Наоборот, переодевание нередко содержит много опасного, ненужного и нецелесообразного. 
Так что же это может быть? 
Это мода, мода в природе! 
А что такое «мода»? Что такое мода в человеческом мире? Кто создает ее, кто ею управляет, каковы ее руководящие принципы, в чем тайна ее повелительного воздействия? Она содержит в себе элемент декоративности, хотя его часто не правильно понимают, охранительный элемент, элемент подчеркивания вторичных признаков, элемент желания не казаться или не быть тем, чем на самом деле являешься, равно как и элемент подражания тому, что более всего действует на воображение. 
Почему случилось так, что в XIX веке, с началом царства машин культурные европейцы в своих цилиндрах, черных сюртуках и брюках превратились в стилизованные дымовые трубы? 
Что это было? «Охранительное сходство»? 
Мимикрия есть проявление той же самой «моды» в животном мире. Всякое подражание, копирование, всякое сокрытие есть «мода». Зеленые лягушки среди зелени, желтые в песке и почти черные на черной земле – это не просто «охранительная окраска». Мы можем найти здесь элементы того, что «сделано», что является респектабельным, что делает каждый. На песке зеленая лягушка будет привлекать слишком много внимания, окажется чересчур заметной, «неприличной». Вероятно, в силу какой-то причины это не разрешается, считается противоречащим хорошему вкусу в природе. 
Явления мимикрии устанавливают два принципа понимания работы природы: принцип существования некоего плана во всем, что делает природа, и принцип отсутствия в этом плане утилитаризма. 
Это подводит нас к вопросу о методах, к вопросу о том, как все это достигается. А такой вопрос немедленно ведет к следующему: «Как сделано не только это, но и вообще все?» 
Научное мышление вынуждено признать возможность странных «прыжков» в формировании новых биологических типов. Спокойная и уравновешенная теория происхождения видов доброго старого времени давно отброшена, и защищать ее нет ныне никакой возможности. «Прыжки» очевидны, и они опрокидывают всю теорию. Согласно биологическим теориям, которые стали «классическими» во второй половине XIX века, приобретенные качества становятся постоянными только после случайных повторений во многих поколениях. Но на самом деле новые качества очень часто передаются сразу и в чрезвычайно сильной степени. Один этот факт разрушает всю старую систему и обязует нас предположить наличие особого рода сил, управляющих появлением и упрочением новых качеств. 
С этой точки зрения можно предположить, что так называемые животное и растительное царства суть результаты сложной работы, проведенной Великой Лабораторией. Глядя на растительный и животный мир, мы можем думать, что в какой-то гигантской и непостижимой лаборатории природы проводится целая серия экспериментов, следующих друг за другом. Результат каждого эксперимента как бы заключен в отдельную стеклянную пробирку, запечатан и снабжен ярлыком; в таком виде он попадает в мир. Глядя на него, мы говорим: «муха»; следует еще эксперимент, еще одна пробирка, – и мы говорим: «пчела», затем: «змея», «слон», «лошадь» и так далее. Все это – эксперименты Великой Лаборатории. Самым последним был проведен сложнейший и труднейший эксперимент – «человек». 
Сначала мы не видим в этих экспериментах никакого порядка, никакой цели, и некоторые эксперименты (такие, как вредные насекомые, ядовитые змеи) кажутся нам злой шуткой природы над человеком. 
Но постепенно мы начинаем усматривать в работе Великой Лаборатории определенную систему и направление. Мы начинаем понимать, что Лаборатория экспериментирует только с человеком. Задача Лаборатории состоит в том, чтобы создать «форму», которая эволюционировала бы самостоятельно, т.е. при условии помощи и поддержки, но своими собственными силами. Такая саморазвивающаяся форма и есть человек. 
Все другие формы суть либо предварительные опыты по созданию материала для питания более сложных форм, либо опыты по разработке определенных свойств или частей машины, либо неудачные эксперименты, отбросы производства, испорченный материал. 
Результатом всей этой сложной работы явилось первое человечество – Адам и Ева. 
Однако работа Лаборатории началась задолго до появления человека. Было создано множество форм, каждая из которых служила для усовершенствования той или иной черты, того или иного приспособления. И каждая из этих форм для того, чтобы жить, включала в себя и выражала какой-то фундаментальный космический закон, выступала в качестве его символа, иероглифа. Поэтому однажды созданные формы, послужив своей цели, не исчезали, а продолжали жить, пока длились благоприятные условия или пока их не вытесняли сходные, но более совершенные формы. «Экспериментальный материал», так сказать, выходя из лаборатории, начинал самостоятельную жизнь. В дальнейшем для этих форм была изобретена теория эволюции; но, конечно, природа не имела в виду никакой эволюции для этого сбежавшего «экспериментального материала». Иногда, порождая экспериментальные формы, природа пользовалась материалом, который уже употреблялся при создании человека, но оказался бесполезным, негодным для преобразования внутри человека. 
На этом пути вся работа Великой Лаборатории имела в виду одну цель – создание Человека. Из таких предварительных экспериментов и отброшенного материала были сформированы животные. 
Животные, которые, согласно Дарвину, являются нашими «предками», вовсе не предки, а зачастую такие же «потомки» давно исчезнувших человеческих рас, как мы. Мы являемся их потомками, но и животные – такие же потомки. В нас воплощены их свойства одного рода, в них – другого. Животные – как бы наши двоюродные братья. Разница между нами и животными состоит в том, что мы более или менее удачно приспосабливаемся к меняющимся обстоятельствам, во всяком случае, обладаем способностью к адаптации. А животные остановились на какой-то одной черте, на одном качестве, которое они выражают, и далее в своем развитии идти не могут. Если условия меняются, животные вымирают; к адаптации они не способны. В них воплощены такие качества, которые не в состоянии измениться. Животные – это выражение тех свойств, которые в человеке стали бесполезными и невозможными. 
Вот почему животные нередко кажутся карикатурой на человека. 
Животный мир в целом являет собой карикатуру на человеческую жизнь. В людях есть много таких качеств, которые необходимо будет отбросить, когда человек станет настоящим человеком. И люди боятся этого, так как не знают, что им в конце концов останется. Возможно, что-то и останется, но очень немногое. А достанет ли у них храбрости для такого опыта? Возможно, некоторые люди на него отважатся. Но где они? 
Свойства, которым рано или поздно суждено стать достоянием зоопарка, продолжают управлять нашей жизнью, и люди страшатся отказаться от них даже в мыслях, потому что чувствуют, что с их потерей у них не останется ничего. Хуже всего то, что в большинстве случаев они совершенно правы. 
Но вернемся назад, к тому моменту, когда в Лаборатории был создан первый человек, «Адам и Ева», когда он впервые появился на земле. Первое человечество не могло начать какую-либо культуру. Тогда еще не было внутреннего круга, который мог бы оказать ему помощь, направить его первые шаги. Человеку приходилось получать помощь от создавших его сил. Эти силы вынужденно играли ту роль, которую впоследствии исполнял внутренний круг. 
Возникла культура; и поскольку первый человек не имел еще привычки к ошибкам, не знал практики преступления и памяти о варварстве, культура развивалась с необыкновенной быстротой. Более того, она развивала только положительные стороны человека, а не отрицательные. Человек жил в полном единении с природой; он видел внутренние свойства всех вещей и существ, понимал эти свойства и давал имена вещам в соответствии с их свойствами. Животные повиновались ему; он пребывал в постоянном общении с создавшими его высшими силами. Человек поднялся очень высоко – и совершил это восхождение с невероятной быстротой, потому что не делал при этом ошибок. Неспособность к ошибкам и отсутствие практики ошибок, с одной стороны, ускоряли его прогресс, с другой же, подвергали его большим опасностям, ибо означали его неспособность избежать последствий ошибок, которые, тем не менее, оставались возможными. 
В конце концов человек действительно совершил ошибку и совершил ее тогда, когда поднялся на большую высоту. 
Ошибка его заключалась в том, что он счел себя существом более высоким, чем был на самом деле. Он решил, что уже знает, что такое добро и что такое зло. Он возомнил себя способным самостоятельно, без помощи извне направлять и устраивать свою жизнь. 
Эта ошибка, вероятно, могла бы оказаться и не слишком большой, ее последствия можно было бы исправить или изменить, если бы человек знал, как с ними поступить. Но, не обладая опытом ошибок, он не знал, как преодолеть ее последствий. Ошибка начала расти и постепенно обрела гигантские размеры, пока не стала проявляться во всех аспектах человеческой жизни. Так началось падение человека; волна пошла вниз. Человек быстро опустился до того уровня, с которого он начал, но уже с совершенным грехом. 
После более или менее продолжительного периода устойчивости вновь начался трудный подъем с помощью высших сил. Главное его отличие состояло в том, что на этот раз человек обладал способностью к ошибке, имел грех. Вот почему вторая волна культуры началась с братоубийства, с преступления Каина, которое легло в основу новой культуры. 
Но, не считая «кармы» греха, человек приобрел определенный опыт благодаря своим прошлым ошибкам. Поэтому, когда повторился момент фатальной ошибки, ее совершило уже не все человечество – появились люди, которые не совершили преступления Каина, которые никоим образом не были с ним связаны и никак им не воспользовались. 
С этого момента пути человечества разошлись. Совершившие ошибку начали падение, пока вновь не достигли самого низкого уровня. Но в тот момент, когда им понадобилась помощь, ее могли оказать им те, кто не совершил падения, не допустил ошибки. 
Такова краткая схема самых ранних культур. Миф об Адаме и Еве излагает историю первой культуры. Жизнь в саду Эдема есть форма цивилизации, достигнутая первой культурой. Падение человека – результат его попытки освободиться от высших сил, которые руководили его эволюцией, начать самостоятельную жизнь, полагаясь лишь на себя. Каждая культура по-своему повторяет эту фундаментальную ошибку. Каждая новая культура развивает новые черты, приходит к новым результатам, а затем их утрачивает. Но все то, что оказывается по-настоящему ценным, сохраняется людьми, не совершившими ошибок; эти ценности служат материалом для начала последующей культуры. 
В первой культуре человек не имел опыта ошибок; его подъем был очень быстрым, но недостаточно полным и разносторонним; человек не раскрыл все имевшиеся в нем возможности, ибо многие вещи давались ему слишком легко. Но после серии падений, со всем грузом ошибок и преступлений, человеку пришлось развивать другие присущие ему качества, чтобы уравновесить таким образом последствия ошибок. Далее будет показано, что развитие всех возможностей, скрытых в каждой точке творения, есть цель прогресса вселенной, и жизнь человечества должна изучаться прежде всего в связи с этой целью. 
В последующей жизни человеческой расы, в последующих ее культурах развитие таких принципиальных возможностей совершается с помощью внутреннего круга. С этой точки зрения, вся возможная для человечества эволюция ограничивается эволюцией небольшого числа индивидов, продолжающейся, вероятно, длительное время. Человечество же в целом не эволюционирует; оно лишь слегка изменяется, приспосабливаясь к изменению окружающей среды. Подобно организму, человечество эволюционирует благодаря эволюции входящих в его состав небольшого числа клеток. Эволюционирующие клетки как бы переходят в высшие ткани организма; и те, поглощая развивающиеся клетки, получают питание. 
Идея высших тканей есть идея внутреннего круга. 
Как я уже упоминал, идея внутреннего круга противоречит всем признанным социальным теориям, касающимся устройства человеческого общества; однако эта идея приводит нас к другим теориям, которые теперь забыты и не получили в свое время должного внимания. 
Так, иногда в социологии поднимался вопрос, можно ли рассматривать человечество как организм, а человеческие сообщества – как меньшие организмы, т.е. допустим ли биологический подход к социальным явлениям. Современная социологическая мысль относится к этой идее отрицательно; взгляд на человеческое общество как на организм долгое время считался ненаучным. Однако ошибка заключается в том, как сформулирована сама проблема. Понятие «организм» берется в чересчур узком смысле; в него вкладывается лишь одно заранее установленное содержание. А именно: если человеческое сообщество, нация, народ, раса принимаются за организм, такой организм уподобляют либо человеческому, либо еще более высокому организму. На самом же деле эта идея верна лишь по отношению ко всему человечеству в целом. Отдельные человеческие группы, какими бы обширными они ни казались, нельзя уподоблять человеку и тем более полагать их выше его. Биология знает о существовании организмов самых разнообразных порядков, и этот факт давно установлен. Если, рассматривая явления общественной жизни, мы будем помнить о различиях между организмами, стоящими на разных уровнях биологической лестницы, биологический взгляд на социальные явления вполне допустим, – впрочем, при условии, что мы уясним себе следующий факт: такие человеческие сообщества, как раса, народ, племя суть организмы более низкие, чем индивидуальный человек. 
Раса или нация как организм не имеют ничего общего с высокоразвитым и сложным организмом отдельного человека, который для каждой функции имеет особые органы и обладает большой способностью к адаптации, свободой передвижения и т.д. По сравнению с человеческим индивидом раса или нация как организм стоят на очень низком уровне – на уровне «животного-растения». Такие организмы представляют собой аморфные, большей частью неподвижные массы, не имеющие специальных органов ни для одной из своих функций, не обладающие способностями свободного передвижения, а, наоборот, привязанные к определенному месту. Они выпускают в разных направлениях нечто вроде щупалец, при помощи которых захватывают подобных себе существ и поглощают их. Вся жизнь таких организмов заключается во взаимопожирании. Существуют организмы, которые способны поглощать большое количество мелких организмов и на время становиться очень крупными и сильными. Затем два таких организма встречаются друг с другом, и между ними начинается борьба, в которой один или оба противника оказываются уничтоженными или ослабленными. Вся внешняя история человечества, история борьбы между народами и расами, – ни что иное, как процесс, в котором «животные-растения» пожирают друг друга. 
Но внутри этого процесса, как бы под ним, протекает жизнь и деятельность индивидуального человека, т.е. отдельных клеток, формирующих такие организмы. Деятельность человеческих индивидов создает то, что мы называем культурой, или цивилизацией. Деятельность масс всегда враждебна культуре, разрушает ее. Народы ничего не создают, они только разрушают. Создают индивиды. Все изобретения, открытия, усовершенствования, прогресс науки, техники, искусства, архитектуры и инженерного дела, философские системы, религиозные учения – все это результат деятельности индивидов. А вот разрушение, искажение, уничтожение, стирание с лица земли – это уже деятельность народных масс. 
Это, конечно, не значит, что человеческие индивиды не служат разрушению. Напротив, инициатива разрушения в широком масштабе всегда принадлежит индивидам, а массы оказываются лишь исполнителями. Но массы никогда не в состоянии что-либо создать, хотя способны проявить инициативу в разрушении. 
Если мы поймем, что массы человечества, народы и расы, представляют собой низшие существа по сравнению с индивидуальным человеком, нам станет ясно, что народы и расы не в состоянии эволюционировать в такой же степени, в какой эволюционирует индивидуальный человек. 
Мы даже не имеем идеи эволюции для народа или расы, хотя часто говорим о такой эволюции. Фактически же все народы и нации в пределах, доступных историческому наблюдению, следуют одним курсом: они растут, развиваются, достигают известного уровня развития и величия, а затем начинают делиться, приходят в упадок и гибнут. В конце концов они полностью исчезают и превращаются в составные элементы других существ, похожих на них. Расы и нации умирают точно так же, как и отдельный человек. Но индивиды, кроме смерти, имеют еще и иные возможности, а гигантские организмы человеческих рас этих возможностей лишены, ибо их души столь же аморфны, сколь и их тела. 
Трагедия индивидуального человека заключается в том, что он живет как бы внутри густой массы низшего существа, и вся его деятельность направлена на служение чисто вегетативным функциям слепого, студнеобразного организма. В то же время сознательная индивидуальная деятельность человека, его усилия в области мышления и творческого труда направлены против этих крупных организмов, вопреки им и невзирая на них. Разумеется, неверно утверждать, что всякая индивидуальная деятельность человека состоит в сознательной борьбе против таких гигантских организмов. Человек побежден и превращен в раба. И часто случается так, что он думает, будто обязан служить этим гигантским существам. Но высшие проявления человеческого духа, высшие виды деятельности человека этим организмам совершенно не нужны. Более того, нередко они им неприятны, враждебны, даже опасны, ибо отвлекают на индивидуальный труд те силы, которые в противном случае были бы поглощены водоворотом жизни гигантского организма. Бессознательно, чисто физиологически, гигантский организм стремится присвоить все силы индивидуальных клеток, из которых он состоит, использовать их в своих интересах, главным образом, для борьбы с другими организмами. Но если мы вспомним, что эти индивидуальные клетки, люди, представляют собой более организованные существа, чем гигантские организмы, что деятельность первых далеко выходит за пределы деятельности последних, то мы осознаем вечный конфликт между человеком и человеческими агрегатами, поймем, что так называемый прогресс, или эволюция, – это то, что остается от индивидуальной деятельности в результате борьбы между ней и аморфными массами. Слепой организм массы борется против проявлений эволюционного духа, старается подавить его, уничтожить, разрушить то, что было им создано. Но даже здесь он не в состоянии уничтожить все полностью. Что-то остается, и это «что-то» и есть то, что мы называем прогрессом, или цивилизацией. 
Идея эволюции в жизни индивида и человеческого общества, идея эзотеризма, рождения и роста культур и цивилизаций, возможности отдельного человека в периоды подъема и упадка – все это и многое другое выражено в трех мифах Библии. 
Эти три библейские мифа не связаны друг с другом и стоят порознь; но фактически они выражают одну и ту же мысль и взаимно дополняют друг друга. 
Первый из них – рассказ о Всемирном Потопе и Ноевом ковчеге; второй – рассказ о Вавилонской башне, ее разрушении и смешении языков; третий повествует о гибели Содома и Гоморры, о видении Авраама и о десяти праведниках, ради которых Бог соглашался пощадить Содом и Гоморру, но которых там так и не нашлось. 
Всемирный Потоп – аллегорическая картина гибели цивилизации, разрушения культуры. Такая гибель должна сопровождаться уничтожением большей части человеческой расы; это следствие геологических катаклизмов, войн, переселения людских масс, эпидемий, революций и тому подобных причин. Очень часто все эти причины действуют одновременно. Идея данной аллегории заключается в том, что в момент кажущегося всеобщего разрушения все действительно ценное оказывается спасено в соответствии с заранее подготовленным и продуманным планом. Небольшая группа людей ускользает от действия всеобщего закона и спасает важнейшие идеи и достижения своей культуры. 
Легенда о Ноевом ковчеге – миф, относящийся к эзотеризму. Постройка «ковчега» знаменует «школу», подготовку людей к посвящению для перехода к новой жизни, к новому рождению. «Ноев ковчег», спасшийся от потопа, – это внутренний круг человечества. 
Эта аллегория имеет и второе значение, относящееся к индивидуальному человеку. Потоп – это неизбежная и неумолимая смерть. Но человек может построить внутри себя «ковчег» и собрать там образцы всего ценного, что есть в нем самом. В такой оболочке образцы не погибнут; они переживут смерть и родятся снова. Точно так же, как человечество может спастись благодаря своей связи со внутренним кругом, так и индивидуальный человек способен достичь личного спасения благодаря наличию в нем связи с внутренним кругом, т.е. с высшими формами сознания. Но без посторонней помощи, без помощи «внутреннего круга» спасение невозможно. 
Второй миф – о Вавилонской башне – является вариантом первого; но если первый говорит о спасении, о тех, кто спасен, то второй сообщает о разрушении, о тех, кто погибнет, ибо Вавилонская башня изображает культуру. Человек мечтает о том, чтобы построить каменную башню «высотою до небес», о том, чтобы создать на земле идеальную жизнь. Люди верят в интеллектуальные методы, в технические средства, в формальные учреждения. Долгое время башня все выше и выше поднимается над землей. Но неизбежно наступает момент, когда люди перестают понимать друг друга, вернее, чувствуют, что никогда друг друга и не понимали. Каждый из них представляет идеальную жизнь на земле по-своему, каждому хочется провести в жизнь свои идеи, осуществить свой идеал. Это и есть тот момент, когда начинается смешение языков: люди перестают понимать друг друга даже в простейших вещах, а отсутствие понимания вызывает разлад, враждебность, борьбу. Люди, строившие башню, начинают убивать друг друга и разрушать построенное. Башня превращается в развалины. Именно это и происходит в жизни всего человечества, в жизни народов и наций, а также в жизни отдельного человека. Каждый человек воздвигает Вавилонскую башню: его стремления, жизненные цели, достижения – все это Вавилонская башня. Но неизбежен момент, когда башня рушится. Небольшой толчок, несчастный случай, болезнь, крохотная ошибка в расчете, – и от башни ничего не остается. Человек видит все это, но исправить или изменить дело уже слишком поздно. 
Или же в строительстве башни может наступить такой момент, когда разнообразные "я", составляющие человеческую личность, теряют доверие друг к другу, видят всю противоречивость своих устремлений и желаний, обнаруживают, что у них общей цели, и перестают понимать друг друга, точнее, перестают думать, что между ними есть понимание. Тогда башня должна упасть, иллюзорные цели исчезают, и человек с необходимостью сознает, что все сделанное им не принесло плодов, ни к чему не привело, да и не могло привести, что перед ним остался лишь один реальный факт – факт смерти. 
Вся жизнь человека, накопление богатств, приобретение власти или знаний – все это постройка Вавилонской башни, ибо должно закончиться катастрофой, смертью. Смерть суждена всему тому, что не может перейти на новый план бытия. 
Третий миф – о разрушении Содома и Гоморры – еще яснее, чем первые два, показывает момент вмешательства высших сил и причины такого вмешательства. Господь готов был пощадить Содом и Гоморру ради пятидесяти праведников, ради сорока пяти, ради тридцати, ради двадцати, наконец, ради десяти. Но найти даже десять праведников не удалось; и оба города были разрушены. Возможность эволюции утрачена; Великая Лаборатория положила конец неудачному эксперименту. Но Лот и его семья были спасены. Идея – та же, что и в первых двух мифах, но здесь особо подчеркнута готовность направляющей воли сделать все возможное, пойти на уступки, пока имеется хоть какая-то надежда на осуществление поставленной для людей цели. Когда же всякая надежда исчезает, неизбежно вмешательство руководящей воли; она спасает то, что заслуживает спасения, и уничтожает все остальное. 
Изгнание Адама и Евы из Эдемского сада, разрушение Вавилонской башни, Всемирный Потоп, разрушение Содома и Гоморры – все это легенды и иносказания, относящиеся к истории человечества, к его эволюции. Кроме этих легенд и множества других, сходных с ними, почти у всех рас есть легенды и мифы о странных нечеловеческих существах, шедших по тому же пути, что и человек, еще до его появления. Падение ангелов, титанов, богов, пытавшихся выйти из повиновения другим, более высоким и могущественным божествам, падение Люцифера, демона, Сатаны – все эти случаи предшествовали падению человека. Несомненно, смысл этих мифов глубоко скрыт от нас. Совершенно ясно, что обычные богословские и теософские толкования ничего не объясняют, потому что предполагают существование невидимых рас, духов, которые по своему отношению к высшим силам похожи на людей. Неадекватность такого объяснения «посредством введения пяти новых неизвестных для определения одного» очевидна. Было бы, однако, неверным оставить все эти мифы без каких-либо объяснений, ибо сама их устойчивость и повторяемость среди разных народов и рас привлекают наше внимание к явлениям, которых мы не знаем, но которые должны знать. 
Легенды и эпические произведения всех народов содержат немало материала, относящегося к нечеловеческим существам, которые предшествовали человеку или даже существовали одновременно с ним, но многим от него отличались. Этот материал столь обилен и значителен, что не пытаться объяснить такие мифы значило бы намеренно закрывать глаза на то, что нам следовало бы понять. Таковы, например, легенды о гигантах и так называемых «циклопических» постройках, которые невольно с ними связываются. 
Если мы не желаем игнорировать многие факты или верить в трехмерных «духов», способных строить каменные здания, необходимо предположить, что до-человеческие расы были такими же физическими существами, как и человек, что они, подобно ему, пришли из Великой Лаборатории природы, что природа делала попытки создать самоэволюционирующие существа еще до человека. Далее, нам следует допустить, что эти существа были выпущены из Великой Лаборатории в жизнь; однако в своем дальнейшем развитии им не удалось удовлетворить природу, и вместо того, чтобы выполнить замысел природы, они обратились против нее. Тогда природы прервала эксперимент с ними и начала новый. 
Строго говоря, у нас нет оснований считать человека первым или единственным экспериментом по созданию саморазвивающегося существа. Напротив, упомянутые мифы позволяют предположить, что такие существа появлялись и до человека. 
Если это так, если у нас есть основание признать наличие физических рас до-человеческих существ, где же тогда искать потомков этих рас, и в какой мере оправдано предположение о существовании таких потомков? 
Нам нужно начать с идеи, что целью своей деятельности природа имеет создание самостоятельно развивающегося существа. 
Но можно ли считать, что все животное царство является побочным продуктом лишь одной линии работы – создания человека?
Это допустимо по отношению к млекопитающим. Мы можем, далее, включить сюда всех позвоночных, счесть многие низшие формы подготовительными и т.п. Но какое место в этой системе отвести насекомым, которые образуют самодовлеющий мир, не менее полный, чем мир позвоночных? 
Нельзя ли предположить, что насекомые представляют собой другую линию в работе природы, не связанную с созданием человека, но, возможно, предшествовавшую ей? Переходя к фактам, мы вынуждены признать, что насекомые никоим образом не являются подготовительной стадией в формировании человека. Нельзя их считать и побочным продуктом человеческой эволюции. Наоборот, в строении организма, отдельных его частей и органов насекомые обнаруживают более совершенные по сравнению с млекопитающими или человеком формы. Нельзя не видеть, что в некоторых формах жизни насекомых обнаруживаются такие явления, которые невозможно объяснить без очень сложных гипотез; эти гипотезы заставляют признать за насекомыми очень богатое прошлое, так что нынешние их формы приходится считать вырождающимися. 
Последнее соображение относится, главным образом, к организованным сообществам муравьев и пчел. Ознакомившись с их жизнью, невозможно не поддаться сильнейшему удивлению и замешательству. Муравьи и пчелы в равной степени вызывают наше восхищение поразительной полнотой своей организации; вместе с тем они отталкивают и пугают нас, порождают чувство безотчетного отвращения своим неизменно холодным рассудком, господствующим в их жизни, абсолютной невозможностью для индивида освободиться от круговорота жизни муравейника или улья. Нас ужасает мысль, что и мы можем походить на них! 
Действительно, какое место занимают сообщества муравьев и пчел в общем порядке вещей на нашей земле? Как могли они появиться такими, какими они нам известны? Все наблюдения над их жизнью и организацией неизбежно приводят к одному заключению. Первоначальная организация «улья» и «муравейника» в далеком прошлом, несомненно, требовала рассудка и мощного логического разума, хотя для дальнейшего их существования не требовалось ни разума, ни рассудка. 
Как это могло случиться? 
Скорее всего, по одной причине. Если муравьи или пчелы (или оба эти вида) в разные периоды были разумными и эволюционирующими существами, а затем утратили разум и способность к эволюции, это могло случиться только потому, что их «разум» пошел против их же собственной «эволюции». Иными словами, полагая, что они способствуют своей эволюции, они ухитрились каким-то образом ее остановить. 
Можно предположить, что муравьи и пчелы явились из Великой Лаборатории и были посланы на землю с привилегией в возможности развития. Но после долгого периода борьбы и усилий как те, так и другие отказались от своей привилегии и перестали эволюционировать, точнее, прекратили посылку эволюционирующего потока. После этого природе пришлось принять собственные меры. Насекомые были полностью изолированы, и оказалось необходимым начать новый эксперимент. 
Если допустить такую возможность, нельзя ли предположить, что древние легенды о падении существ, предшествовавших человеку, относятся к муравьям и пчелам? Нас могут смутить их малые по сравнению с нами размеры. Но размеры живых существ, во-первых, вещь весьма относительная; во-вторых, в некоторых случаях они очень быстро меняются. Так, в случае отдельных классов животных (например, рыб, земноводных или насекомых) природа держит в своих руках нити, которые регулируют их размеры, и никогда не выпускает эти нити из рук. Иными словами, природа способна изменять размеры этих животных, ничего другого в них не меняя, и может произвести такую перемену за одно поколение, т.е. сразу, приостанавливая их развитие на известной стадии. Каждый видел крошечных рыб, в точности похожих на крупных, мелких лягушек и т.п. В растительном мире это еще очевиднее. Конечно, это не всеобщее правило, и некоторые существа, как человек и большинство высших млекопитающих, достигают почти наибольшей возможной для них величины. Что же касается насекомых, то муравьи и пчелы, весьма вероятно, были гораздо крупнее, чем сейчас, хотя на этот счет можно и спорить. Пожалуй, изменение размеров муравья или пчелы потребовало и значительных перемен в их внутренней организации. 
Интересно отметить существование легенд о гигантских муравьях в Тибете; эти легенды записаны у Геродота («История», кн. XI) и Плиния («Естественная история», кн. III). 
Конечно, не так-то просто представить себе Люцифера в виде пчелы или титанов в облике муравьев. Но если на мгновение отказаться от идеи необходимости человеческой формы, большая часть наших затруднений тут же исчезает. 
Ошибка этих нечеловеческих существ, причина их падения неизбежно была той же природы, что и ошибка, совершенная Адамом и Евой. Очевидно, они были уверены в том, что знают, что такое добро и что такое зло; они верили в то, что могут действовать самостоятельно. Они отвергли идею более высокого знания и внутреннего круга жизни, они поместили свою веру в собственное знание, в свои силы и понимание целей и задач своего существования. Но их понимание, вероятно, было гораздо более ошибочным, а заблуждения – гораздо менее наивными, чем заблуждения Адама и Евы, так что результаты их ошибки оказались куда более серьезными. Поэтому муравьи и пчелы не только остановили эволюцию, но и, изменив свое бытие, сделали ее совершенно невозможной. 
Распорядок жизни пчел и муравьев, их идеальная коммунистическая организация указывают на характер и форму их падения. Можно себе представить, что в разные времена как пчелы, так и муравьи достигали довольно высокой, хотя и односторонней культуры, целиком основанной на интеллектуальных соображениях выгоды и пользы, без какого бы то ни было воображения, без эзотеризма, без мистики. Они организовали свою жизнь на основе своеобразного «марксизма», который казался им очень точным и научным. Они осуществили социалистический порядок вещей, полностью подчиняющий индивида интересам общества в согласии со своим пониманием этих интересов. Таким образом, они разрушили всякую возможность для развития индивида, для его отделения от общей массы. 
Но именно развитие индивидов и их выделение из общей массы и составляло цель природы; на этом основывалась возможность эволюции. 
Ни пчелы, ни муравьи не желали признать этого. Они видели свою цель в чем-то ином, они стремились покорить природу. И в той или иной степени они изменили план природы, сделали его выполнение невозможным. 
Необходимо помнить, что говорилось ранее: каждый «эксперимент» природы, т.е. каждое живое существо, каждый живой организм представляет собой выражение космических законов, сложный символ или иероглиф. Начав изменять свое существование, свою жизнь и форму, пчелы и муравьи, взятые как индивиды, нарушили свою связь с законами природы, перестали выражать эти законы индивидуально и стали выражать их только коллективно. И тогда природа подняла свой магический жезл – и превратила их в мелких насекомых, не способных причинить природе какой бы то ни было вред. 
Через некоторое время их мыслительные способности, совершенно бесполезные в хорошо организованном муравейнике или улье, атрофировались; автоматические привычки стали передаваться из поколения в поколение; и муравьи превратились в «насекомых», какими мы их сейчас знаем, а пчелы даже стали приносить человеку пользу.* 
* Заметим, кстати, что природу автоматизма, управляющего жизнью улья или муравейника, невозможно объяснить при помощи психологических концепций европейской литературы. Я буду говорить о них в другой книге, излагая основы учения, упомянутого во вводной части. 
Действительно, при наблюдении муравейника или улья нас всегда поражают две вещи: во-первых, сумма разумности и расчета, вложенных в первоначальную организацию, во-вторых, полное отсутствие разума в деятельности. Разум, вложенный в эту организацию, был очень узким и строго утилитарным; он все рассчитывал в пределах данных условий и ничего не видел за их пределами. Однако и этот разум понадобился только для первоначального расчета и оценки. Раз пущенный в ход, механизм уже не требовал никакого ума: автоматические привычки и обычаи автоматически усваивались и передавались следующим поколениям, что обеспечило их сохранность в неизменном виде. В улье или муравейнике «разум» не просто бесполезен, но может даже оказаться вредным и опасным, ибо разумность не способна с одинаковой точностью передавать из поколения в поколение все законы, правила и методы работы. Разум может забыть, исказить, добавить что-то новое; разум может увести к «мистике», к идее высшего разума, к идее эзотеризма. Поэтому стало необходимым изгнать разум из идеального социализма улья или муравейника как вредный для общества элемент, каковым он фактически и являлся. 
Конечно, при этом могла возникнуть и борьба – период, когда предки муравьев или пчел, еще не утратившие способности мышления, ясно увидели свое положение, осознали неизбежное начало вырождения и пытались бороться с ним, освободить индивида от его безусловного подчинения обществу. Но борьба оказалась безнадежной – и не могла привести к победе. Железные законы муравейника и улья очень скоро справились с мятежными элементами, и через несколько поколений непокорные индивиды, вероятно, просто перестали рождаться. Как улей, так и муравейник постепенно превратились в идеальные коммунистические государства. 
В своей книге «Жизнь термитов» Морис Метерлинк собрал много интересного материала о жизни этих насекомых, еще более удивительных, чем муравьи и пчелы. 
При первых же попытках изучить жизнь термитов Метерлинк испытал то же самое странное эмоциональное ощущение, о котором я говорил выше: 
...Это делает их почти нашими братьями и, по мнению некоторых, заставляет этих несчастных насекомых – в большей степени, чем пчел и других живых существ на земле – быть провозвестниками, а возможно, и предтечами нашей собственной судьбы.
Далее Метерлинк останавливается на древности термитов, которые гораздо древнее человека, на их огромной численности и разнообразии видов. После чего Метерлинк переходит к тому, что он называет «цивилизацией термитов»: 
Их древнейшая цивилизация является наиболее любопытной, наиболее полной, наиболее разумной и, в некоторой степени, наиболее логичной и соответствующей трудностям существования из всех цивилизаций, которые появились на земном шаре перед нашей собственной. Согласно некоторым точкам зрения, эта цивилизация, хотя она свирепа, сурова и часто кажется отталкивающей, превосходит цивилизации пчел, муравьев и даже самого человека. 
В термитнике боги коммунизма стали ненасытными Молохами: чем больше им отдают, тем большего они требуют – и упорствуют в своих требованиях до тех пор, пока индивид не будет уничтожен, а его нищета не станет абсолютной. Эта ужасная тирания не имеет подобия среди людей, ибо если у нас благами цивилизации пользуются хотя бы немногие, в термитнике ими не пользуется никто. 
Дисциплина, более суровая, чем у кармелитов или траппистов, и добровольное подчинение законам или правилам, пришедшим Бог знает откуда, не имеют себе равных ни в одном человеческом сообществе. Неизбежность нового вида, пожалуй, самая жестокая из всех, социальная неизбежность, к которой движемся и мы сами, добавлена к тем формам неизбежности, с которыми мы уже встречались и о которых достаточно думали. Здесь нет отдыха, кроме последнего для всех сна; здесь недопустима болезнь, а слабость несет за собой смертный приговор. Коммунизм доведен до границ каннибализма и копрографии. 
Вынужденные лишения и несчастья многих никому не приносят пользы или счастья, – и все это для того, чтобы всеобщее отчаяние продолжалось, возобновлялось и возрастало до тех пор, пока существует мир. Эти города насекомых, появившиеся на свет еще до нас, могли бы послужить карикатурой на нас самих, пародией на тот земной рай, к которому стремится большинство цивилизованных народов. 
Метерлинк показывает, какими жертвами куплен этот идеальный режим: 
Прежде у термитов были крылья; теперь их нет. У них были глаза, которыми пришлось пожертвовать. У них был пол, но и его пришлось принести в жертву.
Метерлинк упускает одну вещь: прежде чем принести в жертву крылья, зрение и пол, термитам пришлось отказаться от разума. 
И, несмотря на все это, процесс, через который прошли термиты, Метерлинк назвал эволюцией. Это произошло потому, что, как я уже говорил, в современной мысли любое изменение формы, происходящее в течение длительного времени, называется эволюцией. Сила принудительного стереотипа псевдонаучного мышления воистину поразительна. В средние века философия и наука должны были согласовать свои теории с догмами церкви, в наше время роль этих догм играет «эволюция». Совершенно ясно, что в таких условиях мысль не может развиваться свободно. 
Идея эзотеризма имеет особо важное значение именно на нынешней стадии развития мышления, ибо она делает совершенно ненужной идею эволюции в обычном смысле слова. Ранее было сказано, что в эзотерическом смысле слово «эволюция» может означать: преображение индивидов. И в этом смысле эволюцию невозможно смешать с вырождением, как это постоянно делает «научная мысль», которая даже собственную дегенерацию принимает за эволюцию. 
Единственный выход из всех тупиков, созданных «материалистической» и метафизической мыслью, состоит в психологическом методе; а этот метод – ни что иное, как переоценка всех ценностей с точки зрения их собственного психологического смысла, независимо от внешних или сопутствующих фактов, на основе которых о них обычно судят. Факты могут лгать. Психологический же смысл вещи лгать не умеет. Конечно, его тоже можно неправильно понять, но против этого мы будем бороться, изучая и наблюдая ум, т.е. наш собственный аппарат познания. Обычно к уму относятся слишком просто, не принимая во внимание, что пределы полезного действия ума, во-первых, очень хорошо известны, во-вторых, весьма ограничены. Психологический метод принимает во внимание эти ограничения так же, как при обычных обстоятельствах мы принимаем во внимание ограничения, свойственные машинам и инструментам, которыми нам приходиться работать. Если мы рассматриваем что-то в микроскоп, мы принимаем во внимание его разрешающую силу; если производим какую-то работу особым инструментом, принимаем во внимание его свойства и качества – вес, чувствительность и т.п. Психологический метод имеет те же цели по отношению к нашему уму, т.е. намерен постоянно удерживать наш ум в поле своего зрения и рассматривать все выводы и открытия в отношении к состоянию или роду ума. С этой точки зрения, нет оснований полагать, что наш ум как познавательный инструмент является единственно возможным, и лучшим из существующих инструментов. Равным образом, нет оснований полагать, что все открытые и установленные истины навсегда останутся истинами. Напротив, с точки зрения психологического метода, не приходится сомневаться в том, что мы откроем множество новых истин, в том числе совершенно непостижимых для нас, о существовании которых мы и не подозревали, даже таких, которые фундаментально противоречат до сих пор признаваемым истинам. Конечно, для догматизма нет ничего более пугающего и недопустимого. Психологический метод разрушает все старые и новые предрассудки и суеверия; он не позволяет мысли останавливаться и довольствоваться достигнутыми результатами, какими бы искушающими и приятными они ни казались, какими бы симметричными и гладкими ни были сделанные из них выводы. Психологический метод дает возможность пересмотреть многие принципы, которые считались окончательными и твердо установленными, и находит в них совершенно новый и неожиданный смысл. Психологический метод во многих случаях позволяет не обращать внимания на факты или на то, что считается фактами, и видеть то, что стоит за фактами. Хотя он – не более, чем метод, тем не менее, он ведет нас в совершенно определенным направлении, а именно: к эзотерическому методу, который фактически и есть расширенный психологический метод, – но расширенный в том смысле, в каком мы не можем расширить его собственными усилиями. 
1912-1929 

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Идея скрытого знания. – Проблема невидимого мира и проблема смерти. – Невидимый мир в религии, философии, науке. – Проблема смерти и ее различные объяснения. – Идея четвертого измерения. – Различные подходы к ней. – Наше положение по отношению к «области четвертого измерения». – Методы изучения четвертого измерения. – Идеи Хинтона. – Геометрия и четвертое измерение. – Статья Морозова. – Воображаемый мир двух измерений. – Мир вечного чуда. – Явления жизни. – Наука и явления неизмеримого. – Жизнь и мысль. – Восприятие плоских существ. – Различные стадии понимания мира плоского существа. – Гипотеза третьего измерения. – Наше отношение к «невидимому». – Мир неизмеримого вокруг нас. – Нереальность трехмерных тел. – Наше собственное четвертое измерение. – Несовершенство нашего восприятия. – Свойства восприятия в четвертом измерении. – Необъяснимые явления нашего мира. – Психический мир и попытки его объяснения. – Мысль и четвертое измерение. – Расширение и сокращение тел. – Рост. – Явления симметрии. – Чертежи четвертого измерения в природе. – Движение от центра по радиусам. – Законы симметрии. – Состояния материи. – Взаимоотношение времени и пространства в материи. – Теория динамических агентов. – Динамический характер вселенной. – Четвертое измерение внутри нас. – «Астральная сфера» – Гипотеза о тонких состояниях материи. – Превращение металлов. – Алхимия. – Магия. – Материализация и дематериализация. – Преобладание теорий и отсутствие фактов в астральных гипотезах. – Необходимость нового понимания «пространства» и «времени».
Идея существования скрытого знания, превосходящего знание, которое человек может достичь собственными усилиями, растет и укрепляется в умах людей при понимании ими неразрешимости многих стоящих перед ними вопросов и проблем. 
Человек может обманывать себя, может думать, что его знания растут и увеличиваются, что он знает и понимает больше, нежели знал и понимал прежде; однако иногда он становится искренним с самим собой и видит, что по отношению к основным проблемам существования он так же беспомощен, как дикарь или ребенок, хотя и изобрел множество умных машин и инструментов, усложнивших его жизнь, но не сделавших ее понятнее. 
Говоря с самим собой еще откровеннее, человек, возможно, признает, что все его научные и философские системы и теории сходны с этими машинами и инструментами, потому что они только усложняют проблемы, ничего не объясняя. 
Среди окружающих человека неразрешимых проблем две занимают особое положение – проблема невидимого мира и проблема смерти. 
Во всей истории человеческой мысли, во всех без исключения формах, которые когда-либо принимала мысль, люди подразделяли мир на видимый и невидимый; они всегда понимали, что видимый мир, доступный непосредственному наблюдению и изучению, представляет собой нечто весьма малое, быть может, даже несуществующее по сравнению с огромным невидимым миром. 
Такое утверждение, т.е. деление мира на видимый и невидимый, имелось всегда и везде; сначала оно может показаться странным; однако в действительности все общие схемы мира, от примитивных до самых тонких и тщательно разработанных, делят мир на видимый и невидимый – и не могут от этого освободиться. Деление мира на видимый и невидимый является основой человеческого мышления о мире, какие бы имена и определения он такому делению не давал. 
Этот факт становится очевидным, если мы попытаемся перечислить разные системы мышления о мире. 
Прежде всего, разделим эти системы на три категории: религиозные, философские, научные. 
Все без исключения религиозные системы, от таких богословски разработанных до мельчайших деталей, как христианство, буддизм, иудаизм, до совершенно выродившихся религий «дикарей», которые кажутся современному знанию «примитивными», – все они неизменно делят мир на видимый и невидимый. В христианстве: Бог, ангелы, дьяволы, демоны, души живых и мертвых, небеса и ад. В язычестве: божества, олицетворяющие силы природы, – гром, солнце, огонь, духи гор, лесов, озер, духи вод, духи домов – все это принадлежит невидимому миру. 
В философии признается мир явлений и мир причин, мир вещей и мир идей, мир феноменов и мир ноуменов. В индийской философии (особенно в некоторых ее школах) видимый, или феноменальный, мир, майя, иллюзия, которая означает ложное понятие о невидимом мире, вообще считается несуществующим. 
В науке невидимый мир – это мир очень малых величин, а также, как это ни странно, мир очень больших величин. Видимость мира определяется его масштабом. Невидимы мир представляет собой, с одной стороны, мир микроорганизмов, клеток, микроскопический и ультрамикроскопический мир; далее за ним следует мир молекул, атомов, электронов, «колебаний»; с другой же стороны, – это мир невидимых звезд, далеких солнечных систем, неизвестных вселенных. Микроскоп расширяет границы нашего зрения в одном направлении, телескоп – в другом, но оба весьма незначительны по сравнению с тем, что остается невидимым. Физика и химия дают нам возможность исследовать явления в таких малых частицах и в таких отдаленных мирах, которые никогда не будут доступны нашему зрению. Но это лишь укрепляет идею о существовании огромного невидимого мира вокруг небольшого видимого. 
Математика идет еще дальше. Как уже было указано, она исчисляет такие соотношения между величинами и такие соотношения между этими соотношениями, которые не имеют аналогий в окружающем нас видимом мире. И мы вынуждены признать, что невидимый мир отличается от видимого не только размерами, но и какими-то иными качествами, которые мы не в состоянии ни определить, ни понять и которые показывают нам, что законы, обнаруживаемые в физическом мире, не могут относиться к миру невидимому. 
Таким образом, невидимые миры религиозных, философских и научных систем в конце концов теснее связаны друг с другом, чем это кажется на первый взгляд. И такие невидимые миры различных категорий обладают одинаковыми свойствами, общими для всех. Свойства эти таковы. Во-первых, они непостижимы для нас, т.е. непонятны с обычной точки зрения или для обычных средств познания; во-вторых, они содержат в себе причины явлений видимого мира. 
Идея причин всегда связана с невидимым миром. В невидимом мире религиозных систем невидимые силы управляют людьми и видимыми явлениями. В невидимом мире науки причины видимых явлений проистекают из невидимого мира малых величин и «колебаний». В философских системах феномен есть лишь наше понятие о ноумене, т.е. иллюзия, истинная причина которой остается для нас скрытой и недоступной. 
Таким образом, на всех уровнях своего развития человек понимал, что причины видимых и доступных наблюдению явлений находятся за пределами сферы его наблюдений. Он обнаружил, что среди доступных наблюдению явлений некоторые факты можно рассматривать как причины других фактов; но эти выводы были недостаточны для понимания всего, что случается с ним и вокруг него. Чтобы объяснить причины, необходим невидимый мир, состоящий из «духов», «идей» или «колебаний». 

* * *

Другой проблемой, привлекавшей внимание людей своей неразрешимостью, проблемой, которая самой формой своего приблизительного решения предопределяла направление и развитие человеческой мысли, была проблема смерти, т.е. объяснения смерти, идея будущей жизни, бессмертной души – или отсутствия души и т.д. 
Человек никогда не мог убедить себя в идее смерти как исчезновения – слишком многое ей противоречило. В нем самом оставалось чересчур много следов умерших: их лица, слова, жесты, мнения, обещания, угрозы, пробуждаемые ими чувства, страх, зависть, желания. Все это продолжало в нем жить, и факт их смерти все более и более забывался. Человек видел во сне умершего друга или врага; и они казались ему совершенно такими же, какими были раньше. Очевидно, они где-то жили и могли приходить откуда-то по ночам. 
Так что верить в смерть было очень трудно, и человек всегда нуждался в теориях для объяснения посмертного существования. 
С другой стороны, до человека иногда долетало эхо эзотерических учений о жизни и смерти. Он мог слышать, что видимая, земная, доступная наблюдению жизнь человека – лишь небольшая часть принадлежащей ему жизни. И конечно, человек понимал отрывки эзотерического учения, достигавшие его, по-своему, изменял их по своему вкусу, приспосабливал к своему уровню и пониманию, строил из них теории будущего существования, сходного с земным. 
Большая часть религиозных учений о будущей жизни связывают ее с наградой или наказанием – иногда в неприкрытой, а иногда в завуалированной форме. Небо и ад, переселение душ, перевоплощения, колесо жизней – все эти теории содержат идею награды или воздаяния. 
Но религиозные теории зачастую не удовлетворяют человека, и тогда в добавление к признанным, ортодоксальным идеям о жизни после смерти возникают другие, как бы не узаконенные идеи о загробном мире, о мире духов, которые предоставляют воображению куда большую свободу. 
Ни одно религиозное учение, ни одна религиозная система сама по себе не в состоянии удовлетворить людей. Всегда существует какая-то другая, более древняя система народных верований, которая скрывается за ней или таится в ее глубине. За внешним христианством, за внешним буддизмом стоят древние языческие верования. В христианстве – это пережитки языческих представлений и обычаев, в буддизме – «культ дьявола». Иногда они оставляют глубокий след на внешних формах религии. Например, в современных протестантских странах, где следы древнего язычества совершенно угасли, под внешней маской рационального христианства возникли системы почти первобытных представлений о загробном мире, такие как спиритизм и родственные ему учения. 
Все теории загробного существования связаны с теориями невидимого мира; первые обязательно основаны на последних. 
Все это относится к религии и псевдо-религии, философских теорий загробного существования нет. И все теории о жизни после смерти можно назвать религиозными или, правильнее, псевдо-религиозными. 
Кроме того, трудно считать философию чем-то цельным – настолько различны и противоречивы отдельные философские системы. Можно еще до некоторой степени принять за стандарт философского мышления точку зрения, которая утверждает нереальность феноменального мира и человеческого существования в мире вещей и событий, нереальность отдельного существования человека и непостижимость для нас форм истинного существования, хотя и эта точка зрения базируется на самых разных основаниях, как материалистических, так и идеалистических. В обоих случаях вопрос о жизни и смерти приобретает новый характер, его невозможно свести к наивным категориям обыденного мышления. Для этой точки зрения не существует особого различия между жизнью и смертью, потому что, строго говоря, она не считает доказанным отдельное существование, обособленные жизни. 
Нет и не может быть научных теорий существования после смерти, ибо нет фактов, подтверждающих реальность такого существования, тогда как наука – успешно или безуспешно – желает иметь дело исключительно с фактами. В факте смерти важнейшим пунктом для науки является перемена в состоянии организма, прекращение жизненных функций и разложение тела, которые следуют за смертью. Наука не признает за человеком никакой психической жизни, независимой от жизненных функций, и с научной точки зрения все теории жизни после смерти есть чистый вымысел. 
Современные попытки «научного» исследования спиритических и сходных явлений ни к чему не приводят и не могут привести, ибо здесь налицо ошибка в самой постановке проблемы. 

* * *

Несмотря на различие между разнообразными теориями будущей жизни, все они имеют одну общую черту. Они или изображают загробную жизнь наподобие земной, или совершенно ее отрицают. Они не пытаются понять жизнь после смерти в новых формах или новых категориях. Именно это делает неудовлетворительными обычные теории жизни после смерти. Философская и строго научная мысль требуют пересмотра этой проблемы с совершенно новой точки зрения. Некоторые намеки, дошедшие до нас от эзотерических учений, указывают на то же самое. 
Становится очевидным, что к проблеме смерти и жизни после смерти необходимо подойти под совершенно новым углом. Точно также и вопрос о невидимом мире требует нового подхода. Все, что мы знаем, все, что до сих пор думали, демонстрирует нам реальность и жизненную важность этих проблем. До тех пор, пока так или иначе не дан ответ на вопросы о невидимом мире и о жизни после смерти, человек не может думать о чем-то ином, не создавая при этом целой серии противоречий. Человек должен построить для себя какого-то рода объяснение, правильное или ложное. Он должен основать свое решение проблемы смерти или на науке, или на религии, или на философии. 
Но для мыслящего человека одинаково наивными представляются и «научное» отрицание возможности жизни после смерти, и псевдо-религиозное ее допущение (ибо мы не знаем ничего, кроме псевдо-религий), равно как и всевозможные спиритические, теософские и тому подобные теории. 
Не могут удовлетворить человека и отвлеченные философские воззрения. Эти воззрения слишком далеки от жизни, от непосредственных, подлинных ощущений. Жить ими невозможно. По отношению к явлениям жизни и их возможным причинам, которые нам неизвестны, философия похожа на астрономию по отношению к далеким звездам. Астрономия вычисляет движения звезд, расположенных на огромных расстояниях от нас. Но для нее все небесные тела одинаковы – они не более, чем движущиеся точки. 
Итак, философия слишком далека от конкретных проблем, таких как проблема будущей жизни; наука не знает загробного мира; псевдо-религия создает его по образу земного мира. 
Беспомощность человека перед лицом проблем невидимого мира и смерти становится особенно очевидной, когда мы начинаем понимать, что мир гораздо больше и сложнее, чем мы до сих пор думали; и то, что, как нам казалось, мы знаем, занимает самое незначительное место среди того, чего мы не знаем. 
Основы нашего понятия о мире необходимо расширить. Мы уже чувствуем и сознаем, что нельзя больше доверять глазам, которыми мы видим, и рукам, которыми мы что-то ощупываем. Реальный мир ускользает от нас во время таких попыток удостовериться в его существовании. Необходимы более тонкие методы, более действенные средства. 
Идея «четвертого измерения», идея «многомерного пространства» указывает путь, по которому можно прийти к расширению нашего понятия о мире. 
Выражение «четвертое измерение» часто встречается в разговорах и в литературе, но очень редко кто понимает и может определить, что под этим выражением подразумевается. Обыкновенно «четвертое измерение» используют как синоним таинственного, чудесного, «сверхъестественного», непонятного, непостижимого, как общее определение явлений «сверхфизического» или «сверхчувственного» мира. 
«Спириты» и «оккультисты» разных направлений часто употребляют это выражение в своей литературе, относя все явления «высших плоскостей», «астральной сферы», «потустороннего мира» к области четвертого измерения. Что это значит, они не объясняют; а из того, что они говорят, проясняется только одно свойство «четвертого измерения» – его непостижимость. 
Связь идеи четвертого измерения с существующими теориями невидимого или потустороннего мира, конечно, совершенно фантастична, ибо, как уже говорилось, все религиозные, спиритуалистические, теософские и иные теории невидимого мира в первую очередь наделяют его точным сходством с видимым, т.е. «трехмерным» миром. 
Вот почему математика вполне справедливо отказывается от распространенного взгляда на четвертое измерение как на что-то присущее «потустороннему миру». 
Сама идея четвертого измерения возникла, вероятно, в тесной связи с математикой или, точнее, в тесной связи с измерением мира. Она, несомненно, родилась из предположения, что кроме трех известных нам измерений пространства: длины, ширины и высоты, может существовать еще четвертое измерение, недоступное нашему восприятию. 
Логически предположение о существовании четвертого измерения может исходить из наблюдения в окружающем нас мире таких вещей и явлений, для которых измерения длины, ширины и высоты оказываются недостаточными, или которые вообще ускользают от измерений, ибо есть вещи и явления, существование которых не вызывает сомнений, но которые невозможно выразить в терминах каких-либо измерений. Таковы, например, различные проявления жизненных и психических процессов; таковы все идеи, все образы и воспоминания; таковы сновидения. Рассматривая их как реально, объективно существующие, мы можем допустить, что они имеют какое-то еще измерение, кроме тех, которые нам доступны, какую-то неизмеримую для нас протяженность. 
Существуют попытки чисто математического определения четвертого измерения. Говорят, например, так: «Во многих вопросах чистой и прикладной математики встречаются формулы и математические выражения, включающие в себя четыре и более переменных величин, каждая из которых, независимо от остальных, может принимать положительные и отрицательные значения между +∞ и -∞. А так как каждая математическая формула, каждое уравнение имеет пространственное выражение, отсюда выводят идею о пространстве в четыре и более измерений.» 
Слабый пункт этого определения заключается в принятом без доказательств положении, что каждая математическая формула, каждое уравнение может иметь пространственное выражение. На самом деле, такое положение совершенно беспочвенно, и это обессмысливает определение. 
Рассуждая по аналогии с существующими измерениями, следует предположить, что если бы четвертое измерение существовало, то это значило бы, что вот здесь, рядом с нами находится какое-то другое пространство, которого мы не знаем, не видим и перейти в которое не можем. В эту «область четвертого измерения» из любой точки нашего пространства можно было бы провести линию в неизвестном для нас направлении, ни определить, ни постигнуть которое мы не можем. Если бы мы могли представить себе направление этой линии, идущей из нашего пространства, то мы увидели бы «область четвертого измерения». 
Геометрические это значит следующее. Можно представить себе три взаимно-перпендикулярные друг к другу линии. Этими тремя линиями мы измеряем наше пространство, которое поэтому называется трехмерным. Если существует «область четвертого измерения», лежащая вне нашего пространства, значит, кроме трех известных нам перпендикуляров, определяющих длину, ширину и высоту предметов, должен существовать четвертый перпендикуляр, определяющий какое-то непостижимое нам, новое протяжение. Пространство, измеряемое четырьмя этими перпендикулярами, и будет четырехмерным. 
Невозможно ни определить геометрически, ни представить себе этот четвертый перпендикуляр, и четвертое измерение остается для нас крайне загадочным. Существует мнение, сто математики знают о четвертом измерении что-то недоступное простым смертным. Иногда говорят, и это можно встретить даже в печати, что Лобачевский «открыл» четвертое измерение. В последние двадцать лет открытие «четвертого» измерения часто приписывали Эйнштейну или Минковскому. 
В действительности, математика может сказать о четвертом измерении очень мало. В гипотезе о четвертом измерении нет ничего, что делало бы ее недопустимой с математической точки зрения. Она не противоречит ни одной из принятых аксиом и потому не встречает особого противодействия со стороны математики. Математика вполне допускает возможность установить отношения, которые должны существовать между четырехмерным и трехмерным пространством, т.е. некоторые свойства четвертого измерения. Но делает она все это в самой общей и неопределенной форме. Точное определение четвертого измерения в математике отсутствует. 
Фактические, Лобачевский рассматривал геометрию Евклида, т.е. геометрию трехмерного пространства, как частный случай геометрии вообще, которая приложима к пространству любого числа измерений. Но это не математика в строгом смысле слова, а только метафизика на математические темы; и выводы из нее математически сформулировать невозможно – или же это удается только в специально подобранных условных выражениях. 
Другие математики находили, что принятые в геометрии Евклида аксиомы искусственны и необязательны – и пытались опровергнуть их, главным образом, на основании некоторых выводов из сферической геометрии Лобачевского, например, доказать, что параллельные линии пересекаются и т.п. Они утверждали, что общепринятые аксиомы верны только для трехмерного пространства и, основываясь на рассуждениях, опровергавших эти аксиомы, строили новую геометрию многих измерений. 
Но все это не есть геометрия четырех измерений. 
Четвертое измерение можно считать доказанным геометрически только в том случае, когда определено направление неизвестной линии, идущей из любой точки нашего пространства в область четвертого измерения, т.е. найден способ построения четвертого перпендикуляра. 
Трудно даже приблизительно обрисовать, какое значение для всей нашей жизни имело бы открытие четвертого перпендикуляра во вселенной. Завоевание воздуха, способность видеть и слышать на расстоянии, установление сношений с другими планетами и звездными системами – все это было бы ничто по сравнению с открытием нового измерения. Но пока этого нет. Мы должны признать, что мы бессильны перед загадкой четвертого измерения, – и попытаться рассмотреть вопрос в тех пределах, которые нам доступны. 
При более близком и точном исследовании задачи мы приходим к заключению, что при существующих условиях решить ее невозможно. Чисто геометрическая на первый взгляд, проблема четвертого измерения геометрическим путем не решается. Нашей геометрии трех измерений недостаточно для исследования вопроса о четвертом измерении, так же как одной планиметрии недостаточно для исследования вопросов стереометрии. Мы должны обнаружить четвертое измерение, если оно существует, чисто опытным путем, – а также найти способ его перспективного изображения в трехмерном пространстве. Только тогда мы сможем создать геометрию четырех измерений. 
Самое поверхностное знакомство с проблемой четвертого измерения показывает, что ее необходимо изучать со стороны психологии и физики. 
Четвертое измерение непостижимо. Если оно существует и если все же мы не в состоянии познать его, то, очевидно, в нашей психике, в нашем воспринимающем аппарате чего-то не хватает, иными словами, явления четвертого измерения не отражаются в наших органах чувств. Мы должны разобраться, почему это так, какие дефекты вызывают нашу невосприимчивость, и найти условия (хотя бы теоретические), при которых четвертое измерение становится понятным и доступным. Все эти вопросы относятся к психологии или, возможно, к теории познания. 
Мы знаем, что область четвертого измерения (опять-таки, если она существует) не только непознаваема для нашего психического аппарата, но недоступна чисто физически. Это уже зависит не от наших дефектов, а от особых свойств и условий области четвертого измерения. Нужно разобраться, что за условия делают область четвертого измерения недоступной для нас, найти взаимоотношения физических условий области четвертого измерения нашего мира и, установи это, посмотреть, нет ли в окружающем нас мире чего-либо похожего на эти условия, нет ли отношений, аналогичных отношениям между трехмерными и четырехмерными областями. 
Вообще говоря, прежде чем строить геометрию четырех измерений, нужно создать физику четырех измерений, т.е. найти и определить физические законы и условия, существующие в пространстве четырех измерений. 

* * *

Над проблемой четвертого измерения работали очень многие. 
О четвертом измерении немало писал Фехнер. Из его рассуждений о мирах одного, двух, трех и четырех измерений вытекает очень интересный метод исследования четвертого измерения путем построения аналогий между мирами различных измерений, т.е. между воображаемым миром на плоскости и нашим миром, и между нашим миром и миром четырех измерений. Этот метод используют почти все, занимающиеся вопросом о высших измерениях. Нам предстоит еще с ним познакомиться. 
Профессор Цольнер выводил теорию четвертого измерения из наблюдений за «медиумическими» явлениями, главным образом, за явлениями так называемой «материализации». Но его наблюдения в настоящее время считаются сомнительными из-за недостаточно строгой постановки опытов (Подмор и Хислоп). 
Очень интересную сводку почти всего, что писалось о четвертом измерении (между прочим, и попытки определения его математическим путем), мы находим в книгах К.Х. Хинтона. В них есть также много собственных идей Хинтона, но, к несчастью, вместе с ценными мыслями там содержится, масса ненужной «диалектики», такой, какая обычно бывает в связи с вопросом о четвертом измерении. 
Хинтон делает несколько попыток определить четвертое измерение и со стороны физики, и со стороны психологии. Изрядное место в его книгах занимает описание метода предложенного им приучения сознания к постижению четвертого измерения. Это длинный ряд упражнений аппарата восприятий и представлений с сериями разноцветных кубов, которые нужно запомнить сначала в одном положении, потом в другом, в третьем и затем представлять себе в различных комбинациях. 
Основная идея Хинтона, которой он руководствовался при разработке своего метода, заключается в том, что для пробуждения «высшего сознания» необходимо «уничтожить себя» в представлении и познании мира, т.е. приучиться познавать и представлять себе мир не с личной точки зрения (как это обычно бывает), а таким, каков он есть. При этом прежде всего надо научиться представлять вещи не такими, какими они кажутся, а такими, какие они есть, хотя бы просто в геометрическом смысле; после чего появится и способность познавать их, т.е. видеть такими, каковы они есть, а также и с других точек зрения, кроме геометрической. 
первое упражнение, приводимое Хинтоном: изучение куба, состоящего из 27 меньших кубиков, которые окрашены в разные цвета и имеют определенные названия. Твердо изучив куб, составленный из кубиков, нужно перевернуть его и изучить (т.е. постараться запомнить) в обратном порядке. Потом опять перевернуть кубики и запомнить в этом порядке и т.д. В результате, как говорит Хинтон, удается в изучаемом кубе совершенно уничтожить понятия: верх и низ, справа и слева м пр., и знать его независимо от взаимного расположения составляющих его кубиков, т.е., вероятно, представлять одновременно в различных комбинациях. Таков первый шаг в уничтожении субъективного элемента в представлении о кубе. Дальше описывается целая система упражнений с сериями разноцветных и имеющих разные названия кубиков, из которых составляются всевозможные фигуры все с той же целью уничтожить субъективный элемент в представлении и таким образом развить высшее сознание. Уничтожение субъективного элемента, по мысли Хинтона, – первый шаг на пути развития высшего сознания и постижения четвертого измерения. 
Хинтон утверждает, что если существует способность видеть в четвертом измерении, если можно видеть предметы нашего мира из четвертого измерения, то мы увидим их совсем иначе, не так, как обычно. 
Обычно мы видим предметы сверху или снизу от нас, или на одном уровне с нами, справа, слева, сзади от нас, или перед нами, всегда с одной стороны, обращенной к нам, и в перспективе. Наш глаз – крайне несовершенный аппарат: он дает нам в высшей степени неправильную картину мира. То, что мы называем перспективой, есть, в сущности, искажение видимых предметов, производимое плохо устроенным оптическим аппаратом – глазом. Мы видим предметы искаженными и точно также представляем себе их. Но все это – исключительно в силу привычки видеть их искаженными, т.е. вследствие привычки, вызванной нашим дефектным зрением, ослабившим и нашу способность представления. 
Но, согласно Хинтону, у нас нет никакой необходимости представлять себе предметы внешнего мира непременно искаженными. Способность представления вовсе не ограничивается способностью зрения. Мы видим предметы искаженными, но знаем их такими, каковы они есть. Мы можем избавиться от привычки представлять предметы такими, каковы они нам видятся, и научиться представлять их себе такими, каковы они, как мы знаем, есть. Идея Хинтона и заключается в том, что, прежде чем думать о развитии способности зрения в четвертом измерении, нужно выучиться представлять себе предметы так, как они были бы видны из четвертого измерения, т.е. не в перспективе, а со всех сторон сразу, как знает их наше «сознание». Именно эту способность и развивают упражнения Хинтона. Развитие способности представлять себе предметы сразу со всех сторон уничтожает в представлениях субъективный элемент. Согласно Хинтону, «уничтожение субъективного элемента в представлениях приводит к уничтожению субъективного элемента в восприятии». Таким образом, развитие способности представлять себе предметы со всех сторон – первый шаг к развитию способности видеть предметы такими, каковы они есть в геометрическом смысле, т.е. к развитию того, что Хинтон называет «высшим сознанием». 
Во всем этом есть много верного, но много и надуманного, искусственного. Во-первых, Хинтон не принимает во внимание различий между разными психическими типами людей. Метод, удовлетворительный для него самого, может не дать никаких результатов или даже вызвать отрицательные последствия у других людей. Во-вторых, сама психологическая основа системы Хинтона слишком ненадежна. Обычно, он не знает, где нужно остановиться, его аналогии заводят слишком далеко, лишая тем самым многие из его заключений какой бы то ни было ценности. 

* * *

С точки зрения геометрии вопрос о четвертом измерении можно рассматривать по Хинтону следующим образом. 
Нам известны геометрические фигуры трех родов: 
одного измерения – линии, двух измерений – плоскости, трех измерений – тела.
При этом, линию мы рассматриваем, как след от движения точки в пространстве, плоскость – как след от движения линии в пространстве, тело – как след от движения плоскости в пространстве. 
Представим себе отрезок прямой, ограниченный двумя точками, и обозначим его буквой a. Допустим, этот отрезок движется в пространстве в направлении, перпендикулярном к себе самому, и оставляет за собой след. Когда он пройдет расстояние, равное своей длине, его след будет иметь вид квадрата, стороны которого равны отрезку a, т.е. a2. 
Пусть этот квадрат движется в пространстве в направлении, перпендикулярном к двум смежным сторонам квадрата, и оставляет за собой след. Когда он пройдет расстояние, равное длине стороны квадрата, его след будет иметь вид куба, a3. 
Теперь, если мы предположим движение куба в пространстве, то какой вид будет иметь его след, т.е. фигура a4? 
Рассматривая отношения фигур одного, двух и трех измерений, т.е. линий, плоскостей и тел, можно вывести правило, что каждая фигура следующего измерения является следом от движения фигуры предыдущего измерения. На основании этого правила можно рассматривать фигуру a4 как след от движения куба в пространстве. 
Но что же это за движение куба в пространстве, след которого оказывается фигурой четырех измерений? Если мы рассмотрим, каким образом движение фигуры низшего измерения создает фигуру высшего измерения, – то мы обнаружим несколько общих свойств, общих закономерностей. 
Именно, когда мы рассматриваем квадрат как след от движения линии, нам известно, нам известно, что в пространстве двигались все точки линии; когда мы рассматриваем куб как след от движения квадрата, то нам известно, что двигались все точки квадрата. При этом линия движется в направлении, перпендикулярном к себе; квадрат – в направлении, перпендикулярном к двум своим измерениям. 
Следовательно, если мы рассматриваем фигуру a4 как след от движения куба в пространстве, то мы должны помнить, что в пространстве двигались все точки куба. При этом по аналогии с предыдущим можно заключить, что куб двигался в пространстве в направлении, в нем самом не заключающемуся, т.е. в направлении, перпендикулярном к трем его измерениям. Это направление и есть тот четвертый перпендикуляр, которого нет в нашем пространстве и в нашей геометрии трех измерений. 
Затем линию можно рассматривать как бесконечное число точек; квадрат – как бесконечное число линий; куб – как бесконечное число квадратов. Аналогичным образом фигуру a4 можно рассматривать как бесконечное число кубов. Далее, глядя на квадрат, мы видим одни линии; глядя на куб – его поверхности или даже одну из этих поверхностей. 
Надо полагать, что фигура a4 будет представляться нам в виде куба. Иначе говоря, куб есть то, что мы видим, глядя на фигуру a4. Далее, точку можно определить как сечение линии; линию – как сечение плоскости; плоскость – как сечение объема; точно так же трехмерное тело можно определить как сечение четырехмерного тела. Вообще говоря, глядя на четырехмерное тело, мы увидим его трехмерную проекцию, или сечение. Куб, шар, конус, пирамида, цилиндр – могут оказаться проекциями, или сечениями, каких-то неизвестных нам четырехмерных тел. 

* * *

В 1908 году я наткнулся на любопытную статью о четвертом измерении на русском языке, напечатанную в журнале «Современный мир». 
Это было письмо, написанное в 1891 году Н.А. Морозовым* товарищам по заключению в Шлиссельбургской крепости. Оно интересно, в основном, тем, что в нем очень образно изложены главные положения того метода рассуждений о четвертом измерении посредством аналогий, который был упомянут ранее. 
* Н.А. Морозов, учёный по образованию, принадлежал к революционерам 70-80-х годов. Он был арестован в связи с убийством императора Александра II и провёл 23 года в заключении, главным образом, в Шлиссельбургской крепости. Освобождённый в 1905 году, он написал несколько книг: одну – об Откровении апостола Иоанна, другую – об алхимии, магии и т.п., которые находили в довоенное время весьма многочисленных читателей. Любопытно, что публике в книгах Морозова нравилось не то, что он писал, а то, о чём он писал. Его подлинные намерения были весьма ограничены и строго соответствовали научным идеям 70-х годов XIX века. Он старался представить «мистические предметы» рационально; например, объявлял, что в Откровении Иоанна дано всего-навсего описание урагана. Но, будучи хорошим писателем, Морозов весьма живо излагал предмет, а иногда добавлял к этому малоизвестный материал. Поэтому его книги производили совершенно неожиданные результаты; после их чтения многие увлеклись мистикой и мистической литературой. После революции Морозов примкнул к большевикам и остался в России. Насколько известно, он не принимал личного участия в их разрушительной деятельности и больше ничего не писал, но в торжественных случаях безотказно выражал своё восхищение большевистским режимом. 
Начало статьи Морозова очень интересно, но в своих выводах о том, что могло бы находиться в области четвертого измерения, он отходит от метода аналогий и относит к четвертому измерению только «духов», которых вызывают на спиритических сеансах. А затем, отвергая духов, отрицает и объективный смысл четвертого измерения. 
В четвертом измерении невозможно существование тюрем и крепостей, и, вероятно, поэтому четвертое измерение было одной из любимых тем разговоров, которые велись в Шлиссельбургской крепости перестукиванием. Письмо Н.А. Морозова – это ответ на заданные ему в одном из таких разговоров вопросы. Он пишет: 
Мои дорогие друзья, вот и кончается наше короткое шлиссельбургское лето, и наступают темные осенние таинственные ночи. В эти ночи, спускающиеся черным покровом над кровлей нашей темницы и окутывающие непроглядной мглою наш маленький островок с его старинными башнями и бастионами, невольно кажется, что тени погибших здесь товарищей и наших предшественников невидимо летают кругом этих камер, заглядывают в наши окна и вступают с нами, еще живыми, в таинственные сношения. Да и сами мы разве не тени того, чем когда-то были? Разве мы не превратились уже в каких-то стучащих духов, фигурирующих на спиритических сеансах и невидимо переговаривающихся между собой через разделяющие нас каменные стены? 
Весь этот день я думал о вашем сегодняшнем споре по поводу четвертого, пятого и других, недоступных нам измерений пространства вселенной. Я изо всех сил старался представить в своем воображении, по крайней мере, хоть четвертое измерение мира, то самое, по которому, как утверждают метафизики, все наши замкнутые предметы могут неожиданно оказаться открытыми, и по которому в них могут проникать существа, способные двигаться не только по нашим трем, но и по этому четвертому, непривычному для нас измерению. 
Вы требуете от меня научной обработки вопроса. Будем говорить пока о мире только двух измерений и потом увидим, не даст ли он нам возможность сделать какие-либо умозаключения и об остальных мирах. 
Предположим, что какая-нибудь плоскость, ну хоть та, что отделяет поверхность Ладожского озера в этот тихий осенний вечер от находящейся над ним атмосферы, есть особый мир, мир двух измерений, населенный своими существами, которые могут двигаться только по этой плоскости, подобно тем теням ласточек и чаек, которые пробегают по всем направлениям по гладкой поверхности окружающей нас, но никогда не видимой нами за этими бастионами, воды. 
Предположим, что, убежав за наши шлиссельбургские бастионы, вы пошли купаться в озеро. 
Как существа трех измерений, вы имеете и те два, которые лежат на поверхности воды. Вы займете определенное место в этом мире тенеобразных существ. Все части вашего тела выше и ниже уровня воды будут для них неощутимы, и только тот ваш контур, который опоясывается поверхностью озера, будет для них вполне доступен. Ваш контур должен показаться им предметом их собственного мира, но только чрезвычайно удивительным и чудесным. Первое чудо, с их точки зрения, будет ваше неожиданное появление среди них. Можно сказать с полной уверенностью, что эффект, который вы этим произвели, ничем не уступит неожиданному появлению между нами какого-нибудь духа из неведомого мира. Второе чудо – это необыкновенная изменчивость вашего вида. Когда вы погружаетесь до пояса, ваша форма будет для них почти эллиптической, так как для них будет заметен лишь тот кружок, который на поверхности воды охватывает вашу талию и непроницаем для них. Когда вы начнете плавать, вы примете в их глазах форму человеческого абриса. Когда выйдете на неглубокое место, так чтобы обитаемая ими поверхность окаймляла только ваши ноги, вы покажетесь им обратившимся в два кругловидные существа. Если, желая удержать вас в определенном месте, они окружили бы вас со всех сторон, вы могли бы перешагнуть через них и очутиться на свободе непостижимым для них способом. Вы были бы для них всесильными существами, – жителями высшего мира, подобными тем сверхъестественным существам, о которых повествуют теологи и метафизики. 
Теперь, если мы предположим, что кроме этих двух миров, плоского и нашего, есть еще мир четырех измерений, высший, чем наш, то ясно, что жители его по отношению к нам будут такими же, какими были мы сейчас для жителей плоскости. Они должны так же неожиданно появляться перед нами и по произволу исчезать из нашего мира, уходя по четвертому или каким-либо иным, высшим измерениям. 
Одним словом, полная аналогия до сих пор, но только до сих пор. Дальше в этой же аналогии мы найдем полное опровержение всех наших предположений. 
В самом деле, если бы существа четырех измерений не были бы нашим вымыслом, их появления среди нас были бы обычными, повседневными явлениями.
Далее Морозов разбирает вопрос, есть ли у нас какие-нибудь основания думать, что такие «сверхъестественные существа» есть на самом деле, и приходит к заключению, что никаких оснований для этого мы не имеем, если не готовы верить россказням. 
Единственные, достойные указания на таких существ можно найти, по мнению Морозова, в учении спиритов. Но его опыты со «спиритизмом» убедили его, что несмотря на наличие загадочных явлений, которые, несомненно, происходят на спиритических сеансах, «духи» не принимают в этом никакого участия. Так называемое «автоматическое письмо», обычно приводимое как доказательство участия в сеансах разумных сил нездешнего мира, по его наблюдениям, является результатом чтения мыслей. «Медиум» сознательно или бессознательно «читает» мысли присутствующих и таким образом получает ответы на их вопросы. Н.А. Морозов присутствовал на многих сеансах и не встретил случая, чтобы в получаемых ответах сообщалось нечто всем неизвестное, или чтобы ответы были на незнакомом всем языке. Поэтому, не сомневаясь в искренности большинства спиритов, Н.А. Морозов заключает, что духи здесь ни при чем. 
По его словам, практика со спиритизмом окончательно убедила его много лет назад, что явления, которые он относил к четвертому измерению, в действительности, не существуют. Он говорит, что в таких спиритических сеансах ответы даются бессознательно самими присутствующими и поэтому все предположения о существовании четвертого измерения – чистая фантазия. 

* * *

Эти заключения Морозова совершенно неожиданны, и трудно понять, как он к ним пришел. Ничего нельзя возразить против его мнения о спиритизме. Психическая сторона спиритических явлений, несомненно, вполне «субъективна». Но совершенно непонятно, почему Н.А. Морозов видит «четвертое измерение» исключительно в спиритических явлениях и почему, отрицая духов, отрицает четвертое измерение. Это выглядит как готовое решение, предлагаемое тем официальным «позитивизмом», к которому принадлежал Н.А. Морозов и от которого не мог отойти. Его предшествующие рассуждения ведут совсем к другому. Кроме «духов», существует множество явлений, вполне реальных для нас, т.е. привычных и ежедневных, но не объяснимых без помощи гипотез, приближающих эти явления к миру четырех измерений. Мы только слишком привыкли к этим явлениям и не замечаем их «чудесности», не понимаем, что живем в мире вечного чуда, в мире таинственного, необъяснимого, а главное – неизмеримого. 
Н.А. Морозов описывает, какими чудесными окажутся наши трехмерные тела для плоских существ, как они будут неизвестно откуда появляться и неизвестно куда исчезать, подобно духам, возникающим из неведомого мира. 
Но разве мы сами не являемся такими же фантастическими, меняющими свой вид существами для любого неподвижного предмета, для камня, для дерева? Разве мы не обладаем свойствами «высших существ» для животных? И разве для нас самих не существуют явления, такие, например, как все проявления жизни, о которых мы не знаем, откуда они появились и куда уходят: появление растения из семени, рождение живых существ и тому подобное; или явления природы: гроза, дождь, весна, осень, которые мы не в состоянии ни объяснить, ни истолковать? Разве каждое из них, взятое в отдельности, не есть нечто, из чего мы нащупываем лишь немногое, только часть, как слепые в старинной восточной сказке, определявшие слона каждый по-своему: один по ногам, другой по ушам, третий по хвосту? 
Продолжая рассуждения Н.А. Морозова об отношении мира трех измерений к миру четырех измерений, мы не имеем никаких оснований искать последний только в области «спиритизма». 
Возьмем живую клетку. Она может быть абсолютно равна – в длину, ширину и высоту – другой, мертвой клетке. И все-таки есть в живой клетке что-то такое, чего нет в мертвой, что-то такое, чего мы не можем измерить. 
Мы называем это что-то «жизненной силой» и пытаемся объяснить ее как своеобразное движение. Но, в сущности, мы ничего не объясняем, а только даем название явлению, остающемуся необъяснимым. 
Согласно некоторым научным теориям, жизненная сила должна разлагаться на физико-химические элементы, на простейшие силы. Но ни одна из этих теорий не может объяснить, каким образом одно переходит в другое, в каком отношении одно стоит к другому. Мы не способны в простейшей физико-химической форме выразить простейшее проявление живой энергии. И пока мы не в состоянии этого сделать, мы строго логически не имеем права считать жизненные процессы тождественными с физико-химическими. 
Можно признавать философский «монизм», но мы не имеем никаких оснований принимать то и дело навязываемый нам физико-химический монизм, который отождествляет жизненные и психические процессы с физико-химическими. Наш ум может прийти к абстрактному заключению о единстве физико-химических, жизненных и психических процессов, но для науки, для точного знания, эти три рода явлений стоят совершенно отдельно. 
Для науки три рода явлений – механическая сила, жизненная сила и психическая сила – лишь отчасти переходят одно в другое, по-видимому, без всякой пропорциональности, не поддаваясь никакому учету. Поэтому ученые только тогда получат право объяснять жизнь и психические процессы как род движения, когда они придумают способ переводить движение в жизненную и психическую энергию и наоборот и учитывать этот переход. Иными словами, знать, какое количество калорий, заключающихся в определенном количестве угля, нужно для возникновения жизни в одной клетке, или какой величины давление необходимо для образования одной мысли, одного логического заключения. Пока это не известно, физические, биологические и психические явления, изучаемые наукой, происходят на разных плоскостях. Можно, конечно, догадываться об их единстве, но утверждать это невозможно. 
Даже если в физико-химических, жизненных и психических процессах действует одна и та же сила, можно предположить, что она действует в разных сферах, лишь отчасти соприкасающихся друг с другом. 
Если бы наука обладала знанием единства хотя бы только жизненных и физико-химических явлений, она могла бы создавать живые организмы. В этом утверждении нет ничего чрезмерного. Мы строим машины и аппараты гораздо более сложные, чем простой одноклеточный организм. И однако же организм мы построить не можем. Это значит, что в живом организме есть что-то такое, чего нет в безжизненной машине. В живой клетке есть что-то, чего нет в мертвой. Мы с полным правом можем назвать это «что-то» одинаково необъяснимым и неизмеримым. Рассматривая человека, мы вполне можем задаться вопросом: чего в человеке больше – измеримого или неизмеримого? 
«Как я могу ответить на ваш вопрос (о четвертом измерении), – говорит в своем письме Н.А. Морозов, – когда сам не имею измерения по указываемому вами направлению?» 
Но какое есть у Н.А. Морозова основание говорить так определенно, что он не имеет этого измерения? Разве он все в себе может измерить? Две главные функции, жизнь и мысль человека, лежат в области неизмеримого. 
Вообще, мы так мало и так плохо знаем, что такое человек, так много в нас загадочного и непонятного с точки зрения геометрии трех измерений, что мы не вправе отрицать четвертое измерение, отрицая «духов», а наоборот, имеем полное основание искать четвертое измерение именно в себе. 
Мы должны ясно и определенно сказать себе, что мы абсолютно не знаем, что такое человек. Это загадка для нас – и нужно признать ее. 
«Четвертое измерение» обещает кое-что в ней объяснить. Попытаемся понять, что может дать нам «четвертое измерение», если мы подойдем к нему со старыми методами, но без старых предрассудков в пользу или против спиритизма. Вообразим опять мир плоских существ, имеющих всего два измерения: длину и ширину и населяющих плоскую поверхность.* 
* В этих рассуждениях о воображаемых мирах я частично следую плану, предложенному Хинтоном, но это не значит, что я разделяю все мнения Хинтона. 
На плоской поверхности представим себе живых существ, имеющих вид геометрических фигур и способных двигаться в двух направлениях. Рассматривая условия жизни плоских существ, мы сразу же столкнемся с одним интересным обстоятельством. 
Двигаться эти существа могут только в двух направлениях, оставаясь на плоскости. Подняться над плоскостью или отойти от нее они не в состоянии. Точно также они не могут видеть или ощущать что-либо, лежащее вне их плоскости. Если одно из существ поднимется над плоскостью, оно совершенно покинет мир других, ему подобных существ, скроется, исчезнет неизвестно куда. 
Если предположить, что органы зрения этих существ находятся на их ребре, на стороне, имеющей толщину в один атом, то мира, пребывающего вне их плоскости, они не увидят. Они способны видеть только линии, лежащие на их плоскости. Друг друга они видят не такими, каковы они есть на самом деле, т.е. не в виде геометрических фигур, а в виде отрезков, и точно также, в виде отрезков, будут им представляться все их предметы. И что очень важно: все линии – прямые, кривые, ломаные, лежащие под разными углами – будут казаться им одинаковыми, в самих линиях они не смогут найти никакой разницы. Вместе с тем, эти линии будут отличаться для них друг от друга какими-то странными свойствами, которые они, вероятно, назовут движением или колебанием линий. 
Центр круга для них совершенно недоступен, видеть его они не в состоянии. Чтобы достичь центра круга двумерному существу придется прорезать или прокапывать себе путь в массе плоской фигуры толщиной в один атом. Этот процесс прокапывания будет представляться ему изменением линии окружности. 
Если к его плоскости приложить куб, то куб предстанет ему в виде четырех линий, которые ограничивают квадрат, соприкасающийся с его плоскостью. Из всего куба для него существует один этот квадрат. Всего куба оно даже не в состоянии себе представить. Куб не будет для него существовать. 
Если с плоскостью соприкасается много тел, то в каждом из них для плоского существа существует только одна плоскость. Она будет казаться ему предметом его собственного мира. 
Если его пространство, т.е. плоскую поверхность, пересечет разноцветный куб, то прохождение куба представится ему как постепенное изменение цвета линий, ограничивающих лежащий на поверхности квадрат. 
Если предположить, что плоское существо обрело способность видеть своей плоской стороной, обращенной к нашему миру, то легко представить себе, сколь искаженное представление о нашем мире оно получит. 
Вся вселенная представляется ему в виде плоскости. Не исключено, что эту плоскость оно назовет эфиром. Явления, происходящие вне плоскости, оно будет или полностью отрицать, или считать происходящими на его плоскости в эфире. Не в силах объяснить наблюдаемые явления, оно наверняка назовет их чудесными, превосходящими его понимание, пребывающими вне пространства, в «третьем измерении». 
Заметив, что необъяснимые явления происходят в определенной последовательности, в определенной зависимости друг от друга, а также, вероятно, от каких-то законов, – плоское существо перестанет считать их чудесными и попробует объяснить их при помощи более или менее сложных гипотез. 
Первым шагом к правильному пониманию мироздания будет появление у плоского существа смутной идеи о другой параллельной плоскости. Тогда все явления, которые существо не сможет объяснить на своей плоскости, оно объявит происходящими на параллельной плоскости. На этой ступени развития весь наш мир будет казаться ему плоским и параллельным его плоскости. Рельефа и перспективы для него существовать еще не будет. Горный пейзаж превратится у него в плоскую фотографию. Представление о мире будет, конечно, крайне бедным и искаженным. Большое будет приниматься за маленькое, маленькое за большое, и все, и близкое, и далекое, покажется одинаково далеким и недостижимым. 
Признав, что есть мир, параллельный его плоскому миру, двумерное существо скажет, что об истинной природе взаимоотношений этих миров оно ничего не знает. 
В параллельном мире для двумерного существа будет много необъяснимого. Например, рычаг или пара колес на оси – их движение покажется плоскому существу (все представления которого о законах движения ограничены перемещением по плоскости) непостижимым. Весьма возможно, что подобные явления оно сочтет сверхъестественными, а потом назовет «сверхфизическими». 
Изучая сверхфизические явления, плоское существо может напасть на мысль, что в рычаге и в колесах есть что-то неизмеримое, но тем не менее существующее. 
Отсюда всего шаг до гипотезы о третьем измерении. Эту гипотезу плоское существо будет основывать на необъяснимых для него фактах, вроде вращения колес. Оно может задаться вопросом, не является ли необъяснимое – в сущности, неизмеримым? И затем постепенно начнет устанавливать физические законы пространства трех измерений. 
Но оно никогда не сумеет математически строго доказать существование третьего измерения, ибо все его геометрические соображения относятся к плоскости, к двум измерениям, и потому результаты своих математических выводов оно будет проецировать на плоскость, лишая их, таким образом, всякого смысла. 
Плоское существо сможет получить первые понятия о природе третьего измерения путем простых логических рассуждений и сопоставлений. Это значит, что исследуя все необъяснимое, происходящее на плоской фотографии (каковой является для него наш мир), плоское существо может прийти к выводам, что многие явления необъяснимы потому, что в предметах, их производящих, возможно, имеется какое-то различие, которое оно не понимает и не может измерить. 
Затем оно может заключить, что реальное тело должно чем-то отличаться от воображаемого. И допустив однажды гипотезу третьего измерения, оно вынуждено будет сказать, что реальное тело, в отличие от воображаемого, должно, хоть в незначительной степени, обладать третьим измерением. 
Сходным образом, плоское существо может прийти к признанию того, что третьим измерением обладает и оно само. 
Придя к заключению, что реальное двумерное тело не может существовать, что это лишь воображаемая фигура, плоское существо должно будет сказать себе, что раз третье измерение существует, то и оно само должно иметь третье измерение; в противном случае, обладая всего двумя измерениями, оно оказывается воображаемой фигурой, существует только в чьем-то разуме. 
Плоское существо будет рассуждать так: «Если третье измерение существует, то я или тоже являюсь существом трех измерений, или существую не в действительности, а только в чьем-то воображении.» 
Рассуждая о том, почему оно не видит своего третьего измерения, плоское существо может прийти к мысли, что его протяженность в третьем измерении, равно как и протяженность в нем других тел, очень невелика. Эти размышления могут привести плоское существо к выводу, что для него вопрос о третьем измерении связан с проблемой малых величин. Исследуя вопрос с философской точки зрения, плоское существо будет порой сомневаться в реальности всего существующего и в своей собственной реальности. 
Затем у него может возникнуть мысль, что оно представляет себе мир неправильно, да и видит его не таким, каков он есть на самом деле. Из этого могут проистекать рассуждения о вещах, как они кажутся, и о вещах, как они есть. Плоское существо решит, что в третьем измерении вещи должны являться такими, каковы они есть, т.е. что оно должно увидеть в них гораздо больше, чем видело в двух измерениях. 
Проверяя все эти рассуждения с нашей точки зрения, с точки зрения трехмерных существ, мы должны признать, что все выводы плоского существа совершенно верны и ведут его к более правильному миропониманию, чем прежнее, и к постижению третьего измерения, хотя бы сначала и чисто теоретическому. 
Попробуем воспользоваться опытом плоского существа и выяснить, не находимся ли мы к чему-нибудь в таком же отношении, как плоское существо к третьему измерению. 
Разбирая физические условия жизни человека, мы обнаруживаем в них почти полную аналогию с условиями жизни плоского существа, которое начинает воспринимать третье измерение. 
Начнем с анализа нашего отношения к «невидимому». 
Сначала человек считает невидимое – чудесным и сверхъестественным. Постепенно, с эволюцией знания, идея чудесного становится все менее и менее необходимой. Все в пределах сферы, доступной для наблюдений (и, к несчастью, далеко за ее пределами), признается существующим по определенным законам, как следствие определенных причин. Но причины многих явлений остаются скрытыми, и наука вынуждена ограничиться лишь классификацией таких необъяснимых явлений. 
Изучая характер и свойства «необъяснимого» в разных областях нашего знания, в физике, химии, биологии и психологии, мы можем сформулировать проблему следующим образом: не является ли это необъяснимое результатом чего-то «неизмеримого» для нас, во-первых, в тех вещах, которые, как нам кажется, мы можем измерить, и, во-вторых, в вещах, которые измерить вообще невозможно. 
Мы приходим к мысли: не проистекает ли сама необъяснимость из того, что мы рассматриваем и пытаемся объяснить в пределах трех измерений явления, переходящее в область высших измерений? Иными словами, не находимся ли мы в положении плоского существа, пытающегося объяснить, как наблюдаемые на плоскости явления происходят в трехмерном пространстве? Многое свидетельствует о верности такого предположения. 
Вполне возможно, что многие из необъяснимых явлений необъяснимы только потому, что мы хотим объяснить их целиком на нашей плоскости, т.е. в трехмерном пространстве, тогда как они протекают вне нашей плоскости, в области высших измерений. 
Признав, что нас окружает мир неизмеримого, мы приходим к выводу, что до сих пор имели совершенно превратное представление о нашем мире и его предметах. 
Мы и раньше знали, что видим вещи не такими, каковы они есть на самом деле. Теперь же утверждаем более определенно, что не видим в вещах из неизмеримой для нас части, пребывающей в четвертом измерении. Это соображение наводит нас на мысль о различии между воображаемым и реальным. 
Мы видели, что плоское существо, придя к мысли о третьем измерении, должно заключить, что реального тела двух измерений быть не может, – это лишь воображаемая фигура, разрез трехмерного тела или его проекция в двумерном пространстве. 
Допуская существование четвертого измерения, мы точно также вынуждены признать, что реального тела трех измерений быть не может. Реальное тело должно обладать хотя бы самым ничтожным протяжением в четвертом измерении, иначе это будет воображаемая фигура, проекция тела четырех измерений в трехмерном пространстве, подобная «кубу», нарисованному на бумаге. 
Таким образом, мы приходим к заключению, что может существовать трехмерный куб и куб четырехмерный. И только четырехмерный куб будет реально существующим. 
Рассматривая человека с этой точки зрения, мы приходим к очень интересным выводам. 
Если четвертое измерение существует, то возможно одно из двух: или мы обладаем четвертым измерением, т.е. являемся четырехмерными существами, или мы обладаем только тремя измерениями, и в таком случае не существуем вовсе. 
Ибо, если четвертое измерение существует, а мы имеем только три измерения, это значит, что мы лишены реального существования, что мы существуем только в чьем-то воображении, что все наши мысли, чувства и переживания происходят в уме какого-то другого, высшего существа, которое представляет себе нас. Мы – плоды его воображения, и вся наша вселенная – не более чем искусственный мир, созданный его фантазией. 
Если мы не желаем с этим согласиться, то мы обязаны признать себя четырехмерными существами. Вместе с тем, мы должны согласиться, что очень плохо познаем и ощущаем наше собственное четвертое измерение, равно как и четвертое измерение окружающих нас тел, что только догадываемся о его существовании, наблюдая необъяснимые явления. 
Наша слепота к четвертому измерению может быть следствием того, что четвертое измерение наших тел и других предметов нашего мира слишком мало и недоступно нашим органам чувств и аппаратам, расширяющим сферу нашего наблюдения, – совершенно так же, как недоступны непосредственному наблюдению молекулы наших тел и других предметов. Что же касается предметов, обладающих большей протяженностью в четвертом измерении, то при известных обстоятельствах мы временами ощущаем их, но их реальное существование признать отказываемся. 
Последние соображения дают нам достаточные основания полагать, что, по крайней мере, в нашем физическом мире, четвертое измерение должно относиться к области малых величин. 
Тот факт, что мы не видим в вещах их четвертого измерения, вновь возвращает нас к проблеме несовершенства нашего восприятия вообще. Если даже не касаться других недостатков нашего восприятия и рассмотреть его только в отношении к геометрии, то и тогда придется признать, что мы видим все очень мало похожими на то, какое оно есть. 
Мы видим не тела, а одни поверхности, стороны и линии. Мы никогда не видим куба, только небольшую его часть, никогда не воспринимаем его со всех сторон сразу. 
Из четвертого измерения, вероятно, можно видеть куб со всех сторон сразу и изнутри, как будто из центра. 
Центр шара нам недоступен. Чтобы достичь его, мы должны прорезать или прокапывать себе путь в массе шара, т.е. действовать точно также, как плоское существо, достигающее центра круга. И процесс прорезания будет воспринят нами как постепенное изменение поверхности шара. 
Полная аналогия отношения человека к шару с отношением плоского существа к кругу дает нам основание думать, что в четвертом измерении центр шара так же легко доступен, как центр круга в третьем измерении, т.е. что в четвертом измерении в центр шара можно проникнуть откуда-то из неизвестной нам области, в непонятном направлении, и при этом шар остается целым. Последнее кажется нам каким-то чудом; но таким же чудом должна казаться плоскому существу возможность достичь центр круга, не пересекая линии окружности, не разрушая круга. 
Продолжая исследовать свойства зрения и восприятия в четвертом измерении, мы вынуждены признать, что не только с точки зрения геометрии, но и во многих других отношениях из четвертого измерения можно увидеть в предметах нашего мира гораздо больше, чем видим мы. 
Про человеческий глаз Гельмгольц сказал однажды, что если бы ему принесли от оптика так бездарно сделанный инструмент, он ни за что бы его не взял. Бесспорно, наш глаз не видит очень много из того, что существует. Но поскольку в четвертом измерении мы видим, не прибегая к столь несовершенному аппарату, следовательно, мы должны видеть гораздо больше, видеть то, чего сейчас не видим, и видеть без того покрова иллюзий, который закрывает весь мир и делает его облик совсем не похожим на то, что есть на самом деле. 
Может возникнуть вопрос: а почему в четвертом измерении мы должны видеть без помощи глаз, и что это значит? 
Дать на эти вопросы определенный ответ удастся только тогда, когда станет определенно известно, что четвертое измерение существует и что это такое; но пока удается рассуждать только о том, чем могло бы быть четвертое измерение, и поэтому на перечисленные вопросы нельзя дать окончательный ответ. Зрение в четвертом измерении не должно быть связано с глазами. Мы знаем пределы зрения глазами; знаем, что человеческому глазу никогда не достичь совершенства микроскопа или телескопа. Однако эти инструменты, умножая силу зрения, ничуть не приближают нас к четвертому измерению. Из этого можно заключить, что зрение в четвертом измерении – какое-то иное по сравнению с обычным зрением. Но каким оно может быть? Вероятно, чем-то, похожим на то «зрение», которым птица, покидая северную Россию, «видит» Египет, куда она летит на зиму; или на зрение почтового голубя, который за сотни верст «видит» свою голубятню, откуда его увезли в закрытой корзинке; или на зрение инженера, который делает первые расчеты и предварительные эскизы моста и при этом «видит» мост и идущие по нему поезда; или на зрение человека, который, глянув на расписание, «видит» свое прибытие на станцию отправления и приход поезда к назначенному пункту. 

* * *

Теперь, наметив некоторые особенности, которыми должно обладать зрение в четвертом измерении, мы попытаемся точнее описать то, что нам известно из явлений мира четвертого измерения. 
Вновь используя опыт двумерного существа, мы должны задать себе следующий вопрос: все ли «явления» нашего мира объяснимы с точки зрения физических законов? 
Необъяснимых явлений существует вокруг нас так много, что, привыкая к ним, мы перестаем замечать их необъяснимость и, забывая о ней, принимаемся классифицировать эти явления, даем им названия, заключаем в разные системы и, в конце концов, начинаем даже отрицать их необъяснимость. 
Строго говоря, все одинаково необъяснимо. Но мы привыкли считать одни порядки явлений более объяснимыми, а другие – менее. Менее объяснимые мы выделяем в особую группу, создаем из них отдельный мир, как бы параллельный «объяснимому». 
Это относится прежде всего к так называемому «психическому миру», к миру идей, образов и представлений, который мы рассматриваем как параллельный физическому. 
Наше отношение к психическому, та разница, которая существует для нас между «физическим» и «психическим», показывает, что именно психическое следует отнести к области четвертого измерения.* 
* Выражение «психические явления» употреблено здесь в своём единственно возможном смысле – те психические, или душевные, явления, которые составляют предмет психологии. Я упоминаю об этом потому, что в спиритической и теософской литературе слово «психический» употребляется для обозначения сверхнормальных или сверхфизических явлений. 
В истории человеческого мышления отношение к психическому очень похоже на отношение плоского существа к третьему измерению. Психические явления необъяснимы на «физической плоскости», поэтому их противопоставляют физическим. Но единство тех и других, тем не менее, чувствуют и постоянно делают попытки истолковать психическое как род физического, или физическое как род психического. Разделение понятий признается неудачным, но средств для их объединения нет. 
Первоначально психическое признают совершенно отдельным от тела, функцией «души», не подчиненной физическим законам: душа живет сама по себе, а тело само по себе, одно несоизмеримо с другим. Это – теория наивного дуализма, или спиритуализма. Первая попытка не менее наивного монизма рассматривает душу как непосредственную функцию тела, утверждая, что «мысль есть движение вещества». Такова знаменитая формула Молешотта. 
Оба взгляда заводят в тупик. Первый – потому что существует очевидная зависимость между актами физиологическими и психическими. Второй – потому что движение все-таки остается движением, а мысль – мыслью. 
Первое аналогично отрицанию двумерным существом физической реальности у явлений, пребывающих вне его плоскости. Второе – попытке считать происходящими на этой плоскости явления, которые происходят вне ее, над нею. 
Следующей ступенью является гипотеза о параллельной плоскости, на которой происходят все необъяснимые вещи. Но теория параллелизма – очень опасная вещь. 
Плоское существо поймет третье измерение тогда, когда оно ясно увидит, что то, что оно считало параллельным своей плоскости, в действительности может находиться на разном расстоянии от нее. Тогда у него возникнет идея перспективы и рельефа, и мир примет у него такой же вид, какой имеет для нас. 
Мы более правильно поймем отношение физического к психическому только тогда, когда уясним себе, что психическое не всегда параллельно физическому и может совершенно не зависеть от него. А параллельное, которое не всегда параллельно, очевидно, подчинено непонятным для нас законам четырехмерного мира. 
Теперь нередко говорят так: о точной природе взаимоотношений физического и психического мы ничего не знаем. Единственное, что более или менее установлено, что каждому психическому акту, мысли или ощущению соответствует акт физиологический, выражающийся хотя бы в слабой вибрации нервов и мозговых волокон. Ощущение определяется как осознание изменения в органах чувств. Это изменение есть определенное движение, но каким образом движение превращается в чувство и мысль, мы не знаем. 
Возникает вопрос: нельзя ли предложить, что физическое отделено от психического пространством четвертого измерения, т.е. что физиологический акт, переходя в область четвертого измерения, вызывает там эффекты, которые мы называем чувством и мыслью? 
На нашей плоскости, т.е. в мире, доступном нашему наблюдению колебаний и движений, мы не способны понять и определить мысль, так же как двумерное существо на своей плоскости не может понять и определить движения рычага или пары колес на оси. 
Одно время большим успехом пользовались идеи Э. Маха, изложенные, главным образом, в его книге «Анализ ощущений и отношение физического к психическому». Мах совершенно отрицает различие между физическим и психическим. Весь дуализм нашего миропонимания создался, по его мнению, из метафизического представления о «вещи в себе» и из представления (ошибочного, по мнению Маха) об иллюзорности нашего познания вещей. Мах считает, что познавать что-либо неправильно мы не можем. Вещи представляют собой именно то, чем они нам кажутся. Понятие иллюзии необходимо вообще отбросить. Элементы ощущений и есть физические элементы. То, что мы называем «телами», есть только комплексы ощущений (световых, звуковых, давления и пр.), такими же комплексами ощущений являются образы представлений. Разницы между физическим и психическим не существует, и то, и другое слагается из одинаковых элементов (ощущений). Молекулярное строение тел и атомистическую теорию Мах принимает только как символы, отрицая за ними всякую реальность. Таким образом, согласно Маху, наш психический аппарат созидает физический мир. «Вещь» есть только комплекс ощущений. 
Но, говоря о теории Маха, необходимо помнить, что психика строит «формы» мира (т.е. делает его таким, каким мы его воспринимаем) из чего-то другого, до чего мы никогда не можем добраться. Голубой цвет неба нереален, зеленый цвет луга – тоже. Очевидно, в «небе», т.е. в атмосферном воздухе, есть нечто, заставляющее его казаться голубым, точно так же как в траве на лугу есть нечто, заставляющее ее казаться зеленой. 
Без этого дополнения человек, основываясь на идеях Маха, легко мог бы сказать: это яблоко есть комплекс моих ощущений, значит, оно только кажется, а не существует в действительности. 
Это неверно. Яблоко существует, и человек самым реальным образом может в этом убедиться. Но оно – не то, чем кажется нам в трехмерном мире. 

* * *

Психическое (если рассматривать его как противоположность физическому, или трехмерному) очень похоже на то, что должно существовать в четвертом измерении, и мы вправе сказать, что мысль движется в четвертом измерении. 
Для нее нет преград и расстояний. Она проникает внутрь непроницаемых предметов, представляет себе строение атомов, химический состав звезд, население морского дна, жизнь народа, исчезнувшего десять тысяч лет тому назад... 
Никакие стены, никакие физические условия не стесняют нашей фантазии, нашего воображения. 
Разве не покидали в своем воображении шлиссельбургские бастионы Морозов и его товарищи? Разве сам Морозов не путешествовал во времени и пространстве, когда, читая Апокалипсис в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, видел грозовые тучи, несшие над греческим островом Патмос в пять часов вечера 30 сентября 395 года? 
Разве во сне мы не живем в фантастическом, сказочном царстве, где все способно превращаться, где нет устойчивости физического мира, где один человек может стать другим или сразу двумя, где самые невероятные вещи кажутся простыми и естественными, где события часто идут в обратном порядке, от конца к началу, где мы видим символические изображения идей и настроений, где мы разговариваем с умершими, летаем по воздуху, проходим сквозь стены, тонем, сгораем, умираем и все-таки остаемся живыми? 
Сопоставляя все это, мы видим, что нет надобности считать четырехмерными существами только духов, появляющихся или не появляющихся на спиритических сеансах. С не меньшим основанием можно сказать, что мы сами – четырехмерные существа и обращены к третьему измерению только одной своей стороной, т.е. лишь небольшой частью своего существа. Только эта часть живет в трех измерениях, и мы сознаем только эту часть. Большая же часть нашего существа живет в четырех измерениях, но эту большую часть мы не сознаем. Или еще правильнее сказать, что мы живем в четырехмерном мире, но сознаем себя в трехмерном. Это значит, что мы живем в условиях одного рода, а представляем себя в других. К такому же заключению приводят нас и выводы психологии. Психология, хотя и очень робко, говорит о возможности пробуждения нашего сознания, т.е. о возможности особого его состояния, когда оно видит и ощущает себя в реальном мире, не имеющем ничего общего с миром вещей и явлений – в мире мыслей, образов и идей. 

* * *

Рассматривая свойства четвертого измерения, я упомянул о том, что тессаракт, т.е. a4, может быть получен движением куба в пространстве, причем двигаться должны все точки куба. 
Следовательно, если предположить, что из каждой точки куба идет линия, по которой происходит это движение, то комбинация этих линий составит проекцию четырехмерного тела. Это тело, т.е. тессаракт, можно рассматривать как бесконечное число кубов, как бы вырастающих из первого. 
Посмотрим теперь, не известны ли нам примеры такого движения, при котором двигались бы все точки данного куба. 
Молекулярное движение, т.е. движение мельчайших частиц материи, усиливающееся при нагревании и ослабевающее при охлаждении – самый подходящий пример движения в четвертом измерении, несмотря на все ошибочные представления физиков об этом движении. 
В статье «Можно ли надеяться увидеть молекулы?» Д.А. Гольдхаммер говорит, что, согласно современным воззрениям, молекулы суть тельца с линейными размерами между одной миллионной и одной десятимиллионной долей миллиметра. Вычислено, что в одной миллиардной доле кубического миллиметра, т.е. в одном микроне, при температуре в 0 градусов Цельсия и при обычном давлении, находится около тридцати миллионов молекул кислорода. Молекулы движутся очень быстро; так, большинство молекул кислорода при нормальных условиях имеет скорость около 450 метров в секунду. Несмотря на столь большие скорости, молекулы не разлетаются мгновенно во все стороны только потому, что часто сталкиваются друг с другом и меняют от этого направление движения. Путь молекулы имеет вид очень запутанного зигзага, – в сущности, она топчется, так сказать, на одном месте. 
Оставим пока в стороне запутанный зигзаг и теорию столкновения молекул (броуновское движение), и попытаемся установить, какие результаты производит молекулярное движение в видимом мире. 
Чтобы указать пример движения в четвертом измерении, мы должны найти такое движение, при котором данное тело действительно двигалось бы, а не оставалось на одном месте (или в одном состоянии). 
Рассматривая все известные нам виды движения, мы должны признать, что лучше всего подходят к поставленным условиям расширение и сокращение тел. 
Расширение газов, жидкостей и твердых тел означает, что молекулы отдаляются одна от другой. Сокращение твердых тел, жидкостей и газов означает, что молекулы приближаются одна к другой и расстояние между ними уменьшается. Здесь есть некоторое пространство и некоторое расстояние. Не лежит ли это пространство в четвертом измерении? 
Мы знаем, что при движении по этому пространству двигаются все точки данного геометрического тела, т.е. все молекулы данного физического тела. Фигура, полученная от движения в пространстве куба при расширении и сокращении будет иметь для нас вид куба, и мы можем представить ее себе в виде бесконечного числа кубов. 
Можно ли предположить, что комбинация линий, проведенных из всех точек куба, как на поверхности, так и внутри линий, по которым точки отдаляются одна от другой и приближаются одна к другой, составит проекцию четырехмерного тела? 
Чтобы ответить на это, нужно выяснить, что же это за линии и что за направление? Линии соединяют все точки данного тела с его центром. Следовательно, направление найденного движения – от центра по радиусам. 
При исследовании путей движения точек (молекул) тела при расширении и сокращении мы обнаруживаем в них много интересного. 
Расстояние между молекулами мы видеть не можем. В твердых телах, в жидкостях и газах мы не в состоянии его увидеть, потому что оно крайне мало; в сильно разреженной материи, например, в круксовых трубках, где это расстояние, вероятно, увеличивается до ощутимых нашими аппаратами размеров, мы не можем его видеть, потому что сами частицы, молекулы, слишком малы и недоступны нашему наблюдению. В упомянутой выше статье Гольдхаммер говорит, что при определенных условиях молекулы можно сфотографировать, если бы их удалось сделать светящимися. Он пишет, что при ослаблении давления в круксовой трубке до одной миллионной доли атмосферы в одном микроне содержится всего тридцать молекул кислорода. Если бы они светились, их можно было бы сфотографировать на экране. Насколько возможно такое фотографирование – это другой вопрос. В данном же рассуждении молекула как некое реальное количество в отношении к физическому телу представляет собой точку в ее отношении к геометрическому телу. 
Все тела обладают молекулами и, следовательно, должны иметь некоторое, хотя бы очень малое межмолекулярное пространство. Без этого мы не можем представить себе реальное тело, а разве что воображаемые геометрические тела. Реальное тело состоит из молекул и обладает некоторым межмолекулярным пространством. 
Это означает, что разница между кубом трех измерений a3 и кубом четырех измерений a4 заключается в том, что куб четырех измерений состоит из молекул, тогда как куб трех измерений в действительности не существует и является проекцией четырехмерного тела на трехмерное пространство. 
Но, расширяясь или сокращаясь, т.е. двигаясь в четвертом измерении, если принять предыдущие рассуждения, куб или шар постоянно остаются для нас кубом или шаром, изменяясь только в размерах. В одной из своих книг Хинтон совершенно справедливо замечает, что происхождение куба высшего измерения через наше пространство воспринималось бы нами как изменение свойств его материи. Он добавляет, что идея четвертого измерения может возникнуть при наблюдении серии прогрессивно увеличивающихся или уменьшающихся шаров или кубов. Здесь он вплотную приближается к правильному определению движения в четвертом измерении. 
Один из наиболее важных, ясных и понятных видов движения в четвертом измерении в этом смысле есть рост, в основе которого лежит расширение. Почему это так – объяснить нетрудно. Всякое движение в пределах трехмерного пространства есть в то же время движение во времени. Молекулы, или точки, расширяющегося куба при сокращении не возвращаются на прежнее место. Они описывают определенную кривую, возвращаясь не в ту точку времени, из которой вышли, а в другую. А если предположить, что они вообще не возвращаются, то их расстояние от первоначального момента времени будет все более и более возрастать. Представим себе такое внутреннее движение тела, при котором его молекулы, отдалившись одна от другой, не сближаются, а расстояние между ними заполняется новыми молекулами, в свою очередь расходящимися и уступающими место новым. Такое внутреннее движение тела будет его ростом, по крайней мере, геометрической схемой роста. Если сравнить крохотную зеленую завязь яблока с большим красным плодом, висящим на этой же ветке, мы поймем, что молекулы завязи не могли создать яблоко, двигаясь только по трехмерному пространству. Кроме непрерывного движения во времени, им нужно непрерывное уклонение в пространство, лежащее вне трехмерной сферы. Завязь отделена от яблока временем. С этой точки зрения, яблоко – это три-четыре месяца движения молекул в четвертом измерении. Представим себе весь путь от завязи до яблока, мы увидим направление четвертого измерения, т.е. таинственный четвертый перпендикуляр – линию, перпендикулярную ко всем трем перпендикулярам нашего пространства. 

* * *

Хинтон так близко стоит к правильному решению вопроса о четвертом измерении, что иногда угадывает место «четвертого измерения» в жизни, даже когда не в состоянии точно определить это место. Так, он говорит, что симметрию строения живых организмов можно объяснить движением их частиц в четвертом измерении. 
Всем известен, говорит Хинтон, способ получения на бумаге изображений, похожих на насекомых. На бумагу капают чернила и складывают ее пополам. Получается очень сложная симметричная фигура, похожая на фантастическое насекомое. Если бы ряд таких изображений увидел человек, совершенно не знакомый со способом их приготовления, то он, рассуждая логически, должен был бы прийти к заключению, что они получены путем складывания бумаги, т.е. что их симметрично расположенные точки соприкасались. Точно также и мы, рассматривая и изучая формы строения живых существ, напоминающие фигуры на бумаге, полученные описанным способом, можем заключить, что симметричные формы насекомых, листьев, птиц и т.п. создаются процессом, аналогичным складыванию. Симметричное строение живых тел можно объяснить если не складыванием пополам в четвертом измерении, то, во всяком случае, таким же, как при складывании, расположением мельчайших частиц, из которых строятся эти тела. В природе существует очень любопытный феномен, создающий совершенно правильные чертежи четвертого измерения – нужно только уметь их читать. Они видны в фантастически разнообразных, но всегда симметричных фигурах снежинок, в рисунках цветов, звезд, папоротников и кружев морозных узоров на стекле. Капельки воды, осаждаясь на холодное стекло или лед, немедленно начинают замерзать и расширяться, оставляя следы своего движения в четвертом измерении в виде причудливых рисунков. Морозные узоры и снежинки – это фигуры четвертого измерения, таинственные a4. Воображаемое в геометрии движение низшей фигуры для получения высшей осуществляется здесь на деле, и полученная фигура действительно является следом движения благодаря тому, что мороз сохраняет все моменты расширения замерзающих капелек воды. 
Формы живых тел, цветы, папоротники созданы по тому же принципу, хотя и более сложно. Общий вид дерева, постепенно расширяющегося в ветвях и побегах, есть как бы диаграмма четвертого измерения, a4. Голые деревья зимой и ранней весной нередко представляют собой очень сложные и чрезвычайно интересные диаграммы четвертого измерения. Мы проходим мимо них, ничего не замечая, так как думаем, что дерево существует в трехмерном пространстве. Такие же замечательные диаграммы можно увидеть в узорах водорослей, цветов, молодых побегов, некоторых семян и т.д. и т.п. Иногда достаточно немного увеличить их, чтобы обнаружить тайны Великой Лаборатории, скрытой от наших глаз. 
В книге проф. Блоссфельдта* о художественных формах в природе читатель может найти несколько превосходных иллюстраций к приведенным выше положениям. 
* Karl Blossfeldt, Art Forms in Nature. London, 1929. 
Живые организмы, тела животных и людей построены по принципу симметричного движения. Чтобы понять эти принципы, возьмем простой схематический пример симметричного движения: представим себе куб, состоящий из двадцати семи кубиков, и будем мысленно воображать, что этот куб расширяется и сокращается. При расширении все двадцать шесть кубиков, расположенные вокруг центрального, будут удаляться от него, а при сокращении опять к нему приближаться. Для удобства рассуждения и для большего сходства нашего куба с телом, состоящим из молекул, предположим, что кубики измерения не имеют, что это просто точки. Иначе говоря, возьмем только центры двадцати семи кубиков и мысленно соединим их линиями как с центром, так и между собой. 
Рассматривая расширение куба, состоящего из двадцати семи кубиков, мы можем сказать, что каждый из этих кубиков, чтобы не столкнуться с другими и не помешать их движению, должен двигаться, удаляясь от центра, т.е. по линии, соединяющей его центр с центром центрального кубика. Это – первое правило: 
При расширении и сокращении молекулы движутся по линиям, соединяющим из с центром.
Далее мы видим в нашем кубе, что не все линии, соединяющие двадцать шесть точек с центром, равны. Линии, которые идут к центру от точек, лежащих на углах куба, т.е. от центра угловых кубиков, длиннее линий, которые соединяют с центром точки, лежащие в центрах шести квадратов на поверхностях куба. Если мы предположим, что межмолекулярное пространство удваивается, то одновременно увеличиваются вдвое все линии, соединяющие двадцать шесть точек с центром. Линии эти не равны, следовательно молекулы движутся не с одинаковой скоростью, – одни медленнее, другие быстрее, при этом находящиеся дальше от центра движутся быстрее, находящиеся ближе – медленнее. Отсюда можно вывести второе правило: 
Скорость движения молекул при расширении и сокращении тела пропорциональна длине линий, соединяющих эти молекулы с центром.
Наблюдая расширение куба, мы видим, что расстояние между всеми двадцатью семью кубиками увеличилось пропорционально прежнему. 
Назовем а – отрезки, соединяющие 26 точек с центром, и б – отрезки, соединяющие 26 точек между собой. Построив внутри расширяющегося и сокращающегося куба несколько треугольников, мы увидим, что отрезки б удлиняются пропорционально удлинению отрезков а. Из этого можно вывести третье правило: 
Расстояние между молекулами при расширении увеличивается пропорционально их удалению от центра.
Иными словами, если точки находятся на равном расстоянии от центра, они и останутся на равном расстоянии от него; а две точки, находившиеся на равном расстоянии от третьей, останутся от ней на равном расстоянии. При этом, если смотреть на движение не со стороны центра, а со стороны какой-нибудь из точек, будет казаться, что эта точка и есть центр, от которого идет расширение, – будет казаться, что все другие точки отдаляются от нее или приближаются к ней, сохраняя прежнее отношение к ней и между собой, а она сама остается неподвижной. «Центр везде»! 
Последнее правило лежит в основе законов симметрии в строении живых организмов. Но живые организмы строятся не одним расширением. Сюда входит элемент движения во времени. При росте каждая молекула описывает кривую, получающуюся из комбинации двух движений в пространстве и времени. Рост идет в том же направлении, по тем же линиям, что и расширение. Поэтому законы роста должны быть аналогичны законам расширения. Законы расширения, в частности, третье правило, гарантируют свободно расширяющимся телам строгую симметрию: если точки, находившиеся на равном расстоянии от центра, будут всегда оставаться от него на равном расстоянии, тело будет расти симметрично. 
В фигуре, полученной из растекшихся чернил на сложенном пополам листке бумаги, симметрия всех точек получилась благодаря тому, что точки одной стороны соприкасались с точками другой стороны. Любой точке на одной стороне соответствовала точка на другой стороне, и когда бумагу сложили, эти точки соприкоснулись. Из третьего правила вытекает, что между противоположными точками четырехмерного тела существует какое-то соотношение, какая-то связь, которой мы до сих пор не замечали. Каждой точке соответствует одна или несколько других, с которыми она каким-то непонятным образом связана. Именно, она не может двигаться самостоятельно, ее движение зависит от движения соответствующих ей точек, занимающих аналогичные места в расширяющемся или сокращающемся теле. Это и будут противоположные ей точки. Она как бы соприкасается с ними, соприкасается в четвертом измерении. Расширяющееся тело точно складывается в разных направлениях, и этим устанавливается загадочная связь между его противоположными точками. 
Попробуем рассмотреть, как происходит расширение простейшей фигуры. Рассмотрим ее даже не в пространстве, а на плоскости. Возьмем квадрат и соединим с центром четыре точки, лежащие в его углах. Затем соединим с центром точки, лежащие на серединах сторон, и, наконец, точки, лежащие на половинном расстоянии между ними. Первые четыре точки, т.е. точки, лежащие в углах, назовем точками А; точки, лежащие по серединам сторон квадрата, точками В; наконец, точки, лежащие между ними (их будет восемь), точками С. 
Точки А, В и C лежат на разных расстояниях от центра; поэтому при расширении они будут двигаться с неодинаковой скоростью, сохраняя свое отношение к центру. Кроме того, все точки A связаны между собой, как связаны между собой точки B и C. Между точками каждой группы существует таинственная внутренняя связь. Они должны оставаться на равном расстоянии от центра. 
Предположим теперь, что квадрат расширяется, т.е. все точки A, B и C движутся, удаляясь от центра по радиусам. Пока фигура расширяется свободно, движение точек происходит по указанным правилам, фигура остается квадратом и сохраняет симметричность. Но предположим, что на пути движения одной из точек C вдруг оказалось какое-то препятствие, заставившее эту точку остановиться. Тогда происходит одно из двух: или остальные точки будут двигаться, как будто ничего не произошло, или же точки, соответствующие точке C, тоже остановятся. Если они будут двигаться, симметрия фигуры нарушится. Если остановятся, то это подтвердит вывод из правила третьего, согласно которому точки, находившиеся на равном расстоянии от центра, при расширении остаются на равном расстоянии от него. И действительно, если все точки C, повинуясь таинственной связи между ними и точкой C, которая встретилась с препятствием, остановятся в то время, как точки A и B движутся, из нашего квадрата получится правильная симметричная звезда. Возможно, что при росте растений и живых организмов именно это и происходит. Возьмем более сложную фигуру, у которой центр, от которого происходит расширение, не один, а несколько, и все они расположены на одной линии – точки, удаляющиеся от этих центров при расширении, расположены по обеим сторонам центральной линии. Тогда при аналогичном расширении получится не звезда, а нечто вроде зубчатого листа. Если мы возьмем подобную фигуру не на плоскости, а в трехмерном пространстве и предположим, что центры, от которых идет расширение, лежат не на одной оси, а на нескольких, то получим при расширении фигуру, которая напоминает живое тело с симметричными конечностями и пр. А если мы предположим, что атомы фигуры движутся во времени, то получится «рост» живого тела. Законы роста, т.е. движения, начинающегося от центра по радиусам при расширении и сокращении, выдвигают теорию, способную объяснить причины симметричного строения живых тел. 
Определения состояний материи в физике становятся все более и более условными. Одно время к трем известным состояниям (твердому, жидкому, газообразному) пытались добавить еще и «лучистую материю», как называли сильно разреженные газы в круксовых трубках. Существует теория, которая считает коллоидное, желеобразное состояние материи – состоянием, отличающимся от твердого, жидкого и газообразного. Согласно этой теории, органическая материя есть разновидность коллоидной материи или формируется из нее. Понятие материи в этих состояниях противопоставляется понятию энергии. Затем возникла электронная теория, в которой понятие материи почти не отличается от понятия энергии; позднее появились различные теории строения атома, которые дополнили понятие материи множеством новых идей. 
Но как раз в этой области более чем в какой-либо другой научные теории отличаются от понятий обыденной жизни. Для непосредственной ориентировки в мире феноменов нам необходимо отличать материю от энергии, а также различать три состояния материи: твердое, жидкое и газообразное. Вместе с тем, приходится признать, что даже эти три известные нам состояния материи различаются ясно и неоспоримо только в таких «классических» формах, как кусок железа, вода в реке, воздух, которым мы дышим. А переходные формы бывают разными и совпадают друг с другом; поэтому мы не всегда знаем точно, когда одно перешло в другое, не можем провести четкой разграничительной линии, не можем сказать, когда твердое тело превратилось в жидкость, а жидкость – в газ. Мы предполагаем, что разные состояния материи зависят от разной силы сцепления молекул, от быстроты и свойств молекулярного движения, но мы различаем эти состояния только по внешним признакам, очень непостоянным и зачастую перемешивающимся между собой. 
Можно определенно утверждать, что каждое более тонкое состояние материи является более энергетическим, т.е. заключающим в себе как бы меньше массы и больше движения. Если материю противопоставить времени, то можно сказать, что чем тоньше состояние материи, тем больше в нем времени и меньше материи. В жидкости больше «времени», чем в твердом теле; в газе больше «времени», чем в воде. 
Если мы допустим существование еще более тонких состояний материи, они должны быть более энергетическими, чем признаваемые физикой; согласно вышесказанному, в них должно быть больше времени и меньше пространства, больше движения и меньше времени. Логически необходимость энергетических состояний материи давно уже принятия в физике и доказывается очень понятными рассуждениями. 
Что такое, в сущности, субстанция? – пишет Ш. Фрейсинэ в «Очерках по философии науки». – Определение субстанции никогда не отличалось большей ясностью и сделалось еще менее ясным после открытий современной науки. Можно ли, например, назвать субстанцией тот таинственный агент, к которому прибегают физики для объяснения явления теплоты и света? Этот агент, эта среда, этот механизм – назовите, как угодно – существует, так как проявляется в неопровержимых действиях. Однако он лишен тех качеств, без которых трудно представить себе субстанцию. Он не имеет веса, у него, возможно, нет и массы; он не производит непосредственного впечатления ни на один из наших органов чувств; одним словом, у него нет ни одного признака, который указывал бы на то, что некогда называли «материальным». С другой стороны, это не дух, по крайней мере, никому не приходило в голову называть его таким образом. Но неужели только потому, что его нельзя подвести под категорию субстанции, его реальность следует отрицать? 
Можно ли по той же причине отрицать реальность того механизма, благодаря которому тяготение передается в глубину пространства со скоростью, несравненно большей скорости света (Лаплас считал ее мгновенной)? Великий Ньютон полагал невозможным обойтись без этого агента. Тот, кому принадлежит открытие всемирного тяготения, писал Бентли: 
«Чтобы тяготение было прирожденно и присуще, свойственно материи в том смысле, что одно тело могло бы действовать на другое на расстоянии через пустое пространство, без посредства чего-либо, при помощи чего и сквозь что могли бы передаваться действие и сила от одного тела к другому, мне кажется таким абсурдом, что, я думаю, ни один человек, способный философски рассуждать, не впадет в него. Тяготение должно производиться агентом, обнаруживающим свое непрерывное влияние на тела по известным законам; но материален этот агент или не материален? Этот вопрос и представляется оценке моих читателей» (3-е письмо к Бентли от 25 февраля 1692 года).
Затруднение отвести место этим агентам так велико, что некоторые физики, а именно Хирн, мастерский развивший эту мысль в своей книге «Строение небесного пространства», считают возможным вообразить себе новый род агентов, занимающих, так сказать, середину между материальным порядком и духовным и служащих великим источником сил природы. Этот класс агентов, названный Хирном динамическим, из представления о котором он исключает всякую идею массы и веса, служит как бы для установления отношений, для вызывания действий между различными частями материи на расстоянии.
Теория динамических агентов Хирна может основываться на следующем. В сущности, мы никогда не могли определить, что такое материя и сила. И тем не менее, считали их противоположными, т.е. определяли материю как нечто, противоположное силе, а силу – как нечто, противоположное материи. Но теперь старые воззрения на материю, как нечто солидное и противоположное энергии, в значительной степени изменились. Физический атом, считавшийся прежде неделимым, признается теперь сложным, состоящим из электронов. Электроны же не есть материальные частицы в обычном значении слова. Это, скорее, моменты проявления силы, моменты или элементы силы. Говоря иными словами, электроны – это мельчайшие деления материи, и в то же время – мельчайшие элементы силы. Электроны могут быть положительными и отрицательными. Можно считать, что различие между материей и силой заключается в различной комбинации положительных и отрицательных электронов. В одной комбинации они производят на нас впечатление материи, в другой – силы. С этой точки зрения того различия между материей и силой, которое продолжает составлять основу нашего взгляда на природу, не существует. Материя и сила – это одно и то же, вернее, разные проявления одного и того же. Во всяком случае, существенной разницы между материей и силой нет, и одно должно переходить в другое. С этой точки зрения материя – это сгущенная энергия. И если это так, то вполне естественно, что степень сгущенности может быть разной. Эта теория объясняет, каким образом Хирн мог представить себе полуматериальные и полуэнергетические агенты. Тонкие, разреженные состояния материи действительно должны занимать среднее место между материей и силой. В своей книге «Неизвестные силы природы» К. Фламмарион пишет: 
Материя – это вовсе не то, чем она представляется нашим чувствам, осязанию или зрению... Она представляет одно целое с энергией и является проявлением движения невидимых и невесомых элементов. Вселенная имеет динамических характер. Гийом де Фонтенэ дает следующее объяснение динамической теории. По его мнению, материя не есть инертное вещество, каким ее себе представляют. Возьмем колесо и насадим его горизонтально на ось. Колесо неподвижно. Предоставим резиновому мячу падать между его спинами, и мяч почти всегда будет проходить между ними. Теперь придадим колесу легкое движение. Мяч довольно часто будет задевать за спину и отскакивать. Если ускорить вращение, мяч вообще не будет проходить через колесо, которое сделается для него как бы непроницаемым диском. Можно проделать аналогичный опыт, поставив колесо вертикально и проталкивая через него палку. Колесо велосипеда хорошо выполнит эту роль, так как его спицы тонки. Когда колесо неподвижно, палка будет проходить через него девять раз из десяти. При движении колесо все чаще и чаще будет отталкивать палку. С увеличением скорости движения оно сделается непроницаемым, и все попытки проткнуть его разобьются, как о стальную броню.

* * *

И вот, рассмотрев в окружающем нас мире все то, что отвечает физическим условиям пространства более высоких измерений, мы можем поставить вопрос вполне определенно: Что такое четвертое измерение? 
Мы видели, что геометрическим путем доказать существование четвертого измерения и выяснить его свойства, а главное, определить его положение по отношению к нашему миру – невозможно. Математика допускает только возможность существования высших измерений. 
В самом начале, давая определение идее четвертого измерения, я указал, что, если оно существует, это означит, что, кроме трех известных нам перпендикуляров, должен существовать и четвертый. А это, в свою очередь, означает, что из любой точки нашего пространства может быть проведена линия в таком направлении, которое мы не знаем и не можем знать; и далее, что совсем близко, возле нас, но в некотором неизвестном направлении, находится какое-то иное пространство, которое мы не в силах увидеть и в которое не в состоянии проникнуть. 
Далее я объяснил, почему мы не способны увидеть это пространство; я установил, почему оно должно лежать не возле нас, в каком-то неизвестном направлении, а внутри нас, внутри объектов нашего мира, нашей атмосферы, нашего пространства. Но это не является решением всей проблемы, хотя представляет собой необходимую ступень на пути к решению, ибо четвертое измерение не только находится внутри нас, но и мы сами находимся внутри него, т.е. существуем в четырехмерном пространстве. 
Ранее я упоминал, что «спириты» и «оккультисты» различных школ часто пользуются в своей литературе выражением «четвертого измерение», приписывая четвертому измерению все явления «астральной сферы». 
«Астральная сфера» оккультистов, которая пронизывает собой наше пространство, есть попытка найти какое-то место для тех явлений, которые нашему пространству не соответствуют. Следовательно, она до некоторой степени представляет собой искомое нами продолжение нашего мира внутрь. 
С обычной точки зрения «астральную сферу» можно определить как субъективный мир, проецируемый вовне и принимаемый за объективный мир. Если бы кому-нибудь действительно удалось доказать объективное существование даже части того, что называется «астралом», это и было бы миром четвертого измерения. 
Однако само понятие «астральной сферы», или «астральной материи», в оккультных учениях менялось много раз. В целом, если мы рассмотрим взгляд оккультистов разных школ на природу, мы обнаружим, что он основан на признании возможности изучать иные условия существования, чем наши физические. «Оккультные» теории по большей части основываются на признании одной основной субстанции, познание которой дает ключ к постижению тайн природы. Но само понятие субстанции условно. Иногда ее понимают как принцип, как условие существования, а иногда – как вещество. 
В первом случае, основная субстанция – это основные условия существования; во втором случае – основная материя. Первое понятие, конечно, гораздо тоньше и является результатом более разработанной философской мысли. Второе – гораздо грубее и обычно является признаком упадка мысли, признаком невежественного обращения с глубокими и тонкими идеями. 
Философы-алхимики эту основную субстанцию называли Spiritus Mundi – дух мира. Но алхимики – искатели золота – уже считали возможным заключить Spiritus Mundi в колбу и проделывать над ними химические манипуляции. 
Это необходимо помнить для того, чтобы оценить «астральные гипотезы» современных теософов и оккультистов. Сен-Мартэн, а позднее Элифас Леви все еще понимали «астральный свет» как принцип, как условия существования, отличающиеся от обычных, физических. Но у современных спиритов и теософов «астральный свет» превратился в «астральную материю», которую можно видеть и даже фотографировать. Теория «астрального света» и «астральной материи» основана на гипотезе «тонких состояний материи». Гипотеза тонких состояний материи была еще возможна в последние десятилетия старой физики, но в современном физико-химическом мышлении для нее трудно найти место. С другой стороны, современная физиология все более отклоняется от физико-механических объяснений жизненных процессов и приходит к признанию колоссального влияния следов материи, т.е. материи, недоступной восприятию и химическому определению, которые, тем не менее, обнаруживаются по результатам своего присутствия, как, например, «гормоны», «витамины», «внутренние секреции» и т.п. 
Поэтому, несмотря на то, что гипотеза тонких состояний материи не имеет никакого отношения к современной физике, я попытаюсь здесь дать краткое объяснение «астральной теории». 
Согласно этой теории, частицы, являющиеся результатом деления физических атомов, производят особого рода тонкую материю – «астральную материю», подчиняющуюся воздействию не физических сил, а сил, не влияющих на физическую материю. Таким образом, это «астральная материя» подчиняется воздействию психической энергии, т.е. воле, чувствам и желаниям, которые являются реальными силами в астральной сфере. Это значит, что воля человека, а также реакции его чувств и эмоциональные импульсы воздействуют на «астральную материю» так же, как физическая энергия воздействует на физические тела. 
Далее признается возможным переход физической материи, составляющей видимые тела и предметы, в астральное состояние. Это – дематериализация, т.е. абсолютное исчезновение физических предметов неизвестно куда, без следа и остатка. Обратный переход, т.е. переход астральной материи в физическое состояние, или физическую материю, также признан возможным. Это – материализация, т.е. появление вещей, предметов и даже живых тел неизвестно откуда. 
Затем признается возможным, что материя, которая входит в состав какого-то физического тела, перейдя в астральное состояние, может «вернуться» в физическое состояние в другом виде. Так, один металл, перейдя в астральное состояние, «возвращается» в виде другого металла. Таким образом, алхимические процессы объясняются временным переведением какого-нибудь тела, чаще всего, металла, в астральное состояние, где материя подчинена действию воли (или духов) и под влиянием этой воли совершенно меняется, а потом вновь появляется в физическом мире в виде другого металла; подобным путем железо может превратиться в золото. Считается возможным переводить таким образом материю из одного состояния в другое и превращать одно тело в другое путем психического воздействия с помощью ритуалов и т.п. Далее, считается возможным видеть в астральной сфере события, которые еще не совершились в физической сфере, но должны совершиться и повлиять на прошлое и будущее. 
Все это, вместе взятое, составляет содержание того, что называется магией. Магия в обычном понимании этого слова означает способность совершать то, что не может быть сделано при помощи обыкновенных физических средств. Таковы, например, способность влиять на расстоянии на людей и на предметы, видеть действия людей и знать их мысли, заставлять их исчезать из нашего мира и появляться в неожиданных местах, способность изменять свой вид и даже физическую природу, непостижимым образом переноситься на большие расстояния, проникать сквозь стены и т.п. 
«Оккультисты» объясняют подобные действия знакомством магов со свойствами «астральной сферы» и их умением действовать психически на астральное вещество, а через него и на физическое. Некоторые виды «волшебства» можно объяснить сообщением неодушевленным предметам особых свойств, что достигается психическим воздействием на их астральное вещество, особого рода психической магнетизацией их, посредством которой маги могут сообщать вещам любые свойства, делать их исполнителями своей воли, заставлять приносить добро или зло другим людям, предупреждать о грозящих несчастьях, давать силу или отнимать ее и т.п. К числу магических действий относится, например, «освящение воды», ставшее теперь простым обрядом в христианском и буддийском богослужениях, но первоначально заключавшееся в стремлении психически насытить воду какими-то излучениями или эманациями, чтобы сообщить ей желаемые свойства, лечебные или другие. 

* * *

В теософской и современной оккультной литературе существует множество очень образных описаний астральной сферы. Но нигде не дается никаких доказательств объективного ее существования. 
«Спиритические» доказательства, т.е. феномены на сеансах и «медиумистические» явления вообще, «сообщения» и т.д., приписываемые духам (т.е. душам, лишенным тел), ни в коем смысле не являются доказательствами, потому что все эти явления можно объяснить гораздо проще. В главе о снах я устанавливаю возможное значение спиритических явлений как результатов «имперсонализации». Теософские объяснения, основанные на ясновидении, требуют прежде всего доказательства существования ясновидения, которое остается недоказанным, несмотря на большое число, в которых авторы описывают то, чего они достигли, или то, что нашли, при помощи ясновидения. Не всем известно, что во Франции существует учрежденная много лет назад премия, которая обещает значительную сумму денег тому, кто прочтет письмо в запечатанном конверте. Премия так и остается невыплаченной. 
И спиритические, и теософские теории страдают общим недостатком, который объясняет, почему «астральные гипотезы» остаются одними и теми же и не получают никаких доказательств. И в спиритических, и в теософских астральных теориях «время» и «пространство» берутся совершенно такими же, как в старой физике, т.е. отдельно друг от друга. «Развоплощенные духи», или «астральные существа», или мыслеформы понимаются как пространственные тела четвертого измерения, а во времени – как физические тела. Иными словами, они остаются в тех же условиях времени, что и физические тела. Но именно это является невозможным. Если бы «тонкие состояния материи» создавали тела другого пространственного существования, эти тела должны были бы обладать другим временным существованием. Но эта идея не приникает в теософское и спиритическое мышление. 
В этой главе собраны только исторические материалы, относящиеся к изучению «четвертого измерения», вернее, та их часть, которая подводит к решению проблемы или, по крайней мере, к более точной ее формулировке. В главе «Новая модель вселенной» настоящей книги я показываю, как проблемы «пространства-времени» связаны с проблемами структуры материи и, следовательно, структуры мира, как они ведут к правильному пониманию реального мира – и позволяют избежать целого ряда ненужных теорий как псевдо-оккультных, так и псевдо-научных. 
1908-1929

СВЕРХЧЕЛОВЕК

Постоянство идеи сверхчеловека в истории мысли. – Воображаемая новизна идеи сверхчеловека. – Сверхчеловек в прошлом и сверхчеловек в будущем. – Сверхчеловек в настоящем. – Сверхчеловек и идея эволюции. – Сверхчеловек по Ницше. – Может ли сверхчеловек быть сложным и противоречивым существом? – Человек как переходная форма. – Двойственность человеческой души. – Конфликт между прошлым и будущем. – Два вида понятий о сверхчеловеке. – Социология и сверхчеловек. – «Средний человек». – Сверхчеловек как цель истории. – Невозможность эволюции масс. – Наивное понимание сверхчеловека. – Свойства, способные развиваться вне сверхчеловека. – Сверхчеловек и идея чудесного. – Притяжение к таинственному. – Сверхчеловек и скрытое знание. – «Более высокий зоологический тип». – Предполагаемая аморальность сверхчеловека. – Непонимание идеи Ницше. – Христос Ницше и Христос Ренана. – Ницше и оккультизм. – Демонизм. – Черт Достоевского. – Пилат. – Иуда. – Человек под властью внешних влияний. – Постоянные изменения "я". – Отсутствие единства. – Что такое «воля»? – Экстаз. – Внутренний мир сверхчеловека. – Отдаленность идеи сверхчеловека. – Древние мистерии. – Постепенность посвящения. – Идея ритуала в магии. – Маг, вызвавший духа более сильного, чем он сам. – Лик Бога. – Сфинкс и его загадки. – Различные порядки идей. – Необдуманный подход к идеям. – Проблема времени. – Вечность. – Мир бесконечных возможностей. – Внешнее и внутреннее понимание сверхчеловека. – Проблема времени и психический аппарат. – «Совершенный человек» Гихтеля. – Сверхчеловек как высшее "я". – Подлинное знание. – Внешнее понимание идеи сверхчеловека. – Правильный способ мышления. – Легенда о Моисее в Талмуде.
Наряду с идеей скрытого знания через всю историю человеческого мышления проходит идея сверхчеловека. 
Идея сверхчеловека стара как мир. В течение веков и сотен веков своей истории человечество жило с идеей сверхчеловека. Сказания и легенды всех древних народов полны образов сверхчеловека. Герои мифов, титаны, полубоги, Прометей, принесший огонь с неба; пророки, мессии и святые всех религий; герои волшебных сказок и эпических песен; рыцари, которые спасали пленных принцесс, пробуждали спящих красавиц, побеждали драконов, сражались с гигантами и людоедами, – все это образы сверхчеловека. 
Народная мудрость всех веков и племен понимала, что человек, как он есть, не способен сам устроить свою жизнь; народная мудрость никогда не считала человека достижением, венчающим творение. Она правильно оценивала место человека, принимала и допускала ту мысль, что могут и должны быть существа, которые, хотя они тоже являются людьми, все же стоят гораздо выше обыкновенного человека, сильнее его, сложнее, «чудеснее». Лишь тупая и стерилизованная мысль последних столетий европейской культуры утратила соприкосновение с идеей сверхчеловека и поставила своей целью человека, каков он есть, каким он всегда был и всегда будет. За этот сравнительно короткий период европейская мысль так основательно забыла идею сверхчеловека, что когда Ницше бросил ее Западу, она показалась новой, оригинальной и неожиданной. В действительности же она существовала с самого начала известного нам человеческого мышления. 
В конце концов, сверхчеловек никогда полностью не исчезал и в современной западной мысли. Например, что такое «наполеоновская легенда» и все сходные с ней легенды, как не попытки создать новый миф о сверхчеловеке? Массы по-своему все еще живут с идеей сверхчеловека; их не удовлетворяет человек, каков он есть; и литература, предназначенная для масс, неизбежно преподносит им сверхчеловека. В самом деле, что представляют собой граф Монте Кристо, или Рокамболь, или Шерлок Холмс, как не современное выражение все той же идеи сильного, могучего существа, с которым не в состоянии бороться обычные люди, которое превосходит их в силе, храбрости и хитрости? Его сила всегда заключает в себе нечто таинственное, магическое, чудесное. 
Если мы попробуем рассмотреть формы, в которых идея сверхчеловека выражалась в человеческом мышлении в разные исторические периоды, мы увидим, что она подпадает под несколько определенных категорий. 
Первая идея сверхчеловека рисует его в прошлом, связывая с легендарным Золотым веком. Эта идея всегда оставалась одной и той же: люди мечтали или вспоминали о тех далеких временах, когда их жизнью управляли сверхлюди, которые боролись со злом, поддерживали справедливость и выступали посредниками между людьми и божеством – руководили людьми согласно воле божества, давали им законы, приносили повеления. Идея теократии всегда связывалась с идеей сверхчеловека: Бог или боги, как бы их ни называли, правили людьми с помощью и через посредство сверхлюдей – пророков, вождей, царей – таинственного, сверхчеловеческого происхождения. Боги не могли иметь дело непосредственно с людьми; и человек никогда не был и не считал себя достаточно сильным, чтобы прямо взглянуть в лицо божеству и получить от него законы. Все религии начинаются с прихода сверхчеловека. «Откровение» приходит через сверхчеловека. Человек не предполагал в себе способности сделать нечто подлинно важное. 
Но мечты о прошлом не могли удовлетворить человека; он стал мечтать о будущем, о том времени, когда сверхчеловек придет опять. В результате возникло новое понятие сверхчеловека. Люди начали ждать сверхчеловека. Он должен прийти, чтобы упорядочить их дела, управлять ими, научить повиноваться закону или принести новый закон, новое учение, новое знание, новую истину, новое откровение. Сверхчеловек должен прийти, чтобы спасти людей от самих себя, а также от сил зла, которыми они окружены. Почти во всех религиях имеется такое ожидание сверхчеловека, ожидание пророка, мессии. 
В буддизме идея сверхчеловека полностью заменяют идею Божества, ибо сам Будда – не Бог, а только сверхчеловек. 
Идея сверхчеловека никогда не покидала сознания человечества. Образ сверхчеловека слагался из очень сложных элементов. Иногда он получал сильную примесь народной фантазии, которая вкладывала в него представления, возникшие из очеловечения природы, огня, грома, леса, моря; временами та же самая фантазия соединяла в один образ смутные сведения о каком-нибудь далеком племени, более диком или, наоборот, более культурном. Так, рассказы о людоедах, приносимые путешественниками, соединились в сознании древних греков в образ циклопа Полифема, пожравшего спутников Одиссея. Неведомый народ, неизвестная раса легко превращались в мифах в одно сверхчеловеческое существо. 
Таким образом, идея сверхчеловека, в прошлом или в настоящем обитающего в неведомых странах, всегда оставалась яркой, богатой по содержанию. А вот идея сверхчеловека как пророка или мессии, сверхчеловека, ожидаемого людьми, была вещью весьма темной. Люди имели о сверхчеловеке очень туманное представление; они не понимали, чем сверхчеловек должен отличаться от человека обычного. И когда сверхчеловек приходил, люди побивали его камнями или распинали, потому что он не оправдывал их ожиданий. Тем не менее, идея не умирала. И даже в своей неотчетливой и смутной форме она служила как бы меркой, по которой измерялось все ничтожество человека. Идея эта была постепенно забыта, когда человек стал утрачивать понимание своего ничтожества. 
Идея сверхчеловека стоит вне одновременного научного взгляда на мир; она стала своего рода философским курьезом, ни с чем другим не связанным. Современная западная мысль не умеет нарисовать сверхчеловека в нужных тонах, всегда искажает эту идею, боится ее конечных выводов и в своих теориях будущего отрекается от какой бы то ни было связи с ней. Такое отношение к идее сверхчеловека основано на неверном понимании идеи эволюции. Главный недостаток современного понимания эволюции указан в одной из предыдущих глав. 
«Сверхчеловек», если он вообще проникает в научное мышление, рассматривается как продукт эволюции человека, хотя, как правило, этот термин не применяется, и на его место ставится термин «высший тип человека». В этой связи эволюционные теории стали основой наивно-оптимистического взгляда на человека и на жизнь вообще. Кажется, что люди сказали себе: «Раз существует эволюция, раз наука признает эволюцию, из этого следует, что все идет хорошо, а в будущем должно быть еще лучше.» В воображении современного человека, рассуждающего с точки зрения идей эволюции, все должно иметь счастливый конец, как волшебная сказка обязательно заканчивается свадьбой. Это и есть главная ошибка по отношению к идее эволюции. Ибо эволюция, как бы ее ни понимать, не гарантирована всем и каждому. Теория эволюции означает только то, что ничто не остается таким, каким оно было, все неизбежно движется либо вверх, либо вниз, но совсем не обязательно вверх; думать, что все с необходимостью движется вверх, – значит иметь самое фантастическое понимание о возможностях эволюции. 
Все известные нам формы жизни представляют собой результат либо эволюции, либо вырождения. Но мы не умеем различать между этими двумя процессами и часто ошибочно принимаем результаты вырождения за результаты эволюции. Только в одном отношении мы не ошибаемся: мы знаем, что ничто не остается таким, каким было. Все «живет», все изменяется... 
Изменяется и человек; но идет он вверх или вниз – это большой вопрос. Кроме того, эволюция в подлинном смысле этого слова не имеет ничего общего с антропологической переменой типа, даже если мы сочтем такую перемену установленной. Не имеет эволюция ничего общего и с изменениями общественных форм, обычаев и законов, с модификацией или «развитием» форм рабства и средств ведения войны. Эволюция в направлении к сверхчеловеку есть создание новых форм мышления и чувств – и отказ от старых форм. 
Кроме того, мы должны помнить, что развитие нового типа совершается за счет старого, который в этом же процессе должен исчезнуть. Новый тип, создаваясь из старого, как бы преодолевает, побеждает его, занимает его место. 
Об этом говорит Заратустра у Ницше: 
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно быть преодолено. Что сделали вы, чтобы преодолеть человека? 
Что такое обезьяна по отношению к человеку? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека – посмешищем или мучительным позором. 
Даже мудрейший из вас – это только форма, колеблющаяся «между привидением и деревом». 
Человек – это канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно остаться в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка. 
В человеке важно то, что он – мост, а не цель; в человеке можно любить только то, что он – переход и уничтожение.
Вот эти слова Заратустры, к сожалению, не вошли в обиход нашей мысли. И когда мы рисуем себе картины будущего, мы, так сказать, потакаем тем сторонам человеческой природы, которые должны быть отброшены в пути. 
Сверхчеловек кажется нам очень сложным и противоречивым существом. В действительности же он должен быть существом ясно определенным. Он не может иметь внутри себя того вечного конфликта, того болезненного разделения, которое постоянно ощущают люди и которое они приписывают даже богам. 
В то же время не может быть двух противоположных типов сверхчеловека. Сверхчеловек есть результат определенного движения, определенной эволюции. 
Для обычного мышления сверхчеловек – это како1-то гротескный человек, все стороны природы которого сильно преувеличены. Но это, конечно, невозможно, потому что одна сторона человеческой природы развивается только за счет другой; и сверхчеловек может быть выражением только одной, более того, очень определенной стороны человеческой природы. 
Ошибочные представления о сверхчеловеке – в значительной степени следствие того, что обычное мышление склонно считать человека более законченным типом, чем он является в действительности. Такой же наивный взгляд на человека лежит в основе современных социальных наук и теорий. Все эти теории имеют в виду только человека и его будущее. Они хотят или стремятся предвидеть будущее человека и рекомендуют лучшие, с их точки зрения, методы, чтобы организовать жизнь человека, дать человеку счастье, освободить от ненужных страданий, от несправедливости и т.п. Но люди не видят, что попытки насильственного применения таких теорий к жизни приводят в результате только к увеличению страданий и несправедливости. Стараясь вообразить себе будущее, все эти теории хотят заставить жизнь служить человеку и повиноваться ему; поступая таким образом, они не желают считаться с тем, что самому человеку необходимо измениться. Люди, разделяющие эти теории, хотят строить, не понимая, что должен прийти новый хозяин, которому может совсем не понравиться все то, что ими построено и начато. 
Человек – по преимуществу переходная форма, постоянная только в своих противоречиях и непостоянстве, движущаяся, становящаяся, изменяющаяся на наших глазах. Даже без какого-то особого исследования ясно, что человек – совершенно не определившееся существо, сегодня иное, чем вчера, завтра иное, чем сегодня. В человеке борется столько противоположных начал, что их совместное гармоническое существование, гармоническое сочетание совершенно невозможно. Этим объясняется, почему невозможен «положительный» тип человека. Душа человека – слишком сложная комбинация, чтобы все кричащие в ней голоса могли соединиться в один согласный хор! В человеке живут все царства природы. Человек – это маленькая вселенная. В нем идет непрерывная смерть и непрерывное рождение, ежесекундное поглощение одного существа другим, пожирание слабого сильным, эволюция и вырождение, рост и вымирание. В человеке есть все – от минерала до Бога. И желания Бога в человеке, т.е. стремления его духа. сознающего свое единство с бесконечным сознанием вселенной, не могут быть гармоничны с инерцией камня, с его стремлением кристаллизовываться, с сонным переливанием соков в растении и с медленным поворачиванием к солнцу, с зовом крови животного – и с «трехмерным сознанием» человека, основанном на выделении себя из мира, на противопоставлении миру своего "я" и на признании реальности всех кажущихся форм и делений. 
Чем больше человек внутренне развивается, тем ярче начинает он ощущать одновременно разные стороны своей души, тем сильнее он чувствует себя, тем сильнее растет в нем желание чувствовать больше и больше; и наконец он начинает желать так много, что уже никогда не может иметь все, чего хочет. Воображение уносит его одновременно в разные направления. Ему уже мало одной жизни, ему хочется десять, двадцать сразу. Ему нужно одновременно быть в разных местах, с разными людьми, в разных ситуациях, ему нужно совместить несовместимое и соединить несоединимое. Его дух не хочет примириться с ограничениями тела и материи, времени и пространства. Его воображение идет бесконечно дальше возможностей осуществления, так же как интуиция – бесконечно дальше определений и постижений ума. Человек обгоняет себя, но в то же время начинает довольствоваться одним воображением, избегая попыток осуществления. В своих редких попытках осуществления он не видит, что получает вещи, диаметрально противоположные тому, к чему он, как ему кажется, стремится. 
Сложная система души человек часто представляется двойственной, и для такого взгляда есть серьезные основания. В каждом человеке как бы живут два существа: одно – существо, охватывающее минеральный, растительный, животный и человеческий «пространственно-временной» мир, и другое – существо духовного мира. Одно – существо прошлого, другое – существо будущего. И прошлое с будущим в душе человека пребывает в вечной борьбе, в вечном конфликте. Одно принадлежит миру форм, другое – миру идей. Без всякого преувеличения можно сказать, что душа человека есть поле битвы прошлого с будущим. 
Именно это и говорит Заратустра у Ницше: 
Я – от сегодня и от прежде; но есть во мне нечто от завтра, от послезавтра и от некогда.
Но Заратустра говорит не о конфликте; он говорит о полноте, которая заключает в себе сегодняшний день и все прошедшее, завтрашний день и будущее, о полноте, которая приходит, когда побеждены противоречия, множественность, двойственность. 
Необходимость борьбы с человечеством для достижения сверхчеловеческого – вот что отказывается признать современный мыслитель. Ибо идея эта решительно расходится с возвышением человека и его слабостей, которое характерно для нашего времени. 
Однако это вовсе не значит, что идея сверхчеловека не играет в наше время никакой роли. Если некоторые школы современного мышления отбрасывают идею сверхчеловека или боятся ее, то другие, напротив, целиком зависят от этой идеи и не могут без нее существовать. Идея сверхчеловека разделяет человеческую мысль на две совершенно различные и вполне определенные категории: 
Понимание человека без идеи сверхчеловека: «научное» понимание человека, а также, большей частью, философское понимание человека. Понимание человека с точки зрения идеи сверхчеловека: мистическое, оккультное, теософское понимание человека (здесь необходимо отметить, что почти все, известное под этими названиями, представляет собой псевдо-мистические, псевдо-оккультные и псевдо-эзотерические концепции). 
В первом случае человек борется как завершенное существо. Изучается его анатомическая структура, физиологические и психологические функции, нынешнее положение в мире, историческая судьба, его культура и цивилизация, возможность лучшей организации жизни, возможности познания и т.п.; и во всем этом человек берется таким, каков он есть. В данном случае главное внимание сосредоточено на результатах человеческой деятельности, на его достижениях, открытиях, изобретениях. Все это рассматривается как доказательство его эволюции, хотя, как это часто бывает, оно доказывает как раз обратное. 
Идея эволюции человека берется при этом понимании как общая эволюция всех людей, человечества в целом: все человечество считается эволюционирующим. И хотя эта эволюция не имеет никаких аналогов в природе и не может быть объяснена никаким биологическим примером, западная мысль не проявляет по этому поводу ни малейшего замешательства и продолжает толковать об эволюции. 
Во втором случае человек берется как незавершенное существо, из которого должно произойти нечто иное. Весь смысл существования такого незавершенного существа заключается в его переходе в новое состояние. Человек рассматривается как зерно, как куколка, как нечто временное и подлежащее превращению. В данном случае все, относящееся к человеку, берется с точки зрения этого превращения; иными словами, ценность всего в человеческой жизни определяется соображениями о том, полезно оно для такого превращения или нет. 
Но сама идея превращения остается довольно темной, и понятие человека с точки зрения сверхчеловека нельзя рассматривать как популярное или прогрессивное. Оно входит, как необходимая принадлежность, в полуоккультные и полумистические учения, а в научных или широко распространенных полунаучных философских системах жизни оно не играет никакой роли. Причина прежде всего заключается в полном отходе западной культуры от религиозной мысли. Если бы не этот отход, не было бы утрачено и понимание человека с точки зрения идеи сверхчеловека, ибо религиозное сознание в его подлинном смысле без идеи сверхчеловека невозможно. 
Отсутствие идеи сверхчеловека в большинстве современных философских учений о жизни в значительной степени является причиной ужасного хаоса мышления, в котором пребывает современное человечество. Если бы люди попытались связать идею сверхчеловека со всеми более или менее общепринятыми взглядами, они бы увидели, что эта идея освещает все совершенно иным светом, показывает под новым углом вещи, которые, казалось бы, все хорошо знают, напоминает о том, что человек – только временное образование, всего лишь гость, пассажир на земном шаре. 
Естественно, такое понимание не может быть популярным. Современные философские учения о жизни (во всяком случае, большая их часть) построены на социологии или на том, что называется социологией. А социология не думает о том далеком времени, когда из человека выработается новый вид; она относится к настоящему, к ближайшему будущему. Но именно такое отношение указывает на схоластический характер этой науки. Социология, подобно всякой схоластической науке, оперирует не живыми фактами, а сухими искусственными отвлечениями. Социология, имеющая дело со «средним уровнем» и «средним человеком», не видит рельефа гор, не понимает того, что человечество, как и отдельный человек, не представляет собой ничего плоского и однородного. 
Человечество, как и отдельный человек, – это горная цепь с высокими горными вершинами и глубокими провалами, к тому же в неустановившемся геологическом периоде, когда все только образуется, формируется, когда обрушиваются целые горные хребты, на месте морей образуются пустыни, вырастают новые вулканы, заливаются кипящей лавой цветущие поля, исчезают и поднимаются материки, сменяются ледниковые периоды. «Средний человек», с которым только и может оперировать социология, в действительности не существует, как не существует «средней высоты горы». 
Нельзя точно указать тот момент, когда образуется новый, более устойчивый тип. Он образуется теперь, непрерывно, рост идет постоянно. Нет такого момента, когда что-нибудь уже совершилось. Новый тип человека возникает сейчас среди нас, среди всех рас и народов, кроме самых отсталых и вырождающихся. Последние включают в себя расы, которые обычно считаются самыми передовыми, т.е. те, которые полностью поглощены псевдо-культурой. 
Сверхчеловек не принадлежит исключительно историческому будущему. Если сверхчеловек может существовать на земле, он должен существовать и в прошлом, и в настоящем. Но он не остается в жизни: он появляется и уходит. 
Точно так же, как зерно пшеницы, становясь растением, покидает сферу жизни зерна; как желудь, становясь дубом, покидает жизнь желудей; как гусеница, становясь куколкой, умирает для гусениц, а становясь бабочкой, покидает сферу наблюдения гусениц, – точно так же сверхчеловек покидает сферу наблюдения других людей, уходит из их исторической жизни. 
Обычный человек не в состоянии видеть сверхчеловека или знать о его существовании, как гусеница не знает о существовании бабочки. Этот факт чрезвычайно труден для понимания, но он естественно и психологически неизбежен. Высший тип ни в коем случае не может находиться под властью низшего типа или быть объектом его наблюдения, в то время как низший тип может находиться под властью и под наблюдением высшего типа. С этой точки зрения наша жизнь и история могут иметь определенную цель и смысл, которые мы не в силах понять. 
Этот смысл, эта цель – сверхчеловек. Все остальное существует для единственной цели – чтобы из массы человечества, ползающего по земле, время от времени возникал и вырастал сверхчеловек – а затем покидал массы и становился недоступным и невидимым для них. 
Обычный взгляд на жизнь или не обнаруживает в ней никакой цели, или видит эту цель в «развитии масс». Но эволюция масс – такая же нелогичная и фантастическая идея, какой была бы, например, идея об одинаковой эволюции всех клеток дерева или всех клеток организма. Мы не желаем понять, что идея эволюции масс равносильна ожиданию того, чтобы все клетки дерева (т.е. клетки корней, коры, древесины и листьев) превратились в клетки цветов и плодов, ожиданию того, чтобы все дерево в целом превратилось в цветы и плоды. 
Эволюция, которую обычно считают эволюцией масс, в действительности не может быть ничем иным, как эволюцией немногих. У человека такая эволюция может быть только сознательной. Бессознательно у него происходит только вырождение. 
Природа вовсе не гарантировала сверхчеловека. Она таит в себе все возможности, включая самые мрачные. Человек не может быть произведен в сверхчеловека за выслугу лет, или за безупречное поведение, или за его страдания, которые он ненароком вызвал своей глупостью и неприспособленностью к жизни – или даже намеренно, ради награды, на которую рассчитывал. 
Ничто не приведет к сверхчеловеку, кроме понимания идеи сверхчеловека, но именно это понимание становится все более и более редким. 
При всей своей неизбежности идея сверхчеловека далеко не ясна. Психологический образ сверхчеловека сопровождает современного человека, как тень. Люди создают сверхчеловека по своему образу и подобию, наделяя его своими особенностями, вкусами и недостатками в преувеличенном виде. 
Сверхчеловеку приписывают такие черты и свойства, которые ему принадлежать никак не могут, черты совершенно противоречивые, несовместимые, обесценивающие друг друга и саму идею сверхчеловека. К этой идее вообще часто приходят с неверной стороны, берут ее слишком просто, в одной плоскости, или слишком фантастично, отрывая от реальности. В результате, и сама идея искажается, и отношение к ней людей становится неправильным. 
Чтобы правильно подойти к этой идее, мы должны прежде всего создать себе гармонический образ сверхчеловека. Неясность и неопределенность ни в каком случае не являются непременной принадлежностью образа сверхчеловека. Мы можем узнать о нем гораздо больше, чем думаем, если только захотим это. У нас есть ясные и точные линии мысли для суждений о сверхчеловеке и совершенно определенные представления: одни, связанные с идеей сверхчеловека, другие – противоположные ей. Все, что требуется, – это научиться не смешивать их; тогда понимание сверхчеловека, создание его гармонического образа перестанет быть такой недосягаемой мечтой, какой оно иногда кажется. 
Внутренний рост человека идет по вполне определенным путям. Необходимо эти пути выяснить и понять. Иначе идея сверхчеловека, не связанная живыми нитями с жизнью человека, приобретает странные, подчас карикатурные и уродливые формы. Наивно мыслящие люди рисуют себе сверхчеловека каким-то преувеличенным человеком, в котором и положительные, и отрицательные стороны человеческой природы развились одинаково. Это совершенно невозможно. Элементарное знакомство с психологией (с той психологией, что нацелена на понимание законов внутренней сущности человека) показывает, что развитие некоторых черт может происходить только за счет других. В человеке есть много противоположных свойств, которые параллельно развиваться не могут. 
Фантазия первобытных народов рисовала сверхчеловека великаном, богатырем, долгожителем. Мы должны пересмотреть приписываемые сверхчеловеку свойства и определить, не могут ли эти свойства развиться в человеке. Если сверхчеловеку приписывают свойства, способные существовать помимо него, ясно, что эти свойства соединены с ним неправильно. В сверхчеловеке должны развиваться свойства, присущие только ему. Например, гигантский рост ни в коем случае не является абсолютно ценным свойством для сверхчеловека. Деревья, дома, башни, горы могут быть выше самого огромного великана, какого только способна вынести земля. Таким образом, рост не может служить целью эволюции сверхчеловека. Кроме того, современной биологии известно, что человек не может быть выше определенного роста, так как его скелет не выдержит веса, значительно превышающего вес человеческого тела. Точно также не представляет абсолютной ценности огромная физическая сила. Человек своими слабыми руками может создать машину, которая сильнее любого гиганта, – не говоря уж о природе, о «земле», для которой самый могучий богатырь и гигант – лишь жалкий пигмей, не заметный на ее поверхности. Долговечность, какой бы она не была, также не есть признак внутреннего роста. Деревья живут тысячелетия, любой камень существует десятки, сотни тысяч лет. Все это в сверхчеловеке не ценно, потому что может проявляться и вне его. В нем должны развиться свойства, не присущие ни дереву, ни камню, свойства, с которыми не могут соперничать ни высокие горы, ни землетрясения. 
Развитие внутреннего мира, эволюция сознания – вот абсолютная ценность, развивающаяся в известном нам мире только в человеке и не способная развиться вне его. Эволюция сознания, внутренний рост – это и есть «восхождение к сверхчеловеку». Но внутренний рост идет не по одной, а по нескольким линиям одновременно. необходимо эти линии выявить, ибо среди них замешалось немало ложных путей, уводящих в сторону, возвращающих вспять, заводящих в тупики... 

* * *

Разумеется, невозможно установить какие-то догмы относительно формы интеллектуального и эмоционального развития сверхчеловека. Но некоторые его аспекты можно показать с совершенной точностью. 
И первое, что необходимо сказать, – это то, что нельзя думать о сверхчеловеке на обычном «материалистическом» плане. Сверхчеловек непременно должен быть связан с чем-то таинственным, магическим, волшебным. 
Следовательно, интерес, направленный в сторону «таинственного» и «необъяснимого», тяготение в сторону «оккультного» неизбежно связаны с эволюцией в направлении к сверхчеловеку. Человек вдруг чувствует, что не в состоянии проходить мимо того, что до сих пор казалось ему не заслуживающим внимания. Он как бы начинает смотреть новыми глазами на все то «сказочное», «магическое», «колдовское», «мистическое», что еще вчера с улыбкой отвергал, как суеверие; и неожиданно для него все это приобретает какой-то новый и глубокий, то символический, то реальный смысл. В вещах открывается новый смысл, какие-то неожиданные и необычные аналогии. У человека возникает интерес к изучению древних и новых религий. Он вдумывается во внутреннее значение аллегорий и мифов, обнаруживает глубокий и загадочный смысл в том, что раньше казалось ему понятным и неинтересным. 
Этот интерес к таинственному, чудесному и оккультному служит, пожалуй, главным паролем для объединения людей новой расы. И здесь же происходит испытание людей. Человек, готовый поддаться на легковерие или суеверие, непременно попадает на один из подводных камней, которыми полно море «оккультизма», соблазнится какими-нибудь миражами, – и так или иначе потеряет из вида свою цель. 
Вместе с тем, сверхчеловек не может быть просто «крупным деятелем» или «великим завоевателем», знаменитым политиком или выдающимся ученым. Он неизбежно должен быть магом или святым. Русские героические легенды непременно приписывают своим героям черты магической мудрости, т.е. «тайного знания». 
Идея сверхчеловека непосредственно связана с идеей скрытого знания. Ожидание сверхчеловека есть ожидание какого-то нового откровения, нового знания. 
Но, как было установлено раньше, ожидание сверхчеловека связано иногда с обычными теориями эволюции, т.е. с идеей эволюции вообще, и сверхчеловек рассматривается в данном случае как возможный продукт эволюции человека. Любопытно, что такая теория, кажущаяся вполне логичной, совершенно уничтожает идею сверхчеловека. Причина этого – неправильный взгляд на общую эволюцию. По некоторым причинам, как уже говорилось выше, сверхчеловека нельзя также рассматривать как более высокий зоологический тип по сравнению с человеком, этим продуктом общего закона эволюции. В подобном взгляде есть принципиальная ошибка, которая явственно ощущается во всех попытках создать образ сверхчеловека в отдаленном и неизвестном будущем. Картина получается слишком туманной и расплывчатой, а образ сверхчеловека теряет всякую окраску и становится почти отталкивающим, уже из-за того, что он закономерен и неизбежен. Сверхчеловек должен иметь в себе что-то незаконное, нечто нарушающее общий порядок вещей, нечто неожиданное, непредвиденное, неподвластное никаким общим законам. 
Эта идея выражена Ницше: 
Я хочу учить людей смыслу их бытия; этот смысл есть сверхчеловек, молния из темной тучи человека.
Ницше понимал, что сверхчеловека нельзя рассматривать как результат исторического развития, осуществляемого в далеком будущем, как новый зоологический тип. Молнию нельзя рассматривать как результат «эволюции тучи». 
Но чувство «незаконности» сверхчеловека, его «невозможности» с обычной точки зрения заставляет приписывать ему совершенно невероятные черты: сверхчеловека нередко изображают в виде колесницы Джаггернатха, в своем движении сокрушающей людей. 
Злоба, ненависть, гордыня, обман, эгоизм, жестокость – все это считается сверхчеловеческим, но при одном условии: чтобы оно доходило до последних возможных пределов, не останавливаясь ни перед чем, ни перед какими препятствиями. Полная свобода от любых нравственных ограничений считается сверхчеловеческим или приближающимся к сверхчеловеческому. «Сверхчеловек» в вульгарном и фальсифицированном понимании этого слова значит – «все дозволено». 
Этот предполагаемый аморализм сверхчеловека связывают с именем Ницше, в чем Ницше совершенно не повинен. Наоборот, возможно никто не вкладывал в идею сверхчеловека так много жажды истинной морали и истинной любви. Он разрушал только старую окаменевшую мораль, которая давно уже стала антиморальной. Он восставал против готовой морали, против неизменных форм, которые теоретически являются общеобязательными, а на практике всегда и всеми нарушаются. 
Заратустра говорит: 
Поистине я отнял у вас сотню слов и самые дорогие вам погремушки вашей добродетели, – и теперь вы сердитесь на меня, как сердятся дети. 
Они играли у моря, и вдруг пришла волна и смыла в пучину их игрушки и пестрые раковины, и теперь плачут они... 
И дальше: 
Когда я пришел к людям, я нашел их сидящими на старом предубеждении: все они давно верили, что знают, что для человека добро, и что для него зло. Эту сонливость стряхнул я, когда стал учить: никто не знает еще, что добро, и что зло, – если сам он не есть созидающий.
Очевидно, эти слова были обречены на непонимание и на неверное истолкование. Жестокость ницшеанского сверхчеловека считают его главной чертой, принципом, лежащим в глубине его обращения с людьми. Подавляющее большинство критиков Ницше не желает видеть, что жестокость сверхчеловека направлена против чего-то внутреннего, находящегося в нем самом, против всего, что является «человеческим, слишком человеческим», мелким, вульгарным, буквальным, инертным, что делает из человека труп, который Заратустра тащил на спине. 
Непонимание Ницше – один из любопытных примеров почти преднамеренного непонимания. Идея сверхчеловека Ницше ясна и проста. Достаточно взять начало «Заратустры»: 
Великое светило! в чем было бы твое счастье, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь? 
Десять лет поднималось ты над моей пещерой, ты пресытилось бы своим светом и этой дорогой без меня, моего орла и моей змеи. 
Но мы ждали тебя каждое утро, брали от тебя твой избыток и благословляли тебя за это. 
Смотри! Я пресытился теперь своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны простирающиеся руки. 
Я хотел бы одарять и наделять. 
Для этого я должен спуститься вниз, как делаешь ты каждый вечер. 
Благослови же чашу, которая переполнилась выше краев, чтобы золотая влага лилась из нее и несла всюду отблеск твоего сияния.
И дальше: 
Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вышел он из леса, перед ним неожиданно предстал старец. И так говорил старец Заратустре: 
"Мне не чужд этот странник. Несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой звали его. Но он изменился. 
Тогда нес ты свой пепел в горы; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Разве ты не боишься наказания для поджигателя? 
Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения." 
Заратустра отвечал: «Я люблю людей».
И после этого идеи Ницше рассматривались как одна из причин немецкого милитаризма и шовинизма! 
Это недопонимание Ницше любопытно и характерно, потому что его можно сравнить лишь с непониманием идей христианства и Евангелий со стороны самого Ницше. Ницше понял Христа по Ренану: христианство для него – религия слабых и несчастных. Он восстал против христианства, противопоставляя Христу сверхчеловека – и не желая видеть, что сражается против того, что создало его и его идеи.* 
* Ницше не понял или не пожелал понять, что его сверхчеловек в значительной степени – продукт христианского мышления. Кроме того, Ницше не всегда был откровенным, даже с самим собой, относительно источников своего вдохновения. Я не смог найти ни в его биографии, ни в письмах указаний на то, что он знаком с современной ему «оккультной» литературой; в то же время он, очевидно, хорошо её знал и использовал. Интересно, например, провести параллель между некоторыми главами «Заратустры» и главой IX первого тома «Учения и ритуала высшей магии» Элифаса Леви. 
Главной особенностью сверхчеловека является сила. Идею «силы» очень часто связывают с идеей демонизма. И тогда на сцене появляется демонический человек. 
Многие люди относятся к демонизму с энтузиазмом; тем не менее, эта идея глубоко ложна и по своей сущности совсем не высока. Дело в том, что «красный демонизм» – фактически одна из тех «псевдоидей», которыми живут люди. Настоящего демонизма, каким он должен быть по существу идеи, мы не знаем и знать не желаем. Все зло очень мелко и очень пошло. Зла сильного и великого быть не может. Зло непременно связано с превращением чего-то великого во что-то мелкое. Но как людям примириться с этим? Им обязательно нужно «великое зло». Зло – одна из тех идей, что существуют в умах людей в фальсифицированной форме, в форме из собственных «псевдообразов». Вся наша жизнь окружена такими псевдообразами. Существует псевдо-Христос, псевлорелигия, псевдоцивилизация, псевдонаука и т.д. и т.п. 
Но, вообще говоря, фальсификация бывает двух родов: обыкновенная, когда вместо настоящего продукта дают заменитель – «вместо хлеба – камень, и вместо рыбы – змея», и более сложная, когда «низкая истина» превращается в «нас возвышающий обман». Это случается, когда какое-то явление, какая-то идея, постоянная и обычная в нашей жизни, нечто мелкое и незначительное по природе, расписывается и разукрашивается с таким усердием, что люди начинают наконец видеть в нем некую беспокойную красоту, некоторые черты, зовущие к подражанию. 
Именно путем такой фальсификации ясной и простой идеи «дьявола» создан очень красивый «печальный демон, дух изгнанья». 
«Демон» Лермонтова или «Сатана» Мильтона – это псевдодьявол. Идея «диавола», или «клеветника», духа зла и лжи, понятна и необходима в дуалистическом миропонимании. Но такой «дьявол» лишен привлекательных черт; между тем, «демон» или «Сатана» обладает многими красивыми и положительными свойствами: силой, умом, презрением ко всему мелкому и пошлому. Все это совсем не «дьявольские» черты. 
Демон или Сатана – это приукрашенный, фальсифицированный дьявол. Настоящий дьявол, напротив, есть фальсификация всего светлого и сильного; он – подделка, подмена, опошление, вульгаризация, «улица», «бульвар». 
В своей книге о Достоевском А.Л. Волынский обращает внимание на то, как Достоевский рисует черта в «Братьях Карамазовых». 
Черт, которого видит Иван Карамазов, – приживальщик в клетчатых штанах, с ревматизмом и недавно привитой оспой. Черт – воплощенная вульгарность и пошлость; все, что он говорит, мелко и дрянно; это – сплетня, грязненькая инсинуация, желание подействовать на самые отталкивающие стороны человеческого характера. В лице черта говорит с Иваном Карамазовым вся пошлость жизни. Но мы склонны забывать настоящую природу черта и превращают его в оперного демона. Такие же демонические черты мы приписываем и сверхчеловеку. Но стоит посмотреть на них пристальнее, и они оказываются не более, чем фальсификацией и обманом. 
Вообще говоря, чтобы понять идею сверхчеловека, полезно держать в уме все, противоположное ей. С этой точки зрения интересно отметить, что, кроме черта в клетчатых штанах, который привил себе оспу, существует и другой, хорошо известный тип, совмещающий в себе все то, что в человеке противоположно сверхчеловеческому. Таков римский прокуратор Иудеи времен Иисуса – Понтий Пилат. 
Роль Пилата в евангельской традиции необыкновенно характерна и многозначительна, – если бы эта роль была сознательной, она была бы одной из самых трудных. Но странно: из всех ролей евангельской драмы роль Пилата менее всего нуждается в том, чтобы быть сознательной. Пилат не мог «сделать ошибки», не мог поступить так или иначе, и потому он взят в своем естественном состоянии, как часть своего окружения и условий, точно так же, как люди, собравшиеся в Иерусалиме на Пасху, как толпа, которая кричала: «Распни его!» Роль Пилата одинакова с ролью Пилатов в жизни вообще. Мало сказать, что Пилат казнил – это не отражает сущности его природы. Главное здесь в том, что он был почти единственным, кто понял Иисуса. Понял, конечно, по-своему, по-римски. И все же, несмотря на то, что понял, отдал на бичевание и на казнь. Пилат, несомненно, был очень умный человек, образованный и интеллигентный. Он совершенно ясно видел, что перед ним не преступник, «развращающий народ», как заявляли ему «истинно еврейские люди» того времени, не претендент на иудейский престол, а просто «философ», как мог бы он определить для себя Иисуса. 
Этот «философ» возбудил его симпатию, даже сочувствие. Иудеи, требовавшие крови невинного, были ему противны. Но серьезно бороться за него, создавать себе неприятности, – это было для Пилата слишком. И поколебавшись немного, Пилат предал Иисуса. 
У него была, вероятно, мысль, что он служит Риму и в данном случае охраняет спокойствие правителей, поддерживает порядок и мир среди покоренного народа, устраняет причину возможных волнений, хотя и жертвуя при этом невинным человеком. Это делалось во имя Рима, и ответственность, как будто, падает на Рим. Конечно, Пилат не мог знать, что дни Рима уже сочтены, и он сам создает одну из тех сил, которые уничтожат Рим. Но мысль Пилатов никогда не идет так далеко. Кроме того, у Пилата по отношению к своим поступкам была очень удобная философия: все относительно, все условно, ничто не представляет особой ценности. Это применение на практике «принципа относительности» – Пилат вообще удивительно современный человек. С такой философией легко лавировать среди жизненных трудностей. 
Иисус даже помог ему, сказав: 
Я... на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. 
«Что есть истина?» – иронически парировал Пилат. 
И это сразу же поставило его на привычный путь мысли и отношения к вещам: напомнило ему, где он, кто он, показало, как он должен действовать. 
Сущность Пилата в том, что он видит истину, но не хочет следовать ей. Чтобы не следовать истине, которую он видит, он должен создать в себе особое скептическое и насмешливое отношение к самой идее истины и к людям, стоящим за эту идею. Он не может уже в глубине души считать их преступниками, но он должен выработать определенное, слегка ироническое отношение к ним, которое позволяло бы в случае необходимости жертвовать ими. 
Пилат пошел так далеко, что даже пытался освободить Иисуса; но, конечно, он не позволил бы себе поступков, которые компрометировали его – он не хотел выглядеть смешным в собственных глазах. Когда его попытки не удались, что, вероятно, можно было предвидеть, он вышел к народу и умыл руки, показывая этим, что слагает с себя всякую ответственность. 
В этом весь Пилат. Символическое умывание рук нераздельно связано с образом Пилата. Он весь в этом символическом жесте. 
Для человека подлинного внутреннего развития никакого «умывания рук» быть не может. Этот жест внутреннего обмана не может ему принадлежать. 
«Пилат» – это тип, выражающий собой то, что в культурном человечестве препятствует внутреннему развитию человека и создает главную помеху на пути к сверхчеловеку. Мир полон больших и малых Пилатов. «Распятие Христа» никогда не совершается без их помощи. 
Они прекрасно видят и понимают истину, но любая «печальная необходимость», или политические интересы, как они их понимают, или интересы собственного положения могут заставить их предать истину и затем умыть руки. 
По отношению к эволюции духа Пилат – это остановка. Действительный рост заключается в гармоническом развитии ума, чувств и воли. Одностороннее развитие далеко идти не может – без соответствующего развития чувств развитие ума и воли никуда, как в данном случае, не приведет. Чтобы предать истину, Пилату необходимо сделать ее условной. Эта принятая Пилатом условность истины помогает ему выбираться из трудных положений, в которые загоняет его собственное понимание истины. Вместе с тем, эта самая условность истины останавливает его внутреннее развитие, рост его идей. С условной истиной далеко не уйдешь. «Пилат» обречен на то, чтобы вращаться по замкнутому кругу. 
Другой замечательный тип в евангельской драме, также противоположный тому, что в современном человечестве ведет к сверхчеловеку, – это Иуда. 
Иуда – очень странная фигура. Нет ни одного человека, о котором было бы написано столько, сколько написано об Иуде. В современной европейской литературе существуют попытки изобразить и истолковать Иуду с самых разнообразных точек зрений. В противоположность обычному «церковному» толкованию Иуды как низкого и алчного «жида», который продал Христа за тридцать сребреников, его изображают порой в виде фигуры более великой, чем сам Христос, человеком, который принес в жертву себя, свое спасение и свою «вечную жизнь» ради того, чтобы совершить чудо искупления; или он выступает как человек, восставший против Христа, ибо Христос, по его мнению, окружил себя негодными людьми, поставил себя в смешное положение и т.п. 
Однако в действительности Иуда – это даже не роль и, конечно, не романтический герой, не заговорщик, желающий укрепить союз апостолов кровью Христа, и не человек, который борется за чистоту какой-то идеи. Иуда – всего-навсего маленький человек, который оказался не на своем месте, самый обычный человек, полный недоверия, страхов и подозрений, человек, которому не следовало бы находиться среди апостолов, который ничего не понимал из того, что говорил ученикам Иисус, – но этот человек по какой-то причине оказался среди них, причем ему было даже предоставлено ответственное положение и некоторая власть. Иуда считался одним из любимых учеников Иисуса; он ведал хозяйством апостолов, был их казначеем. Трагедия Иуды – в том, что он боялся раскрытия своей сущности; он чувствовал, что находится не на своем месте и страшился мысли, что в один прекрасный день Иисус раскроет это другим. Наконец, он не смог более выносить свое положение; он недопонял некоторых слов Иисуса, возможно, почувствовал в них угрозу или намек на нечто, известное только ему и Иисусу. Взволнованный и напуганный, Иуда бежал с вечери Иисуса и учеников, решив предать Иисуса. Знаменитые тридцать сребреников не играли в этом ни какой роли. Иуда действовал под влиянием оскорбления и страха; он хотел разрушить и уничтожить то, чего не мог понять, то, что превышало и унижало его уже тем, что превышало его понимание. Чтобы почувствовать себя правым, ему нужно было обвинить в преступлениях Иисуса и учеников. Психология Иуды – это вполне человеческая психология, психология ума, который чернит то, чего не понимает. 
Пилат и Иуда, поставленные рядом с Иисусом, это удивительная особенность евангельской драмы. Больших контрастов нельзя найти, трудно себе представить. Если бы можно было рассматривать Евангелие как литературное произведение, сопоставление Христа, Пилата и Иуды указывало бы на руку великого писателя. В коротких сценах и немногих словах здесь показаны противоречия, не только не исчезнувшие в человечестве за две тысячи лет, но с большой пышностью выросшие в нем и развившиеся. 
Вместо приближения к внутреннему единству человек все дальше и дальше отходит от него; но вопрос о достижении единства – самый существенный вопрос внутреннего развития человека. Если он не достиг внутреннего единства, человек не может иметь никакого "я", лишен воли. Понятие «воли» в отношении человека, не достигшего внутреннего единства, – совершенно искусственно. 
Большая часть наших поступков определяется непроизвольными мотивами. Вся жизнь слагается из мелочей, которым мы непрерывно поддаемся и служим. Наше "я" непрерывно, как в калейдоскопе, меняется. Любое внешнее событие, поражающее нас, любая внезапно возникшая эмоция становится калифом на час, начинает строить и управлять, и, в свою очередь, неожиданно свергается и заменяется чем-то другим. А внутреннее сознание, не стремясь рассеять иллюзорность этого калейдоскопа и не понимая того, что сила, которая решает и действует, вовсе не оно само, ставит на всем свою подпись и говорит о разных моментах жизни, в которых действуют самые разные силы: «это я, и это я». 
С этой точки зрения волю можно определить как «равнодействующую желаний». Следовательно, пока желания не стали постоянными, человек – это игрушка настроений и внешних впечатлений. Он никогда не знает, что он скажет или сделает. Не только завтрашний день, но даже следующее мгновение скрыто для него за стеной случайностей. 
То, что кажется последовательностью действий человека, находит свое объяснение в бедности его мотивов и желаний, или в искусственной дисциплине, привитой «образованием» и «воспитанием», или, прежде всего, в том, что люди подражают друг другу. Что же касается людей с так называемой «сильной волей», то обычно у них господствует одно желание, в котором все прочие исчезают. 
Если мы не понимаем отсутствия единства во внутреннем мире человека, то не понимаем и необходимости такого единства в сверхчеловеке, так же как не понимаем и многие другие его черты. Сверхчеловек кажется нам сухим рационалистом, лишенным эмоций, тогда как на самом деле эмоциональность сверхчеловека, т.е. его способность чувствовать, далеко превосходит эмоциональность обычного человека. 
Психология сверхчеловека остается для нас неуловимой, ибо мы не понимаем того, что нормальное психическое состояние сверхчеловека – это экстаз в самых разнообразных значениях этого слова. 
Экстаз – нечто настолько высшее среди всех возможных человеческих переживаний, что у нас нет ни слов, ни средств для его описания. Люди, переживавшие экстаз, много раз стремились описать то, что они испытывали, и эти описания разных людей, не знавших друг друга, из разных веков, удивительно похожи, а главное, заключают в себе одинаковое постижение Непознаваемого. Кроме того, описание экстаза, если это подлинный экстаз, содержит в себе некую внутреннюю истину, в которой нельзя обмануться и отсутствие которой немедленно чувствуется в случае ложного экстаза, как это бывает в описаниях переживаний «святых» формальных религий. 
Но, вообще говоря, описание экстатических переживаний простыми словами представляет собой почти непреодолимые трудности. Только искусству – поэзии, музыке, живописи, – доступна, хотя и очень слабая, передача реального содержания экстаза. Всякое подлинное искусство, фактически, и есть не что иное, как попытка передать ощущение экстаза. И только тот понимает искусство, кто чувствует в нем этот привкус экстаза. 
Если мы определим «экстаз» как высшее эмоциональное переживание (что, вероятно, вполне правильно), нам станет ясно, что развитие человека к сверхчеловеку не может сводиться к росту одного интеллекта. Должна развиваться и эмоциональная жизнь – в некоторых нелегко постижимых формах. И главная перемена в человеке как раз и должна произойти благодаря эволюции эмоциональной жизни. 
Если теперь представить себе образ человека, приближающегося к новому типу, необходимо понять, что он будет жить какой-то своей особой жизнью, мало похожей на жизнь обыкновенных людей и трудной для нашего понимания. В его жизни будет много страдания – будет и такое страдание, которое очень слабо касается нас, и наслаждение, о котором мы не имеем никакого понятия, слабый отзвук которого лишь изредка доходит до нас. 
Но для человека, который сам не меняется от соприкосновения с идеей сверхчеловека, в этой идее есть одна сторона, придающая всему мрачный колорит. Это – дальность идеи, отдаленность, отрезанность сверхчеловека от нас, от нашей жизни. Мы занимаем одно место в жизни, он – совсем другое; он не имеет никакого отношения к нам, кроме того, что мы некоторым образом создаем его. И когда люди начинают рассматривать свое отношение к сверхчеловеку с этой точки зрения, в них начинает закрадываться сомнение, постепенно переходящее в более определенное неприятное чувство, которое выливается в отрицательный взгляд на всю идею в целом. 
Люди могут рассуждать и часто рассуждают так: допустим, сверхчеловек на самом деле будет именно таким, каким мы рисовали его себе – просветленным и новым, и будет он в некотором смысле плодом всей нашей жизни. Но что нам до этого, если это будет он, а не мы? Что такое мы по отношению к нему? Почва, на которой со временем вырастет прекрасный цветок? Глина, из которой вылепят прекрасную статую? Нам показывают свет, которого мы никогда не увидим. Почему мы должны служить этому свету, которым будут наслаждаться другие? Мы – нищие, нам темно и холодно, а нас утешают, показывая огни в доме богача. Мы голодны, а нам говорят о пире, где нас не будет. Мы тратим всю жизнь, чтобы собрать жалкие крохи знания, а нам говорят, что все наше знание – иллюзия, что в душе сверхчеловека загорится огонь, при свете которого он увидит то, что мы так жадно искали, к чему стремились и чего не могли найти. 
Все недоумения, которые возникают у людей при столкновении с идеей сверхчеловека, вполне законны. Нельзя пройти мимо них, нельзя отделаться от них фразой, что человек должен находить счастье в сознании своей связи с идеей сверхчеловека. Это только слова: «должен!» А если он не чувствует этого счастья? Человек имеет право знать, имеет право ставить вопросы: почему он должен служить идее сверхчеловека, почему должен подчиняться ей, – почему он вообще что-то должен? 
Чтобы уяснить истинное значение идеи сверхчеловека, необходимо понять, что эта идея гораздо труднее, чем обычно думают люди, что она требует для своего выражения новых слов, новых понятий и такого знания, которым человек, возможно, не обладает и не будет обладать. Все, что здесь сказано, все, что рисует портрет сверхчеловека, даже если оно добавляет к пониманию этой идеи нечто новое, далеко не является достаточным. Такие идеи, как идея сверхчеловека, нельзя рассматривать наряду с обычными идеями, относящимися к вещам и явлениям трехмерного мира. Идея сверхчеловека уходит в бесконечность; и, подобно всем идеям, уходящим в бесконечность, она требует совершенно особого подхода, – именно со стороны бесконечности. 
В древних мистериях существовал целый ряд последовательных степеней посвящения. Для того, чтобы достичь следующей степени, подняться на следующую ступень, посвящаемый должен был получить определенную подготовку. Затем его подвергали соответствующим испытаниям – и только тогда, когда он выдерживал все испытания и доказывал правильность и серьезность своей подготовки, перед ним открывались следующие по порядку двери, и он проникал глубже внутрь храма посвящений. 
Одна из первых вещей, которые узнавал и должен был усвоить посвящаемый, – это невозможность идти произвольным путем и опасность, которая ожидает его, если он не исполнит всех подготовительных обрядов, всех церемоний, полагавшихся перед посвящением, если он не выучит всего, что требовалось выучить, не усвоит всего, что требовалось усвоить. Ему рассказывали об ужасных последствиях нарушения правил посвящений, о грозных наказаниях, которые ждут непосвященного, рискнувшего войти в святилище, не соблюдая все правила. И первое, что от него требовалось, – это сознание необходимости идти постепенно. Он должен был понять, что определить самого себя невозможно, что всякая попытка в этом направлении кончится трагически. Строгая последовательность внутреннего развития была главным законом мистерий. Если попробовать психологически проанализировать идею посвящения, то мы поймем, что посвящение – это введение в круг новых понятий. Каждая новая ступень посвящения раскрывает какую-то новую идею, новую точку зрения, новый угол зрения. И новые идеи в мистериях не раскрывались человеку до тех пор, пока он не показывал себя достаточно подготовленным для их восприятия. 
В этом порядке посвящения в новые идеи видно глубокое понимание сущности мира идей. Древние понимали, что восприятие каждой новой идеи требует особой подготовки; что схваченная на лету идея может быть воспринята в неверном освещении, неправильно; а неправильно воспринятая идея может дать совершенно нежелательные, даже гибельные результаты. 
Мистерии и постепенные посвящения должны были охранять людей от полузнания, которое зачастую хуже полного незнания, особенно в вопросах вечного, с которыми имели дело мистерии. 
Та же система постепенной подготовки людей к восприятию новых идей проводится во всех ритуалах магии. 
Литература по магии и оккультизму долгое время совершенно игнорировалась и отрицалась западной мыслью как абсурд и суеверие. И только в самое последнее время мы начинаем понимать, что все это есть символизм, сложная и тонкая символическая картина психологических и космических отношений. 
В ритуалах церемониальной магии требуется строгое и неукоснительное исполнение всех, даже самых мелких и непонятных, ни с чем не связанных обрядов. Нам изображают ужасы, которые ожидают нарушителя порядка церемоний, изменившего его по своему усмотрению или не исполнившего чего-нибудь по небрежности. Известны легенды о волшебниках, вызвавших духа и не имевших силы с ним справиться. Это происходило или потому, что волшебник забывал заклинания и нарушал чем-то магический ритуал, или потому, что он вызвал духа сильнее себя, сильнее своих заклинаний и магических формул. 
Во всех этих случаях – в мистериях в лице нарушителя обряда посвящения, в магии в лице волшебника, вызвавшего духа сильнее себя, – одинаково изображалось в аллегорической форме положение человека по отношению к новым для него и чересчур сильным идеям, с которыми он не способен справиться, ибо у него нет соответствующей подготовки. То же самое выражалось в легендах о священном огне, который сжигал непосвященных, неосторожно подходивших к нему, в мифах о богах и богинях, которые смертные не должны были видеть, а увидев, погибали. Свет некоторых идей слишком силен для глаз человека, особенно, если он видит его в первый раз. Моисей не мог смотреть на горящий куст, не мог видеть лицо Божества на горе Синай. Во всех этих аллегориях выражается одна и та же мысль о страшной силе и опасности неожиданно являющихся новых идей. 
То же самое выражал и Сфинкс со своей загадкой. Из подошедших к нему он пожирал тех, кто не мог разрешить его загадки. Аллегория Сфинкса значила, что человек не должен задавать себе некоторые вопросы, если он не знает ответа на них. 
Коснувшись однажды определенных идей, человек уже не может жить, как раньше: он должен или идти дальше, или погибнуть под тяжестью непосильного для него груза. 
* * *
Идея сверхчеловека непосредственно связана с проблемой времени, с загадкой Сфинкса. В этом ее привлекательность и опасность, поэтому она так сильно действует на души людей. 
Как было указано выше, современная психология утратила понимание опасности некоторых тем, идей и вопросов. В этом ее недостаток. Даже в самой примитивной философии, где подразделяли идеи на божественные и человеческие, лучше понималось существование разных порядков идей. Современное мышление совершенно не признает этого. Существующая психология и теория познания не учит нас различать порядки идей, не указывает, что есть идеи очень опасные, к которым нельзя подходить без долгой и сложной подготовки. Это происходит потому, что современная психология вообще не считается с реальностью идей, не признает эту реальность. Для современного ума идеи – это отвлечения от фактов; в наших глазах самостоятельного существования идеи не имеют. Потому, коснувшись некоторых идей, мы так больно обжигаемся. Для нас реальны «факты», которые в действительности не существуют, и нереальны идеи, которые только и существуют. 
Древняя и средневековая психология лучше понимала положение человеческого ума по отношению к идеям. Она знала, что ум не может правильно относиться к идеям, пока ему не ясна их реальность. И далее, она понимала, что ум не может сразу и в беспорядке воспринимать какие угодно идеи, т.е. не может без всякой подготовки переходить от идей одного порядка к идеям другого порядка; она сознавала опасность неправильного и беспорядочного подхода к идеям. Вопрос в следующем: в чем должна заключаться подготовка? О чем говорят аллегории мистерии и магических ритуалов? 
Прежде всего о необходимости соответствующих знаний для каждого порядка идей. Есть вещи, которых без предварительных знаний касаться нельзя. 
Мы это прекрасно понимаем в других областях. Нельзя, например, без соответствующих знаний обращаться со сложной машиной; нельзя без знаний и практики управлять паровозом; нельзя, не зная всех деталей, касаться мощной электрической машины. 
Человеку показывают электрическую машину, объясняют ее устройство и говорят: «Если дотронетесь вот до этих частей – смерть.» И всякий понимает, что для знания машины нужно долго и упорно учиться. И понимает также, что машины разного рода требуют разных знаний, что, научившись обращаться с машиной одного рода, не удастся управлять всеми. 
Идея – это машина огромной силы. Но именно этого не сознает современная психология. 
Всякая идея есть сложная и тонкая машина. Чтобы обращаться с ней, нужно, прежде всего, обладать многими чисто теоретическими знаниями, а также иметь большой опыт и практическую подготовку. При неумелом обращении с идеей происходит ее взрыв, начинается пожар, идея горит и сжигает все вокруг. 
С точки зрения современного понимания, вся опасность ограничивается неправильным выводом, на этом все кончается. В действительности, все не так. Один неправильный вывод влечет за собой целый ряд других. Некоторые идеи настолько могущественны, настолько потенциальны, что как правильный, так и неправильный вывод из них непременно даст огромные результаты. Есть идеи, которые затрагивают самые потаенные уголки нашей души и, раз затронув, навсегда оставляют в них след. И при этом, если идея воспринята неправильно, то и след от нее остается неправильной, сбивающий с прямого пути, отравляющий жизнь. 
Именно так действует неправильно воспринятая идея сверхчеловека. Она отрывает человека от жизни, поселяет в его душе глубокий разлад, лишает его того, что у него было, ничего не давая взамен. 
Но виновата в этом не идея, а неправильный подход к ней. 
В чем же тогда должен заключаться правильный подход? 
Поскольку идея сверхчеловека соприкасается с проблемой времени и с идеей бесконечного, то, не выяснив способов подхода к проблеме времени и к идее бесконечного, нельзя касаться идеи сверхчеловека. Проблема времени и идея бесконечности содержат законы действия машины. 
Не зная этих законов, человек не будет знать, какое действие произведет его прикосновение к машине, поворот того или иного рычага. 
Проблема времени – величайшая загадка, стоящая перед человечеством. Религиозное откровение, философская мысль, научное исследование и оккультное знание – все сходятся на одном, на проблеме времени, – и все приходят к ее одинаковому решению. 
Времени нет! Нет непрерывного и вечного возникновения и исчезновения явлений. Нет вечного фонтана являющихся и исчезающих событий. Все существует всегда! Есть только вечное настоящее, Вечное Теперь, которого не в силах ни охватить, ни представить себе слабый и ограниченный человеческий ум. 
Но идея «вечного теперь» вовсе не есть идея холодной и беспощадной предопределенности, точного и непременного предсуществования. Совершенно неверно сказать, что раз все уже существует, раз уже существует далекое будущее, раз наши поступки, мысли и чувства существовали десятки, сотни и тысячи лет и будут существовать всегда, – то значит нет жизни, нет движения, нет роста, нет эволюции. 
Люди говорят так и думают, ибо они не понимают бесконечного и хотят измерить глубины вечности своим слабым, ограниченным, конечным умом. Разумеется, они получат самое безнадежное решение, какое только может быть. Все есть, ничто не может измениться, все существует заранее и извечно. Все мертво, все неподвижно в застывших формах, среди которых бьется наше сознание, создавшее себе иллюзию движения, движения, которого в действительности нет. 
Но даже такое слабое и относительное понимание идеи бесконечности, которое доступно ограниченному интеллекту человека (при условии, что оно развивается в правильном направлении), достаточно для того, чтобы разрушить «этот мрачный фантом безнадежной неподвижности». 
Мир есть мир бесконечных возможностей. 
Наш ум следит за развитием возможностей всего в одном направлении. Но фактически в каждом моменте есть множество возможностей, огромное их число. И все они осуществляются, только мы этого не видим и не знаем. Мы видим только одно из осуществлений; в этом и заключается бедность и ограниченность человеческого ума. Но если мы попробуем представить себе осуществление всех возможностей настоящего момента, затем следующего момента и т.д. и т.п., мы почувствуем, как мир бесконечно разрастается, непрерывно множится и делается неизмеримо богаче, совершенно не похожи на тот плоский и ограниченный мир, который мы себе нарисовали. Представив себе это бесконечное многообразие, мы ощутим на мгновение «вкус» бесконечности и поймем неправильность и невозможность подхода к проблеме времени с земными мерками. Мы поймем, какое бесконечное богатство времени, идущего во всех направлениях, необходимо для осуществления всех возможностей, возникающих в каждый момент. И поймем, что сама идея возникновения и исчезновения возможностей создается человеческим умом потому, что иначе он разорвался бы и погиб от одного соприкосновения с бесконечным существованием. Одновременно с этим мы ощутим нереальность всех наших пессимистических выводов перед громадностью раскрывающихся горизонтов. Мы почувствуем, что мир бесконечно велик, и всякая мысль о какое-либо ограниченности, о том, что в нем чего-нибудь может не быть, покажется нам просто смешной. 
Где же в таком случае искать правильное понимание «времени» и «бесконечности»? Где искать это бесконечное протяжение во всех направлениях от каждого момента? Какие пути ведут к нему? Какие пути ведут к существующему теперь будущему? Где найти правильные методы обращения с ним? Где найти верные способы обращения с идеей сверхчеловека? Вот вопросы, на которые современная мысль не дает никакого ответа. 
Но человеческая мысль не всегда была так беспомощна перед этими вопросами. Существовали и существуют иные попытки разрешения загадок бытия. 
Идея сверхчеловека принадлежит «внутреннему кругу». В древних религиях и мифах в образе сверхчеловека рисовали высшее "я" человека, его высшее сознание. И это высшее "я", высшее сознание изображали в виде существа, почти отдельного от человека, но как бы живущего внутри него. 
От самого человека зависело или приблизиться к этому существу, стать им, или отдалиться от него, даже совсем с ним порвать. 
Очень часто образ сверхчеловека как существа далекого будущего, или золотого века, или мифического настоящего символизировал собой это внутреннее существо, высшее "я", сверхчеловека в прошлом, настоящем и будущем. 
Что было символом и что реальностью, зависело от характера мышления того, кто мыслил. Люди, склонные к объективному представлению, считали внутреннее символом внешнего. Люди, которые понимали по-иному и знали, что внешнее не означает объективного, считали внешний факт символом возможностей внутреннего мира. 
Но в действительности идея сверхчеловека не существовала отдельно от идеи высшего сознания. 
Древний мир не был поверхностно материалистическим. Он умел проникать в глубь идеи, находить в ней не один, а много смыслов. Наше время, конкретизировав идею человека в одном смысле, лишило ее всей внутренней силы и свежести. Сверхчеловек как новый зоологический вид прежде всего скучен. Он возможен и допустим только как «высшее сознание». 
Что же такое высшее сознание? 
Здесь, однако, необходимо заметить, что всякое деление на «высшее» и «низшее» (как, например, деление математики на высшую и элементарную) искусственно. В действительности, конечно, низшее есть не что иное, как неправильное, ограниченное представление о целом, а высшее – более широкое и менее ограниченное понимание. По отношению к сознанию этот вопрос о «высшем» и «низшем» стоит так: низшее сознание есть ограниченное самосознание целого, тогда как высшее сознание есть более полное самосознание. 
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда вы были обезьяной, и даже теперь еще человек – больше обезьяна, чем иная из обезьян.
В этих словах Заратустры, разумеется, нет «теории Дарвина». Ницше говорил о мучительном разладе в душе человека, о борьбе прошлого с будущим. Он понимал трагедию человека, заключающуюся в том, что в его душе одновременно живут червь, обезьяна и человек. 
В каком же отношении стоит такое понимание идеи сверхчеловека к проблеме времени и идее бесконечности? И где искать «время» и «бесконечность»? 
Тоже в душе человека! – отвечают древние учения. – Все внутри человека, и ничего внешнего. 
Как это нужно понимать? 
Время – это не условие существования вселенной, а условие восприятия мира нашей психикой, налагающей на мир условия времени, потому что иначе она не может себе его представить. 
Западная мысль, по крайней мере ее эволюционирующая часть, та, которая не ставит себе догматических преград, также находит «дальнейшие возможности изучения проблемы времени в переходе к вопросам психологии» (Минковский). 
Этот «переход к вопросам психологии» в проблемах пространства и времени, о необходимости которого говорит Минковский, означает для естественных наук не что иное, как принятие положения Канта о том, что пространство и время суть формы нашего чувственного восприятия и возникают в нашей психике. 
Но бесконечность невозможно представить без отношения к пространству и времени. Поэтому, раз пространство и время суть формы нашего восприятия и лежат в нашей психике, значит, и корни бесконечного нужно искать в нашей психике. Вероятно, ее можно определить как бесконечную возможность расширения нашего сознания. 
Глубины, скрытые в сознании человека, хорошо понятны философам-мистикам, мысль которых связана с параллельными системами герметической философии, алхимией, каббалой и другими. 
«Человек заключает в себе и небо, и ад», – говорили они и часто изображали человека, рисуя в нем разные лица Божества и мир темный и светлый. Они утверждали, что, углубляясь в себя, человек может найти все и достигнуть всего. Чего он достигнет – это зависит от того, что он будет искать и как искать. Они видели в этом не только аллегорию. Душа человека действительно рисовалась им в виде окна или нескольких окон в бесконечность. Человек в обычной жизни представлялся им живущим как бы на поверхности самого себя, не зная и не сознавая того, что именно находится в его глубине. 
Если он думает о бесконечности, он мыслит ее как бы вне себя. В действительности же она в нем самом. Сознательно углубляясь в себя, человек может найти бесконечность и соприкоснуться с ней. 
Гихтель, мистик XVII столетия, дает рисунок «совершенного человека» в своей замечательной книге «Практическая теософия». 
Совершенный человек – это каббалистический Адам Кадмон, т.е. человечество, или человеческий род, копией которого является отдельный человек. 
Рисунок представляет фигуру человека, на голове которого (во лбу) изображен Святой Дух; в сердце – Иисус; в солнечном сплетении – Иегова; верхняя часть груди с органами дыхания (и, может быть, с органами речи) изображает «мудрость», или «Зеркало Бога»; а нижняя часть тела с его органами содержит «Темный мир», или «Корень душ в центре вселенной». 
Таким образом, на рисунке изображено пять путей в бесконечность внутри человека. Человек может избрать любой из них, и то, что он найдет, будет зависеть от того, каким путем он пойдет. 
Человек потому стал таким темным и таким внешним, – говорит Гихтель, – что он ищет очень далеко, над звездным небом, в высшей вечности то, что совсем рядом с ним, во внутреннем Центре души. 
Когда душа стремится отвлечь свою волю от внешнего созвездия и покинуть все видимое, дабы обратиться к Богу, в свой Центр, это требует отчаянной работы. 
Чем более душа проникает в себя, тем более она приближается к Богу, до тех пор, пока наконец не предстанет перед Святой Троицей. Тогда она достигнет глубочайшего знания.
Внутреннее понимание идеи бесконечности гораздо правильнее и глубже, чем внешнее, и дает более верный подход к идее сверхчеловека, более ясное ее понимание. Если бесконечность пребывает в душе человека, и он может прикоснуться к ней, углубляясь в себя, то и «будущее», и «сверхчеловек» находятся в его душе, и он может найти их в себе, если, конечно, будет правильно искать. 

* * *

Отличительной чертой и особенностью идей «реального» мира, т.е. мира, каков он есть, является то, что в материалистическом освещении они выглядят абсурдом. Это необходимое условие. Но это условие и его необходимость никогда не понимаются должным образом; вот почему идеи «многомерного мира» часто производят на людей впечатление кошмара. 
Сверхчеловек есть одна из возможностей, лежащих в глубине души человека. От самого человека зависит приблизить эту идею или отдалить. Близость или дальность сверхчеловека лежит не во времени, а в отношении человека к этой идее, и в отношении не только умственном, но и в деятельном, практическом. Человека отделяет от сверхчеловека не время, а неподготовленность к принятию сверхчеловека. Время пребывает в самом человеке. Оно есть внутреннее препятствие для непосредственного ощущения того или другого, и больше ничего. Строение будущего, служение будущему – это лишь символы, символы отношения человека к самому себе, к своему настоящему. Ясно, что если принять этот взгляд, признать что все будущее заключено в самом человеке, то наивно спрашивать о том, какое мне дело до сверхчеловека. Очевидно, человеку есть до него дело, потому что сверхчеловек – это он сам. 

* * *

Но взгляд на сверхчеловека как на высшее "я" человека, как на нечто, находящееся внутри него самого, еще не исчерпывает всех возможностей понимания. 
Знание мира, каков он есть, – это нечто более тонкое и сложное; оно вовсе не требует отрицания объективного существования данного явления. В этом случае внешний аспект явления познается человеком в его отношении к внутреннему аспекту. Сверх того отчетливым признаком истинного познания является отсутствие в нем всякого отрицания, прежде всего отрицания противоположного взгляда. «Реальное» (т.е. многомерное и полное) познание отличается от материального или логического (т.е. нереалистичного) познания, главным образом, тем, что оно не исключает противоположные взгляды. Истинное познание включает в себя все противоположные взгляды, предварительно очищенные, разумеется, от искусственных усложнений и суеверий. Следует понять, что отсутствие отрицания противоположных взглядов вовсе не означает приятия ложного, иллюзорного и суеверного. Знание есть правильное отделение реального от ложного, и это достигается не путем отрицания, а путем включения. Истина включает в себя все, а что не может войти в нее, уже тем самым показывает свою неправильность и ложность. 
В истине нет антитез, один взгляд не исключает другого. Поэтому и по отношению к идее сверхчеловека только то понимание истинно, которое включает в себя обе точки зрения внешнюю и внутреннюю. 
На самом деле, у нас нет никаких оснований отрицать возможность реального, живого сверхчеловека в прошлом, настоящем и будущем. В то же время мы должны признать в своем внутреннем мире присутствие семян чего-то высшего по сравнению с тем, чем мы обычно живем, должны признать возможность прорастания этих семян и их проявления в формах, ныне для нас непостижимых. 
Сверхчеловек в прошлом и будущем не противоречит возможности высшего сознания человека, который живет сейчас. Наоборот, одно раскрывает другое. 
Люди, сознающие сверхчеловека в себе, раскрытие в себе новых высших сил, оказываются благодаря этому связаны с идеей сверхчеловека в прошлом и будущем. Люди, которые ищут реального, живого сверхчеловека в настоящем, этим самым раскрывают высшее начало в своей душе. 
Идея сверхчеловека тем и трудна для понимания, тем и опасна, что требует умения согласовать два противоположных взгляда. Только внешний или только внутренний аспект этой идеи удовлетворить человека не могут. Каждый из них по-своему неверен, каждый по-своему искажает идею. А в искаженном виде идея сверхчеловека оказывается собственной противоположностью и не только не поднимает человека, но наоборот, толкает его в бездну пессимистического отрицания или приводит к пассивному «недеянию», к остановке. 
Разочарование в жизни и жизненных целях, идущее от идеи сверхчеловека, проистекает от ее неправильного понимания, главным образом, от чувства отдаленности, недоступности сверхчеловека во внешней жизни. 
С другой стороны, исключительно внутреннее понимание идеи сверхчеловека также отрывает человека от жизни, делает в его глазах всякую деятельность ненужной и бесполезной. Поскольку сверхчеловек существует внутри меня и необходимо только погрузиться в себя, чтобы найти его, то зачем все попытки что-то делать или искать его вне себя? 
Это и есть два подводных камня, лежащих в глубине идеи сверхчеловека. 
Человек находит сверхчеловека в себе, начиная искать его вне себя; он может найти сверхчеловека вне себя, начав искать его внутри себя. 
Поняв и представив себе образ сверхчеловека, каким он может быть, человек должен перестроить всю свою жизнь так, чтобы она не противоречила этому образу... если сможет. Это и откроет идею сверхчеловека в его душе. 

* * *

Подходить к идее сверхчеловека интеллектуальным путем возможно только после длительной и настойчивой тренировки ума. Способность думать есть та первая необходимая стадия посвящения, которая гарантирует безопасность приближения к этой идее. Что значит уметь думать? Это значит уметь думать по-другому, не так, как мы привыкли, представлять себе мир в каких-то новых категориях. Мы слишком упростили наше представление о мире, привыкли рисовать его себе чересчур однообразным; теперь нам предстоит заново учиться понимать его сложность. Для этого нужно вновь и вновь воспринимать его по-иному; понять, что нам совершенно не известно, что такое человек; понять, что человек, возможно, совсем не то, что мы о нем думаем. 
В сердце своем мы очень хорошо знаем, знаем нечто; но никак не можем на нем сосредоточиться. Мы понимаем некоторый круг идей, но живем в другом круге. Жизнь кружится вокруг нас, и мы кружимся вместе с ней, а вокруг нас кружатся наши тени. 
«Нет ничего вне нас. Но мы забываем это при первом звуке», – говорит Заратустра у Ницше. 
В еврейских легендах Талмуда есть замечательная легенда о Моисее, в которой содержится вся идея эволюции человека в подлинном смысле этого слова. 
Портрет Моисея
Весь мир был потрясен и покорен чудом Исхода. Имя Моисея было у всех на устах. Известие о великом чуде дошло и до мудрого царя Аравии. Царь призвал к себе своего лучшего живописца и приказал ему отправиться к Моисею, написать его портрет и привезти этот портрет ему. Когда живописец вернулся, царь собрал всех своих мудрецов, умудренных в науке физиогномики, и попросил их определить по портрету характер Моисея, его особенности, склонности, привычки и источник его таинственной силы. 
– Царь, – отвечали мудрецы, – это портрет человека жестокого, надменного, алчного, одержимого желанием власти и всеми существующими в мире пороками. 
Их слова вызвали у царя негодование. 
– Как это возможно? – воскликнул он. – Как возможно, чтобы человек, чьи замечательные деяния гремят по всему миру, оказался таким? 
Между живописцем и мудрецами начался спор. Живописец уверял, что портрет Моисея написан им совершенно точно, а мудрецы настаивали на том, что характер Моисея был определен ими, согласно портрету, безошибочно. Мудрый царь Аравии решил тогда проверить, какая из спорящих сторон права, и сам отправился в лагерь израильтян. 
С первого взгляда царь убедился, что лицо Моисея было изображено живописцем в точности. Войдя в шатер человека Божия, царь преклонил колена, поклонился до земли и рассказал Моисею о споре между художником и мудрецами. 
– Сначала, пока я не видел твоего лица, – говорил царь, – я думал, что художник плохо изобразил тебя, так как мои мудрецы – люди очень опытные в науке физиогномики. Теперь я убежден, что они – совершенно недостойные люди, и их мудрость тщетна и пуста. 
– Это не так, – ответил Моисей. – И художник, и физиогномисты – весьма искусные люди; обе стороны правы. Да будет тебе известно, что все пороки, о которых говорили мудрецы, действительно были даны мне природой, пожалуй, даже в еще большей мере, чем они усмотрели на портрете. Но я боролся со своими пороками, напряженными усилиями воли постепенно преодолевая и подавляя их в себе, пока все противоположное им не стало моей второй натурой. И в этом заключается моя величайшая гордость.
1911-1929

ХРИСТИАНСТВО И НОВЫЙ ЗАВЕТ

Эзотеризм в Евангелиях. – Необходимость отделения Евангелий от Деяний и Посланий апостолов. – Сложность содержания Евангелий. – Путь к скрытому знанию. – Идея исключительности спасения. – История Евангелий. – Эмоциональный элемент в Евангелиях. – Психология искажений евангельских текстов. – Абстракции, ставшие конкретными. – Идея дьявола. – «Отойди от Меня, сатана!» вместо «Следуй за Мной». – «Хлеб насущный». – Легенда и доктрина в Евангелиях. – «Драма Христа». – Происхождение некоторых евангельских легенд. – Сыновность Христа. – Элементы греческой мифологии. – Элементы мистерий. – Идея искупления. – Смысл понятия «Царство небесное». – Элифас Леви о Царстве Небесном. – Царство Небесное в жизни. – Две линии мысли. – «Имеющие уши да слышат!» – Различные значения слов и отрывков. – Трудность приближения к Царству Небесному. – «Нищие духом». – Преследуемые за праведность. – Эзотеризм недостижим для большинства. – Различие в ценностях. – Сохранность идеи эзотеризма. – Трудности пути. – Отношение внутреннего круга ко внешнему. – Помощь внутреннего круга. – Результаты проповеди эзотеризма. – «Привязанность» – Притча о сеятеля. – Различие между учениками и прочими людьми. – Идея притч. – Ренан о притчах. – Притча о плевелах. – «Зерно» в мистериях. – «Зерно» и «мякина». – Краткие притчи о Царстве Небесном. – Идея отбора. – Сила жизни. – «Богатые». – Отношение людей к эзотеризму. – Притча о хозяине и виноградарях. – Притча о брачном пире. – Притча о талантах. – Притча о семени, растущем втайне. – Идея «жатвы». – Противоположность жизни и эзотеризма. – Новое рождение. – Пасхальный гимн. – «Слепые» и «те, кто видит». – Чудеса. – Идея внутреннего чуда. – Линия работы школы. – Приготовление людей к эзотерической работе. – Работа «ловцов человеков». – Правила для учеников. – «Праведность фарисеев». – Бодрствование. – Притча о десяти девах. – Учитель и ученик. – Умение хранить молчание. – Идея сохранения энергии. – Левая и правая рука. – Притча о работниках в винограднике. – Ожидание награды. – Отношение Христа к закону. – Внешняя и внутренняя истина. – Соблюдение законов и дисциплина. – Непротивление злу. – Молитва Господня. – Молитва Сократа. – Происхождение молитвы Господней. – Правила о взаимоотношениях учеников. – «Милость» и «жертва». – «Дети». – «Кто больший?» – «Ближний». – Притча о милосердном самарянине. – О псевдорелигиях. – «Соблазн». – Притча о неверном управителе. – Прощение грехов. – Хула на Духа Святого. – Злословие. – Учение Христа относится не к смерти, а к жизни. – Применение идей Христа. 
Идея эзотеризма занимает в христианском учении и в Новом Завете очень важное место; но это выясняется лишь при правильном их понимании. 
Для того, чтобы правильно понять то и другое, необходимо прежде всего строго отделить то, что относится к эзотеризму (точнее, те места, где эзотерическая идея стоит на первом месте), от того, что к нему не относится и не является выводом из идеи эзотеризма. 
В Новом Завете эзотерическая идея занимает главное место в Четвероевангелии. То же самое можно сказать об Откровении ап. Иоанна. Но, за исключением нескольких мест, эзотерические идеи в Апокалипсисе «зашифрованы» более глубоко, чем в Евангелиях; поэтому в своих зашифрованных частях они не входят в нижеследующее рассмотрение. 
Деяния и Послания апостолов по сравнению с четырьмя Евангелиями, представляют собой труды совершенно другого рода. И в них встречаются эзотерические идеи, однако они не занимают преобладающего места; Деяния и Послания вполне могли бы существовать и без них. 
Четвероевангелие написано для немногих, для очень немногих – для учеников эзотерических школ. Сколь бы интеллигентным и образованным (в обычном смысле слова) ни был человек, он не поймет Евангелий без особых указаний, без особого эзотерического знания. 
Вместе с тем, необходимо отметить, что Четвероевангелие – это единственный источник, из которого мы узнаем о Христе и его учении. Деяния и Послания апостолов добавляют к этому некоторые существенные черты, однако вводят и многое такое, чего нет в Евангелиях и что им противоречит. Во всяком случае, на основе Посланий невозможно было бы воссоздать личность Христа, евангельскую драму и сущность евангельского учения. 
Послания апостолов, в особенности Послания апостола Павла, образуют здание церкви. Это – упрощенное изложение идей Евангелий, их материализация, их применение к жизни, причем такое применение, которое нередко идет против эзотерической идеи. 
Добавление Деяний и Посланий к четырем Евангелиям имеет в Новом Завете двоякое значение. Во-первых, с точки зрения Церкви, оно позволяет ей установить связь с Евангелиями и «драмой Христа». Церковь фактически и начинается с этих Посланий. Во-вторых, с точки зрения эзотеризма, такое добавление дает возможность некоторым людям, начинающим с церковного христианства, но способным понять эзотерическую идею, соприкоснуться с первоисточником и, быть может, найти сокрытую в нем истину. 
Исторически в становлении христианства главную роль играло не учение Христа, а учение Павла. С самого начала церковное христианство по многим пунктам вступило в противоречие с идеями Христа. В дальнейшем расхождение стало еще более значительным. Мысль о том, что, родись Христос позднее, он не только не смог бы возглавить христианскую Церковь, но даже, вероятно, и принадлежать к ней, отнюдь не является новой. А в эпоху наивысшего блеска, могущества и власти Церкви его, несомненно, объявили бы еретиком и сожгли бы на костре. Даже в наше, более просвещенное время, когда христианские церкви если и не утратили, то, по крайней мере, стали утаивать свои антихристианские черты, Христос мог бы скрываться от гонений «книжников и фарисеев» разве что где-нибудь в северном русском скиту. 

* * *

Итак, Новый Завет, как и все христианское учение, невозможно считать единым целым. Надо помнить, что со временем их учения Христа стали обильно ветвиться разнообразные культы, хотя само оно ни в коем случае культом не было. Далее, совершенно невозможно говорить о «христианских странах», «христианских народах», «христианской культуре». На самом деле, все эти понятия имеют исключительно историко-географический смысл. 
На основании вышеизложенного, упоминая Новый Завет, я буду иметь в виду только Четвероевангелие и в двух-трех случаях – Апокалипсис. Точно так же под христианством или христианским (евангельским) учением я буду подразумевать только то учение, которое содержится в Четвероевангелии. Все позднейшие добавления – Послания апостолов, решения Соборов, труды отцов Церкви, видения мистиков и идеи реформаторов – остаются за пределами моей темы. 
Новый Завет – очень странная книга. Она написана для тех, кто уже обладает известной степенью понимания, для тех, кто владеет некоторым ключом. Думать, что Новый Завет – несложная книга, понятная простым и смиренным людям, – величайшее заблуждение. Просто так читать ее нельзя, как нельзя просто так читать книгу по математике, изобилующую формулами, особыми примерами, явными и скрытыми ссылками на математическую литературу, упоминаниями о различных теориях, известных лишь «посвященным», и т.п. В то же время в Новом Завете немало мест, которые можно понять лишь эмоционально: они производят определенное эмоциональное воздействие, разное на разных людей или даже на одного человека в разные моменты его жизни. Но, конечно, ошибочно полагать, что это эмоциональное воздействие исчерпывает все содержание Евангелий. В них каждая фраза, каждое слово полны сокровенного смысла, и только когда извлекаешь эти скрытые идеи на свет, становится понятной все сила этой книги и ее влияние на людей, продолжающееся вот уже две тысячи лет. 
Замечательно, что каждый человек обнаруживает свою сущность через свое отношение к Новому Завету – как он его читает, что в нем понимает, какие из него делает выводы. Новым Заветом проверяется все человечество. Любой культурный человек слышал о Новом Завете; для этого даже нет необходимости быть христианином; определенное знакомство с Новым Заветом и христианством входит в систему общего образования. И по тому, как человек читает Новый Завет, что он из него извлекает, что ему не удается извлечь, по тому факту, что он вообще его не читал, виден уровень его развития, его внутреннее состояние. 
В каждом из четырех Евангелий есть множество вещей, сознательно продуманных и основанных на большом знании и глубоком понимании человеческой души. Некоторые места написаны с таким расчетом, чтобы один человек обнаружил в них один смысл, другой – второй, а третий – третий, и чтобы эти люди не смогли прийти к согласию относительно понимания прочитанного; вместе с тем, все они будут в равной степени неправы, а подлинный смысл никогда не придет им в голову самостоятельно. 
Чисто литературный анализ стиля и содержания четырех Евангелий обнаруживает огромную силу этих повествований. Они были написаны с определенной целью, и написаны людьми, которым известно гораздо больше того, что они пишут. Евангелия прямо и точно говорят о существовании эзотерической мысли; они и есть одно из главных литературных свидетельств существования такой мысли. 
Какой смысл, какую цель может иметь такая книга, если предположить, что она была написана сознательно? Вероятно, этих целей много; но одна из них несомненно такова: показать людям, что к скрытому знанию ведет один путь, если только они пожелают и сумеют идти по нему; точнее говоря, цель в том, чтобы указать путь тем, кто может по нему идти; в самом таком указании пути уже происходит отбор готовых к нему, разделение людей на подходящих для этого и неподходящих. 
Христианское учение – очень суровая религия, бесконечно далекая от того сентиментального христианства, которое создано современными проповедниками. Сквозь все учение проходит идея, что «Царство Небесное» (что бы ни значили эти слова) принадлежит немногим, что врата узки и узок путь, что лишь немногие сумеют пройти, достигнув таким образом «спасения», что те, кто не войдет, – всего-навсего солома, которая будет сожжена. 

Уже и секира при корне дерев лежит; всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь... 
Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым. 
(Матф. III, 10, 12)

Идея исключительности и трудности «спасения» настолько определенна, так часто подчеркивается в Евангелиях, что понадобилась вся ложь и все лицемерие современного христианства, чтобы забыть ее и приписать Христу сентиментальную идею всеобщего спасения. Подобные мысли так же далеки от подлинного христианства, как и роль социального реформатора, которую иногда приписывают Христу. 
Но еще более далека от христианства религия «ада и греха», принятая современными сектантами, которые то и дело появляются во всех ответвлениях христианства, но более всего – в протестантских церквах. 

* * *

Говоря о Новом Завете, необходимо, хотя бы приблизительно, разъяснить свою точку зрения на существующие варианты текста и истории Евангелий. 
Нет никаких оснований предполагать, что Евангелия были написаны теми лицами, которым приписывают авторство, т.е. прямыми учениками Иисуса. Гораздо вероятнее, что у всех четырех Евангелий совсем другая история, что они были написаны гораздо позднее, чем это утверждает официальная Церковь. Вполне возможно, что Евангелия появились в результате совместной работы многих людей; последние просто собрали рукописи, которые обращались среди учеников апостолов и содержали записи о чудесных событиях, происшедших в Иудее. Вместе с тем можно с полным основанием предположить, что эти сборники рукописей были изданы людьми, преследовавшими определенную цель и предвидевшими колоссальные масштабы распространения Нового Завета и то огромное значение, которое он приобретет. 
Евангелия очень сильно отличаются друг от друга. Первое, Евангелие св. Матфея, можно считать главным. Существует предположение, что первоначально оно было написано по-арамейски, т.е. на том самом языке, на котором, вероятно, говорил Христос; а к концу I века его перевели на греческий. Есть, однако, и другие предположения, например, что Христос учил народ по-гречески, ибо в то время этот язык был распространен в Иудее наравне с арамейским. Евангелия св. Марка и св. Луки составлены из того же материала, что послужил основой для Евангелия св. Матфея. Довольно правдоподобно звучит утверждение Ренана, что оба эти Евангелия были написаны по-гречески. 
Более позднее Евангелие св. Иоанна – произведение совершенно иного рода. Оно также написано по-гречески, и его автором, вероятно, был грек, во всяком случае, не еврей. На это указывает одна небольшая деталь: там, где в других Евангелиях говорится «народ», в Евангелии св. Иоанна значится: «иудеи». 
Или, например, такое объяснение, которое ни в коем случае не сделал бы еврей: 

Итак, они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи. 
(Иоанн, XIX, 40)

Евангелие св. Иоанна – совершенно исключительный литературный труд. Оно написано с огромным эмоциональным подъемом – и может произвести неотразимое впечатление на человека, который сам находится в состоянии эмоционального напряжения. И в других Евангелиях присутствует значительный эмоциональный элемент, но их можно понять умом, тогда как Евангелие св. Иоанна понять умом невозможно. В нем угадывается эмоциональный подъем на уровне экстаза. Находясь в таком экстатическом состоянии, человек быстро говорит (или пишет) слова и фразы, исполненные глубокого смысла для него и для тех людей, которые пребывают в таком же состоянии, но лишенные какого бы то ни было смысла для тех, кто слушает обычным слухом и думает обычным умом. Если кому-нибудь придется читать Евангелие св. Иоанна в приподнятом эмоциональном состоянии, тот поймет, что там сказано, и поймет, что этот исключительный труд нельзя мерить обычными мерками и судить о нем как о книге, доступной лишь для интеллектуального чтения и понимания. 
Текст Четвероевангелия в переводах на современные языки несколько искажен, но в гораздо меньшей степени, чем можно было бы ожидать. Несомненно, его искажали, когда переписывали в первые века и позднее, уже в наше время, в процессе переводов. Первоначальный текст не сохранился; но если сравнить нынешние переводы с более древними текстами (греческим, латинским и церковно-славянским), то мы заметим разницу вполне определенного свойства. Все подмены и искажения похожи друг на друга; их психологическая природа одинакова: в тех случаях, когда мы замечаем подмену, можно понять, что переводчик или переписчик не понял текста, что в тексте что-то показалось ему чересчур трудным, чересчур отвлеченным. Поэтому он слегка подправил текст, добавив, допустим, всего одно словечко, – и таким образом внес в него ясный и логический смысл на уровне собственного понимания. Этот факт не вызывает ни малейшего сомнения, и его можно проследить по позднейшим переводам. 
Самые древние из известных текстов, т.е. греческий текст и первые латинские переводы, оказываются гораздо более абстрактными, чем позднейшие переводы. В ранних текстах есть много отвлеченных понятий; можно видеть, как в позднейших переводах эти понятия превратились в конкретные образы, в конкретные фигуры. 

* * *

Самая интересная переделка такого рода произошла с дьяволом. Во многих местах Евангелий, где мы привыкли его встречать, в ранних текстах его нет и в помине. Например, в «Отче наш», которое глубоко вошло в сознание обычного человека, слова «избавь нас от зла» в английском и немецком переводах вполне соответствуют греческому и латинскому текстам; зато в церковно-славянском и русском переводах стоит: "избавь нас от лукавого"; в некоторых французских переводах: 888 mais délivre nous du Malin; а в итальянском: ma liberaci dal maligno. 
В этом отношении очень характерна разница между ранним латинским переводом и более поздним, сделанным в XVI веке Теодором Беза. В первом переводе: sed libera nos a malo, тогда как во втором: sed libera nos ab illo improbo (т.е. «от злого»). 
Вообще говоря, вся евангельская мифология в целом претерпела значительные изменения. «Диавол», т.е. лжец или искуситель, в первоначальном тексте представлял собой имя, которое можно отнести к любому «лжецу» или «соблазнителю». Можно предположить, что это имя зачастую использовали для того, чтобы выразить видимый, обманчивый, иллюзорный мир феноменов, «майю». Мы находимся под сильнейшим влиянием средневековой демонологии, и нам трудно понять, что общей идеи дьявола в Новом Завете нет. В нем есть идея зла, искупления, соблазна, идея демонов и их князя, идея нечистого духа; есть Сатана, искушавший Христа; но все эти идеи не связаны одна с другой; они аллегоричны и очень далеки от средневековой концепции дьявола. 
В четвертой главе Евангелия св. Матфея, в сцене искушения в пустыне, Христос, согласно греческому тексту, говорит дьяволу: upage opisw mou, т.е."иди за Мной" – и в церковно-славянском тексте мы читаем: «следуй за Мной». Но в русском, английском, французском, итальянском текстах это место переведено так: «Отойди от Меня, Сатана!»
Через восемь стихов (Матф. IV, 19) Христос говорит рыбакам, которые закидывали у озера сети, почти те же слова: «идите за Мной», или «следуйте за Мной». По-гречески это звучит: deute opisw mou. Такое сходство в обращении к «диаволу», искушавшему Иисуса, и к рыбакам, которых Иисус избрал себе в ученики и обещал сделать «ловцами человеков», должно иметь определенный смысл. Но для переводчика это, конечно, выглядело абсурдом: зачем Христу желать, чтобы дьявол следовал за ним? В результате появилась знаменитая фраза «отойди от Меня, Сатана!». В данном случае Сатана воплощал собой видимый, феноменальный мир, который никоим образом не должен «отходить», а только служить внутреннему миру, следовать за ним, идти за ним. 
Следующий пример искажения евангельского текста – хорошо известные слова о «хлебе насущном» – «хлеб наш насущный даждь нам днесь». Определение хлеба как «насущного» в русском, английском, французском и немецком переводах совершенно не совпадает с греческим и латинским текстами, где его вообще нет. Греческий текст читается так: ton arton hmwn ton epiousion dox hmin shmeron, латинский: panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie. 
Согласно толкованию Оригена, греческое слово epiousiox (переведенное латинским supersubstantialis) было изобретено специально для того, чтобы перевести соответствующий арамейский термин. Однако, арамейский текст Евангелия св. Матфея, если он существовал, не сохранился, и теперь невозможно установить, какое именно слово переведено греческим epiousiox или supersubstantialis. Во всяком случае, это слово не «необходимый» и не «повседневный», ибо epiousiox или supersubstantialis означает «сверхсуществующий», «сверхсущий» – что, конечно же, весьма далеко от «необходимого», «повседневного». Но как нам узнать, что означало слово «насущный» во времена, когда оно было создано? Вполне возможно, что в церковно-славянском языке этого слова не было, как не было слова epiousiox в греческом. Вероятно, его смысл впоследствии изменился, и оно вошло в разговорный язык с совершенно иным значением. Сначала «насущный» могло означать «над-сущный», «сверхсущий» и лишь потом сделалось «необходимым для жизни». 
Возможность перевода слова epiousiox, как «необходимый», «повседневный» отчасти объясняется игрой слов: некоторые ученые возводят epiousiox не к eimi – быть, а к etmi – идти. В таком случае, epiousiox означает «будущий» «приходящий». Этим значением воспользовались во всех поздних переводах Нового Завета, что противоречит первому латинскому переводу, где мы находим слово supersubstantialis, или «сверхсуществующий», для употребления которого было, вероятно, какое-то основание. 
Искажение смысла при переводе, возникающее из-за того, что переводчику не удалось понять глубокий абстрактный смысл данного места, особенно очевидно в характерном искажении во французском переводе «Послания к Ефесянам»: 

Чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, чтó – широта, и долгота, и глубина и высота. 
(Ефес. III, 18)

Эти странные слова, бесспорно эзотерического происхождения, говорят о познании измерений пространства, но они не были поняты переводчиком; и вот во французском издании в этой фразе появляется маленькое словечко «en»: "...et qu'étant enracinés et fondés dans la charité vous puissiez comprendre, avec tous les saintes, quelle en la largeur, la longueur, la profondeur, et la hauteur", что придает ей следующий смысл: "чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что такое ее широта, и долгота, и глубина, и высота". 
Приведенные выше примеры показывают характер искажений евангельских текстов. Но, в общем, эти искажения не очень важны. 
Иногда в современных оккультных учениях высказывается мысль, что существующий текст Евангелий неполон, что есть (или был) другой, полный вариант; но это мнение лишено фактических оснований, и в последующем изложении мы не будем принимать его во внимание. 

* * *

Далее, при изучении Нового Завета необходимо отделить легендарный элемент (нередко заимствованный из жизнеописаний других мессий и пророков) от описания действительной жизни Иисуса; кроме того, надо отделить все легенды, существующие в Новом Завете, от самого учения. 
Мы уже упоминали о «драме Христа» и о ее отношении к мистериям. В самом начале этой драмы возникает загадочная фигура Иоанна Крестителя, которому в Новом Завете посвящены самые непонятные места. Существуют учения, которые считают его главной фигурой драмы, а Христу отводят второстепенное место. Но об этих учениях известно слишком мало, чтобы как-то на них опираться. Поэтому мы будем говорить в дальнейшем о разыгравшейся в Иудее драме, как о «драме Христа». 
События в Иудее, которые завершились смертью Иисуса, заняли самое незначительное место в жизни народов того времени. Хорошо известно, что никто не знал об этих событиях за исключением людей, принимавших в них непосредственное участие. Кроме Евангелий, нет других исторических доказательств существования Иисуса. 
Евангельская трагедия приобрела особое значение, смысл и величие постепенно, по мере того как учение Христа распространялось. Большую роль в этом процессе сыграли притеснения и преследования. Но, очевидно, в самой трагедии было еще нечто – равно как и в учении, которое связывалось с ней и из нее возникло. Это «нечто» отличает драму и учение Христа от событий и идей заурядного сектантства и сближает христианство с мистериями. 
Легендарная сторона жизнеописания Иисуса вводит в его жизнь множество условных фигур, как бы стилизует его под пророка, учителя, мессию. Эти легенды, приспособленные к образу Христа, заимствованы из самых разных источников: одни черты взяты из индуизма, буддизма, легенд Ветхого Завета, другие – из греческих мифов. 
«Избиение младенцев» и «бегство в Египет» заимствованы из жизнеописания Моисея. «Благовещение», т.е. появление ангела, провозглашающего грядущее рождение Христа, взято из жизни Будды. В истории Будды с небес спускается белый слон и возвещает царице Майе о рождении принца Гаутамы. Затем следует история о старце Симеоне, который ждет в храме младенца Иисуса и, дождавшись, говорит, что теперь может умереть, так как увидел Спасителя мира – «ныне отпускаешь раба Твоего, Владыка, по слову Твоему, с миром». И этот эпизод заимствован из жизнеописания Будды: 

Когда родился Будда, престарелый отшельник Асита пришел из Гималаев в Капилавастху. Явившись ко двору, он совершил жертвоприношение у ног дитяти; затем Асита трижды обошел ребенка и, взяв его на руки, увидел на нем своим открывшимся внутренним взором тридцать два знака Будды. 
Самая странная легенда, связанная с Христом, долгое время вызывала разногласия между всевозможными школами и сектами растущего христианства, пока наконец не стала основой догматических учений почти всех христианских вероисповеданий. Эта легенда о рождении Иисуса девой Марией непосредственно от самого Бога, которая возникла уже после появления евангельских текстов.