Николай Онуфриевич Лосский
   
   
Учение о перевоплощении
  
  
   
В электронной версии утрачены авторские ударения (напр., "временнЫе").
   
Иноязычные слова даны в латинской транскрипции.
   
Греческие слова – без ударений и придыханий.
   
Библиографические иноязычные сноски выверены не идеально.
  
  
   
    
ВВЕДЕНИЕ
   
   
Шопенгауэр утверждает, что более половины человеческого рода верит в перевоплощение[I]. Без сомнения, он прав. Почти все примитивные народы признают перевоплощение – африканские негры, американские индейцы, австралийцы, обитатели островов Тихого океана. Насколько это представление о будущей жизни распространено в Азии, видно из того, что оно входит в состав религии буддизма, той религии, которая насчитывает до 500 миллионов приверженцев. Кроме буддизма, учение о перевоплощении встречается в разных других религиях, напр. в браманизме, египетской религии, религии друидов. Секта орфиков[1], гностики, теософы, антропософы, многие оккультисты также придерживаются этого учения. У философов оно встречается нередко. Имена тех философов, которые высказываются в его пользу, будут указаны в специальной главе.
   
Лессинг говорит о перевоплощении: «Кажется ли эта гипотеза потому такою смешною, что она самая древняя? потому, что человеческий ум раньше, чем его рассеяла и ослабила школьная софистика, сразу пришёл к ней?» «Разве я достигаю зараз так многого, что не стоит труда прийти второй раз?»
   
Ещё решительнее высказывается Шопенгауэр:
   
«Миф о перевоплощении есть настолько самый содержательный, самый значительный, наиболее близкий к философской истине из всех мифов, когда-либо созданных, что я считаю его за nec plus ultra мифического выражения истины. Поэтому Пифагор и Платон почитали и применяли его; и народ, у которого этот миф имеет всеобщее распространение и оказывает решительное влияние на жизнь, должен именно поэтому считаться наиболее зрелым так же, как он есть и наиболее древний народ».
   
То обстоятельство, что почти все примитивные народы верят в перевоплощение, не даёт права относиться к этому учению с пренебрежением; скорее наоборот, именно поэтому следует обратить на него особенное внимание. Мною написаны две статьи, в которых я стараюсь доказать, что разница между мышлением примитивных народов и просвещенных европейцев состоит в следующем: у примитивных народов тип развития высокий, но степень развития очень низкая; наоборот, у просвещенного европейца очень высокая степень развития, но тип развития обеднён. Просвещенный европеец в большинстве случаев утратил некоторые способности и представления, которые, находясь в зародыше у примитивных народов, имеют великую ценность и стоят в связи с важнейшими истинами; но те способности и представления, которые просвещённый европеец сохранил, он чрезвычайно высоко и систематически разработал. Эта разработка имеет характер узкой специализации. Чтобы не слишком обеднить тип своего развития, просвещённый европеец должен, отложив в сторону свою гордыню и чувство превосходства, присматриваться к системе представлений примитивных народов и извлекать из неё те элементы, которые могут быть подняты на степень точно выраженных понятий и подкреплены системою доказательств [II].
   
Что касается мысли о перевоплощении, она встречается не только у примитивных народов, но и у многих философов, однако обыкновенно лишь мимоходом. Я задаюсь целью разработать её систематически на основе защищаемого мною философского мировоззрения, изложенного во многих моих книгах и статьях. Вопрос о загробной судьбе человека интересует множество людей, не знакомых с философией. Поэтому я постараюсь написать эту книгу как возможно более популярно, а для лиц, имеющих философское образование, буду указывать свои сочинения, в которых философские основы данной книги изложены обстоятельно.
   
Учение о перевоплощении есть не философская теория, а гипотеза. В самом деле, к области философии в точном смысле слова относятся, согласно защищаемой мною теории знания, только истины, доказанные вполне достоверно; что же касается учения о перевоплощении, в нём содержатся такие подробности о возможной судьбе человека и других существ после их смерти, которые часто имеют характер лишь догадок. Но эти догадки опираются на основные понятия моего мировоззрения, которые относятся к области философии и которые я считаю
  
  
   
    
Глава первая ИЕРАРХИЧЕСКИЙ ПЕРСОНАЛИЗМ
   
   
    
     
1. Персонализм
    
    
Мировоззрение, из которого я исхожу, разрабатывая учение о перевоплощении, можно назвать словом персонализм. Согласно этому учению, весь мир состоит из личностей (persona), действительных или потенциальных (возможных). Под словом «потенциальная личность» разумеется при этом существо, способное, развиваясь, стать с течением времени действительною личностью. Примером такого мировоззрения может служить философия Лейбница, согласно которой весь мир состоит из монад и каждая монада есть действительная или потенциальная личность.
    
Как уже сказано во Введении, книга эта будет написана с крайнею степенью популярности. Поэтому я не буду приводить здесь сложных и трудных доказательств в пользу персонализма. Я буду только излагать основные понятия персонализма так, чтобы смысл каждого философского слова, употребляемого мною как философский термин, был вполне ясен читателю. Лица, не имеющие философского образования, часто не понимают самых простых философских мыслей только потому, что философские термины для них чужды и оторваны от их опыта. Поэтому я буду разъяснять каждый термин с такою подробностью, какой обыкновенно не было в других моих книгах; что же касается доказательств моих учений, я буду указывать, в каких моих книгах и статьях можно найти их.
    
Начнем с понятия действительной личности. Под словами действительная личность мы будем разуметь всякое существо, способное сознавать абсолютные ценности и долженствование, руководиться ими в своём поведении. Абсолютными ценностями называются те ценности, которые суть добро для всех существ, способных воспринять или использовать их; таковы, напр., истина, нравственное добро, красота, свобода.
    
Сознание долженствования вовсе не означает ещё, что действительная личность всегда исполняет свой долг; она может часто нарушать долг, но при этом хоть изредка чувствует раскаяние или, по крайней мере, чувство неловкости, которое свидетельствует о том, что где-то в глубине души таится сознание долга. Примером действительной личности может служить человек. Займемся анализом человеческой личности с целью найти то ядро личности, которое совершает процесс перевоплощения. Положим, до моего уха доносятся слабые звуки музыки. Я внимательно прислушиваюсь к ним и замечаю, что это – патетическая соната Бетховена; я испытываю восторг при восприятии некоторых частей ее; но вот мне подают письмо, из которого я узнаю о болезни друга; я опечален этим и тотчас решаю навестить друга, надеваю пальто и иду к нему. Мои переживания и действия, именно усилие внимания, воспринимание музыки, чувство восторга, чтение письма, чувство печали, хотение навестить друга, надевание пальто, ходьба, все имеют временную форму: в самом деле, они возникают во времени, длятся некоторое время и, наконец, прекращаются. С большею или меньшею скоростью они сменяют друг друга. Но, кроме этих изменчивых явлений, в моей личности есть ещё и неизменное ядро, именно – моё я, которому принадлежат эти переживания и действия: я – внимателен к музыке, я – восторгающийся, я – читающий письмо, я – печалящийся, я – желающий навестить друга, я – исполняющий это желание, именно надевающий пальто и идущий к другу. В основе этого рода изменчивых событий [2] находится одно и то же я: тот самый я, который вначале с восторгом слушал музыку, в конце идёт опечаленный к другу; переживания мои и действия имеют временную форму и сменяются, а само моё я не имеет временной формы, оно незыблемо стоит над временем как одно и то же тождественное я.
    
Глубокое различие между временным бытием и невременным станет ясно тому, кто отдает себе отчёт в том, какое строение имеет время. Как и пространство, время делимо до бесконечности; оно состоит из отрезков, находящихся вне друг друга, напр., минута состоит из первой, второй, третьей и т. д. секунды; но и секунда состоит из одной десятой секунды и т. д. В свою очередь десятая секунды тоже состоит из отрезков, длящихся одну сотую секунды и т. д. Бытие, имеющее временную форму, напр., звук, длящийся одну минуту, состоит из таких отрезков временного процесса – из звучания, длящегося первую секунду, вторую секунду и т. д. Когда наступает звучание, во второй секунде, звук первой секунды уже перестал существовать, стал прошлым; следовательно, бытие его целиком находится вне бытия второй секунды; это другой звук, хотя, конечно, он может быть так сходным со звуком первой секунды, что оба они подходят под одно и то же понятие и обозначаются одним и тем же словом, напр. тон 1а3, данный камертоном. Все перечисленные выше переживания, усилие внимания, длящееся одну минуту, печаль, надевание пальто и т. п., состоят из таких отрезков, отпадающих в область прошлого, а само моё я не состоит из отрезков, оно есть одно и то же неделимое я, не текущее во времени и потому объединяющее все свои переживания как единый поток своей жизни, способное вспоминать своё прошлое и даже более или менее предвидеть своё будущее.
    
Мое я само не имеет временной формы, но оно тесно связано с нею в том смысле, что я распоряжаюсь временною формою, я придаю её своим переживаниям и действиям, напр. могу продлить усилие своего внимания или прекратить его, могу ускорить или замедлить надевание пальто и т. п. Итак, я есть существо сверхвременное, придающее временную форму своим жизненным проявлениям.
    
Аналогичные рассуждения применимы и к пространственной форме. Пространство тоже делимо до бесконечности и состоит из отрезков, находящихся вне друг друга. Линия в один метр длиною может быть разделена на 100 сантиметров, каждый сантиметр может в свою очередь тоже быть разделен на сто отрезков и т. д. до бесконечности, и каждый отрезок сполна находится вне других отрезков. Наше я очевидно не имеет такой формы: оно не шарообразное, не кубическое и т. п. Оно вообще не имеет никакой пространственной формы, но распоряжается ею, придавая её тем своим действиям, которые суть не психический, а физический, т. е. материальный процесс. Таковы, напр., мои движения рукою, которым я могу придавать весьма разнообразные пространственные формы. Итак, я есть существо сверхпространственное, придающее пространственную форму некоторым своим жизненным проявлениям.
    
Те проявления нашего я, которые имеют только временную форму и не имеют пространственной формы, напр. чувство радости, суть психические (душевные) процессы, а те проявления, которые имеют пространственно-временную форму, напр. движение рукою, суть материальные процессы. Само собою разумеется, наше я производит большинство своих душевных и материальных проявлений не одними своими силами, а в союзе со своим телом, т. е. в сочетании с множеством более или менее подчиненных нам существ, о которых речь будет позже. Теперь мы будем продолжать изучение основного ядра нашей личности, именно исследование того, что следует называть словом «я» в точном смысле.
   
   
    
     
2. Субстанциальный деятель
    
    
Я есть существо сверхвременное и сверхпространственное, абсолютно неделимое, т. е. не могущее быть реально разложенным на части, но, конечно, имеющее множество свойств. Я есть творец своих проявлений во времени и пространстве, напр. своих усилий внимания, чувств, хотений, движений и т. п. Оно есть также носитель этих проявлений как своих состояний, что и выражается языком, когда мы говорим: я внимателен, я опечален, я иду к другу и т. п.
    
Сверхвременное и сверхпространственное существо, которое есть носитель многих свойств, творец многих событий в пространстве и времени и носитель этих событий как своих состояний, должно быть обозначено термином субстанция. Итак, наше я есть субстанция.
    
Читатель, мало знакомый с философией, услышав слово «субстанция», подумает: «Началось! теперь пойдет речь о чём-то непонятном, скорее всего о чём-то, что выдумано философами и вовсе не существует в природе». Даже ученые, особенно натуралисты, пренебрежительно относятся к этому понятию. Между тем, и в науке и в составе почти каждой нашей мысли содержится представление о субстанции, но громадное большинство людей не анализировало свои представления о предметах мира до такой глубины, чтобы выработать понятие субстанции. Когда натуралист говорит, напр., об электроне, как имеющем свойство отталкивать другие электроны и притягивать протоны, он мыслит электрон как носителя нескольких свойств, а его акты отталкивания и притягивания он мыслит как производимые одним и тем же деятелем; это значит, что он представляет себе электрон как субстанцию. Когда мы кладем кусочек льда на горячую плиту и он превращается сначала в жидкость, а потом в пар, мы говорим, что одна и та же вода находилась сначала в твердом, потом в жидком и, наконец, в парообразном состоянии, мы представляем себе, что в воде, кроме различных состояний, т. е. процессов, сменяющих друг друга во времени, есть в основе тожественное, неизменное ядро, т. е. субстанция.
    
Что именно составляет в данном предмете его субстанциальную основу, трудно бывает найти. Несколько десятков лет тому назад многие сказали бы, что, напр., вода состоит из атомов водорода и кислорода и эти атомы суть субстанции. В наше время скажут, что и атом разложим на электроны, протоны и т. п. и не атом, а эти элементы атома суть субстанции. Ещё более трудно установить, что следует разуметь под словом «субстанция». Различные философы весьма различно определяют это понятие. Некоторые философы пытаются даже совсем устранить его; они утверждают, что мир состоит только из событий и никаких сверхвременных причин событий и носителей событий нет [III]. У некоторых лиц явилась привычка думать, что слово «субстанция» означает пассивный субстрат (подкладку) событий и свойств. Между тем, как это показал Лейбниц, под словом «субстанция» следует разуметь носителя творческой силы, производящего события. В моей философии особенно подчеркнуто понятие творческой свободы существ, из которых состоит мир. Поэтому я буду избегать слова «субстанция», которое производит впечатление какой-то Мертвой абстракции, и вместо него буду употреблять термин субстанциальный деятель.
    
Итак, человеческая личность, поскольку мы имеем в виду само я человека, творящее свою жизнь во времени и пространстве, есть субстанциальный деятель. Сверхвременные и сверхпространственные субстанциальные деятели творят своижизненные проявления, чувства, мысли, поступки во времени и пространстве; следовательно, они составляют более основной слой бытия. Это различение между бытием основным и производным имеет существенное значение в онтологии (так называется та часть метафизики, в которой излагается учение о бытии) и потому должно быть закреплено в уме и памяти посредством специальных терминов: условимся называть события, т. е. все временное и пространственно-временное, термином реальное бытие, а все невременное и непространственное термином идеальное бытие.
   
   
    
     
3. Абстрактное и конкретно-идеальное бытие
    
    
К области идеального, т. е. невременного и непространственного бытия, принадлежат, кроме субстанциальных деятелей, ещё множество идей, напр. математические идеи и вообще все бытие, выразимое в общих понятиях. Число пять, напр., или, точнее, идея пятеричности есть не временной, процесс, а одна из форм множественности, применимая ко всему, что есть в мире: могут существовать пять человек, пять берез, пять домов, пять песен, пять желаний и т. п., и т. п. И все эти предметы, где бы они ни находились, к какой бы области мира они ни принадлежали, имеют одну и ту же численно тожественную форму пятеричности. Это возможно потому, что форма пятеричности, будучи идеальным бытием, не замкнута ни в каком пространстве и времени, а потому может служить для оформления любых предметов, находящихся в любом месте пространства и времени.
    
Кроме идей, определяющих форму предметов (формальные идеи), есть ещё идеи, определяющие содержание предметов (материальные идеи). Таковы, напр., идея электронности (т. е. идея того типа процессов, из которых состоит жизнь электрона), идея кислородности, идея типа жизни инфузории, идея дуба, идея типа жизни слона, идея человечности (т. е. идея типа жизни человека), идея арии «Погибло все, и честь моя и слава» из оперы «Князь Игорь» и т. п., и т. п.
    
Основные формальные идеи и некоторые материальные идеи сотворены Богом; многие материальные идеи сотворены субстанциальными деятелями. Творческий акт человека, изобретающего геликоптер или идею арии, есть событие во времени, но идея, творимая им, не временна.
    
Формальные и материальные идеи не деятельны, пассивны: сами по себе они не могут определять предметы, придавать им форму и содержание. Необходимо, чтобы существовали деятели, способные усваивать эти идеи и творить свои проявления сообразно этим идеям. Эту роль играют описанные выше субстанциальные деятели. Напр., я человека есть активное существо, способное придавать своим проявлениям и некоторым предметам форму пятеричности, напр. пять раз повторить какое-либо приказание, разделить яблоко на пять частей и т. п. Все субстанциальные деятели суть носители таких основных для всего мира форм, как математические идеи. Напр., даже электрон, встречая в пространстве и времени пять других электронов, совершает пять раз отталкивания их.
    
Само собою разумеется, когда философ говорит, что даже электрон есть носитель математических идей, он вовсе не разумеет под словом «идея» – мысли, как это принято в разговорном, не философском языке. Под словом «идея» философ разумеет тот вид бытия, невременного и непространственного, который открыт Платоном. Электрон не имеет никаких мыслей и вообще никакого сознания, но он, как и все деятели, есть носитель определенных идеальных форм, сообразно которым он совершает свои действия; так, напр., все проявления электрона в пространстве и времени имеют математически определенную форму.
    
Формальные и материальные идеи, так же как и субстанциальные деятели, принадлежат к области идеального бытия, т. е. они не временны и не пространственны. Но друг от друга они глубоко отличаются. Во-первых, как уже сказано выше, субстанциальные деятели обладают творческою силою, они активны; идеи не имеют творческой силы, они пассивны. Субстанциальные деятели творят реальное бытие, т. е. свои проявления в пространстве и времени сообразно усвоенным ими идеям. Во-вторых, субстанциальные деятели суть самостоятельные существа, тогда как формальные и материальные идеи не существуют самостоятельно, они принадлежат субстанциальным деятелям как их идеи. Имея в виду это различие, можно сказать, что формальные и материальные идеи суть абстрактно-идеальное бытие, а субстанциальные деятели суть конкретно-идеальное бытие.
    
В составе мира мы нашли, так сказать, три этажа бытия. Самое основное бытие суть субстанциальные деятели, т. е. конкретно-идеальное бытие. Далее, второй этаж образуют формальные и материальные идеи, т. е. абстрактно-идеальное бытие. Наконец, третий этаж есть реальное бытие, т. е. временные и пространственно-временные события, творимые субстанциальными деятелями сообразно идеям.
    
Когда певец исполняет арию «Погибло все, и честь моя и слава», он творит сложный ряд действий во времени, руководясь идеею этой арии как единого невременного целого, в котором гармонически соотнесены все части этого целого. И даже такой простой акт, как отталкивание одним электроном другого электрона, возможен не иначе, как на основе идеи единого целого тех бесчисленно многих действий, которые при реализации их во времени и пространстве сменяют друг друга. Таким образом, реальное бытие возникает не иначе, как на основе идеального бытия. Мировоззрение, утверждающее эту истину, можно обозначить термином идеал-реализм [IV].
   
   
    
     
4. Целестремительность. Панвитализм
    
    
Жизнь действительной личности, напр. каждого человеческого я состоит из волевых актов; человек стремится достигать тех или других целей, именно творить какие-либо блага или устранять какое-либо зло. Таким образом, все деятельности личности имеют целестремительный характер [V].
    
Целестремительность не следует смешивать с целесообразностью. Под словом «целесообразность» разумеется постановка цели и достижение её с помощью правильно подобранных средств. Слово же «Целестремительность» указывает лишь на то, что деятельность направлена на достижение какой-либо цели, однако цель может оказаться не достигнутою или потому, что она вообще не осуществима, или потому, что средства для её достижения были избраны неподходящие и т. п.
    
Не только действительная, но также и потенциальная личность, т. е. всякий субстанциальный деятель, даже и стоящий на самой низкой ступени развития, напр. электрон, совершает все свои действия целестремительно. Электрон производит отталкивание другого электрона, но притягивает к себе протон. Эти отталкивания и притяжения суть взаимодействия; это значит, что, напр., электрон А и электрон В взаимно отталкивают друг друга; этот акт осуществляется в пространстве не так, чтобы электрон А начал отталкивать В, а потом В ответил ему обратным толчком, а так, что электроны А и В производят взаимное отталкивание абсолютно одновременно. Такая чудесная одновременность материального толкания и противотолкания, производимого двумя субстанциальными деятелями, возможна не иначе, как если материальному толчку предшествует чисто временной, т. е. внутренний процесс стремления деятеля
    
А произвести отталкивание и ответное противостремление другого деятеля В. Таким образом, в природе нет чисто механических, т. е. материальных процессов: всякий механический процесс есть психо-механический или, по крайней мере, психоидно-механический целестремительный акт [3].
    
Примером психо-механического целестремительного акта может служить производимое человеком отталкивание предмета, вызывающего в нём чувство отвращения, а примером психоидно-механического целестремительного акта может служить отталкивание электроном другого электрона и притягивание им протона.
    
Итак, персонализм есть миропонимание телеологическое: всякая причинность имеет характер целестремительный, а не бесцельно механический. Все деятели суть существа живые, одушевленные; персонализм есть панвитализм [4].
   
   
    
     
5. Единосущие субстанциальных деятелей
    
    
Анализируя взаимодействие, даже такое простое, как взаимное отталкивание двух электронов, мы пришли к мысли, что этому пространственному материальному процессу предшествует в электронах внутренний психоидный процесс, именно их стремление оттолкнуть друг друга. Такая связь стремлений двух различных существ указывает на то, что они вовсе не сполна обособлены друг от друга; существует интимная связанность их друг с другом, благодаря которой переживания деятеля А существуют не только для него, но и для деятеля В; они как бы взаимно, чувствуют друг друга. Эта спаянность всех субстанциальных деятелей друг с другом есть единосущие их. Оно состоит в том, что некоторою стороною своего существа все деятели сращены в одно целое; эта сторона у всех них тожественна. Так, напр., все деятели суть носители математических идей, тожественных для всех них. Поэтому все действия их подчинены одним и тем же законам математики. Единосущна у субстанциальных деятелей только некоторая сторона их бытия, а все остальное в их существе может быть крайне различным и даже реально противоположным. Поэтому единосущие субстанциальных деятелей я называю отвлеченным.
   
   
    
     
6. Бог
    
    
Мир есть система множества деятелей; каждый из них имеет свою особую творческую силу и действует самостоятельно, но, с другой стороны, они все отчасти единосущны и основные формальные принципы их деятельности, например принципы времени и пространства, тожественны. Поэтому свои действия они совершают в едином для всего мира времени и пространстве [VI]. Такая система многих существ, с одной стороны, самостоятельных, а с другой стороны, спаянных воедино, не могла возникнуть сама собою. Она может быть лишь творением Сверхмирового начала, Бога. Учение об этом происхождении мира изложено в моей книге «Мир как органическое целое». В книге С. Франка «Предмет знания» дано превосходное краткое доказательство того, что система элементов мира, подчиненных логическим законам тожества, противоречия и исключенного третьего, возможна не иначе как на основе металогического (сверхлогического) начала, т. е. Абсолютного, которое стоит выше перечисленных логических законов.
    
К учению о том, что мир основан Сверхмировым началом, мы пришли путем умозрения, абсолютно убедительного для мыслящего человека. Но в холодном умозрении мы открываем Сверхмировое начало только как несоизмеримый с миром сверхличный принцип. К счастью, есть ещё другой путь, возводящий к этому началу более интимно и жизненно: это – религиозный опыт. Сверхмировой принцип открывается в этом опыте как живой личный Бог, как существо, абсолютно совершенное во всех отношениях, как совершенная полнота жизни и как всеобъемлющая Любовь. Этот опыт наполняет душу нормального человека «радостью о Господе», бескорыстною радостью о том, что такое совершенство существует.
    
Противоречия между умозрением, открывающим Сверхмировое начало как сверхличное, и религиозным опытом, открывающим Его как личного Бога, нет: в самом деле. Сверхличному началу, творящему мир как систему личностей, доступно также и личное бытие. Бог есть существо сверх-лично-личное. Мало того, согласно христианскому Откровению, Бог есть единое существо в Трёх Лицах, Бог-Отец, Бог-Сын (Логос) и Бог Дух Святой. Эта истина, которая не может быть открыта силою одного лишь человеческого разума, после того как она сообщена в Откровении, подтверждается даже и религиозным опытом некоторых святых и мистиков. Догмат Троичности Бога, омертвевший в некоторых умах, в действительности есть истина, обладающая бесконечным богатством содержания; она служит альфою и омегою, фундаментом и куполом обстоятельно разработанного христианского миропонимания. Из этого догмата следует, что Сверхмировое начало не только как сверхличное, но и как личное остаётся несоизмеримым с миром: понятие Бога как личности не тожественно с понятием тварной личности уже потому, что наше бытие не может быть трёхличным, оно всегда единолично. Следовательно, говоря о Боге как личности, мы применяем к Нему этот термин лишь по аналогии с мировым бытием.
    
Несоизмеримость Бога с миром и онтологическая (бытийственная) пропасть между ними так глубока, что нет отношения тожества между Богом и миром, ни полного, ни даже частичного. Следовательно, всякий пантеизм есть учение ложное. Грубые формы пантеизма утверждают, что мир есть Бог и Бог есть мир; это – полное тожество Бога и мира. Согласно утонченным формам пантеизма, мир есть система проявлений Божественной жизни, но сверх того есть ещё и такой аспект Божественного бытия, который стоит выше мира; это – частичное тожество Бога и мира. И то и другое учение логически несостоятельны. Поэтому всякая форма пантеизма ведёт к безвыходным затруднениям, например к невозможности объяснить зло.
    
Согласно христианскому учению, Бог и мир бытийственно противостоят друг другу как Творец и тварь. Нет никакого тожества между ними:
    
Бог творит мир как нечто новое, иное, чем Он сам. Он вполне трансцендентен, а не имманентен миру [5]. Это учение есть христианский теизм.
    
Раздельность Бога и мира вовсе не означает, что мир покинут Богом. Наоборот, Бог есть любовь; Он никогда и ни при каких условиях не оставляет своё творение; рядом с каждым существом стоит Бог как любящий Отец, помогающий нашему совершенствованию и достигающий этой цели, если мы сами не отворачиваемся от Него и не отвергаем Его помощь. Поэтому можно говорить о вездеприсутствии Бога в мире, так что вся поэзия пантеизма, видящего везде Бога, сохраняется и в христианском теизме; но при этом теизм не принижает Бога, так как не смешивает Бога с миром.
    
В отношении к миру Бог есть Любовь; но и во внутритроичной жизни Он также есть Любовь Бога Отца, Сына и Святого Духа. Любовь Трёх Лиц Св. Троицы так совершенна, что жизнь Их вполне единосущна: действия одного из этих Лиц поддерживаются и дополняются деятельностью остальных двух Лиц. Поэтому их единосущие – не отвлеченное, а конкретное, и внутритроичное бытие их есть абсолютная полнота гармоничной, совершенной жизни.
   
   
    
     
7. Знание как интуиция
    
    
Бог, как абсолютное добро и абсолютное совершенство, не нуждается в мире. Он творит мир не для Себя, а для нас, именно для того, чтобы были существа, на которые могло бы распространиться Его добро и Его совершенство. Такими существами могут быть только личности. Поэтому Бог сотворил мир как систему бесконечного множества личностей, наделив их такими свойствами, которые необходимы для достижения абсолютного добра. В самом деле, каждая личность есть сверхпространственный и сверхвременный, следовательно, вечный и субстанциальный деятель; каждая личность наделена самостоятельною творческою силою; все они не обособлены друг от друга, а отчасти сращены друг с другом благодаря отвлеченному единосущию.
    
Связь личностей друг с другом вследствие единосущия так интимна, что каждый деятель может познавать непосредственно не только свои переживания, но и чужое бытие в подлиннике. Эту разработанную мною теорию знания я называю интуитивизмом. При этом под словом «интуиция» я разумею следующее: интуиция есть непосредственное восприятие познающим субъектом не только своих чувств и хотений, но даже и предметов внешнего мира в подлиннике, т. е. не посредством субъективных образов, символов или конструкций нашего рассудка, а так, как они действительно существуют во внешнем мире. Итак, словом «интуиция» я называю не какой-то необыкновенный способ постижения, а обыкновенное восприятие предметов. Мой интуитивизм есть новая теория обыкновенных способов познавания вещей. Положим, я иду по берегу реки, обращаю внимание на что-то мчащееся в воздухе, отличаю этот предмет от окружающей среды и узнаю, что это летит ласточка. Согласно наиболее распространенной теории знания, в моё сознание вступает при этом не сама живая ласточка, а только субъективный психический образ её, более или менее похожая на неё копия. При восприятии ласточка остаётся трансцендентною сознанию (вне сознания), а имманентна сознанию (внутри сознания) только копия её или даже только символ её. Согласно же интуитивизму, когда я направляю своё внимание на ласточку и совершаю акты различения её от среды, в моём сознании находится сама живая ласточка в подлиннике: ласточка стала имманентною моему сознанию, но осталась трансцендентною мне, индивидуальному субъекту сознания. Это значит, конечно, что сознавание предмета внешнего мира есть акт трансцендирующий, т. е. выводящий за пределы моей индивидуальности. Я и наблюдаемая мною летящая ласточка образуем единое целое: я – наблюдающий, ласточка, наблюдаемая мною. Следовательно, сознание моё есть сверхиндивидуальное целое, в котором только некоторая сторона, именно деятельность внимания, различения и т. п. суть мои субъективные акты, а то, на что они направлены, могут быть любые предметы внешнего мира – чужое материальное бытие, чужое психическое бытие, идеальное бытие и т. п.
    
Согласно наиболее распространенным теориям, весь состав сознания слагается только из наших субъективных психических состояний. Это ошибочное субъективирование и психологизирование всего состава сознания происходит, главным образом, под влиянием теории восприятия, преувеличивающей значение физиологических процессов, вызываемых внешним предметом в мозгу наблюдающего субъекта. Лучи света, отраженные предметом, воздушные волны, производимые им, раздражают сетчатую оболочку глаза, сотрясают барабанную перепонку уха и т. п. Эти раздражения вызывают физиологические процессы, распространяющиеся вплоть до зрительного центра в затылочной области коры большого мозга, вплоть до слухового центра в височной области и т. п. Очень многие философы и естествоиспытатели думают, что этот материальный физиологический процесс в центрах мозга есть причина, под влиянием которой возникают в душевной жизни субъекта цвета, звуки и т. п. чувственные качества. Назовем эту теорию, согласно которой физиологический процесс в мозгу есть причина возникновения в сознании содержания восприятия, каузальною теориею восприятия. Она ведёт к мысли, что цвета, звуки, тепло, холод, ароматы, вкусы, всё это богатство бытия существует не в природе, а только в душевной жизни наблюдателя. Природа, согласно этой теории, бескрасочна, беззвучна, вообще бескачественна; она содержит в себе только движения электронов, протонов и т. п. и процессы отталкивания и притяжения их.
    
Согласно интуитивизму, наоборот, чувственные качества, т. е. цвета, звуки, тепло, холод, ароматы, вкусы, суть не субъективные ощущения наблюдателя, а свойства самого материального процесса. Наблюдатель только направляет на них акты своего внимания и различения, и они становятся для
    
него осознанными и опознанными. Какую же роль играют при этом наши органы чувств, глаза, уши, окончания осязательных нервов и физиологические процессы в центрах мозга? На этот вопрос французский интуитивист Бергсон даёт следующий остроумный ответ. Физиологический процесс, распространяющийся от органов чувств вплоть до зрительного, слухового и т. п. центров, состоит только из движений частиц материи; он не может быть причиною восприятия как акта сознания и не может творить содержание восприятия; он служит только стимулом, подстрекающим наше я обратить внимание не на то, что происходит в мозгу, а на сам тот предмет внешнего мира, который подействовал на наше тело и может быть вредным или полезным для нас. Только такой акт восприятия может быть практически полезным. Такое учение можно назвать координационною теориею восприятия.
    
Учение о непосредственном восприятии предметов внешнего мира в подлиннике требует глубокого изменения распространенных в наше время представлений о сознании, о строении душевной жизни, о природе и т. п. Поэтому оно вызывает много недоумений. Чтобы получить ответ на них, следует читать литературу русского интуитивизма, а также английского реализма и американского нео-реализма. Теория нео-реализма возникла в Соединенных Штатах в 1911 г. Основной тезис её тот же, что и в русском интуитивизме: познающий субъект воспринимает предметы внешнего мира непосредственно, в подлиннике. Но существует следующее глубокое различие между интуитивизмом и нео-реализмом: русские интуитивисты сосредоточивают внимание на разработке
    
основных принципиальных вопросов теории знания, о свойствах познающего субъекта и строении мира, обусловливающем возможность непосредственного восприятия предметов в подлиннике. Англо-американские реалисты, наоборот, сосредоточивают внимание на деталях проблемы, напр., они совершили большую полезную работу исследования случаев различия в восприятии чувственных качеств одного и того же предмета различными наблюдателями и доказательством того, что эти различия вовсе не доказывают субъективности содержания восприятия [VII].
   
   
    
     
8. Царство Божие
    
    
Благодаря единосущию не только наше знание, но также и наши чувства любви, симпатии, ненависти, отвращения направлены непосредственно на само чужое бытие в подлиннике. Любимое нами лицо мы присоединяем во всём его индивидуальном своеобразии к своей личности, и его благо становится для нас столь же дорогим, как наша собственная жизнь. Эту онтологическую (бытийственную) теорию любви развил о. Павел Флоренский в своей замечательной книге «Столп и утверждение истины». Для конкретного выражения её он использовал символическую картинку – два ангела на общем пьедестале, почти сросшиеся туловищем, с подписью «finis amoris, ut duo unum fiant» (предел любви, да двое едино будут). Лица, связанные друг с другом такою совершенною любовью, восходят от отвлеченного единосущия к конкретному единосущию. Если они исполняют обе основные заповеди Иисуса Христа: «люби Бога больше себя» и «люби ближнего, как себя», т. е. совершенно свободны от эгоизма, то они вступают также в интимное общение с Самим Господом Богом. Конечно, единосущие тварного существа с Богом невозможно, однако возможен тесный союз с Богом благодаря тому, что есть посредник между Богом и тварью. Богочеловек Иисус Христос, воплотившийся Логос, присоединивший к Своей Божественной природе человеческую природу. Как Бог-Сын Он единосущен Богу-Отцу и Духу Святому, а как человек Он единосущен со всеми тварными личностями. Отсюда следует, что тварная личность, любящая Христа совершенною любовью, именно более, чем себя самое, становится конкретно единосущною со Христом в Его человеческой природе, а потому при благодатном содействии Христа созерцает Бога «лицом к лицу» и удостоивается обожения по благодати. Совокупность таких обоженных лиц образует особую своеобразную область бытия – Царство Божие.
    
Члены Царства Божия причастны совершенствам Бога: они получают доступ к некоторым сторонам Божественного всеведения: сочетая единодушно свои силы и пользуясь содействием Бога, они способны к высшим ступеням творческой деятельности. Их творчество имеет соборный характер: каждый небожитель творит нечто индивидуальное, своеобразное, иное, чем остальные члены Царства Божия, но так, что творимые им процессы гармонически соотносятся друг с другом и образуют единое органическое целое. Слабым образцом такого соборного творчества может служить то, что мы наблюдаем у нас при исполнении, напр., оперы «Китеж» оркестром и певцами. Дополняя творчество друг друга и будучи причастными бытию Самого Господа Бога, небожители достигают абсолютной полноты жизни и всестороннего совершенства.
    
Члены Царства Божия живут, как сказано, не только пассивным созерцанием славы Божией, но и творческим участием в Божественной жизни, когда исполняют волю Божию. Будучи совершенно свободными от эгоизма, они творят только такое бытие, которое имеет положительную абсолютную ценность, т. е. представляют собою добро для всех существ, способных воспринимать или использовать его. Таковы, напр., открытие истины, творение нравственного добра, художественной красоты и красоты жизни. Всё это духовные деятельности, выраженные вовне в прекрасном духоносном теле. В этом Царстве Божием осуществлено абсолютное добро.
    
Для достижения абсолютного добра необходима правильная установка целей деятельности. Состоит она в следующем. Совершая поступок, мы стремимся осуществить какое-либо ценное бытие, любимое нами и предпочитаемое в данном случае перед другими ценностями. Правильным может быть поведение лишь того существа, которое любит ценности соответственно их рангу, т. е. соответственно степени их высоты. Наивысшую ценность имеет Бог, и потому Он должен быть любим более всего на свете. Вслед за Богом идёт ценность каждой личности как индивидуума, неповторимого по своему бытию и незаменимого никакою другою ценностью, если принять во внимание возможное творчество его в Царстве Божием. Поэтому всякую личность, включая и своё я, мы должны вслед за Богом любить более всего остального на свете. Ещё ступенью ниже стоят неличные абсолютные ценности, напр. истина, нравственное добро, красота, свобода, которые все суть слагаемые абсолютного добра, подчиненные ценности личностей. Ещё ниже стоят относительные ценности нашего эгоистического царства бытия, тоже имеющие много рангов.
   
   
    
     
9. Свобода воли
    
    
Любовь есть свободное проявление личности. Принудительная любовь, напр. любовь к Богу, вынужденная угрозами наказания или обещаниями наград, была бы любовью не к Богу, а к наградам. Даже и любовь, которая необходимо возникала бы из сотворенной Богом природы личности, была бы в конечном итоге любовью Самого Бога, а не данной личности, и заслуга этой любви или ответственность за отсутствие её принадлежала бы Самому Богу, а не сотворенной Им личности. Только в том случае личность ответственна за своё поведение, если любовь её к той или другой ценности, предпочтение одной ценности другим и соответственные этому поступки суть свободные проявления личности, не зависящие ни от чего. Это – учение о свободе воли; оно называется в философии индетерминизмом.
    
Противоположное учение, детерминизм, состоит в утверждении, что свободы воли нет и что каждый поступок наш возникает необходимо, согласно законам, которые обусловлены строением природы, нашего тела и нашего характера.
    
Детерминизм считается строго научным учением, а индетерминизм с пренебрежением отвергается как ненаучное миропонимание. Посмотрим, справедлива ли эта оценка индетерминизма. Согласно детерминизму, каждое событие имеет причину. При этом под причинностью разумеется строение природы, состоящее в том, что каждое событие возникает не самочинно, а так, что существует группа событий ВСД…, при наличии которых событие А возникает законосообразно, со строгою неумолимою необходимостью. Согласно позитивизму, в понятии причинности мыслится только порядок событий во времени и законосообразность этого порядка. Причинение, порождение, творение, вообще динамический аспект устраняется из понятия причины. Один из доводов, приводимых детерминистами, состоит в утверждении, что если бы не было детерминистической законосообразности природы, невозможна была бы наука.
    
Индетерминист вполне согласен с тем, что события не возникают сами собой, каждое из них имеет причину. Но причиною может быть лишь то, что обладает творческою силою. События суть нечто преходящее, возникающее и исчезающее во времени; они не имеют творческой силы и не могут быть причиною новых событий. Только сверхвременные и сверхпространственные деятели, т. е. только личности, действительные и потенциальные, являются носителями творческой силы; они творят события как свои жизненные проявления. Точно так же никем и никогда не было доказано основное утверждение детерминизма, что причина и действие связаны друг с другом законосообразно. Образцом законосообразной связи может служить математическая функциональная зависимость; напр., 15, деленное на два, всегда даёт в результате 71/2; площадь квадрата, имеющего сторону, «а», равна «а2» и т. п. Нарушение этих законов абсолютно немыслимо; но порядок событий во времени вовсе не законосообразен; вполне возможно, что миллионы раз два электрона отталкивают друг друга, а в каком-нибудь миллион первом случае отталкивание их не возникает.
    
Отсутствие законосообразности связи событий не делает науку невозможной. Для возможности науки достаточно, чтобы существовала лишь большая или меньшая правильность связи событий во времени. Чем ниже ступень развития деятелей, тем более однообразны, тем более правильны их проявления. Так, напр., процессы в неорганической природе, физические и химические, подчинены определенным правилам; однако и здесь это не законы, подобные математическим, а только правила, нарушаемые субстанциальными деятелями в некоторых случаях. Поэтому порядок событий, открываемый физикою и химиею, имеет обыкновенно характер статистической законосообразности: в ней идёт речь о связи событий, производимой правильными проявлениями миллионов деятелей, среди которых, однако, некоторые единицы иногда не подчиняются правилу. Напр., статистический характер имеет закон Мариотта, гласящий, что при постоянной температуре объём газа обратно пропорционален давлению, производимому на него.
    
В органической природе, в жизни растений и животных, правильность связи процессов уже менее велика: растения и животные в большей степени проявляют свою свободу и индивидуальное отклонение от правил, чем молекулы воды, атомы кислорода, электроны и т. д. Ещё менее можно предвидеть реакции человека на одни и те же условия, напр. на переживание им голода сегодня, завтра, послезавтра: свобода человека проявляется в том, что он способен изобретать в этих условиях все новые и новые способы действия.
    
Конечно, решение вопроса о свободе воли требует ещё многих дополнений. Напр., необходимо различать формальную и материальную свободу. Формальная свобода состоит в том, что деятель в каждом данном случае может воздержаться от какого-либо определенного проявления и заменить его другим. Эта свобода не утрачивается ни при каких условиях. Материальная свобода выражается в том, что способен творить деятель, какою степенью творческой мощи он обладает. Она безгранична в Царстве Божием, в котором деятели причастны всемогуществу Божию. Но деятели, находящиеся вне Царства Божия в состоянии духовного упадка, имеют весьма ограниченную материальную свободу, хотя и сохраняют вполне свободу формальную [VIII].
    
Не следует думать, будто свобода воли есть бессмысленный произвол. Всякое стремление и, следовательно, соответствующий ему поступок направлены на какую-либо цель, которая имеет действительную или мнимую ценность, так что поведение каждого деятеля имеет смысл. В большинстве случаев при совершении обыденных поступков в нормальных условиях жизни избрание ценностей соответствует внешним обстоятельствам и внутренним потребностям деятеля; напр., чувствуя голод и зная, что в буфете есть хлеб и масло, я удовлетворяю голод этою пищею. Однако, свобода и здесь всегда сохраняется: голод, наличие пищи и ценность сытости не вынуждают моего поступка с необходимостью, я могу воздержаться от него и заменить его другим поступком с другою ценностью, напр. отдать хлеб нищему или воздержаться от насыщения с целью аскетической дисциплины характера и т. п., и т. п. Существенное условие этой безграничной формальной свободы состоит в том, что творческая сила деятеля сверхкачественна: она стоит выше моего эмпирического характера, состоящего из моих качеств, напр. доброты или злобности, храбрости или трусости, способности к музыке или к научному творчеству и т. п. Бог не сотворил меня с этими качествами характера; я сам свободно вырабатываю эти качества характера и сохраняю их до тех пор, пока соответствующие им качества моей деятельности удовлетворяют меня. Но я, обладая сверхкачественною творческою силою, свободен и от своего характера в том смысле, что могу осудить какую-либо сторону его или вообще пожелать изменения его и начать работу преобразования его. Этот труд самовоспитания бывает зачастую очень тяжелым и медленным. Окончательное освобождение от какой-либо глубоко укоренившейся черты характера, особенно той, которая связана со всем строением тела, может быть, иногда достигается только в момент смерти, но важно то, что все же, согласно основным свойствам моего я как субстанциального деятеля, в конечном итоге мой характер зависит от меня, а не я завишу от характера.
    
Чтобы понять, как совершается перевоплощение и что оно собою представляет, необходимо отдать себе отчёт в следующем. Каждый субстанциальный деятель свободно творит все свои проявления, не только такие, как съедание куска хлеба или пение арии, но и весь тип жизни вдвое не принудительно необходим для деятеля. Субстанциальный деятель может усвоить тип жизни согласно идее кристалла горного хрусталя, но может подняться и выше по ступеням природы, напр. усвоить биологический тип жизни, положим, инфузории, далее многоклеточного животного, наконец, человека и т. п. Итак, Бог не творил кислорода, водорода, Бог не творил вшей, клопов, тигров и т. п. Все эти типы жизни изобретены самими субстанциальными деятелями в процессе эволюции. Бог сотворил мир только как совокупность субстанциальных деятелей, наделенных сверхкачественною творческою силою, и предоставил им самим свободно вырабатывать тип жизни.
   
   
    
     
10. Эгоистическое царство бытия
    
    
Какие типы жизни вырабатывают субстанциальные деятели, свободно используя свою творческую силу? Некоторые деятели – вероятно, число их бесконечно велико – сразу вступают на правильный путь, соответствующий замыслу Бога о мире: они любят только абсолютные ценности и притом соответственно рангу их; больше всего они любят Бога, затем все сотворенные Богом личности и, наконец, неличные абсолютные ценности. Такие деятели, совершенно свободные от эгоизма, образуют Царство Божие от начала существования мира и на веки веков. Они обладают абсолютною полнотою жизни. Другие деятели – вероятно, число их тоже бесконечно велико – вступают на путь эгоизма: они тоже стремятся к абсолютной полноте жизни, но хотят её только для себя или в лучшем случае ещё для небольшого числа других личностей (для жены или мужа, для детей и т. п.). Эгоизм ведёт к большему или меньшему обособлению деятеля от Бога и от других деятелей. Цели эгоиста не согласны с целями других деятелей или даже противоположны им. Поэтому эгоистический деятель принужден пользоваться для достижения их только своими силами и силами небольшого числа других деятелей, с которыми он дружит; остальные деятели эгоистического царства не поддерживают его или даже враждебно противодействуют ему. Он способен поэтому творить в большинстве случаев лишь мало содержательное бытие, имеющее только относительную ценность, т. е. бытие, которое для одних существ есть добро, а для других – зло.
    
В борьбе за своё существование деятели-эгоисты овладевают для себя в исключительное пользование определенным объемом пространства путем актов отталкивания других деятелей, стремящихся завладеть тем же пространством. Таким образом возникает материальное тело деятеля, т. е. относительно непроницаемый объем, творимый им и принадлежащий ему [IX]. Следовательно, материальная природа существует только в нашем царстве эгоистического бытия, как следствие взаимной борьбы. Нашу область бытия можно назвать поэтому психо-материальным царством, если условиться обозначать термином «психическое» те внутренние процессы, в которых есть аспект эгоизма, а термином «духовное» те процессы, которые имеют целью творить абсолютные ценности.
    
Крайняя степень обособления, известная из современной науки о природе, есть состояние свободных электронов, протонов и т. п. Вместе с тем она есть и крайняя степень бедности и однообразия жизненных проявлений субстанциального деятеля. Однако и на этой ступени падения формальная свобода и целестремительный характер действий сохраняется. Даже и такое упрощенное существо стремится, хотя и бессознательно, к более содержательной жизни и достигает этой цели путем вступления в союз с другими субстанциальными деятелями. Таким образом возникают атомы, молекулы, одноклеточные организмы, многоклеточные растения и животные, человек, социальные целые; солнце, планеты тоже суть такие целые. Такие союзы имеют довольно устойчивый характер, и многие сложные проявления их совершаются как единое органическое целое. Это строение союзов можно понять таким образом: субстанциальный деятель, выработавший более или менее высокий тип жизни, напр. тип жизни льва, привлекает к себе деятелей менее развитых, но почувствовавших влечение к участию в такой жизни; они подчиняются до известной степени более высокому деятелю и становятся органами его. Таким образом получается иерархическое строение природы: в системе атома есть центральный деятель, которому подчинены электроны, протоны и т. п. элементы атома. Далее, в системе молекул есть ещё более высоко развитой деятель, которому подчинены атомы и т. д. В системе человека такой центральный деятель есть человеческое я; ему подчинены непосредственно деятели, заведующие центрами мозга, такими органами, как сердце, печень и т. п.; в свою очередь, этим деятелям подчинены клетки организма и т. д. вниз вплоть до деятелей, стоящих во главе атомов тела. В свою очередь, человеческое я живёт в системе мира не изолированно: каждое человеческое я входит в систему какого-либо социального целого, типу жизни которого оно симпатизирует; далее эти социальные целые подчинены единому живому организму нашей планеты Земли, которая подчинена нашей солнечной системе. В конечном итоге, все эти союзы суть органы Вселенной как единого живого организма.
    
Метафизическое учение, утверждающее такое строение мира, можно назвать иерархическим персонализмом.
    
Группа субстанциальных деятелей, подчинившихся более высоко развитому деятелю и служащих ему органом, может быть названа телом деятеля. Мы привыкли называть словом «тело» пространственную сторону бытия существа; с другой стороны, мы называем словом «тело» ту сторону бытия существа, отделение от которой и распад которой есть смерть существа. Согласно изложенному учению, это два различные значения слова «тело». Чтобы отличать их друг от друга, можно назвать словом союзное тело группу субстанциальных деятелей, подчиненных главному деятелю; что же касается пространственных процессов, творимых главным деятелем вместе с его союзниками, их можно назвать словами пространственное тело. Конечно, во многих случаях можно употреблять просто слово «тело», когда из контекста видно, о котором теле идёт речь.
    
Смерть есть расторжение союза между главным деятелем и подчиненными ему деятелями. Чаще всего она наступает тогда, когда по тем или другим причинам жизнь главного деятеля перестает удовлетворять подчиненных ему деятелей или наоборот. Субстанциальные деятели сверхвременны; следовательно, смерть не уничтожает ни главного деятеля, ни подчиненных ему деятелей; она есть только разрушение того, что временно, т. е. распад союза этих существ. После смерти главный деятель может начать привлекать к себе новых союзников и строить новое тело, соответствующее степени его развития и его интересам, возникшим в предыдущей жизни. Такой переход от жизни с одним телом к жизни с другим телом может быть назван словом перевоплощение.
   
  
  
   
    
Глава вторая ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА ИЗ НИЗШИХ СТУПЕНЕЙ ПРИРОДЫ
   
   
Метафизика персонализма служит плодотворным основанием для теории. эволюции, и притом для учения об эволюции не только растений и животных, но и всей неорганической природы. Лейбниц, излагая своё учение о монадах, даже и «спящих», т. е. бессознательных, говорит, что ничто в мире не стоит на месте, все развивается. И в самом деле, вспомним, что каждый субстанциальный деятель (монада, по терминологии Лейбница) есть личность если не действительная, то, по крайней мере, возможная. Каждый деятель, даже электрон, есть существо, наделенное творческою силою и совершающее все свои действия как целестремительные акты, т. е. стремясь достигнуть какого-либо блага или устранить какое-либо зло. Будучи сверхвременным, каждый деятель не отделен от своего прошлого, как бы давно оно ни отзвучало; он хранит все своё прошлое, как единое целое, в подсознании; оно есть опыт, на основе которого деятель способен совершенствовать своё будущее.
   
Всякий деятель стремится к полноте жизни. В психо-материальном царстве, т. е. в нашем царстве эгоистических существ, каждый поступок всякого деятеля далёк от идеала полноты и совершенства жизни. Поэтому полного удовлетворения ни один эгоистический деятель не испытывает;
   
только временно деятель может довольствоваться определенным типом жизни; рано или поздно он начинает искать новых путей поведения и, опираясь на свой опыт, использовать свою творческую силу для выработки нового типа жизни. Часто при этом деятель только стремится к какому-либо улучшению своей жизни, и действительное усовершенствование организма достигается впервые благодаря случайной комбинации обстоятельств, содействующей изобретению нового типа жизни. О том, как случай помогает иногда акту творчества, можно прочитать в моей книге «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция» [X].
   
Идея определенного типа жизни, усвоенная субстанциальными деятелями, напр. идея лошадности или дубовости, не есть закон, которому они подчинены; субстанциальные деятели свободно реализуют её своими творческими усилиями сообразно своим вкусам, своему опыту и окружающим условиям; таким образом возникают разновидности одного и то же вида, новые виды, роды и т. д.
   
Идея нового типа жизни, выработанная каким-либо субстанциальным деятелем, может при реализации её оказаться неудачною, и тогда она не получит распространения в природе. Наоборот, если она доставляет удовлетворение изобретателю её и другим деятелям, находящимся с ним в союзе, они усваивают её, и таким образом новый тип жизни получает более или менее широкое распространение в природе.
   
Творческая изобретательность есть основной фактор эволюции. Что же касается жизни растений и животных, такие факторы эволюции, указанные Дарвином, как борьба за существование, возникающее отсюда вымирание неприспособленных и размножение приспособленных к жизни, тоже имеют значение, однако второстепенное, потому что дарвинизм оставляет без ответа вопрос, как возникает новое свойство организма.
   
Кропоткин в своей книге «Взаимная помощь как фактор эволюции» доказывает, что взаимная помощь широко распространена в органической природе и что она более содействует эволюции, чем борьба за существование. Он прав в том смысле, что взаимная помощь помогает сохранению жизни существ биологически слабых, но обладающих какими-либо ценными свойствами, бесполезными или даже вредными в борьбе за существование. Таким образом, взаимная помощь более содействует богатству жизни, разнообразию её и поднятию её в область сверхбиологических интересов и целей. Однако и взаимная помощь есть второстепенный фактор эволюции, не объясняющий, как впервые возникает новое свойство организма.
   
Возможен и такой случай, что какое-нибудь существо усваивает лишь строение одного из органов другого существа, но не весь тип его организма. Так можно объяснить явление конвергенции, напр. то обстоятельство, что однородное строение глаза встречается у животных, принадлежащих к весьма далёким друг от друга разрядам [XI].
   
Усвоение одним существом типа жизни другого существа особенно легко может происходить таким образом. Вследствие единосущия жизнь каждого деятеля дана в подсознании всех других деятелей. Она может поэтому стать предметом симпатии или влечения деятеля, стоящего на менее высокой ступени развития; по своей смерти такой деятель может вступить в тело привлекательного для него более высоко развитого существа, стать одним из его органов и, выполняя эту функцию, научается вообще типу жизни своего хозяина. Профессор Политехникума в Праге Г. Узел, защищающий теорию перевоплощения, говорит, что организм есть школа для воспитания душ клеток тела (der Zeilseelen) [XII].
   
Происхождение человека из низших существ может в некоторых случаях осуществиться таким образом. Положим, какое-либо умное домашнее животное, напр. собака или лошадь, полюбит людей так, что не сможет жить без них. После своей смерти такое животное не оставит людей; оно может вступить в состав тела человеческого зародыша и стать заведующим каким-либо центром мозга или другим важным органом. Исполняя специальные функции, такой субстанциальный деятель научается вообще типу жизни, согласной с идеею человечности, и в дальнейшем своём развитии может стать организатором такой клетки в теле человека, как яичко или сперматозоид; после оплодотворения он становится зародышем, развивающимся в теле матери, и рождается как человек.
   
Этот шаг от животного к разумной человечности совершается, конечно, не посредством одних только индивидуальных усилий данного субстанциального деятеля, но ещё и при благодатном содействии особого творческого акта Божия: деятель, сотворенный Богом при творении мира, удостоивается дополнительного акта творения, если бескорыстно стремится к добру столь высокого типа жизни, как разумная человечность. Это учение о дополнительном Божием акте творения выработано Лейбницем, который назвал его словом transcreatio. Таким образом он в своём учении о перевоплощении сочетал две богословские теории происхождения души – теорию предсуществования и теорию креационизма. Имея в виду своё учение о дополнительном творческом акте Божием, поднимающем неразумную душу на степень разумности, Лейбниц полагает, что его теория перевоплощения может быть принята христианской Церковью.
   
Учение Лейбница о transcreatio не есть искусственное приспособление к христианскому мировоззрению. Всякий крупный шаг в развитии психо-материального царства возможен не иначе, как при соучастии всеведения Божия и творческой мощи Бога. Весь рассказ книги «Бытия» о творении мира Богом в течение шести дней есть повествование об эволюции природы, осуществляющейся в форме содействия Богом поднятию на новую ступень тех существ, которые были уже сотворены Им в первичном акте абсолютного творения «неба и земли». Под этим небом и землею можно разуметь творение Богом сверхкачественных субстанциальных деятелей, из которых одни, вступив на правильный путь поведения любви к Богу и ближнему, образовали «небо», т. е. Царство Божие, а другие вступили на путь эгоизма и образовали «землю», т. е. наше психо-материальное царство бытия. Своим эгоизмом мы обрекли себя на необходимость более или менее длительного процесса развития, ведущего к порогу Царства Божия нередко после многих уклонений в сторону и даже крайне печальных падений.
   
На всех ступенях эволюции встречаются творческие достижения, изумляющие своим гениальным характером. Вспомним хотя бы в жизни растений изумительные приспособления для рассеивания семян на большие расстояния или для закапывания семян в почву. Не следует думать, что каждое такое изобретение есть результат творчества какого-либо субстанциального деятеля, стоящего во главе отдельного растительного организма, или осуществлено непосредственно творческим актом Бога. Следует помнить, что вся природа есть единое живое органическое целое, иерархически построенное. Все царство растений и царство животных есть орган такого сложного высоко стоящего существа, как Земля. Поэтому существуют, напр., приспособления растений к животным и животных к растениям, которые изобретены субстанциальным деятелем, стоящим во главе Земли и объединяющим все процессы, совершающиеся на ней и в ней.
   
Знаменитый зоолог Карл фон Бэр и вслед за ним Н. Я. Данилевский понимают эволюцию как следствие «органической целестремительности», руководимой «разумною причиною».
   
Изложенная теория творческой эволюции в сочетании с учением о перевоплощении делает понятным широкое распространение в царстве животных сходного строения таких органов, как сердце, печень, почки и т. п. Управление телом, заживление ран, вообще самоизлечение организма также объясняется тем, что один и тот же субстанциальный деятель в течение многих тысяч лет переживает многократно перевоплощения и, пользуясь своим, а также чужим опытом, научается находить с успехом выход из различных затруднительных положений.
   
Не только тело человека сходно с телом животных, но и характер некоторых людей иногда очень напоминает характер какого-либо животного, и можно предположить, что они прошли через эту стадию развития в одном из предыдущих этапов своей жизни. Г. Зиммелъ, высказываясь, правда, несколько неопределенно, в пользу учения о перевоплощении, говорит, что иной владетельный князь (Flirst) проявляется как тигр, и как князь он «то же самое, что тигр, как тигр»; один и тот же «независимый от времени закон сущности» (ein zeitloses Wesensgesetz) может реализоваться в различных телах, причём смерть и жизнь взаимно связаны [XIII].
   
Рудиментарные органы в теле человека, напр. червеобразный отросток слепой кишки, могут быть объяснены как следствие глубоко укоренившейся привычки вырабатывать их в течение многих тысячелетий предыдущих жизней, когда эти органы были полезны; при изменившихся условиях жизни органы эти потеряли смысл, но привычка вырабатывать их сохранилась. Не только органы, но и поступки могут быть рудиментами поступков, некогда бывших полезными, а впоследствии утративших полезность, но сохранившихся по привычке. Сюда относятся все те выражения эмоций, которые Дарвин подводит под «закон полезных ассоциированных привычек». В своей книге «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма» я стараюсь показать, строя теорию эмоций, что некоторые эмоциональные проявления, напр. расширение тела при удовольствии и сжимание его при неудовольствии, суть у человека архаические реакции, сохранившиеся от самых примитивных ступеней животной жизни. Исследования Фрейда показали, что в поведении человека есть много крайне архаических проявлений.
   
В каждой своей жизни субстанциальный деятель вырабатывает новые привычки, новые интересы и страсти. В новом воплощении деятель с первых моментов своей жизни уже имеет определенный индивидуальный характер, потому что привычки, страсти и интересы прошлых его жизней определяют его поведение, правда, не в виде сознательных воспоминаний о прошлом, а в виде инстинктов, безотчетных влечений, симпатий и антипатий. Профессор Узел опытом прошлых жизней объясняет, напр., то, что птица строит гнездо определенного типа или совершает перелет ‹из› северных стран в южные и наоборот по одним и тем же путям.
   
Изложенная теория эволюции основана на утверждении, что индивидуально выработанные новые свойства передаются по наследству. Между тем, в современном естествознании широко распространено мнение, что новые свойства, возникшие у индивидуума в связи с его индивидуальным опытом, не передаются по наследству его потомкам. Это мнение – явно ошибочное, но возникло оно потому, что субстанциальный деятель, согласно защищаемой мною теории, получает свои основные свойства не от своих родителей, а от самого себя, именно из своих предыдущих жизней. Моцарт выработал свой музыкальный гений в жизни, предшествовавшей его рождению в 1756 г., в такой совершенной степени, что уже в возрасте трёх лет увлекался музыкою и начал творить, будучи пятилетним ребенком; поэтому нам кажется, будто его гений получен им даром, без всяких усилий с его стороны. Только второстепенные свойства, зависящие от строения тела, могут быть получены по наследству от родителей и других предков, напр. цвет волос, строение какой-либо железы, соотношение между центростремительными и центробежными путями в мозгу, благоприятное для музыкальной виртуозности и т. п.
   
Наследуемые второстепенные свойства не случайно выпадают на долю рождающегося существа. Деятель, стремящийся, напр., воплотиться как человек, сам выбирает себе семью, соответствующую своим страстям, своим инстинктивным влечениям. Конечно, он выбирает себе родителей, но и родители принимают его или, наоборот, не допускают, чтобы он стал зародышем. Таким образом, некоторые сходства между предками и потомками объясняются не наследованием свойств, а соединением сходных существ в одну социальную группу.
   
Такое представление о будущем воплощении как выборе себе родителей встречается у некоторых народов. Фробениус рассказывает, что в эфиопской культуре есть обычай принесения своего короля в жертву. Он беседовал с одним королем, который должен был в следующем году подвергнуться смерти и говорил о ней спокойно, как о небольшом путешествии. «В последние годы урожаи были плохи, не было дождей; после моей смерти дождь станет падать лучше». «У меня есть маленький внук, которого я очень люблю. Он должен взять себе жену из хорошего племени. От этого внука я хочу родиться, когда вернусь» после смерти [XIV].
   
Человек в своём до-человеческом существовании прошел чрез весьма различные ступени эволюции от неорганической природы через жизнь в виде растения или животного. Благодаря этому личному прошлому опыту мы, занимаясь изучением природы, понимаем её строение и процессы, совершающиеся в ней. Шеллинг, утверждающий, что вся природа есть единое живое целое, стремящееся выработать совершенный организм, и признающий учение о перевоплощении, говорит, что наше понимание природы облегчено нашим прошлым опытом и наличием у нас «трансцендентальной памяти». Может быть, благодаря этой памяти человечество, не утратившее под влиянием искусственной культуры связи со своим прошлым, так склонно верить в перевоплощение. В сагах и сказках очень часто встречается рассказ о существах природы, желающих стать человеком [XV].
   
Веря в перевоплощение, примитивные народы стараются при рождении ребёнка узнать, кто он, какой из предков родился у них. Зиммель в своей статье «К метафизике смерти» сообщает о некоторых приемах, применяемых ими для этой цели. У одного племени негров к новорожденному подносят вещи предков и наблюдают, какая из них привлечет к себе его внимание. «Это дядя Джон», говорят они, «он узнает свою трубку». У маорийцев жрец произносит при новорожденном имена предков; они полагают, что ребёнок – тот из предков, при имени которого он чихнет или закричит.
   
Всякая научная гипотеза становится все более вероятною по мере того, как следствия, вытекающие из неё, получают эмпирическое подтверждение. Проф. Узел, ссылаясь на одного доктора медицины в Праге, считает возможным получить, между прочим, ценные наблюдения путем сравнения отпечатка пальцев предков и потомков, также путем сравнения их характеров (стр. 137). Одним из подтверждений гипотезы перевоплощения может служить увеличение числа рождений после периодов чрезмерной смертности, напр. после эпидемий, после голодовок, увеличение числа рождений мальчиков после войны. Наиболее убедительное подтверждение учения о перевоплощении можно было бы получить, если бы удалось найти достоверно установленные случаи воспоминания человека о прежней жизни с такими фактами, действительность которых можно было бы установить и знание о которых данного лица можно было бы объяснить только его предшествующей жизнью.
  
  
   
    
Глава третья ВОСХОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА НА ВЫСШИЕ СТУПЕНИ БЫТИЯ
   
   
Размышляя о пути, который нужно пройти земному человеку, чтобы освободиться от своих недостатков, душевных и телесных, и достигнуть высших ступеней совершенства, поставим перед своим умом и воображением конечную цель, для которой мы сотворены Богом. Все субстанциальные деятели сотворены, чтобы быть действительными личностями. Все они имеют следующие свойства, которые суть образ Божий, неуничтожимый, как и все сотворенное Богом, даже и на самых низших ступенях падения: сверхвременность, сверхпространственность, свобода, сверхкачественная творческая сила, единосущие со всеми остальными тварными деятелями. При правильном использовании свободы, именно при полном отсутствии эгоизма и, следовательно, при бескорыстной любви ко всем абсолютным ценностям сообразно рангу их, субстанциальный деятель удостаивается обожения по благодати, становится членом Царства Божия и осуществляет подобие Божие. Основные черты подобия Божия отчасти указаны уже в предыдущей главе: это – конкретное единосущие, всеохватывающее знание, безграничная мощь тварного творчества (благодаря сочетанию сил члена Царства Божия с силою Божией и всех других членов Царства Божия), соборное творчество, совершенная полнота жизни, космическое тело [XVI].
   
Расстояние между несовершенным состоянием земного человека и абсолютным совершенством его в Царстве Божием чрезвычайно велико. Поэтому должно существовать много ступеней жизней, более сложных, чем человеческая, содействующих развитию новых способностей, расширению и обогащению деятельностей личности. Одну из возможных ступеней более сложной жизни представляет собою социальное бытие субстанциального деятеля, стоящего во главе общества. Чтобы познакомиться с этим типом жизни, рассмотрим строение такого общественного целого, как нация, образующая самостоятельное государство. Имея в виду такую ступень бытия, легче представить себе множественность и разнообразие возможных форм сверхчеловеческой жизни.
   
Согласно метафизике персонализма, нация есть личность высшего порядка, чем человек. Национально-государственное я есть, как и человеческое я, сверхвременный и сверхпространственный субстанциальный деятель, представляющий собою душу нации. Человеческое я подчиняет себе клетки своего тела и использует их деятельность для таких функций, как восприятие, мышление, прогулка, беседа с другими людьми и т. п. Что же касается национального я, телом его служат все люди, составляющие народ, а также и территория. Люди и части территории, составляющие социальное тело, суть органы социального я, управляемые им так, что оно осуществляет чрезвычайно сложные деятельности. Напр., восприятия социального я бесконечно совершеннее наших. Когда турист путешествует по Франции, как бедны и отрывочны его восприятия этой страны! Иное дело восприятие Франции, получающееся у социального я Англии благодаря существующему для её сознания единству восприятий англичан, находящихся во Франции. Положим, группа англичан-туристов любуется Шартрским собором; одни из них находятся внутри собора, другие вне его и притом с разных сторон собора. Отсюда в сознании социального я получается сразу цельное всестороннее восприятие собора. Это глубоко новый тип восприятия в сравнении с нашим. Точно так же и поступки национально-государственного я, суд, война, меры против природных катастроф, напр. пожара, наводнения и т. п., целостны, как пение артиста, но по типу своего строения глубоко отличны от индивидуально-человеческих.
   
Поступки национального я, в составе которых координированы действия многих людей, предполагают высокую способность его управлять поведением подчиненных ему людей, служащих социальному целому как органы его государственной и культурной жизни. Подготовка к такому типу жизни может начаться уже в нашем человеческом существовании в форме способности к социальному организаторству и умения управлять людьми. Говоря это, я вспоминаю профессора философии права П. И. Новгородцева. Он был крупным общественным деятелем и умел властно подчинять себе людей. В эмиграции в Праге благодаря его энергии был организован полный русский Юридический факультет, деканом которого он был до своей смерти. Умирая от воспаления легких, он в предсмертном бреду жаловался на то, что в его сердце спорят между собою студенты. Этот бред его можно понять как начало перехода от человеческого типа жизни к другому более сложному, состоящему в том, что он становился душою целой общественной группы.
   
Учение о том, что нация и вообще всякое общество есть личность более высоко развитая, чем человек, и пользующаяся входящими в её состав людьми как своими органами, вовсе не означает, будто человек зависит от общества так, что лишается свободы воли и становится пассивным орудием социального целого. Субстанциальные деятели не утрачивают свободы воли ни на какой ступени своего включения в более высокое единство. Даже клетки человеческого тела суть существа свободные, служащие целому организму человека лишь настолько, насколько они сочувствуют этому целому, но они могут взбунтоваться и начать, напр., образование раковой опухоли, вредящей организму, или же могут разложиться на составные элементы и выйти из организма. Тем более очевидно, что человек добросовестно служит своему социальному целому, поскольку он любит его и усваивает его интересы как свои собственные, но он может, оставаясь по паспорту, напр., гражданином государственной нации, стать к ней равнодушным или даже враждебным, и тогда он есть инородное тело в ней.
   
Персоналистическое учение о народе может вызвать следующий недоуменный вопрос: неужели какое-либо примитивное негрское племя в Центральной Африке есть более высоко развитое существо, чем, напр., Ньютон или химик Менделеев. На этот вопрос можно ответить так: по степени развития, правда, весьма одностороннего, Ньютон и Менделеев стоят выше негрского племени, но тип развития всякого общественного целого более высок, чем тип жизни самого гениального человека, так как деятельность общества несравненно более сложна и разнообразна, чем деятельность отдельного человека.
   
Расстояние между личностью человека и личностью культурно-национального я, такого как, напр., я Англии, Германии, России, чрезвычайно велико. Поэтому нельзя себе представить, чтобы какой-либо человек сразу после смерти мог стать душою сложного и высоко развитого общества. Должны существовать более простые сверхчеловеческие единства и деятельности, исполняя которые личность умершего человека поднимается на такую высоту, чтобы стать душою культурного народа. Познакомимся с различными видами таких менее сложных, но более чем индивидуально человеческих способов жизни.
   
Семейная жизнь создает особенно интимную близость между мужем и женою между родителями и детьми, бабушкой, дедушкой и внуками. Нередко, сидя, напр., за обедом, один член семьи думает о чём-либо, а другой начинает говорить на ту же тему или как бы отвечать на запрос первого. Они зачастую вступают в такое отношение, как будто они составляют единое существо и один служит органом другому. После смерти любимого человека мы чувствуем иногда, что связь с ним не прервалась, а стала ещё более непосредственною, ещё более интимною, чем при жизни; грубые части тела, увеличивавшие наше разъединение, отпали, и стала возможною большая, чем прежде, близость двух я. Д-р Бездек в своей книге «Загадка болезни и смерти» рассказывает об одном лице, которое после смерти своей жены однажды почувствовало, что жена его с ним и говорит ему: «Я не только не умерла, но живу в тебе самом. Я составляю теперь часть твоего духа; могу соединиться с душою и других людей, когда они вспоминают обо мне…, но твоя и моя душа образуют теперь неразрывное единство» (II ч., 111).
   
Адольф Франк говорит, что в Каббале в книге Зогар (Zohar) существо, в котором нет сочетания мужского и женского принципа, не считается «высшею и полною формою». «Даже имя человека может быть дано только мужчине и женщине, соединенным как одно существо» [XVII].
   
Интимная связь между умершим и живыми членами семьи может достигнуть такой степени, что я умершего видит их глазами и слышит их ушами. В России один кружок ученых и их родные устраивали сеансы автоматического письма. В некоторых из этих сеансов сообщения исходили, по-видимому, от лиц, недавно умерших и близких к членам кружка. Между прочим, «являвшиеся» говорили, что им удается так использовать тело некоторых членов кружка, чтобы видеть и слышать то, что они видят и слышат.
   
В Каббале есть учение об Ibbur. Так называется случающееся иногда присоединение к душе человека более высокой души с целью помочь человеку совершенствоваться. Этот гость так интимно сочетается с человеком, что образует с ним «едино сердце и едину душу». Когда задача выполнена или когда не удается её выполнить, душа гостя уходит от души хозяина тела. Такая душа есть как бы «добрый ангел»; но бывает также и присоединение злой души, которая содействует ухудшению характера человека [XVIII].
   
Каждое человеческое я имеет в своём теле субстанциальных деятелей, высоко развитых, напр. заведующих высшими центрами мозга. Сотрудничество наше с ними, напр., при произнесении речи или при исполнении музыкальной пьесы, чрезвычайно облегчает нам эти деятельности. Но в случае расхождения интересов нашего я и этих помощников наших они становятся нашими врагами, и тогда возникают такие заболевания, как, напр., истерические неврозы. Один из таких деятелей или группа их завладевает какою-либо целою областью нашего тела и распоряжается ею самостоятельно, причём оно перестает подчиняться нашему я. Ещё хуже, чем истерия, явление так называемого раздвоения личности. Оно состоит в том, что один из деятелей тела поднимается в своём развитии на степень человеческого я и стремится завладеть всем телом. Тогда начинается борьба между двумя я, живущими в одном теле: побеждает то бунтовщик, оттесняющий первоначального хозяина на задний план, то первоначальный хозяин тела. Обыкновенно это два существа с характером весьма различным, так что гармоническое сожительство их в одном теле невозможно.
   
Одна из первых ступеней сверхчеловеческой жизни состоит, вероятно, в том, что я умершего становится душою какой-либо семьи. Возможно и то, что какой-либо, напр., промышленник, страстно увлекающийся ведением своего предприятия, становится по смерти душою основанной им акционерной компании; но деятельность в таких узко специальных общественных группах не может заполнить всю жизнь субстанциального деятеля, и потому возможно, что он живёт отчасти этою социальною функциею и отчасти человеческою жизнью, присоединяясь к душе какого-либо из своих родных или друзей. Проф. Карсавин, придерживающийся персоналистической теории общества, говорит в своей «Философии истории», что даже какая-нибудь беседа нескольких лиц, едущих в одном и том же вагоне железной дороги, есть уже социально систематизированный процесс, руководимый, по его терминологии, «симфоническою личностью».
   
Явление, аналогичное смерти человека, животного или растения, существует и в жизни социальных единств. Государственно оформленный народ может умереть: душа народа может покинуть его и государство распадется, нация сойдет со сцены, как было с Ассириею, Афинами и т. п. Не всегда такая перемена заметна извне; душа народа может покинуть его, но другой субъект может подчинить себе людей, входивших в его состав, и вновь образовать государство. Л. П. Карсавин полагает, что Россия, напр., несколько раз меняла своего субъекта – в начале XVII в. в Смутное время и в XX в. во время большевицкой революции.
   
Каждое существо, имеющее несколько органов, построено иерархически: во главе его стоит субстанциальный деятель, которому подчинены его органы, а если эти органы сложны, то и каждый из них имеет во главе субстанциального деятеля, управляющего деятелями ещё менее развитыми и т. д. Таково, напр., строение животного, растения, человека, нации и т. п. С первых шагов своей жизни такое существо осуществляет деятельности весьма разнообразные, намечающие уже зарождение многих органов. Очевидно, с самого начала жизни, напр., человека его я действует уже в союзе с несколькими субстанциальными деятелями, которые подружились с ним в предыдущих жизнях его и при смерти не покидают его. Иными словами, это значит, что высоко развитое я, напр. всякое человеческое я, умирая, утрачивает не все своё союзное тело: часть тела, конечно, микроскопически малая, остаётся при нём и разделяет его дальнейшую судьбу. Поэтому Лейбниц сравнивает смерть с внезапным очень сильным исхуданием.
   
Некоторые люди отличаются своим характером и поведением от остальных людей до такой степени, что можно предположить, не явились ли они на Землю из какой-либо другой области вселенной, где опыт их и условия жизни были иные, чем у нас. Таков, напр., был Лермонтов. Есть также люди, жаждущие выхода с Земли в какой-то другой мир. У знаменитого классического филолога Ф. Ф. Зелинского была дочь, которая рассказывала, что у неё бывают «светлые видения».
   
У неё было патологическое неодолимое стремление к самоубийству, и кончила она тем, что выбросилась из окна с большой высоты.
   
Согласно персонализму, весь мир состоит из личностей, действительных и потенциальных. Следовательно, все существа обладают жизнью, если словом жизнь обозначать целестремительную деятельность, которая не просто существует, а существует для субъекта её, т. е. сознательно или бессознательно удовлетворяет или не удовлетворяет его. Только вещи, т. е. сочетания деятелей, произведенные сообразно отвлеченной идее, напр. тарелка, гнездо, паутина и т. п., не суть живые существа; однако и они имеют в своей основе такие части, как, напр., атомы кислорода, молекулы воды и т. п., которые суть живые потенциальные личности. Таким образом, жизнь крайне разнообразна: есть жизнь более примитивная, чем в царстве растений и животных, и есть жизнь бесконечно более сложная, напр. жизнь планет, солнц и целых солнечных систем. Мало того, даже и жизнь той же ступени сложности, как у животных и растений, может быть крайне отличною от знакомой нам на Земле. Напр., некоторые астрономы говорят, что возможны организмы, ткани которых вместо углерода имеют кремний. Физиолог Прейер (Ргеуег) думает даже, что возможны «огненные» организмы. О таком разнообразии форм жизни можно найти соображения в книге Эд. Гартмана «Das Problem des Lebens» [XIX].
   
Сверхчеловеческие существа содержат в своём составе, как свои органы, не только людей, но и большие или меньшие отрезки природы. Когда умирает великий человек, особенно из тех, которые обладают стихийною силою, происходят явления в природе, дающие основание догадываться, что умерший вступает в какое-то высшее, чем человек, единство природы. Во время смерти Иисуса Христа на кресте произошло землетрясение и затмение солнца. Но Иисус Христос был Богочеловек; поэтому поищем лучше примеров из истории чисто человеческого бытия. Когда умирал Бетховен, раздался страшный удар грома. Байрон умер вечером 19 апреля 1824 г. в Миссолонги; в это время разразилась страшная гроза с необычайными ударами грома. Солдаты и пастухи на островах в лагуне, верившие, что при смерти героя происходят чудесные знамения, говорили, слыша удары грома: «Байрон умер» (см. A. Maurois. Byron, т. II). В то время, когда на дуэли Лермонтов был убит, произошла гроза. В августе 1900 г. Ницше заболел воспалением легких; 24 августа разразилась гроза и у Ницше произошел апоплексический удар, после чего он в полдень 25 августа умер. Когда Бисмарк умирал, происходила буря на Северном море. Мазепа умирал 1 октября 1709 г. в 10 часов вечера под грохот дождя и удары грома (см. Elie Borschate et Rene Martel. Vie de Maseppa).
   
Когда подумаешь, что умерший любимый человек творит себе новое тело и даже восходит, может быть, в сверхчеловеческую область бытия, то приходит в голову печальная мысль, что разлука с ним будет вечною и что среди бесчисленных биллионов существ мы не узнаем его, даже если и встретимся с ним. Лермонтов в одном из своих стихотворений говорит:
   
    
     
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье, –
     
Но в мире новом друг друга они не узнали…
    
   
   
Ответ на эту тревожную мысль можно дать следующий. Тот, кто питает к какому-либо лицу настоящую индивидуальную личную любовь, вступает с ним в нерасторжимую бытийственную (онтологическую) связь [XX]. И после смерти при новом воплощении эта связь сохраняется в форме хотя бы безотчетной симпатии к данной индивидуальности, если нет воспоминания о прежней жизни. Мало того, на более высокой ступени развития все прежние этапы жизни становятся вспоминаемыми и тогда делается возможным уже и сознательное общение с тем лицом, которое мы некогда полюбили настоящею, т. е. вечною любовью. Нюренбергер, много думавший о проблеме перевоплощения, говорит, что родственные души встретятся, напр., на более высокой ступени бытия, в более увлекательном образе, в среде более красивой, чем земная; если один умер раньше другого, он посвящает любимого в тайны новой жизни; они сравнивают старое и новое, так как на высших ступенях бытия существует воспоминание о прошлом [XXI].
   
Люди, поднимающиеся в своём развитии на ступени сверхчеловеческого бытия, выходят из состава человечества. С другой стороны, существа низшие, чем человек, развиваясь, вступают в состав человечества. Отсюда становится понятным, почему так невелик и неустойчив прогресс в существенных духовных проявлениях человечества – в области морали, религиозной жизни, художественного творчества. Каждый день на место уходящих из жизни человечества гениев и талантов вступают шекспировские Калибаны, и много сил приходится затрачивать на то, чтобы поднять их на степень культуры, достойной человека. Пояснить это можно следующим сравнением. Представим себе школу, в первый класс которой поступили осенью дети, едва умеющие читать, писать и считать. Весною в их знании и умении обнаружится некоторый, правда не особенно значительный, прогресс, но они уйдут из первого класса и следующею осенью в первом классе мы опять будем наблюдать детей, едва умеющих читать, считать и писать.
   
Сравнивая историческое настоящее человечества с прошлым и видя постоянные исторические неудачи, можно прийти в отчаяние: особенно в наше время стало очевидно, что в истории человечества нет значительного совершенствования в существенных основах человеческого характера, тогда как идеалы религиозных людей бесконечно высоки. Но если сравнивать настоящее человечество с дочеловеческим царством бытия, понимая его в духе теории перевоплощения как наше собственное прошлое, то прогресс окажется грандиозным и у нас окрепнет вера в бесконечные силы наши и возможности дальнейшего сверхчеловеческого развития, ведущего к порогу абсолютного добра, к вратам Царства Божия.
  
  
   
    
Глава четвертая ДОСТОИНСТВА УЧЕНИЯ О ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ
   
   
Бог есть существо всемогущее, всеведущее и всеблагое. Отсюда следует, что Он творит мир с целью создать наивысшее возможное добро. Он творит только личности, т. е. существа, наделенные такими свойствами, правильное использование которых делает их достойными обожения по благодати и вступления в Царство Божие. Члены Царства Божия суть тварные боги (так говорят св. Афанасий Великий и др. отцы Церкви): они осуществляют абсолютное добро, руководясь любовью к Богу, большею, чем к себе, и любовью к ближним, равною любви к себе; в них и в их творческой деятельности нет никаких несовершенств, никаких недостатков. В награду за чистоту сердца они видят Бога «лицом к лицу» (visio beatifica), т. е. видение, дающее блаженство), а вместе с тем воспринимают и весь мир как целое. Будучи посвящены в Божественный замысел о мире и следуя воле Божией, члены Царства Божия принимают участие в жизни мира, посылаемые к нам Провидением. В своей деятельности они проявляют бесконечную творческую мощь, так как силы их сочетаются друг с другом для соборного творчества и дополняются силою Самого Господа Бога для осуществления совершенного добра, абсолютной красоты и полноты жизни. Деятельность обоженного существа имеет положительное значение для всего мира; поэтому можно сказать, что весь мир есть его тело. Иными словами, член Царства Божия имеет космическое тело.
   
В ещё более всеобъемлющем смысле обладает космическим телом Второе Лицо Св. Троицы, Бог-Слово как Богочеловек. В самом деле, Иисус Христос есть глава Церкви, Церковь есть Тело Его. Но Церковь неотделима от вселенной, которую она питает и воспитывает даже и в наиболее глубоко падших областях её. Следовательно, Тело Христа есть тело космическое в точном смысле слова. Что же касается лиц, входящих в состав Царства Божия, каждое из них есть космический член космического тела Христа: каждое из них есть своеобразный аспект Тела Христа, имеющий индивидуальное вселенское значение и назначение [XXII].
   
Когда совершается обожение тех лиц, которые, согласно определению суда Божия, должны стать членами Царства Божия? Возможно ли, чтобы обыкновенный человек, далекий от нравственного совершенства, тотчас после смерти мог удостоиться той полноты душевного и телесного бытия, которая есть воскресение в жизнь вечную? Скачок от земной жизни человека с его бедным опытом, слабым умом, весьма ограниченными духовными силами и несовершенным телом к бесконечности Божественной жизни и вселенского бытия так громаден и так необоснован, что нельзя допустить, чтобы он осуществлялся хотя бы и в порядке чуда, творимого всемогуществом Божиим. В самом деле, не могут быть даны извне такие способности и переживания, которых сущность, ценность и смысл состоят в том, что они творятся самою личностью: таковы любовь, чистота сердца, преодоление эгоизма, расширение объема сознания, необходимое для этой цели увеличение числа одновременно производимых актов внимания и т. п. Для участия, напр., в Божественном всеведении необходимо творить одновременно бесконечное множество актов внимания и различения, направленных на бесчисленное множество предметов. Перейти от нашего ограниченного объема сознания и внимания к этой бесконечной сложности можно не иначе, как путем постепенных и длительных упражнений, которые требуют не десятков или сотен лет, а многих миллионов лет. Стоит представить себе хотя бы только это условие восхождения к порогу Царства Божия, чтобы понять, что между смертью человека и окончательным судом Божиим, предваряющим вступление его в Царство Божие, должен протекать более или менее продолжительный период времени, в котором происходит дальнейшее развитие личности. В связи с этим возникает вопрос об условиях жизни человеческой личности в период после смерти и до вступления в Царство Божие.
   
Православная Церковь не даёт точного ответа на вопрос о состоянии личности после смерти до воскресения. В ней распространено только неопределенное представление о состоянии развоплощения души и пассивном ожидании его последнего суда. Такое представление не может удовлетворить нашего ума. Тысячи лет, проводимые душою без творческой духовно-телесной деятельности, без дальнейшего опыта и новых испытаний, не прибавляют оснований для суда и не имеют никакого смысла. Хуже всего то, что нравственное состояние множества людей в конце жизни бесконечно далеко от того, чтобы они были достойны обожения. За исключением святых уже в земной жизни или в момент смерти достигших высокой ступени любви к Богу, любви ко всем тварям и чистоты сердца, бесчисленное множество людей умирают, находясь на бесконечном расстоянии от Царства Божия, как бы не закончив своего дела на земле. Даже и люди, энергично борющиеся со своими пороками и страстями, с величайшим трудом подвигаются вперёд по пути самосовершенствования и самовоспитания. Исповедуясь перед священником, такой человек ежегодно с горестью констатирует, что в борьбе с основными своими страстями он почти ничего не достиг. Если окончательный суд состоит в том, что одни удостоиваются вечного блаженства в Царстве Божием, а другие посылаются навеки в ад, то пришлось бы думать, исходя из наблюдений над нашими несовершенствами в конце жизни, что спасаются очень немногие и бесконечное множество остальных людей обрекаются на вечные адские муки. В таком случае необходимо было бы признать, что творение мира Богу не удалось, и теодицея была бы невозможна. Отсюда следовало бы, что Бог не есть существо совершенное, что Он – не всемогущий, не всеведущий и не всеблагий. Но религиозный опыт убедительно свидетельствует, что Бог абсолютно совершен и что Он есть Любовь. Поэтому несомненно, что сотворенный Им мир способен осуществить наивысшие степени добра. И Священное Писание содержит в себе немало подтверждений этой мысли. Бог «хочет, чтобы все люди спаслись», говорит ап. Павел (1Тим. II,4). Но чего хочет Бог, то несомненно и осуществится.
   
Как уже сказано, спасение грешника не может быть осуществлено путем дарования ему извне чистоты сердца. Собственными свободными усилиями должен он преодолевать в себе зло. Но всемогущий, всеведущий и всеблагой Бог помогает ему на этом пути, не нарушая его свободы, именно ставя его в такие условия, в которых собственный опыт его откроет ему глаза на ничтожество и постыдность зла, на величие и красоту добра. Для этого необходимо, чтобы после телесной смерти человек продолжал жить, творчески проявляться и приобретать все новый и новый опыт. Само строение мира и душевной жизни содействует тому, чтобы рано или поздно опыт помог нам достигнуть очищения сердца от эгоистического себялюбия. В самом деле, всякий эгоистический поступок имеет содержание, далекое от идеала полноты бытия, и потому сопутствуется рано или поздно полным или, по крайней мере, частичным неудовлетворением. Эта неудовлетворенность жизнью есть имманентное наказание за грех, не искусственно извне налагаемое на человека, а естественно и неизбежно вытекающее из самого состава нравственно несовершенного поведения. Таким образом, всякая дурная страсть, всякое зло, вносимое нами в мир, искупается более или менее тяжелыми страданиями, пока сполна не очистится сердце наше.
   
Спасение всех достигается благодаря любви Божией к сотворенным Им существам, но эта любовь соединена со справедливостью: грешная личность удостоивается обожения только после того, как она свободными усилиями преодолела в себе всякое зло. Громадное большинство людей умирают, явным образом будучи далекими от полной чистоты сердца. Многие люди стоят на такой низкой ступени нравственного развития, что, совершив дурной поступок, они не испытывают угрызений совести и раскаяния. Удерживать от зла путем угрозы вечными мучениями – приём педагогически весьма несовершенный: если человек не совершает дурного поступка только из страха наказания, сердце его остаётся нечистым. Следовательно, он не заслуживает обожения. Дальнейшая задача воспитания должна состоять в том, чтобы воспитать в таком человеке любовь к добру; эта цель во многих случаях не может быть достигнута в течение одной жизни человека на земле. Поэтому для справедливого осуществления дела спасения всех, взятого на Себя Иисусом Христом, необходимо, чтобы после смерти человека продолжалась жизнь его в новых условиях, с новым опытом, который может быть использован для нравственного совершенствования. Иммануил Герман Фихте (Фихте Младший) говорит, что «земное существование человека понятно лишь как начало и дробь развития будущих ступеней духа». Иоганн Себастиан Бах в конце жизни заявлял, что «теперь впервые он чувствует внутренний дух музыки и хочет иметь возможность заново начать исследование его» [XXIII].
   
Если даже добрые деятельности человека требуют дальнейшего развития, то тем более очищение сердца от зла возможно не иначе, как на основе новых испытаний. Очень часто человек сам не может уверенно ответить на вопрос, удалось ли ему преодолеть какую-нибудь свою страсть сполна так, чтобы устоять против любых соблазнов. Примером может служить поведение многих людей в области половой жизни, если общественное положение их даёт им значительную свободу и подсовывает множество соблазнов. Вспомним, напр., хотя бы жизнь султанов, имевших сотни жен и наложниц, или поведение в этом отношении Наполеона и многих государей Европы.
   
Человеческий опыт слишком ограничен и соблазны его недостаточно могущественны, чтобы испытать до последней глубины сердце личности и развить все её способности до тех высших степеней, которые делают понятным, каким образом может быть осуществлено в конечном итоге спасение всех личностей и обожение их по благодати в гармоническом соотношении любви Божией и вместе с тем справедливости. Персоналистическое учение о перевоплощении, в котором признано существование более сложных ступеней жизни, чем человеческая, напр. жизнь социальных я, планетных я и т. д., делает понятным углубление опыта, увеличение мощи соблазнов и предельное развитие всех способностей, необходимое для свободного внутреннего принятия даров благодати Божией. Поистине Царство Божие силою берется, не в смысле, конечно, самоискупления, а в смысле подвига самой личности, без которого она неспособна усвоить благодатную помощь от Бога.
   
Под влиянием опыта одни личности возрастают в добре, а другие – в зле. Возможно и такое падение личности, при котором наступает осатанение её [XXIV]. Однако это извращение не может длиться вечно. Ничтожность зла, наличие имманентных наказаний и заботы Провидения о каждой личности рано или поздно приведут к тому, что даже и осатаневшее существо покается, вступит окончательно на путь добра и удостоится спасения. Учение о спасении всех личностей, включая и дьявола, развито такими великими отцами Церкви, как св. Григорий Нисский. Без этого учения невозможна теодицея.
   
Из современных великих представителей богословской мысли сошлюсь на от. Сергия Булгакова. Осуждению подверглось только его учение о Божественной Софии как природе (усии) Бога, но никто не может отрицать того, что другие оригинальные мысли его содержат в себе много ценных элементов. В своей книге «Невеста Агнца» он показывает, что учение о вечности адских мук в смысле бесконечной длительности во времени не возведено на степень догмата Православной Церковью и представляет собою лишь «богословское мнение» (стр. 512). За «конечные и ограниченные грехи», думает от. Сергий, несправедливо было бы налагать наказание, вечное во времени (515). Под вечностью адских мук он разумеет не количество, а качество мучения (198). Испытание мучений как последствий зла, согласно оригинальному учению от. Сергия, может продолжаться и после воскресения, поскольку переживание райского блаженства сопутствуется жгучим раскаянием в совершенных некогда грехах (479 – 492). Но это «не последнее, а предпоследнее состояние мира и человека» (524). Различая зоны (эпохи) мирового бытия как качественные пороги его (527), от. Сергий полагает, что в последнем зоне, когда Бог будет все во всём, все личности, даже и дьявол, будут спасены и свободны от мучений. Но прощёние зла и спасение даётся не даром (514), а на основании продолжающейся после смерти человека деятельности его души, постепенно очищающейся от зла. Пассивности души после смерти от. Сергий решительно не допускает, так как это противоречило бы «актуальной природе тварного духа» (527). В самом деле, основное свойство субстанциального деятеля есть творческая сила, которую он непрестанно использует для своих проявлений во времени. Таким образом, после телесной смерти человека жизнь его души продолжается, и новый опыт ведёт к преодолению зла. Но учение о перевоплощении от. Сергий отвергает. Он полагает, что смерть есть отделение человеческого я от тела и, следовательно, невозможность продолжать душевно-телесную деятельность (388). Я умершего человека, согласно учению от. Сергия, остаётся бесплотным до воскресения с преображенным телом. Следовательно, жизнь такого существа имеет духовно-душевный характер и даёт углубленный духовный опыт, содействующий очищению сердца и глубокому жгучему раскаянию. Поэтому, утверждает от. Сергий, Православие не признает неизменного зла, а допускает лишь «чистилище» с временным в нём пребыванием (391) [XXV].
   
Доводы от. Сергия в пользу того, что, согласно Священному Писанию, души умерших не пассивны, что слова Свящ. Писания о вечности мук не обязательно понимать в смысле бесконечной длительности во времени, что необходимо принять учение о спасении всех и что без этого учения теодицея невозможна, весьма убедительны и в высшей степени ценны. Но попытка от. Сергия обойтись без учения о перевоплощении, именно мысль, что душа после смерти продолжает жизнь и приобретает новый опыт, будучи бесплотным духом, не может быть принята. Сложная жизнь и творческая деятельность необходимо требует телесности в обоих смыслах этого слова: и в смысле наличия пространственного тела, и в смысле обладания союзным телом. В самом деле, полнота и реальность духовно-душевной деятельности состоит не только в переживании внутренних состояний, но и во внешнем пространственном выражении их. Сам от. Сергий признает необходимость пространственного воплощения душевной жизни; это выражено в его эстетике, именно в учении о том, что красота, ценность особенно высоко ставимая им и приводимая в связь с Духом Святым, имеется лишь там, где духовное и душевное бытие чувственно воплощено. Само собою разумеется, что сложная жизнь предполагает связь души с другими субстанциальными деятелями, которые служат ей как органы.
   
От. Сергий приводит неотразимо убедительные доводы в пользу того, что теодицея возможна только в связи с учением о спасении всех. Но развить учение о спасении всех так, чтобы было последовательно объяснено, каким образом при этом любовь Божия сочетается со справедливостью, можно только на основе теории перевоплощения.
   
Согласно развитому мною учению. Бог, творя личность, даёт ей сверхкачественную творческую силу и не наделяет её качествами, определяющими содержание её деятельностей и составляющими то, что называется эмпирическим характером личности. Все эти качества и весь тип своей жизни вырабатывает сама личность; поэтому она нравственно ответственна и за свои поступки, и за свой характер и за внешнее выражение его в теле. Не прав Ричард III, когда жалуется на природу:
   
    
     
Один я не для нежных создан шуток!
     
Не мне с любовью в зеркало глядеться:
     
Я видом груб, – в величии любви
     
Не мне порхать пред нимфою беспутной.
     
И ростом я, и стройностью обижен,
     
Обезображен лживою природой;
     
Не кончен, искривлен и раньше срока
     
Я выброшен в волнующийся мир;
     
Наполовину недоделан я,
     
И вышел я таким хромым и гадким,
     Что, взвидевши меня, собаки лают [XXVI] .
    
   
   
Критикуя учение о перевоплощении, нужно иметь в виду, что оно может быть развито во многих видоизменениях. Некоторые виды его явно несостоятельны, и они компрометируют всё это учение в умах тех, кто не отдает себе отчёта в том, что они вовсе не обязательно входят в состав теории перевоплощения. Так, напр., многие понимают перевоплощение как вступление души умершего человека в готовое уже тело. В действительности, согласно развитому выше учению, субстанциальный деятель после смерти сам строит себе тело, включая из организма отца и матери, а потом из окружающей среды те элементы, которые соответствуют его потребностям. Неприемлемы также те учения, согласно которым человек после смерти может спуститься в область до-человеческой природы и стать животным или растением. Морально он может стать ниже животного, если, возрастая во зле, доходит до осатанения, однако сатанинский тип жизни есть своеобразный вид бытия, глубоко отличный от того, что мыслится в зоологии под понятием животного. Гердер, сторонник учения о перевоплощении, указывает на несостоятельность мысли, будто жестокий человек в наказание перевоплощается по смерти в тигра, обжора – в свинью. Он говорит, что тигр совершает свои жестокости и свинья обжирается с удовольствием и без угрызений совести. Следовательно, такое перевоплощение не содействовало бы совершенствованию и не было бы наказанием [XXVII].
   
В учениях о перевоплощении очень часто содержится мысль, что перевоплощенное существо попадает в положения, связанные со страданием, и эти положения имеют характер наказания за зло, совершенное в прошлой жизни. В индусских учениях такая судьба личности называется «кармою» её. В учении о карме заслуживает внимания только мысль, что каждый злой поступок необходимо, ввиду самого своего содержания, ведёт за собою страдание. Но учение о характере этих страданий часто бывает крайне нелепым. Так, напр., один из величайших философов всех времен, основатель новоплатонизма Плотин говорит: «кто убил свою мать, станет женщиною и будет убит своим сыном; кто изнасиловал женщину, станет женщиною, чтобы быть изнасилованным» [XXVIII]. Такое учение, во-первых, несовместимо со свободою: оно предполагает, что личность, перевоплощаясь, не сама творит тип своей жизни, а получает его под влиянием каких-то условий, иных, чем его страсти и интересы. Во-вторых, такое наказание не приспособлено к характеру человека и прожитой им после дурного поступка жизни. Согласно христианскому учению, возможно, что в дальнейшем своём нравственном развитии человек поймет ужас такого поступка, как убийство своей матери, и переживет раскаяние, жгучее и глубокое, очищающее сердце от самой той страсти, которая повела к убийству. В таком случае карма, состоящая в том, что он сам стал бы женщиною и был бы убит своим сыном, была бы нелепостью и несправедливостью.
   
Компрометируют учение о перевоплощении также некоторые учения основателя антропософии Р. Штейнера. После смерти, согласно учению Штейнера, человеческая душа, побывав несколько дней в сфере Космического разума, вступает в область Луны, потом Меркурия, Венеры, Солнца, наконец, Марса, Юпитера, Сатурна и вслед за этим, иногда после нескольких столетий, может вновь воплотиться на Земле. На Луне, говорит Штейнер, человек переживает своё земное поведение в том виде, как его переживали другие, напр. люди, побитые им в гневе; на Меркурии душа отрывается от всего своего прошлого морального зла, но у неё остаются ещё следы болезней, от которых её освобождают боги Меркурия, Учителя медицины и т. д., и т. д. [XXIX] В этом учении есть явно несостоятельная мысль, будто моральное зло и болезни суть две столь обособленные друг от друга области жизни, что после совершенного отрыва от морального зла можно иметь ещё в себе следы болезней. Всё это учение переполнено сведениями о природе Солнца и различных планет, о различных духах, населяющих их, о влиянии их на душу умершего человека, сведениями явно фантастическими, выходящими за пределы доступного человеку опыта и обнаруживающими свою несостоятельность, поскольку некоторые из них противоречат общим достоверно известным принципам строения мира. Напр., Штейнер утверждает, что горящие газы находятся только на периферии Солнца, а внутри его нет ничего материального, нет даже пространства (42). Трудно понять, как мыслит человек, способный говорить о шаре, у которого периферия пространственна, а внутренность не то чтобы пуста, а совсем не пространственна!
   
Теория перевоплощения, развитая на основе метафизики персонализма, обладает тем достоинством, что в связи с нею может быть выработана теодицея. В самом деле, согласно этой теории, не только человек, но и всякое существо в природе, если у него есть какие-либо несовершенства и страдания, мучится по своей вине, именно вследствие своего эгоизма; все страдания имеют осмысленный и целительный характер; в конечном итоге несовершенства и всякое зло преодолеваются свободною волею, и все существа рано или поздно будут спасены. Таким образом, это учение даёт удовлетворение при решении проблем философских наук – метафизики, этики, теодицеи [XXX].
   
Гердер обращает внимание на то, что учение о перевоплощении воспитывает в человеке сочувствие ко всем живым тварям; Сакунтала, уходя из леса, прощается с ним, она проявляет любовь и ласку к деревьям, к животным и заботу о них (16 том, стр. 360 II).
   
Также и в области специальных наук гипотеза перевоплощения может быть плодотворно использована для решения многих проблем. Особенно полезна она при разработке теории развития не только растений и животных, но и вообще эволюции от неорганической природы вплоть до единого целого вселенной. В связи с панвитализмом эта гипотеза объясняет влияние нашего я на своё тело, объясняет гениальные способы выхода из затруднений, изобретаемые организмами растений и животных, и проливает свет на то, как возможны рудименты и различные архаизмы в теле высших организмов.
  
  
   
    
Глава пятая ВОЗРАЖЕНИЯ ПРОТИВ УЧЕНИЯ О ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ
   
   
Противники учения о перевоплощении приводят много возражений против него, очень разнообразных. Подробнее всего я рассмотрю возражения, приведенные в сборнике «Переселение душ» [XXXI].
   
Наиболее часто уже с давних пор встречается указание на то, что у человека нет воспоминания о предыдущей жизни; следовательно, если бы даже одна и та же субстанция после смерти воплощалась в новом теле, это была бы уже другая личность. Бессмертие такой субстанции не было бы личным бессмертием. Вышеславцев говорит: «Ещё Локк заметил, что если нет памяти о прежнем воплощении, то нет и тождества личности, нет, следовательно, и перевоплощения, а есть воплощение заново совсем нового я». «Индивидуальная память связана с индивидуальным подсознанием». «А индивидуальное подсознание несомненно связано с индивидуальным организмом, с его способностью ощущать, переживать радость и страдание» (стр. 136).
   
В ответ на эти рассуждения Вышеславцева надо заметить следующее. Тождество личности состоит не в воспоминании об отдельных единичных событиях, а в том, что основные стремления и страсти, выработанные прежнею жизнью, не осуждённые данным лицом и составляющие сущность его эмпирического характера, сохраняются и определяют направление его дальнейшей жизни. Сначала они проявляются в форме безотчетных симпатий и антипатий, потом на основании нового опыта они становятся сознательными, и развитая новая жизнь представляет собою усовершенствованное продолжение предыдущей. В детстве мы учимся читать, писать, считать и т. п. с помощью множества упражнений и, будучи взрослыми, выполняем эти деятельности, не вспоминая детских упражнений. Точно так же и предыдущие жизни служат для последующих жизней упражнением, конкретные события которого забыты.
   
Чтобы прошлый опыт служил основою для деятельности в настоящем, он должен храниться по крайней мере в подсознании. Но индивидуальное подсознание, говорит Вышеславцев, необходимо связано с индивидуальным организмом. И это условие, согласно отстаиваемой мною теории, исполнено: смерть человека и других сравнительно высоко развитых существ не есть полная утрата организма; субстанциальные деятели, близкие к человеческому я и образующие вместе с ним высшее управление телом, остаются, если не все, то некоторые из них, и после смерти союзниками его, чтобы строить новую жизнь как продолжение богатой предыдущей жизни.
   
Забвение предыдущей жизни и вместе с тем сохранение её в подсознании есть в высшей степени целесообразное явление. Новая жизнь начинается, не отягченная конкретными воспоминаниями о прошлом, со всею тою свежестью и пылкостью, которые так характерны для детства и юности. Благодаря исследованиям Фрейда мы знаем, что забвение есть акт целесообразный и что прошлое, оттесненное в область подсознания, продолжает тем не менее влиять на настоящее.
   
Нельзя, однако, отрицать того, что события прошлой жизни имеют цену не только как упражнения, которые могут быть забыты, лишь бы остались обоснованные ими навыки, способности и склонности. Многие переживания наши, напр. семейные радости и драмы, эстетические впечатления и т. п., бесконечно ценны во всей своей конкретной единичности. Неужели они навсегда забыты? Нет, конечно. Все прошлое, во всей своей полноте, связано с сверхвременным я, и на более высоких ступенях развития этого я оно может вспомниться тогда, когда такое воспоминание будет полезно для дальнейшей жизни. Уже Лессинг и вслед за ним Гердер говорят: то, что я должен забыть теперь, разве навеки забыто?
   
Члены Царства Божия имеют космическое тело; следовательно, они связаны со всеми существами, которые когда бы то ни было входили в состав их тела. Будучи свободны от эгоизма, они не доступны никаким психическим травмам; им полезно знать все прошлое, своё и чужое, чтобы понять великий смысл всего, что происходило и происходит в мире. Можно быть поэтому уверенным, что в их сознании все прошлые этапы жизни их вспоминаются во всей конкретной полноте, как единое полное смысла целое.
   
В древней христианской литературе Эней из Газы и Готин Философ возражали против учения о перевоплощении, что наказание без воспоминания вины было бы несправедливым и не имело бы цены. Это возражение имеет силу только в отношении к тем теориям, согласно которым наказание извне налагается на провинившегося, вроде сечения розгою. Теория, защищаемая мною, выдвигает на первый план наказания имманентные, т. е. вытекающие естественно из самого содержания дурного поступка и соответствующей ему страсти. Если нравственно осуждаемая страсть сохраняется в душе при новом воплощении, то и без воспоминания о прежних вызванных ею поступках самое содержание и новое проявление её влекут за собою имманентные наказания; а если дурная страсть в прошлой жизни была преодолена окончательно, что достигается всегда мучительным процессом самовоспитания и покаяния, то и наказаний никаких не потребуется.
   
В сборнике «Переселение душ» С. Л. Франк и Н. А. Бердяев возражают против учения о перевоплощении путем ссылки на то, что человек сотворен «по образу и по подобию Божию». Франк говорит: «еврейское ветхозаветное представление об особом творении человека по образу и подобию Божию» есть «учение о принципиальном, неизгладимом различии между человеком и всеми остальными живыми существами» (8). Точно так же рассуждает и Бердяев: «человек не произошел из низших сфер космической жизни, он сотворен Богом и несёт в себе образ и подобие Божие» (70).
   
Слова Библии о сотворении человека по образу и подобию Божию принято толковать в том смысле, что человеку дан от Бога актом творения «образ Божий», что же касается «подобия Божия», человеку поставлена задача достигать осуществления этой цели собственными усилиями при благодатной помощи Божией. Особая торжественность, с которою сообщается в Библии о творении человека по образу и подобию Божию, может быть понята как указание на то, что в процессе эволюции несовершенных существ (в процессе шести «дней», т. е. эонов, восхождения их на все более высокие ступени бытия с помощью творческого содействия Божия) самая важная ступень есть переход от состояния только потенциальной личности к состоянию действительной личности. Этот переход совершается благодаря «транскреации», т. е. благодаря дополнительному творческому акту Бога. Впервые вследствие этого акта «земля», т. е. несовершенное существо становится способным, опираясь на образ Божий, идти в направлении к подобию Божию. Отсюда понятно, почему эта ступень эволюции так подчеркнута в книге Бытия, из чего, однако, не следует, будто остальные существа сотворены не по образу Божию. Согласно персонализму, все субстанциальные деятели суть личности, следовательно, все они имеют те свойства, которые можно назвать образом Божиим. Это – сверхвременность, сверхпространственность, сверхкачественная творческая сила, свобода воли. Если даже падший ангел, дьявол, не утрачивает этого образа Божия, – да и немыслимо, чтобы что-либо сотворенное Богом погибло, – то и электрон и всякое существо, на какой бы ступени развития оно ни стояло, может иметь в себе образ Божий в этом смысле слова.
   
Франк говорит о «единственности и неповторимости каждой человеческой индивидуальности» и утверждает, что с этою мыслью «несовместима вера в перевоплощение в другое человеческое существо» (9). В. В. Зеньковский в своей статье особенно обстоятельно рассматривает вопрос о единстве и самотождественности личности. При этом он имеет в виду не только единство сознания, но ещё и утверждает единственную связь личности с одним определенным телом. «Тело наше», говорит он, «тоже личностно – оно служит проводником во внешнем выражении личности того, что наполняет её внутри, оно не приклеено к личности, а есть живая часть личности, органически в нём живущая» (88). «Человек живёт единой (хотя и сложной) жизнью; его телесная, душевная и духовная жизнь есть одна жизнь, а не три жизни, протекающие одна рядом с другой» (94). «Учение о перевоплощении», продолжает он, «как раз не исходит из идеи о неотъемлемой связи тела и духа в человеке, – оно признает возможной полную и богатую жизнь духа вне тела, но в то же время утверждает, что дух наш, по освобождении от тела и души, испытывает потребность вновь иметь тело и душу. Эта потребность не вытекает из природы человеческого духа, а обусловливается так называемым действием кармы» (98). «В силу закона кармы духу неизбежно после смерти вновь воплотиться в эмпирическую оболочку, но совершенно новую». «Каждое эмпирическое я в любом воплощении своего духа живёт и развивается так, как если бы оно впервые явилось на свет» (99). «Если дух может продолжать своё существование в разных воплощениях, – то это означает столько же независимость и внутреннюю отдельность духа от его эмпирии, сколько и отдельность эмпирии от духа. Здесь лежит корень учения, неустранимого для всей доктрины перевоплощения, о существенной разноприродности и отдельности равных «сторон» в человеке» (100).
   
В ответ на соображения Франка о единственности и неповторимости человеческого индивидуума, а также на мысли Зеньковского о неразрывной связи духа и души с телом укажу на то, что именно мой персонализм и притом в связи с учением о перевоплощении содержит в себе оба эти тезиса. И в книге «Свобода воли», и в своей системе этики («Условии абсолютного добра») я излагаю учение о том, что всякая личность, следовательно, всякий субстанциальный деятель есть индивидуум, т. е. существо единственное по своему бытию и незаменимое по своей ценности. Но совершенная реализация своей индивидуальности достигается личностью впервые в Царстве Божием, т. е. при совершенном освобождении от эгоизма. Личность, находящаяся вне Царства Божия вследствие своего эгоизма, только несовершенно осуществляет своё индивидуальное своеобразие, но она подсознательно связана со своим будущим совершенным состоянием и оно служит для неё нормативною индивидуальною идеею. Таким образом, все развитие личности, как бы оно ни было сложно, напр. было бы восхождением от электрона к жизни животного, человека, социального я, совершается как единое целое под руководством одной и той же нормативной индивидуальной идеи, служащей для неё маяком.
   
Неразрывная связь духовной, душевной и телесной жизни, указываемая Зеньковским как возражение против учения о перевоплощении, вполне признана в моей теории. Выше было подробно изложено, что личность не входит в готовое тело, а сама строит своё тело, привлекая к себе союзников, соответствующих её типу жизни. Даже смерть не есть полное развоплощение: часть тела, именно группа союзников, наиболее интимно связанных с личностью, не покидает её и вместе с нею начинает строить новое тело. Этот процесс есть в увеличенном масштабе то же самое, что происходит и в течение каждой единичной жизни, в которой совершается переход от детского тела к телу юноши, потом взрослого человека, и даже ежедневно и ежеминутно в процессе дыхания и питания одни части тела удаляются, а другие элементы среды становятся на их месте. Лейбниц сравнивает поэтому смерть с внезапным похуданием, рождение, т. е. новое воплощение, с ускоренным ростом.
   
«Единственность, своеобразие связи тела и духа категорически отвергаются» теориею перевоплощения, говорит Зеньковский (103). Это возражение его направлено против учения основателя антропософии Р. Штейнера, но это вовсе не затрагивает моей теории. В самом деле, от рождения и до смерти человек имеет одно и то же тело, не в том смысле, что все части его сохраняются, а в том смысле, что «эйдос» тела, т. е. индивидуальная идея связи его частей сохраняется даже и при таком изменении, как его тело в юности и потом в старости. В ещё более значительной степени меняется тело при переходе к новым воплощениям, но индивидуальная идея его при всех этих реализациях её сохраняется.
   
Многие философы и богословы говорят, что человек состоит из духа, души и тела так, как будто это три разные субстанции. В действительности отдельных души и духа нет: существуют духовные и душевные процессы, творимые человеческим я. Что касается нашего союзного тела, оно действительно состоит из самостоятельных субстанциальных деятелей, но таких, которые привлечены нами самими и более или менее верно служат нам, как органы наши.
   
«Эмпирическое я», говорит Зеньковский, «есть функция глубинного я. Это значит, что если не исчезает глубинное я, то не может исчезнуть и эмпирическое я, раз оно возникло» (103). Моё учение именно и подчеркивает зависимость эмпирического характера человека от глубинного я, именно от я как носителя индивидуальной нормативной идеи. Но при этом оно показывает, как эмпирическое я постоянно меняется, напр., когда человеку удается преодолеть свою гордыню и развивать новые свойства характера. Даже и при выработке глубоко новых свойств при все более и более высоких перевоплощениях единство личности сохраняется, потому что весь этот процесс осуществляется все тем же я при участии все той же индивидуальной нормативной идеи и притом так, что весь прошлый опыт служит сознательно или подсознательно «историческим базисом» (выражение Дриша) новых деятельностей. Само собою разумеется, что при этом эмпирический характер постоянно меняется, многие черты его отходят в область прошлого, и, если бы не было этого процесса изменения эмпирического я, не было бы свободы воли и совершенствования личности [XXXII].
   
В. Зеньковский признает, что жизнь человеческого духа невозможна без тела. «Распад тела не есть гибель телесности в человеке», «не всё в телесной стороне человека, очевидно, погибает со смертью» (108), говорит он. Моё учение о перевоплощении именно и содержит в себе эту истину. Соображения о ней направлены в статье Зеньковского против учений Штейнера и вообще всех тех мыслителей, которые думают, что между двумя воплощениями протекает более или менее длительный период существования я как совершенно бесплотного духа.
   
«Учение о воскресении признаёт», говорит Зеньковский, «что в порядке естества восстановление тела, уже раз разрушенного, невозможно»; «это восстановление мыслимо лишь как особое действие Божие, как продолжение той победы над смертью, которую Иисус Христос создал в Своем воскресении» (96). Нельзя не согласиться с этим, но речь здесь идёт о воскресении в Царстве Божием, где тело становится преображенным и неразрушимым, а учение о перевоплощениях имеет в виду обыкновенные тела, встречающиеся в нашем царстве бытия.
   
В «Dictionnaire de Theologie Catholique», издаваемом под редакциею Vacent, Mangenot, Amann, приведено в статье «Metempsychose» следующее возражение против учения о перевоплощении: душа есть субстанциальная форма тела, дающая ему специфическое бытие и обладающая бытием, существенно связанным с ним; следовательно, она может соединяться только с таким-то определенным телом; она сохраняет свойства, которые имела будучи формою такого-то тела, и не может стать формою другого тела (т. X, 2, стр. 1592). Это возражение не затрагивает тот вид учения о перевоплощении, который выработан мною: критикуя возражения В. Зеньковского, я показал, что тела, строимые личностью при её перевоплощениях, даже при переходе от человеческой жизни к сверхчеловеческой, напр. к социальной, вырабатываются в связи с одною и той же индивидуальною нормативною идеею и, следовательно, сохраняют тот же индивидуальный «эй-дос», несмотря на различные реализации его.
   
Бердяев в своей статье говорит, что «христианство ставит человека непосредственно лицом к лицу пред Богом». «Это отношение нельзя понимать эволюционно. Всякое эволюционное понимание означает засилие и господство космоса» (79). Это замечание Бердяева направлено против детерминистических теорий перевоплощения, защищаемых теософами и антропософами, но оно не имеет силы в отношении к моей теории: под словом «эволюция» я разумею свободное творческое развитие личности.
   
Противники теории перевоплощения говорят, что такое событие в жизни личности, как брак, должно быть единственным, а если допустить перевоплощение, то возможны новые и новые браки в дальнейших этапах жизни. По этому поводу следует заметить, что и в течение одной человеческой жизни даже Церковью разрешаются два или три брака. Мало того, в некоторых случаях Церковь разрешает развод. Во всех этих случаях можно сомневаться в том, был ли брак подлинным таинством единения двух личностей на основе настоящей индивидуальной личной любви. Как уже сказано выше, возможно, что при наличии такой любви сама смерть не разлучает супругов, их личности вступают в нерасторжимый союз и в новом воплощении они вместе строят новое тело, именно тело более сложное, чем человеческое.
   
От. Г. Флоровский говорит не только о невозможности перевоплощения, но и о ненужности его, потому что, думает он, «одной жизни вполне достаточно, чтобы сделать свой выбор» (159). В конце своей статьи он говорит, что «христианский опыт свидетельствует о недомыслимой косности и упорстве воли… С этим и связан таинственный парадокс покаяния. Упорствующий грех и во всеобщем восстановлении останется неисцеленным. Но грех раскаянный оставляется во едином часе» (166). В самом этом рассуждении от. Георгий признает, что, несмотря на косность и упорство воли, свобода её сохраняется и возможен акт покаяния, преодолевающий злую страсть. Поэтому, согласно учению о перевоплощении, всеблагой Бог не ставит сразу крест на лице, совершившем плохой выбор, а даёт ему возможность путем продолжения жизни в новых условиях и при новом опыте внутренне и свободно дорасти до такой ступени нравственного развития, при которой возникает акт покаяния. Мало того, когда акт покаяния уже освободил человека от злых страстей, всё же человек обладает столь ограниченными силами, что способность его управлять природою, способность познавания и другие деятельности остаются ещё весьма невысоко развитыми… Вложить в него извне все эти способности, необходимые для жизни в Царстве Божием, невозможно; человек должен свободно и самостоятельно развить их в себе путем длительных и все усложняющихся упражнений, что и достигается путем перевоплощений, ведущих от человеческого к сверхчеловеческому типу жизни.
   
Противники теории перевоплощения говорят, что оно ведёт к уменьшению чувства ответственности у человека. Проф. Павел Сивек (Siwek) в статье «Reinkarnacja i jej znaczenie w swietle filozofji» [XXXIII] пишет,, что, согласно христианскому учению, человеку дана «одна жизнь: упустишь, никогда не вернешь» и заслужишь суровую кару – вечные муки в аду, тогда как, согласно учению о перевоплощении, вечных мук нет, санкция за дурное нравственное поведение – бледна, механизм реинкарнаций обеспечивает в конечном итоге вечное блаженство. Слова о механизме реинкарнаций, обеспечивающем вечное блаженство, могут относиться только к детерминистическим теориям совершенствования личности. Защищаемая мною теория свободного развития, творчески осуществляемого при содействии Господа Бога, есть учение о том, что каждый шаг личности в направлении к Царству Божию есть подвиг и каждый шаг назад ведёт за собою имманентные страдания, соразмерные с грехом тогда как угроза бесконечными во времени жестокими муками противоречит справедливости и благости Божией. Что же касается уменьшения чувства ответственности при мысли, что найдется ещё в будущей жизни время исправить свои недостатки, возможны случаи такой небрежности и беззаботности о настоящем. Но следует помнить, что грешный человек под влиянием тех или других страстей умеет исказить всякую истину и использовать для зла всякое добро, лишь бы удовлетворить свои дурные наклонности. Однако нормально и естественно мысль о продолжении творческой жизни после смерти защищает от уныния и упадка духа при наблюдении своих недостатков и таким образом поднимает силу для борьбы с ними уже в настоящем.
   
От. П. Сивек в той же статье утверждает, что, согласно учению о перевоплощении, каждое лицо само должно отстрадать за все свои недостатки, и «замещающей экспиации», осуществленной Спасителем, эта теория не признает. По этому поводу надо напомнить, что, согласно христианскому учению, Христос взял на Себя грехи мира и искупил нас, но мы со своей стороны должны свободно и творчески усваивать это искупление и все свои долги должны уплатить «до последнего кодранта», как это сказано в Евангелии. Именно это учение и отстаиваю я в своей теории перевоплощения и в своей системе этики.
   
Различие благ, которыми окружены и наделены новорожденные, а также различие недостатков, с которыми они являются на свет, объясняется их предыдущею жизнью, теми способностями, страстями и интересами, которые они в ней выработали. В упомянутом выше «Dictionnaire de Theologie Catholique» различие благ, которыми пользуются новорожденные, объясняется так: Бог даёт блага даром, и потому неравенство даров, посылаемых им, нельзя считать несправедливым. К тому же, сказано в этой энциклопедии, нельзя делать все части мира равными друг другу (стр. 1592). В ответ на это следует заметить, что части мира, творимые Богом, должны быть различными, но они могли бы при этом быть равноценными. Если же эти различия таковы, что один ребёнок посылается Богом в благородную порядочную семью, а другой в семью преступных алкоголиков, один ребёнок рождается с высокими интеллектуальными способностями, а другой – с мало развитыми, то эти различия, если они творятся Богом, противоречат Божественной благости. Согласно же теории перевоплощения, все эти различия создаются свободно самим воплощающимся существом и оно само ответственно за них.
   
От. Иоанн Шаховской, критикуя теорию перевоплощения в специально для этого написанной им брошюре, говорит, что Бог, предвидя будущую грешную природу творимых им душ, помещает их в различные семейные условия. От. Иоанн нашёл наиболее удачный выход из затруднения, однако его учение не вполне удовлетворительно. Немыслимо, чтобы Бог принимал какое бы то ни было активное участие в помещении кого-либо в неблагоприятные условия: Бог только попускает грехи, как свободное проявление нашей воли, и далее попускает все вытекающие из греха несовершенства, поскольку они, во-первых, имеют характер имманентного наказания за дурное поведение и, во-вторых, поскольку страдания имеют целительную силу. Отсюда следует, что теория перевоплощения, согласно которой само воплощающееся существо выбирает себе семью и среду, где оно будет жить, соответственно своим склонностям, а потому само оно и ответственно за свою судьбу, наиболее удовлетворительно решает вопрос.
  
  
   
    
Глава шестая ФИЛОСОФЫ, ПРИЗНАЮЩИЕ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
   
   
Я не собираюсь излагать различные учения философов о перевоплощении. Только в некоторых случаях будут указаны особенности учения того или другого философа. Глава эта содержит в себе почти только перечень имен философов, придерживающихся учения о перевоплощении, да и то это перечень весьма неполный.
   
В Индии учение о перевоплощении содержится в Упанишадах, религиозно-философских трактатах. Оно содержится также в философии буддизма. В уме многих христиан учение о перевоплощении тесно связано с буддизмом. Услышав, что кто-то утверждает перевоплощение, они говорят: «значит, вы усвоили это учение буддизма». В действительности, однако, большинство учений о перевоплощении не имеет ничего общего с философиею буддизма. В особенности изложенная мною теория во многом прямо противоположна учению буддизма.
   
Сущность буддийской теории перевоплощения я изложу, пользуясь исследованием «Проблемы буддийской философии» O. O. Розенберга, талантливого русского ученого, погибшего от сыпного тифа в условиях гражданской войны. В своей книге Розенберг даёт «схему основных буддийских учений», более или менее общую «для буддистов всех направлений», пользуясь такими памятниками и источниками, которые до сих пор ещё мало изучались европейскими учёными [XXXIV]. Конечно, Розенберг излагает не простонародные верования буддистов, а философские теории их. Исходный пункт и основная задача буддийской метафизики, говорит Розенберг, есть анализ человека, именно анализ потока индивидуального сознания. Каждое конкретное переживание, напр. радостное восприятие восхода солнца, можно разложить на ряд элементов: в нём есть 1) сознательное чувственное восприятие чего-то объективного – нечто светлое, круглое и т. п.; 2) сознательные психические состояния – напр. чувство радости, какие-либо воспоминания и т. п. Эти элементы объединяются, вступают в связь друг с другом и сменяют друг друга. Кроме самих элементов и их взаимоотношений, т. е. самого факта их сплетенности, необходимо иметь в виду ещё один элемент, обусловливающий способ их сплетения; от этого элемента зависит характер личности и характер переживаемого ею внешнего мира. Этот организующий элемент или формирующая сила буддистами называется «карма» (стр. 100). В буддийской философии, говорит Розенберг, «каждый элемент, в свою очередь, рассматривается как цепь моментов». «Согласно трактату Абидармакоша, момент равняется 1/75 секунды, а по другим, напр. по позднейшей бирманской традиции, момент – биллионная часть сверкания молнии. Видение солнца в течение секунды есть поэтому цепь мгновенных действий, «актов», световых явлений, явлений круглой формы и т. д.». «Человеческая личность с её переживаниями как предметов внешнего, так и явлении внутреннего мира оказывается сведенной на поток ежемгновенно сменяющихся комбинаций мгновенных же элементов. Поэтому нет ни солнца, ни человеческого я, нет ничего постоянного, кроме вихря элементов, слагающихся каким-то закономерным образом; в результате получается сложное явление «человек, видящий предметы и переживающий психическую жизнь», а не человек и предмет отдельно» (71),
   
Свободы в таком мире быть не может; течение его представляется буддизму как цепь необходимых неотвратимых явлений, обусловленных какою-то не зависящею от сознательных существ необходимостью. Личное индивидуальное бессмертие отрицается здесь. В простонародья у буддистов сохраняется первобытное учение о переселении душ, но философия буддизма истолковывает его так, что оно перестает содержать в себе признание бессмертия. «Следует иметь в виду», говорит Розенберг, «что не какая-либо душа переходит из одного тела в другое или из одного мира в другой, а что данный один и тот же внеопытный комплекс дхарм» (словом «dharma» означается неизвестный трансцендентный носитель мгновенного элемента), «проявляющийся в данное время как одна личность-иллюзия, после определенного промежутка времени проявляется в виде другой, третьей, четвертой и т. д. – до бесконечности. Следовательно, ничего, собственно, не перерождается, происходит не трансмиграция, а бесконечная трансформация комплекса дхарм, совершается перегруппировка элементов-субстратов, наподобие тому, как в калейдоскопе те же частицы группируются в новые, более или менее похожие друг на друга фигуры, но всё же индивидуально различные, никогда не повторяющиеся. Каждая отдельная фигура до известной степени обусловлена или связана с предыдущею и в известном смысле влияет на последующую. Процесс такой перетасовки происходит в силу безначальной инерции, и если не произойдёт приостановки или пресечения движения, то колесо бытия автоматически должно продолжать своё вращение» (229).
   
Без сверхвременного субстанциального центра личности невозможно для нас достижение индивидуальной и в то же время абсолютной полноты бытия. Отсюда понятно, что буддист, понимая личность только как комплекс происходящих мгновенных событий, замкнутых в себе, считает личное бытие злом, и сущность его он видит только в себялюбии. Посредством определенной системы упражнений он старается уничтожить в себе всякое желание и любовь к жизни, чтобы достигнуть уничтожения своей личности. Направив все внимание лишь на временное бытие, буддист не замечает, что личность может быть источником не только себялюбия, но и бескорыстной любви к абсолютным ценностям и центром бесконечного творчества, создающего абсолютную полноту бытия.
   
В древней греческой философии сторонниками учения о перевоплощении были Пифагор и его школа, Эмпедокл, Платон, новопифагорейцы, Плутарх, Плотин и основанная им школа новоплатонизма, гностики (см. о гностиках «Dictionnaire de Theologie Catholique», статью «Metem-psychose», стр. 1586).
   
Среди христианского духовенства широко распространено мнение, что Ориген был сторонником учения о перевоплощении и что он был осужден на пятом вселенском соборе. В действительности Ориген, по-видимому, не высказывал учения о перевоплощении и Церковью оно не было осуждено.
   
В средние века и в эпоху Возрождения учение о перевоплощении встречается в Каббале, у Виклефа (Wycleff, 1320 – 1384), у Цвингли (Zwingli, 1484 – 1531), у Кардана, Телезия, Джордано Бруно, у Франца Меркурия Ван-Гельмонта (F. Мегси-rius van Helmont, 1618 – 1699).
   
Впервые в новой философии появилось учение о перевоплощении, вполне удовлетворяющее требованиям разума. Выработал его гениальный философ Лейбниц (1646 – 1716). Мысли его об этом вопросе изложены мною в статье «Учение Лейбница о перевоплощении как метаморфозе» [XXXV]. Учение Лейбница настолько ценно, что статью свою я перепечатываю в этой книге.
   
Вслед за Лейбницем в XVIII в. наиболее разработанное учение о перевоплощении развил швейцарский натуралист и философ Шарль Боннэ (Воп-пе1, 1720 – 1793). Подобно Лейбницу, он утверждает, что смерть не есть отделение души от всего своего тела; умирая, душа сохраняет часть своего тела и развивает новое тело, более совершенное. Отличие своих взглядов от учения Лейбница он излагает в книге «La palingenesie philosophique», 1770.
   
К учениям Лейбница и Боннэ сочувственно относился Гете. Беседуя с Эккерманом, он сказал:
   
«Для меня убеждение в нашем будущем существовании возникает из понятия деятельности; ибо если я неустанно действую до конца моей жизни, то природа обязана дать мне иную форму существования, когда эта теперешняя уже не в силах будет удерживать мой дух» (4.11.1829). «Я не сомневаюсь в продолжении нашего существования, так как природа не может обойтись без энтелехии [6]. Но не все мы бессмертны в одинаковой мере, и кто хочет в грядущем проявить себя как великую энтелехию, должен уже теперь быть ею» (1.1Х.1829) [XXXVI].
   
Во время прогулки в окрестностях Веймара Гете сказал: «Наш дух есть существо, природа которого остаётся неразрушимою и непрерывно действует из вечности в вечность». В разговоре с Фальком в день похорон Виланда Гете, изложив учение Лейбница о душах-монадах, продолжал: «минута смерти есть именно та минута, когда властвующая монада освобождает своих дотоле подданных монад. Как на зарождение, так и на это преставление я смотрю как на самостоятельные действия этой главной монады, собственная сущность которой нам вполне неизвестна… Об уничтожении нечего и думать; но стоит поразмыслить о грозящей нам опасности быть захваченными и подчиненными монадой, хотя и низшею, но сильною…» В это время на улице пролаяла собака. Гете чувствовал от природы нелюбовь к собакам. Он подошёл к окну и закричал: «Ухитряйся как хочешь, ларва, а меня ты не захватишь в плен!» И закончил торжественно: «Монады принимают участие в радостях богов как блаженные, сотворческие силы. Им вверено становление творения. Свободные, они идут по всем путям, со всех вершин, из всех глубин, от всех созвездий, – и кто их удержит? Я уверен, что я – тот самый, кто перед вами уже тысячи раз жил и ещё буду жить тысячи раз» [XXXVII].
   
О том, что Лессинг и Гердер были сторонниками учения о перевоплощении, было сказано уже в предыдущих главах. Замечательно, что скептик Д. Юм (1711 – 1776) говорит в статье о самоубийстве: «Метемпсихоз есть единственная система этого рода, к которой философия может прислушиваться» («the metempsychosis is the only system of this kind, that philosophy can hearnen to»). Также позитивист Джон Стюарт Милль считает вероятным, что человек входит в будущую жизнь, каким он был перед смертью [XXXVIII].
   
Шеллинг в статье «Philosophic und Religion» высказывается в пользу учения о палингенезии. О том, как сочувственно относится Шопенгауэр к индусским учениям о палингенезии, было уже сказано раньше. Сын Иоганна Готлиба Фихте (Фихте Старшего) Иммануил Германн Фихте (1797 – 1879), бывший профессором в Бонне и Тюбингене, говорит, что «земное существование человека понятно лишь как начало и дробь развития будущих ступеней духа» [XXXIX].
   
Французский философ Пьер-Симон Балланш (Ballanche, 1776 – 1847) сделал попытку развить учение о перевоплощении исходя из своего христианского миропонимания [XL].
   
С различными видоизменениями в той или иной форме в пользу учения о перевоплощении высказываются К. Дю-Прель (К. du Prel, 1839 – 1899), Карпентер (Carpenter), Douglas Fawcett, Мак-Таггарт, Зиммель (Simmel), Метерлинк [XLI].
   
Своеобразное учение о перевоплощении высказывают французские социалисты-утописты Пьер Леру и Фурье [XLII].
   
Особенно распространено учение о перевоплощении среди польских мессианистов. Вспомним следующие имена: Хене-Вронский (Ноепе-Wronski), Товянский (Towianski), Словацкий (Slowacki), Выспянский (Wyspianski), Цешковский (Cieszkowski), Лютославский (Lutoslawski) [XLIII].
   
Иерархический персонализм Лейбница при логически последовательном развитии его необходимо ведёт к учению о перевоплощении. Следующие лейбницеанцы признают это учение: Дроссбах; лейпцигский профессор физики и философии Фехнер (1801 – 1887); профессор Дерптского университета Тейхмюллер; Ренувье (1818 – 1903); профессор Кембриджского университета Джеме Уорд; Лютославский; профессор Киевского университета А. А. Козлов; С. А. Алексеев (Аскольдов); профессор Петроградского и Братиславского университетов (1942 – 1945) Н. Лосский [XLIV].
   
Бердяев в своей последней книге «Опыт эсхатологической метафизики» признает предсуществование души и «многочленное перевоплощение», т. е. не повторение жизни на земле, а жизнь «в ином плане» (207 с.).
   
Укажу ещё имена нескольких ученых, признающих перевоплощение. Таковы профессор медицинского факультета в Берне Максимилиан Перти, Луи Фигье, профессор политехникума в Праге Узел, канадский профессор Д. Ф. Гаррис, профессор McDougall [XLV].
  
  
   
    
Глава седьмая УЧЕНИЕ ЛЕЙБНИЦА О ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ
   
   
Мир, по Лейбницу, состоит из субстанций, которые он называет монадами. Всякая монада есть непротяженный, индивидуальный, т. е. неповторимо своеобразный деятель, живущий целестремительною сменою представлений. Всякая монада представляет себе весь мир с особой индивидуальной точки зрения, следовательно, всякая монада есть микрокосм, зеркало вселенной. Однако это не значит, что они все одинаково совершенны. Представления, которыми они живут, могут быть отчётливыми или смутными, они могут быть апперцепциями, т. е. сознательными представлениями, или только перцепциями, т. е. бессознательными представлениями. Все монады могут быть расположены в ряд по ступеням совершенства, именно по ступеням сознательности их в зависимости от степени отчётливости и количества отчётливых представлений у них. В самом низу этого ряда стоят монады, у которых нет ни одного сознательного представления, это спящие монады. Применяя монадологию Лейбница к современным учениям, можно сказать, что таковы монады, лежащие в основе неорганической материи, напр. монады, деятельность которых известна в виде электронов, атомов, молекул неорганической материи. Выше стоят монады, которые в сочетании с другими монадами, подчиненными им, способны иметь отчётливые и раздельные восприятия, ощущения, сопровождаемые памятью. «Такое живое существо называется животным, а его монада душою» [XLVI]. Выше животных стоят разумные души, духи. Однако и духи, напр. монада человека, имеют не все представления в отчётливой, сознательной форме. Высшая степень совершенства, полная отчётливость всех представлений присуща только Богу, Высочайшей из монад.
   
Монады, поскольку они живут сменою стремлений и представлений, суть души или, по крайней мере, аналогии души. Но, кроме того, они суть вместе с тем и тела или, вернее, они осуществляют также телесные процессы. Лейбниц, как известно, отрицает субстанциальность материи и допускает только существование материальных процессов. Тело всякой монады есть проявление её ограниченности, выражающееся в «пассивной силе сопротивления (которая заключает в себе непроницаемость и ещё нечто)». Эту сторону монады Лейбниц называет «первою материею» [XLVII]. Тело в этом смысле слова есть неотъемлемая принадлежность всякой монады, оно выражается в непроницаемом объеме и процессах движения, подчиненных законам механики. Поскольку монады суть души, в них происходит целестремительная смена представлений, объясняемая телеологически, по закону «конечных причин добра и зла»; поскольку монады суть тела, изменения их объясняются причинно-механически, в них «внешние явления возникают одни из других по законам причин действующих, т. е. по законам движения» [XLVIII]. «Это как бы два царства», говорит Лейбниц, «одно – причин действующих, другое конечных, из которых каждое достаточно в частностях, чтобы объяснить все, как будто бы другое и не существовало» [XLIX]. В самом деле, эти два царства процессов текут параллельно друг другу, не вступая во взаимодействие и будучи согласованы друг с другом лишь благодаря предустановленной гармонии [L].
   
Кроме телесности в смысле ряда механических процессов, Лейбниц говорит ещё о теле в другом смысле слова, особенно важном с точки зрения темы моей статьи. Всякая монада, сообразно степени своего совершенства, находится в связи (согласно предустановленной гармонии) с большим или меньшим количеством других менее совершенных, подчиненных ей монад, служащих ей как органы её. Эта связь подчинения, vinculum substantiale, создает из многих простых субстанций как бы новую сложную субстанцию [LI]. В такой сложной субстанции совокупность монад, подчиненных центральной, господствующей монаде, может быть названа телом центральной монады [LII]. Это тело Лейбниц называет также термином «вторая материя».
   
Вторая материя коренным образом отличается от первой, как это видно из следующих пояснений Лейбница: «первая материя существенна (essentialis) для всякой энтелехии» (т. е. монады) и «никогда не отделима от нее», так как она есть «пассивная потенция» ограниченной субстанции; «что же касается второй материи, которая образует органическое тело (corpus organicum), она есть следствие множества полных субстанций, из которых каждая имеет и свою энтелехию и свою первую материю». «Энтелехия меняет своё органическое тело, т. е. вторую материю, а свою собственную первую материю не меняет» [LIII].
   
Смерть есть не что иное, как отделение центральной монады от всех или большей части подчиненных ей монад. В самом деле, сама центральная монада, да и вообще всякая монада как таковая уничтожиться, отойти в область небытия не может. Всякая монада бессмертна, так как, «обладая истинным единством, она не может иметь ни начала, ни конца, разве только путем „чуда"». Отсюда следует, что «конститутивные формы субстанций должны были быть сотворены при начале мира и остаются навсегда» [LIV]. Бессмертие монады обеспечено самою сотворенною Богом природою её, оно не есть «только чудесный дар Божьей благодати» [LV]; наоборот, уничтожение монады может быть только чудесным актом Божественного всемогущества.
   
Существуя всё время от начала вселенной и до конца её, всякая монада всегда деятельна; она есть atomon autoplhroun (самопополняющийся атом), atom vitale (живой атом) [LVI]. Её неустанная деятельность не есть бестолковое однообразное топтание на месте: осуществляя целестремительные акты, она всегда совершенствуется. «Во всей вселенной, – говорит Лейбниц, – совершается известный непрерывный и свободный прогресс, который все более и более улучшает состояние мира» [LVII]. «И хотя иногда и встречается попятное движение, наподобие линий с заворотами, тем не менее в конце концов прогресс возобладает и восторжествует» [LVIII]. «А что касается до возражения которое могли бы сделать – что в этом случае мир давно стал бы раем, то ответить на него легко. Хотя большая часть субстанций и достигла уже совершенства, но из того, что непрерывное делимо до бесконечности, следует, что в бесконечной глубине вещей всегда остаются части как бы уснувшие, которые должны пробудиться, развиться, улучшиться и, так сказать, подняться на более высокую ступень совершенства и культуры» [LIX].
   
Так как всякая монада, поднявшаяся со дна и достигшая хотя бы некоторой степени совершенства, имеет в своём подчинении хотя бы несколько монад, служащих ей органами и образующих её организм, то, обозревая природу сверху вниз по степеням совершенства монад, мы найдем, что она до бесконечности организована, и эта организация имеет своим последним основанием Бога, именно предустановленную Им гармонию. «Вещество, устроенное премудростью Божьей», говорит Лейбниц, «должно быть по существу своему везде организовано», «существует столько оболочек и тел органических, заключенных друг в друге, что никогда невозможно было бы произвести ни одного совершенно нового органического тела без всякого предобразования и что точно так же нельзя разрушить вполне ни одного животного уже существующего». «Смерть, как и рождение, есть лишь превращение одного и того же животного, которое то возрастает, то уменьшается» [LX].
   
В течение всего времени от рождения животного до его смерти тело его меняется постепенно: одни подчиненные монады выходят из состава тела, другие новые вступают в него, подчиняясь центральной монаде, душе животного. Это те изменения, которые в наше время физиология изучает как обмен веществ в организме. Смерть и рождение, по Лейбницу, есть не что иное, как ускоренный обмен, имеющий характер резкого скачка. В случае смерти, говорит Лейбниц, «сохраняется не только душа, но также и животное и его органическая машина, хотя разрушение её грубых частей приводит её к такому незначительному размеру, что она не поддаётся нашим чувствам, точно так же, как она не поддаётся им в том состоянии, в каком была до своего рождения» [LXI].
   
Даже если сжечь животное, в пепле его находится микроскопическое организованное существо [LXII], зародыш, из которого со временем может развиться новое животное, так как «видимое рождение есть только развитие и некоторого рода увеличение» [LXIII].
   
Животное (также и растение) [LXIV], низведённое смертью на степень микроскопического существа, в процессе рождения вновь развивает видимое тело; какое это тело – того же вида, что и раньше, или нового? Франц Меркурий Ван Гельмонт, говорит Лейбниц, утверждает, что животное, умирая, вселяется в тело новорожденного того же вида, так что число людей, собак, кошек и т. п. не уменьшается и не увеличивается [LXV]. Лейбниц признает, что животное может многократно развивать тело одного и того же вида, но он вовсе не считает монаду обреченною вечно повторять все один и тот же тип жизни при каждом рождении. Следующими соображениями и заявлениями самого Лейбница можно установить, что он допускал восхождение монады от низших типов жизни к высшим.
   
1) Всякая монада, согласно Лейбницу, непрерывно совершенствуется, и конец этого совершенствования есть вступление в Царство Божие [LXVI].
   
2) Своё учение он обозначает терминами метаморфоза, трансформация, метасхематизм и поясняет примером превращения гусениц и других насекомых, очевидно желая показать, что новое тело может резко отличаться от прежнего, тогда как центральная монада остаётся тою же самою.
   
3) Даже о семенных животных он говорит, что «они сами происходят от других семенных животных, ещё меньших» [LXVII].
   
4) Такое глубокое изменение, как переход из царства спящих в царство бодрствующих монад, Лейбниц считает необходимым в процессе развития [LXVIII].
   
5) Мало того, возможен даже переход монады из царства животных в царство разумных существ [LXIX] (как монада, предназначенная стать человеком, переходит из стадии лишь чувствующей души в стадию разумного духа, об этом подробно будет сказано позже).
   
6) Наконец, в «Монадологии» Лейбниц определенно говорит, что органическое тело животного, существующее ещё до зачатия, посредством зачатия не творится вновь, но может быть «лишь побуждено к большому превращению, чтобы стать животным другого рода». В письме к Вагнеру он говорит: «Species animalis non manet» [LXX].
   
Если бы Лейбниц решительно и определенно подчеркнул эти учения, он задолго до Дарвина положил бы начало теории эволюции, гораздо более глубокой, чем дарвинизм.
   
Переход от животной природы к природе человека как существа разумного и, далее, судьба человека подчинены иным законам. Бессмертие дочеловеческих существ, вследствие отсутствия у них самосознания, есть только сохранение метафизического тождества монады. Что же касается человеческой разумной души, могущей сказать «я», она «сохраняет своё существование не только в метафизическом отношении – в большей степени, чем прочие, – но остаётся одною и тою же в нравственном смысле и составляет тождественную личность». Память и сознание я «делает её способною к награде и наказанию». Это духи, созданные по образу и подобию Божию [LXXI]. Поэтому Лейбниц говорит, что он не смеет «ничего утверждать ни о предсуществовании, ни о подробностях будущего существования духов, так как Бог может пользоваться в Царстве Благодати путями необычайными; тем не менее нужно предпочитать то, в чью пользу говорит естественный разум, если только Откровение не учит нас противному, чего я здесь решать не берусь» [LXXII].
   
Для нашей темы важно знать, что думает Лейбниц на основании естественного разума о состоянии человеческой монады до рождения человека. В разработанной системе монадологии последовательное развитие мысли необходимо ведёт к учению о предсуществовании души. И в самом деле, Лейбниц говорит [LXXIII], что в период незрелости своей философии (cum nondum satis matura esset philosophia mea) он придерживался учения о размножении душ путем традукции [7].
   
Впоследствии он стал утверждать предсуществование человеческой монады. В «Теодицее», изложив вышеприведенные учения о животных, он далее рассуждает так: «установив такой прекрасный порядок и столь общие правила относительно животных, казалось бы неразумным, чтобы человек совершенно не был подчинен им и чтобы в нем, что касается его души, все происходило путем чуда». «Поэтому я склонен думать, что души, которые некогда станут человеческими, подобно душам других видов содержались в семенах (dans les semences) и в своих предках вплоть до Адама, следовательно, существовали от начала вещей, всегда в виде организованного тела». «Но мне представляется по многим основаниям подходящим признать, что они существовали тогда только как ощущающие (sensitives) или животные души, наделенные перцепциею и чувством и не обладающие разумом; они оставались в этом состоянии вплоть до рождения человека, которому он и должен принадлежать, и тогда получили разум либо потому, что существует естественный способ поднять ощущающую душу на степень разумной души (что мне трудно понять), либо потому, что Бог даёт разум такой душе посредством особого воздействия или (если угодно) посредством своего рода транскреации» (дополнительного творения). «Это объяснение, по-видимому, устраняет затруднения, представляющиеся здесь в философии или в богословии, так как трудная проблема возникновения форм» (т. е. монад как субстанций) «снимается совсем, и так как более соответствует Божественной справедливости дать душе, уже испорченной физически или животно грехом Адама, новое совершенство, т. е. разум, чем поместить разумную душу путем творения или как-либо иначе в тело, где она должна быть испорчена морально» [LXXIV].
   
В третьей части «Теодицеи» Лейбниц говорит, что предсуществующая чувственная душа получает разум в момент зачатия человека благодаря особому акту Бога или благодаря изначала существующему предрасположению и что до этого момента органическое тело её испытывает много изменений [LXXV].
   
Не следует думать, будто возведение души Богом на ступень разумности есть творение Им новой монады; та же самая монада, которая существовала от начала мира, приобретает при этом новую способность. «Философами признано», говорит Лейбниц по этому поводу, «что способность ощущения и мышления у нас не образует различные души, а принадлежит одной и той же душе» [LXXVI].
   
Все изложенное ясно показывает, что Лейбниц был сторонником учения о перевоплощении с теми оговорками относительно человека, которые требуются христианским мировоззрением, а так же и естественным разумом, учитывающим значительность перехода от живой природы к разумности. Замечательно, однако, что Лейбниц, излагая свою теорию, тщательно отмежевывает её от учения о переселении душ (метемпсихозы) и не забывает упомянуть об этом в множестве мест своих сочинений и писем [LXXVII]. Он указывает на то, что животное даже и в смерти не теряет вполне своего тела и только переходит к новому развитию тела и к преобразованию его; следовательно, нельзя говорить о переселении души из одного тела в другое, можно говорить только о метаморфозе животного, о трансформации его. Он отвергает такое учение, как, напр., высказываемое Фр. М. Ван-Гельмонтом, согласно которому душа умирающего, выделившись из тела, входит в другое тело, в тело новорожденного [LXXVIII].
   
«Вместо переселения душ существует только превращение того же самого животного, соответственно с тем, что его органы находятся в ином положении и развиты более или менее» [LXXIX].
   
Однако он признает родство своих взглядов с древним учением о переселении душ, которое, по его мнению, есть «не что иное, как учение о трансформации, плохо понятое» [LXXX]. Бейль также считает «гипотезу Лейбница более или менее сходною с учением индостанских философов» [LXXXI]. Вскоре после смерти Лейбница его знакомый M. G. Hansche рассказал следующее: однажды Лейбниц в компании пил кофе и сказал, что в проглоченном кофе, может быть, есть несколько монад, которые со временем станут людьми [LXXXII].
   
Учение о перевоплощении как средстве совершенствования, ведущем на вершины бытия, обыкновенно бывает связано с признанием множества ступеней жизни не только вниз, но и вверх от человека. Эту мысль мы находим и у Лейбница: «согласно с разумом», говорит он, «и то, чтобы были способные к восприятию субстанции ниже нас, как есть таковые выше нас; и чтобы наша душа, далеко не будучи последнею из всех, находилась в середине, от которой возможно было бы спускаться и подниматься; иначе пришлось бы допустить недостаток постепенности, который некоторые философы называют пробелом в формах, vacuum formarum» [LXXXIII]. «Существует бесчисленное множество тел такой величины, как земля, и больших, которые имеют столько же прав, как земля, имеют разумных обитателей, откуда вовсе не следует, что они должны быть людьми» [LXXXIV].
   
Какое разнообразие видов жизни допускал Лейбниц, видно из следующего примера: «ничто не мешает», говорит он, «чтобы во вселенной были живые существа (des animaux), подобные тому, какое Сирано де Бержерак встретил на солнце; тело этого существа было своего рода жидкостью, состоящею из множества маленьких живых существ, способных принимать порядок сообразно желаниям большого существа, которое таким образом моментально трансформировалось, как ему было угодно, и нарушение непрерывности так же мало вредило ему, как удар веслом не вредит морю» [LXXXV].
   
Среди философов, развивающих систему монадологии, примыкая к Лейбницу, часто встречается учение о перевоплощении, и это обстоятельство также может рассматриваться как подтверждение того, что оно содержится в философии Лейбница или, во всяком случае, последовательно вытекает из её основ. Укажу лишь на имена таких сторонников учения о перевоплощении, как Гердер, Дроссбах, Ренувье, Козлов, Лютославский. К сожалению, и у преемников Лейбница оно мало разработано в деталях. Между тем в той форме, как оно дано Лейбницем, оно обладает высокою ценностью и со стороны общего характера, придаваемого им целому мировоззрению, и в применении к решению ряда частных проблем. Выскажу по этому поводу несколько замечаний, не пускаясь в подробности, так как развивать детали этого учения надобно было бы в особой книге в связи с современною философиею и наукою, а не с историею мысли Лейбница. В нижеприведенных соображениях я буду иметь в виду ту разновидность монадологии, которая развита в моих сочинениях.
   
Каждый индивидуум, как субстанциальный деятель, бессмертен; жизнь каждого из них в виде ряда метаморфоз длится в течение всего мирового процесса, так что история мира есть органическое единство историй или, можно сказать, биографий бессмертных индивидуумов. Когда эти индивидуумы сочетаются в целостные единства – организм животного или растения, муравейник, улей, государство, церковь и т. п., во главе такого единства стоит центральная монада и жизнь целого имеет личный индивидуальный характер.
   
В таком понимании исторического процесса личный, индивидуальный характер его утверждается в предельной возможной степени. Материалистический, механистический атомизм также считал каждый атом вечным и рассматривал мировой процесс (правда, не как органическое единство, а) как сумму струй, из которых каждая есть непрерывный ряд движений вечного атома. Однако в механическом атомизме не может быть речи о жизни атома, о его биографии: атомы однообразны, лишены индивидуальных черт, ряды изменений движений и положений каждого атома лишены смысла и цели, в них нет ни совершенствования, ни упадка. Наоборот, согласно монадологическим учениям, субстанциальные деятели индивидуальны, т. е. неповторимы по бытию и незаменимы по ценности; каждый из них совершает целестремительные действия не только физические, но и душевные и духовные; каждый из них есть потенциальная личность, способная стать действительною личностью, т. е. разумным, нравственно ответственным существом; жизнь такого существа есть исторический процесс, она заслуживает биографии. Всякая такая метафизическая система может быть названа персонализмом, так как в ней основной онтологический элемент есть личность или потенция личности.
   
Даже и те мыслители, которые в отличие от материалистов-механистов признают активность личности не сводимою на механический процесс, если они отрицают бессмертие я и личный характер органических единств (напр. народа, государства, церкви), низводят личное начало в историческом процессе на подчиненное место: серия смертных личностей, сменяющих друг друга во времени и включенных в неличное целое, подчинена неличным отношениям и силам в такой степени, что нельзя говорить о личном характере исторического процесса.
   
На вопрос, чем же особенно ценен личный характер исторического процесса, я отвечу следующее. Персоналистическая философия, в сочетании с учением о свободе воли, устанавливает, что каждый индивидуум сам созидает свою судьбу и ответствен за все детали своего поведения: он не имеет права и оснований сваливать вину за свои недостатки на среду, на исторические условия, которые сложились до его появления на свет, на семью, в которой он родился, на наследственность и т. п.
   
Не только история человечества, но и эволюция животного и растительного царства, а также вообще дочеловеческой природы, согласно этому учению, не есть процесс, перескакивающий с одного смертного индивидуума на другой; это есть единая история развития бессмертных индивидуумов, которые двигаются вперёд, совершенствуясь в добре или изощряясь во зле, отчасти путем собственной творческой изобретательности, отчасти путем подражания чужим творческим актам и усвоения их.
   
Многие запутанные и парадоксальные черты наследственности могли бы быть объяснены с помощью учения о перевоплощении. Некоторые черты характера и строения тела наследуются индивидуумом не от родителей, а от самого себя, именно на основании опыта своей собственной прошлой жизни. Так, напр., может быть, следует объяснить те свойства, в которых индивидуум сходен не со своими родителями, а с более отдаленными предками. Другие черты тела могут быть получены от родителей, поскольку тело родителей участвует в формировании тела зародыша. Кроме того, влияние родителей может быть ещё гораздо более глубоким: пребывание субстанциального деятеля (монады) в теле родителей в тесной органической связи с ним связано с обучением типу жизни родителей, усвоением изобретений, совершенных на той линии и ступени развития, к которой они принадлежат.
   
В психологии учение о перевоплощении можно использовать для понимания природы инстинктов, атавизмов и архаизмов, которые Фрейд прослеживает до утробной жизни, но которые на деле простираются гораздо дальше.
   
Перечень ценных применений учения о метаморфозах бессмертного индивидуума далеко не полон, однако дополнение его и разработка подробностей должны быть предметом особого труда.
   
Католическая и православная церковь усвоила традицию неблагосклонного отношения к учению о перевоплощении. Возможно даже, что это учение в той форме, как его развивал Ориген, было подвергнуто осуждению на V вселенском соборе. Гефеле в своей «Conciliengeschichte» (т. II, 2 изд., стр. 791) говорит, что учение Оригена осуждено эдиктом императора Юстиниана, и 15 тезисов Оригена подвергнуты анафематствованию в константинопольском синоде 543 года, а на V вселенском соборе учение Оригена было, вероятно, подвергнуто анафематствованию без подробного обсуждения и без установления 15 тезисов против него. Однако в той форме, как это учение развито Лейбницем, именно в связи с учением о транскреации (о дополнительном творческом акте Божием), оно никогда не подвергалось осуждению церкви. Такой видный ученый и иерарх католической церкви, как кардинал Мерсье, признает это в письме к Лютославскому, опубликованному Лютославским. Правда, кардинал Мерсье написал своё заявление, по-видимому, лишь скрепя сердце. Между тем все три основные теории происхождения души, предложенные в христианской литературе, креационизм, традуционизм и учение о предсуществовании, не могут быть признаны удовлетворительными: они не дают ответа на вопрос о наследственном грехе и о справедливых условиях вступления рождающегося человека в земную жизнь (рождение от порочных или болезненных родителей, в семье внутренне разложившейся, или страдающей от нищеты, или развращаемой соблазнами неумело используемого богатства и т. п.).
   
Субстанциальные деятели созданы Богом при сотворении мира как существа свободные, наделенные творческою активностью и всеми способностями, необходимыми для осуществления абсолютного добра. Те из них, которые свободно избрали путь любви к Богу и всем тварям Его, т. е. путь любви к абсолютному добру, удостоиваются обожения и принадлежат к Царству Божию. Те же из них, которые вступили на путь себялюбия, образуют царство земного (психо-материального) бытия; в этом царстве, вследствие борьбы членов его друг против друга, неизбежны бесчисленные несовершенства, душевные и телесные страдания, смерть и т. п. виды зла, которые возникают как справедливое и естественное следствие первичного греховного акта. Такие деятели обрекли себя на длинный и трудный путь развития, в котором каждое место, занимаемое ими, соответствует их относительным достоинствам или их недостаткам, следовательно, оправдано нравственно.
  
  
   
    
Глава восьмая МЫСЛЬ О ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ В ПОЭЗИИ
   
   
В художественной литературе мысль о перевоплощении встречается довольно часто. Этот вопрос мог бы быть предметом специального исследования. Я ограничусь тем, что приведу лишь несколько случайных примеров.
   
Среди римских поэтов учение о перевоплощении высказывают Энний, Гораций, Персии, Овидий, Вергилий (см. об этом статью «Metempsychose» в «Dictionnaire de Theologie Catholique»).
   
В «Божественной комедии» Данте в «Чистилище» речь идёт о ступенях жизни и новых видах тел.
   
В литературе XIX и XX вв. можно указать на следующих писателей. В «Бабушкиных сказках» Жорж Занд есть сказка «Собака и священный цветок»; в первой части её человек рассказывает о том, как он был раньше собакою, а во второй части другой человек рассказывает о том, как он был белым слоном.
   
Виктор Гюго во многих произведениях высказывает своё убеждение о том, что существует перевоплощение. Его мысли по этому вопросу можно найти, напр., в его Contemplations, особенно в «Fleurs dans la nuit» и в «Се que dit la bonche dombre». Подробно изложены взгляды Гюго в книге Ренувье «Victor Hugo Ie philosophe».
   
Английские поэты Уордсворт (Wordsworth), Браунинг (Browning), Россетти (Rossetti), американский поэт Уот Уитмен признают существование перевоплощения.
   
В русской литературе сторонниками учения о перевоплощении являются Лев Толстой, Апухтин, Бальмонт (см. том «Будем, как солнце», первое стихотворение в отделе «Сознание»), Ф. Сологуб («Пламенный круг», см. об этом в книге Ходасевича «Некрополь».) Бунин в романе «Жизнь Арсеньева» часто намекает на то, что впечатления, производимые природою, смертью и т. п., в детстве воспринимаются так, как будто у нас уже есть знание, принесенное нами из прошлой жизни до рождения; особенно в главе XIV он говорит в этом смысле о рыцарях, замках, готических соборах, тропиках, южных морях.
   
М. Пришвин, страстный охотник, глубоко проникающий в душу природы, пишет в книге «Родники Берендея»: «Со всей этой летающей, плавающей, бегающей тварью я чувствую родственную связь, и для каждой в душе есть образ-памятка, всплывающий теперь в моей крови через миллионы лет: всё это было во мне, гляди только – и узнавай…» «Миллионы лет тому назад нами были утрачены крылья, такие же прекрасные, как у чаек, и оттого, что это было очень давно, мы ими теперь так сильно любуемся. Мы потеряли способность плавать, как рыба, и качаться на черенке, прикрепленном к могучему стволу дерева, и носиться из края в край семенными летучками, и всё это нам нравится, потому что это всё наше, только было очень, очень давно» [LXXXVI].
  
  
   
    
Глава девятая ОТНОШЕНИЕ ЦЕРКВИ К УЧЕНИЮ О ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ
   
   
Многие христиане говорят сторонникам учения о перевоплощении: «это учение – ересь; оно было высказано Оригеном и осуждено на пятом вселенском соборе». В действительности Ориген не был, повидимому, сторонником учения о перевоплощении. Ему принадлежит учение о предсуществовании души и падении её, осужденное эдиктом императора Юстиниана и подвергнутое анафематствованию в константинопольском синоде 543г. Текст этого осуждения таков: «Если кто говорит или думает, что души людей предсуществовали, именно были раньше духами или святыми силами, пресытились созерцанием Бога, пали и потому, охладев к любви Божией, стали называться по-гречески psyche и в наказание были погружены в тела, – да будет анафема». Были ли 15 тезисов Оригена, анафематствованные константинопольским синодом, осуждены на V вселенском соборе, неизвестно. Вопрос этот до сих пор не решен историками. Но само собою разумеется, что учение Оригена о предсуществовании души, о падении её и о творении Богом материи, как несовершенной оболочки для грешной души, совершенно неприемлемо. В особенности ужасна мысль, будто возможно пресыщение созерцанием Бога. Церковь имела основание осудить такое учение не только на поместном, но и на вселенском соборе. Не правы, однако же, лица, которые отвергают всякое учение о творении Богом всех душ при творении мира, ссылаясь на то, что теория предсуществования души осуждена вселенским собором. Если пятый собор и осудил это учение, он имел в виду лишь ту его форму, в какой оно высказано Оригеном. Между тем учение о предсуществовании души может быть развито в крайне различных видоизменениях и может быть дополнено учением о перевоплощении тоже с весьма различными особенностями.
   
Теория предсуществования души и перевоплощения, развитая Лейбницем и усвоенная мною, именно содержащая в себе учение о транскреации (о дополнительном творческом акте Божием, поднимающем душу от животности к разумной человечности), никогда не подвергалась осуждению Церкви. Современный лейбницеанец Лютославский, ревностный католик, был очень огорчён отрицательным отношением духовенства к защищаемому им лейбницеанскому учению о перевоплощении и обратился к видному ученому, кардиналу Мерсье, с вопросом, как относится Церковь к изложенной им теории. Кардинал ответил, что учение о предсуществовании и перевоплощении в том виде, как оно изложено Лютославским, «не осуждено формально как ересь». Письмо кардинала Мерсье Лютославский воспроизвел фотографически и напечатал во многих экземплярах. Один экземпляр его я получил от Лютославского.
   
Учение о происхождении человека путем эволюции от низших, чем он, видов организмов вполне согласимо с христианскою, религиею. Поэт Алексей Константинович Толстой (ум. в 1875 г.), человек религиозный, понимал это так же, как и Дарвин. Услышав в 1872 году, что М. Н. Лонгинов, начальник Главного управления по делам печати, хочет запретить издание перевода одного из произведений Дарвина, он написал «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинизме». Вот отрывок из него:
   
    
     
Отчего б не понемногу
     
Введены во бытие мы?
     
Иль не хочешь ли уж Богу
     
Ты предписывать приемы?
     
Способ, как творил Создатель,
     
Что считал Он боле кстати, –
     
Знать не может Председатель
     
Комитета о печати.
     
Ограничивать так смело
     
Всесторонность Божьей власти –
     
Ведь такое, Миша, дело
     
Пахнет ересью отчасти!
     
Да и в прошлом нет причины
     
Нам искать большого ранга,
     
И, по мне, шматина глины
     
Не знатней орангутанга.
    
   
   
Все три основные теории происхождения души, предложенные в христианской литературе, креационизм (творение души Богом при зачатии или рождении), традуционизм (возникновение новой души из души родителей) и учение о предсуществовании (творение души при творении мира), не могут считаться удовлетворительными, как это признает епископ Сильвестр в своём труде «Опыты православного догматического богословия» (т. III, 3 изд., стр. 337 – 339). Изложенная мною более сложная теория, заключающая в себе учение о предсуществовании души и о дальнейшей транскреации, есть синтез двух теорий – теории предсуществования и теории креационизма. Она даёт ответ на вопрос о судьбе души, удовлетворяющий требованиям справедливости и соответствующий любви Божией к творимым Им существам. О других особенностях моего учения, отклоняющихся от мнений, широко распространенных среди богословов, можно прочесть в моей книге «Бог и мировое зло. Основы теодицеи» в главе V «Персоналистическая теодицея и догматы Церкви».
   
На церковных молитвах, напр. на содержании панихиды, учение о перевоплощении никак не должно отразиться. В панихиде все внимание сосредоточено на конечной цели жизни человека, на вступлении его в Царство Божие, где нет «ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная». Но в индивидуальной молитве об усопших сторонник учения о перевоплощении может, конечно, обращаться к Богу с просьбой о благословении умершего на новых путях его жизни, о ниспослании ему даров Духа Святого и т. п.
   
Многие лица, встретив частное богословское мнение, отступающее от традиционных учений Церкви, торопятся заклеймить его словом «ересь». Учение о перевоплощении тоже называют иногда ересью. Обыкновенно при этом не отдают себе отчёта, что следует называть словом «ересь». В «Dictionnaire de Theologie Catholique» дано следующее определение этого понятия: ересь есть «учение, непосредственно и прямо противоречащее истине, сообщенной в Откровении Богом и признанной за таковую аутентично Церковью» («une doctrine qui soppose immediatement, directe-ment et contradictoirement a la verite revelee par Dieu et proposee authentiquement comroe telle par l'Eglise», VI, 2, стр. 2211). Отсюда ясно, что когда какое-либо учение не содержит в себе прямого отрицания одного из догматов Церкви, только компетентный богослов может определить, следует ли называть его ересью.