1 2 3 

  
   
Джидду Кришнамурти
   
Комментарии к жизни. Книга первая
  
  
   
    
Три набожных эгоиста
   
   
Недавно меня посетили три набожных эгоиста. Первый был из саньяси, человек, отрекшийся от мира сего. Второй был востоковедом и сильно верил в братство людей. А третий оказался заядлым борцом за какую-то странную утопию. Все трое усердствовали на своем поприще и свысока посматривали на точку зрения и интересы других. Каждый из них находил подтверждение своим убеждениям, был пылко предан своей особой форме верования, и каким-то странным образом все они были нетерпимы.
   
Они убеждали меня, особенно приверженец утопии, что готовы пожертвовать собой и отречься от своих друзей ради своей веры. Они казались кроткими и добрыми, особенно сторонник братства, но в них была жесткость сердца и та особая нетерпимость, характерная для высокомерия. Они были избранными, вестниками, они знали и были уверенны в своих знаниях.
   
Человек саньяси в ходе серьезной беседы признался, что готовится к последующей жизни. Эта жизнь, заявил он, мало что может ему дать, так как он уже осознал всю иллюзорность жизни в этом мире и отказался от мирских путей. У него еще оставались кое-какие слабости и была трудность в сосредоточении, добавил он, но в следующей своей жизни он непременно станет тем идеалом, который он избрал для себя.
   
Весь его интерес и жизненная энергия сосредоточились в его убеждении, что в следующей жизни он станет кем-то. Мы говорили долго, но он всегда делал акцент на завтрашнем дне, на будущем. Прошлое существует, заявил он, но всегда в связи с будущим. Настоящее — это всего лишь переход к будущему, а сегодня интересно только из-за того, что наступит завтра. Если бы не было завтра, спросил он, зачем же тогда было бы прилагать столько усилий? С таким же успехом можно быть растением или просто коровой.
   
Вся жизнь представала одним постоянным движением из прошлого через мимолетное настоящее к будущему. Нам нужно использовать настоящее, говорил он, чтобы стать кем-то в будущем: быть мудрым, сильным, сострадающим. Оба, и настоящее и будущее скоротечны, но «завтра» приносит плоды. Он настаивал, что «сегодня» — всего лишь ступенька на пути достижения цели, что не стоит слишком тревожиться и вникать в происходящее. Нам нужно четко представлять свой идеал в будущем и плодотворно совершить это путешествие. В общем, он был равнодушен к настоящему.
   
Верящий в людское братство был более образован, его речь более поэтична. Он был знатоком, умело пользующимся словами, вполне учтив и убедителен. Он тоже приберег себе на будущее божественную нишу. Ему также хотелось стать кем-то выдающимся. Эта мысль наполняла его сердце, и ради этого будущего он собрал вокруг себя своих последователей. Смерть прекрасна, сказал он, так как она приближает нас к той божественной нише, ради которой он и существовал в отвратительном и наполненном скорби мире.
   
Он был абсолютным сторонником передела этого мира, его усовершенствования и усердно трудился ради братства людей. Он считал, что такое стремление с сопутствующей ему жестокостью и разрушением было неизбежным в этом мире, с которым надо что-то делать. К несчастью, если вы хотите выполнения определенных организационных мероприятий, вам придется быть немного безжалостным. Это дело было необходимостью, потому что помогло бы человечеству, и от любого противостоящего ему надо было бы избавляться, конечно, аккуратно. Претворение в жизнь этого дела было крайне важно и не терпело помех. «У других свои пути, — говорил он, но наш путь — особый, и любой, кто мешает, — не с нами».
   
Приверженец утопии был странной смесью идеалиста и практичного человека. Он руководствовался не Старым, а Новым Заветом. Он знал исход будущего, так как Новый Завет предвещает, что будет в конце. В его план входило создать суматоху, организовать и исполнить то, что предвещал Новый Завет. Настоящее, он говорил, было искажено и должно быть уничтожено, а на его руинах будет построено новое. Надо пожертвовать настоящим ради будущего. По сути, значение имел только человек будущего, а не настоящего. «Мы знаем, как создать такого человека», сказал он, «мы можем сформировать его сознание и сердце. Но мы должны получить власть для выполнения любого благого дела. Мы принесем в жертву себя и других, чтобы установить новый порядок. Мы убьем любого, стоящего у нас на пути. Любые средства хороши, когда цель их оправдывает.
   
Если итогом происходящего будет мир, то можно использовать любую форму насилия. Если, в конце концов, каждый будет свободен, то тирании в настоящем не избежать. «Как только власть окажется в наших руках, — заявил он, — мы прибегнем к любому виду принуждения ради создания нового мира без классовых различий.
   
Мы ни на шаг не отойдем от своей догмы, мы твердо верим в нее, но наша стратегия и тактика будет варьироваться в зависимости от изменения обстоятельств. Мы планируем, организуем и прилагаем все усилия для уничтожения человека настоящего ради человека будущего.
   
Человек саньяси, верящий в человеческое братство, и приверженец утопии — все они живут ради завтрашнего дня, ради будущего. В обычном понимании они не властолюбивы, им чужды высокие почести, богатство или признание. Они жаждут власти в более утонченном ее виде. Приверженец утопии показал свою принадлежность к общности, которая, по его мнению, будет обладать властью для изменения мира. Верящий во всемирное братство жаждет быть возвеличенным, а человек саньяси— достичь своей цели. Все поглощены собственным становлением, своими достижениями и распространением своей идеи. Они не видят, как их желания отталкивают мир, равенство, величайшее счастье.
   
Стремление к цели в любом его проявлении: либо совместными усилиями, либо для личного спасения или духовного роста — это действие в будущем. Извечное желание будущего. Желание стать — это бездействие в настоящем. «Теперь и сейчас» имеет большее значение, чем «завтра». В «теперь и сейчас» заключено все время, понять «теперь и сейчас» означает освободиться от времени. «Стать» — это значит продлить время, продлить скорбь. «Стать» не включает в себя «быть». «Быть» — это всегда в настоящем, быть — это высший путь превращения. «Стать» — всего лишь означает видоизменяющееся продолжение, а полное преобразование заключено только в настоящем, в «быть».
  
  
   
    
Отождествление
   
   
Почему вы отождествляете себя с другими, с обществом, со страной? Почему вы называете себя христианином, хинду, буддистом или почему вы являетесь членом одной из многочисленных сект? Религиозно или политически человек отождествляет себя с той или иной группой по традиции или по привычке, по внутреннему побуждению или предубеждениям, подражая кому-то, или из-за лени. Такое отождествление прекращает всякое творческое понимание, и тогда человек становится простым инструментом в руках партийного боса, начальника священника или духовного лидера.
   
На днях один человек сказал, что он «кришнамуртиец», а он состоял в то же самое время в другом обществе. Когда он так говорил, это было совершенно бессознательное применение такого отождествления. Ни в коей мере его нельзя было назвать глупцом, напротив, он был хорошо начитан и образован. Не был он ни эмоционален, ни сентиментален в этом вопросе, наоборот, он был четок и понятен.
   
Почему он вдруг стал последователем Кришнамурти? До этого он являлся членом иных обществ и организаций, и тут вдруг выяснилось, что он «кришнамуртиец». Из того, что он рассказал, казалось, что его искания окончились. Вот здесь он остановился, это было его итогом.
   
Свой выбор он сделал, и ничто не могло поколебать его. Теперь он спокойно осядет и будет следовать всему, что было сказано и что будет сказано.
   
Когда мы отождествляем себя с кем-то другим, является ли это отождествление отождествлением из-за любви? Разве отождествление означает переживание? Разве отождествление не влечет за собой угасание любви переживания? Отождествление — это овладение чем-то, утверждение в чем-то, отстаивание права собственности, а собственность отрицает любовь, не так ли? Владеть — значит быть в безопасности, обладание — это защита, неуязвимость. В отождествлении также есть доля сопротивления, либо грубого, либо утонченного. А разве любовь является способом самозащиты? Присутствует ли любовь там, где есть защита?
   
Любовь — ранимая, мягкая, уступчивая. Она представляет собой высшую форму чувствительности, а отождествление приводит к бесчувственности. Отождествление и любовь не могут быть рядом, так как первое уничтожает вторую. Отождествление — это в основном умственный процесс, с помощью которого ум оберегает себя. В процессе отождествления с кем-то он должен сопротивляться и защищаться, он должен обладать и избавляться. В этом процессе становления ум или «я» делается выносливее и способнее. Но это не любовь. Отождествление уничтожает свободу, а наивысшая форма чувствительности рождается только в свободе.
   
Чтобы переживать, нужно ли отождествление? Разве сам акт отождествления не кладет конец исследованию и открытию? Счастье истины не бывает без переживания в процессе самопознания. Отождествление препятствует открытию. Это все лишь еще один вид лени. Отождествление — это следование опыту другого человека, следовательно, это абсолютно искусственный опыт.
   
Чтобы переживать, надо отбросить все отождествления. Чтобы переживать, нельзя бояться. Страх мешает познанию. Из-за страха мы прибегаем к отождествлению с другими, с сообществом, с идеологией и тому подобным. Страх должен препятствовать и сдерживать, а как можно отважиться на путешествие по морю, не отмеченному на карте, если вы ожидаете нападения? Истину или счастье нельзя постичь без путешествия по дорогам собственного «я». Вы не уплывете далеко, если вы сбросили якорь. Отождествление — это убежище. Убежище нуждается в защите. А то, что требует защиты, рано или поздно будет разрушено. Отождествление несет в себе разрушение, отсюда возникают постоянные конфликты.
   
Чем больше мы сражаемся за или против отождествления, тем сильнее противодействие пониманию. Если человек осознал весь процесс отождествления, внешний и внутренний, если он понял, что внешнее выражение отражает внутреннюю потребность, тогда открывается возможность для познания и счастья. Тот, кто отождествил себя с кем-то или чем-то, никогда не познает свободы, только лишь в которой и существует полная истина.
  
  
   
    
Домыслы и тревоги
   
   
Как забавно схожи домысел и тревога. Оба они являются продуктом деятельности неустанного размышления. У неугомонного ума должен быть арсенал чередующихся выражений и поступков. Он должен занимать себя постоянно нагнетающимися чувствами и меняющимися интересами. Все это составляющие домыслов.
   
Домысел — это полное противопоставление ясности и искренности. Распространять слухи означает убегать от себя, а бегство от реальности — причина беспокойства. По своей сути уход от действительности это и есть беспокойство. Озабоченность делами других кажется естественной для большинства людей, что проявляется в массовом чтении газетных и журнальных статей, распространяющих слухи об убийствах, разводах и т. п. Как нам интересно, что другие думают о нас, так и нам ужасно важно знать все о других. Отсюда возникает неявная, едва заметная, вкрадчивая форма цинизма и поклонения авторитету. Таким образом, мы становимся все более и более подвержены влиянию внешних факторов, а внутри пустеем. Чем больше внимания мы уделяем внешнему миру, тем больше чувств и увлечений у нас появляется. Все это играет на руку уму, не знающему покоя, который не способен на глубокий поиск и открытие.
   
Домысел — это проявление беспокойного ума. Если вы молчите, это еще не означает спокойствие ума. Спокойствие не возникает вместе с воздержанием или ограничением, оно возникает в результате понимания того, что есть. Чтобы понять то, что есть, необходимо быстрое осознание, так как то, что есть, не является неподвижным.
   
Если бы не беспокойство, большинство из нас, наверное, не чувствовали бы себя живыми. Быть снедаемым како-то проблемой для большинства из нас показатель существования. Мы не можем представить жизнь без проблем. Чем сильнее мы загружаем свои умы проблемами, тем более бдительными, как нам кажется, мы становимся. Постоянное напряжение из-за проблем, созданных самой же мыслью, только оглупляет ум, делая его невосприимчивым и истощенным.
   
Тогда зачем же эта непрекращающаяся поглощенность мыслей проблемами? Разве тревога решит проблему? Или все-таки решение проблемы придет, когда наш ум успокоится? Но для большинства людей спокойный ум — это что-то пугающее. Они боятся спокойствия, потому что одному богу известно, что они могут обнаружить внутри себя, а беспокойство избавляет от этого. Ум, который вечно боится открытий, вынужден защищаться, а тревога и есть защита.
   
Из-за постоянного напряжения в силу привычки и влияния внешних факторов, часть нашего сознания стала возбужденной и беспокойной. Современная жизнь поддерживает в нас такое состояние. Она отвлекает наше внимание, что является лишь способом самозащиты. Защита — это сопротивление, мешающее пониманию.
   
Тревога, как и домысел, имеет сходство с напряжением и важностью, но если присмотреться, то можно понять, что тревога берет свое начало в увлечении, а не искренности. Увлечения постоянно меняются, поэтому объекты тревоги и домыслов тоже изменчивы. Перемена — это всего лишь видоизмененное продолжение. Волнениям и домыслам можно положить конец только тогда, когда вы осознаете причину беспокойства вашего ума. Простое воздержание, контроль или дисциплина не приносят спокойствия, а только отупляют ум, делают его нечувствительным и ограниченным.
   
Любопытство — это не путь к пониманию. Понимание приходит с самопознанием. Тот, кто страдает, не любопытен, но простое любопытство с его ярким оттенком предположения, является помехой к самопознанию. Предположение, как и любопытство, есть показатель беспокойства ума и каким бы гениальным он ни был, он разрушает понимание и счастье.
  
  
   
    
Мысль и любовь
   
   
Мысль, с ее эмоциональным и чувственным содержанием, не является любовью. Мысль постоянно отрицает любовь. Мысль основана на воспоминаниях, а любовь — это не воспоминание. Когда вы думаете о том, кого вы любите, ваша мысль не является любовью. Вы можете вспомнить привычки вашего друга, его поведение, черты характера, вспомнить приятные и неприятные моменты в ваших с ним взаимоотношениях. Но возникающие картинки и мысли не есть любовь. По своей природе мысль разделяющая. Ощущение времени и пространства, разлуки и скорби порождаются в процессе мышления, а любовь возникает только тогда, когда процесс мышления останавливается.
   
Мысль неизбежно взращивает чувство собственности. Чувство собственности, сознательное или неосознанное, культивирует ревность. Там, где ревность, нет любви, это очевидно. И все-таки большинство людей воспринимают ревность как показатель любви. Ревность — это продукт мысли, это ее отклик эмоционального содержания. Когда чувство владения или что вами владеют блокируется, возникает такая пустота, что зависть уступает место любви. Все трудности и горести возникают оттого, что мысль играет роль любви.
   
Если бы вы не думали о ком-то, вы бы сказали, что не любите этого человека. Но разве это любовь, когда все же вы думаете о нем? Если бы вы перестали думать о любимом человеке, то это скорее всего испугало вас, не так ли? Если бы вы перестали думать о друге, который умер, вы бы считали себя предавшим его, не любящим. Вы будете воспринимать такое состояние как бессердечное, равнодушное и таким образом вы станете думать о нем. У вас в руках или в вашей голове появятся фотографии или картинки. Но если вот так заполнять свое сердце воспоминаниями ума, то не останется места для любви. Когда вы рядом с вашим другом, вы не думаете о нем. Только в его отсутствие мысль начинает воссоздавать сцены и переживания, которые уже мертвы. И это возрождение прошлого называют любовью. Поэтому для большинства из нас любовь есть смерть, отрицание жизни. Мы живем с прошлым, с мертвецами, поэтому мы сами мертвы, хотя называем это любовью.
   
Процесс мышления извечно отрицает любовь. Это мысль эмоционально запутанна, не любовь. Мысль — величайшая помеха любви. Мысль создает разделение между тем, что есть, и тем, что должно быть, на этом разделении основана этика (нравственный закон). Но ни моральное, ни аморальное не знают любви. Структура морали, созданная умом, чтобы укрепить социальные взаимоотношения, не является любовью, а всего лишь скрепляющее вещество, похожее на цементный раствор. Мысль не ведет к любви, не взращивает ее, потому что любовь нельзя вырастить в саду, как растение. Само желание культивировать любовь — результат работы мысли.
   
Если вы полностью все осознали, вы поняли всю важность роли мысли в нашей жизни. У мысли есть определенные задачи, но они никоим образом не связаны с любовью. То, что связано с мыслью, может быть понято ею, а то, что не связано, ум не может уловить. Вы спросите, что же такое любовь? Любовь — это состояние бытия, где нет мысли. Но сама попытка дать определение любви является мыслительным процессом, поэтому это уже не любовь.
   
Нам необходимо понять саму мысль, а не пытаться уловить любовь посредством мысли. Отрицание мысли не приведет к любви. Освобождение от мысли приходит только после полного осознания ее глубинного значения, а для этого необходимо очень тщательное самопознание, а не показное, поверхностное суждение. Погружение в себя, а не повторение, осознание, а не определение, открывают пути мысли. Без осознания и понимания путей мысли не может быть любви.
  
  
   
    
Одиночество и уединение
   
   
Солнце село, и на фоне темнеющего неба деревья стали черными, с четкими формами. Широкая могучая река была тихой и спокойной. Луна только что появилась над горизонтом. Еще не создавая теней, она поднималась между двумя большими деревьями.
   
Мы шли вдоль крутого берега реки и вышли на дорогу, огибавшую зеленевшие пшеничные поля. Эта дорога была очень древней: по ней прошлись тысячи людей. Она была знаменита преданиями и тишиной. Она блуждала среди полей и манговых деревьев, тамариндов и брошенных могил. Вдоль нее попадались участки с садами, а сладкий горох аппетитно наполнял воздух своим ароматом. Птицы мостились, готовясь к ночи, а в большом пруду уже начали отражаться звезды. Природа была молчаливой тем вечером. Деревья стояли отчужденно, они погрузились в молчание и темноту. Мимо проехали на велосипедах несколько болтавших жителей деревни, и снова воцарилась глубокая тишина и тот покой, который наступает, когда все остается наедине с собой.
   
Такое уединение — это не болезненное, пугающее одиночество. Это состояние, когда ты сам с собой, ничем не нарушенное, полное и насыщенное. У тамариндового дерева нет иного существования, кроме как быть собой. Это и есть уединение. Каждый становится сам собой, как огонь, как цветок. Мы не осознаем чистоту этого состояния, его необъятность. Общаться по-настоящему можно только, когда ты сам с собой. Быть самому в себе не означает отреченье или замкнутость. Быть самому в себе означает очищение от всех побуждений, повседневных дел и целей. Уединение — это не желаемая цель ума. Нельзя пожелать уединения. Такое желание — это лишь побег от боли из-за неспособности к общению.
   
Одиночество со своими страхами и болью — это отстранение, неизбежный поступок вашего «я». Причина отстранения, неважно, масштабного или нет, берет свое начало в смущении, конфликте, горе. Отстранение не может породить уединение. Нужно избавиться от первого, чтобы позволить второму быть. Уединение — неделимое, а одиночество — это отделение себя. Тот, кто уединился, восприимчив, поэтому легко переносит все. Только уединившийся может общаться с тем, что беспричинно и безмерно. Для уединившегося жизнь вечна, для уединившегося нет смерти. Уединившийся никогда не прекратит свое существование.
   
Луна только всходила над вершинами деревьев, и тени были явными и черными. Залаяла собака, когда мы миновали маленькую деревушку и возвращались назад вдоль реки. Река была такой спокойной, что она отражала в своей воде звезды и огни длинного моста. Высоко на берегу стояла детвора и смеялась, а маленький ребенок плакал. Рыбаки чистили и сворачивали свои сети. Мимо тихо пролетела ночная птица. На противоположном берегу реки кто-то начал петь, и его слова были понятными и трогательными. И снова охватившее все вокруг уединение жизни.
  
  
   
    
Ученик и мастер
   
   
«Знаете, мне сказали, что ученик одного мастера», — начал он. «Вы думаете, так и есть? Мне действительно нужно знать, что вы думаете об этом. Я состою в одном обществе, о котором вы знаете. Лидеры внешних дел, которые представляют лидеров внутренних дел, сказали мне, что благодаря моей работе на благо общества меня произвели в ученики. Мне объяснили, что в этой жизни есть возможность получить посвящение первой степени». Все это он принимал близко к сердцу, и мы продолжили разговор.
   
Награда в любом ее виде очень радует ум, особенно духовная награда, в особенности если личность мало заинтересована в мирских почестях. Или, когда такая личность не делает особых успехов в этом мире, ей доставляет удовольствие принадлежность к группе особо избранных кем-то, кто считается высоко продвинутым духовно. Таким образом, личность становится частью команды, трудящейся на благо великой идеи и, естественно, личность должна быть поощрена за свое послушание, за жертвы, принесенные ради этой цели. Это не в прямом смысле награда, это признание чьего-либо духовного продвижения. Как, например, в эффективно функционирующих организациях чья-либо производительность подтверждается вознаграждением с целью стимулирования личности работать еще лучше.
   
В мире, где поклоняются успеху, такой способ самопродвижения ценят и одобряют. Но когда вас называют учеником или вы сами так начинаете думать, появляются ужасные формы эксплуатации. К несчастью, и эксплуататор, и эксплуатируемый чувствуют себя окрыленными в своем взаимодействии. Нарастающее мнимое удовлетворение считается духовным ростом. Все это становится особенно отвратительным и ужасным, когда между учителем и учеником есть посредник, когда, например, учитель в другой стране или недоступен по другим причинам, и у вас нет прямого физического контакта с ним. Эта недосягаемость и нехватка прямого взаимодействия открывают двери самообману и великим детским иллюзиям. А уже эти иллюзии используются хитрецами, за которыми стоят слава и сила.
   
Награда и наказание существуют только тогда, когда отсутствует смирение. Смирение — это не конечный результат духовных практик и отречений. Смирение — это не подвиг, не добродетель, которую нужно взращивать. Добродетель, которая превращается в культ, перестает быть добродетелью, так как она становится очередным видом подвига, рекорда, который нужно достичь. Культ добродетели — это не отречение от своего «я», это негативное восприятие себя.
   
В смирении нет разделения на высших и низших, на мастера и ученика. Как только появляется разделение «мастер» — «ученик», окружающий мир и свое «я», понимание становится невозможным. В осознании сути нет мастера и ученика, нет продвинутых и отстающих. Суть — это понимание того, что есть, от мгновения к мгновению, без груза и наследства прошлого.
   
Награда и наказание только укрепляет «я», отрекающееся от смирения. Смирение является частью настоящего, а не будущего. Вы не можете стать смиренным. Само такое становление есть продолжение самомнения, прикрывающегося творением благодетели. Как же сильно наше желание преуспеть, стать кем-то значимым! Как же могут сосуществовать успех и смирение? Тем ни менее, это то, чего добиваются эксплуататор и эксплуатируемый, именно здесь заложено противоречие и страдание.
   
«Вы имеете в виду, что никакого мастера не существует, и то, что я его ученик, всего лишь иллюзия, выдумка?» — спросил он.
   
   
Существует ли мастер или нет, по сути, маловажно. Это важно для эксплуататора, для тайных школ и обществ. Но для человека, который ищет дарующую счастье истину, этот вопрос безразличен. Богач и кули несут в себе тот же смысл, что и мастер и ученик. Существует ли мастер или нет, есть ли различия между посвященными и учениками, и т. п. — не суть важно. Важно лишь понимать себя. Без самопознания ваша мысль, к которой вы пришли в ходе размышления, не имеет основания. Если сначала вы не познаете себя, как можете вы познать суть? Вам не избежать иллюзий без самопознания. Глупо верить словам других, которые вам говорят, что вы то или иное. Берегитесь человека, обещающего вам награду в этом мире или мире ином.
  
  
   
    
Богатые и бедные
   
   
Было сыро и душно, и шум огромного города наполнял воздух. С моря дул теплый ветер, принося запах смолы и бензина. Даже на закате солнца, красневшем в воде за горизонтом, жара все еще не спадала. Большая группа, наполнявшая комнату, покинула ее, и мы вышли на улицу.
   
Попугаи, похожие на большие ярко-зеленые огни света, возвращались домой на ночлег. Рано утром они улетали на север, где раскинулись фруктовые сады, зеленые лужайки и открытый простор, а вечером возвращались, чтобы провести ночь среди деревьев большого города. Их полет был неровным, всегда небрежным, шумным и ярким. Они никогда не летели прямо, как другие птицы, а виляли справа налево или неожиданно обрушивались на дерево. В полете они самые суетливые птицы, но как они прекрасны: красные клювы и золотистая зелень пели гимн цвету. Грифы, громоздкие и ужасные, усаживались на ночь на пальмах.
   
Вот приближался человек, играющий на флейте. Он был каким-то слугой. Продолжая играть, он взобрался на холм, и мы последовали за ним. Ни на миг не прекращая игру, он свернул в одну из примыкающих улиц. Было странно слышать звук флейты в шумном городе. Звук ее проникал в глубь сердца. Музыка была прекрасной, и мы шли за играющим еще какое-то расстояние. Мы пересекли несколько улочек и вышли на более освещенную и широкую улицу. Далее играющий на флейте присоединился к группе людей, сидевших со скрещенными ногами на обочине у дороги. Мы последовали его примеру. Мы все сидели вокруг него, пока он играл. Большинство сидящих были прислугой, водителями, ночными сторожами, было еще несколько детей и одна или пара собак. Мимо проезжали машины. В одной из них горел свет. Там за рулем сидела женщина, прекрасно одетая, но одинокая. Одна из машин подъехала, водитель вышел и сел рядом с нами. Все они разговаривали и радовались, смеялись и жестикулировали, но песнь флейты ни разу не дрогнула, и это вызывало восторг.
   
Немного времени спустя мы ушли оттуда и отправились дорогой, ведущей к морю, мимо хорошо освещенных домов состоятельных людей. Богатых окружает какая-то своя особая атмосфера. Как бы ни были они образованны, любезны, родовиты и изысканны, в них есть непроницаемая и надменная отчужденность, та нерушимая самоуверенность и твердость, которую трудно разрушить. Они не владельцы богатств, наоборот, богатства владеют ими, что хуже смерти. Благотворительность — их тщеславие. Они считают себя попечителями собственного богатства, они организуют благотворительные фонды, пожертвования, они — творцы, строители, дающие. Они строят церкви, храмы, но их бог — бог золота. Там, где существует такая бедность и деградация, надо было родиться толстокожим, чтобы стать богатым. Многие из них начинают задавать себе вопросы, спорить и искать истину. Бедные жаждут стать богатыми и наделенными властью, а богатые уже поймались в ловушку собственных поступков. И все же они верят и рискуют дальше. Они спекулируют не только на рынке, но и на основе основ. Они играют и там, и тут, но преуспевают только в делах, которые ближе их сердцам. Их верования и обряды, их страхи и надежды ни имеют никакого отношения к действительности, так как их сердца пусты. Чем напыщеннее показное представление, тем больше внутренняя бедность.
   
Отказаться от мира богатства, комфорта и положения в обществе сравнительно простое дело. Но чтобы избавиться от хотения быть, стать богатым, требуется значительная сообразительность и усилие рассудка. Власть, обретаемая с богатством, — это препятствие к пониманию реальности, так же как власть одаривать и власть иметь возможность. Это особая форма самоуверенности, это продукт нашего «я». Хотя это и трудно, эту самоуверенность можно преодолеть. Но что еще более изощренное и скрытое — это сила и задор, основа которых страстное стремление стать кем-то. Самовозвеличивание в любом его проявлении, будь то богатство или добродетель, — это процесс противопоставления, порождающий противоречия и суматоху. Ум, обремененный задачей стать кем-то, никогда не будет спокоен, так как спокойствие не наступает в результате тренировок или истечения времени. Спокойствие — это состояние понимания, а желание стать кем-то отвергает понимание. Желание стать кем-то дает ощущение времени, что в действительности есть откладывание понимания на потом. «Я стану» — это иллюзия, порожденная самоуверенностью.
   
Море было таким же беспокойным, как и город, но его беспокойность имела глубину и содержание. На горизонте появилась вечерняя звезда. Назад мы возвращались по улице, наводненной автобусами, машинами и людьми. На тротуаре лежал голый спящий человек. Он был попрошайкой и был смертельно истощен недоеданием, но его разбудить было трудно. Вдали простирались зеленые лужайки и виднелись пестрые цветы городского сада.
  
  
   
    
Обряды и посвящения
   
   
Окрженная большой оградой, среди деревьев, стояла церковь. Белокожие и смуглолицые люди входили и выходили из нее. Внутри нее света было больше, чем в европейских церквях, но обстановка была такая же. Церемония шла своим чередом, и она по-своему была красива. Когда она окончилась, мало кто из белых вступал в разговор со смуглолицыми и наоборот. Все мы вышли и пошли своими дорогами.
   
На другом материке стоял храм. В нем пели песнь на санскрите. Исполнялся пуйа, обряд Хинду, а сами прихожане принадлежали иной культуре. Тональность слов санскрита очень экспрессивна и проникновенна, она обладает необычайной глубиной и значением.
   
Вы можете быть обращенным из одной религии в другую, поменять одну догму на другую, но нельзя стать посвященным в познание действительности. Вера не есть действительность. Можно изменить мнение, решение, но истина или бог — это не убеждение, это переживание, не основанное на вере, догме или прошлом опыте. Если у вас есть опыт религиозного переживания, то ваш опыт — это условный отклик той веры. Если ваше переживание неожиданно и спонтанно, и вы формируете ваш дальнейший опыт на его основе, тогда ваши переживания — это всего лишь продолжение памяти, которая реагирует при взаимодействии с настоящим. Память всегда мертва, возвращаясь к жизни только в соприкосновении с переживаемым настоящим моментом.
   
Обращение — это смена одной формы веры на другую, одного вида обряда на другой более удовлетворяющий, но это не открывает дверь в реальность, наоборот, удовлетворение — это помеха на пути к реальности. И, тем не менее, это то, что устоявшиеся религии и религиозные группировки пытаются сделать: заставить вас верить в более-менее разумную догму, религиозное суеверие или надежду. Они предлагают вам клетку получше. Она может быть, а может и не быть удобной, в зависимости от вашего характера. Но в любом случае это тюрьма.
   
На религиозном или политическом уровнях, при разных культурных этапах развития это обращение в веру происходит всегда. Организации со своими лидерами буйно процветают, удерживая человека в рамках идеологии, будь то политической или религиозной, которую они предлагают. В этом процессе заключена взаимная эксплуатация. Истина за пределами всяких рамок, страхов и надежд. Если вы ощутите радость познания истины, я уверен, вы отбросите соблюдение всех церемоний и идеологических традиций. Ум находит безопасность в религиозных и политических рамках, и это то, что дает жизненную силу организациям. Всегда существуют консерваторы и новички. Они поддерживают жизнедеятельность организаций благодаря своим вложениям и собственности. Сила и престиж организаций привлекают тех, кто боготворит успех и обывательский здравый смысл. Когда ум не находит удовлетворения и жизненной силы в старых рамках, он обращается к другим, более крепким и успокаивающим учениям и догмам. Таким образом, ум — это продукт жизнедеятельности окружающей среды, подстраивающийся и поддерживающий себя на чувствованиях и отождествлениях. Поэтому ум цепляется за нормы поведения, шаблоны мышления и т. п. Пока ум будет принадлежать прошлому, он никогда не сможет обнаружить истину или впустить ее. В своем стремлении удержаться в организациях он отбрасывает поиск истины. Очевидно, что ритуалы предлагают своим участникам обстановку, в которой они чувствуют себя комфортно. Оба вида ритуалов, коллективные и одиночные, дарят уму покой, они — существенный контраст скучной повседневной жизни. В церемониях есть некая доля красоты и порядка, но в целом они действуют как стимулирующее средство. И как все стимуляторы они вскоре отупляют ум и сердце. Оны становятся привычкой, необходимостью, без которой не обойтись. Считается, что эта необходимость есть духовное возрождение, накопление жизненных сил, еженедельная или ежедневная медитация и т. п. Но если вникнуть глубже в этот процесс, то можно увидеть, что ритуалы — это повторяемое действие, предлагающее превосходный и приемлемый уход от самопознания. Без самопознания действие малозначительно. Повторение молитв, слов или фраз усыпляет ум, хотя какое-то время они служат стимуляторами. В этом сонном состоянии действительно происходят переживания, но они самоспроецированы. Как бы они ни удовлетворяли, такие переживания иллюзорны. Переживание действительности происходит не путем повторения, не путем тренировки. Истина — это не следствие, не результат, не цель. Ее нельзя заманить, так как она не творение ума.
  
  
   
    
Знание
   
   
Мы ждали поезд, а он опаздывал. Платформа была шумной и грязной, а воздух едким. Там было много ожидающих подобно нам. Плакали дети, мать кормила грудью малыша, торговцы трезвонили о своем товаре, продавался чай и кофе — в общем, это было беспокойное и оживленное место. Мы прохаживались туда-сюда по платформе, наблюдая за собственными шагами и движением жизни вокруг нас. К нам подошел мужчина и заговорил на ломаном английском. Он сказал, что присматривался к нам и почувствовал побуждение сказать нам кое-что. С величайшим чувством он пообещал вести правильную жизнь и с этого момента больше не курить. Он признался, что он всего лишь необразованный рикша, но у него были выразительные глаза и приятная улыбка.
   
Через некоторое время подошел поезд. В вагоне нам представился один мужчина. Он был известным лингвистом, владел многими языками и свободно цитировал на них. Он был в возрасте, много знал и был состоятелен и амбициозен. Он рассказывал о медитации, но создавалось впечатление, что он говорит, не основываясь на собственном опыте. Его бог — бог книг. У него было традиционное и устоявшееся отношение к жизни, и он верил в ранний и заранее спланированный брак и в строгие нормы жизни. Он чувствовал принадлежность к своей касте или классу и осознавал разницу интеллектуальных способностей каст. Его переполняла гордость за свои знания и положение.
   
Садилось солнце, поезд мчался по прекрасной сельской местности. Домашние животные возвращались домой, и в воздухе кружилась золотая пыль. На горизонте виднелись огромные черные тучи, а в вдалеке слышались раскаты грома. Сколько радости вмещает в себя зеленый луг, и как мила эта деревня в обрамлении извивающейся горы. Наступала темнота. Большой голубой олень пасся на лугу, и он даже не поднял голову, когда поезд прогрохотал мимо.
   
Знание — это вспышка света в промежутках между тьмой. Но знание не может подняться над тьмой или выйти за ее пределы. Знание имеет значение для техники, как топливо для машины, но оно не может проникнуть за пределы неизвестного. Неизвестное нельзя поймать в сеть известного. Знание нужно отодвинуть в сторону, чтобы возникло неизвестное, но как же это трудно сделать!
   
У нас есть память о нашем прошлом, наши мысли основаны на прошлом. Прошлое — это известное, отголосок прошлого вечно отбрасывает тень на настоящее, на неизвестное. Неизвестное относится не к будущему, а к настоящему. Будущее есть результат того, как прошлое прокладывает свое путь сквозь неясное настоящее. Этот промежуток, этот интервал наполнен скачкообразными вспышками знаний, прикрывающих пустоту настоящего. Но в этой пустоте содержится чудо жизни.
   
Привязанность к знаниям схожа с любой другой привязанностью. Она предлагает уход от страха перед пустотой, одиночеством, разочарованием, страхом быть ничем. Свет знаний — это покрывало, под которым темнота, непостижимая для ума. Ум пугается неизвестного, поэтому он прибегает к знаниям, теориям, надеждам, воображению. Все эти знания — это препятствие для понимания неизвестного. Избавиться от знаний означает впустить страх, а не отречься от ума, который является единственным инструментом восприятия у человека, означает стать уязвимым для грусти и радости. Но отстраниться от знаний непросто. Быть невеждой — это не означает быть свободным от знаний. Невежество — это нехватка знаний о себе самом, неосведомленность. А знание — это невежество из-за отсутствия понимания путей, проходимых собственным «я». Понимание своего «я» — это ключ к свободе от знания.
   
Свобода от знаний возникает тогда, когда понят процесс собирания информации и желания вобрать в себя информацию. Желание накопить в себе есть желание безопасности, уверенности. Такое желание определенности через отождествление, через осуждение и оправдание — это причина страха, разрушающего общность. Когда есть общность, нет необходимости накопления. Накопление — это замкнутое в себе противостояние, усиленное знаниями. Преклонение перед знаниями — это лишь способ идолопоклонства, оно не избавит от страдания и противоречий в жизни. Покров знаний скрывает, но никогда не избавляет нас от усиливающихся сомнений и печали. Пути ума не приведут к истине и счастью. Знать значит отрицать неизвестное.
  
  
   
    
Уважение
   
   
Он утверждал, что не жаден, что довольствуется малым и что жизнь была благосклонна к нему, хотя и на его долю выпадали обыкновенные человеческие страдания. Он был человеком скромным, спокойным и надеялся, что его не потревожат на жизненном пути. Он сказал, что не был честолюбив, что в своих молитвах благодарил бога за все, что есть в его жизни, за семью, за уклад его жизни. Он был благодарен за то, что не погряз в конфликтах и проблемах, как его друзья и родственники. Очень быстро он стал уважаем и был счастлив, что был одним из «избранных». Его не влекло к другим женщинам, наоборот, у него была спокойная семейная жизнь, хотя не без обычных пререканий между мужем и женой. Не было у него и особых пороков, он много молился и восхвалял бога. «Что со мной не так», спросил он, «у меня же нет проблем?» Не дожидаясь ответа, он удовлетворенно улыбнулся и как-то мрачно продолжил рассказ о своем прошлом: чем он занимался, какое образование он дал своим детям. Он продолжил, сказав, что не был расточителен, а давал понемногу там и здесь. Он был уверен, что каждый должен бороться, чтобы занять свое место в этом мире.
   
Уважение — это проклятие, разъедающее ум и сердце. Оно подкрадывается незаметно и разрушает любовь. Быть уважаемым значит уметь успех, обеспечить себе положение в этом мире, выстроить вокруг себя стену одобрения, той уверенности, которая приходит с деньгами, властью, успехом, возможностями или благодетелью. Эта исключительная уверенность взращивает в обществе ненависть и противостояние человеческих отношений. Уважаемые — всегда сливки общества, поэтому они являются причиной споров и несчастья. Уважаемые, как и презираемые, всегда в зависимости от милости обстоятельств. Для них очень важно влияние окружающего мира и имеют значение традиции, поскольку они скрывают их внутреннюю бедность. Уважаемые всегда боятся, подозрительны и готовы защищаться. В их сердцах страх, а в их добродетели — злость. Их благие дела и набожность — это их защита. Они словно барабаны, пустые внутри, но звонкие, если по ним ударить. Уважаемые, как и презираемые, никогда не в состоянии открыться реальности, они замкнулись в уверенности в собственном совершенстве. Им не дано счастье, так как они избегают истины.
   
«Быть неалчным» и «быть нерасточительным» имеют тесную взаимосвязь. Оба эти процесса есть замкнутось в себе, сконцентрированность на себе с отрицательной частицей «не». Чтобы быть жадным, нужно быть активным. Направлять свою деятельность вовне. Вы должны бороться, соперничать, быть агрессивным. Если у вас нет такого побуждения, это не означает, что вы свободны от алчности, просто она у вас спрятана внутри. Ваша внешняя деятельность — это расстройство, болезненная борьба. Проще скрыть это в себе, прикрывшись словом «неалчный». Быть щедрым на руку — это одно, но быть щедрым от сердца другое. Щедрость от руки ясна и проста и зависит от условий культурного достижения. А вот щедрость от сердца имеет гораздо более широкое и глубокое значение, требуя расширенного осознания и понимания. Быть нерасточительным — опять же приятно, но это слепая замкнутость в себе, внешняя бездеятельность. В этом состоянии поглощения собой есть внутренняя деятельность, как у спящего, но она никогда не пробудит вас. Процесс пробуждения болезненный, поэтому молоды вы или стары, вы предпочитаете быть наедине с собой, чтобы стать уважаемым, чтобы умереть.
   
Как и щедрость сердца, щедрость руки — это поступок, направленный вовне, но часто он болезненный, обманчивый, саморазоблачающий. Щедрость руки легко доступна, а щедрость сердца непросто взрастить, это свобода от накопления. Чтобы простить, должна быть нанесена обида, чтобы оказаться обиженным, надо скопить в себе гордыню. Щедрость сердца отсутствует, пока память тихо шепчет «мне» и «мое».
  
  
   
    
Политика
   
   
Высоко в горах целый день шел дождь. Это был не легкий проливной дождик, а один из тех обильных ливней, которые смывают дороги и выворачивают на склонах деревья с корнями, вызывают оползни и бурные потоки, утихающие через несколько часов. Маленький мальчик, промокший до мозга и костей, играл в пустом бассейне и не обращал ни малейшего внимания на громкий голос матери. Когда мы взбирались по грязной дороге, навстречу нам спускалась корова. Казалось, что небеса разверзлись и покрыли водой всю землю. Мы насквозь промокли, сняли почти всю свою одежду, и по нашей коже приятно застучал дождь. Дом стоял высоко на склоне горы, а внизу простирался город. С запада дул сильный ветер, нагоняя все больше неистовых черных туч.
   
В комнате горел огонь, и несколько человек сидели в ожидании разговора. Из-за дождя, стучащего по окнам, на полу образовалась большая лужа. Вода проникала даже через камин, отчего костер потрескивал.
   
Он был очень известным политиком, реалистом, яростно искренним и твердым патриотом. Не являясь низменным и корыстным, он использовал свои амбиции не для собственной выгоды, а ради идеи, ради народа. Он был не просто красноречивым пустословом, а переживал за свое дело, и, хотя это и было удивительно, но он не был ожесточен. Он был больше похож на ученого, чем на политика. Но политика являлась дыханием его жизни, его партия следовала за ним, хотя стихийно. Он был мечтателем, но ради политики оставил все. Здесь также находился его друг, ведущий экономист. Он владел сложными теориями и фактами, касающимися показателей ежегодных государственных доходов. Казалось, он был знаком с экономистами как правых, так и левых, но у него имелись собственные теории по решению экономических трудностей человечества. Говорил он легко, не раздумывая над словами. Оба они имели опыт публичных выступлений перед огромными толпами.
   
Вы замечали, сколько места занимают в газетах и журналах статьи о политиках, их высказываниях и делах? Конечно, есть и другие новости, но политические преобладают. Политическая и экономическая жизнь стала важнее всего. Внешние условия — комфорт, деньги, положение и власть, кажется, доминируют и формируют наше существование. Внешние атрибуты: титул, одежда, салют, флаг становятся все более значимыми, а сам процесс жизни забыт или нарочно отложен в сторону. Гораздо легче окунуться в политическую или социальную деятельность, чем понимать жизнь как единое целое. Слияние с какой-то устоявшейся идеей, с политической или религиозной деятельностью дает преимущество культурного ухода от мелочности и незначительности повседневной жизни. Имея маленькое сердце, можно говорить о значительных вещах, о политических лидерах, можно спрятать свою пустоту за простыми словами о мировых делах. Ваш беспокойный ум может радостно и с всеобщей поддержкой приняться за пропаганду новой или старой религиозной идеологии.
   
Политика — это примирение результатов, а раз большинство из нас обеспокоены результатами, внешнее возымело доминирующее значение. Манипулируя результатами, мы надеемся установить порядок и мир, но, к сожалению, это не так просто, как кажется. Жизнь это всеобщий процесс, и внутренний, и внешний. Определенно внешнее влияет на внутреннее, но внутреннее намного превосходит внешнее. То, кем вы являетесь, ваше внутреннее «я» формирует окружающий вас мир. Внешнее и внутреннее нельзя отделить и изолировать друг от друга, так как они постоянно взаимодействуют. Но внутренняя жажда, скрытые мотивы и стремления всегда сильней. Жизнь не зависит от политической или экономической деятельности. Жизнь — не просто внешнее проявление.
   
Жизнь — это всеобъемлющий процесс, красоту и прелесть которого можно обнаружить только в объединении. Такое объединение не происходит на поверхностном уровне политического или экономического согласования. Его нужно искать вне причины и следствия.
   
Из-за того, что мы играем с причиной и следствием, и никогда не выходим за их пределы, кроме как на словах, наша жизнь пуста и малозначительна. По этой причине мы стали рабами политических движений и религиозного сентиментализма. Надеяться можно только на объединение различных процессов, проходящих в нас. Подобное объединение не возникнет благодаря идеологии, следованию за каким-либо авторитетом, религиозным или политическим. Оно приходит только через обширное и глубокое понимание. Это понимание должно вникать в глубинные слои подсознания, а не довольствоваться поверхностными ответами.
  
  
   
    
Переживание
   
   
Долина покрылась тенью, а садящееся солнце коснулось далеких горных вершин. Казалось, их вечернее мерцание исходит изнутри. К северу от длинной дороги горы, опустошенные огнем, были голыми и бесплодными. На юге же склоны были зелеными и отягощенными кустарниками и деревьями. Дорога тянулась прямо, разделяя широкую и грациозную долину. Особенно в этот вечер горы казались такими близкими, такими неземными, такими светлыми и трогательными. В небе легко и непринужденно кружились грузные птицы. Лениво переходили дорогу бурундуки, а вдалеке слышался шум аэроплана. По обеим сторонам дороги были хорошо ухоженные апельсиновые сады. После жаркого дня стоял терпкий аромат фиолетового шалфея, прогретой солнцем земли и сена. Апельсиновые деревья были темными, но их плоды яркими. Кричали перепела, бегун на тропинке скрылся за кустами. Потревоженная собакой длинная змееподобная ящерица, извиваясь, исчезла в сухих корнях. Вечерняя тишина подкрадывалась к земле.
   
Пережитое — это одно, а переживание — другое. Пережитое — это преграда на пути состояния переживания. Как бы ни был приятен или ужасен ваш опыт, он мешает раскрытию переживания. Пережитое уже в сетях времени, оно уже в прошлом, оно уже стало воспоминанием, возрождающимся как отклик на настоящее. Жизнь — это настоящее, это не пережитое. Значимость и сила пережитого отбрасывает свою тень на настоящее, таким образом переживание становится опытом. Ум — это опыт, известное, он никогда не достигнет состояния переживания, так как то, что он переживает, есть продолжение его опыта. Уму понятно только продолжение, он не может понять новое, пока есть продолжение. То, что имеет продолжение, нельзя ввергнуть в состояние переживания. Накопление опыта — это не способ переживания, в переживании нет опыта. Чтобы возникло переживание, нужно прекратить накопление опыта.
   
   
Ум допускает только собственные проекции, известное. Пока ум не прекратит переживать пережитое, переживать неизвестное не получится. Мысль — это проявление пережитого, мысль — это отклик памяти. Там, где появляется размышление, исчезает переживание. Нет средства и нет метода положить конец пережитому, так как само средство — это препятствие переживанию. Знать окончание — значит знать продолжение, иметь способ окончания — значит поддерживать известное. Хотение достичь должно угаснуть. Именно это хотение создает средство и окончание. Для переживания необходимо смирение. Но как велико желание ума втянуть переживаемое в пережитое! Как ловко и быстро он обдумывает новое и таким образом превращает его в старое! Так он определяет переживающего и пережитое, рождая противоречие двойственности.
   
В состоянии переживания нет переживающего и пережитого. Дерево, собака, вечерняя звезда не для того, чтобы быть пережитыми переживающим. Они — само движение жизни. Между наблюдателем и наблюдаемым нет разрыва. Нет времени, нет пространства, нет отрезка, в котором мысль отождествляет себя. Мысль полностью отсутствует, есть только бытие. Об этом состоянии бытия нельзя думать или размышлять, его нельзя достичь. Переживающему нужно прекратить накапливать опыт, тогда появится бытие. В спокойствии его движения есть вечность.
  
  
   
    
Добродетель
   
   
Море было синим, а на белом песке едва виднелась зыбь. Вдоль широкого залива, к северу, стоял город, а к югу, почти у самой воды, росли пальмы. Едва видимые за горизонтом, появились первые акулы, за ними рыбачьи лодки, представлявшие собой несколько бревен, связанных вместе канатом. Они направлялись южнее пальм в маленькую деревню. Закат был великолепен, но не там, где его ожидали, а на востоке. Это был закат наоборот. Тучи, массивные и объемные, были залиты всеми цветами радуги. В реальности это выглядело весьма фантастически, и это было почти болезненно переживать. Вода поймала яркие краски и соткала из них путь из света к горизонту.
   
Из деревни в город возвращались несколько рыбаков, и пляж был почти пуст и тих. Над облаками появилась единственная звезда. На обратном пути к нам присоединилась женщина и заговорила о серьезных вопросах. Она сказала, что состоит в каком-то обществе, члены которого медитируют и исповедуют важные добродетели. Каждый месяц выбиралась одна добродетель, и в течение последующих дней ее придерживались и практиковали. Из ее речи и манер выло видно, что она была строга к себе и была как-то нетерпима к тем, кто не разделял ее настрой и цели.
   
Добродетель исходит от сердца, а не от ума. Развивать добродетель означает хитрый расчет, самозащиту, умное приспособление к окружающему миру. Самосовершенствование — это отрицание добродетели. Откуда же взяться добродетели, если есть страх? Страх от ума, а не от сердца. Страх скрывается под различными видами: добродетель, уважение, приспособленность, служение и т. п. Страх всегда будет существовать во взаимоотношениях и деятельности ума. Ум неотделим от своей деятельности, но он отделяет себя, таким образом наделяя себя продолжением и постоянством. Как ребенок играет на пианино, так и ум искусно играет на добродетели, чтобы стать более сильным и главенствующим во встрече с жизнью, чтобы достичь наивысшего в его понимании. Во встрече с жизнью должна присутствовать чуткость, а не почетная стена замкнутой в себе добродетели. Высшего нельзя достичь, к нему нет пути, нет математической прогрессии. Истина должна прийти, вы не можете пойти к ней, и ваша искусственная добродетель не приведет вас к ней. То, его вы достигнете, — не истина, а вами же выдуманное желание. А счастье только в истине.
   
Искусное умение ума приспосабливаться в собственном увековечивании поддерживает страх. Именно этот страх нужно глубоко осмыслить, а не то, как стать добродетельным. Мелочный ум учится добродетели, но остается мелочным. Добродетель становится уходом от его собственной мелочности, а сама добродетель превращается в мелочную. Если не понять эту мелочность, как можно переживать реальность? Как может мелочный, но добродетельный ум быть открытым для неизмеримого?
   
Добродетель возникает при понимании умственного процесса, своего «я». Добродетель — это не накопленное сопротивление, это спонтанное осознание и понимание того, что есть. Ум не может понять, он может перевести в действие то, что понято, но он не способен к пониманию. Чтобы понять, должна быть теплота, мягкость познания и принятия, которую может дать только сердце, когда ум замолкает. Но молчание ума — это не хитрый расчет. Желание этого молчания есть проклятие достижения с его бесконечными противоречиями и болью. Стремление быть хорошим или плохим — это отрицание добродетели сердца. Добродетель — это не противоречие и достижение, повторяющееся упражнение и результат, а состояние бытия, не являющееся результатом проекции желания. Там нет бытия, где идет борьба за него. В борьбе за бытие присутствует сопротивление и отрицание, умерщвление и отречение, но преодоление этого — не благодетель. Благодетель — это спокойствие и свобода от жажды быть, спокойствие от сердца, не от ума. Посредством упражнения, принуждения, сопротивления ум может успокоить себя. Но такая дисциплина разрушает добродетель сердца, без которой нет мира, нет благословения, ибо добродетель сердца — это понимание.
  
  
   
    
Простота сердца
   
   
Небо было ясным и чистым. Не было видно больших ширококрылых птиц, парящих от долины к долине, и даже плывущего облачка. Деревья стояли тихо, а цепь гор щедро отбрасывала тень. Любопытный олень, поглощенный любопытством, стоял, наблюдая, а затем неожиданно бросился прочь при нашем приближении. Под кустом сидела землистого цвета плоская усатая жаба, неподвижная, с яркими глазами. На западе, на фоне садящегося солнца, горы были четкими и выразительными. Далеко внизу стоял большой дом. При нем был бассейн, в котором плавало несколько человек. Дом был окружен красивым садом. Выглядело это место процветающим и уединенным и имело ту особую атмосферу богатства. Чуть дальше на большой дороге в сухом поле стояла хижина. Даже издали ощущалась бедность, запущенность и тяжкий труд. С той высоты было видно, что оба дома были недалеко друг от друга. Уродство и красота соприкасались друг с другом.
   
Простота сердца имеет гораздо большее значение и важность, чем простота обладания. Довольствоваться малым относительно легко. Отказ от комфорта, курения или других привычек не показывает простоту сердца. Носить набедренную повязку в мире, озабоченном одеждой, удобствами и развлечениями, не есть показатель свободы существования. Один человек отказался от мира и всего мирского, но страсти и желания обуревали его. Он надел робу монаха, но покоя не знал. Его глаза были вечно алчущими, а ум разрывался от сомнений и надежд. Внешне вы дисциплинированы и отказываете себе в чем-то, вы следуете своим курсом, шаг за шагом, чтобы достичь результата. Вы соизмеряете прогресс своих достижений со стандартами добродетели: насколько вы можете отказаться от того или иного, насколько вы контролируете свое поведение, как вы терпимы и добры, и т. д. Вы научились искусству концентрации и вы уходите в лес, монастырь или темную комнату для медитации. Вы проводите ваши дни в молитвах и соблюдении обрядов. Внешне вы сделали вашу жизнь простой и за этот продуманный и расчетливый ход вы надеетесь получить благословение свыше. Но разве реальность постигается внешними действиями и контролем? Хотя, конечно, внешняя простота, отказ от комфорта необходимы, но откроет ли этот жест дверь в реальность? Увлечение комфортом и успехом отягощает ум и сердце, а нам необходима свобода для путешествия. Но почему нас так волнуют внешние жесты? Почему мы так рьяно решаемся на внешнее выражение нашего побуждения? Страх ли это самообмана или того, что могут другие сказать? Почему мы хотим убедить себя в собственной честности? Разве вся эта проблема не содержится в нашем стремлении быть уверенными, убежденными в важности нашего становления?
   
Желание быть — это начало сложности. Ведомые вечно усиливающимся желанием быть, внутренним или внешним, мы принимаем или отрекаемся, поддерживаем или отрицаем. Понимая, что время обворовывает нас, мы примыкаем к бесконечному. Эта борьбы за бытие, положительное или отрицательное, через присоединение или отторжение, никогда не окончится с помощью внешнего жеста, дисциплины или практик. А понимание этой борьбы принесет естественно и спонтанно свободу от внешнего и внутреннего накопления противоречий. Реальность нельзя постичь отторжением. Она недосягаема никакими средствами. Все средства и цели — это форма привязанности, они должны прекратиться ради бытия реальности.
  
  
   
    
Грани индивидуума
   
   
Он пришел навестить нас, окруженный своими учениками. Все они были разными: преуспевающий и бедный, высокопоставленное государственное лицо и вдова, фанатик и молодой человек с улыбкой. Они были приятной и счастливой компаний. На белых стенах дома плясали тени. В густой листве визжали попугаи, мимо с шумом пронесся грузовик. Молодой человек был нетерпелив и настаивал на важности роли гуру. Остальные соглашались с ним и восторженно улыбались, когда он доходчиво и объективно доказывал свою точку зрения. Небо было ярко-голубым, орел с белым опереньем на шее кружил прямо над нами, на расстоянии взмаха крыла. День был прекрасным. Как же мы разрушаем друг друга — ученик гуру, а гуру ученика! Как мы приспосабливаемся, отдаляемся, чтобы снова обрести форму! Из сырой земли птица тащила длинного червя.
   
Мы множество, а не один. Одно не начинает существовать, пока множество не прекратит быть. Шумное множество воюет друг с другом днем и ночью, а эта война — боль жизни. Мы уничтожаем одного, но на его месте возникает другой. И этот кажущийся бесконечным процесс и есть наша жизнь. Мы пытаемся подсунуть одно вместо множества, но одно вскоре становится множеством. Голос множества — это голос одного, и этот единственный голос начинает властвовать. Но он является все еще множеством голосов. Мы — это голос множества, но мы пытаемся услышать тихий голос одного. Множество никогда не сможет обнаружить одно.
   
Наша проблема состоит не в том, как услышать в нас голос одного, но как понять композицию и состав множества, кем мы являемся. Одна грань множества не может понять множество. Одна сущность не может понять множество сущностей, кем мы являемся. Хотя одна грань пытается контролировать, воспитывать, формировать другие грани, ее попытки самоотграждают и сужают. Целое нельзя понять через часть, поэтому мы никогда не понимаем. У нас никогда нет представления о целом, мы никогда не осознаем целое, потому что мы слишком заняты частью. Части делятся и становятся множеством. Для осознания целого, противоречия множества, должно быть понимание желания. У хотения есть только одна деятельность желания, хотя у него появляются варьирующиеся и противоречивые требования, преследования, но все это — результат желания. Желание нельзя возвеличивать или подавлять, оно должно быть понято без того, кто понимает. Если сущность, которая понимает, присутствует, тогда это все еще сущность желания. Понимать без переживающего означает освободиться от одного и множества.
   
Вся деятельность одобрения и опровержения, анализа и принятия только укрепляет переживающего. Переживающий никогда не сможет понять целое. Переживающий является накопившим прошлое, а в тени прошлого нет понимания. Зависимость от прошлого может предложить способ действия, но искусственное создание средства понимания еще не понимание. Понимание идет не от ума, не от мысли. Если мысль приучена к молчанию, чтобы улавливать то, что не от ума, тогда то, что переживается, есть проекция прошлого. При осознании всего этого процесса появляется молчание, не исходящее от переживающего. И только в этом молчании возникает понимание.
  
  
   
    
Сон
   
   
Стояла холодная зима, и деревья были без листьев, выставив свои голые ветви небу. Вечнозеленых деревьев было очень немного, но даже они чувствовали холодные ветры и морозные ночи. Вдалеке высокие горы были окутаны тяжелым снегом, а над ними висели белые волнистые облака. Трава была коричневой, так как дождя не было в течение многих месяцев, а весенние ливни прольются еще нескоро. Земля была дремлющей и залежалой. Не было никакого радостного движения гнездящихся птиц в зеленых оградах, а тропинки были утоптанными и пыльными. На озере плавало несколько уток, остановившихся на своем пути к югу. Горы таили в себе обещание новой весны, и земля о ней грезила.
   
Что случилось бы, если бы сон был неведом нам? У нас бы было больше времени, чтобы бороться, интриговать, причинять вред? Были бы мы более жестоки и безжалостны? Было бы больше времени для смирения, сострадания и бережливости? Были бы мы более находчивыми? Сон — странная вещь, но необычайно важная. Для большинства людей дневные события продолжаются в их ночной дремоте. Их сон — продолжение их жизни, унылой или восхитительной, продление на ином уровне той же самой бесцветности или бессмысленных раздоров. Тело обновляется после сна.
   
Внутренний организм, имея собственную жизнь, восстанавливается. В течение сна желания находятся в покое и таким образом не мешают организму. В посвежевшем теле деятельность желания имеет дальнейшие возможности для помыкания и наступления. Очевидно, чем меньше вы вмешиваетесь в свой внутренний организм, тем лучше. Чем меньше ум берет ответственность за организм, тем более здоровым и естественным будет его функционирование. Но болезнь организма в результате умственной деятельности или собственной слабости — это другой вопрос.
   
Сон имеет большое значение. Чем больше обостряются желания, тем меньше значение сна. Желания, хорошие или плохие, являются фундаментально всегда активными, и сон — это временная приостановка этой активности. Сон — это не противоположность желания, сон — не бездействие, но состояние, через которое желание не может проникнуть. Во время сна происходит успокоение поверхностных слоев сознания, и таким образом они способны получать тонкие подсказки из более глубоких слоев. Но это — только частичное понимание целостной проблемы. Очевидно, что для всех слоев сознания возможно находиться в связи друг с другом в течение бодрствующих часов, также как и в течение сна, и, естественно, это жизненно важно. Эта связь освобождает ум от его собственного самомнения, и таким образом ум прекращает быть доминирующим фактором. Таким образом он освобождается непринужденно и естественно от своих стремлений и действий самоограничивающего характера. При этом процесс побуждения стать кем-то полностью растворяется, и не существует больше движущей силы накопления информации.
   
Но есть кое-что еще, что происходит во сне. Там находится искомый ответ на наши проблемы. Когда сознательное мышление находится в покое, оно способно получать отклик, что очень просто. Но что намного более существенно и важно, чем все это, это обновление, которое нельзя создать искусственно. Можно искусственно культивировать талант, способность или развить технику, разработать схему поступков и поведения. Но это не возрождение, культивирование — это не творчество. Такое творческое обновление не происходит, если существует любой вид усилия со стороны становящегося. Ум должен добровольно отбросить всякое побуждение накапливать, желание хранить опыт как средство в дальнейшем переживать и достигать. Именно это побуждение накопить, защитить себя порождает кривую времени и предотвращает творческое обновление.
   
Сознание, как мы знаем это из-за времени, это процесс записи и хранения опыта на различных его уровнях. Что бы ни происходило в пределах этого сознания — это его собственное проектирование, оно обладает собственном количеством и измеримо. В течение сна это сознание либо усиливается, либо происходит кое-что совершенно иное. Для большинства из нас сон усиливает пережитое, это процесс записи и накопления, в котором есть усиление, но не обновление. Усиление дает чувство восторга, особого достижения, понимания и так далее. Но все это — не творческое возрождение. Этот процесс становления должен полностью завершиться не ради дальнейшего переживания, но ради самого окончания.
   
В течение сна, и часто во время часов бодрствования, когда желание стать кем-то полностью исчезло, когда причинно-следственный процесс завершился, тогда возникает то, что вне времени, вне пределов причины и следствия.
  
  
   
    
Любовь во взаимоотношениях
   
   
Дорожка проходила мимо фермы и поднималась на склон, где открывался вид на различные здания, где были видны коровы с их телятами, цыплята, лошади и множество сельхозтехники. Это была славная дорожка, петляющая через лес. Ею часто ходили олени и другие дикие животные, оставлявшие свои следы то здесь, то там в мягкой земле. Когда было очень тихо, голоса, смех и звуки с ферм доносились издалека. Это ферма была ухоженной и создавала о себе впечатление опрятности. Часто в гневе голоса повышались, а за этим следовало молчание детей. Среди деревьев слышалась песня, но сердитые голоса прорывались даже через эту песню. Внезапно из дома вышла женщина, хлопнув дверью. Она вошла в хлев и начала бить корову палкой. Резкий звук ударов достиг холма.
   
Как легко уничтожать то, что мы любим! Как быстро между нами возникает барьер — одно слово, жест, улыбка! Здоровье, хорошее настроение и желание отбрасывают свои тени, и что было ярко, становится тусклым и обременительным. Из-за использования мы изнашиваемся, и тот, кто был понятен и ясен, становится утомленным и запутанным. Из-за постоянного трения, из-за надежды и расстройств, тот, кто был прекрасен и прост, становится напуганным и выжидающим. Взаимоотношения сложны и трудны, и немногие могут выйти из них без ущерба для себя. Хотя нам бы хотелось, чтобы они были постоянными, длящимися вечно, непрерывными, но взаимоотношения — это движение, процесс, который должен быть глубоко и полностью понят, а не превращен в соответствие внутреннему или внешнему образцу. Соответствие, являющееся составляющей социальной структурой, теряет свое значение и власть только тогда, когда есть любовь. Любовь во взаимоотношениях — это процесс очищения, поскольку она раскрывает пути для нашего «я». Без этого раскрытия, отношения имеют малое значение.
   
Но как мы боремся против этого раскрытия! Борьба имеет множество форм: господство или подчинение, страх или надежда, ревность или принятие, и так далее и далее. Трудность состоит в том, что мы не любим, а если мы действительно любим, мы хотим, чтобы это происходило специфическим способом, мы не даем этому свободу. Мы любим нашими умами, а не нашими сердцами. Ум может изменяться, но любовь не может. Ум может делать себя неуязвимым, но любовь не может; ум может всегда отступать, быть исключительным, индивидуализироваться или обезличиваться. Любовь нельзя сравнивать, нельзя от нее отгородиться. Наша трудность скрывается не в том, что мы называем любовью, а что в действительности исходит от ума. Мы заполняем наши сердца твореньями ума и поэтому держим наши сердца вечно пустыми и выжидающими. Это ум, который цепляется, завидует, который удерживает и уничтожает. Наша жизнь — во власти материальных основ и ума. Сами мы не любим, и это нас устраивает, но жаждем быть любимыми. Мы даем, чтобы получить, что является щедростью ума, а не сердца. Ум вечно ищет уверенность, безопасность. А можно ли с помощью ума сделать любовь безопасной? Может ли ум, чья сущность временна, уловить любовь, которая является самой вечностью?
   
Но даже любовь сердца имеет свои собственные уловки из-за того, что мы так сильно развратили наши сердца, что они колеблются и запутываются. Вот это и делает жизнь настолько болезненной и утомительной. В одно мгновение мы думаем, что испытываем любовь, а в следующий миг она уходит. И вот возникает неведомая сила, не исходящая от ума, запасы которого не могут быть поняты. Эта сила снова разрушается умом, поскольку в этом сражении ум кажется неизменным победителем. Этот конфликт внутри нас нельзя решить с помощью хитрого ума или колеблющегося сердца. Нет никакого средства, никакого способа положить конец этому конфликту. Сам поиск средства — еще одно убеждение ума, что он хозяин, что он избавляет нас от противоречия, чтобы быть умиротворенными, иметь любовь, стать кем-то.
   
Наша самая большая трудная задача состоит в том, чтобы ясно и глубоко осознать, что нет средства для любви, как ни желал бы того ум. Когда мы поймем это по-настоящему и глубоко, тогда есть возможность получить что-то свыше. Без контакта с этим высшим делайте что хотите, а никакого длительного счастья в отношениях не может быть. Если вы получили это благословение, а я нет, естественно, вы и я окажемся в противоречивом положении. Вы можете не быть в конфликте, но я буду, и из-за своей боли и горя я отрываю себя. Горе так же разлучает, как и удовольствие, и пока существует та любовь, которая не является моим собственным творением, отношения приносят боль. Если есть благословение той любви, вам ничего не остается, как любить меня, кем бы я ни был, так как тогда вы не измеряете любовь согласно моему поведению. Неважно, какие уловки ум может применить, вы и я разделены. Хотя мы можем соприкасаться друг с другом в некоторых точках, объединение происходит не с вами, а внутри меня самого. Такое объединение не порождается в любое время умом, оно возникает только тогда, когда ум совершенно замолкает, достигнув конца его собственной развязки. Только тогда отношения не причиняют никакой боли.
  
  
   
    
Известное и неизвестное
   
   
Длинные вечерние тени ложились на неподвижные воды, река становилась тихой в конце дня. Из воды выпрыгивали рыбешки, а грузные птицы прилетали на насест среди больших деревьев. На серебристо-синем небе не было ни облачка. По реке плыла лодка, полная людей, они пели и хлопали в ладоши. Вдалеке мычала корова. В воздухе стоял аромат вечера. Гирлянда из ноготков двигалась по воде, которая искрилась на заходе солнца. Насколько прекрасным и живым это все было: река, птицы, деревья и сельские жители.
   
Мы сидели под деревом, наблюдая за рекой. Около дерева был маленький храм, и вокруг него бродили несколько тощих коров. Храм был чист и хорошо выметен, а расцветший кустарник был полит и ухожен. Какой-то человек проделывал свои вечерние ритуалы, и его голос был терпелив и печален. Освещенная последними лучами солнца вода была цвета только что распустившихся цветов. Теперь кто-то присоединился к нам и начал говорить о пережитом опыте. Он сказал, что посвятил много лет своей жизни поиску бога, жил строго и отказался от многих вещей, которые были ему дороги. К тому же, он оказал значительную помощь в социальной работе, постройке школы, и так далее. Он интересовался многими вещами, но его всепоглощающим стремлением было найти бога, и теперь, после многих лет, он услышал его голос и руководствовался им как в мелких, так и в значимых делах. У него не было собственной воли, он следовал внутреннему голосу бога. Он никогда не подводил его, хотя его ясность и смысл часто искажались. Его молитва была всегда за очищение сосуда, которое могло бы стать достойным получать.
   
Может ли то, что неизмеримо, быть найдено вами и мной? Может то, что не имеет времени, быть найденным тем твореньем, которое соткано из времени? Может ли старательная строгость к себе привести нас к неизвестному? Есть ли средство достижения того, что не имеет ни начала и ни конца? Может ли та действительность быть поймана в сети наших желаний? То, что мы можем ухватить, — это проекция известного. Но неизвестное не может быть поймано известным. То, что имеет название, — это не то, что нельзя назвать, а, называя, мы только пробуждаем обусловленные отклики. Эти отклики, хотя благородные и приятные, не имеют отношения к реальности. Мы реагируем на раздражители, но действительность не предполагает никакого раздражителя — она просто есть.
   
   
Ум перемещается от известного к известному, и он не может дотянуться до неизвестного. Вы не можете думать о том, чего вы не знаете, это невозможно. То, о чем вы думаете, выходит из известного, прошлого, пусть это давнее прошлое или минувшая секунда. Это прошлое одумывается, сформировывается и поддается многим влияниям, изменяясь согласно обстоятельствам и оказываемому давлению, но вечно оставаясь процессом времени. Мысль может только отрицать или утверждать, она не способна обнаружить или найти новое. Мысль не может натолкнуться на новое, но когда мысль затихает, тогда может появиться новое, которое немедленно преобразовывается мыслью в старое, в пережитое. Согласно образцу опыта мысль вечно формирует, изменяет, окрашивает. Функция мысли связывать одно с другим, но не находиться в состоянии переживания. Когда переживание прекращается, тогда мысль принимает это и дает ему название в пределах категории известного. Мысль не может проникнуть в неизвестное, поэтому она никогда не сможет обнаруживать или переживать действительность.
   
Строгость к себе, отречение, отрешенность, ритуалы, практика добродетели — все они, хотя и благородные проявления, но являются процессом мысли. А мысль может только работать ради завершения, ради достижения, которое всегда является известным. Достижение — это безопасность, защищающая себя уверенность известного. Искать безопасность в том, что является неназванным, означает отрицать это. Безопасность, которая будет найдена, есть только в проекции прошлого, известного. По этой причине ум должен полностью молчать, но это молчание не может быть куплено через жертву, возвеличивание или подавление. Это молчание наступает, когда ум больше не ищет, не охвачен больше процессом становления кем-то. Это молчание не является приобретенным с опытом, оно не может быть достигнуто путем практики. Это молчание должно быть столь же неизвестно уму как бесконечное. Если ум переживает молчание, тогда есть переживающий, результат прошлых переживаний, тот, кто помнит о прошлом молчании. И то, что испытывает переживающий, — это просто им самим спроектированное повторение. Ум никогда не может переживать новое, поэтому ум должен быть молчалив.
   
Ум может быть молчалив, когда он не переживает, то есть когда он не называет или не дает определения, не записывает и не сохраняет в памяти. Такое обозначение и регистрация — это постоянный процесс в различных отделах сознания, не только высшего разума. Но когда поверхностное сознание молчит, более глубокое сознание может проявить свои признаки. Когда же все сознание тихо и спокойно, свободно от извечного становления, что возникает спонтанно, только тогда возникает неизмеримое. Желание сохранить эту свободу придает продолжение памяти становящегося, что является помехой для действительности. Действительность не имеет никакого продолжения, она длится от мгновения до мгновения, вечно новая, вечно цветущая. То, что имеет продолжение, никогда не может быть созидательным.
   
Высший разум — это только инструмент общения, он не может измерить то, что неизмеримо. О действительности нельзя говорить, а когда так происходит, тогда это больше не действительность.
   
Это размышление.
  
  
   
    
Поиск истины
   
   
Он преодолел очень длинный путь: тысячи миль на корабле и самолете. Он говорил только на родном языке и с огромнейшим трудом приспосабливался к этой новой и неспокойной окружающей действительности. Он был совершенно непривычен к этому виду питания и к этому климату. Он родился и вырос на очень далекой высоте, поэтому влажность и высокая температура сказывались на нем. Он был начитанным человеком, ученым, и сам написал некоторые вещи. Ему, казалось, были хорошо знакомы и восточные, и западные философские учения, но сам он был римским католиком. Он сказал, что его давно не удовлетворяло все это, но так продолжалось из-за его семьи. Его брак был, как могли бы посчитать, счастливым, и он любил обоих своих детей. Они учились в колледже, теперь уже в той далекой стране, и у них было блестящее будущее.
   
Но эта неудовлетворенность в отношении его жизни и поступков постоянно нарастала с течением лет, и несколько месяцев назад она достигла предела. Он оставил свою семью, сделав все необходимое для своей жены и детей, и теперь он был здесь. У него было достаточно денег, только чтобы продержаться, и он приехал, чтобы найти Бога. Он сказал, что с душевным равновесием у него все в порядке и что его цель была ясна ему.
   
Душевное равновесие — это не явление, которое можно оценить по тому, расстроены ли вы или успешны. Преуспевающие могут быть неуравновешенными, а расстроенные становятся ожесточенными и циничными или находят спасение в некой самоспроецированной иллюзии. Уравновешенность не находится в руках аналитиков. Вписывание в нормы не обязательно указывает на равновесие. Сама норма может быть продуктом неуравновешенной культуры. Жадное общество с его образцами поведения и нормами является неуравновешенным, неважно, придерживается ли оно правых или левых, проявлена ли эта жадность в государстве или в его гражданах. Уравновешенность — это нежадность. Идея относительно уравновешенности и неуравновешенности находится все еще в пределах поля мысли и поэтому не может быть оценена. Непосредственно мысль, обусловленный отклик с его стандартами и суждениями не истина. Истина — это не идея или умозаключение.
   
Разве бога можно обнаружить, ища его? Вы можете проникнуть в непостижимое? Чтобы найти, вы должны знать то, что вы ищете. Если вы ищете, чтобы найти, то, что вы находите, будет собственной проекцией, это будет тем, чего вы желаете. А создание желания — не есть истина. Искать истину — значит отрицать ее. Истина не имеет никакого постоянного местонахождения, нет никакого проторенного пути, никакого путеводителя к ней, и слово — не истина. Разве истина должна быть найдена в определенном месте, в особом климате, среди конкретных людей? Разве она здесь, а не там? Разве только этот путеводитель приведет к истине, а другого нет? И вообще есть ли путеводитель? Когда правда разыскивается, то, что найдено, может только быть результатом невежества, так как сам поиск порожден невежеством. Вы не можете найти действительность, необходимо остановиться и позволить действительности быть.
   
«Но если я не смогу найти не имеющее названия? Я приехал в эту страну, потому что здесь есть более тонкое восприятие искомого. Материально здесь можно быть более свободным: нет потребности иметь так много вещей. Здесь как нигде больше имеющееся имущество не пересиливает. Частично вот поэтому уходят в монастырь. Но уход в монастырь есть психологический побег, и, поскольку я не хочу попасть в строгую изоляцию, я здесь проживаю свою жизнь, чтобы найти не имеющее названия. Способен ли я обнаружить это?»
   
Разве дело в способности? Разве способность не подразумевает следование специфическому курсу действия, предопределенного пути, со всеми необходимыми приспособлениями? Когда вы задали тот вопрос, разве вы не спрашивали о том, есть ли у вас, обыкновенного человека, необходимые качества, чтобы получить желаемое? Конечно, ваш вопрос подразумевает, что только исключительные находят правду, а не обыкновенный человек. Разве истина даруется только немногим, исключительно интеллектуально развитым? Почему мы спрашиваем, способны ли мы обнаружить ее? Мы имеем образец, пример человека, который, как предполагается, обнаружил истину, и образец, будучи вознесенным высоко над нами, порождает в нас неуверенность. Таким образом, образец приобретает большую значимость, происходит соревнование между образцом и непосредственно нами. Нам тоже ужасно хочется быть рекордсменами. Не возникает ли вопрос «Способен ли я?» из сознательного или подсознательного сравнения с тем, чем вы являетесь, и тем, что вы считаете за образец?
   
Почему мы сравниваем себя с идеалом? А приносит ли сравнение понимание? Действительно ли идеал отличается от нас самих? Разве это — не самопроецирование, самодельная модель, и не поэтому ли это мешает пониманию нас самих, какие мы есть? Разве сравнение — не уклонение от понимания нас самих? Есть так много способов сбежать от себя, и один из них — это сравнение. Естественно, что без понимания себя поиск так называемой действительности — это побег от себя. Без самопознания бог, которого вы ищете, — это бог иллюзии, а иллюзия неизбежно несет с собой конфликт и печаль. Без самопознания не может быть никакого правильного размышления, и к тому же, всякое знание есть невежество, которое может вести только к беспорядку и разрушению. Самопознание — это не окончательная цель, это — единственный способ, открывающий неиссякаемое.
   
Разве самопознание не чрезвычайно трудно, и разве не потребуется для этого очень долгое время?
   
Самая концепция, что самопознание трудно достижимо, — это помеха для самопознания. Можно порекомендовать? Не думайте, что это будет трудно, или что это займет время. Не предопределяйте то, что есть и чего нет. Приступайте. Самопознание должно быть обнаружено в ходе взаимоотношений, и весь этот процесс есть взаимоотношения. Самопознание не появляется в самоизоляции, в отдалении. Отказ от взаимоотношений — это смерть. Смерть — это окончательное сопротивление. Сопротивление, которое является подавлением, заменой или возвышением в любой его форме, есть помеха для потока самопознания. Но сопротивление должно быть обнаружено во взаимоотношениях, в действиях. Сопротивление, активное или пассивное, с его сравнениями и суждениями, его приговорами и отождествлениями, является отрицанием того, что есть. То, что есть, скрыто, и осознание скрытого, без всякой необходимости выбора, является раскрытием этого. Этот раскрытие — начало мудрости. Мудрость важна для того, чтобы возникло неизвестное, неиссякаемое.
  
  
   
    
Чувствительность
   
   
Это был прекрасный сад, с лужайками в виде углублений и со старыми тенистыми деревьями. Дом был большой, с просторными комнатами, грациозный и хорошо спроектированный. Деревья служили пристанищем множеству птиц и белок. К фонтану прилетали птицы любого вида, иногда орлы, но большей частью вороны, воробьи и шумные попугаи. Дом и сад находились в отдалении, более того, они были огорожены высокими белыми стенами. В пределах этих стен было приятно, а вне их стоял шум дороги и деревни. Дорога проходила мимо ворот, и через несколько ярдов по той дороге, в предместьях большого города, располагалась деревня. Деревня была грязной, с открытыми канавами по ее главному узкому переулку. Здания были покрыты соломой, а передние ступеньки украшены. В переулке играли дети. Несколько ткачей протянули длинные пряди нитей ярких расцветок, чтобы делать ткань, и группа детей наблюдала за их работой. Это была веселая, яркая, шумная и имеющая свой запах сцена. Сельчане недавно искупались, и на них почти не было одежды, так как климат был теплый. К вечеру некоторые из них напились и стали шумными и грубыми.
   
Прекрасный сад отделяла только тонкая стена от пульсирующей деревни. Отрицать уродство и придерживаться красоты значит быть нечувствительным. Культивирование противоположности извечно сужает ум и ограничивает сердце. Добродетель не является противоположностью, а если она имеет противоположность, то прекращает быть добродетелью. Осознавать красоту той деревни означает быть чувствительным к зеленому, цветущему саду. Мы хотим знать только о красоте, и мы отстраняемся от того, что некрасиво. Это подавление лишь воспитывает нечувствительность, оно не дает оценку красоты. Добро находится не в саду, далеко от деревни, а в чувствительности, которая находится вне обоих. Отрицание или отождествление приводит к ограниченности, которая нечувствительна. Чувствительность — не качество, которое тщательно лелеется умом, а то, которое только может отделять одно от другого и доминировать. Есть добро и зло, но преследование одного и избежание другого не ведет к той чувствительности, которая необходима для бытия действительности.
   
Действительность — не противоположность иллюзии, ложного, и, если вы попробуете приблизиться к ней, как к противоположности, она никогда не возникнет. Действительность может быть только, когда противоположности перестают быть. Осуждать или отождествлять значит порождать конфликт противоположностей, а конфликт только порождает дальнейшее противоречие. Факт, к которому подходишь бесстрастно, не отрицая или оправдывая, не вызывает конфликт. Факт сам по себе не имеет никакой противоположности. Он имеет противоположность только тогда, когда появляется радостное или настороженное отношение к нему. Именно это отношение воздвигает стены нечувствительности и уничтожает действие. Если мы предпочитаем оставаться в саду, появляется противление деревне, а где есть противление, там не может быть никакого действия и по отношению к саду, и по отношению к деревне. Может быть деятельность, но не действие. Деятельность базируется на идее, а действие — нет. Идеи имеют противоположности, а движение в пределах противоположностей есть просто деятельность, какой бы ни была она длительной или сменяющейся. Деятельность никогда не может быть освобождающей.
   
Деятельность имеет прошлое и будущее, а действие не имеет. Действие всегда в настоящем и поэтому переживаемое нами сейчас. Преобразовывание — это деятельность, а не действие, и тому, что преобразовано, требуется дальнейшее преобразование. Преобразовывание — это бездействие, деятельность, появившаяся как противоположность. Действие происходит от мгновения до мгновения, и, хотя это достаточно странно, оно не имеет никакого свойственного ему противоречия. Деятельность же, хотя она может казаться беспрерывной, полна противоречий. Революционная деятельность пронизана противоречиями и поэтому никогда не является освободительной. Конфликт, необходимость выбора — никогда не станут фактором освобождения. Если есть выбор, тогда есть деятельность, а не действие из-за того, что выбор базируется на идее. Ум может увлечься деятельностью, но он не может действовать. Действие возникает из совершенно другого источника.
   
Луна появилась над деревней, создавая тени в саду.
  
  
   
    
Человек и общество
   
   
Мы шли по кишащей людьми улице. Тротуары отяжелели под людской массой, а наши ноздри наполнял запах выхлопа автомобилей и автобусов. Магазины демонстрировали множество дорогостоящих и дешевых вещей. Небо было бледно-серебристым, и, когда мы вышли из оживленной улицы, в парке оказалось приятно. Мы пошли в глубь парка и сели.
   
Он говорил, что это государство, с его милитаризацией и законодательством, поглощало человека как индивидуальность почти всюду и что поклонение государству теперь занимало место поклонению богу. В большинстве стран государство проникало в личную жизнь свои граждан. Им указывали, что читать и что думать. Государство шпионило за своими гражданами, присматривая за ними свысока, продолжая функцию церкви. Оно стало новой религией. Раньше человек был рабом церкви, а теперь стал рабом государства. До этого церковь, а теперь государство контролировало его образование, и никто из них не был заинтересован в освобождении человека.
   
Каково отношение человека к обществу? Очевидно, общество существует для человека, а не наоборот. Общество существует на благо человека. Оно существует, чтобы дать свободу индивидууму, чтобы у него была возможность пробудить в себе наивысший интеллект. Этот интеллект — не простое культивирование техники или знания; он должен соприкасаться с той творческой действительностью, которая не дана поверхностному уму. Интеллект — это не совокупный результат, а свобода от прогрессивного достижения и успеха. Интеллект никогда не находится в бездействии, его нельзя скопировать и подогнать под стандарты и, следовательно, нельзя преподавать. Интеллект нужно искать в свободе.
   
Коллективная воля и ее проявление, которое является обществом, не дают индивидууму эту свободу, так как общество, не будучи живым существом, находится вечно в статике. Общество составлено, соединено воедино для удобства человека. Оно не имеет никакого собственного независимого устройства. Люди могут захватить общество, руководить им, формировать его, тиранизировать над ним в зависимости от их психологического состояния. Но общество — это не хозяин человека. Оно может влиять на него, но человек всегда ломает его. Конфликт между человеком и обществом существует потому, что человек в конфликте с собой. А конфликт происходит между тем, что является неподвижным, и тем, что живет. Общество — внешнее выражение человека. Конфликт между человеком и обществом есть конфликт в нем самом. Этот конфликт, внутри и снаружи, будет вечно существовать, пока не пробужден наивысший интеллект.
   
Мы социальные объекты, так же как индивидуумы, мы граждане, так же как люди, отдельные «становящие» в горе и удовольствии. Если мы хотим мира, мы должны понять, что значит правильные отношения между человеком и гражданином. Конечно, государство предпочло бы, чтобы мы были полностью гражданами, но это глупость правительств. Сами мы хотели бы передать человека во власть гражданину, потому что быть гражданином легче, чем быть человеком. Быть хорошим гражданином значит функционировать эффективно в пределах норм данного общества. От гражданина требуются продуктивность и соответствие нормам, поскольку они закаляют его, делают его безжалостным. После этого он способен принести человека в жертву гражданину. Хороший гражданин не обязательно хороший человек. Но хороший человек обязан быть законопослушным гражданином, и не только какого-то одного общества или страны. Поскольку он, прежде всего хороший человек, его действия не будут антиобщественными, он не пойдет против другого. Он будет жить в сотрудничестве с другими хорошими людьми. Он не будет искать авторитет, поскольку для него нет никакого авторитета. Он будет способен к продуктивной деятельности без жестокости. Гражданин будет пытаться принести человека в жертву, но человек, ищущий наивысшие знания, естественно избежит глупости гражданина. Таким образом, государство ополчится против хорошего человека, человека с интеллектом. Но этот человек свободен от всех правительств и государств.
   
Интеллектуальный человек создаст хорошее общество. Но хороший гражданин не положит начало обществу, в котором появится человек с высочайшим интеллектом. Конфликт между гражданином и человеком неизбежен, если преобладает гражданин. И любое общество, которое преднамеренно унижает человека, обречено. Согласие между гражданином и человеком появляется только тогда, когда психологический процесс в человеке понят. Государство, существующее общество не заинтересованы во внутреннем мире человека, а только во внешнем его проявлении, в гражданине. Оно может отрицать внутреннего человека, но он всегда одолевает внешнего, нарушая ловко разработанные гражданином планы. Государство жертвует настоящим ради будущего, вечно охраняя себя для будущего. Оно расценивает будущее, а не настоящее как существенно важное. Но для человека с высочайшим интеллектом настоящее, «сейчас», а не «завтра» имеет самое важное значение. То, что есть сейчас, можно понять только после исчезновения «завтра». Понимание того, что есть, приводит к преобразованию в непосредственном настоящем. Именно это преобразование имеет наивысшее значение, а не то, как примирить гражданина с человеком. Когда такое преобразование получается, конфликт между человеком и гражданином прекращается.
  
  
   
    
«Я»
   
   
Напротив сидел человек, имеющий положение и власть. Он хорошо осознавал это, поскольку его внешность, его жесты, его поведение заявляли о его важности. В правительстве он занимал высокий пост, и люди вокруг него раболепствовали. Громким голосом говорил он кому-нибудь, что возмутительно было тревожить его по какой-то проблеме нижестоящих по должности. Он громогласно сообщал о делах его рабочих, и слушатели поглядывали на него тревожно и с опаской. Мы летели высоко над облаками, на высоте восемнадцать тысяч футов. Через промежутки в облаках было видно синее море. Когда облака немного расступались, можно было увидеть горы, покрытые снегом, острова и широкие открытые заливы. Как далеки и насколько красивы были уединенные дома и маленькие деревеньки! С гор к морю спускалась река. Она текло мимо очень большого города, задымленного и унылого, где вода в ней становилась загрязненной, но немного дальше она вновь была чистой и искрящейся. В нескольких местах от меня сидел офицер в униформе, уверенный и отстраненный, его грудь была украшена лентами. Он принадлежал отдельному классу, который существует во всем мире.
   
Почему происходит так, что мы жаждем быть признанными, быть повышенными по службе, быть награжденными? Почему мы являемся такими снобами? Почему мы цепляемся за исключительность нашего имени, положения, достижений? Разве анонимность приводит к деградации и быть неизвестным презренно? Почему мы гонимся за известностью, популярностью? Почему мы недовольны нами такими, как мы есть? Почему мы боимся и стыдимся того, каковы мы, так что имя, положение и достижения становятся настолько существенными? Любопытно, насколько сильно желание быть признанным, быть встреченным аплодисментами. В восторге сражения свершаются невероятные вещи, за которые следует вознаграждение. За убийство такого же человека, как и мы, становятся героями. Благодаря привилегии, уму, способности и трудоспособности оказываешься где-нибудь около вершины, хотя вершина никогда не является вершиной, так как опьянение от успеха захватывает все больше и больше. Страна или бизнес — это вы сами. От вас зависят важные явления, вы — это власть. Организованная религия подсовывает положение, престиж и почесть. В ней вы — важная персона, обособленная и значительная. Или опять же вы становитесь учеником какого-нибудь учителя, гуру или мастера, или вы сотрудничаете с ними в их деле. Вы все еще значимы, вы представляете их интересы, вы разделяете с ними их ответственность, вы даете, а другие получают. Хотя, действуя от их имени, вы — всего лишь пешка. Вы можете надеть набедренную повязку или одежду монаха, но это вы делаете красивый жест, это вы отрекаетесь.
   
Так или иначе, скрыто или явно, «я» подпитывается и поддерживается. Помимо его антиобщественных и вредных воздействий, зачем «я» еще должно самоутвержаться? Хотя мы и так живем в суматохе и печали, с мимолетными удовольствиями, зачем «я» цепляется за внешнее и внутреннее удовлетворение, за поиски его, которые неизбежно приносят боль и страдание? Жажда активной деятельности, как и пассивной, заставляет нас стремиться быть. Наше стремление заставляет нас чувствовать, что мы живы, что в нашей жизни есть цель, что мы постепенно избавимся от причин конфликта и горя. Мы чувствуем, что, если бы наша деятельность остановилась, мы были бы ничем, мы бы жили напрасно, вообще жизнь не имела бы никакого значения. Так что мы продолжаем вовлекаться в конфликты, в беспорядки, в антагонизм. Но мы также осознаем, что есть кое-что больше, что есть еще и иное, которое выше и вне всего этого страдания. Таким образом, мы находимся в постоянном сражении внутри нас самих.
   
Чем больше внешняя показная пышность, тем больше внутренняя бедность. Но свобода от этой бедности — не набедренная повязка. Причина этой внутренней пустоты — желание стать, и делайте, что хотите, но эту пустоту никогда не заполнить. Вы можете убежать от нее грубым способом или с изяществом, но она, словно ваша тень, рядом с вами. Вы можете не хотеть заглянуть в эту пустоту, но, однако, она там. Декорации и отрицания, которые «я» использует, никогда не смогут скрыть эту внутреннюю бедность. Своими действиями, внутренними и внешними, «я» пробует заполнить себя, называя это опытом или давая этому иное название для собственного удобства и выгоды. «Я» никогда не будет анонимным, оно может надеть новую одежду, взять себе другое имя, но отождествление с чем-либо — в самой его сущности. Этот процесс отождествления мешает осознанию его собственной природы. Совокупный процесс отождествления создает «я», хорошее или плохое, и деятельность его всегда замкнута в себе, как бы обширна она ни была. Каждое стремление «я» быть или не быть — это отдаление от того, что есть. Кроме его имени, признаков, особенностей, имущества, что же является «я»? Останется ли что-нибудь от «я», самости, если убрать все его свойства? Именно это опасение быть ничем приводит «я» в деятельность. Но это есть ничто, это пустота.
   
Если мы способны встать перед лицом той пустоты, быть с тем болезненным одиночеством, тогда страх полностью исчезает и происходит фундаментальное преобразование. Для того, чтобы это случилось, нужно переживать это небытие, чему препятствует переживающий. Если есть желание пережить эту пустоту, чтобы преодолеть ее, подняться выше, за пределы ее, тогда нет никакого переживания, так как «я» имеет продолжение как идентичность. Если переживающий имеет опыт, состояния переживания не достичь. Именно переживание того, что есть, без определения его названия дает свободу от того, что есть.
  
  
   
    
Вера
   
   
Мы находились высоко в горах, там было очень сухо. Дождя не было в течение многих месяцев, и небольшие ручьи затихли. Сосны стали коричневого цвета, и некоторые уже погибли, но среди них гулял ветер. К горизонту, цепь за цепью, тянулись горы. Большая часть дикой жизни перешла к пастбищам попрохладней и получше, остались только белки и несколько соек. Были еще и другие птицы, поменьше, но они молчали в течение дня. Усохшая сосна стала белой по истечении многих лет. Она была красива даже в своей смерти, изящная и сильная, без тени сожаления. Земля стала тверда, а тропинки были каменистые и пыльные.
   
Она сказала, что принадлежала нескольким религиозным обществам и наконец-то остановилась на одном. Она работала на этом обществе в качестве лектора и пропагандиста, практически по всему миру. Ради этой организации она оставила семью, комфорт и много чего другого, сказала она. Она приняла ее верования, ее доктрины и предписания, следовала за его лидерами и пробовала медитировать. Ее высоко ценили как члены организации, так и ее лидеры. Теперь же, продолжила она, услышав, что я сказал о верованиях, организациях, опасности самообмана и тому подобном, она ушла из этой организации и прекратила свою работу. Ее больше не интересовало спасение мира, она занимала себя своим маленьким семейством и его проблемами и лишь слегка интересовалась беспокойным миром. Она была склонна к ожесточенности, хотя внешне была доброй и щедрой. Она сказала, что, кажется, ее жизнь была потрачена впустую. После всего ее прошлого энтузиазма и дел где оказалась она? Что случилось с нею? Почему она была настолько унылая и утомленная и в ее возрасте озабочена такими тривиальными вещами?
   
Как легко мы уничтожаем тонкую чувствительность нашего существа. Непрерывная борьба и спор, беспокойные побеги и страхи очень скоро притупляют ум и сердце. А хитрый ум быстро находит замену чувствительности к жизни. Развлечения, семья, политика, верования и боги занимают место ясности и любви. Ясность потеряна из-за знаний и веры, а любовь из-за ощущений. Разве вера привносит ясность? Разве крепкие сжимающие стены веры приводят к пониманию? Какова необходимость в верованиях, и разве они не загружают и без того переполненный ум? Понимание того, что есть, не требует веры, а лишь прямого восприятия, которое должно быть напрямую осознано, без вмешательства желания. Это желание создает беспорядок, а вера — распространение желания. Желание проникает в нас скрытыми путями, и без их понимания вера только усиливает конфликт, беспорядок и антагонизм. Другое название для веры — это доверие, а доверие — это также пристанище желания.
   
Мы обращаемся к вере как средству для взаимодействия. Вера дает нам ту специфическую силу, которой обладает исключительность, поскольку большинство из нас заинтересовано во взаимодействиях, вера становится потребностью. Мы чувствуем, что не можем действовать без веры, потому что вера дает нам то, ради чего можно жить и работать. Для большинства из нас жизнь не имеет никакого другого смысла, кроме того, который придает вера. Вера приобретает большее значение, чем жизнь. Мы думаем, что жизнь нужно прожить в рамках веры, поскольку как можно действовать без неких норм? Поэтому наши действия базируются на идее или на ее результате. И тогда действие не столь же важно, как идея.
   
Могут плоды ума, даже блестящие и утонченные, придать когда-либо полноту взаимодействию, привести к полному преобразованию в бытии личности и в социальном устройстве? Действительно ли идея — это средство для взаимодействия? Идея может вызвать некоторую последовательность действий, но это просто деятельность. А деятельность полностью отличается от действия. Именно в этой деятельности каждый пойман в ловушку, и, когда по какой-либо причине деятельность останавливается, тогда личность теряется, и жизнь становится бессмысленной и пустой. Мы осознаем эту пустоту, сознательно или подсознательно, и, таким образом, идея и деятельность становятся наиболее существенными. Мы заполняем эту пустоту верой, и деятельность становится опьяняющей потребностью. Ради этой деятельности мы будем отрекаться, мы будем приспосабливаться к любому неудобству, к любой иллюзии.
   
Деятельность веры является запутывающей и разрушительной. Сначала она может казаться организованной и созидательной, но в ее следах остается конфликт и страдание. Каждый вид веры, религиозной или политической, мешает пониманию взаимоотношений, а без этого понимания не может быть никакого взаимодействия.
  
  
   
    
Молчание
   
   
Машина была мощной и хорошо отлаженной. Она легко переезжала холмы, ехала без дребезжания, и датчики были в порядке. Дорога круто поднималась из долины и проходила между апельсиновыми садами и высокими, широко раскинувшимися деревьями грецкого ореха. С обеих сторон дороги сады простирались на полные сорок миль, до самого подножия гор. Становясь прямой, дорога проходила через один или два маленьких городишка, и затем продолжалась по открытой сельской местности, которая казалась ярко-зеленой от люцерны. И снова, извиваясь по многочисленным холмам, дорога наконец уходила в пустыню.
   
Дорога стала ровной, гул двигателя тихим, а уличное движение было очень слабым. Возникало удивительное осознание сельской местности, изредка проезжавшего мимо автомобиля, дорожных знаков, чистого синего неба, собственного тела, сидящего в автомобиле. Ум затих. Но это не было спокойствием после утомления или расслаблением, это было внимательное умиротворение. Не было никакого умысла в молчании ума. Не было никакого наблюдателя этого спокойствия, переживающий полностью отсутствовал. Хотя отрывками велась беседа, в этой тишине не возникало никакого колебания. Слышался рев ветра, когда автомобиль несся вперед, и все-таки это спокойствие было неотделимо от шума ветра, от звука автомобиля и от произнесенного слова. У ума не было никакого воспоминания о предыдущем спокойствии, о той тишине, которую он знал до этого. Он не сказал: «Это есть спокойствие». Не было никакого словесного определения, которое является только признанием и подтверждением некоторого подобного опыта, поскольку не было никакого словесного определения этому, мысль отсутствовала. Никакой записи об этом не было, и поэтому мысль оказалась неспособна уловить эту тишину или подумать о ней, так как слово «тишина» не означает тишину. Когда нет подходящего слова, ум не может работать, поэтому переживающий не может зарегистрировать это как средство для дальнейшего удовольствия. В этом ощущении не было никакого процесса сбора информации и даже не было поиска приближенного значения или уподобления. Движение ума полностью отсутствовало.
   
Автомобиль остановился у дома. Лай собаки, разгрузка автомобиля и общее волнение никоим образом не затрагивали эту необыкновенную тишину. Не было никакого волнения, и спокойствие продолжалось. Среди сосен гулял ветер, тени становились длинными, вдали среди кустарников кралась дикая кошка. В этой тишине было движение, и движение не было отвлечением. Не было никакого фиксированного внимания, чтобы быть отвлеченным. Отвлечение возникает, когда интерес перемещается с главного. Но в этой тишине было отсутствие заинтересованности, и не было никакого далекого ухода от действительности. Движение не происходило вне тишины, а было внутри нее. Это была неподвижность, не вызванная смертью, затуханием, а жизнью, в которой было полное отсутствие противоречия. Большинству из нас борьба между болью и удовольствием, побуждение к деятельности придает смысл жизни. А если это побуждение убрать, мы бы были в растерянности и скоро распались бы. Но эта неподвижность и ее движение были творчеством, вечно обновляющим себя. Это было движение, которое не имело никакого начала и никакого окончания. Это была вечность. Движение подразумевает время. Но здесь не существовало никакого времени. Время — это больше и меньше, близко и далеко, вчера и завтра. Но в этой неподвижности всякое сравнение прекращалось. Это не была тишина, которая заканчивается, чтобы начаться снова. Не было никакого повторения. Множественные уловки хитрого ума полностью отсутствовали.
   
Если бы эта тишина была иллюзией, она бы имела какое-то отношение к уму. Ум либо отклонил бы ее, либо уцепился бы за нее, логически опроверг бы ее или с тонким удовлетворением отождествил бы себя с ней. Но так как он не имеет никакой взаимосвязи с этой тишиной, ум неспособен принять или отвергнуть ее. Ум может оперировать только собственными проецированиями, тем, что находится в нем самом. Но у него нет никакой взаимосвязи с вещами, которые не его собственного происхождения. Эта тишина не принадлежала уму, поэтому ум неспособен искусственно воссоздать ее или отождествить себя с ней. Содержание этой тишины нельзя измерить словами.
  
  
   
    
Отказ от богатства
   
   
Мы сидели в тени большого дерева, любуясь зеленой долиной. Суетились дятлы, муравьи длинной очередью носились туда-сюда между двумя деревьями. С моря дул ветер, принося издали запах дыма. Горы были синими и сонными. Часто они казались такими близкими, но теперь они были далеко. Маленькая птица пила из небольшого водоема, образовавшегося из-за прохудившейся трубы. Две серых белки с большими густыми хвостами гонялись друг за другом вверх и вниз по дереву. Они то поднимались на вершину, то спускались вниз, несясь с безумной скоростью почти до земли, и затем поднимались снова.
   
Когда-то он был очень богатым человеком, но отказался от своего богатства. Он обладал крупным имуществом и наслаждался грузом своей ответственности, поскольку он был щедрым и не слишком жестокосердным. Он давал без ограничений и забывал о том, что дал. Он был добр к своим помощникам, заботился об их благе и легко получал прибыль в мире, который прогибался от зарабатывания денег. Он отличался от тех, чьи счета в банке и инвестиции значительнее их самих, от тех, кто одинок и боится людей и их нужд, кто изолирует себя в специфической атмосфере собственного богатства. Он не был угрозой для своей семьи и при этом он не уступал легко, он имел много друзей, но не потому что был богат. Он рассказывал, что отрекся от своего имущества, потому что его вдруг осенило, какой совершеннейшей глупостью были его бизнес и богатство. Теперь у него не было ничего, кроме нескольких вещей, и он пробовал жить просто, чтобы понять жизнь, узнать, есть ли кроме потребностей физических кое-что еще.
   
Довольствоваться немногим сравнительно легко, быть свободным от бремени земных вещей нетрудно, когда находишься в путешествии, в поисках чего-то. Необходимость внутреннего поиска избавляет от волнения о собственном имуществе, но быть свободным от внешних вещей не означает простую жизнь. Внешняя простота и порядок не обязательно означают внутреннее спокойствие и простодушие. Хорошо быть простым внешне, поскольку это действительно дает некоторую свободу, это жест прямоты. Но почему мы неизменно начинаем с внешней, а не с внутренней простоты? Для того чтобы убедить себя и других в нашем намерении? Почему мы должны убеждать себя? Освобождение от вещей требует интеллектуального развития, а не жестов и убеждений. Если осознать все значение многочисленных материальных благ, то это самое осознание освобождает, и тогда нет никакой потребности в драматических утверждениях и жестах. Так происходит, когда интеллектуальное осознание не функционирует так, что мы прибегаем к дисциплине и отрешенности. Акцент делается не на «много» или «мало», а на интеллекте. И интеллектуальный человек, довольствуясь малым, освобождается от материального бремени.
   
Но довольствование малым — это одно, а простота — совсем другое. Желание довольствования малым или желание простоты опутывает. Желание порождает сложность. Довольствование малым приходит с осознанием того, что есть, а простота со свободой от того, что есть. Хорошо быть внешне простым, но намного более важно быть внутри простым и ясным. Ясность не проникает через полный условностей и целеустремленный ум, ум не может достичь ее. Ум может приспособиться, может организовать и привести свои мысли в порядок, но это — не ясность или простота.
   
Действие воли приводит к замешательству, потому что воля, как бы ни была она возвышенна, — это все-таки инструмент желания. Воля быть, стать, даже разумная и благородная, может указать направление, может очистить путь среди беспорядка. Но такой процесс ведет к изоляции, а ясность не может проникнуть через изоляцию. Действие воли может временно осветить ближайший передний план, необходимый для простой деятельности. Но оно никогда не сможет прояснить внутренние причины, так как сама воля — это результат этих самих внутренних причин. Внутренние причины растят и питают волю, а воля может усилить их, повысить их потенциальные возможности, но очистить вас от внутренних причин она никогда не сможет.
   
Простота не исходит от ума. Запланированная простота есть лишь хитрое приспособление, защита против боли и удовольствия. Это деятельность в виде самозащиты, которая порождает различные формы конфликта и беспорядка. Именно конфликт приводит к неясности как в нем самом, так и вне. Конфликт и ясность не могут сосуществовать вместе. Только свобода от конфликта дарит простоту, а не преодоление конфликта. То, что завоевано, нужно завоевывать снова и снова, таким образом, конфликт становится бесконечным. Понимание конфликта — это понимание желания. Желание может проявить себя как наблюдатель, тот, кто понимает. Но такое возвышение над желанием только откладывание его на потом, а не понимание. Явление «наблюдатель» и «наблюдаемый» — не двойственный процесс, а единый. И только в переживании этого факта, процесса единения, наступает освобождение от желания, от конфликта. Никогда не должен возникать вопрос о том, как переживать этот факт. Это должно произойти, и это происходит только тогда, когда есть состояние наблюдательности и пассивное осознание. Вы не можете иметь реального опыта встречи с ядовитой змеей, воображая или размышляя об этом, в то время как вы удобно сидите в вашей комнате. Чтобы встретиться со змеей, вам нужно решиться выйти за пределы асфальтированных улиц и искусственных огней.
   
Мысль может увековечиться в памяти, но она не может переживать свободу без конфликта, поскольку простота или ясность не даны уму.
  
  
   
    
Повторение и ощущение
   
   
Через открытое окно проникали гул и запахи города. В большом городском саду люди сидели в тени, читая новости и мировые сплетни. Голуби у их ног ходили с важным видом, ища лакомые кусочки, а на зеленых лужайках играли дети. Из-за солнца появлялись чудесные тени.
   
Он был репортером, быстрым и сообразительным. Он не только хотел взять интервью, но также и желал обсудить некоторые из его собственных проблем. Когда интервью для его газеты закончилось, он рассказал о своей карьере, чего она стоила, не материально, а в смысле ее значения в мире. Он был крупным мужчиной, умным, способным и уверенным. В газетном мире он быстро поднимался наверх, и будущее заключалось для него именно в этом.
   
Наши умы переполнены таким большим количеством знаний, что пережить их непосредственно почти невозможно. Опыт удовольствия и боли приходит напрямую, индивидуально. Но понимание опыта происходит на основе примера других, религиозных и социальных, авторитетов. Мы есть результат мыслей и влияний других, мы зависимы от религиозной, а также политической пропаганды. Храм, церковь и мечеть оказывают странное, смутное влияние на наши жизни, а политические идеологии придают видимую значимость нашей мысли. Мы созданы и разрушаемы пропагандой. Организованные религии — первоклассные пропагандисты, использующие любое средство, чтобы убедить и затем удержать.
   
Мы являемся массой запутанных откликов, и наша суть является столь же сомнительной, как и обещанное будущее. Простые слова имеют для нас невероятное значение. Они производят неврологический эффект, ощущения которого более важны, чем то, что скрывается за символом. Существенны для нас символ, изображение, флаг, звук. Подмена, а не действительность, является нашей властью. Мы читаем об опытах других, мы наблюдаем игру других, мы следуем за примером других, мы цитируем других. Мы пусты внутри нас, и пробуем заполнить эту пустоту словами, ощущениями, надеждами и воображением. Но пустота остается.
   
Повторение со своими ощущениями, как бы они ни были приятны и благородны, — не состояние переживания. Постоянное повторение ритуала, слова, молитвы является удовлетворяющим ощущением, которому дали благородное название. Но переживание — не ощущение, и сенсорная реакция скоро уступает место действительности. Фактическое, то, что есть, не может быть понято просто через ощущение. Чувства играют ограниченную роль, понимание или переживание находится вне и выше чувств. Ощущение становится значимым, только когда переживание прекращается. Тогда слова получают значение и господствуют символы, и все это превращается в одурманивающий граммофон. Переживание — это не продолжение, поскольку то, что обладает продолжением, является ощущением на любом уровне. Благодаря повторению ощущения появляется свежий опыт, но ощущения никогда не могут быть новы. Поиск нового не заключается в повторных ощущениях. Новое возникает, только когда есть переживание, а переживание возможно только тогда, когда повторение и поиск ощущений прекращаются.
   
Желание повторения пережитого — это закрепление ощущения, а обогащение памяти — это увеличение количества ощущений. Желание повторения опыта, вашего собственного или чьего-то другого, приводит к нечувствительности, к гибели. Повторение истинного есть ложное. Истина не может быть повторена, не может быть распространена или использована. То, что может использоваться повторно, не имеет никакой жизни в себе, оно является механическим, статическим. Можно использовать вещь, но не истину. Сначала вы можете убить и отвергнуть, а затем использовать это. Но это уже не истина. Пропагандирующие не заинтересованы в переживании, они обеспокоены созданием ощущений, религиозных или политических, социальных или личных. Пропагандист, религиозный или светский, не может быть говорящим истину. Переживание может появиться только при отсутствии желания ощущений. Нужно прекратить давать названия и определения. Нет никакого мыслительного процесса без словесного выражения. Оказаться в плену у словесных выражений означает быть узником иллюзий желаний.
  
  
   
    
Радио и музыка
   
   
Очевидно, что радиомузыка является изумительным спасением. По соседству, целыми днями и до глубокой ночи звучала музыка по радио. Отец уходил в свой офис довольно-таки рано. Мать и дочь работали в доме или в саду. А когда они работали в саду, радио ревело еще громче. Сын, очевидно, также наслаждался музыкой и рекламой, поскольку, когда он был дома, радио все равно играло. Благодаря радио можно слушать бесконечную музыку на любой вкус, от классики до последних новинок. Можно слушать детективные пьесы, новости и все, что без конца передают. Не требуется никакой беседы, никакого обмена мыслями, потому что радио почти все делает за вас. Говорят, радио помогает студентам учиться, и если во время доения коровы слушают музыку, то дают больше молока.
   
И самое забавное во всем этом то, что радио, кажется, незначительно меняет течение жизни. Оно во многом приносит удобство. Мы быстрее можем узнать глобальные новости и услышать об ярко описываемых убийствах. Но информация не сделать нас интеллектуальнее. Куча информации об ужасах атомной бомбежки, о международных союзах, об исследованиях в хлорофилле и так далее, кажется, не делает никакого фундаментального изменения в наших жизнях. Мы столь же склонны к войне, как когда-либо, мы ненавидим каких-нибудь людей, мы презираем одного политического лидера и поддерживаем другого, мы обмануты организованными религиями, мы являемся националистами. Наши бедствия продолжаются, и мы поглощены бегством, чем более уважаемым и организованным, тем лучше. Убегать всем вместе — наилучшая форма безопасности. В столкновении с тем, что есть, мы можем с ним справиться, но обращение в бегство от того, что есть, неизбежно делает нас глупыми и тупыми, рабами ощущений и замешательства.
   
Разве музыка не предлагает нам очень изощренным способом счастливое освобождение от того, что есть? Хорошая музыка отдаляет нас от нас самих, от наших ежедневных тревог, мелочности и неприятностей, она заставляет нас забыться. Или же она придает нам сил в столкновении с жизнью, она вдохновляет, подбадривает и умиротворяет нас. Она становится потребностью в любом из случаев либо как средство, чтобы забыться, либо как источник вдохновения. Зависимость от красоты и избежание уродства — это бегство, что становится предметом мучений, когда мы лишены нашего спасения. Когда красота становится необходимой для нашего благосостояния, тогда переживание прекращается, а начинаются ощущения. Момент переживания полностью отличается от погони за ощущениями. В переживании нет никакого понимания переживающего и его ощущений. Когда переживание оканчивается, тогда возникают ощущения переживающего, и это именно те ощущения, которых переживающий требуют и ищет. Когда ощущения становятся потребностью, тогда музыка, река, живопись — только средство для дальнейших ощущений. Ощущения становятся доминирующими, а не переживание. Жажда повторить опыт — это требование ощущений, и тогда, как ощущения могут быть повторены, переживания не могут.
   
Именно это желание ощущений заставляет нас прибегать к музыке, обладать красотой. Зависимость от внешней линии и формы только указывает на пустоту собственного существования, которое мы заполняем музыкой, искусством, преднамеренным молчанием. Эта пустота заполняется или прячется под ощущениями из-за вечного опасения того, что есть, что есть мы. У ощущения есть начало и конец, их можно повторить и усилить. Переживание же находится вне пределов времени. Что по-настоящему существенно — это переживание, которое отвергается в погоне за ощущениями. Ощущения ограничены, индивидуальны, они привносят противоречие и страдание. Но переживание, полностью отличающееся от повторения опыта, не имеет продолжения. Только в переживании есть обновление, преобразование.
  
  
   
    
Власть
   
   
Тени танцевали на зеленой лужайке, и, хотя солнце палило горячо, небо было очень синее и нежное. Из-за забора корова смотрела на зеленую лужайку и на людей. Сборище людей было незнакомым для нее, но зеленая трава была знакома ей, хотя давно уже не шли дожди, и земля была выжжена до коричневого цвета. На стволе дуба ящерица собирала мух и других насекомых. Отдаленные горы были туманными и манящими.
   
Под деревьями, после разговора, она сказала, что она прибыла, чтобы послушать речь учителя учителей. Она была очень честной, но теперь честность стала упрямством. Это упрямство было скрыто за улыбками и разумной терпимостью, той терпимостью, которая была очень тщательно продумана и выпестована. Она была порождением ума и могла превратиться во вспышку сильной, яростной нетерпимости. Она была полной и сладкоречивой, но за этим скрывалось осуждение, подпитанное ее убеждениями и верованиями. Она была задавленной и жесткой, но отдала всю себя братству и его доброму делу. После паузы она добавила, что узнала бы, когда бы заговорил учитель, потому что она и ее группа владела каким-то таинственным способом узнать это, что было не дано другим. Удовольствие от исключительности их знания было настолько очевидно, когда она говорила об этом, в ее жестах и наклоне головы.
   
Исключительное, частное знание дает глубоко удовлетворяющее удовольствие. Знать кое-что, что другие не знают, — это постоянный источник удовлетворения, это дарит чувство связи с чем-то более глубоким, дает престиж и авторитет. Вы находитесь непосредственно в контакте, у вас есть что-то, чего нет у других, и поэтому вы значимы, не только сами для себя, но и для других. Другие смотрят на вас снизу вверх, немного с опаской, потому что они хотят разделить это с вами, но вы отдаете, всегда зная больше. Вы лидер, авторитет, и это положение принимается легко, поскольку люди хотят, чтобы им приказывали, вели их. Чем больше мы осознаем, что мы растеряны и смущены, тем более желанней для нас, чтобы нами управляли и приказывали нам. Таким образом, власть создана во имя государства, во имя религии, во имя мастера или лидера партии.
   
   
Поклонение авторитету, в значительной степени или не очень, является злом, особенно в религиях. Между вами и действительностью нет никакого посредника, а если есть, то он извратитель, интриган, не имеет значения, кто он, самый ли возвышенный спаситель, ваш последний гуру или учитель. Тот, кто знает, не знает, он может знать только его собственные убеждения, им самим придуманные верования и чувственные потребности. Он не может знать истину, неизмеримое. Положение и авторитет можно создать, искусственно культивировать, но только не смирение. Добродетель дарит свободу, но искусственно взращенное смирение — это не добродетель, это простое ощущение и поэтому вредное и разрушительное. Это рабство, из которого вновь и вновь освобождаются.
   
Важно узнать, ни кто мастер, святой или лидер, а за чем вы следуете. Вы следуете, чтобы стать кое-чем, извлекать пользу, чтобы быть определенным. Кто-то другой не может дать ясность. Сомнение находится в нас: мы вызвали его, и мы должны избавиться от него. Мы можем достигнуть удовлетворяющего нас положения, внутренней безопасности, места в иерархии организованной веры, но все это самоограничивающая деятельность, ведущая к противоречию и страданию. Вы можете почувствовать себя на мгновение счастливыми в вашем достижении, вы можете убедить себя, что ваше положение неизбежно. Это ваш выбор. Но пока вы хотите стать кем-то, на любом уровне вам приходится страдать и расстраиваться. Быть никем не есть отрицание. Активное или пассивное действие воли, что является желанием, обостренным и усиленным, всегда приводит к конфликту и борьбе. Это не способ понимания. Установление власти и следование ей есть отказ от понимания. Когда есть понимание, то есть свобода, которую нельзя купить или принять от других. Что куплено, можно потерять, а что дается, могут отобрать. Таким образом, пестуется авторитет и страх перед ним. От страха нельзя избавиться мольбой перед свечами. Он заканчивается при прекращении желания стать.
  
  
   
    
Медитация
   
   
Он много лет практиковал то, что он назвал медитацией. После прочтения определенных книг по предмету он следовал некоторым практикам, побывал в неком монастыре, где медитировали несколько часов в день. Он не был сентиментален по этому поводу, и при этом он не обливался слезами самопожертвования. Он сказал, что даже после этих многих лет его ум находился под контролем, хотя иногда он все еще выходил из-под него. В медитациях не было радости, а только строгость к себе, добровольно возложенная на себя. Они сделали его довольно жестким и сухим. Так или иначе, он был очень недоволен всем этим. Он принадлежал нескольким религиозным обществам, но теперь он покончил с ними и независимо искал бога, которого они все обещали. Он состарился в годах и начинал чувствовать утомление.
   
Правильная медитация необходима для очищения ума, без освобождения от ума не может быть никакого обновления. Просто продолжение — это распад. Ум увядает от постоянного повторения, от износа из-за неправильного использования, от ощущений, делающих его тупым и утомленным. Контроль над умом не значим, значимым является то, чтобы узнать интересы ума. Ум — это узел противоречащих интересов, и усиление одного интереса по сравнению с другим и есть то, что мы называем концентрацией, процессом тренировки самодисциплины. Дисциплина — культивирование стойкости, сопротивления, и, где есть сопротивление, нет никакого понимания. Хорошо натренированный ум — это несвободный ум, только в свободе может быть сделано открытие. Должна быть спонтанность, чтобы раскрыть движения собственного «я», это может происходить на любом уровне. Хотя могут быть и неприятные открытия, движения «я» нужно подвергнуть этому и понять. Но дисциплинированность уничтожает спонтанность, при которой свершаются открытия. Дисциплины, несмотря на требовательность, помещают ум в рамки. Ум приспособится к тому, чему он был обучен. Но то, к чему он приспосабливается, нереально. Дисциплина — простое наложение, поэтому не может быть средством обнажения. Через самодисциплину ум может укрепить себя в свой цели, но эта цель самоспроецированная и поэтому нереальная. Ум создает действительность по его собственному образу, и дисциплина просто придает жизненность этому образу.
   
Только в открытиях возникает радость, в открытиях путей «я» от мгновения до мгновения. «Я», на любом уровне его нахождения, исходит все еще от ума, о чем бы ум ни думал, все исходит от ума. Ум не может думать о чем-то, что не от него, он не может думать о неизвестном. «Я» на любом уровне — это известное, и хотя могут быть части «я», о которых поверхностный ум не знает, они все еще в пределах области известного. Движения «я» раскрываются в акте взаимоотношений. Когда взаимоотношения не ограничены пределами образца, это дает возможность для самораскрытия. Взаимоотношения — это взаимодействие «я», и чтобы понимать это взаимодействие должно быть осознание без необходимости выбора, так как выбирать значит акцентироваться на интересе одном, а не на другом. Это осознание есть переживание взаимодействия «я», и в этом переживании нет ни переживающего, ни переживаемого. Таким образом, ум освобождается от своих накоплений, нет больше «мне», нет собирающего информацию. Накопления, сохраненные воспоминания — это «я», а «я» — это частица, неотделимая от накопленного. «Я» отделяет себя от своих качеств, выступая наблюдателем, смотрителем, контролером, чтобы охранять себя, чтобы наделить себя непрерывностью среди непостоянства. Проживание единого, объединяющего процесса освобождает ум от своей двойственности. Таким образом цельный умственный процесс, как явный, так и скрытый, проживается и понимается не часть за частью, поступок за поступком, в его полноте. Тогда мечты и ежедневные действия — это всегда освобождающий процесс. Ум должен оставаться совершенно пустым, чтобы получать. Но жажда быть пустым, чтобы получать, — укоренившееся препятствие, и его нужно полностью осознать, а не какую-то специфическом его часть. Жажда переживания должна полностью прекратиться, что случается только, когда переживающий не подпитывает себя опытами и воспоминаниями о них.
   
Очищение ума должно происходить не только на его верхних уровнях, но также и в его скрытых глубинах; и это может случиться, только когда заканчивается называние или определение процесса. Обозначение только усиливает и придает непрерывность переживающему, возникает желание постоянства, конкретизации памяти. Должно быть молчаливое осознание значения и понимание его. Мы даем названия не только, чтобы общаться, но также, чтобы дать продолжение и материализацию опыту, восстановить его и повторить его ощущения. Процесс обозначения должен остановиться не только на поверхностных уровнях ума, но и во всей его структуре. Это трудная задача, которую нелегко понять или пережить, поскольку все наше сознание это процесс обозначения или называния опыта, и затем его сохранение или запись. Именно этот процесс питает и усиливает иллюзорную частичку переживающего как отличного и отделенного от опыта. Без мыслей нет думающего. Мысли создают думающего, который изолирует себя, чтобы придать себе постоянство, так как мысли являются всегда непостоянными.
   
Свобода появляется, когда цельное существование, поверхностное так же, как и скрытое, очищено от прошлого. Воля — это желание, и, если есть какое-нибудь волевое действие, какое-нибудь усилие быть свободным, обнажить себя, тогда, не может быть свободы, полного очищение целостного бытия. Когда все многоуровневое сознание молчит, полностью спокойно, только тогда появляется неизмеримое благословение, не зависящее от времени обновление творения.
  
  
   
    
Гнев
   
   
Даже на ту высоту проникала жара. Оконные стекла были на ощупь теплыми. Постоянный гул двигателей самолета действовал успокаивающе, и многие пассажиры дремали. Земля была далеко внизу, мерцая от жары, бесконечно коричневая, с редкими участками зеленого. Теперь мы приземлились, и жара стала почти невыносимой. Она была буквально болезненной, и даже в тени здания ощущалось, как будто макушка головы загоралась. Лето было в самом разгаре, и местность была почти пустыней. Мы вновь взлетели, и самолет поднимался выше в поисках прохладных ветров. Два новых пассажира сидели на противоположных местах и громко разговаривали. Невозможно было не подслушать их. Начали они достаточно спокойно, но скоро гнев закрался в их голоса, гнев фамильярности и негодования. В ярости они, казалось, забывали об остальных пассажирах. Они были столь расстроены друг с другом, и как будто они одни существовали и больше никто.
   
Гнев имеет специфическое свойство изолировать. Подобно печали, он отрезает человека, и, по крайней мере, на некоторое время прекращаются всякие взаимоотношения. Гнев имеет временную силу и живучесть для изолировавшего себя. В гневе присутствует странное отчаяние, так как изоляция — это отчаяние. Гнев разочарования, ревности, желания ранить порождает мощный взрыв, удовольствие от которого в самооправдании. Мы осуждаем других, и то самое осуждение есть оправдание нас самих. Без некоторого вида отношений, самодовольства ли или самоуничижения, что есть мы? Мы используем каждое средство, чтобы поддержать себя, и гнев, подобно ненависти, является одним из самых легких путей. Просто гнев, внезапная вспышка, о которой быстро забывают, это одно, но гнев, который преднамеренно создан, который созревал, который стремится покалечить и уничтожить, — это совсем другое. Простой гнев может иметь некоторую физиологическую причину, которую можно заметить и исправить. Но гнев, который является результатом психологической причины, намного изощренней, и справиться с ним намного труднее. Большинство из нас не против посердиться, мы находим этому оправдание. Почему нам не рассердиться, если кругом жестокость по отношению к другим или нам самим? Поэтому мы сердимся справедливо. Мы не только говорим, что мы сердиты и на этом останавливаемся, мы прибегаем к сложным объяснениям причины этого. Мы не просто говорим, что мы ревнуем или озлоблены, но оправдываем или объясняем это. Мы спрашиваем, как может быть любовь без ревности, или говорим, что чьи-либо действия сделали нас ожесточенными и так далее.
   
Это объяснение и пустословие раздувают гнев, затаенный или проявленный, придают ему масштаб и глубину. Объяснение, высказанное или нет, действует как щит против раскрытия нас, таких, какие мы есть. Мы хотим, чтобы нас похвалили или польстили, мы ждем чего-то. Но когда это не происходит, мы разочарованы, мы становимся ожесточенными или ревнивыми. Тогда яростно или мягко мы обвиняем кого-то. Мы говорим, что другой ответственен за нашу горечь. Вы приобретаете большую значимость, потому что мое счастье, мое положение или престиж зависит от вас. Благодаря вам я действую, так что вы важны для меня. Я должен охранять вас, я должен обладать вами. Благодаря вам, я убегаю от себя. И когда я отброшен назад в себя, пугаясь своего собственного состояния, я гневаюсь. Гнев принимает множественные формы: разочарование, возмущение, горечь, ревность и так далее.
   
Сохранившийся гнев в виде возмущения требует противоядия в виде прощения, но сохранение гнева имеет большее значение, чем прощение. Прощение не нужно, когда нет никакого накопления гнева. Прощение необходимо, если есть возмущение. Но свобода от лести и ощущения уязвленности, не породив черствого безразличия, приносит сострадание и милосердие. Усилием воли не избавиться от гнева, так как воля — это частично насилие. Воля — это результат желания, жажда быть, а желание по природе своей агрессивно, доминирующее. Подавлять гнев с помощью желания означает отставить гнев на иной уровень, дав ему другое название, но он все-таки часть насилия. Для того, чтобы быть свободным от насилия не способом отказа от насилия, должно быть понимание желания. Нет никакой духовной замены желанию, его нельзя подавить или возвысить. Должно быть молчаливое и лишенное выбора осознание желания. Это пассивное осознание есть прямое переживание желания, когда переживающий не дает этому название.
  
  
   
    
Психологическая безопасность
   
   
Он сказал, что очень тщательно вник в этот вопрос, настолько глубоко, насколько он смог, изучив все, что было написано о предмете. Он был убежден, что в различных частях мира существовали определенные мастера. Они не проявляли себя физически, кроме как их особым ученикам, но они были в контакте с людьми иными способами. Они оказывали благотворное влияние и вели лидеров всемирной мысли и дел, хотя сами лидеры не осознавали этого. Они творили революцию и мир. Он был убежден, сказал он, что у каждого материка есть группа мастеров, формирующая их судьбу и дающая им свое благословение. Он знал нескольких учеников этих мастеров, по крайней мере, они сказали ему, что они существуют, добавил он сдержанно. Он был полностью серьезен и желал знать больше об этих мастерах. Было ли возможно получить опыт напрямую, вступить в контакт с ними?
   
Как тиха была река! Две блестящие небольшие королевские рыбки плавали вверх и вниз, близко к берегу, прямо у поверхности. Летало несколько пчел, собирая воду для своих ульев, и рыбацкая лодка стояла посередине русла реки. Деревья вдоль реки были богаты листвой и отбрасывали обильные и темные тени. В полях недавно посаженный рис был ярко зелен, и кричала рисовая птичка. Это был очень умиротворяющий пейзаж, и жаль было обсуждать наши мелкие, незначительные проблемы. Вечернее небо было голубого цвета. Шумные города остались далеко. Через реку стояла деревня, и вьющаяся дорожка тянулась, извиваясь, вдоль берега. Какой-то мальчик пел чистым, высоким голосом, который не нарушал спокойствия места.
   
Мы странные люди, мы блуждаем в поиске чего-то в отдаленных местах, когда это все так близко к нам. Красота всегда где-то там и никогда здесь. Истина никогда не находится в наших домах, а в каком-то отдаленном месте. Мы отправляемся на другую сторону планеты, чтобы найти мастера, господина, и забываем о слуге. Мы не понимаем обычные вещи в нашей жизни, каждодневную борьбу и радость, и все же мы пытаемся уловить таинственное и скрытое. Мы не знаем себя, но мы желаем служить или следовать за тем, кто обещает вознаграждение, надежду, утопию. Пока мы запутанны, то, что мы выбираем, также запутанно. Мы не можем видеть ясно, пока мы полуслепые, и, если мы что-то видим, то оно неполное и нереальное. Мы знаем все это, но все-таки наши желания, стремления настолько сильны, что они ведут нас к иллюзиям и бесконечным страданиям.
   
Вера в мастера создает мастера, а опыт формируется верой. Вера в особый образец взаимодействия, или в идеологию, действительно дает то, чего очень хочется, но какой ценой и в каком страдании! Если индивидуум способный, то вера становится мощью в его руках, оружием куда более опасным, чем ружье. Для большинства из нас вера имеет большее значение, чем действительность. Понимание того, что есть, не требует веры. Наоборот, вера, идея, предубеждение являются определенной помехой для понимания. Но мы предпочитаем наши верования, наши догмы, они согревают нас, они обещают, они вдохновляют. Если бы мы поняли суть наших верований и почему мы цепляемся за них, одна из главных причин антагонизма исчезла бы.
   
Желание извлекать пользу, личную или для общества, ведет к невежеству и иллюзии, к разрушению и страданию. Это желание не только все большего и большего физического комфорта, но желание власти: власти денег, знаний, отождествления. Тяга к большему — это начало конфликта и страдания. Мы пытаемся спастись от этого страдания через любою форму самообмана, через подавление, подмену и возвеличивание. Но тяга продолжается, возможно, на ином уровне. На любом уровне эта тяга есть конфликт и боль. Один из наиболее легких из спасений — это гуру, мастер. Некоторые спасаются через политическую идеологию с ее деятельностью, другие с помощью ощущений от ритуалов и дисциплины, третьи через мастера. Тогда способ спасения становится существенным, а страхи и упрямство стоят на страже этого способа. Тогда неважно, кто вы, важен только мастер. Вы важны только как слуга, неважно какой, или как ученик. Чтобы стать одним из них, вы должны выполнять определенные вещи, соответствовать определенным условиям, пройти через определенные трудности. Вы охотно делаете все это, так как отождествление дарит удовольствие и силу. Именем мастера удовольствие и сила стали уважаемыми. Вы больше не одиноки, не смущены и растеряны, вы принадлежите ему, партии, идее. Вы в безопасности.
   
В конце концов, именно этого большинство из нас хочет: быть в безопасности, быть защищенным. Быть в растерянности вместе со многими — это форма психологической безопасности, быть отождествленным с группой или с идеей, светской или духовной, значит чувствовать себя в безопасности. Именно поэтому большинство из нас примыкают к националистам, даже притом, что это увеличивает разрушение и страдание, именно поэтому организованная религия так сильно удерживает людей, даже если это вызывает разногласия и взращивает антагонизм. Тяга к личной или групповой безопасности навлекает разрушение, а безопасность в психологическом отношении порождает иллюзию. Наша жизнь — это иллюзия и страдание, с редкими минутами просветления и радости, поэтому все, что обещает нам рай, мы с удовольствием принимаем. Некоторые видят тщетность политических утопий и поэтому переключаются на религиозность, что опять же для того, чтобы найти безопасность и надежду в мастерах, в догмах, в идеях. Поскольку вера формирует опыт, мастера становятся неизбежной действительностью. Единожды испытав удовольствие от отождествления, ум твердо убежден, и ничто не сможет его поколебать, поскольку его критерий — это опыт.
   
Но опыт — это не действительность. Действительность не может быть пережита. Она есть. Если переживающий думает, что он переживает действительность, то он знает только иллюзию. Все знание действительности — это иллюзия. Знание или опыт должны прекратиться, чтобы существовала действительность. Опыт не может встретиться с действительностью. Опыт формирует знание, а знание обращается к опыту. Они оба должны умолкнуть для того, чтобы настала действительность.
  
  
   
    
Отделенность
   
   
Он был человек маленький и агрессивный, профессор в одном из университетов. Он читал так много, что ему было трудно понять, где начались его собственные мысли и заканчивались мысли других. Он сказал, что был горячим националистом и терпел страдания ради этого. К тому же он был практикующим фанатиком, но теперь он отбросил весь этот мусор, слава богу, и был свободен от суеверия. Он яростно утверждал, что весь этот психологический разговор и обсуждение вводили людей в заблуждение, и то, что имело самое большое значение, так это экономическая реорганизация человечества, поскольку человек в первую очередь живет хлебом, и лишь после идет все остальное. Должна произойти насильственная революция и установлено новое бесклассовое общество. Если цель будет достигнута, средства не имеют значение. Если понадобится, они распространят хаос, а затем свергнут власть и установят правильный порядок. Коллективизм будет необходим, а всякая индивидуализация должна искореняться. Он очень подробен в описании будущего, и поскольку человек это продукт окружающей среды, они сформируют человека ради будущего, они пожертвуют всем ради будущего, для того, чтобы мир стал именно таким. Уничтожение человека настоящего было не столь важным, поскольку они знали будущее.
   
Мы можем изучить историю и интерпретировать исторические факты, которые будут соответствовать нашим убеждениям. Но быть уверенным по поводу будущего означает находиться в иллюзиях. Человек — это не результат влияния только одного фактора, он — в значительной степени совокупность их. И подчеркивать одно влияние, уменьшая значение других, означает появление дисбаланса, что приведет к еще большему хаосу и страданию. Человек — это целостный механизм. Нужно понять целостность, а не просто часть, как бы временно важной часть не была. Принесение в жертву настоящего ради будущего — это безумство тех, кто одержим жаждой власти, а власть есть зло. Такие берут на себя право руководства человечеством. Они новые священники. Средства и цель неотделимы, они представляют собой единое явление, средства создают цель. Благодаря насилию никогда не наступит мир. Полицейское государство не может породить мирного гражданина. Через принуждение нельзя достичь свободы. Бесклассовое общество не может быть установлено, если партия всесильна, оно никогда не будет результатом диктатуры. Все это очевидно.
   
Отделенность индивидуума не разрушить отождествлением с коллективом или с идеологией. Подмена не покончит с проблемой отделенности, и подавить ее она не сможет. Подмена и подавление могут сработать на некоторое время, но отделенность снова прорвется еще более яростно. Страх может временно отодвинуть ее на задний план, но проблема все остается. Проблема не в том, как избавиться от отделенности, а в том, почему каждый из нас придает этому такое большое значение. Те самые люди, которые желают установить бесклассовое общество своими проявлениями силы и власти, порождают разделение. Вы существуете отдельно от меня, а я от другого, и это — факт. Но почему мы придаем важность этому чувству отделенности, со всеми вытекающими отсюда пагубными результатами? Хотя между нами всеми есть большое сходство, все же мы различны. А это различия придает каждому чувство значимости из-за отделенности: отдельная семья, имя, собственность и чувство того, что ты отдельная сущность. Эта отделенность, это чувство индивидуальности причинило огромный вред, и отсюда желание коллективного труда и взаимодействия, принесение в жертву индивидуума ради целого и так далее. Организованные религии пробовали подчинить волю одного воле целого, а теперь партия, которая берет на себя роль государства, прилагает все усилия, чтобы заглушить индивидуума.
   
Почему же мы цепляемся за чувство отделенности? Наши ощущения являются отдельными, а живем мы ощущениями, мы есть ощущения. Лишите нас ощущений, приятных или болезненных, и нас нет. Ощущения важны для нас, и они тождественны отделенности. Личная жизнь и жизнь гражданина дают различные ощущения на различных уровнях, и, когда они сталкиваются, возникает конфликт. Но ощущения постоянно находятся в состоянии войны друг с другом, в личной ли жизни или в жизни гражданина. Конфликт свойственен ощущениям. Пока есть хотение быть выдающимся или скромным, обязательно будет конфликт ощущений, причиняющий личное и социальное страдание. Постоянное желание быть «больше» или быть «меньше» поднимает на поверхность чувство индивидуальности и своей отделенности. Если мы можем оставаться с этим фактом, не осуждая или оправдывая его, мы обнаружим, что ощущения не целиком составляют всю нашу жизнь. Тогда ум как память, которая является ощущением, становится спокойным, более не разрываемым его собственными противоречиями. И только тогда, когда ум умолкает и успокаивается, появляется возможностью любви без «мне» и «мой». Без этой любви коллективное действие — это просто принуждение, распространяющее антагонизм и страх, благодаря которым возникают личные и общественные противоречия.
  
  
   
    
Власть
   
   
Он был очень беден, но способен и умен. Он был доволен, или, по крайней мере, так казалось, тем немногим, чем он обладал, и у него не было никаких семейных обязательств. Он частенько заходил, чтобы обсудить кое-что, и у него были большие мечты о будущем. Он был целеустремлен и восторжен, прост в своих удовольствиях, и с удовольствием делал для других какие-нибудь мелочи. Он не был, сказал он, очень пристрастен к деньгам или к физическому комфорту. Но он любил описывать то, что бы он сделал, если бы он имел деньги, как он поддержал бы то или иное, как бы он открыл отличную школу и так далее. Он был довольно мечтателен и легко заводился как от своего собственного энтузиазма, так и энтузиазма других.
   
Прошло несколько лет, и однажды он пришел снова. С ним произошло странное преобразование. Мечтательный взгляд пропал: он стал сухим, конкретным, почти грубым в своей точке зрения и довольно резким в своих суждениях. Он путешествовал, и его манеры были отлично отполированы и изящны. Он включал и выключал свое обаяние. Ему досталось по наследству много денег, и он удачно увеличил их во много раз. Он полностью стал другим человеком. Теперь он редко бывает здесь, и, когда в редких случаях мы действительно встречаемся, он отдален и самовлюблен.
   
   
И бедность, и богатство — это неволя. Сознательно бедный и сознательно богатый — это игрушки обстоятельств. Оба продажны, поскольку оба ищут то, что развращает: власть. Власть — это больше, чем владение, власть — это больше, чем богатство и идеи. Все это действительно наделяет властью, но это можно отбросить, а все же чувство власти остается. Можно породить власть через простоту жизни, через достоинство, через партию, через отречение, но такие средства — простая замена, и не стоит обманываться на счет них. Желание положения, престижа и власти, власти, которая получена через агрессию или смирение, через аскетизм или знание, через эксплуатацию или самоотрешение является незаметно убедительным и почти инстинктивным. Успех в любой форме — это власть, а неудача просто опровержение успеха. Быть у власти, быть успешным — значит быть невольным, что является отрицанием добродетели. Добродетель дает свободу, но это — не вещь, которую можно получить. Любое достижение, либо индивидуальное, либо коллективное, становится средством для получения власти. В этом мире следует избегать успеха и власти, приходящих с самоконтролем и самоотречением, так как обои искажают понимание. Именно желание успеха не впускает смирение, а без смирения как может быть понимание? Успешный человек становится черствым, самовлюбленным, он обременен своей собственной важностью, своими обязанностями, достижениями и воспоминаниями. Должна быть свобода от самоуверенной ответственности и от бремени достижений, поскольку тот, кто прогнулся, не может быть подвижен, а понимание требует подвижности и гибкости ума. Милосердие отвергается успешными оттого, что они неспособны к пониманию самой красоты жизни, которая есть любовь.
   
Желание успеха — это желание доминировать. Доминировать, значит обладать, а обладание — это путь к изоляции. Эта та самоизоляция, которую большинство из нас ищет: через имя, через отношения, через работу, через воображение. В изоляции есть власть, но власть взращивает антагонизм и боль, поскольку изоляция — это результат страхов, а страх прекращает всю общность. Общность — это взаимоотношения. И какими бы ни были они, радостными или болезненными, в них есть возможность самозабвения. Изоляция — это путь «я», а вся деятельность «я» приносит конфликт и горе.
  
  
   
    
Искренность
   
   
Было видно небольшой участок зеленой лужайки с великолепными цветами по ее сторонам. Она была красиво ухожена, и очевидно, что ей уделялось большое внимание, поскольку солнце прилагало все усилия, чтобы сжечь лужайку и высушить цветы. За этим восхитительным садом, мимо множества домов, было синее море, искрящееся на солнце, а в нем белел парус. Из окна комнаты было видно сад, здания и вершины деревьев, а ранним утром и ранним вечером было приятно смотреть из окна на море. В течение дня вода в нем становилась яркой и жесткой, но даже в жаркий полдень там всегда был парус. Скоро солнце спустится в море, создавая ярко огненную дорожку, и сумерек не будет. Вечерняя звезда будет парить над горизонтом и исчезнет. Узкую полоску молодой луны подхватит вечер, но и она также исчезнет в беспокойном море, и темнота воцарится над водой.
   
Он подробно говорил о боге, о его утренних и вечерних молитвах, его постах, его клятвах, его горячих желаниях. Он выражался очень ясно и определенно, не было никакого сомнения в выборе правильного слова. Его ум был хорошо натренирован, поскольку его профессия потребовала это. Он был ясноглазым и настороженным мужчиной, хотя в нем присутствовала некоторая жесткость. То, как он держал осанку, показывало упорство в цели и отсутствие гибкости. Им, очевидно, двигала необычно мощная воля, и, хотя он непринужденно улыбался, его воля была всегда начеку, осторожная и господствующая. Он был очень правилен в повседневной жизни, и он ломал установившиеся привычки лишь приказом воли. Без воли, сказал он, не могло быть никакой добродетели. Воля необходима, чтобы сразить зло. Сражение между добром и злом было извечным, и одна воля подавляла зло. В нем также присутствовала нежность, поскольку он, бывало, смотрел на лужайку, на веселящие цветы и улыбался, но он никогда не позволял своему уму блуждать вне пределов воли и ее воздействия. Хотя он усердно избегал резких слов, гнева и любого проявления нетерпения, его воля сделала его по-странному жестоким. Если красота вписывалась в рамки его цели, он принимал ее. Но в нем всегда скрывался страх чувственности, боль от которой он пробовал сдерживать. Он был хорошо начитан и учтив, но его воля следовала за ним подобно тени.
   
Искренность никогда не может быть проста. Искренность — это нерестилище воли, а воля не может раскрыть пути своего «я». Самопознание — не плод воли, самопознание возникает благодаря пониманию мгновения за мгновением посылов движения жизни. Воля отключает эти спонтанные посылы, единственно которые показывают строение «я». Воля — это сама суть желания, и для понимания желания воля становится помехой. Воля в любой ее форме, высший ли это разум или глубоко укоренившиеся желания, никогда не может быть пассивной. А только в пассивности, во внимательном молчании может явиться истина. Конфликт происходит всегда между желаниями, на каком бы уровне желания ни находились. Усиление одного желания в противопоставлении другому только благоприятствует дальнейшему сопротивлению, а это сопротивление есть воля. Понимание никогда не сможет проникнуть через сопротивление. Что является важным — это понять желание, а не преодолевать одно желание с помощью другого.
   
Желание достигать, извлекать пользу лежит в основе искренности, и это побуждение, все равно поверхностное или глубокое, приводит к желанию приспособиться, которое является началом страха. Страх ограничивает самопознание пережитым, так что нет никакой возможности пойти выше пережитого. Таким образом ограниченное самопознание только искусственно культивирует сильнее и глубже самосознание, «я», увеличивающееся все больше и больше на различных уровнях и в различные периоды. Поэтому противоречие и боль продолжаются. Вы можете преднамеренно забыться или уйти с головой в какую-нибудь деятельность, вырастить сад или поддерживать идеологию, разжечь в целом народе пылающий жар войны. Но теперь вы — это страна, идея, деятельность, бог. Чем больше отождествления, тем больше они укрывают ваши конфликты и боль, и так происходит постоянная борьба за отождествление с чем-то. Это желание быть единым с избранным объектом порождает конфликт искренности, который совершенно отрицает простоту. Вы можете сыпать пепел на вашу голову или носить простую одежду, или бродить как нищий, но это не простота.
   
Простота и искренность никогда не смогут быть компаньонами. Тот, кто отождествил себя на любом уровне с чем-то, может быть искренним, но он не прост. Воля быть — противопоставление простоте. Простота возникает со свободой от жадного пробуждения желания достигнуть. Достижение есть отождествление, а отождествление есть воля. Простота — это живое, пассивное осознание, в котором переживающий не запоминает переживание. Самоанализ предотвращает это пассивное осознание. У анализа всегда есть мотив: быть свободным, понимать, извлекать пользу — и это желание только подчеркивает самосознание. Аналогично, собственные умозаключения сковывают самопознание.
  
  
   
    
Полное удовлетворение
   
   
Она была замужем, но детей не имела. В житейском отношении она была счастлива. Деньги не были проблемой, были машины, хорошие гостиницы и дальние путешествия. Ее муж был успешным деловым человеком, главный интерес которого состоял в том, чтобы украшать свою жену, чтобы создавать для нее комфорт и давать ей все, что она желала. Они оба были весьма молоды и дружелюбны. Она интересовалась наукой и искусством и баловалась религией. Но теперь, сказала она, частички душевного отодвигали все остальное на задний план. Она была знакома с учением различных религий, но будучи неудовлетворенной их устоявшейся умелой спланированностью, их ритуалами и догмами, она хотела серьезно заняться поиском реальных вещей. Она была сильно недовольна, побывала у учителей в различных частях мира, но ничто не принесло ей длительного удовлетворения. Ее недовольство, сказала она, не являлось результатом того, что у нее не было детей. Она довольно тщательно вникала во все, что ее интересовало. И при этом недовольство не было вызвано никакими социальными расстройствами. Она потратила свое время на одного из видных аналитиков, но эта внутренняя боль и пустота все еще оставались.
   
Искать удовлетворения означает впустить расстройство. Нет никакого удовлетворения «я», но только укрепление «я» через обладание тем, что оно жаждет. Владение, на любом уровне, дает «я» почувствовать себя мощным, богатым, активным, и это ощущение называют удовлетворенностью, но, как это происходит со всеми ощущениями, оно скоро исчезает или заменяется на еще одно удовлетворение. Все мы знакомы с этим процессом замены или замещения, и это игра, которой довольны большинство из нас. Хотя некоторые, однако, хотят более длительного удовлетворения, такого, которое будет длиться всю нашу жизнь, и, найдя его, они надеются, что их покой никогда не нарушится снова. Но существует постоянный, подсознательный страх лишения, и тогда создаются искусные формы сопротивления, в которых ум находит убежище, но страх смерти неизбежен. Удовлетворенность и страх смерти — это две стороны одного процесса: укрепление «я». В конце концов, полное удовлетворение — это отождествление с чем-либо: с детьми, с собственностью, с идеями. Дети и собственность довольно опасны, идеи же предлагают большую безопасность и сохранность. Слова, которые являются идеями и воспоминаниями, вместе с их ощущениями становятся важны, и тогда удовлетворенность или чувство полноты превращаются в слово.
   
Нет никакой самореализации, а только самоувековечивание, с его постоянно усиливающимися конфликтами, антагонизмом и бедствиями. Искать длительное удовлетворение на любом уровне нашего существа означает вызвать беспорядок и горе, поскольку удовлетворение никогда не может быть постоянным. Вы можете вспомнить опыт, который доставил вам удовольствие, но опыт мертв, а только память о нем остается. Память сама по себе не имеет никакой жизни, а жизнь ей придается благодаря вашей неадекватной реакции на настоящее. Вы живете мертвым, как делает большинство из нас. Незнание возможностей «я» ведет к иллюзии, и будучи когда-либо пойманным в сети иллюзии чрезвычайно трудно вырваться из них, трудно узнать иллюзию, поскольку, создав ее, ум не может осознать ее. К ней нужно приближаться пассивно, косвенно. Пока возможности «я» не поняты, иллюзия неизбежна. Понимание приходит не благодаря применению воли, но только когда ум молчит. Ум нельзя заставить замолчать, так как сам заставляющий есть результат ума, желания. Должно быть осознание этого целостного процесса, осознание, не основанное на выборе. Тогда только есть возможность не увеличивать количество иллюзий. Иллюзия очень удовлетворяет, отсюда и наша привязанность к ней, иллюзия может принести боль, но эта самая боль показывает нашу неполноту и заставляет нас быть полностью отождествленными с иллюзией. Таким образом, иллюзия имеет очень большее значение в наших жизнях. Она помогает скрывать то, что есть, не внешнее, а внутреннее. Это внутреннее игнорирование того, что есть, ведет к неправильной интерпретации внешнего того, что есть, что вызывает разрушение и страдание. Укрытие того, что есть, вызвано страхом. Страх никогда нельзя преодолеть силой воли, поскольку воля — это результат сопротивления. Только через пассивное, но все же наблюдательное понимание приобретается свобода.
  
  
   
    
Слова
   
   
Он много читал, и, хотя был беден, он считал себя богатым знаниями, что приносило ему некоторое счастье. Он тратил много часов, сидя за книгами, и большее количество времени проводил один. Его жена умерла, а его двое детей жили с какими-то родственниками. И, как он добавил, он был совершенно доволен, что был подальше от суматохи взаимоотношений. Он странно изолировал себя, был независимым и спокойно уверенным. Он сказал, что проделал длинный путь, чтобы обсудить вопрос о медитациях и особенно рассмотреть использование некоторых песнопений и фраз, постоянное повторение которых очень способствовало умиротворению ума. К тому же, в самих словах было некое волшебство. Слова должны петься верно и быть произнесенными правильно. Эти слова передавались с древних времен. И сама красота слов, ритмичная интонация, создавали атмосферу, способствующую концентрации. И тут же он начал петь. У него был приятный голос, и чувствовалось наслаждение, рожденное любовью к словам и их значению. Он пел с непринужденностью из-за длительной практики и увлечения. В то мгновение, когда он начал петь, он забыл обо всем.
   
Через поле доносился звук флейты. Она звучала с остановками, но тон был чистым и нежным. Играющий сидел в густой тени большого дерева, а за ним вдалеке возвышались горы. Молчаливые горы, песня и звук флейты, казалось, встречались и исчезали, чтобы начаться снова. Шумные попугаи взлетали, и вновь слышалось звучание флейты и глубокая обладающая силой песнь. Было раннее утро, и солнце поднималось из-за деревьев. Люди, болтая и смеясь, шли из деревень в город. Флейта и песнь привлекали внимание, и несколько прохожих остановились, чтобы послушать. Они сели на дорожку, и красота песни, и прелесть утра пленили их, что не было нарушено свистом отдаленного поезда никоим образом. Напротив, все звуки, казалось, смешались и наполнили землю. Даже громкое карканье вороны не мешало.
   
Как удивительно нас пленяют звуки слов, и как для нас стали важны сами слова: страна, бог, священник, демократия, революция. Мы живем словами и восхищением от ощущений, которые они дают. И именно эти ощущения стали так важны. От слов получают удовольствие, потому что их звуки повторно пробуждают забытые ощущения. Удовлетворение от них еще больше, когда словами заменяют фактическое, то, что есть. Мы пробуем заполнить нашу внутреннюю пустоту словами, звуком, шумом, деятельностью. Музыка и песнь — счастливое спасение от нас самих, от нашей мелочности и скуки. Слова заполняют наши библиотеки, а как много мы говорим! Мы едва осмеливаемся побыть без книги, быть незанятыми, побыть в уединении. Когда мы один на один с собой, ум взволнован, блуждая повсеместно, беспокоясь, вспоминая, сражаясь. Поэтому уединения нет, ум никогда не молчит.
   
Очевидно, ум можно заставить успокоиться повторением слова, песни, молитвы. Ум можно излечить, погрузить в сон. Его можно погрузить в сон ненавязчиво или насильно, и в течение этого сна можно увидеть сны. Но ум, который успокаивают с помощью дисциплины, ритуала, повторения, никогда не сможет быть внимательным, чувствительным и свободным. Это принуждение ума, нежное или грубое, — не медитация. Приятно петь и слушать того, кто может сделать это хорошо, но ощущения живут только следующим ощущением, а ощущения приводят к иллюзиям. Большинство из нас любит жить иллюзиями. Есть некоторое удовольствие в обнаружении более интересных и более захватывающих иллюзий, но именно страх потери наших иллюзий заставляет нас отрицать или прятаться от реального, фактического. Не то, чтобы мы неспособны к пониманию фактического, но то, что пугает нас, — это наше неприятие фактического и цепляние за иллюзии. Погружение глубже и глубже в иллюзии, это как красивая клетка, которая держит нас, это не медитация. Без необходимости выбора осознание путей ума, который является «отцом» иллюзии, это начало медитации.
   
Забавно, как легко мы находим замену реальной вещи и как довольны мы этим. Символ, слово, образ становятся существенными, и вокруг этого символа мы строим крепость самообмана, используя знание, чтобы усилить ее, так что опыт становится помехой для понимания реального. Мы даем названия не только, чтобы общаться, но и чтобы укрепить опыт. Это укрепление опыта есть самосознание. И будучи однажды охваченным этим, просто необходимо дать опыту вчерашнего и ощущениям сегодняшнего исчезнуть, иначе возникает повторение, а повторение акта, ритуала, слова является бессмысленным. В повторении не может быть никакого обновления. Потеря опыта есть созидание.
  
  
   
    
Идея и факт
   
   
Она была замужем в течение множества лет, но детей у нее не было, она была неспособна иметь их и была серьезно встревожена этим фактом. Ее сестры имели детей, а за что она была проклята? По традиции она вышла замуж будучи совсем молодой и познала много страданий, но знала она и тихую радость также. Ее муж был в некотором роде чиновником в большой корпорации или правительственном департаменте. Он также был обеспокоен тем, что у них нет детей, но казалось, что он смирился с этим фактом, и к тому же, добавила она, он был очень занятым человеком. Было ясно, что она оказывала на него влияние, хотя не слишком сильное. Она зависела от него и поэтому не влияла на него. Так как у нее не было детей, она пробовала занять себя своим мужем, но она разочаровалась в нем, поскольку он был слаб, и ей приходилось брать ответственность за все на себя. В офисе, она сказала с улыбкой, его считали яростным спорщиком, тираном, который подавлял всех своим авторитетом. Но дома он был мягким и податливым. Она хотела, чтобы он вписывался в определенные рамки, она «фаршировала» его своей «начинкой», но, конечно, очень осторожно. А он никак не вписывался туда. А больше у нее не было никого, на кого можно было бы положиться и кто бы дал ей любовь.
   
Идея для нас более важна, чем факт. Понятие того, чем кто-то должен был бы быть, имеет больше значения чем, какой он есть. Будущее всегда более очаровывает, чем настоящее. Образ, символ имеет большую ценность, чем фактическое, и на фактическое мы пробуем наложить свою идею, образец. Так мы создаем противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Что должно быть— это идея, фикция. Так появляется противоречие между фактическим и иллюзией — не в них, а в нас. Нам больше нравится иллюзия, чем фактическое. Идея более притягательна, более удовлетворяющая, и поэтому мы цепляемся за нее. Таким образом, иллюзия становится реальностью, а фактическое становится неправильным, и мы оказываемся в ловушке этого противоречия между так называемым неправильным и так называемым реальным.
   
Почему мы цепляемся за идею, преднамеренно или подсознательно, и отбрасываем фактическое? Идея, образ — они самоспроецированные, это форма самопоклонения, самоувековечивания и, следовательно, удовлетворения. Идея дает силу возвышаться, самоутверждаться, руководить, формировать, и в идее, которая самоспроецирована, никогда нет отрицания «я», распада «я». Так образец или идея обогащают «я». И это, как полагают, является любовью. Я люблю своего сына или своего мужа, и я хочу, чтобы он был этим или тем, я хочу, чтобы он был кем-то другим, чем он сейчас является.
   
Если нам нужно понять то, что есть, нужно отбросить образец или идею. Избавиться от идеи становится трудным только тогда, когда нет никакой необходимости в том, чтобы принять то, что есть. В нас существует противоречие между идеей и тем, что есть, потому что самоспроецированная идея приносит большее удовлетворение, чем то, что есть. Только когда то, что есть, фактическое, предстает перед нашим лицом, образец ломается. Поэтому вопрос не в том, как освободиться от идеи, а в том, как смело встретиться с фактическим. Это возможно только, когда есть понимание процесса удовлетворения через него, понимание движения собственного «я».
   
Мы все ищем самоудовлетворения, хотя различными способами: через деньги или власть, через детей или мужа, через страну или идею, через служение или принесение в жертву, через доминирование или подчинение. Но является ли это самоудовлетворением? Объект удовлетворения всегда самоспроецирован, выбран по собственному желанию, так что эта тяга к удовлетворению есть форма самоувековечивания. Или сознательно, или подсознательно, мы сами выбираем способы самоудовлетворения, это основывается на желании удовлетворения, которое должно быть постоянным. Так что поиск самоудовлетворения — это поиск постоянства желания. Желание является всегда кратковременным, оно не имеет никакого постоянного местонахождения. Оно может на какое-то время увековечить объект, за который оно цепляется, но у самого желания нет никакого постоянства. Мы инстинктивно знаем об этом, так что мы пытаемся сделать постоянной идею, веру, любой предмет или взаимоотношения. Но, поскольку это также невозможно, возникает необходимость создания переживающего как постоянной сущности, «я» отделенного и отличного от желания, думающего, отделенного и отличного от своих мыслей. Это разделение явно ложное, ведущее к иллюзии.
   
Поиск постоянства — постоянная мольба самоудовлетворения. Но «я» никогда невозможно удовлетворить, «я» является непостоянным, и то, в чем оно находит удовлетворение, также непостоянно. Продление себя — это распад, в нем нет никакого элемента преобразования, нет дыхания нового. «Я» должно закончиться для того, чтобы возникло новое. «Я» — это идея, образец, пучок воспоминаний, и каждое удовлетворение есть дальнейшее продолжение идеи, опыта. Опыт всегда принимает меры для собственного сохранения, так как переживающий вечно отделяется и дифференцирует себя от опыта. Поэтому всегда должна быть свобода от опыта, от желания испытать. Удовлетворение — это способ скрыть внутреннюю бедность, пустоту, а в удовлетворении присутствуют горе и боль.
  
  
   
    
Продолжение
   
   
Человек, сидящий напротив, начал с представления себя, так как он хотел задать несколько вопросов. Он сказал, что читал практически каждую серьезную книгу о смерти и будущей жизни, прочел книги древних времен, также современные. Он был чоОбщества, посетил много сеансов с участием именитых и уважаемых медиумов и видел много проявлений загробной жизни, которые никоим образом не были фальшивыми. Поскольку он глубоко изучал этот вопрос, несколько раз он и сам видел вещи метафизического характера. Но, конечно, добавил он, они могли бы быть порождены его собственным воображением, хотя, как считал он, они были реальными. Однако, несмотря на то, что он читал необычайно много, говорил со многим людям, которые были хорошо информированы, и видел бесспорные физические проявления тех, кто был мертв, он все еще неудовлетворен тем, что он понял суть вопроса. Он серьезно обсуждал проблему веры и неверия. У него были друзья среди тех, кто твердо верил в жизнь после смерти, а также среди тех, кто отрицал ее полностью и придерживался того, что жизнь заканчивалась после смерти физического тела. Хотя он и приобрел знания и значительный опыт в психологических вопросах, у него в голове оставался элемент сомнения, и, поскольку годы его шли, он хотел познать истину. Смерти он не боялся, но хотел знать правду о ней.
   
Поезд прибыл на станцию, и как раз мимо проезжала двухколесная повозка, запряженная лошадью. На повозке лежал человеческий труп, обернутый в грязную ткань и привязанный к двум длинным зеленым бамбуковым свежевырубленным шестам. Из какой-то деревни его везли к реке, чтобы сжечь там. Как только повозка двигалась по неровной дороге, тело под покрывалом сильно дергалось, и хуже всего, очевидно, приходилось голове. В повозке помимо извозчика был еще один пассажир, должно быть, близкий родственник, поскольку его глаза были красны от долгого рыдания. Было начало весны, и небо было нежно-голубое. Дети играли и кричали в грязи дороги. Смерть, должно быть, была обычным зрелищем, так как каждый продолжал делать то, чем он занимался. Даже следователь по установлению причины смерти не смотрел на повозку и ее ношу.
   
Вера определяет опыт, и тогда опыт подкрепляет веру. Во что вы верите, то и переживаете. Ум указывает и интерпретирует опыт, одобряет или отклоняет его. Сам ум — это результат опыта, и он может признать или испытать только то, что ему знакомо, что он знает, на любом уровне. Ум не может пережить то, что еще неизвестно. Ум и его отклик имеют большее значение, чем опыт, и полагаться на опыт как на средство понимания истины означает быть загнанным в клетку невежества и иллюзии. Желать пережить истину значит отрицать истину, поскольку желание обуславливает, а вера — это очередное прикрытие желания. Знание, вера, убеждения, выводы и опыт — это помехи для истины, они — та самая структура «я». «Я» не может быть, если нет накопленного результата опыта, а страх смерти — это страх не быть, не переживать. Если бы была уверенность, определенность переживаемого, не было бы никакого страха. Страх существует только во взаимоотношениях между известным и неизвестным. Известное вечно пытается охватывать неизвестное, но охватить оно может только уже известное. Неизвестное никогда не может быть пережито известным, нужно забыть пережитое, чтоб появилось неизвестное.
   
   
Желание пережить истину должно быть найдено и понято, но если есть какая-то причина для поиска, то истина не проявит себя. А может ли быть поиск без причины, сознательной или подсознательной? А с причиной бывает ли поиск? Если вы уже знаете то, что вы хотите, если вы сформулировали результат, тогда причина — это средство достижения того результата, который является самоспроецированным. Тогда поиск происходит ради потворствования, а не ради истины, и средство удовлетворения его будет выбрано. Пониманию того, что есть, не нужно никакой причины. Причины и средства мешают пониманию. Поиск, который является осознанием без необходимости выбора, проделывается не ради чего-то. Он проделывается, чтобы осознать стремление к цели и средства для ее достижения. Это осознание без необходимости выбора приводит к пониманию того, что есть.
   
Удивительно, насколько мы жаждем постоянства, продолжения. Это желание принимает многие формы, от самых грубых до самых тонких. С очевидными формами мы хорошо знакомы: имя, размер, характер и так далее. Но более тонкое стремление намного труднее раскрыть и понять. Идентичность таких понятий как идея, бытие, знание, становление, на любом уровне, трудно прочувствовать и обнаружить. Нам знакомо только продолжение, и никогда наоборот. Мы знаем продолжение опыта, памяти, событий, но нам неведомо то состояние, в котором нет продолжения. Мы называем это смертью, неизвестным, таинственным и так далее, и через обозначение этого мы надеемся так или иначе уловить это, что опять же является желанием продолжения.
   
Самосознание — это опыт, обозначение опыта и поэтому сохранение его, и этот процесс продолжается в различных глубинах мышления. Мы цепляемся за этот процесс самосознания, несмотря на его проходящие радости, его бесконечные противоречия, смущение и страдание. Это то, что мы знаем, это наше существование, продолжение самого нашего бытия, идеи, памяти, слова. Идея продолжается, вся или частично, та идея, которая составляет «я». Но разве это продолжение дарит свободу, единственно в которой возможно открытие и обновление?
   
Что имеет продолжение, никогда не сможет быть чем-то другим, чем оно есть, лишь незначительно видоизменяясь. Но эти изменения не придают тому новизну. Оно может накинуть другое покрывало, принять иную окраску, но это — все еще идея, память, слово. Такая часть продолжения — это не часть духовного, поскольку она все еще в пределах области мысли, памяти и времени. «Я» может переживать только свои собственные проекции, и через этот самоспроецированный опыт оно наделяет себя дальнейшим продолжением. Таким образом, пока существует продолжение, оно никогда не сможет переживать то, что находится вне его. Оно должно угаснуть, оно должно прекратить продолжать себя через идею, через память, через слово. Продолжение — это упадок, а жизнь есть только в смерти. Обновление появляется только с прекращением этого. Тогда возрождение — не продолжение, тогда смерть равна жизни, вместе они обновление от мгновения до мгновения. Это обновление и является творением.
  
  
   
    
Самозащита
   
   
Он был известным человеком, и у него имелась возможность вредить другим, что он, не колеблясь, и делал. Он был хитер и мелочен, лишен всякого великодушия и работал ради собственной выгоды. Он сказал, что он не был любителем обсуждать, но обстоятельства вынудили его прийти, и вот он здесь. Из всего сказанного им и не сказанного, что было совершенно ясно, что он был очень честолюбив и судил людей по себе. Он был безжалостен, когда это было выгодно, и нежен, когда он хотел чего-то. Он питал уважение к тем, кто выше него, относился к равным со снисходительной терпимостью, а тех, кто находился ниже его, он совершенно не признавал. Он даже ни разу не поглядел на шофера, который привез его. Деньги его сделали подозрительным, и у него было мало друзей. Он говорил о своих детях, как если бы они были игрушками для его развлечения, а оставаться в одиночестве он терпеть не мог, сказал он. Кто-то причинил ему ущерб, и он не мог принять ответные меры, потому что тот человек был вне его досягаемости. Поэтому он выместил это на тех, кого он мог достать. Он был неспособен понять, почему он был излишне груб, почему хотел делать больно тем, кого, как он сказал, любил. Пока он говорил, он медленно начинал таять и стал почти дружелюбен. Это было минутное дружелюбие, теплота которого немедленно испарилась бы, если этому что-то помешало бы или возник какой-нибудь вопрос об этом. Поскольку о этом ничего не спрашивали, он был раскрепощен и временно нежен.
   
Желание причинять ущерб и вредить другим, словом ли, жестом ли, или чем-нибудь другим, сильно в большинстве из нас. Оно обыденно и пугающе приятно. Само желание не быть обиженным кем-то приводит к желанию причинения вреда другим. Вредить другим — это способ защититься самому. Эта самозащита принимает специфические формы в зависимости от обстоятельств и тенденций. Как легко травмировать других, и какая чуткость необходима, чтобы не обидеть! Мы обижаем других, потому что нас самих обижают, и мы так изранены нашими собственными противоречиями и печалями. Чем больше мы внутри терзаемы, тем больше побуждение быть внешне агрессивным. Внутренняя неразбериха заставляет нас искать защиту снаружи, и чем больше каждый защищает себя, тем больше нападок на других.
   
Что это мы защищаем, что мы так тщательно охраняем? Конечно, это — идея о нас самих, на любом уровне. Если бы мы не охраняли идею, наш центр, не было бы «я» и «мое». Тогда мы были бы очень чувствительны, уязвимы из-за возможностей собственного бытия, сознательных, так же как и скрытых. Но поскольку большинство из нас не желает обнаружить процесс внутри своего «я», мы сопротивляемся любому вторжению в идею нас самих. Идея нас самих полностью поверхностна, но поскольку большинство из нас живет на поверхности, мы довольствуемся иллюзиями.
   
Желание причинить вред другому — это глубокий инстинкт. Мы накапливаем негодование, которое придает специфическую живучесть, чувство взаимодействия и жизни. А то, что накоплено, должен быть израсходовано через гнев, оскорбление, разрушительные действия, упрямство и через их противоположности. Именно это накопление негодования требует прощения, которое становится ненужным, если нет никакого накопления страданий.
   
Почему мы накапливаем в себе лесть и оскорбление, страдание и привязанность? Без этого накопления опытов и реакций на них нас нет, мы ничто, если у нас нет никакого имени, никакой привязанности, никакой веры. Этот страх быть ничем заставляет нас накапливать это. И именно этот самый страх, осознанный или подсознательный, несмотря на наши действия по сохранению всего этого, вызывает распад и разрушение нас. Если мы можем осознать суть этого страха, то именно эта суть освободит нас от него, а не наше целенаправленное намерение быть свободным.
   
Вы ничто. У вас может быть имя и титул, собственность и счет в банке, вы можете обладать властью и быть известным, но, несмотря на все эти гарантии безопасности, вы все равно ничто. Вы можете абсолютно не осознавать эту пустоту, это небытие, или вы можете просто не хотеть знать об этом, но это так, чтобы вы ни делали, чтобы избежать этого. Вы можете пробовать убежать от этого окольными путями, через личное или коллективное насилие, через индивидуальное или коллективное поклонение, через знание или развлечение. Но спите ли вы или бодрствуете, оно всегда присутствует. Вы можете смело встретиться с вашим отношением к этому небытию и боязнью его, только если без необходимости выбора осознаете свой побег от него. Вы не связаны с этим как отдельная, индивидуальная сущность, вы не наблюдатель, наблюдающий за этим, без вас нет ни думающего, ни наблюдателя этого. Вы и небытие едины. Вы и небытие — это единое явление, а не два отдельных процесса. Если вы как думающий боитесь этого и относитесь к этому как к чему-то противоположному и противопоставленному вам, то любое действие, которое вы можете предпринять по отношению к этому, должно неизбежно привести к иллюзии и, как следствие, к дальнейшему противоречию и страданию. Когда есть открытие, переживание этого небытия как себя, тогда страх, существующий только, когда думающий отделяет себя от собственных мыслей и таким образом пытающийся установить отношения с ними, полностью исчезает. Только тогда возможно молчание ума, и в этом спокойствии рождается истина.
  
  
   
    
Мой путь и твой путь
   
   
Он был ученым, говорил на многих языках, и был зависим от знаний, как кто-нибудь другой от выпивки. Он вечно цитировал высказывания других, чтобы поддержать свою собственную точку зрения. Ему нравилось заниматься наукой и искусством, и, когда он высказывал свое мнение, то это происходило с кивком головы и улыбкой, которые доводили таким образом до нашего сведения, что это было не просто его мнение, а истина последней инстанции. Он сказал, что проводил свои собственные опыты, которые были для него внушительными и убедительными. «У вас есть свой собственный опыт, но вы не сможете убедить меня, — он сказал. — Вы идете своим путем, а я — моим. К истине есть разные пути, и мы когда-нибудь все встретимся там». Он был дружественен в каком-то роде, но тверд. Для него, мастера, хотя не существующие, видимые гуру были реальностью, и для него было важным стать их учеником. Он с несколькими коллегами присуждал ученичество тем, кто желал принять этот путь и подчиниться их власти. Но он и его группа не принадлежали тем, кто с помощью спиритизма находил проводников среди мертвых. Чтобы найти таких мастеров, вы должны были служить, работать, жертвовать, повиноваться и практиковать некоторые добродетели, и, конечно, была необходима вера.
   
Полагаться на опыт как на средство для открытия того, что есть, означает быть пойманным в ловушку иллюзии. Желание и стремление определяют опыт, а зависеть от опыта как средства для понимания сути означает идти путем раздувания внутреннего «я». Опыт никогда не сможет освободить от печали, опыт — это не адекватный ответ на вызов жизни. Чтобы принять вызов адекватно, нужно обойти полную условностей память об опыте, а ответные реакции на удовольствия и боль должны быть глубоко осознаны. Опыт — это препятствие для истины, поскольку опыт обладает временем, это результат прошлого. А как может ум, являющийся результатом опыта, времени понимать не имеющее времени? Суть опыта не зависит от личных особенностей и фантазий, его суть воспринимается только, когда есть осознание без осуждения, оправдания или любой формы отождествления. Опыт не есть подход к сути. Нет никакого «вашего опыта» или «моего опыта», а лишь интеллектуальное понимание проблемы.
   
Без самопознания опыт порождает иллюзию. С самопознанием опыт, который является откликом на брошенный вызов, не оставляет совокупный остаток в виде памяти. Самопознание — это открытие от мгновения до мгновения проявлений «я», его намерений и стремлений, его мыслей и аппетитов. Никогда не может быть «вашего опыта» и «моего опыта». Сам термин «мой опыт» указывает на невежество и принятие иллюзии. Но многие из нас любят жить в иллюзии, потому что в ней есть огромное удовлетворение. Это личный рай, который стимулирует нас и дает чувство превосходства. Если я обладаю способностью, даром или хитростью, я становлюсь лидером, посредником, представителем той иллюзии, и поскольку большинстеются организация со своими особенностями и ритуалами, с клятвами и тайными собраниями. Иллюзия облечена в одежду согласно традиции, она придерживается рамок респектабельности, и, поскольку большинство из нас стремится к власти того или иного вида, устанавливается иерархический принцип: новичок и посвященный, ученик и мастер, и даже среди мастеров есть степени духовного роста. Большинство из нас любит использовать и быть использованным, а эта система предлагает выход, скрытый или явный.
   
Использовать означает быть используемым. Желание использовать других для ваших психологических потребностей способствует зависимости, а когда вы зависите, вы должны удерживать, обладать. И то, чем вы обладаете, обладает вами. Без зависимости, незаметной или явной, без обладания вещами, людьми и идеями вы пусты, незначимы. Вы хотите быть кое-чем, и, чтобы избежать терзающего страха быть ничем, вы принадлежите той или иной организации, той или иной идеологии, той церкви или тому храму, так что вас используют, и вы в свою очередь тоже используете. Эта иерархическая структура предлагает превосходную возможность для раздувания своего «я». Возможно, вы хотите всемирного равенства, но как может быть равенство, если вы стремитесь к духовным различиям? Возможно, смеетесь над светскими титулами, но когда вы признаете мастера, спасителя, гуру в царстве духов, разве вы не перенимаете светское отношение? Разве могут быть иерархические подразделения или степени в духовном росте, в понимании истины, в осознании бога? Любовь не признает никакого разделения. Или вы любите, или не любите, но не превращайте отсутствие любви в «долго и нудно тянущийся» процесс, цель которого любовь. Когда вы знаете, вы не любите, когда вы без расчета осознали тот факт, тогда есть возможность преобразования. Но усердно поддерживать это различие между мастером и учеником, между теми, кто достиг, и теми, кто нет, между спасителем и грешником, означает отрицать любовь. Эксплуататор, которого в свою очередь используют, находит удачное охотничье местечко в этой темноте и иллюзии.
   
Разделение между богом или реальностью и непосредственно вами создается вами же, умом, который цепляется за известное, за уверенность, за безопасность. Это разделение не может быть соединено. Нет такого ритуала, такой дисциплины, такой жертвы, которые смогут сделать это для вас. Нет такого спасителя, такого мастера, такого гуру, который сможет привести вас к реальному или разрушить это разделение. Разделение существует не между реальным и вами самими, оно находится непосредственно в вас, это — конфликт противопоставленных желаний. Желание создает свою собственную противоположность, и внутреннее преобразование — это не вопрос того, чтобы быть сосредоточенным на одном желании, но того, чтобы быть свободным от конфликта, порождаемого стремлением. Тяга к чему-либо на любом уровне бытия порождает последующее противоречие, и от этого мы пробуем убежать любым возможным способом, что только увеличивает конфликт как внутри, так и вне нас. Этот конфликт никто другой, пусть даже великий, не разрешит, он не исчезнет благодаря какому-то волшебству или ритуалу. Вас могут погрузить в приятный сон, но при пробуждении проблема все еще останется. Но большинство из нас не хочет пробуждаться, и поэтому мы живем в иллюзии. С исчезновением противоречия появляется спокойствие, и лишь тогда может возникнуть действительность. Мастера, спасители и гуру незначимы, но что является значимым — это понимание нарастающего противоречия желания, и это понимание приходит только через самопознание и постоянное понимание движений «я».
   
Самосознание — это трудно, и так как большинство из нас предпочитает легкий, иллюзорный путь, мы создаем власть, которая дает модель и образец нашей жизни. Эта власть может быть коллективной, может быть государством, или это может быть личность, мастер, спаситель, гуру. Власть любого типа ослепляет, она приводит к бездумности, а поскольку большинство из нас находит, что быть вдумчивым означает испытывать боль, мы передаем себя в руки власти.
   
Власть порождает силу, а сила всегда становится централизованной и поэтому крайне извращенной. Она развращает не только наделенного силой, но также и того, кто следует за ним. Власть знания и опыта извращающая, наделен ли ею мастер, его представитель или священник. Это ваша собственная жизнь, этот кажущийся бесконечным конфликт — вот что является существенным, а не образец для подражания или лидер. Власть мастера и священника уводит вас прочь от основной проблемы, которой является конфликт внутри вас. Страдание никогда не может быть понято и исчезнуть благодаря поиску определенного образа жизни. Такой поиск — это простое предотвращение страдания путем наложения образца, который является спасением, и то, чего так избегают, вызывает только нагноение, приносящее больше бедствий и боли. Понимание себя, как бы ни было оно болезненным или временно радостным, является началом мудрости.
   
Нет пути к мудрости. Если есть путь, то мудрость сформулирована, она уже в воображении, это уже известное. Может ли мудрость быть известной или искусственно культивированной? Разве это то, что можно изучить, накопить с опытом? Если это так, то она становится простым знанием, чем-то известным из опыта и книг. Опыт и знание — это непрерывная цепь ответов, и поэтому они никогда не смогут постичь новое, свежее, не искусственно созданное. Опыт и знание, будучи непрерывными, постоянно ограничивают. Мудрость есть понимание того, что есть от мгновения до мгновения без накопления опыта и знания. То, что накоплено, не дает свободу понять, а без свободы нет никакого открытия. А именно это бесконечное открытие способствует мудрости. Мудрость вечно другая, вечно новая, и нет никакого способа собрать ее. Способ постичь ее уничтожает новоявленность, новизну, спонтанное открытие.
   
Множество путей к одной реальности — это изобретение нетерпимого ума, они есть результат ума, который искусственно взращивает терпимость. «Я следую моим путем, а вы следуете вашим, но давайте будем друзьями, и мы в конечном счете встретимся». Встретимся ли мы, если вы идете на север, а я на юг? Можем ли мы быть в дружеских отношениях, если у вас имеется набор одних верований, а у меня других, если я серийный убийца, а вы являетесь сторонником мира? Быть дружественным подразумевает взаимоотношения в деле, в мыслях. А разве есть ли какие-нибудь взаимоотношения между человеком, который ненавидит, и человеком, который любит? Есть ли какие-нибудь отношения между человеком, пребывающим в иллюзии, и тем, кто свободен? Свободный человек может пробовать установить некоторые отношения с тем, кто в неволе, но тот, кто пребывает в иллюзии, не может иметь никаких отношений с человеком, который на свободе.
   
Отделенные, цепляясь за отделенность, пробуют установить взаимоотношения с остальными, которые также замкнуты в себе. Но такие попытки неизменно увеличивают противоречие и боль. Чтобы избежать этой боли, умные люди изобретают терпимость, каждый присматривает за его собственным забором самоограждения и старается быть добрым и щедрым. Терпимость исходит от ума, не от сердца. Вы говорите о терпимости, когда вы любите? Но когда сердце пусто, тогда ум заполняет его своими хитрыми приспособлениями и страхами. Где есть терпимость, там нет никакой общности.
   
Нет никакого пути к истине. Истина должна быть обнаружена, но никакой формулы для ее открытия нет. То, что имеет формулу, это не истина. Вы должны отправиться в путь по морю, не отмеченному на карте, а это не отмеченное на карте море и есть вы сами. Вы должны отправиться в путь, чтобы обнаружить себя, а не соответствовать какому-либо плану или образцу, ибо тогда никакого открытия не будет. Открытие приносит радость, не вспоминаемую, сравнивающую радость, а радость, которая является вечно новой. Самопознание — это начало мудрости, в спокойствии и тишине которого существует неизмеримое.
  
  
   
    
Осознание
   
   
Было видно огромные облака, похожие на вздымающиеся белые волны, а небо было безмятежным и голубым. Много сотен футов ниже того места, где мы стояли, был синий залив в форме изгиба, а вдалеке был материк. Это был прекрасный вечер, спокойный и свободный, а на горизонте из парохода валил дым. Апельсиновые рощи протянулись к подножию горы, и их аромат наполнил воздух. Вечер становился синим, как это всегда и происходило, и сам воздух стал синим, а белые дома потеряли свою яркость в этом нежном цвете. Синева моря, казалось, пролилась и покрыла землю, и горы в вышине были тоже прозрачно синими. Это был очаровывающий вид. Стояла полнейшая тишина. Хотя были некоторые вечерние звуки, они были в пределах этой тишины, они были частью этой тишины, как и мы. Эта тишина делала все новым, смывая столетия нищеты и боли из сердец предметов. Глаза прозрели, и ум принадлежал той тишине. Заревел осел, и эхо заполнило долину, а тишина вобрала в себя и это. Конец дня был смертью всех прошедших дней, и в этой смерти было возрождение без печали прошлого. В необъятности тишины жизнь была новой.
   
В комнате ожидал человек, желая обсудить некоторые вещи. Он был странно напряжен, но сидел спокойно. Он был, очевидно, городским жителем, и из-за его шикарной одежды он казался довольно неуместным в этой маленькой деревушке и в этой комнате. Он говорил о своей деятельности, трудностях его профессии, тривиальности семейной жизни и важности его желаний. Со всеми этими проблемами он справлялся так же легко, как любой другой. Но что действительно беспокоило его, это были его сексуальные аппетиты. Он был женат и имел детей, но у него был еще кто-то на стороне. Его сексуальная озабоченность стала очень серьезной проблемой для него и почти сводила его с ума. Он разговаривал с некоторыми докторами и аналитиками, но проблема все еще существовала, а ему нужно было, так или иначе, добраться до ее сути.
   
Как жаждем мы решить наши проблемы! Как настойчиво мы ищем ответ, выход, средство! Мы никогда не размышляем над самой проблемой, но с волнением и беспокойством нащупываем ответ, который неизменно самоспроецирован. Хотя проблема создана нами же, мы пробуем найти ответ на нее где-то вне. Искать ответ — означает избегать проблемы, что и хотят сделать большинство из нас. Тогда только ответ становится существенным, а не проблема. Решение не приходит отдельно от проблемы, ответ находится в проблеме, а не далеко от нее. Если ответ отделен от главной сути проблемы, то мы создаем другие проблемы: проблема, как понять ответ, как выяснить его, как претворить его в жизнь и так далее. Поскольку поиск ответа означает побег от проблемы, мы запутываемся в идеалах, убеждениях, переживаниях, которые являются самопроецированными. Мы поклоняемся этим самодельным идолам и поэтому все более смущаемся и утомляемся. Найти выход сравнительно легко. Но понимать проблему трудно, это требует совершенно другого подхода, подхода, в котором нет никакого скрытого желания ответа.
   
Свобода от желания найти ответ важна для понимания проблемы. Эта свобода дает спонтанность полного внимания. Ум не отвлечен никакими вторичными вопросами. Пока существует конфликт или противостояние проблеме, не может быть никакого понимания, поскольку этот конфликт — отвлечение от проблемы. Понимание существует только тогда, когда есть общность, а общность невозможна, пока есть сопротивление или раздор, страх или слепое принятие. Нужно найти правильное отношение к проблеме, что является началом понимания. Но как возникнет правильное отношение к проблеме, когда вы только заинтересованы в избавлении от нее, что означает найти ей решение? Правильное отношение означает общность с ней, а общность не может существовать, если есть активное или пассивное сопротивление. Подход к проблеме более важен, чем сама проблема. Подход определяет проблему, результат. Цель и средства для ее достижения неотделимы от подхода. Подход определяет судьбу проблемы. Как вы расцениваете проблему — вот что самое важное, потому что ваше отношение и предубеждения, ваши опасения и надежды отразятся на ней. Осознание без необходимости выбора способа вашего подхода даст правильное отношение к проблеме. Проблема создана вами самими, так что ответ должен быть в вас. Вы и проблема едины, а не два отдельных процесса. Вы есть проблема.
   
   
Действия «я» являются пугающе монотонными. «Я» — это скука. Оно бессмысленно, бесполезно и внутренне изнуряет вас. Его противоречивые желания, его надежды, расстройства, его реальности и иллюзии приводят в восторг, но все же они пусты. Его действия приводят к его собственной усталости. «Я» вечно поднимается и вечно падает, вечно преследует и вечно расстраивается, вечно приобретает и вечно теряет, и из этого утомляющего бессмысленного круговорота оно вечно пробует убежать. Оно убегает через внешнюю деятельность или через удовлетворение иллюзий, через алкоголь, секс, радио, книги, знания, развлечения и так далее. Его способность порождать иллюзию всеобъемлющая и всеохватывающая, а эти иллюзии являются самодельными, самоспроектированными. Они — это идеал, идолопоклонническая концепция мастеров и спасителей, это будущее в виде способа самовозвеличивания и так далее. В попытке убежать от своей собственной монотонности «я» гонится за внутренними и внешними ощущениями и возбуждениями. Они заменяют для «я» самораскрытие, в этих заменах «я» надеется забыться. Ему это часто удается, но успех только усиливает его собственную истощенность. Оно гонится за одной заменой, затем за другой, а каждая из них создает свои собственные проблемы, свои собственные конфликты и боль.
   
И внутри, и снаружи мы ищем самозабвения. Некоторые прибегают к религии, другие к работе и деятельности. Но нет никакого способа забыть о «я». Внутренний или внешний шум может заглушить «я», но оно скоро вновь даст о себе знать в иной форме, под другим обликом, так как то, что подавляется, должно вырваться наружу. Самозабвение через алкоголь или секс, через поклонение или знание поощряет зависимость, и то, от чего вы зависите, создает проблему. Если ради облегчения, ради самозабвения, ради счастья, вы попадаете в зависимость от выпивки или от мастера, то они становятся вашей проблемой. Зависимость порождает собственничество, зависть, страх, а затем страх и его преодоление становится вашей проблемой, беспокоящей вас. В поисках счастья мы создаем проблемы и сами же в них попадаем. Мы находим некоторое счастье в самозабвении с помощью секса, и поэтому мы используем его как средство достижения того, чего мы желаем. Счастье через что-то должно обязательно породить конфликт, поскольку тогда средство значительно существеннее и важнее, чем само счастье. Если я получаю счастье через красоту этого стула, то стул становится очень значимым для меня, и я должен охранять его от других. В этой борьбе само счастье, которое я когда-то обнаружил в красоте стула, совершенно забыто, потеряно, и я остаюсь со стулом. Сам по себе стул имеет небольшую ценность, но я придал ему необычайную ценность, поскольку он это средство к моему счастью. Таким образом, средство становится заменой счастья.
   
Когда средство для моего счастья — это живой человек, тогда конфликт и замешательство, антагонизм и боль намного острее. Если взаимоотношения базируются только на простом использовании, какими же будут эти взаимоотношения, ну кроме самых поверхностных между пользователем и используемым? Если я использую вас ради моего счастья, разве я связан с вами? Взаимоотношение подразумевает общность с другим на различных уровнях. А разве есть общность с другим, когда он это только лишь инструмент, средство для моего счастья? В таком использовании другого, не ищу ли я на самом деле самоизоляции, в которой, как я думаю, я буду счастлив? Эту самоизоляцию я называю взаимоотношениями. Но фактически в этом процессе нет никакой общности. Общность может существовать только там, где нет никакого страха, а страх и боль терзают тогда, когда есть использование и, следовательно, зависимость. Поскольку ничто не может жить в изоляции, попытки ума изолировать себя приводят к его собственному расстройству и страданию. Чтобы избежать этого чувства ущербности, мы ищем законченность в идеях, в людях, в вещах, и так в поиске замен мы снова возвращаемся туда, откуда мы начали.
   
Проблемы будут всегда существовать там, где действия «я» являются доминирующими. Необходима постоянная бдительность, чтобы осознавать, которые из них являются и которые не являются деятельностью «я». Эта бдительность — не принудительное внимание, а всеобъемлющее понимание, которое не является результатом выбора. Принудительное внимание придает силу «я», оно становится заменой и зависимостью. Осознание, с другой стороны, не вызвано самопринуждением, оно не результат практики. Это понимание полностью всей сути проблемы, скрытой, так же как и поверхностной. Поверхностное должно быть понято для того, чтобы скрытое проявило себя. Скрытое не может выявиться, если поверхностный ум не утихает. Этот целостный процесс не понять на словах, и опыт здесь не поможет. Словесный поток указывает на тупость ума, а опыт, будучи накоплением, приводит к повторяемости. Осознание — это не вопрос решительности, поскольку целенаправленное побуждение есть сопротивление, которое имеет тенденцию к исключительности. Осознание — это тихое и непреднамеренное наблюдение того, что есть. При таком осознании проблема разворачивает себя, и таким образом она полностью и всецело становится понятной.
   
Проблему никогда не решить на ее собственном уровне. Будучи комплексной, она должна быть понята в своем всецелом процессе. Попытка решить проблему только лишь на одном уровне, физическом или психологическом, приведет к дальнейшему противоречию и путанице. Для решения проблемы необходимо такое осознание, такая пассивная наблюдательность, которая раскрывает полностью ее процесс.
   
Любовь — это не ощущение. Ощущения порождают мысль через слова и символы. Ощущения и мысли занимают место любви, они становятся заменой любви. Ощущения принадлежат уму, так же как и сексуальные аппетиты. Ум порождает аппетит, страсть через воспоминание, из которого оно получает удовлетворяющие ощущения. Ум состоит из различных и противоречивых интересов или желаний с их особыми ощущениями. Они сталкиваются, когда то или иное начинает преобладать, таким образом создавая проблему. Ощущения бывают как приятными, так и неприятными, но ум придерживается приятных, таким образом становясь их рабом. Такая неволя превращается в проблему, потому что ум это хранилище противоречащих ощущений. Избегание болезненного — это также неволя, с ее собственными иллюзиями и проблемами. Ум — это создатель проблем, и поэтому он не может решить их. Любовь не принадлежит уму, но когда ум берет верх, появляется ощущение, которое он тогда называет любовью. Именно об этой любви, идущей от ума, можно думать, ее можно приукрасить и опознать. Ум может вспоминать или ожидать радостных ощущений, и этот процесс есть аппетит, независимо от того, на каком уровне это происходит. В пределах области ума не может быть любви. Ум — это территория страха и расчета, зависти и властвования, сравнения и отрицания, а не любви. Ревность, подобно гордости, исходит от ума, но это — не любовь. Любовь и мыслительные процессы не могут быть объединены, не могут стать единым. Когда преобладают ощущения, для любви не остается никакого места, потому что находящееся в уме заполняет сердце. Таким образом, любовь становится неизвестным, которое преследуют и которому поклоняются. Из нее делают идеал, чтобы использовать и верить, а идеалы всегда самоспроецированны. Поэтому ум полностью берет верх, а любовь становится словом, ощущением. Тогда любовь становится сравнительной: «я люблю больше, а ты любишь меньше». Но любовь — это ни личное, ни безличное, любовь — это состояние бытия, в котором ощущение, как и мысль, полностью отсутствуют.
  
  
   
    
Одиночество
   
   
У нее недавно умер сын, и она сказала, что не знает, что ей делать теперь. У нее появилось так много свободного времени, ей было так скучно, тоскливо и печально, что она была готова умереть. Она воспитала его с любовью и заботой. Он ходил в одну из лучших школ и колледжей. Она не баловала его, хотя он имел все необходимое. Она вложила в него всю свою веру и надежду и отдала ему всю свою любовь. У нее не было больше никого, кому она могла ее дать, поскольку она давно развелась со своим мужем. Ее сын умер из-за неправильного диагноза и операции, хотя, добавила она, улыбаясь, доктора сказали, что операция прошла «успешно». Теперь она осталась одна, и жизнь казалась такой тщетной и бессмысленной. Она рыдала, когда он умер, пока не осталось больше слез, а лишь только тоскливая и томящая пустота. У нее были такие планы относительно их обоих, а теперь она была совершенно в растерянности.
   
С моря дул бриз, прохладный и свежий, и под деревом было спокойствие. Горы играли яркими красками, и синие сойки казались очень шумными. Брела корова, а за ней ее теленок, а белка носилась по дереву, издавая дикие звуки. Она сидела на ветке и трещала, и это трещание продолжалось в течение долгого времени, а ее хвост подпрыгивал то вверх, то вниз. У нее были такие искрящиеся яркие глаза и острые когти. Ящерица выползла погреться на солнышке и поймала муху. Вершины деревьев мягко колебались, а усохшее дерево на фоне неба смотрелось прямо и красиво. Оно побелело от солнца. Рядом с ним было еще одно мертвое дерево, потемневшее и искореженное, недавно сгнившее. Несколько тучек покоились на далеких горах.
   
Какая странная штука одиночество, и как оно пугает! Мы никогда не позволяем себе слишком близко приближаться к нему. И если случайно так случается, мы быстро убегаем от него. Мы сделаем все, что угодно, лишь бы избежать одиночества, чтобы спрятаться от него. Наша сознательная и подсознательная забота, кажется, состоит в том, чтобы избежать или преодолеть его.
   
Побег от одиночества и преодоление его одинаково бесполезны. Даже подавленная или забытая боль или проблема находится все еще в вас. Вы можете затеряться в толпе и все же быть совершенно одиноким. Вы можете быть чрезмерно деятельны, но одиночество будет потихоньку надвигаться на вас. Отложите книгу, и оно тут как тут. Одиночество нельзя утопить в выпивке или с помощью развлечений. Вы можете на время уклониться от него, но когда смех и воздействие алкоголя закончатся, страх одиночества возвратится. Вы можете быть честолюбивы и успешны, у вас может быть огромная власть над другими, вы можете быть богаты знаниями, вы можете поклоняться и забываться в глупости ритуалов, делайте все, что угодно, но боль одиночества продолжится. Вы можете существовать только ради вашего сына, ради мастера, ради проявления вашего таланта, но одиночество наступает на вас подобно темноте. Вы можете любить или ненавидеть, убегать от него в соответствии с особенностями вашего характера и психологическими потребностями. Но одиночество уже здесь, ждущее и наблюдающее, отступающее только, чтобы приблизиться снова.
   
Одиночество — это осознание полной изоляции. А разве наши действия не самоогораживающие? Хотя наши мысли и эмоции направлены наружу, являются ли они не исключающими и разделящими? Разве мы не ищем господства в наших отношениях, в наших правах и владениях, таким образом создавая сопротивление? Разве мы не расцениваем дело как «ваше» и «мое»? Разве мы не отождествляемся с коллективным, с целой страной или с каким-нибудь меньшинством? Разве не все наше намерение состоит в том, чтобы изолировать себя, отделить и отделиться? Сама деятельность «я» на любом уровне является способом изоляции. Одиночество есть осознание себя без какой-либо деятельности. Деятельность, физическая или психологическая, становится средством самопроявления, и, когда нет никакой деятельности, появляется осознание пустоты «я». Именно эту пустоту мы стремимся заполнить, и в заполнении ее мы проводим нашу жизнь, благородным ли образом или позорным. Может показаться, что в заполнении этой пустоты благородным образом нет никакого социального вреда, но иллюзия порождает невыразимое страдание и разрушение, которое не сразу проявится. Жажда заполнить эту пустоту или сбежать от нее, что в принципе одно и то же, не может быть возвеличена или подавлена. Так что же это за объект, который нужно подавить или возвысить? Разве этот объект — не иная форма этого влечения? Объекты влечения могут меняться, но разве не все увлечения похожи? Можно поменять объект вашего увлечения с выпивки на воображение, но без понимания процесса увлечения этим иллюзия неизбежна.
   
Нет никакого объекта, отделенного от увлечения им. Есть только увлечение, нет того, кто увлечен. В разные времена и в зависимости от интересов страстное увлечение наряжается в различные маски. Память об этих меняющихся интересах сталкивается с новым, что вызывает конфликт. Таким образом, рождается тот, кто выбирает, укрепляя себя как субъект, отделенный и отличный от его увлечения. Но субъект не отличается от своих свойств. Субъект, который пытается заполнить себя или убежать от своей пустоты, ущербности, одиночества, не отличается от того, чего он избегает, он и есть это. Он не может убежать от себя самого, все, что он может сделать, это понять себя. Он есть его собственное одиночество, его пустота. И пока он расценивает это как что-то отдельное от себя, он будет пребывать в иллюзии и бесконечном противоречии. Когда он непосредственно прочувствует, что он и есть его собственное одиночество, тогда только может возникнуть свобода от страха. Страх существует только во взаимоотношениях с идеей, а идея — это отклик памяти в виде мысли. Мысль — это результат опыта, и хотя она может обдумывать пустоту, иметь ощущения по отношению к ней, она не может познать пустоту напрямую. Слово «одиночество» с его воспоминаниями о боли и страхе мешает пережить это состояние заново. Слово — это память, и когда слово больше не имеет значения, тогда взаимоотношения между переживающим и переживаемым совершенно другие. Тогда эти взаимоотношения являются прямыми, а не через слово, через память. Тогда переживающий и есть переживаемое и так освобождается от страха.
   
Любовь и пустота не могут пребывать вместе. Когда есть чувство одиночества, нет любви. Вы можете скрыть пустоту под словом «любовь», но когда объекта вашей любви больше нет или он не реагирует на вас, тогда вы осознаете пустоту, вы расстраиваетесь. Мы используем слово «любовь» как средство побега от нас самих, от нашей собственной ущербности. Мы цепляемся за то, что мы любим, мы ревнуем, мы тоскуем без этого, когда оно отсутствует, мы совершенно потерянны, когда оно умирает. А затем мы ищем утешение в какой-нибудь другой форме, в некой вере, в некой замене. Разве все это любовь? Любовь — это не идея, не результат ассоциации, любовь не то, что можно использовать как спасение от нашей собственной несчастности. И когда мы действительно так используем ее, мы создаем проблемы, которые не имеют решений. Любовь — не абстракция, но ее суть может быть пережита только, когда идея, ум больше не являются наивысшим фактором.
  
  
   
    
Последовательность
   
   
Было очевидно, что он был умен, активен и предан чтению нескольких избранных книг. Хотя он и был женат, он не был семейственным человеком. Он называл себя идеалистом и общественным работником. Он побывал в тюрьме по политическим причинам и имел много друзей. Его не интересовало приобретение имени ни для себя, ни для партии, что было для него в принципе одно и то же. Его действительно интересовала общественная деятельность, которая хоть как-нибудь могла бы принести счастье человечеству. Он был тем, кого вы могли бы назвать религиозным человеком, но не сентиментальным или суеверным. Не был он и сторонником какой-либо специфической доктрины или ритуала. Он сказал, что он прибыл, чтобы обсудить проблему противоречия, не только внутри себя, но и в природе, и в мире. Ему казалось, что это противоречие было неизбежно: умный и глупый, противоречивые желания внутри себя, слово находится в конфликте с поступком, а поступок с мыслью. Такие противоречия он находил повсюду.
   
Быть последовательным означает быть бездумным. Гораздо легче и более безопасно без отклонения следовать за образцом поведения, соответствовать идеологии или традиции, чем рискнуть ощутить боль от мысли. При повиновении авторитету, внутреннему или внешнему, не возникают никакие вопросы. Такой способ позволяет обойти мысль с ее неприятностями и тревогами. Следование нашим собственным умозаключениям, опыту, намерениям не создает никаких противоречий в нас. Мы последовательны в нашей собственной цели. Мы выбираем какой-то путь и следуем по нему упорно и решительно. Разве большинство из нас не ищет образ жизни, который не будет слишком тревожащим, в котором, по крайней мере, есть психологическая безопасность? А как мы уважаем человека, живущего в соответствии с его собственными идеалами! Мы приводим таких людей в пример, стремимся за ними следовать и поклоняться им. Приближение к идеалу, хотя это требует некоторого усердия и борьбы, в целом радостно и приятно, поскольку в конце концов, идеалы являются самодельными, самоспроецированными. Вы выбираете вашего героя, религиозного или светского, и следуете за ним. Желание быть последовательным придает специфическую силу и удовлетворение, в искренности есть безопасность. Но искренность не есть простота, а без простоты не может быть понимания. Быть последовательным, двигаться за хорошо продуманным образцом поведения удовлетворяет побуждение к достижению, а в этом находят утешение и безопасность. Устанавливание идеала и постоянное соответствие ему порождает сопротивление, а приспособляемость ограничена пределами образца. Последовательность предлагает безопасность и уверенность, и поэтому мы с отчаянием цепляемся за нее.
   
Находиться во внутреннем противоречии означает жить в конфликте и горе. «Я», в его самой сути, является противоречивым. Вся структура «я» — это результат противоречащих интересов и ценностей, многих меняющихся желаний на различных уровнях его существования. И все эти желания порождают свои собственные противоположности. «Я», внутренняя сущность, является сетью сложных желаний, при этом каждое желание имеет свой собственный стимул и цель, часто противоречащий надеждам и стремлениям другого. Эти маски надеваются согласно влиянию обстоятельств и ощущений, поэтому в пределах структуры «я» противоречие неизбежно. Такое противоречие в нас порождает иллюзию и боль, и, чтобы сбежать от этого, мы прибегаем ко всем способам самообмана, которые только усиливают наш конфликт и страдание. Когда внутреннее противоречие становится невыносимым, сознательно или подсознательно мы стараемся убежать через смерть, через безумие, или же мы посвящаем себя идее, группе, стране, какой-то деятельности, которая полностью поглотит наше существование. Мы обращаемся к организованной религии, с ее догмами и ритуалами. Итак, этот раскол внутри нас ведет или к дальнейшему внутреннему разрастанию, или к самоуничтожению, безумию. Попытка быть иным, чем мы являемся, приводит к противоречию. Страх того, что есть, порождает иллюзии противоположности этому, и в стремлении к этой противоположности мы надеемся сбежать от страха. Синтез — это не культивирование противоположности, синтез не проявляется через противоположное, поскольку все противоположное содержит элементы собственных противоположностей. Противоречие в нас приводит к разного вида физическим и психологическим ответным реакциям, тихим или буйным, уважаемым или опасным, а последовательность только еще более путает и укрывает противоречие. Целенаправленное стремление к единственному желанию, определенному интересу ведет к замкнутому в себе противостоянию. Противоречие внутри приводит к конфликту снаружи, а конфликт указывает на противоречие. Только через понимание направлений желаний можно освободиться от внутренней противоречивости.
   
Объединение в одно целое никогда не может ограничиваться верхними уровнями мышления. Этому не учат в школе. Это не возникает со знанием или с самопожертвованием. Только лишь объединение всего в целом даст свободу от последовательности и противоречия. Но объединение не означает слияние в одно всех желаний и множественных интересов. Объединение в одно целое — это не соответствие образцу, какой бы он ни был благородный и хитрый. К этому нельзя приблизиться непосредственно, активно, а лишь косвенно, пассивно. Иметь концепцию этого объединения означает соответствовать образцу, что только взращивает глупость и разрушение. Стремиться к объединению — означает делать из него идеал, самоспроецированную цель, а так как все идеалы самоспроецированны, они неизбежно ведут к конфликту и вражде. То, что «я» проецирует, имеет его собственную природу, и поэтому противоречиво и запутанно. Объединение в целое — это не идея, не простой ответ памяти, и поэтому его нельзя породить. Желание объединения возникает из-за конфликта, но через искусственное культивирование объединения конфликт не преодолеть. Вы можете скрывать, отрицать противоречие или не осознавать его, но оно здесь, в ожидании, чтобы вспыхнуть.
   
Противоречие — это наше беспокойство, а не объединение в целое. Объединение в целое, подобно умиротворению, является побочным явлением, не самоцелью. Это просто результат, и поэтому оно вторично по важности. В понимании конфликта будет не только объединение и умиротворение, но еще что-то бесконечно большее. Противоречие нельзя подавить или возвысить, и при этом его ничем не подменить. Противоречие приходит вместе со страстным хотением, с желанием продолжаться, становиться чем-то большим, это не подразумевает, что нужно застыть в состоянии удовлетворенности. «Больше» — это постоянный крик «я», это тяга к ощущениям, из прошлого ли или из будущего. Ощущения принадлежат уму, и поэтому ум — не инструмент для понимания противоречия. Понимание — это не просто словесная форма, это не умственный процесс, и поэтому оно не относится к опыту. Опыт — это память, а без слова, символа, образа памяти нет. Вы можете читать тома о противоречиях, но это может не иметь никакого отношения к пониманию противоречия. Чтобы понять противоречие, мысль не должна вмешиваться. Должно быть осознание противоречия без думающего. Думающий — это тот, кто выбирает, который неизменно становится на сторону приятного, удовлетворяющего и таким образом поддерживает противоречие. Он может избавиться от одного какого-нибудь противоречия, но тут же появляется почва для дальнейшего противоречия. Думающий оправдывает или осуждает и таким образом препятствует пониманию. Когда отсутствует думающий, есть прямое переживание противоречия, но не как переживание, которое переживающий испытывает. В состоянии переживания нет ни переживающего, ни пережитого. Переживание является прямым, тогда взаимоотношения становятся прямыми, а не проходящими через память. Именно эти прямые взаимоотношения дают понимание. Понимание приносит освобождение от противоречия, и с освобождением от противоречия появляется объединение в целое.
  
  
   
    
Действие и идея
   
   
Он был мягок и нежен и имел дежурную, но приятную улыбку. Одевался он очень просто, а его поведение было спокойным и скромным. Он сказал, что он много лет практиковал отказ от насилия и хорошо осознал его мощь и духовное значение. Он написал несколько книг по этому поводу и принес с собой одну из них. Он объяснил, что он много лет добровольно ничего не убивал и был строгим вегетарианцем. Он пустился в детали о своем вегетарианстве и сказал, что его ботинки и сандалии были сделаны из шкур животных, которые умерли естественно. Он сделал свою жизнь настолько простой, насколько возможно, изучил диетологию и ел только то, что было необходимо. Он утверждал, что он не сердился в течение нескольких лет, хотя иногда он был нетерпелив, что было просто реакцией его нервной системы. Его речь была контролируемой и вежливой. Сила отказа от насилия преобразовала бы мир, сказал он, и он посвятил этому свою жизнь. Он не был из тех, кто легко рассказывал о себе, но на предмет отказа от насилия он был весьма красноречив, и слова, казалось, лились без усилия. Он прибыл, добавил он, чтобы еще глубже проникнуть в свою любимую тему.
   
Напротив дороги был большой спокойный водоем. Его воды были очень взволнованны, когда дул сильный бриз. Но сейчас он был совершенно спокоен и отражал большие листья дерева. Одна или две лилии медленно плыли по его поверхности, и еще один бутон начал только что показываться из воды. Начали прилетать птицы, и несколько лягушек выползли и попрыгали в водоем. Рябь вскоре прошла, и вновь вода стала неподвижной. На самом верху высокого дерева сидела птица, прихорашиваясь и что-то напевая. Она взлетела, описав круг, и вернулась к своему возвышенному и уединенному местечку. Она была так восхищена миром и собой. Поблизости сидел полный мужчина с книгой в руках, но его мысли были где-то далеко. Он было пытался читать, но внимание его улетучивалось прочь снова и снова. В конечном счете, он перестал бороться и позволил мыслям свободно блуждать. Грузовик проезжал по холму медленно и устало, а потом скорость вновь измененилась.
   
Мы столь заинтересованы в соответствии производимых впечатлений, во внешних жестах и внешности. Мы стремимся сначала создать внешний порядок, внешне мы регулируем нашу жизнь согласно нашим решениям, внутренним принципам, которые мы установили. Почему мы вынуждаем внешнее соответствовать внутреннему? Почему мы действуем согласно идее? Действительно ли идея более сильна, более мощна, чем действие?
   
   
Сначала идея утверждается, продумывается или интуитивно ощущается, и затем мы пытаемся приблизить к идее действие. Мы пробуем жить в соответствии с ней, проводить в жизнь ее, конролируем себя в соответствии с ней — это постоянная борьба за соответствие действия рамкам идеи. Зачем эта непрерывная и болезненная борьба за формирование действия согласно идее? Что это за побуждение, состоящее в том, чтобы делать внешнее соответствующим внутреннему? Это для того, чтобы усилить внутреннее или получать подтверждение от внешнего, когда внутреннее неуверенно? При получении комфорта от внешнего разве не приобретает внешнее большую значимость и важность? Внешняя действительность имеет значение. Но когда ее рассматривают как проявление искренности, разве это не указывает более, чем когда-либо, что идея является доминирующей? Почему идея стала всесильной? Чтобы заставить нас действовать? Идея помогает нам действовать или она мешает действию?
   
Конечно, идея ограничивает действие. Именно страх действия порождает идею. В идее есть безопасность, а в действии есть опасность. Чтобы управлять действием, которое является безграничным, создали идею. Чтобы надеть броню на действие, возникает идея. Думайте, что случилось бы, если бы вы были щедры на действия! Итак, вы имеете щедрость от сердца, противопоставленную щедрости ума. Вы поступаете так только потому, что вы не знаете, что случится с вами завтра. Идея управляет действием. Действие — это полнота, открытость, насыщенность, а страх, как и идея, подкрадывается и овладевает вами. Таким образом, идея становится всезначимой, а не действие.
   
Мы пробуем заставить действие соответствовать идее. Идея или идеал — это отказ от насилия, и наши действия, поступки, мысли формируются согласно этому мысленному образцу. Что мы едим, что мы носим, что мы говорим, становится очень существенным, поскольку по этому всему мы судим о нашей искренности. Искренность становится важной, а не то, чтобы быть ненасильственным. Ваши сандалии и то, что вы едите, становятся поглощающим вас интересом, а о том, чтобы быть ненасильственным, забывают. Идея всегда вторична, а вторичные проблемы доминируют над первичными. Вы можете писать, читать лекции, сплетничать об идее, в идее есть большие возможности для раздувания себя, но нет никакого возрастающего удовлетворения в том, чтобы быть ненасильственным. Идея, будучи самоспроецированной, стимулирует и удовлетворяет, активно или пассивно. Но нет никакого очарования в том, чтобы быть ненасильственным. Отказ от насилия — это результат, побочное явление, а не сама конечная цель. Это само по себе цель только, когда идея преобладает. Идея — всегда заключение, конец, самоспроектированная цель. Идея является движением в пределах известного, но мысль не может сформулировать, что значит быть ненасильственным. Мысль может раздумывать над отказом от насилия, но она не может быть ненасильственной. Отказ от насилия — это не идея, его нельзя превращать в образец действия.
  
  
   
    
Жизнь в большом городе
   
   
Это была удачно расположенная комната, тихая и успокаивающая. Мебель стояла изящная и в очень хорошем вкусе, ковер был толстым и мягким. Там был мраморный камин, в нем горел костер. Стояли старинные вазы из разных уголков мира, а на стенах висели современные картины наряду с некоторыми, созданными старыми мастерами. Ради красоты и удобства комнаты, которая отразила богатство и вкус, было приложено значительное количество внимания и заботы. Комната была видом на маленький сад с лужайкой, которую, видимо, косили и разравнивали многие и многие годы.
   
Жизнь в большом городе странным образом отрезана от вселенной. Искусственные здания заняли место долин и гор, а рев движения заменил шум бурных ручьев. Ночью вряд ли можно увидеть звезды, даже если захочешь, поскольку городские огни слишком яркие, и в дневное время небо ограничено и загромождено. Определенно кое-что происходит с городскими обитателями: они хрупкие и изысканные, у них есть церкви и музеи, напитки и театры, красивая одежда и бесконечные магазины. Повсюду люди: на улицах, в зданиях, в помещениях. Облако проплывает по небу, и только немногие поднимают глаза. Там спешка и суматоха.
   
Но в этой комнате чувствовалось тихое и выдержанное достоинство. Она имела ту присущую богатым атмосферу, чувство надменной безопасности и уверенности, и желанной свободы от нужды. Он сначала рассказывал, что интересовался философией, как восточной, так и западной, и так нелепо, что она началась с греков, как будто бы ничто не существовало до них. И теперь он начал говорить о его проблеме: как давать и кому давать. Проблема наличия денег и сопутствующие ей многочисленные обязательства несколько тревожила его. Зачем он делал из этого проблему? Разве имело значение, кому он дал и с каким настроением? Почему это стало проблемой?
   
Вошла его жена, шикарная, броская и любопытная. Они оба казались хорошо начитанными, утонченными и светски умудренными. Они были умны и интересовались многими вещами. Они были детищами, как города, так и деревни, но большей частью их сердца были в городе. Такая вещь, как сострадание, казалась такой далекой. Качества ума были тщательно выпестованы. В них была некоторая резкость, грубый подход, но это не очень бросалось в глаза. Она немного писала, а он некоторой степени был политическим деятелем, и они говорили легко и уверенно. Медлительность настолько существенна для открытия, для дальнейшего понимания, но откуда взяться медлительности, когда вы знаете так много, когда самозащитная броня так тщательно отшлифована, все трещины запечатаны изнутри? Линия и форма необычно важныя для тех, кто находится в неволе чувственного. Тогда красота — это ощущение, совершенство — это чувство, а истина — вопрос умственной деятельности. Когда ощущения доминируют, комфорт становится существенным, не только для тела, но также и для души. И комфорт, особенно умственный, разрушает, приводит к иллюзии.
   
Мы есть то, чем мы обладаем, мы есть то, к чему мы привязаны. Привязанность не имеет никакого благородства. Привязанность к знаниям не отличается от любой другой склонности удовлетворения. Привязанность — это эгоцентризм, на низшем или на высшем уровне. Привязанность — это самообман, это спасение от пустоты «я». Вещи, к которым мы привязываемся — собственность, люди, идеи — становятся наиболее важными, поскольку без многих вещей, которые заполняют его пустоту, «я» не существует. Страх не быть способствует чувству собственности. Страх порождает иллюзию, рабство от собственных выводов. Умозаключения, реальные или воображаемые, мешают развитию сообразительности, свободы, только лишь в которой возникает действительность. А без этой свободы хитрость принимают за сообразительность. Проявления хитрости всегда сложны и разрушительны. Именно эта самозащитная хитрость потворствует привязанности. А когда привязанность причиняет боль, именно эта же самая хитрость стремится к отсоединению и находит удовольствие в гордости и тщеславии отказа. Понимание проявлений хитрости, проявлений «я» является началом сообразительности.
  
  
   
    
Навязчивая идея
   
   
Он сказал, что был одержим глупыми пустяками, и что эти навязчивые идеи постоянно изменялись. Он, бывало, волновался по поводу какого-нибудь воображаемого физического недостатка, а в течение нескольких часов его беспокойство фиксировалось на другом домысле или мысли. Казалось, что он живет от одной беспокоящей навязчивой идеи до другой. Чтобы преодолеть эти навязчивые идеи, продолжил он, ему приходилось искать помощь в книгах или обсуждать эту проблему с другом, и даже побывать у психолога. Но так или иначе, он не получил никакого облегчения. Даже после серьезной и захватывающей встречи эти навязчивые идеи тут же немедленно вновь появлялись. Если он найдет объяснение этому, положит ли это конец этой проблеме?
   
Разве обнаружение причины освободит от следствия? Разве знание причины уничтожит результат? Мы знаем причины, как экономические, так и психологические, войны, и все же мы поощряем варварство и самоуничтожение. В конце концов, наш мотив поиска причины — это желание избавиться от следствия. Это желание является иной формой сопротивления или осуждения, а когда есть осуждение, нет понимания.
   
— Тогда, что же делать? — спросил он.
   
Почему ум во власти этих тривиальных и глупых навязчивых идей? Спрашивать «почему» не означает искать причину как что-то далекое от вас самих, которое вы должны найти. Это просто раскрывать движения вашего собственного размышления. И, так, почему ум занимает себя подобным образом? Разве это не потому, что он является поверхностным, мелочным, пустым и поэтому обеспокоенным его собственными соблазнами?
   
«Да, — ответил он, — кажется, это верно, но не полностью, поскольку я — серьезный человек».
   
Кроме этих навязчивых идей, чем занята ваша мысль?
   
«Моей профессией, — сказал он. — У меня ответственная должность. Целый день и иногда до глубокой ночи мои мысли заняты моим делом. Иногда я читаю, но большинство своего времени провожу в своей деятельности».
   
Вы любите то, что делаете?
   
«Да, но это не полностью удовлетворяет меня. Всю свою жизнь я был неудовлетворен тем, что делаю, но я не могу бросить настоящую должность оттого, что имею некоторые обязательства, и, кроме того, годы-то идут. Что беспокоит меня — эти навязчивые идеи, мое нарастающее недовольство работой, а также людьми. Я никогда не был добр, я чувствую усиливающееся беспокойство о будущем, и мне никогда, кажется, не познать покоя. Я хорошо делаю свою работу, но…»
   
Зачем вы боретесь против того, что есть? Дом, в котором я могу жить, может быть шумным, грязным, мебель может быть отвратительна, и во всем этом может чрезвычайно недоставать красоты. По различным причинам мне, вероятно, придется жить там, я не смогу уйти в другой дом. Тогда это вопрос не принятия, а наблюдения очевидного факта. Если я не вижу то, что есть, я буду тревожиться до болезненности о той вазе, о том стуле или той картине. Они станут моими навязчивыми идеями, и появиться обида на людей, свою работу и так далее. Если бы я мог все полностью бросить и начать сначала, это было бы другое дело, но я не могу. Не имеет никакого смысла мое восстание против того, что есть, реального. Признание того, что есть, не ведет к самодовольному удовлетворению и облегчению. Когда я уступаю тому, что есть, появляется не только понимание этого, но и также возникает определенное спокойствие поверхностного ума. Если поверхностный ум неспокоен, он увлекается навязчивыми идеями, фактическими или воображаемыми. Он оказывается пойманным какой-нибудь реформой или религиозным умозаключением: мастером, спасителем, ритуалом и так далее. Только, когда поверхностный ум затихает, скрытое может показать себя. Скрытое должно проявить себя. Но это невозможно, если поверхностный ум обременен заботами, навязчивыми идеями. Так как поверхностный ум находится постоянно в каком-нибудь волнении, неизбежно противоречие между поверхностными и более глубокими уровнями мышления, и, пока от этого противоречия не избавляются, навязчивые идеи увеличиваются. В конце концов, навязчивые идеи — это бегство от нашего противоречия. Любое бегство подобно другому такому же бегству, хотя некоторые в социальном плане более вредны.
   
Когда каждый знает о целостном процессе возникновения навязчивой идеи или любой другой проблемы, только тогда приходит освобождение от проблемы. Чтобы полностью осознать, не должно быть никакого осуждения или оправдания проблемы. Осознание должно быть не определено выбором. Чтобы осознавать, требуется огромное терпение и чувствительность. Чтобы наблюдать и понять полностью весь процесс размышления, необходима готовность и выдержанное внимание.
  
  
   
    
Духовный лидер
   
   
Он сказал, что его гуру был слишком великим человеком, чтобы его описать, и что он был его учеником многие годы. Этот учитель, продолжил он, передавал свое учение с помощью мощных потрясений, через сквернословие, через оскорбления и действия, которые были противоречивы, и он добавил, что множество важных персон были среди его последователей. Сама жесткость техники вынуждала людей думать, она заставляла их сидеть и внимать тому, что считалось важным, потому что большинство людей спало и их нужно было встряхнуть. Этот учитель говорил самые ужасные вещи о боге, и казалось, что и ученики должны были много выпивать, поскольку сам учитель часто во время еды сильно напивался. Учение, однако, было глубоким, когда-то оно было тайным, но теперь стало доступным для всех.
   
Солнце поздней осени вливалось сквозь окно, и можно было слышать гул оживленной улицы. Отмирающие листья блестели, а воздух был свежий и насыщенный. Как во всех городах, здесь царила атмосфера уныния и невыразимой печали, что не соответствовало огням вечера. А искусственная веселость даже еще больше опечаливала. Кажется, мы забываем, что значит быть естественными, непринужденно улыбаться. Наши лица скрыты за беспокойством и печалью. А листья искрились на солнце, и в небе проплывало облако.
   
Даже в так называемых духовных движениях поддерживаются социальные разногласия. Как охотно приветствуют человека с титулом и уступают переднее место! Как последователи толпятся вокруг знаменитостей! Как жаждем мы различий и ярлыков! Эта тяга к различию становится тем, что мы называем духовным ростом: те, кто рядом, и те, кто далек, иерархическое разделение на мастера и посвященного, ученика и новичка. Эта тяга очевидна и даже понятна в повседневном мире. Но когда эти отношения переносят в мир, где эти глупые различия не имеют никакого значения вообще, это показывает, как глубоко мы зависимы от нашей тяги и аппетитов. Без понимания этой тяги совершенно тщетно стремиться быть свободным от гордости.
   
«Но, — продолжил он, — мы нуждаемся в проводниках, гуру, мастерах. Может быть, вы выше них, но мы, обычные люди, нуждаемся в них, иначе мы будем подобно заблудшим овцам».
   
Мы выбираем наших лидеров, политических или духовных, из-за нашей собственной неуверенности, но они также неуверенны. Нам требуется, чтобы нас уговаривали и утешали, поощряли и удовлетворяли, поэтому мы выбираем учителя, который даст нам то, что мы жаждем. Мы не ищем действительности, а гонимся за вознаграждения и ощущениями. Для самовосхваления является важным то, что мы создаем учителя, мастера, и мы чувствуем себя растерянно, смущенно и беспокойно, когда наше «я» отвергают. Если вы не имеете никакого прямого контакта с реальным преподавателем, вы придумываете учителя, который далеко, который скрыт и таинственен. Первый зависим от различных физических и эмоциональных влияний, а второй — это самоспроецированный, самодельный идеал. Но оба являются результатом вашего выбора, а выбор неизбежно основан на предубеждении, пристрастии. Вы можете предпочесть дать более уважаемое и успокаивающее название для вашего предубеждения, но оно исходит от вашего замешательства и выбранных вами аппетитов. Если вы ищете удовлетворения, естественно, вы найдете то, чего желаете, но давайте не называть это истиной. Истина возникает, когда вознаграждение, желание ощущений оканчиваются.
   
«Вы не убедили меня, что мне не нужен мастер», — сказал он.
   
Истина — не предмет спора и убеждения, она не результат суждения.
   
«Но мастер помогает мне преодолевать мою жадность, мою завистливость», — настаивал он.
   
Может ли кто-то другой, каким бы великим он ни был, помочь произойти изменению внутри вас? Если он сможет, тогда вы не изменились. Просто вами помыкают, на вас оказывают влияние. Это влияние может длиться значительное время, но вы не преобразитесь. Вами овладели, и неважно, зависть ли это или так называемое благородное влияние, вы все еще раб, вы не свободны. Нам нравится быть в рабстве, принадлежать кому-то, будь то мастер или кто-нибудь другой, потому что в этой принадлежности есть безопасность. Мастер становится убежищем. Обладать означает быть обладаемым, но обладание — это не свобода от жадности.
   
«Я должен сопротивляться жадности, — сказал он. — Я должен бороться с нею, прилагать все усилия, чтобы уничтожить ее, и только тогда она уйдет».
   
Как вы говорили, вы боролись с жадностью на протяжении многих лет, и вы все еще не свободны от нее. Не говорите, что вы недостаточно старались, что является очевидным ответом. Вы можете понять что-нибудь благодаря борьбе? Победить не значит понять. То, что вы побеждаете, нужно побеждать снова и снова, но есть освобождение от этого, которое является полным пониманием. Чтобы понимать, необходимо осознание процесса сопротивления. Сопротивляться намного легче, чем понимать, и к тому же нас обучают сопротивляться. При сопротивлении нет никакой надобности в наблюдении, соображении, общении. Сопротивление — это признак отупления ума. Ум, который сопротивляется, замкнут в себе и поэтому неспособен к чувствительности, к пониманию. Понимать суть сопротивления намного важнее, чем избавиться от жадности. На самом деле, вы не слушаете то, что говорится, вы обдумываете ваши различные обязательства, которые выросли из вашей многолетней борьбы и сопротивления. Вы теперь связаны обязательствами, и вокруг ваших обязательств, о которых вы, вероятно, читали лекции и писали, вы собрали друзей. Вы вложили средства в вашего мастера, который помог вам сопротивляться. Поэтому ваше прошлое мешает вам слушать то, о чем говорится.
   
«Я и согласен и не согласен с вами», — заметил он.
   
Что и указывает, что вы не слушаете. Вы взвешиваете ваши обязательства по отношению того, что говорится, что не означает слушать. Вы боитесь слушать и поэтому вы находитесь в противоречии, соглашаясь и в то же самое время не соглашаясь.
   
«Вы, наверное, правы, — сказал он, — но я не могу отбросить все, что я приобретал: моих друзей, мои знания, мой опыт. Я знаю, что я должен отбросить, но я просто не могу, и это так».
   
Противоречие в нем теперь станет больше, чем когда-либо, поскольку, когда вы однажды осознаете то, что есть, даже если неохотно, и отрицаете это из-за ваших обязательств, устанавливается глубокое противоречие. Это противоречие — дуальность. Не может быть никакого соединения противопоставленных желаний, а если придумывается связка, то это — сопротивление, которое является последовательностью. Только в понимании того, что есть, появляется освобождение от того, что есть.
   
Это странно, но факт, что последователи любят, чтобы над ними измывались и управляли, мягко или грубо. Они думают, что грубое обращение — это часть их обучения, обучения духовному успеху. Желание быть обиженным, чтобы быть грубо расшевеленным, является частью удовольствия от причиненной боли. И эта взаимная деградация лидера и последователя — результат желания ощущений. Именно из-за того, что вы хотите более острых ощущений, вы следуете за кем-то и так создаете лидера, гуру. И ради этого нового удовлетворения вы жертвуете, переносите дискомфорт, оскорбления и неодобрение. Все это является частью взаимного использования, это не имеет ничего общего с действительностью и никогда не приведет к счастью.
  
  
   
    
Стимулирование
   
   
«Горы заставили меня замолчать, — сказала она. — Я взбиралась на Ингадайн, и ее красота сделала меня совершенно молчаливой. Я безмолвно стояла, любуясь чудом всего этого. Это было великолепное переживание. Жаль, что я не могу удержать эту тишину, это проживание, яркую, движущуюся тишину. Когда вы говорите о тишине, я предполагаю, что вы подразумеваете этот необычайный опыт, который я пережила. Я действительно хотела бы знать, ссылаетесь ли вы на эти же самые свойства тишины, какие я испытала. Впечатление от этой тишины длилось в течение долгого периода, и теперь я возвращаюсь к нему, я пробую вновь уловить ее и прожить в ней».
   
Вас сделала молчаливой Ингадайн, кого-нибудь другого — красивые человеческие формы, а третьего — мастер, книга или выпивка. Из-за внешнего побуждения личность сжимается до ощущения, которое называют тишиной и которое чрезвычайно радостно. Задача красоты и великолепия состоит в том, чтобы отогнать ежедневные проблемы и противоречия, быть отдушиной. Из-за внешнего влияния временно ум заставляют замолчать. Это возможно благодаря новому переживанию, новому восхищению, а ум потом возвращается к этому как к воспоминанию, когда он больше не испытывает это. Остаться в горах, естественно, невозможно, поскольку нужно вернуться на работу. Но искать то состояние покоя действительно возможно в некой иной форме стимулирования, в выпивке, в человеке или в идее, что и делает большинство из нас. Эти различные формы возбуждения — это средства, благодаря которым ум заставляют замолчать. Так что средства становятся существенными, важными, и мы привязываемся к ним. Поскольку средства дают нам наслаждение тишиной, они становятся доминирующими в наших жизнях, они — наш приобретенный интерес, психологическая потребность, которую мы защищаем и ради которой, если необходимо, мы уничтожаем друг друга. Средства занимают место переживания, которое теперь является только воспоминанием.
   
Стимуляторы могут варьироваться, каждый приобретает значимость согласно состоянию человека. Но есть схожесть во всех стимуляторах: желание убежать от того, что есть, от нашей повседневной рутины, от взаимоотношений, которые уже изжили себя, и от знаний, которые всегда застаиваются. Вы выбираете один вид спасения, а я другой, и мой особый метод всегда принимается за более разумный, чем ваш. Но любое бегство в виде идеала, кино или церкви является вредным, приводящим к иллюзии и обману. Психологическое бегство гораздо более вредно, чем открытое, будучи более изощренным и запутанным и поэтому более трудным для обнаружения. Тишина, которая вызвана стимулированием, тишина, которая выпестована дисциплиной, контролем, противлением, активным или пассивным, является результатом, следствием, и поэтому не творческая. Она мертвая.
   
Существует тишина, которая не является реакцией, откликом, тишина, которая не есть результат стимулирования, ощущения, тишина, которая не воссоздана из памяти, не умозаключение. Она возникает, когда понят процесс мышления. Мысль — это отклик памяти, определенных выводов, осознанных или бессознательных. Такая память диктует поступки в зависимости от получаемых удовольствия или боли. Таким образом, действие управляется идеями, и, следовательно, между действием и идеей существует конфликт. Этот конфликт всегда внутри нас, как только он усиливается, появляется побуждение избавиться от него. Но до тех пор, пока этот конфликт не понят и разрешен, любая попытка освободиться от него есть бегство. Пока действие приближено к идее, конфликт неизбежен. Только, когда действие свободно от идеи, противоречия прекращаются по-настоящему.
   
Но как действие вообще может когда-либо быть свободно от идеи? Конечно же, не может быть никакого действия, не возникни оно вначале в воображении. Действие следует за идеей, и я никак не могу представить себе действие, которое не является результатом идеи».
   
Идея — это плод памяти. Идея — это вербальное оформление памяти. Идея — это неадекватная реакция на брошенный вызов, на жизнь. Адекватный ответ на жизнь — это действие, а не воображение. Мы отвечаем в воображении, чтобы оградить нас от действия. Идеи ограничивают действие. В пространстве идей есть безопасность, а в действии нет, поэтому действие сделалось подвластным идее. Идея — это самозащитный ограничитель для действия. При остром переломном моменте, кризисе проявляется прямое действие, освобожденное от идеи. Именно против этого спонтанного действия ум держит себя в строгости. И так как у большинства из нас ум является доминирующим, идеи выступают как тормоз для действия, и, следовательно, существует трение между действием и воображением.
   
«Я обнаруживаю, что мой ум витает где-то в том счастливом переживании на Ингадайн. Действительно ли это побег, чтобы вновь пережить тот опыт в памяти?»
   
Конечно. Настоящая ваша жизнь в настоящем: эта переполненная улица, ваше дело, ваши теперешние отношения. Если бы они были приятны и давали удовлетворение, Ингадайн исчезла бы. Но поскольку реальное является запутанным и болезненным, вы обращаетесь к переживанию, которое является завершенным и мертвым. Вы можете помнить тот опыт, но он окончен. Вы возвращаете ему жизнь только через память. Это похоже на накачивание жизни в мертвое существо. Как только настоящее становится унылым, бессмысленным, мы обращаемся к прошлому или вглядываемся в самоспроецированное будущее. Это бегство от настоящего неизбежно ведет к иллюзии. Увидеть настоящее, каким оно фактически является, без осуждения или оправдания, означает понять то, что есть, и тогда появляется действие, которое вызывает преобразование в том, что есть.
  
  
   
    
Проблемы и бегство от них
   
   
«У меня много острых проблем, и я, кажется, делаю их более мучительными и болезненными, пробуя решить их. Я — в тупике и не знаю, что сделать. Вдобавок ко всему этому, я глухая и должна использовать эти дурацкие штуки как помощь для своего слуха. У меня есть дети и муж, который оставил меня. Я по-настоящему беспокоюсь о своих детях, поскольку я хочу, чтобы они избежали всех бедствий, через которые я прошла».
   
Как стремимся мы найти ответ на наши проблемы! Мы так жаждем найти ответ, что не можем изучить проблему. Это мешает нашему спокойному наблюдению за проблемой. Важна проблема, а не ответ. Если мы ищем ответа, мы найдем его, но проблема сохранится, поскольку ответ неуместен для проблемы. Наш поиск — это спасение от проблемы, а решение — внешнее избавление, так что здесь нет никакого понимания проблемы. Все проблемы возникают из одного источника, и при непонимании источника любая попытка решить проблемы будет только вести к дальнейшему замешательству и страданию. Нужно сначала четко определиться, что ваше намерение понять проблему является серьезным, что освобождение от всех проблем является необходимостью. И только тогда можно приблизиться к тому, что порождает проблемы. Без освобождения от проблем не будет спокойствия. А спокойствие важно для счастья, которое само по себе не есть цель. Как затихает водоем, когда прекращается ветер, так и ум затихает с прекращением проблем. Но ум нельзя заставить успокоиться, если это сделать, он загнивает, он становится похож на застоявшийся водоем. Когда это становится ясным, тогда можно наблюдать то, что порождает проблемы. Наблюдение должно быть спокойным, а не согласно какому-то намеченному плану, основанному на удовольствии и боли.
   
«Но вы просите невозможного! Наше образование учит наш ум различать, сравнивать, судить, выбирать, и очень трудно не осуждать или не оправдывать то, что мы наблюдаем. Как можно освободиться от этих условий и спокойно наблюдать?»
   
Как вы понимаете, это спокойное наблюдение, пассивное осознание необходимо для понимания, ведь тогда истинность вашего восприятия освобождает вас от заднего фона. Только, когда вы не понимаете непосредственную потребность пассивного и все же внимательного осознания, возникает вопрос «как» и поиск средства избавления от заднего фона. Освобождает истина, а не средство или система. Нужно постичь суть, что только лишь спокойное наблюдение дает понимание. Лишь тогда только вы свободны от осуждения и оправдания. Когда вы видите опасность, вы не спрашиваете, как вам избежать ее. Вы спрашиваете «как», потому что вы не видите необходимости в том, чтобы быть пассивно осознающим. Почему вы не видите потребность в этом?
   
«Я хочу, но я никогда не задумывалась над этим прежде. Все, что я могу сказать, это то, что я хочу избавиться от моих проблем, потому что они настоящая пытка для меня. Я хочу быть счастливой, как любой другой человек».
   
Сознательно или подсознательно мы отказываемся видеть существенность того, чтобы быть пассивно осознающим, потому что мы в действительности не хотим отпустить наши проблемы. Чем же мы будем без них? Мы предпочитаем цепляться за то, что мы знаем, как бы ни было это болезненно, чем рисковать поиском чего-то, что может привести, бог знает куда. С проблемами, по крайней мере, мы знакомы, но мысль о поиске их создателя, незнание того, куда это может привести, создает в нас страх и уныние. Ум растерялся бы без беспокойства из-за проблем, он питается проблемами, будь они мировые или бытовые, политические или личные, религиозные или идеологические. Таким образом, наши проблемы делают нас мелочными и ограниченными. Ум, которой поглощен мировыми проблемами, является столь же мелочным, как и ум, который волнуется о своем духовном продвижении. Проблемы обременяют ум страхом, поскольку проблемы усиливают «я», «мне» и «мое». Без проблем, без достижений и неудач нет «я».
   
«Но без «я» как можно существовать вообще? Это источник всех действий».
   
Пока действие является результатом желания, памяти, страха, удовольствия и боли, оно неизбежно будет порождать противоречие, беспорядок и антагонизм. Наше действие — это результат нашего состояния на любом уровне. А наш отклик на брошенный вызов, будучи неадекватным и неполным, должен вызвать противоречие, чем и является проблема. Противоречие — это сама структура «я». Возможно жить полностью без противоречий, конфликтов, жадности, страхов, успеха. Но эта возможность будет просто теоретической, а не фактической, пока конфликт не будет обнаружен прямым переживанием. Существовать без жадности возможно только, когда поняты мотивы «я».
   
«Вы думаете, что моя глухота из-за моих страхов и подавленности? Доктора уверили меня, что нет в моем организме никаких отклонений. А есть ли какая-нибудь возможность восстановления моего слуха? Всю свою жизнь я была так или иначе подавлена, я никогда не делала ничего, что бы мне действительно хотелось сделать».
   
Внутреннее и внешнее легче подавить, чем понять. Понимать трудно, особенно для тех, кто прошел через тяжелые условия в детстве. Хотя подавление и напрягает, но оно становится привычным делом. Понимание никогда невозможно превратить в привычку, рутину, оно требует постоянной настороженности, внимательности. Чтобы понимать, необходима гибкость, чувствительность, теплота, которая не имеет никакого отношения к сентиментальности. Подавление в любой форме не ускоряет осознания. Это самый легкий и самый глупый способ справляться с первыми реакциями. Подавление — это соответствие идее, образцу, и оно предлагает внешнюю безопасность, уважение. Понимание освобождает, а подавление всегда ограничивает, замыкает в себе. Боязнь авторитета, ненадежности собственного мнения создает идеологическое убежище с его физиологическим союзником, к помощи которого обращается ум. Это убежище, на каком бы уровне оно ни находилось, вечно удерживает страх, и из-за страха проявляется подмена ценностей, возвеличивание или строгость к себе, которые все являются формами сдерживания. Сдерживание должно найти выход, это может быть физическая болезнь или какая-нибудь идеологическая иллюзия. Цену каждый платит в соответствии со своим характером и особенностями.
   
«Я заметила, что всякий раз, когда мне приходится слышать кое-что неприятное, я нахожу убежище в этом своем приспособлении, которое таким образом помогает мне убежать в свой собственный мир. Но как освободиться от сдержанности многих лет? Разве не потребуется долгое время?»
   
Это не вопрос времени, копания в прошлом или тщательного анализа. Это вопрос понимания сути сдержанности. Если быть пассивно осознающим весь процесс сдержанности, без необходимости какого-либо выбора, суть его становится тут же ясна. Суть сдержанности нельзя обнаружить, если мы думаем понятиями «вчера» и «завтра», истину нельзя постигать с помощью временного подхода. Истина — это не то, что достигается. Ее замечают или не замечают, ее нельзя постичь постепенно. Воля к освобождению от сдерживания — это помеха для понимания его сути, поскольку воля — это желание, положительное или отрицательное, а при желании не может быть пассивного осознания. Именно желание или стремление вызвало сдерживание. И это то самое желание, хотя теперь названное волей, никогда не сможет освободить себя от своего собственного создания. Опять же, суть воли должна быть воспринята через пассивное и все-таки внимательное осознание. Анализирующий является частью анализируемого, хотя он может отделить себя от этого. А поскольку он в зависимости от того, что анализирует, он не может освободить себя от этого. Снова суть этого должна быть понята. Именно истина освобождает, а не воля и усилие.
  
  
   
    
Что есть и что должно быть
   
   
«Я замужем и имею детей, — сказала она, — но я, кажется, растеряла всю любовь. Я медленно увядаю. Хотя я занимаюсь социальными делами, они своего рода времяпрепровождение, и я понимаю их тщетность. Кажется, ничто глубоко и полностью не интересует меня. Я взяла недавно длительный отпуск от своих семейных дел и общественной работы, и я пробовала рисовать, но делала я это не от души. Я чувствую себя совершенно мертвой, лишенной творчества, угнетенной и очень разочарованной. Я все еще молода, но будущее кажется мне полной тьмой. Я подумывала о самоубийстве, но все же я понимаю совершенную его бессмысленность. Я все более и более запутываюсь, а мое разочарование, кажется, не имеет никакого предела».
   
Что вас смущает? Ваша проблема из-за взаимоотношений?
   
«Нет, я прошла через это и вышла из этого не совсем разбитой. Но я в растерянности, и ничто, кажется, не удовлетворяет меня».
   
У вас есть определенная проблема, или вы просто недовольны вообще? Возможно, там где-то глубоко в вас есть небольшое беспокойство, какой-то страх, и, вероятно, вы не осознаете его. Вы хотите знать, что это?
   
«Да, именно поэтому я пришла к вам. Это действительно не может так продолжаться. Все, кажется, потеряло всякий смысл, и я периодически сильно заболеваю».
   
Ваша болезнь может быть бегством от себя самой, от ваших условий жизни.
   
«Я абсолютно уверенна, что так и есть. Но что же мне делать? Я действительно совершенно в отчаянии. Прежде, чем я уйду, я должна найти выход из всего этого».
   
Заключается ли противоречие между двумя реальностями или между реальным и выдуманным? Ваше недовольство — это простая неудовлетворенность, которую легко удовлетворить, или это действительно беспричинное страдание? Неудовлетворенность скоро находит специфический канал, через который оно находит удовлетворение. Неудовлетворенность быстро находит источники питания, но недовольство не может успокоиться от мысли. Разве это так называемое недовольство является результатом ненайденного удовлетворения? Если бы вы нашли удовлетворение, ваше недовольство исчезло бы? Так ли это, что вы действительно ищете некоторое постоянное удовлетворение?
   
«Нет, не так. В действительности я не ищу никакого удовлетворения, по крайней мере, я так не думаю. Все, что я знаю, это то, что я в растерянности и в противоречивом положении, и я, кажется, не найду выхода из этого».
   
Когда вы говорите, что вы находитесь в противоречивом положении, это должно относится к чему-то: к вашему мужу, вашим детям, вашим действиям. Если, как вы говорите, ваше противоречие не связано ни с одним из них, то оно может быть только, между тем, чем вы являетесь, и тем, чем вы хотите быть, между фактическим и идеалом, между тем, что есть, и мифом о том, что должно быть. У вас есть идея относительно того, чем вы должны быть, и, возможно, противоречие и растерянность являются результатом желания вписаться в этот самоспроецированный образец. Вы изо всех сил пытаетесь быть кем-то, кем вы не являетесь. Это так?
   
«Я начинаю понимать, из-за чего я в растерянности. Я думаю, то, что вы говорите, правда».
   
Противоречие есть между фактическим и выдумкой, между тем, чем вы являетесь, и тем, чем бы вам хотелось быть. Надуманный образ взращивался с детства и прогрессивно расширялся и углублялся, вырастая в отличие от фактического, и постоянно изменялся в зависимости от обстоятельств. Этот вымышленный образ, подобно всем идеалам, целям, утопиям, находится в противоречии с тем, что есть, скрытым, фактическим. Так что вымышленный образ — это бегство от того, кто вы есть. Это бегство неизбежно порождает пустое противоречие двух противоположностей. А любое противоречие, внутреннее или внешнее, является тщетным, бесполезным, глупым, порождая растерянность и неприятие.
   
Итак, если можно сказать так, ваше замешательство является результатом противоречия между тем, чем вы являетесь, и выдуманным образом того, кем вы должны быть. Выдумка, идеал являются нереальными, это самоспроецированное бегство, оно не относится к подлинному. Подлинно то, кем вы являетесь. То, кем вы являетесь, намного важнее, чем то, каковы вы должны быть. Вы можете понять только то, что есть, вы не можете понять то, что должно быть. Не существует понимания иллюзии, существует только понимание того, каким образом она возникает. Выдумка, фикция, идеал не имеют никакого обоснования, это результат, следствие. И что является важным, это понимание процесса, благодаря которому оно возникло.
   
Чтобы понять, кто вы есть, приятно это или неприятно, необходимо избавиться полностью от выдумки, идеала, от самоспроецированного будущего состояния. Только тогда вы сможете принять то, что есть. Чтобы понимать то, что есть, необходимо освободиться от всего, что отвлекает внимание. Отвлечение внимания — это осуждение или оправдание того, что есть. Отвлечение внимания — это сравнение, это — сопротивление или строгость по отношению к фактическому. Отвлечение внимания — это само усилие или принуждение к пониманию. Любое отвлечение внимания — это помеха для быстрого следования за тем, что есть. То, что есть, не является неподвижным, оно находится в постоянном движении, и, чтобы следовать за ним, ум не должен быть привязан ни к какой вере, ни к какой надежде на успех или страху неудачи. Только пассивное и все же внимательное осознание может раскрыть то, что есть. Это раскрытие не зависит от времени.
  
  
   
    
Противоречие
   
   
Он был хорошо известным и авторитетным политическим деятелем, несколько высокомерным и из-за этого нетерпеливым. Будучи весьма образованным, он был довольно нуден и уклончив в представлении себя. Он не мог позволить себе быть остроумным, поскольку он был очень увлечен ублажением. Он был публикой, государством, властью. Он говорил бегло, и сама эта беглость казалась неуместной. Он был неподкупен, и поэтому удерживал свою публикуа. Ему было необычайно неудобно сидеть в этой комнате: политик отошел в сторону, а тут остался человек, нервничающий и осознающий себя как есть. Хвастовство, самоуверенность прошли, и остались взволнованное любопытство, раздумье и самоизобличение.
   
Через окно проникали послеполуденное солнце, а также шум уличного движения. Попугаи, словно ярко зеленые вспышки света, возвращались после своего дневного вылета, чтобы обосноваться на ночь в безопасности среди деревьев города, тех очень больших деревьев, которые можно найти вдоль дорог и в частных садах. Когда попугаи летели, они издавали отвратительный визг. Они никогда не летели по прямой линии, а снижались, поднимались или двигались в стороны, вечно болтая и трезвоня. Их полет и их крики противоречили их собственной красоте. Далеко в море виднелся единственный белый парус. Маленькая группа людей заполнила комнату, создавая контраст цвета и мысли. Небольшая собака вошла, посмотрела вокруг и вышла, почти не замеченная. Звонил колокол храма.
   
«Почему в нашей жизни есть противоречия? — спросил он. — Мы говорим об идеалах мира, отказа от насилия, и все же закладываем фундамент войны. Мы должны быть реалистами, а не мечтателями. Мы хотим мира, и все же наши ежедневные действия, в конечном счете, приводят к войне, мы хотим света, и мы все же закрываем окно. Сам процесс нашего мышления есть противоречие, хотите ли вы этого или не хотите. Это противоречие, вероятно, свойственно нашей природе, и поэтому довольно безнадежно пробовать объединить все в себе, быть целым. Любовь и ненависть всегда, кажется, идут вместе. Из-за чего это противоречие? Действительно ли оно неизбежно? Можно ли избежать его? Может современное государство быть полностью сторонником мира? Может ли оно позволить себе быть полностью сторонником чего-то одного? Нет, оно должно трудиться ради мира и все же готовиться к войне, цель — это мир через готовность к войне».
   
Почему у нас есть исходный пункт, идеал, отклонение от которого создает противоречие? Если бы не было никакого исходного пункта, никакого умозаключения, тогда не было бы никакого противоречия. Мы устанавливаем исходный пункт, а затем блуждаем где-то далеко от него, что и рассматривают как противоречие. Мы приходим к выводу через окольные пути и на различных уровнях и затем пробуем жить в соответствии с этим умозаключением или идеалом. Поскольку у нас не получается, возникает противоречие. А затем мы пробуем соединить исходное, идеал, умозаключение с мыслью или действием, которые противоречат им. Это соединение называют последовательностью. И как мы восхищаемся человеком, который последователен, кто придерживается своих умозаключений, своего идеала! Такого человека мы считаем святым. Но безумцы также последовательны, они также придерживаются своих умозаключений. Нет никакого противоречия в человеке, чувствующем себя Наполеоном, он является воплощением собственного умозаключения. А человек, который полностью отождествил себя со своим собственным идеалом, очевидно неуравновешенен.
   
К умозаключению, названному нами идеалом, можно прийти на любом уровне, возможно, сознательно или бессознательно. И раз придя к нему, мы пробуем приблизить наше действие к нему, что вызывает противоречие. Что важно, это не как бы соответствовать образцу, идеалу, а обнаружить, почему мы породили этот исходный пункт, это умозаключение. Поскольку, если бы мы не имели никакого образца, тогда противоречие исчезло бы. Тогда зачем нам идеал, умозаключение? Разве идеал не предотвращает действие? Разве идеал не возникает, чтобы изменить действие, управлять действием? Разве невозможно действовать без идеала? Идеал — отклик подноготного, условного, и так что он никогда не сможет быть средством освобождения человека от конфликта и смущения. Напротив, идеал, умозаключение увеличивает разделение между человеком и человеком и таким образом ускоряет процесс разъединения.
   
Если нет никакого исходного пункта, никакого идеала, от которого можно отклониться, не будет никакого противоречия с его побуждением следовать ему. Тогда есть только действие от мгновения до мгновения, и это действие будет всегда законченным и верным. Верное не значит идеальное, выдуманное, а подлинное. Понять и иметь дело можно только с подлинным. Понимание подлинного не может породить вражду, как это делают идеалы. Идеалы никогда не смогут вызвать коренной переворот, а только лишь видоизмененное продолжение старого. Коренной и постоянный переворот происходит только в действии от мгновения до мгновения, которое не основывается на идеале, и поэтому свободно от умозаключения.
   
«Но государством нельзя управлять по этому принципу. Должна быть цель, запланированное действие, усилие, сконцентрированное на специфической проблеме. То, что вы говорите, может быть применено к индивидууму, и я вижу для себя лично в этом большие возможности. Но это не сработает в общественном взаимодействии».
   
Запланированное действие нуждается в постоянной переделке, необходимо подстраиваться под изменяющиеся обстоятельства. Действие согласно установленному проекту будет неизбежно терпеть неудачу, если вы не учитываете физические факты и психологическое давление. Если вы планируете строить мост, вы должны не только сделать его проект, но вам необходимо изучить почву, ландшафт, где его собираются построить, иначе ваше планирование не будет соответствовать действительности. Действие может быть завершенным только, когда все физические факты и психологическое напряжение целостного человеческого процесса поняты, и это понимание ни от какого проекта не зависит. Оно требует быстрого реагирования, что есть интеллект. И только, когда нет никакого интеллекта, мы обращаемся к умозаключениям, идеалам, целям. Государство не является статичным. Его лидеры — возможно, но государство, подобно индивидууму, живет динамично, а то, что является динамичным, не может быть помещено в смирительную рубашку проекта. Обычно мы строим стены вокруг государства, стены умозаключений, идеалов, надеясь связать его. Но живое существо нельзя связать, не убив его, поэтому мы продолжаем убивать государство и затем лепить его согласно нашему проекту, согласно идеалу. Только мертвую вещь можно заставить соответствовать образцу, и, поскольку жизнь находится в постоянном движении, противоречие возникает в тот миг, когда мы пытаемся приспособить жизнь к образцу или умозаключению. Соответствие образцу есть распад индивидуума и государства на составляющие. Идеал не превыше жизни, и когда мы делаем его таковым, появляется беспорядок, антагонизм и страдание.