1 2 3 4 5 

    
      
Иван Ильин
      
Наши задачи
      
Том I
    
    
      
        
Иван Александрович Ильин. Биографический очерк. 
      
      
Данный биографический очерк состоит из двух частей -- краткая автобиография, "Путь жизни", и некролог генерала А. Фон Лампе "Иван Александрович Ильин". Автобиография И. А. Ильина была включена им в статью "Что нам делать?", напечатанную в XVI сборнике "День русского ребёнка" (Сан-Франциско, апрель 1949 г.) в виде письма на имя редактора сборника Николая Викторовича Борзова. 
      
      
    
    
      
        
Путь жизни -- автобиография 
      
      
Родился 28 марта 1883 г. в Москве. Среднее образование -- в пятой и первой Московск. классических гимназиях. 1901-1906 -- юридический факультет Московского Университета. 1906-1909 гг. -- подготовка к магистрантскому экзамену. Декабрь 1909 г. -- пробные лекции и звание приват-доцента по кафедре истории Философии Права. 1910 г. -- чтение первого курса в Московском Университете. 1910-1912 -- заграничная командировка (Германия, Франция, Италия). 1912-1922 гг. -- преподавание в Московском Университете и многих других высших учебных заведениях Москвы. 1918 г. -- защита магистерской диссертации «Философия Гегеля»: степень доктора Государственных Наук. 1921 г. -- избрание в преподаватели Историко-филологического Факультета; избрание в председатели Московского Психологического Общества. После процесса в революционном трибунале и нескольких арестов -- в августе 1922 г. приговор по 58 статье с заменою пожизненным изгнанием. С октября 1922 г. -- жизнь в эмиграции. 1923-1934 гг. -- профессура в Русском Научном Институте в Берлине. Публичные выступления в Германии, Франции, Швейцарии, Австрии, Чехии, Югославии, Латвии и Эстонии. В 1934 г. -- лишение кафедры за отказ преподавать, следуя партийной программе национал-социалистов. 1934--1938 гг. --доносы и преследования усиливаются: конфискация печатных работ и полный запрет выступлений. Июль 1938 г. -- переезд в Швейцарию. Лекции в Швейцарских Народных Университетах и ученых обществах. Ученые и литературные работы.
       Главные труды: 
      
1. Кризис идеи Субъекта в Наукоучении Фихте Старшего. 1911 г. 
      
2. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. 2 тома. 1916-1918 гг. 
      
3. Учение о Правосознании. Доселе не напечатано. 1919 г. 
      
4. Основные задачи правоведения в России. 1921 г. 
      
5. Религиозный смысл философии. 1924 г. 
      
6. О сопротивлении злу силою. 1925 г. 
      
7. Путь духовного обновления. Вера. Любовь. Свобода. Совесть. Семья. Родина. Национализм. 1935 г. Вышла и на немецком языке. Переведена на итальянский, но еще не напечатана. 
      
8. Основы художества. О совершенном искусстве. 1937 г. 
      
9. Основы христианской культуры. 1937 г. 
      
10. О тьме и просветлении. Книга литературной критики. Творчество Бунина. Творчество Ремизова. Творчество Шмелева. 1938 г. Не напечатано. 
      
11. Огни жизни. Книга утешения. Вышла по-немецки в двух издания. 1938--1939 гг. Пишется по-русски. 
      
12. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний. Вышла по-немецки в Швейцарии. 1943 г. По-русски не напечатана. Переведена на английский язык и не напечатана. 
      
13. Сущность и своеобразие русской культуры. Вышла по-немецки в Швейцарии. 1942 г., 1944 г. Переведена на французский и на английский, но не напечатана. 
      
14. О грядущей русской культуре. Книга заданий и надежд. Вышла по-немецки в Швейцарии. Пишется по-русски. 1945 г. 
      
15. Аксиомы религиозного опыта. Заканчивается на русском языке /Напечатана во Франции, в двух томах, в 1953 г./ . 
      
16. О грядущей России. Заканчивается на русском языке. Июнь, 1948 г. 
      
И. А. Ильин 
    
    
      
        
ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ИЛЬИН 
      
      
«Русский Обще-Воинский Союз сообщает»... «что 21-го декабря в Швейцарии скончался верный старый Друг Союза... профессор Иван Александрович Ильин»... 
      
Это свершилось, ушел из мира действительно старый и верный Друг не только Русского Обще-Воинского Союза, но непреклонный и талантливый Друг Белого Дела... Друг с того дня, как бывшие Верховные главнокомандующие Армиями Российскими генералы Алексеев и Корнилов подняли на юге России знамя сопротивления коммунистам, начали белую борьбу... 
      
Оставаясь с СССР, в Москве, Иван Александрович Ильин тотчас же установил связь с генералом Алексеевым, а в 1922 году, когда большевики выслали его, в числе группы изгнанных из пределов Родины профессоров, немедленно по прибытии в Берлин связался с представителем Белого Командования, представителем генерала Врангеля. Эту должность тогда занимал я. Через меня профессор Ильин установил связь с Главнокомандующим, к которому относился с большим пиететом. Только через несколько лет в замке герцога Г. Н. Лесйхтенбергского, Сеоон, на Юге Баварии, я познакомил Ивана Александровича с искренне чтимым им Главнокомандующим, верным имени которого Иван Александрович остался и после кончины генерала Врангеля в 1928 году. 
      
Наше знакомство с Иваном Александровичем, начавшееся в 1922 году, перешло в тесную дружбу, которой я всегда гордился и горжусь и по сей день. В тоскливые дни после его кончины, о которой так определенно и исчерпывающе говорит объявление Русского Обще-Воинского Союза (в газете «Русская Мысль», Париж), я пытаюсь кратко сказать о почившем в этих строках. Я понимаю, что яркая, проповедническая деятельность покойного заслуживает серьезной, исследовательской работы. Но я также знаю и то, что такая статья требует широкого научного подхода к личности ушедшего. Я не чувствую себя в силах сделать это, в особенности так скоро после понесенной всеми нами незаменимой утраты. Я хочу пока посвятить ему только эту небольшую заметку о нем лично и о созданных им, в силу его белых убеждений, бюллетенях «Наши Задачи», издательство которых в данное время стоит перед неразрешимой задачей, можно ли продолжать выпуск бюллетеней дальше, и, если можно, то как это выполнить. 
      
В 1945 году я с женой принужден был покинуть мой пост в Берлине ввиду надвигавшейся на город Красной армии. Судьба занесла нас на самый юг Германии, в г. Линдау. Там по собственной инициативе разыскал меня покойный Друг и не только разыскал, но сам, зарабатывая на свое существование в Цюрихе литературной работой, всеми силами помог нам -- вышедшим из Берлина только с ручными чемоданчиками.
      
 В течение последующих лет, благодаря содействию Ю. И. Ладыженского, тогда проживавшего в Женеве, и швейцарских друзей Ивана Александровича Ильина мне удалось шесть раз побывать в Швейцарии и каждый раз по нескольку дней проводить в Цюрихе, непрерывно общаясь с ним; в последний раз это было ровно год тому назад, и 15-го января 1954 года я в последний раз простился с ним, возвращаясь в Париж... 
      
Мысль об издании «Наших Задач», начатых 14-го марта 1948 года, принадлежала лично ему, как его перу принадлежали ВСЕ статьи, опубликованные в 215-ти выпусках бюллетеней. Первые статьи были очень краткими, и среди «единомышленников», которым они рассылались, выбирались те, кто... имел пишущую машинку и мог сам размножать и распространять то, что писал Иван Александрович. Постепенно, в сильной степени заботой опять-таки самого Ивана Александровича, для издания бюллетеней (они всегда рассылались бесплатно) стали притекать денежные средства, что позволило увеличить объем выпусков, но никогда не дало возможности начать выпускать их, печатая в типографии. 
      
Иван Александрович в силу трудностей получить окончательное право жительства в Швейцарии -- не подписывал своих статей в бюллетенях. Но, конечно, его слог, его исключительная эрудиция и его беспримерное изложение и форма давно сказали русскому читателю бюллетеней, кто является автором статей. В 1952 году в Брюсселе, на собрании по случаю 80-летия генерала Архангельского,-- я в моей речи, упоминая о тех, кто поздравил маститого юбиляра, в первый раз открыто назвал имя И. А. Ильина, как автора «Наших Задач». 
      
Статьи Ивана Александровича в подлиннике поступали ко мне в Париж, после чего, если это было необходимо, в части или в целом, обсуждались нашей перепиской, а потом, в окончательном виде, пересылались в Брюссель, где, в том случае, если они были одобрены Начальником Русского Обще-Воинского Союза генералом Архангельским -- печатались и рассылались... 
      
Аудитория «единомышленников», читателей бюллетеней, непрерывно росла, а за последние годы читатели выделили ряд лиц, понявших значение этой работы Ивана Александровича Ильина, которые стремились создать у себя комплект с первого номера, и потому была налажена работа по переписке недостающих выпусков. Все 215 выпусков, созданных ярким умом покойного, представляют теперь собою совершенно исключительное собрание мыслей, образов, понятий и определений, которые, несомненно, не только теперь, в переживаемое нами время, но и в будущем представят собою основу для работ о России всех национально мыслящих русских людей. Вопрос издания всех выпусков типографским способом, в виде книги, составляет сейчас особую заботу издательства, которое призывает всех, кто понял и оценил наши бюллетени -- вместе с издательством изыскать возможность такого увековечения памяти почившего нашего Учителя и Друга. 
      
Я говорил, что с самого начала Белой Борьбы, с того момента, когда генерал Алексеев на юге России «зажег светоч» борьбы, к нему, через всю Россию примкнул профессор Ильин, беззаветно отдавшийся делу Белых (он часто этим именем подписывал свои письма и статьи). 
      
Еще в 1922 году, при первых встречах с профессором я с удивлением слушал его мысли о той борьбе, которая велась и, увы, на полях сражений была проиграна белыми -- своей беспредельной интуицией он провидел то, что двигало Белых па подвиг борьбы... и выйдя за пределы СССР, откуда так неосторожно выпустили большевики своего сильнейшего врага, Иван Александрович оформил свои мысли в виде статьи «Белая Идея», «вместо предисловия» помещенной мною в первом томе сборника «Белое Цело» («Летопись Белой Борьбы»), изданном в конце 1926 года в Берлине. При обсуждении вопросов как можно еще, несмотря на незаменимую потерю продлить бюллетени, существует предположение, в нескольких выпусках «Наших Задач», вновь опубликовать эту статью И. А. Ильина. 
      
Моя краткая заметка растягивается. И в то же время мне так мало удалось сказать о том, чем был дорог не только его «единомышленникам», членам Русского Обще Воинского Союза, по и всем русским людям безвременно покинувший нас наш «старый и верный Друг!». Для того, чтобы это сказать и сказать исчерпывающе и авторитетно, нужно другое перо и, что главное -- нужна перспектива, которая позволит оценить его яркую и сильную фигуру... нужен научный подход, нужно пережить какие-то сроки, которые дадут возможность изжить личное горе от его потери и объективно подойти к оценке личности этого исключительного русского человека, проповедника, ученого и мыслителя. Наконец, нужно объять его литературное наследство, которое видится мне исключительным по богатству, так как в те дни, когда я в последний раз имел счастье личного общения с ним, Иван Александрович писал лихорадочно быстро и неустанно, сознавая свою тяжелую болезнь, уже значительное время мешавшую ему жить и творить -- писал все время, чтобы высказать все, что накопил его острый и сильный ум... 
      
И потому трудно писать его «некролог». Считая, что лучшей из таких работ будет сделанное им самим свое жизнеописание, где он сам кратко приводит и свой «Жизненный Путь» и свои «Главные труды» -- издательство «Наши Задачи» помещает выше его статью: «Что нам делать?» 
      
Имя покойного профессора Ивана Александровича ИЛЬИНА, его мысли, изложенные всегда так исключительно ярко и внушительно, конечно, найдут свое место в будущем Пантеоне Российском... 
      
Нам же, его современникам, остается только преклониться перед Высшей Силой, взявшей его от нас так рано! 
      
Дай Бог, чтобы легка была чуждая нам земля приютившей его свободной Швейцарии, в которой суждено было найти покой исключительному русскому человеку, верному и искреннему Другу Русского Белого Воина, Другу Русского Обще-Воинского Союза и... моему личному незабвенному Другу! 
      

        Париж, 15-го января 1955г. А. фон-Лампе
      
    
    
      
        
Один в поле и тот воин Борьба продолжается.
      
      
Борьба продолжается. Знамена не свернуты. Правило «Один в поле и тот воин» – остается в полной силе. Необходимо обновить и укрепить службу связи; договориться об учете обстановки и ближайших задачах.
      
Все наши основные идеи оправдались: они верны и непоколебимы, менять нам нечего. Служение России, а не партиям (даже тогда, если кто-нибудь вступил в партию). Борьба за освобождение нашего народа от антинациональной тирании, террора и позора. Единство и неделимость России. Отстаивание свободной православной церкви и национальной культуры. Отвержение всяческого тоталитаризма, социализма и коммунизма. Верность совести и чести до самой смерти.
      
Трудно предположить, чтобы кто-нибудь из нас верил в возможность существования России в республиканской форме. Но искренний и убежденный монархист не может не понимать, что Царя надо заслужить, что ему надо подготовить место в сердцах и на троне. Нельзя предавать Государя опять на изоляцию, измену и поругание. Верность требует от нас политического такта, самовоспитания, отбора людей чести и опыта.Все остальные вопросы программы подлежат обсуждению.
    
    
      
        
Программа зарубежного объединения
      
      
К сожалению, естественное разномыслие русского зарубежья опять приобретает оттенки непримиримости и вражды. С этим необходимо бороться. Это надо всячески гасить. Способ один: сосредоточивать дискуссии не на разъединяющем, а на объединяющем. При этом надо с самого начала примириться с тем, что объединить русскую эмиграцию может только – отрицание большевизма, разоблачение провокатуры и борьба за правовой статут эмиграции. На этой платформе и надо искать объединения.
      
Поэтому всякая попытка выдвинуть какую бы то ни было партийную программу или какое бы то ни было лицо и подмять под нее или под него всю эмиграцию – развалит дело. Всякое посягающее властолюбие, честолюбие, всякая монополизация водительств – вредны. Всякая самореклама – смешна. Всякое разжигание соперничества между «старой» и «новой» эмиграцией – подрывает дело. Кто будет этому предаваться, тот будет делать работу нашего общего врага.
      
Атмосфера должна быть патриотическая, строго деловая и программно-минимальная. Можно с уверенностью предсказать, что всякая попытка расширить эту программу – провалит сговор. А больше всего надо блюсти гарантию от агентов-провокаторов, имеющих задание во чтобы то ни стало проникнуть в руководящий центр.
    
    
      
        
Ближайшие задачи
      
      
Однако нам нельзя ждать этого объединения, для того чтобы начать «под его руководством» борьбу. Ее надо продолжать независимо от него. Объединение может и затянуться, и запоздать, и совсем не состояться; влияние его может быть сведено к минимуму пробравшимися в него агентами, интриганами мировой «закулисы» и бестактными партийными глупцами. Время не терпит. Откладывать нечего: один в поле и тот воин. Надо теперь же делать то, что требуют интересы России, не спрашивая ни у кого указаний и братски помогая друг другу.
      
Интересы России требуют прежде всего:
      
1) Чтобы ее не смешивали с Советским государством;
      
2) Чтобы не возлагали на русский народ ответственности за злодейства международных коммунистов;
      
3) Чтобы грядущую войну принципиально осмыслили как войну против левых тоталитаристов и коминтерна, а не против России и ее народа;
      
4) Чтобы эта цель войны была продумана и признана военными штабами, политическими руководителями и общественным мнением всего Запада и публично гарантирована русским массам – под ярмом и за рубежом;
      
5) Чтобы Запад понял, что расчленение России создаст в мире вечный очаг гражданских войн, международных войн, брожений, взаимных международных интриг, смут и новых революций («азиатско-европейские Балканы» – страшный «ящик Пандоры»);
      
6) Чтобы Запад понял, что хозяйственное и политическое равновесие мира не наступит без возрождения и умиротворения национальной России.
      
В этом наши первые задачи. Это важнейшее. Откладывать этого нельзя.
    
    
      
        
Мировая революция, а не мировая война.
      
      
Для оценки «нервной войны», ведомой Советским государством против Запада, необходим дальнозоркий стратегический учет данных.
      
Советы в данное время не способны к большой войне. Армия не готова. Военная промышленность тоже не готова. Продовольственный вопрос труден в стране. Иностранной помощи, столь значительной во второй мировой войне, не будет. Локализировать войну, ограничив ее одним фронтом, как это удалось сделать в 1941-1945 гг., – нечего и думать. Воздушные атаки начнутся отовсюду. Фронтов будет несколько и притом весьма удаленных друг от друга (Запад, Турция, Персия, Дальний Восток). Народ утомлен и обескровлен. Настроения в разочарованной стране – неблагоприятные. Ряды НКВД поредели за войну, а спрос на «опытных» и верных агентов сильно возрос: они нужны повсюду – от Финляндии до Албании, и в Китае, и в Корее, и во всей Западной Европе, где германцы сильно проредили агентурный кадр, а на воспитание опытного агента Берия требуется десять лет.
      
Ввиду всего этого напор революции будет продолжаться повсюду, но лишь до грани большой войны. План Советов: мировая революция, а не мировая война. Однако, конечно, с вечной симуляцией готового нападения и с вызывающими шиканами, доводимыми до крайности.
      
В конце марта получены известия, что среди советских коммунистов есть горячие головы, требующие немедленной оккупации почти беззащитной Западной Европы. Их аргументы: атомная война будет применяться Америкой в России и в Азии, но не в Европе; поэтому надо влиться в Европу, смешаться с ее народом и организовать здесь оборону более обычным оружием. Надо предупредить вооружение Европы Маршаллом. Надо управиться с Европой до ноябрьских выборов президента. Немедленная оккупация Европы отдаст ее сырье, ее фабрики, ее народы во власть вторгнувшихся и отсиживающихся в европейской крепости коммунистов. С этой информацией, быть может, связаны известия о танковых дивизиях в Тюрингии, о миллионе советских войск вокруг Берлина и о маневрах нескольких дивизий парашютистов в Прибалтике с назначением на Скандинавию.
      
Не подлежит никакому сомнению, что если бы Америка и Англия не прозрели и не закрепили свою политику за последние месяцы, то этот план мог бы победить и Советы попробовали бы двинуться на Запад, не вызывая большой войны, ибо «дипломатическое негодование» и ссылки на договоры – не говорят им ничего. Но последний берлинский опыт удостоверил их в том, что реакция Запада будет немедленная и решительная. На попытку европейской оккупации – бывшие союзники ответят войной. Осенью 1947 года Америка располагала 60-ю атомными бомбами. Этого было бы достаточно, чтобы уничтожить военную промышленность Советов, разрушить их узлы и склады и расстроить их транспорт. С тех пор число и сила американских атомных бомб чрезвычайно возросли (Советы своих не имеют). Таким образом, «западная авантюра» поставила бы Советы перед необходимостью – отдать великий восточный плацдарм со всеми его преимуществами (национальными, языковыми, климатическими, сырьевыми, пятилетковыми, тоталитарными) и заменить его малым западным плацдармом, где и без того тесно, голодно, где хозяйственная разруха не преодолена, военная промышленность не налажена и народы, привыкшие к свободам, не сочувствуют тоталитаризму… Здесь закипело бы общепартизанское, а местами и стратегически организованное сопротивление, поддерживаемое союзническими десантами и авиацией.
      
Такой «переезд на новую квартиру» явился бы не «военной прогулкой», а паническим бегством от атомных бомб, т.е. акцией, заранее сорванной военной моралью. В этом бегстве можно было бы, вероятно, рассчитывать на наскоро сколоченные части немецкой армии Паулюса, но не на верность и стойкость красных частей.
      
Надо признать, что благоприятный момент для оккупации Западной Европы упущен Советами и авантюра эта может быть затеяна ими разве только в момент отчаяния, когда будет совсем поздно. Пока Сталин жив, это остается маловероятным. Он желает мировой революции без большой войны. Этот учет перспектив указывает нам наши ближайшие и дальнейшие задачи.
    
    
      
        
Германия – главный национальный враг России.
      
      
Русские люди, прожившие хотя бы несколько лет в Германии между двумя мировыми войнами, видели и знали, что германцы не отказались от «движения на восток», от завоевания Украины, Польши и Прибалтики и что они готовят новый поход на Россию. Русская эмиграция, жившая в других странах, не понимала этого или не хотела с этим считаться. Она предполагала рассуждать по опасной схеме: «враг моего врага – мой союзник» и по наивности готова была сочувствовать Гитлеру.
      
Надо надеяться, что ныне эти иллюзии изжиты. Цель Германии была совсем не в том, чтобы «освободить мир от коммунистов», и даже не в том, чтобы присоединить восточные страны, но в том, чтобы обезлюдить важнейшие области России и заселить их немцами.
      
Их план был задуман давно:
      
1) Разорить и ослабить Россию войной и революцией;
      
2) Истребить русскую национальную интеллигенцию руками большевиков (это старый германский прием «обезглавления» народа, примененный с успехом к саксам, чехам и западным славянам);
      
3) Истребить по возможности русское население в захватываемых областях (отсюда голодные и раздетые концлагеря, «остарбайтерство», система «заложничества» и т. д.; аушвицкие печи для евреев были только генеральной репетицией массового истребления в завоеванных областях);
      
4) Заселить и германизировать оккупированные области;
      
5) Расчленить остальную Россию (демагогия среди русских национальных меньшинств) и обеспечить повсюду марионеточные германофильские правительства.
      
Таким образом, вторая война, в которой Гитлер возродил и вынес на восток империализм средневековых германцев с их традиционными приемами, обнажила всю глубину национального презрения, ненависти и жестокости германцев к русскому народу. Мы должны додумать до конца и покончить раз навсегда с сентиментальными иллюзиями. После большевиков – Германия есть главный национальный враг России, единственный, могущий посягнуть и дважды посягавший на ее бытие и не останавливающийся ни перед какими средствами. Эта инстинктивная мечта нескольких германских поколений – двинуться на Восток и превратить Россию, по немецкому выражению, в «историческую кучу навоза» – не может и не должна считаться «угасшей» и ныне: она возродится при первой же политической конъюнктуре. Поэтому сильная Германия есть русская национальная опасность.
      
Эту грядущую конъюнктуру готовит ныне генерал Паулюс из-под-большевиков. План его: мобилизация германских военнопленных и вооружение их в Советии; создание марионеточной «Восточной Германии», чисто германской, но просоветской; патриотическое привлечение к ней Западной Германии и объединение немцев под Советами; выжидание третьей мировой войны; провозглашение «независимой» Германии и принятие мандата от Америки на «восточный поход». Вряд ли этот план осуществится в таком виде: коммунистов легче истребить, чем перехитрить, они слишком тоталитарны и подозрительны и про себя считают Паулюса дураком и врагом; да и западные правительства и народы слишком помнят «подвиги» империалистической Германии, политические же замыслы национальных германцев всегда бывают дипломатически наивны и грубы. Паулюс сорвется на большевиках так же, как сорвался Брокдорф-Ранцау. Но за авантюрой Паулюса нам надо следить внимательно.
    
    
      
        
Партийность в эмиграции
      
      
После второй мировой войны в эмиграции, к сожалению, опять возродился дух политической партийности, против которого всегда боролся покойный генерал Врангель. Всякая партия есть часть, желающая захватить государственную власть и повести за собой народ. Но государственной власти в эмиграции нет: эмигрантский «Центр» может быть только невластным, надпартийным, на добровольной дисциплине построенным, при свободном патриотическом сотрудничестве. И русского народа в эмиграции нет, вести можно только свой партийный кадр. Вот почему эмигрантские партии, создаваемые как будто для борьбы с национальным врагом, начинают на самом деле бороться друг с другом, впадают в озлобление и интриги и открывают этим путь демагогам и провокаторам: кто злее бранится и язвительнее пишет, тот вылезает наверх и начинает разжигать страсти и верховодить. Властолюбие не удовлетворяется, и поэтому обостряется честолюбие, изголодавшееся за долгие годы большевистской революции: начинается самореклама и поносительство. Всякому лестно политически генеральствовать, поэтому множатся всевозможные «группы», союзы и обиженные самолюбия. Каждая группа хочет иметь свою газетку или журнальчик, в которой ей, зачастую, решительно нечего сказать. Начинаются погони за «персонами», за «авторитетами», неумное восхваление собственных «лидеров»; начинаются поиски материальной и правовой поддержки у иностранных сил, ставящих, конечно, свои условия. И вот одни оказываются на поводу у католиков, другие у масонских лож, и принимают их идеи и программы, третьи – у оккупантов или у «фашистов» (старой или новой формации), как будто «фашист» может хоть сколько-нибудь сочувствовать национальной России. От всего этого русские цели урезываются, русское служение и русская борьба искажаются, русское дело страдает… И в результате этого полнозвучную и независимую правду о России в эмиграции нельзя ни сказать, ни услышать. Как бороться с этой эмигрантской болезнью?
    
    
      
        
Старая и новая эмиграция
      
      
Нет сомнения, что те из новой эмиграции, которые провозглашают, будто старая русская эмиграция «ничего не сделала» или «не сумела даже объединиться», – не разобрались еще в обстановке и в жизненных условиях зарубежья. Они не поняли еще, сколь скудны возможности, открытые для русской политической эмиграции вообще, если, конечно, она желает сохранить свою национальную независимость. Помимо этого они просто не осведомлены, что делала и сделала русская политическая эмиграция до них. Наконец, у этих критиков, по-видимому, есть предрассудок (не подсказанный ли из-за враждебной кулисы?), будто прежняя эмиграция их куда-то «не пускает» или не уступает им каких-то воображаемых «мест» и т. д.
      
На самом же деле все обстоит совсем иначе. Нам некуда «не пускать» их, и каждый из них, подобно нам, беспрепятственно займет то место, которое он сумеет взять и заслужить, несмотря на бесчисленные препятствия, в которых он доселе еще не разобрался. Теперь, как и в будущей России, все будет определяться силой личного характера, инициативой, умом, образованием и талантом.
      
Но однажды, когда автору этих строк пришлось услышать категорическое и самоуверенное требование одного невозвращенца: «Вы обязаны помочь мне устроиться, сделайте для меня вот это и вот это!» – требующий получил правдивый ответ: «Кто вы? и чем вы можете мне доказать, что вы в порядке патриотического единомыслия заслуживаете помощи? и как я могу рекомендовать вас, когда я знаю о вас только то, что вы были уже в пяти местах и предлагали свою усердную службу английской разведке, просоветскому ученому, католической пропаганде, антисоветскому журналисту и православному священнику? Кончится тем, что вас все сочтут за агента НКВД…»
      
Чтобы бороться, каждый эмигрант должен сначала найти себе честный заработок, не умаляющий его патриотической независимости, а потом искать для своих искренних неподдельных и не виляющих убеждений – единомышленников и соратников.
    
    
      
        
Что может делать эмиграция
      
      
Трагедия русской честной эмиграции с самого начала состояла в том, что в своем желании непосредственно бороться с советской властью она была силою пространства лишена точки для приложения своей силы.
      
Пробираться внутрь страны могли только единичные герои, отнюдь не находившие там, как прежние революционеры, «под каждым кустом – и стол и дом»: они делали короткие вылазки и погибали или возвращались, совершив отдельный подвиг и привозя сведения. Но и только.
      
Все попытки действовать конспиративно через агентов ГПУ-НКВД – кончались неизменно трагической неудачей: доверчивые эмигранты доверялись профессиональным предателям, профессиональные предатели «уславливались», «обещали» и затем обманывали и предавали доверчивых эмигрантов, которых личная доблесть не спасла, а вела к жертвенной, но бесполезной гибели.
      
Глубокая разведка храбрецов, пробиравшихся во время войны в занятые немцами русские области, дала немало ценных сведений и некоторые ограниченные пропагандные возможности. Но и только.
      
Выстрелы Конради и Коверды имели для всего мира значение русского национального протеста и предупреждения. Главное – центральной борьбы из всего этого не выходило. Героические эксцессы вливались в общую тактику пропаганды, которая и оставалась главным делом эмиграции.
      
«Старая» эмиграция давно это поняла и поставила себе задачу: действовать доказательным провозглашением правды о советском коммунизме, и в этом заслуги ее огромны и неоспоримы.
      
Ныне эта правда о большевизме и коммунизме стала достоянием всех правительств западных и восточных держав. Однако мнение самих народов очень далеко от верного понимания правды. Доказательством тому служат выборы в Италии (до 8 млн. голосов за комблок) и во Франции, бурление в Латинской Америке, брожение, в Индии и гражданская война в Китае. Мировая пресса далеко не на высоте в своих суждениях о советских делах: она то и дело обнаруживает недостаточность своих знаний о России, своего понимания русской революции, недостаток зоркости, независимости и просто честности. Здесь для русской эмиграции – великое поле действия. Но надо помнить, что успех дается не только сенсации (Кравченко), а главным образом, доказательности и качеству, что необходим большой политической такт и что без упорных организационных усилий не достигнешь ничего.
      
Вторая задача эмиграции, без разрешения которой неразрешима и первая, это внимательное изучение процессов, происходящих внутри России. Наше знание и понимание мы должны проверить живым и недавним опытом новой эмиграции. Мы должны доказательно вскрыть перед мировым общественным мнением происходящее в Советии: антинациональную, губительную для России политику коммунистов, нерусскость советского империализма, духовную нелепость и разрушительность партийной тирании, сущность и цели советского тоталитаризма, мнимость и лживость советской «демократии», нравственные последствия террора, судьбу русской интеллигенции, искоренение независимых (лучших) характеров в народе, соблазн советско-церковного компромисса, экономическую безнадежность централизованного хозяйства, крушение социализма, борьбу, крестьянства с коммунизмом, общий уровень жизни, положение рабочего класса, положение одураченных и униженных национальных меньшинств, состояние промышленности и вооружений, реорганизацию армии и настроение в ней, создание новой привилегированной касты в стране и отношение народа к ней.
      
Издание соответствующих книг, брошюр и сборников статей на иностранных языках довершит это дело.
      
Этим задачи национальной русской эмиграции не исчерпываются, но с этого они начинаются.
    
    
      
        
Эмигрантская пресса
      
      
Одно из главных затруднений наших – это отсутствие у нас печатного органа. С русской зарубежной печатью после второй мировой войны дело обстоит, к сожалению, неблагополучно. Уровень ее по сравнению с прошлым сильно понизился.
      
С одной стороны мы видим левую прессу. Она по-прежнему ведет борьбу совсем не за Россию, а за устройство нескольких самостоятельных социалистических республик на русской территории. Ее руководители за 30 лет ничего не забыли и ничему не научились: «идеалы» февраля, раз уже погубившие Россию, для них по-прежнему священны и неприкосновенны. Это политические склеротики, социалистические маньяки, зубры левого радикализма. Они судят верно в отрицании и обличении коммунизма, в этом их издания прямо полезны; но производят жуткое впечатление могильных привидений, как только начинают формулировать свою положительную программу. Русский национальный интерес – всенародный, неклассовый, исторический, духовный, религиозный, военный, территориальный – им просто неведом. Эта пресса, хотя и печатается на русском языке, но она не русская, не национальная и ведет Россию в яму расчленения, гражданских войн и бесконечной смуты.
      
С другой стороны, мы видим правую и совсем правую прессу. Ее газеты и журналы заняты почти сплошь политической агитацией: Но агитация есть возбуждение к действию, а деятельная борьба с общим врагом очень затруднена в эмиграции ввиду отсутствия точки для приложения верной силы. В эмиграции люди должны прежде всего одуматься, прийти в себя от пережитой катастрофы, понять сущность нашего национального крушения, по-новому увидеть исторические корни России, укорениться в вере и обновить свой внутренний уклад, недостатки которого привели страну к катастрофе. Эмиграция дается не для эмоционального кипения в бесплодной ненависти, а для духовной мобилизации сил, без которой вся борьба с врагом поведем только к бестактностям и вредным глупостям. Поэтому агитация правой прессы не выполняет основной национальной задачи. Она протекает впустую, затрепывая все драгоценные слова и мысли, впадая в праздную декламацию и бесплодно возбуждая людей, или же ведет к ожесточенной партийной борьбе, к взаимным интригам, разлагающим кадры эмиграции…
      
Эта пресса почти сплошь лишена руководящей мысли, способности выделить главное, объяснить неясное, сформулировать новые, поставленные историей проблемы, наметить основные задачи эмиграции, указать ей верные точки для приложения сил и содействовать обновлению духа в зарубежье. Все сводится здесь к передаче «информации», к пережевыванию общеизвестного, к злой полемике (с намеками, поношениями и даже угрозами) и полуграмотному преподнесению «культурной смеси»…
      
Эмиграции нужна прежде всего – независимая, национальная, честная и идейная газета. Не будет ее – и от лица России будут говорить люди случайные, малокультурные и не видящие ничего дальше партийных трафаретов.
    
    
      
        
Наши кадры и советская агентура
      
      
Нам надо считаться с тем, что вторая мировая война крепко перетрясла наши кадры, внесла в ряды эмиграции небывалые соблазны и разложение, влила в нее массу «невозвращенцев» и проработала ее новой, по-новому работающей советской агентурой. Поэтому нам необходимо прежде всего сделать «перекличку», найти друг друга, удостоверить прежнее единомыслие, сомкнуть наши поредевшие ряды. Нам придется далее «списать» разложившихся и отступиться от колеблющихся, которые, может быть, уже завтра «начнут возвращаться».
      
Заграничный аппарат НКВД получил после войны новые возможности для работы среди эмиграции. Так, он имеет в невозвращенческих рядах новую «неприглядную» среду, которой он весьма искусно пользуется. Он находит ныне доступ к эмигрантским сердцам не только слева, но и справа, именно к тем, которые понимают государственность как начало не «демократически-соглашательское», а «императивно-диктаториальное». Советские агенты ловко пользуются инстинктивным сочувствием русских людей к «русской армии», к «русской церкви», к «русскому территориальному приращению» – соблазняя, уверяя, пугая и начиная с «малых услуг и поручений». На наших глазах аппарат НКВД соблазнил ряд известных русских массонов (Вердеревского, Кедрова, Кривошеина и др.). Он несомненно использует, так или иначе, представителей «алексеевской» церкви за границей, всех без исключения неотправляемых возвращенцев, всех иностранных «сочувствователей», многих иностранных журналистов и всех иностранных коммунистов.
      
Нам нельзя забывать: ряд лиц, боровшихся до войны с коммунистами, ныне стали их агентами, их прислужниками, сочувствователями, восхвалителями, тайными «заработко-принимателями»… Среди этих перебежчиков – есть русские родовитые князья, прославленные беллетристы, духовные лица (православные и евангелические).
      
Теперь мы можем быть обойдены отовсюду: слева, справа, от алтаря, от науки, от искусства, от журналистики, от дипломатии. Враг может оказаться всюду.
      
Это не значит, что «бороться нельзя» или «безнадежно». Но это означает, что мы сами должны усугубить бдительность и осторожность. Верность людей – нисколько сама собой не разумеется. Чтобы кто из нас ни затевал – надо все предусмотреть, семь раз отмерить и проверить и потом, может быть, не тотчас же отрезать. Это совсем не «страх»: он нам не был свойствен ни в тюрьмах ГПУ, ни в открытой борьбе. Это – чувство ответственности, это обязательная осторожность, требуемая делом и борьбой. Конспиративные правила стали для нас обязательны и тогда, когда мы никакой особой конспиративной работы не ведем.
    
    
      
        
Предстоящий хаос в России
      
      
Русские зарубежные левые газеты все чаще и определеннее начинают формулировать свои предположения и требования в ожидании крушения советского строя: немедленный созыв Учредительного собрания по четырехчленной формуле, немедленное провозглашение всех свобод, скорейшее введение федеративной республики, по возможности, спасение всяческого социализма и т. д. Трудно разочаровывать мечтающих: занятие непопулярное и безуспешное. Но политика строится не фантазией и не доктриной. Необходим трезвый учет действительности. Мы должны предвидеть неизбежное и невозможное.
      
За тридцать лет коммунистического правления Россия потеряла свое имущество, свою оседлость и свою городскую – уездную – губернскую принадлежность. Вечные выселения из жилищ, ссылки, переброски, командировки – сдвинули всех с места и сделали нищими, но не погасили памяти о дорогих могилах, о законных правах и о своей пашне. Как только отпадет советский террор, вся Россия сдвинется с места в стремлении к освобождению, к возврату на насиженные родные места, к восстановлению своих прав на недвижимость, к разысканию членов своей семьи, к отмщению или просто к уходу из северного климата. Двинутся – крестьяне, рабочие, интеллигенция, миллионные концлагеря, беспризорные, уголовные, солдатня, спасающиеся от узнания коммунисты, возвращающиеся невозвращенцы и эмигранты. Этот текучий хаос будет продолжаться несколько лет, загромождая дороги живыми и мертвыми и перегружая все средства сообщения. В течение этих лет нечего будет думать о составлении, проверке, обжаловании и исправлении избирательных списков, тем более – о производстве выборов. Кто попытается это сделать, тот будет заведомо «фальсифицировать демократию». Но правительство в России будет в это время необходимо больше чем когда-либо. И оно будет существовать, представлять Россию и стремиться к порядку. Следовательно, оно будет не демократическим по своему строению, а диктаториальным.
      
В лучшем случае этот хаос кое-как уляжется через три-четыре года. В худшем же случае начнутся гражданские войны: с несдавшимися коммунистами; между конкурирующими претендентами на диктатуру, среди которых будет немало деморализованных авантюристов; или между центральной властью и сепаратистами; между диктатурой и бандами… Не исключено, что найдутся иностранные державы, которым будет выгодно поддерживать эти междоусобия (вспомним Китай, Смуту) и которые будут снабжать поэтому то того, то другого из авантюрных генералов или сепаратистских полководцев деньгами, инструкторами и оружием. При таких условиях национальная диктатура станет прямым спасением, а выборы будут или совсем неосуществимы, или окажутся мнимыми, фикцией, лишенной правообразующего авторитета.
      
Наконец, самое возникновение небольшевистской или антибольшевистской власти трудно себе представить в том порядке, что Россия будет отвоевана у коммунистов эмигрантскими демократическими партиями или что эти партии будут нарочито проведены к власти победоносными американо-немецкими штыками. На самом деле диктатура встанет изнутри и вряд ли позовет на совет или к участию г. Николаевского или г-жу Кускову. Если это будет диктатура «полукоммунистическая», то она вступит в непрерывный кризис, эволюционируя направо; если же это будет диктатура антикоммунистическая, то она, может быть, и будет обещать созыв Учредительного собрания (или «парламента»), но будет откладывать его в силу высших государственных невозможностей и необходимостей.
      
Под этой исторически неизбежной диктатурой русский народ будет отыскивать свои «насиженные места» и «права» хаотическим самотеком, и когда через годы, может быть, и соберется первое возможное в послереволюционной России представительное собрание, то оно встанет перед совершившимся фактом: расправа над ненавистными народу элементами будет закончена, а имущественные права «восстановлены» в захватном порядке.
      
Мы отнюдь не считаем это наилучшим исходом и отнюдь не призываем к этому. Но надо быть совсем наивным в политике, чтобы не считаться с этим процессом, как с наиболее вероятным.
    
    
      
        
Право на убежище
      
      
Одна из наших неотложных задач состоит в том, чтобы добиться со стороны западных держав твердого обещания не выдавать новых беглецов из советских зон, все в большем количестве переходящих советско-оккупационную границу в военном обмундировании (дезертиры-невозвращенцы) и дающих подчас (как недавно в Пригницком округе) форменные сражения еще не дезертировавшим отрядам советской армии. И вот, всюду где кто-либо из наших единомышленников имеет связь с союзническим командованием или тем более – пользуется его доверием, надо подавать краткие, но веские меморандумы на соответствующем языке, настойчиво ходатайствуя о том, чтобы эти меморандумы получали движение по военной администрации вверх. Здесь понадобится вся энергия и неутомимость.
      
        Аргументы:
      
      
1. Совместная война против фашистов и нацистов давно закончена, и соглашения о выдаче «дезертиров», поскольку они имелись, потеряли свой военный смысл и силу.
      
2. Бывший союз с Советским государством давно уступил свое место непрерывным шиканам, правонарушениям, недружественным поступкам и угрожающим действиям со стороны советского правительства.
      
3. Советское государство есть государство тоталитарное, попирающее все права человека; это государство деспотическое и тираническое, угрожающее ежеминутно чести, свободе и жизни всякого советского гражданина. При таких условиях всякая демократическая страна всегда давала политическим беглецам право убежища.
      
4. Бегущие из советских пределов «дезертиры» взывают к этому праву убежища и в доказательство своего права открыто заявляют о своем категорическом нежелании участвовать в возможной войне против западных демократий.
      
5. Такое право убежища уже признается за всеми беглецами из советско-оккупированных малых государств Восточной Европы (Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Югославии).
      
6. Предоставление этого права убежища будет иметь важнейшие и неисчислимые военные и политические последствия, могущие прямо предотвратить третью мировую войну или повести к быстрому выигрышу этой войны противниками Советов.
      
7. Само собою разумеется, что беглецы, претендующие на это право, должны непременно пройти строгий политический искус в изолированных лагерях на предмет удостоверения того, что они не являются советскими агентами. Чем больше таких ходатайств будет подано, тем лучше. Они уже поддерживаются с иных сторон и в иной форме.
      
    
    
      
        
Кому принадлежит наша лояльность?
      
      
Мы строго и последовательно отличаем национальную Россию от того интернационального, тоталитарного государства, которое называет себя Советским Союзом. Историческая трагедия России состоит в том, что III Интернационал завладел при помощи социального соблазна (1917-1920), террора (1918-1948), голода (1921-1948), Монополии работодательства (1920-1929-1933-1948) и навязанной народу бесчестной практики повальных доносов (1928-1948) – территорией, хозяйством, властью, армией и культурой русского народа. Но цели, этого государства не суть русские цели и успехи Третьего Интернационала не суть русские национальные успехи.
      
Мы неотрывны от России: ее судьба – наша судьба; ее свобода –наша свобода; ее спасение – наше спасение. Мы живем вместе с нею и завещаем нашим детям бороться за нее. Мы будем до конца беречь ее интерес, хранить ей верность и служить ей. Но Советскому Союзу мы неповинны ни лояльностью, ни верностью, ни служением.
      
Напротив, чем скорее и чем последовательнее русскому народу удастся отказать Третьему Интернационалу в повиновении, в содействии и в службе, тем лучше.
      
Правда, во время второй мировой войны русский человек был поставлен между двумя беспощадными врагами: внутренним вампиром и внешним завоевателем-истребителем; последнего он сначала принял за «друга» и «культурного освободителя» – и жестоко за это поплатился. Это была русская трагедия, выросшая из революции и политической слепоты… Русскому народу удалось отбиться пока только от германцев, подбросивших нам в 1917 году большевиков, снабдивших их деньгами и поддерживавших их так или иначе до 1941 года. Одоление внутреннего вампира еще не совершилось. Но мировая конъюнктура ныне слагается так, что III Интернационал поднимает против себя все еще не обезумленные им и еще не покоренные народы: вследствие этого в нашем национальном успехе оказывается заинтересованным весь свободный мир, а его интерес сводится к освобождению Русского народа от коммунистического ига.
      
Это-то и есть то, что мы должны объяснить всем и везде с силой последней убедительности: только восстановление России во всей ее испытанной международной лояльности (от Ярослава Мудрого до Калки, от Непрядвы – до Чертова моста, от Аустерлица, Бородина и Лейпцига до героической смерти Императорской семьи в доме Ипатьева) умиротворит вселенную.
    
    
      
        
Тоталитарное разложение души
      
      
Тоталитарный строй, овладевший в нашу эпоху целым рядом государств, навязывает людям целый ряд больных уклонов и навыков, которые распространяются в порядке психической заразы и въедаются в душевную ткань.
      
Сюда относятся: политическое доносительство (часто заведомо ложное), притворство и ложь, утрата чувства собственного достоинства и почвенного патриотизма, мышление чужими мыслями, льстивое раболепство, вечный страх. Побороть эти больные навыки нелегко; для этого потребуется, после падения тоталитарного строя, время, честное и мужественное самосознание, очистительное покаяние, новая привычка к независимости и самостоятельности и, главное, новая система национального духовного воспитания. Понятно, что это обновление не начнется до тех пор, пока тоталитарный режим будет продолжаться. Но и после его падения долголетний моральный разврат будет преодолеваться медленно, ибо люди отвыкают от лояльности, прямоты, мужества, самостоятельности, независимых убеждений, правдивости, взаимного убеждения и доверия. А до тех пор пока это обновление духа не состоится, надо предвидеть, что всякая попытка ввести в стране последовательный демократический строй будет приводить или к правлению черни (т. е. массы, нравственно разнузданной и лишенной чувства собственного достоинства, не имеющей ни чувства ответственности, ни свободной лояльности), или же к новой тоталитарной тирании справа. Демократы, не думающие об этом и не предвидящие этого, не понимают ни существа демократии, ни тоталитарного строя.
      
Казалось бы, русская эмиграция должна бы остаться свободной от этих больных уклонов и навыков. К сожалению, это не так. В эмиграции есть группы, усвоившие эти навыки за границей. Эти люди полагали, что правый тоталитаризм есть лучшее средство против левого, и принимались служить ему, забывая собственное достоинство, честь и совесть; они привыкли мыслить чужими (иностранными, право-тоталитарными) мыслями, делали карьеру доносами и промышляли ложью и клеветой. Мы должны остерегаться их: они способны продолжать свое ложное доносительство в любом направлении и на любой службе, что ныне и делают.
    
    
      
        
Враг моего врага
      
      
Политическая деятельность не терпит наивности и близорукости. В политике слишком многое говорится для того, чтобы ослепить и обмануть доверчивых людей, особенно таких, которые мало знают, не имеют собственного, зрелого политического опыта и не умеют самостоятельно мыслить. Именно на этом строят свой первоначальный обман тоталитарные демагоги.
      
Когда Гитлер завопил против коммунизма, многие русские поверили ему. В действительности же он прикрывал этим готовящуюся расправу с версальско-обессиленной Европой и завоевательный поход на Россию. Опытные политики предупреждали друзей, что он может, если ему покажется выгодным, пойти на все: заключить с коммунистами союз (попытка Рема в 1934 г.), предложить Англии и Франции сделку за счет России (полет Гесса в Англию), или же, в случае победы над советским правительством, он может не ликвидировать его, а предоставить ему доканывать не завоеванные еще части России, подготовляя их для дальнейшей германской колонизации. Это и есть исторический факт: Германия, спасенная Россией (1805-1815), ныне добивается ее завоевания (1914-1918, 1939-1945).
      
Но многие наивные русские эмигранты ждали от Гитлера быстрого разгрома коммунистов и освобождения России. Они рассуждали так: «враг моего врага – мой естественный единомышленник и союзник». На самом же деле враг моего врага может быть моим беспощадным врагом. Поэтому трезвые русские патриоты не должны были делать себе иллюзий. Есть общее правило международной политики: когда два врага моей родины начинают борьбу друг с другом, то мне следует расценивать эту борьбу не с точки зрения международного права, или справедливости, или сентиментальных настроений, но с точки зрения прямого интереса моей родины и экономии ее сил. В таких случаях показуется нейтралитет. Массовая сдача в плен русских солдат в 1941 году и была такой инстинктивно найденной попыткой занять нейтральную позицию; и если бы они сдавались в плен народу с живым и лояльным правосознанием, не стремящемуся завоевать и истребить русскую народность (напр. финнам, шведам, англичанам, французам или североамериканцам), то эта попытка, наверное, имела бы иные последствия.
      
      
    
    
      
        
Стратегические ошибки Гитлера
      
      
Наше время есть эпоха рекламы: предприимчивые люди сорганизовываются и начинают настойчиво провозглашать «гениальность» своего вожака и единоспасательность его программы, причем мнимая «гениальность» сводится обычно к системе самого беззастенчивого пронырства, обмана и насилия, а программа бывает пусторечива и невежественна, прикрывая личное честолюбие, а также партийное и национальное властолюбие. Отсюда неизбежные неудачи и разочарования. Так, Гитлер не понимал в стратегии ничего и проиграл войну, несмотря на исключительную подготовку германской армии и ее штабов.
      
Вот его основные стратегические ошибки:
      
1. Прежде всего он повторил старую классическую ошибку прусско-германской стратегии (Фридрих II, Вильгельм II), переоценивая свои силы, презирая другие народы, их силы, их свободолюбие и вызывая на бой против себя всех соседей и не соседей. Гитлер углубил эту ошибку до конца, раздражая своими преследованиями и поднимая против себя не только иноземные правительства, но и все общественные интернациональные организации мира: католическую церковь, евангелическую церковь, еврейство, масонство, социал-демократический интернационализм и коммунистический интернационал. Этим он обеспечил себе – религиозную и социальную вражду всего мира.
      
2. Готовя новую мировую войну и возлагая на свой народ великие тяготы, он лишил его внутреннего чувства своей военно-моральной правоты, ведя вызывающее нападение, делая ставку исключительно на национальный шовинизм, заключая союз с Советским государством, разрушая чужие города, свирепо и систематически истребляя невинных людей и исключая из самого процесса ведения войны всякий морально-рыцарский и религиозный элемент. В то же время, вводя партийную монополию, он политически расколол весь свой народ, восстановив против себя германские династии, германское дворянство, генералитет, многих промышленников, церковные круги, немецкое еврейство, германские ложи, социал-демократическую партию и союз Стального Шлема. Все эти внутренние силы знали о моральной порочности и имущественной жадности национал-социалистов, не доверяли им и презирали их. Еще никогда Германия не начинала войну в состоянии такой внутренней расщепленности и вражды.
      
3. Слепой вождизм и рекламерство выдвинули в Германии главнокомандующего-дилетанта (Гитлера). Как только дело выходило за пределы штабной подготовки (Польша, Франция, Балканы) и наемной контрразведки, так мнимый «гений» делал ошибку за ошибкой. Не желая признаться в этом, он разносил, унижал и убивал своих генералов; сочинял хвастливые реляции, не соответствовавшие истине (напр., октябрь 1941 г.): посылал на бесцельный убой свои войска и пытался поправить неудачи припадками «штабной ярости».
      
    
    
      
        
Продолжение и окончание предыдущего
      
      
4. Отсюда возникла «стратегия престижа». Наполеон проговорился об этом Меттерниху: «я не могу показаться своему народу в унижении, я должен оставаться велик и славен». Законный государь может проиграть войну и править дальше; полководец-выскочка держится на эффектах. Петр Великий, Суворов, Кутузов и др. умели побеждать, наступая и отступая; выскочки переживают всякое отступление как свое поражение и измеряют успех занятой территорией. Так было и с Гитлером.
      
5. Как близорукий дилетант, он решил, что весь секрет в том, чтобы воевать на чужой территории, грабить ее и кормить свой народ, сидящий, как на скачках, в «стратегической ложе». Отсюда это бесконечное растягивание линии фронта, оккупация Европы, разбрасывание войск, жестокость в оккупированных странах, сеяние голода и ненависти, война страхом. Отсюда же стратегическое разматывание своих сил и непредвидение возможности воздушной войны против Германии. Эту войну и нападение с воздуха на германские города Гитлер спровоцировал сам разрушением Варшавы, Роттердама, Лондона и Белграда. А между тем, на своей территории народ дерется совсем иначе, отдавая все силы и обороняясь до последнего.
      
Гитлер не учел этого – он отдал германские города на разгром при невозможности народного сопротивления и народной войны за собственную территорию.
      
6. Бисмарк предупреждал Германию: не драться на два фронта и в частности, не драться с Россией. Гитлер же повторил стратегическую ошибку 1914-1918 гг. Он безмерно растянул свой фронт от норвежских фиордов, через Данию, Голландию, Бретань, Марсель, Италию, Африку, Грецию, Крым, Кавказ, Волгу – к Петрограду. Это была стратегическая мания величия, которая делала неосуществимым основной принцип: быть в решающий момент на главном участке – сильнее противника. Это удалось ему в Польше, во Франции и на Балканах; и не удалось ни для десанта в Англию, ни в Африке, ни в России.
      
7. Вовлечение в войну слабой не воинственной Италии с разлагающимся фашизмом было прямой стратегической ошибкой, приведшей германцев в Африку; то же относится и к военно-несостоятельной Румынии. Стратегически слабый союзник есть всегда бремя и опасность.
      
8. Далее, стратегия «молниеносной войны», придуманная для европейского пространства, не могла оправдаться ни в Африке, ни на востоке (Россия). Стратегическая координация времени и пространства была здесь глубоко ошибочна. Что было умно в европейской чересполосице, при европейских дорогах, в европейском климате, при европейской густоте населения и европейской психологии, то оказывалось стратегической глупостью применительно к русским условиям.
      
9. Гитлер пошел на Россию, не зная русского народа, его пространства, его климата, его быта и его социальных отношений. Его армия не имела теплой одежды даже для первой зимы, грубая ошибка шведского полководца (Карла XII), повторенная французским полководцем (Наполеоном), ничему не научила немецкого дилетанта: последствия были аналогичны.
      
10. Еще грубее была ошибка Гитлера – пытаться бороться сразу и с коммунистами, и с русским народом. Произошло это от сочетания невежества самомнения, психологии торопливого выскочки, расистского презрения к другим народам и прямого политико-психологического бессмыслия.
      
11. Стратегия бесконечного наступления в глубь России, растягивание восточного фронта, цепляние за территорию; неспособность сначала воздержаться от «дающегося» пространства, а потом своевременно «расстаться» с ним; легкомыслие затяжного предкавказского топтания; неумение заштопать «стратегическую дыру» калмыцкой степи; уничтожение своих армий у Царицына – все это памятники стратегической несостоятельности Адольфа Гитлера.
      
12. Если мы упомянем еще об его легкомыслии в стратегической оценке Соединенных Штатов; об его непонимании психологии английского народа, увидевшего свою столицу в разрушении и стиснувшего зубы; о легкомысленном наводнении Германии иностранными рабочими – враждебно настроенными саботажниками; и о неслыханно жестокой расправе со всем европейским еврейством – то мы приблизительно укажем основные стратегические ошибки Гитлера, погубившие его мировую затею и облегчившие победу над ним как западным державам, так и советскому штабу. Военная история несомненно вскроет еще и иные ошибки его командования.
      
      
    
    
      
        
Конспирация в зарубежье
      
      
Слово «конспирация» означает заговор. Искусство конспирации состоит в умении проводить заговоры «тайно» и доводить их до успешного конца. Это искусство имеет свои ненарушаемые правила: кто их не соблюдает, тот губит свое начинание, а может быть, и себя самого, и всех доверившихся ему близких и далеких единомышленников. Здесь дилетантство равносильно провалу и гибели.
      
Одно из этих правил гласит: тайну заговора можно сообщать только лицам безусловного доверия и безусловного единомыслия, – и то, если их участие в заговоре безусловно необходимо.
      
Вообразим, что ко мне является видный агент НКВД и говорит: «Мы заговорщики в НКВД, готовы произвести переворот в Советском государстве и установить русское национальное правительство, если вы, эмигранты, обещаете нам исполнять теперь же все наши указания, а потом дать нам всем полную амнистию и войти в наше правительство!» Я, конечно, даю ему высказаться. Что надо ответить ему?
      
1) «Почему вы избрали меня для сообщения мне вашей тайны? Разве я являюсь вашим безусловным единомышленником, которому можно доверить такую тайну? Чтобы быть вашим единомышленником, я должен был бы знать все ваши сокровенные замыслы против эмиграции, которые вы профессионально обязаны иметь. Как и чем вы докажете мне, что вы сейчас говорите со мной не как профессиональный провокатор из НКВД, а как национально мыслящий патриот? Какое же единомыслие возможно между нами? Единомыслие предполагает твердомыслие с двух сторон. Если принять, что мое твердомыслие доказано моим прошлым, то ваше твердомыслие погибло навсегда в вашей провокаторской деятельности. Вы уже никогда не будете верить себе самому. Какой же возможен заговор при отсутствии единомыслия и твердомыслия? Разве только заговор друг против Друга»…
      
2) «Откуда у вас берется такое безусловное доверие ко мне, что вы решаетесь сообщить мне такую опасную тайну. Откуда вы знаете, что я не болтлив и не хвастлив. Что я не разболтаю ваш заговор устно или в печати. Откуда вы знаете, что среди моих знакомых нет ваших же, засекреченных от вас, агентов, которые немедленно выдадут вас вашему начальству. Почему вы считаете меня таким глупцом, который способен немедленно поверить предложениям профессионального энкаведиста. Если вы обращаетесь ко мне с таким предложением, то вы явно считаете меня отъявленным политическим идиотом; но к такому идиоту невозможно питать вообще никакого доверия. Все это означает, что вы только играете со мной в доверие и нисколько не опасаетесь выдачи. Вы явно обращаетесь ко мне с ведома вашего начальства, и вся ваша затея только и может быть новой провокацией».
      
3) «Но если бы между вами, профессиональным провокатором, и мною имелось в действительности единомыслие и доверие (о чем смешно и думать), то вы имели бы основание сообщить мне о вашем «заговоре» только тогда, если бы мое участие было безусловно необходимо для вашей удачи. На самом же деле все обстоит как раз наоборот: ваш «заговор» затевается в среде окончательно пролганной и профессионально, насквозь прошпионенной и предательской. У вас, в НКВД подслушивают друг у друга даже ночные мысли и «пришивают» друг другу собственные вымыслы и замыслы. И тем не менее – вы создали якобы целый заговор. Но тогда какое же безумие с вашей стороны делать его предметом «эмигрантского экспорта». Ведь для успеха его необходимо, чтобы ни один комар в эмиграции не подозревал о нем и не мог пропищать о нем даже ночью… А вы вываливаете мне, первому встречному, всю вашу тайно-полицейскую подоплеку. Скажите, скольких эмигрантов еще вы посвятили в этот «план спасения» России? Вы, конечно, понимаете, что этим вы просто погубили весь ваш «заговор». И вы, искусный энкаведист, делаете при этом вид, будто вы сами всего этого не сообразили. Если ваш «заговор» известен мне, случайно попавшемуся вам эмигранту, то он, конечно, давно уже известен вашему начальству. А это означает, что он или безнадежен, и что именно вы погубили его, или же что он есть очередная провокация. Ясно, что верно именно последнее».
      
4) «Для производства переворота в Советии эмиграция вам решительно не нужна. Напротив, ее участие и ее болтовня могут быть только вредны вам. Если вы можете и желаете произвести переворот, то совершайте его молча, неожиданно и решительно, но не звоните же об этом за границей».
      
«Вы хотите от нас «амнистию». Но зачем же вам нужна амнистия, если вы сами будете у власти. Тогда амнистировать будете вы, а не вас. К тому же вы отлично знаете, что в эмиграции нет единства: она многоголова и разномысленна, в ней сотни тысяч или даже более того, а вы разговариваете со мною. Анемподистом Чижиковым, как если бы я мог гарантировать вам что-нибудь. «Войти в ваше правительство». Что же, мы так и ввалимся в ваше неправдоподобное правительство, многоголовые и разномысленные. Или же вы обещаете это участие только мне, Чижикову, лично. Вы, должно быть, считаете меня очень честолюбивым и к тому же глупым человеком… Когда вы будете у власти, тогда вы и будете приглашать кого захотите, и приглашенные будут вам отвечать индивидуально. А до тех пор, вы сами понимаете, только глупцы могут соблазняться вашими посулами и принимать всерьез ваше провокационное пустословие. Но стоит ли вам стараться над… соблазнением глупцов? Или вы хотите превратить их в своих разведчиков?»
      
5) «Что же касается исполнения теперь же всех ваших указаний и требований и безоговорочного повиновения вам во всем, то это требование было в свое время произнесено вашим сотрудником – Федоровым-Якушевым, основателем всем известного провокационного «треста». Это нам уже знакомо. И именно это выдает вас окончательно, с головой. Итак, поищите себе созаговорщиков среди людей более неопытных, слепо доверчивых и болезненно честолюбивых. А меня не тревожьте вредными разговорами!»
      
Все эти соображения, конечно, нет надобности излагать лукавому собеседнику: можно сказать иначе, меньше и больше. Но про себя следует думать именно в этом роде. И затем следует предупредить всех единомышленников о готовящейся новой провокации, – может быть, и через честную эмигрантскую прессу.
      
    
    
      
        
Политика и уголовщина
      
      
Мы переживаем эпоху, в которую политика все более смешивается с грязью. Это надо продумать и из этого надо сделать выводы.
      
Всякое революционное движение нуждается в денежных средствах. Чем настойчивее, чем нетерпеливее, и чем беднее революционер, тем острее становится для него вопрос о добывании денег любыми путями и средствами; чем решительнее он «отвергает капитализм» и чем больше он, в качестве социалиста или коммуниста, «презирает частную собственность», тем ближе он подходит к уголовному правонарушению. Это предвидел Достоевский, у которого Петр Верховенский прямо говорит: «Я ведь мошенник, а не социалист». Это предвидел Лесков (в «Соборянах»): «Мошенники ведь всегда заключают своею узурпацией все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться». Это предвидел граф А.К.Толстой и другие. Но предотвратить этого развития в России не удалось.
      
Еще Бакунин, мечтая о русской революции, возлагал свои надежды на русский преступный мир.
      
Уже в первую русскую революцию (1905-1906) некоторые революционные партии перешли к «экспроприациям», т. е. к ограблениям с убийством и к прижизненным и посмертным вымогательствам (смерть Саввы Морозова).
      
В страшные годы 1917-1920 смешалось все. Люди грабили и уверяли, что они «грабят награбленное». Интеллигентные революционеры присваивали себе чужие дома, чужие квартиры, чужую мебель, чужие библиотеки – и нисколько не стыдились этого. Крестьяне грабили помещичьи усадьбы; революционные матросы – офицеров и городских «буржуев»; чекисты – арестованных; безбожники – храмы; солдаты – военные склады. Революция стала грабежом, следуя прямому указанию Ленина. В марте 1917 года Временное правительство амнистировало уголовных, считая их, по-видимому, нелегальными борцами против имущественной несправедливости, которые совершали свои уголовные деяния якобы вследствие отсутствия в стране свободы и равенства и якобы жаждали морального возрождения (см. в воспоминаниях заведующего всем розыскным делом Империи А.Ф.Кошко «Очерки уголовного мира Царской России», с. 214). В то время петербургская дактилоскопическая коллекция с фотографиями преступников и подозрительных лиц достигала двух миллионов (с. 195) снимков. И вот преступный мир покинул тюрьмы, освобождая их для «контрреволюционеров» – и привычные жители тюрем влились в революцию. Уголовные, принимавшие коммунистическую программу, быстро и легко врастали в партию и особенно в Чеку; уголовные, желавшие грабить самовольно, вне революционной дисциплины, арестовывались и расстреливались. В 1920 году лицо, близкое к профессиональному уголовному розыску, отмечало: «Все нынешние преступники – новички, дилетанты; они грешат с голоду, ни скрыть, ни «завязаться», «смыть кровь» не умеют; а профессионалы-рецидивисты, тюремщики – или в партии, или перебиты ею за самовольство».
      
Главные правила революции гласят: «Добро есть то, что полезно революционному пролетариату; зло есть то, что ему вредно», «революции позволено все»; «законы буржуазных стран не связывают революционера». Все это внушено членам компартии и ее чиновникам. Так возник этот режим: разбойники стали чиновниками, а чиновники стали разбойниками. Уголовные и политики слились. Политическое и уголовное смешалось. В самую сущность новой «политики» были включены: ограбление, ложное доносительство, беззаконные аресты, произвольные мучительства и убийства, вечная ложь, вечное вымогательство и законченный административный произвол. Уголовное (преступное) обхождение человека с человеком стало самой сущностью политики. А политика, принципиально признавая преступление полезным для революции, зловеще засветилась всеми цветами уголовщины.
      
Но, что еще хуже: режим, возникший из этого смешения, поставил граждан в такие условия, при которых невозможно прожить без «блата». Это систематически подрывает все основы русского правосознания – вот уже в течение тридцати лет.
      
Уже в начале революции в широких кругах русского народа (в том числе и в интеллигенции!) складывалось сознание, что человек, ограбленный революцией, может вернуть себе свое имущество любыми путями. Именно отсюда все эти бесконечные советские «растраты», «хищения», подкупы, взятки: это есть или революционный грабеж или же произвольное самовознаграждение пострадавшего от революции. Русское правосознание отвергло государственную природу советских захватов и признало ее делом уголовного насилия. И на уголовщину сверху – стало отвечать «блатом» снизу.
      
Это понимание приобрело в дальнейшем величайшую популярность в народе под давлением тех хозяйственных мер, которые лишили русский народ свободных и достаточных средств производства и прокормления (социализм!). Нелегальное приобретение стало в России необходимым условием существования при социалистическом режиме. Черный рынок; отчетом прикрытая перетрата и растрата; тайная продажа «казенного имущества»; унос продуктов и полупродуктов с фабрик; ночное расширение крестьянами приусадебных участков; взаимное «одолжение» советских директоров; торговля похищенными спецами со стороны ГеПеУ и ГУЛАГа; ложное доносительство как средство «спасения» и заработка – все виды советской нелегальности, вынужденной социализмом, неисчислимы. Уголовщина оказалась естественным коррективом к коммунистическому бедламу. Здесь человек от голода крадет свою собственную курицу; здесь библиотекарь потихоньку торгует страницами, вырванными из книги на курево; здесь коммунисты «протаскивают через постель» подчиненных им интеллигентных женщин. Здесь люди в голодные годы доходят до людоедства. Все это должно быть сохранено для историков последующих поколений. Из всего этого должны быть сделаны выводы теперь же.
      
В революции политическое врастает в уголовщину. В социальной и социалистической революции политика и уголовщина становятся неразличимы. В коммунистическом строе люди ищут спасения от голодной смерти и стужи в непрерывной уголовщине.
      
Тридцать лет упражнения в таком правосознании вряд ли могут быть признаны хорошей подготовительной школой для демократии.
    
    
      
        
Национальный вождь и партийные главари
      
      
В русской эмиграции не угасает естественная и политически верная потребность объединения. Но этой потребности не соответствует наличность элементарных навыков и политических умений. С одной стороны, левое крыло отводит правое и само отводится этим последним. С другой стороны, продолжается партийное дробление, доктринерское по форме: «не совсем то, значит, совсем не то»; честолюбивое по мотивам: «я веду, а не ты и не он». Единение не удается потому, что люди живут духом части, а не духом целого и личное или партийное фигурирование ставят выше Национального Дела.
      
Этот же дух проявляется и в обилии политических «главарей». Необходимо отличать национального вождя от партийных главарей. Вождь один, а партийных главарей – число неограниченное.
      
Вождь закаляется в деловом служении, волевом, мужественном, национально верном. Он одержим духом Целого, а не частным, не личным, не партийным. Он сам стоит и сам идет, потому что он политически дальнозорок и знает, что надо делать. Поэтому он не приглашает себе идеологов «выдумывать программу». Оставшись совсем один, он начинает большое дело, не создавая себе партию, а действуя лично во имя сверхличного. Его дело есть его зов; на зов его дела вокруг него смыкаются лучшие люди. И все они твердо знают, что русское дело может делаться только русскими руками и не должно делаться по иностранной указке, ибо иностранная указка всегда ограничит, исказит или даже погубит национальный интерес. Вождь служит, а не делает карьеру; борется, а не фигурирует; бьет врага, а не пустословит; ведет, а не нанимается к иностранцам. И всегда предпочитает личный неуспех – успеху от темных и предательских путей. Таков был Корнилов. Таков был Врангель.
      
Иное дело партийные главари.
      
Их движет не тревога за Россию, а беспокойство за себя. Сидит он, сидит в эмиграции; время идет; «лучшие годы» его уходят, и досадно, и обидно! И начинает у него голодать и пухнуть честолюбие. И вот, как выразился один остроумный наблюдатель, человека начинает «дучить» (от слова «дуче», что по-итальянски значит «вождь»). Его «дучит» и «вздучивает». Вот он заводит себе адъютанта, или даже двух, начинает говорить повелительно, «указывать», диктовать. У него есть воля, но не к борьбе, а к фигурированию; у него есть и мужество – для целого ряда сомнительных копромиссов. Что ему делать, чтобы самому преуспеть, он чует; а для дела он приглашает «идеологов», кои и выдумывают ему программу. Он начинает дело своего «возглавления»: сам поездит, приятелей разошлет, все с предложением «подминаетесь под меня», ибо остальные ничего не стоят. Но для этого нужны деньги. Как их достать? Начинаются обещания: обещания бывают конфессиональные, янкменские, демократические, федеративные, социалистические, просемитические и наоборот – тоталитарные, антисемитические, национал-социалистические, сепаратистские, евразийские, «туранские», украино-аннексионные, контрразведочные, полонофильские и всякие другие еще «фильские». Издается газетка, журнальчик; скудные, пустые, с более или менее явным уклоном в сторону «покровителей». Иногда поднимается вокруг такого дела шум. А так как к качественно пустому месту и к политически мертвому делу люди не примыкают и добровольно «подминающихся» оказывается мало, то начинается раздражение, интриги, угрозы, доходящие до слов «виселица» и «правая стенка». Но время идет. Покровители охладевают или сами исчезают с арены. Постепенно шум сокращается, внутренняя пустота и партийность дела всех отвращает, главаря опять «раздучивает» и остается только ворох политического сора для будущего историка эмиграции.
      
Сколько мы видели таких за тридцать лет! И если еще будут появляться такие «главари», то и их постигнет та же судьба. Ибо во всех человеческих делах есть высшие мерила: совести, служения и качества.
      
    
    
      
        
Изживание социализма
      
      
Было время, когда среди русской интеллигенции господствовало воззрение, что «порядочный человек не может не быть социалистом» и что «только социализм осуществит на земле свободу, равенство, братство и справедливость». С тех пор мы много пережили и перестрадали; опыт осуществлен и последовательно проведен в огромном масштабе. Ныне мы должны судить на основании этого опыта. Мы увидели социализм в жизни и поняли, что он осуществим только в форме всепроникающего и всепорабощающего тоталитарного режима.
      
Социализм прежде всего угашает частную собственность и частную инициативу. Погасить частную собственность значит водворить монопольную собственность государства; погасить частную инициативу значит заменить ее монопольной инициативой единого чиновничьего центра. Так обстоит не только в России: и в Западной Европе, всюду, где проводится советский социализм (Польша, Чехия, Венгрия, Румыния, Болгария, Югославия, Албания, Восточная Германия) или социализм Второго Интернационала (Франция, Англия), всюду вырастает (быстро или медленно) монопольная собственность государства и слагается монопольная инициатива единого чиновничьего центра. В этом – самая сущность социализма.
      
Это ведет неизбежно к монополии государственного работодательства и создает полную и бесповоротную зависимость всех трудящихся от касты партийных чиновников. Знаменитый французский социолог Густав Лебон был прав, предсказывая этот ход развития. Чтобы осуществить государственно-централизованный хозяйственный план, эта каста вынуждена силою вещей овладеть всею хозяйственной деятельностью страны, а потом и политической, и культурной жизнью народа и ввести тоталитарный строй. В тоталитарном же строе – нет ни свободы, ни равенства, ни братства, ни справедливости. Мы видели в жизни – и левый, и правый тоталитаризм. С нас достаточно. Пустые мечты и политические сказки предоставим детям и агитаторам.
      
Почему русская интеллигенция тянула прежде к социализму? Потому что она, почти утратив христианскую веру (под влиянием западного рассудочного «просвещения»), удержала христианскую мораль и хотела социального строя, т. е. свободы, справедливости и братства (к коим она, по недоразумению, пристегивала и равенство). Ей внушали и она воображала, будто социализм есть единственный путь к социальному строю. Ныне наступает новая эпоха, которая положит в основание другое воззрение, а именно: социализм – антисоциален; искать социальности надо в ином, новом, несоциалистическом строе.
      
Социализм антисоциален потому, что он убивает свободу и Творческую инициативу; уравнивает всех в нищете и зависимости. Чтобы создать новую привилегированную касту партийных чиновников-угнетателей; проповедует классовую ненависть вместо братства; правит террором, создает рабство и выдает его за справедливый строй. Именно потому истинную социальность (свободу, справедливость и братство) надо искать в несоциалистическом строе. Это не будет «буржуазный строй», а строй правовой свободы и творческой социальности.
      
Мы не сомневаемся: пройдут года, прежде чем это воззрение станет господствующим в человечестве. Ибо пропаганда социализма велась слишком долго; из социализма сделали какой-то суррогат религии; социалистические партии и теперь еще выдают свой строй за единственный путь к счастью и демагогируют рабочих; а коммунисты стали партией ожесточившегося безумия, мирового разложения и завоевания. Все это надо изжить, во всем этом надо разочароваться, от всего этого надо отречься. Однако те социалисты, которые ныне одумались, – предпочитают сохранять название своей программы и потихоньку вложить в нее другое, более приемлемое и не столь тоталитарное содержание. У них нет мужества для отказа, пересмотра и вступления на новый путь.
      
Силою вещей наша многострадальная Россия идет в этом изживании, разочаровании и передумывании впереди всех. Если бы русский народ был сейчас свободен и услыхал вновь проповедь социализма (т. е. левого тоталитаризма), то ответ его был бы, наверное, недвусмыслен и стихиен.
      
Мы, русские христиане, по-прежнему будем искать в России социального строя. Однако на основах частной инициативы и частной собственности, требуя от частноинициативного хозяйства, чтобы оно блюло русские национальные интересы и действительно вело к изобилию и щедрости, а от частных собственников – справедливого и братского хозяйствования.
      
Знаем, что для этого необходимы предпринимательский и организационный талант, живое чувство справедливости и органическая христианская доброта сердца. Талантом нельзя снабжать людей, однако возможно создать такие правовые и экономические условия, при которых бездарный предприниматель будет сам выключаться из хозяйства. Чувство справедливости нельзя ввести законом, но его должно воспитывать и контрольно карать всякую явную несправедливость (введение особой социальной ответственности, слабые начатки которой мы видели в фабричной инспекции). И доброту нельзя предписать, но ее надо укреплять и воспитанием и организацией общественного мнения.
    
    
      
        
Социальность или социализм
      
      
Эти два понятия отнюдь не совпадают. «Социальность» – это живая справедливость и живое братство людей; и потому всякое установление, всякий порядок, всякий закон, от которых жизнь становится справедливее и братство крепнет, – «социальны». Понятно, что первое условие «социальности» – это бережное отношение к человеческой личности: к ее достоинству, к ее свободе. Порабощение и унижение человека исключает «социальность», ибо социальность есть состояние духа и порядок духовной жизни; говорить о социальности, унижая человека, делая его рабом, – нелепо и лицемерно. Сытые холопы остаются холопами; роскошно одетые и в комфорте живущие рабы не перестают быть рабами и становятся тупыми, развратными и самодовольными рабами. Режим угроз, страха, доносов, шпионажа, лести и лжи никогда не будет социален, несмотря ни на какую возможную «сытость». Человеку нужны, прежде всего, – достоинство и свобода; свобода убеждений, веры, инициативы, труда и творчества. Только достойный и свободный человек может осуществить живую справедливость и живое братство. Рабы и тираны всегда будут хотеть другого и проводить в жизнь обратное.
      
Это коварный обман обещать людям под именем «социализма» справедливость и братство и потом отнять у них достоинство, свободу, способность к братству и путь к справедливости. Именно так поступили в наше время социалисты (в их коммунистическом обличье), и они могут быть уверены, что человечество никогда не забудет им этого.
      
Итак, «социальность» есть цель и задача государственного строя, создаваемого, по слову Аристотеля, «ради прекрасной жизни». «Социализм» же есть только один из способов, предложенных для осуществления этой цели и этой задачи. «Социальность» нужна при всяких условиях; а «социализм» – только при том условии, если он действительно осуществляет «социальность».
      
«Социальность» завещана нам Евангелием как любовь к ближнему, основанная на любви к Богу; но о социализме в Евангелии нет ни слова, ибо раздача личного имущества и нестяжательность как высшая ступень христианской добродетели – не имеет ничего общего с социализмом. Социализм не раздает из любви, а отнимает из ненависти и зависти; он есть разновидность земного стяжательства; он ищет коллективного обогащения и для этого создает личное нищенство для всех; он сулит всем равное потребительное богатство – и обманывает.
      
Первые христиане попытались достигнуть «социальности» посредством своего рода добровольной складчины и жертвенно-распределительной общности имущества; но они скоро убедились в том, что и такая элементарная форма непринудительной негосударственной имущественной общности – наталкивается у людей на недостаток самоотречения, взаимного доверия, правдивости и честности. В Деяниях Апостольских (4.34-37; 5.1-11) эта неудача описывается с великим объективизмом и потрясающей простотой: участники складчины, расставаясь со своим имуществом и беднея, начали скрывать свое состояние и лгать, последовали тягостные объяснения с обличениями и даже со смертными исходами; жертва не удалась, богатые беднели, а бедные не обеспечивались; и этот способ осуществления христианской «социальности» был оставлен как хозяйственно несостоятельный, а религиозно-нравственный – неудавшийся. Ни идеализировать его, ни возрождать его в государственном масштабе нам не приходится.
      
Общность имущества вообще есть дело претрудное и требующее легкой и свободной добровольности. Но именно добровольную общность не следует смешивать ни с социализмом, ни с коммунизмом (как делают анархисты коммунисты).
      
Неразделенный крестьянский двор, где ссорятся две-три семьи, – не есть образчик социализма. Добровольную общность части имущества мы наблюдаем в артели, в ученом обществе, у студенческой организации, у скаутов, у «Соколов», в кооперативе, в акционерной компании и т. д. Во всем этом нет никакого социализма, ибо это есть общность добровольная, не отменяющая частную собственность и могущая быть прекращенною. Социализм же принудителен, окончателен, бессрочен и враждебен частной собственности.
      
Элемент социализма имелся в русской крестьянской общине, государственно-принудительной, бессрочной и ограничивающей свободное распоряжение землей. Община казалась целесообразной и «социальной» потому, что связанные ею крестьяне старались преодолеть ее отрицательные стороны справедливым распределением пользуемой земли и несомого бремени (переделы по едокам и круговая порука). Но на деле это повело к аграрному перенаселению в общине и во всей стране, к экстенсивности и отсталости крестьянского хозяйства, к стеснению и подавлению личной хозяйственной инициативы, к аграрным иллюзиям в малоземельной крестьянской среде и потому к нарастанию революционных настроений в стране; ибо замаринованные в общине крестьяне воображали, будто в России имеется неисчерпаемый запас удобной земли, который надо только взять и распределить, – тогда как осуществившийся в начале революции «черный передел» дал им на самом деле прирезок в две пятых одной десятины на душу (чтобы затем отнять у них и все остальное).
      
История показывает, что с социализмом всегда связывались всевозможные иллюзии и самые необоснованные надежды. Наша эпоха призвана разрушить эти иллюзии, погасить эти надежды.
      
Разъединенные телом и душой, духом и инстинктом самосохранения, – люди способны выносить общность имущества лишь постольку, поскольку им удастся преодолеть это разъединение любовью, дружбой, совестью, щедростью, личным благоволением, духом, внутренней дисциплиной и, главное, добровольным согласием.
      
При всяких иных условиях общность имущества будет вести только к разочарованию, вражде, насилию, воровству и хозяйственным неуспехам. Она будет создавать каторжный, тоталитарный режим, всеобщее рабство и падение культуры. Современному человечеству, захваченному социалистическими иллюзиями, придется все это изживать до протрезвления.
    
    
      
        
Дипломатические промахи советской власти
      
      
Теперь, кажется, уже весь мир понял, что Политбюро СССР добивается мирового владычества и мирового коммунизма; и только третья партия – партия Уоллэса в Соединенных Штатах и Экуменический Совет в Женеве не постигли еще этого. Но в серьезных политических кругах обсуждаются только конкретные планы советских коммунистов, а именно: что они предпочитают – революцию или войну? Ответ гласит: революцию – всегда и везде; войну – только там, где она не грозит советам разгромом; но угрозу войной – везде и всегда, поскольку эта угроза не рискует сорваться в невыгодную войну.
      
При таком положении дел Политбюро сделало за последние годы целый ряд серьезных промахов.
      
1. Оно рассылало всюду тоталитарно зараженных дипломатов (Молотова, Громыку, Вышинского и др.), которые разговаривали с другими державами революционно-обличительным, угрожающим презрительным тоном. Этот тон считается у Советов очень полезным для мировой революционной пропаганды и должен выражать непримиримую революционную позу: мы-де с вами вообще разговариваем только потому, что «наши» вас еще не свергли. Это был тон не великой державы, строящей мир в мире, а тон революционной партии. От этого престиж советской власти, поднятый усилиями и геройством русской армии на большую высоту, стремительно падал за эти годы: весь мир начал понимать, что он имеет дело не с Российской державой, а с революционной советчиной. «Революционер без манер» провалился на дипломатическом экзамене.
      
2. Этот сварливо-агитационный, ненавистно-угрожающий тон истолковывался другими державами не как обычный агитационный нахрап революционеров, а как угроза новой войной, что было до Крайности невыгодно советской власти. Ее дипломаты пробудили и напугали разоружившиеся было народы и вызвали процесс всеобщего ответного вооружения. Своей бестактностью они сомкнули фронт своих врагов и навредили себе сколько могли. Вместо того чтобы «уйти на отдых». Соединенные Штаты в ответ на это осознали и прощупали свою «внешнюю стратегическую линию»: от Кореи до Персии, от Турции до Италии и Испании, от Южной Америки до Ньюфаундленда и от Греции до Белграда, от Берлина до Норвегии. Англия закончила свою «линию Монтгомери» поперек Африки. Европа стала смыкать свои ряды. И только французские социалисты поставили свою партию выше государства и армии.
      
3. Все последние выступления Политбюро в Европе были столь же недипломатичны и ошибочны: это были вредные для мировой революции – революционные эксцессы, эксцессы властного нетерпения, за которыми не стояло реальной силы. Террор в восточно-европейских малых государствах заставил всю остальную Европу, а за ней весь мир понять сущность коммунистической революции; доклады беглецов оказались вполне убедительными. Переворот в Чехословакии погасил последние сомнения. Греческое восстание обнаружило авантюризм и слабосилие Коминформа. Ноябрьское восстание во Франции и июльская вспышка в Италии бесцельно промотали революционный ряд в массах, вызвали поправение в народе и укрепили государственные силы страны. Берлинский нажим превратился в настоящую школу правильного обхождения с советской угрозой и с революционным нахрапом. Все это вызвало вдобавок антикоммунистическую реакцию в восточно-европейском крестьянстве, первое проявление которого мы видели в Югославии.
      
4. Итак, советская власть преждевременно выложила на стол свои революционные и стратегические «козыри» и навредила себе этим. Вечная угроза войной неумна: она вызывает отпор и вооружение; она выдыхается и, наконец, заставляет выяснить реальность самой угрозы. Для разрешения последней задачи был пущен в ход весь англосаксонский аппарат, давший с востока согласные и единогласные сведения.
      
Советская власть в данное время к войне неспособна, и ее козыряющие угрозы несерьезны. Военная промышленность строится лихорадочно, но квалифицированные отделы ее не на высоте. Инженерно-технический кадр, истребленный при Ежове на 50 процентов и за тем жестоко пострадавший во время войны, не справляется со своей задачей. Для развертывания плана не хватает рабочих рук: уже теперь не хватает одного миллиона рабочих, в 1949 году будет нехватка в два миллиона, к 1952 году – в десять миллионов. Надежда увезти соответственное количество рабочих из малых государств Восточной Европы – слабая. Рабочие изведены длительным недоеданием, жилищными условиями, холодом и террором; их квалифицированный кадр продолжает редеть; новые рабочие из пролетаризованных крестьян работают на фабриках примитивно, с браком и авариями. Железнодорожный транспорт в расстройстве. Продовольствие – тоже; ожидается снова введение карточек. Восстановление разрушенных областей и сельского хозяйства до уровня 1940 года – неосуществимо ни в шесть, ни в восемь лет, названных Сталиным в 1946 году. Застращенные советчики обманывают центр и дают ложные сведения, преувеличивая «успехи». Жертвы войны исчисляются в 15 миллионов людей; страна обескровлена; она потеряла в войне своих лучших бойцов и множество «опытных» партийцев. При соприкосновении с Европой советские воинские части быстро разлагаются. Дезертиры оккупационной армии исчисляются, за последние пять-шесть месяцев, в 60000 человек (в том числе и офицеры, и генералы). В Политбюро разброд мнений и борьба «направлений».
      
Этим объясняется то обстоятельство, что членам только что созданного в Вашингтоне Конгресса (конец июля) было доверительно сообщено следующее: вся разведка показывает единогласно, что советская власть «блеффирует» в Берлине, что открытие военных действий Советами не подготовляется и что всякая военная тревога неуместна. Правительство Соединенных Штатов намерено в дальнейшем вооружаться и готовиться, посылать бомбовозы и войска в Европу, вести открытую радиополемику с Советами и энергично беседовать в переговорах. Но без крайней необходимости американцы войны не начнут.
    
    
      
        
О раздорах
      
      
С чувством величайшего удручения и стыда приходится слышать и читать о длящихся раздорах в эмиграции. Речь идет не о разномыслиях – они естественны и неизбежны, ибо перед нами мировая обстановка величайшей сложности и каждый русский человек пережил и перестрадал так много, что ему естественно возвышать свой голос и высказывать свое мнение, хотя бы и не во всем компетентное; здесь необходима взаимная терпимость. Речь идет и не о различных организациях, возникающих на поверхности эмигрантского быта; они тоже естественны, а может быть, даже и полезны. Речь идет о раздорах: об этой взаимной нетерпимости, о раздражении, о перенесении скопившегося в сердце негодования и, может быть, ненависти с общего врага друг на друга, о потребности «расправиться» с инакомыслящими, обличить его в чем-то, оскорбить, унизить намеком, а может быть, и не намеком, а потоком позорящих инсинуаций, обвинений и поношений.
      
Все это вредно русскому делу, ибо отвлекать наши чувства и помыслы от борьбы с главным, общим врагом, с врагом России.
      
Все это недостойно патриотической эмиграции.
      
Все это, наверное, разжигается вражеской агентурой, директивы которой нам хорошо известны. Поэтому нам следует установить по отношению к этим раздорам и раздорщикам единообразную линию поведения приблизительно такого направления:
      
1. В раздорах мы совсем и никак не участвуем. Экономия сил! Душевная гигиена! Служение делу!
      
2. К раздорщикам мы предъявляем повсюду одно и то же требование: «Прекратите свару! Возражайте по существу, спокойно и достойно! Остановите поношения! Русское дело требует чистых рук и достойного тона! Оно требует патриотической сосредоточенности, а не партийных страстей; политического такта, а не интриги; поднятого забрала, а не закулисной стряпни и не ругани; взаимного благожелательства, а не пачкотни. Нравы советской печати и советских сборищ позорны и для нас неприемлемы».
      
3. Кто не считается с этими требованиями политического приличия и превращает состязание о правде в раздор и клевету, тот должен быть корректно изолирован, до бойкота включительно, не считаясь ни с какими его «связями» или «угрозами». Ибо на него падает подозрение в преднамеренном разлагательстве и вредительстве.
      
4. Совсем не обязательно возражать всем, с кем я не согласен. Есть множество заблуждений и воззрений, которым надо предоставить изжить себя и свои ошибки, обнаружить свою пустоту – «лопнуть». За всеми ошибками не угонишься. Ныне появились партии, которые вообще не выносят ни возражений, ни критики: им все кажется «обидой»; они так боятся за свою «постройку» – «того гляди завалится-развалится», – что боятся даже полемического «сквозняка». Их не следует дразнить, считаясь с их самочувствием.
      
5. Нам не надо преувеличивать значение эмигрантских партийных организаций и программ. Много их было и много их еще будет. Судить их будет огонь времени и событий. Решать их судьбу будет живая стихия русской истории: дурное будет отметено, верное будет сохранено. Нам надо думать не о них.
      
6. Нам надо заботиться о своем верном, а не о чужом неверном. Нам надо думать о грядущей России и о нашем служении ей. Надо отыскивать единомышленников, их много, и крепить с ними единомыслие и единство воли. Надо смыкать ряды и строить свой кадр без лишнего шума. Надо помогать всякой правде и гасить раздоры.
      
      
    
    
      
        
О государственной форме
      
      
Этот сложный и очень ответственный вопрос надо ставить с осторожностью и с полной непредвзятостью мысли.
      
Прежде всего: государственная форма есть не «отвлеченное понятие» и не «политическая схема», безразличные к жизни народов, а строй жизни и живая организация народа. Необходимо, чтобы народ, понимал свой жизненный строй, чтобы он умел – именно «так» – организовываться, чтобы он уважал законы этого строя и вкладывал свою волю в эту организацию. Иными словами: именно живое правосознание народа дает государственной форме осуществление, жизнь и силу; так что государственная форма зависит прежде всего от уровня народного правосознания, от исторического нажитого народом политического опыта, от силы его воли и от его национального характера.
      
Нелепо сажать за шахматы человека, не понимающего игры и ее правил, не умеющего задумать план партии, не желающего вложить в игру свою мысль и свою волю.
      
Спортивная дружина, не сыгравшаяся в футболе, провалит состязание.
      
Суворов готовил каждое сражение, разъясняя солдатам ход и смысл предстоящей операции; и именно благодаря этому он выигрывал бой за боем.
      
Так и в политической жизни: она делается живыми людьми, их патриотической любовью, их государственным пониманием, их характером, их чувством долга, их организационными навыками, их уважением к закону. Все это надо воспитать. Нелепо вводить в стране государственную форму, не считаясь с уровнем и с навыками народного правосознания.
      
Далее, государственная форма должна считаться с территориальными размерами страны и с численностью ее населения. В республике Сан-Марино (59 кв. километров, 9000 жителей!) исполнительная власть доселе принадлежит двум «капитанам», избираемым «Большим Советом» (парламентом) на 6 месяцев, причем один из них обыкновенно выбирается из пришлых иностранцев… Некоторые, совсем маленькие кантоны Швейцарии доселе собирают раз в год свое «однодневное вече» – на площади, и в случае дождя, – под зонтами… Уже в большинстве остальных кантонов Швейцарии – это невозможно.
      
Далее, государственная форма должна считаться с климатом и с природою страны. Суровый климат затрудняет всю организацию народа, все сношения, все управление. Природа влияет на характер людей, на продовольствие страны, на ее промышленность; она определяет ее географические и стратегические границы, ее оборону, характер и обилие ее войн. Все это должно быть учтено в государственной форме.
      
Многонациональный состав населения предъявляет к государственной форме свои требования. Он может стать фактором распада и привести к гибельным гражданским войнам. Но эта опасность может быть и преодолена: природой страны и горным свободолюбием солидаризирующихся народов (Швейцария); или же долгим и свободным эмигрантским отбором, заокеанским положением страны и торгово-промышленным характером государства (Соединенные Штаты); или же – наконец – религиозно-культурным преобладанием и успешным политическим водительством численно сильнейшего племени, если оно отличается настоящей уживчивостью и добротой (Россия).
      
      Выводы:
      
Каждый народ и каждая страна есть живая индивидуальность со своими особыми данными, со своей неповторимой историей, душой и природой.
      
Каждому народу причитается поэтому своя, особая, индивидуальная государственная форма и конституция, соответствующая ему» и только ему. Нет одинаковых народов и не должно быть, одинаковых форм и конституций. Слепое заимствование и подражание нелепо, опасно и может стать гибельным.
      
Растения требуют индивидуального ухода. Животные в зоологическом саду имеют – по их роду и виду – индивидуальные режимы. Даже людям шьют платье по мерке… Откуда же эта нелепая идея, будто государственное устройство можно переносить механическим заимствованием из страны в страну? Откуда это наивное представление, что своеобразнейшая английская государственность, выношенная веками в своеобразной стране (смешение кровей! остров! море! климат! история!), своеобразнейшим народом (характер! темперамент! правосознание! культура!), может воспроизводиться любым народом с любым правосознанием и характером, в любой стране любого размера и с любым климатом?! Можно поистине подумать, что образованные политики совсем не читали – ни Аристотеля, ни Макиавелли, ни Монтескье, ни Бокля…
      
Какое же политическое верхоглядство нужно для того, чтобы навязывать всем народам государственную форму монархии, даже и тем, у которых нет и тени монархического правосознания (напр., Соединенным Штатам, Швейцарии или бунтовщической Мексике, где император Максимилиан был убит восставшими республиканцами через три года по воцарении в 1867 г.)?! Однако не столь же безответственно – загонять в республиканскую форму жизнь народа, выносившего в долгие века монархическое правосознание (напр., Англию, Германию, Испанию, Сербию и Россию)?!… Какое политическое доктринерство нужно было для того, чтобы в 1917 году сочинять в России некую сверхдемократическую, сверхреспубликанскую, сверхфедеративную конституцию и повергать с ее наиндивидуальнейшей историей, душой и природой в хаос бессмысленного и бестолкового распада, который только и мог закончиться тиранией бессовестных интернационалистов! Сколь прав был один из составителей избирательного закона в Учредительное собрание, говорившей через три года (1920) с горем и ужасом: «О чем мы тогда думали? Что мы делали? Ведь это был просто психоз! Мы стремились превзойти в демократичности все известные конституции – и погубили все!»… К сожалению, этому умному, честному и мужественному патриоту, погибшему вскоре после того в советской тюрьме, нисколько не подражают эмигрантские политики…
      
Ныне почти все эмигрантские партии, следуя по-прежнему собственному политическому доктринерству и нашептам своих интернациональных «покровителей», снова требуют для России демократической, федеративной республики. Они знают, что вышло из «однодневного» Учредительного собрания в 1917 году; они знают, что с тех пор русских людей обобрали до нищеты, стараясь превратить их в рабов; они знают, что их в течение тридцати лет лишали всякой верной осведомленности во внутренних и внешних делах и превращали в политических слепцов; они знают, что русских людей систематически отучали от всякого самостоятельного знания, суждения и понимания, от независимого труда и от личной ответственности; что их тридцать лет унижали, разрушали их веру и все духовные и нравственные основы жизни, приучая их к голодной продажности и гнусному взаимодоносительству… Они знают все это и считают это подходящим условием для немедленного введения демократической республики…
      
Чего же можно ждать от осуществления этих программ, кроме новых всенародных бедствий?
      
Пройдут годы национального опамятования, оседания, успокоения, уразумения, осведомления, восстановления элементарного правосознания, возврата к частной собственности, к началам чести и честности, к личной ответственности и лояльности, к чувству собственного достоинства, к неподкупности и самостоятельной мысли, – прежде чем русский народ будет в состоянии произвести осмысленные и непогибельные политические выборы. А до тех пор его может повести только национальная, патриотическая, отнюдь не тоталитарная, но авторитарная – воспитывающая и возрождающая – диктатура.
      
    
    
      
        
Академическое несчастье молодых поколений
      
      
Россию погубила полунаука. Она погубила ее скрытым в ней соблазном и ядом.
      
Наука есть великая сила: она учит человека самостоятельному мышлению, предметному опыту и твердому знанию своих пределов; она приучает человека к ответственной осторожности и скромности в суждении. Именно в этом состоит научная культура. А между тем, советское преподавание систематически лишало всего этого новые поколения России; и нам приходится с этим считаться как с несчастьем русской культуры.
      
Советские «вузы» (высшие учебные заведения) подавляли и доныне подавляют самостоятельное мышление, приковывая мысль молодежи к мертвым глупостям «диамата» (диалектического материализма). Настоящая академия говорит человеку: «смотри сам и думай сам!» И этим она воспитывает его к свободе, а не к умственному рабству.
      
Настоящая академия учит предметному опыту, свободному наблюдению, непосредственному и непредвзятому созерцанию человека и природы. Советское же преподавание приковывает мысль к готовым трафаретам, к плоским и устарелым схемам, выдуманным в Европе сто лет тому назад.
      
Настоящая академия учит человека знать пределы своего знания, ответственно судить, требовать от себя осторожности, «семь раз примеривать», прежде чем отрезать. Она учит человека созерцать величие и мудрость мироздания и скромно умолкать перед ним, как это делали все великие ученые от Аристотеля до Галилея и от Коперника и Ньютона до Ломоносова и Менделеева. Видеть огромную сложность социальных явлений – понимать свою некомпетентность и медленно-терпеливо растить свое исследовательское умение. Советское же преподавание учит развязному всезнайству (по Марксу), безответственному пустословию по коммунистическим учебникам, притязательному разглагольствованию и горделивому безбожию. Советская полунаука убивает вкус к науке и волю к свободному исследованию.
      
Чтобы воспитывать свободного человека, академия сама должна быть свободна, а не подавлена и не застращена. Настоящая академия не пресмыкается и не льстит. А когда читаешь «Вестник Академии наук СССР», то стыдишься этого холопского, вкрадчиво-льстивого и лживого тона, извращающего всякую правду и попирающего всякое чувство ранга. Академия призвана посильно учить истине, а не выслуживаться перед тиранами лживым славословием.
      
То, что в Советии преподается, есть полунаука. И авторитеты этой полунауки никогда не были ни исследователями, ни учеными. Ибо самоуверенный начетчик («много читал, много помнит») – не есть ученый: он просто «справочник», да еще часто и бестолковый публицист, бойко рассуждающий по чужим мыслям (вроде Ленина), не умеет самостоятельно думать: он машинист выводов, он последователь и подражатель, он «эпигон», он Бобчинский, «бегущий петушком за дрожками городничего» (Маркса); человек, сводящий все глубокое к мелкому, все утонченное к грубому, все сложное к простому, все духовное к материальному, все чистое к грязному и все святое к низкому, есть слепец и опустошитель культуры. Человек, воображающий, будто он все знает и все понимает и может всех учить и наставлять, не знает на самом деле ничего и даже не подозревает об этом своем незнании, что и передается словом «наивность».
      
Развязное невежество большевистских «вождей» обнаружилось с самого начала революций… Еще в 1921 году Ленин восклицал: «Мы люди вроде того, как бы полудикие», но с «невежественным самомнением» и «коммунистическим чванством». «Невежественные вы люди!» – вопил Рязанов на XIV съезде. «До Октябрьской революции, – писал Красин о большевистских вождях, – никто из них не был известен ни как выдающийся писатель, ни как экономист или ученый, или что-либо другое в умственном и художественном мире»; «болтунами они были и болтунами остались». Таких подлинных самохарактеристик можно было бы привести великое множество. Они сами знали о себе и именно поэтому не прощали настоящим русским ученым их образованности, разрушали русское университетское преподавание и снижали его уровень.
      
Советские вожди умели думать только от Маркса и Энгельса и тем обнаруживали свою полуобразованность и неумение мыслить самостоятельно. И вот они уже тридцать лет насаждают в России дедуктивное мышление.
      
Дедукция делает выводы из готовой мысли. Советское преподавание говорит: «Вот, что сказал Маркс, вот как истолковывали его мысль Ленин и Сталин, делайте из этого выводы, они обязательны, они обеспечивают пролетарскую истину!» Этим оно навязывает целым поколениям России чужую мысль, ложную, грубую, плоскую мысль немца, умершего 65 лет тому назад и остававшегося до конца невеждою в отношении к России. Какие же выводы можно извлечь из этого мертвого источника?
      
Дедукция воспитывает мысль – несамостоятельную, ленивую, неспособную к живому наблюдению, но самомнительную, вызывающую, зазнающуюся и навязчивую. Вот эта-то мысль и восприняла в 1917 году приказ – закончить первую мировую войну предательством фронта, «отменить» национальную Россию и ввести монополию работодательства («социализм» – «коммунизм»); и эта же мысль восприняла в 1939 году приказ – заключить союз с Гитлером, развязать вторую мировую войну и два года снабжать немцев русским сырьем во славу «диалектического материализма». Неужели есть еще русские люди, которые доселе не поняли противорусскую и антинациональную природу этой стряпни?
      
Этой «марксистской» дедукции противостояли живые факты русской истории. Но советские авторитеты говорили: «тем хуже для этих неподходящих фактов!» И вот непокорные статистические цифры подтасовывались; непокорные явления замалчивались, непокорные люди ссылались или расстреливались; непокорные социальные классы подавлялись или искоренялись. Россия тридцать лет превращается в страну страха и смерти. И все это – дело марксистской полунауки.
      
Настоящая наука начинается с индукции, т. е. с непредвзятого свободного наблюдения явлений, природы и людей. От такого наблюдения, подкрепленного экспериментом, свободно организуемым опытом, мысль осторожно восходит к обобщению и пытается выговорить законы материальной и душевно-духовной природы. Здесь надо мыслить свободно и самостоятельно, учиться на ходу предметному опыту и твердо знать, где кончается твое знание и где изнемогает сила твоего суждения.
      
Настоящая наука углубляется интуицией, т. е. живым созерцанием, которое, во-первых, вчувствуется в глубину единичного явления и, во-вторых, пытается верно вообразить и восстановить целое, распавшееся во время исследования на детали. Интуиция должна насыщать собою индукцию: тогда возникает настоящее исследование. Без интуиции индукция начинает смотреть поверху и упускает главное-тайну индивидуальной жизни; она впадает в мертвое детализирование, распыляет все, охотно и легкомысленно уравнивает неравное, не видит «леса из-за деревьев», т. е. мира и Бога из-за мировой пыли.
      
Нельзя строить жизнь народа и государства, убивая дух свободного исследования. Он необходим всем и всюду: земледельцу на пашне, скотоводу и лесничему, офицеру перед боем, солдату в разведке, почвоведу и геологу, инженеру и судье, врачу и воспитателю, купцу и промышленнику, народному учителю и портному… Ибо здоровая жизнь состоит в том, что человек творчески ориентируется в данной ему обстановке (исследование!) и ищет наилучшего исхода, самого достойного, целесообразного и, может быть, даже спасительного (исследование!).
      
Несчастье молодых русских поколений состоит в том, что им систематически навязывали несамостоятельность и покорность ума, приучая их в то же время самоуверенно двигаться в этой навязанной им чужой мысли. Это не наука. Их не учили науке. Ее скрывали от них. И тех из нас, русских ученых и профессоров, которые пытались показать и преподать им ее, удаляли из университетов, ^ссылали или расстреливали. Так они росли, не зная ни свободы, ни академии, годами привыкая к тоталитарной каторге ума. Коммунисты сделали все, чтобы привить им рабским воспитанием рабскую мысль, чтобы приготовить из них не свободных русских граждан, не национальную интеллигенцию, не ответственных исследователей России, а полуинтеллигентных и покорных прислужников интернациональной революции.
      
Аристотель когда-то писал: «Раб от природы тот, кто настолько лишь причастен уму, чтобы понимать чужие мысли, но не настолько, чтобы иметь свои собственные»… Это самое разумел Достоевский, когда через 2200 лет писал: «Полунаука – самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны… Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда, деспот, имеющий своих жрецов и рабов»… Так вот, этот бич и деспот правит ныне нашей Россией, и мы должны понять это и оценить по достоинству…
      
Мы не сомневаемся в том, что лучшие силы новых русских поколений сумели не поддаться этому гипнозу и этому рабству, но сохранили русское сердце и русскую национальную тягу к самостоятельности и свободе. Мы не сомневаемся в том, что и те, которые поддались этому гипнозу, очнутся, стряхнут его с себя и захотят настоящего знания и настоящего интуитивно-индуктивного мышления. Но для этого они должны прежде всего понять и продумать до конца, что с ними делали коммунисты, куда они вели и на что обрекали. Тогда они захотят мужественно пересмотреть все свои умственные и духовные навыки – и научиться духу свободного мышления и исследования.
    
    
      
        
Как русские люди превращаются в советских патриотов?
      
      
Пути этого превращения различны и многообразны, и не все дороги жизни заслуживают особого описания. Трагедия голода, безработицы и отчаяния; трагикомедия паники, безволия и безличности; комедия глупости, хитрости и невежества – понятны. Их не надо разъяснять.
      
Но есть и сущие превращения.
      
Есть искренние превращения: человек тоскует по родине, а родина для него не дух, не честь, не культура, не самостоятельное и свободное цветение народной души и даже не ранг народа в мировой истории. Родина для него – это стихия национального языка (хочу говорить по-русски!); ширь ландшафта (мне здесь тесно и душно, хочу наших равнин и лесов!); острота климата (морозы, снега, весенний ветер, грозы, ливни, бури!) и аромат быта (выветрившийся в советчине!).
      
От многолетней усталости, близорукости и поверхностного жизневосприятия – он перестает воспринимать порочное, позорное и противорусское качество советчины.
      
Пропаганда подталкивает его, колеблющегося, – и он готов «сопричислиться». Таких не мало. Может быть, они и уцелеют, по своей незаметности, где-нибудь в уголочке…
      
Но есть и неискренние превращения. Человек отлично понимает и порочность, и позорность, и антинациональность советчины; понимает, но не чувствует ее; и потому все это не мешает ему «сопричисляться». У него холодное сердце и мертвая совесть: в нем нет русского патриотизма (были раньше зачатки, да эмигрантский сквозняк продул и выдул!), нет любви к своему народу (отвык, да и сердца у него не было!), нет живого отвращения к той системе пошлости, лжи, насилия и раболепства, которая вот уже 30 лет уродует добрую и благородную душу нашего народа. Он холодно наблюдает, рассчитывает, любопытствует, «прикидывает»; советуется с международной «закулисой» и, подбодренный ею, решает. Ведь умные люди вообще верят в «правоту» сильного и в умение держать нос по «ветру»; а смысл великого урагана истории и скрытый в нем приговор злодейству – им недоступен. И вот он готовит себе необходимые «связи», «договаривается», «называется груздем» и «лезет в кузов». Это не значит, что он немедленно «возвращается». Да и пустят ли его?… Нет, он нередко остается в эмиграции, начинает советскую пропаганду, лжет иностранцам по советской указке, лжет и по-русски, нарочно смешивает Россию с Советским Союзом, путает все понятия, выдает зло за добро и добро за зло, отправляет других на погибель и становится слугою дьявола. Такова была предательская роль Бердяева, который, впрочем, совсем не был одинок. Другие «едут». Иногда высланные европейским государством, в котором они долго имели убежище и которое они потом отблагодарили предательской агентурой; но иногда и вполне добровольно. Ибо и дьявол может иметь своих «добровольцев»…
      
Таким советская власть не верит, таких она не ценит; и в этом она права. Они будут использованы, а затем уничтожены, как подозрительные перебежчики: им «пришьют» «шпионаж в пользу Эквадора или Новой Зеландии»… и присудят к «высшей мере»!…
      
Итак, люди «превращаются» от духовной слепоты: или наивно-беспомощной, или порочно-сознательной. Наивная беспомощность иногда выражается в своеобразном «дальтонизме»: человек вдруг (или постепенно!) слепнет для одного «цвета», для определенного сектора жизни. Один уверовал, что успех Красной Армии составляет честь и славу России и уже начинает «забирать» Дарданеллы, Балканы, Персию и аннексировать Китай (военный империализм Красной Армии)… Другой уверовал, что сан Всероссийского Патриарха делает человека «мудрым», «гениальным», «святым», «священномучеником»… И вот он уже шепчется с чекистами в рясах, прислуживает в храме перебежавшему Епископу и мечтает подмять под советскую церковь все восточные патриаршества (клерикальный империализм советской церкви)… Третий преклонился перед – «заводами-гигантами» и восторгается лозунгом «догнать и перегнать Америку». И вот он уже горюет о том, что советофил Капица все еще не подарил Советам атомную бомбу и уже переписывается таинственно с каким-то советским жильцом поруганного Московского Кремля…
      
И все они, по слепоте и глупости, променяв Россию на Советский Союз, мнят себя «патриотами».
      
Этим всем одна судьба: «коготок увяз – всей птичке пропасть»: такова «власть тьмы». Духовной зоркости не хватило – ослепнет совсем. Ступил в болото – и не вылезет. Проглотил маленького «чертенка» – проглотит и всего «дьявола»; и тогда «дьявол» проглотит его самого…
      
Во всех этих превращениях – искренних и неискренних – дело не просто в недостатке осведомленности или в интуитивной зоркости. Дело в скудости духа: в недуховности «патриотизма», в бездуховном политиканстве, в духовно мертвом восприятии армии, в духовнослепой религиозности, в духовно-индифферентном трактовании национального хозяйства.
      
Ибо без духовного измерения вещей, явлений и человеческих дел – без измерения глубины, без «Божьего луча», без совести и чести – все становится мелким, плоским, пошлым и соблазнительным. А в нашу эпоху величайшего, обостренного и обнаженного соблазна всякая духовная скудость и слепота (в политике, в хозяйстве, в церкви и в армии, в искусстве и в науке!) ведет к приятию безбожия, к содействию мировой революции и к предательству России.
    
    
      
        
Без карьеры
      
      
Современные поколения русских людей лишены жизненной карьеры. Это есть исторический факт. Мы должны установить его и примириться с ним. Только после этого начнется для каждого из нас настоящая жизнь и борьба.
      
Нормальная жизненная карьера есть служение своему родному народу, которое превращается в восходящий путь личного значения. В молодости человек находит себе «занятие» как точку для приложения личных сил. Он работает – его начинают ценить. Он вкладывается в свой труд, накапливает умение, богатеет опытом, выдвигает идеи, проекты и изобретения; заслуги его растут, и путь ведет его вверх. И при всем том он имеет счастливое сознание, что он живет со своим народом, участвует в его органическом развитии, служит своей родине и пользуется именно в ней заслуженным признанием и уважением.
      
Всего этого мы лишены.
      
Не только мы – эмигранты; но и наши братья под Советами.
      
Мы оторваны от России пространством, бытовым языком, невозможностью вложиться непосредственно в ее жизнь и в строительство родины; и главное тем, что она подменена тоталитарным, антинациональным Советским Союзом.
      
Они – наши подъяремные братья – не оторваны от России пространством и бытовым языком – ни, как и мы, они не имеют возможности строить ее «честно и грозно» (по выражению русских летописей), а подмену России антинациональным Советским Союзом они должны испытывать острее нас и притом на каждом шагу. В школах – безбожная пошлость и антинациональная ложь; в газетах – славословие международному коммунизму и его вожакам и бессовестное лгание; в храмах – то запустение, то советская политика; в учреждениях и на фабриках – тоталитарный надзор, вооружающий коммунистов и замуровывающий в склеп Россию; и всюду – террор, доносы, пресмыкательство и погубление невинных и лучших. Кто делает жизненную карьеру в Советии, тот делает ее на костях русского народа бесчестно и бессовестно (наподобие поляка Вышинского).
      
По сравнению с этим жизнь эмигранта кажется «свободной» и «легкой». Но эта свобода – мнимая, и эта легкость есть иллюзия. Мы живем чужие среди чужих народов. Эти народы не знают России, не уважают ее и не любят ее. Они привыкли бояться ее размеров и ее мощи и от страха и зависти – то и дело думают о ней неподобное и произносят о ней печатно всякую глупость и гадость. Когда мы свидетельствуем правду о России, они нам не верят и начинают относиться к нам подозрительно. Чтобы делать у них карьеру, надо заслужить их доверие; для этого надо говорить о России ту вздорную неправду, которая им привычна и выгодна. Мало того: надо примкнуть к тем разветвленным организациям, которые руководят у них общественным мнением, направляя его в противорусскую сторону, надо подтверждать их ложь о России, двусмысленно помалкивать и лукаво поддакивать, угождать исконным противникам национальной России и православия и испрашивать у них директивы для угодливого приспособления. Чтобы делать карьеру за границей, русскому эмигранту необходима бессовестная «гибкость» и пролазливая двусмысленность. Вот почему крупнейшие русские ученые голодают или преподают на задворках маленьких стран; даровитые русские военные бедствуют или кормятся черной работой; славные русские врачи не имеют права практики; честные русские инженеры нанимаются в африканские колонии; русские писатели и мыслители еле печатаются или же пишут под спуд; идейные русские священники бедствуют среди своих нищенских приходов; честные русские юристы ездят шоферами или торгуют папиросами; русская интеллигенция работает в угольных шахтах… И все эти русские люди правы, предпочитая фальшивой и предательской карьере за границей – эмигрантскую каторгу. Ибо чужие народы ищут угодливых и покорных, а угождать им значит изменять национальной России.
      
Современные русские люди лишены жизненной карьеры в качестве русских людей: им надо сначала «сменить свою кожу»… И мы должны с этим считаться, не примиряясь и не подчиняясь: лучше прожить жизнь без карьеры, без успеха, без признания, в скудости и бесправии, чем смотреть из чужих рук, кривить душой во вред России и растрачивать свое национальное достоинство по международным передним. Мы должны принять спокойно и мужественно это кажущееся ничтожество и пребыть в верности родине. Ибо не в карьере дело, а в качестве жизненного пути. Важно не «казаться» и не «считаться»; важно быть – быть русским, любить Россию, бороться за нее честно и грозно и стоять до конца за торжество Дела Божьего на земле. Россия всюду, где бьется верное ее сердце. И человек, блюдущий достоинство России как свое собственное и свое достоинство как русское, – вкладывается тем самым в ее историю как драгоценная русская сила, несет ее в себе, служит ей и совершает жизненный путь, который называется не карьерой, а подвигом верности.
      
Россия всегда строилась своими верными стоятелями, своими непоклонными головами, прямившими Родине и Царю, презиравшими интригу и не уступавшими врагу ни пяди. В этом – наше призвание, наша судьба и наше служение. И никакие соблазны не соблазнят нас до конца.
    
    
      
        
Протокол допроса
      
      
В прежние времена считалось, что признание обвиняемого в совершении преступления есть окончательное и неопровержимое подтверждение его виновности («королева доказательств»). Наивная и грубая психология судей и законодателей не считалась с возможностью того, что заподозренный может иметь интерес заведомо ложно оговорить самого себя. Поэтому добивались «признания» – во что бы то ни стало, любыми средствами, пытками, душевными и телесными мучениями. Этим создавали в душе подозреваемого прямой и острый интерес: скорее оговорить себя – признаться во всем, что угодно, только бы прекратились мучения, и, добившись признания, торжествовали и карали.
      
В 1498 году в Кельне появилась книга «Молот Ведьм», написанная двумя католическими инквизиторами, Инститором и Шпренгером, в которой на основании Ветхого Завета и папских булл доказывалось существование ведьм и правомерность их истребления; а затем устанавливался порядок тех нечеловеческих пыток, которым женщина должна быть подвергнута для вынуждения у нее желанного признания. Папы Иннокентий VIII, Юлий II и Адриан VI всеми силами поощряли эти преследования и процессы. По всей Европе шли доносы и сыск; всюду происходили пытки и казни; имущество казнимых поступало в пользу судей. Жертвы гибли в лютых муках десятками и сотнями тысяч (в Италии, Испании, Франции, Швейцарии, Германии, Швеции, Англии и т. д.). Это европейское варварство продолжалось и после Реформации, в шестнадцатом, семнадцатом и даже в восемнадцатом веках.
      
Ныне советская инквизиция двадцатого века пытает и казнит в том же порядке, хотя и во славу другой, противорелигиозной доктрины. Она тоже добивается «признания» (даже говорит кощунственно о «чистосердечном признании») и систематически прибегает к пытке (угрозы, побои, пытка стоянием, пытка темнотой, голодом, бессонницей, инсценированием мнимого расстрела, пытка собаками, в «тисках», на «красном стуле», «конусом» и другими способами, специально изобретенными советской «академией наук»).
      
Однако люди из НКВД нисколько не верят в доказательную силу этого «признания». Они не нуждаются в «доказательствах» и сами издеваются над ними, бесстыдно «пришивая» своим жертвам такие неправдоподобные, ни с чем несообразные, вызывающе-бессмысленные обвинения, нелепость которых они сами отлично понимают. Для них признание подсудимого есть предписанная формальность.
      
Виновность арестованного ясна для них с самого начала и состоит в том, что он «неудобен» партии, политической полиции или какому-нибудь отдельному партийцу. Так мы знаем замученных и убитых – за «скрытое несочувствие», за классовую «чуждость», за религиозность, за настоящую интеллигентность дореволюционного уровня, за выдающуюся честность (мешал другим красть), за «стояние на дороге» выдвиженцу-доносчику, за чрезмерную осведомленность, за мужественные слова, за простое чувство собственного достоинства, за обладание желанной одеждой, квартирой или библиотекой, за недостаток льстивости по адресу вождей или просто за то, что он знающий и талантливый инженер, которым Гулаг желает «торговать», как рабом, чтобы потом его уничтожить, и т. д. Обвинение никогда не соответствует ни объективной правде, ни делам обвиняемого, ни его показаниям на допросе. Обвинение почти всегда вздорно, ложно и бесстыдно.
      
Поэтому мы должны принципиально установить, что показание на допросе только тогда имеет вес, когда оно дано совершенно свободно и добровольно: без угроз, без нажимов и пыток (психических, моральных или физических); что протокол допроса только тогда имеет правовое значение, когда он точно отражает свободные показания и совершенно свободно подписан допрашиваемым. Во всех остальных случаях все это лишено всякого веса и значения и свидетельствует только о порочности и низости допрашивающего и протоколирующего. Та запись, которую палач и лжец навязал невинному, запуганному или замученному человеку для подписи, порочит не жертву, а палача.
      
Мы должны заранее предупредить будущих законных правителей России и будущих историков русской революции, что все эти протоколы советской полиции, – что бы в них ни стояло и кто бы под чем бы ни подписался в них, – суть документы не права и не правды, а живые памятники мучительства и мученичества. Кто бы в них ни «признавался чистосердечно», – в измене, в предательстве, в шпионаже в пользу другой державы, в хищениях, в растратах или в каком ином «бесчестии», – эти протоколы не бросают ни малейшей тени на подписавшего, но зато вскрывают наглядно порочность советского строя, коммунистической партии, ее вождей, советской полиции и советского суда. По этим документам будущие историки России и социалистического движения будут изучать безумие революции, низость революционеров, сущность левототалитарного режима и мученичество русского народа. Беспристрастно и доказательно вскроют они эту систему, этот план перебить лучших русских людей, обескровить и дисквалифицировать русский народ и приготовить на его крови и на его костях порабощение для всех остальных народов.
    
    
      
        
Против России
      
      
Где бы мы, русские национальные эмигранты, ни находились в нашем рассеянии, мы должны помнить, что другие народы нас не знают и не понимают, что они боятся России, не сочувствуют ей и готовы радоваться всякому ее ослаблению. Только одна маленькая Сербия инстинктивно сочувствовала России, однако без знания и без понимания ее; и только Соединенные Штаты инстинктивно склонны предпочесть единую национальную Россию как неопасного им антипода и крупного, лояльного и платежеспособного покупателя.
      
В остальных странах и среди остальных народов – мы одиноки, непонятны и «непопулярны». Это не новое явление. Оно имеет свою историю. М.В.Ломоносов и А.С.Пушкин первые поняли своеобразие России, ее особенность от Европы, ее «не-европейскость». Ф.М.Достоевский и Н.Я.Данилевский первые поняли, что Европа нас не знает, не понимает и не любит. С тех пор прошли долгие годы и мы должны были испытать на себе и подтвердить, что все эти великие русские люди были прозорливы и правы.
      
Западная Европа нас не знает, во-первых, потому, что ей чужд русский язык. В девятом веке славяне жили в самом центре Европы: от Киля до Магдебурга и Галле, за Эльбой, в «Богемском лесу», в Каринтии, Кроации и на Балканах. Германцы систематически завоевывали их, вырезали их верхние сословия и, «обезглавив» их таким образом, подвергали их денационализации. Европа сама вытеснила славянство на восток и на юг. А на юге их покорило, но не денационализировало турецкое иго. Вот как случилось, что русский язык стал чужд и «труден» западным европейцам. А без языка народ народу нем («немец»).
      
Западная Европа не знает нас, во-вторых, потому, что ей чужда русская (православная) религиозность. Европой искони владел Рим, – сначала языческий, потом католический, воспринявший основные традиции первого. Но в русской истории была воспринята не римская, а греческая традиция. «Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер» (Пушкин). Рим никогда не отвечал нашему духу и нашему характеру. Его самоуверенная, властная и жестокая воля всегда отталкивала русскую совесть и русское сердце. А греческое вероисповедание мы, не искажая, восприняли настолько своеобразно, что о его «греческости» можно говорить лишь в условном, историческом смысле.
      
Европа не знает нас, в третьих, потому, что ей чуждо славянорусское созерцание мира, природы и человека. Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением и лишь потом волею и умом. Поэтому средний европеец стыдится искренности, совести и доброты как «глупости»; русский человек, наоборот, ждет от человека прежде всего доброты, совести и искренности. Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское – бесформенно, добродушно и справедливо. Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы (и европейские тоже) и желает властвовать над ними; за то требует внутри государства формальной «свободы» и формальной «демократии». Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства, вольностью безгосударственного быта и расселения и нестесненностью, своей внутренней индивидуализации; он всегда «удивлялся» другим народам, добродушно с ними уживался и ненавидел только вторгающихся поработителей; он ценил свободу духа выше формальной правовой свободы, и если бы другие народы и народцы его не тревожили, не мешали ему жить, то он не брался бы за оружие и не добивался бы власти над ними.
      
Из всего этого выросло глубокое различие между западной и восточнорусской культурой. У нас вся культура – иная, своя, и притом потому, что у нас иной, особый духовный уклад. У нас совсем иные храмы, иное богослужение, иная доброта, иная храбрость, иной семейный уклад; у нас совсем другая литература, другая музыка, театр, живопись, танец; не такая наука, не такая медицина, не такой суд, не такое отношение к преступлению, не такое чувство ранга, не такое отношение к нашим героям, гениям и царям. И притом наша душа открыта для западной культуры: мы ее видим, изучаем, знаем и если есть чему, то учимся у нее; мы овладеваем их языками и ценим искусство их лучших художников; у нас есть дар вчувствования и перевоплощения.
      
У европейцев этого дара нет. Они понимают только то, что на них похоже, но и то искажая все на свой лад. Для них русское инородно, беспокойно, чуждо, странно, непривлекательно. Их мертвое сердце – мертво и для нас. Они горделиво смотрят на нас сверху вниз и считают нашу культуру или ничтожною, или каким-то большим и загадочным «недоразумением»…
      
И за тридцать лет революции в этом ничего не изменилось. Так, в середине августа 1948 года происходил съезд так называемого «церковно-экуменического» движения в Швейцарии, на котором были выбраны 12 виднейших швейцарских богословов и пасторов (реформаторской церкви) на такой же «всемирный» съезд в Амстердаме. И что же? На съезде господствовало «братское» сочувствие к марксизму, к советской церкви и советчине и мертвое холодно-пренебрежительное отношение к национальной России, к ее Церкви и культуре. Вопрос о русской культуре, о ее духовности и религиозной самобытности совсем и не ставился: она приравнивалась к нулю. Марксизм есть для них «свое», европейское, приемлемое; и советский коммунист для них ближе и понятнее, чем Серафим Саровский, Суворов, Петр Великий, Пушкин, Чайковский и Менделеев.
      
То же самое происходило потом и на «всемирном» съезде в Амстердаме, где подготовлялось чудовищное месиво из христианства и коммунизма.
      
Итак, Западная Европа не знает России. Но неизвестное всегда страшновато. А Россия по численности своего населения, по территории и по своим естественным богатствам огромна. Огромное неизвестное переживается всегда, как сущая опасность. Особенно после того, как Россия в 18 и 19 веках показала Европе доблесть своего солдата и гениальность своих исторических полководцев. С Петра Великого Европа опасалась России; с Салтыкова (Кунерсдорф), Суворова и Александра Первого – Европа боится России. «Что, если этот нависающий с востока массив двинется на запад?» Две последние мировые войны закрепили этот страх. Мировая политика коммунистической революции превратила его в неутихающую тревогу.
      
Но страх унижает человека; поэтому он прикрывает его презрением и ненавистью. Незнание, пропитанное страхом, презрением и ненавистью, фантазирует, злопыхательствует и выдумывает. Правда, мы видели пленных немцев и австрийцев, вернувшихся в Европу из русских лагерей и мечтавших о России и русском народе. Но европейское большинство и особенно его демократические министры кормятся незнанием, боятся России и постоянно мечтают о ее ослаблении.
      
Вот уже полтораста лет Западная Европа боится России. Никакое служение России общеевропейскому делу (семилетняя война, борьба с Наполеоном, спасение Пруссии в 1805-1815 годах, спасение Австрии в 1849 году, спасение Франции в 1875 году, миролюбие Александра III, Гаагские конференции, жертвенная борьба с Германией 1914-1917 гг.) не весит перед лицом этого страха; никакое благородство и бескорыстие русских Государей не рассеивало этого европейского злопыхательства. И когда Европа увидела, что Россия стала жертвою большевистской революции то она решила, что это есть торжество европейской цивилизации, что новая «демократия» расчленит и ослабит Россию, что можно перестать бояться ее и что советский коммунизм означает «прогресс» и «успокоение» для Европы. Какая слепота! Какое заблуждение!
      
Вот откуда это основное отношение Европы к России: Россия – это загадочная, полуварварская «пустота»; ее надо «евангелизировать» или обратить в католичество, «колонизировать» (буквально) и цивилизировать; в случае нужды ее можно и должно использовать для своей торговли и для своих западноевропейских целей и интриг; а впрочем, ее необходимо всячески ослаблять. Как?
      
Вовлечением ее в невыгодный момент в разорительные для нее войны; недопущение ее к свободным морям; если возможно – то расчленение ее на мелкие государства; если возможно – то сокращением ее народонаселения (например, через поддержание большевизма с его террором – политика германцев 1917 – 1938 гг.); если возможно то насаждением в ней революций и гражданских войн (по образцу Китая); а затем – внедрением в Россию международной «закулисы», упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма, политической и дипломатической изоляцией ее, неустанным обличением ее мнимого «империализма», ее мнимой «реакционности», ее «некультурности» и «агрессивности».
      
Все это мы должны понять, удостовериться в этом и никогда не забывать этого. Не для того чтобы отвечать на вражду – ненавистью, но для того, чтобы верно предвидеть события и не поддаваться столь свойственным русской душе сентиментальным иллюзиям.
      
Нам нужны трезвость и зоркость.
      
В мире есть народы, государства, правительства, церковные центры, закулисные организации и отдельные люди – враждебные России, особенно православной России, тем более императорской и нерасчлененной России. Подобно тому, как есть «англофобы», «германофобы», «японофобы» – так мир изобилует «русофобами», врагами национальной России, обещающими себе от ее крушения, унижения и ослабления всяческий успех. Это надо продумать и прочувствовать до конца.
      
Поэтому, с кем бы ни говорили, к кому бы мы ни обращались, мы должны зорко и трезво измерять его мерилом его симпатий и намерений в отношении к единой, национальной России и не ждать от завоевателя – спасения, от расчленителя – помощи, от религиозного совратителя – сочувствия и понимания, от погубителя – благожелательства и от клеветника – правды.
      
Политика есть искусство узнавать и обезвреживать врага. К этому она, конечно, не сводится. Но кто к этому неспособен, тот сделает лучше, если не будет вмешиваться в политику.
      
    
    
      
        
Нас учит жизнь
      
      
Нам надо жить с открытыми глазами и все время учиться на опыте других народов. Каждое явление политической жизни таит в себе как бы скрытый урок, который мы должны осознать и формулировать для себя. Политике надо учиться.
      
1. За последний год коммунисты ввели в обиход своей политической борьбы парламентские драки. Отвратительность этих нападений и свалок (в Италии, во Франции, в Венгрии) не поддается описанию. Однако это явление не новое: в конце двадцатых годов мы наблюдали еще более зверские драки в германском рейхстаге, где нападающими были национал-социалисты.
      
Это означает, что тоталитаристы, как левые, так и правые, принципиально исключают из государственного строительства начало свободного воззрения и свободного сговора. Для инакомыслящих у них есть только угроза, насилие и, в конце концов, казнь. Этим они ставят себя вне лояльности, вне государственной конституции, вне закона вообще. Они сознательно и открыто идут по пути политического преступления. Есть ли основание терпеть их присутствие в законодательных собраниях, терпеть их партии в государстве, предоставлять им право голосования и право агитации в стране? Политическая свобода есть ли свобода открытого насилия и партийного нападения на государство? И еще глубже: неужели свобода безгранична и призвана разнуздывать в жизни зло? Где же предел свободы и где ее мера?
      
2. Современная Франция сползает в пропасть потому, что ей не удается преодолеть психологию разбитого на войне государства. Она давно освобождена от оккупации и сопричислена к победителям, а душа ее ранена, обессилена и деморализована поражением 1940 года и последующими унижениями. Французский народ потерял веру в свою армию и не решается восстановить ее; он потерял веру в авторитет своего правительства и то и дело дезавуирует его; он потерял веру в силу и продуктивность здорового хозяйственного труда и ждет причитающихся «народу-победителю» репараций и компенсаций, которых ему не с кого получить; он научился больному спекулянтски-нелегальному самоснабжению и никак не может расстаться с черным рынком и оздоровить свою валюту; он все считает свои «убытки» и не решается списать их; его политическая воля утомлена, она не строит государства, а уходит в синдикаты, партии и разные союзы, где мыслят о прибытке (заработке и власти) и пытаются вымучивать вожделенное из без того замученного государства. Всем этим пользуются коммунисты. Именно с этим психологическим скольжением в пропасть борется генерал де Голль.
      
Этот урок учит нас тому, что государство строится прежде всего народною «душою», точнее – ее духовными силами, а именно: ее правосознанием, ее волею к единению, ее чувством собственного достоинства, ее доверием к власти и к армии, ее способностью честно трудиться и нести жертвы. В этой связи ставится и решается вопрос: есть ли государственный интерес сумма всех частных, личных и классовых интересов или нечто большее и особливое? И если он есть нечто большее, то в чем же состоит это большее?
      
3. Консервативная партия в Англии, победоносно проведшая войну и вслед за тем дезавуированная своим народом на выборах, обновляется и возрождается на наших глазах. За два года число ее членов удвоилось (ныне 2400000 человек), 100000 партийных агитаторов предложили ей безвозмездно свои услуги, в ее школах готовятся 10000 ораторов, ее программа радикально пересмотрена и обновлена: она категорически отвергает социализм, но требует глубоких и верных социальных реформ, по радикальности не уступающих левым программам.
      
Этот путь верен и поучителен, хотя для нас, русских, не нов. Реформы Петра Великого (пробуждение народной самодеятельности, введение «подушного» обложения, развязавшего крестьянскую запашку на сто лет вперед, и др.), реформы Александра II, реформы последнего царствования (расцвет образования, введение Государственной Думы, аграрная реформа Столыпина) – все это составляет у нас русскую государственную традицию: блюсти священные основы жизни и освобождать творческие силы народа; не расшатывать форму государства, а вовлекать народ в его жизнь; сочетать национализм со справедливостью; вести жизнь к социальности, но не к социализму и тоталитарности. Традиция это возводит нас к Пушкину, преклонявшемуся перед Петром Великим и мечтавшему дожить до грядущих реформ Александра II. Это целая школа политики, верная и глубокая, которой еще предстоит в России великое будущее.
      
История покажет, что удастся осуществить английским неоконсерваторам.
      
4. В Соединенных Штатах предстоят выборы Главы Государства. Этим выборам предшествовал целый год неуверенности и полубессилия в общей политике правительства (сущая растрата сил, времени и возможностей) и личная агитация кандидатов на сей пост перед народными массами (которых надо «уговорить»). Кандидаты на пост Главы Государства разъезжают ныне по всей стране, выхваляют самих себя, заискивают, поносят (или прямо позорят) соперников и наличный парламент, сулят выгодные реформы, обещают всяческие облегчения в жизни, пожимают руки, представляют толпе своих жен, говорят на железнодорожных станциях с вагонных площадок, стараются угодить публике острыми словечками и иными выходками, иногда провожаются аплодисментами, иногда глухим, недоверчивым молчанием, иногда забрасываются гнилыми томатами и тухлыми яйцами…
      
Как далеко это от русского представления о Главе Государства! Сколь ничтожен был бы в России авторитет такого Главы и его правительства! Как быстро разложилась бы Россия при такой государственной организации!
      
      
    
    
      
        
К истории дьявола
      
      
Дьявольское начало имеет в жизни человеческого рода свою историю. По этому вопросу существует серьезная научная литература, не касающаяся, впрочем, последних десятилетий. Однако именно последние десятилетия проливают новый свет на два прошедших века.
      
Эпоха европейского «просвещения» (начиная с французских энциклопедистов 18 века) подорвала в людях веру в бытие личного дьявола. Образованному человеку не верится в существование такого отвратительного, человекообразного существа «с хвостом, с когтями, с рогами» по Жуковскому), никем не виданного, а изображаемого только в балладах и на картинках. Лютер еще верил в него и даже швырнул в него чернильницей; но позднейшие века отвергли «черта», и он постепенно «исчез», угас как «отживший предрассудок».
      
Но именно тогда им заинтересовались искусство и философия. У просвещенного европейца остался лишь «плащ» сатаны, и он начал с увлечением драпироваться в него. Загорелось желание узнать о дьяволе побольше, рассмотреть его «истинный облик», у гадать его мысли и желание, «перевоплотиться» в него или хотя бы «пройтись» перед людьми в дьявольском образе…
      
И вот искусство стало воображать и изображать его, а философия занялась его теоретическим оправданием. Дьявол, конечно, «не удался», потому что человеческое воображение не способно вместить его, но в литературе, в музыке, в живописи началась культура «демонизма». С начала 19 века Европа увлекается его противобожественными обликами: появляется демонизм сомнения, отрицания, гордости, бунта, разочарования, горечи, тоски, презрения, эгоизма и даже скуки. Поэты изображают Прометея, Денницу, Каина, Дон Жуана, Мефистофеля. Байрон, Гёте, Шиллер, Шамиссо, Хофман, Франц Лист, а позднее Штук, Бодлер и другие развертывают целую галерею «демонов» или «демонических» людей и настроений, причем эти «демоны» – «умны», «остроумны», «образованы», «гениальны», «темпераментны», словом, «обаятельны» и вызывают сочувствие, а «демонические люди» являются воплощением «мировой скорби», «благородного протеста» и какой-то «высшей революционности».
      
Одновременно с этим возрождается «мистическое» учение о том, что «темное начало» имеется даже и в Боге. Немецкие романтики находят поэтические слова в пользу «невинного бесстыдства», а левый гегельянец Макс Штирнер выступает с открытой проповедью человеческого самообожествления и демонического эгоизма. Отвержение личного «черта» постепенно заменяется оправданием дьявольского начала…
      
Скрытую за этим пропасть – увидел Достоевский. Он указал на нее с пророческой тревогой и всю жизнь искал путей к ее преодолению.
      
Фридрих Ницше тоже подошел к этой пропасти, пленился ею и возвеличил ее. Его последние произведения – «Воля к власти», «Антихрист» и «Се человек» – содержат прямую и откровенную проповедь зла… Всю совокупность религиозных предметов (Бога, душу, добродетель, грех, потусторонний мир, истину, вечную жизнь) Ницше обозначает как «груду лжи, рожденную из дурных инстинктов натурами больными и в глубочайшем смысле вредными». «Христианское понятие Бога» есть для него «одно из растленнейших понятий, созданных на земле». Все христианство есть в его глазах лишь «грубая басня о чудотворце и спасителе», а христиане – «партия забракованных ничтожеств и идиотов».
      
То, что он превозносит, есть «цинизм», бесстыдство, «высшее, что может быть достигнуто на земле». Он взывает к зверю в человеке, к «верховному животному», которое надо во что бы то ни стало разнуздать. Он требует «дикого человека», «злого человека», «с радостным брюхом». Его пленяет все «жестокое, неприкрыто-звериное», преступное. «Величие есть только там, где имеется великое преступление». «В каждом из нас утверждается варвар и дикий зверь». Все, что зиждет в жизни братство людей, – идеи «вины, наказания, справедливости, честности, свободы, любви и т. п.» – «должно быть вообще изъято из существования». «Вперед же», – восклицает он, – «богохульники, противники морали, всевозможные беспочвенники, артисты, евреи, игроки, – все отвергнутые слои общества!»…
      
И нет для него большей радости, как видеть «уничтожение лучших людей и следить, как они шаг за шагом идут к гибели»…
      
«Я знаю мой жребий, – пишет он, – однажды с моим именем будет сопряжено воспоминание о чем-то чудовищном, о кризисе, какого никогда еще не было на земле, о глубочайшем совестном конфликте, о приговоре, вызванном против всего, во что дотоле верили, чего требовали, что свято чтили. Я не человек, я – динамит»….
      
Так оправдание зла нашло свои сущедьявольские, теоретические формулы, – и оставалось только ждать их осуществления. Ницше нашел своих читателей, учеников и поклонников; они приняли его доктрину, сочетая ее с доктриной Карла Маркса, – и принялись за осуществление этого плана 30 лет тому назад.
      
«Демонизм» и «сатанизм» не одно и то же. Демонизм есть дело человеческое, сатанизм есть дело духовной бездны. Демонический человек предается своим дурным страстям и может еще покаяться и обратиться; но человек, в которого, по слову Евангелия, «вошел сатана», – одержим чуждой, внечеловеческой силой и становится сам человекообразным дьяволом. Демонизм есть преходящее духовное помрачнение, его формула: «жизнь без Бога»; сатанизм есть полный и окончательный мрак духа, его формула: «низвержение Бога»». В демоническом человеке бунтует необузданный инстинкт, поддерживаемый холодным размышлением; сатанический человек действует как чужое орудие, служащее злу, но способное наслаждаться своим отвратительным служением. Демонический человек тяготеет к сатане; играя, наслаждаясь, мучаясь, вступая с ним (по народному поверию) в договоры, он постепенно становится его удобным жилищем; сатанический человек утратил себя и стал земным инструментом дьявольской воли. Кто не видал таких людей или, видя, не узнал их, тот не знает исконно завершенного зла и не имеет представления о подлинно дьявольской стихии.
      
Наши поколения поставлены перед ужасными, таинственными проявлениями этой стихии и доселе не решаются выговорить свой жизненный опыт в верных словах.
      
Мы могли бы описать эту стихию как «черный огонь» или определить ее как вечную зависть, как неутолимую ненависть, как воинствующую пошлость, как беззастенчивую ложь, как абсолютное бесстыдство и абсолютное властолюбие, как попрание духовной свободы, как жажду всеобщего унижения, как радость от погубления лучших людей, как антихристианство. Человек, поддавшийся этой стихии, теряет духовность, любовь и совесть; в нем начинается разложение и разнуздание, он предается сознательной порочности и жажде разрушения; он кончает вызывающим кощунством и человеко-мучительством.
      
Простое восприятие этой дьявольской стихии вызывает в здоровой Душе отвращение и ужас, которые могут перейти в настоящее телесное недомогание, в своеобразную «дурноту» (спазма симпатической нервной системы!), в нервную дисритмию и в психическое заболевание, а могут привести и к самоубийству. Сатанические люди узнаются по глазам, по улыбке, по голосу, по словам и по делам. Мы, русские, видели их въяве и вживе; мы знаем, кто они и откуда. Но иностранцы и доселе не разумеют этого явления и не хотят понять его, потому что оно несет им суд и осуждение.
      
А некоторые реформаторские богословы продолжают доселе писать о «пользе дьявола» и сочувствовать его современному восстанию.
    
    
      
        
Кризис коммунизма в Европе
      
      
За три года, протекших после войны, выяснилось с очевидностью, что европейские народы не хотят коммунизма. Достаточно вспомнить все голосования, происшедшие за это время в свободных странах, все попытки учинить переворот (Италия, Франция), гражданскую войну в Греции; достаточно обозреть состав парламентов и правительств. Если бы свободные европейские народы действительно желали коммунизма, кто помешал бы им за эти три года совершить соответствующую революцию? И если бы народы оккупированных стран (восточные Германцы, Поляки, Чехи, Словаки, Венгры, Румыны, Болгары) сочувствовали своим коммунистическим оккупантам, то зачем применялся бы в них режим террора?
      
Нет, европейский пролетариат оказался «не на высоте»: после такой войны, стольких страданий и разрушений, такого унижения и голода – он не дал коммунистам ни большинства голосов, ни уличной победы в вооруженном восстании. Да и европейские коммунисты недалеко ушли от так называемых «социал-предателей». Оказалось, что даже такие старые члены Коминтерна, как Торез, Марти, Тольятти, Готвальд, Димитров и Пик не умеют или не решаются провести настоящую коммунистическую революцию: одни из них только болтают о вооруженном восстании (Тольятти, Торез) и в то же время предоставляют «буржуазному» правительству конфисковывать склады оружия, стоившие так много труда и денег; другие (Тито, Димитров, Гомулка) совершенно не преодолели в себе национализма и мешают интернациональному всеслиянию и всесмешению; и все они боятся своих мужиков и своей буржуазии; их всех надо «понуждать к власти», потому что они просто опасаются брать ее. Парламентские драки, конечно, для начала неплохо; но они не ведут к власти. И то обстоятельство, что все европейские коммунисты жалуются на «вялое» настроение среди рабочих, свидетельствует просто об их «неумении»!!…
      
Правда, рабочие во Франции охотно бастуют, но только из-за заработной платы и из-за снижения налогов, а на восстание не идут: их надо раскачивать, разжигать столкновениями и подсказывать «приемлемые» для них лозунги («долой план Маршалла», «не потерпим новой войны» и т. д.); а стойкость их в «необходимой» гражданской войне – очень сомнительна… А рабочие в Италии немедленно шныряют в боковые улицы, как только показываются правительственные войска. Но на то есть «вожди Коминтерна», чтобы вести массы на баррикады!
      
Советские правители отлично понимают, что коммунизм можно навязать Европе только войной и оккупацией. Они прекрасно знают, что там, где необходим террор, – там масса не желает коммунизма. Так обстоит дело, например, в России уже тридцать лет. Вообще степень необходимого террора определяет степень отвращений народа от коммунизма.
      
Картина ясна: без военной оккупации Европа коммунизма не примет. Европейские народы совершенно «испорчены» – христианством, индивидуализмом, частной инициативой, свободой мнения, частной собственностью и демократическим почтением к праву и власти. Для мировой власти нужна коммунистическая элита, а ее в Европе нет; нужна коммунистически-фанатическая армия, а ее нет – ни в России, ни в Западной Европе. Коминтерну необходимы янычары коммунизма, слепо доверчивые, покорные, беспощадные, фанатичные, жадные, лишенные собственного мышления, образования, политического смысла и опыта. А их надо навербовать. Где? В Европе – дело безнадежное. Европейцы годятся не в «комправители», а в «комрабы», они не пойдут на завоевание, обезличение и порабощение остального человечества; скорее их самих надо завоевать, обезличить и поработить, а может быть, и наполовину истребить…
      
Европа создала тип человека и культуры, не подходящий для коммунизма.
      
Эти люди не будут сражаться за коммунизм, а будут сдаваться. Если «свои давнишние рабы» сдавались в плен финнам и немцам, то чего же ждать от «новопокоренных» европейцев? А между тем война за мировую власть предстоит жестокая, беспощадная, истребительная и разрушительная. Тольятти никогда не решится разрушить Рим и Флоренцию, Торез и Марти не согласятся истребить французский народ чумными бактериями. Тито и Димитров не поведут своих славян стирать с лица земли Лондон и Нью-Йорк. А советская армия может начать массовую сдачу сразу после перехода через Эльбу… Нет, чтобы выиграть новую мировую войну за коммунизм, нужны не-христиане, анти-европейцы, нужна интернациональная армия, лишенная родины, национальной чести, «предрассудков» и жалости.
      
Вот смысл тех слов, которые были произнесены негласным вождем Коминформа два года назад: «Русский народ для нашей войны больше не годится, это отработанный пар»; и еще: «как коммунистический солдат – азиат выше».
      
И то, что сейчас совершается, есть именно начавшийся поход за «азиатским янычаром».
      
    
    
      
        
Сначала Азия
      
      
Вот уже тридцать лет мы изумляемся тому, как медленно постигают европейцы и американцы коммунистическую опасность, как упорно они пытаются свести все к «революционному прогрессу» в России и, в худшем случае, к возрождению «русского империализма». Теперь стали догадываться, спохватились, и то все еще твердят там и сям, что «Россию надо обуздать» и что в коммунизме живет «начало христианской справедливости» (реформаторский теолог Карл Барт).
      
На самом же деле коммунисты хотят мировой власти – «всерьез и надолго». Они мыслят не в государственном масштабе и не в национальном, а в континентальном. Им нужен большой, глухоманный, извне недоступный, суровый континент, континент – людское море, континент – крепость, с выходами во все стороны. Это – Азия. Они уже владеют третьей частью ее и уже сумели оценить все притонные удобства ее тайги, ее пустынь и ее плоскогорий.
      
Размер Азии – 40 миллионов кв. километров; она вчетверо больше Европы. Население Азии – 1200 миллионов людей (Китай – 461 млн, Брит. Индия – 353 млн); оно превышает европейское население больше чем вдвое. Естественные богатства Азии – неисчерпаемы. Уровень жизни ее народов – чрезвычайно низок, что так важно для коммунистов, несущих людям нищету и голод. Азиатские народы чрезвычайно выносливы; европейскую культуру они не знают и не ценят, европейскую цивилизацию изведали только в качестве «притесняемых» и «порабощаемых» иностранным капиталом. Нет ничего легче, как внушить им ненависть к Европе и Америке. Они политически наивны и доверчивы; «соблазны» капитализма и демократии им почти неведомы. У них есть первобытная фантазия и темперамент; все это можно разжечь до жестокого фанатизма. Азиат упорен и хитер. В числе его религий есть две завоевательных (шинтоизм и магометанство) и одна мессиански-властолюбивая. Разжечь в Азии «освободительные», «антиколониальные» гражданские войны – легче легкого. В этих войнах выделятся безоглядные фанатики, свободные от патриотических и национальных предрассудков, – и из них будет создан миллионный кадр коммунистических янычар.
      
Ныне эти гражданские войны разжигаются во всей Азии: в Корее, в Бирме, в Индокитае, в Индии, на Яве, на Филиппинах. «Континентальная акция» начата и идет с возрастающим успехом; и какое число иноземных коммунистов, переодетых китайцами, корейцами, бирмианами, малайцами, индусами, организует эти войны или просто сражается в них (напр., завоевывая Монголию или Маньчжурию), знают только одни коммунистические штабы.
      
Тот, кто изучал протоколы съездов Коминтерна, и особенно резолюции его Исполнительного Комитета (ИККИ), тот знает, что колониальные страны давно считаются у коммунистов чем-то вроде «эльдорадо» революции, что план «взбунтовать колонии против европейцев и американцев» и устроить им резню – давно уже проводится в жизнь всевозможными резидентами Коминтерна. Теперь пробил час решительного наступления в Азии. И по сравнению с этим восстанием колоний – европейский фронт и европейские события уже отошли на задний план. Драться сразу и в Европе, и в Азии Советы не могут. Европейский фронт должен быть временно приглушен и только обеспечен от нападения.
      
В этом-то и состоит смысл последних событий: наступление в Азии и оборона в Европе. Именно этим объясняются улыбки Сталина западным послам; щедрость его на неисполняемые обещания; снижение советского тона по всей европейской линии; хладнокровное принятие провала в Греции; отложенная экзекуция над Тито; новейшее заигрывание с Австрией; организация чисто немецкой комполиции в Восточной Германии; требование от западноевропейских коммунистов торжественного обязательства, что они «не допустят нападения на Совсоюз»; упорные старания сорвать «план Маршалла» в Европе (угольными и металлургическими забастовками, полувосстаниями во Франции и в Италии и т. д.) и многое другое. Европейская политика Советов получила значение «отвлекающей диверсии». Главное готовится и совершается в Азии.
      
В этом отношении Китай получил уже для сороковых годов то значение, которое имела Испания в тридцатых годах: борьба за новый революционный плацдарм; война с антикоммунистическим миром – на чужой территории и без объявления войны; практическая школа революции и ее приемов – в переряженном виде и т. д… Китай есть ключ к Азии, или, точнее, это ворота, ведущие к азиатским народам. Его территория в 9 раз больше испанской; его население почти в 20 раз многочисленнее испанского. Поэтому можно сказать, что силою обстоятельств судьба Европы решается сейчас в Китае. Это уже понятно и в Америке и в Англии. В Америке недавно Дуй (Dewey), республиканский кандидат в президенты, сказал, что Америка должна в первую очередь помочь «своему старому другу, Китаю». Имперская конференция в Лондоне, при участии Канады, Новой Зеландии, Индии (Пандит Неру), Южной Африки, Австралии, Цейлона, Пакистана, Южной Родезии и Англии, только что выработала план обороны Великобританской империи от коммунизма (для Азии, Австралии, Африки и Европы).
      
Автор настоящей статьи склонен думать, что в этом планетарно-континентальном плане коммунисты просчитаются. Они недооценивают морально-религиозный фактор в Азии: из десяти великих азиатских религий (шинтоизм, конфуцианство, лаотцеизм, буддизм, ранний ведизм, поздний индуизм, парсизм, магометанство, иудейство, христианство) – элементы разнуздания можно найти только в некоторых сектах позднего индуизма. Из агрессивных религий Азии – ни магометанство, ни шинтоизм совсем не склонны к коммунизму. В частности, китайцы крепко держатся за начала конфуцианского правосознания, патриотизма, семьи и частной собственности. Пробуждение «колониальных» народов поведет у них не к интернационализму, а к множеству национальных государств. В Индии – ни магометане, ни индусы не дадут коммунизму никаких кадров. Словом, бацилла большевизма приведет в Азии к совсем иным последствиям, чем думает азиатский властелин Коминтерна-Коминформа.
      
Перенесение борьбы в Азию дает Европе отсрочку, коей европейцы должны умно воспользоваться. В то же время оно требует от Соединенных Штатов именно той дальнозоркости и активности, которые присущи Маршаллу, Ванденбергу, Делльсу и, по-видимому, истребителю нью-йорских гангстеров, возможно, будущему президенту Дуй.
    
    
      
        
Современная эмигрантская политика
      
      
Будущему историку русской революции предстоит большая и поучительная работа. Можно представить себе, с каким интересом он будет разбирать все наши журналы, журнальчики, листки, обзоры, газеты, воззвания, резолюции, протоколы, инструкции и программы. Кипы и вороха; комплекты и одиночки. Одно беспокоит: не разочаровался бы он… Разберет, прочтет, да и напишет: «Девяносто процентов этого материала представляло из себя сущий пустоцвет; было много возбуждения и мало содержания; люди проталкивались вперед, а сказать им было нечего; хотели фигурировать, вести, учить, – а фигурировать было не с чем, вести было некуда и учить не могли ничему за неимением серьезных мыслей». «Странная, – скажет он, – была эпоха: писатели молчали, а читатели разглагольствлвали; а о чем, – и сами не знали, потому что сказать им было нечего и мысли они заменяли провозглашениями и взаимной бранью»…
      
Если будущий историк напишет это, то он будет, кажется, прав. Большая часть современной эмигрантской публицистики выговаривает заносчивым тоном общие места, избитые фразы, и хорошо еще, если эти избитые фразы составлены грамотно; и хорошо еще, если за ними не скрывается какого-нибудь невозможного политического вздора… Читаешь это политическое половодье и спрашиваешь себя: откуда это? А вот откуда.
      
Эта «литература» объясняется, во-первых, общей взволнованностью мировыми событиями. Эта взволнованность особенно понятна в русской душе, в душе едва спасшегося эмигранта, столько лет проведшего в угнетенном молчании и копившего неизживающиеся аффекты. Но «взволнованность» сама по себе не дает ни зрелой мысли, ни сосредоточенной воли. Излитая на бумаге, она превращается в пустые извержения, в банальные возгласы, в беспредметную агитацию и партийную раздорливость.
      
Эта «литература» объясняется, во-вторых, изголодавшимся честолюбием – состоянием психологически вполне понятным, но без чувства чести, без политической дальнозоркости и без политического опыта – весьма опасным. К сожалению, большинство эмигрантских политиков не имеет возможности действовать, им негде показать свою энергию, свои таланты, свой такт, разве только в писании. Отсюда множество писателей, никогда не думавших и не имеющих, что сказать. А говорить стараются громко, звонко, всеуслышно…
      
Эта «литература» объясняется, в-третьих, политическим дилетантством большинства. Странное дело, все понимают, что каждому серьезному делу, каждому «рукомеслу», каждой ответственной службе надо обучаться: учатся сапожники, столяры, маляры, переплетчики, механики, штукатуры. Горшки обжигают горшечники. Одежду шьют – портные и т. д. Учатся врачи, инженеры, юристы, агрономы, военные. Но с политикой – сущее несчастье: все берутся за нее, не учась, не зная политической азбуки, не продумав ни одной национальной истории, ни одной конституции, не имея никакого представления о законах социологии, морали и правосознания. Предоставляют все эти «корешки» другим, а сами довольствуются «вершками». Пытаются прикрыть свое незнание громким голосом, спрятать свои недоразумения за развязностью, импонировать хлесткой полемикой. Думают, что политика – это «лозунги», «агитация» и «подминание других под себя»…
      
И в четвертых, – торопятся. Уверяют себя и других, что к завтрашнему дню надо быть готовым; что третья война «уже началась»; что она вот-вот закончится разгромом Советов и что тогда – «наша очередь». Нас, именно нас, а не другую какую-нибудь идиотскую партию, позовут, призовут, «нам вручат», «мы поведем», ибо «все за нас» (за исключением предателей и народных врагов), и мы тогда «покажем себя»…
      
А показывать-то окажется нечего, кроме агитационного пустословия и нового «террора – наоборот».
      
Тревожно и грустно следить изо дня в день за всей этой политической шумихой, сумятицей, саморекламой и взаимоотношением; за всем этим надрывным деньгодобыванием, за всей этой беспочвенной демагогией. И ничего хорошего из этого выйти не может.
      
Ибо для серьезной политики нужно не заискивание у иностранцев, не агитация в пустоте и не злоупотребление священными словами в лозунгах. Нужно другое, а именно:
      
1. Твердое и доказанное на деле чувство национальной чести. Ибо тот, кто его лишен, – только и может повести бесчестную политику, какими бы словами он ни прикрывался. А бесчестием России не спасешь.
      
2. Политическая дальнозоркость, свойственная людям вчувствовавшимся в ход истории, имеющим некий дар государственного предвидения и искушенным в деле.
      
3. Политическое разумение и экономическое образование. Подумать только: как довериться человеку, не умеющему отличить государство от церкви, авторитарный строй от тоталитарного, федерацию от автономии, честь от бесчестия? Кому нужна невежественная болтовня и стряпня? Не России же!
      
4. Творческая идея.
      
Не наивно ли ждать спасения от безыдейного политиканства, от закулисных шептаний и соглашений?
      
5. Воля как дар к власти (а не как похоть властолюбия!). Государственность есть волевое начинание: нет воли и все расползается в раздоры, интриганство и хаос.
      
6. Политический такт, т. е. искусство объединять людей на исторически обоснованной и жизненно реальной программе, не раздражая их и не отталкивая их.
      
Надо помнить, что бестактный политик погубит всякую, даже самую легкую и благополучную политическую конъюнктуру. А наше положение – русской эмиграции – исторически наитруднейшее.
      
И вот мы должны быть всегда готовы приветствовать и поддерживать каждый проблеск такой серьезной политики в эмиграции.
    
    
      
        
Оптимизм в политике
      
      
Прожитые нами черные десятилетия должны были, казалось бы, излечить нас от того наивного политического оптимизма, который был внушен девятнадцатому веку Жан-Жаком Руссо и который в свое время породил большую французскую революцию. «Человек от природы добр и его надо только освободить, тогда все устроится само собою». Вот предпосылка, на которой строили свои программы анархисты, либералы и демократы 19 века. Мы не смешиваем анархистов с либералами, а либералов с демократами – это различные доктрины и программы, но наивный оптимизм человеческой свободы присущ и доныне им всем (см., напр., статью В.А. Маклакова «Еретические мысли» в XIX книжке «Нового Журнала»), хотя и в различной степени.
      
Казалось, уже один опыт большой французской революции должен был доказать, что политическая свобода сама по себе не «облагораживает» человека, а только развязывает его, выпускает его на волю таким, каков он есть, со всеми его влечениями, интересами, страстями и пороками, которые он и выносит на улицу. Казалось бы, что опыт всех последующих войн и революций, всего хозяйственного и политического развития за полтораста лет («капитализм» и «демократия») должен был обличить и опровергнуть наивную и сентиментальную предпосылку такого оптимизма. Этот опыт показал недвусмысленно и ясно: нет, человек есть существо сложное; заряженное страстями, но способное иногда и к доброте; не зверь, но подчас с наклонностями к зверству; расчетливое и жадное, но не лишенное совести; восприимчивое к божественным лучам, но и весьма удобопревратное ко злу; естественное, но с противоестественными тяготениями; способное и к доблести, и к самому смрадному душевному «подполью» (см. у Достоевского); и слишком часто бесхарактерное, неустойчивое, погрязающее в мелочности и трусости. «Свобода» – не переделывает его к лучшему, а только «проявляет» (в фотографическом смысле) его со всеми его чертами, склонностями и страстями. «Освободить» его – не значит сделать его внутренне способным понести внешнюю свободу и не превратить ее в разнуздание. Напрасно анархист Кропоткин твердил до конца, будто человек дурен потому, что его угнетают законы государства, и будто тотчас после отпадения государства, законов и власти осуществится свободное, солидарное и гармоническое сожительство людей.
      
С этими наивными иллюзиями, надо надеяться, покончено надолго, на века: наши черные десятилетия дали нам незабываемый урок. Мы видели, во что внутренне несвободные люди превращают внешнюю свободу. Мы видели, как злодеи нарочно разнуздывали народные массы, чтобы взнуздать их по-новому, по-своему, «по-свойски», тоталитарно; мы видели, как массы валили за ними, создавая для себя новое, неслыханное и невиданное ярмо коммунизма. И когда мы теперь рассказываем о том, как свободен был русский народ под своими Государями и как эта свобода все возрастала вместе с ростом духовной культуры, то нам верят лишь с трудом, ибо в рабстве выросли заново целые поколения русских людей, которым вдолбили неправду об историческом прошлом России.
      
Политика будущего должна смотреть на человека трезво и брать его таким, каков он есть. Она будет разуметь под свободой прежде всего свободу внутреннюю: духовное, нравственное и политическое самообладание человека; его способность распознать добро и зло, предпочитать добро и нести ответственность; его умение – обуздывать в себе преступное и добровольно блюсти лояльность законам; его готовность – ставить интерес родины и государства выше своего собственного. К этой внутренней свободе людей надо воспитывать, от молодых ногтей, из поколения в поколение: интеллигенцию, рабочих и крестьян, в народных школах, в гимназиях, в университетах, в армии, в общественной и политической жизни. Нельзя исходить из уверенности, будто всякий, умеющий одеться, обуться и заработать себе дневное пропитание, способен активно участвовать в строительстве государства; и будто всякий, кто способен
      
        
          
«Без принуждения в разговоре Коснуться до всего слегка»…
          
политически «умен» и очень «мил»…
        
        (Пушкин)
      
      
Однако и этого мало: надо понять, что происходит в душе человека, голосующего в любом государстве.
      
Во-первых, он не компетентен в большинстве вопросов, по которым он подает свой голос: он не знает этих предметов; он не разбирается в том, что именно народу и государству полезно и что вредно; он или голосует наобум, или же подменяет пользу государства своею личною выгодою. Его спрашивают: что нужно народу в Целом, в чем польза государства? А он отвечает, подавая свой голос: мне выгоднее «то», а не «это»! Люди «танцуют» от «своей печки»; голосуют про собственную «шкуру»; радеют о личном прибытке, и только самые «развитые» и «сознательные» подменяют государство своим «классом» или «профессией».
      
«Мне завтра надо голосовать по трем существенным вопросам жизни, – пишет мне из Швейцарии один выдающийся ученый, – а я не знаю, за что голосовать; надо бы изучить каждый вопрос отдельно, отвести на каждый по крайней мере по неделе, а у меня нет времени; придется голосовать наобум»… Таково положение честного ученого. Какова же компетентность рядовых обывателей?
      
Во-вторых, каждый человек, идущий подавать свой голос, несет в себе весь свой сложный состав: тут и приобретатель, и гражданин; и шкурник, и патриот; и добросовестный, и карьерист; и классовый «требователь», и реальный политик, а может быть, и бессовестный злыдень; а нередко вся эта «сложность» упрощается – и голосовать идет просто хитрый шкурник. Западная демократия – формальна: она «верует» в свободу голосования, которая является будто бы лучшей наставницей и «священным правом». Голосование должно быть «свободным» и «тайным»: каждый человек должен иметь обеспеченное священное право подать свой голос из своего внутреннего «шкурника», из «карьериста», из классового требователя и бессовестного злыдня. А потом все эти недоуменные и недоразуменные голоса шкурников будут подсчитаны и, по наивной вере Жан-Жака Руссо, – «крайности отпадут, а не ошибающаяся никогда Общая Воля будет выяснена»…
      
Прожитые нами черные десятилетия заставляют нас поставить ребром вопрос: да полно, так ли это? Определяется ли истина – прессованием недоразумений? Познается ли государственно полезное посредством арифметического подсчета частных вожделений? Действительно ли священно право гражданина – «тайно» и «свободно» рвануть к себе общественный пирог? Хорошо ли это – приравнять голос честного патриота голосу предателя, мнение политического мудреца – мнению ловкого карьериста, суждение Петра Аркадьевича Столыпина – суждению эсера Чернова, голос Ключевского – голосу Абрама Крыленко, мнение Менделеева – мнению батьки Махно? Верен ли и спасителен ли путь формальной демократии, арифметически оперирующей с частными вожделениями?
      
И вот, мы думаем, что этот путь неверен и опасен; а для грядущей России он может стать прямо гибельным. Надо искать других путей.
      
Но не значит ли это, что мы рекомендуем тоталитаризм с его фальсификацией голосования, в сущности, лишающей подачу голоса всякого смысла? Нет. Боже избави Россию от всякого тоталитаризма – левого, правого и среднего. Но в таком случае остается только путь западноевропейской демократии? Знаем, что многие так думают: загнали сами себя в мнимый тупик и не видят ни перспективы, ни исхода: или тоталитарная диктатура – или формальная демократия. А между тем в самой этой формулировке уже указываются новые исходы:
      
1. Диктатура, но не тоталитарная, не интернациональная, не коммунистическая; диктатура, организующая новую неформальную демократию, а потому демократическая диктатура; не демагогическая, «сулящая» и развращающая, а государственная, упорядочивающая и воспитывающая; не угасающая свободу, а приучающая к подлинной свободе.
      
2. Демократия, но не формальная, не арифметическая, не прессующая массовые недоразумения и частные вожделения; демократия, делающая ставку не на человеческого атома и не безразличная к его внутренней несвободе, а на воспитываемого ею, самоуправляющегося, внутренне свободного гражданина; демократия качественности, ответственности и служения – с избирательным правом, понятым и осуществленным по-новому.
      
А за этими двумя возможностями скрывается множество новых политических форм в разнообразнейших сочетаниях, начиная с новой, творческой, чисто русской народной монархии. Но ведь такой формы нигде нет! Странное возражение! Как будто на свете не бывает ничего нового! Или как будто мы, русские, только и можем заимствовать у других народов их моды и их ошибки…
      
        
          
…«Ах, если рождены мы все перенимать, Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев»…
          
 …«Чтоб истребил Господь нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья»…
        
        Грибоедов
      
      
России необходимо иное, новое! И русские люди создадут его.