Дмитрий Евгеньевич Галковский
    
АНДЕРГРАУНД
   
   
    
     
I
    
    
    
Вл. Гусев ходил по своему кабинету из угла в угол и говорил: "Галковский, вашу книгу надо печатать только целиком, там всё связано, на месте, при разрыве происходит катастрофическое понижение уровня. То есть читать можно, но "события" нет. Печатайте только целиком. И второе — не надо вам в "Наш современник". Это вам именно я, как человек в общем "почвеннических" взглядов, говорю. Не нужно вам этого — затравят. Будьте "над схваткой".
    
Я слушал и думал: "Верно всё говорите и сам я это знаю. Да ведь НЕКОМУ ПОМОЧЬ. Вы же не поможете. Зачем вам это. И стадо литературных обезьян сделает со мной всё что угодно. Напечатают 1/20 часть для смеха, чтобы было куда бить, назовут подлецом, антисемитом, евреем и гермафродитом; сделают передачу на телевидении, смонтировав из полуторачасового выступления двухминутную реплику наглого кретина, вообще сделают ВСЁ ЧТО МОЖНО."
    
И в общем уже сделали. Вплоть до того, что в каком-то кегебистском листке ("Русский вестник") под моей фамилией сначала опубликовали текст совершенно мне не принадлежащий, а затем после моего протеста вместо извинения "окрестили" Антихристом Русского Народа. Что ж, ладно. Теперь, по поводу сделанного позволю себе в свою очередь тоже сделать некоторые обобщения.
   
   
    
     
II
    
    
Когда умер отец, мне, 17-летнему сыну, досталась в наследство электробритва. Она лежала передо мной на столе, а я обхватил голову руками и плакал. Плакал не только от горя, но и от стыда. Отец был умный, трудолюбивый человек. Он всё-таки прожил 52 года и всё жизнь работал. В результате же — ничего. "Электробритва", которой нельзя было пользоваться, потому что в морге ей брили отцовский труп. Всё. Ещё кое-какие дореволюционные книги — но это из растасканной по разным углам библиотеки деда. А от отца, родившегося в 1924 и умершего в 1977 году, — ничего. Но ведь так не бывает, чтобы НИЧЕГО. Значит, кто-то ВЗЯЛ.
    
"Перекрыли кислород". Очень советское выражение. Просто, гигиенично: какая-то мразь крутанула краник, а за стеной человек захрипел от удушья. Русским — образованным, русским — горожанам, русским — "с правилами" в известный момент перекрыли кислород. Так, что они приходили вечером домой, утыкались в подушку и плакали от бессильной злобы. Невозможно представить тот чудовищный груз травли и преследований, который обрушился на русские образованные классы после 17-го года. При безудержном восхвалении и колоссальных привилегиях, как из рога изобилия высыпанных большевиками на "чёрных русских", "глупых русских", всё что хотя бы на йоту возвышалось над уровнем серого деревенского болота подвергалось осмеянию и искоренению. Дворян и предпринимателей старались уничтожить сразу.
    
Остальных ставили в положение "лишенцев", потомственных ничтожеств — детей дегенератов и люмпенов. Жизнь в СССР этих людей — выходцев из семей русских мещан и священников — это постоянное нахождение в "пограничной ситуации". В положении придурков, которые, кривляясь и гримасничая, получают законное право подбирать объедки у ограды монгольского табора. При этом у деревенского хамья было "сто путей, сто дорог". Детей пастухов и лакеев охотно принимали и в МГИМО. Чтобы не было КОНКУРЕНТОВ. Русские чтобы были (вот они — русские), а конкурентов — не было.
    
Сколько я вынес издевательств и несправедливостей со стороны инородцев только за то, что я русский и, несмотря на это, умнее и талантливее их. Мне бы охотно простили пьяную блевотину или доносы "по начальству" (я же — русский!). Но Шопенгауэра и Платона не простили, и не могли простить. Потому что — конкурент…
   
   
    
     
III
    
    
Но всё это не идёт ни в какое сравнение с издевательством со стороны русского крестьянства. Во-первых, разумеется "еврей": чищу зубы, не ругаюсь матом, не пью. (Замечу в скобках, что говорить об антисемитизме крестьян так же нелепо, как говорить о космополитизме евреев, всегда, в любом культурном окружении сохраняющих свою еврейскую сущность и никогда не выступающих с наднациональной позиции космополита (гражданина мира). Крестьянин (гражданин крестьянского "мира") вполне интернационален — как только он выламывается из естественной последовательности деревенской жизни и начинает "рассуждать". Все юдофобские декларации идеологов современной русской деревни являются либо выражением комплекса неполноценности перед городской культурой в целом, либо следствием конкретной обиды за то, что "не взяли в дело" или просто "маловато будет". Это так же нельзя называть антисемитизмом, как своекорыстную ненависть крестьян к русским помещикам — русофобией.)
    
Да, во-первых, на уровне интеллектуального оформления элементарных эмоций — "еврей", то есть "чужой", "ничтожный", "жестокий". Но, во-вторых (и это главное), — я чувствовал в этих людях животный, подсознательный и поэтому абсолютный и безнадёжный страх — страх САМОЗВАНЦА. Страх разбогатевшего "трудами неправедными" беглого холопа перед нищим и ограбленным ХОЗЯИНОМ. Человеком, который знает про него ВСЁ. Вообще ВСЁ. Это было видно — сразу. И в сложившем на столе ладошки лысом подполковнике, и в принимающем экзамен пьяном профессоре, и в слесаре-сокурснике. Все они, общаясь со мной, внутри, в глубине души — понимали. Вообще мне кажется, что Казимир Малевич, рисуя треугольный и квадратный крестьянский мир, на самом деле весьма РЕАЛИСТИЧНО выразил мировосприятие крестьянина. Суть деревенской жизни — анализ и расчёт. Примитивный геометрический анализ (положение солнца, влажность почвы, цена пуда зерна) и примитивные, доведённые до автоматизма физические действия (разрыхление почвы, помол муки, продажа). Постоянная, ежедневная калькуляция — вот основа деревенской жизни, скрывающаяся за декорумом лаптей и библейских бород. А чтобы было удобнее считать (и высчитывать) — реальность "генерализируется". Дом превращается в квадрат, ёлка — в треугольник. Человек — в нехитрый геометрический узор. Геометрический узор "Галковский" таил в себе скрытую угрозу. И из него начинали вычитать другие вещи. "Галковский" минус квадрат-дом, "Галковский" минус ромб-образование, "Галковский" минус круг-жизнь.
    
Как соотносилось это жестокое и примитивное восприятие мира с духовной жизнью русских образованных классов до революции? В общем — никак. Каков был образ русского крестьянина в русской культуре XIX века? Это был образ русского мужика Марея, по ногтю которого полз Достоевский и обливался мазохистскими слезами: "О великий мужик Марей!" Предполагалось, что марей не выдаст, надёжа-марей страдания примет за грехи мира, за правду. А калькулятор-марей с первой подачи родственников сдал. Картина, любовно оттачиваемая русскими: задохлик-очкарик, целующий сапоги следователю, и марей, молчащий на дыбе. Но реально-то… Каков образ крестьянина в мировой культуре? Начиная с Древней Греции? От Испании и до Китая? — Трусливый, тупой и ленивый человек "себе на уме". Вот "тип крестьянина". Причём тип именно в реалистической ветви мировой культуры. И каково же поведение этого человека, столкнувшегося с обвинением в идеологическом преступлении, попавшего в подвалы оруэлловского "Минлюба"?
    
Там, где интеллектуал-гуманитарий, да и вообще горожанин окажет пускай слабое и даже жалкое, но сопротивление, некоторое упорство перед аппаратом идеологической ломки (просто потому, что он знает и понимает, ЧТО ЭТО ТАКОЕ и чего и зачем хотят от него), то при этих же обстоятельствах крестьянин, визжа от страха, будет делать всё что угодно, причём с внутренним, но вполне явным желанием выслужиться перед Государством и стать своим, "советским". Это вообще — крестьянин как таковой. А уж собственно русский мужик оказался просто сволочью и предателем. Это русский мужик хотел сжечь на костре русского помещика и русского писателя Бунина, это русский мужик, по словам Гиппиус, "со смехом и семьями" отрекался от христианства ещё в 17–18 году, это русский мужик, глупый и жадный, за дешёвые покупки большевиков личардой верным грабил и убивал "белых русских", русских горожан, потому что еврейские горожане пообещали ему больше (и проще — "убил и съел"). Это русский мужик сам себя разорял и обрекал на голодную смерть в период сталинских "хлебозаготовок" и коллективизации. Николаевскую железную дорогу построил граф Пётр Андреевич Клейнмихель, а русский мужик, хам-недоучка, построил дурацкий "бам". Воняющие потом деревенские мужики, кувыркающиеся в железном ведёрке "орбитальной научно-исследовательской станции "Мир" — ("Война и миръ") — вот символ дешёвого "использования" деревенской тупости и тщеславия. Это АНДЕРГРАУНД. Советскую власть придумали не в русской деревне. Наоборот, те, кто её придумал, русскую деревню презирали. Но строили советскую власть руками русского мужика, и он, науськанный, перебивший и ограбивший своих ХОЗЯЕВ, оказался глупым, голым дурачком, дурачком, которого используют "за так" — "Ты нам пуд зерна, а мы тебя сегодня бить не будем".
   
   
    
     
IV
    
    
Здесь мы и подходим к теме андерграунда, к тому, что такое андерграунд и кто же является андерграундом в структуре нашего общества.
    
Что же такое андерграунд? Это часть общенациональной культуры, находящаяся на обочине жизни, нечто, с одной стороны, гонимое и презираемое, а с другой стороны — достойное презрения. Андерграунд — это нечто скрывающееся, боящееся дневного света. Андерграунд как слой людей — это "подполье", знаменитое русское слово, к концу ХХ века довольно сильно потраченное. Можно сказать точнее и проще — андерграунд — это ПОДОНКИ. Нечто не живущее на дне, но на дно опустившееся. Наиболее простой пример андерграунда и андерграундной жизненной ситуации — мезальянс, наркомания, психическое заболевание. Андерграунд — это ошибка. В каждом конкретном случае, поскольку человек свободен, относительная. Но в целом — абсолютная. Конкретная личность может оказаться на дне жизни случайно, то есть "несправедливо". Но сам придонный слой есть осуществление закономерности.
    
Если проанализировать несколько десятков публикаций обо мне, появившихся последнее время в периодике, то суть их можно свести от прямых обвинений в том, что я подонок, до достаточно выспренных рассуждений о том, что Галковский — это нечто неестественное, скандальное, находящееся на отшибе советской жизни. Не отвечая на каждое из этих обвинений в отдельности, хочу сказать, что я не считаю нормы и обычаи советской жизни чем-то нормальным и обычным. Советская культура возникла после уничтожения РУССКОЙ культуры. Эту культуру (пускай хрупкую и таящую в себе внутренние изъяны, но великую) уничтожили две силы: во- первых, к 17-му году "все науки превзошедшие" полуобразованные азиатские и полуазиатские интеллигенты (прежде всего евреи, украинцы и грузины), во-вторых, — русское и украинское крестьянство, к началу ХХ века катастрофически отставшее в интеллектуальном и нравственном отношении. Советская власть и советское общество есть не что иное, как результат "смычки" между полуазиатской частью городской культуры и полуфеодальной русской деревней. Деревне еврейский или татарский выскочка оказался неизмеримо ближе и понятнее, чем Бунин или Набоков. Соответственно, сейчас официальный культурный слой в стране образуют идеологи деревенско-местечковой реакции 1917 года. Я подчёркиваю, не революции, а именно реакции, реакции на внедрявшуюся лихорадочными темпами в Россию европейскую культуру. В этом контексте самая оголтелая и самая бесшабашная полемика между "местечкистами" Рыбаковым и Семёновым и "деревенщиками" Беловым и Распутиным (с бесчисленными "примкнувшими" евтушенками, бондаренками и черниченками) не стоит ничего. В контексте истории русской культуры это не что иное, как культурный андерграунд. Который сейчас просто смешон, но продолжает по инерции определять жизнь огромного государства.
    
Советская власть, построенная по этническому и сословному признаку, легко трансформируется, при этом оставляя неприкосновенными основные постулаты: диктат окраин над Великороссией (то есть проведение антирусской политики), диктат деревни над городом (комплектация высших законодательных и исполнительных органов крестьянами или детьми и внуками крестьян), и наконец, диктат интеллигентов (то есть АНДЕРГРАУНДА) над интеллектуалами (власть выходцев из низших сословий над потомственной интеллектуальной и духовной элитой). По-моему, очевидно, что сам тип подобной "политики" построен на искажении и разрушении естественного порядка вещей, то есть вполне "андерграунден".
   
   
    
     
V
    
    
Теперь о типе личности "андерграундного человека". Что такое "андерграунд" с точки зрения биологической и социальной? Отец — карлик из цирковой труппы, мать — засидевшаяся в девках толстушка из провинциального городка. Или возьмём "оптимальный" вариант: отец — греческий миллиардер, мать — канканёрша из марсельского кабака. Даже в этом "идеальном" случае, при оформленном браке и гувернёрах на папины миллионы, — ничего не получится. Получится "андерграунд" — гидроцефал-хромоножка, известный на всю Европу коллекционер пауков, или аристократический альфонс с кукольной мордочкой. Вот типичное происхождение "шестидесятника", то есть представителя современного правящего слоя: отец — хам и садист, вроде Трифонова или Окуджавы, мать — коммунистическая фанатичка из евреек-курсисток или ополоумевшая от гражданской войны и вшей дворяночка, вроде красавицы-жены урода Ярославского. И не ищите там Тулуз- Лотреков. Если французский аристократ вырождается в 14-м колене, то советский аристократ — в первом. Он и стал аристократом, потому что выродок, человек из подполья — "представитель андерграунда". Талантливых сумасшедших среди большевиков не наблюдалось. Одни Луначарские.
    
Характерно самосознание основоположников "советского дворянства", чем-то мучительно напоминающее побег в Америку начитавшихся Майн Рида и Фенимора Купера подростков. Трудно отделаться от впечатления, что 1917 год это прежде всего затея изнывающего от скуки в провинциальной глуши "Монтигомы Ястребиного Когтя". Еврейские и русские "монтигомы" и сделали всё. Собственно гражданскую войну в России подготовили даже не Маркс и Чернышевский, а Фенимор Купер и Жюль Верн. Это хорошо видно по воспоминаниям "пламенных революционеров".
    
Вот из автобиографии видного советского чиновника (зам. наркома просвещения Украины) Михаила Павловича-Вельтмана:
    
"В Одессе была кипучая торговая жизнь, большие иностранные пароходы, вечное движение, неумолчный шум и говор на улицах, с другой стороны, в двадцати минутах ходьбы от центральных улиц расстилалась необозримая первобытная степь, покрытая высокой травой, в которой скрывались табуны лошадей, попадались змеи и т. д… Происхождение богатства одесских капиталистов было описано в запрещённом авантюрном романе "Одесские катакомбы", который произвёл на меня сильнейшее впечатление и был первой книгой, заставившей меня задуматься над вопросом о ненормальностях существующего строя… всё свободное время дома, а порой украдкой на уроках в гимназии тратил на чтение Майн Рида и Жюль Верна… Я был очень честолюбивым мальчиком и мечтал о том, чтобы стать великим писателем, ибо ученические работы (переложения) мне очень удавались, а одна работа, заданная учителем, описание какого-нибудь путешествия, была даже напечатана в виде рассказа в одном иллюстрированном детском журнале. Но благодаря своеобразному характеру Одессы, обилию здесь силачей биндюжников, кулачным боям, поножовщине и т. д., мои честолюбивые мечты шли в различных направлениях, мне хотелось быть силачом, первоклассным борцом. Я брал уроки гимнастики и борьбы в чешской гимнастической школе, посещал цирк и принимал участие во всех кулачных боях между группами гимназистов. Особой силой отличался феноменально начитанный и революционный гимназист Давид Гольдендах (Д.Рязанов), бывший тогда моим идеалом."
    
Или воспоминания одного из основоположников "российской социал-демократии" Александра Мартынова-Пикера:
    
"Впервые я стал знакомиться с социализмом в 1879 г. при переходе в 4-й класс. Я случайно нашёл у моего школьного товарища Робинзона под подушкой книгу Флеровского "Азбука социальных наук". Она произвела на меня сильное впечатление. Ешё более сильное впечатление на меня произвёл позже роман Чернышевского "Что делать". Я помню, что, подражая Рахметову, я медленно тушил папиросы на руке, а один мой школьный приятель шёл ещё дальше: он прокалывал себе руку перочинным ножиком. Убедившись, что я созрел для жатвы, Робинзон и его сподручный, по прозвищу "Капитанчик", приняли меня в кружок… Два ученика из нашего кружка изрезали царский портрет, висевший в актовом зале училища, выкололи на портрете у царя глаза и всадили ему в рот нож."
    
Тот же майнридовский романтизм "красных дьяволят" наблюдался и у русских, только из-за поправки на национальный характер и деревенскую среду в ещё более грубой и жестокой форме. Павел Лебедев, советский "академик" и председатель Главного управления по делам литературы и издательств, писал в своей биографии (кстати, в третьем лице):
    
"Мальчик, болезненный от природы… от жестокого обращения несколько раз убегал из дому, скрываясь в лесу и питаясь подаянием, домой водворяли с полицией… Воспитание шло на религиозно-патриотических книжках, в лучшем случае на Майн Риде, Жюль Верне и т. п. Отказывая себе в белом хлебе и сахаре, мальчик покупал "Чёрного монаха", "Аглийского милорда" и "Чуркина"… 14-ти лет его перевели в семинарию. Он сразу был поражён: один из воспитанников срубил топором голову ректору. На первом же году он столкнулся с подпольной библиотекой, где было немало даже рукописных книг. Биография Добролюбова в издании Павленкова была первой книжкой, которая открыла ему новый мир… Читать уходил в лес, в поле, в уборную…"
    
Или ещё одна типовая биография — Николай Дербышев, начальник Главного управления полиграфической промышленности:
    
"Мой старший брат, которому в то время было 14 лет, и сын моего крёстного отца — однолетки — однажды, начитавшись "Робинзона в русском лесу", сбежали в лес. Конечно, "робинзоны" были пойманы и самым позорным образом, с побоями, возвращены по домам, но на нас, "клопах", это сильно отразилось. Романтическая обстановка, близость леса, волки и т. п. толкали нас на соответствующие игры. Мы убегали ночами из своих квартир, даже зимой, изображали из себя две партии разбойников, нападающих друг на друга, бегали купаться на реку, где изображали себя индейцами… Колотушки и битьё мастеров сильно озлобляли меня, я старался быть прилежным и уже, благодаря моим успехам, через два года был выпущен из ученья наборщиком. Окружающее пьянство первое время отталкивало меня, и я всё своё свободное время проводил на охоте… Тяжести походной охотничьей жизни, борьба с бурей в утлой ладье, где еле помещался один человек, — сделало меня сильным закалённым юношей. Но, к сожалению, всё же среда стала затягивать, и я, как и все "мастера", втянулся в пьянку, забросил охоту и всё свободное время проводил в пьяной компании. Ранняя половая жизнь и пьянки не удовлетворили меня, появилось стремление к чему-то необычному… и я с не меньшей энергией, как в пьянке и охоте, окунулся с головой в революционную работу."
    
Прошли годы, и самовлюблённые негодяи дорвались до власти. Странная смесь прекраснодушных детских фантазий с унаследованным хамством и благоприобретённой шизофренией сбылась "в подробностях". Петь "аршин-малалан", отрывая зажатую между ног голову пленного "беляка", лить шипящее олово в глазницы, снимать скальпы, поливая сине-багровый череп одеколоном, срезать веки бритвой. Поиграли-таки в "индейцев". Мельгунов, человек лояльнейший, "борец с царизмом", написал "Красный террор" — книгу ослабленную, небольшую по объёму, написал лениво, в "полруки". Но того, что там написано, — хватит. Тут говорить нечего. Не надо никаких издевательских "судов над КПСС". Более того — не надо Нюренбергского процесса.
    
Бунин сказал в 1934 году: "Я лично совершенно убеждён, что низменней, лживее, злей и деспотичней деятельности большевизма ещё не было в человеческой истории даже в самые подлые и кровавые времена". Действительно, это даже не грузинский джигит, вырезавший ремень из спины ограбленного европейца. Ну вырезал, пошутил, отвёл душу, "показал себя". И успокоился. А тут нет. Ребёнок меры не знает, в игре меры нет. Эти били насмерть — вешали и хрипеть не давали. Гумилёв воскликнул после переименования большевиками Царского села в Детское:
    
     
      
Не Царское село к несчастию,
      
А Детское. Ей-ей,
      
Уж лучше быть под царской властью,
      
Чем стать забавой злых детей!
     
    
    
Э-э-эй, Волька! Эге-гей, Гейка! Нет Вольки! Кулаки убили Гейку! Не стало Вольки, не стало Гейки. Только память о гордом Вольке и гордом Гейке живёт. Плывут самокаты — салют Гейке. Машет Гречко в иллюминатор — привет Вольке. А сын Гейки — премьер-министр. Но ведь это не смешно. Когда дети Голиковых и Придворовых (почитайте биографию Демьяна Бедного!), всей этой бухаринской и ворошиловской швали, школяров-лоботрясов и деревенских пастушков, шагнувших из гимназической курилки и вонючего деревенского нужника в Грановитую палату и насмеявшихся, наиздевавшихся вдостоль над русской историей, русской культурой, наконец русским народом, когда эти последыши и ублюдки начинают КРИВЛЯТЬСЯ, начинают изображать из себя каких-то ХОЗЯЕВ, тогда их просто убьют, убьют, потому что как же иначе? в истории иначе не бывает. Что тут сказать? Если это не дно, если это не подполье, то тогда наверное на дно опускается Россия. И тогда придонная жизнь с её уголовной моралью обернётся снова судьбой русского народа, а местечковое и деревенское хамьё будет солидно и основательно проживать жизнь чужую, жизнь людей честных и достойных.
   
   
    
     
VI
    
    
В своё время, изучая историю средневековой схоластики, я попутно вывел для себя онтологическое доказательство бытия советской власти: "Основной закон социализма:
    
"Советская власть совершает все ошибки, которые возможно совершить". Но какой успех, какая прочность. Это потому, что, являясь совокупностью всех возможных ошибок, советская власть, естественно, совершает и главную ошибку — существует."
    
К этому можно добавить, что советская тайная полиция совершает все преступления, которые только можно совершить. Трудно даже представить те чудовищные мерзости и подлости, которые совершила эта "организация". Если гестапо за 13 лет своего существования успело многое, то что же сделало СОВТАПО за 75, особенно если учесть что последняя организация была посильнее, так сказать "пожёстче". И кроме всего прочего, совтапо, "ничто, которое стало всем", — костяк оруэлловской "внутренней партии", — всегда было тёмной антинациональной силой, всегда испытывало звериную, сладострастную ненависть ко всему русскому, всему национально-российскому.
    
И сейчас, напоследок "догаживает", "доковеркивает": перекусывает провода, бьёт стёкла, швыряет кошачьи трупы в колодцы. Циничная мерзкая клоунада шпионов Жириновского и Стерлигова, людей растленных, людей не любящих Россию и нерусских по национальности, есть что-то неслыханное по наглости и по глупости. По глупости, ибо всё чаще раздаются голоса: "Надо убить". Никто не знает знаменитого высказывания Ленина, который, достигнув вершины власти, изрёк: "Что делать? — Как что — убивать, убивать и убивать". К этому и идёт. Если не все 19 миллионов, то верхние-то 100 тысяч убьют: Политбюро и ЦК, включая Ельцина и Горбачёва, партийную шушеру из центрального аппарата (да и из аппарата ЦК ВЛКСМ и Профсоюзов), обкомовских работников, генералитет армии, офицерский корпус совтапо, верхушку "советской интеллигенции" (вроде Сидорова и Губенки), ближайших родственников партократов.
    
Теперь совершенно ясно, что во всех действиях перестройщиков таилось какое-то органическое отсутствие взрослого и трезвого взгляда на окружающий мир. Несомненно был некоторый ПЛАН. Но если абстрагироваться от огромных масштабов произошедшего, по своей форме это был план вымазывания вареньем мордочки соседского котёнка. "Бабушка спросит — где варенье. А я скажу — как где, котёнок съел." Русские спросят: что делала в Англии в 1916 году делегация лидеров Февральского путча? Или каков статус КПСС, если доказано, что её основатели были шпионами враждебного государства? Ведь тогда получается, что дело не в том, что большевики были коммунистами, социалистами, придерживались таких-то взглядов, не придерживались эдаких, а дело в том, что КПСС это вообще не партия, а ОРГАНИЗАЦИЯ ШПИОНОВ. А в ответ на это русским "посмертную реабилитацию" душегубов из ленинского Политбюро — раз; августовский карнавал — два; суд кандидата в члены Политбюро над КПСС — три. То есть, вместо того, чтобы "взять кассу" и уйти на Запад (как это, кстати, предполагал ещё великий Ленин, переводивший огромные суммы в шведские банки), "культурно" уступив место русским ХОЗЯЕВАМ, большевики решили сохранить непосредственную власть над Россией и дальше, "в новых исторических условиях". Вместо европейской разумной ЭВАКУАЦИИ, когда при колоссальном напряжении сил, при безоговорочной и постоянной поддержке со стороны Запада МОЖНО БЫЛО выйти из игры, тихо уйти в сторону, пополнить ряды западного истеблишмента несколькими десятками тысяч Уважаемых людей и несколькими сотнями Больших людей с Востока, обеспечив безбедное существование детям, внукам и правнукам, вместо всего этого большевики напоследок начали детскую ПЕРЕСТРОЙКУ, всерьёз полагая, что после убийства 60 миллионов людей подписав глупую бумажку о какой-то издевательской "реабилитации" можно будет продолжать мешать жить русскому народу. Причём в процессе осуществления плана выяснилось, что часть перестройщиков "поумней" решила ещё хуже. Они решили — и это явно — напоследок хлопнуть дверью, разрушить создававшееся в течение тысячелетия огромное русское государство. Странные, безумные люди. Ведь за это в истории всегда убивают. И Примаковы, Шеварднадзе, Стерлиговы и тутти-кванти подписали себе смертный приговор. Себе и своим детям. Вместо того чтобы тихо уйти, они так же тихо погибнут. Ибо Россия их конечно сожрёт не под барабанный бой и орудийные залпы, а тихо. "По-русски".
    
В чём же дело? Как это могло получиться? Пока представители советского андерграунда были участниками "естественного хода вещей", ужасного геологического катаклизма, опустившего на дно европейскую часть России и вознёсшего наверх азиатскую грязь, ошибок не было. От конкретного человека зависело мало. Достаточно было "слиться с местностью", предстать тем, в ком была потребность в настоящий момент. Представители андерграунда очень органично чувствовали себя в верховном суде, в парламенте огромной страны. Функции депутатов с удовольствием выполняли мусорщики, клоуны, помощники комбайнёров. Однако в один прекрасный момент от фиктивных людей потребовалась настоящая работа, андерграунд захотел стать реальной основой, и, разумеется, начались сбои и трагедии. Нефиктивные люди были. Но диалога между ними и клоунами не получилось. Все помнят, как Горбачёв завернул губу в ответ на советы Солженицына: "Это всё далёкое прошлое". Хотел космонавтские парохода с американцами на Марс пущать. "Учёный". Вот уж где андерграунд-то. Один Хрущёв чего стоит — куда там скандалистам-абстракционистам. Я составил антологию съездов и конференций КПСС (два огромных тома). Никакому Кафке не снилось: Аджубей хвалил Хрущёва на XXII съезде за то, что тот поставил ботинок на голову филиппинского дипломата. Кстати, однажды по остроумному приказу Хрущёва немецкому дипломату в Москве выстрелили ниже пояса азотистым ипритом, чтобы сгнил заживо, причём гнил долго — не с головы. Конечно, в итальянский парламент избрали весёлую венгерку. Но Чиччолина одна, так сказать, для "полноты". Надо И АНДЕРГРАУНД. Были же в средние века в западноевропейских городах особые цеха проституток, с собственой покровительницей — св. Магдалиной, — и представительством в органах управления. Но у нас чиччолины с прядильных комбинатов в советских порносадистских пиджаках с красными флажками в течение десятилетий не экзотика — фон. Какой там Солженицын! Казалось бы, он на деле доказал, выстрадал право: сидя в лагерях, пройдя соблазн славы. Святой человек, день и ночь думающий о судьбе России. Изучивший огромный пласт забытой и перековерканной истории начала ХХ века. И не выдвигает никаких жёстких требований, не призывает к травле и расстрелам. Нет — плюнули в лицо. "Невежа и дурачок". Пусть наивно, пусть неверно — но это уважаемый человек, это человек, к мнению которого НЕЛЬЗЯ НЕ ПРИСЛУШАТЬСЯ. Оказалось — можно. Это поведение панков. И так будет всегда, пока в пытающемся быть не фиктивным парламенте будут заседать Юрии Никулины и Олеги Поповы.
    
К этому привыкли, и это не кажется диким. Но это самое дикое, что только может быть. Даже в азиатских республиках есть какие-то советы старейшин, где сидят УВАЖАЕМЫЕ ЛЮДИ, не помощники комбайнёров, деревенские бабы и клоуны, а аксакалы, старейшины родов. Наверное, они люди не очень образованные, но ботинок на голову ставить не будут. И жизнь по-своему понимают правильно. Жизнь — это серьёзно — оступился и смерть. Это не надувание воздушного шарика и щёлкание его об голову соседнего депутата-клоуна.
   
   
    
     
VII
    
    
Сравнение современных кавказско-среднеазиатских и русских структур власти наводит на грустные размышления. Это особая тема — русский народ, поставленный в положение подпольного народа, народа без защитников, без хозяев, без стариков, без старшего поколения хранителей традиций и исторической памяти. У русских нет взрослых. Приход к власти андерграунда повлёк за собой ещё одно следствие — превращение русских в забитую и униженную народность, в нацию, опустившуюся на дно, — этнический андерграунд. Установилась власть азиатских провинций и полуколоний над белым центром. Более того — относительно малочисленных и малоземельных колоний над огромной метрополией. (Конечно, это стало возможно из-за того, что трещина азиатчины пронизала сердце России. Но без Кавказа и Средней Азии Россия бы с азиатским инфарктом справилась.) Русские Акакиями Акакиевичами прошмыгивают мимо "палаток" чеченских и азербайджанских джигитов, уворачиваются из-под колёс их мерседесов и кадиллаков. Выслушивают нотации из Кремля. Кто же поможет? Партийная деревенщина, всегда ходившая по кругу от одного щелчка кнута? Деревенская "Красная Армия"? Сосунки-"интернационалисты", пинком мусульманского сапога вышвырнутые из Афганистана и за пять лет не выигравшие ни одного сражения? Да для них работать в чеченской палатке — это карьера, счастье. "Хозяин взял в дело". Сотрудники великого и ужасного КГБ? Очень хорошо показали себя, измываясь над несчастными студентиками, читающими "не те" книги, да над беззащитными профессорами, "не понявшими" советской власти. Но ведь видно. Стоит прочесть по радио указ о том, что офицерскому корпусу совтапо надо собраться к 5.00 на стадионе Лужники и иметь при себе ложку, кружку, зубную щётку, и стадион заполнится глупыми растеренными лицами липовых жандармов. Придут все. С аккуратными деревенскими торбочками, с жениными курицами и салом. И когда будут расстреливать по спискам, НИКТО НЕ ПИКНЕТ.
    
При всех моральных рассуждениях о двусмысленности социального положения работников разведорганов жандармский корпус цивилизованного государства всегда комплектуется из людей отборных. Ибо сам принцип деятельности подобных организаций — наглое и практически неконтролируемое нарушение всех законов. Что же является в этих условиях социальным предохранителем? ЧЕСТЬ. Как проходят брачные турниры у волков? Ведь они же перегрызут друг другу глотки и стая погибнет. Но есть Закон, есть Правила. Если волк подставляет шею — борьба прекращается, это сигнал поражения и покорности. Поэтому отбор в Интеллидженс Сервис идёт на протяжении столетий. Подбираются люди с правилами, люди из стали. Критерий такого отбора не деревенское происхождение или преданность идеалам марксизма-ульянизма, а честь и благородство. Эти люди умеют одновременно и подчиняться и принимать самостоятельные решения. Встретились два джентльмена, поговорили. На другом конце планеты человек попал в автомобильную катастрофу. Так нужно было в интересах Англии. Документов нет. Есть разговор двух джентльменов. И есть результат. У КГБ схема вроде бы та же. Только решают не джентльмены, а гидроцефалы и пьяные крестьяне. И убивают не того. Убивают грубо и громко. И пишут, пишут, пишут реляции и доносы друг на друга. Это не ХОЗЯЕВА, а ХОЛУИ. Холуи, которые определяют жизнь людей. Определяют, потому что сорганизованы в систему. Вне системы они беспомощны и смешны, как беспомощно и смешно океанское чудище, выброшенное штормом на берег и хаотично шевелящее бесполезными плавниками. Это не люди, а "должности". Их "назначили".
    
Я думаю, что всё это "кегебе" началось в году 905-м. Уже тогда было ясно — Россия погибла. Ленин во время первой русской революции "косил под пролетария" — ходил на выступления в смазных сапогах и косоворотке. Хорошо. Выступил в рабочей пивнушке. Пошёл домой. За ним "человек". Не шпик, а просто "человек". "Рабочий". Идёт и странно полупьяно улыбается. Ильич в переулок. Человек за ним. Ильич убыстрил шаг. Человек не отстаёт. Ильич оборачивается: "Товагищ, вы по какому вопгосу? — А "товагищ" выплёвывает спичку изо рта, спускает с Ильича штаны и подрезает ему ржавой бритвой промежность. Просто так, из художества. Просил и получил. Нашёл себе "друзей". На подонка всегда найдётся сверхподонок — это закон жизни. Так где же знаменитые русские душегубы и людоеды, почему азиатская нечисть в Москве не находит себе друзей "по душе" и лезет в гости к писателем и философам, лезет в парламент и на телевидение. Это потому, что отечественные-то подонки давно уже наверху. Им некогда разбираться с чечнёй и таджиками, они уже 70 лет разбираются с русским народом и русской культурой. Тогда, в 905-м Ленин оказался сильнее — подонок сказал: "Научи отец, возьми в дело. Я сделаю". Сейчас дряхлые и немощные дети и внуки подонков делятся властью и передают власть голодным "свежачкам" с периферии, "новой исторической общности", которую центровые блатари пестовали и холили 70 лет.
   
   
    
     
VIII
    
    
Может быть, единственным уязвимым местом русской цивилизации явилось отсутствие средних классов. Самого ПОНЯТИЯ среднего класса. Что, конечно, есть следствие дьявольского самолюбия и склочности русских. У русского крестьянина так и не было выработано понятия благородного идеала, идеала "джентльмена". И это при страстной жажде стать, при неслыханной гордыне и завистливости (которые только и могли привести к созданию самого обширного государства мира). Жизнь помещиком русский крестьянин понимал как жизнь вместо помещика — в его доме, в его халате и т. д. Сотни тысяч советских агрономов и председателей колхозов — это просто деревенские мужики, притворяющиеся помещиками Их деятельность — только притворство и имитация управления сельским хозяйством. Зерно же покупается в Канаде. Между тем все они могли бы стать отличными середняками-фермерами. Но нет — "маловато будет". И ведь до сих пор не отдают землю крестьянам. То, что более ста лет назад сделали помещики-дворяне, "помещики-крестьяне" делать не хотят. Почему? Потому что у этих людей нет понятия "благородного господина", "джентльмена". Это кулаки. И советская власть в деревне — это власть кулацкая. Весь коммунистический режим построен на обмане, причём обмане абсолютном, беспросветном. И захват власти кулачеством шёл под лозунгом борьбы с кулаками. Но что такое "кулак"? В 20-30-е годы кулаками называли просто обычных, типичных крестьян. Сам тип крестьянина, тип крестьянской психологии был объявлен "кулачеством". Потом, в период оттепели, стали говорить, что кулаками Сталин назвал середняков, крестьян среднего достатка. А кулак — это богатый крестьянин, и вот он действительно "плохой". В период перестройки стали доказывать, что богатый крестьянин ещё "лучше" середняка и т. д. На самом деле кулак — это вообще не крестьянин. Кулаками, — мироедами- в России называли людей, которые по своему достатку и типу хозяйственной деятельности давно перестали быть крестьянами, но продолжали жить в деревне и оставались крестьянами по мировоззрению и психологии. Крестьянин стал вместо зерна выращивать овощи, выгодно продал урожай, нанял батраков, прикупил земли, открыл в деревне лавку, потом другую, и пошла писать губерния. Человек развитый переехал бы в город, определил детей в городское училище, да поставил в родной деревне новую церковь, чтобы, прости Господи, лихом не поминали. То есть перешёл бы в иное, более высокое сословие — купечество. Но, к сожалению, на Руси был более распространён другой тип поведения. Разбогатевший крестьянин продолжал всеми своими думами и помыслами жить внутри "мира" родной деревни. С одной стороны, он своим богатством мозолил глаза завистливым односельчанам. С другой, будучи по своей психологии крестьянином, считал себя гадом, жуликом: "Работал как другие, а заработал больше". В подобной ситуации человек начинал идиотничать. Набирал себе холуёв в дворню, устраивал пьяные оргии, давал деньги в рост под чудовищные проценты, избивал неугодных "умников". Такая тварь была одна на несколько деревень, но от неё по всей волости стон стоял. После революции в положение таких "кулаков" был поставлен довольно большой слой деревенского населения. Награбили много. В разрушенный город уходить советскому кулачеству было просто не с руки. Началось "широчайшее творчество народных масс" — бесчисленные "разборки" с недовольными односельчанами, которые в конце концов и вылились в "раскулачивание" — в окончательное слияние кулаков с местным административным аппаратом. Ставка была сделана на разбогатевшее и дорвавшееся до власти деревенское хамьё. РИТОРИКА большевиков строилось на демагогическом обличении фантастического "контрреволюционного кулачества" (реминисценции баварских "гроссбауэров", немецкое пренебрежение и презрение к которым унаследовал Ленин). ПОЛИТИКА большевиков строилось на "смычке города и деревни", то есть на установлении власти кулачества над деревней, а отчасти и городом.
    
Для основной массы крестьянства такая политика обернулась адом, но для деревенской элиты советская власть была "очень даже замечательная". Ей она служила верой и правдой, а в известный момент и просто превратилась в эту власть. Разграбив имения и перебив дворянство, крестьяне стали КАК БЫ помещиками. Но мечта осуществлялась дальше и больше. Ведь помещики не просто помещики — они живут в городе и что-то там делают по военной и гражданской части. Следующим этапом самозванства явилось превращение крестьян в КАК БЫ офицеров. Возник тип "советского офицера" — жалкого существа в заляпанном мундире, похожем на мешок, и с "блестящим военным образованием", смысл которого умещается в короткую фразу: "Ура, наши идут!" Вот он — едет зайцем на трамвае от знакомой продавщицы пива, выставившей "за ночь" три бутылки "жигулёвского". Спит в пьяном забытьи на грязной скамье и видит сон о прибытии полковником в родную деревню. Тут же возник и тип КАК БЫ чиновника. Вот он в его максимальном развитии — безлобое существо в громадном пиджаке, открывающее лаптем дверь в своё министерство: разнос актива, щипок секретарши за ягодицу, беседа по вертушке, и "банька" — в бассейне подплывает первый зам, толкая перед собой плотик с рюмкой коньяка. Но это всё ерунда. Хотелось большего. Ведь вершиной русской дворянской культуры была литература. Вот то неведомое и загадочное занятие, коим занимались в городах все эти жившие за крестьянский счёт Пушкины, Тургеневы и Толстые. И кулачество добралось до вершины, став КАК БЫ писателями. Для облегчения задачи был создан волшебный Литературный институт, где упрямый "селькор" по советскому велению, по своему хотению оборачивался из деревенского Ивана-дурака Великим Писателем Земли Русской.
    
О писателях-деревенщиках, притворяющихся русскими писателями, стоит сказать подробнее. Еврей Марк Алданов в эмиграции трудолюбием и упорством мог по крайней мере СТИЛИЗОВАТЬ из себя русского писателя и аристократа, русские крестьяне — нет. Я не знаю ни одного случая. Покажите мне хотя бы одного "писателя из деревни", от которого не воняло бы холуём. Представить себе выпоротого Толстого, Бунина, Набокова — невозможно. Выпоротого Белова, Распутина или Крупина — видишь: "Нда, вот… выпороли. Вот попал, а? Сам не поверю. И как я им дался-то? Бежать надо было. Сразу за угол, а там в подъезд соседний и на лифте. Просто умопомрачение наступило — не двигаются ноги, и всё!.. А с другой стороны, — ну, вот, выпороли. А чего такого-то? Чего я лез-то туда? Вот и получил. И поделом. Не моего это ума дело. На это вон какие люди есть. Ещё спасибо сказать, что дёшево меня, это… "обслужили". И батяня покойный предупреждал: “Главное в жизни, Ваня, — не залупайся. Не залупайся, Ваня, — люди этого не любят, люди за это поправят. Так поправят, сынок, что до конца жизни не разогнёшься". Вот и поправили. Не я первый, не я последний… Ой, а чтой-то на тротуаре? Верёвочка? Ишь, крепкая! Отнесу домой, Машке. Машке бельё в прачечную несть сгодится — куль перевязывать. Очень удобно".
   
   
    
     
XI
    
    
В связи с ряжеными писателями стоит сказать несколько слов о советском "правом андерграунде". Я хорошо помню встречу с одним из его "крёстных отцов" Игорем Дудинским. Дудинский, наливая из самовара очередное блюдце коньяка, в рваной от воротника до брюк рубахе говорил: — Понимаешь, Галковский, я пришёл в Париже в ложу Великого Востока, познакомился там с "ребятами". Кстати, неплохие ребята оказались. Посидели в ресторане, пообщались. Я им говорю: я знаю многих ваших в Москве. Скажите мне, почему вы всегда выбираете каких-то остолопов. Ну неужели нельзя найти кого-нибудь поприличней. Они мне на это ответили знаешь что?
    
— Что?
    
— А вот что: символ масонства — квадрат. Квадрат — это надёжность и предсказуемость. Нам не нужны непредсказуемые люди. Нам нужны посредственности. Да, Аверинцев глуп, но мы знаем, что он прочтёт завтра, как и было им заявлено, лекцию в Сорбонне, и именно на тему "Бердяев в контексте европейской культуры". И в конце своей лекции он сделает заранее известный вывод: "Бердяев — хороший, добрый человек, очень-очень порядочный и умный". Нас это устраивает. Это порядок. Нам не нужен сумасшедший правдолюбец, одержимый, например, идеей разоблачительства Бердяева, пускай человека во всех отношениях посредственного и вообще чуть ли не плагиатора, но "что есть истина?". И вас, Дудинский, мы к себе не зовём и связываться с вами не будем. Сегодня с вами свяжешься, а завтра вы в парижский фонтан голым полезете. Непредсказуемые действия нам не нужны.
    
Дудинский захохотал беззубым ртом, а я подумал: почему же "непредсказуемые". Очень даже предсказуемые. Завтра нажрётся — и в фонтан. А куда же ещё? Хороший квадрат. Очень даже остроумно: "ПРАВЫЙ АНДЕРГРАУНД". Консерватизм в виде… подполья. Подпольное… почвенничество. Отменно! Русский писатель, эмигрант, пишущий статьи на патриотические темы… и ходит по Парижу в женском платье. Правильно. Другой писатель-патриот, живущий в Германии, одновременно автор скучных "рассказок" о некрофилии и скотоложестве — нужно и своевременно. Сторонник восстановления монархии, одновременно панисламист, развивает идеи замены православия исламом. Очень хорошо! Похабные песни рок-группы с русофильскими и антисемитскими хэппенингами. Вундершён! Партийный холуй, литературный чиновник — главный редактор “ведущего патриотического журнала". Лучше не бывает! Предвижу обвинения в нелюбви к собственному народу, русофобии и т. д. По этому поводу могу сказать следующее.
    
Существуют несколько степеней национальной враждебности.
    
Первая — "нулевая", просто неведение — невидение "в упор", в стиле "не знаю и знать не хочу". Следующая степень — механическая и абсолютная вражда — "убирайтесь к чёрту". Это очень опасная, но, к счастью, как правило, короткая фаза межнациональных отношений (война). Следующая стадия, часто являющаяся нормой, — неприязнь к низшим и избыточным проявлением чужого этноса при симпатии и уважении к высшим проявлениям. Скажем, нравится творчество Шекспира или тип английской красавицы, но жизнь английского простолюдина, нахождение в толпе англичан — невыносимо. И наконец, последняя, самая страшная степень. Вам очень нравится Англия. Вы восхищены английским народом. Вам доставляет наслаждение сидеть в лондонском пабе с простыми пролетариями, слушать их ругань или нестройное пьяное пение, пить вместе с ними дешёвое пиво. Вам нравятся английские фермеры и моряки, мелкие чиновники, и даже английские преступники иногда вам симпатичны. А ненависть и омерзение вы испытываете всего-то к сорока тысячам англичан: к десяти тысячам самых благородных, десяти тысячам самых красивых, десяти тысячам самых умных и десяти тысячам самых богатых. А поскольку эти множества пересекаются, то ненавидите-то вы даже меньше — всего тысяч двадцать. И вы — враг английского народа. Вас надо убить. И англичане, как и любой другой народ, — убивали всегда. Потому что это на уровне: человек ты плохой, а ДОМ у тебя хороший. Это смертельная угроза, это психология агрессора. И агрессора абсолютного — не вора, а оккупанта. В своё время у русского народа появилось очень много "друзей". Друзья русский народ очень любили, и одновременно очень жалели. Всем взял русский человек — и статью, и умом, и душой широкой, замечательной. Вот только заковыка какая — ХОЗЯЕВА у него плохие. Царь — палач, правительство — дурачьё, чиновники — взяточники, купцы — жулики. Одна надёжа у русских — "друзья русского народа". При этом "друзья" очень много разглагольствовали о "сознательном элементе". Есть в народе представители тёмные, "несознательные". Это которые берут "друга" за шиворот и отводят в ближайший полицейский участок. А есть и "сознательные". Им рассказал два анекдота глупых, прочёл книжку, они и мать с отцом забыли, от хозяев старых ушли — стали работать на "друзей-товарищей". И проработали 75 лет. Легко ли жилось? Между тем избежать позора советской власти было легко. Пришёл "друг" на завод, подошёл к рабочему, предложил стать директором. Рабочий, против ожидания, не обрадовался, насупил брови: "Не по уму это мне".
    
— Ну, как же, ты же работаешь на хозяина, а хозяин дурак, управлять — дело нехитрое, каждый может. Будешь на себя работать, большая еда будет, женщины красивые будут — как хорошо. Давай, ты же СОЗНАТЕЛЬНЫЙ — себя сознаёшь, значит.
    
— Да, я себя сознаю — я дурак, работаю на конвейере. НЕ МОЕГО УМА ЭТО — заводом управлять. Я не умею… А вот, "друг", в чём тут ТВОЙ интерес?
    
— Да я что, я для народа, мне ничего не надо, надо чтобы лучше вам было.
    
— Хорошо говоришь, да я ДУРАК, я ничего этого не понимаю. Я твоего интереса в деле не вижу, а ты не говоришь. Значит, тут ВОРОВСТВО какое-то.
    
И "друзья" бы забарахтались, завертелись, как береста на огне. Только не сказал им никто тогда. Решили: "А чего, али не смогу я? Я и читать, и писать умею. Что бы мне директором Государственного банка не стать. Вот и ЛЮДИ советуют."
    
Я действительно не люблю свой народ. Когда мне говорят, что в русской деревне сосредоточена духовность, я наивно полагаю, что в деревне сосредоточено хамство. Когда мне говорят, что русский рабочий — это олицетворение добропорядочности и нравственности, я ещё более наивно полагаю, что это некрасивый неудачник с полууголовной психологией. И наконец, я считаю, что сейчас, через 75 лет советской власти так могут говорить только непрошенные "друзья" и "союзники" русского народа. Сами рабочие и крестьяне про себя уже давно всё знают. Обработали дураков, ладно — теперь умнее будут. Я же по своей жизненной позиции принадлежу к классу не "друзей" или "союзников" народа, а к классу его хозяев. Не самозваных или самодельных, а настоящих. Поэтому доказывать кому-либо свою любовь или хотя бы лояльность по отношению к русскому народу мне незачем. Это так же нелепо, как постоянные уверения в любви или ненависти по отношению к самому себе. Ведь этот народ — мой.
    
Вообще любая форма народничества (то есть идеологии, построенной на назойливом подчёркивании позитивного отношения к коренному населению) весьма сомнительна.
   
   
    
     
X
    
    
Однако поговорим об андерграунде в более узком смысле этого слова, об андерграунде как явлении культуры, а не политики или социальной жизни.
    
Андерграундная культура всегда "дополнительна", всегда "необязательна". Её незнание или даже демонстративное игнорирование не делает человека невежественным. Исходя из этого признака так называемая "советская литература" является ярким примером андерграунда. Главный вопрос после знакомства с ней — зачем? Зачем после Гомера, Шекспира, Пушкина, пускай после Блока, Ахматовой — Ярослав Смеляков, Павло Тычина. Зачем это глумление. Зачем великой русской культуре эти провинциальные самоделкины. Если бы Смеляков писал как, ну, Давид Бурлюк, что ли. Это было хотя бы… андерграундом. А так это уже андерграунд андерграунда что-ли. Страшный инфантилизм. Детские песенки Окуджавы. После двухсотлетнего развития русского стиха кто "мэтры"? — Евтушенко и Окуджава. Это даже не Брюсов — человек, по крайней мере, образованный.
    
То же самое в ещё большей степени характерно для советской критики и публицистики. Вообще "литературоведение" есть жизненная позиция богатого независимого интеллектуала. Английский аристократ- дилетант, написавший статью о творчестве Томаса Элиота. Это вполне может быть сделано остроумно и тонко. А когда это делает мелкий советский чиновник за льготную порцию компота в редакционной столовке — то грязь, злоба и, главное, совершенная насильственность, совершенная ненужность. Ну почему советский критик Сидоров занялся, скажем, Лермонтовым. Прочтёшь первую страницу и видишь: А ЖИТЬ-ТО НАДО. Но вот издали тиражом 1 млн. экз., а Розанова, Мережковского и Набокова — запретили. И личные семейные проблемы Сидорова стали проблемой для интеллектуальной среды целого государства. Советский андерграунд — и это его основной порок — достигает огромных размеров. Ведь вообще андерграунд — это нечто маленькое. Частное, локальное. Живущее на чердаке. Жил-был бедный сельский учитель. Двадцать лет копил заветную сумму и наконец осуществил мечту туманной юности — поехал в Европу. Приехал, осмотрелся — не понравилось. Так не понравилось, что потянулась рука к перу, перо — к бумаге, и начались стихи:
    
     
      
Бездуховно и нагло здесь люди живут:
      
Потребляют товар и друг в друга плюют.
      
А у нас золотятся родные хлеба —
      
Мы живём в мире счастья, любви и добра.
     
    
    
Дома, в провинциальной типографии за свой счёт чудак отпечатал аж 40 экз. на обёрточной бумаге. 8 — разошлись знакомым, 2 — осели дома. 1 — по ошибке спьяну купил сельский поп. Остальные экземпляры затерялись. Всё. Андерграунд кончился. А у нас нет, не всё, товарищ дорогой. 400 тысяч в твёрдом переплёте: "Не могу молчать. Заметки путешественника". С гравюрами Фаворского. На мелованной бумаге. Пускай дети в школах учат, как классику. Слово классика — одно из любимейших в советской культуре: "классики марксизма- ленинизма". Между тем, в России до сих пор не выработалось самого понятия классики, и в этом смысле в России нет и андерграунда как чего-то тоже стабильного, вполне оформленного, занимающего определенное место в общей системе ценностей. Советские литературоведы просто не понимают, что литературоведение основывается на частном и локальном мнении одиночки-гуманитария, мнении, в общем читающей публике не нужном, а с другой стороны, и не нуждающемся в массовом читателе. Советские литературоведы же озабочены доказать собственную причастность культуре — что на самом деле никому не интересно. Даже в университетах за деньги это делают с неохотой. Плох тот профессор, который ЛЮБИТ принимать экзамены. Следствием (а пожалуй, причиной) этого прискорбного факта является абсолютная потеря филологического слуха. Советские литературоведы и критики совершенно не слышат слова, не чувствуют развития филологической темы, не видят в полемической дискуссии не то что на ход — на полхода вперёд. Когда я писал так называемое "Письмо Шемякину" (опубликованное год назад в "Независимой газете" эссе о "шестидесятниках"), то мне прежде всего хотелось написать пародию на стиль русской литературной полемики ХIX века. И я сделал это явно. Даже более того — не просто нарисовал карикатуру, а ещё под карикатурой подписал большими буквами: "КАРИКАТУРА". Но не понял никто.
    
Странно, ведь русская цивилизация вся основана на литературе, "изящной словесности". Почему же всё так коряво, бездарно, "на полхода". Никто не поддержал ИГРЫ — ведь литература это прежде всего игра, шутка. Есть и другое, много другого, в конце концов трагического, даже великого — но в начале-то просто "интересная условность". Это в начале мира было Слово, а в начале словесности была шутка. (Другое дело, что это, может быть, была Шутка и Кто так грандиозно пошутил.) Может быть, я слишком точно попал в цель? Но что такое "цель", когда говорится об эпохе, о поколении. Это облако, а не мишень в тире. Обиделось ли облако? Похоже, что да. По крайней мере в "литературе", в "газетах". Но комизм ситуации в том, что существует ли это облако в литературе? Может быть, только в виде плоской тени? Ведь поколение шестидесятников, последнее поколение СОВЕТСКИХ людей, не литературное поколение, поколение, которому литература русская досталась, но которое к этой литературе имеет отношение весьма косвенное.
    
Если Достоевский написал "Преступление и наказание", то это не значит, что у него был опыт убийства старух-процентщиц. Андерграундмен не обладает развитой индивидуальностью, следовательно и не может до конца сыграть (создать) роль. Ему нужна подпитка. Венедикт Ерофеев был алкоголиком — и ему удалось талантливо воспроизвести пьяное марево распадающегося советского мира. Виктор Ерофеев — "из хорошей советской семьи" и все его филологические опыты пахнут канцелярским запахом "домашних заданий". Видимо, поэтому "не поняли". И я тоже тогда понял — не надо. Так и надо писать. Не надо никаких "Бесконечных тупиков". Надо попроще, попонятнее. В ощущении этого было даже что-то приятное. Однажды я познакомился с семинаристом. Он сразу стал рассказывать про американский фильм (как ковбои спасли мир от коричневой чумы, найдя в Египте ковчег завета и т. п. антигерманская белиберда), уверяя, что это вообще ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ съёмки. Сначала я подумал, что он шутит, а потом понял — нет, русский семинарист жив. Это было приятное чувство.
    
Однако вернёмся к злополучному "Письму к Шемякину". Пригов и Беляева опубликовали в "Независимой газете" по поводу "Письма" большую умственную статью, в которой упрекали меня в отсутствии "подлинно научного культурологического анализа" эпохи 60-х. Учёная статья Пригова и Беляевой называлась так — "Абстракцисты и пидарасы". Я думаю, что фактически эту статью писали не два, а три человека. Третьим был Зигмунд Фрейд. Пока Пригов и Беляева ползали по полу и разрисовывали китайскими кисточками свою стенгазету, он сидел "сам третей" в кресле, курил дорогую сигару и время от времени стряхивал её пепел на макушки молодых культурологов.
    
Слово мстит неовладевшим им. Если уж пошла речь о публикациях в "Независимой газете", в этом смысле не менее показательна статья Бориса Парамонова с трогательным в своей непосредственности названием — "Говно". В этом произведении талантливый и добрый эмигрантский литератор проводил аналогию между советскими "славянофилами" и экскрементами ("почвенники" от "почвы", а почва это навоз и т. д.). На самом деле Парамонов тут даже никого не оскорбил, а совершенно неожиданно стал раскрывать перед образованным читателем интимнейшие подробности своей личной жизни. Ибо можно принимать или не принимать психоаналитический миф, но если миф принят, то прежде всего в его системе отсчёта должно интерпретироваться поведение самого мифолога. Миф не может быть орудием — миф это мир. Любой психоаналитик начинает психоаналитическую интроспекцию с самого себя. И если Парамонов не понимает, что первым делом сама литературная форма его статьи, грубая и оскорбительная, будет неизбежно восприниматься в психоаналитическом ключе, то он просто… не литератор. Он не чувствует и не понимает самих правил литературной игры. Остап Бендер хотя бы знал правила игры в шахматы. Я не вижу принципиальной разницы между подобными "культурологами" и каким-нибудь слесарем, хорошем парнем, по пути на работу прочитавшим в пособии для мастеров и бригадиров о Фрейде: "Отмечу химическим карандашом — расскажу ребятам, посмеёмся". При этом нужно быть слесарем, чтобы не замечать, что послюнявленный карандаш разбухает прямо в руке в нечто совершенно иное, а трамвай, в котором он едет к заводской проходной, приобретает черты двусмысленного символа. И вообще, весь внутренний мир слесаря вдруг начинает приобретать угрожающее и разрушительное третье измерение, то есть сталкивается с опасностью, которую его примитивный рассудок пытается отвести путём столь же примитивной интеллектуальной обороны (смеховое снятие).
    
Возможна любая форма литературного произведения, но эта форма должна быть неизбежно оправданна. И оправдана. Естественно, что чем грубее и резче форма, тем тоньше и завуалированней должно быть оправдание, система боковых ходов, линий возможного отступления, ловушек для оппонентов и т. д. Иначе — просто не интересно. На частном примере полемики вокруг "Письма Шемякину" видна ещё одна до слёз угнетающая особенность советского андерграунда — он неинтересен и скучен. (Что не удивительно: "советское — значит отличное"). Вообще андерграунд интересен. Собственно это его и сближает с культурой как таковой. Писал художник серенькие пейзажики и люди проходили мимо. Стал их демонстративно жечь — обратили внимание. Начал рисовать рисовой пудрой на поверхности воды, налитой в ванночку, — заинтересовались. Вот андерграунд, одно из его основных проявлений — "не мытьём, так катаньем". Советский андерграунд развивается наоборот. Частушечник и куплетист захватил власть над сценой, извёл всё талантливое и живое, одел солидное пальто и стал писать великие классические произведения. Что, повторяю, прежде всего неумно. Возможен и умный, так сказать, ОСНОВАТЕЛЬНЫЙ андерграунд. Хозяйка публичного дома разбогатела, отвела душу в кутежах и оргиях и наконец решила остепениться. Деньги есть, буду журнал издавать. Умная бандерша издаст журнал весёлый, как говорил Достоевский, "с грязнотцой". И читатель будет. Конечно специфический, "андерграундный". Дура поступит иначе: "Будем издавать журнал для благородных господинов и мадамов. И чтобы ни-ни. Чтобы чувства. Журнал заполнится чуйствительными романами из жизни графов и баронов в стиле: "Ах, милорд, вы терзаете моё бедное сердце", — сказала она, откинувшись на розовое канапе". И будет советская пошлость, и больше ничего. Вроде "православного" журнала "Москва", редакция которого серьёзно, не ломаясь могла бы издавать блестящий бюллетень уголовной хроники (ибо желта до мозга костей), но вымучивает из себя сусальный пряник холодного и пошлого КАК БЫ культурного русского журнала. Кстати, характерно, что издателем "Москвы" является некто Анджапаридзе, прославившийся в своё время тем, что в лондонском публичном доме упустил сбежавшего на Запад советского писателя, — за что и был брошен КГБ на культуру.
    
Соответственно и моя литературная биография в этих условиях развивается вполне по-советски. Русский философ, написав в 28 лет огромное полуторатысячестраничное произведение, я оказался никому не нужен. Потом, занявшись из-за куска хлеба первоначально чудовищным проектом "Энциклопедии Высоцкого", я стал человеком полезным. Выступив же с хлёсткой статейкой в газете, я наконец обрёл популярность. Совершенно не сомневаюсь, что если я вообще перестану писать, а начну хулиганить в ресторане ЦДЛ, то моя литературная карьера будет вполне обеспечена. Я приобрету стабильный доход, автомобиль, отдельную квартиру, и главное — солидное, основательное имя… в советском андерграунде.
   
   
    
     
XI
    
    
Мы все помним недавнее прошлое, которое кроме всех прочих определений имело и это — Геронтократия. 60-летний автор популярных детских и юношеских песен Окуджава недавно изрёк: "Галковский — невоспитанный и не очень умный избалованный ребёнок, которого всё пичкали конфетками, а в один прекрасный день не дали того, к чему он привык, и он, рассердившись, начал топать ножками." Что мне ответить на это? Мне 32 года, я думал, страдал, пережил смерть близких мне людей, сам умирал, чтобы старый клоун, всё жизнь просидевший под биллиардом в партийном "доме отдыха", высунулся и сказал: "Мальчишка!". Я в 18 лет был умён и серьёзен, и с пониманием связи вещей в мире, с чувством мировой гармонии, звёздного неба — работал мусорщиком на заводе им. Лихачёва. В 27 лет я был умён зрелым умом 40-летнего интеллектуала — и мне наконец доверили опубликовать 15-строчную заметку в ничтожной советской газете (её опубликовали, сократив в два раза и сделав два десятка исправлений стиля и содержания). Не кажется ли вам, что вы просто ЗАЖИВАЕТЕ ЧУЖОЙ ВЕК. Что вы МЕШАЕТЕ ЖИТЬ другим людям, людям, которые вас умнее, талантливее, чище.
    
И ответ ясен: нет, не кажется. Жили, живём и будем жить, и ещё на твоих поминках блины есть будем. А умрём, так наследство оставим и дорожку протопчем не тебе, а сынку милому и дочурке родненькой. Вот, кстати, и связь между поколениями. Не красивая дочурка-то, вся в пятнах родимых, и сынок до пяти лет головку не поднимал, да родная кровь — СОВЕТСКАЯ…
    
В условиях "перестройки", кажется, проблемы цензуры не существует. Но я пятый год не могу опубликовать свою книгу, потому что мне все издательства "СНГ" объявили бойкот. "Бумаги нет, книга неинтересная". Я нищий. Я с 16 лет работаю без выходных, я никогда не выезжал из Москвы, я живу в коммуналке. Мне скоро будет жрать нечего.
    
— А ты иди работай. Вот отработал три года на заводе мусорщиком после школы — специальность есть. Иди и работай. Ты — бездарность. А мы, дети и внуки гиммлеров, герингов и прочих мюллеров, — талантливые. Мы будем писать романы и монографии, представлять русскую культуру за рубежом. И главное, мы будем определять "кому", "как" и "что". Так было, и так будет. Показал себя паренёк в деле — окончил Литературный институт, написал полезную брошюру "Роль Андрея Вознесенского в развитии мировой культуры", женился на дочке сводного брата тёщи Жени Сидорова — получай первую книгу и стажировку в Италии. Вылез 32- летний лоботряс — "я русский философ", "я плевал на советскую литературу". Осадить сопливого щенка, сказать нашим, чтобы перекрыли кислород.
    
Вопрос ребром поставила журналистка Ирина Овчинникова в статье "Праздник неуважения" (то есть НЕПОСЛУШАНИЯ), опубликованной в еженедельнике "Экран и сцена": "Спрошу Дмитрия Галковского, сколько ему было, положим, в 87-м? Между прочим, к его тогдашнему возрасту Лермонтов уже умер. А я что- то не припомню такого имени — Галковский."
    
Но не выйдет, ребята, куда. Я же изведу вас. Вы России не знаете, русской истории, русского языка. Русского диалога. Законов жанра русской литературной полемики. (Чудовищнейшая вещь, доложу я вам.) А я знаю — это родина моя. Родина холодная, злая, как мачеха, но родина. Здесь каждый камушек, каждое болотце — вдоль и поперёк. Поэтому — изведу. Изведу быстро, изведу НАСМЕРТЬ. Уезжайте, как Казаков, — живите себе на здоровье там, плохо ли? Знаете, как сказал Леонид Ильич, вручая орден Ленина Карпову: "Анатолий, дорогой, ты это… спокойно себе это самое…" Вот. Живите себе, спокойно себе ЭТО САМОЕ. Только уйдите. Уйдите тихо, уйдите культурно. 60 000 000 людей пустили на "распыл", как сказал Оруэлл в "1984" и как говорили украинские большевики-головорезы во время гражданской войны. И сейчас, не моргнув глазом, вы повторяете: "А чего такого-то?".
    
Действительно, ничего. И потом — сын за отца не ответчик. Но место под солнцем — освободите. Это не ваша земля, не ваша родина — моя. И ничего у вас против меня не получится. Не потому, что я "умный и сильный" (человек вообще всегда глуп и слаб), а потому, что маятник русской истории качнулся в другую сторону. И он своей исполинской траекторией сметёт вас в небытие. А меня — нет. Только и всего.
    
Дмитрий Галковский
    
16.06 — 5.11.1992 г.
    
Впервые опубликовано в "Независимой газете" 26–27.11.91 г. с незначительными сокращениями