1 2 

  
   
   
   
   
   
   
  
  
   
    
Часть I
   
   
    
    
Славен, родоначальник и праотец первых Славенских Князей, знаменитый именем, и преславный делами, был первый, по нашим древним Летописцам, который переселился со своим народом из Азии в Европу, и построил в память имени своего город Славенск, поблизости того места, где потом построен нынешний Новгород. Сей Государь, утвердив новую свою, столицу покорением соседственных народов, получил имя великого воина, и славного обладателя. Неизвестно, имя ли его собственное, или слава дел его снискала подданным его нарицание Славян; известно только то, что как при нем, так и при потомках его храбрые Славяне подтверждали имя свое множеством преславных побед и подвигов.
    
Потомство сего Князя процветало завсегда славою храбрых дел, и распространило свои завоевания наподобие древних Римлян. Все Государи искали их союза, и почитали Славенск таким городом, где самая храбрость обитает. Один из сих потомков славеновых, именем Богослав, любя мир, и недавидя брани, прославился более своих предшественников; ибо он был столько добродетелен, что подданные его еще в живе начали его обожать, думая, что человек не может иметь таких высоких качеств, какие имел сей Князь. Со вступления своего на престол не пролил он ни одной капли крови подданных своих; ниже воевал с своими соседями, почитая такое дело зверством, и думая, что человек более бесславится сим, нежели прославляется. Благочестие его было примером его подданным: он был со всеми искренен, кроток и приветлив, но наипаче всего правосуден, щедр и странноприемлив;любил науки и художества, и украшал свою столицу всякими великолепиями и достопамятностями награждало достоинства и заслуги щедро, а пороки и преступлена Человеколюбно наказывал; повседневно пекся о пользе и тишине своих подданных, которых почитал не невольниками, но чадами своими и, наконец, до того довел благоденствие их, что не находилося ни одного такого человека в его державе, который бы жаловался на скудость.
    
Ибо в государстве его заведено было премножество разного рода заводов и фабрик, на коих делали всякие вещи; какие только были в употреблении в тогдашнее время. Также ткали парчи, бархаты, штофы, и другие шелковые материи; там делали сукна, полотна, и все то, что человеку для одеяния потребно. В других местах выкапывали из земных недр разные металлы, и по очищении их делали из оных всякие дорогие сосуды и орудия, для великолепия и пользы всенародной. Одним словом, не было такого искусства, которое бы в сей благополучной Державе могло уйти от рук тщательных её обитателей. И малый и старый были там в деле, которое сходствовало с их силами и знанием. Все содержатели таких заводов и фабрик, платили государю подать, которая весьма увеличивала его сокровище, а им была нимало не отяготительна. Люди там не имели нужды в чужестранных товарах; ибо все нужное имели дома; а иностранцам тогда только давали деньги, когда от них хотели научиться какому-нибудь новому мастерству. Мод и откупов между ними не было: роскоши там не знали, и также лености, ибо людей впадавших в сии пороки жестоко там наказывали. И так, всякий у них работая, наживал себе довольный хлеб, и не имел нужды в чужой помощи. Одни только увечные и дряхлые прибегали к Княжеской щедрости: и получив себе от него довольное пропитание, отсылались в больницы и гостиницы.
    
Всякий житель сей благополучной страны любил Богослава искренне, и почитал его Богом подателем благ: а он судя их малые распри, (ибо большие редко там сказывают случались), становился им еще любезнее, разбирая их ссоры как отец, и стараясь их примирить, промышляя им безмятежную и блаженную жизнь.
    
Сей добродетельный Государь, лишился своей жены на десятом году по браке своем с нею: он столько ее любил и почитал ее память, что не хотел уже по смерти её ни какой другой красавице дать места в своем сердце. Супруга его оставила ему сына и дочь: сын занимал все черты его лица, а дочь сходствовала во всем с прекрасною своею, матерью Богослав их столь любил, что просиживал иногда по несколько часов смотря и любуясь на них. Любви своей между ими оп не разделял, так как делают сие некоторые отцы и матери: они ему оба равно были любезны и он все свое старание в то только употреблял, чтобы разными науками просветить их разум и понятие и сделать их тем достойнейшими любви своей, и подданных его. 
    
Наконец сын его именем Светлосан, достигнув семнадцатого года своего возраста, показал в себе совокупно все те качества, которые в состоянии украсить Героя: остроте его разума удивлялись все остроумнейшие Мудрецы того времени и понятие его постигало почти все те науки, которые тогда известны были. Что ж касается до телесных его достоинств, то стройность его стана, красота его лица, осанка, взор, и приятные телодвижения всякого приводили в восхищение, и заставляли видя его говорить: вот прямо Княжеский сын! Напротив того и Милослава, сестра его, не меньше приводила в удивление смотрящих на нее. Все в ней было прелестно: высокий и стройный её стан, украшенный Княжескою багряницею, самая прелестнейшая голова, поддерживаемая шеею, подобною в белизне снегу, которую украшали темно-русые волосы, вьющиеся колечками, и пущенные на игру ветров; цвет лица белейший лилей, оживотворяющийся румянцем нежнейшим роз;ясные и быстрые глаза, блистательнейшие солнечных лучей, и украшенные темными тонкими бровями, извившимися полукругом и снятый с самых Приятностей нос, под которым блистали уста, наподобие развивающихся нежнейших роз; и бесчисленные тьмы прелестей, повсюду ее окружающих, не иначе ее представляли зрителям, как самою Ладою, богинею любви. Разум её столько же был прелестен, как и красота ее словом сказать, Светлосан и Милослава почитались чудом тогдашнего века.
    
Счастливый их отец несказанно упивался, видя у себя таковых детей, которым во всем свете не сыскивалось тогда подобных, ни в красоте, ни в разуме. Не оставалось ему иного счастья им пожелать, кроме приличного и приятного союза. И едва только о сем дал знать, что желает сына своего женить, а дочь выдать замуж, то вдруг из окрестных Государств наехала к нему тьма Царских и Княжеских детей, льстяся каждый получить за себя Княжну напротив того для Светлосана навезли столько изображений красавиц разного рода, что наполнили ими все стены кабинетов.
    
Богослав пришел от того в недоумение, не знал что начать, в таком обстоятельстве: наконец велел кликать клич, что тот из женихов получит себе Милославу в жену, кто учинит такое дело, которое всех удивит, и коего никто другой превзойти не сможет. Обнародование сие, привело всех женихов в движение: всякий начал помышлять из них чем бы превзойти своего соперника, дабы сделаться счастливым обладателем прелестей Милославиных.
    
Для сего важного случая был назначен день, в который все требователи Милославины долженствовали съехаться на Княжеский двор, который был великого пространства, и украшен самыми редкими истуканами: на оном долженствовали они оказывать свое превосходство над прочими. На кануне того дня провозвестник объявил всему городу, что в будущий день станут препираться Милославины женихи о первенстве; и чтоб народ сходился на Княжеский двор их смотреть.
    
По наступлении назначенного дня, почти весь город стекся на определенные места к смотрению: вскоре прибыли и женихи Милославины, а за ними и Богослав, провождаемый Светлосаном, Милославою, и многими вельможами своего двора. Когда все сели по местам, тогда снова провозглашатель объявил препирающимся, в подтверждение прежнего, что Милославу получит тот, кто окажет себя достойнейшим прочих. Тогда женихи, ободренные снова, составляют круг и совещаются, какое им избрать действие к своему прославлению. Многие были предложения, возражения и споры: напоследок, по господствующей тогда повсюду страсти к военным делам, положили, препираться оружием, и победителю уступить не оцененное обладание прекрасною Милославою.
    
Итак разделясь на части, мечут жеребий, кому начать славное сие сражение: оный пал на Вельдюзя, Полоцкого Князя, и на Лепозора, Печенегского Государя. Тогда все прочие рыцари, раздавшись, оставили пространное место сим противоборцам. Но они сперва подъехав ко крыльцу, с которого смотрел Богослав на их препирание, преклонили пред ним свои копья, в знак своего к нему почтения и преданности, а потом отъехали на место сражения. Все зрители устремили на них свои глаза, и приготовились восплескать победителю. Рыцари разъехавшись, и отдав честь друг другу, приготовились защищать свое право на Княжну до последней капли крови. Печенег первый начал сражение: взяв от оруженосца своего дротик, пустил им в своего соперника сильным махом. Полочанин приняв его в стальной свой щит, без всякого себе вреда, взял копье, и потрясая им, грозил скорою смертью Лепозору, который упреждая свое несчастье напряг лук; и испустил на него вдруг три стрелы. Но Вельдюз отразив и их своим щитом, поразил Печенега тяжелым своим копьем, и одним ударом ниспроверг его в ад.
    
Все зрители заплескали в честь победителю, и осыпали его похвалами. Богослав, увидев льющуюся человеческую кровь, вострепетал и отвратился от сего ужасного позорища. Победитель между тем подъехал к Княжескому крыльцу для получения чаемых им похвал, которых он несомненно себе надеялся. Но Богослав, встревоженный сим кровавым зрелищем, дал знать рукою народу, чтоб оный умолк. "О храбрости твоей не можно сомневаться; говорил он потом, обратясь к Полоцкому рыцарю: сей несчастный Печенег ясный тому свидетель, но я не могу терпеть при глазах моих убиения неповинных и благородных сих Князей. Совесть меня, уже терзает, что я допустил тебя до сражения c сим юным Князем, и попустил тебя его умертвить.
    
Ужасный Чернобог конечно отомстит мне за сие погрешение. Скипетр мой до сих пор не обагрился ничьею кровью; и Боги за сие всегда ко мне были щедры. Итак, храбрый Князь! ежели ты хочешь показать себя достойнейшим прочих, так покажи таким делом, которое бы другим не вредно было. По окончании и слов своих сделал знак, чтоб и другие рыцари подъехали к нему, которых он увещевал подобным образом, и советовал им явить свое достоинство не вредным, а полезным человечеству действием".
    
Когда Князь перестал говорить, тогда гордящийся своею победою Вельдюз, сняв свой шлем, начал так говорить Славенскому Владетелю. "Государь! небезеизвестно я чаю тебе,что Славяне, с начала пришествия своего в Полуночные страны сыскали себе земли, богатства и славу одним своим оружием и храбростью. Войною укрепили они свои владения, войною укротили своих врагов, и учинили из оных себе подданных. Храбрость их известна не токмо по пространной России, но Греция и Рим трепещут их оружия: Не самая ли сия храбрость укрепила и возвеличила Предков твоих Державу? Когда бы они уничтожили сию столь нужную  добродетель, давно бы уже сей преславный город свирепые Угры превратили в пустыню. Да и в сем ли железном веке, живя между дикими и хищными народами, думать нам об оставлении оружия! Если ты мне противуположишь, что твое Княжение течет без кровопролития, то и на сие нетрудно мне тебе возразить. Держава твоя Предками твоими только укреплена и возвеличена, что трепещет ее весь Север: окрестные народы области твоей все тебе покорны; дальние племена не имеют времени тебя тревожишь; ибо ведут они промеж собою кровопролитные брани, и притом не избавились еще от ужаса, который на них навели твои предшественники. Следственно ни с которой стороны Государству твоему не грозят опасности и так кровопролитие теперь тебе еще не нужно. Но когда строптивые твои соседи брани свои окончат, и в праздности своей усмотрят изобилующее твое всем Государство: тебя престарелого и ненавидящего войны, то кто мне поручится, что не дерзнут они помутить тишины твоего владения, и непрострут алчных своих рук на твои сокровища. Кто тебя тогда защит? Подданные ль твои, которые в нынешней своей тишине позабыли, я чаю, и название оружия, употребляемого в брани? Новопокоренные ль твои области? Но оные помня прежнюю свою свободу, конечно не преминут при несчастии твоем свергнуть с себя иго рабства и на тебя ж устремятся, сколько для отмщения, столько и для утверждения своей вольности. Теперь остаются к защищению твоему союзные тебе Государи. Но ты сам ведаешь, много ли таких людей на свете, которые счастливым противятся, а злополучным помогают! Вступятся за тебя побоятся они потерять своих бойцов, иль бесполезно отяготить свои Народы. И что еще? обольстяся добычею не согласятся ль они скорее с твоими неприятелями на совокупное Княжества твоего расхищение? Вот миролюбивый Князь! какое мое мнение о нерадении оружия и храбрости, которое в супостатах наших может к нам родить презрение и навести на нас не ожидаемые бедствия. Итак, пока еще счастье твое тебя не оставило, пока близкая твоя древность тебя не застигла, соблаговоли храбрейшего из нас почтить твоим свойством, и именем зятя: титло заставит его вечно защищать твои права, какие бы напасти судьба на тебя ни послала. Кто ж из нас благоволения твоего достоин, сие тебе покажет наша храбрость".
    
Сия речь, которую все слушали с превеликим вниманием, склонила всех на сторону Вельдюзеву: все ему плескали, все его похваляли и сам Богослав, будучи от всех Милославиных женихов преклоняем, принужден был мнение Полоцкого Князя подтвердить, и дозволить поединок.
    
Тогда снова юные ратоборцы собравшись кинули жребий, кому из них противоборствовать храброму Вельдюзю, который ожидал противников своих храбро, и готовил им неминуемую смерть. Тарарай, Касожский Князь, осужден был жребием потерять в тот день надежду и жизнь, но подкрепляемый еще упованием, думал одним взглядом устрашить Полочанина, который ударом своего копья исторгнув у него жизнь, прекратил его гордость. За ним следовал Трухтрах, Князь Козарский, который будучи жребием принужден к сражению, трепетал, и предпочитал охотно бесславный мир славной драке; однако же не хотел пред глазами всего народа показать себя трусом, чего ради и поехал, приняв бодрый вид, на ужасного своего соперника. Подъехав поближе к Вельдюзю, изъяснился ему трепещущим голосом, что он жизнь свою предпочитает Милославе, и уступает ее ему охотно; а в воздаяние за то хотел пощады своей жизни; но чтоб не обесславить своего Княжества трусостью, то просил Бельдюза ударить себя полегоньку тупым концом копья, после чего хотел, признав себя побежденным, отъехать на прежнее свое место, и провозгласить его победителем. Ступай, ступай, ответствовал ему с насмешкою Вельдюз, ты действительно не достоин быть поражен острием оного. И в самое то время ударил его ратовищем; что в такую трусость вогнало Козара, что он упал без памяти с коня, и вынесен был без чувств с Княжеского двора, Все те, которые могли их слышать, захохотали, и проводили с плеском храброго Трухтраха. После него выступил Тарабан, брат его, который горя негодованием за насмешку его брату, и чувствуя в себе более оного сердца, хотел отомстить ужасному Вельдюзю, но устремясь на него, прекратил свой гнев вместе с своею жизнью.
    
По таковым ужасным примерам его храбрости, мало осталось ему противников, а которые еще осмелились на него напасть, те заплатили жизнью за дерзость свою. Напоследок, никто не смея больше ему противиться, все согласно уступили ту право требовать руки Милославлиной. Сии многие победы снискали Вельдюзю не токмо плескания, но и почтение от всего множества зрителей. Сам Князь Богослав, несмотря на соболезнование свое о смерти стольких князей, возымел к нему почтение, удивляясь великой его храбрости. Вельдюз, усмотрев к себе благосклонность от Князя и от всего его двора, благодарил всех учтивым и ласковым образом за поздравления; которыми осыпали его со всех сторон. По сем подступив к Богославу, препоручал себя в его милость, прося припомнить о том обещании, которым он хотел почтить победителя. Богослав выслушав благосклонно его просьбу, подтвердил ему снова свое соизволение; и приказал в тоже время провозвестнику провозгласить его своим зятем, а торжествование брака его с Княжною Милославою отложил на месяц.
    
Весь народ и знатные вельможи похваляли и радовались сему выбору; ибо храбрость у древних Славян почиталась высочайшим достоинством, Милослава не менее прочих была довольна женихом своим, что показала она ясно своим удовольствием, слушая весьма благосклонно приветствия, которые делал ей по победе своей Вельдюз. Приметив оное Полоцкий Князь, старался более его умножить, угождая ей при всяком случае; и напоследок беспрестанными своими ласканиями, и неотступными просьбами, получил от нее откровенное признание, что выходит она за него без всякого принуждения.
    
Напоследок назначенный день к их браку настал: двор и город в великих были движениях в приуготовлении к оному: всякий напрерыв старался показать свое великолепие в платье и прочих убранствах, наружность домов украшена была картинами и коврами, улицы усыпаны цветками; но храм Ладин и Полелин, в котором, надлежало отправляться браку, был всего великолепнее украшен.
    
Когда уже все было приуготовлено, тогда Князь Богослав, последуемый сыном своим Светлосаном, и сонмом вельмож и придворных, препроводил во храм жениха за ними вскоре приехала и невеста, в препровождении многих знатных девиц и госпож. Народ бежал со всех сторон, чтоб насладиться зрением новобрачных: улицы и кровли наполнены были всякого возраста людьми; все возносили желания в пользу сочетающихся, и весь воздух наполнен был обетами и мольбами.
    
По таковым счастливым расположением ничего не можно было ожидать кроме веселия: уже первые обряды брака были совершены: сочетающиеся связаны были брачным поясом, и залоге их верности положен на жертвенник. Первосвященник прочтя приличные молитвы, изрек на них свое благословение, прося Ладу и Полеля ниспослать им мирное и благоденственное супружество, после чего готовился приступить к жертвоприношению. Окропив жертву, состоящую изо ста волов, чистительною водою ударил, первого представленного ему быка, священным топором: бык возревел преужасным голосом, и ударясь о жертвенник, издох. В тот самый миг Полелин истукан поколебался: возгремел престрашный гром, молния возблистала со всех сторон, небо покрылось претемными облаками, а волы все пали мертвы. В тоже мгновение Полелин кумир произнес сии ужасные слова.
    
     
      
Ты к браку приступить, Вельдюз, дерзнул свирепством;
      
В бедах тебе с Княжной по толь  быть рок судил,
      
По коль ты не спасешь гонимых стольких бедством, 
      
Колико ты Князей невинных умертвил.
     
    
    
Сии престрашные слова поразили всех ужасом: весь храм наполнился воплем и стенаниями все пали на колени, и готовились умилостивлять разгневанное божество плачем и воздыханиями, как вдруг низшедшее густое облако, с громом и молниями, похитило Милославу; и в тож время пораженный Первосвященником вол превратясь в ужасного Дракона, подхватил Вельдюзя, и унес у всех из глаз. После того вострепетала вся земля: гром, молния, вихрь, град и дождь совокупясь, такое движение произвели в воздух, что ни видеть, ни слышать ничего не возможно было. Богослав и многие из народа упали без чувства: другие бежали не зная сами куда, иные упав на колени для принесения молитв, не могли ни слова выговорить, ни даже пошевелиться. Всех обуял ужас и трепет; и один только Светлосан стоял неколебимо, принося молитвы Перуну, Чернобогу, и прочим Богам.
    
Напоследок, по нескольких минутах, землетрясение окончилось, и небо утихло. Тогда мало помалу начали все приходишь в чувство. Несчастный Богослав, пришед в себя, и вспомнив, что лишился дочери и зятя, залился слезами, и испуская стенания, приносил жалобы Богам и человекам. Светлосан, жрецы и вельможи старались всячески его утешить, представляя ему, что божественный глас не совсем их лишал надежды, и что со временем можно уповать, увидеть погибших снова. К тому же Светлосан, утешая его, обещал сам ехать повсюду для сыскания их; но опечаленный Богослав лишением дочери, отверг его предложение, и не хотел ни для чего согласиться, чтоб потерять в нем последнюю свою надежду и утешение, отпустив его в неизвестный путь.
    
Юный Князь, любя и почитая несказанно своего родителя, согласился охотно на его желание: оставшись при нем, пребывал с ним непрестанно, и утешал его своим собеседованием. В сем упражнении провел он целый год, посещая между тем храмы, и принося жертвы богам, раздавая милостыни, и выкупая пленных и заключенных в темницы: тщася тем преклонить Богов на милость, и возвратить помощью их Милославу и Вельдюзя. Чаще всего посещал он Капище Чернобогово, и многочисленными жертвами и подаяниями старался умилостивить сие Божество; ибо сей Бог почитался от древних мстителем злодеяний, и Властителем над беззаконными и бедствующими людьми.
    
Некогда жертвуя сему богу Светлосан, и проливая пред ним теплейшие молитвы, почувствовал в себе пресильное волнение крови, и дрожание жил: в то самое время услышал он, что бодрость и крепость его сил умножились в нем. В восторге своем простерся он пред кумиром, принеся ему благодарность; и простирая к нему взоры увидел, что истукан окружен был блистательным сиянием: угрюмый его вид переменен был в приятный и ласковый: в самое то время он поколебался, и произнес следующие слова.
    
     
      
Моления твои приятны небесами: 
      
И грех ваш заглажден моленьем и слезами; 
      
Но в праздности ли ждут лаврового венца? 
      
У смерти в челюстях ищи бедам конца.
     
    
    
Светлосан снова пал пред кумиром, принося благодарение за подание божественного сего совета, но не возмогши понять его совершенно, просил Чернобогова первосвященника истолковать себе сие проречение. Нутрозор, рассмотрев внутренности принесенных жертв, объявил, что Божество советует ему самому искать сестру и зятя, которых он непременно обретет, по претерпении многих трудностей. Младой Князь повиновался его объявлению, обещав ехать. После чего одарив жреца, и учинив обеты Чернобогу и прочим божествам, отбыл из храма в Княжеский свой дом.
    
Прибыв туда, и призвав к себе своего любимца, который имел при нем чин Оруженосца, объявил ему слова Чернобога и жреца его. Бориполк, будучи верен своему Государю, и опасаясь повернуть в печаль Богослана, советовал ему не скоро полагаться на толкование Нутрозорово, но ожидать вернейшего изъяснения от времени, или от первосвященников прочих богов, славнейших в прорицаниях. Притом представлял ему, что нечаянным таким отъездом причинит он великое сокрушение своему родителю. Сими и подобными представлениями склонил он Светлосана отложить свое путешествие до времени.
    
Впрочем не совсем советы его истребили из мыслей младого Князя. Божеское изречение: до самого вечера твердилось оно в уме его; и один Кикимора, Божество сна и ночи, пресек о сем размышление. Но едва сомкнул он свои глаза, как смущенному его воображению представилось ужасное сновидение: явилась ему престрашная гора, на которой вместо деревьев стояли копья, и мечи в вверх острием. Промежду ими пресмыкалося бесчисленное множество всякого рода змиев, которые испускали ужасный свист и рев. Над сею горою летела блестящая колесница, влекомая зияющими пламенем Аспидами; в ней сидела несчастная Милослава, испускающая прежалостные вопли. Гнусный и престрашный Волот держал ее в своих объятиях и угрожал ее скинуть на землю. Напротив их летел на крылатом коне Вельдюз, и стремился поразить сего чудовища копьем; но в самое то время Исполин зинул на него пламенем: конь от того исчез, а Вельдюз полетел стремглав на утыканную копьями и мечами Тору.
    
Сие ужасное позорище столько испугало и встревожило Светлосана, что вдруг отогнало от него сон, и принудило его сильно вскричать. Бориполк, который спал в другой от него комнате, пробудясь от сего крика, пришел к нему узнать того причину. Испуганный Князь рассказал ему свое сновидение трепещущим голосом, и вздохнув продолжал: что мне сим сновидением возвещают Боги? Не ужель объявляют они мне кончину сестры моей и зятя? Праведные Боги! ежели сие истинно, так к чему вы нам льстили, что со временем мы их еще увидим? О несчастливый родитель мой! каким ударом поразит тебя сие сновидение. О Боги! он умрет… — Не сокрушайся, государь, перехватил речь его Бориполк, еще сие не подлинно; может быть Боги совсем другое сновидением сим тебе являют. Но чтоб сомнение тебя о сем не терзало, я тебе сыщу средство от него избавиться. Неподалеку живет отсюда пустынник, который почитается от всех великих прорицателем, и искуснейшим толкователем снов. К нему стекается со всех сторон народ для испрошения в недоумительных делах совета и объяснения, и приносят ему в дар стрелы, без чего сказывают, он ничьего прошения не исполняет. Итак, государь, ежели угодно тебе испытать свою и сродников твоих судьбу, поедем к нему: я его жилище знаю и а чтоб более ему угодить, постарайся сыскать для него стрелу из металла ибо он тем ни в чем не отказывает, которые к нему такие стрелы приносят. Я на все готов согласиться, ответствовал Князь, только, чтоб узнать судьбу бедной моей сестры и зятя, что ж касается до стрелы, я ему дам золотую, которую подарил мне Древлянский Князь, имевший нужду в помощи моего родителя.
    
По окончании слов своих, нимало не медля приказал оседлать коней, и принести молитвы Богам, и забрав нужное для пути, пустился в оный с одним Бориполком. Путешествие их, продолжалось до самого восхождения багряной Зимцерлы: и когда уже Световид испустил первые свои лучи на землю, тогда они прибыли к жилищу пустынника, которое находилось посередине густого леса.
    
Светлосан и Бориполк сошед с своих коней, привязали их к дереву, и пошли в пещеру, в которой жил прорицатель, Они его застали спящего: вид его представлял самого древнейшего старика, коего седая борода простиралась далее пояса; лицо его суть было самой мумии; он опутан был весь цепями, которых один конец был прикован к стене; перед постелью его стоял остов, который имел вознесенную руку с кинжалом, а в другой держал черную мраморную дощечку, на которой были изображены блистающими буквами неизвестные письмена. Позорище сие привело Светлосана в превеликое удивление: он спрашивал своего спутника, чтобы сие все значило, но тот и сам не мог ему на то ни какого дать изъяснения. От разговоров их пустынник пробудился: тогда Светлосан подступив к нему извинялся учтивым образом, что нарушил его покой; и после рассказав причины своего приезда, вынул из колчана золотую стрелу, которую поднося ему, просил его истолковать себе свой сон. Лишь только пустынник увидел стрелу, как схватив ее поспешно, вскричал: Ах! государь мой, ты мне возвратил мою жизнь! И в тож время ударил стрелою в дощечку, держимую остовом, который в тот же миг исчез. После чего цепи которыми был отягчен пустынник, тотчас с него спали: длинная его борода пропала, ряса его превратилась в лазоревое одеяние, а он сам в молодого прекрасного человека.
    
Пока еще Светлослан, с Оруженосцем своим, стоял от удивительного сего приключения в недоумении, в то время превратившийся пустынник махнув стрелою, проговорил несколько странных слов, за которыми последовал преужасный шум и стук молотов, по окончании коих пещера превратилась в великолепную колесницу, запряженную шестью Единорогами. Пустынник обратясь к Славенскому Князю и его наперснику, не дивитесь, говорил им, сему чудному происшествию; когда вы узнаете кто я, то не станете более ничему удивляться, услуга, продолжал он, оказанная мне вами, обязывает меня возблагодарить вас достойным образом за оную; чего ради и везу вас теперь в прежнее мое жилище.
    
Между тем колесница столь быстро везена была, что через несколько часов очутились они в Индии, посредине великолепного замка, коего все здание было сооружено из белого мрамора, а внешние украшения оного состояли из чистого золота. Пустынник выйдя из колесницы, просил их следовать за собою. Лишь только они взошли на великолепное крыльцо оного здания, как загремела вдруг преогромная музыка, и превеликая толпа молодых людей, обоего пола, вышла им навстречу. Все сии люди пали перед пустынником на колени, и бросились потом целовать его руки и платье; а он им ответствовал на то ласковым видом и поклонами. После чего с беспрестанными и радостными восклицаниями препроводили они его в залу, в которой находился престол из розового яхонта. Пустынник восшед на оный, просил Светлосана сесть по правую, а Бориполка по левую от себя сторону; потом обратясь к предстоящим своим подданным, вот кем, говорил им, указывая на Князя и Оруженосца его, возвращен я вам, любезные мои друзья! Их благодеяние возратило мне свободу, и прежнее мое могущество и власть, которые похитил было, у меня лютый Карачун: сей гнусный карло, который все свое счастье и силу получил, от щедрости моей. Но дерзость его без наказания не останется: все мои силы, употреблю я на его погубление и никакая власть, не удержит меня быть ему вечным неприятелем. Но прежде всего продолжал он оборотясь к Светлосану, обязан я тебе, великодушный мой избавитель, возблагодарить, так, как требует великое твое одолжение.
    
После чего, приказав подданным своим торжествовать, день его избавления, просил своих гостей следовать за собою во внутренние покои его дворца. Прошед несколько комнат, которые всем тем были украшены, что природа и искусства могут произвести наилучшего, вошли они наконец в удаленный чертог, который примыкался к саду. Стены сего покоя украшены были янтарными иероглифами: посредине оной стоял круглый стол, коего доска вылита была из разных металлов и поддерживаема Гениями из гебенового дерева: на оном стояла Сфера; земиный круг, зрительные трубы, несколько книг; и золотая скрына, украшенная дорогими каменьями. Подле стола стояли кресла из слоновой кости; а подле стен софы и столики; на которых лежали блистательные орудия, коих употребление одним волхвам известно. Это мой кабинет, говорил владетель замка, обратясь к своим гостям, где я прежде завсегда упражнялся, и откуда могущество мое достигло во все концы вселенной, пока неблагодарный Эфиоп не лишил меня сей драгоценной стрелы, в которой все мое счастье заключается; и которую щедрость твоя мне возвратила, прехрабрый Светлосан, а с нею и все мое прежнее могущество. Я тебе расскажу, любезный мой избавитель, сиё приключение, которое столько тебя удивляет, для сего и привел я вас обоих в сие место, чтобы никто не нарушил нашей беседы. Ибо никакая сила не может проникнуть сего чертога, и узнать, что здесь делается; сии не известные тебе письмена препинают всякому сюда вход, какую бы кто силу ни имел; и зашищение всего моего замка от сего, одного покоя зависит. Потом, севши сам в кресло, а их по прося сесть на софы, начал им рассказывать свои приключения следующим порядком.
   
   
    
     
История Видостанова.
    
    
Я называюсь Видостан: отец мой был Царь некоторой части Индии; царствование его текло весьма спокойно, и все его увеселения составляли книги, которых он собрал превеликое множество, и другой я; ибо он любил меня тем, наипаче, что не имел других детей кроме меня. Охота ко чтению моего родителя, как будто бы по наследству вселилась, и в меня; но с большим его пристрастием. Некогда будучи в нашем книгохранилище, и пересматривая книги, нашел я такую, коей письмена были для меня незнакомы хотя я и много знал языков. Любопытство мое, будучи прельщено сею новизною, понудило меня искать в других книгах ей изъяснения. Я начал снова перебирать все книги, и по счастью моему нашел скоро другую в подобном ей переплете. Развернув ее увидел я, что это словарь, Ассирийского языка, которого, я не знал. Буквы его сходствовали во всем с теми,коих я в объявленной книге не разумел. Сей случай заставил меня искать такого, человека, который бы мог меня научить сему наречию, что мне в скором времени и удалось.
    
При дворе отца моего находился один Халдеянин, который совершенно разумел этот язык: он охотно соглашался меня ему учить; но объявил мне притом, что сей язык весьма труден и скучен для учения. Сиe несчастное объявление, хотя от желания моего меня и не отвратило, но для охотного в нем упражнения, подало мне мысль пригласить, к тому сего мерзкого карла, которого щедрость моя извлекла из бедности, и из самого низкого состояния в великолепнейшее; ибо он был сын конюха моего двора: он мне понравился по причине малого своего роста, и черного цвета; ибо он был родом Эфиоп. Сей Мурянин, став осыпан моими благодеяниями, заплатил мне вместо благодарности злом. Но я, любя его чрезвычайно, не примечал злобных его склонностей; и старался его делать соучастником во всех моих упражнениях и так начал с ним учиться вместе и Ассирийскому языку. Я учился ему не более года, и завсегда перестигал Карачуна, который, от лености ль то, или имея тупее моего понятие, весьма учился медленно.
    
Первые плоды моего учения употребил я на прочтение объявленной мною книги; и хотя, по причине малого моего в нем упражнения не мог я разуметь в ней всех слов, но недостаток сей награждался помощью найденного мною словаря. Первые мои взгляды упали на приложенный к сей книге лист, который; различествовал от прочих начертанными золотыми буквами: в оном предлагал первый, книги сей хозяин, который, как видно по его изъяснениям, был весьма добродетельный человек, что книгу сию, и с нею  объявленный мною словарь, нашел он в земле, копая колодец и усмотрев в ней великую важность, скрыл ее, а пользовался ею при нужных только случаях. Напоследок, усмотрев приближение, своей кончины не рассудил за благо оставить ее своим детям, в которых видел он, более пороков, нежели; добродетели, опасаясь, дабы они не употребила ее во зло, ибо она заключает в себе науку Кабалистику, которая владетелю её подает способы делать все то, что, ему ни рассудится. Сия то причина и побудила, было его сжечь ее: но усмотрев, что огонь ей не вредил, бросил он ее в свинцовом ковчеге в море, но когда вода отказалась ее потопить, то он определил ее, и с нею вместе словарь, закопать в пустом месте в землю, присовокупив к ней свое завещание тому, кому по случаю попадется, она в руки; чтоб он не употребляло ее во зло другим, а в противном случае угрожал наказанием, которого просил ему от Богов.
    
Сие объявление, продолжал Видостан, заставило меня с жадностью и великим вниманием. прочесть сию книгу. Я нашел в ней наставления делать всякие невозможности, какие только можно вздумать, и покорять природу своим хотениям. Узнав о сем, вздумалось мне учинить некоторые малые опыты: видя ж, что все стихии воле моей покоряются, уверился я совершенно в старинном объявлении. Сие понудило меня скрывать ее от всех: побуждение такое весьма спасительно для меня было; но невоздержность моя и несозрелый разум в тайне сей мне изменили.
    
Некогда вздумалось мне сделать из куска мрамора обезьяну, которую оживотворя заставил я прыгать и забавлять себя природными сим животным резвостями. Шум причиненный ею, побудил войти ко мне Карачуна, который случился в другой от меня комнате. Прыгание каменной обезьяны привело его в такое удивление, что он остолбенел, и спрашивал меня с трепетом о причине сего чуда. Самолюбию, моему приятно было видеть его в таком удивлении: к чему присовокупясь тщеславие заставило меня сказать ему, что я её творец. Сие объявление привело его в пущее недоумение: он меня начал усиленным образом просить, чтоб я ему открыл сию тайну. А я, чтоб больше еще его удивишь, приказал ей перед глазами его превратиться в золотого попугая. Тут уже удивление его пременилось в страх: закричал он благим матом, и побежал от меня вон;но я его удержав, приказал тайну сию скрывать от всех.
    
Между тем Карачун лишаясь мало помалу страха, наполнялся вместо того любопытством: желая ж от меня уведать о сем таинстве, начал умножать ко мне свои ласкательства, кои почитал я истинными знаками его ко мне любви. Вскоре лукавствами своими достиг он до своею желания: объявил я ему мою тайну; да и столько еще был слаб, по любви моей к нему, что дозволил ему прочесть несколько статей из той книги, которую надлежало мне всеми силами от него скрывать, смотря важность её. Карачун, решил пользоваться её наставлениями; но чтоб не показать мне своего намерения, притворился, что будто он не столько еще Ассирийский язык узнал, чтоб мог разуметь совершенно смысл прочитанного им. Чего ради просил меня дозволить  ему читать ее со словарем, и делать из нес переводы, дабы лучше успеть в оном языке. Сия его просьба вселила было сперва в меня к нему подозрение, но лукавство его совокупясь с моею щедростью преклонили меня на его желание: я ему дозволил делать на себя оружие; то есть: переводить волшебную мою книгу, с помощью коей приключил он мне потом наилютейшие бедствия. Он бы воспользовался ею и без моего позволения, если б не заключала она заклятия на похитителей своих, что кражею своею лишат они ее всей силы.
    
Получивши ж дозволение переводить ее, начал он выписывать из нее все то, что могло удовольствовать корыстолюбие его и злость: ибо он чрезвычайно был скуп и зол и хотя казался учтивым и кротким. И уже списал он ее более половины, как пришло мне на мысль, что оно знание сие может употребить не токмо ко вреду других, но и к моему собственному; ибо я проведал, что он многие делал пакости тем людям, которые имели несчастье хотя мало ему досадить. Сие побудило меня книгу мою запереть, а ему выговорить суровым образом, что он поверенность моей тайны употребляет во зло. Карачун старался передо мной оправдаться, и лукавством своим дошел до того, что уверил меня в мнимой своей невинности. Впрочем книги моей не дал уже я более ему списывать, опасаясь от того худых следствий. Карачуну весьма сие досадно было: однако ж он скрыл от меня свое огорчение. Притворство его долго бы может статься продолжилось ежели б не случилось вскоре посл того следующее обстоятельство.
    
Отец сего бездельника впал в некоторое важное преступление, за которое родитель мой приказал его наказать. Сколько Карачун ни старался за него, однако ж не мог отвратить от него наказания; хотя оно по просьбе его и уменьшено было. Сие столько огорчило карла, что он отважился мстить моему родителю, и умертвил его наилютейшим ядом. Врачи, бывшие при его кончине объявили мне,что он отравлен. Я не знал на кого подумать, ведая то, что все родителя моего любили; потому что он одним только преступникам законов делал некоторое зло, наказывая их иногда строго. И так, в недоумении моем прибег я к помощи моей книги, которая подтвердила мне, что родитель мой скончался от яда;но что ядотворца не может она объявить, ибо он наложил ей молчание своим волшебством. Сие объявление подало мне сомнение на Карачуна: я приказал его тотчас к себе позвать, в намерения извлечь от него признание в том муками. Однако гнев мой был уже бесплоден: ибо не могли его нигде найти, Побег его подтвердил мое подозрение, и притом заставил меня опасаться, чтоб злость его не простерлась и на меня. Тогда то раскаивался я, но уже поздно, что подал ему на себя оружие, открыв ему мою тайну. А чтоб не подвергнуть себя нечаянному от него нападению, принял я прибежище к драгоценной моей книге, которая научила меня сделать сию, бесценную стрелу, которой никакое волшебство противиться не может, и коя владетеля своего защищает от нападения духов и человеков, а притом не имеет она никакой силы в других руках, и не можно ею овладеть без моего согласия.
    
Таким способом сделав себя безопасным от злоумышлений Карачуновых, решил я и книгу свою такою же оградить безопасностью: дабы опять не попалась она кому, и не произвела нового мне противника. Сия то причина побудила меня построить этот замок, и в нем сей кабинет, который обороняет весь сей дом, и в нем живущих, как я уже вам сказывал. В него то переселился я, и перенес сию драгоценную книгу, которая теперь находится в сей скрыне. Сюда переселил я также часть моих придворных, которых верность испытал я наперед таким образом: приказал им объявить, что переселяюсь я для жилища в пустыню, и что желающие следовать за мною, не могут ожидать ни чинов, ни награждений, кроме спокойной жизни; и которые не последуют мне и останутся в городе, тем определяю я вечное жалованье, вдвое больше получаемого ими; в повышаю каждого чином, в чем уверяю их моим словом. Сия хитрость, по желанию моему, имела свое действие: из двадцати тысяч придворных, которые при дворе моем находились, согласилось только сто человек за мною следовать, которых вы давеча и видели. Сии честные люди верностью ко мне своею ничего не потеряли и ибо довольствуются здесь такою пищею и платьем, каких они сами пожелают: а в увеселениях также не имеют недостатка; почитают себя, блаженнее сто крат богачей живущих в мире. Напротив того беглецы мои хотя и получили по обещанию моему все, но недолго оным пользовались; ибо лютый Карачун, лишась способа мне вредить, но желая чем-нибудь, мне отомстить, погубил их всех, с прочими; моими подданными, превратив их городе в ужасную гору, на коей вместо деревьев растут копья и мечи, а обитают самые наисвирепейшие змеи. Я сколько ни старался привести в прежнее состояние сих бедных людей, но только, все мои старания были бесполезны.
    
Ах, государь мой! вскричал тогда Светлосан: позволь _мне прервать твою речь: никак эту самую гору и видел я во сне, о коей объявлял я тебе в пустыне; и несчастного моего зятя… История его мне уже известна, перехватил речь его Видостан, и ты об ней сей же час услышишь; не мешай только мне рассказывать. Итак; сей свирепый урод, сей лютый Карачун, недоволен будучи мщением над бедными моими подданными, решил стараться всеми силами и о моей погибели. Но видя что я ото всех сторон безопасен от его ухищрений, умыслил достичь до того коварством, чего не мог совершить открытою силою.
    
Сделал он, силою своего волшебства, привидение подобящееся ему во всем, которому приказал он пойти в мой замок, и раздражить меня до того, чтоб я его предал смерти. Что, как он мыслил, так и совершилось: привидение поражено было мною саблею, и по поражении своем сохранило вид разрубленного Карачуна, коего мнимый труп приказал я сжечь; и счел тогда себя избавленным от всех его гонений. В таковом мнении пробыл я до тех пор, пока несчастье мое не уверило меня, что он еще жив.
    
Между тем, по прошествии двух месяцев после сожжения мнимого Карачунова тела, случилось мне быть на охоте: пущенные гончие собаки в лес, для поднятия из нор пугливых зверей, подняли в малом расстоянии от меня, великий лай, что побудив меня и охотников моих думать, что они нашли зверя, понудило нас к ним скакать. Проехав несколько сажень, увидели мы на дереве красного цвета мартышку, на которую смотря лаяли мои собаки. Такой цвет на обезьяне показался мне чудным; а наипаче умножилось мое удивление, когда сей зверек начал кидать на меня печальные взоры, и телодвижениями своими старался мне показать, что он требует моего покровительства. Будучи от природы жалостливым, согласился я охотно помочь обезьяне: в следствие чего приказал я собак отогнать, а ее снять с дерева. Когда ж, ее сняли, и принесли ко мне, то начала, она, взглядами и движениями своими изъяснять мне свою радость и благодарение, что, меня столько тронуло, что определил; я иметь ее первым моим увеселением. Получив, такую хорошую добычу, не хотел я продолжать более охоты, и поехал в свой замок.
    
Приехав в оный, первое мое старание было, велеть, ее накормить. Сия милость, удвоила веселье её и благодарность, которые старалась она мне показать своими знаками; при всем том казались они мне принужденными, и задумчивость её, которая за ними последовала, дала мне приметить её грусть. Я старался ее утешить, но она прижав лапы к своему сердцу воздыхала, и показывая на моих придворных, трепала себя по груди. Сии знаки заставили меня рассуждать, чтоб она хотела ими дать знать; и наконец, по многим размышлениям, пришло мне в голову испытать помощью моей книги, не человек ли какой превращен в нее. Сия мысль столь утвердилась в моем воображении, что я тот же час решил ей сделать опыт. Чего ради, приведя ее в сей кабинет, взял ямою книгу, и сыскав в ней ту статью, которая научает какими словами разрушать очарование, прочел их над её головою. Лишь только окончил я чтение, как обезьяна исчезла, а вместо нее предстал передо мною человек в подобном вашему одеянии: он бросился к моим ногам, благодаря мне наичувствительнейшими словами за подание ему прежнего вида. Сие превращение весьма меня удивило, и побудило любопытствовать кто его привел в такое уничижительное состояние. Он охотно согласился рассказать мне свою повесть и объявил что он Вельдюз, Полоцкий Князь. Как, государь мой! вскричал с восхищением Светлосан, так это был мой зять?… Он точно, ответствовал Видостан, и вот что, по похищении его драконом; с ним случилось.
   
   
    
     
Приключения Вельдюзевы.
    
    
Сей крылатый змей, продолжал Видостан; подхватив его поднялся столь высоко: что он потерял из вида землю, и летел столь быстро, что скорое стремление воздуха и притомужас, захватили у него дыхание и лишили чувств; Напоследок, когда он опамятовался, то увидел себя" в пространной каменистой степи, коей конца не мог он усмотреть. Сие зрелище в такой привело его страх, что он опять упал в обморок. Наконец, пришед в чувство, рассуждал, что ему зачать, в сей крайности: сие размышление завело его в глубокую задумчивость, из которой извлекло его стенание. Он оглянулся туда, откуда оное происходило, но только не мог ничего усмотреть, что страх его еще более умножило. Между тем стенание продолжалось, к коему мало помалу Вельдюз привыкая; осмелился наконец у ведать его причину.
    
Чего ради следуя на сей жалобный голос пришел он к зеленому камню, на котором сидела преужасной величины ядовитая жаба. Камень, который она покрывала, трепетал под нею, и испуская стон, произносил иногда жалобы человеческим голосом. Сие чудо опять привело в ужас Полоцкого Князя, однако ж любопытство его одержало над оным верх. Отважился онизведать сию тайну: но не знал каким образом то учинить; сомневался он спрашивать о том у камня, думая, что он ему ответствовать не может, хотя и произносил некоторые слова на Персидском языке, но другой дороги к узнанию сего чуда ему не оставалось. Персидский язык он разумел, и так не трудно ему было на оном изъясниться: чего ради приступа к нему, спрашивал его, что он такое, и о чем приносит жалобы. Я был подобный тебе человек, ответствовал ему камень, и жалуюсь на несчастное мое состояние, в которое привел меня лютый волшебник со всеми моими подданными. Ежели сердце твое, присовокупил он, удобно к жалости, если человеколюбие природно тебе незнакомец! так избавь несчастного Владетеля от сего ужасного бремени, которое его терзает, и очарование его удерживает. Как же я могу это сделать, спрашивал его Вельдюз, коего робость при каждом камневе слове усугублялась? Это ни мало не мудрено: ответствовал ему камень; вооружись только бесстрашием, и сбрось с меня ужасную сию жабу.
    
Просьба сия весьма поколебала смелость Вельдюзеву: боялся он отважиться на столь опасное предприятие, которое самому ему угрожало смертью. Он бы скорее покусился на оное, ежели б имел при себе оружие; но похищение его случилось в такое время, когда он к браку, а не к сражению готовился: следственно и вооружаться не имел причины. Долго сожаление его боролось с робостью: выискивал он разные способы погубить Лягушку; иногда хватался за камни, которыми усыпана была степь, но и те отказывались ему в помощи, ибо не мог он никак отделить их от земли. Между тем, камень не переставал его просить об избавлении своем словами и стенанием, что в Вельдюзе умножало сожаление и терзание совести, которые ею укоряли медлением в помоществовании несчастному. Приходило ему на мысль, что бедная его Милослава, и он сам, могут подвергнуться подобному заключению; вообразилось ему и то, что хотя он и не подаст сему несчастному помощи, однако ж не избудет смерти, которую бесплодная сия пустыня ему приуготовляет; припомнилось ему и пророчество Полелино, которое по тех пор не обещало ему с невестой его благополучия, пока не спасет он столько же несчастных Князей, скольких лишил он жизни своим свирепством. Сии размышления, начали напоследок укреплять: его смелость, и ласкать надеждою, что он поступком сим может несколько умилостивить разгневанных на него богов.
    
Утвердясь в сих мыслях, и призвав на помощь Чернобога, подошел он смело к Жабе, дабы сорвать ее с Камня. Лягушка усмотрев его намерение, начала ужасным образом дуться, и бросая на него пламенные свои взгляды, устрашала его изблеванием на него яда, которым она вся была наполнена. Сие несколько было его поостановило, но Белый его Дух, приставленный к нему для побуждения на добрые дела, умножая в нем сожаление, возбуждал его к бесстрашному исполнению его предприятия. Воспаленный поощрением его Вельдюз, бросился без страха на Жабу, и схватив ее тащил с камня, за который она весьма крепко держалась. Сколько употреблял Полочанин силы на сорвание ее, столько она его грызла и зияла на него пламенем для отогнания его. Однако же Вельдюз сколько ни был ею терзаем, не оставлял ее: а наконец ополчася всеми силами, сорвал ее с камня. Тогда лягушка, превратись в превеликого слона, вскричала к нему преужасным голосом: ты победил, несчастный! и разрушил очарование сего Персиянина, и его подданных, но за то сам претерпишь месть от моего повелителя лютейшую сто крат его наказания. Окончив сии слова слон, схватил его своим хоботом, и помчался с ним весьма быстро.
    
Великодушный Вельдюз, хотя Я! обманулся в своем мнении, что спася другого уменьшит свое несчастье, однако ж не каялся, что избавил Государя с целым его владением от вечного стона: и соглашался охотно потерять исвою жизнь за спасение многих несчастных. Едва сие он подумал, как услышал следующие слова, снисшедшие от пламенного облака: Злоба привлекает наказание, а добрые дела награждение; и в самое то время слон исчез, а он очутился в прекрасной долине, которая усыпана была благовонными цветами, и окружена плодоносными деревьями. При виде сего приятного позорища страх его исчез, и наступила радость: пал он на колени, и приносил благодарность свою всем Богам; а наиболее тому, который его, столь чудесным образом, исторгнул из челюстей смерти.
    
По принесении своей молитвы, сел он под дерево для отдохновения, наслаждался притом оного плодами: вскоре после того застиг его сон, ибо солнце склонилось тогда уже к морю. Отдохновение его продолжалось спокойно до самой зари, и уже Феб начал показывать блистательные свои лучи, как он почувствовал, что нечто за пазухой у него шевелится; проснувшись от того увидел он, что это кролик, который искал у него спасения от волка, гнавшегося за ним, и бывшего от них уже неподалеку. Храбрый Вельдюз, почувствовав к сему малому зверьку сожаление, встал тотчас, и вознамерился его защищать; но не имея оружия, принужден был схватить камень, который по счастью ему попался. Оным поразил он столь сильно хищного зверя, что растянулся тот мертв перед его ногами. В то самое время избавленный кролик превратился в прекрасную девицу, которая имела зеленые волосы, а платье лазоревого цвета. Я чрезвычайно много тобою одолжена, великодушный иностранец! сказала она Полоцкому Князю: и подщусь за услугу твою тебе заплатить, представив тебя моей тетке, которая неподалеку отсюда живет, она волшебница, и может услужишь тебе при нужном случае. Я уже довольно заплачен, сударыня, ответствовал ей удивленный превращением её Вельдюз, услужив такой прекрасной особе какова ты, и почту себе за большое одолжение, ежели ты удостоишь мне сказать, кому я имел счастье помочь, смертной или Богине; ибо по виду твоему нельзя тебя инако сочесть, как бессмертную.
    
Ты не совсем ошибся, отвечала она: я Наяда, Нимфа недалеко текущего отсюда источника, а этот волк, от которого ты меня избавил, был Сатир здешних лесов. Ты сам ведаешь, продолжала она, сколь сии животные влюбчивы. Этот урод беспокоил не токмо одну меня, но и всех моих подруг своею любовью; однако ж ни одной из нас не мог прельстить гнусною своею харею; все его презирали, и ругались козлиными его прелестями. Это столько его рассердило, что он определил достать то силою, чего не мог получить по склонности. Я была из всех та несчастная, над которой вздумал он оказать свое свирепство. Завсегда искал он случая найти меня одну; что ему и удалось было сегодня, но храбрая твоя рука спасла меня от его наглости. По сих словах Нимфа начала было снова благодарить Вельдюзя, но он просил ее досказать её приключение, на что она в угодность его и согласилась.
    
Сегодня проснувшись я, продолжала она, против обыкновенного очень рано, вздумала прогуляться пользуясь утренним воздухом, как сей мерзкий Сатир, который беспрестанно меня караулил, дав мне удалиться от моего источника, напал на меня нечаянно. Я дерзость его заплатив наперед пощечиной, решила от него спасаться бегством; а чтоб лучше от него скрыться, приняла я на себя вид кролика, и бросилась в кустарник. Но Леший приметив мою хитрость, и превратясь и сам в волка, погнался за мною; и конечно б меня поймал, если б помощь твоя не предускорила его дерзости.
    
Я очень рад, сударыня, сказал ей Вельдюз по окончании ее повести, найти случай, тебе услужить; только дивлюсь, какая сила помогла мне лишить жизни сего Полубога. Я и сама этому дивилась, присовокупила Нимфа; да и теперь сего не постигаю. Потом подумав несколько спросила у Вельдюзя, не имеет ли он при себе какой вещи, которая силу его умножает. Нет, ни какой, ответствовал Полочанин: Постой! вскричала она увидев на руке его перстень: покажи мне свою руку. Вот он то тебе помог, продолжала она указывая на перстень, где ты его достал? От матери моей, ответствовал Князь. Он мой прежде был, сказала Нимфа осматривая его прилежно. Я не скажу тебе, продолжала она закрасневшись, откуда я его получила; а скажу только то, что играя в нашем источнике с моими подругами, сронила я его с руки. В самое то время пришли к нам на берег промышленики искать жемчужных раковин, кои в источнике нашем родятся, они видно нашед мой перстень продали; который переходя из рук в руки, достался напоследок твоей матушке. Я бы от тебя стала его требовать, если б ты не услужил мне столь много, ибо перстень сей кроме того, что подает чрезвычайную силу тем, которые им владеют, имеет еще и другое дарование. Обороти его к ладони своей камнем, продолжала она. Вельдюз ей повиновался: и в самое то время увидел перед собой крылатого коня, который его спрашивал, куда прикажет он ему себя везти. Никуда теперь, ответствовала ему Нимфа, прося притом Полоцкого Князя, чтоб он опять поворотил камнем кверху: что когда была учинено; то конь снова стал невидим.
    
На этой лошадке довольно я поездила, говорила Нимфа удивленному Вельдюзю улыбаясь; а теперь ты на ней; можешь разъезжать, сколько изволишь… Полочанин благодарил ее за столь важное для него уведомление: на что Нимфа отозвалась, что мало бы она ему возблагодарила, ежели б одним только сим объявлением ограничила свою благодарность. Я хочу тебя познакомить с моей теткой, присовокупила она: поезжай ты теперь к ней на своем крылатом коне; ибо он всюду сам дорогу знает лишь только назначь ему куда ехать. Я тебя стану у нес дожидаться, ибо я прежде тебя к ней поспею. Проговорив сие Нимфа исчезла, а Вельдюз, удивляясь сему приключению, остался рассуждать, ехать ли ему к волшебнице, которая ему была совсем не знакома. Наконец подумав, что Нимфа не преминет его ей препоручить, и что волшебница может ему при нужном случае помочь, вознамерился к ней ехать; чего ради оборотил свой, перстень камнем к ладони, как Нимфа его научила, чтоб вызвать из него крылатого коня.
    
Конь тотчас явился, и спрашивал у него, куда прикажет он себя везти: к тетке этой Нимфы, сказал Вельдюз, которой ты прежде служил, и коя давеча со мною, разговаривала. Очень изрядно, ответствовал ему конь: ты будешь там в минуту. Вельдюз сколько удивлялся его разговорам, столь не менее и виду; ибо цвет его шерсти подобился белизною своею снегу, стан имел он полный и статный, голову гордую, украшенную густою гривой, состоящею из золотых волос, и которая перевита была голубыми лентами, и по местам блистала дорогими каменьями; хвост его из таких же был волос как и грива, и украшен был подобно; крылья имел он весьма пространные, состоящие из белых, розовых, и золотых перьев, весьма прекрасно расположенных; копыта у него были золотые же; а глаза его блистали так как звезды; узда, чапрак, и седло его усыпаны были крупным жемчугом и бральянтами. Скажи мне о своем происхождении, говорил ему Полоцкий Князь, в рассуждении твоего вида и свойства, и богатого убора, должно быть оно немаловажно. Ты не обманулся, ответствовал ему конь: я внук того славного коня, который родился из крови Медузиной, когда Персей отрубил красавице сей голову; Музы меня весьма любили: чему позавидовав Фортуна, лишила меня их милости самым странным образом.
    
Некогда поехала на мне Каллиопа, продолжал конь, к некоторому славному Витязю на поклон с Одою, приказав мне, как можно поскорее скакать, желая застать его дома. По несчастью моему дорога к нему была очень крута и бугриста, на которой я споткнувшись упал, и сшиб с себя Музу, которая в падении своем вывихнув себе ногу, не осмелилась поехать к своему Герою, боясь быть осмеянною там. Сие столько ее рассердило, что Оду свою в тот же час она изорвала, а меня заключила на вечное жилище в этот перстень. Вот сколь опасно малым раздражить рифмотворное животное! Сей перстень подарила она потом своему любовнику, а тот этой Нимфе, которая давеча с тобою говорила. Далее Истории своей я не знаю; потому что с тех самых пор, как Нимфа в последний раз велела мне войти в сей перстень, не видал я света до самого этого дня, и неведал, в чьих руках я находился. Теперь я твой слуга, продолжал он: ибо рок мой таков, что кто этот перстень имеет, тот мною и повелевать может.
    
По окончании своей повести просил он Вельдюзя, чтоб он на него сел, и испытал его быстроту. Полоцкий Князь не умедлил желание его исполнить; а конь помчался быстрее всякой стрелы, и принес его чрез несколько минут в волшебный замок, который в красоте, по описанию Вельдюзеву, говорил Видостан, малым чем моему уступает.
    
Волшебница и племянница её, которая тут уже была встретили его тем ласково, и осыпали учтивостями за храбрый его поступок с Сатиром. Проводя его в покои, старались всем тем угостить, что вкус и обоняние могут изобрести наилучшего. После чего просили Вельдюзя, чтоб он объявил им, какому человеку одолжены они столь важною услугою, которую он им показал; в чем он их тотчас и удовольствовал. По выслушании его повести, изъяснили он ему свое сожаление о его несчастиях: причем волшебница обещалась ему во всем том принимать участие, что до него касаться ни будете. Во исполнение чего тот же час разослала она Сильфов разведать о судьбе его невесты и что ежели они ее найдут, чтоб принесли ее немедленно к ним в замок.
    
Сильфы тотчас полетели, а Вельдюз остался благодарить Превращу за её попечение, которое она о делах его принимает. Благодарность моя очень бы умеренна была, ответствовала, ему волшебница, ежели б я ее ограничила одною сею услугою. Я хочу тебе услужишь так, чтоб по крайней мере мог ты завсегда памятовать, что услужив моей племяннице, а тем и мне услужил не неблагодарным. После того топнула она ногою, проговорив несколько слов: от чего тотчас пол в комнате раздвинулся, а из отверстия явился пред них Арап, имея в руках вооружение из чистого золота; то есть: доспех, щит, копье, лук и колчан со стрелами. Указывая на оное Преврата, вот чем, говорила она Вельдюзю, хочу я свидетельствовать тебе мою благодарность: это вооружение защитит тебя от поражения всякого человека, если только противник твой выше человеческой силы чего при себе иметь не будет. Это все принадлежало бедному моему мужу, которого погубил лютый волшебник, наш неприятель. Этот злодей никогда б не мог одолеть моего супруга, ежели б у него не украли препоясания и меча обвороженного, которые имели в себе чрезъестественную силу, и сохраняли его от всякого волшебства. Впрочем не совсем оно лишилось своей силы: кроме того что не пронзительно, возбуждает оно великую храбрость в том, кто его на себе имеет, и притом умножает весьма силу. И так, пожалуй прими его от меня, продолжала волшебница, в знак моей к тебе благодарности; и надень его теперь же на себя для предосторожности от всякого неожидаемого случая. Вельдюз поблагодарив ее за её подарок, надел на себя вооружение, и когда они готовились описывать его в нем пригожество, то в самое то время, прилетавший один из посланных Сильфов, привлек их на себя внимание.
    
По смущенному его виду заключили было они, что он Милославы не нашел: чего ради волшебница начала уже было ему и выговаривать за его неисправность. Но ответ его привел их всех в такое удивление и ужас, каких они не ожидали; ибо он объявил, что Милославу нашел он на острове, узнав ее потому описанию, какое ему об ней сделали, и рассказав ей о своем посольстве, хотел ее взять, и к ним понести, как в самое то время приехал к ним в колеснице, запряженной Аспидами, ужасный Исполин, который у него вырвав из рук Милославу, увез ее с собой. А он, не имея силы ей пособить, принужден был лететь назад, чтоб уведомить их о сем печальном приключении. 
    
Когда Сильф окончило свое повествование, то Вельдюз, возбуждаемый любовью и негодованием, решил гнаться за сим похитителем. Волшебница старалась его уговорить, чтоб он не вдавался без размышления в опасность и обещалась наперед разведать, кто таков сей похититель, и потом уже употребить хотела приличные способы к освобождению Милославину. Но Полочанин, горя нетерпением, поблагодарив ее приличным образом, пошел от нее, и сев на крылатого своего коня, приказал ему гнаться за Исполином, которого и нагнал он вскоре над сею ужасною горою, в которую превращены мои подданные.
    
Неустрашимый сей Князь, увидев любезную свою Милославу в руках у страшного сего Волота, устремился на него с копьем, думая его оным сразить, но в самой тот миг Исполин зинул на него пламенем, который обжег у него ту руку, на которой был перстень: Вельдюз почувствовав боль, отдернул ее к себе: от чего повернувшись у него перстень камнем вверх, принудил крылатого коня скрыться, а всадник полетел стремглав на утыканную копьями и мечами гору.
    
Стенание и вопль Милославы, которые последовали за его падением, представили ему смерть ужаснейшею: страшная гора готовила ему неизбежную кончину, которая бедную его невесту оставляла на век во власти у лютого Волота. Низверженный Вельдюз начал призывать на помощь и Богов и людей, но все его слова погибали на воздухе бесполезно. Уже падение его оканчивалось: свирепые змеи подняли головы, и разинули свои пасти, чтоб его растерзать: уже коснулся он остриям копей и мечей, как множество Сильфов подхватив его, отнесли к волшебнице его приятельнице, которая увидев его, выговаривала ему ласковым образом за его стремление и дерзость, с какою он отважился напасть на такого Врага, коего она сама трепещет.
    
Едва она окончила сии слова, как ужасный гром и молния, сорвали с покоя, в коем они находились, крышку: и в самое то время с превеликим вихрем слетел к ним Исполин, который обратясь к Вельдюзю, сказал ему страшным голосом: Дерзновенный! ты осмелился отнимать у меня мою невольницу, и напасть на меня по середине воздуха: но будучи мною свержен, убоялся умереть. Ты не стоишь по трусости твоей смерти; но за дерзость твою не стоишь и жизни; и за то и другое должен ты претерпеть такое состояние, которое заставить тебя ужасаться и живота и смерти. По окончании сих речей засвистал он преужасно: тогда предстало пред него шестеро премерзких карлов, которым приказал он ободрать с него вооружение; а перстень его взял к себе. После того прошептав нечто, взял Вельдюзя за ногу, и бросил в отвсрстие покоя.
    
Устрашенный Вельдюз, летя из покоя в рощу, коею окружен был волшебницын замок, почувствовал в себе легкость, и обратив на себя глаза увидел, что он более не человек, но обезьяна. Сие горестное превращение столь его опечалило, что он охотно соглашался тогда потерять и жизнь свою. Но животолюбие принудило его схватиться за ветви деревьев, между коих он упадал. По счастью его схватился он за них столь удачно, что падение его он остановили. Свойства нового его состояния способствовало ему безвредно слезши с дерева на землю, на которую сошед вдался он в превеликую печаль. Но страх воспрепятствовало ему быть долго в таком месте, подле коего находился ужасный его неприятель. Побежал он оттуда, проклиная Исполина, и тужа о бедной своей приятельнице, коей волшебник не преминет мстить за его избавление. Напоследок, бегая около двух месяцев по лесам, добежал он до моего замка, где напав на него мои собаки, принудили его взлезть на дерево, в дожидаться моей помощи. Вот все приключения твоего зятя, продолжал Видостан говоря Светлосану; а окончание их я уже тебе рассказал; теперь осталось мне досказать тебе мою Историю.
   
   
    
     
Окончание истории Видостановой
    
    
Несчастья Вельдюзевы тронули меня, и возбудили во мне к нему любовь и сожаление. Я вознамерился ему помочь чего ради прибегнул я к кольцу, которое ты видишь у меня на руке: я его сделал с помощью моей книги; оно заключает в себе, такого Духа, который уведомляет меня обо всем, о чем я ни спрошу. Сей Дух, будучи мною вопрошен о неприятеле твоего зятя; ответствовал мне, что хотя об нем он и ведает, но не смеет мне объявить. Я хотел увидать о сем от книги моей, но и она мне тоже ответствовала; прибавляя к тому, что сделано на тайну сию такое заклятие, которому и сам Князь Духов противиться не в силах. Не мог я подумать на Карачуна; ибо привидение его, заколотое и сожженное мною, обнадеживало меня, что нет его более на свете; по чему я и заключил, что это был другой какой-нибудь волшебник.
    
Между тем, дня через три после сего приключения, некто из придворных моих объявил мне, что прохаживаясь в роще, вне моего дворца, сошелся он с молодым человеком, который, выспросив у него о господине замка, просил его уведомить меня о себе, и испросить дозволения перед меня предстать, объявляя притом, что впомощи моей имеет он превеликую нужду. Человеколюбиемое склонило меня тотчас согласиться на его просьбу, я приказал его привести к себе, что в тот же час и исполнено было. Как скоро он ко мне вошел, то повалясь мне в ноги, просил себе моего покровительства. Я его подняв, обнадеживал моею дружбою, и просил его сказать мне, в чем ему могу услужить. На что он мне ответствовал, что Историю свою желает мне рассказать наедине. Чего ради приведши его в сей кабинет, просил его вторично рассказать мне свою повесть, в чем он меня тотчас и удовольствовал.
   
   
    
     
Повествование Хитраново.
    
    
Я называюсь, говорил он мне, Хитран, отечество мое Китай: а жизнью моей одолжен я Богдохану. Я был один сын у моего отца, и был завсегда благополучен, ежели б не имел у себя сестры, которая всему моему несчастно причина. Не удивляйся, Государь, примолвил он, моим словам: следование моей повести докажет тебе, что я имею причину так говорить.
    
Сестра моя продолжал он, именем и свойствами Леста, имела у себя многих женихов, подданных и союзных нам Государей: но только не хотела ни с кем из них вступить в брак. Я вопрошал ее иногда о причине её отвращения к замужеству, на что она ответствовала мне одними только слезами. Но некогда вздыхая мне говорила, что она и сама любит, но не из тех, которые к ней сватаются, а такого, который о любви ее к себе ничего не знает, и может быть сам прельщен уже другою. Я не зная совсем, о ком она говорила, спрашивал ее, кто он таков, и дозволяет ли его состояние вступить ей с ним в супружество. Сие то и причина моей горести, ответствовала она что не могу я ласкаться иметь его моим мужем; но что касается до его состояния, то он такой же знатной крови, как и я, и столь прекрасен, как ты. По сих словах она закраснелась, и потупила глаза свои в землю. Я старался дойти мысленно до того, предмета, которым сердце её воспламенилось; но не мог ни на кого помыслить потому описанию, какое она мне сделала.
    
Между тем приходил тот день в который мысли её к моему несчастью открылись. Я был влюблен в дочь первого Министра моего родителя: любовь моя была до тех пор тайна; но тогда открылась она к неблагополучно нашего дома. Некогда прохаживался я с моею любовницею в саду нашего дворца: наконец походя довольное время и устав, вошли мы в пещеру, которая разделялась на несколько жилищ. В одном из оных отдыхая, начал я любовнице моей изъяснять жар моей любви. Обыкновенные речи любовников, ласкающихся к своим любезным. Долго бы я пробыл в сем упражнении, если б причинившийся шум, в другом покое пещеры, не пресекмоих удовольствий, и не принудил туда пойти, дабы уведать оного причину. Не мало я удивился увидев сестру мою лежащую там в обмороке. Не приписывая ничему кроме болезни сей её припадок, стал я помогать ей, и стараниями моими привел ее вскоре в прежнее чувство. Когда она опамятовалась, то пролив наперед несколько слез, начала мне выговаривать нежным образом за приключение ей сего припадка, приписывая оной любви моей к такой особе, которая недостойна моей горячности, имея ниже моего состояние. Слова её не инако я счел, как действием её честолюбия и гордости; но оные были действием наипозорнейшей страсти, гнуснейшей обеих сих пороков.
    
Сие приключение принудило нас оставить сад, и возвратиться в покой нашего дворца, куда должен был я проводить по благопристойности сестру мою. Во время нашей дороги старалась сестра моя отвратить меня от моей обладательницы всеми силами: то опорочивая любовь мою к ней, то осуждая качества её и поступки. Напоследок видя, что я не соглашаюсь с её желанием, сказала мне сердитым голосом, что она не потерпит, чтоб я посрамил нашу породу столь низким союзом и в тот же день откроет нашему родителю о любви моей. Сказав сие ушла от меня поспешно, и точно в самый тот день объявила Богдохану о моей страсти. Но родитель мой, призвав меня к себе, и услышав о сильной моей любви, смягчась притом моими слезамипросьбами, соизволил на мое желание, чтоб я совокупился браком с моею любезною; хотя и намеревался было сперва женить меня на дочери некоторого союзного нам Государя.
    
Принеся ему тысячу благодарений, вышел я от него в превеликом восхищении, и побежал к моей любовнице сообщишь ей сию радостную ведомость. Препроводя с нею несколько минут в беспрерывных восторгах и восхищениях, вздумалось мне пойти к моей сестре, чтоб огорчить ее сею ведомостью; и наказать за то, что она хотела, меня разлучить с моею любезною.
    
Пришед к ней, объявил ей с радостным лицом соизволение моего родителя. Весть сия столько ее поразила, что она упала без памяти. Я старался ей помочь: она отворя смутные свои глаза, смотрела на меня долго проливая слезы. Потом, выслав всех своих служительниц из комнаты, просила меня сесть подле себя, и пожимая мою руку нежным образом, окропляла ее слезами, вздыхая притом непрестанно. Ах! вскричала она напоследок: для чего твое сердце не такою же как и мое? Не тем ты мне жестокий, платишь, продолжала она, чего достойна любовь моя к тебе! Я не пожалею пролить всей моей крови за один твой взгляд, за одно твое ласковое слово, которыми пользуется от тебя непрестанно недостойная твоя любовница. Любовь моя к тебе такова, какою никто, и ни к кому еще не воспламенялся. Постой! продолжала она, видя мое удивление и желание прервать её речь, дай мне выговорить тебе все, что чувствует моя душа. Так, ты не обманываешься, ежели усматриваешь в словах моих такую к себе любовь, какой сестрам не позволено иметь к братьям. Я ее чувствую к тебе, и столь сильную, что ни сами Боги не в силах ее вырвать из моего сердца. Она одна составляет все мое на свете блаженство: без нее и жизнь бы моя была мне несносна; и смерть мою останавливает одна только надежда получить когда-нибудь твое соответствие. Вот моя тайна, которую б тебе никогда я не открыла, ежели б сам ты не принудил меня к этому. Теперь не остается мне иного тебе сказать, как просить твоего ответа, которой ты можешь учинить вонзив в меня сей кинжал, или в сердце недостойной моей соперницы.
    
Сие нечаянное её открытие привело меня в такое недоумение, от коего долго не мог я освободиться; напоследок начал я ее уговаривать, чтоб она оставила сию безумную страсть, которая кроме стыда и бесчестья ничего ей не может принести. Слова мои, которые лишили ее всей надежды, привели ее в ужасное бешенство: она начала рыдать, проклинать мою любовницу, и делать все то, что свойственно в таких случаях бешеным женщинам. Напоследок, выхватив у меня кинжал, хотела пронзить себе грудь, до чего однако ж я ее не допустил, сколько она ни старалась. намерение свое исполнить. Я угрожал ей, что позову её служительниц, и уведомлю родителя о беззаконной её страсти, ежели она предприятия своего не оставит. Изрядно! сказала она мне на то, бросая на меня яростные взоры, я его оставлю, но не для того, чтоб влачить бесполезную и горестную жизнь, терзаясь мучительнейшим пламенем к неблагодарнейшему из человеков, а чтоб пронзить оружием сим ту, которая осмелилась отнять у меня такое сердце, коего сама недостойна. Сказав сие, кликнула своих служительниц, а меня просила удалиться. По желанно её вышел я от нее вон, но надеясь в тогдашнем состоянии привести ее в рассудок.
    
На другой день пришед к ней, чтоб повторить ей мои советы, дабы она оставила беспутную свою страсть, нашел ее совсем спокойную, и согласную на все мои рассмотрения. Столь скорую перемену её чувств, ни мало не вздумал я тогда подозревать, сочтя оное действием её размышлений и страхом! дабы не обесславиться таким пороком, который от всех человеков в презрении находится, и почитается беззаконным. Обрадуясь счастливой сей перемене, хвалил ее, что она так разумно сделала, победив такую страсть, которая кроме позора, и бесплодного мучения, ничего ей не обещала. Потом, утвердив ее в мыслях сих наиболее, пошел от нее весьма спокоен, не предвещая себе никаких напастей.
    
Вскоре после того женился я на моей любовнице. Весь наш двор радовался сему браку; ибо первый Министр! всеми был любим за добродетель свою и правосудие. День нашего брака торжествован был со всевозможным великолепием: все знатные бояре были приглашены к столу, который продолжался до полуночи. По окончании оного препровожден я был с молодою моею супругою в брачную комнату, и оставлен на произвол любви и нежности. Какое ж было тогда мое веселие, когда я увидел себя полным обладателем той, которая любезнее мне была всего на свете! Будучи от радости вне себя, бросился я перед нею на колени: целовал стократно её руки, и клялся ей вечною верностью. Но в самом жару моих восхищений, застучались у дверей: сей стук произвел в моем сердце некое устрашительное волнение: тайный страх, и прервание удовольствия, вкушаемого мною тогда, встревожили всю во мне кровь, и произвели во всех моих жилахл трепетание. Подошед ко дверям спрашивал я, кто стучится: на вопрос мой ответствовано мне тихо, чтоб я отворил дверь; ибо имеют до меня прекрайнюю нужду, которая не терпит ни малейшего медления. Сие еще более встревожило меня: я отпер тотчас двери, и увидел вошедшую ко мне сестру мою.
    
Я пришла сюда, говорила она мнес ласковым лицом, показать тебетакую услугу, какую может сделать такая токмо сестра, какова я. Потом, отведя меня к стороне, сказала мне, что она принесла такое питье, которое предохраняете жен от неверности. Сим напитком, продолжала она, хочу я услужить молодой твоей супруге, что предохранит ее от всяких соблазнов. Пускай она теперь же его выпьет, говорила она вынимая из кармана скляночку, и подавая ее мне; ибо завтра оно никакого действия иметь для нее не будет. Сказав сие, начала она ласковым образом принуждать меня, чтоб я заставил мою жену выпить сей напиток, предвещая мне от того непоколебимую её верность. Сие лестное обещание, побуждения её, и благопристойность с моей стороны, дабы не огорчить столь ласковой сестры за её усердие ко мне, склонили меня просьбу её исполнить; на что и жена моя согласилась.
    
Сестра моя, видя ее пьющую, метала на нее радостные взгляды, кои толковал тогда усердием её ко мне. Теперь я торжествую! вскричала она потом, увидев, что жена моя все допила: напиток сей конечно сохранит ее от вечного непостоянства ибо это столь лютый яд, что никакое лекарство не может его одолеть. А чтоб исполнить все то, продолжала она яростно, чем я ей должна, так вот ей мой подарок на свадьбу. При сих словах вонзила она в грудь бедной моей, супруги кинжал, который она до тех, пор в сокрытии держала. Рвись теперь, мучитель мой! возопила она ко мне в бешенстве и заплати терзанием за то, мучение, которое ты мне причинил.
    
Представь, себе, Государь! говорил мне печально незнакомец, каково, было, тогда мое состояние? Я думаю, что молния снисшедшая c небес не привела бы меня в такое изумление и ужас, в, каких тогда я находился. Наконец, гнев, преодолев все прочие движения, объял меня: я не мог в тогдашнем состоянии ему воспротивиться, и поразил тем же кинжалом лютую мою сестру, которым она умертвила несчастную мою супругу. Умри и ты, вскричал я ей, беззаконница! и ступай во ад под область Фурий, которых ты в злобе своей превосходишь.
    
На стук падения пораженных, и крик наш, вошло к нам несколько людей, а за ними вскоре и родитель мой. Два окровавленные трупа поразили всех удивлением и страхом: а наипаче родителя моего. Я бросясь пред него на колени, рассказал ему все сие печальное происшествие; и будучи объят горестью и отчаянием, просил его лишить меня жизни как смертоубийцу. Ах! сказал мне родитель мой, проливая слезы; ты неповинен, хотя и лишил жизни свою сестру; всякий брат тоже бы сделал, увидев погибающую свою супругу. Несчастлив один твой отец, продолжал он, который и к беззаконным детям не может истребить вдруг горячности, вселенной в сердца; наши природою. 
    
Приближенные бояре старалиси утешить как родителя моего, так и меня; и приказали вынести вон тела супруги и сестры моей, дабы не умножать наших сокрушений печальным сим зрелищем. Я препроводя родителя моего в спальню старался его утешать, хотя и сам не меньше требовал утешения. Вся ночь почти прошла в взаимных вздохах и стенаниях; на конец уже на заре родитель мой успокоился сном, что и мне советовали сделать. Я бросился в постель не столько для сна, как чтоб отдаться свободнее моей горести, которой тогда ничем не мог я преобороть.
    
Долго не мог я заснуть, терзаясь разными ужасными воображениями: то представляя себе плачевную смерть моей супруги, то воображая лютость моей сестры, и мщение мое учиненное ей. В сих мыслях постиг меня сон; но не для успокоения, а для лютейшего моего страдания. Приснилась мне сестра моя в таком точно виде, в каком она лежала будучи от меня поражена: платье её было всюду окровавлено, волосы растрепаны, на лице её присутствовали гнев и ярость. Она влекла за волосы несчастную мою супругу, испускающую стон и вопли, и пронзала ее беспрестанно кинжалом. Я бросился к ней на помощь, и хотел поразить саблею её мучительницу, как сестра моя поднявшись с нею на воздух: нет, мучитель мой! вскричала ко мне яростными и ужасающим голосом: ты не отнимешь у меня моей жертвы; но сам страшись мщения моего, варвар! ужасная моя тень повсюду станет следовать за тобою, и отмщевать тебе мое убийство. По сих словах вонзила она в меня кинжал, и стала невидима. Сей удар так меня встревожил, что я проснулся, и не опамятовавшись еще совсем, осматривался где я ранен; но не видя никакого поражения, опомнился, что это во сне мне представилось. Но токмо страх мой нимало тем не уменьшился: я трепетал и ужасался думая, что сновидение сие грозит мне новым каким ни есть несчастьем. Одевшись поскорее, пошел я к моему родителю, и объявил ему о сей устрашительной мечте. Сон мой и его немало встревожил: он также думал, что мечтание сие заключает в себе тайность; чего ради приказал позвать к себе Первосвященника, к советам коего прибегал он обыкновенно во всяких недоумительных случаях.
    
Хейхоам, так назывался сей первосвященник, по выслушании моего сновидения, объявил причиною оного не очищение мое от убийства; чего ради советовал поскорее очистить меня по законным обрядам, что в тот же день и исполнено было. Но мучение мое тем не умалилось, в наступившую ночь опять сестра моя мне явилась: кляла, терзала меня, и угрожала не давать мне вечно покоя. Сей ужасный сон, и другие следовавшие за ним, заставили моего родителя, коему об оных объявлял я и жаловался, приносить моления и жертвы, но ничто не могло отогнать от меня привидения. Оно мучило уже меня и наяву, представляясь мне в ужаснейших видах. Все способы были употреблены к его отогнанию, но ничто не могло: освободить меня от него. Напоследок присоветовал родителю моему Хейхоам, чтоб он отпустил меня путешествовать, и объехать все славные пророчества для истребования от оных совета, как освободиться от устрашающего меня сновидения.
    
По получении дозволения от моего родителя, поехал я немедленно, и по довольном странствовании, приехал я наконец в Дельфы, желая узнать от Аполлона мою судьбу, о коей все пророчества темно изъяснялись. По очищении и принесении жертвы, вошел я в храм, ожидая Пифиина ответа, которая вскоре пришед за мною, села на священный треножник, и наполнясь вдохновением, неистовясь и скрежеща, произнесла мне следующее, прорицание.
    
     
      
Пришел ты трепеща, отойдешь ужасаясь,
      
И век свой повлачишь среди всегдашних зол,
      
Доколе не найдешь, по Индии скитаясь,
      
Из крепких вечных роз блистающий престол.
     
    
    
Сие пророчество привело меня в недоумение: я не знал куда ехать, а где искать престола из роз, от которого прорицание обещало мне помощь, напоследок, не зная лучшего средства ко освобождению от привидения, решил ему повиноваться, и проехать в Индию для сыскания обещанной помощи. Итак, взяв твердо сие намерение, выехал я из Дельф, принеся еще жертву Аноллону. Потом приехав к морю, нанял я корабль, на котором пустился в море льстясь надеждою скорого освобождения: от беспрестанных моих устрашений. Мореплавание наше было несколько дней спокойно: но напоследок восстала преужасная буря; которая продолжаясь более месяца, носила наш корабль по своей воле, и наконец оный разбила. Тогда всякий, из нас старался токмо спасти свою жизнь, как кому можно было: я схватил доску, которая по счастью моему мне попалась; и держась за нее крепко отдался на произвол волнам. Я не помню сколько времени меня носило на море; ибо ужас, воспоследовавшей по разбитии корабля, лишил меня всех чувств; и я опамятовался уже на берегу, на который меня выбросило.
    
Благодаря Небо за сохранение моей жизни, пошел я оттуда, желая сыскать какое-нибудь жилище. По счастью попалась мне вскоре деревня, в которой я отдохнув и укрепясь пищею, отправился в ближний от того места город. Пристав в оном у торгующего пряными кореньями купца, спрашивал у него, не знает ли он такого, Государя, у коего престол сделан из роз. Нет, ответствовал он, об эдаком я не слыхивал; хотя и путешествовал во всей Индии. Я спрашивал о том у других: однако ж все неведением мне отозвались. Сие безъизвестие лишало меня всей надежды во искании моем, однако ж предприятия своего я не оставил, надеясь напоследок сыскать то, чего искал. Долго путешествие мое продолжалось: ибо, будучи лишен кораблекрушением всего, принужден был странствовать пешком и, наконец, по многим трудностям достиг до сего замка, в котором страдание мое надеюсь окончить. Ибо я слышал Государь, продолжал он, от твоего придворного, что у тебя находится престол из розового яхонта, на коем вырезаны сего рода цветки.
    
По окончании своей повести, продолжал Видостан, бросился он опять мне в ноги, прося моей помощи. Я его поднял, обнадеживая моею приязнью, и обещая употребить все в его пользу, что только будет состоять в моей власти. Сие обещание переменило печальный его вид в веселый: он просил меня поскорее ему помочь; ибо ужасное привидение моей сестры, говорил он, завсегда лишает меня приятностей сна: а нередко и наяву меня ужасает. Я согласился охотно на его желание: и в тот же час взяв мою книгу, сыскал в ней ту статью, в коей описаны были заклинания на привидения, и выписав пристойное к него обстоятельству, отдал Хитрану, чтоб употребил его в оборону от привидения. Хитран, поблагодарив меня, просил дозволения жить в моем замке по тех пор, пока он совершенно освободится от привидения. Я и на то без всякого отрицания согласился. После того вышед с ним из кабинета, представил его Полоцкому Князю, который находился тогда в зале с моими придворными. Все его приветствовали, и получили от него равномерные ласки. Он столько нам разговорами своими понравился, что сочли его все самым честным и достойным человеком всякого почтения; хотя он оказался напоследок обиталищем адской злобы, и всяких беззаконий.
    
Остаток того дня препроводил я с моими гостями весьма весело, не предвещевая себе никакого зла. На другой день Хитран пришед ко мне объявил, что он все исполнил по предписанию моему, дабы прогнать привидение, но нимало в том не мог успеть; и еще более раздражил его на себя. Я весьма сему удивился иибо до тех пор книга моя никогда не обманывала меня в своем действии. Сие побудило меня спросить в том изъяснения y моего кольца, в котором заключенный Дух ответствовал мне нижеследующими словами, произнесенными с ужасом и смятением.
    
     
      
Брегися, Видостан: мечтание хоть тщетно, 
      
Но может навлечь напасти неприметно; 
      
Храни свою стрелу: злодей ее дрожит: 
      
А привидение заклятий не бежит.
     
    
    
Сии слова привели меня в недоумение: я не знал какой им дать разум: слышал, что Дух советовал мне беречься; и в тоже время объявлял, что мечтание тщетно, и может нанести беды; что есть у меня злодей, что надобно хранить стрелу; и чтопривидение от заклятий не бежит. Сие побудило меня опять спрашивать Духа об изъяснении его слов, на что ответствовал он мне следующее.
    
     
      
Едва мои уста бесплодно отверзаю:
      
Ослушаться его заклятий не дерзаю;
      
За речь одну на век во ад могу низпасть.
      
Страшись его! страшись! ты можешь сам пропасть.
     
    
    
Сей ответ привел меня в пущее недоумение и ужас: гость мой также встревожен был сим ответом; да и причину имел к тому. Конечно это, говорил он мне, не сестра моя представляется мне привидением, а какая-нибудь Адская Фурия, испущенная на меня Богами за мое смертоубийство. Я бы не стал тебя, Государь, продолжал он, просить еще о помощи себе, слыша и о твоей опасности, ежели б Дельфийское пророчество не обнадежило меня, что ты точно помочь мне можешь. Да и по ответу твоего Духа видно, что этот злодей, то есть привидение, которое не боится заклятий, страшится твоей стрелы. Итак, сколько для моей, столько и для твоей собственной безопасности, надобно это проклятое страшилище прогнать опять во Ад. Да как же можно это сделать, говорил я ему, когда оно не боится заклятий? Помощью твоей стрелы, ответствовал он, о коей Дух твой тебе говорил. Слова, его показались мне в тогдашнем моем смятении довольно справедливы. Я согласился действовать моею стрелою, против которой никакая сила устоять не могла.
    
Но понеже привидение являлось ему одному, то я не знал, каким образом ему помочь. Китаец просил меня доверить стрелу его рукам на одни токмо сутки, обещая прогнать ею свое привидение, когда оно ему представится. Просьба его показалась мне справедлива: отдал я ее ему, не воображая себе никаких от того бедствий.
    
Но едва он принял ее от меня, как схватив меня в охапку, топнул ногою в пол, который от того расступился, и бросился со мною в сие отверстие. Во время нашего падения, вскричал он ко мне страшным и сердитым голосом: наконец я торжествую над тобою, гордый неприятель! Познай по действиям сим Карачуна, которого ты думал побежденным тобою: и научись наказанием своим почитать сильнейших и разумнейших тебя.
    
По окончании слов его, очутились мы в той пещере, в коей вы меня нашли. Вот, какое великолепное жилище тебе я приготовил, говорил мне карло насмехаясь, приняв свой прежний вид: ты в нем до тех пор будешь, пока твоя стрела возвратится к тебе опять. Проговорив сие дунул на меня, и исчез; а я превратился в тот вид, в котором вы меня нашли: и увидел себя прикованным к стене, под стражею у остова, коего приставил ко мне Карачун, и которому приказано было всех тех умерщвлять, кто покусится меня освободить из неволи. Вы я чаю приметили, говорил Видостан своим гостям, что остов держал мраморную дощечку: на ней было написано заклятие, удерживавшее мое очарование: оно не могло ничем разрушиться кроме моей стрелы. Впрочем ни оков моих, ни остова никто не мог видеть кроме тех, кои долженствовали принести ко мне сию стрелу.
    
Представь себе, государь мой, говорил Индеец Светлосану, какое было тогда мое удивление, увидев живого Карачуна, и низверженного себя в бездну, из коей не имел я почти надежды выйти! Горесть и бешенство овладели моим сердцем, что дал себя обмануть моему злодею. В крайности моей не знал я к чему прибегнуть; все способы к избавлению моему были закрыты: и не оставалось мне никакой помощи кроме моего кольца. Я его пожал: сим образом вызывал я его из кольца: Дух предстал передо мною, в унылом образе, ожидая моего приказания. Я спрашивал его сердитым и с печалью смешанным голосом, для чего он допустил обмануть меня Карачуну, и не предуведомил об его хитрости. Дух ответствовал мне на сие следующею речью.
    
     
      
Несчастия сего ты сам себе причиной: 
      
Ты легковерием обманут, не судьбиной. 
      
Не ясно ли тебе ответ мой объявил, 
      
Чтоб ты стрелу свою со тщанием хранил? 
      
Злодей твой вымыслил свое повествованье, 
      
Чтоб лучше получить успех в своем желанье.
      
Одна твоя стрела причиною была,
      
Что злость его тебя столь поздно пожрала
      
Ее боялся он, ее он ужасался,
      
И всеми силами о том одном старался,
      
Чтоб волей от тебя ее себе достать,
      
Не могши кражею сей вещью завладать.
      
Не можно было мне сказать тебе то ясно,
      
Что посещение его к тебе опасно;
      
Едва я вымолвил, чтоб ты стрелу хранил,
      
Как он на мой язык оковы наложил.
      
Заклятия его я должен был бояться,
      
Когда ему сам Ад не смеет противляться.
      
Теперь молчание хранить, я свобжден;
      
Уже его обман жестокий совершен.
      
Он и меня б своей подверг свирепой власти, 
      
Когда 6 не сохранил меня от сей напасти,
      
Преславной книги сей волшебныя творец, 
      
Котору у тебя хотел похитишь льстец. 
      
Мой рок меня тому лишь только подвергает,
      
Кто сею книгою волшебной обладает. 
      
Во веки буду я под властию твоей, 
      
Коль сам не подаришь кому ты книги сей, 
      
Котора смерть твою теперь остановляет, 
      
И злобу твоего тирана притупляет. 
      
Спокойся: скоро уж его минется власть:
      
Уж близится его свирепая напасть;
      
Злодействами его разгневанные Боги,
      
К погибели его устроили дороги. 
      
Младой Славенский Князь, прехрабрый Светлосан,
      
Назначен сокрушить сей грозный истукан.
      
Тебе советую назвать себя Пророком:
      
Ты можешь им прослыть при знании глубоком
      
Которо мне Судьбам угодно было дать, 
      
И коим а тебеподщуся помогать. 
      
Пророчеством к себе ты привлечешь народы
      
И можешь ожидать от них своей свободы, 
      
Которую тебе тот может возвратить 
      
Кто согласится той стрелою подарить, 
      
Которой ты владев сегодня, стал несчастен,
      
И над которою тиран твой ныне властен.
      
Не долго будет он стрелой сей обладать: 
      
Не долго и тебе свободы ожидать, 
      
Когда последуешь ты моему совету. 
      
А вопрошающим от уст твоих ответу, 
      
Вели себе стрелу за оный приносить, 
      
Какою кто тебя возможет подарить. 
      
Стрела твоя одним сим может возвратиться,
      
И благоденствие твое восстановится.
     
    
    
Сии его слова ободрили унылое мое сердце: и на место ужаса и отчаяния вселили в него упование и радость. Переспрашивал я его неоднократно о всем том, о чем он мне ни говорил. Наконец, будучи удовольствован во всем его ответами, вздумалось мне узнать, для чего он говорил все стихами, а не прозою. На сей вопрос Дух мой улыбнулся, и ответствовал мне так.
    
     
      
Пока еще твоей не предан был я власти, 
      
Начальником я был людей не малой части, 
      
У коих завсегда стихов исполнен рот, 
      
И для того и сам я прозван Рифмоглот. 
      
Сей род людей почтен названьем стихотворцев,
      
Провозвещателей судеб, порокоборцев. 
      
Однако ж я не тех начальник был умов,
      
Которы таинство нашли волшебных слов,
      
Свирепство укрощать, и претворять в геройство,
      
Раздоры прогонять, и водворять спокойство; 
      
Не обходительных, свирепейших зверей, 
      
Собрать и укротить, и претворить в людей.
      
Владычество мое над теми простиралось, 
      
У коих разума на пядь не протягалось, 
      
Которы дар нашли; не думавший писать, 
      
И враками народ нещадно отягчать; 
      
Гордиться больше всех прегнусными стихами,
      
И похулителей их врак считать скотами, 
      
Достойны сами чем назваться прежде всех 
      
И заглаждать таким признанием свой грех. 
      
С такими обходясь жужжащими сверчками, 
      
Привык я говорить на рифмах и стопами: 
      
В чем также мне моя и должность помогла, 
      
Котора в пущее их бешенство влекла. 
      
Дыхания мои их кровь воспламеняли;
      
И мрачную их желчь ее безумием соединяли. 
      
Негодные стихи, и злобу в их позор, 
      
Являло их перо перед народный взор. 
      
Из рук их ничего во век не выходило. 
      
Которо б не смешно и не несносно было. 
      
Мне должно было их всечастно посешать, 
      
И к рассуждению их ум не допущать: 
      
Вселять в них вздорные и злы воображенья, 
      
И возбуждать стихи марать без рассужденья, 
      
Но наконец их род, к несчастью моему, 
      
Распространился так к позору своему,
      
Что метя в нищего, бродягу, крючкотворца 
      
Попал бы уж всегда ты прямо в стихотворца.
      
Хоть был неутомим, досужен я, и Дух, 
      
Но сладить. не возмог с толпой сих гнусных мух, 
      
Из коих многие, сколь: мерзко ни пищали, 
      
Название людей великих похищали. 
      
За небрежение такое Князь Духов, 
      
Другому власть отдав над шайкой сих скотов,
      
Подверг меня на век несчастной сей судьбине,
      
В которой нахожусь невольником я ныне.
     
    
    
Повесть его весьма меня увеселила: я распрашнвал его о других разных обстоятельствах, на что он мне также стихами ответствовал. Таким образом утешал он меня до самого того дня, в который вы ко мне пришед, кончили мою неволю возвращением моей стрелы, коею разрушил я очарование; чему меня научил мой Дух. Что ж касается до происшедшего шума и стука, по изречении мною некоторых волшебных слов, оный произошел от делания Духами колесницы, в коей вы очутились тогда, когда исчезла пещера. Вот вся моя история, о которой хотел я вас уведомить. 
    
Светлосан и Бориполк, по оказании своего удивления, благодарили его за повествование, после чего Славенский Князь спрашивал его о своем зяте. Ах! вскричал Индеец, я хотел было сие от тебя скрыть, дабы не нанести тебе сокрушения: я уведомился от моего Духа, что по несчастии моем пропал он из моего Замка и думаю, что похитил его Карачун; но впрочем Дух мой в сем меня не уверяет, ибо и сам о том не ведает, сколько он ни проницателен тайна» сия от него скрыта.
    
Ведомость сия весьма опечалила Светлосана, и разрушила его надежду, которую было сперва он возымел. Индианин старался его утешить, обещая осведомиться о нем в тот день. Вследствие чего, взяв свою книгу, прочел в ней нечто: от чего восстал пресильный ветер, от коего отворилися в кабинете окна. В оныя влетел с превеликим шумом Вихрь, и превратясь в ту же минуту в молодого крылатого человека, предстал пред Видостаном. Индеец, поблогодаря его за поспешность, приказал ему облететь весь круг земной и искать Вельдюзя, коего принести к нему в замок, ежели он его найдет. Вихрь повиновался: а Видостан, попросив гостей своих следовать за ним в столовую комнату, объявил им идучи, что посланный им есть Дух, имеющей под властью своею ветры.
    
Стены столовой комнаты были украшены живописью, представляющею Золотое Время, На одной стороне изображена была роща, украшенная плодоносными деревьями, коих плодами питались первые человеки. В стороне видима была не большая горка, усыпанная цветами, и по местам украшенная Виноградом. На сей горке лежала Чета молодых людей разного пола, в самом цвете их молодости: положение их и лица, изображены были лучше всей картины. Львы и Тигры лежали у ног их, играя с ягнятами и малыми зверьками, изъясняя тем непорочность первых времен. Робкие зайцы и олени мешались между слонов и медведей, не опасаясь от них ни малого себе вреда.
    
Другая стена изображала разные забавы тогдашнего века людей: одни играли на дудках и свирелках, другие пели, иные плясали, и возбуждали друг друга к непорочному веселью; некоторые из них наслаждались плодами: а прочие по уединенным местам утопали в любовных прохладах. Малые ребята резвились также между собою, и с такими зверями, коих лютость а самых наихрабрейших устрашает ныне. Третья стена представляла конец Золотого Века, и отшествие на небеса Астреи; а потолок украшен был изображением Олимпа.
    
Видостан, приведши в сию комнату своих гостей, просил их сесть за стол, на котором, кроме приборов, и при них книжек, ничего не было. Светлосан и Бориполк весьма сему удивлялись: но пришли в большее еще удивление, когда волшебник, сев с ними за стол, просил их то кушать, что им угоднее покажется. Между тем разогнув свою книгу, и прочтя в ней нечто, канул свою тарелку на воздух: тарелка исчезла, а перед ним явилось самое прелестнейшее кушанье. Я не удивляюсь, говорил Индиянин своим гостям, что вам приключение сие кажется странно: я нарочно так сделал, чтоб вас удивить, и показать могущество власти моей и знания. Сии книги, предложенные пред вас вместо кушанья, содержат в себе названия всего того, что вымыслила человеческая роскошь для напитания людей богатых. Находятся в них и такие еще кушанья и плоды, о коих и до сих пор не знаете свет, и не будет известен. Ежели вам понравится которое из них, то стоит вам только прочесть, название его, и пожелать. Пожалуйте, примолвил он, сделайте сему опыт, выбрав такую пищу, которая вам наилучшею покажется.
    
Светлосан и Оруженосец его, посмотрев в свои книжки, и прочтя имена тех кушаний и плодов, которые им наилучшими показались, пожелали их; в тот самый миг пустые их тарелки исчезли, а вместо оных явились исполненные того, чего они желали. Прикушав оного, усмотрели они, что одно человеческое искусство не может их столь изрядно приготовить, в рассуждении вкуса, и вида. Удивление их возрастало при каждом их пожелании. В напитках также недостатка не было и вкус их не уступал нимало Нектару, питию Богов. Напоследок, когда голод их и жажда совсем удовольствовались, тогда Видостан ударил три раза о стол рукою: в тот миг оный исчез; а они очутились в садовой беседке.
    
Сколько Дворец великолепием своим и богатством привлекал внимание, столько сад редкостью деревьев и цветов, и прочими украшениями приводил в удивление зрителей. Не было в нем ни одного простого дерева: Абрикосовые, Гранатовые, Миндальные, Оливковые, Персиковые, и прочие плодоносные деревья составляли его рощи, Кипарисы, Лавры, Мирты, Пальмы, Винограды составляли Алеи и Куртины; цветники были наполнены всякими наилучшими цветами, какие только находятся в поднебесной; истуканы, водометы, беседки и пещеры были наилучшее подражание природы, и достопамятность прения её со искусством. Одним словом: вертоград сей превосходил описанные стихотворцами Елисейские поля.
    
Видостан, видя удивление своих гостей, старался умножить оное, показывая им все редкости оного. В самое то время водяные Органы, птицы и Дриады совокупя свои голоса, составили такое пение, какое человеческому воображению невместно. Тьма других разнообразных предметов, в коих искусство казалось превосходящим природу, приводили Славян в приятное восхищение: казалось им, что они находятся в царстве Нии, в жилище блаженных теней, иди в прелестном обиталище Божественной Лады. Старались они насытить свои взоры каждою привлекающею их редкостью: но красота других отвлекала к себе их зрение, и переводила их из удивления во удивление.
    
Еще не могли они обозреть сотой части удивительных украшений сего сада, как Вихрь, посланный Видостаном искать Вельдюзя, прилетел к ним неся с собою железную бочку; Вот где, сказал он Индиянину, положив свою ношу на землю, ваш Вельдюз: он заключен в стой бочке, я ее нашел на той страшной горе, в кою превращены твои подданные: Сей неожидаемый случай привел всех во удивление и ужас, кои умножил голос, происшедший из бочки в следующих словах. Избавь поскорее меня из сей вечной темницы, великодушный Видостан! и возврати мне снова прежний мой вид, которого лишил меня лютый Карачун. Избавление мое обратится тебе самому в превеликую пользу, ибо с освобождением моим соединена врага нашего погибель. А сие тебе не трудно учинить: вонзи только, продолжал Голос, волшебную твою стрелу в очарованную сию бочку, после чего увидишь ты такое действие, какого ты не ожидал. Видостан не медля ударил стрелою своею в бочку, которая в тот же миг превратилась в железную колесницу, запряженную двумя зияющими пламенем Саламандрами, кои ухватив Видостана бросили в оную, и помчали с необычайною скоростью по воздуху.
    
Светлосан и Бориполк при виде ужасного сего приключения оцепенели: и в самое то время увидели перед собою малорослого Эфиопа, (это был Карачун), одетого в пламенного цвета одежду, на коей вышиты были золотом небесные знаки Зодиака. Вы освободили моего врага, сказал он им грозным голосом, и за то должны претерпеть вечное наказание. Проговорив сие, хотел он ударить Светлосана дубиной, коею был вооружен; но в самое то время затрясся, и пременив свой грозный вид на ласковый, сказал учтивым образом Славенскому Князю. Извини меня, Государь; что я осмелился испытать твою храбрость. Я вижу теперь, что никакая напасть поколебать ее не может. Мое намерение было только увериться, истинна ли та слава, которая о храбрости твоей носится по всей подсолнечной; и теперь к удовольствию моему познаю, что она не довольно возвеличила твои достоинства. К великим людям имел я завсегда почтение, присовокупил он: и всегда старался им услуживать; а как ты заступаешь между ними первое место, так прошу мне сказать, чем могу тебе услужить. Не сомневайся, Государь, хотя бы это стоило погибели всей Вселенной, то по желанию твоему сей же час она разрушится.
    
Удавленный приключением сим Князь, не ведал чему приписать кротость сего страшного урода: и во время Карачунова приветствия старался проникнуть сего причину. Думал он сперва, что ласковость его заключала в себе какую ни есть хитрость; но трусость, с какою сей злодей говорил свою речь, склонила его думать, что скрывается тут какая-нибудь тайность, которая защищает его от наглостей сего волшебника. Ободрясь сими мыслями, ответствовал он Карачуну твердым голосом, что он согласится скорее потерять тьмократно жизнь свою, нежели приключить свету малейшую напасть; а ежели он хочет ему услужить, то ничем ему более удовольствия не сделает, как ежели возвратит ему его сестру, зятя и Видостана. Во время Светлосановой речи Карачун стоял потупясь, как будто бы ужасался чего,а при именах Милославы, Вельдюзя и Видостана затрепетал пресильно, и произнеся стенание исчез.
    
Славяне, избавивсь вида сего страшного чудовища, ободрились, и принесли благодарность свою Богам, за столь удивительное их избавление от предстоявшей опасности. В самое то время предстал пред них Дух во образе юноши, одетого в лазоревое платье, и вооруженного пламенным копьем. Познай теперь, говорил он Светлосану, сколько благочестие и праведное сердце приятны Богам: никакая сила не избавила бы тебя от лютости Карачуновой, если б богобоязливость твоя, и милосердие к бедным и несчастным людям, не преклонили Богов поборствовать по тебе. Но наипаче всех покровительствует тебя сильный Чернобог, жестокий Судия коварных и неправедных людей. С младенчества усердие твое к нему, склонило его защищать тебя от всех напастей. Он видя твою опасность, послал меня к тебе на помощь: сего пламенного оружия, и претящего моего взора устрашась Карачун, переменил свое свирепство на робость и покорство; и исчез для того, чтоб ты не принудил его, вспомоществуем мною, исполнить твоего приказания. Но сие не первое тебе благодеяние от Чернобога; он твою умножил силу и храбрость: возбудив тебя изречением к путешествию, послал к тебе сон, которым уведомил тебя о бедствиях сестры твоей и зятя. Он тебе внушил мысль подарить волшебную стрелу Видостану, дабы избавив его оною от узилища, обрел ты в нем себе помощника. Ступай теперь искать твою сестру, которую ты вскоре найдешь, и освободишь из плена её тирана, превозможешь все препятствия, и победишь славно общего вашего врага. Но притом помни, что не иначе сие ты можешь учинить, как удовлетворением чести и человечеству. Окончив сие Дух исчез, а Князь и Оруженосец его пали на колени, и принесли благодарение свое Чернобогу, покровителю своему.
    
По окончании молитвы, начали она советовашься, куда им ехать, и где искать Милославу, ибо ни Дух, ни Видостан не открыли им ее пребывания. В сем недоумении согласились они положиться на счастье. утвердясь на сем мнении, пошли они к Видостановым придворным, чтоб объявить им о несчастии их Государя; однако ж не сыскали из них ни одного, а на вместо их нашли такое ж число Хамелеонов, которые увидев их, старались им всячески изъяснить свою горесть. Славяне познали из сего, что это несчастные Видостановы служители, приведенные непременно Карачуном в сие жалостное состояние. Сей предмет наипаче умножил их горесть. Между тем не могли они понять, как смог Карачун пересилить очарованный Видостанов кабинет, который защищал, по объявлению йндейского Государя, весь замок и жителей его от всякого неприязнейшего нападения. Сия причина возбудила в них любопытство пойти в кабинет, и посмотреть, нет ли в нем какой перемены. Сомнение их, было правильно: блестящие янтарные письмена на стенах кабинета были черны, как уголь: и все вещи находившиеся в оном были похищены. Сие жалкое зрелище опечалило еще более Славян: они думали, что приятель их погиб невозвратно. Подобные соболезнования продержали их долго в сем здании; наконец, по довольном сетовании, определили они, ища Милославу и Вельдюзя, стараться помочь и Видостану, ежели еще можно будет подать ему какое вспоможение. После того пошли они сыскать своих коней, которые перенесены были в Видостанов замок: оседлав оных, и запасшись на дорогу съестным, выехали они из замка; и принеся молитвы Богам и учинив обеты, дали коням своим на волю ехатьтуда, куда они захотят.
    
Через несколько дней путешествия своего ни каким приключением не были они встревожены. Путь их продолжался по степям и лесам, коими замок Видостанов был окружен. Напоследок ни один день застигла их ночь в густом Миртовнике, посредине коего был небольшой лужок. Светлосан и Бориполк слезши с своих коней, и расседлав оных пустили их на луг, а сами поужинав и помолясь Богам своим покровителям, и защитникам тех мест, отдались в объятия Морфеевы для получения сил к дальнейшему путешествию.
    
При окончания первой стражи сон их был прерван печальным и ужасающим пением; Славяне встали, и осматриваясь на все стороны, дабы увидеть откуда оное происходило, усмотрели они сквозь деревья сияние многих светочей. Странное сие приключение возбудило в них любопытство узнать оного причину. Взяв свое оружие, пошли они к тому месту, откуда происходил свет: подошед к оному, увидели они торжественное шествие Жрецов, и нескольких последователей за ними; в руках у всех у них были, свечи и пламенники. По средине сей толпы шел человек в белом одеянии, и в венке из цветов: руки у него были загнуты назад и связаны. Вид его печальный и воздыхания, и прочие признаки показывали его осужденным на жертвоприношение; что и не ложно было. За сею жертвою несены были препоясание и меч, украшенные золотом и дорогими каменьями; за ними вели другие коня, на коем лежало Варяжское платье и оружие.
    
Светлосан и Оруженосец его, дивясь странному сему позорищу, и желая узнать его окончание, шли за ним до того времени, пока шествие остановилось при некоторой пещере, в коей по освящении её увидели они великолепную гробницу, а на оной истукан, представлявшей Индийского Государя. Тред гробницею стоял жертвенник украшенный цветами. Жрецы войдя в пещеру, и положив на жертвенник дрова, развели огонь: окурили истукан благовониями, окропили пещеру и предстоящих священною водою, поя между тем Гимны в честь Богам. Потом Первосвященник, взяв осужденного на жертву, привел к жертвеннику, и, поставив пред оным на колени, прочел над ним молитвы, окропил его чистительною водою, и окурив благоуханием, вознес жертвенный нож, чтоб им пронзить его. Тогда Светлосан, исполнен будучи человеколюбия и желания спасти сего неповинного, бросился к жрецу, и вырвал у него нож.
    
Сие великодушное его действие привело жрецов, и народ пришедший с ними, в великое смятение: первое потому, что они его не приметили, и не ожидали от него такого нападения; второе, что сочли сие дело ужаснейшим, злочестием, чего ради в превеликой ярости бросились на него все с кинжалами. Светлосан ни мало не устрашась их свирепства, обнажил свой меч в сопротивление им, и начал отвращать нападения их бесчисленными ударами, причем присовокупился к нему и Бориполк. Не много стоило им труда разогнать сию кровожадную толпу, из коей перерубили и переранили они большую часть.
    
Оставшись победителями, первое их старание было, чтоб разрешить от уз осужденника, который получив свободу пал им в ноги, и приносил свою благодарность наичувствительнейшими словами. По изъяснению его узнал Светлосан, что он Варяг, чего ради почувствовав к нему большую приязнь по причине соседства их земель, и некоторым образом единоплеменства, спрашивал его, кто он таков, и каким образом попался в руки сих свирепых людей? Варяг с охотою согласился в том его удовольствовать, и начал новость свою следующим образом.
   
   
    
     
Приключения Русовы.
    
    
Я называюсь Рус, Отечество мое Винетта; родитель мой приобрел себе в сем городе довольную славу, обучая молодых людей словесным наукам; наипаче всего искусен он был в истории, которая вселила в меня охоту к странствованию. Я просил дозволения у моего отца путешествовать: но он, имея во мне одного у себя сына, не хотел на то никак согласиться; однако ж желание мое тем нимало не уменьшилось. Я определил уехать от него тайно: что и учинил запасшись деньгами, кои у него похитил.
    
Сей краже, и не дозволению родителя моего на тайный мой побег, приписываю я все несчастья, которые со мной потом случились. По выезде моем из Винетты пустился я наперед в Славенск, оттуда в Киево владение, Потом в земли Чеха и Леха, а наконец в Грецию. В сей стране пробыл я довольное время, не более для приятности сей земли, как для научения себя словесным наукам. Видел я в ней довольно разумных людей, однако ж не менее и глупцов, из коих один принудил меня оставить сию землю, славную семью Мудрецами. Оттуда пробрался я в Вавилон, и принужден был в сем городе быть мертвым с прочими его жителями не малое время. Сие непременно вам странно покажется, примолвил Рус, великодушные мои избавители: и для того расскажу вам это приключение, пропуская другие маловажные, дабы не наскучить вам моею повестью.
    
Государь сея страны назывался Варарав, будучи человек молодой жертвовал он нередко любви: Сераль его содержал в себе более трехсот красавиц; но наипаче всех одна полоненная Италианка привлекла на себя его взоры, и владычествовала над ним более, нежели он надо своими подданными. Она была маленькое ею Божество, коего прихотям жертвовало он всем: делал для нее беспрестанные Пиршества, Маскарады, Концерты, всенародные игры и проч. Словом, не было такого увеселения, какого б он для нее не выискал, хотя б оно стоило годовых его доходов.
    
Некогда сей владетель, в день ся именин, представил народу позорище, на коем и сам присутствовал с нею: великолепие оного привлекло великое множество народа отовсюду. Все устремили на него свое внимание, но в самом жаре оного разрушило его ужаснейшее приключение. Вдруг появилось на небе густое облако, которое летело по Оризонту с необыкновенною скоростью и поравнявшись се позорищем начало оно спускаться на землю, и вдруг развернувшись представило нашим глазам самаго гнусного карла, одетого в великолепную и странную одежду. Пока сие явление, объяв всех умы, привлекало на себя народные взоры, в то время карло принесен будучи; облаком к тому месту, где сидел Вараран с своею любовницею, схватив ее поднялся с нею на воздух, произнеся многие ручательства и насмешки Персидскому Государю. Язвительные его слова и похищение любовницы, утушив страх и удивление в Вараране, возбудили в нем великий гнев: схватив у одного из стражей копье, поразил оным карла в лядвию; чему последуя придворные и народ, начали в него бросать всем тем, что кто имел в руках. Сие нападение столь разъярило воздушного путника, что он обратил нас всех в камни, а город со всем уездом в степь: сказав притом, что по тех пор не отделимся мы от земли, и не получим прежнего своего вида, пока не снимет кто с Варарана, обращенного также в зеленый камень, голыми руками ядовитой жабы, родившейся от плевка, изверженного сим гнусным волшебником на Персидского владетеля. Но сего вы вечно не дождетесь, промолвил карло, ибо сего не может учинить одна человеческая сила.
    
Да и действительно остались бы мы на век в сем горестном состоянии, если б не послали Боги к нам избавителя, которому cиe стоило, я чаю; жизни ибо когда он сорвал с Варарана Жабу, то оная превратись в великого, слона, унесла его тотчас у нас из вида. Вараран и подданные его, получив прежний свой образ, принесли общую благодарность Богам; а избавителю своему в честь воздвигли золотой истукан; ибо ничем другим кроме сего не могли они засвидетельствовать ему своей благодарности.
    
Ах! вскричал при сих словах Светлосан: это был несчастный мой зять, который возвратив вам жизнь, лишился может быть своей от лютого Карачуна. Сие восклицание вселило в Руса любопытство: он просил Славенского Князя рассказать ему о себе, кто он таков. Светлосан, уведомив его о том в коротких словах, просил его доканчивать свою повесть, на что Рус с охотою согласясь, продолжал ее следующим порядком.
    
Получив снова жизнь, старался я поскорее выехать из Персии, опасаясь вторичного превращения. Слыша много похвального об Индии, поехал я в нее, желая узнать о стране сей обстоятельно. Объезжая многие места достойные любопытства, наехал я наконец на такое, которое опять лишило было меня жизни. Некогда в весьма жаркий день, проезжая лавровую рощу, захотелось мне под тенью её отдохнуть: чего ради привязав моего коня к дереву, лег сам на траву и отдыхая на ней, нечаянно заснул. В самом почти начал моего сна, пробудился я от рева и треска ветвей: проснувшись увидел я, что преужасной величины Барс нападал на моего коня, который от него всеми силами отбивался. Желая помочь ему, и себя спасти от опасности, схватил я копье, и поразил им хищнога зверя, коего удвоившаяся тем ярость обратилась на меня. Сколько храбрость и досужство мое ни употреблял я себе в помощь, однако ж не смог себя защитить от всех его нападений; и напоследок непременно б стал его жертвою, если б не помог мне Левсил, славный страны той волшебник, который случился тогда на ловле подле самого того места. Барс был тотчас убит, а я отнесен в его замок для излечения от ран.
    
Искусством его был я в тот же день от оных освобожден и хотел было от него поехать, принесши наперед мою благодарность за вспоможение его; однако ж был им удержан. Вид мой и образ изъяснений моих столько ему понравились, что хотел, он меня иметь при себе вечно, и разделять со мною все выгоды своего состояния, а я видя его к себе приязнь, и полюбив его также, согласился на то охотно. Напоследок поопознавшись более, и сделавшись тесными приятелями, не скрывали мы друг от друга ничего: я ему рассказывал мои приключения, а он мне свои, кои состояли в следующем.
    
Природою был он Армянин, исын богатого купца, искусству волхвования научился он от своей бабки, которая была родом из Египта. Оставшись после отца своего весьма молод, получил он великое наследство, и употребил его на изучение себя совершенно Кабалистике, для которой странствовал он по всем частям света идостал себе с помощью её преудивительные вещи, из коих препоясание и меч, которые вы здесь видите, были всего важнее. Прибыв в Индию, и проезжая теми местами, в которых напоследок он построил себе замок, влюбился он по случаю в Нимфу, увидев ее спящую подле источника, мимо коего он ехал. Приятный его вид и ласки, к чему может быть наиболее послужило его искусство, склонили ее скоро на его желание, с таким притом условием, чтоб он женился на ней, и остался жить в той стране, ибо она ее оставить не хотела. Левсил на все с радостно согласился: Женился на ней, и построил великолепный замок поблизости от того места, где обитала прежде Нимфа.
    
По любви их и согласию надлежало жизни их продлиться вовек благополучною: любили они друг друга как любовники, искрении были как друзья, и верны как супруги. Левсил открыл ей все свои таинства, и сделал ее столько ж искусною в Кабалистике, сколько был и сам. Согласие их и любовь можно б было поставить примером, если б они жили в нынешний век, а в древние времена оных довольно было. Жизнь свою провождали они в беспрерывных веселиях и забавах: всякая малость делала им удовольствие, одним словом, век их пролетел как одна минута, если б ненависть и злоба лютого волшебника не дала им почувствовать горестей сего мира.
    
Волшебник сей был Карачун, и самый тот; который превратил Варарана, и всех его подданных в камни. Он был весьма влюбчив и корыстолюбив: всех прекрасных женьщин похищал он в свой Сераль, а дорогие и редкие вещи собирал отовсюду в свои сокровища, Об этом известился я от Левсила, ибо он по причине с ним ссоры, и также по искусству своему знал об нем обстоятельно. А ненависть его навлек он на себя от следующего приключения.
    
Построив свой замок, и желая великолепным образом торжествовать свой брак с Нимфою, позвал Левсил на оный всех знакмых ему волшебников, которые одарили новобрачных редкими и важными вещами по их науке. Свадьба их торжествована была великолепно и весело: уже сопиршествующие, наполнившись вином, запели песни в честь новобрачным, и утопая в веселии ни о чем ни помышляли кроме роскоши, как вдруг огненный клуб, провождаемый громом и молниями, влетев к ним в комнату пресек их восхищения, и обратили на себя всех взоры.
    
Это был Карачун: сделавшись из огня человеком, подошел он к Левсилу, и сказал ему с надменным и насмешливым видом. Я очень сожалею, что ты счел меня ниже всех, и не удостоил меня иметь своим rocтем; однако ж, я чаю, ты ведаешь, что знание мое и власть могут поколебать вселенную, и с самым твоим замком. Милостивый государь! перехватил речь его Левсил: это не от презрения произошло; а от того, что я не имея чести быть тебт знаком, не осмелился тебя просьбою моею трудить; не наделся притом, чтоб ты удостоил меня своим посещением. Извинение не худо вздумано: вскричал Карачун; однако уж поздно, да и несправедливо, потому что я и незваный сюда приехал, дабы доказать тебе, что я не горд и не сердит. Левсил помоществуемый прочими волшебниками; старался всячески пред ним извиниться; и напоследок умягчил его совершенно, так как хотел это доказать Карачун. 
    
Левсил посадил его в первое место, а прочие гости сели по своим. Веселье опять повсюду разлилося, и всяк думал об одном вине и пировании. Карачун также показывался следующим общему желанию, однако ж непрестанно задумывался, почасту взглядывая на Нимфу. Прочие, быв отягощены вином, сего не примечали, но Левсил будучи трезв, и приемля в том больше всех участия, не пропускал ни одного его взора, коих частые и страстные обороты уверили его вскоре, что он имеет себе в нем соперника. Чего ради получив на него подозрение, решил его остерегаться, опасался от него себе нападения. Однако ж Карачун, сколько был ни дерзостен, не отважился ничего тогда предприять при собрании волшебников, коих совокупная сила превышала его могущество. Чего ради по окончании стола, поблагодарив с притворною ласкою Левсила, поднялся на воздух, и исчез от всех в минуту.
    
Левсил оставшись один со своими гостями, изъяснил им свои подозрения на Карачуна, и просил их всех помочь себе_в таком опасном для него обстоятельстве. Волшебники, будучи им угощены, охотно согласились на просьбу его, и сделали между собою совет, каким образом отвратить от новых супругов нападения Карачуновы. По довольном их о томе рассуждении, придумали наконец сделать такое ожерелье для Левсиловой жены, что когда она будет иметь его на себе, то всякий, кто б к ней ни прикоснулся, ожжется от нее так как от раскаленного железа. А чтоб и муж её не претерпел того ж, прикасаяся к ней, то положили сделать ему золотую цепь, на которую повесить из такого ж металла Талисман, на коем начертанные волшебные слова учинят прикосновение его к Нимфе не вредным.
    
Выдумка сия весьма показалась новобрачным: они просили волхвов исполнить ее поскорее самым делом, что они и учинили совокупными силами в тот же час, и вооружили ими молодых супругов. После чего, по учинении с обеих сторон учтивостей, расстались. Волшебники разъехались по своим жилищам, а новобрачные отдались в объятия любви и сна.
    
Карачун заразясь любовью к Нимфе, решил ее похитить: в следствие чего, вооружась всеми своими силами, и полетел к ним под вечер, уповая их исплошить, и найти неспособными к обороне. Вид принял он на себя семиглавой Гидры, дабы страшнее показаться: и в сем образе примчался в Левсилов замок.
    
Молодые супруги находились тогда ж в саду, наслаждаясь приятностью воздуха, а более своими нежностями. Малорослый чародей, увидев их в сем расположении, воскипел сильнейшею завастью, и бросился на Нимфу, дабы ее похитить из рук нежного её супруга. Но лишь только прикоснулся к ней, то взревел как Леший, будучи уязвлен пламенем, происшедшим от волшебного ожерелья, которое на ней было. В ярости своей хотел было он растерзать Левсила, думая что он сему был причиною: но Армянин, имея на себе волшебное препоясание и меч, о которых я объявлял и коих сил ничто не могло противиться, поразил его сим оружием, и отсек ему голову, Что так взбесило Карачуна, что бросясь всем своим телом на Левсила, хотел его растерзать; но получив другой себе удар, который лишил его другой головы, принужден был ярость свою удержать, и прибегнуть к отступлению. Чего ради принять прежний вид, и вспомоществуем будучи Духами, поднялся на воздух, крича притом Левсилу: Ты победил теперь, бездельник! однако ж недолго станешь гордиться своим злодейством: праведная моя месть вскоре тебя накажет, и уверит тебя, что Карачун больше имеет силы Армянина.
    
Левсил, будучи ободрен своею победою, смеялся его угрозам; однако ж положил c техnop завсегда ходить в сем спасительном препоясании, и иметь при себе меч, а супруге своей советовал носить также завсегда ожерелье. На ночь заграждал он свою спальню волшебными словами, коим научили его волхвы; а днем защищал его меч; итак от всех сторон находился он безопасен от Карачуна. Но от чего не можно ему было ожидать несчастья, от того оно ему приключилось: то есть от меня, от наилучшего его приятеля. Сим именем могу я величаться; ибо подлинно был я ему искренний друг, и причинил ему бедствие не c умысла, а пронырствами лютого Карачуна.
    
Вскоре после победы Карачуновой приехал я в Индию, и вошел в его замок объявленным выше мною образом. Подружась с сим любезным человеком, не отставал я отнего ни на минуту, так как и он от меня. Все увеселения, какие можно было найти в замке, служили к нашему, удовольствию: чаще всего ездили мы на охоту, кою весьма страстно любил мой приятель, и которая напоследок нам сделалась бедственная а наипаче Левсилу.
    
Некогда будучи на оной, и гоняя довольное время зверей, разбились мы все по разным местам; иной гонял из нас Вепря, тот Барса, а мне попался Олень, какого ни я, и никто другой ют роду не видывал. Рога у него были золотые, ноги железные, на шее блистало жемчужное ожерелье, в ушах бриллиантовые серьги, а станом столь был пригож, что не всякий бы художник мог верно положить на картину его красоту. Такой удивительный Олень всякого бы зрителя склонил к вниманию, а я такое почувствовал желание к овладению им, что поскакал за ним в туже минуту, и положил не прежде возвратиться, пока его не поймаю, или не застрелю. Мне весьма хотелось похвастаться перед Левсилом сею добычею, какой не случалось ему никогда и видеть.
    
В сих мыслях проскакав за ним довольное время по долинам, горам и лесам, пригнал его напоследок к весьма крутой и каменистой горе, в коей находилось множество пещер. В одну из оных вбежал гонимый мной олень: а я надеясь способнее его в оной поймать, оставил мою лошадь, и вошел за ним в пещеру. Она разделялась на другие многие вертепы, в коих блуждая несколько времени, увидел я наконец в недалеком от меня расстоянии свет и блистание металлов и камней. Побуждаясь любопытством пошел я туда, откуда зрение мое они поражали: чем ближе я к ним подходил, тем более они увеличивались; и напоследок, по приближении моем туда, представилась моим глазам великолепная зала, украшенная серебром, золотом и драгоценными каменьями. Освещена она была многими хрустальными паникадилами, от которых сияние разливалось повсюду. Напротив дверей стоял престол из чистого золота, усыпанного бриллиантами: на нем сидела девица в белой и с розами смешанной одежде. Красота её столь была велика, что затмевала все украшения находившаяся в пещер. Руки и ноги её скованы были алмазными цепями, кои прикреплены были к престолу.
    
Сие удивительное зрелище столько меня поразило, продолжал Рус, что я пришед в изумление, и некоторый род боязни, не мог ни одного выговорить слова, и только что смотрел на окованную красавицу. Она первая прервала молчание: ты удивляешься Рус, говорила она мне, сему чудному позорищу; но еще более удивишься, когда узнаешь мою историю. Я Царская дочь: в несчастное сие состояние приведена я Карачумом: он меня похитил от моего родителя, и заключил в свой сераль, желая иметь меня своею любовницею. Все богатства света отдавал он в мою власть: все хотел покорить моей воле; но ничем невозможно снискать склонности моей к себе. Угрозы его также нимало не подействовали надо мною, ибо способом некоторого моего знания в Кабалистике, умела я отвращать все его насильства. Сие столько его огорчило, что заключив меня в вертепе, оковал сими волшебными цепями, коих ничто пресечь не может, кроме волшебного Левсилова меча; и никто другой кроме тебя. Первому причиною заклятие Карачуново, а другому мое соизволение, продолжала она закрасневшись. Ты вина сей моей неволи, жестокой! для тебя я презрила Критского Царя, для тебя возгнушалась Карачуном, и ввержена в сии оковы. Вспомни Лакедемон, и в нем несчастную Царевну Гориаду, на которую зрение твое навлекло на тебя от ревнивого моего жениха несколько ударов, и принудило тебя оставить Грецию. Я самая та Гориада прельщенная тобою: я за тебя поссорилась с Критским Царем; и будучи потом похищена Карачуном, отвергла его предложение, и осуждена за то в вечную неволю. Терзаясь любовью к тебе всякий час, послала я искать к тебе сего оленя, сотворенного моим искусством, который завел тебя в сию пещеру. Теперь желание мое исполнилось: я вижу тебя; а о любви твоей ко мне стану судить по твоему ответу. Но знай наперед: ежели ты из оков моих меня освободишь, то Карачун тебе мстить не будет; он мне клялся в этом, заключая меня в цепи, Князем Духом, и всеми Богами. Сверх того будешь ты обладать вечно мною, ежели только любовь моя тебе приятна; будешь царствовать со мною на престоле, и поведешь спокойную и приятную жизнь в моих объятиях. По сих словах она умолкла, ожидая моего ответа.
    
А я, будучи поражен прелестями её и словами, пришел в пущее недоумение, и не знал что говорить. Сердце мое наполнилось снова к ней любовью, которую почувствовал я в Лакедемоне: а удовольствие, слыша её к себе любовь, и лестные её обещания помутили все мои мысли. В восторге моем бросился я предо нею на колени, и…
    Конец первой части.
    
    
    
    
   
  
  
   
    
Часть II
   
   
   
    
     
Предуведомление
    
    
     
При издании второй части Славенских Древностей, за нужное я счел изъясниться пред моими читателями, в рассуждении титула сей книги, которое некоторыми почтено совсем ей несвойственным. Но я и при всем этом оставил бы всякого говорить о сем по его, благорассуждению, ежели б не присовокуплено было нечто к ущербу моего чистосердечия, с какими положено от меня сие название. И вот что в оправдание мое представляю.
     
Намерение мое, услужить обществу посильным трудом, было мне побуждением сочинить сию сказку, или так называемый роман. Первыми лицами поставил я в ней Славенских Князей, между коими Светлосан занимает первое место;я ее украсил некоторыми нашими Древностями, которые могли войти в расположение сего сочинения, и к описанию коих прибавил я несколько вымыслов, дабы приятнее их представить взорам читателя.
    
    
    
     
 Вот что склонило меня наименовать сие творение Славенскими Древностями; а что б читателям не подать о нем, при первом на него взгляде, двусмысленного воображения, то я присовокупил: или Приключения Славенских Князей, что ясно означает роман, а не историю о наших; Древностях, как некоторые мнили, найти:
     
Но ежели, и при всем моем оправдании титул сея книги найдет кто-то действительно ей несвойственным, то я, по рассуждении такого соглашусь лучше признать себя погрешившим в наименовании моей книги, нежели остаться перед обществом таким человеком, который пышным названием маловажной книги, хочет обмануть любопытство его в свою пользу.
    
    
    
    
    
    
    
    Славенские древности, или приключения славенских князей, 
   
   
    
     
Продолжение Русовых приключений.
    
    
Будучи вне себя схватил я её руку, и целуя ее страстно, вскричал; Aх, Прекрасная Гориада! возможно ли, чтоб Рус был столько счастлив? И льзя ли, чтоб наипрекраснейшая особа в свете удостоила столь бедного человека почтить своим взором, и согласилась для него претерпевать напасти! Нет: я скорее сам тьмократно умру, нежели допущу тебя страдать еще в сем подземном жилище. Но, ах! Желание мое освободить тебя есть более, нежели способы его исполнить. Меч, от коего, по словам твоим, зависит твое освобождение, в руках у Левсила, моего приятеля, который, как я ему ни друг, не смеет и мне его ни на минуту Поверить, опасаясь Карачуна, лютого твоего похитителя, который беспрестанно ищет случая, его исплошить без волшебного сего меча.
    
Как! перехватила Гориада, когда я для тебя презрила царя, лишилась всех утех света, подверглася с радостью вечным оковам, ты не находишь тогда средства освободишь меня от уз; отрекаешься быть моим супругом, и сидеть со мною на престоле? Неблагодарный! Сего ли от тебя я Ожидала? Таковой ли цены горячность моя стоит. Я бы для освобождения твоего, из подобного несчастия, предала жизнь мою всем мучениям: пожертвовала бы своим отцом, матерью, всем моим родом, и наилучшею моею приятельницею. Ты не находишь средства освободить меня, и для того только, что твой приятель обладает сим мечем, и что он тебе не вверит его опасаясь Карачуна. Я согласна на сие, но разве нет других способов его получить? Неужели ты не находишь в себе столько досужетва чтоб похитить его тайно для спасения той, которая тебя обожаете? Ах! Государыня, вскричал я, могу ли я сие учинить не подвергая себя презрению всего света, отваживая моего приятеля нападкам Карачуновым? Нет, перехватила окованная красавица, себя ты презренным не учинит, избавляя от вечные темницы несчастную царевну, тебя любящую, и впадшую для тебя в толь недостойное состояние моего сана. Жестокий: Смотря на лиющиеся мои слезы, на томление мое и трепет: вообрази лютое страдание моего сердца, пылающего к тебе неограниченною любовью; Освобождением моим не одной ты мне учинишь благодеяние: ты избавишь от горести двух несчастных родителей, которые непрестанно о мне сокрушаются, В изрывают себе гроб ежечасными воздыханиями. Ежели ты пресечешь мои оковы, и возвратишь меня им, то какою благодарностью не воздадут они за твое благодеяние! Какою похвалою не возвеличат они твое деяние! Они тебя поставят выше смертных: отдадут тебе престол свой, учинятся твоими рабами, божеством тебя своим поставят, и живого почтут тебя жертвами. А я, пылающая уже и к жестокому, каким тебя почту в моем сердце, когда ты учинишься моим избавителем: Ты мне священнее Олимпа будешь! Ты мне будешь… Государыня: вскричал я тогда, став ею чрезвычайно тронут, я готов тебя избавить от сей неволи; но научи меня, как мне сие учинить. Ты ведаешь конечно, присовокупил я, по своему искусству, что Левсил препоясание свое и меч имеет при себе непрестанно, а ночью спальню свою, в которой их хранит, заграждает волшебными словами, которых никакая сила победить не может.
    
Я знаю это, сказала мне с приятностью моя прелестница; но неужели любовь твоя ко мне не может обрести какого средства к получению их? Левсил тебя любит; изыщи какую-нибудь хитрость, которая бы тебе вспомоществовала овладеть его мечем. Хитрость сия будет тебе простительна, и Левсилу ни какой от того погибели не приключится; ибо как скоро ты меня избавишь, то я сама, вместе с моею благодарностью, подщуся возвратишь ему его оружие. Любезный мой Рус:  Поспеши освободить страждущую твою супругу от пленения; я тебя инако уже не считаю, примолвила она, кидая на меня страстные взоры, как любезным моим супругом; ибо коль скоро ты меня освоводишь, ту ж минуту и я, и престол отца моего, тебе принадлежать будут.
    
Что же касается до способа, продолжала она, каким тебе достать Левсилов меч, то я тебя оному научу, ежели ты сам не хочешь принять на себя труда вымыслить его. Вот, говорила она, подавая мне малую золотую коробочку, сия волшебная вещь может тебе послужить к предприятию сему самым легчайшим способом. Она имеет силу, когда ее раскроют, приводить природу в расстроение: возбуждать бурю, гром, молнию, град и вихрь. Возьми ее иступай в Левсилов замок. Когда настанет вечер, то ты, имея ее завсегда у себя в кармане, раскрой ее: от сего единого действия смутится вся природа: восстанет пресильная буря с беспрестанным громом и молниею. Ты их не страшись внутренне, ибо они никакого зла тебе не приключат; но притворись пред Левсилом, что ты сего весьма боишься: таким образом дай пройти целой ночи, и следующему дню. По прошествии их, и по наступлении вечера, скажи Левсилу, приняв на себя испуганный вид,что ты весьма страшишься сей непогоды, и не можешь ночевать в своей спальне; примолви, что ты и прошедшую ночь не спал, находясь в повсеминутном страховании от беспрестанного грома и блистания. И по сем проси Левсила, чтоб он позволил тебе ночевать в своей спалье, огражденной волшебными словами, которые сохраняют ее не токмо от насилия человеков, но от огня, железа и бурь, и не допускают никого в нее войти без его позволения.
    
Когда же он дозволит тебе в ней переночевать, то уже не трудно будет тебе овладеть его оружием: ты можешь во время ночи его похитить, и приехать сюда для освобождения моего. Ибо трудно только войти в его спальню, а выйти из нее никакого уже труда тебе не будет. Вот как тебе надобно поступить, любезный мой Рус,говорила она мне, кидая на меня ласковые и распаленные взоры: не отринь просьбы пылающей к тебе Гориады: извлеки меня из ужасной сей темницы, и возвратив меня моим родителям, учиниссь нашим Царем, и повелителем храбрых Спартян.
    
Последовавшие за сим ласкательства её и слезы в такое колебание привели мой дух, что я склонился бы тогда предать и Левсила и самого себя Карачуну, лишь бы только освободить ее от уз и темницы, не токмо похитить меч у моего приятеля. Возвращая ей за её ласки тьмою подобных ласканий и бесчисленными коленопреклонениями, обещал ей с клятвою исполнить её повеление. Вследствие чего, простясь с нею, и поехал от нее к Левсилову замку, поблизости коего упражнялись в ловле наши охотники.
    
Я их нашел всех собравшихся уже в одно место, и меж ними Левсила, заботящегося о моем отсутствии, и приказывающего искать меня. Прибытие мое весьма его обрадовало; он спрашивал меня о причине отдаления моего от них; а я, желая скрыть от него настоящее приключение, принужден был ему лгать, что будто гонясь за зверем заблудился, и насилу мог найти прежний путь.
    
Левсил, почитая меня искренним себе другом, нимало не вздумал подозревать меня во лжи, и верил всем моим словам охотно. После чего поехали мы в замок, ибо начало уже сморкаться. А я между тем, спеша начать порученное мне от Гориады дело, раскрыл в моем кармане волшебную коробочку; и как только сие учинил, то и начал воздух колебаться, и мало помалу восставать вихри. Вскоре показались темные облака, которые совокупляясь меж собою, покрыли над нами небо, и будучи понуждаемые ветром, начали спираться друг с другом, и напоследок произвели такой сильный гром, молнию, дождь и град, каковых ни я ни Левсил от роду не видывали. Сие принудило нас убираться поскорее в замок.
    
Следуя Гориадину учению, принял я на себя вид боящегося человека, и движениями моими и словами старался уверить моего приятеля, и Преврату его жену, что я весьма сей бури устрашаюсь. Они старались мне доказать, что она ничего страшного в себе не имеет, и что сие естественно, и не должно так устрашать разумного человека. Я и сам это ведал, но желая умысел мой произвести в действо, не давался им на уговор, и час от часу притворялся боязливейшим. Представляя таким образом робеющего лицо, весьма мало ел во время ужина, вскакивая и содрогаясь при всяком ударе грома. По окончании стола, простился я с ними гораздо ранее обыкновенного, поставляя причиною робость мою, для уменьшения которой, говорил я им, хотел зарыться в мою постелю. Они охотно склонились на мое желание, и простясь со мною пошли в свою спальню, а я отбыл в мою.
    
Без всякого притворства не мог я уснуть большую часть ночи: образ моей прелестницы посеминутно упражнял мои мысли: все её слова и взгляд и представлялись моему воображению; наипаче обещания её услаждали мое честолюбие: я воображал себе, что будто уже сижу на Лакедемонском престоле и повелеваю Спартанскими народами. Но высокомерию моему не довольно и сего было: я решил учиниться обладателем всей Греции и напоследок хотел окончить власть гордых Персов. По недолгом наслаждении себя сими мнимыми победами, вздумал я показать силу моего оружия Индиянам. Подвергнув их моему игу, решил я увеличить державу мою покорением Африки. Но может ли удовольствовать великий дух столь малое пространство земель! Я видел не повинующихся еще моему скипетру целую Европу, и бесчисленные острова Океана. Чего ради решил я и их всех подвергнуть моему оружию, и у чиниться еднодержавным обладателем всей подсолнечной. Так заблуждаясь моими помышлениями, радовался я несказанно, воображая себе, как я стану величаться, когда все части света будут предстоять моему престолу, и с каким трепетом станут внимать все мои слова. При сем общем повиновении всея земли, одни только планеты не признавали моей власти; но я бы и их конечно уже покорил себе, когда б немилосердный Кикимора, Божество Сна и Ночи, не исторг у меня скипетра, и не оковал тягостными своими оковами Обладателя Вселенной. Или лучше сказать: сон пресек глупые мои размышления.
    
На другой день, по пробуждении моем, одевшись, пошел я к Левсилу, который находился уже в зале, разговаривая с своею женою о чрезмерности бури коя час от часу умножалась. Хотя он и был искусен в угадывании причин, однако ж не мог постигнуть моей тайны, готовившей ему погибель. А я, приняв на себя вид устрашенного и обеспокоенного человека, объявил им, что будто не спал во всю ночь, в повсеминутном находясь страхе от молнии. Старался нм выразить как можно наилучше боязни мои и трепетания, и напоследок довел их до того, что они сами начали изыскивать средства к безопасности моей от бури, и на конец, не сыскав довольного к ободрению мнимой моей робости, согласились, по просьбе моей дозволить мне ночевать в их спальне. В благосклонности сей наипаче утвердили их мои благодарности, которые однако ж не из того проистекали источника, из коего мнили их они. Весь остаток того дня препроводил я с ними, притворялся непрестанно пугающимся, и прося их о сдержании своего обещания. Накокец настал вечер, и по окончании ужина пошли мы все трое в Левсилову спальню, куда приказали перенести мою постель. Искренняя приязнь и собеседование моего друга, чрезмерно терзали мою совесть: я покушался несколько раз, повергнувшись к нему в ноги, открыть ему мой умысел и отказаться совсем от моей прелестницы; но воображение о красоте её, и о Спартанском престоле, совокупляясь с глупой надеждою завоевать все части света, утушали в ту ж минуту мои угрызения, и утверждали меня опять в беззаконном моем предприятии. Недолго ожидал я сего исполнения: приятель мой вскоре заснул с своею женою, а я, пользуясь их успокоением и темнотою ночи, похитил роковое препоясание его и меч, и ушел из спальни, определяя в тот же час ехать к Гориаде, дабы удобнее ото всех скрыть мое похищение.
    
В самом деле нимало я и не медлил: того ж часа пошед в конюшню, и оседлав моего коня, поехал я из замка, не будучи никем усмотрен; ибо сон и сильная буря, объявшие замок, скрывали мой отъезд от взоров каждого. Выехав из замка, поскакал я во всю конскую прыть, для освобождения от уз моей прелестницы, и для восшествия на Спартанский престол. Во время продолжения моего пути, размышлял я, радуясь наперед, сколько удивлю Левсила и Преврату, когда явлюсь им в порфире и венце; ибо я принял тогда намерение наперед воцариться, а потом уже показаться моим приятелям. Сими и подобными услаждаясь мыслями, к чему также способствовала и темнота, сбился я с дороги, ведшей к пещере; и принужден был проездить целую ночь, хотя напоследок и закрыл волшебную коробочку, дабы утихла буря, и воздух принял прежний свет, но совсем тем не мог сыскать горы, в коей находилась Гориада, прежде солнечного восхода.
    
Напоследок, при помощи солнечных лучей, нашел ее; но какое было мое удивление, когда я вместо отверстия, ведущего во внутренность горы, нашел только не весьма широкую расщелину, в конторой увидел картину в человеческий рост, на коей был изображен деревянный истукан, точно похожий на меня, с ослиными ушами, в дурацкой шапке, и с детскою побрякушкою в руках! Я остолбенел при сем виде, и устремил удивленные мои глаза на картину, на коей изображенный мой истукан окружен был малыми ребятами, представляющими разные пороки, и точно те, которые показал я в себе при измене моему приятелю. Они все представлены были указывающими и ругающимися моему изображению, над которым начертаны были следующие слова:
    
     
Прелестник Гориадин,
     
Премудрый Рус,
     
Спартанский обладатель,
     
Исторгнувший, у всех земных владык венец,
     
Завоеватель всех небесных звездных стран
     
И наконец
     
Всем титлам сим даст толк вот эта образина.
    
    
На подножии коей, продолжал вздыхая и стыдясь Рус, написаны были красными буквами следующие строки, соответствующие верхнему, стихи:
    
     
      
Невольник Ладин, 
      
Лукавый трус, 
      
Предатель, 
      
Льстец, 
      
болван, 
      
Глупец, 
      
Скотина.
     
    
    
По сему двойственному изображению, говорил Варяг, нетрудно мне было узнать самого себя, и то что я был обманут и одурачен, и что это был Карачун, враг моего приятеля, который сыграл со мною сию шутку. Досада, стыд, и угрызения совести, привели меня в бешенство: ярость моя, понуждавшая меня к отмщению моею позора, возбудила меня пережде всего пожертвовать моему гневу предмет моего посрамления. Я захватил меч, чтоб изрубить в куски сию препроклятую картину, как в самое то мгновение, изображенные на ней ребята поднялись на воздухе, и смеясь изо всей силы, ухали мне и кричали: Е! Брат, взял! е! а! о! у! А болван, представлявший мой образ, в то же самое время повалился с картины на меня, и чуть было не сбил меня с ног, между тем, пока удивление мое и ужас держали меня как окаменевшего, он вскочил, и погнал меня взашей своею побрякушкою, приговаривая при том: Не прельщай Гориады: Не воюй на планеты: Не побеждай света!
    
Сей одушевленный урод прибил бы меня до смерти, ежели бы не было при мне волшебного меча, коего помощь употребил я к своей оборон, и тем принудил исчезнуть сие мое привидение. Сии насмешничества утвердили наиболее мои подозрения, что я обманут Карачуном под видом Гориады, что послужил ему орудием для погубления моего друга. Горесть и стыд, объявшие мое сердце, склонили бы может быть меня тогда покуситься на жизнь мою, ежели б опасность, в какой я чаял тогда моего приятеля не понудила меня поспешать ему на помощь. Сыскав моего коня, поскакал я к Левсилову замку, изо всей силы, и приехал к оному весьма скоро, но уже прибытие мое было бесполезно.
    
Лютый Эфиоп, воспользуясь моим отсутствием, напал на обезоруженного мною Левсила без всякого себе опасения. И уже при возвращении моем, сей гнусный чародей летел из замка на ужасном Аспиде, влача за собою любезного моего приятеля, окованного цепями и терзаемого множеством ястребов. Бедная его жена, окруженная служителями своими, бегала посредине замка с растрепанными волосами, имея развращенное печалью лицо, вопия и терзаясь отчаянно, и призывая на помощь богов мстителей, но все её моления погибали втуне: свирепый Карло вскоре yвлек у всех из вида несчастного Левсила. Сие привело бедную Преврату вне себя: она упала на землю без памяти. Я хотел бежать к ней на помощь; но вспомнив, что я всему сему злу причина, не осмелился перед глаза её показаться, и поехал прочь от замка, терзался угрызениями совести, и проклиная Карачуна; а наипаче себя, что причинил погибель наилучшему моему приятелю, ослепясь вредной страстью, и прельстясь суетным привидением.
    
Будучи волнуем раскаянием, горестно и сожалением, воображая себе печальное приключение моего друга, и отчаяние бедной его супруги, дал я коню моему волю, и не помнил сам куда ехал. Конечно б не опомнился я во весь тот день, ежели бы споткнувшись моя лошадь не сронила меня с себя. Падение сие возратило мне память; но горесть моя пущую от того получила на домною силу; к чему также присовокупилась и болезнь, ибо в падении моем ушибся я весьма больно о камень. Сие понудило меня искать поскорее жилища, на которое по счастью моему вскоре я и наехал. Это была небольшая деревенька, в коей не мог я сыскать хорошего лекаря, который бы пользовал меня; и по сей причине принужден я был пробыть в оной весьма долгое время, потому что полученный мною при падении удар, присовокупясь к горести моей и скуке, произвел во мне весьма сильную горячку, от которой насилу в год смог я оправиться.
    
Во время пребывания моего в сей деревне, пришло мне некогда на мысль несчастье моего приятеля и проклятая хитрость употребленная на то Карачуном, причем вспомнилась мне золотая коробочка, послужившая к тому наиболее. Я было об ней совсем позабыл, однако вздумалось мне при тогдашнем случае рассмотреть ее получше; а притом же, помогая тогдашней великой моей бедности, продать ее мимо ездящим того места купцам; для того приказал я вынуть ее из кармана моего платья, в котором она лежала, радуясь, что по крайней мере, по лишении моего друга, а по потерянии с ним всего моего благоденствия, осталась у меня сия драгоценная вещь. Но каким поражен я был удивлением и стыдом, когда на место ее принесли ко мне кусок дикого камня, обнадеживая меня, что ничего больше кроме сего в карманах моих не нашли: Долго я не мог поверить ни им ни собственным моим чувствам. Но поворачивая камень, увидел начертанные на нем письмена; я с жадностью принялся их читать, и вот что к посрамлению моему нашел ими изображенное:
    
     
      
Не льстись корыстию от беззаконных дел;
      
И благодарен будь, что сам остался цел.
     
    
    
Сии справедливые слова поразили меня как громом, и произвели во мне лютейшее терзание: измена моя представилась мне во всей своей гнусности; и я почитал себя наипозорнейшим из смертных, изменив такому приятелю, каковых ныне чудом почитают. Сии сокрушительные размышления, растравили весьма сильно мою болезнь от которой начал уже было я выздоравливать, и едва не привели меня ко гробу. Но может быть болезнь моя и лишила бы меня жизни, если б не избавил меня от нее сильный Чернобог, которому обещался я, что по выздоровлении моем употреблю все старания подать помощь Левсилу, ежели он еще жив.
    
Для исполнения моего обета, по выздоровлении моем, решил я объездить все части света, наведываясь о Карачуне и о приятеле моем. Странствование мое продолжалось более двух лет, в которые однако ж весьма мало достопамятного со мною приключилось. Напоследок приехал я в Агру, столицу Индии, где бытие мое совершенно бы исчезло, ежели б помощь ваша не исторгнула меня из рук бесчеловечных жрецов. Случай сей достоин вашего внимания, и для того расскажу я вам об нем обстоятельнее.
    
По прибытии моем в сей город спросил я у одного мимоидущего, где могу найти гостиницу, в которой бы я мог переночевать. А ты разве не здешний, спросил и меня Индиянин. Так, я иностранец, отвечал я ему. Изрядно вскричал он с восхищением: я тебя провожу в такую, коею ты совершенно доволен будешь. По сем, взяв моего коня за узду, провел меня через несколько улиц, и напоследок остановясь перед великолепным домом, вот здесь, сказал мне, самая наилучшая, где ты можешь не токмо одну ночь, но целый год ночевать, и всем будет доволен: Я благодарил его наилучшим образом за сие; не ведая того, что он мне сим погибель устраивал, а не благодеяние оказывал. Между тем коварный сей услужник постучавшись у ворот, которые тотчас ему отперли, просил меня въехать на двор, на котором встретило нас несколько людей, и осведомясь обо мне, кто я таков, и за чем приехал, просили меня слезть с лошади, и войти в покои, обещая мне всякие удовольствия.
    
Я повиновался их просьбе, и последовал за ними; из коих один пошел наперед, чтоб уведомишь обо мне хозяина того дома.
    
Оный был первосвященник в сем городе, что я в тот же день от самого его узнал. Сей коварный святоша, вышел ко мне навстречу, и приняв весьма ласково, просил следовать в покои. По приходе нашем в оные, старался он угостил меня наилучшим образом, а между тем выспрашивал меня обо всем, что до меня ни касалось. Я будучи с природы откровенен, и при том же им обласкан, рассказал ему обо всем, о чем он ни желал узнать. Ответами моими казался он быть доволен и обласкав меня снова начал передо мной извиняться, что он не может иметь удовольствия долее разговаривать со мною, будучи отзываем своею должностью для некоторых важных дел: того ради чтоб я отпустил ему его неучтивость, и пробыл до тех поре один, пока он отправит свои дела. А я, нимало не понимая из сего, что он шел сговариваться с подобными ему бездельниками о моей погибели, воздавал ему за притворные его учтивости искренними ласканиями, и оставшись один в комнате, употребил его отсутствие на отдохновение себе.
    
Будучи утружден путешествием, лег я на софу, и проспал до самой ночи. По наступлении, оной меня разбудили, прося от имени первосвященникова отужинать с ним. Я тотчас встал, и пошел туда, куда меня звали. Ужин был уже готов, и хозяин ожидал меня за ним с двумя Жрецами, которых он видно нарочно пригласил. Стол был весьма великолепен, и ни в чем не было недостатка, а наипаче в вине, которым хозяин старался всех уподчевать. Напоследок когда увидел он, что я охмелел, то поднеся мне кубок вина, просил меня выпить его весь, обнадеживая меня, что я ему сделаю великую угодность, ежели его выпью. Я повиновался его просьбе, и выпил его до дна. Но как скоро я сие учинил, то и начал клонить меня сон: и по прошествии немногих минут столь меня одолел, что я не выходя из-за стола заснул.
    
Я не помню ничего что сделалось со мною во время моего сна, но когда я проснулся, то увидел себя скованным цепями, и в сем одеянии, в котором вы меня теперь видите. Я весьма сему удивился, и спрашивал вокруг стоящих меня служителей, какое учинил я преступление, что сделали меня невольником из свободного человека и иностранца. На вопрос мой ответствовано мне, что сие учинено по приказу первосвященника, который сам мне вскоре объяснит сего причину.
    
Вскоре пришел к нам и первосвященник, в богослужительном одеянии, сопровождаемый многими жрецами одетыми в подобные: одежды. Злодей! сказал он приступая ко мне, ты умертвил наследника нашей державы, и похитил младую нашу Государыню, его супругу: возврати нам их обеих или сей же ночью окаянное твое тело поест и спалит священный огонь. Грозный его вид, и взводимое на меня беззаконие, о котором я ниже помышлял, привели меня почти в безумие. Целую минуту стоял я вне себя, и не знал что ему ответствовать; напоследок вышед несколько из моего смятения, спрашивал его, мне ли он сие говорит; ибо ты довольно знаешь, продолжал я, по изустному моему тебе повествованию, что я никогда не видел вашего наследника. державы и его невесту, не токмо чтоб учинить над ними приписываемое мне злодейство. Нечестивый! вскричал на то первосвященник, твое извинение не оправдает тебя, когда небесный глас в том тебя изобличает. Зиан, сказал он по сем обратясь к одному жрецу, прочти ему описание плачевного сего приключения, воспоследовавшее на то Божеское проречение, и указ великого Могола, повелевающий предавать огню всех злочестивых сюда пришельцев, которые под видом странствования приключают здесь вопиющие на небо злодеяния. Жрец повиновался ему, и прочел мне о сем описание пророчества, и указ Моголов. Содержание их следующие: Индийский Государь имел у себя сына именем Селина, весьма изрядных качеств и превосходного разума. Сего юного Князя вознамерился он женить на Чердане, девице, украшенной всеми прелестями её пола, и одаренной многими добродетелями, к тому ж дочери некоторого Владетеля подвластного Моголу, уже брак сих юных супругов был совершен и торжествован; но на другой день, когда пришли их поздравить с благополучным окончанием их союза, то младого Князя нашли без чувств лежащим, а Черданы и со всем не обрели. И сколько потом ни прилагали стараний, чтоб юного сего Князя привести в прежнее его состояние, и возвратить ему дыхание и жизнь, а супругу его сыскать; однако ж ни в том ни в другом не успели. Моголов сын остался бездыханен, хотя и казалось сохранял в себе жизнь; а Чердана осталась неизвестно погибшею. Сего ради возымели прибежище свое к славному Индийскому боговещалищу, чтоб. испросить у него изъяснения в сем недоумительном приключении. Пророчество изрекло им следующий ответ, который, говорил Рус, остался у меня в памяти, как я тогда ни испуган был.
    
     
      
Когда вонзится в грудь иноплеменну нож,
      
Алкающий огонь поест злодейски члены,
      
Разрушатся тогда мечты, коварства, ложь,
      
А бедствующих дни получат перемены:
      
Черданин минет плен, воспримет жизнь Селин; 
      
Увидит мир по сем, кто был творец сих вин: 
      
Неверный то Пигмей, коварный Исполин.
     
    
    
Сие проречение, продолжал Рус, означало, как видно по всему, какого ни на есть волхва иностранца, которому Боги предсказывали казнь, а по ней освобождение всем бедствующим от него; но ясно сего не объявляли, конечно по воле высочайшей их Судьбы. Хитрые Индийские жрецы сие поняли; но будучи лукавы и корыстолюбивы, вот как растолковали Моголу сие проречение, дабы воспользоваться имением несчастных иностранцев. Что понеже сей причинитель смерти Государева сына, и хищник его супруги, должен быть иностранец и волхв, и что не прежде окончится очарование юного Князя и возвращение Черданы, пока не истребится железом и огнем сей Злотворец, того ради всякого приезжающего к ним иностранца предавать, по священному обряду, железу и огню пред истуканом младого Князя, пока не сыщется настоящий виновник, и смертью своею не возвратит наследника государству.
    
Прельщенный словами их Могол согласился на сие варварство по любви к своему сыну, и повелел сему нечестивому первосвященнику, который, как видно, в умысле сем был первый, чтоб всякого иностранца предавал он в сей пещере, созданной для сего нарочно, железу и огню; а имение их брал на собор жрецов, которые проклятую сию должность отправлять станут.
    
Когда окончило о сем чтение Жрец, продолжал Варяг, тогда снова первосвященник увещевал меня, чтоб я оживил Селина, и возвратил его супругу; но когда я отрекся, что никак сего учинить не могу, не будучи сему злу причастен, тогда бесчеловечный сей Жрец, приказал готовиться к жертвоприношению, которое определено было произвести ночью, для того что несчастье Императорского дома произошло в такое время. Шествие и обряд оного, говорил Варяг Славянам, я чаю вы сами видели и и я бы непременно в сию ночь погиб, ежели б Боги не послал и вас ко мне на помощь, великодушные мои избавители. Вот вся моя история, о которой вам угодно было от меня уведать. Теперь не остается мне иного вам сказать, как представить мой совет, чтоб оставили вы наискорее сии страшные места; ибо разогнанные вами жрецы не преминут вам мстить, объявив в городе о разбитии своем: и конечно собрав воинов, погонятся за нами, и предадут нас всех смерти.
    
Нет! сказал ему Светлосан, совету твоему не могу я последовать: возможно ли мне без угрызения совести оставить человеческий род в опасности, когда имею способ ему помочь? В словах твоих нашел я неоспоримое доказательство, которым легко могу разрушить заблуждение великого Могола, и вывести наружу жреческое корыстолюбие, проливающее неповинных кровь. Я намерен теперь же поехать к Индийскому Государю, и представить ему ясно его лютость. Ежели же он, не смотря на истинны, кои я ему предложу, вздумает еще и нас предать несправедливому своему осуждению, то я употреблю тогда на отмщение гостеприимства и правосудия данную мне от Чернобога силу, и Левсилов меч, подаренный мне тобою; и который. я ему непременно возвращу, ежели еще обрету его живым.
    
Сказав сие приказал он Бориполку сыскать своих коней, а Русу одеться в прежнее свое платье; между тем сам скинул с себя свой меч, и отдал Варягу, а Левсилов надел на себя. Когда Рус переоделся, а Бориполк привел коней, то немедля нимало, поехали они все трое в Агру. Во время их пути освобожденный от пламени Варяг, удивляясь Светлосановой храбрости и великодушию, обещался вечно за ним последовать, и принимать вкупе беды и трудности. Славенский Князь с своей стороны обнадеживал его своего дружбою, и обещал ему разделить с ним равномерно и счастье свое, ежели окончит благополучно свое предприятие, и взойдет на престол своего родителя. Обещание сие усугубило к нему преданность Русову, и вселило в него великое желание прилепиться навеки к Светлосану. В сих и подобных сим уверениях, проехали они большую часть дороги и когда уже солнце осветило половину земного круга, тогда подъезжали они к столице Индийской, из предместий коей выходила насупротив им превеликая толпа вооруженных людей луками и копьями.
    
Это была погоня, посланная за ними от Могола, и предводимая жрецами, которых Славяне разогнали. Сия толпа окружила вскоре Северных жителей, и хотела было употребить наглость, чтоб принудить их к сдаче; но Светлосан объявил сей дерзновенной куче, что он никого не оставит из них живым, ежели осмелятся малое сделать огорчение; но что своею волею поедут они сами в город, и предстанут пред их Государем. Индейцы немедленно согласились на его предложение, и окружив отовсюду Славян, поехали за ними в Агру.
    
По въезде их в сей город, народ сбегался со всех сторон, чтоб увидеть таких людей, которые одолели и разогнали великое множество народа. Наиболее всех привлекал к себе народные взоры Славенский Князь; благородный его вид и величественная осанка, не инако его им представляли, как Богом начальствующим во бранях. Индияне сии первого на него взгляда почувствовали к нему великую любовь и почтение, и внутренне желали иметь его своим Государем. До самого Моголова дворца, проводили они Светлосана, не спуская с него глаз, прося Богов покровительствовать его, и умягчить в пользу оного Моголово сердце.
    
До приезда Славян ко дворцу, уже Индийский Государь предуведомлен был об их прибытии, и повелел представить их пред себя. Он назывался Абубекиром; нраву был кроткого, но легковерного: разгорячался за ничто, и ничем также и смягчался; впрочем был любитель достоинства И добродетели. Когда Славяне предстали пред него, тогда сей Император, осматривая их одного за другим, почувствовал к Светлосану подобные народным склонности; ибо внешние сего Князя качества представили ему оного Героем, и таковым, каковых он между человеками не видывал; а разве знал по описаниям бытейским. Сие удивление и любовь, которые чувствуем мы к достоинствам, переменили его гнев, которым было он с начала распалился, в приязнь к Славенскому Князю, и сладостное удовольствие на него взирать Пребыв таким образом некоторое время в рассматривании его, напоследок пресекши молчание, сказал ему: Иностранец! какое ты имел право прервать священный порядок жертвоприношения; похитить от потребления жертву, коей заклание ласкало меня оживлением моего сына, и возвращением его супруги; и сверх того, уничтожая почтение священному сану, (указывая на предстоящих жрецов) разогнать дерзновенно сих Богослужителей, и умертвить из содружества их великое число? По сем Он умолк, ожидая ответа от Славенского Князя, который нимало не будучи смущен его вопросом, ответствовал ему бодрственно следующею речью.
    
Великий обладатель Индии! многие случаи являют от вне совсем противный вид, нежели какой имеют во внутренности своего существа: наше приключение Сего есть рода. Но я потщуся явить его твоему правосудию таковым, каково оно в самой вещи. Я не имел никакой причины досадовать на сих священных мужей, и не с тем проезжал пространную твою державу, чтобы нанести тебе в особе их оскорбление; но бесчеловечное их зверство раздражило мое терпение, и неволею исторгло мой меч на защищение неповинно умерщвляемого моего единоземца. Ты бы сам, Государь, будучи на моем месте учинил тоже; ибо, какое варварское сердце может спокойно смотреть на умершвление неповинного человека, и не подвигнуться на сожаление и гнев? Вот сия несчастная и непорочная жертва, которую стремилось предать пламени корыстолюбие сих святош. Не удивляйся изречению сему, Государь! Чистосердечие мое докажет тебе ясно все их коварство и лицемерие, какими исторгли они у тебя соизволение на погибель неповинных, дабы утучнить себя корыстями с оных. Ты сам представь, Государь, свойственно ль быть Богам лютее человеков? и возможно ль, не погружаясь в беззаконие, приписывать Божеству такое повеление, чтоб для сыскания единого беззаконника, умертвить тьмы неповинных людей? А ежели без воли их предавать человека смерти, не имея на него ни малейшего подозрения в злодействии, и для единой токмо надежды обрести в нем, по погублении его, виновника злу, то какая уже несправедливость может превзойти адское сие неправосудие. Но ты в этом неповинен. Государь! Извиняет тебя в сем родительская твоя горячность к сыну, и хитросплетенное жреческое коварство, скрывающееся под видом твоей пользы, и облекшееся силою мнимого Божеского повелениия на истребление неповинных иностранцев. Всему этому виною есть сей варвар, (указывая на первосвященника,) и нечестивые его сообщники: их алчность к собранию имения употребила во зло неповинным человекам несчастье твоей породы, Божеское проречение, и твое чадолюбие. Не сомневайся в истине моих слов, Государь, извет мой докажет тебе ясно, что небесное проречение иной заключает в себе смысл, нежели каковой ему дало гнусное их любоимение. По сему их адскому коварству, и поносной к тебе неверности, и о прочих суди их поступках. Но чтобы долее не подвергать неповинных неправедному умертелению, и душу твою избавить от обольщения сих ненасытных Гарпий, так ведай, Государь, что божеский глас изобличает в умершвлении твоего любезного сына, и в похищении прекрасной его супруги, гнусного чародея Эфиопа, лютого и коварного Карачуна; а в яснейшее доказательство моих слов прочти заглавные буквы прореченных семи строк боговещалищем, которые изображают точно имя Карачуна.
    
Пораженный истиною сих слов Индийский Государь, и проклятым коварством своего первосвященника, и его сообщников, обратился к ним, чтоб истребовать от них оправдания в сем ясном на них доказательстве, но уже более не увидел из них никого. Сии злодеи почувствовав всю опасность, какою угрожала им Светлосанова речь, ушли тайно друг за другом изо дворца, дабы не подвергнуться в ту ж минуту раздраженному правосудию, и предупредить оное новыми коварствами. Отбытие их открыло наиболее глаза Императору, и уверило его об истине проклятого их злочестия. Воспылал он гневом, и повелел в туже минуту начальнику своей стражи, забрать под караул первосвященника и сообщников его. Злодеи! вскричал он по сем, они не довольны были умерщвлением такого числа неповинных, но хотели еще, продолжая мое ослепление, пожертвовать своему неистовству и сего премудрого иностранца, без спасительного уведомления коего не перестал бы я никогда обагрять моего скипетра неповинною кровью, и учинять моего царствования примером наилютейшего тиранства.
    
По сем восклицании обратился он к Светлосану, и благодаря ему наичувстительнейшим образом за истолкование стольких важностей, просил его объяснить, кому он одолжен столь великим благодеянием. Когда же Славенский Князь объявил ему, что он родом и саном ему равен, тогда Могол в пущее пришел воспаление против нечестивых своих жрецов, описавших ему Светлосана самым злочестивейшим человеком, и старавшихся его уверить, что он учинит самое богоугоднейшее дело, еж ели повелит умертвить сего иностранца мучительнейшим образом. О как несчастлив Государь, возопил он, окруженный столькими чудовищами: Прости мне, знаменитый Князь, говорил он обратясь к Светлосану, варварство; к которому привели меня сии злочестивцы, я потщуся его омыть пролитием всей их крови.
    
Так говоря, старался он оправдать себя перед Славенским Князем, и учтивостями, оказываемыми Славянам, загладить несправедливость поступка против иностранных. А к совершению доказательства своей невинности, и истинного раскаяния, повелел сей день включить в число торжественных, и праздновать его повсегодно. Между тем, желая наградить причиненную Славянам досаду весельем, приказал учредить в тот день великий пир, к которому приглашены были все знатные вельможи его двора. Во время сего пиршества, Могол говоря непрестанно с Светлосаном, просил его снова рассказать свою историю обстоятельнее, в рассуждении его путешествия в Индию. Славенский Князь во всем его удовольствовал, рассказав ему подробно все обстоятельства своей жизни, похищение сестры своей и зятя, и ужасные злодейства малорослого чародея.
    
Император весьма был удовлетворен его повествованием, и воспоймал к нему час от часу наиболее любви и почтения. А в доказательство своей к нему приязни, повелел принести богатые и великолепные дары для Светлосана и для спутников его; однако ж сей Князь от них отрекся учтивым образом, представляя Абубекиру, что в рассуждении его путешествия будут они для него отяготительны. Во время препирания их о сем, донесли Моголу, что первосвященник и сообщники его не повинуются его указу, и сверх того возмущают на него народ; и что уже великая оного часть приведены ими к бунтованию. Сие объявление привело Императора в великую ярость на первосвященника. Неблагодарный и дерзновенный раб! возопил он: вот как он платит мне за несчетные мои к нему щедроты! Но сие его злодейство не останется без наказания. Я вскоре заставлю его раскаяться в сем беззаконии. Силостан, продолжало он говорить, обратясь к страженачальнику, сей час вооружи всех моих телохранителей, и верных мне Распутов, и накажи немедленно безумную чернь, дерзнувшую на меня восстать; а неверных жрецов потщись поймать живых. Я хочу казнью их показать пример мучением, каковым должны предаваться таковые изменники, дерзающие восставать на Государя своего.
    
Силостан со тщанием повиновался повелению Могола, и отбыл произвести оное в действо; а Индийский Владетель говорил так, обратясь к Светлосану: Ты не поверишь, любезный мой гость, коль велики были мои благодеяния к сему неверному жрецу, и коль безмерна его ко мне неблагодарность, сие ты видишь теперь сам. Он был бедный ученик, и понравился мне способом своего красноречия, кое имеет он довольно в нарочитом степени. Сие побудило меня возвести его в некоторый духовный сан, и отверсть ему мои милости, который напоследок открыли ему путь к первосвященничеству. Обманчивое его красноречие извлекало ему повседневно мои благодеяния; однако ж я и во время оных примечал в нем нередко вредное сердце, в котором царствовали властолюбие и корысть. По благости моей к нему, не старался я выводить следствий из сих моих примечаний, хотя иногда и доходили до меня жалобы на чрезмерную его жадность к любоимению и власти. Лукавое его красноречие всегда исторгало сего лицемера от моего правосудия, и могу сказать, что при всех его злых намерениях, он бы еще и ныне пользовался моими щедротами, если бы его коварство в рассуждении иностранцев, и теперешнее его бунтование не открыли мне ясно, что он злодей стремящийся похитить может быть венец мой.
    
Едва успел он окончить последние сии слова, как шум поражающих и поражаемых возбудил во всех внимание, и принудил обратиться туда, откуда оный происходил. Они увидели в окна, которые были на площадь, окружающую дворец, что народ в ярости гнал и побивал стражу, посланную от Императора на утишение бунта. Первосвященник и сообщники его сидя на конях, держали священные знамена, и побуждали неистовствующую чернь к кровопролитию. Сие ужасное зрелище привело Абубекира, и всех его придворных, в великое устрашение. Ну! вскричал он, теперь мы погибли! Лютый жрец достиг до желания своего; теперь я вижу ясно, что он решил похитить у меня жизнь мою и венец. Спасайся любезный мой Князь, сказал он потом с торопливостью Светлосану, пускай я один погибну; а ты не должен принять участие в неблагополучии моем. Проговорив сие, приказал он принести себе отраву и вооружение, чтоб употребить к своему спасению то или другое, смотря по обстоятельствам. Постой! вскричал к нему тогда Светлосан: Владетелю не отравою надлежит оканчивать жизнь свою, и не унывать во крайности так как не подвергаешь себя прельщениям во благополучии. Пребудь в чертогах сих, Государь! продолжал он ему говорить; мы одни сего возмущения причиною, так мы его и окончить долженствуем. Проговорив сие, повелел он Бориполку и Русу следовать за собою.
    
Как пущенная стрела из лука, сильною рукою, ненаходит себе препон в течении своем, таков был Славенский Князь по изшествии своем из чертогов, бросясь в кучу яростной черни, остановил тотчас её стремление; и куда ни простирал свои стопы, всюду отверзал себе пространный путь. Вскоре дошел он до бунтующего первосвященника, который, при виде пламенных его очей, затрясся и побледнел. Помогите возопил он к народу: вот сей волхв прельстивший Императора, и желающий воцариться над нами. А! Бездельник! вскричал ему Светлосан: я познаю твое коварство; но оно последнее в жизни твоей будет; сей же миг ocвoбодится Индия от заражающего ее чудовища, и опустошающего вселенную: Проговорив сие бросился он на трепещущего жреца, и пересек его наполы. Ну, Индияне! вскричал он по сем громогласно: Тиран возмущавший спокойствие ваше уже погиб, а вы воспользуйтесь его погибелью, и возвратитесь к должности вашей и повиновению, которыми обязаны вы великому Моголу, Что ж касается до меня, я не волхв, так как видно оболгал меня перед вами коварный сей жрец, и нимало ни чем не прельщал Императора; но только истолковал ему пророчество, гласящее о Селин и Чердан, и доказал ему ясно, что сей злотворец есть гнусный Эфиоп Карачун, похитивший к у меня сестру и зятя. А сей коварный первосвященник обнес меня вам, и искал моей смерти для того, что я исторг из несытых его челюстей неповинных иностранцев, которых он предавал напрасно огню, а имением их бессовестно наполнял свои сокровища, и делился с сообщниками своими. Он увидев, что великий Могол ясно разобрал нашу неповинность, а его коварство, ушел тайно из дворца с своими соумышленниками; и опасаясь себе достойного наказания, возмутил вашу против меня храбрость сим нелепым обманом, дабы тем избыть своей казни. А хочу ли я над вами царствовать, так как он старался вас в сем уверить, это вы теперь видите: ибо, поражая сего беззаконика, не себе я вас покоряю, но законному вашему Государю. Впрочем же, хотя бы вы сами пожелали воцарить меня над вами, то и тогда бы я не согласился; ибо великие Боги не простым человеком на свете меня произвели, но сыном сильного владетеля над храбрыми Славянами. А в доказательство истинны моих слов, допросите сих бездельников, говорил он указывая на жрецов; они вам ясно объявят все свое злодейство, и первоначальника своего.
    
Во время сей речи народ внимал его спокойно, и будучи поражен его видом, храбростью, и истинною его слов, весьма удобно преклонился к вероятию, и бросился на жрецов, которые хотели было предаться бегству. Индияне поймав их всех привели пред Светлосана, и принуждали их признаться в их грехе, в котором обличал их Славенский Князь. Устрашенные и терзаемые совестью жрецы не долго колебались в сем, но бросясь на колени перед Князем и народом, признались во всем, в чем их Светлосан ни обличал; и только просили себе единого помилования жизни. Но народ, раздраженный их злодействами, и тем, что они его прельстили возбунтовать против Могола, бросился на них с остервенением, и растерзал их на мелкие части.
    
По сем кровопролитном действии, возгласили Индияне: да здравствует наш великий Могол, и да живет неисчетные лета! Славенский Князь, обрадованный столь скорым утишением бунтования, похвалял чернь, что она столь скоро вышла из заблуждения своего, и обратилась к должности. Народ с своей стороны благодарил его, что он разрешил его ослепление, и наказал причинителя всего сего смятения; причем просил униженно Светлосана, дабы он предстательствовал за него у великого Могола, что он ему охотно и обещал, обнадеживая его государевою милостью. Также присовокупил к сему увещание, чтоб впредь остерегались Индияне от подобных возмущений, и пребыли непоколебимы в верности своему Государю.
    
Прельщенный храбростью и разумом его народ, препроводил со плесканием и похвалами до Императорского дворца, и остановился пред оным, ожидая себе от Могола милости или казни. Между тем Светлосан, последуемый своими спутниками, и лучшими Индиянами, пошел во дворец, на крыльце коего стоял уже Могол, дабы встретить победителя. Как скоро увидел он Светлосана, бросился в его объятия, и проливая радостные слезы, возопил к нему: Непобедимый защитник мой! чем воздам тебе за великую твою услугу? и какими похвалами возвеличу тебя за высокие твои подвиги? Царства моего тебе мало; ибо я не токмо его, но и жизнь мою от тебя ныне получаю. Разве назову тебя по старости лет моих сыном; но и сим не тебе, а себе учиню я славу. По толь знаменитых твоих подвигах остается мне единое сие, чтоб соорудив тебе жертвенник, воскурить на нем Фимиам, яко Божеству спасшему престол и жизнь мою. Государь: ответствовал ему целомудренно Светлосан: не мне приписывай славу за усмирение бунтующих твоих подданных, но Богам действовавшим моею рукою. О добродетельная душа: возопил Император в восхищении: не ложно я сказал, что ты более царства моего стоишь, но ради Богов продолжи благодеяния твои ко мне. И хотя из единой милости, удостой меня называться твоим отцом, и иметь честь оставить тебе мой престол.
    
При сем слове восплескал весь народ, и бросясь на колени вопиял: да здравствует наш юный Могол Светлосан, и да живет к благоденствию нашему многие лета! Услышав сие Абубекир продолжал говорить с приязнью Славенскому Князю: ты слышишь глас народа: он есть Глас Божий, преклонись хотя бессчетными его желаниями, и воцарись со мною. Я знаю, что ты великодушен, и не захочет лишить моего сына его наследия; но может быть судьба навеки его от меня похитила; а ежели по счастью моему возвратится он к жизни, то он и тем весьма доволен будет, когда ты возвратишь ему половину моего царства, и будешь ему вместо отца защищая и наставляя его как сына. Во время сего предложения Светлосан стоял смиренно, потупив в землю свои очи; по окончании ж Абубекиром речи, ответствовал ему так: Желание твое и народа твоего, Государь, делают мне более чести, нежели стоят мои дела; ибо я уж, тебе объявил, что усмирение бунтующих не моею силою учинено, но промыслом всесильных; и так все похвалы за сии принадлежат им, а не мне. А за доброжелания твои, и твоего народа ко мне, потщуся я во всю мою жизнь воздавать всем тем, чем силы мои мне дозволят. Но Скипетра твоего себе я не желаю: хотя земля твоя великолепствует всеми щедротами природы, а мое наследие отдано в жертву жестоким хладам; но оно мне приятнее всякой страны. Весьма я счастлив буду, когда научусь и оным управлять достойно. Итак, Государь, сберегай великолепную сию страну любезному твоему сыну, которого Боги конечно тебе возвратят; а премудрость твоя наставит его, как оною править.
    
Сие бескорыстие наипаче восхитило Индиян, которые услышав его отрицание, наиболее воспламенились желанием иметь его своим Государем. Абубекир равномерные имел с народом мысли, и неотступно просил Светлосана, чтоб он, хотя до оживления его сына пробыл в Индии, и царствовал с ним совокупно. Но Славенский Князь противополагал ему на то непреоборимый свой долг, искать сестру и зятя. Сими и прочими убеждениями, склонил он наконец Могола согласиться на его отъезд;но чернь, будучи во всем пристрастнее и нерассуднее просвещенных умов, и во всем чрезвычайна, вопияла Императору, что она откажется от повиновения ему, ежели он отпустит Славенского Князя, и не воцарит с собою; а Светлосана убеждала тем, что ежели он не склонится добровольно на желание народа, то не выпустят его из Государства, и приставят к нему стражу.
    
Сие обстоятельство смутило Абубекира и Светлосана: первый принужден был убеждать другого воцариться, а другой уговаривать народ, который однако же на все его рассмотрения был непреклонен. Сие принудило Славенского Князя склониться на то притворно, не возмогая инако от него освободиться. Соизволение его исполнило всех радостью: все пали пред ним на землю, принося ему тьмы благодарений, и воссылая за него Богам несчетные моления. По сем всякий из народа пошел в свой дом, дабы провести тот день с домашними и приятелями своими в веселии и пировании, обещая себе наперед благоденствие под властью добродетельного сего Князя. Но придворному празднеству ничто не могло сравниться: подобного великолепия и веселья никто из Индиян два раза в жизни своей не видывал; ибо оно походило не на человеческое, но на волшебное. Все вельможи и знатное дворянство имели в нем участие. Продолжалось оно до самой почти утренней зари, и кончилось потому только, что уже пиршествующие не в силах были вкушать оного веселия.
    
Во время сего пира Славяне, по приказанию Светлосанову, старались во всем наблюдать умеренность; и когда отбыв прочие гости, предались сну, тогда они, переодевшись в Индийское платье, которое нарочно для того заготовили, вышли вон из города, не будучи ни от кого примечены в намерении своем. Но быв пешие недалеко бы могли они уйти, ежели бы по счастью их не попался им купец торгующий конями, коих он вел в город для продажи. Славяне купив их тотчас, пустились от столицы по проселочной дороге, дабы в случае погони не быть снова возвращенными в город.
    
Путешествие их несколько дней было нарочито спокойно. Они уже не весьма далеко были от Персидских пределов, как остановило их путь следующее приключение. Подъезжая к пространному лесу, увидели они над оным летающего ворона, который, как скоро их увидел, то и устремился к ним лететь, каркая притом непрестанно: а полетав около их некоторое время, возвратился опять на поверхность леса. Путешественники несколько были сим удивлены, однако ж не остановили своего пути, и продолжали оный. Но как скоро поровнялись с лесом, то ворон снова к ним возвратился, каркая изо всей силы, и летая около Славян, делал такие повороты, которыми нечто старался дать знать, и после опять полетел от них в лес. Славяне пришед от сего в большое удивление, начали рассуждать о сем приключении, продолжая однако ж свой путь. Приметя сие ворон опять к ним возвратился, и уже не только летал вкруг них, но подлетая к ним щипал их за платье, и старался как то дать им знать, чтоб они возвратились по его следам. Светлосан понял, что скрывается тут некая тайность, и что птица желает их возвратить в лес: он сообщил о том свои мысли спутникам своим, которые охотно согласились увидеть окончание сего приключения.
    
Как скоро ворон понял их желание, то и полетел потихоньку перед ними: Славяне последовали за ним, и въехали в лес по небольшой тропинке. Недолго следовали они за ним в густоту леса, как усмотрели вдали привязанного к дереву человека. Ворон в самое то время закаркал, и обращаясь то к Славянам, то к привязанному человеку, вдруг повалился с воздуха на землю, как бы такое животное, которое не имеет крыльев; и когда путешественники ожидали с падением его убою, тогда птица упав на землю превратилась в зайца, и тотчас от них скрылась.
    
Сие приключение в большее привело их удивление, и когда они находились от сего почти в недоумении, тогда привязанный к дереву человек вскричал к ним: Помогите несчастному, великодушные незнакомцы! Славяне возбужденные его просьбою, немедленно поехали к нему, дабы избавить его от уз. Как скоро Светлосан поближе в нему подъехал, то и узнал в нем того Древлянского Князя, который подарил ему золотую стрелу, принадлежащую Видостану. Он слез тотчас с своего коня, и отвязывая его сказал ему. Я очень рад, любезный мой Князь, что нашел случай отслужить тебе несколько за твой подарок. Удивленный Древлянин сими словами, осматривал жадно Светлосана, и сам познал его вскоре. Ах, государь! вскричал он, будучи уже отвязан, и обнимая Светлосана, подарок мой гораздо меньше теперешнего твоего благодеяния. Никак, ответствовал другой, я избавил тебя одного, а стрела твоя двоим возвратила свободу, и снискала мне такие сведения, каких бы я никогда без нее не получил. Но прежде нежели; узнаешь ты от меня о сем, оставим поскорее сии места, которые жизни твоей были столь опасны. Бориполк, сказал он потом своему оруженосцу, отдай ему твоего коня, а ты может ехать с Русом вместе, пока попадется нам и для тебя купить коня. Оруженосец исполнил его приказание, а Светлосан просил Древлянина сесть на оставленного ему коня: после чего оставили они немедленно лес, и пустились по той дороге, которая вела их к Персии. Во время пути Славенский Князь, желая узнать о всех приключениях Древлянина, просил его рассказать подробно свою историю, к чему и прочие присовокупили свои просьбы. Древлянский Князь помолчав немного и воздохнув, начал так свою повесть.
    * * *
   
   
    
     
История Останова.
    
    
Начало печальной моей жизни ты довольно ведаешь, Государь, говорил он Светлосану; но сии господа может быть о том не знают, чего ради и начну ее с самого её происхождения. Я называюсь Остан, продолжал он, и происхожу из древнего поколения Древлянских Князей, которых Княжество находится в Червонной России между Днепром и Припятью, пространными водою реками, Я родился от последнего Князя нашего рода, именем Любослава; и едва я увидел свет, как смерть моей матери, приключавшаяся ей от моих родов, возвестила мне несчастную жизнь, на которую осужден я роком. Родитель мой любя свою супругу весьма несказанно, вскоре за нею последовал, препоруча меня в опеку ближнему своему боярину, от которого все несчастье моей жизни устроилось.
    
Обыкновенно неблагодарность неистовствует наиболее тогда, когда присовокупляется к ней любочестие и корысть. Сей вельможа именем и нравами Презол, пользовавшейся паче всех милостями моего родителя, и снискавший ласкательствами своими его доверенность, употребил ее во зло, приязнь по нем во власть правление Княжества, и позабыл вскоре чем он был должен сыну своего благодетеля и Государя. Сияние венца ослепило его очи; он решил не токмо лишить меня оного, но даже отнять у меня и жизнь мою, чтоб безопаснее потом воспользоваться плодом своего злодейства. Вследствие адского сего поедприятия начал он истреблять под разными подлогами приятелей нашего дома, а своих ласкателей и любимцев возвышать на их места, отдавая им всю власть в государстве. Напоследок укрепясь таким образом на престоле, повелел меня, еще младенца бывша, отравить тайно ядом. Но кормилица моя, узнав о сем варварском намерении, и будучи верна родителю моему и по смерти  его, возгнушалась неслыханным сим злодейством, презирая и обещанное ей за сие великое награждение, и отнесла меня тайно к Славомыслу, Чернобогову первосвященнику, который равномерно сохранял великое усердие к нашему дому.
    
Сей добродетельный муж скрыл меня и с кормилицею моею в тайнике Чернобогова храма, куда никто кроме его и старого его служителя не ходил, и где сей первосвященник получал вдохновения и пророчества от сего Божества. В сем жилище пробыл я до пятнадцати лет моего возраста, в который Славомысл старался научить меня всему тому, что может человека моего состояния просветить и наставить в добродетели. В должности сей мог он успеть тем наипаче, что сам был весьма учен, чем и снискал себе сан первосвященничества. По вступлении моем на шестнадцатый год, верная моя кормилица умерла, а за нею вскоре и первосвященник скончался. Тогда то прямо остался я несчастным человеком, о коем ни солнце ни земля не ведали.
    
Перед смертью своею первосвященник открыл мне род и сан мой, и все мои несчастья, надеясь сим возбудить во мне ревность к благочестию и добродетели. Сими одними средствами, говорил он мне, можешь ты возвратить себе погибший твой престол; благочестием твоим Боги, а добродетелью человеки подвигнутся к тебе на сожаление; старайся об них паче и жизни твоей, ибо ежели и жизнь твоя для них прекратится, то земные твои имения останутся долу, а душевные вознесутся с тобою горе. Но прежде нежели, продолжал он, отойду я к праотцам моим, хочу тебя наградить наследием отцов моих, так как сына и питомца моего, ибо кроме тебя нет по мне наследника. Желаю только того, чтоб сие наследие употреблял ты во благо, а не во зло. И во спасение твоей жизни, так как употребляли отцы мои, и тому же и меня научили. А тебе оно будет потребнее нас всех: ты имеешь себе врагом сидящего здесь на престоле, который не преминет искать твоей смерти, когда узнает тебя живого. Сего ради советую тебе по смерти моей удалиться из отечества твоего, и просвещать твой разум познаниями света, пока Боги, по усмотрении в тебе достойного Венценосца, соблаговолят возвратить тебе престол твоих предков. Сие вещаю я тебе, примолвил он, по повелению самих Богов,
    
Сказав сие, взял он меня за руку, и повел во святилище храма: оное было четвероугольно, сооружено из черного мрамора, на стенах оного изображены были всякого рода мучения и казни, коим подвергаются во аде беззаконники.
    
Посредине святилища стоял на медном подножии Чернобогов кумир, сотворенный из гебенового дерева, глава его была златая, украшена алмазным венцом: Он был препоясан змеею, и покровен черною епанчой с пламенными пятнами, лице имел свирепое, и грозящее казнью; в правой руке держал меч и скорпию, а в левой весы; десною ногою попирал увенчанную голову зияющую пламенем; а туею городскую стену, усыпанную деньгами.
    
Вошед во святилище Славомысл, простерся пред кумиром, чему и я последовал; потом прочтя потихоньку молитву, отпер он потаенную дверь у подножия Божеского истукана, и вынул оттуда Сандалии [1] и кошелек с деньгами. Вот наследие моих праотцов, сказал он обратясь ко мне, прими его, и употребляй в единых нуждах могущих тебе случиться; сии Сандалии имеют силу носить человека, по водам и воздуху, а кошелек сей хотя немного содержит в себе златниц, однако ж вовеки не будет истощим, ежели ты будет из него брать на единые твои нужды, и на вспомоществование неимущих и страждущих неповинно. Храни сии вещи и не вверяй их никому, ни же поведай. По сем обратясь к Чернобогу, простерся пред него снова, и встав на колени, что и мне также повелел учинить, возгласил к нему: Мстительное и защитительное Божество: призри на сего знаменитого сироту; споборствуй ему, ежели будет он добродетелен, и накажи его, если он порокам предастся, и наследие сие станет употреблять во зло.
    
Таким образом добродетельный сей муж, вручив мне летающее Сандалии, и неистощимый кошелек, отвел меня снова в прежнее мое жилище. Вскоре после сего он скончался: о сем уведомил меня старый его служитель, который, как я уже объявил, о тайне нашей ведал, и приносил мне пищу. Сие печальное известие ввергнуло меня в неизреченную горесть и недоумение: я не знал, что мне с собой начать, и каким образом явиться свету, коего я не знал. Сие мое недоумение открыл я сему усердному служителю, который, сообразуясь с увещаниями моего благодетеля, советовал мне удалиться поскорее в другие Славенские Области, и путешествовать по оным, сколько для наумения моего, столько и для сокрытия себя от изменника похитившего мой престол, пока милосердные Боги не возвратят мне оного. Я охотно последовал его мнению, и просил его сотовариществовать мне в сем моем странствовании, на что Добрыня, ибо так он назывался, охотно и согласился.
    
Таким образом положа на мере наше путешествие, определили мы выйти ночью из храма и Искореста [2], столицы нашего Княжества. Произведение сего предприятия благополучно было окончено: вышед в рощу, окружающую сей город, рассуждали мы, в которую сторону прежде всего нам отправиться. Разговаривая о сем пришли мы в средину сей рощи, освещаемой тогда сиянием луны; с помощью сего света увидел я несколько стоящих тут столпов, из дикого камня, весьма искусно сооруженных, и на оных поставленные сосуды из черного мрамора. Остановимся здесь, государь, сказал мне Добрыня;на сих столпах опочивают прахи твоих родителей, я нарочно привело тебя сюда, дабы ты, прежде отшествия твоего из сей страны, простился с ними, и воздал им поклонение, когда уже не можешь им отправить Тризны. Я пал на колени, и вместо воспоминовения принес им жалобы и слезы. По довольном моем пред ними сетовании, провожавший меня Добрыня, советовал мне оставить сие место, и искать убежища до восхождения Зимцерлы. Во время пути спутник мой старался меня развеселить, рассказывая мне о приключениях своей жизни, которые состояли в том, что он в молодости своей учился вместе с  покойным первосвященником, которому понравясь, и будучи бедным человеком и сиротою, согласился всю жизнь препроводить при нем: и по сей причине жил завсегда в его доме не так как служитель но как домашний. При сем также объявил мне он и о других обстоятельствах своей жизни, которые довольно означали грубость и зверство Древлян, и их соседей. Обычай сжигать усопших тела, и прах их полагая в сосуды, ставить на столпах при больших дорогах, и вместо порядочного бракосочетания хватать девице у вод, и иметь оных себе вместо жен, переняли Древляне, по сказкам его, от соседей своих Радимичей, Кривичей, Вятичей и Северян.
    
Таким образом повествуя мне о нравах Древлян, старался он уклоняться от Искореста в сторону, и при восходе зари он привел меня в небольшую деревню, в которой мы отдохнув, и купив себе коней пустились в путь. Добрыня советовал мне прежде всего ехать в Область Дулебов и Бужан, у коих в стране было славное пророчество, называемое Золотою Бабою. Сие прорицавшее Божество, говорил он мне, должно тебе вопросить о успехе нашего путешествия и о будущей твоей судьбе. Я охотно последовал сему его совету, желая узнать о себе пред будущее, к чему все почти пристрастны человеки.
    
И так направив путь наш в сию страну, через несколько дней прибыли мы в нее; и еще издалече увидели мы в оной стоящий великолепный храм Золотой Бабы, сооруженный из чистого белого мрамора, и обнесенный такою же оградою. Чем ближе подъезжали мы к сему храму, тем более увеличивалось его великолепие в наших глазах. Ограда оного содержала в себе покойные и приятно расположенные жилища для жрецов сего Божества: по обеим сторонам ворот построены были гостиницы для приезжающих, обилующие всем тем, что к пропитанию, одежде, и уврачеванию человеков потребно.
    
Как скоро объявили мы привратнику желание наше поклониться и жертвовать Богине, так скоро и отпер он нам железные ворота, которые непрестанно были заперты для опасности от разбойников;ибо в сем храме сохранялось великое сокровище, возраставшее от щедрых приношений молебщиков: потому что, из почтения к сему божеству, не дерзал ни един приходящий отойти от него без принесения ему какой-либо вещи; а ежели ничего не имел, то вырвав из платья своего волос, приносил оный в дар, кланяясь в землю.
    
По въезде нашем в монастырь, нижние служители храма с великою учтивостью помогли нам слезть с лошадей: одни из них повели их в конюшни, а другие препроводили нас самих в гостиницу, где мы угощаемы были по княжески. Через несколько часов объявили нам, что первосвященник сего храма желает нас видеть. Мы тотчас пошли к нему, и уговорились на дороге сказаться купцами из Коростеня. Первосвященник принял нас весьма ласково, и угощая вопрошал о вине нашего прибытия. Мы ему объявили,что желаем принести жертву, вопросить о нашей судьбе Великую Матерь Богов. Жрец с охотою обещался с своей стороны удовлетворить наше желание, спрашивая нас притом, какую мы хотим избрать жертву, чтоб почтить Богиню. Я вынув десять золотых просил его, чтоб он избрал за сии деньги такую, какую ему заблагорассудится. Предложением сим Жирослав, (так он назывался,) наипаче был доволен.
    
Тотчас после сего позвав своего служителя, и приказав ему привести для жертвоприношения непорочную юницу, овна, и двух агнцов, просил нас следовать с ним во храм. Оный был осажден кедрами и буками; украшен отовсюду мраморными багряными столпами, коих главицы вылиты были из меди, и позлащены весьма крепко; притвор храма, где приносили жертву, сооружен был также из мрамора, и украшен подобными ж столпами. Жертвенник, на коем сжигали жертву, и другой, на котором жарили некоторые оной части для пожрания, были стальные, и по местам украшены серебряными с золотом цветами. По сторонам их стояло на таганах несколько медных котлов, в которых варили также некоторую часть жертв. Секиры, ножи и другие жертвенные орудия состояли из блистательного и крепкого камня и серебра; также сосуды, умывальницы, и другие подобные сему вещи были все из драгоценного вещества, и преизбраннейшей работы.
    
Вскоре привели к нам жертву, украшенную венками из цветов. Первосвященник и вспомоществующие ему жрецы, облекшись в богослужительные ризы, начали службу пением и молитвами, по окончании коих Жирослав, возлагая на каждую жертву свою руку, приказывал их убивать, и приготовлять к жертвоприношению. По повелению его вскоре все было уготовано: лучшие части были оставлены для трапезы жрущих, а прочие сожжены в честь Богини.
    
По совершении таким образом жертвоприношения, Жирослав уверял нас, гадая по колебанию огня, и по течению дыма, что жертва благоприятна Богине, и можем мы ожидать благополучного события нашим желаниям. По сем повел он нас во внутренность храма, Стены его украшены были живописью, представляющею дела и приключения Богини. Посредине храма стоял её кумир из чистого золота: на руках у нее сидела маленькая девочка, которую почитали её внучкой. На Богине и внучке её были венцы из дорогих каменьев, самой высокой работы и цены. Подножие их состояло из чистого серебра, и украшено было вылитыми из золота цветами, и разноцветными каменьями. Стоящий пред ними жертвенник был подобно сооружен и украшен. Истукан сей окружен был отовсюду разнообразными музыкальными орудиями.
    
По вшествии нашем во храм, первосвященник приказал нам пасть пред жертвенником на колени, и предложить на нем то, чем мы обреклись Богине. Повеление его немедленно мы исполняли: я встав с Добрынею на колени, положил несколько горстей золотых на жертвенник, а Добрыня несколько пенязей. В тот миг все музыкальные орудия, окружающие Богиню, возгремели, и произвели во храме превеличайший шум: Богинин Истукан поколебался; а мы, быв устрашены сим действием, пали ниц на землю. После сего шум мало помалу начал утихать, и при конце оного услышали мы глас Богини, подобный трубному гласу.
    
     
      
Как твоя невинность страждет,
      
Как его злодейство жаждет,
      
Боги видят то давно: 
      
Вскоре злых не наказуют, 
      
Косно добрых испытуют
      
И по сем делят равно.
     
    
    
Сие проречение жрецы тотчас записали, и подали мне оного список, за что ответствовал я им некоторым числом червонцев. После сего просил нас к себе первосвященник на вкушение жертвы, со всеми бывшими при том жрецами. Мы за ним последовали, а Жирослав обращая ко мне речь, говорил мне так: Богиня наша правосудна, приятный гость! Она невинных защищает, и поборает по них, а злодеям завсегда противится: и рано или поздно наказует их. Я тебе при трапезе нашей расскажу о происхождении и делах её. Я не испытую, продолжал он, о состоянии твоей жизни, но токмо вижу по изречению божества, что ты добродетелен и несчастлив; но как злодейство гнать тебя ни станет, не ослабляй своего терпения: Боги со удовольствием взирают на борющуюся добродетель с несчастьями; и напоследок увенчивают ее.
    
При продолжении им подобного сему нравоучения, прибыли мы в его обитель. Стол уже был уготован, Жирослав просил нас за него сесть; и когда несколько уже насытились, тогда он снова обращая ко мне речь, вещал мне следующее. Я обещал тебе рассказать о начале и происхождения нашего Божества, зовомого чернью Золотою Бабою, по причине златого её истукана. Вот каковое повествование о том нам предано: первоначальное существо Эфир, совокупясь с нестройностью стихий, произвели на свет великую нашу Богиню, Царицу земли, и Матерь всех Богов; а она сочетавшись с Световидом или Солнцем, подобным с нею древностью Божеством, породила миру Перуна, строителя громостреляний и всех воздушных явлений; потом Волоса, Бога скотов, по нем Купала, Бога плодов; и прочих Богов и Богинь, как то Ладу, Зимцерлу, Белбога, Чернобога, Нию, Похвиста, Догоду, Услада, Кикимору, и им подобных. Сын её Перун совокупясь с сестрою своею Ладою, Богинею любви, произвел Сиву, Богиню плодов древесных и садовых, и сию то любезную внучку, питательницу человеков, держит Богиня наша непрестанно в своих объятиях, и любит ее жарче всех своих детей и внучат. А наши праотцы, желая означить свойство и достоинства сих Богинь, изобразили их златыми украсив венцами из драгоценных камней; ибо от них проистекают нам и злато и серебро, и все блага нашей жизни. А окружение её музыкальными орудиями уставлено в знак того, что восставшую между детьми её распрю, одержав земли, она пресекла, восстановив меж ними согласие правосудным ее разделом и для того еще, что она многие из сих орудий изобрела сама, и любит ими услаждаться: и завсегда свои пророчества произносит во гласе трубном.
    
По сем Жирослав, продолжал Остан, расказывал мне о многих её чудесах, и о делах её чад, о чем однако ж я умалчиваю, как о таких вещах, о которых и ты, Государь, я чаю ведаешь; а приступлю теперь к повествованию других моих приключений.
    
Я пробыл несколько дней в Священном сем жилище, наслаждаясь собеседованиями первосвященника, которому подарил я пятьдесят червонных, и еще сто дал на содержание их гостиницы. По сем, совещавшись со спутником моим, поехал я в Державу Полян, у коих столицею был Киев, построенный сего же имени Князем. Полянами владел тогда Князь Ковар: у него вознамерился я просить себе помощи противу похитителя моего престола.
    
Путь наш даже до сего города был благополучен: мы нашли Кевара, не доезжая до города, в бору, окружающем Киев, забавляющегося с придворными своими звероловительством. По прошению моему я был ему представлен: ласковый его прием обнадежил меня открыться ему в моей нужде. На просьбу мою отозвался он благосклонно: да и столько еще явил мне благоприятства, что просил меня жить в своем дворце все то время, которое пробуду я в Киеве. Таковые ласки совсем поколебали мое легковерие: и я уже мнил себя сидящим на престоле моего родителя. Но как я мало знал политику Государей, внемлющую более своим прибыткам, нежели человеколюбию!
    
Несколько дней старались забавлять меня пустыми надеждами, как между тем пересылались с моим злодеем, коему дали знать о моем пребывании в Киеве, и просили от него себе уступки некоторых городов, если не желает он зреть себя воюемым в мою пользу. Похититель моего венца, желая отвратить от себя сию бурю, охотно на требование их согласился: с таким напротив варварским условием, чтоб меня ему выдали мертвым или живым, Судя по коварству Киевского Князя и его вельмож, может быть и был бы я несчастною жертвою властолюбия Презолова, ежели б некто из Коваровых бояр не продал мне сея тайны за некоторую сумму денег.
    
Как скоро я известился о сем проклятом ухищрении, так скоро и уехал из Киева. По совету Добрынину, слыша о добродетелях и благостыне твоего родителя, государь, говорил Древлянин Светлосану, вознамерился я ехать в Славенск, дабы пасть к ногам великодушного Богослава, для испрошения у него той милости, о коей тщетно умолял я Полянского Князя. Во время сего моего путешествия занемог я сильною огневицею, чего ради и остановился я в Столице Кривичей, где находился храм Знича, сего священного огня, подающего болящим исцеление, и советы на уврачевание болезней. Я послал Добрыню к первосвященнику сего Божества, дабы он вручив ему от меня сто златниц, попросил его принести жертву сему неугасимому Пламени, для испрошения от него мне уврачевания. Жрец, повелев ему прийти наутро, дал такой ответ Добрыне, который по словам его, само Божество изрекло ему ночью.
    
     
      
Обуй в Сандалии трепещущие ноги. 
      
И безбоязненно ступай во все дороги: 
      
Ни воздух, ни вода тебя не повредит,
      
Ни самый Тартар в них тебя не победит.
     
    
    
Сей глас Боговещалища возвратил мне память о забвенных мною Сандалиях, данных мне в наследство Славомыслом, первосвященником Чернобоговым, моим воспитателем. Я приказал Добрыне вынуть их из сумки,_в которой они мною были спрятаны, и обуть меня. Как скоро он на меня их надел, так скоро начал я чувствовать распространяющееся по всем моим жилам стремление крови, со окончанием коего жар начал во мне утухать, и силы мои чувствительно стали приходить в прежнее состояние, Одним словом, через час сделался я так здоров, как будто б не бывал никогда болен. В тогдашнем моем восхищении бросился я на землю, и принес священному Зничу благодарственное моление, сопровождаемое радостными слезами. После сего пошел я во храм оного, желая принести ему великолепную жертву.
    
Храм его стоял на высокой горе, сооружен изо дикого камня, и огражден высокою и крепкою стеною на подобие замка. Стены его состояли из двух ярусов небольших покойцев: в нижних содержались пленники и скоты, определенные на заклание в жертву сему священному Огню; а в верхних жили служители храма, и некоторые жрецы. По входе моем в сию ограду, слух мой поражен был стоном пленных, испрашивающих себе от Богов и мимоидущих свободы от напрасной смерти. Жалость объяла мое сердце, Я не мог понять причин сему зверскому обыкновенно, чтоб предавать огню неповинных человеков, в жертву такому Божеству, которое подает нам исцеление, и печется о нашем здравии. О Боже! вскричал я тогда: конечно не ты виною варварскому сему уставу, но жадность к корыстолюбию немилосердных твоих жрецов. Сия мысль заглушила во мне почтение, которое было возымел я к первосвященнику сего Божества. Я вознамерился с ним увидеться, и употребить всю мою возможность к освобождению невольников, и ко уничтожению адского сего обыкновения.
    
Жреца сего нашел я готовящегося ко приношению сей кровавой и бесчеловечной жертвы. Поблагодарив его за представительство о мне у Божества, просил я его принести от меня благодарственную жертву. Изрядно, ответствовал он, сие я охотно учиню по принесении законной жертвы. Я его вопросил о её роде, и услышал, что она состоит из сих несчастных пленников, возмутивших только мои чувства. Честный отец: сказал я ему: не ужель и Боги столько ж мстительны и жестокосерды, как и мы человеки? и какая причина побуждает их желать столь варварские жертвы? Нельзя статься, чтоб они услаждались человеческим мучением и кровью и разве не о всех людях равно они пекутся, и не равно их любят. Жрец ответствовал мне весьма смятно на сии вопросы, из коих ничего другого я не понял, кроме пустых его отговорок. Я употребил все силы моего смысла, чтоб доказать ему бесчеловечие и беззаконное заблуждение сей службы. Но он противополагал мне на то, что сие заведено издревле, и что сею жертвою Божество их конечно услаждается. О человеки! возопил я тогда: вы и зверей в ярости и невежестве своем превосходите. Отче честный, говорил я ему, будь ты первый исправителем сего варварского и адского злоупотребления: Боги конечно не требуют от нас толь проклятые жертвы; но отвращаются и мерзятся ею. Лютый Жрец не внимал моим рассмотрениям, и готовился исполнить сие варварское дело. Но я, отозвав его на сторону, обещал ему дать за всякого пленника по сто червонцев, ежели он их освободит от сей жертвы, и отпустит на волю.
    
При сем обещании корыстолюбивый жрец улыбнулся, и умягчил суровый свой вид и голос: чадо мое! Сказал он мне, я вижу, что великий Знич, подав тебе здравие, хочет тебя прославить щедротою: воле его я повинуюсь: исполняй его желание; а я сего же вечера освобожу пленников, когда ему сие угодно. Но не поведай сего народу, продолжал он, сему неумолимому чудовищу, которого единые чудеса к покорству преклоняют. Я обещал ему содержать сие тайно, и в тот же день принести ему цену на искупление неповинных.
    
По сему нашему условию, жрец пошел во храм, и по совершенении некоторых жертвенных обрядов, притворился ужаснувшимся, и дрожащим голосом, кривляя глазами и устами, возопил к народу: о неизреченного Божия к нам милосердия! При самой пропасти великий Знич защищает нас от падения. Народ, обладающей Кривическими землями! Священный Огнь освобождает тебя от истребления, которое соединено было со смертью сих плененных тобою врагов. Он мне открыл теперь, что коль скоро прольется кровь сих Печенегов, то чрез три дня по непременному определению всемогущей Судьбы падет наше Государство, и искоренится невозвратно нашими врагами. И для избежания сего бедствия нет другого способа, кроме освобождения сих пленников. По сих словах он умолк, а народ ввергнутый им в смятение и страх возопил, и требовал их освобождения немедленно. Хитрый жрец, радуясь успеху своего обмана, обещал народу освободить их в следующую ночь; ибо, присовокупил он, сего требует Божество, дабы они во тьме оставили нашу страну; ибо тьма сия послужит им омрачением во всех их предприятиях на нашу землю. Но сие значило, говорил Древлянин, что он хотел наперед увериться в деньгах, обещанных ему мною, прежде нежели освободит сих Печенегов. Народ на все согласился, чего ни желал от него первосвященник, который по принесении обыкновенных жертв возвратился в свою обитель; а я пошел к себе на постоялый двор, дабы приготовить ему деньги.
    
Дорогою встретился со мною Добрыня, который отлучился от меня для некоторые нужды, и ничего не ведал о переговорах моих со жрецом. Я ему рассказал сию историю, и не мог с ним надивиться жадности сего первосвященника, которая побуждает его не токмо народ обманывать, но и проливать человеческую кровь под предлогом благочестия и богопочитания. Ах, государь: сказал мне тогда Добрыня: так никак и ответ, данный им тебе от имени Знича, его же коварства есть вымысел, ибо я признаюсь тебе, что он ласкательством своим выведал от меня несколько о нашей тайне, и о Сандалиях врученных тебе Славомыслом. А что они помогли тебе освободиться от болезни, так сие конечно произошло от сокрытой в них для сего силы, а не от Знича, коему приписывает жрец исцеление болезней. Рассуждение сие почел я справедливым, соображая его со жреческим коварством. Я решил завсегда носить спасительные сии Сандалии, а Добрыне приказал не объявлять впредь никому о нашей тайне.
    
Между тем желая спасти неповинных пленников, вынул я из неистощимого моего кошелька деньги, по числу пленников, которых было около двадцати человек; и пошел под вечер к корыстолюбивому жрецу, которому вручив сей выкуп, просил его исполнить обещание, что он в тот же час и учинил, приказав их освободить. После чего ласкательства его доказали мне ясно, сколь подла его душа. Я оставил его скоро, возымев к нему презрение больше еще прежнего, и идучи на мое подворье рассуждал, как праведные Боги таких гнусных и беззаконных тварей оставляют без наказания; но вспомянув произречение Золотой Бабы, что Бессмертные медленно наказуют злодеев, оставил сие на промысел небесный, который на утро уже мне доказал, что он справедлив. Ибо на другой день Добрыня, ходивший за нуждою на рынок объявил мне пришед, что сего первосвященника зарезали воры, в числе которых был его келейник, и пограбили все его имение. Услыхав сие, воздал я хвалу Небу за избавление земли от сего чудовища, пожиравшего человечество, и просил прощения в моем роптании на его правосудие.
    
После сего приключения вскоре оставил я сей город, и продолжал мой путь в Славенск. На сем пути скончался добродетельный мой спутник. По обыкновению нашему тело его я сжег, и собрав в сосуд оного пепел, поставил во храме того села, в котором приключилась ему смерть. По совершении над ним тризны, отправился я снова в путь мой, который даже до Валдайских гор был довольно спокоен; но на оных разрушило его следующее приключение. Не доезжая несколько до сего урочища, наехал я на приказного человека, ехавшего также в Славенск с молодою своею женою, с коей ездил он для свидания к её родителям, и возвращался в столицу Славян, имея в оной свое жилище. Мы оба весьма были рады, что наехали в пути своем себе сотоварища: он со мной тотчас познакомился, и рассказал мне о себе, кто он таков; я также объявил ему о себе, что я Древлянине и желая видеть достойные примечания места путешествую. Таким образом разговаривая, уменьшали мы скуку соединенную с путешествием, даже до объявленных мною гор.
    
По въезде нашем на оные, и по продолжении некоторого по них пути, переломилась ось у его коляски, что принудило его и жену его из оной выйти. Я также сошел с моего коня, дабы им сотовариществовать, и меж тем, как люди его старались привести в прежнее состояние коляску, мы все трое пошли прогуливаться. Взошед на стоящую перед нами гору, превосходившую высотою все прочие, удивлялись мы природе, аки бы игравшей в сем месте собранием в совокупность такого числа гор, наметанных одна на другую. Во время сего нашего удивления, увидали мы летящее к нам облако от пределов Славенска: летение его было весьма быстро, и казалось нечто на нем сидящее. Позорище сие привлекло на себя наши взоры: по приближении его к нам, увидали мы на нем сидящего малорослого Эфиопа, в Китайском платье; Сие наипаче удвоило удивление и любопытство наше, которое нам всем троим причинило бы пагубу, ежели б не имел я при себе преудивительных моих Сандалий. Ибо, коль скоро сей карло, подобный лицом своим и злостью дьяволу, увидел нас, то и устремился к нам лететь. Сие его стремление столь испугало молодых супругов, что Милостана (так называлась сия женщина), упала в обморок в руки своего супруга, а Завид, её муж в такую пришел робость, что ни слова не мог выговорить, и стоял как изумленный.
    
Между тем Эфиоп спустившись к нам, выхватил ее из рук её мужа, который упав от страха, кричал изо всей силы: Ах, помилуй! помилуй, государь мой: пусти душу на покаяние. Но карло ему не внимал, и посадив женщину на облако, устремился с нею от нас лететь. Но я, будучи не столь робок как её муж, и подвигнувшись сожалением, вознамерился отнять у волшебника несчастную сию женщину, которая испуская стенание и вопль, призывала меня и мужа своего на помощь. Итак, имея на себе летающие Сандалии, погнался я за карлом, и достиг его вскоре, ибо Сандалии мои несли меня быстрее птицы. Мурянин увидев меня бегущего за собою, бросил в меня золотою стрелою, коей был он вооружен; но я от удара сего увернувшись, и поймав его стрелу, устремился снова за ним, дабы самого его поразить ею, уже вознес я руку мою на поражение его, как гнусный сей чародей, видно устрашившись сего удара, и почтя меня сильнейшим себя, бросил бедную Милостану долой с облака, а сам устремился от меня лететь.
    
Желание мстить ему не столь было во мне сильно, как стремление помочь сей бедной женщине, которая с окончанием своего падения ожидала себе смерти. Я бросился за нею, и едва успел предускорить её падение, схватив ее за одежду. Между тем проклятый её похититель от нас исчез. Завид, лежавший во все сие время полумертвым услышав подле себя шум, произошедший от нас, опять закричал: Ай. ай! помилуй. Но я его начал уверять, что враг его уже исчез, и супруга его благополучно от оного избавлена. Тогда он приподняв немного голову, и увидев нас одних, сказал: ах, проклятый чародей! как он меня испугал: Однако ж, продолжал он прибодрившись, ежели б у что в руках случилось, то я бы доказал ему себя.
    
В спокойнейшее время засмеялся бы я его храбрости, но тогда старался я помогать бедной его жене, которая не могла еще оправиться от ужаса, причиненного ей волшебником. Наконец по старание моему и её мужа, получила она снова спокойствие духа. После чего принялись и муж и жена осыпать меня благодарностями, и просили меня усердно не токмо сотовариществовать им в пути, но и по приезде ее Славенск жить в их доме во все то время, которое пробуду я в сем городе. Учтивостям их ответствовал я подобными ж учтивостями, и согласился охотно на их желание. Между тем прибежали к нам Завидовы служители, которые весьма довольно были от нас отдалены. Они усмотрели издали приключение случившееся с нами и бежали нам помочь по своей возможности; но уже дело окончено было до них. Любопытство побуждало их всех тогда просить меня, чтоб я им рассказал, каким средством смог я победить столь страшного врага, и летать подобно ему по воздуху. По неосторожности моей открыл я им, что это учинилось с помощью моих Сандалий, имеющих силу носить по воздуху и воде, и притом еще и от болезней излечивать.
    
Сие объявление возбудило во всех моих слушателях немалое удивление, которое напоследок произвело в одном из слуг Завидовых вредное для меня желание. Он вознамерился похитить у меня сей драгоценный залог моего воспитателя, что того же дня и произвел он в действо на ночлеге, обокрав со мною вместе и господ своих, во время нашего сна. По пробуждении нашем на другой день узнали мы о сем злодейском его поступке; и я еще благодарил Небо за сохранение неистощимого моего кошелька, о коем никто не ведал, и который и во время сна хранил я у себя в кармане, и по сей то причине грабитель наш не мог его у меня похитить. Бедные мои спутники тем более горевали о сем несчастье, что не имели больше чем доехать до Славенска, ибо вор похитил у них все деньги; но я их скоро вывел из сей грусти, обещав им помогать во всех их нуждах. Сие наипаче умножило ко мне усердие их и приязнь: они осыпали меня тьмою благодарений, и даже привели меня в стыд своими учтитостями.
    
О сем странном с нами приключении, продолжал Остан обращая слово к Светлосану, не имел я случая ни тебе объявить, государь, и твоему ридителю, ниже кому другому, во время пребывания моего в Славенске; не знаю и теперь, забвению ль сие приписать я должен, или волшебным хитростям сего же чародея, которого с посрамлением обратил я в бегство. Я скорее это припишу ему ответствовал на то Светлосан, ибо по стреле познаю я в нем Карачуна, сего лютого волшебника, который по всему свету причиняет великие бедствия многим людям, в числе которых находятся сестра моя и зять, что я тебе по окончания твоей повести подробнее объявлю. Итак я, думаю, что сей волхв,страшась может быть самому себе скорой пагубы, старается все свои злодейства скрыть от человеков; но только от всемогущих Богов сего утаить он не в силах, которые непременно казнят его когда-нибудь за несчетные его беззакония, Сказав сие просил он снова Остана продолжать его повествование, что Древлянин и учинил следующим порядком.
    
После сего случая, продолжал Остан, путь наш был уже покоен до самого Славенска, коего великолепие превышало все города виденные мною; красота храмов его и башен издалече поразила мои очи; и удостоверила меня о подлинности славы, носящейся о нем по отдаленным странам. По въезде в оный, глаза мои не знали куда обратиться, всюду встречались здания достойные особого рассматривания; удивление мое продолжалось по пространству всего города, простирающегося на несколько верст; и не прежде успокоилось мое внимание, как по приезде в Завидов дом, стоящий почти по конце города.
    
По некотором отдохновении в сем доме, пошел я во дворец, чтоб исходатайствовать себе счастье предстать пред твоего родителя, коего человеколюбие прославлялось по всем Славенским странам. По благости его вскоре получил я к нему доступ я ему объявил мои несчастья, прося его о покровительстве и помощи себе. Добродетельный сей Князь, умилясь на мое злополучие, но ненавидя брани, проливающие без всякого сожаления человеческую кровь, и расторгающие спокойствие цветущих областей, обещал исходатайствовать мне то миротворством, чего другие доискиваются кровопролитием. В исполнение своего обещания, послал он вскоре посольство в Искорест с таким приказанием, чтоб оное старалось преклонить хищника моего престола уступить мне без расторжения мира принадлежащий мне венец, и ежели не успеет в сем, то хотя б преклоняло его уступить мне половину Древлянской земли, с таким условием, чтоб другую оставил он мне по своей кончине. Но сей злодей не токмо не склонился на сие миролюбное и выгодное для него требование, но решил еще отнять у меня и жизнь, каким бы то способом ни было. Для сего варварского исполнения, избрал он самых наипозорнейших людей из своих прислужников, от которых едва нечаянный случай возмог спасти мой живот.
    
Известно тебе, государь, продолжал Древлянин, что по милости твоего родителя перешел я жить из Завидова дома во дворец, где ни в содержании ни в удовольствиях не имел я никогда недостатка; но оскорбленное мое сердце гонением рока не воспринимало иногда от них ни малые сладости, и погружало меня в глубокую задумчивость: в сии печальные для меня часы, любил я прогуливаться по прекрасным долинам Славенска, или по берегам реки Мутной, Прозванной Волховым в память Славенова сына Волхва или Волховца, который по сей реке разбойничал, превращаясь в, лютого крокодила. Некогда в вечернее время прохаживался по берегам сей реки, довольно далеко от города, увидел я на реке сидящего в лодочке престарелого человека, упражняющегося в ловле рыбы, упражнение его привлекло на себя мои очи: я впал приятную задумчивость, представлявшую мне состояние рыболова, и стоящего человека на высокой степени, гоняющегося за счастьем: единого из них беспечную и сладкую свободу, и другого обманчивый блеск, совокупленный с беспрестанными заботами, и изнуряющею тягостью его звания. По сред сих дум происшедший вопль исторг меня из моих размышлений: я обратил мои глаза туда, откуда оный происходил, и увидел бедного старика утопающим. Не медля нимало бросился я в реку, и с великим хотя для меня трудом, однако ж освободил его напоследок от утопления, воспоследовавшего ему от неосторожности и легкости его лодки; и он бы непременно погиб без моей помощи, ибо по несчастью его ни одного человека кроме меня не случилось тогда на берегу.
    
Бедный сей старик лишился при сем случае лодки своей, и снастей принадлежащих к его промыслу: но он об них тогда не сожалел освободившись от неминуемый себе смерти, и бросившись ко мне в ноги, приносил мне наичувствительнейшую благодарность. Состояние его показалось мне жалостно: я подал ему десять червонцев на исправу его надобностей, которых он при потоплении лишился. Сия малая щедрота привела его в неописанное восхищение: он опять хотел повергнуться к моим ногам, но я его до сего не допустил, советуя ему притом возвратиться в свое жилище для успокоения; а чтоб более не возмущать его моим присутствием, то пошел от него в ту же минуту.
    
Что Небо воздает нам сторицей за щедроты наши к бедным, сие я познал тогда же опытом; ибо по нескольких днях после сего приключения, когда я по обыкновению моему прогуливался по берегу Волхова, то сей самый старик, увидев меня, просил отойти с ним от людей в сторону, обещая возвестить мне важную тайность; я его желание удовольствовал. Скажи мне, государь, спросил он отведши меня, не ты ли сей Древлянский Князь, за которого вступясь добродетельный Обладатель Славян, послал в Искорест посольство? Так, ответствовал я ему, это я. Милости твои, оказанные мне с толикою щедротою, сказал мне на то престарелый рыболов, побуждали меня завсегда воздать тебе за них какою ни на есть услугою, и благодарю Богов, что они услышали о сем мою молитву. Жизнь твоя находится в опасности, государь, продолжал он: хищник твоего Княжества хочет тебя лишить оной; видишь ли ты сих людей, присовокупил он указывая мне на трех прохаживающихся: они Древляне, и присланы сюда твоим злодеем, чтоб отнять у тебя жизнь тайным образом. Мне удалось сию тайну у них самих подслушать; ибо они пристали в моей хижине, опасаясь явиться в городе, чтоб предприятие их как не открылось. Во время ночи, когда не мог я уснуть по причине моей хворости, перешептывались они о сем: и притом еще говорили, что пославший их решил развратить деньгами послов и вельмож здешнего двора, чтоб как-нибудь устроить здесь твою погибель. Так я, продолжал старик, памятуя к себе твои милости, и видя твое доброе сердце, советую тебе государь, как наивозможно скорее удалиться из сей страны, и ожидать себе помощи от единых Небес. Не мни избыть здесь пагубы от твоего злодея и хотя ты объявишь о смертоубийцах твоих добродетельному Богославу, и казнью их отвратишь на несколько от себя удар, но враг твой другие составит на тебя ковы; и напоследок непременно потребить тебя. Злые в желаниях своих упорствуют, и пронырствами своими достигают скорее успехов, нежели добродетельные. Хотя здешний Государь окружен почтенными и добродетельными людьми, но в великой толпе придворных и народа довольно сыщется бездельников, которые не ужаснутся пролить неповинную кровь за мздовоздаяние. Не возгнушайся моего совета, государь, примолвил он, хотя я теперь ничто иное как бедный рыболов, но был некогда знаменитый вельможа между Болгарами; но будучи весьма долго игралищем судьбы, и изнурен превратностями лживого счастья, удалился я в сию страну, отрекшись от суетных пышностей сего мира, страшась предаться снова его треволнению; и веду теперь жизнь хотя убогую, но зато спокойную и безопасную от нападок льстивого счастья, которому нечего больше у меня теперь похитить кроме моей жизни.
    
Сие не ожидаемое бедствие поразило меня как громом, говорил Остан, и возмутило наипаче тревожные мои мысли; но добродетельный сей старик, увидев мое смущение и страх старался меня утешить, подавая мне полезные советы и наставления. Он то присоветовал мне оставить тайно Славенск, представляя, что ежели я открою твоему родителю причину моего отъезда, то непременно буду им воспрепятствован, и не смогу без грубости отказать его желанию, чтоб пребыть под его защитою, а между тем, враге мой сыщет средство устроить неминуемую мне погибель. При сем случае уведомил он меня, чего восходя на Восток, между Азией и Европою есть страна, называемая великою Болгарией, лежащая при великой реке Волге, от коей и имя свое получила. Сей страны народы, говорил он, единоплеменны Славянам; они пришли от краев Варяжского моря, расположили свои жилища при плодоносных реках Каме, Волге и Яике, построив многие и крепкие города, и из которых главнейший называется Боогорд. Жители сей земли славны сколько оружием своим, столько же купечеством и хитростными своими рукоделиями. Они ведут беспрестанные войны с вышедшими из Китайских стран народами; и от сего упражнения приобвыкли они столько к воеванию, что почитаются между Славянами храбрейшими воителями.
    
К сим то народам советовал он мне ехать, и искать их помощи против моего злодея. Они охотно предпринимают дальние походы, говорил он мне, когда только надеются получить от них себе славу и прибыток. На совет его охотно я преклонился, и тем наипаче, что таковыми путешествиями уповал научиться, рассматривая нравы, законы, обыкновения и достопамятности разных народов. За спасительное его объявление и благой совет, хотел было я опять возблагодарить ему деньгами; но он от подаяния моего отвратился, и ответствовал мне, что он никогда еще не продавал за мзду ни советов своих, ни остережений от смертоносной погибели; и что и так уже одолжен мною ни за что. Только его бескорыстие восхитило мою душу так, что ежели бы не предстояла мне грозящая смертью опасность, то я тогда же бы согласился водвориться с ним, дабы научиться его терпению и добродетели.
    
Итак, следуя спасительному его совету, выехал я в последующую же ночь из Славенска. оставив письмо Государю твоему родителю, прося его в оном простить меня в скоропоспешном моем отъезде из его столицы, к чему меня побудили, прилагал я, тайные и важные причины. Таким образом, извинившись сколько возможно лучше, выехал я из города, и направил путь мой к великой Болгарии. Я умалчиваю небольшая приключения случившаяся мне в дороге. По нескольких трудностях, прибыл я напоследок в Боогорд, столицу Болгарских Князей. Город сей пространством своим и зданиями, едва уступает Славенску. По всем местам видимо в нем достойное похвал искусство Болгарских художников; наипаче сияет оно в украшении храмов и Княжеских чертогов. Сей город стоит верстах в тридцати ниже устья реки Камы: а от Волги отделен лугами верст на семь.
    
Приезд мой и в сей город был бесполезен, ибо я желанной мною помощи не мог и в нем получить, понеже Болгарский Князь, именем Тривеллий, находился тогда на войне против неприятелей Государства, из коей не уповали возвратиться ему скоро. Обманут будучи повсюду надеждою, рассудил я, вспомнив последние слова моего воспитателя, что никак сами Боги препятствуют мне получить человеческою силою то, что долженствую я приобрести единою добродетелью и достоинством. Размышляя так, отложил я попечение о получении моего престола по тех пор, пока сами Боги не соблаговолят мне возвратить оного, усмотрев меня того достойным, В ожидании того определил я, странствуя по свету, наслаждаться рассматриванием вселенной и её обитателей. Расположась таким образом, старался я разогнать смущение моих мыслей, колебавшее меня повсюду, и вдался в рассматривание всего, что очам моим ни представлялось достойным любопытства и примечания. Наипаче всего старался я научиться, и вспомоществовать несчастным и бедным людям, поставляя себе то главнейшим правилом, и должностью честного человека.
    
Приняв сие начертание моим поступкам, и обозрев достопримечаемые места, города и вещи Славенских Волгар, поехал я к Хвалиссам, народу происхождением Славенскому же, живущему близ Хвалынского моря, около славного и богатого города Тмутаракани. Пробыв у оных несколько времени, отправился я морем в Персию, а оттуда в сию страну, в которой по не ожидаемому мною счастью, обрел тебя,государь, избавителем себе от неизбежной мне погибели, которая следующим образом мне приключилась.
    
Я ехал в столицу здешнего Государства, по восприятому мною намерению, чтоб осмотреть везде достойное примечания. По обыкновению моему сего дня, во время самого жарчайшего сияния солнца, склонился я c дороги в лес, дабы под тенью деревьев пребыть по тех пор, пока умерится солнечный жар. Во время сего моего отдохновения напала на меня шайка разбойников: они меня совсем ограбили, и не доволясь тем, привязали меня к дереву, по своему обыкновению, опасаясь, чтоб я по отбытии их не собрал за ними погони. Один из сих злодеев, будучи недоверчивее и лютее прочих, хотел меня умертвить испущением на меня Стрелы, но в самое то время вскричав преужасно пал мертв. Я и товарищи erо весьма сему удивились, и обозревшись увидели мы скорпию, которая его в самой тот миг ужалила, когда он устремился было меня умертвить. Сие пресмыкающееся, отползши потом несколько от нас шагов, вдруг встрепенулось, и превратясь в ворона от нас улетела. Устрашась сего чудного приключения, и услышав едущих шум, разбойники меня оставили, и ту же минуту от меня скрылись; но при всем том я бы остался тут жертвою либо зверей, либо глада, когда б сей самый ворон, избавившей меня под видом скорпии от смертоубийцы, не привел тебя ко мне на избавление, великодушный Князь; ибо я приметил, что он непрестанным своим летанием туда и сюда привлек вас всех в пагубное сие для меня место. Вот вся моя история, сказал он по сем Богославову сыну, о которой тебе угодно было от меня уведать.
    
После сего Остан сновапринялся благодарить Светлосана, и объятиями своими доказывать ему усердие свое и приязнь; напротив чего и другой равномерным образом старался ему ответствовать. По оказании друг другу равных учтивостей, просил Древлянин Славенского Князя рассказать ему подобно и о своих приключениях, которые были ему виною путешествия его в Индию, в чем Светлосан немедленно его и удовольствовал. По окончании его истории, рассуждали они все совокупно, куда им надлежит наперед ехать, и по нескольких словопрениях усоветовались они побывать у всех славных прорицалищ, дабы от них уведать, где сыскать, и как победить Карачуна. По низложении ж сего страшного врага, обещал Славенский Князь Остану возвратить ему Древлянский престол вооруженною рукою, но правосудные Боги инако случай сей расположили.
    
Во время сих их размышлений и предприятий, солнце начало спутаться в Океан, а небо покрываться мрачными и пространными облаками, которые угрожали путешественниками престрашною бурей. Чего ради, желая отвратить от себя её нападки, понудили они коней своих поскорее бежать, дабы заблаговременно сыскав ночлег укрыться от сей непогоды. Но однако ж намерения своего совершить они не ускорили: буря предупредила оное, и ужасными ветрами и мраком, соединенными с престрашным громом, беспрестанными молниями, пресильным дождем и градом, скрыла от очей их дорогу. Напуганные их кони сим безмерным волнением природы, весьма рассвирепели, и помчали всадников своих туда, куда влекло их стремление и страх. Сколько Славяне сил своих ни прилагали, дабы удержать устрашенных сих животных, но они закусив удила разбежались с седоками своими в разные стороны. Наипаче Светлосанов конь, будучи прочих сильнее и упрямее, умчал его тотчас у прочих из вида; и блуждая с ним в темноте, носил его по долинам, горам и лесам, будучи непрестанно подстрекаем ударами грома и блистаниями молний.
    
Напоследок, по прошествии уже целой ночи, когда буря стала утихать, и солнечные лучи оснащать и согревать землю, конь его остановился в пространной долине, будучи весьма утомлен. Светлосан, лишась подобно сил своих слез с коня, и пустил его, стреножа, пастись по полю; а сам бросился на траву, чтоб получить себе между тем некое отдохновение. Однако же весьма долго не мог заснуть, будучи тревожим мыслью о своих спутниках, я страшась потерять их в такое время, когда они были ему весьма нужны. Напоследок восшедшее солнце, начав испускать жарчайшие лучи, и ослабив утомленные его члены, склонило нечувствительно ко сну, который был ему весьма нужен при толиком его изнеможении.
    
На сем пустом месте, окруженном отовсюду лесами, проспал бы он может быть до вечера, ежели бы не прервало его покоя следующее сновидение: представилось ему будто он шел по пространному полю, украшенному цветами и тернием, во храм славы, который стоял на конце сего поля; и когда уже он оканчивал к нему свой путь, как вылетевшее вдруг из оного чудовище, наподобие изображающейся смерти, преградило ему в оный вход, и бросилось на него с остервенением; но в самое то время Вельдюз, зять сего Князя, отдернув его в сторону, поразил сие чудовище своим мечем. От сего тревожного видения Светлосан проснулся, и увидел около себя бегающего зайца, который, посмотрев на него несколько, побежал от него прочь, и в ту ж минуту превратясь в соловья, улетел у него из глаз. Светлосан посмотрев в другую сторону, по причине происходившего оттуда рева, увидел коня своего терзаемого, двумя львами, из которых один усмотрев Славенского Князя, бросился на него стремительно, чтоб его растерзать; но Светлосан, вооружась Левсиловым мечом, укротил вскоре его стремление, пресекши его наполы. Другой лев, усмотрев сражение своего товарища, кинулся ему на помощь, но Князь умертвил и оного по недолгом его сопротивлении.
    
Избавившись таким образом от предстоявшей себе опасности, размышлял он долго о сем приключение, и не мог надивиться, каким образом заяц, будучи столь робок и дик, осмелился ему помочь; но вспомнив о вороне, превратившемся в сего рода зверька, начал он думать, не человек ли уже какой в столь странных видах помогает людям, будучи сам гоним, может быть лютостью какого-нибудь чародея. Сие paзмышление привело ему на мысль бедного Вельдюзя, Видостана, и прочих бедствующих от злобного Карачуна. При воспоминании их горесть объяла его сердце: он простерся по земле, принося молитвы отечественным своим Богам; а наипаче Чернобогу, покровителю своему. Во время сей его молитвы, услышал он следующий к себе глас: Мужайся и дерзай! Сей Божественный голос вселил в него снова ослабшую его бодрость: он снова простерся, и принес благодарение ниспославшему сии слова.
    
По окончании сей молитвы пошел он в ту сторону, и которую полетал соловей, превратившийся в зайца. Целый день Он не ел ничего, кроме нескольких, попавшихся ему на пути древесных плодов. Ночь провел он в лесу, тревожим будучи непрестанно лютыми зверями. И так проведя ее весьма худо, шел он другой и третей день без всякой почти пищи. Наконец на четвертый уже день, будучи весьма утомлен и обессилен, усмотрел он вдали замок, и весьма был тому рад, уповая в нем найти себе спокойное отдохновение от претерпенных им трудов.
    
Подойдя поближе к оному, увидел он на воротах сего замка того же сама го светозарного Духа, который его избавил от Карачуна. При виде оного Светлосан пред ним пал ниц на землю, а дух изрек к нему следующее.
    
     
      
Здесь смерти одр, 
      
Жилище при:
      
будь, смертный, бодр,
      
Или умри.
     
    
    
Проговорив сие Дух стал невидим, а Светлосан остался рассуждать о его проречении. Он был в недоумении о словах его, которые грозили ему смертью в том замке, ежели не будет он бодр: он заключил из сего, что должно тут скрываться важной тайности, которую весьма желалось любопытству его уведать. Приходило ему на мысль, что могут тут быть заключены родственники его либо друзья; воспомнилось ему и проречение Чернобогово, что он не инако достигнет до окончания бедств, как по пути напастей, и предводительством неустрашимости. И так вообразив все сие, и вооружась всею своею храбростью, решил вступить в замок, и познать его таинства, во чтоб то ему ни стало.
    
По приходе его в замок, медные оного ворота затворились за ним сами с превеликим скрипом и стуком, после чего увидел он по всему двору премножество людей, разного народа, в разнообразных положениях: иные из них были удивленны, другие испуганы, третьи и той и другой страсти имели на лице своем знаки; а некоторые казались прязывающими Небо к себе на помощь. Светлосан подойдя к первому из них, хотел от него уведать причину странного сего зрелища, но нашел его окаменевшим. Он обратился к другому, но и того нашел в таком же состоянии; и напоследок увидел, что они все были камни, сохранившие человеческий вид. Сие его удивило, однако ж не привело в робость. Но когда он прошел несколько по двору, то все сии окаменевшие люди учинили за ним превеликий шум и гарк: иные из них плакали, другие смеялись над ним, а третьи кричали: Постой; постой: остановись! ах! погиб бедный! Другие вопили: у! у! е! а! и ругали его всякими бранями, осмехая и устрашая. Однако ж все сии вопли не могли его совершенно устрашить, хотя и дали ему видеть, что он находится в ужасном месте. Он остановился ненадолго, и принеся молитву Богам, обнажил свой меч, и продолжал свой путь в предстоящие палаты, вознамерившись на все отважиться, ежели потребует нужда. K сему его побуждало наиболее то, что он надеялся сыскать в сем замке сестру свою, или зятя, либо кого-нибудь из своих приятелей.
    
По приближении его ко крыльцу, услышал он исходящее из покоев стенание и вой, и вскоре за ними свист и вопль преужасный; когда же вступил он на крыльцо, то в двери, ведущие с оного в покои, повалил на него густой и смрадный дым. Светлосан, призывая непрестанно имя Чернобогово, простер свой меч, и вступил в первую комнату: оная вся наполнена была премножеством разнообразных уродов с прегнусными харями. Как скоро они его увидели, то и завыли все престрашными; и скаредными голосами, крича ему со всех сторон: Куда ты, несмышленый идешь? Возвратись назад: здесь преддверие ада. Ежели ты осмелишься пойти еще далее, то ниспадешь в пылающую Геенну. Беги скорее отсюда. Выговорив сие, бросились они на него со всех сторон, и начали его теребить и уязвлять отовсюду; сначала пришел было Светлосан в робость, но уязвления их возвратили ему сердце и смелость: он начал поражать своим мечом окружающих его уродов, которые мало помалу от него рассыпаясь, вдруг все исчезли.
    
Сие возвратило ему прежнюю его бодрость; он увидел, что меч его может всему сопротивляться; чего ради принеся снова молитву Чернобогу, пошел далее. По растворении второй комнаты, увидел он, что все её стены и потолок увешаны были; змеями и чудовищами, а пол усыпан пеплом, и полусгоревшими человеческими костями. Как скоро чудовища его усмотрели, то и начали на него все зиять пламенем, подняв преужасный скрежет, рев и свист, наподобие клокоту и журчанию огнедышащей горы. Славенский Князь, имея в руках обнаженный Левсилов меч надеясь и их разогнать подобно, вошел безбоязненно и в сию комнату;но едва не лишился он тут своей жизни. Пламя, которое испустили на него змеи и чудовища, обхватило его со всех сторон, и он отовсюду начал гореть: и ежели бы, в сем опасном приключении, храбрость его хотя на минуту совсем его оставила, то погиб бы он тут от пламени их мгновенно. Но по счастью его, и помощью Чернобога, сохранил он и в сем ужасном случае колеблющуюся свою бодрость: и будучи терзаем отовсюду огнями, не переставал поражать мечом нападавших на него чудовищ, и превеликую силу наконец их разогнал. Тогда то он познал, что если б не одарен был от Чернобога силою и храбростью, и не вооружен Левсиловым мечом, то погиб бы тут конечно.
    
Сия два побоища, присовокупясь к трехдневному его гладу, весьма ослабили его силы, и уменьшил и его бодрость; он уже начал сомневаться преодолеть сии адские стражи, и хотел возвратиться назад; но в самое то время услышал глас, ободряющий его на довершение предпринятого им дела. Сей небесный голос оживотворил унылое его сердце: бодрость его укрепилась, и полученные им раны не стали ему чувствительны. Он воздал благодарение подкрепляющему его Божеству, и обещал безропотно ему повиноваться.
    
Вследствие чего, приняв снова твердое намерение до конца наследовать сию тайну, отворил он безбоязненно двери третьей комнаты: стены ее и пол были железные, раскалены наподобие горящего угля. Как только Светлосан, отворив ее, и не рассмотрев еще совершенно, занес ногу, что б в нее вступить, то в самое то мгновение пол обрушился, и на место оного выступило зияющее пламя, подобно исходящему из огнедышащей горы; и в тот же миг вылетевший из глубины сей пропасти пламенный крокодил, разинув широкие свои челюсти, устремился на Светлосана, и хотел его проглотить одним зевом. Но ободренный сей Князь небесным гласом, в самой тот миг вонзил ему в пасть свой меч: страшилище застенало и исчезло, а комната из самой страшной учинилась весьма великолепно украшенною. При сем прииятном виде Светлосан наиболее еще ободрился, и отдохнув в ней несколько, без всякой уже робости пошел в четвертую палату. Сия была всех прочих несказанно пространнее и преужаснее: она заключала в себе несметное множество страшилищ, на которых взирание навлекало смотрящему неизбежную смерть; но всех их ужаснее был прегрозный Исполин, вооруженный претяжкою железною дубиною c шипами. Как скоро сей изверг естества увидел идущего в палату Славенского Князя, то возопив преужасно, и приподняв ужасную свою палицу, хотел ею сразить Светлосана; но юный Князь предускорив сей удар, вонзил самому ему в сердце свой волшебный меч.
    
Страшилище упало и исчезло, и все с ним вместе окружавшие его чудовища: ужасная палата в ту ж минуту превратилась в великолепную залу, а на место прегнусного Исполина предстала прекрасная женщина в белом одеянии.
    
Она постояв несколько в молчании, и как будто б собирала рассеянный свой рассудок, бросилась потом пред Светлосана на колени, и проливая радостные слезы, возопила к нему: великодушный и неустрашимый Герой! чем мне воздать за великое твое благодеяние? Ты освободил меня от такого очарования, над которым целый ад я чаю трудился. Государыня моя, ответствовал ей Князь подымая ее, не мне, но Богам должна ты благодарить за сие избавление, ибо, ежели бы не их рука и меня в сем деле предводила, то и я бы погиб здесь невозвратно. Но скажи мне, государыня, продолжал он, кто тебя заключил в ужасное сие жилище? Карачун, ответствовала она. Карачун! возопил удивленный Князь. Праведные Боги! доколе попустите вы сему чудовищу тиранствовать над бедными человеками? Сей же самый злодей, государыня, продолжал он к ней, и меня лишил сестры и зятя, которых я ищу весьма уже давно. А как называется сей зять, спросила его поспешно женщина? Вельдюз, Полоцкий Князь, ответствовал ей Светлосан. Ах, государь! вскричала она: он то и приключил мне сию напасть, от коей ты меня избавил; но я на него не жалуюсь: он сам в этом не виноват, и пострадал может быть жесточее еще и меня от нашего злодея. Так ты супруга Левсилова, перехватил речь её Князь? Так, ответствовала Преврата, но ты почему знаешь, государь, несчастного моего мужа? Тогда Светлосан рассказал ей вкратце историю Руса, и свои приключения соединенные с оным. Ах, государь! сказала тогда Преврата, по словам твоим хотя Рус не столь виноват, как я мнила, но только он всем нашим напастям причина; однако ж я ему проступок его прощаю; может статься был он только орудием Божеского на вас гнева,
    
В сем месте их разговора, прервала их беседу толпа оживленных людей, вошедших в комнату: они все пали на землю пред Светлосаном, принося ему свою благодарность за избавление их от очарования. Они были все разного состояния, и разных земель люди, и по случаю путешествия их зашли они в сей замок, надеясь сыскать в нем гостиницу; но вместо оной обрели было смерть. По объявлению их, как только кто из них входил на двор замка, и будучи устрашен шумом, происходившим от очарования хотел бежать назад со двора, то в самое то время становился окаменевшим. По сказкам их, весьма немногие из них доходили до второй комнаты; а которые были столь дерзки, те погибали бедственно от зияющих пламенем чудовищ. Мы все часто претерпевали мучение, говорили они, хотя были и окамененные ибо мы сохраняли все чувства, хотя и не могли ими действовать. Лютые страшилища сего замка повсеночно мучили нас жесточайшим образом и мы всечастно молили Богов послать нам либо смерть, либо избавителя. Теперь они молитву нашу исполнили, послав тебя к нам на избавление, неустрашимый незнакомец. Сей милости твоей, продолжали они, во веки мы не забудем. После сего бросились они опять к ногам Светлосановым, который с своей стороны, обласкав их сколько возможно наилучше, просил госпожу замка, чтоб она за участие их в её злоключении угостила их, и поправила, сколько возможно ей, понесенные ими убытки. Преврата с великою охотою на предложение его согласилась, и приказала своим служителяме которые подобно были очарованы, и предстали пред ней совокупно с прочими людьми, приготовить для всех изобильный стол.
    
Между тем просила она своих гостей, чтоб они во ожидании обеда успокоились, где кому угодно будет; а Светлосану предложила удалиться с нею во особливую комнату, обещая рассказать ему приключение своего очарования, а от него узнать об его повести; Славенский Князь охотно на желание ее согласился и последовал за ней в ее кабинет, где  и начала она сперва рассказывать ему свои приключения от начала их, упоминая кратко объявленное уже об ней Русом и Веледюзем. После чего продолжала она следующим порядком.
    
По свершении лютого своего мщения, говорила она Светлосану, над несчастным твоим зятем, Карачун, сей гнусный изверг приводы, сказал обратясь ко мне: а ты, неблагодарная! претерпишь от меня стократ лютейшее сего наказание; но не за вспоможение твое сему бедному Полочанину, а за презрение любви моей к тебе. Недостойного твоего мужа наказал уже я так, как должно за его гордость и дерзость против меня, а тебя оставлял в покое до сих пор для того только, что не имел еще руках у себя способа прикоснуться и проклятому твоему ожерелью,а теперь отомстив творцам оного, вымучил из них способ прикасаться к нему безвредно. Проговорив сие схватил он меня с остервенением за ожерелье, и приподняв ударил о пол, сказав сии слова: превратись во образ ужаснейший сего, какой теперь я имею, и пребудь в нем по тех пор, пока не умертвит тебя лютое оружие твоего мужа. Имей неистовое желание убивать всех, приходящих на избавление к тебе; а чтоб мучение твое сравнялось моему, какое я от тебя чувствовал, то да превратится веселое твое жилище во образ адских пещер, коего жителям препоручаю я сие дело. Вот как люто, примолвил он, отомщает себя раздраженная любовь.
    
Окончив свою речь, топнул он в пол ногою, и засвистав преужасно, провалился сквозь со всеми своими прислужниками. После чего из отверстия учиненного им поднялся густой дым, смешанный с пламенем, и несчетным множеством чудовищ, каких я от рождения моего не видывала. Сие смешение адских страшилищ, измучив меня наилютейшим образом, помешало весь мой разум. В превращенной Карачуном в прегнусного Исполина, дали мне в руки палицу, вселив в меня бешенство убивать всех попадающихся мне. По сем адском действии наполнили они весь мой дом преужаснейшими привидениями я страшилищами, заграждая таким образом ко мне путь смертных. Но моя комната наполнена была ими столько, сколько, я чаю, и в самой бездне их не скоплялось. Они меня терзали всякий день наимучительнейшим образом, и жизнь мою сделали мне лютее самой смерти.
    
Вот, неустрашимый Князь, продолжала Преврата, от каких напастей избавила меня твоя храбрость. Одолжение твое почитаю я больше всякого благодеяния, ты меня освободил от свирепостей целого ада, который я чаю над первой надо мною совершил такие лютости.
    
Светлосан по оказании своего удивления о стольких чудесностях, и по возблагодарении Богам за её, избавление, рассказал ей потом, по её просьбе, и свои приключения, по окончании коих присовокупил он свое сожаление о спутниках своих, прося Преврату послать нескольких людей по разным дорогам, для сыскания их. Она весьма охотно обещалась ему в том услужить, и того ж часа позвав некоторых из своих служителей, приказала им ехать по разным путям, и искать Славян. Я уже теперь, подобно прочим людям, говорила Преврата Князю, принуждена естественно и помощью человеков исправлять все мои дела и нужды; ибо лютый Карачун, по очаровании моем, отнял у меня все способы к произведению чего-нибудь чрезъестественного. Но я о сем не сокрушаюсь, примолвила она: знание мое в Кабалистике употребляла я к единому только моему удовольствию, и к вспомоществованию несчастным, что и ныне могу я делать, имея к тому довольно  естественных способов. Желания твои весьма похвальны, государыня, сказал на то ей Князь: а кто имея и сильное могущество, но употребляет его во зло человекам, тот не токмо оного, но и жизни не достоин; и непременно наконец пострадает лютою казнью, готовимой ему Небесами.
    
По окончании их разговора, пришли им объявить, что стол уже готов. Преврата встав просила Светлосана следовать с нею в столовую комнату, чтоб с прочими избавленными им, окончить пированием претерпенные ими бедствия. Князь ей последовал, и по приходе их в столовую, нашли они всех гостей готовых уже к празднованию своего воскрешения. По первой просьбе сели они все за стол, за которым всякий из них старался доказать, что он весьма долгое время не ел и не пил. Стол продолжался весьма долго, и окончился веселым пением сопиршествующих. При окончании стола, Преврата предложила своим гостям отужинать и ночевать у нее, и ехать уже на другой день куда кому потребно. Все они с охотою на сие согласились; и ужин их был веселее еще и обеда. На другой день Преврата, одарив их всех весьма щедро, отпустила их от себя чрезвычайно довольными.
    
Славенский Князь остался у нее в замке, ожидая своих спутников, которые через несколько дней с посланными за ними и возвратились. Светлосан весьма был обрадован их возвращением: он их всех представил Преврате, препоручая их в её дружбу, а наипаче прося ее простить Руса в погрешении его пред нею и Левсилом. Тогда Варяг пал ей в ноги, присовокупляя и свои просьбы и извинения к Светлосановым. Я уже сказала тебе, говорила Преврата Светлосану, что я ему все прощаю, потому что он не от злодейства к нам это учинил, но от ослепления; и еще более хитростью коварного обмана мрачного чародея.
    
По примирения её таким образом с Варягом, начали они потом все совокупно веселиться; так как наилучшие приятели, Веселье их продолжалось несколько дней, по окончании коих Светлосан предложил своим спутникам, что время уже им отправиться в предлежащий путь, что они все и подтвердили. Напротив того Преврата намерением сим весьма была опечалена: она видела в них, а наипаче в Светлосане, искренних себе друзей; но впрочем не могла она справедливо противиться законной причине, побуждавшей их к тому. С великим сожалением наконец согласилась она на их отъезд, прося Славенского Князя вспомнить об ней, и её муже, когда он будет в состоянии им помочь. Светлосан с своей стороны обещал ей приложить все свои старания подать помощь Левсилу, ежели он в живых еще находится; прося притом не поставить ему в худо, что он не возвратил ей волшебного меча её мужа, который в предприятии его весьма ему нужен. Преврата напротив того выговаривала ему с ласкою, что он возвратил ей жизнь, драгоценнейшую тысячу крат требуемой им вещи, извиняется ей в такой малости, которая ей ни к чему уже более не нужна. По сем дружеском словопрении они расстались, обещав друг другу вечную дружбу.