1 2 3 4 
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ      

       

ДРАМА МЕЙСТЕРЗИНГЕРА      

       

Снежная   равнина. Истомлённые собаки тянут нарты. Собак погоняет каюр, но и он   спотыкается от усталости. На нартах лежит человек, бессильно свесив голову.   Каюр падает. Собаки останавливаются и, как по команде, ложатся на снег.      

Рядом со   снежной равниной растут кактусы. В тени зелёных каштанов по тротуару идёт   маленький человек, почти карлик, в отлично сшитом летнем фланелевом костюме и   шляпе-панаме с широкими полями. Он не может не видеть драмы в снежной пустыне,   но равнодушно проходит мимо.      

Снежная   равнина кончилась. Пустырь. За ним пески, пальмы, оазис. Здесь тоже происходит   какая-то драма. Бедуин-наездник подхватывает красивую девушку в европейском   костюме, перекидывает через седло и пускает в карьер своего скакуна. Девушка   кричит, простирает руки, бьётся. Несколько европейцев бросаются к лошадям и   пускаются в погоню…      

Маленький   человек рассеянным взглядом окидывает оазис, бедуина, погоню и шагает дальше,   комично выбрасывая ноги вперёд.      

За   пустыней — набережная. Идёт погрузка большого океанского парохода. Дымят четыре   низких, наклонённых назад трубы. Завывает сирена. На сходнях подымается свалка.   Кого-то поймали. Кто-то вырывается, падает вниз.      

Снова   пустырь. За ним скалы. Гордо возвышается средневековый замок, окружённый   валами, рвами, наполненными водой. На подъёмном мосту рыцарь, подъехавший к   замку. Он требует, чтобы ему открыли ворота. На башнях стоят люди. Вдруг   подъёмный мост начинает подниматься. Испуганная лошадь мечется, пытается   спрыгнуть с моста…      

Не   досмотрев, удастся ли ей это, или же она вместе со всадником попадёт в ловушку,   маленький человек отводит взгляд и со скучающим видом ворчит себе под нос:      

— Везде   и всюду одно и то же… Тоска!      

И он ещё   выше подбрасывает ноги, шагая по гладкому тротуару.      

Здесь   же, по асфальтовой дороге, течёт беспрерывный поток автомобилей, белых, синих,   голубых, золотистых, как жужелица, блестящих лимузинов последней модели и   стареньких фордов. Люди, которые едут в автомобилях и идут по тротуарам, с таким   же равнодушием смотрят на снежные пустыни, оазисы, океанские пароходы,   средневековые замки, как и маленький человек.      

Их   гораздо больше интересует сам маленький человек. К нему поворачиваются все   головы идущих и едущих. Завидев маленького человека, люди многозначительно   переглядываются. И на их лицах появляются улыбки, а в глазах — величайший   интерес, какой бывает лишь у посетителей зоопарка, когда они видят необычайно   экзотическое животное. И вместе с тем люди проявляют к маленькому человеку   почтительное уважение. Знакомые незаметно толкают друг друга локтем и тихо   говорят:      

— Смотри!   Престо! Антонио Престо!      

— Да,   как мало весит и как много стоит!      

— Говорят,   его капитал равняется ста миллионам долларов.      

— Больше   трёхсот.      

— А   ведь он ещё так молод, счастливец!      

— Почему   он не в автомобиле? Ведь у него одна из лучших машин в мире. По особому заказу.      

— Это   его обычная утренняя прогулка. Автомобиль следует за ним.      

А   маленький человек продолжает спокойно идти вперёд, стараясь ничем не отличаться   от других, не обращать на себя внимания. Но это ему удаётся не лучше, чем   слону, который шествует среди толпы зевак. Необычайна его фигура, необычайны   жесты, мимика. Каждое его движение вызывает улыбку, смех. Весь он — живое   олицетворение смешного. Ещё ребёнком он вызывал смех у окружающих. Он мог быть   весел, грустен, задумчив, мог сердиться и негодовать, — результат был   один: люди смеялись. Сначала это раздражало его, но впоследствии он привык. Что   же делать? Такова его внешность.      

Он был   почти карликом, имел непомерно длинное туловище, короткие ноги, длинные руки   взрослого человека, достигавшие колен. Его большая голова, широкая в верхней   части и узкая в нижней, сохранила черты детского строения. Особенно смешон был   его мясистый нос, глубоко запавший в переносице. Кончик носа загибался вверх,   как турецкая туфля. Этот нос обладал необычайной подвижностью, отчего   ежеминутно менялось не только выражение, но и вся форма лица. Престо был   подлинным, законченным уродом, но в его уродстве не было ничего отталкивающего.   Наоборот, оно возбуждало симпатию. В его больших живых карих глазах светились   доброта и ум. Это было единственное исключительное в своём роде произведение   природы.      

Антонио   Престо шёл с невозмутимым видом среди смеющейся толпы, комично выкидывая вперёд   свои короткие ноги.      

Он   свернул налево в кипарисовую аллею, которая вела к большому саду. В саду,   посредине эвкалиптовой рощи, стояла китайская беседка. Престо вошёл в неё и   оказался в кабине лифта. Лифт среди сада мог бы вызвать удивление у всякого   непосвящённого, но Престо был хорошо знаком с этим странным сооружением. Кивнув   головой в ответ на приветствие мальчика, обслуживающего лифт. Престо бросил   короткое приказание:      

— На   дно!      

При этом   он сделал такой выразительный жест рукой, будто хотел проткнуть землю до самой   преисподней. Это было так смешно, что мальчик засмеялся. Престо грозно   посмотрел на него. От его взгляда мальчик засмеялся ещё громче.      

— Простите,   мистер, но я не могу, право же не могу… — оправдывался мальчик.      

Престо   со вздохом махнул рукой.      

— Ладно,   Джон, не оправдывайся. Ты в этом виноват не больше, чем я. Мистер Питч   приехал? — спросил он у мальчика.      

— Двадцать   минут тому назад.      

— Мисс   Гедда Люкс?      

— Нет   ещё.      

— Ну,   разумеется, — сказал с неудовольствием Престо. И нос его неожиданно   зашевелился, как маленький хобот.      

Мальчик   снова не удержался и взвизгнул от смеха. Хорошо, что в этот момент лифт   остановился, а то Престо рассердился бы на него.      

Антонио   выскочил из кабины, прошёл широкий коридор и оказался в большой круглой   комнате, освещённой сильными фонарями. После горячего, несмотря на утренний   час, солнца здесь было прохладно, и Престо вздохнул с облегчением. Он быстро   пересёк круглую комнату и открыл дверь в соседнее помещение. Как будто «машина   времени» сразу перенесла его из двадцатого века в немецкое средневековье.      

Перед   ним был огромный зал, потолок которого замыкался вверху узкими сводами. Узкие и   высокие окна и дверки, узкие и высокие стулья. Через окно падал свет, оставляя   на широких каменных плитах пола чёткий рисунок готического оконного переплёта.   Престо вошёл в полосу света и остановился. Среди этой высокой и узкой мебели   фигура его казалась особенно мала, неуклюжа, нелепа. И это было не случайно: в   таком контрасте был строго продуманный расчёт режиссёра.      

Старый   немецкий замок был сделан из фанеры, клея, холста и красок по чертежам, этюдам   и макетам выдающегося архитектора, который мог с честью строить настоящие замки   и дворцы. Но мистер Питч, — «Питч и K°», — владелец киностудии,   платил архитектору гораздо больше, чем могли бы уплатить ему титулованные особы   за постройку настоящих замков, и архитектор предпочитал строить бутафорские   замки из холста и фанеры.      

В   средневековом замке, вернее в углу зала и за его фанерными стенами, шла суета.   Рабочие, маляры, художники и плотники под руководством самого архитектора   заканчивали установку декораций. Необходимая мебель — настоящая, а не   бутафорская — уже стояла в «замке». Инженер-электрик и его помощник возились с   юпитерами — огромными лампами во много тысяч свечей каждая. Главное в   кинофильме — свет. Немудрено, что он составляет основную заботу постановщиков.   Мистер «Питч и K°» могли позволить себе такую роскошь: устроить огромный   павильон под землёй, чтобы яркое калифорнийское солнце не мешало эффектам   искусственного освещения при павильонных съёмках.      

Из-за   декораций выглядывали статисты и статистки, уже наряженные в средневековые   костюмы и загримированные. Все они с любопытством, почтением и в то же время с   невольной улыбкой смотрели на молодого человека, стоящего в «солнечном» луче   посредине залы. Статисты шептались:      

— Сам…      

— Антонио   Престо…      

— Боже,   какой смешной! Он даже в жизни не может постоять спокойно ни одной минуты.      

Да, это   был «сам» — Антонио Престо, неподражаемый комический артист, затмивший славу   былых корифеев экрана: Чаплиных, Китонов, Бэнксов. Его артистический псевдоним   чрезвычайно метко определял его стремительную сущность.[1] Престо ни секунды не оставался спокойным.   Двигались его руки, его ноги, его туловище, его голова и его неподражаемый нос.      

Трудно   было объяснить, почему каждый его жест возбуждает такой неудержимый смех. Но   противиться этому смеху никто не мог. Даже известная красавица леди Трайн не   могла удержаться от смеха, хотя, как утверждают все знавшие её, она не смеялась   никогда в жизни, скрывая свои неровные зубы. По мнению американской критики,   смех леди Трайн был высшей победой гениального американского комика.      

Свой   природный дар Престо удесятерил очень своеобразной манерой играть. Престо любил   играть трагические роли. Для него специально писались сценарии по трагедиям   Шекспира, Шиллера, даже Софокла… Тонио — Отелло, Манфред, Эдип… Это было бы   профанацией, если бы Престо не играл своих трагических ролей с подкупающей   искренностью и глубоким чувством.      

Комизм   Бэстера Китона заключался в противоречии его «трагической», неподвижной маски   лица с комичностью положений. Комизм Тонио Престо был в противоречии и   положений, и обстановки, и даже его собственных внутренних переживаний с его   невозможной нелепой, немыслимой фигурой, с его жестами паяца. Быть может,   никогда ещё комическое не поднималось до таких высот, почти соприкасаясь с   трагическим. Но зрители этого не замечали.      

Только   один человек, крупный европейский писатель и оригинальный мыслитель, на вопрос   американского журналиста о том, как ему нравится игра Антонио Престо, ответил:   «Престо страшен в своём безнадёжном бунте». Но ведь это сказал не американец,   притом он сказал фразу, которую даже трудно понять. О каком бунте, о бунте   против кого говорил писатель? И об этой фразе скоро забыли. Только Антонио   Престо бережно сохранил в памяти этот отзыв иностранца, которому удалось   заглянуть в его душу. Это был бунт обделённого природой урода, который   стремился к полноценной человеческой жизни. Трагическая в своей безнадёжности   борьба.      

Но и   право играть трагедии досталось ему не легко. В первые годы его заставляли   выступать только в шутовских ролях, ломаться, кривляться, получать пинки и   падать на потеху зрителей. В его дневнике имелись такие записи:      

       

«12 марта.       

Вчера вечером прочитал новый сценарий.   Он возмутил меня. Дурацкий сценарий, а для меня — дурацкая роль.      

Сегодня зашёл к нашему директору,   говорю:      

— Глупее ваш сценарный департамент   не мог придумать сценария? Когда же это кончится?      

— Когда публика поумнеет и ей   перестанут нравиться такие картины. Они дают доллары, и это всё, — ответил   он.      

Опять доллары! Всё для них!      

— Но вы сами развращаете зрителей,   портите их вкус подобной пошлостью! — воскликнул я.      

— Если у вас такая точка зрения,   вам лучше не сниматься для экрана, а поступить воспитателем в пансион   благородных девиц. У нас коммерческое, а не педагогическое предприятие. Пора   вам это понять, — спокойно возразил директор.      

Можно ли было продолжать разговор с   таким человеком? Я ушёл от него взбешённый. В ярости бессилия, в это утро я   умышленно переигрывал, утрировал самого себя, гаерствовал, валял дурака. Нате!   получайте, если вам только это надо! В то же время думал: неужели режиссёр не   остановит мои клоунады? Но он не остановил. Он был доволен! А в перерыве ко мне   подошёл директор, который, как оказалось, следил за моей игрой, хлопнул по   плечу и сказал:      

— Вижу, что вы одумались. Давно бы   так. Вы играли сегодня, как никогда. Фильм будет иметь колоссальный успех. Мы   отлично заработаем!      

Я готов был броситься и задушить этого   человека или завыть, как собака.      

Но что я могу сделать? Куда бежать?   Бросить искусство? Покончить с собой?.. Придя домой, три часа играл на   скрипке, — это успокаивает меня, — и думал, ища выхода, но ничего не   придумал. Стена…»      

       

Только   когда он достиг мировой известности, киноторгаши принуждены были согласиться с   капризами — «причудами» — Престо и с неохотой допустили его играть трагические   роли. Впрочем, они успокоились, когда увидели, что у Престо «трагедии выходят   смешней комедий».      

— Гофман,   Гофман! Вы находите, что свет дан под хорошим углом? — спросил Антонио у   оператора.      

Оператор   Гофман, флегматичный толстяк в клетчатом костюме, внимательно посмотрел в визир   аппарата. Свет падал так на лицо Престо, что впадина носа недостаточно ярко обозначилась   тенью.      

— Да,   свет падает слишком отвесно. Опустите софит и занесите юпитер немного влево.      

— Есть! —   ответил рабочий, как отвечают на корабле.      

       

       

       

Резкая   тень пала на «седло» носа Антонио, отчего лицо сделалось ещё более смешным. В   луче этого света у окна должна была произойти сцена трагического объяснения   неудачного любовника, — которого играл Престо, — бедного   мейстерзингера, с златокудрой дочерью короля. Роль королевны исполняла звезда   американского экрана Гедда Люкс.      

Тонио   Престо обычно сам режиссировал фильмы, в которых участвовал. И на этот раз до   приезда Гедды Люкс он начал проходить со статистами некоторые массовые сцены.   Одна молодая, неопытная статистка прошла по сцене не так, как следовало. Престо   простонал и попросил её пройти ещё раз. Опять не так. Престо замахал руками,   как ветряная мельница, и закричал очень тонким, детским голосом:      

— Неужели   это так трудно ходить по полу? Я вам сейчас покажу, как это делается.      

       

       

       

И,   соскочив с своего помоста. Престо показал. Показал он очень наглядно и верно.   Все поняли, что требуется. Но вместе с тем это было так смешно, что статисты не   удержались и громко засмеялись. Престо начал сердиться. А когда он сердился, то   был смешон, как никогда. Смех статистов сделался гомерическим. Бароны и рыцари   хватались за животы и едва не падали на пол, придворные дамы смеялись до слёз и   портили себе грим. У короля слетел парик. Престо смотрел на это стихийное   бедствие, произведённое его необычайным дарованием, потом вдруг топнул ногой,   схватился за голову, побежал и забился за кулисы. Успокоившись, он вернулся в   «замок» побледневшим и сказал:      

— Я   буду отдавать приказания из-за экрана.      

Репетиция   продолжалась. Все его замечания были очень толковы и обличали в нём талант и   большой режиссёрский опыт.      

— Мисс   Гедда Люкс приехала! — возвестил помощник режиссёра.      

Престо   передал бразды правления помощнику и отправился одеваться и гримироваться.      

Через   двадцать минут он вышел в ателье уже в костюме мейстерзингера. Костюм и грим не   могли скрыть его уродства. О, как он был смешон! Статисты с трудом удерживали   смех и отводили глаза в сторону.      

— Но   где же Люкс? — нетерпеливо спросил Тонио.      

Партнёрша   заставила себя ожидать. Для всякой другой артистки это не прошло бы даром, но   Люкс могла позволить себе такую вольность.      

Наконец   она явилась, и её появление произвело, как всегда, большой эффект. Красота этой   женщины была необычайна. Природа как будто накапливала по мелочам сотни лет   всё, что может очаровывать людей, копила по крохам, делала отбор у прабабушек,   чтобы, наконец, вдруг собрать воедино весь блистательный арсенал красоты и   женского очарования.      

У   Антонио Престо нервно зашевелился туфлеобразный нос, когда он посмотрел на   Люкс. И все, начиная от первых артистов и кончая последним плотником, устремили   свои глаза на Гедду. Статистки смотрели на неё почти с благоговейным обожанием.      

Нос   Престо приходил всё в большее движение, как будто он вынюхивал воздух.      

— Свет! —   крикнул Престо тонким голосом, ставшим от волнения ещё пронзительней и тоньше.      

Целый   океан света разлился по ателье. Казалось, будто Гедда Люкс принесла его с   собой. Её псевдоним так же хорошо шёл к ней, как «Престо» — к её партнёру.[2]      

Перед   съёмкой Престо решил прорепетировать главный кадр — объяснение мейстерзингера с   дочерью короля.      

Люкс   уселась в высокое кресло у окна, поставила ногу в расшитой золотом туфельке на   резную скамеечку и взяла в руки шитьё. У ног её улёгся великолепный дог   тигровой масти. А в почтительном расстоянии от Люкс стал Престо и под   аккомпанемент лютни начал декламировать поэму о любви бедного певца к   благородной даме. Дочь короля не смотрит на него. Она всё ниже склоняет голову   и чему-то улыбается. Быть может, в этот момент она думает о прекрасном рыцаре,   который на последнем турнире победил всех соперников во славу её красоты и был   удостоен её небесной улыбки. Но мейстерзингер понимает эту улыбку по-своему —   недаром он поэт.      

Он   приближается к ней, он поёт всё более страстно, потом падает перед нею на   колени и начинает говорить о своей любви.      

Неслыханная   дерзость! Невероятное оскорбление! Ужасное преступление! Королевна, не поднимая   головы от шитья, хмурится. Глаза её мечут искры, она топает маленькой ножкой в   золочёной туфельке по резной скамеечке, зовёт слуг и приказывает увести   дерзкого поэта. Входят слуги, хватают мейстерзингера и уводят в тюрьму.   Мейстерзингер знает, что его ожидают пытки и казнь, но он не жалеет о том, что   сделал, и посылает своей возлюбленной последний взгляд, исполненный любви и   преданности. Он охотно примет смерть.      

Сцена прошла   прекрасно. Престо удовлетворён.      

— Можно   снимать, — говорит он Гофману.      

Оператор   уже стоит у аппарата. Всю сцену он наблюдал через визирное стёклышко. Престо   вновь становится у кресла Люкс.      

Ручка   аппарата завертелась. Сцена повторялась безукоризненно. Мейстерзингер поёт,   королевна наклоняет своё лицо всё ниже и чему-то улыбается. Мейстерзингер   подходит к королевне, бросается на колени и начинает под музыку свою страстную   речь Престо увлечён. Он не только играет жестами и богатой мимикой своего   подвижного лица. Он говорит и шепчет страстные признания с такой искренностью и   силой, что Люкс, забывая десятки раз проделанную последовательность движений и   жестов, чуть-чуть приподнимает голову и с некоторым удивлением взглядывает на   своего партнёра одними уголками глаз.      

И в этот   момент происходит нечто, не предусмотренное ни сценарием, ни режиссёром.      

Престо,   коротконогий, большеголовый, со своим туфлеобразным, подвижным носом,   признаётся в любви! Это показалось Гедде Люкс столь несообразным, нелепым,   комичным, невозможным, что она вдруг засмеялась неудержимым смехом.      

Это был   смех, который охватывает вдруг человека, как приступ страшной болезни, и   держит, не выпуская из своих рук, потрясая тело в судорожном напряжении,   обессиливая, вызывая слёзы на глазах. Люкс смеялась так, как не смеялась   никогда в жизни. Она едва успевала переводить дыхание и снова заливалась   бесконечным серебристым смехом. Вышивание выпало у неё из рук, одна из   золотистых кос спустилась до пола. Встревоженный дог вскочил и с недоумением   смотрел на свою хозяйку. Растерянный Престо также поднялся на ноги и, мрачно   сдвинув брови, смотрел на Люкс.      

Смех так   же заразителен, как зевота. Не прошло и минуты, как перекаты смеха уже неслись   по всему ателье. Статисты, плотники, монтёры, декораторы, гримёры — все были во   власти смеха.      

Престо   стоял ещё несколько секунд, как громом поражённый, потом вдруг поднял руки и с   искажённым лицом, сжав кулаки, сделал шаг к Люкс. В эту минуту он был скорее   страшен, чем смешон.      

Люкс   посмотрела на него, и смех её вдруг оборвался. И так же внезапно замолк смех во   всём ателье. Оркестр давно прекратил игру, так как у смеявшихся музыкантов   смычки выпали из рук. И теперь в ателье наступила жуткая тишина.      

Эта   внезапная тишина как будто привела Престо в чувство. Он медленно опустил руки,   медленно повернулся, волоча ноги, дошёл до большого дивана и кинулся ничком.      

— Простите,   Престо, — вдруг сказала Люкс, нарушив тишину. — Я вела себя как   девочка, и из-за моего глупого смеха испорчено столько плёнки.      

Престо   скрипнул зубами. Она думает только об испорченной плёнке!      

— Вы   напрасно извиняетесь, — вместо Престо ответил ей Гофман. — Я нарочно   не прекращал съёмки и совсем не считаю плёнку испорченной. С моей точки зрения,   этот новый вариант кадра у окна великолепен. В самом деле, смех, уничтожающий   смех, который не оставляет никаких надежд, смех любимой женщины в ответ на   страстное признание — разве для влюблённого он не ужаснее самых страшных мук?   Разве этот смех не превратил на один момент любовь мейстерзингера в жгучую   ненависть? О, я знаю нашу американскую публику, публика будет смеяться, как   никогда. Эти выпученные глаза мейстерзингера, раскрытый рот… Вы не сердитесь.   Престо, но ещё никогда вы не были так эффектны. И если бы я не видел вас каждый   день, то не смог бы вертеть ручку аппарата.      

Престо   поднялся и сел на диван.      

— Да,   вы правы, Гофман, — сказал он медленно и глухо. — Это вышло   великолепно. Наши американцы подохнут со смеху.      

И вдруг,   чего ещё никогда не было, сам Тонио Престо засмеялся сухим, трескучим смехом,   обнажив ряд мелких и редких зубов. В этом смехе было что-то зловещее, и никто   не отозвался на него.      

 УБИЙСТВЕННЫЙ СМЕХ      

       

После   этой злополучной съёмки Престо сел в автомобиль и, по словам шофёра, «загнал   машину насмерть».      

Неудовлетворённость,   обида на жизнь, возмущение несправедливостью природы, оскорблённое самолюбие,   терзания неудовлетворённой любви — всё, что накапливалось в его душе годами,   словно прорвалось в страшном извержении. В бешеной езде он хотел найти успокоение,   словно хотел убежать от самого себя.      

— Вперёд!   Вперёд! — кричал Престо и требовал, чтобы шофёр дал полную скорость. И они   мчались по дорогам, как преступники, за которыми гонится полиция. А за ними и в   самом деле гнались. Пролетая мимо ферм, они давили гусей и уток, шествующих с   соседнего пруда, и обозлённые фермеры гнались за ними с палками, но, конечно,   не могли догнать. Два раза за автомобилем погнались на мотоциклетках   полицейские, так как автомобиль мчался с недопустимой скоростью и не желал   остановиться, несмотря на энергичные требования полицейских. Однако полицейским   мотоциклам невозможно было угнаться за автомобилем Престо. Это была одна из   лучших во всей стране, сильнейших машин, сделанная по особому заказу Тонио Он   любил скорость во всём.      

В пять   часов вечера Престо, пожалев шофёра, разрешил сделать остановку у придорожного   кабачка и пообедать. Сам Престо не притронулся ни к чему и только выпил кувшин   холодной воды.      

И снова   началась та же бешеная езда весь вечер и всю ночь. Шофёр валился от усталости   и, наконец, заявил, что он засыпает на ходу и не ручается, если разобьёт машину   вместе с седоком.      

— Вперёд! —   крикнул Престо, но потом вдруг поднялся со своего места, отстранил шофёра и сам   взялся за руль. — Вы можете отдохнуть, — сказал Тонио шофёру. Тот   завалился на широкое сиденье автомобиля и тотчас крепко уснул.      

А мысли   Престо неслись с такой же скоростью, как машина.      

— Это   надо кончить! Это надо кончить раз навсегда! — шептал Престо.      

Когда   шофёр проснулся, было семь часов утра. Автомобиль стоял у виллы Гедды Люкс.      

— Выспались? —   ласково спросил Престо шофёра. — Я зайду сказать доброе утро мисс Люкс, а   вы подождите здесь. Потом мы поедем домой.      

Семь   часов утра — слишком ранний час для визита, но Тонио знал, что Гедда Люкс   встаёт в шесть. Она вела чрезвычайно регулярный образ жизни по предписанию   лучших профессоров-гигиенистов, чтобы на возможно больший срок сохранить   обаяние молодости и красоты — свой капитал, на который она получала такие   большие проценты.      

Люкс уже   приняла ванну, покончила с массажем и теперь делала лёгкую гимнастику в большой   квадратной комнате, освещённой сверху, через потолок. Среди белых мраморных   колонн стояли огромные зеркала, отражавшие Гедду. Во фланелевом утреннем   костюме, полосатых шароварах, коротко остриженная и гладко причёсанная, она   напоминала очаровательного мальчика.      

— Тонио?   Так рано? — сказала она приветливо, увидав в зеркале приближавшегося к ней   сзади Тонио Престо.      

И, не   прекращая выгибаться, наклоняться и распрямляться, продолжала:      

— Садитесь.   Сейчас будем пить кофе.      

Она не   спросила, что привело его в такой ранний час, так как привыкла к странностям   Престо.      

       

       

       

Тонио   подошёл к большой, удобной кушетке, присел на край, но тотчас вскочил и заходил   большими кругами по комнате.      

— Престо,   перестаньте ходить, у меня голова кружится, глядя на вас, — сказала Люкс.      

— Мне   нужно поговорить с вами, — произнёс Престо, не прекращая своей круговой   прогулки. — По делу, по очень серьёзному делу. Но я не могу разговаривать,   когда вы раскачиваетесь и приседаете. Прошу вас, сядьте на диван.      

Люкс   посмотрела на Престо, в несколько прыжков добежала до дивана и уселась с   ногами, оставив маленькие туфли на мозаичном полу. Престо подошёл к ней и   сказал:      

— Вот   так.      

Видимо,   он делал невероятные усилия, чтобы сохранить полное спокойствие, держать в   повиновении свои руки и ноги, не двигать туфлеобразным носом.      

— Гедда   Люкс! Мисс Гедда!.. Я не умею говорить… Мне трудно… Я люблю вас и хочу, чтобы   вы были моей женой.      

Предательский   нос его начал подниматься кверху и двигаться. Гедда опустила глаза вниз и,   сдерживая поднимающуюся волну смеха, сказала как можно серьёзнее и спокойнее:      

— Антонио   Престо. Но я не люблю вас, вы это знаете. А если нет обоюдной любви, что же   может нас объединить? Коммерческий расчёт? Он говорит против такого брака.   Посудите сами. Мой капитал и мои доходы равняются вашим. Я не нуждаюсь в   деньгах, но и не желаю уменьшать свои доходы. А брак с вами понизил бы мой   заработок.      

Престо   дёрнул головой.      

— Каким   образом?..      

Люкс,   продолжая упорно смотреть на пол, ответила:      

— Очень   просто. Вы знаете, что публика боготворит меня. Вокруг моего имени создался   своего рода культ. Для сотен тысяч и миллионов моих зрителей я являюсь идеалом   женской красоты и чистоты. Но поклонники требовательны к своему божеству. Их   преклонение должно быть оправдано. Толпа зорко следит за малейшими   подробностями моей частной жизни. Когда я на экране, последний нищий имеет   право любоваться мною и даже воображать себя на месте героя, завоевавшего моё   сердце. И именно поэтому-то я никому не должна принадлежать. Толпа, пожалуй,   примирилась бы ещё, если бы я вышла замуж за героя, за мужчину, который получил   всеобщее признание как идеал мужской красоты или мужских добродетелей.   Достойным мужем для богини может быть только бог или, в крайнем случае, полубог…   Если бы толпа узнала, что я вышла замуж за вас, она пришла бы в негодование.   Она сочла бы это преступлением с моей стороны, издевательством над самыми   лучшими чувствами моих поклонников. Толпа отвернулась бы от меня. А толпа   делает успех…      

— И   деньги…      

— И   деньги, разумеется. И я не удивилась бы, если бы мистер Питч расторгнул   контракт со мною. Я лишилась бы и денег, и славы, и поклонников…      

— За   сомнительное удовольствие иметь мужем такого урода, как я, — докончил   Престо, — Довольно, мисс Люкс. Я понял вас. Вы правы. — Престо вдруг   топнул ногой и тонким детским голосом закричал: — А если этот урод наделён   горящим любящим сердцем? Если этот урод требует своего места под солнцем и   своей доли счастья?..      

Эта   неожиданная вспышка заставила Гедду невольно приподнять глаза на Престо. Нос   его двигался, как маленький хоботок, кожа на лбу то собиралась в морщины, то   растягивалась до блеска, волосы ерошились, уши двигались, руки походили на   поршни паровой машины, работающей на самом скором ходу.      

Гедда   Люкс уже не могла оторвать своего взора от Престо, и она начала смеяться,   сначала тихо, потом всё громче и громче.      

Как   будто повторялась вчерашняя «сцена у окна» дочери короля с мейстерзингером. Но   там всё было нарочно, — так, по крайней мере, думала Люкс, — а здесь   страдания и чувства мейстерзингера были самые настоящие. Гедда понимала всю   неуместность и оскорбительность для Тонио её смеха, но ничего не могла поделать   с собой. А Престо как будто даже обрадовался этому смеху.      

— Смейтесь!   Смейтесь! — кричал он. — Смейтесь так, как вы ещё никогда не   смеялись! Смейтесь! Страшный уродец Антонио Престо будет вам говорить о своей   любви.      

И он   говорил. Он кривлялся самым невероятным образом. Он пустил в ход весь свой   многообразный арсенал ужимок и гримас.      

Люкс   смеялась всё больше, глубже, сильнее. Этот смех уже походил на истерический   припадок. Гедда корчилась на диване в припадке смеха и умоляюще смотрела на   Престо. На глазах её были слёзы. Прерывающимся от смеха голосом она проговорила   с трудом:      

— Перестаньте,   прошу вас!..      

Но   Престо был неумолим и неистощим. Люкс задыхалась, обессилела, почти теряла   сознание. Она схватилась руками за судорожно вздымающуюся от смеха грудь, как   человек в жесточайшем припадке астмы…      

— Люди   беспощадны к безобразию, пусть же и безобразие будет беспощадно к красоте. Моя   душа почернела, как чёрный скорпион, и стала злее злого горбуна, — кричал   Престо.      

Гедда   Люкс поняла, что он хочет убить её смехом. Глаза Люкс расширились от ужаса.   Руки её тряслись, она теряла сознание.      

Собрав   всю силу воли, Гедда протянула руку к звонку, стоящему на столике возле дивана,   и позвонила. Вошла горничная и увидела, что госпожа её смеётся мелким,   захлёбывающимся смехом, глядя на Престо. Горничная также посмотрела на него и   вдруг схватила себя за бока, как будто ужасные колики сразу огнём прожгли её   внутренности, и, присев на пол, засмеялась неудержимым смехом. Увы, она так же   была во власти Тонио, как и её хозяйка.      

К Гедде   Люкс никто больше не мог прийти на помощь…      

 ТВОЙ НОС — ТВОЁ   БОГАТСТВО      

       

Гофман   сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в комнату вбежал Престо с   воспалёнными после бессонной ночи глазами, обветренным лицом и возбуждённый   более обыкновенного.      

— Я   ждал вас до трёх часов ночи, — сказал Гофман.      

Гофман   нередко жил по нескольку дней на вилле Престо, находящейся недалеко от   киностудии мистера «Питча и K°». Известный кинооператор Гофман был тенью Престо   Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом киноартиста, чтобы   переносить на плёнку самые оригинальные позы и наиболее удачные мимические   моменты в игре подвижного лица. Тонио и Гофман были большими друзьями.      

— Где   вы пропадали? — спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.      

— Я   только что от Гедды Люкс. Кажется, я убил её смехом.      

— Это   ваша специальность, — не придавая особого значения словам Престо, сказал   Гофман.      

— Да,   да… За грехи отцов я награждён этим проклятием.      

— Почему   же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар. Смех — самая ценная валюта. Так было   всегда.      

— Да,   но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, весёлыми   рассказами. А… Я смешу своим безобразием.      

— Леонардо   да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая   красота. Он с особенной заботливостью разыскивал всюду людей, отличающихся   исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А вы… вы… в   сущности, даже не так уж безобразны. Необычайный комизм вызывается не столько   вашей внешностью, сколько противоречием величия чувств вашей души с мизерностью   телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Вы прекрасно   зарабатываете, пользуетесь колоссальным успехом.      

— Вот,   вот, это самое. Величие чувств! Ах, Гофман, в этом всё моё несчастье. Да, я   человек возвышенных чувств, но с телом кретина. Я глубоко несчастен, Гофман.   Деньги… слава — всё это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины… Я получаю   сотни писем в день от «поклонниц» со всех концов света. Но разве любовь   руководит моими корреспондентками? Их привлекает моё богатство, моя слава. Это   или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство   и которые жаждут проявить своё чванство в роли жены столь знаменитого человека,   как я. А вот Гедда Люкс… Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она   отвергла его… Но теперь довольно. На чёртовой дюжине можно остановиться. Самое   большое моё горе в том, что я по натуре трагический актёр. А принуждён быть   паяцем. Вы знаете, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических   ролей всю свою душу, а толпа смеётся.      

Престо   подошёл к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению.      

— О,   проклятая рожа!      

— Вы   великолепны, Тонио! — воскликнул, усмехнувшись, Гофман. — Этот жест —   что-то новенькое. Позвольте мне сходить за аппаратом.      

Престо   обернулся и посмотрел на Гофмана с укором.      

— И   ты, Брут! Послушайте, Гофман, подождите, не ходите никуда. Побудьте хоть один   раз только моим другом, а не кинооператором… Скажите мне, почему такая   несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно   переменить, а своё лицо никогда. Оно как проклятие лежит на тебе.      

— Недосмотр   родителей, — ответил Гофман. — Когда будете родиться следующий раз,   потребуйте сначала, чтобы родители показали вашу карточку, и если она не будет   похожа на херувима, — не родитесь.      

— Не   шутите, Гофман. Для меня это слишком серьёзно. Вот из несчастного урода,   голыша, я превратился в миллионера. Но на всё моё богатство я не могу купить   себе пяти миллиметров, которых не хватает, чтобы придать благообразие хотя бы   одному моему носу.      

— Почему   же не можете? Поезжайте в Париж, там вам сделают операцию. Впрыснут парафин под   кожу и сделают из вашей туфли прекрасную грушу дюшес. Или ещё лучше, —   сейчас носы переделывают хирургическим путём. Пересаживают косточки, кожу.   Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и написано: «Принимаю   в починку носы. Римские и греческие на пятьдесят процентов дороже».      

Тонио   покачал головой.      

— Нет,   это не то. Я знаю одну девушку. В детстве она перенесла какую-то тяжёлую   болезнь, кажется, дифтерит, после которой у неё запала переносица. Ей не так   давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало помогла ей. Нос   остался почти таким же безобразным, как и был. Притом кожа на переносице   выделяется беловатым пятном.      

— Может   быть, делал плохой хирург. Постойте, да чего лучше? На днях я читал в газете,   что, кажется, в Сакраменто живёт врач Цорн, который делает настоящие чудеса.   Цорн воздействует на какую-то железу, мечевидную или щитовидную — не помню, и   ещё на железу в мозгу, отчего у человека изменяется не только лицо, но и всё   тело, прибавляется рост, удлиняются конечности. Впрочем, может быть, всё это   газетная утка.      

— В   какой газете вы читали это? — возбуждённо спросил Престо.      

— Право,   уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты вам сообщат его адрес.      

— Гофман,   я еду! Еду немедленно. Себастьян! Себастьян!      

Вошёл   старый слуга.      

— Себастьян,   скажи шофёру, чтобы он готовил машину.      

— Шофёр   спит, вы вчера замучили его, — ворчливо сказал Себастьян.      

— Да,   правда, пусть спит. Себастьян, вызови такси, укладывай бельё и костюмы в   чемодан. Я еду.      

— Не   сумасшествуйте, завтра съёмка, — сказал с тревогой Гофман.      

— Пусть   отложат. Скажите, что я заболел.      

— Не   теряйте рассудка, Тонио. Ведь если доктор действительно изменит вашу   наружность, то вы уже не в состоянии будете окончить роль мейстерзингера в   фильме «Любовь и смерть». А вы обязаны сделать это по контракту.      

— К   чёрту контракт!      

— И   вы уплатите неустойку!      

— К   чёрту неустойку! Скажите, Гофман, могу я на вас полагаться, как на друга?      

Гофман   кивнул головой.      

— Так   вот что, — продолжал, подумав. Престо: — Я не знаю, на сколько времени   задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в Париж. На   всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться: я пробуду в   отъезде четыре месяца. Вы давно хотели побывать на Сандвичевых островах.   Поезжайте. Отдохните, проветритесь и привезите великолепный видовой фильм. Без   аппарата ведь вы существовать не можете. Мою виллу прекрасно сбережёт   Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян! Чемодан готов?      

— В   последний раз говорю вам: одумайтесь, — сказал, волнуясь, Гофман. —   Ведь ваш нос — ваше богатство.      

— Да   где же ты, Себастьян? Ты вызвал по телефону таксомотор?      

 ЧАРОДЕЙ ЦОРН      

       

Газеты   не солгали: доктор Цорн существовал. В Сакраменто первый отельный служитель, к   которому обратился с вопросом Престо, сообщил его адрес.      

— Доктор   Цорн! Кто же его не знает" Это настоящий чародей! — ответил лакей.      

Престо   ещё не совсем верил, — может быть, лакей подкуплен, и его слова — простая   коммерческая реклама, но интерес к Цорну усилился. Тонио позавтракал и, не   отдохнув как следует после дороги, потребовал счёт. Ему пришлось уплатить за   сутки, хотя он только позавтракал в отеле.      

Через   несколько минут Престо уже ехал в автомобиле по плодородной прерии долины   Сакраменто. Шофёр уверенно вёл машину. Было видно, что он уже не раз отвозил   пациентов к доктору Цорну.      

С   широкой автострады машина повернула вправо на более узкую, но такую же   прекрасную гудронированную дорогу. Капли машинного масла и бесчисленные шины   залоснили дорогу до металлического блеска, и она сверкала в лучах солнца, как   тёмная река. Характер местности изменился. Река Сакраменто осталась в стороне.   Появились небольшие холмы, покрытые рощами, очевидно искусственно посаженные в   этой почти безлесной местности, из вечно зелёного дуба, красного дерева,   сахарной сосны, кипарисов, оливковых деревьев. Опушки были покрыты кактусами,   вереском, молочаем. Иногда встречались апельсиновые плантации. Горячий воздух   приносил запах хвои и полевых цветов.      

Когда   шофёр остановился около колонки, чтобы возобновить запас бензина и освежить   пересохшее горло стаканом ледяного оранжада в маленькой придорожной гостинице,   Престо вышел из машины. Ему также хотелось пить.      

Его, как   везде, узнали. Поднялась суета. Улыбающийся хозяин стоял в дверях, кланяясь   Тонио, как старому знакомому. Из окон выглядывали женские и детские лица с   таким видом, словно они смотрели на экран, ожидая нового смешного трюка   знаменитого артиста. Тонио поморщился.      

Сегодня   его, сильней чем всегда, раздражало внимание публики.      

Пока   Престо и шофёр пили оранжад в прохладе полутёмной комнаты, отельный слуга   быстро и ловко заправлял машину, обтирая пыль с кузова, пробовал шины…      

— Вы   уже возили пассажиров к доктору Цорну? — спросил Престо шофёра.      

— Десятки,   если не сотни раз, — ответил шофёр. — Но обратно мне никогда не   приходилось возить их.      

Престо   беспокойно зашевелил носом. Это так рассмешило шофёра, что он поперхнулся и   пролил на стол оранжад.      

— Простите…   в горле запершило, — смущённо оправдывался шофёр.      

Но   Престо не слушал его извинений.      

«Неужели   пациенты Цорна все умирают? — со страхом подумал он. — Не может быть.   Просто у доктора имеется свой гараж, да и пациенты Цорна, видимо, должны быть   богатыми людьми, имеющими свои машины».      

И всё же   Престо спросил шофёра:      

— Что   вы этим хотите сказать?      

— То,   что люди, которые едут к Цорну, не возвращаются назад.      

Престо   отвернулся, — он чувствовал, что его предательский нос вновь зашевелился.      

— Как   это? — спросил Престо упавшим голосом.      

— Так, —   отвечал шофёр, стараясь не глядеть на Престо, чтобы вновь не   рассмеяться. — Это может подтвердить и хозяин отеля, в котором вы   останавливались в Сакраменто От доктора возвращаются иные люди, совершенно   непохожие на тех, которые приезжали к нему, хотя они и называют себя прежними   именами и фамилиями. Вместо скелетов уезжают толстяки, вместо карликов — люди   выше среднего роста, вместо уродов — красавцы. Говорят, был даже случай, когда   женщина вернулась усатым мужчиной. Хозяин отеля узнал её по большой родинке на   щеке.      

— Ах,   вот в чём дело! — с облегчением воскликнул Престо.      

Значит,   всё в порядке. Цорн, очевидно, делает настоящие чудеса. Престо скоро станет   совершенно другим человеком. Впервые он ясно представил себе это, и ему вдруг   стало как-то не по себе. Что же станет со старым Престо? Ведь это почти смерть   и воскрешение в новом теле.      

«Несчастный,   жалкий уродец! Мы прожили с тобой нелёгкую жизнь! — мысленно обратился   Престо к самому себе. — И ты всё-таки вывел меня в люди, а я,   неблагодарный, обрекаю тебя на уничтожение! Не отказаться ли от этой затеи?»      

Но,   вспомнив о Люкс, Престо решил немедля мчаться навстречу своей судьбе, которую   приготовит ему кудесник Цорн.      

       

Крутой   поворот дороги — и перед Престо открылся чудесный сад, окружённый лёгкой и изящной   решёткой. У широких ворот — два лежащих мраморных льва и небольшой домик с   дорийскими колоннами. Шофёр дал гудок. Из домика вышел сторож, бритый старик в   белом костюме. Он кивнул шофёру, как старому знакомому, и машина   беспрепятственно въехала в ворота. За ними шла широкая дорожка, посыпанная   золотистым жёлтым песком. Среди вечнозелёных дубов и каштанов виднелись отлично   содержащиеся клумбы цветов, фонтаны, закованные в бетонные берега водоёмы,   отражающие, как в зеркале, мраморные беседки, белизну которых подчёркивала   тёмная зелень кипарисов, неподвижных, словно окаменевших в горячем воздухе. А   дальше по сторонам дороги на полянах, за живой изгородью из кактусов и   вечнозелёных колючих кустарников, виднелись изящные коттеджи и виллы.   Окружённое плакучими ивами, промелькнуло озеро с медленно плавающими лебедями.   Престо с любопытством смотрел по сторонам, и его невольно начинало брать   сомнение, — уж не ошибся ли шофёр. Это место совсем не напоминало   лечебного заведения. Так выглядят фешенебельные дачные поселения американской   денежной аристократии.      

Но шофёр   уверенно вёл машину берегом озера к длинному одноэтажному белому зданию с   плоской крышей и широкой верандой перед ним. Это была контора   медицинско-коммерческого предприятия доктора Цорна Он имел дело только с   пациентами, которые могли платить за лечение бешеные деньги. Талантливый учёный   экспериментатор-эндокринолог Цорн намного опередил своих коллег. Ему удалось   открыть многие тайны организма и найти средства воздействия на процессы,   протекающие в тёмных глубинах таинственных желез внутренней секреции. Как   человек практичный, он не опубликовал свои открытия на благо всего страждущего   человечества, а держал их в строжайшем секрете, чтобы быть монополистом в своей   области и делать из этого деньги. Только несколько бедняков воспользовались   научными достижениями Цорна. Он сразу хотел поставить дело на широкую ногу, но   так как у него не хватало для этого личных средств, то ему пришлось прибегнуть   к займам. И, чтобы убедить своих кредиторов в том, что они помещают капитал в   верное дело, ему пришлось произвести несколько демонстраций Цорн нашёл   бедняков-уродов, некоторым из них ему даже пришлось заплатить за право   произвести над ними эксперименты. Почти на глазах капиталистов, к которым он   обратился за помощью, Цорн произвёл несколько чудесных превращений, —   произвольно увеличивал и уменьшал рост, превращал уродов в нормальных людей,   успешно устраняя чрезмерную худобу или ожирение. Последнее в особенности   поразило будущих кредиторов. Ожирение — чуть ли не профессиональная болезнь   миллионеров сидячая жизнь, обильное питание. Да, Цорн открыл золотую жилу! И   капиталисты выразили желание войти с Цорном в компанию. Другие предлагали ему   организовать акционерное общество для изготовления и продажи препаратов его   изобретения. Но Цорн сам был хорошим коммерсантом. Зачем компаньоны, зачем   делиться с другими, если весь доход от своего предприятия он может сам получить   целиком! И Цорн предпочёл кредит на высоких процентах организации акционерной   компании. И он не ошибся. В несколько лет Цорн погасил долги и теперь   приумножал свои капиталы.      

С самого   начала он делал ставку на пациентов-миллионеров. И, устраивая свою   лечебницу-санаторий, он преследовал две цели во-первых, его богатые пациенты   должны были найти все те удобства и роскошь, к которым они привыкли, во-вторых,   сама обстановка, благодатный калифорнийский климат, вместе с искусством   садоводов обязаны способствовать лечению. Каждому пациенту предоставлялся   отдельный коттедж или вилла, — в зависимости от капиталов, — с полным   штатом прислуги и отличными поварами. Пациенты должны были возможно меньше   чувствовать лечебный режим. Правда, каждого вновь прибывшего пациента Цорн   подвергал тщательному обследованию, но, сделав затем назначение, он мало   беспокоил их, приглашая в свой кабинет не чаще одного раза в три дня. Лечение   состояло в приёме пилюль, — за этим следила специально приставленная к   каждому пациенту сестра, — и во внутривенном вливании, которое производили   ассистенты. Эти процедуры отнимали всего несколько минут в день. Остальным   временем пациенты располагали совершенно свободно, читали, катались на лодках,   ездили верхом, играли в лаун-теннис, вечерами слушали хороший симфонический   концерт, посещали дансинг или кино.      

Таково   было предприятие Цорна, куда приехал Тонио.      

 НОВЫЙ ПАЦИЕНТ      

       

Появление   Престо в конторе, как везде, произвело сенсацию. Зазвучал смех. Отовсюду   выглядывали любопытные, улыбающиеся лица.      

Девушка   в белом халате густо покраснела, сдерживая подступающий к горлу давящий её   смех. Она получила чек на крупную сумму, которая составляла целое состояние, и   необыкновенно быстро закончила все формальности.      

Престо   была предоставлена одна из лучших вилл.      

Тонио не   знал, какую бурю он произвёл в конторе, когда вышел. Работа была прекращена.   Все служащие повскакали со своих мест и возбуждённо начали обсуждать   необычайное событие Тонио Престо, несравненный, неповторяемый уродец, любимец   экрана, решил изменить свои внешний вид! Это было похоже на святотатство. Люди   уже не смеялись. Они были удивлены, потрясены, возмущены. Америка, весь мир,   посещающий кино, ещё не знал, какое несчастье надвигается на него. Лишить   миллионы зрителей любимого героя экрана! Это преступление! Престо не имеет   права делать это! Он принадлежит всем! Конторщица, принимавшая Престо, одна из   его бесчисленных поклонниц, разразилась истерикой, словно она собственными   руками подписала Престо смертный приговор. Молодой счетовод произнёс целую   речь. Он предлагал разослать в редакции крупнейших газет телеграммы,   оповещающие о безумном намерении Престо, поднять на ноги всю американскую   общественность, предупредить, пока не поздно, ужасное несчастье. Многие   поддержали предложение счетовода.      

Это было   похоже на бунт. Только старый бухгалтер внёс струю охлаждения. Он напомнил о   служебном долге.      

— Мы   не имеем права разглашать то, что происходит в учреждении, в котором   работаем, — сказал бухгалтер. — Это может принести доктору Цорну   моральный и материальный ущерб. И Цорн будет прав, если уволит   недисциплинированных служащих и даже привлечёт их к суду и взыщет убытки. Ведь   Цорн рискует потерять крупный гонорар. Кроме того. Престо такой же больной, как   и другие пациенты, обращающиеся к Цорну. Он имеет право лечиться, и никто не   может в этом препятствовать ему.      

Короткая   спокойная речь бухгалтера произвела своё действие. Сильное впечатление   произвела угроза возможного увольнения. Не такое теперь время, чтобы рисковать   служебным положением. Безработица пугала всех. И споры угасли, страсти остыли.   Все почувствовали свою подневольность, зависимость от Цорна и уныло принялись за   работу.      

Только   конторщица всё ещё нервно, отрывисто вздыхала и шептала, склонившись над   бумагами:      

— Нет,   нет! Этого не должно быть.      

       

НА НОВОСЕЛЬЕ      

       

На   пороге белой, облицованной розовым мрамором виллы Престо встретила сестра. Она   была в белоснежном халате и затейливом чепчике на каштановых волосах. Румяная,   улыбающаяся, с приятным молодым лицом, она была олицетворением здоровья. Цорн с   большой тщательностью подбирал персонал, в особенности женский. Некрасивым,   угрюмым, раздражительным служащим сюда не было доступа. Пациентов Цорна должны   были окружать только приветливые молодые лица. Это хорошо влияет на настроение   больных. Конечно, такие лица могли лишь подчёркивать безобразие и всяческие   уклонения от нормы самих пациентов. Тем с большей охотой будут лечиться у Цорна   эти уроды! Так во всём сказывалась продуманная система Цорна, тесно   переплетавшая медицинские и коммерческие цели.      

Сестра   приветливо кивнула головой, как старому знакомому, — Престо для всех был   старым знакомым, — и сказала:      

— Сегодня   вы отдохните, мистер Престо. Доктор Цорн примет вас завтра утром. Разрешите   ознакомить вас с домом и его порядками… Ой, мистер, у вас сейчас совершенно   такое выражение, как в фильме «На перепутье»! — и она рассмеялась, хорошо   рассмеялась: откровенно, молодо, добродушно. Этот смех не был неприятен Престо.   Он даже сам улыбнулся, что с ним бывало редко, причём, как это ни странно, стал   менее смешным, потом вздохнул и ответил:      

— Да,   действительно на перепутье… Ваше имя, миссис? Луиза Кальгаун? Очень хорошо.   Показывайте же моё новое жилище.      

Двухэтажная   вилла с балконами, верандами, несколькими ванными комнатами была обставлена   роскошно. Но не всё в этой роскоши понравилось строгому вкусу Престо. Слишком   много ковров, гобеленов, бронзы, статуэток, картин, пестроты отделки и стилей.      

«Всё это   на вкус денежных мешков, ничего не понимающих в искусстве», — подумал   Престо и с удовольствием вспомнил свою виллу, которую он обставлял с такою   тщательностью. Здесь были рояли и дорогие радиоприёмники, телефоны и   телеграфные аппараты, библиотека, бильярд. Слуги помещались в отдельной   пристройке. Они должны были появляться и исчезать, как сказочные джинны,   повинующиеся палочке волшебника, не беспокоя, если в них не было нужды.      

— Как   вам нравится? — спрашивала сестра.      

— Отлично!   Превосходно! — рассеянно отвечал Престо. Ему хотелось скорее остаться   одному. Чем ближе был решительный момент «перевоплощения», тем большее волнение   охватывало Престо. Он даже сам удивлялся этому волнению, потому что не совсем   понимал его причину. Ведь всё уже решено. И ничего страшного нет. Это всё   равно, что переменить старый, изношенный костюм на новый… А какой-то тревожный   голос поднимался из глубины сознания: «Ещё не поздно отказаться от этой затеи».      

Оставшись   один. Престо вышел на большую веранду второго этажа, уставленную цветами. Он   сел в плетёное кресло так, что куст цветущей олеандры укрывал его, сам же он   мог хорошо видеть песчаную дорогу, пролегавшую за решёткой сада, который   окружал виллу.      

Был   вечер. Солнце заходило за невидимым океаном. Недвижимый воздух благоухал   цветами. Престо закурил сигару и погрузился в размышления.      

Но   движение на дорожке отвлекло его внимание.      

Вот на   специальной трёхколёсной коляске, широкой, как самое широкое сиденье   многоместного автомобиля, санитар провёз какую-то бесформенную лиловую массу, в   которой с трудом можно было узнать расплывчатые очертания человеческой фигуры.   Масса комкалась, как студень или тесто, готовое вытечь через край квашни. Это   была женщина с лиловым лицом, в лиловом платье…      

       

       

       

Прошла   необычайная пара — худой, как жердь, мужчина семифутового роста и карлица.   Мужчина медленно, по-журавлиному, переступал ходулеобразными ногами, карлица   катилась клубочком. Они оживлённо беседовали. Великан комично наклонял голову и   даже сгибался в пояснице, чтобы видеть лицо своей спутницы. Кто знает, быть   может, кудесник Цорн уравняет их рост, сделает красивою внешность и создаст   новую пару любящих сердец?      

Ещё одна   коляска — полный мужчина со слоновыми ногами.      

«Что за   зверинец!» — невольно думал Престо, забывая о себе. Великое производство   природы также имеет свой брак, и в большом количестве. Здесь собраны только те,   кто имеет возможность уплатить Цорну десятки и сотни тысяч за своё лечение. А   сколько бедняков принуждены до конца жизни нести своё уродство! Престо   принадлежит к счастливцам, которые имеют возможность превратить себя в   нормального человека. И было бы глупо не воспользоваться этой возможностью!   Решимость Престо подвергнуться «перевоплощению» возросла.      

       

       

       

На   столике тихо и мелодично зазвенел звонок телефона. Одновременно зазвонили   звонки во всех комнатах. Где бы ни находился жилец, он всюду мог слышать   звонок, и ему оставалось только протянуть руку к трубке телефона. Так   устранялась необходимость появления слуг, которое может причинить лишнее   беспокойство.      

— Алло! —   сказал Тонио, прикладывая трубку к уху.      

— Простите,   мистер Престо, — послышался мужской голос. — Говорит швейцар. Одна   мисс хочет вас видеть.      

Престо   поморщился. Какая-нибудь поклонница-психопатка узнала о его приезде. Неужели и   здесь от них не будет покоя? И Престо уже хотел ответить, что устал с дороги и   не может принять посетительницу, как вдруг услышал по телефону уже женский   голос:      

— Мистер   Престо! Я очень, очень прошу принять меня по важному делу. Я отниму у вас всего   несколько минут.      

В голосе   было столько мольбы и главное — тревоги, что Престо заколебался. А может быть,   это какая-нибудь больная, которая хочет предупредить его об опасностях лечения.   Ведь и у Цорна могут быть неудачи. Заинтересовал Престо и голос женщины, —   ему показалось, что он совсем недавно слышал его. Сестра? Нет, другая… И Престо   ответил:      

— Хорошо.   Слуга проводит вас. Скажите ему, что я на верхней западной веранде.      

Престо   был избалован и не считал нужным идти навстречу.      

 НЕ МЕНЯЙТЕ СВОЕГО ЛИЦА!      

       

Вошла   молодая девушка в синем шёлковом платье. Остановилась у двери, молча кивнула   головой, измерила глазами расстояние от двери до Престо и, уже не глядя на   него, приблизилась к нему. Лицо бледное и взволнованное.      

«Ну   конечно, психопатка-поклонница», — решил Тонио и сухо предложил ей кресло   возле себя.      

Девушка   уселась, не поднимая глаз. Престо понял, почему она не смотрит на него: смех   может помешать разговору.      

Девушка   прижала кончики пальцев к вискам и молчала, будто собираясь с силами. Престо   всё ждал, пуская кольца дыма.      

— Мистер   Престо! — наконец заговорила она дрожащим от волнения голосом. — Мы   уже встречались с вами… я регистрировала ваше прибытие в конторе.      

— Чем   могу служить?      

— Я   делаю служебный проступок, являясь к вам, и, может быть, за это буду уволена…      

— В   таком случае вы поступаете неосторожно, — холодно сказал Престо. Даже   вежливость не заставила его ободрить её, прийти на помощь — он опасался, что   это даст волю бурным чувствам, которые, видимо, кипели в ней, и вызовет горячие   излияния любви, восхищения, преданности. Он давно был сыт от таких сцен. —   Как ваше имя?      

— В   данном случае моё имя не играет роли, — ответила девушка и впервые   взглянула на него.      

Заметив   недовольную мину на физиономии Престо, она покраснела, перевела взгляд на   острый носок своей туфли и возбуждённо воскликнула:      

— Вы   не думайте, что я психопатка, которая явилась сюда, чтобы изливать свои личные   чувства. Дело гораздо серьёзнее! — И девушка вновь прижала концы пальцев к   вискам с такой силой, что длинные красные лакированные ногти впились в кожу. И   вдруг заговорила быстро, бурно, словно в бреду: — Тонио! Престо! Не покидайте   нас! Не изменяйте своей внешности! Не лишайте тех счастливых минут, которые вы   даёте нам! Поймите, жизнь тяжела, и только вы даёте просвет в этой   беспросветности, заставляете хоть на время забыть о тревогах, которые окружают   нас, даёте от них отдых, а значит, и новые силы, поддерживаете нас, вселяете   надежду в сердца теряющих всякую надежду на лучшее… Для богатых людей вы только   паяц, который развлекает их от скуки безделья. Но ведь вас смотрят на экране миллионы   таких же скромных тружеников, как я… Что станет с ними, когда вы уйдёте с   экрана? Их жизнь станет ещё безотраднее.      

Престо   был смущён и даже взволнован. Конечно, это экзальтированная женщина. Конечно,   она преувеличивает. Но она подняла вопрос, над которым до сих пор не   задумывался Престо, — о социальной роли его творчества. Да, об этом надо   будет подумать. Но прежде всего следует как-нибудь успокоить посетительницу.      

— Мисс, —   сказал он мягко, — я вам очень благодарен за такую высокую оценку, которую   вы даёте мне. Но вы упускаете одно важное обстоятельство. Я тоже живой человек,   и я имею неотъемлемое право предъявлять свои требования к жизни. Не находите ли   вы эгоистичным ваше требование: «сохраните для нашего удовольствия ваше   уродство, ваш нос-туфлю»? И почему вы считаете несчастными только себя? Вы не   подумали о том, что, несмотря на свою славу и богатство, и я могу быть   несчастным, как последний из бедняков?      

Такого   признания, такого оборота дела девушка не ожидала. Она удивлённо подняла брови   и недоверчиво спросила:      

— Вы?      

— Да,   я. Вы сказали, что для богачей я паяц. Но разве вы не знаете, что многие   величайшие комики были меланхоликами и заставляли других смеяться, когда их   собственная душа рыдала?      

Не желая   переходить пределы откровенности и чтобы не вызвать неосторожных вопросов   посетительницы, он добавил:      

— А   у меня достаточно оснований, о которых я не могу распространяться, быть   недовольным своей судьбой и желать изменить свою внешность.      

Но   посетительница была догадлива, или же ей помогло женское чутьё, и она ответила   угасшим голосом:      

— Да,   это бывает.      

Девушка   опустила голову в глубоком раздумье. Престо выжидательно молчал.      

— Не   знаю… может быть, вы и правы, — наконец сказала она. — Такие задачи   трудно решить… На одной чаше весов личная жизнь, на другой — интересы зрителей,   ваших поклонников. Не все созданы быть героями, которые способны пожертвовать   своими интересами ради других.      

Это уже   был вызов. Престо выпрямился и принял такую позу, которая привела бы Гофмана в   восхищение. Девушка не глядела на него и потому сохранила всю свою серьёзность.   Тонио уже собрался ответить ей должным образом, но девушка предупредила его и   воскликнула:      

— Но   вы сделаете это, потому что у вас великая душа!      

Престо   молчал.      

Неожиданно   девушка бросилась перед ним на колени и, ломая руки, почти рыдая, заговорила:      

— Принесите   эту жертву! Умоляю вас! Престо! Тонио! Обещайте, что вы откажетесь от своего   намерения!      

«Умная   женщина, а всё-таки психопатка!» — подумал Престо. Он усадил девушку и строго   сказал:      

— Выслушайте   же меня, мисс. Вы ломитесь в открытую дверь. Вы уговариваете меня не изменять   внешности. Но это столь же нелогично, как просить или требовать от меня, чтобы   я всегда выступал в одной и той же роли. Намереваясь изменить внешность, я   совсем не собираюсь отказаться от своей профессии киноактёра. Тонио Престо   явится только в новом облике и в новых ролях.      

— Но   наш старый, любимый Престо перестанет существовать, — с огорчением   произнесла девушка и поднялась. — Я сделала, что возможно. Простите за   беспокойство и прощайте, милый, незабвенный Престо!      

Она   быстро вышла. Престо вскочил с кресла и нервно заходил по веранде, высоко   подбрасывая свои короткие ноги.      

Незабвенный!   Каково! Словно Престо уже покойник! Неприятный визит! Психопатка! Какое они   имеют право вмешиваться в мою личную жизнь?..      

Несколько   успокоившись. Престо начал рассуждать хладнокровнее. Эта взбалмошная женщина   как-то по-новому осветила его творчество. До сих пор ему казалось всё очень   просто. Исключительная внешность и талант создали ему репутацию первого   мирового комика и принесли материальный успех. Он умел превращать смех в   доллары, и это было отлично. Правда, у него была своя творческая драма, о   которой не подозревали его поклонники: в душе он был не комиком, а трагиком.   Парадоксальным трагиком, который возбуждает смех! Желание устранить это   противоречие и привело его к доктору Цорну так же, как и неразделённая любовь к   Люкс. Но он никогда не задумывался над тем, что выполняет какую-то социальную   роль. Пожалуй, он даже был невольным и бессознательным орудием в чьих-то руках.   Он должен был уводить зрителей, — а их было, действительно, миллионы, вся   Америка, весь мир, — от печальной действительности, заставляя их   отвлекаться от проклятых вопросов, забывать невзгоды. Зрители смеялись не   только в кино. Этот смех они уносили в свои лачуги и подвалы, делились им с   другими, и жизнь казалась краше.      

Ещё   больше он убедился в этом, вспомнив картины, в которых выступал. За исключением   классических трагедий, — уступке капризу знаменитого актёра, — все   сценарии повествовали или о беспечной жизни богатых людей, причём Престо был в   ней лишь случайным гостем, или же о судьбе бедняков, которые, как по   волшебству, превращались в миллионеров, оставляя эту мечту каждому зрителю в   поношенном платье и стоптанных ботинках.      

А   классические трагедии и драмы, в которых выступал Престо! Это была бы пародия,   профанация великих произведений, если бы не необычайная и своеобразная сила   таланта Тонио, которая делала всех этих Отелло и Лиров не только смешными, но и   глубоко человечными, исторгая у зрителей и смех и слёзы. Но всё же смех был   главной ценностью Престо. Этого отрицать нельзя. Миллионы несчастных, обиженных   жизнью собирались к экрану кино, как озябшие путники к очагу, и смех Престо   согревал их. Лишить их этого! Престо вспомнил, как он сам нищим ребёнком на   время забывал в кино о голоде и холоде, смеясь над забавными приключениями   комических актёров того времени. Жизнь была бы ещё печальнее, если бы у него   отнять эти минуты забвения.      

Что же   делать? Не отказаться ли в самом деле от перевоплощения?..      

Престо в   волнении ходил по веранде. Солнце давно закатилось, на синем небе выступили   звёзды, он не замечал этого.      

«Однако   разве в новом теле я не могу продолжать ту же линию? Совсем не обязательно быть   уродом, чтобы исполнять комические роли!.. Комические! Но что же будет с моими   мечтами о настоящей, высокой трагедии?..»      

Визит   девушки сильно взволновал его. Шаг, который он намеревался сделать, оказывался   гораздо более серьёзным и сложным, чем Антонио предполагал. В эту ночь он уснул   под утро, совершенно измученный, не придя ни к какому решению. Во сне его   преследовали кошмары. Ему снились толпы народа. Мужчины, женщины, дети   протягивали к нему руки и кричали: «Не покидай нас!» — и впереди всех девушка —   «делегат миллионов». Она так крепко обнимала его за шею, что он задыхался и   хрипел.      

А наутро   Престо, вспомнив волнения минувшего дня и ночи, сказал: «Всё это только нервы!»   Принял ванну, позавтракал и отправился на приём к доктору Цорну.      

 ТРУДНЫЙ СЛУЧАЙ В   ПРАКТИКЕ      

       

Цорн   принял Престо в большом кабинете, который ничем не напоминал кабинета врача:   здесь не было ни стеклянных шкафов с устрашающими медицинскими инструментами,   ни даже шкафов с толстыми внушительными книгами на разных иностранных языках,   которые должны свидетельствовать об эрудиции их хозяина и тем самым внушать к   нему уважение, ни черепов, ни скелетов. Очень удобная кожаная мебель, большой   письменный стол красного дерева, покрытый поверх зелёного сукна толстым   стеклом, на нём только чернильный прибор, украшенный бронзовой статуэткой   бизона, телефон и две вазы с цветами. Букеты цветов в японских вазах стояли в   разных углах комнаты. Картины на стенах, преимущественно весёлые пейзажи, и две   статуи Афродиты, выходящей из пены морской, и Аполлона — образцы идеальной   красоты человеческого тела. Никакая цена не дорога, чтобы только избавиться от   своего уродства и приблизиться к этим образцам! Окно во всю стену выходило на   зеркальный пруд и лужайку, засеянную красными маками. Такой кабинет производил на   пациентов наилучшее впечатление.      

Цорн   сидел за письменным столом, откинувшись на высокую спинку кресла. Это был   крепкий сорокалетний мужчина с типичным бритым краснощёким англо-саксонским   продолговатым лицом, носом с горбинкой, выдающимся подбородком. Светлые   короткие волосы гладко причёсаны. Цорн не носил очков. Его серые умные глаза   смотрели весело и проницательно. Тонкие губы улыбались. Костюм песочного цвета   с гвоздикой в петлице хорошо облегал его стройное тело. В его внешности, как и   в обстановке, не было ничего профессионального. И во всём этом был свой тонкий,   хорошо продуманный психологический расчёт.      

При   появлении Престо Цорн поднялся и, протянув обе руки, пошёл ему навстречу, как к   старому другу.      

— Здравствуйте,   здравствуйте, мистер Престо! — радушно воскликнул Цорн. — Очень рад   вас видеть. Прошу садиться. Вот здесь вам будет удобнее.      

Он   усадил Престо не возле письменного стола, а у окна, и сел в кресло напротив. На   маленьком круглом красного дерева столике стояли серебряный ящичек с сигарами и   папиросами и электрическая зажигалка.      

— Предпочитаете   папиросы или сигары? — Цорн подвинул ящичек с многочисленными отделениями   и пояснил: — Вот египетские папиросы, турецкие, гаванские сигары «Вегуэрос»,   «Регалия Байрон», — в продаже не найдёте, — это из Суматры, Явы,   Виргинии….      

Престо   поблагодарил и взял «Вегуэрос» — лучшее произведение Гаваны. Цорн закурил   папиросу.      

— Когда   мне вчера сообщили, что к нам пожаловал сам Тонио Престо, я, признаться, сразу   не поверил. Неужели вы решились изменить свою внешность?      

Цорн   смотрел прямо в лицо Престо, любезно улыбался, но не смеялся, что немало   удивило Престо. Цорн, очевидно, умел великолепно владеть собой.      

— Почему   бы и негр, — ответил Престо вопросом на вопрос.      

Цорн   сделал паузу, улыбнулся ещё шире, обнажив прекрасно сохранившиеся белые длинные   зубы, и сказал:      

— А   вы можете поручиться, что ваши поклонники не учинят надо мною суда Линча?      

Престо   улыбнулся в свою очередь и едва не проговорился о вчерашней посетительнице.      

— И   дело не только в этом, — продолжал Цорн. — Я сам не уверен, имею ли   право произвести над вами метаморфозу.      

«Не   хватает ещё того, чтобы Цорн отказался!» — с волнением подумал Престо и сказал:      

— Но   ведь вы делаете их десятками!      

Тонио   волновался и был особенно смешон. Но Цорн по-прежнему только улыбался. Железный   человек!      

— Я   здесь пробыл всего несколько часов, — добавил Тонио, — и уже видел   столько товарищей по несчастью…      

— Да,   но вы составляете исключение. Исключение даже в моей, несколько необычной   практике, — возразил Цорн. — Для всех моих пациентов их физическая   ненормальность является лишь печальным побочным обстоятельством. Она лишает их   многого, не давая ничего ни им, ни обществу. Они ничего не теряют и выигрывают   всё. Совершенно иное положение с вами. Ваша внешность неразрывно связана с   вашим творчеством, с вашими публичными выступлениями…      

«И он о   том же!» — с досадой подумал Престо и крикнул:      

— Я   не раб публики!      

— Разумеется,   вы свободный американский гражданин, — ответил Цорн. — Но я сейчас   говорю не о вас, а о себе. Согласитесь, что вы представляете совершенно   исключительное явление природы, как неповторимое произведение искусства… Вы   видели химер на парижском соборе Нотр-Дам? Они очень безобразны, и в то же   время в них своеобразная красота. Что сказали бы про человека, который разбил   бы химеры и на их место поставил благообразных херувимов? Не назвали бы его   вандалом и варваром? История никогда не простила бы ему этого. Он опозорил бы   своё имя. Я не хочу, чтобы это было моё имя… Боюсь, что вы и сами не обдумали   до конца всех возможных последствий вашего намерения… Вы знаете, что моя   врачебная практика — мой жизненный базис. Но я готов отказаться от гонорара и   вернуть вам его, чтобы только не брать на себя такой огромной ответственности.      

— Значит,   вы отказываетесь изменить мою внешность? — упавшим голосом спросил Престо.   В этот момент он выглядел глубоко несчастным. Неужели всё его мечты о новой   жизни в новом теле, о личном счастье рушатся?      

Но не   удручённый вид разжалобил Цорна. Его вообще едва ли можно было разжалобить.   Цорн совсем не собирался упустить такого выгодного пациента. Однако это   действительно был трудный случай в его практике. Вне сомнения, перевоплощение   Престо произведёт шум во всём мире. Конечно, Цорна не подвергнут суду Линча. Но   возможно, что газеты будут бранить его, и ещё не известно, послужит ли это для   него новой рекламой или же повредит практике. Да и излишняя реклама была   нежелательна Цорну. Он имел достаточную практику, привлекая клиентуру из самых   состоятельных классов. Широкая публика о нём мало знала, представители власти   не интересовались им, и это было ему только на руку: шум мог привлечь   нежелательное внимание медицинских организаций, и тогда кто знает, чем всё это   кончится. В лучшем случае — убытками, превосходящими гонорар Престо, чтобы   погасить весь этот шум и замять дело. Поэтому он хотел всячески гарантировать   себя и даже установил в кабинете аппарат, который записывал на валик весь   разговор с Престо. В случае надобности Цорн мог доказать, что он сделал всё   возможное, что он сам усиленно отговаривал Престо.      

Цорн   развёл руками и сказал:      

— Ваше   уродство — такая же болезнь, как и всякая другая. И потому, как врач, я не имею   права отказать вам во врачебной помощи. — Эту и последующие фразы он сказал   особенно громко и отчётливо, — Это очень сложный конфликт, и лучшим   выходом из него может быть добровольный отказ от вашего намерения. Поэтому я   могу лишь просить вас, убедительно просить отказаться от вашего намерения…   Обдумайте ещё раз всё хорошенько. Подождём день, два. И если вы придёте к   решению…      

— Моё   решение твёрдо, — воскликнул Престо, — и два дня ничего в нём не   изменят.      

Цорн   вздохнул, ещё раз развёл руками.      

— Ну,   что ж! Этим самым вы принимаете всю ответственность на себя. — И уже   другим тоном, как врач, он спросил Тонио: — На что вы жалуетесь, мистер Престо?      

— На   судьбу.      

Цорн, с   видом понимающего человека, молча и сочувственно кивнул головой и сказал:      

— Судьба   для нас, современных людей, всего только закон причинности. Поэтому мы больше   не умоляем судьбу. Мы сгибаем её в бараний рог… Вы — последний больной. Приём у   меня окончен. Пойдёмте в парк и там побеседуем, — добавил он, посмотрев на   часы.      

 ВСЁ ТЕЧЁТ…      

       

Престо и   Цорн шли по дорожке, усыпанной жёлтым песком, направляясь в отдалённую часть   парка.      

— Итак,   вы жалуетесь на судьбу? — повторил Цорн.      

— Да, —   горячо ответил Престо. — Почему один человек рождается красавцем, а другой   уродом? И это уродство, как проклятие, как печать Каина, неизменяемо, если не   считать медленного возрастного изменения от младенчества до старости?      

Цорн   покачал головой.      

— Вы   не правы. Вы совершенно не правы. Не только наше лицо, но форма всего нашего   тела не представляют собою чего-либо стойкого, неподвижного. Они подвижны и   текучи, как река. Тело наше непрерывно сгорает, улетучивается, и на месте   уплывшего всё время строится новое. Через мгновение вы уже не тот, что были, а   в продолжение, примерно, семи лет в вашем теле не останется ни одного атома из   тех, что составляют сейчас ваше тело.      

— И   тем не менее сегодняшний я как две капли похож на вчерашнего, — со вздохом   сказал Престо.      

Цорн   улыбнулся. Но это была не обидная для Престо улыбка. Доктор улыбнулся его   словам, а не жестам.      

— Да,   иллюзия постоянства форм имеется. Но эта иллюзия получается оттого, что формы   тела строятся вновь по тому же самому образцу, как и тело «уплывшее», сгоревшее   в обмене веществ, исчезнувшее. А строится тело в том же самом виде только   потому, что органы внутренней секреции своими гормонами направляют   строительство по раз намеченному плану.      

— Но   разве это не говорит о постоянстве форм?      

— Ни   в коем случае! Отлитая из бронзы статуэтка не изменяется, пока время не   разрушит её. Она имеет устойчивые формы. Иное дело — формы нашего тела.   Довольно одной из желез внутренней секреции начать работать с малейшим   отступлением от определённого плана, и формы нашего тела начнут изменяться. Да   вот, не угодно ли посмотреть на этих больных.      

Навстречу   им по дорожке сада шёл человек гигантского роста. Пропорции тела его были   неправильны. Он имел чрезвычайно длинные ноги и руки при коротком туловище и   маленькой голове. Несмотря на свой огромный рост, у великана было совершенно   детское выражение лица. Увидев доктора Цорна, он начал оправлять свой костюм,   как мальчик, который боится получить замечание от взрослого.      

Гигант   поклонился врачу и прошёл мимо.      

— Видите,   какой гигант? Нормальный рост европейца колеблется между ста шестьюдесятью   двумя сантиметрами у итальянцев и ста семьюдесятью семью у норвежцев. А рост   этого великана — двести тринадцать сантиметров. Ему всего семнадцать лет. До   десяти лет он рос совершенно нормальным ребёнком, а потом вдруг начал   неудержимо тянуться вверх. Почему? Потому что у него передняя доля придатка   мозга-гипофиза начала развиваться слишком быстро или, как говорим мы, врачи,   это результат гиперфункции, то есть усиленной деятельности передней доли   гипофиза. А вот карлица, — смотрите вправо. Ей тридцать семь лет, а рост   её всего девяносто семь сантиметров. Задержка роста у неё произошла потому, что   функция щитовидной железы была ослаблена.      

— Да,   но все эти изменения произошли в детском возрасте.      

— Со   взрослыми дело, конечно, сложнее. Но наука преодолевает все препятствия…   Пойдёмте вот к тому домику у холма. Может быть, нам удастся посмотреть на мисс   Веде.      

У   веранды домика сидела женщина, откинувшись на спинку большого кресла.      

— Добрый   вечер, мисс Веде! — любезно сказал Цорн.      

Женщина,   не поднимаясь, кивком головы приветствовала Цорна.      

Престо,   взглянув на женщину, содрогнулся. Это было какое-то чудовище с удлинённым   лицом, резко выдающимся подбородком и затылком, с утолщённым носом и губами. У   неё были уродливо большие руки и ноги.      

— Как   она страшна! — тихо сказал Престо, когда они прошли мимо больной.      

— Да,   уродлива, — ответил доктор. — Но поверите ли вы, что эта женщина ещё   недавно блистала красотой, что всего два года тому назад она взяла в Чикаго   приз красоты. И, поверьте, она действительно была необычайной красавицей. У   меня есть её фотография, где она снята до болезни. Я покажу вам её.      

— И   что же так её изуродовало?      

— Без   видимой причины у неё начали разрастаться кости лица, главным образом   подбородка, концы пальцев рук и ног, а также рёбра и остистые отростки   позвонков. Болезнь началась с общей слабости. Акромегалия — так называется эта   болезнь, и зависит она от болезненного увеличения, скорее всего опухоли   передней доли гипофиза. Если бы это случилось в детстве, она стала бы   великаншей, а в двадцать лет получилось вот такое уродство. Впрочем,   искусственно я мог бы создать великана и из взрослого чело века.      

— Она   безнадёжна?      

— Нисколько.   Как только нам удастся привести в норму функции её придатка мозга, формы её   тела изменятся сами собой.      

— Вы   хотите сказать, что вновь уменьшатся её кости и она станет похожа на самоё   себя?      

Цорн   кивнул головой.      

— Не   правда ли, разве это не кажется чудесным? А вы говорите о незыблемости форм   человеческого тела. Нет ничего незыблемого. Всё течёт, всё изменяется.      

 ГОРМОНЫ, ГИПОФИЗЫ…      

       

Вторую   ночь Престо провёл почти так же плохо, как и первую. Он долго не мог заснуть.   Сидя в глубоком сафьяновом кресле, он проверял в памяти волнующие впечатления   дня. Очаровательная женщина, превращённая злым недугом в какую-то страшную   ведьму, карлики, великаны, и среди всех этих уродцев и чудовищ — доктор Цорн   как волшебник, который собирается разрушить злые чары и вернуть всем уродцам   вид нормальных, здоровых людей.      

Престо   начинал дремать, и ему пригрезилось, что женщина-чудовище с огромным   подбородком поднимается со своего кресла, идёт к нему и, простирая свои   уродливые большие руки, говорит:      

«Я люблю   тебя, Тонио, жених оставил меня. Но ты мне нравишься больше, чем жених. Мы оба   уроды. Мы стоим друг друга. И мы родим уродов, каких не видал ещё свет… Они   будут так смешны, что все люди подохнут от смеха. И тогда землю наследуют наши   потомки. Над ними уже никто не будет смеяться, потому что все будут ужасающе   уродливы. И уродство будет признано красотой. И самый уродливый будет признан   самым красивым…»      

Тонио   проснулся в холодном поту.      

«Какой   отвратительный сон…» — подумал он. И вдруг быстро сел на кровати и схватился за   голову. Одна мысль поразила его: «Я бежал во сне от страшной мисс Веде. А разве   я сам лучше? Да, Гедда Люкс была права, тысячу раз права, отвергнув меня. Как   несправедливо жесток я был с нею в последний раз… Что, если в самом деле Гедда   умерла от смеха? Я оставил её без памяти. Быть может, у неё слабое сердце…»      

Тонио   соскочил с кровати и зашагал по комнате.      

«Надо   будет телеграфировать Гофману, спросить его. Впрочем, Гофман, наверно, уже   уехал… Если я в самом деле убил её смехом, то начнётся следствие, меня   арестуют, быть может, обвинят в убийстве и казнят. И я умру уродом… Нет! Нет!   Если Гедда умерла, этого не исправишь. Кроме Гофмана, никто не знает о том,   куда я уехал. Сначала надо излечиться от уродства, а там будет видно… Однако   как расшатались у меня нервы! Надо взять себя в руки».      

Тонио   заставил себя лечь в кровать, но до самого утра не мог уснуть. «Безобразие —   самая тяжёлая болезнь!» — повторял он в бреду. Только когда первые утренние   лучи осветили верхушки деревьев, Тонио задремал, повторяя в полусне неизвестные   мудрёные слова, которые звучали как заклинания: «Гипофиз… Гормон… Акромегалия…   Гиперфункция…»      

— Нет,   право, от этого можно с ума сойти, — говорил Престо, проснувшись в   одиннадцать часов утра. — Я должен знать совершенно точно, что такое эти   гормоны и гипофизы, я должен знать всю механику, — тогда туман рассеется,   и в голове будет порядок.      

Умывшись,   Престо подошёл к большому зеркалу в ванной комнате и внимательно рассмотрел   своё лицо. О, недаром он был киноартистом! Он знал каждый миллиметр этого лица,   безобразного и смешного.      

— Лопоухий,   туфленосый уродец! — сказал Престо, обращаясь к своему отражению в   зеркале. — Скоро тебе придёт конец. Ты сгоришь, утечёшь, улетучишься, а на   смену тебе придёт… хотел бы я знать, как буду я выглядеть после лечения, —   сказал Престо уже другим тоном.      

Быстро   одевшись, он пошёл к доктору Цорну, но тот был занят с больными, и Престо   отправился бродить по парку.      

У   содержателя ярмарочного балагана глаза разгорелись бы при виде всех этих   уродцев. Их хватило бы на составление не одной труппы карликов и великанов.   Престо встречались мужчины и женщины, толстые, едва переваливающиеся на   ногах-тумбах, и тощие, как капитан Фракасс, он видел мужчин с женским бюстом,   бородатых женщин… всё это были жертвы игры неведомых Престо сил, скрывающихся в   недрах человеческого организма.      

Вот   уродец с огромной головой и короткими ногами. Это — кретин. Он внимательно   осмотрел Тонио и вдруг засмеялся смехом идиота.      

— Джим!   Джим! Иди скорее, посмотри на это чудо! Тонио Престо соскочил с экрана и   пожаловал к нам. Иди, иди, посмотри бесплатный кинематограф! — закричал   он, обращаясь к другому больному.      

Престо   узнавали все, кто только видел его на экране. А кто же не был в кино? Кретины,   великаны, привлечённые «живым Престо», шли следом за ним. Это раздражало его.   Он сделал крутой поворот на боковую дорожку и неожиданно вышел к теннисной   площадке. Мужчины и женщины в белых спортивных костюмах с увлечением играли в   теннис. Это были вполне нормальные люди. «Вероятно, выздоровевшие», —   решил Престо.      

В   некотором отдалении стояли уроды. Они жадно наблюдали за играющими.      

Как   впоследствии узнал Престо, между уродами и людьми, вернувшими себе нормальный   вид, были своеобразные отношения. Уроды очень хотели быть в обществе пациентов,   которые уже прошли курс лечения. Это поднимало настроение уродов, укрепляло их   надежду на то, что они скоро будут такими же здоровыми, нормальными людьми.   Выздоровевшие же очень неохотно встречались с уродами, чуждались их, так как   вид уродов напоминал им собственное недавнее уродство. Они начинали   волноваться. Некоторые женщины вынимали даже зеркальце, чтобы убедиться, что   безобразная личина спала с их лица. И поэтому в городке Цорна всегда   существовало несколько общественных кругов, как в иерархии общественных   классов. «Плебеи и парии», уроды, по мере хода лечения переходили в «высший»   класс вместе со своей кастой, своим кланом.      

Скоро   Престо заметили и здесь. Тогда он углубился в самый конец городка-парка. За   невысокой стеной он услышал детские голоса. Там было детское отделение.      

И снова   назойливые взгляды встречных больных, смех, приглушённые голоса: «Престо!   Смотрите, Престо!..»      

Увы,   здесь он был последним из париев.      

Престо   вернулся домой и до вечера никуда не выходил. Только с наступлением темноты,   когда большинство больных разбрелось по своим виллам. Престо вновь направился к   дому доктора.      

Цорн   повстречался ему на полдороге.      

— Я   к вам, — сказал Цорн. — Идёмте гулять. Перед сном это полезно. Как   спали вы прошлую ночь?      

— Плохо.   Я думаю, в этом виноваты ваши гипофизы. Я хочу знать, что это за звери, иначе   мне будет казаться, что я хожу окружённый злыми демонами, как это казалось   моему далёкому предку.      

— Ну   что же, давайте знакомиться с «демонами».      

— Если   можно, доктор, пойдёмте вот этой дорожкой.      

И Престо   показал на крайнюю глухую дорожку, по которой почти никто не ходил.      

Цорн   кивнул головой и начал свои объяснения.      

— Железы   внутренней секреции вы только что назвали «демонами». Так вот, одни и те же   демоны могут быть злыми и добрыми. Каким образом? Я вам сейчас объясню. Вы,   конечно, знаете, что человеческое тело состоит из многих миллиардов живых   клеток, то есть мельчайших комочков живого вещества. Эти маленькие клеточки,   выполняя различные, присущие им функции, живут и действуют в удивительном   взаимодействии и в полном согласии меж собой. Чем больше изучаешь жизнь тела,   тем больше удивляешься этой гармонии частей, этому порядку и согласию, царящему   между всеми клетками и частями организма. Кто устанавливает этот порядок?   Вопрос, который давно интересовал учёных. В течение девятнадцатого века учёные   полагали, что все части и клетки организма связываются и объединяются нервной   системой, а мозг является центром, которому слепо подчиняются все клетки.   Однако оказалось, что это не совсем так. Мозгу отведено более скромное, хотя и   очень важное место. Он является центром передачи возбуждения с одной точки тела   на другую. Такая передача носит название рефлекса. Но рефлексами вовсе не   исчерпывается проявление жизни организма, центральная нервная система не есть   главная система. Нервных систем, в сущности, несколько, и мозг не есть центр   всего тела. Организм управляется, как оказалось, более сложным порядком. Клетки   вырабатывают особые химические вещества, которые стимулируют работу желез и   мышц. Мышцы накопляют для клеток питательные продукты и продукты обмена, а   железы вырабатывают особые вещества, называемые гормонами. Эти вещества не идут   в отбросы организма и имеют роль активных деятелей. Они-то и определяют форму   организма. Взаимный обмен гормонов даёт гармонию всему организму. Миллиарды   клеток живут в точно установившемся взаимодействии. Некоторые органы, например,   выделяют только гормоны. Такие органы называются железами внутренней секреции,   и если, скажем, один из этих органов, желез, работает слишком активно, то он   начинает преобладать в работе организма, количество же других факторов   уменьшается, и организм претерпевает существенные изменения: человек   ненормально полнеет или худеет, в детском возрасте — усиленно растёт или же   задерживается в росте; бывают и более глубокие изменения, приводящие к   физическому уродству. Таким образом органы внутренней секреции, или железы,   играют роль регуляторов, и их немало: щитовидная железа, паращитовидная железа,   зобная железа, гипофиз, надпочечники и много других. Кстати, о щитовидной   железе. Вы где родились?      

— В   горах Бурчиада.      

— Я   так и полагал. В местах, стоящих высоко над уровнем моря, в почвах выветриваются,   выщелачиваются и вымываются дождями питательные соли, необходимые для   координации действий организма при питании некоторых органов, и щитовидной   железе в этих условиях не хватает материала. Потому-то в ваших местах так много   больных зобом. Ведь зоб — это ненормальное развитие заболевшей от недостатка   питания щитовидной железы. Ваша болезнь тоже происходит от нарушения   деятельности желез внутренней секреции. Однако это нарушение имеет у вас   несколько необычный характер. Дело в том, что у людей вашего типа обычно   наблюдается замедленность движений и всех процессов душевной жизни. Они вялы,   тяжелодумны, флегматичны, тупы и напоминают собою добродушных животных. Правда,   живой ум встречается и между ними. Но у вас не только живой ум, у вас активный,   деятельный, творческий ум и повышенная восприимчивость и чувствительность   нервов. Скажите, приступы усиленного сердцебиения у вас бывают?      

— Бывают, —   ответил Престо.      

Цорн   кинул взгляд на его руки.      

— Вы   чуткий, нервный, впечатлительный. Вы легко возбудимы, в вашем организме как   будто действуют две взаимно-противоположные силы. Я уже имею представление о   вашем характере, темпераменте и умственном складе. С вами придётся, как видно,   повозиться. Вы, конечно, хотите иметь нормальный рост, нормальные пропорции   тела и лицо, какое было бы у вас, если бы нарушение желез внутренней секреции   не наложило на него своей печати?      

— Ну   разумеется, — ответил Престо.      

— Вы   так и не видали своего настоящего лица. Постараемся выявить его. Я делаю то, чего   пока не делают другие врачи. Меня называют колдуном, кудесником. Так же   называли нашего селекционера Бербанка. Я делаю не больше его. Он творит чудеса,   изменяя форму и всю «конструкцию» плодов и овощей. Я же работаю над изменением   формы и содержания человеческого организма. Пройдёмте, посмотрим мой «музей». Я   покажу вам кое-какие мои трофеи. Я обогнал своих коллег, — продолжал Цорн,   направляясь к дому. — Мне удалось создать замечательные препараты из   гормонов желез внутренней секреции. При помощи этих препаратов мне удаётся   изменять формы и рост даже взрослых людей в сравнительно короткий срок.   Посмотрите, — сказал Цорн, когда они вошли в комнату, смежную с   кабинетом, — вот как выглядит сила, которая произвела все эти чудеса.      

Он взял   альбом, раскрыл его и показал Престо фотографии. На левой стороне были сняты   ужасные уроды, на правой — вполне нормальные люди, среди которых были даже   очень красивые. Между лицами левой и правой стороны было только отдалённое,   едва уловимое сходство.      

— Это   до лечения, а это после, — сказал с гордостью Цорн, показывая на левую,   потом на правую страницу альбома.      

И он   имел право гордиться. Казалось, он мог лепить формы тела и лица людей по своему   желанию.      

— Это   всё мои европейские трофеи. Ведь я начал свою работу во Франции у Сабатье, —   сказал Цорн. — А вот первые американские. К сожалению, представители нашей   официальной медицины, как мне пришлось слышать от Крукса, не очень   доброжелательно относятся к моим опытам. В церковных кругах также ропщут.   Впрочем, пока мне не мешают. А вот, — он показал на шкаф со стеклянными   дверцами. На полках виднелись большие аптечные белые банки с латинскими   надписями на этикетках. — Средневековый кудесник много дал бы за эти   банки. В них содержатся порошки. Одни из них увеличивают рост, другие уменьшают…      

— Неужели   вы в состоянии уменьшить или увеличить рост уже взрослого человека?      

— Да,   смогу сделать даже такое «чудо». Вот этот порошок радикально излечивает от   ожирения, этот — худых людей превращает в полных. Словом, живи я пятьсот лет   тому назад, я мог бы «заколдовывать» и «расколдовывать» людей, получая за это   огромные деньги.      

— И   покончили бы дни свои на костре.      

Цорн   улыбнулся.      

— Возможно.   Теперь меня не сожгут живьём. Но всё же допечь могут очень сильно. Косность   человеческая переживает века.      

Докторский   приказ «разденьтесь» Престо исполнил механически. Цорн тщательнейшим образом   исследовал Тонио.      

— Необходимо   запечатлеть всю последовательность ваших превращений, — сказал   Цорн. — Одного больного я снимал в одной и той же позе каждый день   киноаппаратом. Получился изумительный фильм: превращение на глазах зрителей   урода в красавца. Но такие снимки отнимают слишком много времени.      

На   другой день после этого Престо принял первый порошок, который должен был начать   невидимую работу в его организме.      

В этот день   Престо долго стоял перед зеркалом, как бы прощаясь с собой.      

 КОЩУНСТВЕННЫЙ ПОСТУПОК      

       

Дни шли   за днями, одно лекарство за другим глотал Престо. Он внимательно наблюдал себя   в зеркале, но изменений не замечал. Всё тот же туфлеобразный нос, те же   уши-лопухи, тот же овал черепа, расширенного кверху. Престо терял терпение и   уже начинал сомневаться в «магии» доктора Цорна.      

Чтобы не   быть центром всеобщего внимания, он давно отказался от прогулок по парку и   выходил подышать воздухом только ночью. Время шло однообразно и довольно   скучно. Он читал лос-анжелосские, сан-францискские и голливудские газеты, желая   узнать, что там делается.      

Некоторые   газетные заметки невольно останавливали внимание Престо, хотя они и не   относились к судьбе Люкс. В штате Калифорния, в городе Бэркли, несмотря на   протесты щепетильных и стыдливых соседей, двухлетний Рольф Эллисон разгуливал   голый в течение четверти часа в солнечные дни на заднем дворе своего дома.   Этого требовала его мать Лилиан Эллисон. Доктор предписал её сыну лечение солнцем.   Но соседи пожаловались полиции. Один чувствительный супруг заявил, что нагота   двухлетнего Рольфа страшно стесняет его жену.      

Почтенный   пастор Ноэль Гайнс из Франкфорта, штат Кентукки, заявил: «профессора, которые   учат, что предками человека были хвостатые обезьяны, заслуживают виселицы».      

В штате   Арканзас в местном университете была проведена анкета по вопросу, кого они   считают «величайшим музыкантом в мире». На первом месте в результате опроса   оказался популярный дирижёр джаз-банда Пол Уайтмен, на втором — Бетховен.   Третье место заняли двое: Падеревский и Генритови, директор музыкальной школы   при университете. В Эль-Пазо, штат Техас, Альфред Э. Седдон,   священнослужитель пресвитерианской церкви, пользующийся большой популярностью,   заявил: «Электричество, как сила природы, существовало с тех пор, как   существует человек на земле, — около шести тысяч лет. И я не скажу, почему   бы при божьем попечении у Адама не могло быть в его жилище радио, посредством   которого он мог слушать гимны ангелов».      

Другие   газеты печатали совершенно невероятные факты, которые придумывал «властитель   дум» Роберт Рипли. Например, Рипли открыл в Бостоне мистера Коннерса, который   поставил рекорд скорости взбегания и сбегания по лестнице небоскрёба. Некий   Блайстон написал с помощью микроскопа тысячу шестьсот пятнадцать букв на   рисовом зерне. Один французский писатель заполнил четыреста листов канцелярской   бумаги знаками препинания и послал их своему издателю за то, что тот упрекнул   автора в небрежном отношении к правописанию.      

Французский   поэт Брейтейль писал два года любовное письмо одной актрисе и написал миллион   раз «я вас люблю». Мисс Кук из Лондона писала завещание с двадцати до сорока   лет, написала восемь томов и умерла, оставив пять тысяч долларов. Доктор   Литтингер в Вене улыбался в течение тридцати дней…      

Подобные   заметки интересовали Престо тем, что они помогали изучать психологию   американского обывателя, его доверчивость, проистекающую от невежества, его   вкусы. Кое-что могло пригодиться и для трюков.      

Но вот   однажды Престо нашёл и то, что искал.      

Газеты   сообщили о тяжёлой болезни мисс Гедды Люкс. У неё произошёл странный припадок,   едва не окончившийся смертью. Врач, вызванный горничной, нашёл мисс Люкс без   чувств и посиневшей, с едва заметными признаками жизни. Врачу стоило больших   трудов вернуть её к жизни. Горничная Люкс также чувствовала себя очень плохо,   хотя она оправилась от непонятного припадка раньше своей госпожи и нашла силы   вызвать врача по телефону. Никаких следов угара или присутствия какого-нибудь   газа, могущего вызвать подобное состояние, врачом обнаружено не было. О его   причинах ни Гедда, ни её горничная ничего определённого сказать не могли.      

Только   несколько дней спустя репортёру маленькой газетки удалось получить кое-какие   сведения, проливающие свет на то, что произошло. По его словам, горничная мисс   Люкс сообщила своему знакомому шофёру, что её госпожа едва не умерла со смеху   потому, что Престо имел дерзость сделать ей. Люкс, предложение «Престо был   настолько смешон, что я сама едва не умерла от смеха», — говорила   горничная.      

Другие газеты   не перепечатывали этого сообщения, считая его слишком неправдоподобным. Престо   мог сделать предложение и получить отказ. Но умереть со смеху — это неслыханная   вещь.      

Ещё   через день в той же газете была напечатана заметка о том, что к странному   припадку мисс Люкс Тонио Престо безусловно имеет отношение. Несколько   свидетелей подтвердили, что видели Престо в то злополучное утро выходящим из   виллы Люкс. Вскоре после его отъезда виллу Гедды Люкс посетил врач. Во всяком   случае, от мисс Люкс не поступало никакой жалобы, и следственные власти не   могли открыто приступить к производству следствия. Подозрения, падающие на   Тонио Престо, усиливались тем, что он неожиданно исчез, быть может, опасаясь   ответственности за свой поступок. По словам его кинооператора Гофмана, Тонио   Престо уехал в Европу лечиться. Сам Гофман почти одновременно с Престо выехал   на Таити.      

Ещё   через день та же маленькая газетка, сообщавшая сплетни, оповестила мир о том,   что факт кощунственного и святотатственного поступка Престо подтвердился Тонио   Престо действительно имел дерзость оскорбить Люкс предложением брака. Эта весть   была подхвачена другими газетами, и поклонницы и поклонники Люкс слали в   редакции тысячи писем с выражением негодования, сочувствия и соболезнования   «оскорблённой и осквернённой» Люкс.      

«Кощунственный,   святотатственный поступок! — с возмущением думал Престо. — Если бы я   сейчас попался в руки поклонников Гедды Люкс, они растерзали бы меня. Вот суд   толпы! Ну, что же, тем лучше! Пусть теперь мне не говорят, что я не имею права   изменять свою внешность!»      

Как   всё-таки хорошо, что Престо скоро сбросит свою ужасную личину!      

Престо   подошёл к зеркалу и ещё раз внимательно осмотрел своё лицо. Никаких перемен.      

«А Люкс   всё же не хотела выдавать моей тайны, — думал Престо. — Горничная   разболтала. Люкс! Как-то она встретит меня, когда я предстану перед нею в новом   виде?»      

Престо   вдруг обуяло такое нетерпение, что, несмотря на присутствие в саду многих   больных, он поспешил к доктору Цорну.      

— Послушайте,   доктор! Я не могу больше терпеть. Ваше лекарство не оказывает на меня никакого   действия, — сказал Престо.      

— Не   волнуйтесь, — спокойно ответил Цорн. — Моё лекарство оказывает нужное   действие. Но всё делается не так скоро, как у вас в фильме. Лекарство действует   на гипофиз и на щитовидную железу. Они должны накопить нужное количество   гормонов. Гормоны действуют на клетки. Видите, сколько здесь передач? Притом не   забудьте, что вам не десять лет отроду и кости ваши не столь податливы, как у   ребёнка. Когда железы, если так можно выразиться, наберутся сил, процессы   изменения пойдут гораздо скорее.      

Престо   оглянулся и увидел красивую молодую даму или девицу, сидящую в кресле. Только   сейчас он сообразил, что вбежал в кабинет врача без предупреждения, во время   приёма.      

— Простите, —   сказал он смущённо, обращаясь к даме.      

Пациентка   улыбнулась и сказала:      

— Мы   уже обо всём переговорили с доктором. — И, кивнув головой, дама лёгкой   походкой вышла из кабинета.      

— Новенькая? —   спросил Престо.      

— Наоборот,   старенькая, — ответил, улыбаясь, Цорн.      

— Но   я не заметил, не видал такой среди больных…      

— Да,   вы не видели такой, и всё же вы видели её. Это та самая девица, которая сидела   у своей веранды в кресле, помните, мисс Веде?      

— Страшное   чудовище? — с удивлением спросил Престо.      

— Она   самая.      

Престо   бросился к доктору и начал жать его руки.      

— Простите,   доктор, что я усомнился в вашем всемогуществе!..      

— До   всемогущества далеко, но всё же современная медицина кое-что может сделать.   Идите и терпеливо ждите.      

 ЧУДО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ      

       

Прошло   ещё несколько дней после этого разговора, — дней, похожих на все минувшие.   И вот началось «чудо перевоплощения», как сказал Престо, окончив утренний   осмотр своего лица.      

Зеркало   не могло обмануть: провал переносицы заметно поднялся. Престо успокоился и   сразу повеселел. Теперь уже не могло быть никакого сомнения: лекарства доктора   Цорна пробудили внутренние силы его организма, началось преобразование его   тела.      

Каждый   день приносил что-нибудь новое. Переносица очень быстро начала принимать   нормальный вид. А мясистый туфлеобразный конец носа будто «подсыхал»,   втягивался, словом, заметно уменьшался. Сжимались и уменьшались уши. Весь череп   принимал более пропорциональный вид. И, удивительное дело! Престо начал расти.   Пальцы, руки и ноги удлинялись, — это было заметно по брюкам и рукавам,   делавшимся всё короче.      

Однажды   утром к Престо явилась миловидная сестра и, поздоровавшись, сказала с улыбкой:      

— Вы   начинаете расти, мистер Престо. Поздравляю. Скоро этот костюм для вас будет   мал. У нас имеется склад обуви, белья и костюмов разного размера. Прислать ли   вам одежду большего размера, или же вы будете заказывать новую? У нас имеются   белошвейки, сапожники и портные.      

Какой же   пациент Цорна станет носить одежду с чужого плеча! Престо, как и другие,   сказал, что он будет заказывать костюмы.      

Только   немногие пациенты увозили с собою гардероб одежды разных размеров. Большинство   оставляло эти костюмы, как шкурку сказочной лягушки-царевны, чтобы они не   напоминали о прошлом. Костюмы впоследствии продавались коммерческими агентами   Цорна.      

Сестра   кивнула головой и вышла.      

Через   несколько минут с Престо уже снимали мерку, — портной, сапожник и   белошвейка показывали образцы дорогих тканей и фасоны. Следом за ними явился   шляпочник. А к вечеру Престо уже с ног до головы был одет во всё новое, чтобы   через несколько дней повторить эту процедуру.      

Внутренние   силы действовали чем далее, тем энергичнее. Раз прорвав застывшие формы, эти   силы начали перестройку организма с необычайной быстротой. Тонио скоро потерял   счёт всем новым приобретениям и изменениям. И когда в конце первого месяца   «метаморфоз» он вынул свою фотографическую карточку и сравнил с теперешним   своим лицом, то сначала обрадовался, а потом даже испугался: зеркало отражало   новое, чужое лицо.      

Это уже   не был Антонию Престо, каким он знал себя с детства. Тонио Престо потерял своё   прежнее лицо… Престо стало жутко. Как будто его сознание переселилось в тело   неизвестного человека. Он пробовал делать движения руками, — получалось   что-то новое, довольно плавное, даже изящное, но какое-то чуждое. Физические   ощущения были новыми и странными. Каждый жест удавался ему удивительно легко.   Члены тела сделались гибкими, подвижными. Не было больше угловатости движений.   Походка Престо, напоминавшая движение летучей мыши, сделалась теперь плавной и лёгкой.   Всё это было бы чрезвычайно приятно, если бы не было так ново, — ново до   жути.      

Изменения   происходили не только в организме Престо, но как будто и в окружающем мире.   Ребёнок растёт годами, медленно и незаметно. У Престо рост происходил быстро,   «не по дням, а по часам», как у сказочных богатырей. И, по мере его роста,   Тонио казалось, что пространство и масштабы быстро уменьшаются. Кровать, на   которой он занимал, когда приехал, не более трети длины, стала как будто   укорачиваться, стулья, столы уменьшаться. Ему уже не надо было прибегать к   эквилибристике, чтобы сесть на стул или в кресло. На письменном столе он всё   более раздвигал книги, письменные принадлежности. Он уже мог, приподнявшись на   носках, самостоятельно снять с вешалки пальто, шляпу. А сколько со всем этим   было возни! Раньше ему, как ребёнку, ежеминутно приходилось прибегать к   посторонней помощи или же возбуждать смех, делая попытки самостоятельно достать   что-нибудь высоколежащее, куда-нибудь взобраться. Мир не приспособлен для   карликов…      

Это были   приятные новшества. Но всё же внутренние изменения привлекали наибольшее   внимание Престо.      

Тонио   часами не отходил от зеркала. Он изучал своё обновлённое тело. Он любовался им   и удивлялся чудесам науки. Да, теперь он верил, что человеческое тело не представляет   собой отлитых на всю жизнь форм, что эти формы текучи и подвижны, как вода.   Надо только уметь разбудить «внутренние силы» организма, строителей живого тела   — гормоны.      

Гормоны,   гипофиз, щитовидная железа — теперь эти слова уже не казались Престо непонятными   обрывками колдовского заговора.      

— И   всё же это очень странно, — говорил он, глядя в зеркало.      

А из   зеркала на него смотрел изящный молодой человек с красивым тонким носом,   довольно высокий, очень стройный, худощавый.      

И на   этом новом теле был надет новый костюм. Престо посмотрел на старенький костюм,   маленький костюм в клеточку, с короткими, почти детскими брюками. И этот костюм   вдруг показался Престо жалким и трогательным. Как будто этот костюмчик остался   от умершего подростка-сына или брата.      

— Тонио   Престо умер. Нет больше Тонио, — тихо сказал Престо.      

Неожиданно   ему стало жалко этого уродца, который знал нужду, несогретое лаской детство,   жизнь на улице.      

Тонио   вспомнил, как он мальчиком в поисках хлеба оставил родные горы и отправился на   восток. Но трудно было с его ростом получить постоянную работу. В одном городе   он продавал газеты, в другом служил живой рекламой — в шутовском костюме носил   плакат: «Покупайте ваксу „Солнце“!» Мальчишки издевались над ним и не редко   били. Пришлось снова отправиться в путь. Наконец, в одном городе ему   посчастливилось попасть в бродячий цирк. Снова шутовской костюм, но здесь его   не били. Он зазывал народ и имел у зевак успех. С этим цирком Престо посетил   многие города и городишки Америки В одном городе Калифорнии, где была   киностудия, хозяину этого предприятия пришла мысль заснять бродячий цирк в   картине по специально написанному сценарию. Цирк ещё не успел уехать из города,   как в кино уже появился новый фильм. И Престо впервые увидел на экране самого   себя. Его роль была невелика, — как всегда, он только зазывал.      

Престо   был глубоко взволнован, увидев своё изображение на экране. Тонио Престо — тогда   он был ещё просто Том Джонсон — вырос в собственных глазах. Если его показали   на экране, на том самом экране, на котором выступали все его любимые герои, то   и он сам чего-нибудь да стоит. Его охватила довольно распространённая болезнь —   непреодолимое желание сниматься для экрана. Микроб этой болезни недостаточно   изучен, — играет ли тут роль простое тщеславие, или жажда быстрого   обогащения, или же бессознательное желание победить время и смерть,   законсервировав на плёнке хоть несколько моментов своей жизни, не известно, но   сила болезни чрезвычайна.      

Тонио   явился к хозяину киностудии и предложил себя в качестве киноартиста. Тот только   расхохотался Тонио не успокоился. Он узнал о центре американской   кинопромышленности, Голливуде, и, распростившись с цирком, отправился туда.   Долго кинопредприниматели, режиссёры, операторы не хотели даже серьёзно   говорить с ним. Однако один умный оператор задумался и сказал директору:      

— А   почему бы из этого кретина не сделать второго Джекки Кутана? Этот, по крайней   мере, не вырастет, как тот.      

Несколько   сот метров плёнки в большом деле не составляют расчёта. Директор согласился   сделать пробу. Престо суетился и махал руками, как ветряная мельница. Режиссёр   безнадёжно махал рукой: «Да он понятия не имеет об игре!» — но оператор не   сдавался.      

Фильм   имел у публики неожиданный для директора и режиссёра эффект. И в судьбе Престо   произошёл волшебный поворот…      

Престо   старался вспомнить всю свою жизнь. Ему хотелось проверить, знает ли новый   Престо всё то, что пережил старый. Не нарушило ли физическое «перевоплощение»   единства сознания? Нет, память его действует нормально. Престо-новый является   преемником всего психического наследства Престо-старого. И всё же в психике   Престо произошли немалые изменения. Престо-новый стал спокойнее, положительное.   Он лучше владеет собой, не горячится, не мечется. И это тоже очень странно. В   существе Престо как будто осталась только тоненькая ниточка, соединяющая его   прошлое «я» с настоящим, — ниточка единства сознания. Порвись эта ниточка,   и Престо-старый умер бы окончательно, а новый молодой человек «родился» бы на   свет в возрасте двадцати семи лет. А что, если в самом деле эта ниточка   порвётся? Тонио забудет всё, что было с ним до начала лечения. Кем же он тогда   будет? Тонио потёр свой лоб, отошёл от зеркала и опять посмотрел на себя.