1 2 3 4 5 
Посвящаю  дочери Светлане    

     

Глава первая. По кругам  ада    

     

Ариэль  сидел на полу возле низкого окна своей комнаты, напоминающей монашескую келью.  Стол, табурет, постель и циновка в углу составляли всю мебель.    

Окно  выходило во внутренний двор, унылый и тихий. Ни кустика, ни травинки — песок и  гравий, — словно уголок пустыни, огороженный четырьмя тюремными стенами  мрачного здания с крошечными окнами. Над плоскими крышами поднимались верхушки  пальм густого парка, окружавшего школу. Высокая ограда отделяла парк и здания  от внешнего мира.    

Глубокая  тишина нарушалась только скрипом гравия под неторопливыми шагами учителей и  воспитателей.    

В таких  же убогих, как и у Ариэля, комнатах помещались воспитанники, привезенные в мадрасскую  школу Дандарат со всех концов мира. Среди них были и восьмилетние и взрослые  девушки и юноши. Они составляли одну семью, но в их негромких и скупых словах,  в их глазах нельзя было заметить ни любви, ни дружбы, ни привязанности, ни  радости при встрече, ни горя при разлуке.    

Эти  чувства с первых же дней пребывания в школе искоренялись всеми мерами  воспитателями и учителями: индусами-браминами, гипнотизерами и европейцами,  преимущественно англичанами, — оккультистами новых формаций.    

На  Ариэле была туника — рубашка с короткими рукавами из грубой ткани. На ногах не  было даже сандалий.    

Это был  рослый светловолосый юноша лет восемнадцати. Но по выражению лица ему можно  было дать иногда и меньше: светло-серые глаза смотрели с детским простодушием,  хотя на высоком лбу уже намечались легкие морщинки, как у человека, который  немало пережил и передумал. Цвет его глаз и волос указывал на европейское  происхождение.    

Лицо  Ариэля с правильными англосаксонскими чертами было неподвижно, как маска.    

Он  безучастно смотрел в окно, как смотрит человек, погруженный в глубокое  размышление.    

Так оно  и было: наставник Чарака-бабу заставлял Ариэля по вечерам подводить итоги дня —  вспоминать все события, происшедшие от восхода до захода солнца, проверять свое  отношение к ним, проверять свои мысли, желания, поступки. Перед отходом ко сну  Ариэль должен был давать отчет — исповедоваться перед Чаракой.    

Заходящее  солнце освещало кроны пальм и облака, быстро летящие по небу. Дождь только что  прекратился, и со двора в келью проникал теплый влажный воздух.    

Что же  случилось за день?    

Проснулся  Ариэль, как всегда, на рассвете. Обмывание, молитва, завтрак в общей столовой.  На толстом деревянном подносе подавали лучи    

— лепешки  из муки, совершенно несъедобные жареные земляные орехи и воду в глиняных сосудах.    

Воспитатель  Сатья, как всегда, переводя тяжелый взгляд с одного воспитанника на другого, говорил  им, что едят они бананы, вкусные рисовые лепешки с сахаром и пьют густое  молоко. И школьники, поддаваясь внушению, с удовольствием съедали все поданные  кушанья. Только один мальчик-новичок, еще не подготовленный к массовому  гипнозу, спросил:    

— Где  же бананы? Где рисовые лепешки?    

Сатья  подошел к новичку, приподнял за подбородок его голову и повелительно сказал,  строго посмотрев в глаза:    

— Спи! —  И повторил внушение, после чего и этот мальчик стал с аппетитом есть жесткие  орехи, принимая их за бананы.    

— А  ты почему надела шарф? — спросил другой наставник, худой индус с черной  бородой и бритой головой, обращаясь к девочке лет девяти.    

— Холодно, —  ответила она, зябко пожимая плечиками. Ее лихорадило.    

— Тебе  жарко. Сними сейчас же шарф!    

— Уф,  какая жара! — воскликнула девочка, снимая шарф, и провела по лбу рукой,  как бы вытирая выступивший пот.    

Сатья  нараспев начал читать поучение: воспитанники должны быть нечувствительны к  холоду, жаре, боли. Дух должен торжествовать над телом!    

Дети  сидели тихо, движения их были вялы, апатичны.    

Вдруг  тот самый мальчик, который в начале завтрака спросил: «Где же бананы?» — вырвал  у соседа кусок лучи и, громко засмеявшись, засунул его в рот.    

Сатья одним  прыжком очутился возле ослушника и дернул его за ухо. Мальчик громко заплакал.  Все дети словно окаменели перед таким неслыханным нарушением дисциплины. Смех и  слезы беспощадно искоренялись в этой школе. Сатья схватил одной рукой мальчика,  другой    

— широкий  сосуд. Мальчик совсем затих, только руки и ноги его дрожали.    

Ариэлю  стало жалко новичка.    

Чтобы не  выдать своих чувств, он опустил голову. Да, ему было очень жалко этого восьмилетнего  малыша. Но Ариэль знал, что, сочувствуя товарищу, он совершает большой  проступок, в котором должен покаяться своему воспитателю Чараке.    

«Покаяться  ли?» — мелькнула мысль, но Ариэль подавил ее. Он привык к осторожности,  скрытности даже в своих мыслях.    

По  приказу Сатьи слуга увел мальчика с сосудом на голове. Завтрак был закончен в  полном молчании.    

В этот  день после завтрака должны были уехать несколько юношей и девушек, окончивших  школу.    

Ариэль  чувствовал скрытую симпатию к уезжавшему темнокожему, большеглазому юноше и  стройной девушке и имел основание предполагать, что и они также дружески  относились к нему. Несколько лет совместного пребывания в Дандарате связывали  их. Но свои чувства они прикрывали маской холодности и равнодушия. В редкие  минуты, когда глаза надзирателей и воспитателей не следили за ними, тайные  друзья обменивались одним красноречивым взглядом, иногда рукопожатием — и  только. Все трое хранили свою тайную дружбу — единственное сокровище, которое  согревало их юные сердца, как маленький цветок, чудом сохранившийся в мертвой  пустыне.    

О, если  бы воспитатели проникли в их тайну! С каким ожесточением они растоптали бы этот  цветок! Под гипнозом они заставили бы признаться во всем и внушением убили бы и  это теплое чувство, заменив его холодным и безразличным.    

Прощание  произошло во дворе возле железных ворот. Не глядя друг на друга, уезжающие сказали  ледяным тоном:    

— Прощай,  Ариэль!    

— Прощай,  прощай! — И разошлись, даже не пожав рук.    

Опустив  голову, Ариэль направился в школу, стараясь не думать о друзьях, подавляя  чувство печали, — для тайных мыслей и чувств будет время глубокой ночью.  Об этих думах и чувствах он не скажет никому даже под гипнозом! И в этом была  самая последняя глубокая тайна Ариэля, о которой не догадывались даже хитрый  Чарака и начальник школы Бхарава.    

Потом  были уроки по истории религии, оккультизму, теософии. Обед с «бананами», уроки  английского языка, хиндустани, бенгали, маратхи, санскрита… Скудный ужин.    

— Вы  очень сыты! — внушает Сатья.    

После  ужина — «сеанс». Ариэль уже прошел этот страшный круг дандаратского ада, но  должен присутствовать при «практических занятиях» с новичками.    

Узкий  темный коридор, освещенный только слабым, колеблющимся огоньком светильни с коптящим  фитилем из бракованного хлопка, ведет в большую комнату без окон с таким же  тусклым огоньком. В комнате — грубый стол и несколько циновок на полу.    

Ариэль с  группою старших воспитанников неподвижно, молча стоит в углу на каменном полу.    

Слуга  вводит четырнадцатилетнего мальчика.    

— Пей! —  говорит наставник, протягивая кружку.    

Мальчик  покорно глотает остро пахнущую, горьковатую жидкость, стараясь не морщиться.  Слуга быстро снимает с мальчика рубашку и натирает его тело летучими мазями.  Мальчика охватывает тревога, смертельная тоска. Потом наступает возбуждение. Он  часто и тяжело дышит, зрачки его расширены, руки и ноги дергаются, как у картонного  паяца.    

Учитель  поднимает с пола лампу с мерцающим огоньком и спрашивает:    

— Что  видишь?    

— Я  вижу ослепительное солнце, — отвечает мальчик, щуря глаза.    

Все  чувства обострены. Тихий шепот кажется ему громом, он слышит, как мухоловки  бегают по стенам, как дышит каждый человек в комнате, как бьется сердце у  каждого из присутствующих, как где-то на чердаке шевелятся летучие мыши… Он  видит, слышит, замечает, чувствует то, чего не замечает ни один нормальный  человек.    

У одних  это состояние кончается бредом, у других — сильнейшим нервным припадком. Некоторых  Ариэль уже больше не видел после таких бурных припадков: они или умерли, или  сошли с ума.    

Сам  Ариэль имел крепкий организм. Он прошел все испытания, сохранив свое здоровье.    

Когда  зажглись первые звезды, дверь комнаты открылась. Вошел Чарака, ведя за руку  смуглого мальчика с испуганным лицом.    

— Садись! —  приказал он мальчику.    

Мальчик  сел на пол как автомат. Ариэль подошел к Чараке и поклонился.    

— Это  новый. Его зовут Шарад. Ты поведешь его сегодня. Ты доволен собой?    

— Да,  отец, — ответил Ариэль.    

— Тебе  не в чем покаяться? — недоверчиво спросил Чарака. — Совершенства  может достигнуть лишь тот, кто никогда не бывает доволен собой. — Пытливо  посмотрев в глаза Ариэля, Чарака спросил: — О прошлом не думал?    

— Нет, —  твердо ответил Ариэль.    

В этой  школе воспитанникам воспрещалось думать о жизни до поступления в школу, вспоминать  раннее детство, родителей и задавать вопросы, касающиеся их прошлого и  будущего. Никто из воспитанников не знал, что их ожидает, к чему их готовят,  почти никто не помнил и своего прошлого. Тем, у кого были еще слишком свежие  воспоминания и крепкая память, гипноз помогал забыть прошлое.    

Чарака  еще раз пытливо посмотрел в глаза Ариэля и вышел.    

Шарад  сидел все в той же неподвижной позе, как маленький бронзовый истукан.    

Ариэль  прислушался к удаляющимся шагам Чараки и улыбнулся — в первый раз за весь день.    

Перед  воспитанниками Дандарата было только два пути: для большинства — полное, абсолютное  обезволивание и, в лучшем случае, полная расшатанность нервной системы. Для  ничтожного меньшинства — наиболее сильных физически и интеллектуально — путь  тончайшего лицемерия, хитрейших ухищрений, артистической симуляции. Ариэль  принадлежал к последней группе. Ему удавалось даже противостоять гипнозу,  симулируя сомнамбулическое состояние. Но таких, как он, было немного. Малейшая  ошибка — и обман разоблачался. Наставники были хозяевами души и тела своих  воспитанников.    

Ариэль  быстро и бесшумно подошел к Шараду и прошептал:    

— Тебя  будут пугать, но не бойся, что бы ты ни увидел. Все это нарочно…    

Мальчик  с удивлением и недоверием посмотрел на Ариэля. В школе с ним еще никто так дружески  не говорил.    

— И  главное: не плачь, не кричи, если не хочешь, чтобы тебя били!    

Шарад  перестал плакать.    

За окном  бесшумно метались летучие мыши, иногда влетая в окно. На стенах комнаты маленькие  домашние ящерицы ловили насекомых. Мальчик засмотрелся на них и успокоился.    

Ариэль  зажег масляную светильню. Красный язычок пламени тускло осветил комнату. Проникавший  через окно ветер колебал пламя, и на стенах плясала тень Ариэля. Углы комнаты  оставались во мраке.    

В  противоположном от мальчика углу что-то зашевелилось. Шарад вгляделся и  похолодел от ужаса. Из щели выползала большая желтая змея с короткой толстой  головой, раздутой шеей, плоским брюхом, со светлым, окаймленным черными линиями  рисунком на шейной части, похожим на очки. Наи!    

Вслед за  первой наи — очковой змеей — выползла другая, черно-бурая, за нею — совсем черная,  потом серая, еще и еще. Змеи расползались по комнате, окружали мальчика.    

— Сиди,  не двигайся, молчи! — шептал Ариэль, бесстрастный, как всегда, и сам  словно застывший.    

Змеи  подползли совсем близко. Они высоко поднимали переднюю часть туловища, сильно  расширяли шеи в виде плоского щита и смотрели прямо в глаза мальчику, готовясь  броситься на него.    

Ариэль  едва слышно засвистел унылую, однообразную мелодию, в которой чередовались  всего три тона.    

Змеи  замерли, прислушиваясь, потом опустили головы и, медленно отползая в угол,  скрылись в отверстии пола.    

Шарад  продолжал сидеть неподвижно. Капли холодного пота покрывали его лицо.    

— Молодец! —  прошептал Ариэль. Но эта похвала была незаслуженной: мальчик не кричал и не  двигался потому, что был парализован страхом.    

В  комнату ворвался порыв ветра, принесший с собой сладкий запах жасмина.    

На небе  звезды покрылись тучами. Загремел гром, и скоро зашумел тропический ливень. Воздух  сразу стал свежее. Вспыхивали молнии, освещая стену дома на противоположной  стороне и отражаясь в воде, которая быстро покрыла весь двор, превратившийся в  озеро.    

Мальчик  облегченно вздохнул, выходя из своего оцепенения. Однако его ждали новые испытания.    

Стена из  циновки, разделявшая комнаты, неожиданно поднялась, и Шарад увидел ослепительно  освещенную комнату, пол которой был застлан белой клеенкой. Посреди комнаты стоял  огромный тигр. Свет падал ему в глаза, и золотистое полосатое животное  щурилось, недовольно потряхивая головой. Упругим хвостом зверь бил по полу.    

Но вот  глаза тигра стали привыкать к яркому свету. Щурясь, он уставился на Шарада,  издал тихое короткое рычание и, опустившись на передние лапы, весь напрягся,  готовясь к прыжку.    

Шарад  схватился за голову и неистово закричал.    

Он  почувствовал, как кто-то прикасается к его плечу. «Загрызет!» — цепенея от  ужаса, подумал мальчик. Но прикосновение было слишком легким для лапы зверя.    

— Зачем  ты закричал? — услышал он голос Ариэля. — Наставник накажет тебя за  это! Идем! — Ариэль взял Шарада за руку и почти насильно поставил на ноги.    

Только  теперь Шарад осмелился открыть глаза. Стена из циновки была на месте. В комнате  полумрак. За окном шумит утихающий ливень. Слышатся отдаленные, глухие удары  грома.    

Пошатываясь,  Шарад побрел за Ариэлем, почти не соображая.    

Они  прошли длинный полутемный коридор, вошли в узкую дверь. Ариэль пропустил Шарада  вперед и сказал громко:    

— Иди!  Здесь лестница. Не упади. — И шепотом добавил: — Будь осторожен! Не кричи,  что бы с тобой ни произошло. Не бойся. Тебя пугают для того, чтобы ты привык  ничего не бояться.    

Ариэль  вспомнил, как он сам впервые подвергался этим испытаниям. Тогда он шел один.  Его никто не предупреждал и не утешал.    

Шарад,  дрожа от страха, спустился по полуобвалившимся ступеням лестницы. Перед ним  было темное подземелье. Пахло сыростью. Воздух тяжелый, застоявшийся. Каменный  пол покрыт жидким холодным илом. Сверху капали крупные капли. Где-то журчала  вода. Мальчик, не зная куда идти, протянул вперед руку, чтобы не удариться о  невидимую преграду.    

— Иди,  иди, — подтолкнул его Ариэль.    

Шарад  двинулся вперед в глубокой темноте. Где-то послышались заглушенные стоны, дикие  завывания, безумный хохот. Потом наступила зловещая тишина. Но темнота казалась  наполненной живыми существами. Шарад чувствовал чьи-то холодные прикосновения.  Внезапно раздался чудовищный грохот, от которого дрогнула земля.    

— Иди!  Иди!    

Мальчик  прикоснулся рукой к осклизлой стене. Скоро и другая рука коснулась стены. Подземелье  суживалось. Шарад уже с трудом пробирался вперед.    

— Иди!  Иди! — повелительно приказал Ариэль. И тут же шепнул: — Не бойся, сейчас…    

Но он не  договорил. Шарад вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног и он падает в  бездну.    

Упал он  на что-то мягкое и влажное. На него опускается тяжелый свод и прижимает к  земле. Он задыхается, стонет.    

— Молчи! —  слышит он шепот Ариэля.    

Но вот  свод поднимается. Кругом все та же темнота. Вдруг из темноты возникает светлое  облако. Оно принимает форму гигантского старика с белой длинной бородой. Из  светящихся, как туман при луне, одежд поднимается костлявая рука. Слышится  глухой, низкий голос.    

— Если  хочешь жить, встань и иди не оглядываясь.    

И Шарад  повиновался. Тихонько плача, он встает и бредет по коридору. Стены подземелья  начинают светиться тусклым красноватым светом. Становится тепло, потом  невыносимо жарко. Стены все краснеют и сдвигаются. Сквозь щели пробивается  пламя. Его языки пылают все ярче, все ближе. Еще немного — и вспыхнут волосы,  загорится одежда. Шарад задыхается, начинает терять сознание. Кто-то  подхватывает его, и последнее, что он слышит, — это шепот Ариэля:    

— Бедный  Шарад!..    

 Глава вторая. Дандарат    

     

Ариэль  проснулся, и первою его мыслью было «Бедный Шарад!»    

Нервное  потрясение Шарада было столь велико, что его пришлось поместить в школьную  больницу. Врач заставил Шарада выпить горячего молока с водкой, и ребенок  уснул, а Ариэль, его невольный проводник, вернулся к себе.    

Пока  Ариэль умывался, взошло солнце. Прозвонил гонг. Вместо грубой будничной рубахи  Ариэль надел полотняную одежду. В школе ожидали приезда именитых гостей.    

После  завтрака преподаватели и старшие воспитатели собрались в большом зале,  уставленном креслами, стульями, скамьями. В конце длинного зала возвышалась  эстрада, застланная ковром и украшенная гирляндами цветов. Окна были плотно  закрыты, и зал освещался электрическими лампами в причудливых бронзовых  люстрах.    

Скоро  начали появляться и гости в самых разнообразных костюмах. Здесь были важные смуглые  седобородые старики в шелковых одеждах, украшенных жемчугами и драгоценными  камнями, и тощие факиры, и представители разных каст со знаком касты на лбу,  начертанным глиной из Ганга, одетые в грубую дхоти[1] и старомодную короткую  куртку, украшенную лентами, в башмаках деревенской работы с загнутыми носками.  У иных сбоку висели даже маленькие медные котелки, по обычаю аскетов. Были и  такие, одежду которых составляли простыня и деревянные сандалии.    

Последними  появились сагибы. Белокожие, рослые, самоуверенные англичане в белых костюмах  заняли кресла в первом ряду.    

Школьное  начальство подобострастно ухаживало за ними.    

На  эстраду взошел белокожий человек в индийском костюме — начальник школы Бхарава.  На чистейшем английском языке он приветствовал гостей в изысканнейших  выражениях и просил их «оказать честь посмотреть на достижения Дандарата в деле  воспитания слуг мира, господа и истины».    

Воспитатели  начали показывать своих наиболее талантливых воспитанников. Это было похоже на  сеансы «профессоров магии и оккультных наук».    

Один за  другим выходили на эстраду воспитанники. Они воспроизводили целые сцены и произносили  речи под влиянием гипноза, повторяли с необычайной точностью сказанное  кем-нибудь из присутствующих. У некоторых воспитанников внимание было изощрено  до такой степени, что они замечали движения присутствующих, незаметные для  других. По словам учителей, некоторые из воспитанников могли видеть излучения,  идущие из головы упорно думающего человека, «слышать рефлекторные движения  звуковых органов, бессознательно фиксирующих звуками процесс мышления», то есть  не только «видеть», но и «слышать» работу мозга. Все это здесь же  «подтверждалось на опыте», вызывая одобрение гостей.    

Демонстрировались  и юноши-феномены, которые якобы вырабатывали в себе сильные электрические  заряды, зажигающие лампочку накаливания, дающие крупные искры, окружающие ореолом  их тела. Другие видели в темноте.    

Затем  следовали специалисты иного рода: услышав несколько слов собеседника, наблюдая  его лицо, движения, внешние признаки, они безошибочно рассказывали о ближайших  событиях его жизни.    

Ариэль  смотрел на это представление и думал:    

«Они бы  лучше показали те испытания, которым подвергаются воспитанники».    

Ариэль  прошел через все эти круги ада. Последним испытанием, которому он подвергся,  было «приятие духа». Ариэль с внутренним содроганием вспомнил этот мрачный  обряд, выполняемый воспитанниками последних ступеней обучения. Их заставляли  присутствовать при кончине людей, держать умирающих за руки, а когда наступал  момент смерти, им приказывали целовать умирающих в губы и принимать в себя  последний вздох. Это было отвратительно. Но Ариэль умел сдерживать себя.    

Поднявшийся  шум отвлек Ариэля от его мыслей.    

Начальник  школы приглашал гостей в другой зал, где их ожидало представление в ином роде.    

Здесь  должна была происходить раздача дипломов членам теософической «Белой ложи» из  рук самого «учителя учителей» Иисуса-Матерейи.    

Огромный  зал утопал в зелени и цветах. Эстрада, устланная ковром, напоминала беседку, увитую  плющом, розами и жасмином. Сквозь открытые окна в зал проникали порывы знойного  ветра. Становилось жарко. Входящие сбрасывали с плеч шали и обмахивались  пальмовыми веерами. Толстый заминдар[2]  незаметно засунул в рот лист бетеля.    

В первом  ряду на двух золоченых креслах, обитых желтым шелком, уселись пожилой англичанин  в очках, с волнистой седой бородой, и мэм-сагиб — полная женщина с круглым  свежим лицом и стрижеными завитыми седыми волосами, в индийском костюме, —  вожди теософического общества мистер Броунлоу и миссис Дрейден. Директор школы  поднес ей букет цветов.    

Когда  все расселись, хор девочек и мальчиков в голубых костюмах, украшенных  гирляндами из белых олеандров, запел гимн. При последних звуках гимна в беседке  появился Матерейя.    

Все  встали. Многие из гостей упали на колени.    

«Учитель  учителей» был одет в небесно-голубого цвета длинную одежду. Его голова с волнистыми,  падающими на плечи волосами и небольшой бородкой напоминала изображения Христа  итальянских художников. На красивом, слишком женственном — «сладостном» — лице  застыла «божественная» улыбка. Он благословляюще поднял руки.    

Мэм-сагиб  с восхищением смотрела на его красивое лицо. Она любовалась им без тени религиозного  чувства.    

Бородатый  Броунлоу перехватил ее взгляд и нахмурился.    

Началась  церемония раздачи дипломов, сопровождаемая многочисленными поклонами.    

Некоторые  члены ложи снимали с груди знаки отличия, чтобы получить их еще раз из рук Матерейи,  простирались перед ним на полу, а он поднимал над ними руки и раздавал цветы.    

Потом  «учитель учителей» начал говорить и привел слушателей в такую экзальтацию, что  послышались истерические выкрики, многие упали в обморок, другие бились в  судорогах.    

Еще раз  благословив всех, Матерейя — новое воплощение Будды — ушел.    

Сагиб  поднялся, взял под руку мэм-сагиб. Они прошли в дверь за эстрадой, как люди,  все здесь хорошо знающие, и оказались в комфортабельном, по-европейски  меблированном кабинете, даже с камином, в котором в этом климате не было  никакой нужды.    

Сагиб  сел за письменный стол директора школы, мэм-сагиб поместилась в кресле рядом с  ним.    

Вошедший  вслед за ними директор школы уселся на стул лишь после того, как высокий гость  сказал:    

— Присядьте,  мистер Пирс, и расскажите, как у вас идут дела.    

Мистер  Пирс, известный в школе под именем Бхаравы, с разрешения миссис Дрейден закурил  сигару, взятую с собственного письменного стола, подумал: «Ты сам лучше меня  знаешь о школе».    

И это  была правда.    

Мистер  Пирс и сагиб-мистер Броунлоу — оба были англичанами, и оба работали на одном поприще.  Религия — один из устоев общественной системы, которой они служили, —  давала зловещие трещины, теряла свое обаяние в народных массах. Нужны были  какие-то подпорки, суррогаты, «заменители». Нужно было поддержать веру в  божество, в дух, поддержать мистические настроения. И на сцену появились  общества теософии, спиритизма, оккультизма, издававшие тысячи книг во всех  странах мира. Центр их находился в Лондоне. Нельзя было не использовать Индию,  окруженную в глазах европейцев и американцев ореолом таинственности, с ее  «оккультными знаниями», йогами и факирами. В самой же Индии религия так хорошо  помогала англичанам поддерживать свое господство.    

Здесь  был построен великолепный храм с куполом-полусферой. Здесь же, неподалеку от Мадраса,  была создана школа Дандарат для увеличения числа адептов и жрецов таинственных  наук, где для Азии готовились будущие «учителя учителей», вроде  Иисуса-Матерейи, Кришнамутри-«Альциона» — «великого учителя, подобного Кришне  или Будде», и всякие медиумы, прорицатели, гипнотизеры, чудотворцы, ясновидящие  — для Европы и Америки.    

Мадрасская  школа существует неофициально. К этому побуждают не только своеобразный уклад и  необычайные методы воспитания, но и некоторые причины более щепетильного  свойства. Сюда помещают детей только те родители, родственники или опекуны,  которые по той или иной причине на время или навсегда хотят избавиться от  ребенка. Некоторые же из детей просто похищаются у родителей агентами  Дандарата.    

Здесь  обучают истории религий и языкам тех стран, куда воспитанник предназначается  для работы.    

Особенно  талантливые, то есть особенно нервные, из оканчивающих школу остаются в ней в  качестве воспитателей.    

Гипноз в  системе воспитания занимает большое место. Крайнее обострение восприимчивости  дает возможность некоторым воспитанникам выступать в качестве «чтецов мыслей»,  воспринимая незаметные для других движения губ, глаз, едва уловимые звуки  наставника, и производить разные «чудеса».    

Для той  же цели служат и всякого рода трюки, вроде светящихся ореолов вокруг тела, ароматов,  исходящих от тела «святого», чрезвычайно ловко задуманные и выполняемые. Среди  воспитателей и «научных консультантов» школы немало и талантливых людей с  большими знаниями.    

Такова  была школа Дандарат.    

Мистер  Пирс, дымя сигарой, делал доклад. Броунлоу и Дрезден поощрительно кивали головами.    

— Как  обстоит дело с выпускниками? — спросил мистер Броунлоу.    

Пирс  назвал несколько имен воспитанников, объяснил их специальность и места, куда  они направляются.    

— Я  еще не решил, по какому пути направить Ариэля, — сказал Пирс.    

— Это  тот, трудновоспитуемый? — спросил Броунлоу. — Как его настоящее имя?    

— Аврелий  Гальтон.    

— Помню.  Его поместили опекуны?    

— Совершенно  верно, — отозвался Пирс. — Мистер Воден и мистер Хезлон из Лондона.  Они недавно запрашивали о нем. Я ответил, что здоровье Аврелия не оставляет  желать лучшего, однако…    

Броунлоу  недовольно поморщился, сделал пальцами рук нетерпеливое движение, скосив глаза,  опасливо взглянул на миссис Дрейден, которой не полагалось знать все, и прервал  Пирса:    

— Так  что же вы хотите с ним сделать?    

— Могу  лишь сказать, что на роли медиума, ясновидящего, пророка он не годен. Для этого  у Ариэля слишком крепкая голова и, несмотря ни на что, слишком здоровая нервная  организация, — добавил он с долей огорчения и даже с виноватым  видом. — Трудновоспитуемый. Притом эти Боден и Хезлон…    

— Знаю.  Они писали и мне, — снова прервал Пирса Броунлоу. — У Чарлза Хайда  есть интересные новости. Поговорите с ним об Ариэле. Может быть, подойдет.    

— Кто  это Чарлз Хайд? — спросила миссис Дрейден.    

— Вы  не знаете? — учтиво обратился к ней Пирс. — Один из научных сотрудников  нашей школы. Чрезвычайно интересный человек.    

— Итак,  поговорите с ним! — повторил, поднимаясь, Броунлоу.    

 Глава третья. Опыты  мистера Хайда    

     

— Так  вы говорите, человек-муха? Ха-ха-ха! До сих пор люди умели из мухи делать  слона, а вы хотите из мухи сделать человека…    

— Не  из мухи человека…    

— А  из человека муху? Час от часу не легче. Ха-ха-ха!..    

Такой  разговор происходил в лаборатории Чарлза Хайда, великого, но не признанного  миром ученого, нашедшего приют в Дандарате. Это было подходящее для него место.  Соперники-ученые давно говорили, что место Хайда в сумасшедшем доме. Разница же  между этим домом и Дандаратом заключалась только в том, что дома для  умалишенных существуют, чтобы лечить душевнобольных, а Дандарат здоровых делал  душевнобольными.    

Среди воспитателей  и «научных консультантов» также встречались психически ненормальные, хотя в  своем роде и незаурядные люди. К таким принадлежал и Хайд.    

Открытые  окна узкой, как коридор, лаборатории были завешены циновками от света и палящих  лучей солнца. В полумраке виднелись столы, уставленные мудреными машинами  всевозможных геометрических форм. Кубы, шары, цилиндры, диски из меди, стекла,  каучука были переплетены проводами, как лианами. Настоящие джунгли научной  аппаратуры, через которые не легко пробраться непосвященному. Книги  отсутствовали. Вся колоссальная библиотека книг, посвященных разносторонним  наукам, помещалась под огромным совершенно лысым черепом гидроцефала, красным,  как зрелый помидор. Оттуда обладатель феноменальной памяти извлекал без всякого  труда любую нужную справку.    

За годы  жизни в Индии Хайд разжирел, обленился, отпустил окладистую рыжую бороду, приобрел  местные привычки.    

Целыми  часами он валялся на циновке в одних коротких белых штанах. Возле него всегда  стояли кувшин со льдом и лимонами, жестяная банка с бетелем и другая — с  табаком. Его губы были словно окровавлены от слюны, окрашенной бетелем. В одной  руке он держал веер, которым беспрерывно обмахивался, в другой — трубку, жевал  бетель, курил и думал, от времени до времени заставляя двух своих ассистентов,  одного    

— бенгалийца,  другого — англичанина, записывать приходящие ему в голову мысли или проделывать  опыт. Если они ошибались, Хайд раздражался, кричал, но не поднимался с циновки.  А через минуту он уже добродушно хохотал.    

У его  ног на низеньком стуле из бамбука сидел его коллега по Дандарату, тоже  непризнанный ученый, Оскар Фокс. Он был худ, как аскет, бритое лицо пожелтело  от малярии. На этом хмуром, со впавшими щеками лице лежала печать озлобленности  неудачника. Говорил он тоном обиженного человека, не отрывая глаз от  часов-браслета, и через каждые пятнадцать минут пунктуально вынимал из жестяной  коробочки пилюли и глотал.    

Уже  больше года Хайд и Фокс работали по заданию Дандарата: создать летающего  человека — найти средство, при помощи которого человек мог летать без всякого  аппарата, как летаем мы в сновидениях. Если тайна будет соблюдена, теософы и  оккультисты получат новое могущественное орудие для пропаганды своих идей. С  летающим человеком можно разыграть немало чудесных сцен, поставив в тупик  официальную науку. Такая задача всего больше подходила для ученых, подобных  Хайду и Фоксу, — немного авантюристам и шарлатанам, немного мечтателям и  вместе с тем людям, безусловно, талантливым. В Дандарате они нашли то, чего не  могли найти нигде: материальные средства для осуществления самых фантастических  проектов. И они изобрели для Дандарата немало «чудес белой и черной магии». Но  все это было не больше как остроумные фокусы. С летающим человеком дело  обстояло сложнее.    

Хайд и  Фокс шли различными путями. Фокс был инженер и физик, Хайд — биофизик. Фокс  представлял собою тип ученого, который творит с огромными усилиями, вечно  сомневаясь в успехе. Он не решался на лобовую атаку научной проблемы,  производил многочисленные опыты-рекогносцировки, ходил вокруг да около, начинал  и бросал. Не доверяя себе, он часто беседовал с Хайдом. И довольно было тому  выразить сомнение или посмеяться, как Фокс бросал свой проект и принимался  выдумывать новый.    

Хайд,  наоборот, был уверен в себе и шел напролом. Хайд не говорил Фоксу, каким путем  он думает создать летающего человека. Единственно, что он открыл Фоксу, —  это то, что «разрешение придет на базе физики, физиологии и биофизики».    

И на  этот раз разговор начался с того, что Фокс заявил:    

— Мне  кажется, я напал на удачную мысль. Проблема создания летающего человека лежит в  проблеме летания мухи.    

Когда  Хайд перестал смеяться, Фокс обиженно начал объяснять, стараясь доказать, что  его идея не так уж смешна и нелепа, как кажется уважаемому коллеге.    

Он долго  говорил о наблюдениях ученых над полетом мухи, о том, насколько сложна эта кажущаяся  простота. Говорил «об особых мускулах в груди мухи „прямого“ и „непрямого“  действия». При полете крылья описывают восьмеркообразную фигуру. Благодаря этим  своим особенностям муха может летать при сравнительно небольшой затрате сил и  небольшой площади крыльев, поднимая относительно большой вес своего тела. И вот  если создать аналогичный аппарат, то человек вполне сможет летать на небольших  крыльях без всяких моторов, используя свою мускульную силу.    

— Великолепно!..  Очаровательно! Восхитительно! Прелестно!.. Чудесно! — После каждого  произнесенного слова Хайд хохотал, не переставая обмахивать веером лицо.    

Фокс  пожелтел от обиды и спросил:    

— Что  же во всем этом смешного? Или вы меня не поняли, или же…    

— Или  же вы ничего не поняли, — прервал его Хайд. — Да, очевидно, вы  совершенно не поняли сущности задания. Что вы предлагаете? Новый летательный  аппарат. Только и всего. Аппарат. Механизм, который можно прицепить на плечи  любому олуху…    

— Почему  же олуху?    

— Аппарат,  который можно пустить в серийное производство. Создать сотни, тысячи людей-мух.  С таким проектом можно выступать не в Дандарате, а в военном министерстве.  Летучие солдаты, разведчики, снайперы, бомбометчики — это, конечно, неплохо. И  вообще неплохо. Долой лестницы, лифты, эскалаторы! Люди-мухи, как пчелы из  улья, вылетают из всех окон небоскребов, роем летят по улицам. Замечательно! А  какой простор для альпинистов! Они на своих мушиных крыльях облепят Эвересты и  Монбланы, как настоящие мухи сахарную голову. Видите, вы меня самого увлекли  вашим проектом. Но, дорогой мой, нам надо совсем другое! Мы должны создать уникум  — человека, который мог бы летать без всякого аппарата, вот так — взял да и  полетел…    

— Но  если сделать такого человека, можно сделать и сотни, тысячи? — возразил  Фокс.    

— Можно  конечно.    

— В  чем же разница?..    

— Разница  в том, что довольно поймать одну вашу человеко-муху, и любой инженер, рассмотрев  ваш аппарат, сумеет сделать такой же. Если же поймают моего летающего человека,  то никто ничего не откроет и не поймет. Секрет известен мне одному. И этот  летающий человек будет единственным в мире. Сделать второго, десятого могу  только я один — и лишь по специальному заказу Дандарата. Понятно?    

Фокс был  совсем обескуражен. Проглотил пилюлю, и она показалась ему особенно горькой.  Помолчав, он сказал:    

— Но  то, о чем вы говорите, я считаю просто невозможным. Это напоминает досужие  вымыслы о левитации факиров. Об этом говорят и пишут немало. Но нам, ученым, не  к лицу верить басням. Я девять лет живу в Индии и никогда не видел случая  левитации. И если бы мне о ней сказал очевидец, человек, которому я вполне  доверяю, я сказал бы ему: «Друг мой, вы жертва ловкого обмана или гипноза».    

— Оставим  факиров в покое. Уильям! — крикнул Хайд. Из соседней комнаты вышел молодой  человек с бледным, истомленным лицом. — Покажите мистеру Фоксу опыт номер  первый.    

Уильям  вышел и вернулся с подносом, на котором стояла небольшая шкатулка.    

— Откройте  шкатулку ключом, мистер Фокс, и приподнимите крышку.    

Фокс с недоверием  повернул ключ. Но ему не пришлось даже приподнять крышку — она сама открылась  под давлением пружины; из шкатулки вдруг вылетела черная пористая масса в кулак  величиной, отвесно поднялась, с легким стуком ударилась в потолок и словно  прилипла к нему.    

Озадаченный  Фокс, задрав голову, молча смотрел на комок, напоминающий черную губку.    

— Достаньте,  Уильям! — приказал Хайд.    

Уильям  принес лестницу, схватил губку рукой и слез.    

— Возьмите,  мистер Фокс, но держите крепче, не упустите.    

Фокс не  почувствовал веса губки. Наоборот, губчатая масса хотя и незначительно, но  давила снизу вверх. Уильям взял из рук Фокса губку, положил в шкатулку, запер и  ушел.    

— В  этом первом опыте я забрался в вашу область, Фокс, — сказал Хайд. —  Физика тонких пленок. Пористая масса с микроскопически тонкими перегородками,  пустоты которой наполнены водородом. Первый летающий металл. Сверхлегкие,  невесомые и, наконец, летающие металлы! Какой переворот в строительной и  транспортной технике! Небоскребы, уходящие в стратосферу, летающие города! Меня  озолотили бы за это изобретение. Но они отвергли, не признали меня, тем хуже  для них! Пусть моим изобретением воспользуется Дандарат для своих чудес!  Представьте скалу, прикованную к земле цепями. Подходит человек, хватает скалу,  цепи снимаются, и человек не только поднимает скалу, но и сам вместе с нею  взлетает на воздух. Эффектно?    

— И  это вы называете левитацией? — насмешливо спросил Фокс. — Тогда и  детский воздушный шар — левитация!    

— Это  я не называю левитацией, — возразил Хайд. — Это было бы левитацией,  если бы удалось создать самого человека из пористой невесомой массы. Тогда  достаточно было бы незаметного толчка ноги, чтобы человек высоко поднялся на  воздух. Но такая задача не по силам даже мне. Есть более простой путь. Уильям!  Покажите опыт номер второй!    

Уильям,  словно подавая блюдо к столу, вынес деревянный поднос, на котором стоял черный  ящик с ручками, а на нем — белый куб. Уильям поставил поднос на пол перед  Фоксом.    

— Поверните  ручку! — скомандовал Хайд.    

И Фокс  увидал, как куб плавно поднялся к потолку, продержался там некоторое время и  так же плавно опустился, когда Уильям повернул ручку обратно.    

— Чудеса  электротехники? Электромагнетизм? — спросил Фокс.    

— Угадали  только наполовину! — смеясь, ответил Хайд. — Вы же физик! Подумайте,  догадайтесь!..    

Фокс  тупо смотрел на куб. Хайд снова засмеялся и самодовольно сказал:    

— Да,  этот орешек не раскусить современным физикам! Работа моя настолько подвинулась  вперед, что я могу кое-что открыть вам. Броуновское движение молекул. Понятно?    

Фокс  молча, широко открытыми глазами смотрел на Хайда.    

— Удивлены?  Еще бы! Броуновское движение беспорядочно, хаотично. Правда, теория вероятности  говорит нам, что теоретически не исключен такой случай, когда все молекулы  одновременно устремятся вверх. И тогда камень или человек мог бы подняться над  землей. Но вероятие такого случая выражается отношением одного к единице со  столькими нулями, что практически такой случай менее возможен, чем, скажем,  столкновение Солнца с каким-нибудь небесным телом. Просто сказать, вероятность  равна нулю. Обычно частица, ударяясь о другие, испытывает одинаковое стремление  двигаться и вправо, и влево, и вверх, и вниз и поэтому остается на месте.  Немудрено, что современные ученые заявляли: «Мы не можем питать никаких иллюзий  относительно возможности пользоваться броуновским движением, например, с целью  поднятия кирпичей на вершину строящегося здания», а значит, и для преодоления  человеческим телом притяжения Земли. На этом вопросе был поставлен крест. Но я  подумал: мысль овладеть стихийной, разрушительной, неукротимой, своевольной  силой молнии показалась бы людям минувших веков столь же безумной и  невозможной. А теперь та же сила покорно течет в наших проводах, двигает наши  машины, дает свет и тепло.    

— И  вы поставили себе задачу овладеть броуновским движением, управлять  беспорядочными скачками молекул?    

— Не  только поставил эту задачу, но, как видите, и разрешил ее. Уильям! Покажите  мистеру Фоксу танец колб!    

На столе  появился длинный плоский аппарат, уставленный стеклянными колбами. Эти колбы  вдруг начали подпрыгивать выше и выше. Одни из них поднимались и опускались  медленно, другие сновали вверх-вниз с большой быстротой.    

Уильям  повернул рычажок аппарата, и одна колба вдруг пулею вылетела в окно.    

— Вы  видите один из этапов моих работ. Эта кадриль колб доставила мне немало хлопот.  Легче выдрессировать бегемота, слона, муху, чем молекулу. Главная трудность в  том, что резвость моих балерин-молекул очень различна. В колбах заключены  молекулы водорода, азота, углекислого газа. Подумайте сами, легко ли заставить  танцевать колбы в одном темпе: при нуле Цельсия скорость движения молекул  водорода равна тысяче шестистам девяноста двум метрам в секунду, азота — четыремстам  пятидесяти четырем, углекислоты и того меньше — тремстам шестидесяти двум. Для  водородной молекулы эта скорость превышает не только скорость полета ружейной  пули, но и артиллерийского снаряда, приближаясь к скорости снарядов  сверхдальнобойных пушек. При повышении же температуры скорость движения молекул  возрастает. Видали, как вылетела водородная колба? Представьте себе пули,  снаряды, которые движутся внутренними силами самих молекул!    

— Как  же вам удалось превратить хаотическое движение молекул в направленное? —  спросил Фокс.    

— Это  длинная история. Пока довольно сказать, что, изучая молекулярное движение,  физики учитывали только роль тепла, игнорируя электрические явления. Мне  пришлось углубиться в изучение сложной игры сил, происходящей в самих атомах,  из которых состоят молекулы, и овладеть этой игрой.    

— Так  что, по существу, это уже не броуновское движение, а скорее  электрическое? — спросил Фокс.    

— Оба  явления находятся в связи.    

Фокс  задумался.    

— Допустим, —  сказал он, — что вам удалось овладеть молекулярным движением, призвав на  помощь электрические факторы притяжения и отталкивания, изменения потенциала,  перезарядки, если я вас понял. Но все, что вы показывали, относится к  неорганическому миру.    

— А  разве тело человека состоит не из неорганических веществ, не из молекул и  атомов? — возразил Хайд. — Трудности заключались не в этом. Первая из  них в том, чтобы привести к одному знаменателю движения молекул различных  скоростей, иначе человеческое тело было бы просто разорвано. Мне пришлось  связать две области: физику и электрофизиологию. Для усиления же электрического  потенциала я вводил в организм искусственные радиоэлементы, которые и снабжали  его лучистой энергией. Получилась цепь: от импульсов мозга, мысли — к нервной  системе, от нервной системы — к явлениям электрофизическим, от них — к  молекулярным.    

— И  вам это удалось?    

— Судите  сами. Сатиш, гусеницу!    

Второй  помощник Хайда принес цветок в горшке с сидящей на листе гусеницей и ударил по  ветке. Гусеница свалилась, но на полпути до пола вдруг остановилась в воздухе.    

Фокс  провел рукой, думая, что гусеница висит на паутине, но паутины не было. Сатиш  осторожно взял гусеницу, положил на лист и унес. Вслед за этим, уже без  приказания, он принес маленького цыпленка с не отросшими еще крыльями и  выпустил на пол.    

Сатиш  громко хлопнул в ладоши. Испуганный бескрылый цыпленок вдруг поднялся на  воздух, с писком пометался по комнате и вылетел в окно, выходящее в парк. Фокс  подошел к окну и увидел, как цыпленок опустился на траву.    

— Не  отходите от окна, Фокс, — сказал Хайд.    

Сатиш  вынес в сад кошку, посадил на дерево и потом позвал:    

— Кудэ!  Кудэ! Иди скорей! Смотри, кошка! Кошка!    

Послышался  лай, и к дереву подбежала маленькая собачка Кудэ (Малютка).    

Увидав  кошку, она залаяла, сделала прыжок и вдруг с жалобным визгом понеслась в небо.  Ее лай и визг слышались все дальше, глуше.    

— Кудэ!  Кудэ! Кудэ! — закричал Сатиш.    

Собака,  которая была уже на высоте сотни метров, начала спускаться. Скоро она была уже  возле Сатиша. Радостно подпрыгнув, она вновь едва не улетела, но Сатиш вовремя  подхватил и унес ее.    

— Теперь  предпоследний номер нашей программы, — весело сказал Хайд.    

— Не  отходите от окна, мистер Фокс.    

Сатиш  посадил на дорожку большую жабу и легонько толкнул ее ногой. Жаба подпрыгнула и  полетела над кустами, деревьями все выше и выше. Скоро Фокс потерял ее из виду,  но еще долго смотрел в синеву неба.    

— Ну  что вы скажете? — спросил Хайд.    

Фокс  молча сел на стул, машинально посмотрел на ручные часы, вздрогнул, быстро  положил в рот сразу две пилюли, но на этот раз даже не почувствовал их вкуса.    

— Надеюсь,  все это уже можно назвать левитацией? — сказал Хайд, обмахиваясь  веером. — Вы, конечно, обратили внимание на поведение левитантов?  Гусеница, которую вы видели, обладала способностью опускаться вниз на паутине.  Я закрыл у нее выводные протоки паутинных желез, поэтому в момент поднятия она  не могла выпустить паутину и висеть на ней. Но нервные центры работали обычно и  посылали соответствующие импульсы. Этого было достаточно, чтобы привести в действие  по-новому организованное молекулярное движение и произвести электрическую перезарядку  молекул в отношении заряда Земли, и гусеница «повисла в воздухе». Цыпленок —  птица, почти разучившаяся летать, но сохранившая инстинкты, необходимые для  летания. И, пользуясь этими инстинктами, она могла более полно использовать  новую способность левитации, чем гусеница. Собака может только прыгать. И хотя  она умственно высокоразвитое животное, однако неожиданный полет ошеломил ее, и  она улетела бы в небо и погибла, если бы зов Сатиша не дал ей стимула — желания  вернуться назад. Что же касается жабы, стоящей на довольно низкой ступени  развития, то она погибла, долетев до холодных и бедных кислородом слоев  воздуха. Как показали опыты, со смертью животного исчезает и способность к  левитации, и наша лягушка, быть может, уже упала на голову какого-нибудь  изумленного крестьянина… Впрочем, способность к левитации исчезает, должна исчезнуть  после того, как в организме произойдет распад искусственных радиоэлементов.    

Из всех  этих опытов, — продолжал Хайд, — вы, конечно, и сами сделали общий  вывод: использовать левитацию можно тем шире, чем больше развиты высшие нервные  центры животного. Полное же овладение левитацией возможно только человеком.    

— Опыт  с жабой вы назвали предпоследним, но последнего так и не показали, —  сказал Фокс.    

— Не  трудно догадаться, что последний опыт и будет человек, — ответил Хайд.    

— Будет!  Значит, такого опыта вы еще не проделывали?    

— Вы  видите, что почва для этого вполне подготовлена, — возразил Хайд —  Возьмите этот опыт с собакой, нервная система которой и, в частности, полушария  головного мозга, видимо, не пострадали от левитации, несмотря на то, что в ее  организме должны были произойти большие изменения в кровообращении, в работе  нервной системы и другие. И я жду только…    

В это  время в дверь постучались, и в комнату вошел Бхарава-Пирс.    

— А,  мистер Пирс! Почтенный гуру![3]  Бхарава-бабу — с насмешкой сказал Хайд. — Какие новости?    

— Мистер  Броунлоу послал меня к вам.    

— Броунлоу  уже беседовал со мной. Кого он назвал?    

— Ариэля  Аврелия Гальтона.    

— Пусть  первым летающим человеком будет Ариэль, — безразличным тоном сказал Хайд.    

— Я  вижу в этом даже перст судьбы, — заговорил Пирс, возводя глаза к  потолку. — Вы знаете, что в Дандарате принято давать воспитанникам новые  имена. Аврелия мы назвали Ариэлем по созвучию, Ариэль — спутник планеты Урана.  Вместе с тем Aizy — воздушный. Уран же — божество, олицетворяющее небо.    

— Пощадите,  мистер Пирс! Вы так вошли в свою роль саниаси[4]  Бхаравы, что забываете, перед кем мудрствуете!    

— Привычка  — вторая натура, — с улыбкой, уже другим тоном ответил Пирс. — Я вот  о чем хотел спросить вас, мистер Хайд. Опыт не угрожает жизни Ариэля?    

— Думаю,  что нет, — отвечал Хайд. — Но если вы так дорожите его жизнью,  сделайте первый опыт на себе. Для меня безразлично, с кого начать. Летающий  директор школы! Это было бы эффектно!    

Пропустив  злую шутку Хайда мимо ушей. Пирс задал новый вопрос:    

— А  умственным способностям опыт не угрожает?    

— Весьма  возможно.    

— Ну  что же делать? Имея в виду важность дела, мы должны идти на некоторый  риск, — со вздохом сказал Пирс.    

— Терпеть  не могу, когда вы говорите таким иезуитским тоном. Ведь я насквозь вас вижу, мистер  Пирс. Больше всего вам хотелось бы, чтобы Ариэль остался жив, но сошел с ума,  однако и не настолько, чтобы его нельзя было использовать для ваших  теософических и — ха-ха-ха! — оккультных целей. Ведь так, старая лисица?    

Пирс хотел  вспылить, но, вспомнив, что Хайд человек нужный, сдержался и сухо ответил.    

— Наш  долг — повиноваться высшим предначертаниям. Я очень рад, что вы уяснили, в  каком направлении необходимо действовать. Ариэль придет к вам сегодня вечером.  Но будьте осторожны, мистер Хайд. Подготовьте его к тому, чем он станет.  Неожиданное получение способности летать не шутка. Как бы он сразу не разбил  себе голову    

 Глава четвертая. Друзья    

     

Шарад  вернулся из больницы в комнату Ариэля. Между ними установились необычные для  воспитанников Дандарата отношения.    

По  правилам школы, старший должен был руководить младшим, являясь первым и  ближайшим воспитателем и «вероучителем», гуру. Никакой близости, интимности,  дружбы не допускалось. Слепое подчинение младшего старшему было основой воспитания.  Но Ариэль сохранил в душе долю самостоятельности под личиной полного  повиновения. Чувство самосохранения заставляло его быть лицемерным, прибегать к  симуляции. И в этом он достиг виртуозности. По такому же пути Ариэль и вел  Шарада. Малыш инстинктивно понял, что от него требуется. Он принимал  сокрушенный вид, когда при посторонних Ариэль сурово бранил его за проступки,  которых он не совершал. Когда же они оставались одни, Ариэль тихо шептал на ухо  своему воспитаннику поучения, от которых пришли бы в ужас учителя и воспитатели  Дандарата. Нередко у Ариэля вырывались слова: «Как я ненавижу их» — и Шарад  понимал, о ком говорит гуру Ариэль. Шарад в не меньшей степени ненавидел Пирса  и всех его мучителей, но у него это чувство было парализовано страхом. Мальчик  дрожал и оглядывался, боясь за себя и за Ариэля, когда Ариэль доверял ему свои  сокровенные мысли.    

Однажды  вечером Ариэль тихо беседовал с Шарадом. В коридоре послышались крадущиеся шаги  Бхаравы. Ариэль, слух которого был чрезвычайно тонок, тотчас отошел от мальчика  и начал громко бранить его. Шарад сделал виноватую рожицу. Бхарава вошел в  комнату, пытливо, как всегда, посмотрел на воспитанников и обратился к Ариэлю с  такими словами:    

— Сын  мой! Не жалея сил и труда, мы растили и холили тебя. Настало время сбора  плодов. Ты уже юноша. Твое образование закончено. Пора приниматься за работу —  послужить тем, кто кормил и воспитывал тебя, отблагодарить за их заботы, кров и  стол. Дандарат оказал тебе высокую честь, предназначив к великому служению, и я  надеюсь, что ты вполне оправдаешь наше доверие.    

Во время  этой речи, произнесенной напыщенным тоном, Ариэль смотрел прямо в глаза Бхараве,  как человек, которому нечего скрывать. Юноша понял, что решается его судьба, в  его жизни наступает перелом. Но ни один мускул не дрогнул на его лице, ни  малейшего волнения не отразилось на нем.    

Шарад  тоже понял, что ему предстоит разлука с единственным человеком, который  облегчал его существование. Шарад еще не умел владеть собой так, как Ариэль,  поэтому он опустил глаза и даже старался не дышать, чтобы не обратить на себя  внимания страшного Бхаравы.    

Ариэль  «взял прах от ног» Бхаравы, то есть нагнулся, прикоснулся рукой к стопам  Бхаравы, той же рукой прикоснулся к своему лбу и сказал:    

— Мои  мысли, мои желания, мои поступки, моя жизнь принадлежат вам.    

Бхарава,  кончив испытующий осмотр, остался доволен. В первый раз за все годы обучения он  приласкал Ариэля — дотронулся кончиками пальцев до его подбородка и затем  поцеловал их.    

— Иди  за мною, Ариэль. Твой первый шаг будет шагом уже на новой стезе жизни!    

Ариэль  последовал за ним, как хорошо выдрессированная собака.    

А Шарад,  оставшись один, закрыл лицо руками и, не будучи в силах сдерживать себя,  заплакал.    

Какова  же была его радость, когда в полночь он вдруг почувствовал знакомое прикосновение  руки и услышал шепот Ариэля.    

— Это  ты, дада?[5] —  спросил он шепотом.    

— Я,  Шарад, не бойся.    

— Что  с тобой было, дада?    

— Тише!..  Бхарава… Знаешь, он совсем не индус, а англичанин Пирс… Он повел меня к Чарлзу  Хайду, это ученый. Тоже сагиб. Хайд, когда увидел Бхараву, воскликнул: «Вот и  вы, мистер Пирс! И Ариэль?» Бхарава так озлился… замигал Хайду. Хайд тогда  поправился, сказал: «Добрый вечер, Бхарава-бабу!» Но я уже понял, что Бхарава  не индус. Впрочем, я и раньше догадывался об этом. Здесь у нас лгут на каждом  шагу.    

— И  что же делал этот Ха? — торопил Шарад.    

— Хайд?  Он только осмотрел меня как доктор, потом сказал Бхараве: «Вполне годен.  Здоров. Через несколько дней он у нас». Но тут Пирс вновь начал делать гримасы,  и Хайд приказал: «Приходи рано утром, до завтрака, понимаешь? До завтрака.  Ничего не ешь, но хорошенько вымойся. Прими ванну, а не только обычное ваше  омовение». Вот и все.    

— Почему  же ты так долго не приходил?    

— Бхарава  делал мне наставления: «Повиновение, повиновение и еще раз повиновение!» — и  Ариэль тихонько рассмеялся.    

В эту  ночь друзья мало спали. Шарад горевал о предстоящей разлуке с другом. Ариэль  гадал о том, что ожидает его.    

 Глава пятая. На новой  стезе    

     

Когда на  другое утро Ариэль, простившись с Шарадом, явился к Хайду, тот встретил его в белом  халате и белой шапочке.    

Они  вошли в комнату, напоминающую и операционную и рентгеновский кабинет, только с  более сложной и необычной аппаратурой.    

Хайд  приказал Ариэлю раздеться и лечь на стол, устланный белой клеенкой.    

Ариэль,  как всегда, беспрекословно повиновался, предполагая, что его будут погружать в  гипнотический сон, который Ариэль умел артистически симулировать. Но он ошибся.    

Хайд  приказал Ариэлю проглотить разведенный в воде порошок и затем крикнул:    

— Уильям,  маску!    

Молодой  человек в белом халате и белом колпаке наложил на лицо Ариэля маску с ватой, от  которой исходил сильный приторный запах.    

— Дыши  глубже, Ариэль, и громко считай! — приказал Хайд.    

— Раз…  два… три… — начал Ариэль.    

К концу  второго десятка он стал сбиваться со счета, делать паузы и скоро потерял  сознание…    

— Ну  вот и все, — услышал он, когда вновь пришел в себя и открыл глаза. Его  тошнило, в голове шумело. Он лежал уже на полу в кабинете-лаборатории  Хайда. — Ну что, плохо себя чувствуешь? Ничего, это скоро пройдет. Полежи  спокойно, — сказал Хайд.    

Он так и  лежал на циновке, уже полураздетый, как всегда, с красными от бетеля губами и  курил трубку, обмахиваясь веером.    

Помня  предупреждения Пирса, Хайд решил осторожно подготовить Ариэля к роли летающего  человека.    

И когда  Ариэль окончательно пришел в себя, Хайд сказал ему:    

— Ты  сильный, Ариэль? Мог бы ты приподнять такого же юношу, как сам?    

— Не  пробовал, но думаю, что мог бы, — помедлив ответил он. Жизнь в Дандарате  приучила его к осторожным ответам.    

— Каждый  здоровый человек может приподнять тяжесть, равную весу его тела и даже больше!  Уильям! Поскачи-ка на стуле! — приказал ученый явившемуся на его зов  Уильяму.    

Уильям,  уже подготовленный к этому, сел верхом на венский стул, обвил ногами его ножки,  а руками ухватился за спинку и начал подпрыгивать, двигаясь по комнате  скачками, как это делают дети.    

Ариэль с  удивлением смотрел на галопирующего Уильяма.    

— Обрати  внимание, Ариэль, ноги у Уильяма не касаются пола. Уильям только рывком вверх и  вперед дергает стул и приподнимается вместе с ним на воздух. При каждом рывке  он подскакивает вместе со стулом не более чем на три-пять сантиметров и на  столько же подвигается вперед. Но если бы Уильям при том же весе был сильнее,  то, не правда ли, он подскакивал бы выше и прыгал дальше? Не так ли? И чем  сильнее, тем выше и дальше. В этом нет ничего чудесного и необычайного. Ну, так  вот. Запомни теперь, Ариэль. Пока ты находился под наркозом… пока ты спал, я  ввел… влил в твое тело… ну, жидкость, которая во много раз увеличила твою силу.  И теперь ты сможешь прыгать на стуле получше Уильяма. Попробуй! Вставай, садись  на стул и прыгай, как Уильям.    

Уильям  уступил место Ариэлю, привязав предварительно к обручу стула бечеву, конец  которой держал в руке.    

— Прыгай,  Ариэль!    

Ариэль  дернул стул и неожиданно для себя сделал такой прыжок, что ударился бы головой  о потолок, если бы не бечева. Но эта же бечева задержала полет по дуге, и  Ариэль упал вместе со стулом на пол, повалив и Уильяма.    

Хайд  громко рассмеялся, но вдруг нахмурился. Он, видимо, волновался, даже перестал  жевать бетель.    

— Ты  не ушибся, Ариэль?    

— Немного…  Только колено и локоть, — ответил Ариэль, совершенно ошеломленный всем  происшедшим.    

— А  что ты чувствовал, когда полетел?    

— Я…  Мне как будто что-то легко ударило в голову и плечи… Что-то давило, только не  снаружи, а изнутри…    

— Так…  Так… Этого и надо было ожидать, — пробормотал Хайд. — Но не очень  сильно? Не больно?    

— Нет.  Только в первый момент. Я очень удивился и даже немного испугался.    

— И  это не мешало тебе думать? Ты не терял сознания хотя бы на мгновение?    

— Нет, —  ответил Ариэль. — Кажется, что нет.    

— Отлично! —  воскликнул Хайд и пробормотал: — По крайней мере для меня. Пирс не всем будет  доволен, но это его дело. Ну, а что ты упал, ушибся, в этом виновата бечева.  Без нее, впрочем, ты рисковал бы разбить себе голову об потолок. Бечеву же мы  привязали потому, что ты еще не умеешь управлять своей силой. Слушай, Ариэль,  слушай внимательно. Теперь ты умеешь делать то, чего не умеет делать ни один  человек. Ты можешь летать. И для того чтобы полететь, тебе надо только пожелать  этого. Ты можешь подниматься, летать быстрее или медленнее, поворачиваться в  любую сторону, опускаться по своему желанию. Надо только управлять собой, как  ты управляешь своим телом, когда идешь, встаешь, садишься, ложишься. Понимаешь?  Ну, попробуй еще попрыгать на стуле. И уже не дергай стула, а только подумай о  том, что тебе надо приподняться, лететь.    

Ариэль  уселся на стул, взялся за спинку и подумал: «Я сейчас поднимусь!» И он  действительно поднялся на высоту метра, облетел комнату и плавно опустился  возле Хайда, сам не веря себе.    

— Молодец!  Ты делаешь быстрые успехи.    

— А  без стула я могу летать? — спросил Ариэль.    

Хайд  расхохотался, брызгая красной слюной.    

— Ну  конечно! Ха-ха-ха! Ты думал, что стул — летательный аппарат, вроде помела  ведьмы? Ты теперь стал летающим человеком. Первым человеком, который может  летать без всяких механизмов и крыльев. Гордись!    

Ариэль  встал со стула. «Поднимусь!» И он поднялся, неподвижно повиснув в воздухе.    

— Ха-ха-ха!  Авантюрист? Шарлатан? — грохотал Хайд, вспоминая своих ученых коллег, не  признававших его. — Не угодно ли?    

Дверь  кабинета открылась. На пороге стоял Бхарава, из-за его плеча выглядывал Фокс.    

Пирс-Бхарава,  увидав Ариэля между полом и потолком, широко открыл рот и словно окаменел. Фокс  болезненно сжал сухие губы и изогнулся в виде вопросительного знака. Ариэль  плавно поворачивался, опускался и снова медленно поднимался.    

— Входите,  мистеры! Что же вы? — торжествующе окликнул их Хайд.    

Пирс  наконец пришел в себя и бросился закрывать окно, ворча: «Какая неосторожность!»  Потом обошел вокруг Ариэля, качая головой.    

— Поздравляю  вас, коллега! — выдавил из себя Фокс, подойдя к Хайду и кривя рот в  улыбку.    

— Ну  что? Это получше вашей мухи? — спросил Хайд, фамильярно хлопнув Фокса по  плечу так, что тот покачнулся.    

Ариэль  опустился на пол. А Бхарава-Пирс поспешил к телефону, вызвал Броунлоу и  попросил его немедленно прибыть к Хайду.    

— Как  же ты чувствуешь себя, когда летаешь? — спросил Бхарава Ариэля.    

— Хорошо.  Вначале немного неприятно… тело, плечи…    

— Так,  так! В голове мутится? Мысли мешаются?    

— Нет.    

— Умственные  способности у Ариэля не нарушены, увы… Гм… Да, да!    

— сказал  Хайд.    

Пирс  многозначительно посмотрел на него.    

Скоро  появились мистер Броунлоу и миссис Дрейден.    

Ариэля  заставляли подниматься к потолку, летать по комнате стоя, лежа, «рыбкой», как  сказала миссис Дрейден, переворачиваться, совершать всяческие фигуры высшего  пилотажа. Миссис Дрейден ежеминутно ахала то от страха за Ариэля, то от  восхищения и восклицала:    

— Прелестно!  Чудно! Очаровательно!    

Броунлоу,  с довольным видом потирая руки, поощрял Ариэля на все новые воздушные трюки.    

— Да  вы замучаете его! — добродушно воскликнул Хайд и приказал Ариэлю  опуститься на пол.    

Все,  кроме Хайда, уселись, и Бхарава, обращаясь к Ариэлю, произнес речь, как всегда  высокопарную, изобилующую цитатами и восточными метафорами.    

Он снова  говорил о великой чести, которой удостоился Ариэль, ставший чуть ли не сыном Индры,  бога неба и атмосферы, и братом Маруты, бога ветров, о великом могуществе,  которое получил Ариэль, но и о великой ответственности.    

Бхарава  внушал Ариэлю, устремив на него гипнотический взгляд, беспрекословное, абсолютное  повиновение и угрожал страшными карами за малейшее ослушание.    

— Если  же ты вздумал бы улететь, то помни, что тебя ждет такая ужасная, мучительная,  страшная смерть, какой не умирал еще ни один человек. Куда бы ты ни улетел, на  высокие горы, в темные джунгли, в дикие пустыни или даже на край света, помни,  мы найдем тебя всюду, потому что власть наша безгранична. И тогда… —  Бхарава начал рисовать картины всевозможных пыток и мучений так красочно, что  миссис Дрейден стала ежиться и ахать. — И еще помни: ни одному человеку не  должен ты показывать, что можешь летать. Не смей даже говорить об этом. Не смей  и летать, подниматься хотя бы на дюйм от пола без нашего приказания. Не летай,  даже находясь один в комнате!    

И  Бхарава начал делать руками жесты, которые, вероятно, должны были закрепить  внушение. Затем уже своим обычным голосом он строго сказал:    

— Сейчас  можешь идти к себе. Помни всегда о моих словах.    

Ариэль  поклонился и направился к двери, стараясь ступать, как обычно, и опасаясь  взлететь при каждом шаге. «Я должен идти, идти, а не лететь!» — мысленно  твердил он.    

Когда  Ариэль вышел, Пирс опасливо проводил его взглядом сквозь неприкрытую дверь.  Потом он вздохнул с облегчением и сказал, как бы отвечая своим мыслям:    

— Нет,  он не улетит! Как всех воспитанников Дандарата, мы совершенно обезволили его.    

— Все-таки  неосторожно было отпускать Ариэля одного, — заметил Броунлоу.    

— Что  же вы, на цепочке его будете теперь держать и отпускать, как привязанный  шар? — насмешливо спросил Хайд.    

— Можно  было отправить с провожатым, который держал бы его за руку,    

— возразил  Броунлоу, — и затем посадить под замок в комнату без окон.    

— А  если бы он и с провожатым улетел? — насмешливо спросил Хайд.    

Дрейден  вскрикнула от удивления, а Броунлоу поднял брови на лоб.    

— Возможно  ли это?    

— Вполне, —  ответил Хайд, — если только провожатый не будет тяжелее самого Ариэля.    

— Еще  одно осложнение, — воскликнул Броунлоу.    

— Обо  всем этом надо было подумать раньше. Я свое дело сделал, а как вы будете  охранять и демонстрировать вашего Индру, это уже не моя забота, — заявил  Хайд.    

— Мистер  Броунлоу, — вмешался Пирс, — ваши опасения совершенно неосновательны.  Ариэль уже давно на крепкой цепочке: он не только обезволен, но и находится в  постоянном гипнотическом трансе. Я так часто внушал ему под гипнозом полное  повиновение, что теперь всякое мое приказание он воспринимает как непреложное и  не нарушит его даже под страхом смерти. Это надежнее железных оков. Я беру всю  ответственность на себя.    

Броунлоу  промолвил, пожав плечами.    

— Пусть  будет так!    

Хайд  заговорил о вознаграждении и начал шумно торговаться с Пирсом. Они так спорили,  что миссис Дрейден, опасаясь того, что у нее начнется мигрень, поднялась. Вслед  за нею поднялся Броунлоу.    

— Мы  с вами еще поговорим, мистер! — сказал Пирс Хайду, провожая гостей.    

Они  вышли из дома — Пирс с Броунлоу, а Фокс с миссис Дрейден.    

Она  расспрашивала Фокса, каким образом удалось «этому кудеснику Хайду» создать летающего  человека, и, не вслушиваясь в ответы, прерывала его все новыми вопросами:    

— А  животных можно сделать летающими? Кошку, например? — спрашивала она.    

— Да,  я сам видел, как летела собака, потом жаба…    

— Изумительно!  Я непременно закажу мистеру Хайду, чтобы он превратил мою кошечку Кюин в  летающую. Она будет по вечерам отгонять от веранды летучих мышей, которых я  страшно боюсь и которые мне портят лучшее время суток. Ведь в этой Индии, в  Мадрасе, только и живешь вечерами. Как это будет восхитительно!    

И так  как миссис Дрейден была не только оккультисткой, но и поэтессой, то, подняв  свои бесцветные глаза к небу, она начала импровизировать:    

По небу  летела летучая мышь, За нею летела летучая кошка.    

У Пирса  и Броунлоу разговор шел в ином направлении.    

Пирс спрашивал  Броунлоу, будут ли они создавать при помощи Хайда других летающих людей, или же  Ариэль останется единственным. И в последнем случае, чтобы Хайда не переманили  их враги, не следует ли принять соответствующие меры…    

«Не  убить ли Хайда?» — с полуслова понял Броунлоу и сказал:    

— Пока  надо принять меры к тому, чтобы он не ушел от нас. Других летающих людей мы делать  не будем. Но с Ариэлем может что-нибудь случиться. Хайд будет нам еще нужен.  Следите только за тем, чтобы и Хайд был изолирован от внешнего мира. Ясно?    

Пирс  кивнул головой и ответил:    

— Будет  исполнено.    

 Глава шестая. К  неведомой судьбе    

     

Выйдя от  Хайда, Ариэль направился к общежитию по дорожке сада. Он ступал медленно, словно  только учился ходить, и так нажимал подошвами сандалий, что хрустел песок,  которым была усыпана дорожка. Он не сомневался, что за ним следят.    

Ариэль  все еще находился под впечатлением своих полетов по комнате. Он может летать!  Эта мысль наполняла его радостным волнением, причины которого он боялся понять  сейчас здесь, в саду, при свете солнца, под взглядами Бхаравы, которые он  чувствовал на себе. Ариэль подавлял, не допускал на поверхность сознания мысли,  которые, словно ликующая песнь, звучали в его душе: «Свобода! Освобождение!» Он  упивался лишь отзвуками этой песни.    

Только повернув  за угол, он разрешил себе подумать осторожно, чтобы мысль не перешла в  действие: «Если бы я только захотел, то сейчас же мог бы подняться и улететь из  этой ненавистной школы, от этих ужасных людей» И он еще усерднее, еще тверже  наступал на этот хрустящий песок.    

Ариэль  никогда за все годы пребывания в школе не оставлял мысли выбраться на волю,  узнать свое прошлое, разыскать родных.    

Несмотря  на запреты и гипнотические внушения, он ночами, оставаясь один, старался  вызвать в памяти воспоминания раннего детства, до поступления в Дандарат.  Иногда картины этого прошлого — обрывки того, что сохранила память, — он  видел и во сне, причем сны бывали даже ярче, чем сознательно вызываемые  воспоминания.    

Он видел  совсем другую страну, свинцовое небо, уличные фонари, тускло мерцающие сквозь  густой серо-бурый туман, огромные, мокрые от сырости и дождя здания, людей,  которые внезапно возникали и так же внезапно исчезали в сумеречных клубах  тумана…    

Он сидит  в автомобиле и смотрит на этот дымчатый, сырой, расплывчатый мир…    

И вдруг  иная картина…    

Большая  комната. Огромный камин, в котором пылают дрова. Ариэль сидит на ковре и строит  из кубиков дом. Рядом на шелковой подушке сидит белокурая девочка и подает ему  кубики. В мягком кресле, возле камина, с книгой в руках, строго поглядывая  поверх очков, сидит старуха в черной кружевной наколке на седой голове.    

В  комнату входит человек в черном костюме. У него злые, круглые, как у филина,  глаза и отвратительная фальшивая улыбка. Ариэль так боится и ненавидит этого  человека. Человек в черном костюме идет по ковру, улыбаясь все шире, в глазах  его злоба. Он растаптывает домик из кубиков. Ариэль плачет и… просыпается.    

За окном  вырисовываются листья пальмы, на глубоко-синем небе — крупные звезды… Мечутся  летучие мыши… Душная ночь, Индия… Дандарат…    

Иногда  Ариэль видел себя в маленькой душной качающейся комнате. За круглым окном —  огромные страшные зеленые волны. А напротив Ариэля на диване еще более  страшный, чем волны, черный человек, тот самый, который растоптал во сне или  наяву игрушечный домик…    

Других  воспоминаний раннего детства память не сохранила. Ужасы Дандарата, через  которые Ариэль прошел, заслонили прошлое. Но оно живет в душе Ариэля, как  несколько былинок в песчаной пустыне.    

Одиночество,  безрадостное детство и юность. Ни родных, ни друзей… Вот только Шарад… Бедный  Шарад! Он ступил лишь на первую ступень лестницы мучений. Если бы удалось его  избавить от этого ада!    

«Я могу  летать…» Но Ариэль усилием воли отгоняет эту мысль и твердо ступает по земле.    

— Ариэль,  дала! — радостно шепчет Шарад, увидев входящего друга, но тотчас умолкает,  взглянув на строгое выражение его лица. Сейчас не время для беседы.    

Прозвонил  гонг, сзывающий на завтрак, и друзья отправились в столовую молчаливые, не  глядя друг на друга.    

В этот  день Шарад получил несколько замечаний от воспитателей за рассеянность. День тянулся  медленно.    

Перед  закатом солнца в комнату Ариэля зашел Бхарава и сказал Ариэлю, чтобы он не  забыл взять у эконома новую одежду.    

— Завтра  в пять часов утра я зайду за тобой. Будь готов. Вымойся, надень новую одежду.    

Ариэль  покорно наклонил голову.    

— Как  Шарад? — спросил, уходя, Бхарава.    

— Плохо  овладевает сосредоточением, — ответил Ариэль.    

— Надо  построже наказывать, — сказал Бхарава и, метнув на Шарада сердитый взгляд,  вышел.    

Перед  сном, как всегда, Ариэль заставил Шарада прочитать несколько отрывков из  священных книг — Шастров. Он был спокоен, строг и требовал, чтобы Шарад читал  громко, нараспев.    

От  внимания Шарада, однако, не ускользнуло, что Ариэль несколько раз бросал взгляд  на окно и в это время по лицу Ариэля проходила тень озабоченности. Деревья в  парке шумели от порывов ветра, предвещавшего дождь. Раздавались отдаленные  раскаты грома, но на небе еще ярко сверкали звезды. И только когда с правой  стороны бледно-туманная полоса Млечного Пути начала темнеть от надвигавшейся  тучи, Ариэль вздохнул с облегчением. Вскоре послышалось шуршанье первых крупных  капель дождя. В темноте мелодично прозвучал гонг — настал час отхода ко сну.    

Шарад  захлопнул толстую книгу, Ариэль задул светильник. Они сидели на циновке плечом  к плечу в тишине и мраке.    

Шарад  услышал, как Ариэль поднялся. Следом за ним встал и Шарад. Ариэль обнял его и  приподнял.    

— Какой  ты легонький! — шепнул Ариэль и чему-то тихо засмеялся. — Хочешь,  Шарад, я подниму тебя еще выше?    

И  мальчик почувствовал, как Ариэль поднял его почти до потолка, подержал на  высоте и опустил. Неужели у Ариэля такие длинные руки?    

— Ложись,  Шарад! — шепнул Ариэль.    

Они  легли на циновку, и Ариэль зашептал в самое ухо мальчика:    

— Слушай,  Шарад! Хайд сделал из меня летающего человека. Понимаешь, я теперь могу летать,  как птица.    

— А  где же твои крылья, дада? — спросил Шарад, ощупывая плечи Ариэля.    

— Я  могу летать без крыльев. Так, как мы летаем во сне. Они, наверно, хотят  показывать меня людям, как чудо. А я… я хочу улететь из Дандарата!    

— Что  же со мной будет без тебя, дада? — заплакал Шарад.    

— Тише!  Не плачь! Я хочу взять и тебя с собой. Ты легонький, и я думаю, что смогу  улететь вместе с тобою.    

— Возьми!  Возьми меня отсюда, дада! Здесь так плохо, так страшно. Я умру без тебя, —  шептал мальчик.    

— Возьму…  Слышишь, как шумит дождь? Это хорошо. В темноте нас никто не увидит… Окно  открыто… Тсс!.. Чьи-то шаги… Молчи!..    

Дверь  скрипнула.    

— Ты  спишь, Ариэль? — услышали они голос Бхаравы. — Ариэль!    

— Мм… —  промычал Ариэль, потом, как бы вдруг проснувшись, воскликнул: — Ах, это вы,  гуру Бхарава!    

— Почему  ты не закрыл окно, Ариэль? Посмотри, сколько натекло воды на пол! —  Бхарава закрыл окно, опустил шторы и ушел, ничего больше не сказав.    

Ариэль  понял: Бхарава следит за ним, не доверяет. Окно можно открыть, но что, если за  окном Бхарава поставил сторожей? Стоит поднять штору, и начнется тревога…    

Шарад,  лежа на циновке, дрожал как в лихорадке. За окном уже шумел ливень. Удары грома  раздавались все ближе, чаще, громче. Вспышки молний сквозь светлую штору  освещали комнату голубым пламенем. Ариэль стоял у притолоки окна с нахмуренным  лицом. Потом он снял с деревянного колышка на стене полотенце и шепнул Шараду:    

— Иди  за мной.    

Они  приоткрыли циновку-стену, проникли в соседнюю комнату, бесшумно вышли в  коридор. Здесь было совершенно темно. Ариэль шел вперед, ведя Шарада, который  держался за конец полотенца. Все спали. Кругом была тишина. Они спускались и  поднимались по лестницам, неслышно проходили длинные коридоры, наконец начали  подниматься по крутой деревянной лестнице.    

Ариэль  отбросил люк, ведущий на крышу. Их сразу ослепила молния, оглушил гром, вымочил  ливень. Они поднялись на плоскую крышу.    

— Садись  мне на спину, Шарад! — шепнул Ариэль.    

Шарад  забрался ему на спину, Ариэль привязал его полотенцем, выпрямился и посмотрел вокруг.  При вспышке молнии он увидел широкий двор, залитый водой, и сверкавшие, как  озеро, корпуса Дандарата, стены. Вдали виднелись огни Мадраса, за ним океан.  Ариэль чувствовал, как Шарад дрожит у него на спине.    

— Скоро  полетишь? — шепнул Шарад в самое ухо.    

Ариэля  охватило волнение. Неужели он в самом деле сейчас поднимется на воздух? Летать  в комнате было легко, но сейчас, в бурю, с Шарадом на спине… Что, если они  упадут посредине двора?    

Вдруг  послышались неурочные в это время частые сигналы гонга. Тревога! Ариэль  представил себе злое лицо Бхаравы, вспомнил его угрозы и взлетел над крышей.    

Он  почувствовал головокружение. Мысли мутились.    

Как  самолет, делающий круг над аэродромом, прежде чем лечь на курс, Ариэль пролетел  над крышей. На дворе уже кричали, прогремел выстрел, замелькали огни фонарей, в  окнах вспыхнул свет ламп.    

Сквозь  потоки дождя Ариэль устремился вперед, летя для облегчения по ветру, который  дул с юго-запада.    

Внизу  быстро промелькнул двор, плоские крыши, парк, стены…    

Ариэля  относило ветром к океану. Слева при вспышках молнии виднелись цепи гор, впереди  — огни Мадраса. В форте Сен-Джордж пылал огненный глаз маяка. Ариэль летел  теперь над песчаной равниной так низко, что виднелись рисовые поля. И снова  песок… Дождь хлестал по телу, свистел в ушах ветер, развевая волосы.    

Под  ними, блестя огнями, прополз поезд. В океане виднелся пароход. Приближаясь к  порту, он давал продолжительные гудки.    

Вот и  Мадрас. Грязная речонка Кувам, вздувшаяся от ливня. Узкие кривые улицы «Черного  города», низкие кирпичные дома вперемежку с бамбуковыми хижинами. Европейская  часть города была хорошо освещена. Ариэль и Шарад слышали гудки автомобилей,  звонки трамваев. Над крышами города поднимался купол обсерватории, дворец  набоба.    

Они пролетели  над ботаническим садом. При свете фонарей и вспышках молний можно было  различить ореховые и финиковые пальмы, индийские смоковницы, пускающие корни из  ветвей, бамбуковые рощи, кофейные деревья.    

С  дорожки сада послышались крики удивления. Тут только Ариэль сообразил, какую  неосторожность делает, пролетая над городом. Но он был сам так ошеломлен  полетом, что мысли его путались. Временами ему казалось, что все это происходит  во сне. Шарад что-то кричал, но Ариэль за шумом дождя и ветра не мог разобрать  его слова. Наконец Шарад крикнул ему в ухо:    

— Нас  видят люди, дада!    

Вместо  ответа Ариэль круто повернул на запад, к горам. Он чувствовал, что слабеет. Все  его тело было покрыто испариной, он тяжело дышал. Но надо улететь как можно  дальше от Дандарата, Мадраса.    

Гроза  проходила, дождь утихал, но ветер дул сильно. Их снова начало относить к  океану. Там они могут погибнуть. И Ариэль напрягал последние силы. Шарад крепко  держался за Ариэля, который чувствовал на своей спине теплоту тела маленького  друга. Спасти его и себя во что бы то ни стало!    

Так  летели они среди бури и мрака навстречу неведомой судьбе.    

 Глава седьмая. Боден и  Хезлон    

     

Контора  адвокатов Боден и Хезлон — Лондон, Сити, Кинг-Вильям-стрит    

— помещалась  возле самой церкви Марии Вулнот.    

Из окна  конторы можно было видеть в нише статую мадонны, потемневшую от лондонских туманов  и копоти, а звон церковных часов заглушал даже шипенье и кашель старинных  конторских часов в черном, изъеденном жучком футляре таких огромных размеров,  что в нем могли бы поместиться и Боден и Хезлон — сухонькие, бритые старички в  старомодных сюртуках, похожие друг на друга, как братья-близнецы.    

Тридцать  лет они сидели друг против друга за конторками музейного вида, отделенные от  клерков стеклянной перегородкой. Через стекло они могли следить за служащими и  в то же время говорить о секретных делах фирмы, не опасаясь ушей клерков.  Впрочем, говорили они очень мало, понимая друг друга с полуслова.    

Прочитав  письмо, Боден делал на его уголке таинственный значок и передавал Хезлону. Тот,  в свою очередь, прочитывал бумагу, смотрел на иероглиф, кивал головой и писал  резолюцию для клерков. Лишь в редких случаях их мнения расходились, но и тогда  требовалось всего несколько коротких слов или отрывочных фраз, — чтобы  прийти к соглашению.    

Это была  старая известная фирма, специализировавшаяся на делах о наследствах, завещаниях  и опеке и принимавшая только богатых клиентов. Немудрено, что Боден и Хезлон  составили себе крупное состояние, размеры которого значительно превышали  законные нормы гонорара. Но эта сторона дела оставалась тайной фирмы,  сохраняемой в гроссбухах за толстыми стенами несгораемых шкафов.    

В это  редкое для Лондона солнечное утро мистер Боден, как всегда, первый разбирал  корреспонденцию и перебрасывал прочитанные бумаги на конторку своего  компаньона.    

В уголке  плотного голубоватого конверта стоял почтовый штемпель Мадраса. Боден быстро  разорвал конверт и углубился в чтение письма, все больше поджимая свои тонкие  сухие губы.    

Кончив  письмо, он включил радио. Голос диктора сообщал биржевые курсы, но Боден не слушал  его. Радио было включено только для того, чтобы клерки через стеклянную  перегородку не могли услышать ни одного слова из того, что будут говорить Боден  и Хезлон. Очевидно, предстояло очень важное совещание, и Хезлон уставился на Бодена  своими круглыми, как у филина, выцветшими глазами.    

Но  диктор напрасно старался: Боден еще ничего не говорил. Он молча перебросил  письмо Хезлону, который с большим вниманием прочитал его и устремил свои  белесые глаза в глаза компаньона. Так они просидели некоторое время, словно  ведя молчаливый разговор.    

И в  самом деле, за эти минуты ими было много сказано друг другу, вернее — каждый из  них думал об одном и том же, освежая в памяти все обстоятельства одного из  самых выгодных, но и самых сложных своих дел    

— дела  Гальтона.    

Несколько  лет назад умер старый клиент Бодена и Хезлона — богатый землевладелец и фабрикант  баронет сэр Томас Гальтон. После него остались малолетние дети — Аврелий и его  сестра Джейн. По завещанию все огромное недвижимое имущество Томаса Гальтона и  львиная доля движимого переходила к его сыну Аврелию; опекунами до  совершеннолетия наследников назначались Боден и Хезлон. Для них эта опека была  настоящим золотым дном. Они так ловко распоряжались имуществом вместе с членами  опекунского совета, что из года в год приумножали свое собственное состояние.  Но их мысль не могла примириться с тем, что при наступлении совершеннолетия  наследников этот источник дохода должен иссякнуть и к Аврелию перейдет хотя и  сильно уменьшившееся, но все же еще значительное состояние. В случае смерти  Аврелия до достижения им совершеннолетия имущество перешло бы по наследству к  его сестре Джейн, а она была старше своего брата, и конец опеки наступил бы еще  раньше — по достижении ею совершеннолетия. Поэтому для ловких опекунов самым  выгодным выходом было положение, при котором Аврелий продолжал бы жить, но оказался  недееспособным и по достижении совершеннолетия. Юридически это было бы возможно  в том случае, если бы Аврелий оказался душевнобольным и был признан таковым установленным  порядком. К этому и были направлены усилия Бодена и Хезлона. Они уже не раз  помещали своих подопечных в дома для умалишенных, где подкупленные ими врачи  умело делали из нормальных детей душевнобольных людей. Однако это обходилось  недешево. В мадрасской школе Дандарат оказались более покладистые люди,  результат же, как было известно Бодену и Хезлону, получался тот же. Мадрасская  школа представляла и ту выгоду, что Индия была далеко и потому опекунские  власти, с которыми, впрочем, Боден и Хезлон жили в ладу, и, главное,  подрастающая Джейн не могли бы следить за судьбой Аврелия. И он в раннем  детстве был отвезен самим Боденом в Дандарат. Но так как эта школа официально  не существовала, то в опекунских отчетах фигурировала мифическая школа-санаторий  для нервнобольных детей. Бланки, подписи и отчеты этой школы фабриковались Дандаратом.    

В  Дандарате мистер Боден, привезя маленького Аврелия, имел продолжительную беседу  с директором школы Пирсом-Бхаравой, дав ему указания: жизнь и физическое  здоровье Аврелия Гальтона должны быть сохранены во что бы то ни стало. Что же  касается нервной системы и психики, то они должны быть предельно расшатаны.  Общеевропейского образования Аврелию ни в каком случае не давать. Умственно не  развивать. Никаких практических знаний, никакого знакомства с жизнью. Если не  удастся свести с ума, держать его по крайней мере в состоянии инфантилизма —  детской стадии развития.    

Пирс  быстро понял, чего от него требуют, и обещал создать из Аврелия классического  идиота. Не так быстро, но все же сговорились и о деньгах.    

Вполне  удовлетворенный, Боден вернулся в Лондон. Весь отчет компаньону о поездке  состоял из двух слов: «Олл райт!» — и Хезлон больше ни о чем не спрашивал.    

Пирс два  раза в год присылал Бодену и Хезлону официальные отчеты для опекунского совета  и неофициальные донесения. Вначале они были очень утешительные. Но затем начали  появляться такие фразы: «Ариэль-Аврелий, к сожалению, оказался  трудновоспитуемым», — и компаньоны прекрасно понимали, что это значит.    

Но они  не теряли надежды. На худой конец, если Аврелий и не станет умалишенным, то все  же нетрудно будет получить признание его недееспособности. Боден и Хезлон в  каждом отчете опекунскому совету писали об умственной отсталости, дефективности  своего опекаемого. Когда же он предстанет совершеннолетним детиной с пушком на  губах перед врачебной экспертизой, опекунским советом и судом и не в состоянии  будет ответить на обычные вопросы: «Какой сегодня день, какого месяца, сколько  вам лет, какой вы национальности, вероисповедания» и тому подобное и на каждый  вопрос будет неизменно отвечать: «Я не знаю», — его слабоумие будет  очевидно для всех. Остальное докончат дружеские отношения с  судебно-медицинскими экспертами и членами опекунского совета.    

Так шли  годы. До совершеннолетия Аврелия осталось всего несколько месяцев, когда было получено  письмо, заставившее Бодена включить радиорепродуктор.    

Пирс  сообщал о том, что курс учения в школе Дандарат Аврелием закончен, но он,  разумеется, может остаться в ней до совершеннолетия.    

Так как  «умственное состояние Аврелия-Ариэля Гальтона, к сожалению, оставляло желать  лучшего», то он, Пирс, принужден был подвергнуть Ариэля специальному лечению по  методу профессора Хайда, «мистеры Боден и Хезлон знают, какой это опытный врач  и глубокий ученый. К величайшему прискорбию, даже вмешательство профессора  Хайда не оказало заметного действия на умственные способности Ариэля, но опыт  все же прошел не безрезультатно: Аврелий неожиданно для всех и самого мистера  Хайда получил необычайную и поистине чудесную способность, которой трудно  поверить, если не видеть самому: способность подниматься на воздух без всякого  аппарата. Этот божественный дар делает Ариэля весьма полезным для тех великих  целей, которые ставит себе наша организация».    

В  черновике Пирс вначале написал «бесценным», но потом поправил на более  осторожное: «весьма полезным».    

«И если  уважаемые мистеры Боден и Хезлон не возражают, то ТО и ООЗ (что значило Теософическое  общество и Общество оккультных знаний) готовы немедленно использовать Ариэля  для своих целей, разумеется, после того, как он будет признан недееспособным».    

Наконец-то  усердие диктора пригодилось: придвинувшись к Хезлону, Боден проговорил:    

— Не  сошел ли Пирс с ума?    

— Это  случается с теми, которые имеют дело с ненормальными, — ответил Хезлон,  кивнув головой.    

— Как  бы то ни было… — и, не договорив, Боден начал быстро что-то писать на  телеграфном бланке. Набросав несколько строк, он передал Хезлону бланк, на  котором было написано:    

«Никаких  шагов до получения наших указаний. Примите все меры охраны. Боден, Хезлон».    

Хезлон  кивнул головой и передал клеркам через форточку телеграмму, надписав адрес.    

— Пожалуй,  одному из нас придется поехать, — сказал Хезлон.    

— Да, —  отозвался Боден.    

И  компаньоны уставились друг на друга, обдумывая новую ситуацию.    

— Джейн… —  после паузы сказал Боден, давая направление мыслей своему компаньону.    

— Да, —  ответил тот.    

И они  погрузились в размышление, глубине которого могли бы позавидовать йоги.