1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 

  
   
Патрик Ротфусс
   
СТРАХИ МУДРЕЦА
   
Книга 1
  
  
   
Моим терпеливым поклонникам — за то, что читают мой блог и говорят, что им хотелось бы видеть в идеальной книге, даже если это займет больше времени.
  
  
   
Моим толковым бета-читателям — за их бесценную помощь и терпение, с каким они относятся к моей параноидальной скрытности.
  
  
   
Моему замечательному агенту — за то, что отгоняет от моих дверей разных волков.
  
  
   
Моему мудрому редактору — за то, что мне дали время и возможность написать книгу, которой можно гордиться.
  
  
   
Моим любящим родным — за то, что поддерживают меня и не устают напоминать, что время от времени стоит все же выходить из дома.
  
  
   
Моей понимающей подруге — за то, что не бросает меня, когда я становлюсь жутким и невыносимым от бесконечной вычитки.
  
  
   
И моему милому малышу — за то, что любит своего папочку, несмотря на то что мне все время приходится бросать его и садиться работать — даже когда нам так здорово вместе, даже когда мы разговариваем об уточках.
  
  
   
    
ПРОЛОГ
    
ТРЕХЧАСТНАЯ ТИШИНА
   
   
Близился рассвет. Трактир «Путеводный камень» погрузился в тишину, и складывалась эта тишина из трех частей.
   
Самой заметной частью было пустое, гулкое до эха молчание, порожденное несколькими причинами. Будь сегодня гроза, капли дождя стучали бы по крыше и шелестели в лозах селаса за трактиром. Урчал и грохотал бы гром, и гром прогнал бы тишину по дороге, точно опавшие осенние листья. Если бы в трактире ночевали путники, они бы сейчас ворочались и потягивались у себя в комнатах, разгоняя тишину, как тускнеющие, полузабытые сны. Играй здесь музыка… Нет, вот уж музыки точно не было. Так что в воздухе висела тишина.
   
В трактире черноволосый мужчина мягко прикрыл за собой заднюю дверь. В кромешной темноте он пробрался через кухню, через зал, спустился по лестнице в подвал. Наученный долгим опытом, он непринужденно переступал расшатавшиеся доски, которые могли бы скрипнуть или застонать под его весом. Его осторожные шаги отдавались в тишине лишь чуть слышным «Топ. Топ. Топ…». Этим он добавлял к царящему в трактире молчанию, большому и гулкому, свое, маленькое и пугливое. Получался своего рода сплав, контрапункт.
   
Третью тишину уловить было не так легко. Пожалуй, если вслушиваться достаточно долго, вы ощутили бы ее в холоде оконного стекла и в гладких оштукатуренных стенах комнаты трактирщика. Тишина таилась в черном сундуке, стоящем в ногах узкой и жесткой кровати. Она пряталась в руках человека, который неподвижно лежал на кровати, глядя в окно на первый бледный проблеск наступающей зари.
   
У человека были рыжие волосы — совершенно рыжие, словно пламя. Темные глаза безучастно смотрели в пространство, и лежал он с безропотным видом того, кто давно утратил всякую надежду заснуть.
   
Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, и третья тишина тоже. Неудивительно, что тишина эта была самой большой из трех: она окутывала две первые, поглощала их — бездонная и безбрежная, словно конец осени, и тяжелая, как обкатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка — молчание человека, ожидающего смерти.
  
  
   
    
ГЛАВА 1
    
ЯБЛОКО И БУЗИНА
   
   
Баст стоял, облокотившись на длинную стойку красного дерева. Ему было скучно.
   
Окинув взглядом пустой зал, он вздохнул, порылся, нашел чистую белую тряпочку. И со скорбным видом принялся протирать стойку.
   
Через некоторое время Баст подался вперед и прищурился, вглядываясь в какое-то незаметное пятнышко. Он поскреб его ногтем и нахмурился: палец оставил на стойке маслянистое пятно. Баст наклонился, дыхнул на полированную поверхность и протер ее. Потом задумался, старательно подышал на дерево и написал на получившемся пятне бранное слово.
   
Баст отшвырнул тряпку и прошел между пустых столов и стульев к широким окнам. И надолго застыл у окна, глядя на немощеную дорогу, разрезающую городок пополам.
   
Потом вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Двигался он с небрежной грацией танцора и великолепной непринужденностью кота. Однако, когда он запускал пальцы в свои черные волосы, жест выдавал тревогу. Голубые глаза непрестанно шарили по комнате, будто искали выход. Будто искали здесь что-то, чего они не видели сотню раз до того.
   
Но нет, ничего нового тут не было. Пустые столы и стулья. Пустые табуреты у стойки. На прилавке за стойкой две огромные бочки — одна для виски, другая — для пива. Между бочками — целая батарея бутылок всех цветов и форм. А над бутылками висел меч.
   
Взгляд Баста упал на бутылки. Он пристально, задумчиво осмотрел их, потом зашел за стойку и достал тяжелую глиняную кружку.
   
Баст глубоко вздохнул, указал пальцем на первую бутылку в нижнем ряду и заговорил нараспев, отсчитывая бутылки:
   
    
     
Клен, калитка,
     
Тишина,
     
Пламя, пепел,
     
Бузина!
    
   
   
Считалочка закончилась на приземистой зеленой бутылке. Баст выкрутил пробку, неспешно пригубил бутылку и скривился. Его передернуло. Он поспешно поставил бутылку на место и взял вместо нее другую, красную и пузатую. Пригубил ее, задумчиво вытер влажные губы, кивнул и щедро плеснул себе в кружку.
   
Потом указал на следующую бутылку и снова принялся считать:
   
    
     
Прялка, прядь,
     
Луна в ночи,
     
Ивы, окна,
     
Свет свечи.
    
   
   
На этот раз ему выпала прозрачная бутылка с бледно-желтой жидкостью внутри. Баст выдернул пробку и щедро плеснул в кружку, не потрудившись попробовать. Отставив бутылку в сторону, он взял кружку и принялся яростно ее трясти. Потом отхлебнул. Расплылся в улыбке, ткнул пальцем в следующую бутылку, отчего она тоненько звякнула, и опять завел свою считалочку:
   
    
     
Путник, пиво,
     
Камень, кладь,
     
Ветер, воды…
    
   
   
Тут скрипнула половая доска, Баст вскинул голову и широко улыбнулся.
   
— С добрым утром, Реши!
   
Рыжеволосый трактирщик стоял у лестницы. Он отряхнул длиннопалыми руками чистый фартук и рукава рубашки.
   
— Что, гость еще не встал?
   
Баст мотнул головой.
   
— Не шуршит, не шевелится!
   
— Ну, ему нелегко пришлось за последние два дня, — сказал Коут. — Должно быть, оно его догнало…
   
Он осекся, задрал голову, принюхался.
   
— Ты что, пил, что ли?
   
Вопрос был задан скорее с любопытством, чем в порядке обвинения.
   
— Да нет, — ответил Баст.
   
Трактирщик приподнял бровь.
   
— Я дегустировал, — пояснил Баст, сделав ударение на последнем слове. — Надо же сначала продегустировать, а потом уже пить.
   
— Ага, — сказал трактирщик. — Собирался пить, стало быть.
   
— Ну да, клянусь малыми богами, — ответил Баст. — Я собирался напиться. А что тут еще делать-то?
   
Баст достал кружку из-под стойки и заглянул в нее.
   
— Я рассчитывал на бузину, а мне досталась какая-то дыня…
   
Он задумчиво поболтал кружку.
   
— И что-то пряное.
   
Он отхлебнул еще и задумчиво сощурился.
   
— Корица? — спросил он, окинув взглядом ряды бутылок. — А что, бузины у нас совсем не осталось?
   
— Где-то должна была быть, — ответил трактирщик, не потрудившись взглянуть на бутылки. — Погоди минутку, Баст. Послушай меня. Нам нужно поговорить о том, что ты сделал вчера вечером.
   
Баст застыл.
   
— А что я сделал, Реши?
   
— Остановил ту тварь из Маэля, — сказал Коут.
   
— А-а! — Баст вздохнул с облегчением и небрежно махнул рукой. — Я ее просто задержал, Реши. Только и всего.
   
Коут покачал головой.
   
— Ты понял, что это не просто безумец. Ты пытался нас предупредить. И если бы не твое проворство…
   
Баст нахмурился.
   
— Да какое там проворство, Реши? Шепа-то она прикончила!
   
Он посмотрел на свежевыскобленные доски у стойки.
   
— А Шеп мне нравился.
   
— Все остальные будут думать, что нас спас ученик кузнеца, — сказал Коут. — И, пожалуй, оно так к лучшему. Но я знаю, как было дело. Если бы не ты, тварь перебила бы тут всех.
   
— Ой, Реши, ну, это неправда, — сказал Баст. — Ты бы ее прикончил, как цыпленка. Я просто успел первым.
   
Трактирщик только рукой махнул.
   
— Я всю ночь лежал и думал, — сказал он. — Думал о том, что можно сделать, чтобы тут стало поспокойнее. Ты когда-нибудь слышал «Охоту Белых Всадников»?
   
Баст усмехнулся.
   
— Реши, эта песня была нашей прежде, чем стала вашей!
   
Он набрал в грудь воздуху и пропел нежным тенором:
   
    
     
Одежда грозных всадников, как кони их, бела,
     
И светлый лук у каждого привешен у седла,
     
Мечи блестят в руках у них, из серебра клинки,
     
Зеленые и красные на головах венки.
    
    (Стихи в переводе Вадима Ингвалла Барановского)
   
   
Трактирщик кивнул.
   
— Те самые строки, о которых я и думал. Сумеешь управиться с этим, пока я тут все приготовлю?
   
Баст с энтузиазмом закивал и буквально рванулся прочь, но замер в дверях кухни.
   
— А вы без меня не начнете? — с тревогой осведомился он.
   
— Мы начнем сразу, как только наш гость позавтракает и будет готов, — ответил Коут, и, увидев, как изменилось лицо его ученика, немного смягчился. — В общем и целом, думаю, пара часов у тебя в запасе есть.
   
Баст посмотрел в дверной проем, потом снова обернулся.
   
Трактирщик чуть заметно усмехнулся.
   
— И я позову тебя прежде, чем мы начнем.
   
Он помахал рукой.
   
— Ступай, ступай!
   * * *
   
Человек, называвший себя Коутом, взялся за обычные утренние дела. Он двигался как заведенный, точно телега, катящаяся по наезженной колее.
   
Сначала хлеб. Он на глазок отсыпал муку, сахар, соль, не трудясь отмерять. Плеснул закваски из горшка, стоящего в кладовке, замесил тесто и оставил его подходить. Выгреб золу из кухонной печи и разжег огонь.
   
Потом перешел в общий зал и разложил дрова в черном каменном камине, вытянувшемся вдоль северной стены, выгребя предварительно золу. Накачал воды, помыл руки, вытащил из погреба кусок баранины. Наколол свежей растопки, натаскал дров, осадил поднимающееся тесто, подвинул квашню поближе к разогревшейся печке.
   
И вдруг оказалось, что делать больше нечего. Все было готово. Все было чисто и расставлено по местам. Рыжеволосый человек стоял за стойкой, и его взгляд, устремленный куда-то вдаль, медленно возвращался обратно, фокусируясь на том, что было здесь и сейчас, на обстановке в трактире.
   
Взгляд человека упал на меч, что висел на стене над бутылками. Меч был не особенно красив, не украшен насечками и узорами и вообще не бросался в глаза. Можно сказать, что он выглядел угрожающе. Как высокий обрыв. Серый клинок без изъянов, холодный на ощупь. И острый, как осколок стекла. На черном дереве доски, где он висел, было вырезано одно-единственное слово: «Глупость».
   
Трактирщик услышал тяжелые шаги на деревянном крыльце. Загремел засов, снаружи гаркнули: «Эгей!» — и забарабанили в дверь.
   
— Минуточку! — отозвался Коут. Он торопливо подбежал к двери и повернул массивный ключ в блестящем латунном замке.
   
На крыльце стоял Грейм. Он уже занес тяжелую руку, чтобы постучать еще раз. Когда он увидел трактирщика, его обветренное лицо расплылось в улыбке.
   
— А Баст что, удрал нынче утром? — спросил он.
   
Коут снисходительно усмехнулся.
   
— Славный парнишка, — сказал Грейм, — только безалаберный малость. А я уж было подумал, что ты на сегодня закрыл лавочку.
   
Он кашлянул и опустил глаза.
   
— Я бы и не удивился…
   
Коут сунул ключ в карман.
   
— Да нет, открыто, все как обычно. Чем могу служить?
   
Грейм перешагнул порог и кивнул на улицу, где стояла тележка с тремя кадками. Кадки были новехонькие, из бледного, свежеоструганного дерева, с блестящими металлическими ободьями.
   
— Нынче ночью я понял, что мне не уснуть, вот и собрал последнюю кадку из тех, что ты заказывал. А еще я слышал, что Бентоны собираются нынче подвезти первые зимние яблоки.
   
— Спасибо, что подсказал.
   
— Яблочки славные, крепенькие, всю зиму пролежат!
   
Грейм подошел к кадке и гордо постучал по стенке.
   
— Чем еще перебить голод, как не зимним яблочком?
   
Он лукаво взглянул на трактирщика и еще раз постучал по кадке.
   
— Перебить, а? Как ты думаешь?
   
Коут негромко охнул и потер лицо.
   
Грейм хихикнул себе под нос и провел рукой по блестящим металлическим обручам.
   
— Никогда еще не делал обручи латунные, а надо же, так хорошо вышло! Ты мне скажи, если они вдруг рассядутся. Я поправлю.
   
— Я рад, что это не причинило особых хлопот, — сказал трактирщик. — А то в погребе-то сыро. Боюсь, как бы железо не проржавело через пару лет.
   
Грейм кивнул.
   
— Ну да, умно придумано, — сказал он. — Просто мало кто удосуживается загадывать так далеко вперед.
   
Он потер руки.
   
— Ты мне не подсобишь? Не хотелось бы уронить кадку и испортить тебе полы.
   
Они взялись за кадки. Две из них отправились в погреб, третью утащили за стойку в кухню и водрузили в кладовке.
   
Потом оба вернулись в общий зал, каждый по свою сторону стойки. Ненадолго воцарилась тишина. Грейм окинул взглядом пустой зал. У стойки стояло меньше табуретов, чем обычно, и на месте одного из столов зияло пустое пространство. В тщательно обустроенном трактире все это бросалось в глаза как выбитые зубы.
   
Грейм отвел глаза от выскобленного пятна на полу возле стойки, сунул руку в карман и достал пару тусклых железных шимов. Рука у него почти не дрогнула.
   
— Налей-ка мне пива, Коут, — хрипло сказал он. — Я понимаю, что рановато, но день впереди длинный. Я нынче Маррионам помогаю пшеницу возить.
   
Трактирщик налил пива и молча протянул ему кружку. Грейм отхлебнул единым духом сразу полкружки. Глаза у него были красные.
   
— Да, скверно дело обернулось, — сказал он, не глядя в глаза, и отхлебнул еще.
   
Коут кивнул. «Скверно дело обернулось». Возможно, это и все, что скажет Грейм по поводу гибели человека, с которым он был знаком всю свою жизнь. Здешний народ знал о смерти все. Они сами резали скот. Они мерли от лихорадки, от падений, от загноившихся переломов. Смерть была все равно что неприятный сосед. Лучше не болтать о ней лишний раз, а не то того гляди услышит, да и заявится в гости.
   
О смерти говорилось только в историях. Легенды об отравленных королях, о поединках, о древних войнах — это ничего, это было можно. Они рядили смерть в чужеземное платье и отсылали ее подальше от дверей родного дома. Загоревшаяся сажа в трубе, крупозный кашель — это было ужасно. Но суд над герцогом Гибеи или осада Энфаста — это дело другое. Эти истории были как молитвы, как заклинания-обереги, которые бормочет себе под нос припозднившийся прохожий. Как грошовые амулеты, которые люди покупают у коробейника, просто на всякий случай.
   
— А долго он тут еще пробудет, этот писец? — тихо спросил Грейм, говоря в кружку. — А то мало ли, вдруг я надумаю чего записать…
   
Он слегка нахмурился.
   
— Папаша мой всегда звал это просто «доверенность». Никак не вспомню, как оно по-правильному-то называется.
   
— Смотря о чем идет речь, — уверенно ответил трактирщик. — Если только о твоем добре, это называется «распоряжение имуществом». А если о чем-то еще, это называется «изъявление воли».
   
Грейм изумленно приподнял бровь.
   
— Ну, по крайней мере, я так слышал, — пояснил трактирщик, опуская глаза и протирая стойку чистой белой тряпочкой. — Писец упоминал что-то на этот счет…
   
— Изъявление воли… — пробубнил Грейм в кружку. — Думаю, я просто попрошу его написать доверенность, а там уж как он ее официально назовет, так пусть и будет.
   
Он поднял взгляд на трактирщика.
   
— Думаю, найдутся и другие, кто захочет чего-то в этом роде. Времена-то нынче какие…
   
На миг могло показаться, будто трактирщик раздраженно хмурится. Но нет, ничего подобного. Он стоял за стойкой таким же, как всегда, и лицо его сохраняло миролюбивое и дружелюбное выражение.
   
Коут небрежно кивнул.
   
— Он вроде говорил, что собирается открыть лавочку около полудня, — сказал он. — А то вчерашние события его несколько выбили из колеи. Так что, если кто вдруг явится раньше полудня, боюсь, ничего у них не выйдет.
   
Грейм пожал плечами.
   
— Да какая разница? Все равно до обеда в городке и десяти человек не останется.
   
Он отхлебнул еще пива и посмотрел в окно.
   
— День-то какой, все в поле будут!
   
Трактирщик, похоже, чуть поуспокоился.
   
— Он останется тут до завтра. Так что ломиться к нему прямо сегодня нужды нет. У него лошадь отобрали на Аббатсфорде, он теперь пытается добыть новую.
   
Грейм сочувственно цыкнул зубом.
   
— Вот не свезло так не свезло! Где ж теперь лошадь добудешь, когда уборка урожая в самом разгаре? Даже Картеру не найти замену Нелли после того, как этот паук напал на него у Старокаменного моста.
   
Он покачал головой.
   
— Все-таки как-то это неестественно, когда такое творится всего в трех километрах от твоего дома. Вот в былые времена…
   
Грейм запнулся.
   
— Господь и владычица, я говорю словно мой папаша!
   
Он втянул подбородок и загудел басом:
   
— «Вот в былые времена, когда я был юнцом, погода была как погода, а не как теперь! И мельник не придерживал весов, и люди не лезли не в свое дело!»
   
Трактирщик грустно улыбнулся.
   
— А мой отец говаривал, что пиво было слаще и на дорогах было меньше ухабов.
   
Грейм тоже улыбнулся, но улыбка быстро исчезла. Он потупился, словно ему было не по себе от того, что он собирался сказать.
   
— Коут, я знаю, что ты не местный. Это тяжело. Некоторые думают, будто чужак и утро от вечера не отличит.
   
Он перевел дух, по-прежнему не глядя в глаза трактирщику.
   
— Но мне кажется, ты знаешь много такого, чего другие не знают. У тебя вроде как кругозор шире.
   
Он поднял голову. Взгляд у него был серьезный и усталый, под глазами залегли темные круги от недосыпа.
   
— Что, неужто и впрямь все так плохо, как кажется в последнее время? Дороги поганые. Людей на них грабят. Да еще…
   
Было заметно, что Грейм с трудом удержался, чтобы не взглянуть еще раз на пустое место на полу.
   
— Налоги эти новые, жизни совсем не стало. Парни Грейденов вот-вот лишатся своей фермы. Паук этот опять же…
   
Он отхлебнул еще пива.
   
— Неужели действительно все так плохо? Или я просто старею, как мой папаша, и теперь все кажется горше по сравнению с теми временами, когда я был мальчишкой?
   
Коут долго протирал стойку, словно ему не хотелось отвечать.
   
— Я думаю, жизнь всегда плоха, не так, так эдак, — сказал он наконец. — Может быть, дело в том, что только мы, пожилые, способны это заметить.
   
Грейм кивнул было, но тут же нахмурился.
   
— Но ведь ты-то не пожилой, верно? Я все время об этом забываю.
   
Он смерил рыжеволосого взглядом.
   
— Ну, в смысле ты и ходишь как старик, и рассуждаешь как старик, но только ты не старик, верно? Могу поручиться, что ты вдвое меня моложе!
   
Он прищурился, глядя на трактирщика.
   
— Сколько тебе лет-то, а?
   
Трактирщик устало улыбнулся.
   
— Достаточно, чтобы чувствовать себя старым.
   
Грейм фыркнул.
   
— Ты слишком молод, чтобы кряхтеть и жаловаться. Тебе бы еще за бабами бегать и влипать в неприятности! Предоставь уж нам, старым пердунам, ныть о том, что мир нынче не тот и все идет насмарку!
   
Старый плотник отодвинулся от стойки и повернулся к двери.
   
— Я зайду сегодня поговорить с твоим писцом, когда у нас будет перерыв на обед. И не я один. Куча народу хочет обустроить свои дела официально, пока есть возможность.
   
Трактирщик сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух.
   
— Грейм!
   
Плотник, уже взявшийся за ручку двери, обернулся.
   
— Дело не только в тебе, — сказал Коут. — Дела действительно плохи, и нутром чую, что дальше будет хуже. Так что не вредно будет подготовиться к суровой зиме. И, быть может, позаботиться о том, чтобы суметь себя защитить, если дойдет до этого.
   
Трактирщик пожал плечами.
   
— Вот нутром чую.
   
Грейм сурово поджал губы и угрюмо кивнул.
   
— Что ж, рад, что не только мое нутро это чует.
   
Потом заставил себя улыбнуться и принялся подворачивать рукава рубашки.
   
— Однако, пока светит солнце, надо косить сено!
   * * *
   
Вскоре заехали Бентоны с телегой поздних яблок. Трактирщик купил половину того, что они привезли, и весь следующий час занимался тем, что перебирал и сортировал яблоки.
   
Самые зеленые и крепкие отправились в кадки в подвале. Заботливые руки трактирщика выложили их ровными рядами, пересыпая опилками, и заколотили крышки. Более спелые отправились в кладовку, а побитые и помятые пошли на сидр. Их порезали на четвертинки и покидали в огромное жестяное корыто.
   
Пока рыжий перебирал и упаковывал яблоки, он выглядел спокойным и довольным. Но, если приглядеться, было заметно, что, хотя руки его были заняты, глаза смотрели куда-то в пространство. И хотя он был спокоен и даже улыбался, улыбка эта была безрадостной. Он не мурлыкал и не насвистывал за работой. И не пел.
   
Управившись с переборкой, он поволок жестяное корыто через кухню к черному ходу. Стояло прохладное осеннее утро, за трактиром был маленький, уединенный тенистый садик. Коут вывалил четвертинки яблок в деревянный пресс и опустил массивную крышку на винте до тех пор, пока она не перестала свободно двигаться.
   
Коут засучил длинные рукава рубахи выше локтей, ухватился длинными изящными руками за ручки пресса и принялся крутить. Крышка пошла вниз, сначала сдавливая, потом дробя яблоки. Повернуть — перехватить. Повернуть — перехватить.
   
Если бы кто-то мог видеть Коута, он бы непременно заметил, что его руки не похожи на мясистые руки обычного трактирщика. Когда он тянул и толкал деревянные ручки, на предплечьях вздувались мышцы, тугие, как канаты. На коже виднелось множество накладывающихся друг на друга старых шрамов. Большинство из них — бледные и узкие, как трещинки на зимнем льду. Другие были багровые и злые, отчетливо выделявшиеся на бледной коже.
   
Руки трактирщика толкали и тянули, толкали и тянули. Слышалось лишь мерное поскрипыванье дерева и дробный стук струйки сока, текущей в подставленное ведро. В этих звуках был ритм, но музыки не было, и взгляд трактирщика казался отстраненным и безрадостным, и его зеленые глаза сделались настолько бледными, что могли бы сойти за серые.
  
  
   
    
ГЛАВА 2
    
ОСТРОЛИСТ
   
   
Хронист спустился в общий зал «Путеводного камня» со своим плоским кожаным портфелем на плече. Стоя в дверях, он нашел взглядом рыжеволосого трактирщика, который склонился над стойкой и усиленно корпел над чем-то.
   
Хронист вошел в зал и кашлянул.
   
— Извините, что я так заспался, — начал он. — Боюсь, что…
   
Он запнулся, увидев, что находится на стойке.
   
— Вы что, пирог печете?
   
Коут, который деловито защипывал кромку, поднял голову.
   
— Нет, пирожки. А что?
   
Хронист открыл было рот, подумал и снова закрыл. Его взгляд метнулся к мечу, который висел на стене за стойкой, серый и безмолвный, потом к рыжеволосому человеку, который по-прежнему старательно защипывал пирожок.
   
— И с чем же пирожки?
   
— С яблоками.
   
Коут выпрямился и принялся аккуратно накалывать готовые пирожки вилкой.
   
— А вы знаете, как сложно испечь по-настоящему вкусные пирожки?
   
— Вообще-то нет… — признался Хронист, потом с тревогой огляделся по сторонам. — А помощник ваш где?
   
— Да бог знает, где его может носить, — сказал трактирщик. — А ведь это достаточно непросто. Я имею в виду, печь пирожки. Можете себе представить, оказывается, там столько тонкостей! Вот хлеб испечь несложно. Суп сварить несложно. Пудинги там всякие. А пирожки — это сложно. А ведь ни за что не подумаешь, пока сам не возьмешься их печь.
   
Хронист неуверенно кивнул, не зная, чего от него ждут, сбросил с плеча портфель и уселся за ближайший столик.
   
Коут вытер руки фартуком.
   
— Когда давишь яблоки на сидр, потом остается такая влажная масса, знаете?
   
— Мезга-то?
   
— Мезга-а! — с глубоким облегчением повторил Коут. — Так вот как это называется! А что с ней делают после того, как весь сок отжат?
   
— Ну, из виноградной мезги можно сделать слабое вино, — сказал Хронист. — Или масло, если ее у вас много. А яблочная мезга практически ни на что не годится. Можно использовать ее как удобрение или как мульчу, но и то и другое получается так себе. Обычно она идет на корм скоту.
   
Коут кивнул. Лицо у него было задумчивым.
   
— Вот и мне так казалось, что вряд ли ее просто выбрасывают. Здесь все идет в дело так или иначе. Мезга… — повторил он снова, как будто пробуя слово на вкус. — А то я уже два года мучаюсь, не могу узнать, как это называется.
   
Хронист посмотрел на него озадаченно.
   
— Да вы могли бы спросить у кого угодно, это все знают!
   
Трактирщик нахмурился.
   
— Ну, раз все это знают, значит, спрашивать мне было нельзя ни в коем случае!
   
Где-то хлопнула дверь, послышался беззаботный, залихватский свист. В дверях кухни появился Баст, в руках у него топорщилась охапка ветвей остролиста, завернутая в белую простыню.
   
Коут угрюмо кивнул и потер руки.
   
— Отлично! Теперь мы, значит… — тут его глаза сузились. — Ты что, взял хорошую простыню?!
   
Баст взглянул на сверток.
   
— Ну-у, Реши, — ответил он, — зависит от ситуации. У тебя есть похуже?
   
Трактирщик гневно сверкнул было глазами, потом вздохнул.
   
— Ладно, думаю, это неважно…
   
Он вытянул из свертка одну длинную ветку.
   
— И что теперь с этим делать?
   
Баст пожал плечами.
   
— Сам не знаю, Реши! Я только знаю, что, когда ситхе выезжали на охоту за кожаными плясунами, они надевали венки из остролиста…
   
— Нет, расхаживать в венках из остролиста мы не можем, — решительно ответил Коут. — Разговоры пойдут…
   
— А мне плевать, что там подумает местное мужичье! — проворчал Баст, принимаясь сплетать вместе несколько длинных гибких веток. — Когда плясун забирается в твое тело, ты становишься все равно что марионетка. Они могут заставить тебя откусить себе язык, если захотят!
   
Он приложил к голове наполовину сплетенный венок, примерил, наморщил нос.
   
— Ой, колется!
   
— В легендах, которые я читал, — заметил Коут, — говорится, что остролист также заточает их внутри тела, не давая выйти наружу.
   
— А что, разве нельзя просто носить на себе железо? — спросил Хронист. Двое, стоявшие за стойкой, удивленно воззрились на него, как будто почти забыли о его существовании. — Ну, в смысле если это фейелинг…
   
— Не надо так говорить! — с презрительной миной перебил его Баст. — «Фейелинг» звучит ужасно по-детски. Просто — «существо из фейе». Фейен, если хотите.
   
Хронист немного поколебался, затем продолжал:
   
— Короче, если эта тварь проникнет в тело того, кто носит железо, ей ведь станет плохо, верно? И тогда она просто покинет тело, и все.
   
— Они могут заставить-тебя-откусить-себе-язык, — с расстановкой повторил Баст, как будто говорил с на редкость глупым ребенком. — Как только они окажутся внутри тебя, они могут твоей собственной рукой вырвать тебе твой собственный глаз так же легко, как ты срываешь ромашку. С чего ты взял, что они не могут заставить тебя снять браслет или, там, кольцо?
   
Он тряхнул головой и снова опустил глаза, вплетая в венок новую ярко-зеленую ветку.
   
— К тому же будь я проклят, если стану носить железо!
   
— Но если они могут покидать тело, — спросил Хронист, — отчего эта тварь просто не покинула тело того человека вчера вечером? Почему она не переметнулась в одного из нас?
   
Повисла длинная пауза. Наконец Баст сообразил, что оба его собеседника смотрят на него.
   
— Это вы у меня спрашиваете? — он скептически расхохотался. — Понятия не имею! Анпауэн! Последнего из плясунов выследили и убили сотни лет тому назад. Задолго до моего рождения. До меня дошли только легенды!
   
— Тогда откуда мы знаем, что она этого не сделала? — спросил Хронист медленно, словно ему не хотелось об этом говорить. — Вдруг она до сих пор здесь?
   
Он напряженно застыл у себя на стуле.
   
— Откуда нам знать, вдруг она сейчас в одном из нас?
   
— Похоже, она все-таки сдохла, когда умерло тело наемника, — сказал Коут. — Мы бы увидели, как она покидает тело.
   
Он покосился на Баста.
   
— Они ведь, кажется, выглядят как темная тень или столб дыма, когда находятся вне тела, верно?
   
Баст кивнул.
   
— И к тому же, если бы она выскочила наружу, она бы просто принялась снова убивать уже в новом теле. Обычно они ведут себя именно так. Переходят из тела в тело, пока все не погибнут.
   
Трактирщик успокаивающе улыбнулся Хронисту.
   
— Вот видите? Может быть, это даже не был плясун. Просто нечто подобное.
   
Вид у Хрониста был почти безумным.
   
— Но мы же не знаем наверняка! Она сейчас может быть в ком угодно, в любом из жителей городка!
   
— Ага, может, она вообще во мне, — небрежно заметил Баст. — Может, я только и жду, пока вы утратите бдительность, а потом возьму и укушу вас в грудь, прямо напротив сердца, и выпью из вас всю кровь. Высосу, точно мякоть из сливы!
   
Хронист поджал губы.
   
— Не смешно!
   
Баст поднял голову и улыбнулся Хронисту — широко, как рубаха-парень. Однако что-то с этой улыбочкой было не так. Она словно бы застыла на его лице — чуть дольше, чем надо. И была она чуть более широкой, чем следует. И взгляд его был направлен не на самого писца, а чуть в сторону.
   
Баст на миг застыл. Его пальцы перестали ловко сновать среди зеленых листьев. Он с любопытством посмотрел на собственные руки и уронил полусплетенный венок на стойку. Улыбка медленно растаяла, лицо сделалось пустым и неподвижным, и он тупо обвел взглядом зал.
   
— Те вейан? — спросил он странным голосом. Глаза у него сделались стеклянные и невидящие. — Те-тантен вентеланет?
   
А потом Баст с головокружительной скоростью вылетел из-за стойки и устремился на Хрониста. Писец сорвался с места и сломя голову рванулся прочь. Он опрокинул пару столов и с полдюжины стульев, потом запутался в собственных ногах, рухнул на пол и бросился к выходу уже на четвереньках.
   
Ползя к двери, Хронист, бледный и перепуганный, решился оглянуться и обнаружил, что Баст сделал никак не более трех шагов. Теперь темноволосый юноша стоял у стойки, согнувшись в три погибели, и заливался безудержным хохотом. Одной рукой он закрывал лицо, другой указывал на Хрониста. Он буквально захлебывался смехом. Ему пришлось ухватиться за стойку, чтобы не упасть.
   
Хронист был взбешен.
   
— Урод! — рявкнул он, с трудом поднимаясь на ноги. — У-у, ур-род!
   
Баст, по-прежнему захлебываясь смехом, вскинул руки и принялся потрясать растопыренными и скрюченными пальцами, точно ребенок, изображающий медведя.
   
— Баст! — одернул его трактирщик. — Довольно! Я серьезно.
   
Но хотя голос Коута звучал сурово, глаза у него искрились смехом. И губы подергивались в сдерживаемой улыбке.
   
Хронист с видом оскорбленного достоинства принялся расставлять по местам опрокинутые столы и стулья, гремя ими несколько громче, чем то было необходимо. Наконец он вернулся на свое прежнее место и напряженно уселся. К тому времени Баст уже стоял за стойкой, все еще тяжело дыша, всецело поглощенный плетением венка из остролиста.
   
Хронист гневно зыркнул на него и потер подбородок. Баст подавил смех, притворившись, что подкашливает.
   
Коут хохотнул и вытянул из пука остролиста еще несколько веток, добавив их к длинной гирлянде, которую плел. Он поднял голову, встретился взглядом с Хронистом.
   
— Да, пока не забыл: сегодня должны зайти люди, которые рассчитывают прибегнуть к услугам писца.
   
Хронист как будто удивился.
   
— Что, в самом деле?
   
Коут кивнул и вздохнул с досадой.
   
— Ну да. Новости уже разлетелись, тут уж ничего не поделаешь. Придется разбираться с ними по мере прихода. Хорошо еще, что все, кто способен держаться на ногах, до полудня будут заняты в поле, так что нам не придется беспокоиться об этом до тех пор, пока…
   
Тут трактирщик неловко согнул веточку остролиста, она сломалась, и острый шип вонзился в подушечку его пальца. Рыжеволосый не вздрогнул и не выругался, он только гневно нахмурился, глядя на руку. На пальце стремительно росла капелька крови, круглая и яркая, как ягода остролиста.
   
Трактирщик, насупившись, сунул палец в рот. Он уже не улыбался, глаза стали колючими и темными. Недоплетенную гирлянду из остролиста он отшвырнул в сторону жестом столь подчеркнуто небрежным, что это выглядело почти угрожающе.
   
Он снова обратился к Хронисту. Голос его звучал абсолютно спокойно.
   
— Я имею в виду, что нам лучше взяться за дело, пока никто не мешает. Но для начала вы, наверное, хотите позавтракать…
   
— Да, если вам не сложно, — кивнул Хронист.
   
— Совершенно не сложно, — сказал Коут, направляясь в кухню.
   
Баст проводил его взглядом. Вид у него был озабоченный.
   
— Ты бы снял с плиты сидр[1] и поставил бы его студиться! — крикнул он вслед Коуту. — А то в прошлый раз получился не сок, а варенье какое-то! И я еще травок разных набрал, пока ходил. Они на кадушке для дождевой воды. Погляди там, не сгодятся ли они на ужин.
   
Оставшись одни, Баст и Хронист обменялись долгим взглядом поверх стойки. Единственным звуком, нарушившим тишину, было хлопанье задней двери.
   
Баст в последний раз покрутил в руках получившийся венок, разглядывая его со всех сторон. Поднес к лицу, словно собирался понюхать. Но вместо этого набрал полную грудь воздуха, зажмурился и подул на листья остролиста, так бережно, что они едва шевельнулись.
   
Баст открыл глаза, улыбнулся очаровательной виноватой улыбкой и подошел к Хронисту.
   
— На, держи! — сказал он, протягивая венок сидящему человеку.
   
Хронист не шелохнулся.
   
Баста это не смутило.
   
— Ты не заметил, тебе было не до того, потому что ты упал на четвереньки, — сказал он вполголоса, — но когда ты рванулся прочь, он рассмеялся. Смеялся от души, целых три секунды. У него такой чудный смех! Точно спелый плод. Точно музыка. Я уже несколько месяцев не слышал его смеха.
   
Баст снова протянул ему венок из остролиста и застенчиво улыбнулся.
   
— Так что это тебе. Я вложил в него все ведовство, какое знаю. Поэтому он надолго останется зеленым и не завянет куда дольше, чем ты мог бы представить. Я собрал остролист должным образом и сплел венок своими руками. Нарочно срывал, нарочно собирал, нарочно заплетал.
   
Он держал венок на вытянутой руке, точно смущенный подросток с букетом.
   
— Держи! Это дар от чистого сердца. Я вручаю его без умысла, без обязательств, без задних мыслей.
   
Хронист опасливо протянул руку и принял венок. Он посмотрел на него, повертел в руках. Красные ягоды гнездились в темной листве, точно самоцветы, а ветки были сплетены таким хитроумным способом, чтобы все шипы торчали наружу, а не внутрь. Хронист опасливо надел венок на голову, и тот сел как по мерке.
   
Баст ухмыльнулся.
   
— Многая лета владыке Безумия! — вскричал он, вскинув руки. И радостно рассмеялся.
   
Хронист тоже невольно улыбнулся и снял венок.
   
— Так что, — негромко спросил он, опуская руки на колени, — значит, между нами все улажено?
   
Баст озадаченно склонил голову набок.
   
— Прошу прощения?
   
Хронист, похоже, смутился.
   
— Ну, то, о чем ты говорил тогда… сегодня ночью…
   
Баст, похоже, удивился.
   
— О нет! — серьезно ответил он и покачал головой. — Нет-нет! Ни в коем случае! Ты мой, мой до мозга костей. Ты — орудие моего желания.
   
Баст оглянулся на дверь кухни, и лицо его исказила горькая гримаса.
   
— А чего я желаю — это ты знаешь. Заставь его вспомнить, что он не просто трактирщик, пекущий пирожки!
   
Последнее слово он словно выплюнул с отвращением.
   
Хронист нервно заерзал на стуле, глядя в сторону.
   
— Я до сих пор не понимаю, что я могу сделать…
   
— Ты сделаешь все, что сможешь. Ты вытащишь его из скорлупы, в которую он забился. Ты заставишь его пробудиться! — сказал Баст яростным шепотом.
   
Он положил руку на плечо Хрониста, голубые глаза прищурились — совсем чуть-чуть.
   
— Ты заставишь его вспомнить все! Понял?
   
Хронист поколебался, потом взглянул на остролистный венок, лежащий у него на коленях, и чуть заметно кивнул.
   
— Я сделаю все, что смогу.
   
— А большего и никто из нас сделать не может, — сказал Баст, дружески хлопнув его по спине. — Кстати, как плечо?
   
Писец подвигал плечом. Движение выглядело странным и неуместным, потому что все его тело при этом осталось застывшим и неподвижным.
   
— Онемело. Холодное. Но не болит.
   
— Ну, этого и следовало ожидать. Я бы на твоем месте особо не тревожился.
   
Баст ободряюще улыбнулся ему.
   
— Ваша жизнь чересчур коротка, чтобы волноваться по пустякам!
   * * *
   
Они сели завтракать. Картошкой, тостами, помидорами и яичницей. Хронист наелся от души. Баст лопал за троих. Коут суетился по хозяйству, бегал за дровами, топил печку для пирогов, разливал по кувшинам остывающий сидр.
   
Он как раз нес к стойке пару кувшинов, когда на деревянном крыльце послышался топот сапог — громче любого стука в дверь. И в следующую секунду в дверь вломился ученик кузнеца. Ему едва сравнялось шестнадцать, однако он уже был одним из самых высоких мужчин в городке, широкоплечий, с мощными руками.
   
— Привет, Аарон, — спокойно сказал трактирщик. — Прикрой дверь, а? А то на улице пыльно.
   
Пока ученик кузнеца закрывал дверь, трактирщик с Бастом в четыре руки дружно и сноровисто запихали большую часть остролиста за стойку. К тому времени, как ученик кузнеца снова обернулся в их сторону, Баст вертел в руках маленький недоплетенный веночек, пустяковую игрушку, какую плетут затем, чтобы руки не скучали без дела.
   
Аарон, похоже, не заметил, чтобы что-то изменилось. Он торопливым шагом подошел к стойке.
   
— Господин Коут, — возбужденно начал он, — не могли бы вы собрать мне еды на дорогу?
   
Он помахал пустым холщовым мешком.
   
— Картер говорит, вы должны знать, что к чему.
   
Трактирщик кивнул.
   
— У меня есть хлеб, сыр, колбаса и яблоки.
   
Он махнул Басту, тот взял мешок и убежал на кухню.
   
— А что, Картер куда-то собрался?
   
— И я тоже, — ответил мальчик. — Оррисоны едут в Трейю, овец продавать. И наняли нас с Картером их провожать, а то на дорогах неспокойно.
   
— В Трейю… — задумчиво повторил трактирщик. — До завтра не вернетесь, значит.
   
Ученик бережно положил на отполированную стойку красного дерева узкий серебряный бит.
   
— Картер еще надеется найти лошадь взамен Нелли. А если не сумеет добыть лошадь, то, наверно, примет королевскую монету.
   
Коут вскинул брови.
   
— Картер собирается завербоваться в армию?
   
Мальчик улыбнулся. Улыбка вышла одновременно насмешливой и угрюмой.
   
— А он говорит, коли он себе лошадь добыть не сумеет, тут ему все равно делать нечего. Говорит, в армии о тебе пекутся, кормят-поят, дают возможность повидать мир, и все такое.
   
Глаза у юноши возбужденно блестели, а лицо выражало нечто среднее между мальчишеским энтузиазмом и суровой мужской озабоченностью.
   
— А нынче тем, кто завербовался, платят не серебром, а золотом! Как подпишешь бумаги, тебе сразу выдают роял! Полновесный золотой роял, представляете?
   
Трактирщик помрачнел.
   
— Я смотрю, Картер не единственный, кто подумывает взять монету?
   
Он посмотрел юноше в глаза.
   
— Ну а что, роял-то — большие деньги! — лукаво усмехнулся ученик кузнеца. — А нам туго приходится, с тех пор как папаня мой помер и мамка перебралась из Рэнниша сюда.
   
— Ну, а мать твоя что говорит насчет того, что ты надумал завербоваться?
   
Лицо у парня вытянулось.
   
— Ой, только не берите ее сторону! — взмолился он. — Я-то думал, вы меня поймете! Вы ведь мужчина, вы должны знать, как следует вести себя с матерью.
   
— Я знаю, мальчик, что твоя мама предпочла бы, чтобы ты сидел дома, живой и здоровый, чем купался в золоте.
   
— Мне надоело, что все зовут меня «мальчиком»! — вспыхнув, отрубил ученик кузнеца. — В армии из меня выйдет толк! Как только мы принудим мятежников присягнуть на верность Кающемуся Королю, дела снова пойдут на лад. Налоги убавят. Семья Бентли не лишится своей земли. На дорогах станет безопасно…
   
Потом его лицо посуровело, и какой-то миг он уже совсем не казался мальчишкой.
   
— И мамке моей не придется сидеть и тревожиться за меня, когда я задержусь где-нибудь, — добавил он глухим голосом. — И она больше не будет просыпаться по три раза за ночь и проверять ставни на окнах и засов на дверях.
   
Аарон посмотрел трактирщику в глаза и расправил плечи. Когда он не сутулился, было видно, что он почти на голову выше трактирщика.
   
— Иногда мужчина должен вступить в бой за своего короля и свою страну!
   
— А Роза? — негромко спросил трактирщик.
   
Юноша залился краской и смущенно потупился. Плечи его снова поникли — он сдулся, точно парус, потерявший ветер.
   
— Господи, неужели все всё знают?
   
Трактирщик дружески улыбнулся и кивнул.
   
— В таком городке, как этот, все тайное становится явным.
   
— Ну что ж, — решительно ответил Аарон, — я это делаю и ради нее тоже! Ради нас обоих. На королевское золото и те деньги, что я успел накопить, я смогу купить нам дом или открыть свою кузню, не обращаясь к ростовщикам.
   
Коут, казалось, хотел что-то сказать, но передумал. Он погрузился в задумчивость, чтобы как следует перевести дух, а потом заговорил, словно тщательно подбирая слова:
   
— Аарон, ты знаешь, кто такой Квоут?
   
Ученик кузнеца закатил глаза.
   
— Что я, дурак, что ли? Знаю, конечно! Мы же только вчера про него истории рассказывали, помните?
   
Он посмотрел за спину трактирщику, в сторону кухни.
   
— Слушайте, мне пора, а? А то Картер будет беситься, как мокрая курица, если я его…
   
Коут жестом остановил его.
   
— Аарон, давай заключим сделку. Выслушай то, что я тебе скажу, и ты получишь еду на дорогу бесплатно.
   
Он подвинул серебряный бит обратно к мальчику.
   
— А на это можешь привезти Розе из Трейи какой-нибудь подарок.
   
Аарон опасливо кивнул.
   
— Ну ладно…
   
— Так что тебе известно о Квоуте из тех историй, которые ты слышал? Каким ты его представляешь?
   
— Мертвым, каким же еще! — рассмеялся Аарон.
   
Коут слабо улыбнулся.
   
— А еще?
   
— Ну, он владел всякими тайными заклятьями, — начал Аарон. — Он знал шесть слов, которые нужно прошептать на ухо коню, чтобы заставить его проскакать сто километров без отдыха. Он умел обращать железо в золото и мог поймать молнию в четвертную бутыль и спрятать ее в кладовку. Он знал песню, что открывает любые замки, и мог одной рукой выбить прочную дубовую дверь…
   
Аарон замялся.
   
— На самом деле, конечно, все зависит от того, какая это история. В некоторых он хороший, этакий сказочный принц. Вот как-то раз он спас нескольких девушек от труппы людоедов…
   
Коут снова слабо улыбнулся.
   
— Да, я знаю.
   
— …А в других историях он — настоящий ублюдок! — продолжал Аарон. — Он похитил тайную магию из Университета. За это его и выгнали… Ну, вы знаете. Да и Убийцей Короля его прозвали не за то, что он был искусен в игре на лютне.
   
Трактирщик перестал улыбаться, но кивнул.
   
— Это все верно. Но каким же он был?
   
Аарон слегка нахмурился.
   
— Ну, у него были рыжие волосы, если вы это имеете в виду. Об этом во всех историях упоминается. Он фехтовал как бес. Он был ужасно хитроумный. И настоящий златоуст, мог убедить кого угодно в чем угодно.
   
Трактирщик кивнул.
   
— Все верно. А теперь скажи: представь, ты был бы на месте Квоута и при этом ужасно хитроумным, как ты сказал. И вдруг за твою голову назначили награду в тысячу роялов и герцогский титул тому, кто ее отрубит. Как бы ты поступил?
   
Ученик кузнеца покачал головой и развел руками, явно не зная, что сказать.
   
— Ну так вот, — продолжал трактирщик, — я бы на его месте подстроил так, чтобы все считали меня мертвым, сменил имя и подыскал бы себе маленький городок в самой что ни на есть глуши. Открыл бы там трактир и сделал бы все, чтобы затеряться.
   
Он посмотрел на юношу в упор.
   
— Вот как поступил бы я.
   
Аарон взглянул на рыжие волосы трактирщика, бросил взгляд на меч, висящий за стойкой, и снова посмотрел в глаза трактирщику.
   
Коут медленно кивнул, потом указал на Хрониста.
   
— Этот человек не просто писец. Он нечто вроде историка. Он приехал сюда, чтобы записать подлинную историю моей жизни. Начало ты пропустил, но, если хочешь, можешь остаться и послушать остальное.
   
Он улыбнулся открытой улыбкой.
   
— Я могу поведать тебе истории, которые никто прежде не слышал. И никогда более не услышит. Истории о Фелуриан, о том, как адемы учили меня сражаться. Подлинную историю принцессы Ариэль…
   
Трактирщик протянул руку через стойку и коснулся руки мальчика.
   
— На самом деле, Аарон, ты мне очень дорог. Я считаю, что ты на редкость толковый парень, и мне не хотелось бы, чтобы ты пустил свою жизнь на ветер.
   
Он перевел дух и посмотрел ученику кузнеца прямо в глаза. Его собственные глаза сделались пронзительно-зелеными.
   
— Я ведь знаю, как началась эта война. Я знаю всю правду о ней. И когда ты услышишь, как все было, тебе уже не захочется отправиться и погибнуть на этой бойне.
   
Трактирщик указал на свободный стул у стола, рядом с Хронистом, и улыбнулся улыбкой столь непринужденной и обаятельной, как будто она и впрямь принадлежала сказочному принцу.
   
— Ну, что ты на это скажешь?
   
Аарон с серьезным видом уставился на трактирщика, взглянул на меч, снова опустил глаза.
   
— Но, если вы и в самом деле…
   
Мальчик не договорил, однако в его голосе слышался вопрос.
   
— Да, он самый, — мягко заверил его Коут.
   
— Тогда где же ваш плащ, не имеющий цвета? — ухмыльнулся ученик кузнеца.
   
Улыбка трактирщика мгновенно сделалась колючей и неприятной, точно осколок стекла.
   
— Ты путаешь Квоута с Таборлином Великим, — как ни в чем не бывало пояснил Хронист со своего места за столом. — Это у Таборлина был плащ, не имеющий цвета.
   
Аарон с озадаченным видом обернулся к писцу.
   
— А у Квоута тогда какой же?
   
— Плащ, сотканный из теней, — ответил Хронист. — Если я правильно помню.
   
Мальчик снова обернулся к стойке.
   
— Так вот, можете ли вы показать мне свой плащ, сотканный из теней? — спросил он. — Или волшебство какое-нибудь? Мне всегда хотелось увидеть какое-нибудь чудо. Ничего особенного: магическое пламя или там молнию какую-нибудь. Мне не хотелось бы вас утомлять понапрасну.
   
И прежде чем трактирщик нашелся, что ответить, Аарон разразился хохотом.
   
— Да ладно, мистер Коут, шучу я!
   
Он снова ухмыльнулся, шире прежнего.
   
— Господь и владычица, отродясь не слыхивал такого враля, как вы! Уж на что мой дядюшка Альван был хорош, а и тот не смог бы нести подобную чушь с таким серьезным видом!
   
Трактирщик опустил глаза и буркнул что-то невнятное.
   
Аарон потянулся через стойку и опустил свою широкую ладонь на плечо Коута.
   
— Господин Коут, — ласково сказал он, — вы просто хотите мне добра, я понимаю. Я подумаю над тем, что вы сказали. Я вовсе не собираюсь поступать на службу прямо так, очертя голову. Я просто хочу обдумать и эту возможность тоже.
   
Ученик кузнеца грустно покачал головой.
   
— Ну, честное слово! А то сегодня с самого утра все на меня ополчились. Мамка говорит, что помирает от чахотки. Роза сказала, будто она беременна.
   
Он провел рукой по волосам и хихикнул.
   
— Но надо сказать, вы переплюнули всех!
   
— Ну, видишь ли… — Коут наконец сумел справиться с собой и просто улыбнуться. — Я должен был хотя бы попробовать, иначе как бы я стал смотреть в лицо твоей матери?
   
— Ну, у вас, может быть, что-нибудь и вышло бы, если бы вы удумали что-то поправдоподобнее, — сказал мальчик. — Но ведь у Квоута меч был серебряный, это все знают!
   
Он снова стрельнул глазами в сторону меча на стене.
   
— И звался он не «Глупость», а «Кайзера», убийца поэтов.
   
Услышав это, трактирщик слегка отшатнулся.
   
— Убийца поэтов?
   
Аарон упрямо кивнул.
   
— Да, сэр. И писец вот этот ваш правильно говорит. У него был плащ, сплошь сотканный из паутины и теней, и на каждом пальце он носил по кольцу. Как же там говорится?
   
    
     
И было пять колец на руке его,
     
Так в балладах о том говорят:
     
Кольцо из железа, кольцо из дерева,
     
Кости, камня и янтаря.
     
А на левой…
    
   
   
Ученик кузнеца нахмурился.
   
— Вот дальше не помню. Там что-то было про огонь…
   
Лицо трактирщика сделалось непроницаемым. Он окинул взглядом свои руки, неподвижно лежащие на стойке, и, помолчав, прочитал:
   
    
     
Еще говорят, пять колец незримых
     
Он носил на другой руке,
     
Одно — огонь без жара и дыма,
     
Другое — воздух в тугом витке,
     
Ледяное кольцо с небольшим изъяном,
     
Кольцо из крови, алой как мак,
     
О пятом кольце рассказать нельзя нам —
     
Ибо его не назвать никак.
    
    (Стихи в переводе Вадима Ингвалла Барановского)
   
   
— Вот-вот, — улыбнулся Аарон. — Где же они у вас, эти кольца? Может, вы их под стойкой прячете?
   
И он привстал на цыпочки, словно пытаясь заглянуть за стойку.
   
Коут смущенно улыбнулся.
   
— Да нет. Нету их у меня.