1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 

  
   
Андреас Эшбах
   
Видео Иисус
  
  
   
    
1
   
   
Он ждал их с той минуты, как понял, что прославится. То, что они явились так скоро, удивило его, но не поразило.
   
Сперва показалось лишь облако пыли в далёкой дали. Он тотчас заметил его краешком глаза, потом поднял голову и вгляделся пристальнее, раздумывая, не играют ли с ним злую шутку его расшалившиеся от напряжённого ожидания нервы. Такие облачка пыли поднимали машины, едущие по каменистой дороге, которая пролегала примерно в миле юго-западнее лагеря. Нет, это наверняка всего лишь грузовик, который направляется в ближнюю деревню. Да-да, именно так. Это совсем не то, чего он ожидал.
   
Он снова обратил взгляд к нескольким квадратным сантиметрам земли, которую уже битый час обрабатывал кисточкой из щетины. Было жарко. Стоял июнь, и с самого раннего утра температура поднималась до тридцати градусов и выше, после чего все избегали даже поглядывать на термометр. Дождя не видели уже несколько недель, и для работы это было бы хорошо, но верхний слой почвы из-за этого превратился в тончайшую противную пыль, которую вздымал малейший ветерок – и они ею дышали, глотали её, уносили на себе в свои палатки и походные койки, и избавиться от неё до конца раскопочных работ не представлялось возможным. Смешавшись с потом, она образовывала тонкий слой грязи, против которой был бессилен экономный капельный душ, смонтированный в лагере.
   
Да, он должен признаться в этом самому себе: он ждал. В нём что-то дрожало от нетерпения. Он должен признаться, что работал только для того, чтобы как-то отвлечься от ожидания. Монета, на которую он только что наткнулся, голыми руками осторожно раздвигая почву на одном из участков, была шекелем из времён Иудейской войны – драгоценная монета с изображением цветка с тремя бутонами, древне-еврейская надпись по краю. Он долго чистил её кисточкой, чтобы сфотографировать и потом занести в журнал раскопок. В другое время такая находка привела бы его в восторг. Серебряные монеты высокого достоинства евреи чеканили только во время краткого периода римской оккупации, иначе говоря, во время Иудейского восстания, которое началось в 66-м году и было подавлено римскими войсками в 70-м году. Тогда же был разрушен Великий Храм и началось изгнание иудеев. Монета была очередной находкой, дающей возможность точно датировать захоронение, которое они раскопали.
   
Но мысли его были все это время прикованы совсем к другой находке – вчерашней. На неё наткнулся один из рабочих, молодой студент из Соединённых Штатов, – но он был единственным, кому было ясно её значение. У него мороз бежал по коже, когда он думал о ней. До сих пор ещё никогда археологи не сталкивались с таким щекотливым предметом, который грозил пошатнуть основы цивилизации.
   
Облако пыли приближалось, теперь оно достигло развилки и вместо того чтобы продолжить путь в направлении деревни, повернуло в сторону лагеря. Чарльз Уилфорд-Смит отложил кисточку на раскрытый журнал раскопок, между страницами которого поскрипывал песок, и встал.
   
Пейзаж, открывающийся взору в этих местах, раздражал его всякий раз, как только он осматривался по сторонам. Пустая, безжизненная земля простиралась вдаль скупыми волнами, лишённая растительности – за исключением единичных жалких былинок, уцелевших в тени крупных камней. Они придавали равнине хоть какую-то зеленоватую дымку. Эта равнина переходила на горизонте в седые, древние холмы, от первоначальной высоты которых ветер мало что оставил, продувая их бессчётные тысячелетия и продолжая продувать и сейчас. Несмотря на открытый горизонт, чувства пространства и дали не возникало. Напротив, в этой местности человек ощущал себя как под лупой, под зажигательным стеклом. Тут чувствовалось даже физически, как история трёх – самое меньшее – культур фокусировалась в этой земле. Каждый камень, каждый иссохший кустик был напоён памятью о кровавых драмах и беспощадных преследованиях; дальний отзвук голосов библейских пророков, казалось, всё ещё разносился эхом среди гор, и страсть бесчисленных молений пронизывала тело, словно радиоактивное излучение.
   
Он неторопливо снял с головы широкополую шляпу от солнца, которую всегда надевал во время работы. Она невольно стала чем-то вроде его фирменного знака, и многие годы оставили на ней свои следы. Он достал из кармана платок, бывший когда-то белым, и вытер им лоб и череп, который вот уже несколько десятилетий постепенно покидали поседевшие волосы.
   
– Шимон, – вполголоса позвал он.
   
Из соседней ямы показалась голова мужчины лет пятидесяти, круглое лицо было обрамлено курчавыми тёмными волосами и густой бородой. Глаза смотрели отсутствующе. Они только что вглядывались во времена, отстоящие отсюда на две тысячи лет, и с трудом возвращались в современность.
   
– Что?
   
Он указал на приближающееся облако пыли:
   
– К нам гости.
   
Между тем уже можно было различить и машину – вытянутый в длину тёмный лимузин, однозначно не приспособленный для такой каменистой дороги. Солнце сверкало, приплясывая на хромированных частях облицовки и на затемнённых стёклах, когда автомобиль подбрасывало на бесчисленных ухабах и покачивало, как пограничный катер в тяжёлый шторм.
   
– Гости? – Шимон грузно поднялся и посмотрел в сторону приближающейся машины. – Кто бы это мог быть?
   
– Высокие гости.
   
– Кто-нибудь из правительства?
   
– Бери выше, – он снова водрузил свою шляпу на голову и сунул платок в карман брюк. – Наш спонсор.
   
– Ага! – Шимон Бар-Лев посмотрел на него. Они работали вместе уже почти двадцать лет. – Ареал четырнадцать, так? Он пожелал увидеть его своими глазами. А мы как же? Долго ты ещё будешь держать от нас в тайне, чего ты там нашёл вместе с этим – как его?
   
– С Фоксом, – терпеливо ответил Уилфорд-Смит. Плохая память Шимона на имена давно уже стала притчей во языцех. – Его зовут Стивен Фокс.
   
– Вот-вот. Что вы там нашли с этим Фоксом?
   
– Скоро узнаешь.
   
– Но человек в лимузине узнает раньше, чем я?
   
– Да. Поверь мне, Шимон, как только ты узнаешь, о чём идёт речь, ты поймёшь, почему я так поступаю.
   
Шимон проворчал что-то нечленораздельное. У него было лицо строптивого ребёнка.
   
Уилфорд-Смит огляделся. Снимок со спутника навёл его на след этого селения, в котором две тысячи лет назад, в начале нашей эры кипела жизнь. На основе этого снимка они распланировали для раскопок девятнадцать ареалов. Внутри каждого ареала они действовали по сетевой системе, выкапывая пятиметровые квадраты. Отмаркированная на поверхности земли сетка оставалась неповреждённой, образуя между вырытыми квадратами рельефный профиль – разделительные стенки шириной в метр, что позволяло археологам упорядочивать все находки и все детали относительно разлинованной сетки. Таков был традиционный метод, применяемый во всём мире. И, естественно, эти разделительные стенки, которые они между собой называли «кошачьими мостками», обеспечивали доступ ко всем вырытым ямам, иной раз служа системой узких мостиков над пропастью.
   
Из девятнадцати намеченных ареалов в первую очередь разрабатывались только пять самых преспективных. Вернее, со вчерашнего дня – шесть. Уилфорд-Смит распорядился приостановить работы в четырнадцатом ареале, и освободившиеся рабочие начали снимать верхние слои в третьем ареале. А над местом чрезвычайной находки теперь была разбита большая белая палатка, которая ночью охранялась двумя мрачного вида молодыми людьми с заряженными автоматами. Эти люди принадлежали к одной охранной службе из Тель-Авива и появились здесь спустя полтора часа после его телефонного разговора с человеком, который, по всей видимости, и находился сейчас в чёрном лимузине, подъезжающем к раскопкам.
   
Разумеется, слухи не остановишь, они поползли. Уилфорду-Смиту казалось, что он их почти слышит, проходя между квадратами раскопок. Большинство рабочих были волонтёры, вольнонаёмные молодые люди со всего света, которых поставляло сюда Израильское Управление Древностями. За смехотворное вознаграждение и за чувство причастности к авантюрным приключениям они брались вставать ни свет ни заря и дни напролёт таскать корзинами землю и камни. Сейчас они краешком глаза наблюдали за ним и спрашивали себя, что здесь, собственно, происходит.
   
– Может, будет лучше, если на сегодня мы приостановим все работы, – сказал он вполголоса. – Надо дать людям отдохнуть.
   
Шимон ошарашенно взглянул на него:
   
– Прекратить работу? Но ведь ещё нет и трёх часов! Они как раз только начали новый ареал, и тут…
   
Уилфорд-Смит почувствовал, как в его голосе прозвучали нотки нетерпения:
   
– Шимон, все они – совсем молодые люди, брызжущие энергией и полные любопытства. Мне всё равно, каким образом ты это устроишь, но ни один из них сегодня вечером не должен даже близко подойти к четырнадцатому ареалу, ол райт?
   
Тот посмотрел на него долгим взглядом, и, как всегда, между ними установилось то взаимопонимание, которое оба воспринимали, как нечто магическое.
   
– Ол райт, – не сразу ответил Шимон.
   
Это прозвучало как обещание. Да это и было обещание.
   
Уилфорд-Смит вздохнул и устало поднялся из ямы на узкую тропу изначальной почвы – на «кошачий мостик». По другую сторону, у третьего ареала уже стояли те, о ком шла речь. Главным образом молодые мужчины, среди них лишь несколько женщин, которые пользовались здесь повышенным вниманием и терпели активные домогательства со стороны мужского большинства. Они поглядывали то на чёрный автомобиль, который в это время медленно, почти нерешительно приближался, то на руководителя раскопок. Он почти физически, кожей чувствовал на себе их взгляды, спокойным шагом двигаясь в сторону их парковки. Во всяком случае, он надеялся, что его походка выглядит со стороны именно спокойной, а не немощной. С тех пор как ему перевалило за семьдесят, он стал вспоминать своего отца: тот умер в возрасте восьмидесяти семи лет и последние семнадцать лет жизни взял в привычку ежедневно донимать всю семью жалобами на прогрессирующий распад организма, как он это называл.
   
Чёрный лимузин остановился. У него были жёлтые номерные знаки – значит, машина израильская. И откуда только в Израиле взялась такая машина? Уилфорд-Смит не уставал удивляться, какие чудеса способны творить в этом мире деньги.
   
Приехавшие не торопились выходить, коротая ожидание в приятной прохладе кондиционированного салона. Когда он приблизился, из машины вышел шофёр, широкоплечий гигант с короткой – по-военному – стрижкой и в почти военной униформе, явно с револьвером в кобуре под мышкой. Судя по тому, как он открывал дверцу, основная его профессия была телохранитель, а не шофёр. Человек, поднявшийся с заднего сиденья автомобиля, не только был богатым и могущественным, но и выглядел таким. Синий костюм превосходно сидел на нём, хотя на ком угодно другом казался бы совершенно неуместным в такой обстановке. Но Джон Каун, неограниченный властелин всемирного консорциума, привык к тому, что обстановка подстраивается под него, а не наоборот. Даже в ландшафте пустыни, на археологических раскопках и при температуре знойного лета.
   
Они вежливо поздоровались. До этого они встречались лишь дважды: в первый раз – когда речь шла о финансовой поддержке раскопок, и потом ещё раз – когда в Нью-Йорке открывалась выставка археологических находок из времён царя Соломона. Было бы большим преувеличением утверждать, что они симпатизировали друг другу. Скорее, каждый из них рассматривал другого как неизбежное зло, с которым приходится мириться.
   
– Итак, значит, вы сподобились, – сказал Джон Каун после приветствия и окинул взглядом всю местность. Наблюдать его при этом было весьма увлекательно: создавалось такое впечатление, что эти глаза способны буквально всасывать всю имеющуюся в наличии оптическую информацию, одновременно опустошая взглядом местность. Так и казалось, что горы сейчас послушно нагнутся в его сторону и лишатся всех своих красок, что-нибудь в этом роде. – Вы нашли нечто, заслуживающее большего, чем строка в археологическом словаре.
   
– Похоже на то, – согласно кивнул Уилфорд-Смит.
   
– Генрих Шлиман нашёл Трою. Джон Картер раскопал гробницу Тутанхамона. А Чарльз Уилфорд-Смит… – Впервые за маской всемогущества шевельнулось что-то человеческое. – Я должен признаться, что еле дотерпел, – сказал он. – Весь перелёт и думать не мог ни о чём другом.
   
Чарльз Уилфорд-Смит сделал приглашающий жест в сторону палатки, которая некогда принадлежала британской армии.
   
– Каковы бы ни были ваши ожидания, – сказал он, – действительность превосходит их.
  
  
   
    
2
   
   
Первый этап раскопок был запланирован на период в пять месяцев, начиная с мая. Общее руководство было возложено на автора этого сообщения, тогда как д-р ШИМОН БАР-ЛЕВ числился ответственным за документацию. Десятником по подготовительным работам был РАФИ БАНЬЯМА-НИ. Из-за протяжённости поля раскопок в работе использовалось временами до ста девятнадцати вольнонаёмных рабочих.
   
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше»
   
   
Телефон зазвонил незадолго до ужина.
   
После второго звонка из кухни показалась Лидия Эйзенхардт, вытирая руки о передник перед тем, как снять трубку. Телефонный аппарат был со старомодным диском для набора номера и с тяжёлой, массивной трубкой. Он висел на стене в тёмной прихожей и вынуждал все телефонные разговоры вести между гардеробом с плащами и пальто и обувной полкой, забитой разноцветными детскими резиновыми сапогами. Этот телефон достался им от предыдущего владельца дома, прожившего здесь сорок лет, и они решили оставить его.
   
– Эйзенхардт, – назвалась Лидия.
   
Звонкий и чистый голос на другом конце провода говорил по-немецки свободно, но с отчётливым американским акцентом:
   
– Это офис Джона Кауна, меня зовут Сьюзен Миллер. Могу ли я поговорить с господином Петером Эйзенхардтом?
   
– Одну минутку, сейчас я его позову. Ведь вы звоните из-за границы?
   
– Да, из Нью-Йорка.
   
Лидия под сильным впечатлением кивнула своему отражению в зеркале гардероба. Её мужу звонили много и часто, но такое случилось впервые.
   
– Я потороплю его.
   
Она отложила трубку, поспешила к лестнице, ведущей на второй этаж, и быстро поднялась на несколько ступеней.
   
– Петер?
   
– Да!? – послышалось из-за двери его кабинета.
   
– Тебя к телефону! – И, с особым ударением: – Нью-Йорк!
   
Некоторым словам, кажется, изначально присуще некое волшебство. «Нью-Йорк» принадлежит к таким словам. Для писателя Нью-Йорк – то же, что для актёра Голливуд: центр мира, Олимп искусства – желанное, чудодейственное, ужасающее, презренное место, в котором – и только в нём – карьера может достигнуть своей вершины. Нью-Йорк! Это могло значить только: «Даблдэй». Или «Рэндом Хаус». Или «Саймон энд Шустер». Или «Альфред Кнопф». Или «Тайм Уорнер»… Это могло значить только то, что наконец-то удалось дело с долгожданной продажей в Соединённые Штаты прав на перевод его книг…
   
Только бы не свихнуться. Петер Эйзенхардт оглядел большой лист ватмана, висевший перед ним на стене за письменным столом, усеянный разнокалиберными стрелками, загадочными символами, именами, налезающими друг на друга заметками, наклеенными записочками и фотографиями из газет. Набросок его нового романа, над которым он как раз работал. Временами он думал: сам по себе этот набросок размером три на полтора метра уже представляет собой произведение искусства. Теперь он подумал только: Нью-Йорк! – Иду, иду!
   
Он не мог дышать, когда подоспел к телефону. Лидия, напряжённо вслушиваясь, стояла в дверях кухни, из которой пахло уксусом, базиликой и свеженарезанными огурцами.
   
– Петер Эйзенхардт, – назвался он и глянул на своё отражение в зеркале. Он всё ещё сохранял стройность, несмотря на малоподвижный, преимущественно сидячий образ жизни, только волосы начали угрожающе редеть. Как это будет выглядеть на обложке американского издания?
   
– Добрый день, господин Эйзенхардт, – услышал он голос и в самом деле американки, которая на удивление хорошо владела немецким. – Меня зовут Сьюзен Миллер, я секретарша господина Джона Кауна. Вам о чём-нибудь говорит это имя?
   
Каун? Джон Каун? Он напрягся. Надеясь, что эта персона не из тех, не знать которых равносильно нокауту.
   
– Честно говоря, нет. А мне это имя должно о чём-то говорить?
   
– Мистер Каун – председатель правления «Каун Энтерпрайзес», холдинга, которому принадлежит, в числе прочих, также телевизионная компания N.E.W., News and Entertainment Worldwide…
   
– Конкурент Си-Эн-Эн?
   
В следующее мгновение он готов был откусить себе язык на сорвавшуюся с него реплику.
   
– М-м, да. Мы работаем над тем, чтобы стать номером один.
   
Действительно глупо.
   
– Хорошо, – парализованно сказал Эйзенхардт.
   
– В числе прочего, – продолжал голос, – холдингу «Каун Энтерпрайзес» принадлежит и немецкое издательство, которое публикует ваши романы…
   
– Ах, – сказал Эйзенхардт. Об этом он не знал. Удивительно.
   
– Мистер Каун просил передать вам, что он очень гордится тем, что публикует ваши произведения. Он поручил мне спросить, не может ли он ангажировать вас на несколько дней.
   
– Ангажировать? – эхом отозвался Петер Эйзенхардт. – Вы хотите сказать, на несколько выступлений? Поездка с выступлениями?
   
Это было почти так же хорошо, как продажа прав. Сейчас это пришлось бы ему как нельзя кстати.
   
– Не совсем, – поправил его голос на другом конце провода. – Мистер Каун хотел бы ангажировать ваш научно-фантастический образ мышления. Вашу писательскую фантазию.
   
– Мою писательскую фантазию? И для чего она ему понадобилась?
   
– Этого я не знаю. Я лишь уполномочена предложить вам гонорар в две тысячи долларов в день; разумеется, все расходы компания берёт на себя..
   
Петер Эйзенхардт посмотрел на свою жену, вытаращив глаза, она тоже смотрела на него такими же выпученными глазами.
   
Две тысячи долларов в день? Какой же сейчас у нас курс доллара?
   
– И на сколько дней предполагает мистер Каун…?
   
– Самое меньшее, на одну неделю, возможно, дольше. Но вылететь вы должны завтра.
   
– Уже завтра?
   
– Да. Таково условие.
   
Лидия сперва сглотнула, а потом подняла вверх сразу оба больших пальца. Деньги им были очень нужны. Давно причитающиеся выплаты из издательства всё не приходили и не приходили, а один из журналов, для которых Эйзенхардт иногда писал ради денег, отклонил его статью, на которую он потратил страшно много времени.
   
– И вы не знаете, что я за это должен делать, за эти две тысячи долларов в день? – ещё раз недоверчиво переспросил Петер Эйзенхардт.
   
– Нет, к сожалению, не знаю. Но договор, который я должна отправить вам по факсу в случае вашего согласия, это наш типовой договор для консультантов. Таким образом, я могу предположить, что он ждёт от вас консультаций по какому-то делу.
   
Петер Эйзенхардт глубоко вздохнул и переглянулся с женой, которая ободряюще и одобрительно кивнула ему. Ну и, конечно же, он ощутил манящий зов приключений и неизвестности. Почему бы нет? Снова отправиться в неведомую даль, на некоторое время покинуть жену и детей…
   
– Хорошо, – ответил он.
   
– Окей, – сказала женщина, и в голосе её прозвучало облегчение. Наверное, мрачно подумал Эйзенхардт, ей пришлось сегодня обзвонить уже целый список авторов, у которых не было ни времени, ни желания срываться с места, потому что писательством они зарабатывали больше, чем им мог дать гонорар консультанта.
   
– Я закажу для вас билет из Франкфурта, – деловито продолжал голос. – И не забудьте свой заграничный паспорт. Завтра рано утром вы должны быть в аэропорту самое позднее в восемь тридцать. У стойки компании Эль Аль. Очень важно не опоздать.
   
– Вы сказали, Эль Аль?.
   
– О! – спохватилась она. На сей раз она смутилась по-настоящему. – I'm very sorry. Я забыла сказать, что мистер Каун сейчас находится в Израиле. Он хочет, чтобы вы приехали в Израиль.
  
  
   
    
3
   
   
Ср. план поля раскопок, рис. 1.3, план разреза, рис. 1.4 а-с, а также план остаточных строений (рис. 1.5).
   
В целом на основании упомянутых в гл. 1.2 спутниковых снимков (см. приложение С. 3) для раскопок были предназначены девятнадцать ареалов, из них самые перспективные – ареалы 14, 9,2, 7 и 16 (названные в намеченной последовательности) – были выбраны для первой кампании раскопок. Как уже было упомянуто, работы в ареале 14 были досрочно приостановлены в пользу раскопок ареала 3 (об этом: гл. II, 1).
   
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше»
   
   
Всё происходящее имело большой размах и походило скорее на вступление войск, чем на визит. Седельный тягач только что установил третий из пяти продолговатых, поблескивающих серебристым металликом мобильных домиков на площадке рядом с четырнадцатым ареалом, а число единообразно одетых, чуть ли не в униформе, рабочих с каждым часом прибывало. Несколько человек сооружали некое подобие ограды вокруг площадки, на которой были поставлены мобильные домики. Немного поодаль установили электроагрегат – тёмный металлический шкаф, который гудел так, что было слышно издали, – и протянули от него мощный кабель к большой палатке, разбитой над местом находки в ареале 14.
   
– Смотри, у многих из них оружие, – сказала Юдифь, прищуренными глазами наблюдавшая за всем этим движением.
   
– М-м, – промычал Стивен Фокс с набитым ртом. Бутерброды, которые им выдавали в обеденный перерыв, день ото дня становились всё хуже. Самое время поговорить с двумя парнями, которые отвечали за продовольственное снабжение. Или подумать над тем, как прокормиться самостоятельно. Может быть, в ближней деревне, о которой тут всё время поминали, есть какие-то возможности. Должна же там быть какая-нибудь лавка, а то и подобие супермаркета.
   
– Интересно, что всё это может значить. Располагаются они тут основательно. Ведь это жилые вагончики?
   
Фокс кивнул:
   
– Ясное дело. Тот, кто приехал сюда в такой машине, не согласится ночевать в простой палатке.
   
– Меня удивляет, что такой человек вообще будет здесь ночевать.
   
– Меня тоже, – он взял свою фляжку, чтобы смыть пресный вкус бутерброда тёплой, застоявшейся водой. Сомнительная замена. – Кстати, насчёт сегодняшнего вечера: это, случайно, не будет какой-нибудь религиозный семейный праздник или что-то в этом роде?
   
Юдифь коротко мотнула головой, не сводя глаз со строительных работ:
   
– Ну что ты.
   
– И мне не понадобится прикрывать макушку ермолкой или снимать ботинки?
   
– Ты же не иудей и не должен носить ермолку.
   
– А как насчёт молитв?
   
– Прекрати. Мы просто немного погуляем по Тель-Авиву и потом пойдём поужинаем. Иешуа знает хозяина ресторана, и мы получим лучший столик, только и всего. А вот интересно, кто этот тип в костюме?
   
– Его зовут Джон Каун.
   
– Что? – на сей раз она посмотрела на него. Неплохо. Стивен Фокс любил, когда она смотрела на него своими жаркими чёрными глазами. Юдифь Менец была сестрой Иешуа Менеца, ассистента по археологии в иерусалимском Рокфеллеровском музее. Стивен познакомился с ним через интернет и благодаря ему получил место на этих раскопках. А главное – она была тоненькая, как тростиночка. У неё были длинные чёрные локоны, захватывающий дух горбатый нос и впечатляющий темперамент, и на самом деле наступило уже самое время заполучить её к себе в постель. Правда, она до сих пор, казалось, не замечала, что он к ней давно подкатывается, а если и замечала, то великолепно умела это игнорировать.
   
– Джон Каун, – повторил Стивен. – Владелец и председатель правления «Каун Энтерпрайзес». Самое серьёзное из того, что ему принадлежит, это телекомпания N.E.W., при помощи которой он вот уже несколько лет пытается оттеснить CNN с информационного новостного рынка.
   
На Юдифь это, кажется, произвело впечатление.
   
– Это пахнет большими деньгами.
   
– Свой первый миллион Каун сделал, когда ему было двадцать два года. Его даже иногда называют Чингиз Ханом – из-за его, хм, силовых методов ведения дел. Сейчас ему сорок два, и он один из богатейших людей Соединённых Штатов. – Фокс некоторое время раздумывал, будет ли тактически правильным упомянуть в этом месте, что сам он свой первый миллион сделал уже в девятнадцать. Нет, лучше не надо. Это прозвучало бы так, будто он хочет похвастаться. Конечно, он и хотел похвастаться, но только не так, чтобы это выглядело похвальбой. – И он финансирует эти раскопки.
   
Её глаза расширились от удивления:
   
– Правда? Откуда ты знаешь?
   
– Я читаю правильные газеты.
   
Стивен Корнелиус Фокс, двадцати двух лет, был родом из штата Мэн, на северо-востоке США. Был он строен, почти сухощав, невысок ростом – чуть ниже среднего, – но умел это компенсировать за счёт прямой осанки и самоуверенной походки. Он носил очки в тонкой оправе, придающие ему вид интеллектуала. Принимать участие в научных исследовательских проектах по всему миру было его хобби. Он уже кольцевал в Исландии птиц, пересчитывал в Бразилии виды муравьев, в Африке проводил сравнительные исследования эффективности различных оросительных систем, а в Монтане помогал выкапывать останки динозавров. Стивен Фокс был самым молодым членом старинного нью-йоркского Исследовательского общества, которое с давних пор поддерживало деньгами и рабочим персоналом раскопки, тропические экспедиции и другие исследовательские начинания. Он достаточно рано понял, какую роль играют в жизни человека деньги: они были тем вспомогательным средством, которое позволяло человеку вести такую жизнь, какую он хотел. У кого есть деньги, тот может делать что хочет. У кого нет денег, тому приходится делать то, чего хотят другие. Итак, иметь деньги – лучше, чем не иметь их.
   
Он рано начал заниматься компьютерами, но не для развлечения и игр, как большинство компьютерных фанатов, а потому, что чувствовал: на этом пути легче всего заработать деньги, которые позволят ему вести такую жизнь, какую он хочет. Прежде всего, интересную жизнь.
   
В шестнадцать лет ему удалось провернуть такой фокус: в своём родном городе он убедил владельца фирмы, торгующего автомобильными запчастями, что может разработать для него компьютерную программу, приспособленную именно для нужд его бизнеса, и что она будет функционировать гораздо лучше, чем те, которые использовались до сих пор, и спустя год он получил чек на сумму, которая впечатлила даже его отца, адвоката, привыкшего выставлять своим клиентам до боли высокие счета.
   
А фишка этого гигантского мероприятия состояла в том, что на самом деле Стивен Фокс написал всего лишь точный перечень для системы электронной обработки данных, отдельные же блоки этой системы разрабатывали индийские программисты, все сплошь студенты информатики, которых он нанял через интернет и ни одного из которых ни разу не видел в лицо. Всё осуществлялось через сеть, что в то время было ещё достаточно сложным делом для инсайдеров: он посылал в Индию детальное описание функционального элемента, тамошний партнёр разрабатывал по нему соответствующую программу и программный код и тем же путём переправлял обратно. Стивену оставалось только свести воедино отдельные компоненты и инсталлировать систему в компьютеры заказчика.
   
Предприятие сработало великолепно, в первую очередь потому, что качество программы, которую он получил от своих индийских партнёров, превосходило всё, к чему он привык в своём окружении. Она работала безупречно. Самой сложной частью дела оказался в конце концов перевод денег из американского банка в индийские – эту процедуру Стивену пришлось потом проделать ещё пять раз, поскольку он продал свою программу ещё в пять других фирм. Не только он сам, но и его индийские субагенты разбогатели на этом, большинство из них основали собственные фирмы по разработке программных продуктов и по сей день выполняют заказы со всех концов света. Заказывать программы в Индии стало обычным делом для многих западных фирм.
   
Стивен не испытывал потребности после этого миллиона стремиться ещё к миллиардам. То, что происходило с такими людьми, как Джон Каун, он мог себе представить, но проделать на себе не мог. Он окончил обыкновенную среднюю школу, изучал экономику в сравнительно скромном, уютном маленьком университете, разъезжал на ярко-красном «порше» и завязывал знакомства с самыми заметными девушками. На своих деньгах он более или менее спокойно почивал. Он вложил их так, что доходы с них обеспечивали большую часть его потребностей и стиля жизни, и всё указывало на то, что и впредь ему больше не придётся зарабатывать себе на хлеб. За это было заплачено, как он считал, стрессом полутора лет напряжённого труда.
   
И как минимум раз в год он уезжал в какие-нибудь дальние края. Обычные путешествия, сколько он себя помнил, всегда вызывали у него отвращение: куда-то ехать, чтобы осматривать достопримечательности, казалось ему совершенно бессмысленным. Люди, которые так поступали, обычно похвалялись тем, что знают хороший ресторанчик на Цейлоне или объехали верхом египетские пирамиды, однако расспроси их понастойчивее – и окажется, что в своём родном городе они не знают ничего, кроме пивной по соседству, и понятия не имеют, ради каких таких достопримечательностей сюда приезжают люди со всего света – может быть, из того же Египта, – движимые точно таким же снобизмом. Нет уж, только не это.
   
Стивен Фокс питал к миру интерес, но если уж он куда-то ехал, то должен был делать там что-либо осмысленное. С тех пор как он узнал о существовании Исследовательского общества и о том, что он может в качестве любителя принимать участие во всех его проектах, ему стало окончательно ясно, чего он хочет.
   
Разумеется, это почти всегда было сопряжено с тяжёлым физическим трудом, некомфортабельными условиями жизни и тупой работой. Приходилось пересчитывать тысячи личинок, таскать десятки корзин с почвой и камнями, терпеть укусы москитов и спать в промокших, вонючих палатках. Но это было частью приключения. Он бы никогда не поменялся ролями с учёными, ведь тогда ему пришлось бы изучать естественные науки и всю жизнь затем заниматься одним и тем же. А это совсем неинтересно. Просто скучно.
   
– Как ты думаешь, может, они собираются снимать фильм про наши раскопки? – спросила Юдифь.
   
Издали им помахал рукой Рафи, который руководил работами в третьем ареале. Перерыв для завтрака закончился.
   
– Вряд ли, – ответил Стивен. – Я не верю, что председатель правления лично явился сюда ради того, чтобы присутствовать при съёмках фильма.
   
– Но всё это как-то связано с находкой, о которой ты не хочешь говорить.
   
– Вот это другое дело. Тут я с тобой согласен.
   
– А как ты думаешь, что случилось?
   
– Я думаю, – сказал Стивен Фокс, снял очки и вытер тыльной стороной ладони брови, мокрые от пота, – я думаю, что совершено убийство.
  
  
   
    
4
   
   
Ниже следует подробный разбор стратиграфии. Стратиграфические элементы – такие, как слои и стенки среза, – снабжены номерами (цифрами), остатки строений – буквами и нанесены на соответствующие места стратиграфического изображения. О стратиграфическом упорядочивании керамических находок в гл. III-9, см. гл. XII.
   
Нумерация и схематизация стратиграфии базируется на методе, опубликованном ХАРРИСОМ (HARRIS 1979, стр. 81–91, ср. также FRANKEN 1984, стр. 86–90). На отдельных местах ради упрощения одним значком обозначается целая группа отложений.
   
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
   
   
Стойка регистрации израильской авиакомпании Эль Аль из соображений безопасности помещалась в самом углу главного зала, чуть ли не в отдельном помещении. Петер Эйзенхардт добрался туда в самую последнюю минуту и теперь стоял с весьма неприятным чувством, впервые оказавшись среди множества людей, каких до сих пор мог видеть только в теленовостях. Иудейские ортодоксы с длинными пейсами, одетые от макушки до пят в чёрное, стояли рядом с безучастно поглядывающими палестинцами, головы которых были повязаны платками, популярными благодаря Ясиру Арафату. Они старательно игнорировали друг друга. Женщины, укутанные в длинные одеяния и повязанные платками, ждали в одном ряду с францисканскими монахами. Тут же, среди них, но не так бросаясь в глаза, терпеливо ждали обыкновенные мужчины и женщины всех возрастов и состояний, тихо переговариваясь на языке, который Эйзенхардт на слух воспринял как русский. Всё это очень медленно продвигалось вперёд.
   
– Для чего вы едете в Израиль? – спросила его дама из израильской службы безопасности, этакая богатырша, оглядев его при этом так подозрительно, будто предполагала в его поездке какой-то преступный умысел.
   
– По профессиональной, э-м, необходимости. – Почему, собственно, этот вопрос заставил его так нервничать? Он выудил пальцами из кармана факс, присланный из Нью-Йорка: – У меня договор на консалтинг.
   
Она обстоятельно изучила факс. И вовсе не формально, всё делалось с полной серьёзностью. С таким подходом ему ещё не приходилось сталкиваться во время перелётов. Судя по всему, они скорее задержат вылет, чем пропустят пассажира, великодушно закрыв глаза на непрояснённые пункты в его документах. И для этого у них были свои основания. Эйзенхардт вспомнил об угонах самолётов, сообщения о которых до сих пор слушал лишь краем уха. Да, были свои основания.
   
Дама из службы безопасности дочитала факс и принялась читать весь четырехстраничныи договор, написанный на юридическом английском языке, потом взяла телефонную трубку, не глядя набрала номер и поговорила с кем-то на гортанном языке – вероятно, на иврите. В конце концов она вернула ему бумаги и кивнула, черкнув на бланке свою подпись.
   
– Всё в порядке, – сказала она и направила своё сконцентрированное недоверие на следующего в очереди, изначально рассматривая его как предполагаемого террориста и соответственно обращаясь с ним, пока он не докажет ей обратное.
   
Для чего вы едете в Израиль? Чертовски уместный вопрос. Он, довольно-таки успешный писатель! В качестве советника одного миллиардера медиа-гиганта! Чёрт знает что! Он вдруг понял: истинная причина кроется в том, что он пропустил очередную выплату кредита за дом. А пропустил потому, что ему не платит издательство, которое, как оказалось, принадлежит тому самому человеку, который его теперь нанял.
   * * *
   
Она сидела там, где он давно хотел её видеть: на краю его походной кровати. Как назло, она была одета, а он, наоборот, полуголый.
   
Стивен только что принял душ. Хотя здешний душ не заслуживал своего названия – из внушительного вида душевых головок вытекала лишь слабенькая струйка воды, да и та разрывалась на капли. Все в лагере постоянно жаловались на то, что душ не смывает въевшуюся пыль и грязь. Стивену удавалось практически полностью смывать с себя грязь при помощи одного простого способа, которому он выучился в Африке у экспертов-ирригаторов: нужно было всего лишь использовать мочалку. Он ни от кого не скрывал этот простой секрет, но, как заметил, многие по-прежнему предпочитали жаловаться.
   
– Ты единственный из всех, кого я знаю, прихватил с собой в археологический лагерь пиджак, – сказала Юдифь.
   
– У меня есть много и других необыкновенных качеств, – ответил Стивен, просушивая волосы и придавая им форму при помощи простой расчёски. Хорошо было ощущать позади рабочий день, а впереди приятный вечер. Физический труд действовал на него благотворно, поддерживая в форме и позволяя лучше контролировать своё тело.
   
Рабочие на раскопках жили в сравнительно просторных палатках из тяжёлой белой парусины, которые, казалось, достались им в наследство от африканского похода британской армии. А может, так оно и было на самом деле. Большинство палаток были двухместные; но Стивену удалось устроить так, что он занимал свою палатку один: он пустил слух, что ужасно храпит по ночам и имеет сомнамбулические наклонности, бродит лунатиком, а возвращаясь, часто ошибается кроватью. После этого никто не рискнул на такое соседство, вследствие чего у него хватило места поставить рядом со столом и стулом непредусмотренную вешалку для одежды и большое зеркало.
   
– Но ведь когда-нибудь я всё равно узнаю, – повторила она, наверное, уже в пятый раз за сегодняшний день. Речь шла о находке, которую сделал Стивен и которая, судя по всему, вызвала большой ажиотаж вокруг.
   
– Ты узнаешь это сегодня вечером, – сказал Стивен и одел брюки. Юдифь смотрела на него как ни в чём не бывало. Когда она перед этим вошла в его палатку, он стоял в трусах, а она уселась на кровать и давай его пытать насчёт находки. – Это долгая история. Если я тебе сейчас её расскажу, потом мне придётся всё повторять для Иешуа, а это мне лень.
   
– Просто ты хочешь меня заинтриговать.
   
– Ещё бы, конечно, хочу. Когда приедет твой брат?
   
– Через полчаса.
   
В ней было что-то жёсткое. Причина, наверное, крылась в том, что она в свои двадцать лет уже отслужила два года в израильской армии. Стивен с некоторым содроганием узнал, что это длинноногое, породистое существо может водить танк, с завязанными глазами собрать автомат меньше, чем за одну минуту, что она участвовала в боях с отрядами Интифады. А он видел войну только в кино.
   
– Может, нам лучше поехать на моей машине? А с ним встретиться уже в Тель-Авиве? – он кивком головы указал на свой мобильный телефон, который лежал на столе.
   
– Ты его уже не застанешь. Сейчас он, наверное, стоит в иерусалимских пробках.
   
– Ну ладно.
   
Он поправил рубашку – свою любимую рубашку из льна, хлопка и искусственного волокна – которую всегда брал с собой во все экспедиции. Её можно было носить без пиджака, и тогда она выглядела легко и непринуждённо, можно было с пиджаком – тогда она смотрелась элегантно, её можно было легко отстирать в холодной воде с мылом, и вида она не теряла. Он купил её когда-то в специализированном магазинчике в Нью-Йорке, по наводке одного из коллег из Исследовательского общества – человека, которому уже было под восемьдесят и который при всяком удобном случае рассказывал, как он в юности объехал земной шар на велосипеде.
   
Потом он надел пиджак. Тоже вещь, которую ему пришлось долго искать. Пиджак был лёгкий, прохладный в жарких краях и теплосберегающий в холодных, его можно было сунуть в багаж, свернув валиком, – он не мялся, а по цвету подходил к чему угодно. Вещь, конечно, тоже не дешёвая. Но он взял себе за правило – никогда и нигде не лишать себя возможности одеться со вкусом и по-деловому. В его грубого вида матросском вещмешке было припасено даже несколько галстуков; Юдифь их ещё не видела, иначе бы у неё появился лишний повод посмеяться над ним. Однако его опыт подсказывал: ничто не придаёт человеку такого чувства уверенности в себе, как знание, что он одет корректно. Ведь встречают по одёжке, провожают по уму. Когда приходится иметь дело с людьми, галстук может оказаться такой же решающей деталью, как револьвер в схватке с тигром.
   
Юдифь встала и подошла к выходу. Она отодвинула полог, и закатное солнце отбросило широкий, тёплый луч через всю палатку, через походную кровать и пыльный пол из утоптанной земли.
   
– Подъезжает такси, по-моему.
   
– М-м, – промычал Стивен, завязывая шнурки на ботинках. Ботинки, конечно, не могли блистать чистотой в такой обстановке. И прибраться в палатке не мешало бы; краем глаза он видел, что под кроватью по-прежнему лежит ящик для археологических находок, который он открывал не далее, как вчера, – плоский прямоугольный ящик из жести с накидной крышкой, в такие ящики при работе на месте находок ссыпают отработанную землю, чтобы позднее тщательно её просеять. Иногда в этой земле попадаются мелкие, но важные предметы: зубы, обломки костей, части украшений.
   
Но это всё подождёт до завтрашнего утра. Он сунул в карманы мобильный телефон и бумажник, проверив, достаточно ли в нём наличных денег.
   
– Кажется, они всё-таки собираются снимать фильм, – сказала Юдифь. – Ведь это у них камера, если я не ошибаюсь?
   
– Что? – Стивен подошел к ней сзади и выглянул через её плечо наружу, с наслаждением ощутив тепло её щеки, которой он едва не касался. От неё исходил волнующий запах, хотя он не мог бы сказать, чего.
   
– Вон та штука на треноге. Перед палаткой.
   
Стивен уставился на этот предмет, который действительно оказался камерой, обычно применяемой при киносъёмках. Двое людей Кауна возились около неё, закрепляя на штативе.
   
– Странно, – сказал он.
   
– Я же говорила, они хотят снимать фильм.
   
Стивен медленно покачал головой.
   
– Этого я и представить себе не мог. Чтобы Чингиз Хан отправился в такую дыру только ради того, чтобы снять фильм об археологических раскопках!
   
Постепенно он сам начал сомневаться, понимает ли он до конца, что здесь на самом деле происходит. Глядя то в сторону четырнадцатого ареала, то на пять мобильных домиков, пламенеющих в закатном зареве, то на странно безликих мужчин в фирменных комбинезонах N.E.W., копошащихся с кинокамерой, он вдруг почувствовал себя исключённым из событий, оттеснённым куда-то на край. То, что там разворачивалось, походило на действие фильмов, в которых совершались эпохальные открытия – обнаруживали инопланетян или древнего человека, и тут же набегали учёные, словно саранча, всё запирали, огораживали заборами, возводили крыши и повсюду устанавливали свои измерительные приборы.
   
Он ещё раз прокрутил перед мысленным взором всё происшедшее. Вчерашний день. Находка. Его собственная теория на этот счёт. Когда он думал о ней сейчас, она уже не казалась ему такой ясной. Что-то в ней не сходилось. С ней не вязалось то, что разворачивалось на месте находки теперь. И, может, даже к лучшему, что сегодня вечером он сможет всё это обсудить с Юдифью и её братом.
   * * *
   
Его сосед по креслу в самолёте узнал его – как раз когда они пролетали над Альпами.
   
– Извините, а вы случайно не писатель Петер Эйзенхардт? – произнёс он ту сладчайшую фразу, которую не самые знаменитые писатели любят так же, как имена своих детей.
   
Да, сознался Петер Эйзенхардт, это он.
   
– Я читал несколько ваших книг, – сказал мужчина и назвал два романа, которые, к сожалению, принадлежали перу других авторов. – Мне очень понравилось, правда.
   
Эйзенхардт вымученно улыбнулся:
   
– Приятно слышать.
   
Тот представился, назвавшись Ури Либерманом, журналистом и зарубежным корреспондентом нескольких израильских газет, работающим в Германии. Он сказал, что живёт в Бонне, но раз в месяц летает на родину к жене и детям, для которых не удалось добиться длительной заграничной визы.
   
– А вы для чего летите в Израиль? – спросил он. – Турне с выступлениями? Или отпуск?
   
Петер Эйзенхардт отрицательно покачал головой.
   
– А, – догадался жизнерадостный иностранный корреспондент, которому на вид было лет сорок, и он пытался уравновесить свой высокий лысеющий лоб за счёт пышных прусских усов, – тогда, значит, вы собираете материал?
   
– Ну, примерно так, – согласился Эйзенхардт.
   
– Это значит, что события вашего следующего романа будут разворачиваться в Израиле?
   
– Вполне возможно.
   
Толстая записная книжка была, конечно, первым, что он упаковал – как всегда, когда ехал куда-нибудь. И часть его мозга, которая, казалось, давно обрела самостоятельность, непрерывно вела наблюдения за необычными ситуациями, выискивала незнакомые речевые обороты, интересные персонажи и события, и все эти наблюдения тут же просились на бумагу и позднее использовались в романах. Так что возможность израильской темы нельзя было исключить.
   
– Великолепно, великолепно, – обрадовался журналист и начал рыться в своей сумке. – Скажите, а я могу вас сфотографировать? Я бы с удовольствием сделал небольшое сообщение для одной из газет, с которыми я сотрудничаю; что-нибудь в том роде, что «известный немецкий писатель Петер Эйзенхардт в настоящее время прибыл в Израиль», я думаю, ведь это и в ваших интересах тоже?
   
– Я не против.
   
Так Петер Эйзенхардт дал себя сфотографировать, улыбаясь как можно более победно, и после третьей вспышки Ури Либерман остался доволен. Он гордо продемонстрировал затем свою камеру – новейшую модель с плоским монитором, на котором можно было оценить сделанный снимок чуть ли не в натуральную величину, прежде чем записать его на маленький optical disc внутри аппарата.
   
– Полностью цифровой, – пояснил он. – И видите, здесь, сбоку? Тут я могу воткнуть кабель и переслать снимок в любой подручный компьютер. Просто сам диву даёшься, на что способна сегодняшняя техника, а? Но и это ещё не всё.
   
Он извлёк на свет божий плоский приборчик, похожий на мобильный телефон, но раскрылся этот приборчик, к удивлению Эйзенхардта, вдоль – и в руках журналиста оказался крошечный компьютер с изящной клавиатурой и маленьким жидкокристаллическим экранчиком.
   
– Теперь мы должны замаскироваться и незаметненько поработать, а то ведь они не любят, когда в самолёте включают такие штуки. Но должен же я вам это продемонстрировать. Итак, я пишу сообщение… Мои пальцы каким-то образом стали тоньше с тех пор, как у меня появилась эта штука, удивительно, правда? Итак, мы пишем – «Известный немецкий писатель посетил Израиль». Это заголовок. Потом немножко бла-бла; я думаю, не больше десяти-двенадцати строк, но вместе с фотографией…
   
Казалось, он уже мысленно прикидывает свой гонорар. Он сосредоточенно напечатал короткий текст. Эйзенхардт заглянул поверх его руки, но журналист работал в еврейском регистре, и Айзенхард не мог определить, что тот пишет.
   
– Так, – сказал наконец израильтянин. – Теперь встроим снимок…
   
Он извлёк тоненький кабель из своей наплечной сумки, воткнул его в камеру, нажал пару кнопок и несколько клавиш на своём мобильно-телефонном PC, выждал несколько мгновений и довольно выдернул кабель.
   
– Готово. Обычно я могу послать материал прямо на головной компьютер моей редакции, но здесь, на борту, этот номер не пройдёт: а то вдруг ещё самолёт рухнет или, того хуже, по ошибке приземлится в Ливии, ха-ха! Но я спрошу у стюардессы, нельзя ли мне воспользоваться для передачи их собственной телефонной линией. Обычно проблем с этим не бывает. Момент…
   
Эйзенхардт растерянно смотрел, как тот прошёл вперёд и за занавеской бортовой кухни стал убеждать стюардессу. Потом оба исчезли.
   
Эйзенхардт выглянул в окно. Мимо проносились клочья облаков. Что это там внизу, Тоскана? Или сперва долина реки По? Зелено-коричневая мозаика полей, а между ними тонкие, как паутинки, дороги и пути. И тёмное мерцающее море.
   
Ури Либерман улыбаясь вернулся назад.
   
– Ну, что я говорил. Всё появится в вечернем выпуске. Когда вы приедете к себе в отель, просмотрите там еврейские газеты.
   
– Вы шутите.
   
– Нет, правда! Ну, хорошо, обычно я не так уж тороплюсь с такого рода сообщениями, это ясно. Но когда происходит что-нибудь драматическое – в Бонне, например, министр негативно выразился в отношении Израиля – я печатаю его слова прямо на месте в мою волшебную шкатулку, нажимаю на кнопку, и четыре часа спустя газета с моим сообщением уже лежит в израильских киосках.
   
– Трудно представить, – Айзенхард действительно находился под сильным впечатлением.
   
– А вы проверьте.
   
– Непременно. Хотя, честно говоря, я нахожу все эти усилия избыточными.
   
Либерман засмеялся:
   
– Добро пожаловать в Израиль! Поверьте мне, израильтяне совершенно повёрнуты на всём, что касается новостей. Они постоянно слушают радио, каждый вечер смотрят новости по телевизору, да ещё и иорданские каналы, египетские и сирийские, и три раза на дню читают газеты. И не только евреи, но и палестинцы точно так же. И постоянно только и говорят о плохих новостях, взвинчивают себя, многие только из-за этого доводят себя до инфаркта. Просто мания какая-то; вы представить себе не можете. Это Израиль!
   
Итак, это был Израиль. Аэропорт имени Давида Бен-Гуриона на первый взгляд походил на любой другой аэропорт в любой другой средиземноморской стране: большой, пронизанный светом, жаркий и многолюдный. На второй взгляд Эйзенхардт заметил, что все надписи продублированы на трёх языках: по-еврейски, по-английски и по-арабски. Повсюду солдаты – бдительно держат руку на подвешенном автомате. Либерман в какой-то момент исчез, и людской поток подхватил Эйзенхардта и вынес на контроль, изматывающий нервы своей дотошностью: они всё перевернули в его чемодане вверх дном. А затем толпа вынесла его из здания аэропорта под безоблачное небо Тель-Авива. За решёткой ограждения теснились люди, с ожиданием вглядываясь в каждое новое лицо. То тут, то там раздавались вскрики, и люди бросались друг к другу в объятия прямо через решётку, только и слышно было «шалом» или «салям алейкум», смех и плач радости. Эйзенхардт чувствовал себя посреди этой кутерьмы потерянным.
   
Потом он заметил бумажную табличку, которую кто-то из встречающих поднял над головой, на табличке была написана его фамилия – правда, с пропущенной буквой «д»: Эйзенхарт. Он двинулся к встречающему. Человек, который держал табличку, оказался морщинистым стариком в поношенных серых брюках, какие были в моде в шестидесятые годы, и в чудовищно-яркой рубашке с пятнами пота под мышками.
   
Когда Эйзенхардт представился, мужчина кивнул без особого воодушевления, пробормотал своё имя, которое Эйзенхардт не разобрал, и сказал, что ему поручено доставить гостя к мистеру Кауну. Он говорил по-немецки с жёстким восточно-европейским акцентом и вблизи оказался ещё старше.
   
Они прошли мимо стоянки такси и подошли к машине старика. На ее приборной доске красовалась наклейка с изображением польского флага.
   
– Вы из Польши? – спросил Эйзенхардт, когда они кружили по широким развязкам посреди пустынного ландшафта, удаляясь от аэропорта.
   
– Да. Из Кракова. Но я уже давно оттуда.
   
– Вы хорошо говорите по-немецки.
   
Лицо старика оставалось безучастным.
   
– Выучился в концлагере.
   
Эйзенхардт неловко сглотнул, не найдя, что ответить.
  
  
   
    
5
   
   
После снятия уже упомянутого верхнего слоя толщиной в 2 м была достигнута высота уровня моря. На этом уровне место раскопки было поделено на квадраты 5x5 м с разделительными стенками в 1 м, при этом линии сетки были направлены по оси север-юг (см. рис. 11.29).
   
В северной части раскопки велись в первую очередь между F.20 и F.13 (поле GL; рис. П.30 – см. также фотоснимки в приложении Н). В срезе между F.20 и F.19 обнаружилась стена из обтёсанного камня, проложенная в направлении восток-запад. Эта стена, по-видимому, ограничивала территорию кладбища.
   
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
   
   
Стивен и Юдифь двигались между палатками раскопщиков к автомобильной парковке. Такси между тем подъехало и остановилось перед мобильными домиками, а маленький белый «мицубиси» брата Юдифи в это время ещё подскакивал на ухабах на подъезде к лагерю. Иешуа уже махал им рукой сквозь лобовое стекло.
   
– Точный настолько, что по нему впору часы проверять, – сказала Юдифь. – Не понимаю, как ему удаётся.
   
– Да уж, – ответил Стивен.
   
Из такси вышли двое мужчин – один бледный, на исходе третьего десятка, с обозначившимся животиком и редеющими волосами; он беспомощно озирался, будто не ведая, каким ветром его сюда занесло; и водитель, сутулый старик, который как раз доставал из багажника чемодан и сумку на ремне. Новоприбывший, судя по всему, был важной птицей, поскольку навстречу ему с приветствием вышли и профессор Уилфорд-Смит, и Джон Каун.
   
Иешуа со скрипом затормозил прямо перед Стивеном и Юдифью, выскочил из машины и протянул Стивену руку прямо через пыльный капот автомобиля. Это был высокий, нескладный мужчина с курчавыми тёмными волосами сабра – еврея, родившегося в Израиле.
   
– Рад снова видеть тебя. Ну что, прижился здесь? Как я слышал, ты уже сделал первые впечатляющие находки.
   
– Да, – рассеянно сказал Стивен и кивком головы указал в сторону такси: – Ты знаешь, кто это такой?
   
Иешуа уставился в указанном направлении с прямотой, граничившей с невоспитанностью. В детективы он явно не годился.
   
– Нет, понятия не имею. А почему ты спрашиваешь?
   
– Его лицо мне знакомо. Только не знаю, откуда.
   
Юдифь испытующе взглянула на него, но промолчала.
   
– Окей, – сказал Стивен. – Может, потом вспомню. Поехали.
   
Они сели в машину, Юдифь на заднее сиденье. Иешуа завёл мотор и включил радио, диктор что-то зачитывал на иврите – судя по интонациям, новости. Стивен ещё раз выглянул наружу в сторону незнакомца, одетого в поразительно плохо сидящий костюм. Тот внимательно слушал, кивая, а профессор Уилфорд-Смит, казалось, что-то объяснял ему с типично британской сдержанной жестикуляцией. Стивен знал этого человека, где-то уже видел его лицо, но где? Обычно он мог положиться на свою память на лица, но теперь она его подводила. Встречаться с ним Стивену не приходилось, об этом он бы вспомнил. Он видел это лицо на каком-то снимке. Ну да Бог с ним, подумал он, когда машина тронулась. Как-нибудь само вспомнится, если это действительно важно.
   * * *
   
Петер Эйзенхардт кивал всему, что говорил ему профессор на том неторопливом, неизбежно кажущимся высокомерным и заносчивым английском языке британских аристократов. Некоторые выражения он не вполне понимал, его английский изрядно проржавел от отсутствия практики. Итак, здесь ведутся археологические раскопки. Вот почему всё здесь имеет такой неупорядоченный и временный вид. Эйзенхардт вначале даже подумал о тренировочном лагере каких-нибудь повстанческих сил, а потом о натурных съёмках какого-то игрового фильма.
   
Поездка становилась совершенно непонятной. Когда они ехали по дороге между Тель-Авивом и Иерусалимом, шофёр неожиданно свернул на незаметное ответвление, как раз в тот момент, когда сзади их настойчиво теснил сигналящий спортивный автомобиль, а по встречной полосе угрожающе надвигалась тяжёлая фура. Просёлочная дорога оказалась просто катастрофически ухабистой, к тому же на километры вокруг не было видно никаких признаков цивилизации. И когда они тряслись по этим ухабам, а старик по-польски бормотал себе под нос что-то, похожее на ругательства и проклятия, в голове Эйзенхардта разрастались дичайшие фантазии. О бандитах и разбойниках с большой дороги, о подлом заговоре, и его бросило в жар при мысли, что он никому не оставил адреса и никто не знает, в какое место в Израиле его пригласил этот легендарный Джон Каун. Он уже видел себя лежащим в придорожной канаве, ограбленным и убитым, возможно, с отрубленной правой – пишущей – рукой, поскольку в одной из своих книг он невзначай написал нечто такое, что какие-нибудь религиозные экстремисты могли счесть за злостное богохульство и решили отомстить. Он уже видел, как к его трупу спешит Ури Либерман и дрожащими руками печатает на своём не то мобильнике, не то компьютере очередную ударную строку, которая появится уже в утреннем выпуске.
   
В какой-то момент, когда нормальное шоссе осталось уже далеко позади, а кругом простирались лишь плоские горы, усеянные камнями, он предался в руки судьбы, расслабил плечи и отважился вздохнуть. Старик за рулём, правда, если подумать, не походил на фанатика. Он, казалось, вообще думал только о том, как бы ему не разбить на этих ухабах машину.
   
Потом они снова свернули и подъехали к лагерю, палатки которого отбрасывали в закатном солнце длинные, причудливые тени.
   
Как раз в тот момент, когда профессор говорил о вольнонаёмных рабочих и о той роли, которую они играют в археологии, двое из них – парень и девушка – сели в белую машину – ту самую, которая догнала их такси на пути сюда. И это ещё раз подогрело фантазию писателя. Молодой человек с любопытством смотрел в их сторону, когда белая машина тронулась.
   
– При всей своей научной любознательности, – комментировал седовласый археолог, – они остаются, естественно, молодыми людьми. Думаю, они поехали в Тель-Авив на дискотеку.
   
Эйзенхардт понимающе кивнул. Хоть его возраст и приближался к сорока, ему всё ещё казалось странным говорить о других «молодые люди» таким тоном, как будто сам он уже не принадлежит к ним. Джон Каун, который после короткого приветствия ненадолго удалился, чтобы отдать одному своему сотруднику ряд руководящих указаний, теперь снова подошёл к ним, гоня впереди себя волну самоуверенности. Он был не из тех, кто может стоять в сторонке и слушать других. К кому бы он ни обратился, тот должен был признать в нём центральную фигуру разговора или нажить себе врага. Могущественного и опасного врага. Повадки медиамагната были не только самоуверенными, но и агрессивными. Было ясно, что этот человек хочет завоевать мир, более того, завоюет его. Эйзенхардт вдруг с неожиданной ясностью понял, что означает «инстинкт убийцы», о котором он читал. Стоящий перед ним человек обладал инстинктом убийцы. Даже предупредительная манера, которую он демонстрировал по отношению к Эйзенхардту, казалась хорошо просчитанной; вместе с тем было ясно: Каун растоптал бы его, если бы это понадобилось или оказалось полезным в достижении его целей.
   
– Надеюсь, вы будете снисходительны к тому, что я не читал ваших романов, – сказал он с улыбкой, в которой не участвовали его глаза. – К сожалению, я не понимаю по-немецки. Но мне пересказали их содержание.
   
И, к полной растерянности Эйзенхардта, председатель правления выдал ему в коротком пересказе все его романы, причём лучше, чем он смог бы сделать это сам.
   
– Нет, мне действительно очень жаль, что я не могу это прочесть, – заключил Каун. – Как только мы завершим наше приключение – успешно, надеюсь, – я предложу издательству выпустить ваши книги на английском. Вы не будете против?
   
– О, – чуть не задохнулся Эйзенхардт. – Я думаю… это было бы замечательно.
   
Перед ним открывались заманчивые перспективы! Правда, он смутно понимал, что этот человек, возможно, сказал это просто так, чтобы мотивировать его на полную самоотдачу в том деле, ради которого он сюда приглашён… Что ж, видит Бог, ему это удалось!
   
– Могу себе представить, – продолжал Каун, – что после звонка моей секретарши вы постоянно спрашивали себя, зачем вы здесь и чего от вас хотят.
   
Эйзенхардт кивнул:
   
– Да. Так оно и есть.
   
– Не буду вас долго томить. То, что до сих пор мне приходилось подвергать вас пытке неизвестностью, имело свои причины, – дело, о котором здесь идёт речь, требует строжайшего соблюдения секретности. Моя секретарша действительно не знала, в чём это дело состоит. – Хищная акулья улыбка слегка тронула его тонкогубый рот.
   
– Я понимаю.
   
– Говоря прямо, мне требовался человек с научно-фантастическим мышлением. А поскольку вы один из лучших в своей области, наш выбор пал на вас. Я искренне рад, что вы пошли нам навстречу.
   
Петер Эйзенхардт скривил лицо в вымученную улыбку. В словах Кауна был явный перебор, который показывал, что он не имел ни малейшего представления о научной фантастике.
   
– Видите ли, я деловой человек. Купец. Делец по природе. Скажу без хвастовства, я бы никогда не добился того, чего добился, не будь у меня таланта бизнесмена. Но бизнесмен живёт реальностью, избыток фантазии для него может оказаться опасным: он видел бы шансы там, где их нет, а риски оценивал бы выше, чем они есть на самом деле, – короче говоря, бизнесмен – это довольно сухой тип. Вы это видите на моём примере, не так ли? Писатель же, наоборот, – особенно когда он пишет научную фантастику. Обладай он выраженным чувством реальности, он бы вообще даже не начал писать, поскольку шансов опубликоваться у него меньше, чем у снежка – уцелеть в преисподней. По части фантазии он, наоборот, должен быть художником, истинным артистом; в царстве невозможного, абсурдного, противоречащего здравому смыслу он должен чувствовать себя, как в собственном доме, он должен не отставать от своей мысли, идущей окольными путями, должен повелевать временем и пространством, нарушать все правила, если потребуется, для него не должно быть ничего невозможного.
   
Он смотрел на Эйзенхардта пронзительно и настойчиво:
   
– Вот какой человек мне здесь нужен. Потому что профессор Уилфорд-Смит обнаружил здесь позавчера нечто такое, от чего все мои мозговые извилины начинают завязываться узлом, когда я об этом думаю.
   * * *
   
Иешуа совсем расшалился, пока они ехали. Он подпевал песням, звучавшим по радио и представлявшим, на слух Стивена, дикую смесь из американского рок-н-ролла и восточных мелодий, и в который раз утверждал:
   
– В Иерусалиме можно только молиться. В Хайфе можно только вкалывать. А вот в Тель-Авиве можно житъ!
   
Его радостные предвкушения действовали заразительно. Стивен с наслаждением откинулся на спинку сиденья и предался своим впечатлениям. Им овладело вечернее настроение, он смотрел вдаль, где низкий силуэт города вырисовывался на закатном небе, словно вырезанный ножницами. Вместе с прочими бесчисленными автомобилями они отчаянно сигналили, пробиваясь к центру, жестикулировали, опустив стекло, когда не удавалось продвинуться вперед, протискивались сквозь переулки и узенькие улочки. Стивен смотрел по сторонам, чуть не выворачивая себе шею; смотрел на беспорядочное нагромождение грязно-коричневых домов, какие встречаются только в жарких странах, с плоскими крышами или верхними террасами, на которых развевалось на верёвках бельё или, символ нового времени, косо грелись в закатных лучах солнечные батареи, похожие на чёрные шезлонги, а над ними разрастались дикие джунгли телевизионных антенн с направленными во все стороны света приёмными диполями. Он видел недостроенные гаражи, заполненные стройматериалами или забитые ржавым металлоломом, тогда как машины стояли рядом, на тощей песчаной земле, между раскрошенной обочиной, изувеченными финиковыми пальмами и ограждением из проволочной сетки, отделяющим соседский участок. С тех пор, как он прилетел в Тель-Авив и Иешуа отвёз его в археологический лагерь, Стивен ни разу не был в городе.
   
– Прошвырнёмся по бульвару Диценгоф, – предложил Иешуа. – А потом отправимся в старый порт; я заказал там столик в одном сказочном рыбном ресторане. Стивен, ты любишь рыбу?
   
– Я ем всё, – ответил Стивен. – Лишь бы вкусно.
   
Они нашли парковку и дальше отправились пешком, с каждым шагом всё глубже проникая во владения чувственности и сладострастия, в вибрирующее силовое поле жадного жизнелюбия. Пахло выхлопными газами и цветами апельсинового дерева, диким жасмином и бугенвилем, разросшимся на пустующих участках, колюче пахло бензином, а сильнее всего был солёно-влажный запах моря; по улицам парализующе и пьяняще прокрадывалось жаркое дыхание моря, суля бессонницу и пропотевшую рубашку. Чем ближе они подходили к центру, тем более кричащей становилась мешанина архитектурных стилей. Низенькие виллы, как будто целиком перенесённые сюда из Вены или Зальцбурга, затмевались кичливыми высотными домами, которые, в свою очередь, были окружены проеденными морской солью экземплярами в несколько этажей в стиле «баухаус». Края улиц окаймляли пальмы или эвкалипты с интенсивным благоуханием – и люди.
   
Людей было море – насколько хватало глаз. Одетые изысканно или небрежно, они фланировали по бульвару туда и сюда, сидели в уличных кафе и барах, которых здесь было, казалось, тысячи, а то и просто, опершись о капот припаркованных машин, с банками пива в руках беседовали, жестикулировали, флиртовали, читали газеты или просто глазели по сторонам.
   
Иешуа, Юдифь и Стивен свободно отдались общему движению мимо ярко освещенных витрин, в которых были выставлены американские модели готового платья, а на мерцающих экранах бесновались видеоклипы, слаломом огибая столики, за которыми играли в трик-трак, и Стивен не смог сдержать улыбки, обнаружив сеть ресторанов-закусочных «МакДавид». Они вышли на дорогу к пляжу и пошли по набережной, слушая стаккато деревянных ракеток, которые использовались в очень, по-видимому, популярной игре в мяч, шум волн и неразборчивые, но тревожно звучащие объявления из пляжных громкоговорителей. В одном из кафе они пили каппучино и ели арбуз с солёным овечьим сыром и Иешуа рассказывал Юдифи, как они со Стивеном познакомились.
   
– Вначале это было просто имя под мессиджем на одном юзенет-форуме. Даже не имя, а е-мейл-адрес. Что-то вроде Стивен-собака-МЯТ-точка-Мэн-точка-СОМ.
   
– А ты был Именец-собака-Рокфелл-точка-1L-точка-EDU, – улыбнулся Стивен.
   
Юдифь наморщила лоб:
   
– А что такое «юзенет-форум»?
   
– О! Приехали! Добро пожаловать в нашу эпоху, милая сестрёнка. Про интернет-то хоть слыхала? Итак, соединяешься со своего компьютера через модем и телефонную линию с целым хаосом из миллионов других компьютеров. И где-то в этом хаосе – и прекрасно, что тебе совершенно не нужно знать, где именно: хаос сам это знает – есть что-то вроде чёрной доски, их таких тысячи, каждая на свою тему. На этой доске можно прочитать сообщения, оставленные твоими коллегами, а при необходимости и своей горчички туда подбавить. А чтобы это красивее звучало, такую чёрную доску назвали юзенет-форум. Наш форум посвящен археологии. Я написал туда кое-что о работах у нас, в Рокфеллеровском институте, а Стивен откликнулся и спросил, правда ли, что нужны вольнонаёмные рабочие на раскопках. Ну что, Стивен, ты теперь не раскаиваешься в этом?
   
Стивену показалось, что Юдифь особенно пристально следит за его реакцией на этот вопрос. А может, он выдавал желаемое за действительное?
   
– В чём же мне раскаиваться? Это был поворотный пункт в моей жизни.
   
Иешуа повернулся к Юдифи.
   
– Вначале он был лишь именем, парой условных значков на экране. Он был таким же нереальным, как компьютерные игры. Но потом вдруг приходит бумажное письмо, с американской маркой, со штемпелем штата Мэн. Постепенно я начал верить, что он действительно может быть реальной персоной. И однажды он просто позвонил! Это был шок! Условное имя из моего компьютера вдруг говорит со мной, у него настоящий голос, явно американское произношение! Называет мне дату, время, номер авиарейса! Но, честно скажу, по-настоящему я поверил в него только, когда он возник передо мной со своим матросским вещмешком.
   
Стивен улыбнулся. Времени тогда у них было не так много; Иешуа тут же отвёз его в археологический лагерь, а на следующее утро уже уехал.
   
– Уж эти мне мужчины со своими компьютерами, – только и сказала Юдифь, потом повернулась к человеку за соседним столиком, который развернул свою газету так широко, что её уголок подрагивал у самого её глаза, и произнесла несколько фраз на иврите, которые заставили его поспешно убрать газету.
   
Потом они опять отправились на бульвар, который всё больше приобретал восточные черты по мере того, как они двигались в сторону юга, пахло кебабом и жареными орехами, их окутывали меланхолические мелодии, доносящиеся из дешёвых транзисторов крошечных тёмных притонов. Когда совсем стемнело и Стивен при виде световой рекламы вспомнил про Лас-Вегас, они наконец добрались до порта.
   
– Стивен, ты хоть знаешь, что Яффа – самый древний в мире торговый порт? Его построил царь Соломон, это чистая правда!
   
И добрались до ресторана, который выбрал Иешуа. Им все равно пришлось немного подождать, пока для них подготовят столик – уберут посуду и застелят чистую скатерть. После этого они наконец смогли сесть и раскрыть меню. Воздух был – хоть ножом режь, а от шума разговоров тесно сидящих посетителей хотелось заткнуть уши.
   
– Излюбленное место, – сказал Стивен.
   
– Что? – переспросил Иешуа.
   
– Я говорю, излюбленное здесь местечко для посетителей, – крикнул Стивен, пробиваясь сквозь гул голосов.
   
– Да, – кивнул Иешуа, – столик приходится бронировать за четыре дня.
   
Они сделали заказ у официанта, который проявлял нетерпение и едва мог дождаться, когда они наконец выскажут все свои желания и он сможет уйти. Подлетела молодая женщина и нервным движением поставила перед ними аперитив – три больших бокала шерри. А Юдифь не переставала донимать Стивена насчет его находки: ведь он обещал рассказать всё сегодня вечером. Стивен наконец уступил и начал рассказывать, хотя обстановка была для этого не самая подходящая.
   
– Ареал четырнадцать был некрополем селения, кладбищем, – говорил он, обращаясь к Иешуа. – Это было известно ещё по спутниковым снимкам. Итак, было изначально ясно, что нам придётся разрывать могилы. Каждый подручный обрабатывал одну могилу, и моя находилась на самом краю, последней в ряду, к тому же она располагалась в своём собственном квадранте. И вот, сижу я в своей могилке один, слушаю, как другие переговариваются и ржут по ту сторону земляного вала, а сам обметаю кисточкой кости, которые обнаружились в земле после того, как мы убрали все камни рухнувшего склепа. Это было позавчера в одиннадцать часов. Когда мир был ещё в порядке.
   
Брат и сестра нагнулись к Стивену, а он к ним, и со стороны это должно было выглядеть очень забавно – три головы, сдвинутые вместе. Стивен сделал глоток шерри.
   
– Не повышай напряжение, – торопила его Юдифь.
   
– Чего повышать, оно и без меня высокое. Когда я от нетерпения начал разгребать землю у плеча покойника просто голыми руками, чтобы ускорить процесс, я вдруг натолкнулся на сопротивление. Боже мой, я же чуть было не повредил этот предмет.
   
– О, – покачал головой Иешуа с видом знатока. – И какой же это был предмет?
   
– Плоский мешочек из материала, который я принял за лён. Хорошо сохранившийся, со всех сторон зашитый, и вот такой величины, – он показал размеры пальцами. – Примерно с книгу карманного формата.
   
– Ну и? – спросила Юдифь.
   
– Ну, – продолжал Стивен, – мне было интересно, что же в этом мешочке. И я его распорол.
   
– Ты его распорол!?
   
– Ага.
   
– Просто так взял и распорол?
   
– Просто взял и распорол. Моим швейцарским складным ножом. С одной стороны.
   
– Уму непостижимо, – в отчаянии простонал Иешуа. – Да это же первый археологический смертный грех!
   
– Что было в мешочке? – спросила Юдифь.
   
Стивен взял свой бокал и опрокинул внутрь остатки шерри, затем сложил губы трубочкой, потом снова втянул их, глянул вверх на потолок, потом перевёл взгляд с одного на другую.
   
– Вы мне не поверите, – сказал он.
  
  
   
    
6
   
   
В репертуаре эллиническо-римских времён весь период этих обеих эпох подтверждается типами сосудов. Горшки для приготовления на огне Е-1 и Е-2 относятся к 1 в. до н. э. и к 1 в. н. э., причём Е-1 – свидетельство конца 1 в. до н. э. (см. LAPP 1961, 190: тип 72.2; TUSH INGHAM 1985, 56; фиг. 22:28, 29; 23:5; 24:7, 17, 18), а Е-2, кажется, появился ещё раньше в этом веке.
   
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
   
   
Они шли к белой палатке, Джон Каун впереди, как хозяин, который ведёт гостей по своим владениям. Он остановился на краю площадки, изрытой в шахматном порядке квадратными ямами, одни из которых были только начаты, другие углублены основательно. Палатка была, как казалось, установлена над одной из таких ям, и на каждом углу стояла охрана – решительного вида молодые люди с висящими на груди чёрными, устрашающего вида автоматами. Охранники насторожённо осматривались, будто в любой момент ждали нападения целой армии.
   
Эйзенхардт потел. Он удивлялся, как это магнат выдерживает в своём двубортном тёмно-синем пиджаке, с туго завязанным галстуком, закреплённым золотой булавкой. Но всё же и тому досталось на ботинки и на штанины немного местной всепроникающей жёлтой пыли, так что и он, похоже, далеко не сверхъестественное существо.
   
Профессор, слегка сутулясь, держался позади него. Интересно, сколько ему лет? Наверняка за семьдесят, у него совсем седые волосы. Эйзенхардт попытался представить себе, что заставляет человека в таком возрасте ковыряться в земле чужих стран вместо того, чтобы мирно сидеть дома и разводить розы. Эта роль ему бы очень хорошо подошла. А вместо этого он столько лет живёт в пустыне, которая Эйзенхардту осточертела уже через полчаса.
   
Каун взялся за полог палатки, откинул его и придержал, чтобы пропустить вперёд Эйзенхардта и Уилфорд-Смита.
   
– Осторожно, – сказал он, когда писатель входил внутрь, – там спуск.
   
Свет внутри палатки был приглушённый и мягкий. Зато жаркая духота могла сразить наповал. Эйзенхардт остановился, чтобы сориентироваться. Палатка действительно была установлена точно над квадратной ямой. Сторона квадрата была примерно пять метров. У самых носков его ботинок начинались ступени вниз – с большими, разной высоты ступенями. На одном месте кто-то положил на ступеньку доску и придавил её камнями. Эйзенхардт осторожно спустился на дно ямы глубиной метра в два.
   
Кто-то, наверное Каун, включил освещение, и вспыхнули лампы, укреплённые по углам палатки. Эйзенхардт остановился и ещё раз огляделся по сторонам. Сколько времени потребовалось, чтобы вырыть такую яму в одиночку? А ведь вокруг десятки таких ям.
   
В стенах торчали большие камни, готовые, казалось, обрушиться при малейшем громко произнесённом слове. Дно было плоское, утоптанное и песчаное, а в углу лежало нечто, прикрытое тёмно-синим пластиком.
   
Великая тайна.
   
Находка, от которой мозговые извилины завязываются узлом.
   
В течение долгого мгновения Эйзенхардт испытывал страх – просто оттого, что он в чужой стране, в чужой обстановке, оттого, что могущественный председатель правления могущественного концерна чего-то ждёт от него – Эйзенхардт не знал, чего именно и уж тем более не знал, сможет ли он исполнить ожидаемое. Этот страх водворился в каждой клетке его тела, затрудняя каждый шаг, заставляя оглядываться на стены ямы и находить их угрожающими. Страх. Старый его спутник. Может быть, даже причина того, что он пишет о приключениях вместо того, чтобы эти приключения переживать. О своём детстве он вспоминал, как о волнующем времени, полном чудес и открытий. Но однажды он испытал страх и после этого уже не выходил, а сидел дома и начал писать.
   
Он глубоко вздохнул, следя за выдохом. Когда-то он обнаружил, что страх исчезает в тот короткий момент, когда выдох заканчивается и лёгкие пусты. Иной раз эти секунды были для него окном в мир действительности, в мир, как тот выглядел при отсутствии страха в его глазах, в его нервных окончаниях. И сейчас, в этот момент он почувствовал, что по ту сторону страха снова была детская, волнующая радость, как будто она никуда и не исчезала.
   
– Идёмте, – сказал Каун, и глаза его многообещающе сверкнули. – Сюда. Откиньте плёнку.
   
– Прошу вас, осторожно, – спокойно добавил Уилфорд-Смит.
   
Эйзенхардт взялся за край плёнки и осторожно приподнял её. Под ней лежал скелет.
   
Но не такой, как в школе в кабинете биологии. Бледные части этого скелета лежали как попало, налезая друг на друга, как будто мёртвое тело было расплющено громадной тяжестью. Эйзенхардт вспомнил про слои земли, которые пришлось снять в процессе раскопок; возможно, именно это и произошло. Кости казались гладкими и пористыми; сам он не посмел бы прикоснуться к ним. Однако, откинув пластиковую плёнку, он присел на корточки и заворожённо уставился в пустые глазницы удивительно хорошо сохранившегося черепа. Итак, когда-то это был человек.
   
– Как уже было сказано, – повторил профессор в своей медлительной манере речи, источавшей вежливую неназойливость, – этой могиле ровно две тысячи лет. Селение прекратило существование, насколько мы сегодня можем предположить, самое позднее в девяностом году, к тому времени оно простояло не больше двухсот лет.
   
– Я понимаю, – кивнул Эйзенхардт и спросил себя, какая же во всём этом может быть тайна. Ну, скелет, ну и что? Чего ещё можно было ожидать, раскапывая кладбище двухтысячелетней давности? Куча голых костей, анатомически соединимых, рядом несколько погребальных предметов наподобие этого льняного плоского мешочка рядом с грудиной…
   
– Правильно, – кивнул Джон Каун, – приглядитесь к нему внимательней.
   
Эйзенхардт прищурил глаза. Мешочек был прямоугольный, чуть больше ладони, и был сделан из чего-то вроде мешковины, которая казалась на вид пересохшей и ломкой. Сквозь ткань просвечивало что-то светлое.
   
Каун встал над ним, выжидательно скрестив руки на груди. Казалось, ему доставляет удовольствие наблюдать, как Эйзенхардт плутает в темноте.
   
– Откройте мешочек, – потребовал он.
   
– Открыть? – переспросил Эйзенхардт.
   
– Да. Он распорот справа.
   
Одно дело смотреть, но вот взять в руки… В музеях он был приучен к тому, что ничего нельзя трогать руками, особенно если точно знаешь, что предмету тысячи лет или он особенно чувствительный – или и то и другое вместе. Эйзенхардт протянул руку и почти вздрогнул, когда кончики его пальцев, каким-то чудом ставшие сверхчувствительными, коснулись материала мешочка, его деревянистых, шершавых нитей, которые подались под его прикосновением, раскрошившись в пыль. Но мешочек и в самом деле был вскрыт на правой стороне, и он как мог осторожно приподнял ткань.
   
Внутри находился другой мешочек из странно гладкого, молочно-белого материала, с виду похожего на перламутр, а на ощупь напоминающего пластик.
   
– Ну, видели ли вы когда-нибудь нечто подобное? – с любопытством спросил Каун.
   
Эйзенхардт медленно покачал головой.
   
– Думаю, нет. Или я должен был видеть?
   
Каун тихо засмеялся. Что-то в его голосе вибрировало, как будто он больше не мог выдерживать внутреннее напряжение.
   
– Я всё же думаю, что нечто подобное вам уже приходилось видеть. Впрочем, и этот мешочек вскрыт с правой стороны – загляните внутрь!
   
Отчего его руки так дрожат? Что всё это значит? Его пальцы скользнули внутрь так осторожно, как будто он сдавал экзамен на звание дипломированного вора-карманника. На ощупь это было похоже на синтетику. В свете потолочных прожекторов, горевших так же горячо и ярко, как солнце, он действительно увидел разрез – справа и сверху, – как будто сделанный ножом. Эйзенхардт взялся за свободный уголок и осторожно приподнял его.
   
Он услышал, как профессор сделал вдох. Он почувствовал, как информационный король замер. Он не мог бы сказать, что, собственно, он ожидал там увидеть, но только не это. Уж никак не это. То, что он обнаружил, было настолько неожиданно, что его мозгу, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы осознать те сигналы, которые ему посылали глаза.
   
Проще говоря, он не мог поверить тому, что увидел.
   
Это была инструкция по применению видеокамеры SONY.
   * * *
   
Стивен поднял руки извиняющимся жестом.
   
– Мне очень жаль, но такова правда. Я сидел там, как идиот, уставившись на неё, и ждал, что вот сейчас она растворится в воздухе, окажется миражом, следствием теплового удара, я не знаю чем ещё. Но эта штука не исчезла. Я держал её в руках, как вот это меню.
   
– Инструкция по применению? – Юдифь уставилась на него, на её лице отражалось только одно: недоверие. – Для видеокамеры?
   
– Для SONY MR-01 CamCorder. А внизу было подписано: «Версия для США». Я не думаю, что эта вещь была тем предметом, который клали в могилы в пятидесятом году от рождества Христова.
   
Кельнер принёс их заказ. Лицо его блестело от пота, казалось, что за ним кто-то гнался, по крайней мере, он задыхался так, что того и гляди рухнет без сил. Трое раздвинули головы, чтобы он смог поставить им еду, что он и сделал без слов, после чего снова исчез в сутолоке.
   
– Сперва я подумал, что меня кто-то разыгрывает, – продолжал Стивен, берясь за вилку и нож. Он уже забыл, как называется то, что он заказал, но вид рыбы был привлекательный, и пахла она соблазнительно. – Я сказал себе: вот сейчас ты поднимешь голову, а они выглядывают из-за края ямы, давятся от смеха и только того и ждут, чтоб посмотреть, как у тебя вытянулась рожа. Но потом я глянул вверх – и никого.
   
Иешуа непонимающе качал головой, в то же самое время снимая с рыбы кожу и отделяя мясо от костей. Он делал это так обстоятельно, как будто работал над археологической находкой.
   
– И что потом?
   
– Потом я раздумывал. К тому же очень долго. Думаю, я битый час просидел в своей яме, ничего не делая, только размышляя. Но мне так и не пришло в голову ничего лучше, как поставить в известность профессора. – Стивен взял в рот кусочек и начал жевать. Вкус был так же хорош, как и запах. Действительно находка, этот ресторан. – И его реакция показалась мне заслуживающей внимания.
   
– Да? – сказал Иешуа.
   
– Он долго смотрел на находку, не говоря ни слова. Потом он тихо попросил меня пока что никому об этом не рассказывать. «Никому!» – дважды повторил он и настойчиво посмотрел мне в глаза. А после этого отправил меня в подручные к Пьеру. К Пьеру, который говорит только по-французски. А мои познания во французском не идут дальше Oui и Non и ещё Voulez-vous couchez avec mot. (Да. Нет. Вы не хотите со мной перепихнуться?)
   
Юдифь прыснула. В этих пределах французским владела, кажется, и она.
   
– А ты взял и всё нам рассказал.
   
Стивен небрежно махнул рукой:
   
– Ах, такие вещи меня никогда не трогали; он просто плохо меня знает. То есть, он отправил меня в ссылку, распорядился поставить над ямой палатку, пошёл звонить по телефону, а на следующий день на раскопках появляется главный спонсор, совершает форменный набег с целым войском, как Аттила с гуннами, что всё это может значить? Он что, думает, что я перестал ломать над этим голову?
   
– И что, ты думаешь, это значит? – спросил Иешуа.
   
– Ясно одно: мёртвый, которому в могилу положили инструкцию по эксплуатации CamCorder'a, ни в коем случае не был евреем начала нашей эры, – вывел Стивен. – Я думаю, его убили совсем недавно и зарыли там.
   
Иешуа в ужасе распахнул глаза.
   
– Боже мой! Ты всерьёз так считаешь?
   
– Я, конечно, не могу быть уверен полностью. Но это могло бы служить объяснением.
   
Юдифь задумчиво наморщила лоб:
   
– А для чего убийце понадобилось зарывать вместе с жертвой эту инструкцию?
   
– Может, это была решающая улика. Вещественное доказательство, которое выдало бы убийцу.
   
– Но если оно могло его выдать, он бы его просто сжёг. Или зарыл где-нибудь в другом месте. Могила его жертвы как раз худшее место для улики. Представь себе, что её бы там не было – тогда любой принял бы мёртвого за обычную археологическую раскопку.
   
За спиной Юдифи опять кто-то начал разворачивать газету. На сей раз верхний край еврейского выпуска задевал её затылок, но она пока не замечала этого.
   
– Ты же только что сказал, что мёртвый лежал в некрополе. – добавил Иешуа. – В одном ряду с другими могилами.
   
– Да.
   
– Это значит, что убийца ещё несколько лет назад знал об этом поселении, разве не так?
   
– Точно, – протянул Стивен. – А ведь оно было обнаружено на спутниковом снимке только в этом году. Верно?
   
– Да. И это странно.
   
– Если бы я хотела спрятать труп, – мрачно вставила Юдифь и провела рукой по волосам, однако не задела газету буквально на миллиметр, – то необнаруженное место будущего археологического интереса было бы для этой цели самым глупым выбором, разве не так? Я хочу сказать, если бы я кого-нибудь убила, я бы хотела, чтобы его вообще никогда не нашли.
   
Стивен смотрел мимо неё, на газетную страницу, и что-то на этой странице привлекло его внимание, хотя он не понимал на иврите ни слова. А может, всё дело было в человеке, который пытался читать свою газету в сумеречном освещении ресторана?
   
– А может, убийца хотел, чтобы труп был найден? – рассуждал он вслух. – И хотел, чтобы труп сразу же был идентифицирован как жертва убийства. И вот ещё что: приехал-то Джон Каун со своими людьми, а не криминальная полиция. Что бы это могло означать?
   
Юдифь снова ощупала на затылке великолепие своих угольно-чёрных локонов, и на сей раз ей удалось поймать краешек газеты. Она в гневе обернулась и накричала на человека, хотя трудно было догадаться, почему она приходит в такую ярость. Стивен улыбнулся, когда щуплый очкарик с внушительной бородой, испуганно рассыпаясь в извинениях, начал обстоятельно сворачивать свою газету.
   
И тут он наконец понял, что привлекло его внимание.
   
– Юдифь!
   
Она растерянно взглянула на него. Он встал, перегнулся через стол, не замечая, что опрокидывает вазу с цветами, и вцепился в газету.
   
– Это фото! – воскликнул он, вырвал газету из рук мужчины и положил её перед Юдифью: – Что тут написано? Под снимком?
   
– Стивен? Что ты делаешь?
   
Он тыкал указательным пальцем в фотографию:
   
– Это и есть тот человек, который приехал на такси. Как раз когда мы отъезжали. Что здесь написано?
   
– Какой ещё человек?
   
– Просто прочти мне, что здесь написано.
   
– Стивен, какого мужчину ты имеешь в виду?
   
– Ты доведёшь меня до бешенства, – прорычал Стивен. – Иешуа, что здесь написано, черт возьми!
   
Иешуа в недоумении, но послушно склонился над газетным снимком, сделанным, по всей видимости, в самолёте.
   
    
«Петер Эйзенхардт, известный немецкий писатель, в настоящее время находится в поездке по Израилю, чтобы собрать материал для своего очередного романа…»
   
   
– Петер Эйзенхардт! – воскликнул Стивен. – Точно! Спасибо.
   
Он забрал у него газету и вернул её владельцу, который наблюдал всё происходящее, ничего не понимая.
   
– Когда мы уезжали из лагеря, там стояло такси, которое подъехало незадолго до тебя, – сказал Стивен, обращаясь к Иешуа. – Я ещё спросил тебя, кто этот человек, помнишь?
   
Иешуа кивнул.
   
– Я знал, что уже видел это лицо на фотографии, но никак не мог вспомнить, где. Теперь вспомнил.
   
Один из участников его бразильской экспедиции был немец, у него с собой было два карманных издания романов Петера Эйзенхардта. На задней стороне обложки Стивен видел портрет автора.
   
– Ну, и что? – недоумевающе спросила Юдифь. – Мне это имя ни о чём не говорит, к сожалению.
   
Стивен откинулся на спинку стула, и на мгновение ему показалось, что на него обрушился шум ресторана: поток голосов, говорящих на разных языках, звон бокалов, смех и стук ножей и вилок. Безумная мысль пронеслась у него в голове, совершенно безумная мысль…
   
– В Германии, – медленно сказал Стивен, – это довольно известный автор научно-фантастических романов.
   
Юдифь посмотрела на него, он выдержал её взгляд. Стивен Фокс любил безумные мысли. Всей жизнью, которую он вёл, он был обязан безумной мысли. Но эта – превосходила всё…
   
– Может быть, – рассуждала она, – этот Джон Каун хочет экранизировать его роман. И поскольку оба одновременно оказались в Израиле, они условились о встрече…
   
Стивен отрицательно покачал головой, очень медленно, почти незаметно.
   
– Каун – производитель новостей. Фильмы его не интересуют. Он ещё никогда не продюсировал фильмы.
   
– Ну, хорошо, мистер Хитроумец. Значит, не фильм. Тогда скажи сам, что это значит.
   
– Я не знаю.
   
– Научная фантастика, говоришь? – ломал голову Иешуа.
   
Стивен только буркнул что-то в ответ. В его голове кипело. Он посмотрел на свою полупустую тарелку и понял, что больше не может есть. Научная фантастика. Вот именно.
   
– Нельзя ли сделать так, чтобы мы как можно скорее ушли отсюда? – попросил он слабым голосом.
   
Они оставляли позади себя улицы, где из одного ресторана доносились джазовые импровизации на пианино, из другого плач электрогитары, сопровождавшей танец живота, и их движение напоминало бегство. Стивен двигался вперёд, сам не зная, куда он идёт. В его мозгу продолжалось кипение.
   
– Стивен! – окликнула его Юдифь. – С тобой всё в порядке?
   
Он достал из кармана мобильный телефон и включил его.
   
– Всё в порядке. Всё прекрасно. Я только хочу позвонить.
   
– Позвонить?
   
Он остановился у какой-то массивной стены, которой было не меньше тысячи лет, и стал набирать номер. Тёмная вода портовой лагуны с плеском набегала на мол, в темноте угадывались очертания кораблей, и было тихо.
   
– Куда ты звонишь? – спросил Иешуа.
   
– В SONY.
   
– В SONY?
   
Стивен остановился.
   
– Вы что, оба будете повторять всё, что я скажу? Я звоню в фирму SONY, да. Я хочу узнать об этой видеокамере всё, что только возможно.
   
– В такое время?
   
– В Японии сейчас как раз, – он взглянул на свои наручные часы, – около одиннадцати часов утра.
   
– Ты звонишь в Японию? – Иешуа явно беспокоился за состояние рассудка Стивена.
   
– Кажется, это я уже сказал. Да. SONY – это японская фирма.
   
Юдифь оглядела его с недоверием, словно прикидывая, действительно ли он слетел с катушек или только прикидывается дураком.
   
– А номер SONY, Япония, ты, конечно, помнишь наизусть?
   
Стивен поднял вверх свой крошечный чёрный мобильник, словно держал в руках козырную карту.
   
– Просто есть смысл обслуживаться у хорошего провайдера с настоящим сервисом, пусть за это приходится платить чуть больше. Когда мне нужно связаться с кем-нибудь, чей номер я не знаю, мне достаточно позвонить в круглосуточную диспетчерскую, там есть все телефонные справочники мира. Всё понятно?
   
Юдифь хотела было что-то сказать, но передумала и только кивнула.
   
Он снова начал набирать. Ему ответил женский голос, такой свежий и приветливый, как будто было светлое утро. А может, там, где она сидела, как раз и было утро. Он сказал ей, чего хочет:
   
– SONY, Япония, и там по возможности того, кто говорит по-английски!
   
После чего она бодро прочирикала: «Минуточку, пожалуйста!» и поставила его на ожидание. Юдифь переглянулась со своим братом:
   
– Я сама себе кажусь такой старомодной и отсталой, – пробормотала она.
   
– Добрый день! – услышал наконец Стивен и постарался говорить медленно и отчётливо. Видимо, персона на другом конце провода была не особенно сильна в английском. – Меня зовут Фокс, я звоню из Израиля. Израиль, да. На Ближнем Востоке. Да. Между Египтом и Сирией… Палестина, совершенно верно.
   
Иешуа скривился.
   
– Меня интересует ваш CamCorder MR-01. Я хотел бы знать, где в Израиле найти вашего дилера, у которого я мог бы взглянуть на эту камеру. – Пауза. – MR-01, да. – Ещё одна пауза, на сей раз более длительная. – Нет, совершенно точно. MR-01. M как в Мадагаскаре, R как в Рио. Тире, ноль, один. Да.
   
Они увидели, как глаза Стивена расширяются по мере того, как он выслушивает ответ. Когда он снова заговорил, его голос странно изменился:
   
– Ах. Я понимаю. Ах, вон как. Да. Ничего не поделаешь. Да, большое спасибо. Большое спасибо за справку. Нет-нет, вы мне как раз очень помогли. Большое спасибо.
   
Пиканье, последовавшее после разъединения, прозвучало жалобно и бессильно. Стивен стоял, смотрел пустыми глазами на телефон, потом глянул в сторону моря, там на берегу какая-то компания организовала маленькое пати. Из переносного магнитофона слышалась музыка, долетавшая сюда обрывками, и тёмные, стройные фигуры танцевали, некоторые из них в воде.
   
– Ну? – наконец прервала молчание Юдифь. Стивен изобразил короткую, безрадостную улыбку.
   
– Научная фантастика, – сказал он, снова посмотрел на свой телефон, выключил его и сунул обратно в карман. – Научная фантастика.
   
– Ты мог бы выразиться пояснее? Что тебе сказали?
   
Стивен шумно выдохнул и окинул взглядом чёрную ночную лагуну порта.
   
– SONY CamCorder MR-01, – сказал он, – ещё только в разработке. Эта камера появится на рынке не раньше, чем через три года.
  
  
   
    
7
   
   
Монета 47: местоположение 98, страт. JE 14/6, Пер. 30; Ф. 83. Вес АЕ 2,53 г. – Клавдий (AD 51–64), год 14; иудейский прокуратор: Антониус Феликс. – Рекомендация: MES-HORER 232. – Относится ко времени: 54 г. н. э.
   
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
   
   
– Ну? – торжествующе спросил владелец второй по величине мировой информационной сети. – Как вам это?
   
Эйзенхардт тяжело поднялся. Его правая нога затекла, когда он сидел на корточках.
   
– Трудно сказать, – помедлив, ответил он. – Выглядит как странная шутка.
   
– А если это не шутка?
   
– Что же тогда? – писатель разминал себе ногу. – Вы же сказали, что эту находку сделал ваш вольнонаёмный рабочий. Почему вы думаете, что всё так и есть, как он сказал?
   
Джон Каун бросил на профессора требовательный взгляд:
   
– Расскажите ему, что вы знаете о датировке.
   
– Мы можем, – начал тот, – исходить из того, что слой почвы, в котором был найден скелет, не был повреждён. Другими словами, можно исключить, что покойник был погребён здесь позже. Довольно часто случается, что кладбище закладывают на том же месте, где оно располагалось несколько веков назад, особенно в стране, которая населена так давно, как эта. На это необходимо обращать внимание при раскопках, в противном случае можно ошибочно отнести находки к другой эпохе, и есть общепринятые, очень верные знаки, по которым это можно определить. Но в данном случае, как я уже сказал, слой не был повреждён и даёт возможность однозначной датировки – на основании множества монет, керамических обломков, растительной пыльцы и кусков древесины, которые позволяют относить их к той или иной эпохе по годовым кольцам. Иными словами, твёрдо установлено, что скелет пролежал погребённым две тысячи лет.
   
– Скелет, – кивнул Эйзенхардт. – Однако ведь дело не в нём, а в этом мешочке.
   
– Но мешочек лежал непосредственно рядом.
   
– Когда вы его увидели. Но лежал ли он рядом, когда скелет был раскопан?
   
– Я могу показать вам под микроскопом волокна материала наружного мешочка. Эти волокна сделаны из растения, которое здесь не разводили последние пятнадцать веков.
   
– Но, может, разводили где-то в другом месте?
   
– К тому же ткань безошибочно очень древняя.
   
– Ну, хорошо. Кто вскрыл мешочек?
   
– Это сделал мистер Фокс. Молодой человек, который его нашёл.
   
– Так принято, чтобы рабочие наносили находкам повреждения?
   
– Нет, конечно же нет. Я уже сделал ему выговор.
   
– Но ведь легко можно представить, что он подменил содержимое мешочка.
   
– Можно, да. Но для чего бы ему это понадобилось?
   
– Чтобы сыграть с вами шутку.
   
Уилфорд-Смит помотал головой:
   
– Он не из тех, кто играет с другими шутки.
   
– Хорошо, – писатель переводил взгляд с одного на другого. – Что именно вы хотите, чтобы я сейчас сделал? У меня такое чувство, что у вас уже готова теория, и она состоит, по-видимому, не в том, что кто-то устроил здесь подлог. Может быть, сперва вы сами скажете мне, что вы обо всём этом думаете?
   
Каун снова вмешался:
   
– Мы думаем, что подлога здесь не было. Я предлагаю следующее: мы перечислим вам всё, что считаем несомненным, и затем я скажу вам, какие выводы мы из этого делаем. А вы нам скажете, какие заключения приходят в голову вам.