1 2 3 4 5 6 

  
   
    
Жан-Поль Сартр 
    
Дьявол и господь бог
   
   
    Пьеса в трех актах одиннадцати картинах
    
   
   
    
     
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
    
    
ГЁЦ.
    
ГЕНРИХ.
    
НАСТИ.
    
БАНКИР.
    
КАТЕРИНА.
    
ХИЛЬДА.
    
АРХИЕПИСКОП.
    
СЛУГА.
    
ПОЛКОВНИК ЛИНЕГАРТ.
    
ГЕЙНЦ.
    
ШМИДТ.
    
ГЕРЛАХ.
    
ЖЕНЩИНА.
    
ПРОРОК.
    
БЕДНЯКИ.
    
БОГАТЫЕ ГОРОЖАНЕ.
    
ЕПИСКОП.
    
ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА.
    
ОФИЦЕРЫ.
    
САНИТАРЫ.
    
ГЕРМАН.
    
ФРАНЦ.
    
КАПИТАН ШЕН.
    
КАПИТАН УЛЬРИХ
    
КРЕСТЬЯНЕ.
    
КАРЛ.
    
ШУЛЬГЕЙМ.
    
НОССАК.
    
РИТШЕЛ.
    
ТЕТЦЕЛЬ.
    
СТАРИК.
    
ПОСЛУШНИКИ.
    
СВЯЩЕННИК.
    
ПРОКАЖЕННЫЙ.
    
СТАРУХА.
    
НАСТАВНИЦА.
    
КОЛДУНЬЯ.
    
СОЛДАТЫ.
    
НАЧАЛЬНИКИ.
   
   
    
     
АКТ ПЕРВЫЙ
    
    
     
      
КАРТИНА ПЕРВАЯ
     
     
Слева — словно повисший между землей и небом, один из залов архиепископского замка.
     
Справа — дом епископа и крепостные стены города.
     
Освещен лишь зал в архиепископском замке, остальная часть сцены затемнена.
     
     
Архиепископ (стоя у окна). Где же он? О господи! Пальцы моих подданных стерли мое изображение на золотых монетах, а твоя суровая, дань, о господи, стерла черты моего лица. Не архиепископ, а тень его! Если к вечеру придет весть о поражении, я, пожалуй, стану совсем бесплотным. А на что тебе, господи, тень служителя?
     
Входит слуга.
     
Полковник Линегарт?
     
Слуга. Нет, банкир Фукр. Он просит...
     
Архиепископ. Сейчас, сейчас. (Пауза.) Где же Линегарт, чего он медлит? Я жду вестей. (Пауза.) На кухне идут толки о сраженье?
     
Слуга. Только о том и толкуют, монсеньёр.
     
Архиепископ. И что говорят?
     
Слуга. Сражение началось отлично. Конрад зажат между рекой и горой...
     
Архиепископ. Знаю, знаю. Но в драке можно оказаться и побитым.
     
Слуга. Монсеньёр...
     
Архиепископ. Ступай!
     
Слуга уходит.
     
Как допустил ты это, господи? Враг вторгся в мои земли. Мой добрый город Вормс восстал против меня. Пока я сражался с Конрадом, город Вормс всадил мне нож в спину. Я и не знал, господи, что ты уготовил мне столь почетную судьбу. Неужто мне побираться слепцом вслед за поводырем-мальчишкой? Разумеется, я к твоим услугам, раз ты настаиваешь, чтобы воля твоя свершилась. Но молю тебя, господи, вспомни, что мне уже не двадцать и я вообще никогда не имел призвания к мученичеству.
     
Издалека раздаются возгласы: «Победа! Победа!» Голоса приближаются. Архиепископ прислушивается и кладет руку на сердце.
     
Слуга (входя). Победа! Победа! Мы победили, монсеньёр! Полковник Линегарт здесь!
     
Полковник (входя). Победа, монсеньёр! Полная победа! Все по уставу! Образцовая битва! Исторический день: противник потерял шесть тысяч человек, их перерезали, утопили; уцелевшие бегут.
     
Архиепископ. Благодарю тебя, господи! А Конрад?
     
Полковник. Он среди павших.
     
Архиепископ. Благодарю тебя, господи! (Пауза.) Если он мертв — прощаю его. (Линегарту.) Дай благословлю тебя. Ступай! Распространяй повсюду эту весть!
     
Полковник (выпрямившись). Едва успело подняться солнце, как мы заметили тучи пыли...
     
Архиепископ (прерывает его). Нет, нет! Никаких подробностей. Победу, изложенную со всеми подробностями, трудно отличить от поражения. Ведь это победа, не так ли?
     
Полковник. Изумительная победа — само изящество, а не победа.
     
Архиепископ. Ступай, я буду молиться.
     
Полковник уходит, архиепископ пускается в пляс.
     
Победа! Победил! (Кладет руку на сердце.) Ох! (Преклоняет колени на молитвенную подушечку.) Лучше помолимся!
     
Освещается часть сцены, справа — верхняя часть крепостной стены. Дозорные Гейнц и Шмидт прильнули к бойницам.
     
Гeйнц. Не может быть... Не может быть! Господь не мог этого допустить.
     
Шмидт. Погоди, сейчас они опять начнут. Взгляни-ка! Раз, два, три... три... и еще — два, три, четыре, пять...
     
Насти (появляется среди укреплений). Ну, что тут у вас?
     
Шмидт. У нас дурные вести, Насти...
     
Насти. Для тех, кто избран богом, нет дурных вестей.
     
Гeйнц. Вот уже час, как мы следим за сигнальными вспышками. Они повторяются. Погоди! Раз, два, три... пять. (Он показывает рукой на гору.) Архиепископ выиграл сражение.
     
Насти. Знаю.
     
Шмидт. Все погибло. Нас загнали в Вормс. Союзников нет, продовольствия нет. Ты говорил, что Гёц устанет, что он в конце концов снимет осаду, что Конрад разгромит архиепископа. И вот Конрад убит, войска архиепископа у наших стен соединяются с войсками Гёца. Наш удел — гибель!
     
Гeрлах (вбегает). Конрад разбит! Бургомистр и советники заседают в ратуше.
     
Шмидт. Черт возьми! Придумывают, как бы получше сдаться.
     
Насти. Есть у вас вера, братья?
     
Все. Да, Насти! Да!
     
Насти. Тогда не бойтесь ничего. Поражение Конрада — знак.
     
Шмидт. Знак?
     
Насти. Знак, поданный мне богом. Ты, Герлах, беги в ратушу разузнай, что решил совет.
     
Крепостные стены города исчезают во мраке ночи.
     
Архиепископ (вставая). Эй, кто там?
     
Входит слуга.
     
Пригласите банкира.
     
Входит банкир.
     
Садись, банкир. Ты весь забрызган грязью. Откуда ты?
     
Банкир. Я тридцать шесть часов провел в пути, чтобы помешать вам совершить безумный поступок.
     
Архиепископ. Безумный поступок?
     
Банкир. Вы хотите зарезать курицу, которая, что ни год, приносит вам золотое яичко.
     
Архиепископ. О чем ты говоришь?
     
Банкир. О вашем городе Вормсе. Мне сообщили, будто вы его осаждаете. Если его разграбят ваши войска, вы разоритесь сами и разорите меня. Неужто в ваши годы пристало играть в полководцы?
     
Архиепископ. Не я бросил Конраду вызов.
     
Банкир. Может, и не вы, но кто мне докажет, что не вы заставили его бросить вызов вам?
     
Архиепископ. Он мой вассал и обязан мне повиноваться. Но дьявол внушил ему призвать рыцарей к мятежу и стать во главе их.
     
Банкир. Чего он желал прежде, чем восстать? В чем Вы ему отказали?
     
Архиепископ. Он желал всего.
     
Банкир. Ладно, оставим Конрада. Конечно, раз его разбили, агрессор — он. Но ваш город Вормс...
     
Архиепископ. Вормс — мое сокровище! Вормс — любовь моя! Неблагодарный Вормс восстал против меня в тот самый день, когда Конрад пересек границу.
     
Банкир. Очень дурно с его стороны. Но из этого города поступает три четверти ваших доходов. Кто будет вам платить налоги, кто возместит мне то, что я роздал в долг, если вы, подобно Тиберию, на старости лет перебьете своих горожан?
     
Архиепископ. Они причинили урон священникам, заставили их укрыться в монастыри, оскорбили моего епископа и запретили ему покидать свой замок.
     
Банкир. Пустяки! Они не восстали бы, если бы вы их к тому не вынудили. Насилие хорошо для тех, кому нечего терять.
     
Архиепископ. Чего же ты хочешь?
     
Банкир. Чтоб вы их помиловали. Пусть заплатят изрядную дань — и позабудем об этом.
     
Архиепископ. Увы!
     
Банкир. О чем вы вздыхаете?
     
Архиепископ. Я люблю Вормс, банкир. Я великодушно простил бы город и без уплаты дани.
     
Банкир. За чем же дело стало?
     
Архиепископ. Не я начал осаду.
     
Банкир. А кто же?
     
Архиепископ. Гёц.
     
Банкир. Кто это Гёц? Брат Конрада?
     
Архиепископ. Да, лучший полководец Германии.
     
Банкир. Что ему нужно под стенами вашего города? Ведь он ваш враг?
     
Архиепископ. По правде говоря, я и сам не знаю. Поначалу — союзник Конрада и мой враг, затем — мой союзник и враг Конрада. А теперь... У него переменчивый нрав, мягче о нем не скажешь.
     
Банкир. Зачем же вам понадобился такой ненадежный союзник?
     
Архиепископ. Разве у меня был выбор? Он вместе с Конрадом вторгся в мои земли. К счастью, я узнал, что между ними возник раздор, и тайно обещал Гёцу земли его брата, если он возьмет мою сторону. Не оторви я его от Конрада, война давно была бы проиграна.
     
Банкир. Итак, он перешел на вашу сторону вместе со своими войсками. А потом?
     
Архиепископ. Я поручил ему охрану тыла. Должно быть, он соскучился. Как видно, он вообще не любит гарнизонной жизни. В один прекрасный день он привел свои войска под стены Вормса и начал осаду города, хоть я его и не просил.
     
Банкир. Прикажите ему...
     
Архиепископ печально улыбается, пожимает плечами.
     
Он вам не подчиняется?
     
Архиепископ. Разве полководец на поле боя когда-либо подчинялся главе государства?
     
Банкир. Словом, вы у него в руках.
     
Архиепископ. Да.
     
Снова освещены крепостные стены.
     
Гeрлах (входя). Совет решил послать парламентеров к Гёцу.
     
Гейнц. Вот как... (Пауза.) Трусы!
     
Гeрлах. У нас одна надежда — Гёц выставит неприемлемые условия. Если он таков, как говорят, то не захочет даже, чтоб мы сдались ему на милость.
     
Банкир. Может, он хоть имущество пощадит?
     
Архиепископ. Боюсь, он не пощадит и людей.
     
Шмидт (Герлаху). Но почему же? Отчего?
     
Архиепископ. Он рожден в блуде, он никогда не знал отца. Ему одна отрада — чинить зла.
     
Гeрлaх. Свиное рыло! Ублюдок! Он любит зло! Раз он хочет разграбить Вормс, горожане должны сражаться до последнего.
     
Шмидт. Если он и решит стереть город с лица земли, то не станет об этом оповещать заранее. Просто потребует, чтобы его впустили, и пообещает ничего не тронуть.
     
Банкир (возмущенно). Вормс должен мне тридцать тысяч дукатов, нужно остановить все это тотчас же! Отправьте ваши войска против Гёца.
     
Архиепископ (подавленно). Боюсь, как бы он их не разбил.
     
Зал архиепископа погружается во мрак.
     
Гeйнц (Насти). Значит, мы и впрямь разбиты?
     
Насти. Господь на нашей стороне, братья. Нас не могут разбить. Этой ночью я выйду за стены города и проберусь через вражеский лагерь до Вальдорфа, за неделю я там соберу десять тысяч вооруженных крестьян.
     
Шмидт. Как мы продержимся неделю? Они сегодня вечером могут открыть ворота врагу.
     
Насти. Наше дело не допустить этого.
     
Гeйнц. Ты хочешь захватить власть?
     
Насти. Нет, еще не время.
     
Гeйнц. Что же делать?
     
Насти. Нужно толкнуть богачей на такой шаг, чтобы они стали бояться за собственные головы.
     
Все. Как ты этого добьешься?
     
Насти. Только кровью.
     
Освещается площадка под крепостной стеной. У лестницы, ведущей к дозорным постам, сидит, уставившись в одну точку, женщина, ей 35 лет, она в лохмотьях. Мимо проходит священник, читая на ходу молитвенник.
     
Кто этот священник? Почему он не заточен, как все остальные?
     
Гeйнц. Ты его не узнаешь?
     
Насти. Ах, это Генрих! Как он изменился!.. Все равно его должны были посадить под замок.
     
Гeйнц. Бедняки любят его, он живет, как они. Мы побоялись вызвать их недовольство.
     
Насти. Он опаснее всех.
     
Женщина (заметив священника). Эй, поп!
     
Священник убегает, она кричит.
     
Куда ты бежишь?
     
Генрих. У меня больше ничего нет. Ничего! Ничего! Ничего! Я отдал все.
     
Женщина. Это не причина убегать, когда тебя зовут.
     
Генрих (устало возвращаясь к ней). Ты голодна?
     
Женщина. Нет.
     
Генрих. Чего же ты хочешь?
     
Женщина. Хочу, чтоб ты мне объяснил...
     
Генрих (быстро). Ничего я не могу объяснить.
     
Женщина. Ты даже не знаешь, о чем я говорю.
     
Генрих. Ну что? Только живо! Что тебе нужно объяснить?
     
Женщина. Почему умер ребенок?
     
Генрих. Какой ребенок?
     
Женщина (с усмешкой). Мой. Да. Ведь ты сам его вчера похоронил. Ему было три года, а умер он с голоду.
     
Генрих. Я устал, сестра, я никого не узнаю. Все вы на одно лицо, и глаза одни и те же.
     
Женщина. Почему он умер?
     
Генрих. Не знаю.
     
Женщина. Но ты же священник.
     
Генрих. Да, я священник.
     
Женщина. Так кто же еще объяснит, если не ты? (Пауза.) А хорошо ли будет, если я наложу на себя руки?
     
Генрих (с силой). Дурно. Очень дурно!
     
Женщина. Так я и знала. Но мне так хочется умереть. Вот почему нужно, чтобы ты все объяснил. (Пауза.)
     
Генрих (проводит рукой по лбу, делает над собой усилие). Ничто не совершается без дозволения божьего. Господь есть добро: все, что ни свершается, — к лучшему.
     
Женщина. Не понимаю.
     
Генрих. Бог знает больше тебя. То, что для тебя зло, в его глазах — добро, он взвешивает все последствия.
     
Женщина. Ты-то сам все можешь понять?
     
Генрих. Нет! Нет! Я не понимаю! Я ничего не донимаю! Не могу, не хочу ничего понимать! Нужно верить! Верить! Верить!
     
Женщина (усмехнувшись). Говоришь — нужно верить, а сам-то, видно, и собственным словам не веришь.
     
Генрих. Сестра, вот уже три месяца, как я повторяю все те же слова; не знаю, по убеждению или по привычке. В одном не заблуждайся — верую, всеми силами верую, всем сердцем! Господи, будь свидетелем, ни на миг сомнение не коснулось моей души. (Пауза.) Женщина, твое дитя на небесах, ты его встретишь там. (Преклоняет колена.)
     
Женщина. Да, конечно. Но это — совсем другое дело. И устала я так, что уже сил не хватит радоваться. Даже там, на небесах...
     
Генрих. Сестра моя, прости!
     
Жeнщина. За что тебя прощать? Ты мне ничего не сделал.
     
Генрих. Прости меня. Прости меня и заодно со мной всех священников, богатых и бедных.
     
Женщина (удивленно). Прощаю тебя от души. Ты рад?
     
Генрих. Да. Теперь, сестра моя, помолимся. Будем молить господа, чтобы он вернул нам надежду.
     
На последней реплике Насти медленно спускается по ступенькам лестницы, ведущей к крепостной стене.
     
Женщина (видит Насти и радостно восклицает). Насти! Насти!
     
Насти. Что тебе нужно от меня?
     
Женщина. Булочник! Мой ребенок мертв. Ты знаешь все... Ты должен знать, почему он умер.
     
Насти. Да, я знаю.
     
Генрих. Насти, умоляю тебя, молчи. Горе тем, кто повинен в раздоре.
     
Насти. Твой ребенок умер оттого, что богачи нашего города восстали против епископа, своего богатейшего повелителя. Воюют друг с другом богачи, а подыхают бедняки.
     
Женщина. И господь позволил им вести эту войну?
     
Насти. Нет, господь им запретил.
     
Женщина. А вот он говорит — ничто не свершается без дозволения господа.
     
Насти. Ничто, кроме зла, порожденного людской злобой.
     
Генрих. Ты лжешь, булочник! Мешаешь истину с ложью, вводишь души в заблуждение.
     
Насти. А ты смеешь утверждать, будто господу угодны эти жертвы, нужны напрасные страдания? Он тут ни при чем, слышишь?
     
Генрих молчит.
     
Женщина. Значит, мой ребенок умер не по божьей воле?
     
Насти. Разве он позволил бы ему родиться, если бы желал его смерти!
     
Женщина (с облегчением). Вот это мне по душе. (Священнику.) Видишь, я все понимаю, когда со мной так говорят. Значит, господь в печали, когда видит мои муки?
     
Насти. Его печали нет предела.
     
Женщина. И он ничем не может мне помочь?
     
Насти. Конечно может. Он вернет тебе ребенка.
     
Женщина (разочарованно). Да, знаю. Там, на небесах.
     
Насти. Нет, здесь, на земле.
     
Женщина (удивленно). На земле?
     
Насти. Только прежде нужно пройти сквозь игольное ушко, претерпеть семь лет горестей, лишь потом наступит царство божие на земле, и вернутся к нам мертвые наши, и все полюбят всех, и больше никто не будет голодать.
     
Женщина. К чему ждать семь лет?
     
Насти. Нужно семь лет драться, чтобы избавиться от злых людей.
     
Женщина. Крепко придется потрудиться.
     
Насти. Вот почему господу нужна твоя помощь.
     
Женщина. Неужто всемогущий нуждается в моей помощи?
     
Насти. Да, сестра моя. Еще семь лет продлится царствие лукавого на земле. Но если каждый из нас будет смело драться, мы все спасемся, и господь спасется вместе с нами. Веришь ли ты мне?
     
Женщина (встает). Да, Насти, я тебе верю!
     
Насти. Женщина, твой сын не вознесен на небо, он во чреве твоем, и будешь ты его носить семь лет, и настанет час — он зашагает рядом с тобой, вложит свою руку в твою, ты породишь его во второй раз.
     
Женщина. Я верю тебе, Насти. Я тебе верю! (Уходит.)
     
Генрих. Ты губишь ее душу.
     
Насти. Почему ты меня не прервал, раз ты в этом уверен?
     
Генрих. Потому что она стала счастливей...
     
Насти пожимает плечами и уходит.
     
Господи! Я не посмел остановить его речи. Я согрешил, господи. Но верую, господи, верую в твое всемогущество, в матерь нашу святую церковь, святую плоть Иисусову. Верю, что все решится по воле твоей, даже смерть ребенка. Верю, что все на свете — добро. Верю, потому что это нелепо! Нелепо! Нелепо!
     
Вся сцена освещается. Горожане со своими женами толпятся вокруг епископского замка и ждут.
     
Голоса в толпе. Какие новости?..
     
— Никаких.
     
— Что здесь происходит?
     
— Ждут...
     
— Чего ждут?
     
— Ничего...
     
— Вы видели?..
     
— Справа.
     
— Да.
     
— Грязные рожи.
     
— Дерьмо в воде не тонет.
     
— Даже на улице опасно показаться.
     
— Пора кончать войну. Быстрее кончать, не то быть беде.
     
— Повидать бы епископа. Повидать бы его.
     
— Он не покажется. Он слишком разгневан...
     
— Кто?.. Кто?..
     
— Епископ...
     
— С тех пор, как его заточили, он иногда показывается в окне, приподнимает занавеску, глядит.
     
— Вид у него недобрый.
     
— Что вы хотите услышать от епископа?
     
— Может, у него есть новости.
     
Ропот.
     
— Епископ! Епископ! Покажись! Напутствуй нас!
     
— Что с нами будет?
     
— Конец света настал!
     
Из толпы выходит человек, прорывается к стене епископского замка и прислоняется к ней. Генрих отходит от него подальше и смешивается с толпой.
     
Пророк. Мир погиб! Погиб! Повсюду падаль! Падаль! Падаль! С нами бог!
     
Крики. Начинается паника.
     
Богатый горожанин. Эй! Эй! Спокойно! Это всего лишь пророк!
     
Голоса в толпе. Еще один пророк? Хватит!
     
— Замолчи!
     
— Отовсюду пророки полезли! Стоило наших попов запирать?
     
Пророк. От земли пошел смрад. Солнце взмолилось господу: «Боженька, не хочу светить! Хватит с меня гнили. Чем больше землю греешь, тем сильней смрад. Земля грязнит мои лучи. Беда, — солнце говорит. — Золотые кудри мои в дерьме».
     
Богатый горожанин (бьет пророка). Заткни глотку!
     
Пророк падает. Окно епископского замка распахивается настежь. Епископ в парадных одеждах появляется на балконе.
     
Толпа. Епископ!
     
Епископ. Где войска Конрада? Где рыцари? Где сонмы ангелов, которые должны были обратить в бегство врага? Вы одни. Без друзей, без надежды. Вы прокляты. Горожане Вормса, отвечайте: вы хотели умилостивить господа, заточив его служителей, но почему же господь вас покинул?
     
Стоны в толпе.
     
Отвечайте!
     
Генрих. Не лишайте их мужества.
     
Епископ. Кто это сказал?
     
Генрих. Это я, Генрих, священник церкви святого Гильхау.
     
Епископ. Проглоти язык, богоотступник. Посмеешь ли ты взглянуть в глаза своему епископу?
     
Генрих. Простите их, если они оскорбили вас, монсеньёр, простите их, как я прощаю вам вашу брань.
     
Епископ. Иуда, Иуда Искариотский. Иди повесься!
     
Генрих. Нет, я не Иуда.
     
Епископ. Почему же ты среди них, отчего ты стал их опорой? Почему тебя не заточили вместе с нами?
     
Генрих. Я на свободе оттого, что они знают, как я люблю их. И я не пошел в заточение вместе с другими священниками, чтоб в этом пропащем городе хоть кто-нибудь мог служить мессу и провожать покойников. Без меня здесь не было бы церкви. Вормс был бы беззащитен перед ересью, люди дохли бы, как псы, без причастия. Монсеньёр, не лишайте их мужества!
     
Епископ. Кто вскормил тебя? Кто тебя воспитал? Кто научил тебя читать? Кто дал тебе знание? Кто сделал тебя священнослужителем?
     
Генрих. Церковь, пресвятая матерь моя.
     
Епископ. Ты всем обязан ей. Прежде всего ты принадлежишь церкви.
     
Генрих. Церковь прежде всего. Но я брат им...
     
Епископ (повышая голос). Прежде церковь!
     
Генрих. Да, прежде церковь, но...
     
Епископ. Я хочу обратиться к этим людям. Но если они будут упорствовать в заблуждениях и бунтовать, повелеваю тебе, вернись к церкви, к твоим подлинным братьям, в монастырь, куда их заточили. Готов ли ты подчиниться своему епископу?
     
Человек из народа. Не покидай нас, Генрих! Ты пастырь бедняков. Ты наш.
     
Генрих (с горечью, но твердо). Прежде церковь! Монсеньёр, я подчиняюсь.
     
Епископ. Жители Вормса! Взгляните на свой белокаменный, на свой богатый город. Взгляните на него в последний раз. Он станет средоточием чумы и голода, и под конец богачи и бедняки истребят друг друга. Солдаты Гёца найдут здесь только трупы и развалины. (Пауза.) Я мог бы спасти вас, но вы должны смягчить мое сердце.
     
Голоса в толпе. Спаси нас, монсеньёр!
     
— Спаси нас.
     
Епископ. Эй, обуянные гордыней! На колени! Просите прощения у господа!
     
Богатые горожане один за другим становятся на колени. Бедняки по-прежнему стоят.
     
Генрих, преклонишь ли ты колена?
     
Генрих становится на колени.
     
Господи, прости нам прегрешения наши и умерь гнев архиепископа. Повторяйте за мной!
     
Толпа. Господи, прости нам прегрешения наши и умерь гнев архиепископа!
     
Епископ. Аминь! Встаньте! (Пауза.) Сначала вы освободите монахов и священников, затем откроете ворота города, встанете на колени перед храмом и будете в великом раскаянии ждать. А мы все вместе выйдем навстречу Гёцу молить его, чтобы он пощадил нас.
     
Богатый горожанин. А если он будет глух к мольбам?
     
Епископ. Над Гёцем — архиепископ. Он наш отец и не оставит нас отчей милостью.
     
За минуту до этого у дозорных постов появился Насти. Он слушает молча и после этой реплики спускается по лестнице крепостной стены на две ступени вниз.
     
Насти. Гёц служит не архиепископу, Гёц служит дьяволу. Он присягал Конраду, своему родному брату, и затем предал его. Даже если он сегодня пообещает сохранить вам жизнь — неужто вы так глупы, что поверите ему?
     
Епископ. Эй ты, там, наверху! Кто бы ты ни был, я тебе повелеваю...
     
Насти. Кто дал тебе право приказывать мне? А вы? Зачем вы слушаете его? Кого вы сами избрали, тот вам и начальник, других нет.
     
Епископ. А кто избрал тебя, чучело?
     
Насти. Бедняки. (Обращаясь к толпе.) Солдаты на нашей стороне. Я выставил людей у ворот города. Смерть каждому, кто заговорит о том, чтобы открыть городские ворота!
     
Епископ. Ступай, нечестивый, веди их на погибель! Ты лишаешь их спасенья!
     
Насти. Не будь надежды на спасение, я первый сказал бы вам — сдавайтесь. Но кто посмеет сказать, будто господь нас покинул? Вас хотят заставить усомниться в ангелах. Братья мои, ангелы здесь. Нет, не подымайте ваших глаз. Небеса пусты. Ангелы здесь, на земле. Ангелы напали на вражеский лагерь!
     
Богатый горожанин. Какие ангелы?
     
Насти. Ангел холеры и ангел чумы, ангел голода и ангел раздора. Запомните, город неприступен. Господь на нашей стороне. Солдаты снимут осаду.
     
Епископ. Жители Вормса! Адские муки ждут тех, кто послушает этого еретика. Клянусь своим райским блаженством.
     
Насти. Господь давно швырнул псу под хвост твое райское блаженство.
     
Епископ. Ну, а твое райское блаженство господь, конечно, хранит в теплом местечке, ждет, пока ты сам явишься! То-то радуется сейчас господь, слыша, как ты оскорбляешь его служителя.
     
Насти. Кто посвятил тебя в сан?
     
Епископ. Святая церковь.
     
Насти. Твоя церковь — потаскуха, распродает свои милости богачам. И ты возьмешься меня исповедовать? Ты отпустишь мне грехи мои? Господь скрипит зубами, глядя на твою душонку. Братья, нам не нужны попы! Каждый может крестить, каждый может отпускать грехи, каждый может молиться — истинно вам говорю. Каждый человек — пророк, или бога нет!
     
Епископ. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Анафема! (Швыряет ему в лицо свой кошель для раздачи милостыни.)
     
Насти (показывая на дверь замка). Эта дверь источена червями. Нажать плечом — и распахнется. (Пауза.) Сколь у вас терпенья, братья! (Пауза. Обращаясь к народу.) Все они заодно: епископ, городской совет, богачи. Они хотят сдать город врагу, потому что боятся вас. А кто после сдачи заплатит за все? Вы! Всегда платите вы. Вставайте же, братья! Вперед! Нужно убивать, если хотите, чтоб настало царствие небесное.
     
Шум в народе.
     
Богатый горожанин (своей жене). Уйдем отсюда!
     
Другой богатый горожанин (своему сыну). Скорей! Запрем лавку на замок, укроемся в своем доме.
     
Епископ. Господи, ты свидетель — я сделал все для спасения народа. Во имя славы твоей умру без колебаний, ибо знаю, гнев твой обрушится на Вормс и разнесет его в прах.
     
Насти. Этот старик готов сожрать вас живыми. Откуда столько. силы в его голосе? Ясно — он жрет вволю. Откройте его закрома, найдете там столько зерна, что целому полку хватит на полгода.
     
Епископ (кричит). Ты лжешь! Мои закрома пусты, ты это знаешь.
     
Насти. Взгляните сами, братья, взгляните! Неужто вы поверите ему на слово?
     
Богатые горожане поспешно спасаются бегством. Бедняки остаются с Насти. Генрих приближается к Насти.
     
Чего ты хочешь от меня?
     
Генрих. Ты же знаешь, что закрома пусты! Ты знаешь, что он живет впроголодь, отдавая последнее беднякам!
     
Насти. Ты за нас или против нас?
     
Генрих. За вас — когда вы страдаете, против — когда вы хотите пролить кровь церкви.
     
Насти. Ты за нас, когда нас убивают; против нас, когда мы начинаем защищаться.
     
Генрих. Я принадлежу церкви, Насти.
     
Насти. Ломайте двери!
     
Люди наваливаются на дверь. Епископ молча молится.
     
Генрих (кидается к двери). Пусть прежде убьют меня...
     
Человек из народа. Убить тебя? Зачем?
     
Генриха отталкивают и швыряют на землю.
     
Генрих. Вы ударили меня. Я любил вас больше собственной души, а вы меня бьете. (Он поднимается и идет к Насти.) Только не трогайте епископа, Насти. Только не трогайте епископа! Убей меня, если хочешь, только не епископа.
     
Насти. Почему? Он морит голодом народ.
     
Генрих. Ты знаешь, что это ложь. Ты это знаешь. Ты хочешь освободить своих братьев от гнета и лжи, почему же сам начинаешь с обмана?
     
Насти. Я никогда не лгу.
     
Генрих. Ты лжешь, нет в его закромах зерна.
     
Насти. Все равно! Есть золото, есть драгоценные камни в церквах. Всех, кто подох с голоду у подножия мраморных распятий и мадонн из слоновой кости, всех убил он.
     
Генрих. Это совсем другое дело. Может, это не ложь, но и правды тут нет.
     
Насти. Твоей в том правды нет, а наша есть. Господь любит бедняков, и наша правда станет его правдой в судный день.
     
Генрих. Предоставь ему судить епископа, только не проливай кровь церкви!
     
Насти. У меня одна лишь церковь — все люди на земле.
     
Генрих. Люди? Значит, христиане, соединенные любовью. Ты же хочешь освятить свой храм кровопролитием.
     
Насти. Еще рано любить. Право на любовь мы завоюем кровью.
     
Генрих. Бог запретил насилие, оно ненавистно ему.
     
Насти. Ну, а как же ад? По-твоему, грешников не насилуют?
     
Генрих. Господь сказал: взявший меч...
     
Насти. ...от меча и погибнет... Что ж, мы погибнем от меча. Все погибнем, но наши сыновья увидят царство божие на земле. Уйди! Ты не лучше других.
     
Генрих. Насти! Почему вы меня не любите? Что я вам сделал?
     
Насти. Ты поп, а поп останется попом, что бы ни делал.
     
Генрих. Я ваш. Бедняк и сын бедняка.
     
Насти. Что ж, значит, ты предатель, только и всего.
     
Генрих. Они взломали дверь!
     
Дверь подалась, и люди ворвались в замок.
     
(Бросился на колени.) Господи, если ты еще любишь людей, если ты еще не отвернулся от них, воспротивься этому убийству!
     
Епископ. Мне не нужны твои молитвы, Генрих. Прощаю всех вас, не ведающих, что творите. А тебя, богоотступник, проклинаю!
     
Генрих. О! (Падает ниц.)
     
Епископ. Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
     
На него кидаются с кулаками, он падает.
     
Насти (Шмидту). Что ж, пусть теперь попробуют сдать город.
     
Человек из народа (показываясь в дверях). В закромах не было зерна.
     
Насти. Значит, они спрятали его в монастыре.
     
Человек (кричит). В монастырь! В монастырь!
     
Голоса в толпе. В монастырь!
     
— В монастырь.
     
Насти (Шмидту). Этой ночью я попытаюсь пробраться сквозь осаду.
     
Они уходят. Генрих подымается на ноги, оглядывается по сторонам. Теперь он остался один с пророком. Он замечает лежащего на балконе епископа, который глядит на него широко открытыми глазами. Генрих хочет войти в замок, епископ подымает руку, чтобы оттолкнуть его.
     
Генрих. Я не войду в замок, опусти свою руку. Если ты еще жив, и можешь простить меня — ярости. Злоба — великий грех. Земную злобу оставь здесь, на земле. Умирать надо легко.
     
Епископ пытается говорить.
     
Что?
     
Епископ смеется.
     
Предатель? Ну да, конечно. Ты ведь слышал, они тоже зовут меня предателем. Скажи мне, как это я только ухитрился предать всех за раз?
     
Епископ продолжает смеяться.
     
Отчего ты смеешься, ну отчего? (Пауза.) Они избили меня. А я любил их. Господи! Как я любил их! (Пауза.) Я любил их, но лгал им. Я лгал им своим молчанием. Я молчал! Я молчал! Я замкнул уста, стиснул зубы. Они мерли как мухи, а я молчал. Когда им нужен был хлеб, я нес им распятие. Ты думаешь, распятие съедобно? Ну опусти же руку, мы — соучастники. Я хотел жить их бедностью, страдать вместе с ними от холода, мучиться их голодом, а они все равно умирали. Выходит, я предавал их на свой лад — убеждал их, будто церковь бедна. Теперь ими овладело бешенство, теперь они убивают. Они погибли. Им не видать ничего, кроме ада, и в этой, и в той жизни.
     
Епископ произносит несколько неразборчивых слов.
     
А что мне было делать? Как я мог помешать им? (Оборачивается и смотрит, что происходит в глубине.) Площадь полна народу. Они взламывают двери монастыря. Двери прочны, монастырь продержится до утра, а я ничем не могу помочь! Ничем, ничем! Сомкни уста, умри достойно.
     
Епископ роняет ключ.
     
Что это за ключ? От каких дверей? От дверей твоего замка? Нет. От дверей храма? Нет. От дверей ризницы? Нет. От дверей усыпальницы, что всегда заперты? И что?
     
Епископ. Подземный ход...
     
Генрих. Куда он ведет? Не говори! Если бы ты смог умереть прежде, чем скажешь...
     
Епископ. За город...
     
Генрих. Нет, я не возьму его. (Пауза.) Подземный ход из усыпальницы ведет за город. Ты хочешь, чтобы я отправился к Гёцу и впустил его тем же путем в Вормс? Не рассчитывай на меня.
     
Епископ. Двести священников, их жизни в твоих руках. (Пауза.)
     
Генрих. Вот отчего ты смеялся. Отличная шутка. Спасибо, епископ, спасибо! Бедняки убьют священников — или Гёц убьет бедняков. Двести священников или двадцать тысяч человек — вот какой выбор ты мне предоставил. Конечно, двадцать тысяч больше, чем двести. Нужно только выяснить, скольких стоит каждый священник, и решать должен я. В конце концов, я — это церковь. Нет, я не возьму твой ключ: попы отправятся прямо на небеса.
     
Епископ умирает.
     
Если только не умрут, как ты, со злобой в сердце. Что ж, ты свое сделал, прощай! Прости его, господи, как я прощаю. Ключ я не возьму. Нет! Нет! (Поднимает ключ.)
     
Пророк. Господи! Да свершится воля твоя! Мир погиб! Погиб! Да свершится воля твоя!
     
Генрих. Господи! Ты проклял Каина и детей Каиновых. Да свершится воля твоя! Ты допустил, чтобы боль пронзила сердца людей, прахом пошли их желанья, дела рук их смердели. Господи! Да свершится воля твоя! Ты пожелал, чтобы уделом моим на земле стало предательство. Да свершится воля твоя! Да свершится воля твоя! (Уходит.)
    
    
     
      
КАРТИНА ВТОРАЯ
     
     
      
На подступах к лагерю Геца. В глубине — город.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Офицеры, Герман.
      
Возникает фигура офицера, который рассматривает город. Тотчас же вслед за ним появляется еще один офицер.
      
      
2-й офицер. Что ты здесь делаешь?
      
1-й офицер. Гляжу на город. Порой мне кажется, что он в один прекрасный день куда-нибудь улетучится...
      
2-й офицер (первому). Никуда он не денется. Такой удачи нам не видать. (Внезапно поворачивается.) Что это?
      
Двое санитаров проходят с носилками, на которых лежит тело, покрытое простыней. Оба молчат. 1-й офицер подходит к носилкам, приподнимает простыню и тотчас опускает ее.
      
1-й офицер. Бросить в реку! Тотчас же!
      
2-й офицер. Значит...
      
1-й офицер. Уже весь почернел. (Пауза.)
      
Санитары продолжают свой путь. Больной стонет.
      
2-й офицер. Подождите!
      
Они останавливаются.
      
1-й офицер. В чем дело?
      
2-й офицер. Он еще жив.
      
1-й офицер. И знать не хочу. В воду!
      
2-й офицер (санитарам). Какого полка?
      
Санитар. Полк «Синий крест».
      
2-й офицер. А, мой полк! Кругом!
      
1-й офицер. Ты с ума сошел! В реку!
      
2-й офицер. Я не позволю топить своих людей, словно котят.
      
Они глядят друг на друга, санитары обмениваются насмешливыми взглядами, кладут на землю носилки и ждут.
      
1-й офицер. Не знаю, жив он или нет, но, если мы его оставим, он заразит холерой всю армию.
      
3-й офицер (входя). Если не холерой, то паникой. Живо в воду!
      
Санитар. Он стонет. (Пауза.)
      
2-й офицер (со злобой оборачивается к санитару, в ярости выхватывает шпагу и наносит удар по лежащему на носилках телу). Теперь он не будет стонать. Ступайте!
      
Санитары уходят.
      
2-й офицер. Третий. Третий со вчерашнего дня.
      
Герман. Четвертый. Там еще один свалился, как раз посреди лагеря.
      
2-й офицер. Люди его видели?
      
Герман. Я же сказал: он свалился посреди лагеря.
      
3-й офицер. Будь я командующим, мы этой ночью сняли бы осаду.
      
Герман. Согласен. Но ведь командуешь не ты.
      
1-й офицeр. Что ж, нужно с ним поговорить.
      
Герман. А кто же станет говорить? (Пауза. Глядя на них.) Вы сделаете все, что он захочет.
      
2-й офицер. Значит, мы пропали. Пощадит холера, так перережут свои же солдаты.
      
Герман. Если только сам он не подохнет.
      
1-й офицер. Он? От холеры?
      
Герман. От холеры или от чего иного. (Пауза.) Мне сказали, что архиепископ не был бы чрезмерно удручен его кончиной.
      
2-й офицер. Я бы не смог...
      
1-й офицер. И я не смог бы. Он мне внушает такое отвращение, что мне противно поднять на него руку.
      
Герман. От тебя ничего и не требуется. Только помалкивай и не мешай тем, чье отвращение не так сильно.
      
Пауза. Входят Гёц и Катерина.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Те же, Гёц, Катерина.
      
      
Гёц (входя). Вам нечего мне сообщить? Вы даже не хотите доложить, что солдатам не хватает хлеба? Что холера убивает каждого десятого? Вы ничего у меня не просите? Вы даже не просите, чтобы я снял осаду, избежал гибели? (Пауза.) Вы так меня боитесь?
      
Все молчат.
      
Катерина. Как они глядят на тебя, мое сокровище. Не очень-то они тебя жалуют. Не удивлюсь, если когда-нибудь они воткнут тебе в брюхо большой нож.
      
Гёц. А ты Меня любишь?
      
Катерина. Черта с два!
      
Гёц. И все же ты меня не прикончила.
      
Катерина. Не потому, что не хотела.
      
Гёц. Знаю, о чем ты мечтаешь, но я спокоен. В час моей смерти на тебя накинутся двадцать тысяч мужчин, это даже для тебя многовато.
      
Катерина. Лучше двадцать тысяч, чем один, если он тебе противен.
      
Гёц. То-то мне и нравится, что я тебе противен. (Офицерам.) Когда же я, по-вашему, должен снять осаду? В четверг? Во вторник? В воскресенье? Так вот, друзья: этому не бывать ни во вторник, ни в четверг. Я возьму этот город нынешней ночью.
      
2-й офицер. Этой ночью?
      
Гёц. Да, этой ночью. (Глядит в сторону города.) Видите там, вдали, синий огонек? Я каждый вечер на него гляжу. И каждый вечер он гаснет именно в эту минуту. Вон, видите, погас! Но сегодня он гаснет в сто первый и последний раз. Прощай! Приходится убивать то, что любишь. А вон еще... Гаснут другие огни. Черт возьми! Люди ложатся рано, потому что хотят завтра встать пораньше. Этого «завтра» у них не будет! Чудесная ночь! Не слишком светлая, зато как звезд много! Сейчас луна взойдет. В такие ночи ничего не ждешь. Всё-то они знают, ко всему готовы. Даже к гибели. Но только не этой ночью. Такое чистое небо, оно им внушает доверие. Эта ночь принадлежит им. (Внезапно.) Какая власть! Господи, этот город мой, и я дарю его тебе. Сейчас я подожгу его во славу твою. (Офицерам.) Из Вормса сбежал священник. Он готов ввести нас в город. Его допрашивает капитан Ульрих.
      
3-й офицер. Гм...
      
Гёц. В чем дело?
      
3-й офицер. Не доверяю предателям.
      
Гёц. Что ты? А я их обожаю.
      
Входит офицер, подталкивая священника, за ними — солдат.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
      
      
Те же, Генрих, капитан.
      
      
Генрих (падает на колени перед Гёцем). Пытайте меня! Вырвите мне ногти! Сдерите с меня заживо кожу!
      
Гёц (громко смеется. Падает на колени перед священником). Вырвите мне кишки! Колесуйте меня! Четвертуйте меня! (Встает.) Что ж, дед сломан. (Капитану.) Кто он?
      
Капитан. Это Генрих, священник из Вормса. Тот, кто должен выдать нам город.
      
Гёц. Ну и что же?
      
Капитан. Он отказывается говорить.
      
Гёц (подходит к Генриху). Почему?
      
Капитан. Говорит, что передумал.
      
3-й офицер. Передумал? Черт возьми! Выбейте ему зубы! Переломите ему позвоночник!
      
Генрих. Выбейте мне зубы! Переломите мне позвоночник!
      
Гёц. Вот бешеный! (Генриху.) Почему ты хотел выдать нам город?
      
Генрих. Чтобы спасти священников, которых чернь хочет растерзать.
      
Гёц. А почему ты передумал?
      
Генрих. Увидел рожи ваших наемников.
      
Гёц. Ну и что?
      
Генрих. По ним все видно.
      
Гёц. Что именно?