1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 

  
   
ШОТА РУСТАВЕЛИ
   
ВИТЯЗЬ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
  
  
   
   
   
   
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ БИБЛИОТЕКИ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
   
   
Абашидзе И. В.
   
Айтматов Ч.
   
Алексеев М. П.
   
Благой Д. Д.
   
Брагинский И. С.
   
Бровка П. У.
   
Бурсов Б. И.
   
Ванаг Ю. П.
   
Гамзатов Р.
   
Грабарь-Пассек М. Е.
   
Егоров А. Г.
   
Елистратова А. А.
   
Емельяников С. П.
   
Жирмунский В. М.
   
Ибрагимов М,
   
Кербабаев Б. М.
   
Конрад Н. И,
   
Косолапов В, А.
   
Лупан А. П.
   
Любимов П. М.
   
Марков Г. М.
   
Межелайтис Э. Б.
   
Неупокоева И. Г.
   
Нечкина М. В.
   
Новиченко Л. Н.
   
Нурпеисов А. К.
   
Пузиков А. И.
   
Рашидов Ш. Р,
   
Реизов Б. Г.
   
Рюриков Б. С.
   
Самарин Р. М,
   
Семпер И. X.
   
Сучков Б. Л.
   
Тихонов Н. С.
   
Турсун-заде М.
   
Федин К. А.
   
Федосеев П. Н.
   
Ханзадян С. Н.
   
Храпченко М. Б.
   
Черноуцан И. С.
   
Шамота Н. 3.
  
  
   
    
   
   
ШОТА РУСТАВЕЛИ
   
ВИТЯЗЬ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
   
ПЕРЕВОД С ГРУЗИНСКОГО
   
   
   
   

   
ИЗДАТЕЛЬСТВО
   
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА» МОСКВА 1969
  
  
   
    
   
   
Вступительная статья
   
И. Абашидзе
   
Перевод
   
И. Заболоцкого
   
   
Иллюстрации
   
С. Кобуладзе
  
  
   
    
Ираклий Абашидзе. Слово о Шота Руставели
   
   
   СЛОВО О ШОТА РУСТАВЕЛИ
   
«Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели вошел в число самых удивительных творений, созданных человеческим гением.
   
Восемь веков отделяют наше поколение от автора этой бессмертной поэмы. Но ее жизнеутверждающий пафос, светлый гуманизм и героический дух, воплощенные в ней идеи патриотизма и интернационализма, возвышенные человеческие чувства и моральные идеалы роднят и сегодня этот величественный литературный памятник далекого прошлого с духовным миром всех свободолюбивых народов.
   
Творение Руставели уже стало органическим и кровным достоянием всего человечества. Европеец или сын Азии, американец или африканец могут вычитать в этой поэме, подобно народу, ее создавшему, нечто большее, чем романтическую, рыцарскую повесть, блестяще поведанную в стихах.
   
И это произошло в первую очередь благодаря тому, что бессмертная поэма Руставели переведена за последнее столетие не только на языки народов Советского Союза, но и на многие языки мира.
   
В течение веков произведение Руставели, написанное на неведомом миру, еще никем не изученном языке, жило лишь в родной стране поэта, к югу от Кавказских гор, в ущельях Чорохи, Риони, Куры и Алазани.
   
Появление «Витязя в тигровой шкуре» для мировой культуры было похоже на грандиозное археологическое открытие. Впервые «в большом мире» это неоценимое сокровище заметил в начале XIX века русский общественный деятель Евгений Болховитинов: «Сцены действий подобны Ариостовой поэме Роланду, но красоты, оригинальность картин, естественность идей и чувствований — Оссиановы», — писал он, восторгаясь этим творением в начале XIX века, почти сразу же после присоединения Грузии к России — в 1802 году.
   
…Шесть столетий длилась спячка обескровленной врагами Грузии, Теперь она снова — через Север — возвращалась к европейской цивилизации, с которой до нашествия монголов, на протяжении многих веков была связана с Юга.
   
«Витязь в тигровой шкуре» написан накануне роковой катастрофы, постигшей Грузию в «золотой век» ее истории, когда эта небольшая, но могущественная феодальная страна была в зените своего политического, экономического и духовного возрождения. А назавтра, сразу же после появления этой книги, Грузия была оторвана от внешнего мира и на протяжении веков оставалась похожей на закрытый концентрационный лагерь, за кордонами которого почти никто не знал, что происходило в этой когда-то прославленной своей высокой культурой стране.
   
Да и в XIX столетии, несмотря на то, что поэма Руставели была уже замечена и многие пытались хотя бы частично познакомить с нею человечество, «Витязь в тигровой шкуре» оставался все же тайной для иностранного читателя.
   
Лишь в конце XIX столетия и в начале нашего века тайна эта была открыта миру: «Как Гомер есть Эллада, Данте — Италия, Шекспир — Англия, Кальдерон и Сервантес — Испания, Руставели есть Грузия… Народ, если он великий, создаст песню и выносит в лоне своем мирового поэта. Таким венценосцем в веках, еще доселе не узнанный русскими, был избранник Грузии, Шота Руставели, давший в XII веке своей родине знамя и зов — «Вепхисткаосани» — «Носящий барсову шкуру». Это лучшая поэма любви, какая когда-либо была создана в Европе, радуга любви, огневой мост, связующий небо и землю».
   
Эти слова принадлежат переводчику «Витязя в тигровой шкуре» на русский язык, поэту Константину Бальмонту. Вот как он вспоминает первую встречу с Руставели: «Я впервые узнал Руставели в океанском просторе, невдали от Канарских островов, на английском корабле, носившем имя красиво-мудрой богини Афины, где я познакомился с Оливером Уордропом, который дал мне прочесть, находившийся при нем в корректурах, английский перевод «Барсовой шкуры», сделанный с великой любовью его сестрой Марджори Скотт Уордроп. Прикоснуться к грузинской розе в просторе океанских зорь, при благом соучастии Солнца, Моря, Звезд, дружбы и любви, и диких вихрей, и свирепой бури, это — впечатление, которого забыть нельзя».
   
Первый полный, высоко поэтичный перевод Бальмонта, который еще в 1916 году начал публиковаться в периодической печати, сыграл исключительно важную роль в деле ознакомления мировой общественности с поэмой Руставели.
   
Английская писательница Марджори Скотт Уордроп посетила Грузию в 90-х годах прошлого столетия. Выдающийся грузинский поэт и общественный деятель Илья Чавчавадзе познакомил ее с поэмой Руставели Восхищенная этим творением, она усердно взялась за изучение грузинского языка, и в 1912 году английская общественность узнала Шота Руставели по этому прозаическому переводу.
   
Так зазвучала почти одновременно на двух языках мира эта древнейшая грузинская поэма.
   * * *
   
Начиная разговор о «Витязе в тигровой шкуре», в первую очередь необходимо коснуться вопроса о личности автора. Кем был Шота Руставели? Имеются ли о нем какие-либо данные в грузинской историографии?
   
Исторические сведения о Грузии и грузинском народе встречаются еще в источниках «отца истории» Геродота. До него Гомер, воспевая Троянскую войну, упоминает о грузинском племени — халибах, затем описание государства Иберии и древней Колхиды встречаются у Страбона и у многих греко-римских авторов.
   
Во всемирной истории эпоха Руставели — это время, когда на Востоке, в степях, опаленных жгучим солнцем Средней Азии, будущие полководцы Джебе и Субэтэй проходят военную подготовку, состязаясь на вороных и вонзая в цель свои стрелы. На раскаленном небе Монголии собираются кровавые тучи; на Западе — бушует третий крестовый поход и грозный Саладин, поразив у Тивериадского озера рыцарей Европы, вступает в Иерусалим.
   
С этими двумя важнейшими процессами связано не только политическое и духовное будущее Грузии, но и сама биография Руставели.
   
А пока в его стране — «золотой век». На престоле — прославленная своим умом и красотой царица Тамар (1184–1213). Ее государство едино и могущественно. Основу этому заложил ее великий предок, прадед Давид Строитель (1089–1125). Воспользовавшись крестовыми походами, он изгнал с территории своего государства арабов и турок после трехсотлетнего их владычества.
   
Возрожденная Грузия тесно связана с западной и восточной культурой. Именно в эту эпоху «иранская литература встречалась с северной, европейской, Лейли с Изольдой, Будда с легендой об Агасфере. Грузия была родиной встречи двух культурных потоков, стремившихся друг к другу, и героем этой встречи, человеком удивительного песенного дара, ума и страсти, стал Руставели» (Н. Тихонов).
   
История не сохранила точных сведений о великом грузинском поэте, но по «Витязю в тигровой шкуре» и некоторым историко-литературным документам, которыми мы сегодня располагаем, можно составить определенное представление о личности автора и о времени создания его гениальной поэмы.
   
Время жизни Шота Руставели и период создания поэмы, по описанным в вей событиям, точно совпадают с эпохой царицы Тамар вплоть до конфликтов династий, которые являются отражением придворных столкновений данной эпохи.
   
Автор, к счастью, не раз говорит в поэме и о себе, представляя себя как Руставели, или, точнее, как он сам пишет, «Руствели». «Это древнее сказанье, я, чье имя Руставели, нанизал, как цепь жемчужин, чтоб его стихами пели».
   
Поэт сам говорит о Тамар:
   
    
     
Воспоем Тамар-царицу, почитаемую свято!
     
Дивно сложенные гимны посвящал я ей когда-то.
    
   
   
А строки «страсть любви меня, миджнура, к этой повести склонила» и «пораженный ею в сердце, я горю в огне горнила» ясно указывают на безответную любовь поэта к царице. Некоторые грузинские ученые-руствелологи считают переданный в поэме любовный конфликт отражением личных отношений поэта и царицы. Возможно, здесь и есть отдельные совпадения, но для научного доказательства мы не располагаем соответствующими историко-биографическими документами.
   
Правда, у нас нет и точных исторических сведений, касающихся личности Руставели, но биография царицы Тамар достаточно полно передана в старой грузинской историографии («Картлис цховреба») и особенно в рассказах личного историка и придворного наставника царицы — «Басилия».
   
В исторических источниках XII–XIII веков и старинных грамотах фигурируют несколько личностей с именем Шота. Не является ли один из них поэтом? Вот вопрос, который давно занимает грузинских ученых. Они принимают за Руставели то одного, то другого Шота. (Лишь после изучения Иерусалимской фрески с изображением Шота спор об этом можно в какой-то степени считать законченным.)
   
И все же, кем был Шота — стихотворец родом из Рустави?
   
Не шесть городов, но два населенных пункта в Грузии объявили себя родиной поэта. Первый — город в двадцати километрах от столицы Грузии Тбилиси, ныне крупный металлургический центр, известный во всем Советском Союзе, — Рустави. Восемь столетий назад он был большим административным, экономическим и культурным центром Грузии.
   
В 1265 году Рустави окончательно был разрушен монголами. Интересная картина предстала перед строителями сегодняшнего Рустави во время расчистки одной из развалин. На полу был обнаружен обезглавленный скелет молодой девушки, поодаль лежал ее череп. В руках у девушки был топор. По-видимому, она оборонялась от ворвавшегося в дом воина. В это время и снесла ей голову острая сабля монгола. Рядом со скелетом девушки были найдены останки преданной ей собаки.
   
В этот же день, семьсот лет назад, монголы обезглавили и город, который считает себя родиной Шота Руставели.
   
Второй Рустави — маленькое село на юге Грузии, расположенное на границе с Турцией. Иначе еще этот уголок называют Месхетией. Здесь расположен сооруженный в XII веке город в скале — Вардзия, пещерный комплекс светского и культового назначения, с замечательными фресками с изображениями царицы Тамар и членов ее семьи. Тут же находятся высеченные в скалах в XIII веке многоярусные «Ванские пещеры», крепость Тмогви, отсюда был родом Саргис Тмогвели, автор «Диларгетиани», упоминаемый в «Витязе в тигровой шкуре». Здесь же расположена Хертвисская крепость и многие другие исторические памятники, которые сыграли большую роль в политической и культурной жизни древней Грузии. Месхетия дала нашей культуре многих выдающихся деятелей, писателей, ученых, художников, философов. Имя «Шота», как утверждают ученые, особенно было распространено в данной провинции в X–XII веках.
   
По традиционным преданиям, Шота Руставели выходец из этого уголка южной Грузии. Многие ученые считают сегодня, что Шота Руставели — из Месхетского Рустави, Шота Руставели — месх.
   
Но какой Шота из упоминаемых в исторических источниках является поэтом? Большинство грузинских литературных источников автором поэмы называют «Шота», занимавшего при дворе царицы Тамар пост казначея.
   
По традиционным народным преданиям, Руставели являлся министром царицы. Он получил образование сначала на родине, в Грузии, в Гелатской или Икалтойской академии, затем продолжил занятия в Греции в Афинах или на горе Олимп, где в те времена обучались многие грузины. Поэт блестяще овладел греческим, арабским и персидским языками. Глубоко изучил литературу и философию этих стран, после чего получил высокую должность при дворе царицы Тамар.
   
И действительно, судя по поэме, Руставели великолепно знал античную философию, Гераклита, Эмпедокла, но, как утверждают сегодня многие грузинские ученые, главный его идейный арсенал — переработка идей античности в произведениях грузинских мудрецов-мыслителей: Петра Ивера, Иоанэ Лаза, Иоанэ Мосха (Месха), Ефрема Мцыре и Иоанэ Петрици.
   
Академик Н. Я. Марр утверждал еще в ранних своих работах, что грузины X–XI веков изучали те же проблемы, которые интересовали в ту эпоху самые передовые умы христианских стран Запада и Востока и что европейцев они опередили в том отношении, что раньше других смогли откликнуться на новые философские течения и обладали образцовым для тех времен критицизмом мышления.
   
По этим же источникам и по народным преданиям, Шота Руставели много путешествовал по свету, что видно и из «Витязя в тигровой шкуре», а в старости отправился в Палестину, и там, в Иерусалиме, поэта настигла смерть.
   
Сегодня уже научно доказано, что Руставели был министром финансов при дворе царицы Тамар. У наших ученых имеются все необходимые документы для подтверждения этого факта.
   
Как известно, еще в V веке грузины основали в Палестине Крестовый монастырь, где на протяжении двенадцати веков они вели большую просветительную и культурную работу, пока в XVII веке монастырь не захватили греки. На протяжении веков там писалась история самой обители, составлялись сведения о ее деятелях, имена которых вносились в «Поминальную книгу».
   
Сотни томов на грузинском, греческом и других языках, которыми пользовались в то время грузины в Палестине, в том числе «Поминальная книга» и святцы, перешли в собственность греческой церкви и находятся в книгохранилище греческого патриарха в Иерусалиме.
   
Грузинские ученые располагают лишь некоторыми микрофотокопиями, среди них святцами. В указанной копии говорится: «И в этот же понедельник поминки казначея Шота». Эта запись относится к первой четверти XIII века.
   
На протяжении столетий на родине поэта ученые ничего не знали об этом.
   
В середине XVIII века грузинский общественный деятель Тимоте Габашвили посетил и описал грузинские древности Палестины, и среди них иерусалимский Крестовый монастырь. Им была написана книга «Путешествие», в которой, между прочим, говорилось: «Ниже купола, колонны обновил и расписал… Шота Руставели, казначей, где сам он тоже изображен стариком». Габашвили высказал предположение, что казначей Шота должен был быть поэтом Шота Руставели. Предположение о том, что Руставели является министром финансов, Габашвили строил на основе традиционных народных легенд.
   
Кем были разрушены купол и колонны монастыря, восстановленные и расписанные при содействии Шота Руставели, и когда это произошло?
   
Крестовый монастырь на протяжении своей истории несколько раз был разрушен и восстановлен, отремонтирован и реконструирован. Можно предположить, что Шота Руставели приехал в Палестину после разрушения и взятия Иерусалима, во время третьего крестового похода, египетским султаном Саладином. У наших ученых имеется документ, составленный арабским историком Ибн-Шедедом, в котором говорится что, когда в 1187 году египетский султан Саладин взял Иерусалим, к нему отошел и Крестовый монастырь. Грузинская царица Тамар предложила за обитель выкуп в двести тысяч динаров. Некоторые исследователи предполагают, что царица послала в Иерусалим с этой миссией своего министра финансов.
   
Руставели принимал участие в восстановлении разрушенных Саладином стен и колонн грузинской обители в Палестине. В знак благодарности Шота сам был изображен на одной из колонн монастыря. Руставели нарисован здесь в светском костюме, коленопреклоненный, рядом со святым Иоанном Дамаскином, прославленным поэтом христианства в средние века, и Максимом Исповедником, разработавшим христианскую философию и теологию на основе неоплатонизма. Интересно и то, что Максим Исповедник в VII веке открыл путь учению Дионисия (Ареопагита), который считался в средние века неоплатоником, хотя и был ортодоксальным христианином. Дионисий упоминается в «Витязе в тигровой шкуре» как «Дивное», все его мышление христианско-философское, и, как утверждают наши ученые, это мировоззрение питает и поэму «Витязь в тигровой шкуре». Возможно, Шота лично выбрал место для своей фрески между этими двумя святыми. Обо всем этом стало известно в последние годы, когда наши ученые получили из Палестины портрет Шота.
   
Дело в том, что фреска Руставели, о которой писал еще в середине XVIII века Тимоте Габашвили, а в XIX веке члены научной экспедиции, исчезла в конце прошлого столетия, и приезжавшие в Палестину грузинские ученые ее уже не находили. Сколько тайн было погребено вместе с портретом! Ведь все сказанное выше выяснилось после нового открытия фрески. Неизвестно, куда мог исчезнуть портрет. Об этом факте с печалью сообщали нам в конце прошлого и в начале нашего столетия грузинские путешественники в Палестину. И действительно, фреска, казалось, окончательно была утеряна.
   
Этот вопрос встал передо мной десять лет назад, когда родилась идея о праздновании юбилея Руставели. Я твердо решил выяснить вопрос о портрете поэта в Палестине.
   
Наша экспедиция, в которую вошли академики АН Груз. ССР Акакий Шанидзе, Георгий Церетели и я, прибыла в Палестину осенью 1959 года. В книге «Палестинский дневник» я подробно описал научную деятельность нашей экспедиции, и заинтересованный читатель может обратиться к ней. Хочу отметить лишь, что после тщательного изучения нам удалось обнаружить портрет Руставели, который, к счастью, оказался не стертым, не был поврежден и находился под толстым слоем темно-черной краски. Греческие церковные лица систематически прибегали к таким операциям начиная с XVII столетия, для того чтобы стереть в старой грузинской обители всякий национальный след. Мы очистили эту фреску и ее копию привезли с собой на родину. Под портретом подпись — «Руставели». Палестинская фреска — драгоценнейший документ биографического характера, касающийся великого грузинского поэта и мыслителя, которым мы сегодня располагаем. На основе портрета и Иерусалимских святцев окончательно доказано, что поэт Шота Руставели и упоминаемый в грузинских исторических источниках и народных легендах казначей Шота — одно и то же лицо.
   * * *
   
Подлинник «Витязя в тигровой шкуре» утерян. Может быть, он превратился в пепел в то время, когда грозный Джалал-ад-дин в 1225 году сжег Тбилиси, или позже, при аутодафе христианских рукописей, устроенном монголами на площадях Тбилиси. Возможно, он был изорван в клочья во времена набегов персидских кизилбашей и турецких аскеров. Многое было уничтожено и потеряно для Грузии в эти черные времена.
   
    
     
Мы в стихах Мосэ Хонели Амирана узнаем.
     
Прочитав «Абдул-Мессию», дань Шавтели воздаем.
     
Диларгета пел Тмогвели, сожигаемый огнем…—
    
   
   
сообщает Руставели в своей поэме. Куда исчезли эти творения: «Абдул-Мессия», «Диларгетиани» и многие другие. Их поглотили черные волны истории. Отыскать эти литературные памятники нам не удалось и по сегодняшний день, их след остался лишь в фольклоре в виде отдельных осколков, подобно величественным развалинам архитектурных памятников, разбросанных по всей территории Грузии. Большое счастье, что в этом огне уцелел «Витязь в тигровой шкуре».
   
Самая древняя рукопись бессмертного творения Шота Руставели, которой мы сегодня располагаем, датирована 1646 годом. Некоторые более ранние записи сохранились в виде отрывочных фрагментов, но и они относятся к XV веку. Одна из них, буквально в несколько строк, обнаружена недавно при комплексных раскопках и изучении «Ванских пещер». На скале найдена надпись, принадлежащая руке поэтессы Анны Рчеулишвили. Она говорит о своих страданиях словами из «Витязя в тигровой шкуре»:
   
    
     
В башне я сижу высокой вдалеке от всех людей.
    
   
   
Благодаря усердной исследовательской работе обнаружено более ста пятидесяти рукописей «Витязя в тигровой шкуре», которые находятся сейчас в наших хранилищах. Но не все из них могут быть использованы для научной работы [1].
   
«Витязь в тигровой шкуре» впервые был напечатан и издан в 1712 году по инициативе и под редакцией основателя грузинской типографии царя Вахтанга. Он, видимо, изучил древние рукописи поэмы, которых в его время было намного больше и которые, как видно, относились к более раннему периоду. На основе этих рукописей Вахтанг отредактировал текст поэмы и научно обработал его.
   
На протяжении столетий, при отсутствии оригинала, текст «Витязя в тигровой шкуре» в руках переписчиков постоянно менялся. Многие «украшатели» включили в содержание поэмы по своему желанию или по желанию заказчиков новые места. В XVI веке в грузинской культуре и литературе начинается определенное оживление. В это время безгранично растут популярность и влияние «Витязя в тигровой шкуре». Переписчики поэмы включают в нее различные сюжетные варианты, интерполяторы продолжают исправлять ее и стараются идейно выправить в соответствии с учением христианской религии. Поэтому во многих рукописях извращен первичный текст поэмы. Так что в последующие столетия поэма все больше и больше «обогащалась». Много пришлось поработать первому ее редактору, чтобы очистить от явных вставок и «чтобы мутное превратить в чистое». После Вахтанга большую работу для установления текста поэмы проделал великий грузинский писатель и общественный деятель XIX века Илья Чавчавадзе. Но и сегодня еще ведется работа над восстановлением ее окончательного научного текста.
   
Через огонь веков, как «Знамя и зов», пронес грузинский народ свое любимое творение — «Витязь в тигровой шкуре», создатель которого, «проведя своих любящих через всевозможные пытки, им дает в жизни засиять таким блеском, что умереть они уже не могут никогда. В этом такое же преимущество грузинского гения над его европейскими современниками и певцами позднейшими, как среди драматических гениев индус Калидаса выше своею «Сакунталой», — где в конце концов колдований, дьявольских колдований смерти нет, — и есть полная гармония счастья, — выше и совершеннее любого гения Европы…» (К. Бальмонт).
   
Народ почувствовал душу и философскую суть поэмы. Да, почувствовал и признал ее самым дорогим кладом в своей духовной сокровищнице. Под этим «знаменем» и по этому «зову» шли наши предки вперед в труде и оборонительных боях, бережно храня в памяти слова поэта:
   
    
     
Есть ли кто презренней труса, удрученного борьбой,
     
Кто теряется и медлит, смерть увидев пред собой?
     
Чем он лучше слабой пряхи, этот воин удалой?
     
Лучше нам гордиться славой, чем добычею иной.
    
   
   
Характерно, что в неприступных горах Грузии были и есть люди, которые знают наизусть все полторы тысячи строф поэмы Руставели. Знаменательно и то, что самым ценным приданым для невест на протяжении многих веков считался «Витязь в тигровой шкуре». Каждый грузин вместе со «Святым писанием» клал у своего изголовья «Витязя в тигровой шкуре».
   
Иностранные путешественники считали даже, что у грузин два бога — Христос и Руставели. Этого не могли простить поэту клерикалы, и в последующие века начинаются гонения на человека, который был изображен в свое время на стене самого святого места христианства — иерусалимского Крестового монастыря. Имеются сведения о том, что в XVIII веке духовные лица выбросили в Куру чуть ли не весь тираж первого издания поэмы.
   
Церковникам не нравилось и то, что воспетая в поэме повесть о любви разворачивается не в христианских, а магометанских странах, в основном в Аравии и Индии. Но, несмотря ни на что, «Витязь в тигровой шкуре» победоносно прошел через века и победоносно шагает сегодня навстречу будущему.
   * * *
   
Первым признаком человеческой натуры и человечности Руставели считал любовь. Его бессмертная поэма — это гимн любви, а лейтмотивом ее с руставелевским лаконизмом и философской глубиной звучит провозглашенная вечная истина — «Возвышает человека лишь любовь».
   
Заглянем в заветные страницы «Витязя в тигровой шкуре».
   
Но сначала хоть в самых общих чертах уясним себе, на какой основе, на какой почве, в какой духовной атмосфере возникла эта великая поэма.
   
Культуру Грузии руставелевской эпохи определяли гуманистические идеалы и устремления. И, окидывая взглядом эту эпоху, может создаться даже впечатление, будто силы, творившие грузинскую культуру предруставелевского периода, как бы торопились возвести стены ее величественного здания, дабы Руставели успел увенчать ее блистательным куполом всего лишь за несколько десятков лет до роковой катастрофы, разразившейся над его родиной.
   
Речь идет о поразительной интенсивности, насыщенности и творческой напряженности культурного строительства в Грузии. Во всяком случае, то, что Грузия успела создать после принятия христианства на протяжении IV–XII веков в условиях непрекращающихся оборонительных войн и под постоянной угрозой гибели, требовало (по всем мыслимым масштабам) гораздо большего исторического периода.
   
Алексей Толстой говорит: «Во время поездок в Грузию я осматривал памятники грузинской архитектуры, фрески и т. д. Я должен сказать, что, когда я увидел эти памятники X и XI веков, я убедился, что Грузия создала все предпосылки Ренессанса и создала творения, равные Джотто за два столетия до Джотто».
   
Интенсивная культурная деятельность охватила буквально все сферы жизни грузинского народа, особенно это относится к художественной литературе..
   
Уже в первых агиографических сочинениях, а вскоре и в духовной поэзии, историографических и философских произведениях дали себя знать и явственно обнаружились аспекты, как раз и подразумевающие интерес к человеку в совокупности его духовного и телесного бытия. На передний план стали выдвигаться мотивы восхищения красотой человека, любви, возвышающей его, поиски истины.
   
Не было случайным для грузинской литературы того времени глубокое и доскональное изучение трудов Аристотеля и Платона и, наконец, возникновение в недрах духовной литературы в V веке высокоразвитой изящной словесности, которая создавалась на богатейшем литературном языке.
   
Грузинская культура XII века отличается особым многообразием и богатством. В Грузии функционируют две академии — Гелатская и Икалтойская, в которых слушатели получают универсальное образование, а сами они являются крупными центрами научно-философской мысли.
   
Добавим к этому, что в Грузии в силу ее географического местоположения, как об этом уже было сказано, осуществлялся высокий синтез западной и восточной культур.
   
Все же это были фундамент и стены величественного здания, которое так и осталось бы незавершенным, если бы Грузия не обрела Руставели.
   
Руставели завершил и с могучей силой выразил тот высокий человеческий идеал, о котором мог лишь мечтать средневековый мир, да и только ли средневековый? Руставели поднял на недосягаемую высоту для своей эпохи и для более поздних времен имя человека.
   
Всем известно, что явилось тем гордиевым узлом, развязать который никак не смогло средневековое мышление — религиозное, философское или художественное. Это была образовавшаяся в познании пропасть между богом и действительным миром, между создателем и созданием. Тщетно трудились над разгадкой этой тайны лучшие умы средневековья, но итог был всегда одним и тем же: истинно лишь божество, сотворенный же мир — лишь видимость, обитель зла и достояние сатаны.
   
Зачарованно взирало человечество на эту бездну, на два берега этой роковой пропасти, не находя выхода, и если философы и обрели надежду, лишь уповая на «тот берег», повернувшись спиною к земному, судьба художников и поэтов была куда более сложной и тяжелой, ибо по самой сути своего творчества она была здесь, в этом мире, на земном берегу, а религия и философия внушали, что истинно лишь потустороннее существование, а все земное достойно отрицания и осуждения. И это ощущение отсутствия выхода из духовного тупика накладывало тяжелый и мрачный отпечаток на творения художников средневековья.
   
Такой представляется духовная атмосфера той эпохи, того мира, которому суждено было стать свидетелем жизни Руставели.
   
Одно предварительное замечание: допустим на мгновение, что мы ничего не знаем о мировоззрении Руставели, что мы не изучили его поэму с этой точки зрения. Но каждому, хоть раз ее прочитавшему, становится ясным, что поэт, каким он предстает перед нами с ее страниц, даже по чисто психологическому своему складу и душевному облику никак не может быть последователем какой-либо дуалистической концепции.
   
Для автора «Витязя в тигровой шкуре» немыслим раздвоенный, разобщенный, разорванный мир, как немыслимы для него герои с раздвоенной душой, с расщепленной натурой. Персонажи «Витязя в тигровой шкуре» монолитны и цельны. Они будто высечены из огромных цельных горных глыб. Даже потерявший надежду на встречу с любимой, отчаявшийся и дошедший до грани безумия, бежавший от жизни и уединившийся в пустыне Тариэл не перестает быть цельной натурой, ибо в создавшейся ситуации и в предлагаемых ему судьбой обстоятельствах он, именно как цельная натура, иначе не мог действовать, мыслить, переживать.
   
Из сказанного видно, что Руставели стоит на позиции монизма. Но каков характер этого монизма? Можем ли мы предположить, что Руставели преодолел дуализм своей эпохи, просто-напросто сняв вопрос о потустороннем мире, о самом существовании «того берега»? В нашей науке высказывалась и такая точка зрения. Утверждалось, что Руставели поглощен лишь земным миром, что сфера его интересов принципиально не выходит за грани земного.
   
Думается, что такая постановка вопроса и такое его решение означали бы искусственное упрощение проблемы. Не следует пренебрегать историческим подходом к сложной проблеме и не стоит приписывать поэту XII века выводов, в которых человечество окончательно стало утверждаться лишь на протяжении последнего столетия: не надо путать свободу и раскрепощенность мысли с атеистическими и материалистическими ее рубежами. Для XII века эти рубежи начисто были исключены. Сложные же явления культуры и философской мысли следует объяснить, исходя из законов, в них же заложенных, а не навязанных им извне, хотя бы с самой передовой и с самой новейшей точки зрения и с самыми лучшими и благими намерениями.
   
Нет, Руставели, в отличие от неизмеримо более поздних выводов человеческого разума, вовсе не снимал проблемы «того берега», но, вопреки и наперекор господствующей в его эпоху традиции, не отворачивался от реальности «этого берега» даже теоретически. И, несмотря на это видимое противоречие, Руставели сумел преодолеть эту пропасть. Каким же образом?
   
Пропасть была побеждена тем, что она сама (а не сотворенный мир) была объявлена злом, которое, согласно руставелевской концепции, иллюзорно. Это лишь видимость, разделяющая пропастью создателя и создание. Тот, кто желает приобщаться к богу, должен победить зло, доказав иллюзорность пропасти, разделяющей творца и человека. Лишь активная борьба со злом даст возможность приобщиться к всевышнему.
   
Мир сотворен богом не для того, чтобы сделать его обителью зла. Земля, украшенная несравненной и многоцветной красотой, создана для людей, ибо человек сам причастен к божеству, он сам его частица, его порождение, без него немыслимы единство и гармония мира.
   
Любовь, согласно руставелевской концепции, уже в земном мире способна приобщить человека к высшей гармонии и тем самым приблизить к божественному. Разум же дан человеку, чтобы тот познал сотворенный для него мир и сделал свое познание орудием достижения высшей цели. Для истинного мудреца не существует разделяющей небо и землю пропасти, он знает, что не мир, а эта пропасть иллюзорна. Кажущееся сущим зло порождено лишь невежеством и преодолевается активным познанием, которое не должно остаться «мудростью в себе», а должно быть целиком направлено к утверждению добра, к высшей цели приобщения к богу, высшему строю и гармонии.
   
В этом — принципиальная разница между мировоззрением Руставели и традиционным средневековым мышлением.
   
Руставели считает, что мир создан богом для человека, а сам человек частица божества. Поэтому человеку предназначено жить, творить и действовать, а не пребывать в плену зла. Мир освещен солнцем, а солнце — это видимый образ творца. И источник земного света — само божество.
   
Поэт убежден: надо любить реально существующую личность, а не безжизненный символ божества. Любовь приобщает к высшей гармонии, так как любовью побеждается зло, рушатся оковы и рассеивается иллюзия разобщенности создателя и человека.
   
Руставели знает, что для постижения высшей истины человеку не следует ждать в мистическом экстазе небесного озарения. Творец одарил человека разумом для воплощения в нем своей же природы. Бог и человек едины благодаря разуму, и именно поэтому и возможности человеческого разума безграничны.
   
Для утверждения своих философско-этических идей Руставели вовсе не нужно было выходить за рамки христианского учения. Объективному искателю истины эти принципы вполне могли открыться в самом религиозном вероучении. Тем более могли постичь их интуиция и мудрость гениального поэта. Не исключено и то, что Руставели увидел и познал в христианских идеях неизмеримо большее, чем это было доступно церковным толкователям. Разумеется, все эти истины не отчеканились бы в сознании поэта с такой явностью и стройностью без философского опыта Псевдо-Дионисия Ареопагита.
   
Раз уж была преодолена пропасть разобщенности между творцом и сотворенным и выявлены силы, непосредственно возвышающие до божественного совершенства (любовь и мудрость), то должно стать ясным, что деятельность человека ценна для существования — как божественного, так и земного. А отсюда уже вытекает важнейший вывод: земная деятельность человека, стремящегося приобщиться к богу, отнюдь не суета и тщета в якобы суетном мире (как это утверждалось и мыслилось по средневековой традиции), а неотъемлемая часть неотвратимого процесса развития и движения единого мироздания. И в конечном итоге эта земная человеческая деятельность сама оказывается сопредельной божественному деянию. Но, разумеется, божественным может оказаться лишь то дело, которое уже направлено самой деятельной личностью, преисполненной любви и мудрости к высшей цели, к божественному идеалу. Что же касается существования, не освещенного светом любви и разума, то оно обречено на прозябание и муки в плену у зла, в сфере, где все недолговечно, иллюзорно и преходяще, бесплодно и недееспособно. В этой сфере с неумолимой жестокостью действуют все законы земной жизни в целом, но действующие лишь во мраке нелюбви и неразумения, ибо, как мы знаем, согласно важнейшему философско-этическому выводу Руставели — «Зло мгновенно в этом мире, доброта же неизменна!»
   
Вот почему, говоря о том, что Руставели поднял человека на недосягаемую высоту, имеют в виду идею человечности, а не просто любого человека. Тариэл и Автандил, Нестан и Тинатин, а также их друзья — живое воплощение этой идеи. Они поистине венцы творения, цари природы, владыки духа.
   
Именно этим объясняется и постоянное сравнение героев поэмы с солнцем, а зачастую и олицетворение их в образе солнца.
   
Переходя к общей художественной характеристике поэмы, следует обратить внимание на одно обстоятельство. Архитектоника «Витязя в тигровой шкуре» весьма сложна. Поэма задумана и воплощена в нескольких планах. Но характерно, что каждый из них разработан с одинаковой доскональностью и последовательностью. Эти планы взаимопроникаемы, и лишь скрупулезнейший анализ способен изолировать их и расчленить.
   
Думается, в истории мировой литературы буквально по пальцам можно перечесть столь совершенно построенные произведения, как поэма Руставели. Но и это не главное. Главное то, что таким образом задуманная и созданная поэма подразумевает необычайно широкий круг читателей. И «Витязь в тигровой шкуре» всегда был одинаково близок и дорог как умудренному знаниями человеку, так и простому труженику. Каждый из них находил, вычитывал и обретал в поэме то, что именно ему было близко, понятно и дорого. И каждый воспринимал и постигал ее идею, которая сегодня особым светом светит нам, ее читателям, число которых — миллионы. Идея эта проста и велика. Руставели напоминает нам, современникам, что величайшей ценностью мира является человек, и только человек; что он должен быть прекрасен и гармонически совершенен. Прекрасными должны быть его душа и тело, разум, чувство и деяния. Человек призван, а значит, и обязан, выработать в себе такую волю, чтобы и мысли и действия свои направлять только к добру, только к высоким делам.
   
Но Руставели предупреждает нас и о том, что для подлинного величия человека, для возвышения его до высоты, его достойной, мало созерцательного и пассивного гуманизма, хотя бы самого прекраснодушного и благого по намерениям. Ведь благими намерениями, как говорится, вымощен ад. Лишь активность (и активность, если нужно, героическая и самоотверженная), вечное, непреклонное и неустанное деяние способно попрать на земле зло и гарантировать торжество добра. «Зло убито добротою, доброте же нет предела!» Вот что делает человека человеком, вот что гарантирует торжество такого миропорядка, при котором царит подлинная гармония.
   
Для того чтобы вызволить из плена Нестан-Дареджан, необходимо было выдержать неимоверные испытания, вытерпеть нестерпимые муки, преодолеть непреодолимые препятствия и совершить нечеловеческие подвиги, почти немыслимые для простых смертных. И в этом сказался нравственный максимализм Руставели, который не унизил своих героев мелочностью задач, трудностей и препятствий. Но если даже оставить в стороне эту символику, заключенную в повести о пленении и освобождении Нестан, и прочесть поэму Руставели в чисто современном и наиболее интересующем нас аспекте, то нам откроется все та же мудрость, которая лежит в в основе любого плана этой многосложной поэмы: зло может быть повержено лишь активной силой торжествующего добра и добро может воцариться на земле лишь в его непримиримом и победоносном столкновении со злом.
   
Вот почему было суждено «Витязю в тигровой шкуре» стать бесценным сокровищем народа, вот почему поэма эта вечно пробуждала и поддерживала веру человека в свои силы, в торжество добра.
   
ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ
  
  
   
    
ВИТЯЗЬ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
   
   
    
     
ВСТУПЛЕНИЕ
    
    
    
     
      
Тот, кто силою своею основал чертог вселенной,
      
Ради нас украсил землю красотою несравненной.
      
Животворное дыханье даровал он твари бренной.
      
Отражен в земных владыках лик его благословенный.
     
     
      
Боже, ты единый создал образ каждого творенья!
      
Укрепи меня, владыка, сатане на посрамленье!
      
Дай гореть огнем миджнура до последнего мгновенья!
      
Не карай меня по смерти за былые прегрешенья!
     
     
      
Лев, служа Тамар-царице, держит меч ее и щит.
      
Мне ж, певцу, каким деяньем послужить ей надлежит?
      
Косы царственной — агаты, ярче лалов жар ланит.
      
Упивается нектаром тот, кто солнце лицезрит.
     
     
      
Воспоем Тамар-царицу, почитаемую свято!
      
Дивно сложенные гимны посвящал я ей когда-то.
      
Мне пером была тростинка, тушью — озеро агата.
      
Кто внимал моим твореньям, был сражен клинком булата.
     
     
      
Мне приказано царицу славословить новым словом,
      
Описать ресницы, очи на лице агатобровом,
      
Перлы уст ее румяных под рубиновым покровом,—
      
Даже камень разбивают мягким молотом свинцовым!
     
     
      
Мастерство, язык и сердце мне нужны, чтоб петь о ней.
      
Дай мне силы, вдохновенье! Разум сам послужит ей.
      
Мы прославим Тариэла, утешителя людей,
      
Трех героев лучезарных, трех испытанных друзей.
     
     
      
Сядем, братья, и восплачем о несчастном Тариэле!
      
Скорбь о нем копьем печали ранит сердце мне доселе.
      
Это древнее сказанье я, чье имя Руставели,
      
Нанизал, как цепь жемчужин, чтоб его стихами пели.
     
     
      
Страсть любви меня, миджнура, к этой повести склонила:
      
Та, кому подвластны рати, для меня светлей светила.
      
Пораженный ею в сердце, я горю в огне горнила.
      
Коль не сжалится светило, ждет безумного могила.
     
     
      
Эта повесть, из Ирана занесенная давно,
      
По рукам людей катилась, как жемчужное зерно.
      
Спеть ее грузинским складом было мне лишь суждено
      
Ради той, из-за которой сердце горестью полно.
     
     
      
Ослепленный взор безумца к ней стремится поневоле.
      
Сердце, сделавшись миджнуром, в отдаленном бродит поле.
      
Пусть она спасет мне душу, предавая плотской боли!
      
Как воспеть мне трех героев, если сил не станет боле?
     
     
      
Что кому дано судьбою — то ему и утешенье:
      
Пусть работает работник, воин рубится в сраженье,
      
Пусть, безумствуя, влюбленный познает любви лишенья,—
      
Не суди других, коль скоро сам боишься поношенья!
     
     
      
Стихотворство — род познанья, возвышающего дух.
      
Речь божественная с пользой услаждает людям слух.
      
Мерным словом упиваться может каждый, кто не глух.
      
Речь обычная пространна, стих же краток и упруг.
     
     
      
Испытаньем иноходцу служит дальняя дорога,
      
Игроку — удар искусный, если мяч рассчитан строго.
      
Для певца же дело чести — ширь стихов, богатство слога,
      
Он и сам коня осадит, увидав, что речь убога.
     
     
      
Если вдруг в стихотворенье речь становится невнятна,
      
Присмотреться стихотворцу и полезно и приятно:
      
Увидав свою ошибку, он попятится обратно
      
И, геройски в мяч ударив, победит неоднократно!
     
     
      
Кто два — три стишка скропает, тот, конечно, не творец.
      
Пусть себя он не считает покорителем сердец.
      
Ведь иной, придумав глупость, свяжет рифмою конец
      
И твердит, как мул упрямый: «Вот искусства образец!»
     
     
      
Небольшой стишок — творенье стихотворца небольшого,
      
Не захватывает сердца незначительное слово.
      
Это жалкий лук в ручонках у стрелочка молодого:
      
Крупных он зверей боится, бьет зверушек бестолково.
     
     
      
Мелкий стих подчас пригоден для пиров, увеселений,
      
Для любезностей веселых, милых шуток, развлечений.
      
Если он составлен бойко, он достоин одобрений.
      
Но певец лишь тот, кто создан для значительных творений.
     
     
      
Надо, чтобы стихотворец свой талант не расточал,
      
Чтоб единственно любимой труд упорный посвящал.
      
Пусть она в стихах искусных, пламенея, как кристалл,
      
Удостоится созвучий музыкальных и похвал.
     
     
      
Той, кого я раньше славил, продолжаю я гордиться.
      
Я пою ее усердно, мне ли этого стыдиться!
      
Мне она дороже жизни, беспощадная тигрица.
      
Пусть, не названная мною, здесь она отобразится!
     
     
      
Есть любовь высоких духом, отблеск высшего начала,
      
Чтобы дать о ней понятье, языка земного мало.
      
Дар небес, она нередко нас, людей, преображала
      
И терзала тех несчастных, чья душа ее взалкала.
     
     
      
Объяснить ее не в силах ни мудрец, ни чародей,
      
Понапрасну пустословы утомляют слух людей.
      
Но и тот, кто предан плоти, подражать стремится ей,
      
Если он вдали страдает от возлюбленной своей.
     
     
      
Называется миджнуром у арабов тот влюбленный,
      
Кто стремится к совершенству, как безумец исступленный.
      
Ведь один изнемогает, к горним высям устремленный,
      
А другой бежит к красоткам, сластолюбец развращенный.
     
     
      
Должен истинно влюбленный быть прекраснее светила,
      
Для него приличны мудрость, красноречие и сила,
      
Он богат, великодушен, он всегда исполнен пыла…
      
Те не в счет, кого природа этих доблестей лишила.
     
     
      
Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна,
      
Ни с каким любодеяньем не равняется она:
      
Блуд — одно, любовь — другое, разделяет их стена.
      
Человеку не пристало путать эти имена.
     
     
      
Нрав миджнура постоянен: не чета он блудодею,
      
Верен он своей любимой и скорбит в разлуке с нею.
      
Будь любимая сурова — он и так доволен ею…
      
В мимолетных поцелуях я любви не разумею.
     
     
      
Не годится звать любовью шутки взбалмошные эти.
      
То одна у ветрогона, то другая на примете.
      
Развлекаться столь беспечно лишь дурные могут дети.
      
Долг миджнура: если нужно, обо всем забыть на свете.
     
     
      
У влюбленного миджнура свой единственный закон:
      
Затаив свои страданья, о любимой грезит он.
      
Пламенеет он в разлуке, беспредельно исступлен,
      
Подчиняется смиренно той, в которую влюблен.
     
     
      
Тайну раненого сердца не откроет он другому,
      
Он любимую позорить не захочет по-пустому,
      
Он свои скрывает чувства, он к ее не ходит дому,
      
Он за счастье почитает эту сладкую истому.
     
     
      
Трудно верить в человека, коль о милой он бормочет.
      
Сам себе он вред приносит — что ж он попусту хлопочет?
      
Чем он милую прославит, если тут же опорочит?
      
Почему он сердцу милой причинить страданье хочет?
     
     
      
Не пойму я: чем притворство привлекает сумасброда?
      
Если он не любит деву, разве нет ему исхода?
      
Почему ж ее он хочет запятнать в глазах народа?
      
Но злодею злое слово слаще сахара и меда!
     
     
      
Плач миджнура о любимой — украшенье, не вина.
      
На земле его скитанья почитают издавна.
      
И в душе его, и в сердце вечно царствует одна,
      
Но толпе любовь миджнура открываться не должна.
     
    
   
   
    
     
НАЧАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ О РОСТЕВАНЕ, ЦАРЕ АРАВИЙСКОМ
    
    
    
     
      
Жил в Аравии когда-то царь от бога, царь счастливый,
      
Ростеван, искусный воин и владыка справедливый.
      
Снисходительный и щедрый, величавый и правдивый,
      
Был он грозный полководец и мудрец красноречивый.
     
     
      
Кроме дочери, владыка не имел другого чада.
      
Дочь его звездой сияла и была ему отрада.
      
Славных витязей царевна с одного пленяла взгляда.
      
Чтоб воспеть ее достойно, мудрецов немало надо.
     
     
      
Тинатин ей дали имя. Лишь царевна подросла
      
И затмила свет светила блеском юного чела,
      
Царь собрал своих вазиров, знатоков добра и зла,
      
И завел беседу с ними про высокие дела.
     
     
      
Царь сказал: «Когда под старость сохнет роза, увядая,
      
Вместо этой старой розы расцветает молодая.
      
Вот и я не вижу света, меркнет взор, изнемогая.
      
Справедливого совета жду от вашего ума я.
     
     
      
Жизнь моя к концу подходит, старость хуже всякой боли.
      
Завтра, если не сегодня, я умру по божьей воле.
      
Для чего и свет, коль мрака не избегнуть в сей юдоли!
      
Пусть же дочь, мое светило, воцарится на престоле».
     
     
      
Но вазиры отвечали: «Царь, с ущербною луной,
      
Как бы звезды ни сияли, не сравниться ни одной.
      
Увядающая роза дышит слаще молодой.
      
Что ж ты сетуешь на старость и зовешь ее бедой?
     
     
      
Нет, не вянет наша роза, не тверди нам, царь, об этом!
      
Но совет твой, даже худший, не чета другим советам.
      
Делай так, как ты задумал, коль другой исход неведом.
      
Пусть воссядет на престоле та, чей лик сияет светом!
     
     
      
Хоть и женщина, но богом утверждается царица.
      
Мы не льстим: она способна на престоле потрудиться.
      
Не напрасно лик царевны светит миру, как денница:
      
Дети льва равны друг другу, лев ли это или львица».
     
     
      
Сын вельможи-полководца, сам прославленный спаспет,
      
Автандил-военачальник был в расцвете юных лет.
      
Стройный станом, почитался он соперником планет,
      
Но ресницы сонцеликой довели его до бед.
     
     
      
Затаив любовь к царевне, он страдал, испепеленный.
      
Розы щек его бледнели в тишине уединенной,
      
И росло при каждой встрече пламя страсти затаенной…
      
Сколь достоин сожаленья унывающий влюбленный!
     
     
      
В день, когда решилось дело с солнцеликою царевной,
      
Боль души его сменилась светлой радостью душевной.
      
Он сказал: «Теперь все больше, с каждой встречей ежедневной
      
Буду я освобождаться от судьбы моей плачевной».
     
     
      
Ростеван по всей державе разослал такой указ:
      
«Тинатин на царском троне будет править вместо нас.
      
Пусть она сияет миру, словно царственный алмаз!
      
Дочь-царицу славословить приходите в добрый час!»
     
     
      
И сошлись к царю арабы, и приехали вельможи,
      
И Сограт, вазир любимый, с Автандилом прибыл тоже,
      
И, когда они воздвигли трон, устроенный пригоже,
      
Весь народ сказал в восторге: «Нет цены ему, о боже!»
     
     
      
И когда на трон царевну царь возвел пред всем собором,
      
И когда ее венчал он дивным царственным убором, —
      
С царским скипетром, в короне, восхваляемая хором,
      
На людей смотрела дева вдохновенно-кротким взором.
     
     
      
И склонились перед нею все собравшиеся ниц,
      
И признали эту деву величайшей из цариц,
      
И ударили кимвалы, и, как крылья черных птиц,
      
Все в слезах, затрепетали стрелы девичьих ресниц.
     
     
      
Ей казалось: трон отцовский отдан ей не по заслугам,
      
Потому в слезах томился садик роз, взращенный югом.
      
Царь сказал: «Отцы и дети, мы царим здесь друг за другом.
      
Не отдав тебе престола, был бы я убит недугом!
     
     
      
Не томись напрасно, дочка! — он просил, увещевая.—
      
Ты теперь надежда наша, отдал все тебе права я.
      
Аравийская царица, будь правительницей края,
      
Мудро, скромно, прозорливо государством управляя.
     
     
      
Как бурьяну, так и розам солнце светит круглый год,—
      
Будь и ты таким же солнцем для рабов и для господ.
      
Царской щедростью и лаской привлеки к себе народ,
      
Помни: море не иссякнет, расточая бездны вод.
     
     
      
Щедрость — слава государей и премудрости основа.
      
Дивной щедростью владыки покоряют даже злого.
      
Есть и пить любому нужно, в том не вижу я плохого.
      
Что припрячешь — то погубишь, что раздашь — вернется снова».
     
     
      
Поучениям отцовским дочь послушная внимала,
      
Светлым разумом без скуки в наставленья проникала.
      
Царь устроил пир веселый, веселился сам немало,
      
Солнце дивной красотою юной деве подражало.
     
     
      
И царица повелела вызвать дядьку-пестуна;
      
«Под печатями твоими сохраняется казна.
      
Сундуки открой с деньгами и очисти их до дна:
      
Дочь царя, своим богатством поделиться я должна».
     
    
    
    
     
      
Раздала все то царица, что своим считала сроду.
      
Всем — и знатным и незнатным — поприбавилось доходу.
      
Дева так и говорила: «Пусть родителю в угоду
      
Ныне все мое богатство будет роздано народу.
     
     
      
Открывайте кладовые, отпирайте все подвалы!
      
Выводи коней, конюший! Выносите перлы, лалы!
      
Ничего не пожалею!» И войска, наполнив залы,
      
На сокровища царицы устремились, как шакалы.
     
     
      
Как законную добычу завоеванных земель,
      
Всех коней они угнали, столь лелеемых досель.
      
И была похожа дева на небесную метель,
      
Чтоб любой ее дарами мог наполнить свой кошель.
     
     
      
Первый день прошел в забавах. Пили, ели, пировали,
      
Многочисленные гости властелина окружали.
      
Вдруг поник он головою, преисполненный печали.
      
«Что с владыкой приключилось?» — перешептываться стали.
     
     
      
Автандил-военачальник с добродетельным Согратом
      
Во главе иных придворных на пиру сидели рядом.
      
Увидав отца царицы странной горестью объятым,—
      
«Что с царем?» — они невольно стали спрашивать себя там.
     
     
      
И решили: «Наш владыка стал задумчив не к добру,
      
Ведь никто не мог обидеть государя на пиру!»
      
Автандил сказал Сограту: «Эту странную хандру
      
Постараемся рассеять: нам она не по нутру».
     
     
      
Встал Сограт седобородый, встал воитель, стройный станом,
      
Подошли они к владыке — каждый с поднятым стаканом,—
      
Опустились на колени на ковре золототканом,
      
И Сограт вступил в беседу с престарелым Ростеваном:
     
     
      
«Загрустил ты, царь великий! Взор твой больше не смеется.
      
Что ж, ты прав! В твоих подвалах даже драхмы не найдется.