1 2 3 

  
   
Уильям Конгрив
   
Так поступают в свете
  
  
   
Audire est operae pretium, procedera recte
   
Qui moechis non vultis.
   Horat. Lib. I, Sat. 2 [1]
  
  
   
   
Metuat, doti deprensa.
   Horat. Lib. I, Sat. 2 [2]
  
  
   
    
Похвальное слово
    
мистеру Конгриву по случаю представления
    
его комедии "Так поступают в свете"
   
   
    
     
Хотя, былой источник наслажденья,
     
Театр — сегодня только развлеченье
     
И остроумья грубый фарс милей
     
Толпе сидящих в зале дикарей,
     
Поэт, ты пишешь, не считаясь с риском,
     
Лишь для немногих — тех, кто вкусом взыскан.
     
И все ж хвалу стяжать у них одних
     
Задача, Конгрив, выше сил твоих.
     
Хлыщи, которых ты бичуешь больно,
     
Твой гений признают непроизвольно:
     
Попробуй не смеяться, коль смешно?
     
Легко ль не выпить там, где есть вино?
     
Ты наделен талантами такими,
     
Что с жанрами справляешься любыми.
     
Воспета Арабелла[3] так тобой,
     
Что сладостней не спеть и ей самой.
     
Любого, преисполнившись печалью,
     
Ты взволновать способен пасторалью.
     
"Пастора"![4] — пастухи твердят в слезах.
     
"Пастора"! — эхо вторит им в полях.
     
Когда твоя живописует муза
     
В бою с коня упавшего француза,
     
Кому Вильгельм[5], ведя к победе рать,
     
Дарует жизнь, что вправе был отнять,
     
Ты говоришь о деле достославном
     
Стихом, ему по благородству равным.
     
Твой тонкий вкус и мастерство твое
     
Комедии вернули роль ее.
     
Нас научил ты осуждать сурово
     
То, что мы были восхвалять готовы.
     
На сцену перенес ты высший свет
     
И доказал: меж них различий нет
     
Играет фат, как лицедей играет,
     
Хотя второго первый презирает.
     
Но как твой дар ни многогранен, он
     
В трагедии особенно силен.
     
Ты в каждого вселить умеешь жалость,
     
Чтоб с общей скорбью личная сливалась.
     
Какой-нибудь забывчивой вдове,
     
У коей лишь забавы в голове,
     
И той не плакать трудно, слыша пение
     
Твоей "Невесты в трауре"[6] на сцене.
     
Ты в горе нас ввергаешь и бодришь:
     
Мы чувствуем, как ты нам повелишь.
     
Кто наполнял нежней и с большим тщаньем
     
Сердца друзей сочувствием к страданьям,
     
Которые для нас измыслил сам,
     
Солгав лишь в этом — только в этом — нам?
     
Твори ж, поэт, и дальше нам на счастье,
     
В нас боль целя и умеряя страсти.
    
    Ричард Стиль[7]
   
  
  
   
    
Достопочтенному Ральфу, графу Монтэгю и прочия[8]
   
   
    
Милостивый государь!
    
Не знаю, не обвинит ли меня свет в тщеславии за то, что я посвятил эту комедию вашей милости, но уже сама по себе надежда избежать подобного обвинения свидетельствует о некотором тщеславии. Сочинителя, хоть однажды удостоившегося чести беседовать с вами, милорд, вряд ли заподозрят в том, что он без должного рассуждения представил свое детище на суд вашей милости; и все же он заслуживает упрека в излишней самоуверенности, поскольку не боится услышать мнение вашей милости.
    
Каковы бы ни были недостатки этой пьесы, пока она принадлежит только мне, все они возместятся с того момента, когда она станет также и вашей. И коль скоро посвящение это способно послужить мне защитой, я тем более ценю честь, каковую вы оказали мне, позволив его написать.
    
Пьеса эта имела успех у зрителей, вопреки моим ожиданиям; ибо она лишь в малой степени была назначена удовлетворять вкусам, которые, по всему судя, господствуют нынче в зале.
    
Персонажи, выводимые на потеху публике в большинстве наших комедий, так безнадежно глупы, что они, по скромному моему суждению, не смешить должны, а огорчать здравомыслящего и благовоспитанного зрителя. Они скорее вызывают сострадание, нежели презрение, и вместо веселья должны бы пробуждать в нас жалость.
    
Эта мысль побудила меня задумать характеры, которые будут смешны не в силу своей природной глупости (она ведь неисправима и потому неуместна для сцены), а больше из-за желания во что бы то ни стало выказать свой ум; стремление сойти за умника совсем не есть признак ума. Придумать подобный характер — отнюдь не легкая задача, и вдобавок весьма мало надежды, что он полюбится публике; ибо многие приходят в театр, желая покритиканствовать, а посему высказывают свой суд, еще не разобравши цели. Я недавно имел случай удостовериться в этом; моя пьеса шла уже два или три дня, прежде чем сии поспешные судьи успели порядком разобраться в различии между Уитвудом и Трувитом[9].
    
Я вынужден просить прощения у вашего сиятельства за уклонение от сути моей Эпистолы; однако, не желая быть обвиненным в неуместной дерзости, прошу вашего дозволения разъяснить побудившую меня к этому причину и хоть отчасти найти оправдание тому, что я вверяю свою комедию вашему покровительству. Только при содействии вашей милости те немногие, в чьи творения вложены искусство, страсть и труд, могут рассчитывать на признание; ибо нынче всех сочинителей ровняют продажным словом "поэт".
    
Теренций, самый безупречный из всех авторов, имел своих Сципиона и Лелия[10], не столько себе в помощь, сколько для поддержания славы; и как ни были велики его собственные заслуги, очевидно, без них ему было не обойтись.
    
Отточенность его стиля, совершенство языка и правдивость характеров все эти перлы не способна была оценить основная часть его публики; самые грубые шутки Плавта[11], вызывавшие суровое осуждение Горация[12], были куда более по вкусу толпе: тот, кто пришел посмеяться в последнем акте[13], радуется двум-трем неуместным шуткам, а не искусно построенной развязке.
    
Как бы ни были совершенны комедии Теренция, ему еще благоприятствовала судьба. Ведь основу для него заложил Менандр[14]; сюжеты Теренция в большинстве своем позаимствованы, а характеры пришли к нему уже готовыми. Он следовал Менандру, но и тот без большого труда создавал свои характеры ведь они родились из наблюдений Теофраста[15], учеником коего он являлся; а Теофраст, как известно, был не только учеником, но и прямым преемником Аристотеля[16], первого и величайшего учителя поэзии. Все это были великие образцы для подражания. Но еще одно счастливое обстоятельство, и притом немалое, помогало Теренцию совершенствовать стиль своих комедий, служивший им украшением, и правдиво изображать людские нравы, а именно — та свобода, какой он пользовался в общении с Лелием и Сципионом, двумя влиятельнейшими и образованнейшими людьми своего времени. А ведь возможность подобного общения есть единственно надежное средство для создания яркого диалога.
    
Если окажется, что в какой-то части своей комедии я достиг большей точности в языке и стиле или, по крайней мере, заметно улучшил их по сравнению с написанным мною прежде, я почту себя обязанным с благодарностью и гордостью приписать оное чести общения с вашей милостью и с вашими во всем достойными вас друзьями, в обществе которых я пребывал прошлым летом в поместье вашего сиятельства; ибо как раз после этого и была написана моя комедия. Если же я не преуспел в своем искусстве, остается лишь пожалеть, что обществом лиц, многие из которых вполне подстать Сципиону и Лелию, пользовался тот, кто талантом своим уступает Теренцию.
    
Мнится мне, что поэзия является едва ли единственным из искусств, не притязающим доселе на покровительство вашей милости. Архитектура и живопись к великой чести нашей родины процветают под влиянием вашим и попечением, меж тем как поэзия, эта старшая из сестер и праматерь многих искусств, отступилась, очевидно, от исконного своего права, пренебрегши своим долгом перед вашей милостью и дозволив другим, появившимся позже искусствам укрепиться в расположении вашем, для которого у нее куда больше оснований. Поэзия по природе своей священна для тех, кто отмечен величием и добротой; меж ними есть род взаимного тяготения, и великие к ней благосклонны. Обращаться к ним — привилегия поэзии, у них же — исключительное право ей покровительствовать.
    
Сей неоспоримый принцип служит главным оправданием для сочинителей, посвящающих свои творения великим личностям. И все же я хотел бы надеяться, что мое обращение к вам не отмечено искательством, большинству оных сочинений присущим; и коль скоро я сумею отличить вашу милость среди достойнейших, пусть мое подношение займет особое место среди других благодаря чрезвычайному моему почтению к вам и убедит вашу милость, сколь высоко ценит ваше радушие и огромные заслуги вашего сиятельства
    
покорный и безмерно благодарный слуга
    Уильям Конгрив
   
  
  
   
    
Пролог,
    
который читает мистер Беттертон
   
   
    
     
Поэты — вид несчастнейший глупцов:
     
Рок, с прочими не строгий, к ним суров.
     
Они — Фортуны всемогущей чада,
     
Но мать их в дураках оставить рада:
     
Ей тех милей, кто от нее рожден,
     
Сыны Природы, дураки с пелен.
     
Вот этим, как птенцам кукушки злобной,
     
В ее гнезде, для них чужом, удобно
     
Она, все блага отдавая им,
     
Не оставляет ничего своим.
     
Поэт есть жертва зрителей столицы:
     
За карты с ними как бы он садится,
     
Но даже если первый куш сорвет,
     
Ему едва ль вторично повезет,
     
А проиграв однажды, он — банкрот.
     
Вчера снискав благоволенье зала,
     
Сегодня автор может впасть в опалу,
     
И уж тогда его не пощадят:
     
У нас заслуги прежние не чтят,
     
А тот, кто уповал на них беспечно,
     
С Парнаса изгоняется навечно.
     
Пусть драматург клянется, что убил
     
На пьесу много времени и сил
     
Тем хуже! Он не стоит сожалений,
     
Коль глупость — плод столь долгих размышлений.
     
Пусть слово даст, что зла не затаит,
     
Коль зал иную сцену освистит
     
Ложь! Это он, себя спасая, льстит.
     
Пусть остр его сюжет и мысли новы
     
Вздор! Это вкуса признаки дурного…
     
Извольте же, не будет вам сатир
     
К чему они, коль совершенен мир?
     
Раз оскорбленье видят в поученье,
     
Цель автора — лишь ваше развлеченье.
     
А коль показан им дурак иль плут,
     
Не злитесь: их ведь нет меж вами тут.
     
Скажу вам покороче: пьеса эта
     
Создание смиренного поэта,
     
Который, как спектакль ни примет зал,
     
Ваш приговор заранее признал.
    
   
  
  
   
    
Действующие лица[17]
   
   
Мужчины
   
Фейнелл, влюбленный в миссис Марвуд.
   
Мирабелл, влюбленный в миссис Милламент.
   
Уитвуд
   
поклонники миссис Милламент.
   
Петьюлент
   
Сэр Уилфул Уитвуд, сводный брат Уитвуда и племянник леди Уишфорт.
   
Уейтвелл, камердинер Мирабелла.
   
   
Женщины
   
Леди Уишфорт, ненавистница Мирабелла, который прежде для видимости за ней ухаживал.
   
Миссис Милламент[18], племянница леди Уишфорт, красавица, влюбленная в Мирабелла.
   
Миссис Марвуд, подруга мистера Фейнелла, влюбленная в Мирабелла.
   
Миссис Фейнелл, дочь леди Уишфорт и жена Фейнелла, некогда состоявшая в дружбе с Мирабеллом.
   
Фойбл, служанка леди Уишфорт.
   
Минсинг, служанка миссис Милламент.
   
   
Слуги, служанки, лакеи, танцоры.
   
Место действия — Лондон.
   
Время действия — эпоха, современная автору.
  
  
   
    
Действие первое
   
   
Шоколадная[19]
   
Мирабелл и Фейнелл встают из-за карт; около них хлопочет служанка Бетти.
   
Мирабелл. Везет же тебе, Фейнелл!
   
Фейнелл. На сегодня хватит?
   
Мирабелл. Как хочешь. Можно еще, чтобы доставить тебе удовольствие.
   
Фейнелл. Не стоит. В другой раз будешь повнимательнее — отыграешься, а сегодня тебе не до карт — ты думаешь о чем-то другом. Равнодушие партнера к неудаче портит удовольствие от выигрыша. Играть с мужчиной, который безразличен к проигрышу, все равно что завести интрижку с женщиной, равнодушной к своей репутации.
   
Мирабелл. О, ты привереда и гурман!
   
Фейнелл. Объясни, откуда эта сдержанность? Ты чем-то расстроен?
   
Мирабелл. Отнюдь. Просто я нынче серьезен, а ты весел, вот и все.
   
Фейнелл. Признайся, вчера после моего ухода ты поссорился с Милламент? Фокусы моей прелестной кузины могут вывести из себя даже стоика. Или пока ты сидел у них, явился какой-нибудь хлыщ и был встречен как лучший друг?
   
Мирабелл. Ты угадал: пришли Уитвуд и Петьюлент. Мало того, изволила пожаловать моя ненавистница — ее тетка, она же — твоя теща, старуха Уишфорт. Теперь тебе ясно?
   
Фейнелл. Вот что! У этой леди к тебе давняя приязнь и — не без причины. А жены моей там не было?
   
Мирабелл. Была. А еще миссис Марвуд и несколько дам, которых я не знаю. Увидев меня, они помрачнели и зашептались; потом стали громко жаловаться на ипохондрию и погрузились в молчание.
   
Фейнелл. Им, видно, не терпелось от тебя избавиться.
   
Мирабелл. Потому я и решил не трогаться с места. В конце концов старуха прервала тягостное молчание и разразилась филиппикой против долгих визитов. Я сделал вид, что не понял, но тут к ней присоединилась Милламент. Тогда я встал и с натянутой улыбкой объявил, что, по-моему, гостю не так уж трудно понять, когда он становится в тягость. Она залилась краской, а я удалился, не дожидаясь ответа.
   
Фейнелл. Ты напрасно на нее дуешься, она сказала так лишь в угоду тетке.
   
Мирабелл. Она сама себе хозяйка и не обязана ходить у старухи на поводу.
   
Фейнелл. Ну что ты! Она же потеряет половину приданого, если выйдет замуж без согласия тетки!
   
Мирабелл. В ту минуту мне было бы куда приятней, прояви она поменьше осмотрительности.
   
Фейнелл. Я понимаю, почему ты им так мешал! Вчера у них был очередной шабаш: они собираются трижды в неделю поочередно друг у друга и проводят дознание, как коронер над трупом[20], только покойника им заменяет чье-нибудь доброе имя. Мы с тобой им не компания: они постановили не принимать в свою секту мужчин. Но во избежание сплетен кто-то предложил допустить одного или двух. Вот они и выбрали Уитвуда и Петьюлента.
   
Мирабелл. И кто же настоятельница этой общины? Ручаюсь, леди Уишфорт: она повсюду твердит о своей ненависти к мужскому полу и со всей энергией пятидесяти пяти лет ратует за платонизм и фруктовые наливки. А потомство пусть само печется о себе — ей-то ведь больше не плодиться.
   
Фейнелл. Не разгадай она, что твое внимание к ней притворно и ты втайне любишь ее племянницу, она, пожалуй, не стала бы такой мужененавистницей. Если бы ты искуснее притворялся, все шло бы в согласии с законами природы.
   
Мирабелл. Я делал все, что в человеческих силах, конечно, до известного предела. Я льстил ей без зазрения совести и даже взял на душу грех посвятил ей стихотворение. Мало того, я подговорил приятеля сочинить памфлет, в котором она обвинялась в любовной связи с молодым человеком, а сам вдобавок сообщил ей, что злые языки болтают, будто она вдруг очень располнела. А когда ее свалила водянка, убедил, что в городе ходят слухи, она, мол, лежит родами. Если и этого мало, черт возьми, значит, для ублажения старухи надлежало и в самом деле переспать с ней! Но на это меня уже не хватило. Впрочем, разоблачением я обязан твоей приятельнице и подруге твоей жены — миссис Марвуд.
   
Фейнелл. С чего вдруг она так на тебя ополчилась? Может, она делала тебе какие-нибудь авансы, а ты пренебрег ими? Женщины неохотно прощают подобное невнимание.
   
Мирабелл. До недавнего времени она держалась со мной любезно. Но я, признаться, не из числа хлыщей, которые склонны дурно истолковывать воспитанность дамы и полагать, что если она им кое-что позволяет, то, значит, позволит уж все.
   
Фейнелл. Ты настоящий кавалер, Мирабелл. И хотя у тебя хватит жестокосердия не ответить на страсть дамы, ты достаточно великодушен, чтобы печься о ее чести. Однако наигранное безразличие выдает тебя с головой. Ты отлично знаешь, что пренебрег ею.
   
Мирабелл. Зато твой интерес к этому делу отнюдь не кажется наигранным. Твои мысли явно больше заняты упомянутой дамой, чем женой.
   
Фейнелл. Постыдись, дружище! Если станешь отпускать колкости в мой адрес, я вынужден буду тебя покинуть и поискать себе партнеров в соседней комнате.
   
Мирабелл. А кто там?
   
Фейнелл. Уитвуд и Петьюлент. (Бетти.) Подай мне шоколаду. (Уходит.)
   
Мирабелл. Который час, Бетти?
   
Бетти. Да скоро в церкви венчать перестанут[21], сэр. (Уходит.)
   
Мирабелл. А ведь в самую точку попала, негодница! (Смотрит на свои часы.) Батюшки! Уже почти час!
   
Входит слуга.
   
А, ты вернулся! Ну как, свершилось великое событие? Что-то ты очень скучный.
   
Слуга. Там столько набежало парочек к Панкрасу[22] — страх, сударь: выстроились друг за дружкой — хоть сейчас в контрданс! Наши-то оказались в хвосте — никакой тебе надежды поспеть. А тут еще пастор хрипнуть стал — мы испугались: а ну как совсем голос потеряет, пока до нас очередь дойдет! Вот и кинулись мы на Дьюкс-Плейс[23] — там их в миг окрутили.
   
Мирабелл. Так ты уверен, что они обвенчались?
   
Слуга. Обвенчались и в постель легли, сударь! Сам видел.
   
Мирабелл. Свидетельство у тебя?
   
Слуга. Вот оно.
   
Мирабелл. А что, портной принес платье Уейтвелла и новые ливреи?
   
Слуга. Принес, сударь.
   
Мирабелл. Прекрасно. Так вот, возвращайся домой, слышишь, и пусть они там не расходятся до моего приказа. Пусть Уейтвелл навострит уши и ждет, а наша курочка почистит перышки и спешит к Пруду Розамонды[24] — я буду ее ждать там в час дня. Мне надо увидеться с ней, прежде чем она вернется к хозяйке. И если ты не хочешь, чтоб тебе оторвали уши, держи язык за зубами. (Слуга уходит.)
   
Возвращается Фейнелл, за ним Бетти.
   
Фейнелл. Видно, тебе повезло, Мирабелл: ты заметно повеселел.
   
Мирабелл. Я тут затеял одну шутку, пока не могу тебе рассказать. Хорошо, что они сегодня не сходятся на шабаш. Не пойму, Фейнелл, как это ты, женатый, а следовательно — осмотрительный человек, позволяешь жене состоять в их секте.
   
Фейнелл. Право, я не ревнив. К тому же там все женщины и наши родственницы. А что до вхожих туда мужчин — они не опасны: их никто в грош не ставит.
   
Мирабелл. Ну, я другого мнения. Если мужчина хлыщ, тут-то и жди сплетен. Ведь у женщины, если она не совсем дура, есть лишь один повод водиться с мужчиной.
   
Фейнелл. Ужели всякий раз, когда Уитвуд болтает с Милламент, ты ревнуешь ее?
   
Мирабелл. Не столько ревную, сколько начинаю сомневаться в ее уме.
   
Фейнелл. Ты несправедлив: ума ей не занимать.
   
Мирабелл. Она достаточно хороша собой, чтобы внушать мужчинам подобные мысли, и слишком воспитанна, чтоб оспаривать подобные похвалы.
   
Фейнелл. Сдается мне, что для пылкого любовника ты слишком большой критикан: ты видишь все слабости возлюбленной.
   
Мирабелл. Для критикана я слишком пылкий любовник. Я люблю ее со всеми недостатками. Больше того, за них-то я и люблю ее. Капризы Милламент так искусны, а может быть, так натуральны, что ничуть ее не портят. В других женщинах манерность отвратительна, ей же она придает обаяние. Признаюсь тебе, Фейнелл: однажды, обиженный ею, я в отместку разобрал всю ее по косточкам; рассмотрел в отдельности ее недостатки, изучил их и даже запомнил на память: реестр был так велик, что рано или поздно должен был побудить меня возненавидеть ее от всей души. Мало-помалу я так привык перебирать в уме погрешности Милламент, что под конец, вопреки моим намерениям, они перестали меня отталкивать. И вот наступил день, когда я мог думать о них без всякого раздражения. Теперь они кажутся мне столь же привычными, как и мои собственные. Похоже, близок день, когда я начну дорожить ими в той же мере.
   
Фейнелл. Женись на ней, мой тебе совет! Пусть ее прелести будут тебе хоть в половину так же знакомы, как пороки, и, клянусь жизнью, ты обретешь покой.
   
Мирабелл. Ты так думаешь?
   
Фейнелл. Ручаюсь своим опытом. Я человек женатый, мне ли того не знать.
   
Входит рассыльный.
   
Рассыльный. Не здесь ли находится некий сквайр Уитвуд?
   
Бетти. Здесь. А вам он зачем?
   
Рассыльный. У меня письмо от его брата сэра Уилфула. Велено передать в собственные руки.
   
Бетти. Он в соседней комнате, приятель. Иди вот туда. (Рассыльный уходит.)
   
Мирабелл. Как! В столицу прибыл глава клана — сэр Уилфул Уитвуд?
   
Фейнелл. Его нынче ждут. Он тебе знаком?
   
Мирабелл. Видал однажды. По-моему, он подает надежды со временем стать изрядным чудаком. Кажется, ты имеешь честь быть с ним в родстве?
   
Фейнелл. Да. Он — сводный брат нашего Уитвуда. Покойница матушка его была сестрой леди Уишфорт, моей тещи. Женись на Милламент и тоже станешь величать его кузеном.
   
Мирабелл. Что ж, лучше быть ему родственником, чем знакомым.
   
Фейнелл. Он прибыл в Лондон, чтоб снарядиться в путешествие.
   
Мирабелл. Господи! Ведь ему же за сорок.
   
Фейнелл. Неважно. Пусть Европа убедится, что Англия располагает болванами всех возрастов. В этом наша гордость.
   
Мирабелл. А почему бы парламенту, чтоб уберечь честь нации, не издать закон, запрещающий вывоз дураков?
   
Фейнелл. О ни в коем случае! От этого был бы один вред. Лучше немного потерять на вывозе, чем пострадать от чрезмерного производства и отсутствия сбыта.
   
Мирабелл. А что, дурь этого странствующего рыцаря сродни глупостям его здешнего братца?
   
Фейнелл. Ничуть. Наш Уитвуд так же мало схож с упомянутым рыцарем, как мушмула с диким яблоком, хоть их и можно привить на одной ветке. Первая тает во рту, второе — не проглотишь; в первой — сплошь мякоть; во втором — одна сердцевина.
   
Мирабелл. Первая сгниет прежде, чем поспеет, а второе — никогда не поспеет: так и сгниет.
   
Фейнелл. Сэр Уилфул представляет собой странную смесь робости и упрямства. Пьяный, он походит на влюбленное чудовище из "Бури"[25] и ведет себя в том же духе. А его столичный родственник, надо отдать ему должное, не лишен добродушия и не всегда безнадежно глуп.
   
Мирабелл. Не всегда. Глупость одолевает его в тех случаях, когда ему изменяет память или когда под рукой не оказывается тетрадочки, в которую он заносит чужие мысли. Он дурак с хорошей памятью и пригоршней чужих острот. Он из тех, чью болтовню мы терпим лишь потому, что от нее никуда не денешься. У него одно прекрасное свойство — он не спорщик: так дорожит репутацией человека, наделенного чувством юмора, что готов принимать оскорбление за шутку, а откровенную грубость и брань за иронию или розыгрыш.
   
Фейнелл. Если ты еще не закончил его портрет, можешь дописать с натуры. Вот он собственной персоной — прощу!
   
Входит Уитвуд.
   
Уитвуд. Ну посочувствуйте мне, голубчики! Пожалейте меня, Фейнелл! И вы тоже, Мирабелл.
   
Мирабелл. Охотно.
   
Фейнелл. Но в чем дело?
   
Уитвуд. Мне не было писем, Бетти?
   
Бетти. Нешто рассыльный не вручил вам только что?
   
Уитвуд. Ну да, а еще не было?
   
Бетти. Нет, сударь.
   
Уитвуд. Какая досада! Ужасная досада! Рассыльный этот — осел, вьючное животное! — принес мне письмо от моего безмозглого брата — тяжеловесное, как речь о добродетелях усопшего или стихотворный панегирик одного поэта другому. Но самое ужасное, что этот эпистолярный опус лишь предшествует появлению своего создателя.
   
Мирабелл. И такой дурак приходится вам братом!
   
Уитвуд. Только сводным. Сводным, а не родным, честное слово!
   
Мирабелл. Что ж, тогда он, возможно, лишь сводный дурак.
   
Уитвуд. О, это прекрасно, Мирабелл, le drole[26]! Просто прекрасно! Впрочем, хватит про него, черт подери! Как поживает ваша супруга, Фейнелл? Я, кажется, болтаю вздор, а все, чтоб отделаться от мысли об этом ироде. Простите великодушно, что вам, столичному жуиру, я задал столь неуместный и слишком личный вопрос. Право, я говорю, что в голову взбредет, — словно какая-нибудь вековуха на свадьбе. И все же, миссис Фейнелл — редкостная женщина.
   
Фейнелл. Хорошо, что вы не думаете, о чем говорите, а то ваши хвалебные речи преисполнили бы меня тщеславием или ревностью.
   
Уитвуд. Во всей столице один только Фейнелл ладит с женой. А ваше мнение, Мирабелл?
   
Мирабелл. Если вам нужно знать в точности, пойдите, справьтесь у нее самой.
   
Уитвуд. Послушайте, Мирабелл!..
   
Мирабелл. Да?
   
Уитвуд. Примите мои извинения, голубчик. Я что-то хотел спросить, да позабыл…
   
Мирабелл. Признателен вам от души.
   
Уитвуд. Уж вы простите: такая стала память — никуда!..
   
Мирабелл. Остерегайтесь подобных извинений, Уитвуд. Все знакомые мне глупцы непременно жалуются либо на память, либо на сплин.
   
Фейнелл. Куда вы подевали Петьюлента?
   
Уитвуд. Он сидит там, считает свои деньги — час назад они были моими. Мне сегодня безбожно не везло.
   
Фейнелл. Дайте ему обыграть вас в карты: вы ведь всегда побьете его в остроумии. Поскольку вам достался ум, отпущенный на вас обоих, пусть ему хоть в чем-нибудь повезет.
   
Мирабелл. А по-моему, Петьюлент не склонен считать, что вы острите удачнее его, Уитвуд.
   
Уитвуд. Перестаньте, прошу вас! Вы сегодня не в духе и готовы спорить но любому поводу. Петьюлент — мой друг и порядочный малый. Он — милейший человек и кое-что знает: честное слово, он не лишен остроумия — надо отдать ему должное. Он мой друг, и мне не след говорить о нем дурно. А если его невысоко ценят в свете, то не стоит его за это обливать презрением. Так что, не обижайте моего друга.
   
Фейнелл. Но вы же не считаете, что ваш друг — образец воспитанности?
   
Уитвуд. Нет, конечно, у этого бездельника ужасные манеры, черт бы его подрал: поведение под стать какому-нибудь судебному приставу, что правда, то правда. Очень жаль, честное слово! А так, он вообще энергичен, с огоньком!
   
Мирабелл. А как насчет храбрости?
   
Уитвуд. Честное слово, чего не знаю, того не знаю. Но честное слово, если он с чем-то не согласен — никому не даст спуску.
   
Мирабелл. Даже мужчине, которого побаивается, или женщине, которую любит?
   
Уитвуд. Тут вы правы: он своих слов наперед не обдумывает. Но у всех свои слабости. Вы к нему слишком строги, честное слово! А я его прощаю: оправдываю все его недостатки, кроме одного или двух. Один у него, без сомнения, есть. Будь он моим братом, я б и тогда его осудил. Тут действительно остается желать лучшего.
   
Мирабелл. Так поделитесь с нами этой тайной, Уитвуд.
   
Уитвуд. Нет, уж вы меня простите! Чтоб я выставил напоказ изъян моего друга! Увольте, голубчик, не могу!
   
Фейнелл. Наверно, ему недостает искренности или еще какого-нибудь пустяка.
   
Уитвуд. Если бы! Кто же за подобное осудит остроумца? Требовать искренности от острослова не разумнее, чем постоянства от красавицы. В первом случае это свидетельствовало бы о том, что скудеет ум, а во втором убывает красота.
   
Мирабелл. Может быть, он, по-вашему, слишком самонадеян?
   
Уитвуд. Нет, нет! Это всего лишь азарт спорщика и желание неустанно участвовать в разговоре.
   
Фейнелл. Может, слишком невежествен?
   
Уитвуд. Что вы — это его счастье! Будь он образованней, как бы он выказал свой природный ум?
   
Мирабелл. Ну, тогда косноязычен?
   
Уитвуд. А вы знаете, мне это в нем теперь даже нравится — косноязычие позволяет мне порой выступать при нем толмачом.
   
Фейнелл. Нахален?
   
Уитвуд. Нет, не то.
   
Мирабелл. Тщеславен?
   
Уитвуд. Нет.
   
Мирабелл. Ага! Наверно, дело в том, что подчас он сдуру выкладывает всю правду: не хватает ему смекалки придумать что-нибудь похитрей.
   
Уитвуд. Что? Правду?.. Ха-ха-ха! Ну так вот, слушайте: он вообще не говорит правды. Ясно? Он лжет, как горничная, как привратник у знатной дамы. Вот в чем его слабость.
   
Входит кучер.
   
Кучер. Не здесь ли мистер Петьюлент, хозяюшка?
   
Бетти. Здесь.
   
Кучер. Три дамы там, у меня в карете, желали бы с ним поговорить.
   
Фейнелл. Каков Петьюлент, а? Слыхали: целых три!
   
Бетти. Сейчас я скажу ему.
   
Кучер. И еще подайте им две чашки шоколада и стакан коричной настойки[27]. (Бетти и Кучер уходят.)
   
Уитвуд. Не иначе — две досужие шлюхи и сводня, страдающая одышкой. Теперь вы знаете, кто эти дамы.
   
Мирабелл. А вы, я вижу, на короткой ноге с его знакомыми.
   
Уитвуд. Дружба, которой не сопутствует доверие, столь же мало привлекательна, как любовь без обладания или вино без здравицы. Так и быть, открою вам всю правду. Он уже неделю нанимает этим шлюхам карету и оплачивает кое-какие их расходы с тем, чтобы они ежедневно справлялись о нем в общественных местах.
   
Мирабелл. Ну и ну!
   
Уитвуд. Вот увидите, он не выйдет к ним: мало народу — не перед кем стараться. Это что! У него была выдумка похлеще. Прежде чем он измыслил этот маневр со шлюхами, он сам о себе справлялся, да-да.
   
Фейнелл. Сам о себе? Растолкуйте, как это?
   
Уитвуд. Очень просто. Стоит вам сойтись с ним в шоколадной, как он удирает: только вы к нему спиной — его и след простыл! Мчится домой, накидывает капюшон, шарф, прячет лицо под маской, впрыгивает в наемную карету, гонит обратно, и вот — уже справляется у дверей: не здесь ли мистер Петьюлент. Этот трюк я и имел в виду, говоря о его привычке справляться о себе, дожидаться себя и даже порой, не заставши себя, оставлять самому себе письмо.
   
Мирабелл. Признаться, это уже что-то новое. По-видимому, он и сейчас оказывает себе какую-то услугу: уж больно долго не выходит. Pardon, вот и он!
   
Входит Петьюлент, за ним Бетти.
   
Бетти. Вас дожидаются в карете, сударь.
   
Петьюлент. Знаю, знаю, Иду. Черт-те что! Можно подумать, что я повитуха или сводня! Вламываются, поднимают на ноги — в любой час, в любом месте! Чума их забери! Не пойду! Скажи им, что я не выйду, слышишь? Пусть их пускают сопли, пусть ревут в три ручья!
   
Фейнелл. Какое бессердечие, Петьюлент.
   
Петьюлент. А ну их, и все! Не в настроении я!
   
Мирабелл. Надеюсь, они из простых: ведь с дамами из общества так не поступают.
   
Петьюлент. Из общества — не из общества, фигу им сушеную! Не в настроении я! Ей-богу, пусть бы они даже были эти… которые… и тогда, коли я не в духе — хотите ждите, а не хотите — проваливайте!
   
Мирабелл. "Эти — которые"?! Переведите, Уитвуд!
   
Уитвуд. Императрицы, голубчик. Султанши[28], к примеру сказать.
   
Петьюлент. Ну вроде Роксоланы[29].
   
Мирабелл. Помилосердствуйте!
   
Фейнелл. А Уитвуд говорит, будто это…
   
Петьюлент. Что он такое говорит?
   
Уитвуд. Я? Что они — настоящие дамы, только и всего.
   
Петьюлент. Мало, Уитвуд! Так вот слушайте: это его родственницы. Две кузины, с которыми он вместе ждет наследства, и старуха тетка — охотница до тайных сходбищ, а пуще до кошачьих концертов.
   
Уитвуд. Ха-ха-ха! Мне было любопытно, как этот плут выкрутится. Ха-ха-ха! Ей-богу, я простил бы ему, скажи он даже, что то были моя матушка и сестры.
   
Мирабелл. Ну знаете ли!..
   
Уитвуд. Да-да. Наш плут так прыток и востер, что просто чарует меня. Вы слышите, Петьюлент, голубчик!
   
Бетти. Они, сударь, разгневались и уехали.
   
Петьюлент. А, пусть катятся! Злость улучшает цвет лица: будет экономия на румянах.
   
Фейнелл. Его равнодушие к женщинам — чистый обман. Теперь, ухаживая за Милламент, он сможет божиться, что предпочел ее всем женщинам на свете.
   
Мирабелл. А ну, кончайте наглое фиглярство! Когда-нибудь я перережу вам глотку за подобные штуки, Петьюлент.
   
Петьюлент. Пожалуйста — я молчу. Только глоток-то много, не моя одна!
   
Мирабелл. Или вы про мою, сударь?
   
Петьюлент. Нет, зачем. Так — ни про кого… Я ничего не знаю… Впрочем, у кого есть дядюшка, а у кого племянник, и порой им случается быть соперниками. Верно? А вообще-то — ну их!
   
Мирабелл. Стоп! А ну, выкладывайте все, Петьюлент. Разъясните свои слова, не то я обращусь к вашему переводчику.
   
Петьюлент. Чего разъяснять. Я ничего не знаю. Просто у вас есть дядюшка, который намедни прикатил в город и поселился где-то поблизости от леди Уишфорт. Или скажете, нет у вас дядюшки?
   
Мирабелл. Есть.
   
Петьюлент. Вот и все. Вы с ним не дружите, и если он вдруг женится и заведет младенца — плакало ваше наследство.
   
Мирабелл. Как вы набрели на все это?
   
Петьюлент. Так кое-что знаю, и все. А ну его!
   
Мирабелл. Послушайте, Петьюлент, вы же честный малый и, ей-богу, не станете ухаживать за моей возлюбленной. Так вот: что вы слышали про моего дядюшку?
   
Петьюлент. Я? Ничего. Кому приспичило резать глотки — валяйте! А у меня правило такое — молчать. Вот я и помалкиваю.
   
Мирабелл. Все шутите, да? Слушайте, я прекрасно знаю, что дамы доверяют вам свои секреты. Вы ведь с ними заодно и вчера, когда я ушел от Милламент, вы там остались. Так какой там был разговор про меня или про моего дядю? А ну, выкладывайте! Право, если ваше добродушие не уступает вашему остроумию, Петьюлент, то главный ваш соперник в салонах — Тони Уитвуд — будет похож рядом с вами на глаз дохлого мерлана в соседстве с жемчужиной. Он померкнет, как Меркурий в лучах солнца. Нет, я вижу, вы не хотите со мной поделиться.
   
Петьюлент. А если скажу, вы обещаете, что не будете считать меня дураком?
   
Мирабелл. Ей-богу, я приложу к этому все усилия, готов молить небеса, чтобы вам и впрямь поумнеть.
   
Петьюлент. Тогда слушайте. (Мирабелл и Петьюлент отходят в сторону.)
   
Фейнелл. Худо же вам придется, если Мирабелл когда-нибудь решит, что вы с Петьюлентом его соперники.
   
Уитвуд. Какой вздор! Она же смеется над Петьюлентом, это всякому видно. А что до меня, то — хоть нынче и модно за ней ухаживать — скажу вам прямо, сугубо между нами: я по ней сохнуть не собираюсь.
   
Фейнелл. Да неужто?
   
Уитвуд. Она красива, бесспорно, но из числа весьма переменчивых женщин.
   
Фейнелл. А я-то думал, что вы умираете от любви к ней.
   
Уитвуд. Ну что вы!..
   
Фейнелл. Она остроумна.
   
Уитвуд. Зато отказывает в этом всем остальным. Я бы не потерпел такой обиды, даже будь она прекрасна, как Клеопатра[30]. Впрочем, Мирабелл уж слишком на себя полагается.
   
Фейнелл. Что так?
   
Уитвуд. Мы вчера порядком засиделись и кое-что слышали про его дядюшку, который намедни прикатил в город и стоит преградой между нашим другом и его наследством. Мирабелл не в большой с ним дружбе, как мне рассказывала леди Уишфорт. Она ведь, знаете, не выносит его: он ей противен, как попугай квакеру[31] или стужа торговке живой рыбой. Так вот, видел ли сей дядюшка миссис Милламент, сказать не могу, только, судя по отдельным намекам, затевается некая сделка. Если дело выгорит, бедняжка Мирабелл окажется на бобах, честное слово!
   
Фейнелл. И кузина согласна? Что-то на нее не похоже.
   
Уитвуд. Честное слово, голубчик, не могу сказать. Она женщина, и причем с фокусами.
   
Мирабелл. Это все, что вы уловили из вчерашних разговоров?
   
Петьюлент. Все не все, а главное уловил. Может быть, Уитвуду известно более: он там дольше торчал. К тому же они его не стесняются — болтают при нем, что взбредет!
   
Мирабелл. А я-то полагал, что как раз вы у них в фаворе.
   
Петьюлент. Только при интимных встречах — не на людях: я ведь, если что, не смолчу.
   
Мирабелл. Да ну?
   
Петьюлент. Вот так, чума меня забери!.. Вредный я человек. Уитвуд — тот глуповат, сами знаете, его они не страшатся. Он малый воспитанный, этот… ну как его… настоящий джентльмен. И все-таки он — дурак дураком.
   
Мирабелл. Что ж, благодарствую. Я вполне удовлетворил свое любопытство. Не пройтись ли нам по Мэллу, Фейнелл?
   
Фейнелл. Я не прочь — до обеда.
   
Уитвуд. Погуляем по Парку[32]: дамы обещали там быть.
   
Мирабелл. А я думал, вам нужно спешить домой, ждать брата, сэра Уилфула.
   
Уитвуд. Нет, нет, что вы: он приедет к тетушке, леди Уишфорт, чтоб ему провалиться! Мне достанет с ним хлопот. Что с этим дураком делать, ума не приложу!
   
Петьюлент. Станьте опекуном этого недоумка, а я примусь тянуть денежки из вашего кармана — вот и появятся у нас общие заботы.
   
Уитвуд. Каков шутник, этот Петьюлент! Так все и прихватывает, как огонек на морозце! Пошли гулять по Мэллу: будем всех критиковать.
   
Петьюлент. Критиковать? Это можно — у меня нынче как раз такой стих.
   
Мирабелл. Ах вот как! Тогда гуляйте без нас. Если вам хочется выкрикивать проходящим дамам дурацкие шутки и всякий раз чувствовать себя великими острословами, когда удается вогнать женщину в краску, мы вам не компания.
   
Петьюлент. Что?! Пусть бы они лучше выказывали свою невинность, не понимая того, что слышат, или же свою рассудительность, не слыша того, что им не положено понимать.
   
Мирабелл. Неужели вы не способны уразуметь, что стыдиться должен тот, кто заставляет краснеть других?
   
Петьюлент. Это вы скажите кому-нибудь другому, а я так понимаю: краснеет тот, за кем — вина, либо кому воспитания не хватает.
   
Мирабелл. Не удивляюсь, что вы так думаете. Куда как удобно приводить в оправдание своих поступков свои же собственные заблуждения.
   
    
     
Где скромника равняют с дикарем,
     
Там злость в речах считается умом.
    
   
   
(Все уходят.)
  
  
   
    
Действие второе
   
   
Сент-Джеймсский парк.
   
Входят миссис Фейнелл и миссис Марвуд.
   
Миссис Фейнелл. Ах, милая Марвуд, если мы хотим быть счастливыми, то должны искать утешения в нас самих или в женской дружбе. Мужчин всегда бросает из крайности в крайность: то они влюблены в нас до беспамятства, то исполнены отвращения. Когда они влюблены, даже те, в ком сочетаются пыл и разум, способны измучить нас ревностью. Когда же любовь угасла — а мы должны помнить: она не вечна, — мы становимся им ненавистны. Они смотрят на нас с ужасом и гадливостью и при встрече чураются, точно мы призраки того, чем были когда-то.
   
Миссис Марвуд. Как это печально, право, что любовь умирает раньше нас и мужчина обычно переживает любовника. А все же, как хотите, но лучше быть покинутой, чем нелюбимой. Смолоду смотреть на все с тупым равнодушием и отказываться от земных радостей потому лишь, что они преходящи, так же нелепо, как желать от рождения быть старухой — дескать, когда-нибудь все равно состаришься! И коли молодость отпущена мне ненадолго, я постараюсь, чтоб она не пропала даром.
   
Миссис Фейнелл. Значит, вы лишь притворяетесь, что ненавидите мужчин, в угоду причудам моей матушки?
   
Миссис Марвуд. Конечно. Не стану от вас скрывать: мне претят нудные, пресные разговоры, которыми мы, представительницы столь могущественного пола, утешаем себя в разлуке с мужчинами. Мы прикидываемся, будто обожаем друг дружку, клянемся в вечной любви и вздыхаем, словно любовники. Но природа нас в этом не поощряет, и нам не удается долго упорствовать. Любовь берет верх, и рано или поздно каждая из нас пускает в сердце законного владыку.
   
Миссис Фейнелл. Боже правый, как я обманулась! Вы проповедуете такую невоздержанность!
   
Миссис Марвуд. Моя прямота — лишь доказательство дружбы к вам. Будьте честны и признайтесь, что ваши чувства совпадают с моими.
   
Миссис Фейнелл. Никогда!
   
Миссис Марвуд. Вы ненавидите мужчин?
   
Миссис Фейнелл. От души и навеки.
   
Миссис Марвуд. И своего мужа?
   
Миссис Фейнелл. Его в особенности! И, по-моему, это делает мне честь.
   
Миссис Марвуд. Вашу руку!
   
Миссис Фейнелл. Вот она.
   
Миссис Марвуд. Поверьте — я с вами! А прежние мои речи объяснялись лишь желанием испытать вас.
   
Миссис Фейнелл. Но возможно ль? Значит, и вы ненавидите этих вероломных чудищ — мужчин?
   
Миссис Марвуд. Я ненавидела их раньше, теперь я их презираю А следующим моим шагом будет вот что: я предам их вечному забвению.
   
Миссис Фейнелл. Ваши речи достойны амазонки, какой-нибудь Пентесилеи[33].
   
Миссис Марвуд. Отвращение к мужчинам побуждает меня совершить еще один шаг.
   
Миссис Фейнелл. Какой же?
   
Миссис Марвуд. Выйти замуж, да-да. Если б я могла найти человека, который от души любил бы меня и страдал бы от моих злых выходок, я решилась бы на брачную церемонию.
   
Миссис Фейнелл. Но вы б не наставили ему рога?
   
Миссис Марвуд. Нет. Но я б уверила его в этом, что ничуть не лучше.
   
Миссис Фейнелл. А почему не сделать этого всерьез?
   
Миссис Марвуд. Ведь тогда, доискавшись до правды, он узнал бы худшее, но избавился от терзаний. Я же хочу, чтобы ни на миг не прекращалась пытка ревностью и страхом.
   
Миссис Фейнелл. Хитроумная месть! Вот бы вам, к примеру, выйти за Мирабелла.
   
Миссис Марвуд. Что за вздор!
   
Миссис Фейнелл. Вы побледнели.
   
Миссис Марвуд. Я его ненавижу.
   
Миссис Фейнелл. И я тоже. Однако я могу спокойно слышать его имя. Вы-то почему вдруг так на него ополчились?
   
Миссис Марвуд. Я всегда его не любила. Он горд до невозможности.
   
Миссис Фейнелл. Подобная причина для ненависти отдает притворством. Вы осуждаете его за то, что прощают ему враги.
   
Миссис Марвуд. Вы, я вижу, из числа самых благосклонных его врагов! Только что вы были бледноваты, а сейчас покрылись румянцем.
   
Миссис Фейнелл. Разве? Меня вдруг затошнило.
   
Миссис Марвуд. Отчего это?
   
Миссис Фейнелл. От моего мужа. Вы что, его не видите? Вынырнул неведомо откуда, и меня сразу начало мутить.
   
Входят Фейнелл и Мирабелл.
   
Миссис Марвуд. Ха-ха-ха! Он пришел очень кстати для вас.
   
Миссис Фейнелл. А по-моему — для вас. Ведь он привел с собой Мирабелла.
   
Фейнелл. Душечка моя!..
   
Миссис Фейнелл. Да, моя радость?
   
Фейнелл. Ты неважно сегодня выглядишь, детка.
   
Миссис Фейнелл. Ты так думаешь?
   
Мирабелл. Он единственный, кто так думает, сударыня.
   
Миссис Фейнелл. По крайней мере — единственный, кто мне скажет об этом. И еще — единственный, из чьих уст мне не будет обидно это услышать.
   
Фейнелл. Душечка моя, твоя деликатность умиляет меня. Я знаю, ты просто не можешь на меня обидеться, особенно, когда мной движет забота о тебе.
   
Миссис Фейнелл. Мистер Мирабелл, вчера матушка прервала ваш любезный рассказ. Я прямо сгораю от желания узнать, чем же все кончилось.
   
Мирабелл. Люди, о которых шла речь, не утратили доброй славы. Я боюсь, как бы мистер Фейнелл не принялся судить их слишком строго.
   
Миссис Фейнелл. У него свои заботы; они берут верх над его любопытством, побуждая его пренебречь сплетнями о других, лишь бы избежать разговоров о том, что его видели на прогулке с женой. Пойдемте в эту аллею, мистер Мирабелл, поверьте, вы обяжете этим и его и меня. (Уходит с Мирабеллом.)
   
Фейнелл. Нет, она восхитительна! Право, если б мне когда-нибудь удалось от нее избавиться, я был бы несчастнейшим из смертных.
   
Миссис Марвуд. Вот как?
   
Фейнелл. У меня есть лишь эта надежда, и исполнись она, мне уже не о чем было б мечтать. Несчастен тот, кому больше нечего желать! Ему остается сесть и заплакать, как Александру[34], который сокрушался, что не осталось больше земель для завоевания.
   
Миссис Марвуд. А не пойти ли нам вслед за ними?
   
Фейнелл. Право, не стоит.
   
Миссис Марвуд. Но я прошу вас, пойдемте. У меня есть на то причина.
   
Фейнелл. Уж не ревнуете ли вы?
   
Миссис Марвуд. Кого?
   
Фейнелл. Мирабелла.
   
Миссис Марвуд. А если и так? Разве вы не допускаете мысли, что из любви к вам я могу беспокоиться о вашей чести?
   
Фейнелл. Теперь вы хотите убедить меня, что он и моя жена испытывают взаимную симпатию.
   
Миссис Марвуд. По-моему, она вовсе не испытывает к нему той ненависти, которую изображает.
   
Фейнелл. Боюсь, что все это ему глубоко безразлично.
   
Миссис Марвуд. А вы не обманываетесь?
   
Фейнелл. Возможно. Я, кажется, начинаю кое о чем догадываться.
   
Миссис Марвуд. О чем же?
   
Фейнелл. Что я обманут, сударыня, и обманщица — вы.
   
Миссис Марвуд. Я? Что вы хотите этим сказать?
   
Фейнелл. Так вот, знайте: я вижу вас насквозь. Вы обе влюблены в него, и обе притворяетесь, будто он вам противен. Вы ревнуете друг дружку и схватываетесь так, что летят перья: достаточно было поглядеть, как у вас горели щеки и сверкали глаза.
   
Миссис Марвуд. Вы неверно обо мне судите.
   
Фейнелл. В том-то и дело, что верно. Я подметил, как заигрывает с ним моя жена, и закрыл на это глаза, отчего оказался только в прибытке. Пока она обольщает Мирабелла, я могу безнаказанно предаваться утехам и обнимать вас хоть каждый день. Но вы сами знаете: то, что ускользнет от сонливого мужа, растревожит ум бдительного любовника.
   
Миссис Марвуд. В чем же вы намерены обвинить меня?
   
Фейнелл. В неверности, в любви к другому, в любви к Мирабеллу.
   
Миссис Марвуд. Это ложь. Где доказательства? Ваши обвинения беспочвенны — попробуйте доказать! Я просто его ненавижу.
   
Фейнелл. А за что вам, собственно, его ненавидеть? Вы ему безразличны, и это вас злит. Вам нужны примеры? Но разве то, что вы мешали его любовным делам, не доказательство? Чего ради вы разоблачили его мнимое ухаживание? Вы открыли глаза легковерной тетушке и тем воспрепятствовали его браку с племянницей.
   
Миссис Марвуд. Долг перед миледи побудил меня к этому. Нас связывают узы дружбы; могла ли я спокойно смотреть, как играет на ее доверчивости подлый лицемер?
   
Фейнелл. Так дело, значит, в совести? Узы дружбы, подумать только! Ах эта хваленая женская дружба!
   
Миссис Марвуд. Во всяком случае, в ней больше нежности, искренности и постоянства, чем в ваших суетных и пустых клятвах, когда вы говорите о любви к нам или о преданности друг другу.
   
Фейнелл. Ха-ха-ха! Ну а жене моей вы тоже лучший друг?!
   
Миссис Марвуд. Постыдились бы, неблагодарный! И вы еще меня обвиняете! Да уместны ли ваши упреки?! Уж не в том ли я виновна перед ней, что была верна вам и жертвовала дружбой, дабы сохранить любовь? И у вас еще хватает подлости взваливать на меня грех, и словом не обмолвившись о моем благородстве! Вы всячески черните меня, чтоб самому выглядеть подостойней. Хотите переложить на меня вину, о которой вам и рта не следовало открывать.
   
Фейнелл. Вы превратно толкуете мои слова. Я просто хотел напомнить, как однажды вы мне сказали, что готовы пожертвовать всем святым ради нашей любви.
   
Миссис Марвуд. Неправда! Вы все сознательно перетолковали. Издеваетесь надо мной! Никогда этого не прощу!
   
Фейнелл. Вашу ярость питает не обида, а сознание вины. Если бы вы по-прежнему любили меня, вас не обидела бы моя ревность. Вы злитесь, что вас разгадали.
   
Миссис Марвуд. Что ж, пусть правда выйдет наружу. Только помните, вас не минует разоблачение. Я сумею вынести свой позор. Лучше сама все раскрою: вы не сможете тогда проявить свою подлость.
   
Фейнелл. Ну и что же вы сделаете?
   
Миссис Марвуд. Признаюсь во всем вашей жене. Расскажу ей о наших отношениях.
   
Фейнелл. Какая нелепость!
   
Миссис Марвуд. Будь что будет, но я это сделаю! Я поведаю свету, сколько зла вы мне причинили, какой ущерб нанесли и чести и состоянию! Я доверила вам и то и другое — вам, чье доброе имя пошло с молотка, а деньги куда-то уплыли.
   
Фейнелл. Нет, честь вашу я уберег, а вот капиталы пошли на те радости, которые мы с вами делили поровну, — за них в ответе щедрость вашей любви. Впрочем, не обмани вы меня сейчас, я не остался бы должником. Если бы не ваши каверзы, Мирабелл тайно обвенчался бы с моей кузиной и навсегда бы рассорился с леди Уишфорт. Милламент потеряла бы половину наследства, которая досталась бы моей жене. Разве не с тем я женился на богатой вдове, чтобы тратиться на вас — на свою любовь?
   
Миссис Марвуд. Все обман и гнусные отговорки!
   
Фейнелл. Так что же, по-вашему — я не женат, черт возьми?! Какие отговорки? Я что ли свободен, не скован по рукам и ногам? У меня нет жены? Жены-вдовушки, молодой красивой вдовушки, которая не прочь бы опять стать вдовой, да только у меня крепкое сердце и вообще неплохое здоровье, и я сумел выдержать все передряги светской семейной жизни. Может быть, Это примирит вас и со мною и с правдой?
   
Миссис Марвуд. Никогда. Вы и правда несовместимы. Ненавижу вас и буду ненавидеть всегда.
   
Фейнелл. За то, что я вас люблю?
   
Миссис Марвуд. Даже само это слово в ваших устах мне мерзко. А после того, как вы попытались очернить меня, я еще больше вас презираю. Прощайте!
   
Фейнелл. Нам нельзя так расстаться.
   
Миссис Марвуд. Пустите меня.
   
Фейнелл. Но поверьте, мне очень жаль.
   
Миссис Марвуд. А мне что за дело! Пустите меня! Что ж, ломайте мне руки: я все равно вырвусь!
   
Фейнелл. Вы же знаете, я не способен причинить вам боль. Но как еще я могу вас удержать?
   
Миссис Марвуд. И поделом мне.
   
Фейнелл. Вы же знаете: я люблю вас.
   
Миссис Марвуд. Мелкое притворство! Да-да! Впрочем, еще не поздно!..
   
Фейнелл. Что не поздно? Объясните! Что именно?!
   
Миссис Марвуд. Да, еще не поздно… И в этом мое утешенье!
   
Фейнелл. Значит, ваше утешение в новой любви?
   
Миссис Марвуд. Чтобы избавиться от своей обиды, ненависти, отвращения к себе и к мужчинам — ко всему вероломному миру!
   
Фейнелл. Но это же сумасбродство! Успокойтесь, прошу вас. Не плачьте. Я виноват: слишком люблю вас, чтобы не ревновать. Умоляю вас, перестаньте! Я вам верю. Вы правы, я был несправедлив. Любой ценой искуплю свою вину: еще больше буду ненавидеть свою благоверную — будь она проклята! — расстанусь с ней, оберу ее до нитки и сбегу с вами куда-нибудь на край света. Женюсь на вас — только успокойтесь! А, черт, они возвращаются! Спрячьте лицо, чтоб не заметили ваших слез. У вас маска, наденьте ее на минутку. Уйдемте сюда, вот сюда. Ну не упрямьтесь! (Уходят.)
   
Входят миссис Фейнелл и Мирабелл.
   
Миссис Фейнелл. Они все еще не ушли.
   
Мирабелл. Свернули в ту аллею.
   
Миссис Фейнелл. Пока я только ненавидела мужа, я еще могла смотреть на него, но с тех пор, как стала презирать его, он сделался мне просто отвратителен.
   
Мирабелл. Будьте благоразумны в ненависти.
   
Миссис Фейнелл. Ну да, придется — коль уж в любви мне не хватало благоразумия.
   
Мирабелл. Ненависть к мужу надо точно соразмерять с влечением к любовнику.
   
Миссис Фейнелл. Но как мне унять свою ненависть к нему, когда моя любовь к вам безгранична? Можете ли вы заставить меня подавить чувство, которое сами вызвали к жизни? Зачем вы уговорили меня выйти замуж за этого человека?
   
Мирабелл. А зачем мы, что ни день, совершаем некрасивые и рискованные поступки? Во спасение нашего кумира — доброй славы. Если б наши отношения возымели последствия, коих вы так опасались, кого б вы могли назвать отцом своего ребенка — только мужа! Я знаю, Фейнелл — человек сомнительных правил, больше друг себе, чем кому-либо, и вдобавок вероломный любовник. И все же остроумие и внешний лоск обеспечили ему признание в обществе, и это оправдывает женщину, которая откликнулась бы на его искания. Лучшего человека было бы грешно принести в жертву, ну а худший сам не подошел бы для этой цели. Впрочем, если наскучит супруг, вы же знаете, где искать утешения.
   
Миссис Фейнелл. Но мне надобно хоть отчасти верить вам, Мирабелл.
   
Мирабелл. Вы видите, как я ценю вас: я открыл все свои планы, и теперь в вашей власти погубить меня или помочь моему счастью.
   
Миссис Фейнелл. Так кому вы поручили изображать своего дядюшку?
   
Мирабелл. Уейтвеллу — камердинеру.
   
Миссис Фейнелл. Он ухажер Фойбл, камеристки матери — он постарается завербовать и ее на вашу сторону.
   
Мирабелл. Я об этом подумал. Она уже подкуплена и работает на меня. Сегодня утром они поженились.
   
Миссис Фейнелл. Кто?
   
Мирабелл. Фойбл и Уейтвелл. Я не стал слишком доверяться этому малому, чтоб у него не было соблазна продать меня. Если ваша маменька, дабы насолить мне, согласится на брак с моим мнимым дядей, он, чего доброго, наподобие Моски из "Вольпоне"[35], станет добиваться обещанного. Так вот, я его заранее обезвредил.
   
Миссис Фейнелл. Значит, если бедная матушка попадется на удочку, вы тут же раскроете обман и избавите ее от помолвки, предъявив брачный контракт кавалера.