1 2 3 4 5 6 
ГЛАВА   ПЕРВАЯ      

       Речь, вызвавшая   аплодисменты. – Представление доктора Самуэля Фергюссона собранию. –   «Exscelsior». – Портрет доктора Фергюссона. – Убежденный   фаталист. – Обед в «Клубе путешественников». – Провозглашение тостов.      

      

Заседание   Лондонского королевского географического общества 14 января 1862 года в здании   на площади Ватерлоо, 3 было весьма многолюдным. Президент общества сэр Френсис   М… делал своим почтенным коллегам важное сообщение, и речь его часто   прерывалась аплодисментами. Это выступление – редкий образец красноречия –   завершилось, наконец, следующими напыщенными фразами, в которых целым потоком   изливались патриотические чувства:      

– Англия   всегда шествовала во главе других наций. (Заметьте: нации всегда шествуют во   главе друг друга.) Этим она обязана бесстрашию своих   путешественников-исследователей и их географическим открытиям. (Оживленные   возгласы одобрения.) Доктор Самуэль Фергюсеон, один из ее славных сынов, не   посрамит своей родины. (Со всех сторон: «Нет! Нет!») Если его попытка удастся   («Конечно, удастся!»), то наши разрозненные сведения о географии Африки будут   дополнены и связаны в одно целое. (Бурное выражение одобрения.) Если же она   потерпит неудачу («Никогда! Никогда!»), то во всяком случае войдет в историю   как один из наиболее отважных замыслов человеческого гения… (Неистовый топот   ног.)      

– Ура!   Ура! – кричали присутствующие, наэлектризованные этими волнующими словами   своего президента.      

– Ура   неустрашимому Фергюссону! – вырвалось у одного из самых восторженных слушателей.      

Крики,   полные воодушевления, неслись со всех сторон. Имя Фергюссона было у всех на   устах, и мы имеем основание думать, что оно особенно выигрывало, проходя через   глотки англичан. Зал заседаний содрогался от этих криков.      

Ведь   здесь было много тех самых бесстрашных путешественников, исколесивших пять частей   света, теперь состарившихся, утомленных, но когда-то полных энергии. Все они   благодаря своей физической или моральной стойкости спаслись от кораблекрушений   и пожаров; всем им грозили и томагавк индейца, и дубина дикаря, и столб пыток,   и опасность попасть в желудок. полинезийца. И тем не менее во время доклада   сэра Френсиса М… сердца старых путешественников бились восторженно, и в   Лондонском географическом обществе еще не было примера столь шумных оваций оратору.      

Но в   Англии, энтузиазм выражается не одними только словами, он чеканит монету еще   быстрее, чем пресс королевского монетного двора. Тут же на заседании было   принято решение выдать доктору Фергюссону для осуществления его плана две   тысячи пятьсот фунтов стерлингов. Значительность суммы соответствовала   важности, предприятия. Один из членов общества обратился к президенту с   вопросом, не будет ли доктор Фергюссон официально представлен собранию.      

– Доктор   ждет распоряжений собрания, – ответил сэр Френсис М…      

– Пусть   войдет! Пусть войдет! – раздались крики. – Любопытно увидеть   собственными глазами такого необыкновенно отважного человека!      

– Но,   быть может, этот невероятный проект лишь мистификация, – заметил старый   капитан, выделявшийся своей апоплексической наружностью.      

– А   что, если доктора Фергюссона воэсе не существует? – выкрикнул какой-то   насмешливый голос.      

– Тогда   нужно было бы его изобрести, – пошутил один из членов этого серьезного общества.      

– Попросите   пожаловать сюда доктора Фергюссона, – распорядился сэр Френсис М…      

И   Самуэль Фергюссон, нисколько не смущаясь, вошел в зал под гром рукоплесканий.   Это был мужчина лет сорока, среднего роста и обыкновенного сложения. Лицо у   него было бесстрастное, с правильными чертами и румяное – признак   сангвинического темперамента. Крупный нос, напоминавший нос корабля, –   какой и должен быть у человека, рожденного делать открытия. Добрые глаза, в   которых светилась отвага и еще больше ум, придавали особую привлекательность   этому лицу. Руки его были несколько длинные, уверенная поступь изобличала   хорошего ходока.      

Весь   облик доктора дышал таким спокойствием и серьезностью, что при виде его и в голову   не могла прийти мысль о мистификации, даже самой невинной.      

Поэтому   крики «ура» и аплодисменты замолкли лишь тогда, когда доктор Фергюссон любезным   жестом попросил дать ему возможность говорить. Он направился к приготовленному   для него креслу; став подле него, он устремил на собрание энергичный взгляд,   поднял к небу указательный палец правой руки и произнес всего одно слово:      

– Exscelsior![1]      

Нет,   никогда неожиданные парламентские запросы господ Брайта и Кобдена или выступления   лорда Пальмерстона с требованиями чрезвычайных ассигнований для укрепления скалистых   берегов Англии не имели такого бурного успеха, как это брошенное доктором   Фергюссоном слово. Оно совершенно, затмило и самый доклад сэра Френсиса М…   Доктор показал себя человеком одновременно великим, скромным и осторожным. Все   дело он умудрился охарактеризовать единым словом: «Exscelsior».      

Старый   капитан, сразу перешедший на сторону этого необыкновенного человека, немедленно   потребовал, чтобы речь Фергюссона была «полностью» напечатана в «Известиях   Лондонского географического общества».      

Но кто   же был этот доктор Фергюссон и какому делу собирался он себя посвятить?      

Отец   молодого Фергюссона, честный капитан английского флота, с самого раннего возраста   приучил сына к опасностям и приключениям своей профессии. Славный мальчик,   по-видимому никогда не знавший, что такое страх, рано проявил живой ум, исследовательские   способности и удивительную склонность к научной работе; кроме того, он обладал   редким умением выходить из затруднительных положений. Ничто никогда не ставило   его в тупик: даже когда он впервые взял в руку вилку, и то он не растерялся,   как это бывает обыкновенно с детьми. Рано пристрастился он к, чтению книг о   смелых похождениях и морских экспедициях, возбуждавших его фантазию. С   страстным интересом изучал он открытия, ознаменовавшие первую половину   девятнадцатого века. Он мечтал о славе Мунго Парка, Брюса, Кайе, Левайяна и,   наверное, не мог немного не помечтать о славе Селькирка – прообраза Робинзона   Крузо, – она казалась ему не менее заманчивой. Сколько чудесных часов   провел мальчик с Селькирком на его острове Хуан Фернандес! Юный Самуэль порой   одобрял действия одинокого матроса, порой не соглашался с его планами и проектами.   Ему казалось, что на его месте он поступил бы иначе, быть может лучше, и во   всяком случае – не хуже! Но уж, наверно, он никогда не покинул бы этого благодатного   острова, где Робинзон был счастлив, как король без подданных. Никогда! Даже   если бы ему, Самуэлю, предложили стать первым лордом Адмиралтейства!      

Можно   представить себе, как развились все эти наклонности в пору его молодости, среди   приключений, пережитых во всех частях земного шара! Отец его, будучи сам   образованным человеком, не преминул развить живой ум сына серьезным изучением   гидрографии, физики, механики, а также познакомил его с основами ботаники,   медицины, астрономии.      

Когда   почтенный капитан Фергюссон скончался, сыну его Самуэлю было двадцать два года,   и он уже успел совершить кругосветное плавание. После смерти отца он поступил   на службу в бенгальский инженерный корпус и отличился в нескольких сражениях.      

Но жизнь   солдата была не по душе молодому Фергюссону: не стремясь сам командовать другими,   он не желал никому подчиняться. Он вышел в отставку и стал путешествовать и, то   охотясь, то составляя гербарий, добрался до северной части полуострова Индостан   и пересек его от Калькутты до Сурата – простая прогулка любителя.      

Из   Сурата он отправляется в Австралию и здесь в 1845 году принимает участие в   экспедиции капитана Стёрта, на которого была возложена задача найти огромное   озеро, расположенное, по предположениям ученых, в центральной части Новой   Голландии.[2]      

Около   1850 года Самуэль Фергюссон возвращается в Англию. Охваченный более чем когда-либо   страстью к открытиям, он до 1853 года сопровождает капитана Мак-Клюра в его экспедиции,   обогнувшей американский континент от Берингова пролива до мыса Фарвеля,   Фергюссон хорошю переносил все климаты и все трудности, встречаемые на пути. Он   прекрасно чувствовал себя среди самых тяжких лишений. Это был тип настоящего   путешественника, чей желудок сжимается и расширяется смотря по обстоятельствам,   чьи ноги укорачиваются и удлиняются смотря по длине случайного ложа, на котором   он может в любой час дня заснуть и в любой час ночи проснуться.      

Поэтому   не удивительно, что наш неутомимый путешественник с 1855 по 1857 год исследует   в обществе братьев Шлагинтвейт всю западную часть Тибета и возвращается из этой   экспедиции с запасом любопытных этнографических наблюдений.      

Принимая   участие во всех этих экспедициях, Самуэль Фергюссон в то же время был самым   деятельным и самым популярным корреспондентом дешевой, всего в один пенс,   газеты «Дейли телеграф», ежедневный тираж которой достигал ста сорока тысяч   экземпляров и едва удовлетворял спрос миллионов читателей. Вот почему доктор   Фергюссон пользовался такой известностью, хотя он и не состоял членом ни одного   научного учреждения, ни одного географического общества Лондона, Парижа,   Берлина, Вены или Петербурга, ни «Клуба путешественников», ни даже Королевского   политехнического общества, где тон задавал его друг, статистик Кокбурн.      

      

Этот   ученый даже посулился однажды Фергюссону, желая быть ему приятным, решить   следующую задачу: зная число миль, пройденных доктором в его странствиях,   вычислить, насколько его голова проделала больше, чем ноги, вследствие разницы   радиусов. Или же, зная число миль, проделанных ногами и головой доктора,   вычислить его рост с точностью до одной линии[3].      

Но   Фергюссон всегда держался вдали от ученых обществ, принадлежа, так сказать, к   секте воинствующей, а не болтающей, и считал более полезным употреблять время   на исследования и открытия, чем на споры и разглагольствования.      

Рассказывают,   что один англичанин специально приехал в Швейцарию, для того чтобы осмотреть   Женевское озеро. Его усадили в одну из тех старых карет, где сиденья устроены,   как в омнибусах, по бокам. Случайно наш англичанин сел спиной к озеру. И вот,   объехав его кругом, он ни разу не вздумал оглянуться и вернулся в Лондон в   восторге от Женевского озера!      

Доктор   же Фергюссон не раз оборачивался во время своих странствований и, оборачиваясь,   многое видал. Это уж было в его натуре. И мы имеем основание думать, что доктор   был немного фаталистом, но фаталистом в подлинном смысле этого слова: он   надеялся на судьбу и даже на провидение, он считал, что какая-то сила толкает   его путешествовать и, объезжая земной шар, он подобен паровозу, который не избирает   сам направления, а мчится по проложенным рельсам.      

– Не   я гонюсь за дорогой, а она за мной, – часто говаривал он.      

Отсюда   понятно то хладнокровие, с которым доктор Фергюссон встретил аплодисменты   членов географического общества. Он, не знавший ни гордости, ни тщеславия, был   выше подобных мелочей. Предложение, сделанное им президенту общества сэру   Френсису М…, он считал делом совершенно простым и естественным и даже не   заметил, какое огромное впечатление оно произвело на собрание.      

По   окончании заседания доктора повезли на улицу Пель-Мель в «Клуб путешественников»,   где в честь его было устроено великолепное пиршество. Количество блюд   соответствовало значению, которое придавалось экспедиции почетного гостя, а   поданный на стол осетр был только на три каких-нибудь дюйма короче самого   Самуэля Фергюссона, Французские вина лились рекой, провозглашалось множество   тостов в чести знаменитых путешественников, прославившихся своими исследованиями   Африки. Пили за здоровье одних и за светлую память других, придерживаясь при   этом алфавита, что уж было совершенно поанглийски: пили за Аббади, Адамса,   Адансона, Андерсона, Арно, Арнье, Барта, Бейки, Бельтраме, Бьертона, Бёрчела,   Бика, Бимбачи, Болвика, Болдуина, Болзони, Болоньези, Боннемена, Брун-Ролле,   Брауна, Бриссона, Брюса, Буркхардта, Вайлда, Вальберга, Варингтона, Вашингтона,   Вейсьера, Венсана, Берне, Винко, Водейя, Галинье, Гальтона, Гольберри, Дебоно,   Дезаваншера, Деккена, Денхема, Диксена, Диксона, Дочарда, Дункана, Дю Берба,   Дюверье, Дюрана, Дюруле, Дю Шаллю, Жоффруа, ИбнБатута, Кайе, Кайо, Кауфмана, Кёмминга,   Кемпбелла, Клаппертона, КлотБейя, Кноблехера, Коломье, Крапфа, Куммера, Куни,   Курваля, Лажайя, Ламбера, Ламираля, Ламприера, Лафарга, Левайяна, Лежана,   Ленга, Джона Лендера, Ричарда Лендера, Лефевра, Ливингстона, Мадьяра,   Мак-Карти, Мальзака, Мольена, Монтейро, Моррисона, Моффата, Мунго Парка,   Мэзана, Нейманса, Овервега, Пане, Партаррьо, Паскаля, Педди, Пенея, Пирса,   Питрика, Понсе, Пракса, Рата, Раффенеля, Ребмана, Рилейя, Ритчи, Ричардсона,   Ронгави, Роше, д'Эрикура, Рошера, Рюппеля, Сонье, Спика, Такки, Таусни, Тибо,   Тирвитта, Томпсона, Торнтона, Троттера, Туля, Ферре, Фогеля, Френеля, Халма,   Хана, Хейглина, Хорнемана, Хоутона, Чепмена, Штейднера, Эккара, Эмбера, Эрхардта,   д'Эскейрак де Лотюра.      

Наконец,   подняли бокалы за доктора Самуэля Фергюссона, который своим удивительным   начинанием должен был связать воедино труды всех своих предшественников и   внести свой вклад в изучение Африки.      

 ГЛАВА ВТОРАЯ      

       Заметка в газете   «Дейли телеграф». – Полемика в научных журналах. – Доктор Петерман   поддерживает своего друга доктора Фергюссона. – Ответ ученого   Конера. – Заключение многочисленных пари. – Различные предложения,   сделанные доктору Фергюссону.      

       

На   следующий день, 15 января, в газете «Дейли телеграф» была напечатана следующая   заметка:      

«Наконец-то   Африка раскроет тайну своих необъятных пустынь. Современный Эдип[4] разгадает загадку,   которая была не по силам ученым шестнадцати веков. В былые времена искать   истоки Нила (fontes Nili quoerere) считалось безумной, по пыткой,   неосуществимой мечтой.      

Доктор   Барт, шедший до Судана по пути, начертанному Денхемом и Клаппертоном; доктор   Ливингстон, проделавший свои отважные исследования от мыса Доброй Надежды до бассейна   реки Замбези; капитаны Бёртон и Спик, открывшие Великие внутренние   озера, – все эти путешественники проложили для современной цивилизации три   новых пути. Точка пересечения этих путей есть как бы сердце Африки, куда до сих   пор не удалось проникнуть ни одному путешественнику. Сюда-то и должны быть   устремлены все усилия.      

И вот   доктор Самуэль Фергюссон, чьи славные исследования не раз были оценены по заслугам   нашими читателями, возобновляет труды смелых пионеров науки, предпринимает еще   одну отважную попытку.      

Этот   неустрашимый исследователь намерен пересечь на воздушном шаре всю Африку с   востока на запад. Если не ошибаемся, то исходным пунктом его изумительного   путешествия будет остров Занзибар, расположенный у восточного берега Африки.   Что же касается конечного пункта путешествия, он известен лишь провидению.      

Вчера на   заседании Лондонского королевского географического общества было доложено об   этом предполагаемом научном исследовании, и тут же на заседании было   ассигновано на покрытие расходов экспедиции две тысячи пятьсот фунтов   стерлингов.      

Мы все   время будем держать наших читателей в курсе экспедиции, не имеющей прецедента в   географических летописях».      

Разумеется,   эта заметка наделала много шума; прежде всего она вызвала целую бурю сомнений:   доктор Фергюссон казался какой-то сказочной личностью. Говорили, что все это   вымысел Барнема, который в свое время «поработал» в Соединенных Штатах, а   теперь нацеливается на Англию. В февральском номере «Известий географического   общества», издаваемых в Женеве, появилась остроумная статейка, высмеивающая   Лондонское географическое общество, пиршество в «Клубе путешественников» и даже   феноменального осетра.      

Петерман   в своем «Бюллетене», издаваемом в Готе, заставил замолчать женевский журнал. Он   лично знал доктора Фергюссона и ручался за неустрашимость своего отважного   друга.      

Впрочем,   вскоре все маловеры были окончательно посрамлены: приготовления к путешествию   делались в самом Лондоне. Стало известно, что лионские фабрики получили   солидный заказ на шелковую тафту для воздушного шара; и, наконец, британское   правительство предоставило в распоряжение доктора Фергюссона транспорт   «Решительный» под командой капитана Пеннета.      

Тут   сразу со всех сторон посыпались тысячи поздравлений и пожеланий успеха.   Описание подробностей экспедиции появилось на страницах парижских «Известий   географического общества», интересная статья была напечатана в «Новых летописях   путешествий, географии, истории и археологии», издаваемых В. А. Мальт-Бреном,   добросовестный научный труд был опубликован в немецком «Географическом вестнике»   доктором В. Конером, который убедительно показал возможность путешествия,   вероятность успеха, характер препятствий и громадные преимущества передвижения   по воздуху. Не одобрял он лишь отправной точки: по его мнению, разумнее было бы   выбрать Массауа, маленький порт в Абиссинии, откуда Джемс Брюс в 1768 году   отправился на поиски истоков Нила. Впрочем, он безоговорочно восхищался   энергией доктора Фергюссона, железным мужеством этого человека, который   замыслил такое путешествие и готовится осуществить свой замысел. Североамериканскому   «Обозрению» трудно было примириться со славой, выпавшей на долю Англии, и оно,   вышучивая проект доктора Фергюссона, приглашало его, раз уж он пускается в   подобное путешествие, залететь и в Америку.      

Словом,   не считая газет всего мира, не было ни одного научного журнала, – от   «Вестника евангелических миссий» и до «Алжирского и колониального обозрения»,   от «Летописей распространения христианской веры» и до «Миссионерских   ведомостей», – который в той или иной форме не отозвался бы на это смелое   предприятие.      

В   Лондоне и по всей Англии заключались крупные пари: во-первых, действительно ли   существует доктор, или это только мифическая личность; во-вторых, будет ли   предпринято путешествие; в-третьих, успешна ли будет эта экспедиция и, наконец,   в-четвертых, вернется ли обратно или погибнет доктор Фергюссон. В книгу записей   о заключенных пари заносились огромные суммы, словно дело шло о скачках в   Эпсоме.      

Таким   образом, верующие и маловеры, невежды и ученые – все обратили свои взоры на   доктора Фергюссона, и он стал, сам того не подозревая, героем дня. Доктор охотно   сообщал всем интересующимся самые подробные сведения о своей экспедиции, был   чрезвычайно доступен и держал себя очень просто и естественно. Не один смелый   искатель приключений, жаждавший разделить с ним славу и опасности, являлся к   нему, но он всем отказывал, не давая по этому поводу никаких объяснений.      

Многие   изобретатели предлагали Фергюссону свои приборы для управления его воздушным   шаром, но ни одним из них он не пожелал воспользоваться. На вопрос же, не   изобрел ли он сам подобного механизма, доктор неизменно отмалчивался. Он   занимался упорно приготовлениями к путешествию.      

      

       

 ГЛАВА ТРЕТЬЯ      

       Друг доктора   Фереюссона. – Когда возникла эта дружба. – Дик Кеннеди в   Лондоне. – Неожиданное и странное предложение. – Малоутешительная   поговорка. – Несколько слов о мучениках Африки. – Преимущества   воздушного шара. – Тайна доктора Фергюссона.      

       

У   доктора Фергюссона был друг. Он не был его alter ego – вторым я. Дружбы не   бывает между двумя во всем похожими друг на друга существами. В данном случае   несходство характеров, склонностей, темпераментов нисколько не мешало   Фергюссону и Кеннеди жить душа в душу, а, наоборот, делало их дружбу еще   крепче.      

Дик   Кеннеди был шотландец в полном смысле этого слова: откровенный, решительный и   упрямый. Жил он под Эдинбургом, в маленьком городке Лейте – это почти пригород   «старой коптильни»[5].   Кеннеди был большой любитель рыбной ловли, но главной страстью его являлась   охота, что совершенно естественно для сына Каледонии[6], выросшего среди гор.   Особенно славился Кеннеди как стрелок из карабина. Он так метко попадал в   лезвие ножа, что пуля расщеплялась на две половины, равные даже по весу.      

Лицом   Кеннеди походил на Хальберта Глендиннинга, как его нарисовал Вальтер Скотт в   романе «Монастырь». Ростом выше шести английских футов, стройный и ловкий, он в   то же время производил впечатление настоящего геркулеса. Его внешность невольно   располагала к себе: потемневшее от загара лицо, живые черные глаза, смелость и   решительность движений, наконец, что-то доброе и честное во всем облике.      

Знакомство   друзей завязалось в Индии, где оба служили в одном полку. В то время как Дик   охотился на тигров и слонов, Самуэль собирал коллекции растений и насекомых.   Каждый из них был мастером своего дела, и найденное доктором редкое растение   часто оказывалось не менее ценным, чем пара слоновых клыков, добытых, его   другом-охотником.      

Молодые   люди никогда не имели случая спасти друг другу жизнь или оказать один другому   услугу. Это еще больше скрепляло их дружбу.      

Судьба   порой их разлучала, но взаимная симпатия всегда снова соединяла. По возвращении   из Индии они часто расставались из-за далеких экспедиций доктора, но тот,   вернувшись на родину, каждый раз неизменно проводил у своего друга несколько   недель. Дик говорил о прошлом, а Самуэль строил планы на будущее: один глядел   вперед, другой – назад. У Фергюссона характер был беспокойный. Кеннеди был олицетворенное   спокойствие.      

После   своего путешествия в Тибет доктор около двух лет не заговаривал о новых экспедициях,   и Дик уже начинал думать, что влечение к путешествиям и жажда приключений стали   у его друга охладевать. Шотландец был в восторге. Не сегодня так завтра,   размышлял он, это должно плохо кончиться. Как бы ни был опытен человек, нельзя   же безнаказанно бродить всю жизнь среди людоедов и диких зверей. И Дик горячо   уговаривал Самуэля бросить путешествия, уверяя его, что он уже достаточно много   сделал для науки, а для того чтобы заслужить благодарность человечества, –   и того больше, На все эти уговоры Фергюссон не отвечал ни слова. Он был   задумчив, занимался какими-то таинственными вычислениями, проводил целые ночи   над опытами с необыкновенными приборами, никому до сих пор не известными.   Чувствовалось, что в голове его созревает какой-то великий план.      

«Что он   замышляет?» – стал ломать себе голову Кеннеди, когда приятель неожиданно в   январе покинул его и уехал в Лондон.      

И вот   однажды утром он это, наконец, узнал из заметки «Дейли телеграф».      

– Боже   мой! – закричал Дик. – Сумасшедший! Безумец! Лететь через Африку на   воздушном шаре! Этого еще не хватало! Так вот, оказывается, что он обдумывал в   течение двух лет!      

Если мы   поставили после каждой его фразы восклицательный знак, то Кеннеди кончал их   тем, что ударял себя кулаком по голове, и если вы представите себе эту картину,   то получите понятие о состоянии Дика.      

Экономка   Дика, старушка Эльспет, решилась было заикнуться, что это сообщение ложное.      

– Ну,   что вы! – воскликнул Кеннеди. – Точно я не узнаю в этом своего друга.   Да разве это на него не похоже? Путешествовать по воздуху! Он, изволите ли   видеть, теперь вздумал соперничать с орлами! Ну, нет! Такому не бывать! Уж я   сумею его образумить! Дай ему только волю, – он в один прекрасный день и   на луну, пожалуй, отправится.      

В тот же   вечер Кеннеди, встревоженный и раздраженный, сел в поезд и на следующий день   был в Лондоне.      

      

Через   каких-нибудь три четверти часа его кэб остановился у маленького домика на Греческой   улице, возле сквера Сохо, где жил доктор Фергюссон. Шотландец взбежал на   крыльцо и пятью здоровенными ударами в дверь возвестил о своем прибытии.   Фергюссон сам открыл ему.      

– Дик! –   воскликнул он, впрочем, без особенного удивления.      

– Он   самый, – заявил Кеннеди.      

– Как   это ты, дорогой Дик, в Лондоне в разгар зимней охоты?      

– Да!   Я в Лондоне.      

– Для   чего же ты приехал?      

– Помешать   неслыханному безрассудству!      

– Безрассудству? –   переспросил доктор.      

– Верно   ли то, что говорится в этой газете? – спросил Кеннеди, протягивая другу   номер «Дейли телеграф».      

– Ах,   вот оно что! Эти газеты, надо сказать, довольно-таки нескромны. Но присядь же,   дорогой Дик.      

– И   не подумаю! Скажи, ты в самом деле затеял это путешествие?      

– В   самом деле. У меня многое уже готово; и я… – И где же оно? Я разнесу,   разобью все вдребезги!! Милый шотландец не на шутку вышел из себя.      

– Успокойся,   дорогой Дик, – заговорил доктор. – Я тебя понимаю. Ты обижен на меня   за то, что я до сих пор не ознакомил тебя с моими проектами…      

– И   он еще зовет это своими проектами!      

– Видишь   ли, я был чрезвычайно занят, – продолжал Фергюссон, не обращая внимания на   возглас Дика. – У меня уйма дел, но успокойся же: я ведь непременно   написал бы тебе, прежде чем уехать…      

– Очень   мне это важно! – перебил его Кеннеди.      

–…по той   простой причине, что я намерен взять тебя с собой, – докончил Фергюссон.      

Шотландец   отпрянул с легкостью, которая могла бы сделать честь серне.      

– Послушай,   Самуэль, не хочешь ли ты, чтобы нас обоих заперли в Бедлам[7]?      

– Именно   на тебя я рассчитывал, дорогой мой Дик, и остановился на тебе, отказав очень многим.   Кеннеди совершенно остолбенел.      

– Если   ты послушаешь меня в течение каких-нибудь десяти минут, – спокойно   продолжал Фергюссон, – то, поверь, будешь мне благодарен.      

– Ты   говоришь серьезно?      

– Очень   серьезно.      

– А   что, если я откажусь сопровождать тебя?      

– Ты   не откажешься.      

– Но   если все же откажусь?      

– Тогда   я отправлюсь один.      

– Ну,   сядем, – предложил охотник, – и поговорим спокойно. Раз ты не шутишь,   дело стоит того, чтобы его хорошенько обсудить.      

– Только   если ты ничего не имеешь против, обсудим его за завтраком, дорогой Дик.      

Друзья   уселись один против другого за столиком, на котором возвышались гора бутербродов   и огромный чайник.      

– Дорогой   мой Самуэль, – начал охотник, – твой проект безумен. Он невозможен. В   нем нет ничего серьезного и осуществимого.      

– Ну,   это мы увидим. Сначала испробуем, – отозвался доктор.      

– Но   пробовать-то именно и не надо, – настаивал Кеннеди. – А почему, скажи   на милость?      

– А   всевозможные опасности и препятствия? Ты о них забываешь?      

– Препятствия   на то и существуют, чтобы их преодолевать, – с серьезным видом ответил   Фергюссон. – Что же касается опасностей, то кто вообще гарантирован от   них? В жизни опасности на каждом шагу. Может быть, опасно сесть за стол, надеть   на голову шляпу… Чему быть, того не миновать; в будущем надо видеть настоящее,   ведь будущее и есть более отдаленное настоящее.      

– Ну   вот, – сказал Кеннеди, пожимая плечами. – Ты всегда был фаталистом.      

– Да,   всегда, но в хорошем смысле этого слова. Так не будем же гадать, что готовит   нам судьба. Вспомним-ка добрую английскую пословицу: «Кому суждено быть   повешенным, тот не рискует утонуть».      

На это   сказать было нечего, но Кеннеди все же нашел немало возражений, слишком длинных   для того, чтобы их здесь приводить.      

– Ну,   хорошо, – заявил он после целого часа препирательств, – если ты уж во   что бы то ни стало хочешь пересечь всю Африку, если это совершенно необходимо   для твоего счастья, то почему не воспользоваться для этого обычными путями?      

      

– Почему? –   спросил, воодушевляясь, доктор. – Да потому, что до сих пор все такие попытки   терпели неудачи. Мунго Парк был убит на Нигере, Фогель исчез бесследно в стране   Вадаи, Оудней умер в Мурмуре, Клаппертон – в Сокото, француз Мэзан был изрублен   на куски, майор Ленг убит туарегами, Рошер из Гамбурга погиб в начале тысяча   восемьсот шестидесятого года. Как видишь, длинен список мучеников: немало жертв   понесли мы в Африке. Очевидно, невозможно бороться со стихиями, с голодом,   жаждой, лихорадкой, с дикими зверями и тем более – с дикими туземными   племенами. А если нельзя сделать что-либо одним способом, оно должно быть   сделано другим: если нельзя пройти посредине, надо обойти сбоку или пронестись   сверху.      

– Вот   это-то и страшно, – заметил Дик.      

– Чего,же   бояться? – возразил доктор с величайшим хладнокровием. – Ты ведь не   можешь сомневаться в том, что я принял все меры предосторожности против аварии   моего воздушного шара? Но даже случись с ним что-нибудь, и тогда я все же   окажусь на земле, как всякий другой путешественник. Повторяю, мой шар меня не   подведет, а об авариях не стоит даже и думать.      

– Наоборот,   как раз о них и следует думать.      

– Нет,   дорогой Дик. Я намерен расстаться со своим воздушным шаром не раньше, чем доберусь   до западного побережья Африки. Пока. я на нем, на этом шаре, все становится   возможным! Без него же я подвергаюсь опасностям и случайностям прежних   экспедиций. С шаром мне не страшны ни зной, ни потоки, ни бури, ни самум, ни   вредный климат, ни дикие звери, ни даже люди! Мне слишком жарко – я поднимаюсь   выше; мне холодно – я спускаюсь; гора на моем пути – я ее перелетаю; пропасть,   река – переношусь через них; разразится гроза – я уйду выше нее; встретится   поток – промчусь над ним, словно птица. Подвигаюсь я вперед, не зная усталости,   и останавливаюсь в сущности вовсе не для отдыха. Я парю над неведомыми   странами… Я мчусь с быстротой урагана то в поднебесье, то над самой землей, и   карта Африки развертывается перед моими глазами, будто страница гигантского   атласа…      

Слова   Фергюссона тронули доброго Кеннеди, но вместе с тем у него закружилась голова   от картины, нарисованной его другом. Он смотрел на Самуэля с восхищением и со   страхом, и ему казалось, что он уже раскачивается в воздухе…      

– Но   постой-ка, постой, дорогой Самуэль, значит, ты нашел способ управлять воздушным   шаром? – спросил Кеннеди.      

– Да   нет же, это утопия.      

– Как   же ты полетишь?      

– По   воле провидения, но во всяком случае с востока на запад.      

– А   почему?      

– Да   потому, что я рассчитываю на помощь пассатов, направление которых всегда одно и   то же.      

– Вот   как… – проговорил в задумчивости Кеннеди. – Пассаты… конечно, в   крайнем случае… пожалуй… быть может…      

– Нет,   не быть может, а наверное! В этом все дело, – перебил его   Фергюссон. – Английское правительство предоставило в мое распоряжение   транспортное судно. Вместе с тем условлено, что примерно к тому времени, когда   я прибуду к западному берегу Африки, там будут крейсировать три или четыре   судна. И вот не дальше как через три месяца я буду на Занзибаре. Там я наполню   газом мой шар, и оттуда мы устремимся…      

– Мы?.. –   повторил Дик.      

– Да.   Неужели у тебя еще есть какое-нибудь возражение? Говори, друг Кеннеди.      

– Возражение?   Их у меня целая тысяча! Начнем хотя бы с такого: скажи на милость, если ты   собираешься осматривать местность, подниматься и опускаться по своему желанию,   то ведь тебе придется тратить газ. До сих пор, насколько мне известно, иного   способа не было, а это всегда и служило препятствием для долгих путешествий по   воздуху.      

– На   это, дорогой мой Дик, я отвечу тебе одно: я не буду терять ни одного атома   газа, ни одной его молекулы…      

– И   ты сможешь по своему желанию снижаться?      

– Смогу   по своему желанию снижаться.      

– Как   же ты это сделаешь?      

– А   это уж моя тайна, дорогой мой друг. Положись на меня, и пусть мой девиз   «Exscelsior» станет и твоим.      

– Ну,   ладно, «Exscelsior» так «Exscelsior», – согласился охотник, ни слова не   знавший по-латыни.      

Но в то   же время он был твердо намерен всеми средствами противиться отъезду своего   друга. Он сделал лишь вид, что согласился с ним, а в душе решил довольствоваться   ролью зрителя. Самуэль же после этого разговора отправился наблюдать за   приготовлениями к полету.      

 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ      

       Исследователи   Африки: Барт, Ричардсон, Овервег, Берне, Брьен-Ролле, Пеней, Андрей Дебоно,   Миани, Гийом Лежан, Брюс, Крапф и Ребман, Мазан, Рошер, Бертон и Спик.      

       

Воздушный   путь, которого собирался придерживаться доктор Фергюссон, был им выбран далеко   не случайно. Он серьезно обдумал, откуда надо начать свой полет, и у него были   основательные причины, чтобы подняться именно с острова Занзибар. Расположен   этот остров на восточном побережье Африки под 6° южной широты, то есть на   четыреста тридцать географических миль[8]   ниже экватора. Отсюда же отправилась незадолго до того последняя экспедиция,   посланная к Великим озерам для открытия истоков Нила.      

Нужно   заметить, что Фергюссон имел в виду связать результаты двух главных исследований:   доктора Барта в 1849 году и лейтенантов Бёртона и Спика в 1858 году.      

После   смерти своего последнего спутника, Овервега, доктор Барт 25 ноября 1852 года отправляется   на запад, посещает Сокото, переправляется через Нигер и, наконец, добирается до   Тимбукту, где томится в течение долгих восьми месяцев, перенося оскорбления   шейха, дурное обращение и нужду. Но наступает момент, когда пребывание   христианина в городе не может быть больше терпимо. Фулахи открыто грозят ему, и   17 марта 1854 года ему приходится бежать на границу, где он скрывается в   течение тридцати трех дней, терпя страшные лишения. Отсюда в ноябре ему удается   добраться сначала до Кано, а затем в город Кука. Прожив здесь четыре месяца, он   снова идет по пути Денхема. Триполи доктор достиг только в августе 1855 года, а   6 сентября того же года он – единственный из членов экспедиции – приезжает в   Лондон.      

Таковы в   общих чертах отважные странствования доктора Барта.      

Самуэль   Фергюссон отметил особенно тщательно, что Барт достиг 4° северной широты и 17°   восточной долготы.      

Посмотрим,   что делали в это время лейтенант Бёртон и Спик в Восточной Африке.      

      

Различным   экспедициям, поднимавшимся вверх по Нилу, ни разу не удалось добраться до таинственных   истоков этой реки.      

По   сообщению Фердинанда Берне, немецкого врача, экспедиция, отправившаяся вглубь   Африки в 1840 году под покровительством МехметаАли, остановилась в Гондокоро,   между четвертой и пятой северными параллелями.      

В 1855   году Брён-Ролле, савойец, назначенный консулом Сардинии в Восточный Судан,   взамен умершего Водея, выехал из Хартума под именем купца Якуба, торгующего   камедью и слоновой костью. Он достиг Белении, расположенной за четвертым   градусом. Здесь он заболел и вернулся в Хартум, где умер в 1857 году.      

Ни   доктор Пеней, начальник египетской медицинской службы, который добрался на небольшом   пароходе до местности, расположенной на градус ниже Гондокоро, и, вернувшись в   Хартум, умер там от истощения, ни венецианец Миани, обогнувший водопады под   Гондокоро и достигший второй параллели, ни мальтийский купец Андреа Дебоно,   прошедший несколько дальше по Нилу, не могли переступить через эту   заколдованную черту. В 1859 году Гийом Лежан по поручению французского правительства   отправился в Хартум по Красному морю и отплыл по Нилу с двадцатью солдатами и   экипажем, насчитывавшим десятка два матросов, но и он не пошел дальше   Гондокоро; жизнь его была в большой опасности. Экспедиция, во главе которой   стоял д'Эскейрак де Лотюр, тоже пыталась достигнуть истоков Нила.      

Но   путешественников останавливал все тот же роковой предел. Посланцы Нерона   некогда достигли девятого градуса широты; следовательно, за восемнадцать   столетий было выиграно каких-нибудь пять или шесть градусов, то есть от трехсот   до трехсот шестидесяти географических миль.      

Некоторые   из путешественников пытались достигнуть истоков Нила, взяв за отправной пункт восточный   берег Африки.      

Шотландец   Брюс, путешествие которого продолжалось с 1768 до 1772 года, выехал из абиссинского   порта Массауа, пересек область Тигре, побывал на развалинах Аксума, увидел истоки   Нила там, где их не было, и не добился никаких серьезных результатов.      

В 1844   году доктор Крапф, английский миссионер, основал миссию в Момбасе, недалеко от   Занзибара, и открыл вместе со священником Ребманом две горы на расстоянии   трехсот миль от берега; это горы Килиманджаро и Кения, на которые поднялись   Хейглин и Торнтон.      

В 1845   году француз Мэзан высадился один в Багамойо напротив Занзибара и добрался до   Джеламора, где погиб от жестокой пытки, которой его подверг вождь одного из   племен.      

В 1859   году в августе молодой путешественник Рошер из Гамбурга, присоединившись к каравану   арабских купцов, дошел до озера Ньяса, где был застигнут во время сна и убит.      

Наконец,   в 1857 году лейтенанты Бёртон и Спик, два офицера бенгальской армии, были посланы   Лондонским географическим обществом исследовать Великие озера Африки. 17 июля   они покинули Занзибар и направились прямо на запад.      

После   четырех месяцев неслыханных мучений (багаж их был разграблен, а носильщики перебиты)   они достигли Казеха, сборного пункта купцов и караванов. Это была область   Лунных гор, и здесь они собрали драгоценный материал относительно быта,   управления, религии, фауны и флоры страны. Отсюда они двинулись к первому из   Великих озер – Танганьике, расположенному между 3° и 8° южной широты. Добрались   они до него 14 фейраля 1858 года. Здесь наши путешественники ознакомились с   разными племенами (большая часть их – людоеды), жившими по берегам озера.      

В   обратный путь они пустились 26 мая и 20 июня были уже снова в Казехе. Тут   Бёртон заболел и несколько месяцев пролежал в постели. Сник же воспользовался   этим временем, чтобы пройти более трехсот миль к северу, к озеру Укереве.   Достиг, он этого озера 3 августа, но ему удалось осмотреть лишь небольшую часть   его, расположенную на 2° 30' южной широты.      

Спик   вернулся в Казех 25 августа и вскоре вместе с Бёртоном направился к Занзибару,   куда путешественники прибыли только в марте следующего года. Отсюда эти два   смелых исследователя отбыли в Англию. Парижское географическое общество   присудило им премию.      

Доктор   Фергюссон не преминул с обычной своей точностью отметить, что эта последняя экспедиция   не перешла 2° южной широты и 29° восточной долготы.      

Итак,   цель доктора Фергюссона заключалась в том, чтобы соединить исследования Барта с   позднейшими исследованиями Бёртона и Спика. Для этого надо было продвинуться по   африканскому материку более чем на двенадцать градусов.      

 ГЛАВА ПЯТАЯ      

       Сны. Кеннеди. –   Злоупотребление местоимениями множественного числа. – Намеки Дика. –   Прогулка по карте Африки. – Между двумя точками циркуля. – Новейшие   экспедиции. – Спик и Грант. – Крапф, Деккен, Хейглин.      

       

Доктор   Фергюссон очень энергично готовился к отъезду. Он лично руководил сооружением   воздушного шара, делая в нем некоторые изменения, неизвестно какие, ибо доктор   на этот счет был нем как могила. Он уже давно начал изучать арабский язык, а   также разные наречия негров и благодаря своим лингвистическим способностям   сделал большие успехи.      

Тем   временем его друг-охотник не отходил от него ни на шаг. Должно быть. Дик   боялся, как бы Самуэль не улетел, не сказав ему ни слова. Не раз шотландец   снова порывался убеждать друга отказаться от своей затеи, но тот был   непоколебим. Порой Кеннеди обращался к нему с патетической мольбой, но и это не   трогало доктора. И вот Дику стало казаться, что Фергюссон как бы ускользает у   него из рук. Бедный шотландец действительно заслуживал сожаления. Он уже не мог   иначе как с ужасом смотреть на лазурный свод небес. Даже во сне у Дика кружилась   голова от какого-то покачивания, и каждую ночь ему мерещилось, что он летит   вниз с неизмеримых высот.      

Надо   прибавить, что во время этих ужасных кошмаров бедный Дик раза два даже сваливался   со своей кровати. И он сейчас же показывал Фергюссону свою расшибленную голову.      

– Ведь   и упал-то я всего с каких-нибудь трех футов, никак не больше, – прибавил   он добродушно, – а шишка вон какая! Посуди сам.      

Этот   намек, в котором слышалось глубокое уныние, однако, не смутил доктора.      

– Мы   не упадем, – заявил он.      

– А   если все-таки упадем?      

– Говорю   тебе – не упадем!      

Это было   сказано так решительно, что Кеннеди не нашелся что возразить.      

Особенно   раздражало его то, что доктор, казалось, совсем не считался с ним, находя, что   Кеннеди бесповоротно предназначен самой судьбой быть его спутником в воздушном   путешествии. Это было решенное дело. Самуэль невыносимо злоупотреблял   местоимением первого лица множественного числа: «мы подвигаемся вперед», «мы   будем готовы такого-то числа», «мы отправимся»… Частенько пользовался он местоимением   «наш» и в единственном и во множественном числе: «наша корзина», «наше   исследование», «наши приготовления», «наши открытия», «наши подъемы»…      

Все это   приводило Дика в содрогание, хотя он и решил не отправляться в это воздушное   путешествие. В то же время ему не хотелось раздражать своего друга. Надо   добавить, что он втихомолку выписал из Эдинбурга, сам не зная для чего,   некоторое количество специально подобранной одежды и свои лучшие охотничьи   ружья.      

В один   прекрасный день Дик притворился, будто решил уступить настояниям друга и отправиться   с ним: есть же хоть один шанс из тысячи на успех, – при большой удаче!      

Но тут   же, чтобы отсрочить путешествие, он стал придумывать массу самых разнообразных   уверток и выражать сомнение в пользе и уместности экспедиции.      

      

– Так   ли в самом деле важно открытие истоков Нила? – спрашивал он. –   Действительно ли это необходимо для человечества? А если даже африканские   племена будут цивилизованы, станут ли они от этого счастливее?.. Да, наконец,   может быть, Африка еще более цивилизована, чем Европа?.. Это весьма возможно… И   вообще, нельзя ли с этой экспедицией обождать маленько? Ведь когда-нибудь   кто-нибудь да переправится через всю Африку, и притом способом менее   рискованным… Без сомнения, появится какой-нибудь исследователь – ну, через   месяц, полгода, год…      

Но, увы,   все эти разговоры и намеки имели как раз обратное действие, и Фергюссон, слушая   их, лишь выходил из себя: – Чего же ты хочешь, мой бедный Дик? Мой неверный   друг? Чтобы слава досталась другому? Потвоему, надо изменить своему прошлому?   Да? Отступить перед какими-то ничтожными препятствиями? Трусостью и колебаниями   отблагодарить английское правительство и Лондонское географическое общество за   все, что они сделали для меня?      

– Но… –   начал Кеннеди, очень любивший это слово.      

– Но, –   перебил его доктор, – разве тебе не известно, что я должен содействовать   успеху уже действующих экспедиций? Ты, видимо, не знаешь, что новые   исследователи в настоящее время приближаются к центру Африки?      

– Однако… –   опять начал Кеннеди.      

– Выслушай   меня хорошенько, Дик, и взгляни на карту! Дик покорно устремил взгляд на карту.      

– Поднимись   по течению Нила, – проговорил Фергюссон.      

– Поднимаюсь, –   послушно ответил шотландец.      

– Дойди   до Гондокоро.      

– Дошел!      

И   Кеннеди подумал, как легко путешествовать… по карте.      

– Теперь   возьми циркуль, – продолжал доктор, – и поставь одну из его ножек на   этот город, дальше которого не проник ни один самый бесстрашный человек.      

– Поставил.      

– А   затем разыщи остров Занзибар на шестом градусе южной широты.      

– Нашел.      

– Следуй   по этой параллели до Казеха.      

– Есть.      

– Теперь   поднимись по тридцать третьему меридиану до того места на озере Укереве, где   остановился лейтенант Спик.      

– Ну,   поднялся и едва не очутился в озере…      

– Прекрасно!   А знаешь ли ты, какие предположения можно сделать на основании сведений, полученных   от обитателей берегов этого озера?      

– Понятия   не имею.      

– Так   слушай же: предполагают, что это озеро, южный берег которого находится на втором   градусе тридцатой минуте южной широты, простирается также на два с половиной   градуса севернее экватора…      

– Вот   как!      

–… и что   из северной части озера берет начало река, которая неизбежно должна достигнуть   Нила, если только это и не есть самый его исток.      

– Очень   любопытно!      

– Теперь   поставь вторую ножку твоего циркуля на этой крайней северной точке озера   Укереве.      

– Готово,   друг Фергюссон!      

– Ну,   скажи: сколько градусов между двумя точками?      

– Около   двух.      

– Известно   ли тебе, Дик, какое это расстояние?      

– Не   имею ни малейшего представления.      

– Это   составляет менее ста двадцати морских миль, другими словами – ничто.      

– Конечно,   почти ничто, Самуэль!      

– А   знаешь ли ты, что происходит в данное время?      

– Клянусь,   не ведаю!      

– Да   будет же тебе известно: Лондонское географическое общество нашло необходимым   исследовать озеро, открытое лейтенантом Сциком. Находясь под покровительством   этого общества, Спик (в настоящее время уже капитан) соединился с капитаном   Грантом, служившим раньше в Индии, и оба они поставлены во главе многочисленной   и располагающей большими средствами экспедиции. Им поручено исследовать озеро   Укереве, а также дойти до Гондокоро. Они получили субсидию более чем в пять   тысяч фунтов стерлингов, и губернатор капской провинции предоставил в их распоряжение   отряд солдат-готтентотов. Экспедиция эта двинулась из Занзибара в конце октября   тысяча восемьсот шестидесятого года. В это же самое время английский консул в   Хартуме, Джон Питрик, получил от Foreign office – министерства иностранных дел   – около семисот фунтов стерлингов с приказанием снарядить в Хартуме пароход,   погрузить на него необходимый провиант и отправить в Гондокоро. Там пароход   будет дожидаться экспедиции капитана Спика и снабдит ее всем необходимым.      

– Прекрасно   придумано, – заметил Кеннеди.      

– Из   этого. Дик, ты видишь, что надо очень торопиться, если мы хотим принять участие   в этих экспедициях. И это еще не все: в то время как одни исследователи – на   верном пути к открытию истоков Нила, другие отважно устремляются в самое сердце   Африки.      

– Пешком? –   поинтересовался Кеннеди.      

– Да,   пешком, – ответил доктор, не обращая внимания на намек своего   друга. – Доктор Крапф собирается двинуться на запад вдоль Джоба   – реки, протекающей у экватора. Барон Деккен пышел из Момбаса и,   исследовав горы Кения и Килиманджаро, также углубляется к центру материка.      

– И   тоже пешком? – опять спросил Кеннеди.      

– Да,   пешком или верхом на мулах.      

– Но,   по-моему, это совершенно то же, – заметил шотландец.      

– Наконец, –   продолжал Фергюссон, – доктор Хейглин, австрийский вице-консул в Хартуме,   только что организовал очень солидную экспедицию; она отправится на поиски путешественника   Фогеля, посланного в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году в Судан на соединение   с экспедицией доктора Барта, В тысяча восемьсот пятьдесят шестом году Фогель   покинул Борну с намерением исследовать неизвестную страну между озером Чад и   Дарфуром. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Судя по письмам, полученным   в июне тысяча восемьсот шестидесятого года в Александрии, он был убит по   приказанию короля Вадаи; но по другим письмам, присланным отцу путешественника   доктором Гартманом, который ссылается на свидетельство жителя Борну, Фогель   содержится пленником в Варе; значит, надежда еще не потеряна. Образовался   комитет под председательством великого герцога Саксен-Корбург-Готского; мой   друг Петерман – секретарь этого комитета. По подписке собраны средства на   экспедицию, в которой участвуют многие ученые. Доктор Хейглин уже двинулся в   июне из Массауа. Разыскивая следы Фогеля, он должен в то же время исследовать   местность– между Нилом и озером Чад, связав таким образом в одно труды экспедиций   Барта и Спика. И вот, как видишь, Африка будет всеми ими пройдена с востока на   запад.      

– Ну,   и чудесно! – воскликнул шотландец. – Раз у них, все так прекрасно   налаживается, что же, спрашивается, нам остается там делать?      

Доктор   Фергюссон на это ничего не ответил, а только пожал плечами.      

 ГЛАВА ШЕСТАЯ      

       Необычайный   слуга. – Он видит спутников Юпитера. – Спор между Диком и Джо. –   Сомнение и вера. – Взвешивание. – Джо-Веллингтон. – Джо получает   полкроны.      

       

У   доктора Фергюссона был слуга, с готовностью откликавшийся на имя Джо. Это был чудесный   малый; он во всем верил доктору и был безгранично ему предан. Он не только   самым толковым образом выполнял все распоряжения Фергюссона, но даже   предугадывал их. Словом, Калеб[9],   но не ворчливый, а всегда пребывающий в прекрасном расположении духа. Лучшего   слуги нельзя себе представить. Фергюссон всецело полагался на него во всех   житейских делах и был совершенно прав. Редкий, честнейший Джо! Подумать только:   слуга, который сам заказывает вам обед, до мелочей знарт ваши вкусы, укладывает   ваш чемодан, не забывает при этом ни сорочек, ни носков, владеет вашими ключами   и тайнами и никогда ни тем ни другим не злоупотребляет!      

Но надо   также знать, какими глазами смотрел Джо на доктора. С каким уважением и доверием   относился он к распоряжениям своего хозяина! Когда Фергюссон что-нибудь   говорил, то, по мнению Джо, было просто безумием ему возражать. Все, что доктор   думал, было верно, что он говорил, – умно) все, что приказывал, –   выполнимо, все, что предпринимал, – возможно, все, что делал, – достойно   удивления. Вы могли бы изрезать Джо на куски – что, конечно, вряд ли бы   сделали, – но он и тогда ни на волос не изменил бы своего мнения о   докторе.      

Потому-то,   когда у Фергюссона зародилась мысль совершить перелет через Африку, для Джо это   было делом решенным; никаких препятствий он не признавал. Раз доктор Фергюссон   решил отправиться – значит, он со своим верным Джо уже у цели! Славный малый не   сомневался в том, что без него путешествие состояться не может, хотя доктор не   сказал ему об этом ни слова.      

Да и в   самом деле, сметливый, необычайно ловкий Джо мог оказать неоценимые услуги во   время такого путешествия. Если бы понадобился учитель гимнастики для самых   прытких обезьян зоологического сада, то Джо, несомненно, смог бы получить эту   должность. Ему ничего не стоило прыгать, карабкаться и проделывать всевозможные   гимнастические трюки.      

      

Если   Фергюссон был в этом предприятии головой, а от Кеннеди требовались сильные руки,   то Джо был полезен ловкостью, проворством.      

Джо   сопровождал своего хозяина уже во многих путешествиях и обладал кое-какими   научными сведениями, усвоенными им, конечно, своеобразно. У него была   собственная философия – философия спокойствия и очаровательный оптимизм: все   представлялось ему легким, логичным и естественным, а потому он не знал, что   такое жалобы или проклятия. Среди других достоинств Джо обладал удивительно   хорошим, острым зрением. Подобно Местлину, учителю Кеплера, он был наделён   редкой способностью видеть без увеличительного стекла спутников Юпитера и мог   сосчитать в созвездии Плеяд четырнадцать звезд, из которых несколько последних   – девятой величины. Он ничуть этим не гордился, напротив, был скромен и   почтителен, но при случае прекрасно умел пользоваться своими глазами.      

При том   безграничном доверии, которое Джо питал к доктору, естественно, между слугой и   Кеннеди то и дело поднимались бесконечные споры по поводу готовящейся   экспедиции, хотя слуга не выходил из границ почтительности.      

Один был   полон веры, другой – сомнений, один был весь осторожность и проницательность,   другой – слепое доверие; таким образом, доктор находился между сомнением и   верой. Надо сказать, что он не обращал ни малейшего внимания ни на то ни на   другое.      

– Ну,   мистер Кеннеди… – начинал Джо.      

– Ну,   милый Джо…      

– Дело   уже почти что в шляпе: кажется, мы скоро отправимся на Луну, – продолжал   Джо.      

– Ты   хочешь сказать – к Лунным горам? Это, знаешь, не так далеко, как Луна, но, будь   уверен, не менее опасно.      

– Опасно!   Что вы! С таким человеком, как доктор Фергюссон!      

– Мне   не хочется разочаровывать тебя, милый Джо, но должен сказать, что затея доктора   просто безумна. Впрочем. никуда он не полетит.      

– Не   полетит? Так вы, значит, нс видели его воздушного шара в мастерских Митчела, в   Бору?      

– Очень   нужно мне его видеть!      

– Лишаетесь,   сэр, прекрасного зрелища. Ну, до чего хорош! Как сработан! А корзина – игрушка!   Воображаю, как удобно мы в ней усядемся!      

– А   ты, значит, серьезно думаешь отправиться со своим доктором?      

– Я?   Да я за ним хоть на край света, – с решительным видом ответил Джо. –   Не хватало еще, чтобы я отпустил его одного, после того как мы с ним вместе   объездили весь мир! А кто же его поддержит, когда он устанет? Кто протянет ему   сильную руку, когда ему надо будет перескочить через пропасть? А заболей он;   кто станет за ним ходить?.. Нет, мистер Дик, Джо всегда будет на своем посту   при докторе Фергюссоне или, вернее сказать, подле него.      

– Славный   ты малый, Джо!      

– Но   ведь и вы едете с нами, – заявил Джо.      

– Конечно, –   отозвался Кеннеди, – то есть я буду сопровождать вас, чтобы до последней   минуты удерживать Самуэля от его безумной затеи. Да, я поеду за ним до самого   Занзибара, рука друга вовремя остановит его, и он отступится от этого   бессмысленного проекта.      

– Позвольте   вам сказать, мистер Кеннеди, что вы ровно ничего не остановите! Доктор Фергюссон   не какой-нибудь сумасброд. Уж он, прежде чем решиться, обдумывает дело со всех   сторон. Но раз решение принято, сам дьявол не заставит его отступить.      

– Ну,   это мы еще посмотрим! – бросил шотландец.      

– Не   тешьте себя, мистер Кеннеди, напрасной надеждой. Впрочем, самое важное – чтобы   вы поехали. Для такого охотника, как вы, Африка – страна чудесная, и как бы там   ни было, а вы не пожалеете, что отправились туда.      

– Конечно,   не пожалею, особенно когда этот упрямец сдастся перед очевидностью.      

– А   кстати, – прибавил Джо, – вы знаете, что сегодня будет взвешивание?      

– Какое   взвешивание?      

– Да   вот надо взвесить всех троих: доктора, вас и меня.      

– Как   жокеев!      

– Да,   как жокеев. Только успокойтесь: если вы окажетесь слишком тяжелым, нас не заставят   худеть, – заберут таким, как вы есть.      

– Уж,   конечно, себя-то я не позволю взвешивать, – уверенно сказал шотландец.      

– Но,   сэр, это, кажется, необходимо. Его шар…      

– Его   шару придется обойтись без этого.      

– Нет,   уж извините! Что же получится, если из-за неверных вычислений мы не сможем   подняться?      

– Черт   возьми! Мне только того и надо.      

– Да   что вы, мистер Кеннеди! Доктор сейчас придет за вами.      

– Я   не пойду.      

– Вы   не захотите доставить ему такую неприятность.      

– А   вот и доставлю!      

– Ладно! –   смеясь, воскликнул Джо. – Вы говорите это потому, что его здесь нет, а стоит   ему сказать вам (уж простите мою дерзость): «Дик, мне необходимо узнать твой   точный вес.», – «и вы, ручаюсь, сейчас же отправитесь на весы, ни словечка   не скажете.      

– Нет,   не пойду!      

В это   мгновение Фергюссон вошел в свой кабинет, где происходил разговор между Диком и   Джо. Он взглянул на Кеннеди, который почувствовал себя не очень-то хорошо.      

– Дик, –   проговорил доктор, – и ты и Джо пойдемте-ка со мной. Мне надо знать точный   вес каждого из вас.      

– Но… –   начал было Кеннеди.      

– Ты   при взвешивании можешь не снимать своей шляпы. Идем же, – перебил его   доктор. И Кеннеди пошел.      

Все трое   отправились в мастерские Митчела, где были приготовлены так называемые десятичные   весы. Доктору Фергюссону для установления равновесия в своем воздушном шаре   действительно надо было знать вес своих спутников. И он заставил Дика встать на   площадку весов. Тот не противился, а только пробормотал:      

– Хорошо,   хорошо! Но ведь это ни к чему не обязывает.      

– Сто   пятьдесят три фунта, – объявил доктор, занося эту цифру в свою записную   книжку.      

– Что,   я слишком тяжел?      

– Да   нет, мистер Кеннеди, – успокоил его Джо. – К тому же я очень легок,   вот мы и уравновесим друг друга.      

Говоря   это, Джо сменил Кеннеди, и так стремительно это сделал, что едва не перевернул   весы. Тут он принял позу статуи Веллингтона, изображенного в виде Ахилла при   входе в Гайд-парк. Джо был поистине великолепен, хотя ему и не хватало щита!      

– Сто   двадцать фунтов, – снова записал доктор.      

– Э-ге-ге… –   проговорил Джо, радостно улыбаясь, сам не зная чему.      

– Теперь   моя очередь, – сказал Фергюссон и занес в записную книжку свой вес: сто   тридцать пять фунтов. – Все трое мы весим немногим больше четырехсот   фунтов, – заявил он.      

– Но,   сэр, если только это нужно для вашей экспедиции, то мне ничего не стоит   похудеть на двадцать фунтов, придется только поголодать, – обратился Джо к   доктору.      

– Это   лишнее, мой милый. Можешь есть хоть до отвала. И вот тебе полкроны – угощайся,   чем душе угодно.      

      

       

 ГЛАВА СЕДЬМАЯ      

       Геометрические   размеры воздушного шара. – Вычисления его подъемной силы. – Две его   оболочки. – Корзина. – Таинственный аппарат. – Запасы   провизии. – Окончательные вычисления.      

       

Доктор   Фергюссон уже немало времени был занят обдумыванием всех подробностей своей   экспедиции. Понятно, что воздушный шар – это чудесное средство передвижения по   воздуху – неотступно занимал, его мысли.      

Прежде   всего, стремясь к тому, чтобы объем шара не был слишком большим, он решил наполнить   его водородом, который в четырнадцать с половиной раз легче воздуха. Добывание   этого газа особых трудностей не представляет, и именно с ним при   воздухоплавательных опытах достигнуты наилучшие результаты. После самого   тщательного подсчета Фергюссон пришел к заключению, что воздушный шар вместе со   своим содержимым должен весить четыре тысячи английских фунтов[10]. Вслед за этим надо было   вычислить необходимую при этой нагрузке подъемную силу и, исходя из нее,   определить емкость шара. Вся загрузка в четыре тысячи фунтов вытесняет сорок   четыре тысячи восемьсот сорок семь кубических футов воздуха[11]; другими словами, сорок   четыре тысячи восемьсот сорок семь кубических футов воздуха именно и весят   примерно четыре тысячи фунтов.      

Дав   оболочке шара емкость в сорок четыре тысячи восемьсот сорок семь кубических футов   и наполнив ее вместо воздуха водородом, который в четырнадцать с половиной раз   легче и потому в этом объеме весит всего двести семьдесят шесть фунтов, мы   нарушим равновесие шара на три тысячи семьсот двадцать четыре фунта, получив,   так сказать, разницу в весе. Эта-то разница между весом вытесняемого воздуха и   весом содержащегося в оболочке газа и составляет подъемную силу шара.      

Но если,   как только что было сказано, ввести в воздушный шар сорок четыре тысячи восемьсот   сорок семь кубических футов газа, то оболочка его окажется совершенно   наполненной, а этого не должно быть, ибо, по мере того как шар поднимается в   менее плотные слои воздуха, газ, заключенный в оболочке, стремится расшириться   и непременно разорвет оболочку. Поэтому-то обыкновенно шар наполняют всего на   две трети. Доктор же в силу каких-то своих, только ему одному известных, соображений   решил наполнить шар лишь наполовину, а так как нужно было с собой забрать сорок   четыре тысячи восемьсот сорок семь кубических футов водорода, шару надо было   дать емкость вдвое большую. Фергюссон придал своему шару удлиненную форму,   считающуюся наилучшей, причем горизонтальный диаметр его равнялся пятидесяти футам[12], а   вертикальный – семидесяти пяти[13].   Таким образом получился сфеорид объемом приблизительно в девяносто тысяч   кубических футов.      

Если бы   доктор мог пользоваться двумя шарами, то шансов на успех у него было бы больше.   В самом деле, лопни вдруг в воздухе один из них, можно было бы, выбросив   балласт, удержаться на другом. Но дело в том, что управлять двумя шарами при   необходимости сохранять в них одинаковую подъемную силу очень трудно.      

И вот Фергюссон   после долгих размышлений сумел очень остроумно использовать преимущество двух   шаров, устранив неудобства: он заказал две оболочки разных размеров и поместил   их одну в другую. Внешняя оболочка вышеуказанного размера заключала в себе   меньшую, горизонтальный диаметр которой равнялся сорока пяти футам, а   вертикальный – шестидесяти восьми. Объем этого внутреннего шара был только в   шестьдесят семь тысяч кубических футов. Он должен был плавать в окружавшем его   газе. Из одного шара в другой открывался клапан, дававший возможность при   надобности соединять их между собой.      

Это   расположение шаров представляло то преимущество, что если бы при спуске. понадобилось   выпустить газ, то можно было бы начать с большего шара и даже при необходимости   совсем его опорожнить; в резерве нетронутым остался бы меньший шар. В случае же   сильного ветра имелась возможность освободиться от внешней, ненужной, оболочки,   и меньшая, наполненная газом, в состоянии была бы лучше выдержать напор ветра,   чем обыкновенный шар, наполовину потерявший газ.      

       

В этих   размерах нет ничего необычайного. В 1784 году в Лионе Монгольфье построил   аэростат емкостью в 340 тысяч куб. футов. Он поднимал груз в 20 тонн.      

Да и   вообще при каком-нибудь злоключении – порвись, например, оболочка большого шара   – меньшая оставалась бы в резерве. Обе оболочки были сделаны из плотной,   крученого шелка, лионской тафты, пропитанной гуттаперчей. Это смоло-камедное   вещество обладает абсолютной непроницаемостью и не подвержено действию кислот и   газов. У верхнего полюса шара, где сосредоточено почти все давление, тафта эта   была положена вдвое.      

Такая   оболочка способна была сохранять газ любое время. Каждые девять квадратных футов   этой оболочки весили полфунта – следовательно, вся оболочка внешнего шара,   имевшая одиннадцать тысяч шестьсот квадратных футов, весила шестьсот пятьдесят   фунтов. Оболочка же внутреннего шара, поверхность которого равнялась девяти   тысячам двумстам квадратным футам, весила лишь пятьсот десять фунтов; таким   образом, обе оболочки весили тысячу сто шестьдесят фунтов.      

Сеть,   поддерживавшая корзину, была сплетена из чрезвычайно прочной пеньковой веревки.   Что касается обоих клапанов, то им уделялось столько внимания и забот, как если   б дело шло о руле корабля.      

Круглая   корзина, имевшая в диаметре пятнадцать футов, была сделана из ивовых прутьев на   легкой железной основе. К нижней ее части были приделаны эластичные рессоры для   смягчения толчков при спуске. Вес корзины вместе с сетью не превышал двухсот   восьмидесяти фунтов.      

Кроме   того, доктор приказал сделать из листового железа, в две линии толщиной, четыре   ящика. Они сообщались между собой трубами, снабженными кранами. К этим ящикам   был присоединен змеевик двух дюймов в диаметре, оканчивавшийся двумя прямыми   трубками, из которых одна была длиной в двадцать пять футов, а другая всего в   пятнадцать.      

Эти   железные ящики были помещены в корзине таким образом, чтобы занимать как можно   меньше места. Змеевик, который следовало приделать позже.уложили отдельно,   равно как и очень сильную гальваническую батарею Бунзена. Весь этот аппарат был   так искусно скомбинирован, что весил не больше семисот фунтов, включая сюда и   двадцать пять галлонов воды в особом ящике.      

Инструменты,   предназначенные для путешествия, были следующие: два барометра, два термометра,   два компаса, секстант, два хронометра, искусственный горизонт и альт-азимут для   наблюдения за далекими и недоступными предметами.      

Гринвическая   обсерватория предложила свои услуги доктору Фергюссону. Впрочем, доктор не собирался   заниматься физическими наблюдениями. Он хотел иметь лишь возможность ориентироваться   к определять местонахождение главных рек, гор и городов.      

Фергюссон   запасся тремя надежными железными якорями, а также легкой прочной шелковой   лестницей футов в пятьдесят длиной.      

Он также   вычислил очень точно вес съестных припасов, состоящих из чая, кофе, сахара, сухарей,   солонины и пеммикана – препарата, содержащего в себе при незначительном объеме   много питательных веществ. Помимо необходимого количества водки, доктор брал   еще с собой два ящика питьевой воды, по двадцать два галлона[14] каждый.      

По мере   потребления этих различных припасов нагрузка воздушного шара должна была постепенно   уменьшаться. Надо знать, что равновесие шара в воздухе чрезвычайно неустойчиво.   Даже незаметное уменьшение нагрузки шара может ощутительно изменить его положение.   Доктор не забыл также ни тента, прикрывающего часть корзины, ни одеял,   составляющих всю постель путешественников, ни охотничьих ружей с запасом пороха   и пуль. Вот подсчет всего, находившегося в воздушном шаре:      

       

Фергюссон…   135 фунтов      

Кеннеди…   153      

Джо…   120      

Внешняя   оболочка… 650      

Внутренняя   оболочка… 510      

Корзина   и сеть… 280      

Якоря,   инструменты, ружья, одеяла, тент, разная утварь… 190      

Солонина,   пеммикан, сухари, чай, кофе, водка… 386      

Вода…   400      

Аппараты…   700      

Вес   водорода… 276      

Балласт…   200      

Всего   4000 фунтов      

       

Таков   был состав груза в четыре тысячи фунтов, который доктор Фергюссон предполагал   взять с собой. Балласта «на самый непредвиденный случай», как говорил   Фергюссон, – ибо благодаря своему аппарату вовсе не рассчитывал им   пользоваться, – он брал всего двести фунтов.      

 ГЛАВА ВОСЬМАЯ      

       Джо преисполнен   важности. – Командир транспорта «Решительный». – Погрузка. –   Арсенал Кеннеди. – Прощальный обед. – Отплытие 21 февраля. –   Научные беседы доктора в кают-компании. – Дюверье и Ливингстон. –   Подробности предполагаемого воздушного путешествия. – Кеннеди вынужден   молчать.      

       

К 10   февраля все приготовления были почти закончены. Оболочки обоих воздушных шаров,   заключенные одна в другую, подверглись сильному давлению нагнетенного в них   воздуха и с честью выдержали это испытание, показав, как тщательно они были   изготовлены.      

Джо от   радости не чувствовал под собой ног. С озабоченным видом, но сияющий, он то и   дело носился с Греческой улицы в мастерские Митчела. Страшно гордый тем, что   сопутствует своему доктору, Джо охотно давал всевозможные пояснения даже тем,   кто его об этом и не думал спрашивать. Кажется, тут он даже заработал несколько   полукрон, показывая аэростат, сообщая слушателям идеи и планы доктора и давая   им возможность взглянуть на него в полуоткрытое окно мастерской или на улице.   Но не следует ставить ему это в вину, он имел право немного поспекулировать на   любопытстве и восхищении своих современников.      

16   февраля транспорт «Решительный» бросил якорь у Гринвича. Это был винтовой пароход   водоизмещением в восемьсот тонн, с прекрасным ходом, побывавший с Джемсом   Россом в его последней полярной экспедиции. Командир «Решительного» Пеннет   пользовался репутацией очень милого человека и с особенным интересом относился   к путешествию доктора Фергюссона, которого очень ценил с давних пор. Командир   Пеннет был скорее ученым, чем солдатом, что, однако, не мешало ему иметь на   своем судне четыре пушки, правда, до сих пор не причинившие никому ни малейшего   вреда и лишь производившие самый безобидный на свете шум.      

      

Трюм   «Решительного» специально приспособили для помещения в нем воздушного шара, и   18 февраля днем он был переправлен туда со всевозможными предосторожностями.   Корзина и снасти, якоря и веревки, съестные припасы, ящики для воды, которые   предполагалось наполнить по прибытии на Занзибар, – все это было погружено   под присмотром самого доктора Фергюссона.      

Кроме   того, на транспорт погрузили десять бочек серной кислоты и десять бочек железного   лома, нужных для добывания из них водорода. Это было больше, чем требовалось,   но доктор учитывал возможность потерь. Части аппарата для добываний газа,   размещенные в тридцати бочонках, тоже уложили на дно трюма.      

Все эти   приготовления закончились вечером 18 февраля. Доктору Фергюссону и его другу   Кеннеди были предоставлены две комфортабельно обставленные каюты. Шотландец,   продолжая клясться, что он ни за что на свете не двинется с места, тем не менее   явился на «Решительный», захватив с собой целый арсенал оружия: два охотничьих   двуствольных ружья, которые заряжались с казны, и превосходный карабин эдинбургской   фабрики Мура и Диксона. С помощью этого замечательного карабина наш охотник мог   свободно попасть на расстоянии двух тысяч шагов в глаз серны. Для непредвиденных   надобностей шотландец захватил еще с собой два шестизарядных револьвера Кольта;   но все его оружие плюс пороховница, патронташ, дробь и пули, взятые в   достаточном количестве, не превышали предельного веса, разрешенного ему   Фергюссоном.      

Трое   наших путешественников прибыли 19 февраля, днем, на транспорт «Решительный» и   были с большим почетом встречены его командиром и офицерами. При этом у доктора   Фергюссона, по обыкновению поглощенного мыслями о своей экспедиции, вид был   довольно холодный, Кеннеди же казался взволнованным больше, чем ему хотелось   это показать, а Джо цодпрыгивал и смешил всех. Надо сказать, что он очень   быстро стал общим любимцем в каюте боцманов, где ему была отведена койка.      

Лондонское   географическое общество 20 февраля дало доктору Фергюссону и Кеннеди парадный   прощальный обед. На нем присутствовал также капитан Пеннет со своими офицерами.   Обед был очень оживленный, вино лилось рекой, и заздравные тосты   провозглашались в таком количестве, что после них присутствующие смело могли   рассчитывать на сто лет жизни. Председательствовал за обедом сэр Френсис М…   Хотя и сильно взволнованный, он держал себя с полным достоинством.      

К   великому смущению Дика Кеннеди, на его долю тоже пришлось немало тостов. Выпив   за здоровье «неустрашимого славного сына Англии» Фергюссона, пили также «за его   смелого товарища, не менее отважного Кеннеди». Дик сильно покраснел, но это   было принято за скромность, и аплодисменты только усилились, а шотландец стал   еще краснее.      

За   десертом пришла телеграмма от королевы: она слала привет двум путешественникам   и желала им успеха в их предприятии. Были провозглашены новые тосты в честь ее   величества.      

В   полночь, после трогательных прощальных слов и горячих рукопожатий, присутствующие   на обеде разъехались по домам. Лодки «Решительного» дожидались у   Вестминстерского моста; в них разместились капитан, офицеры, пассажиры, и   быстрое течение Темзы понесло их к Гринвичу. В час ночи все на транспорте уже   спали. 21 февраля, в три часа утра, были разведены пары, а в пять поднят якорь.   Заработал винт, «Решительный» двинулся к устью Темзы.      

Нечего и   говорить, что все разговоры на транспорте вращались исключительно вокруг экспедиции   доктора Фергюссона. Видеть и слышать доктора было достаточно для того, чтобы   почувствовать к нему полнейшее доверие, и скоро ни один человек на   «Решительном», кроме шотландца, не сомневался в полнейшем успехе его   предприятия.      

Во время   долгих праздных часов морского путешествия доктор прочел в кают-компании офицерам   настоящий курс географии, и молодежь положительно была увлечена открытиями,   сделанными в Африке за последние сорок лет. Доктор знакомил офицеров с   исследованиями Барта, Бёртона, Спика, Гранта, он описывал им эту таинственную   страну, ставшую предметом научных исследований. На севере, рассказывал он,   молодой Дюверье занимается изучением Сахары и собирается везти в Париж   предводителей туарегов. При содействии французского правительства снаряжаются   две экспедиции, которые выйдут с севера, отправятся на восток и встретятся в   Тимбукту. На юге неутомимый Ливингстон все подвигается к экватору, а с марта   1862 го да он поднимается вместе с Мэкензи вверх по реке Ровума. Вообще   Фергюссон был убежден, что в девятнадцатом веке тайна Африки, в которую люди не   могли проникнуть. целых шесть тысяч лет, будет, наконец, раскрыта.      

Офицеры   особенно заинтересовались путешествием, когда Фергюссон подробно познакомил их   со своими приготовлениями. Им захотелось даже проверить его вычисления. По   этому поводу между молодежью возникли споры, в которых доктор охотно принимал   участие.      

Больше   всего удивляло офицеров то сравнительно небольшое количество припасов, которое   доктор решил взять с собой. Однажды один из них заговорил об этом с доктором   Фергюссоном.      

– Это   вас удивляет? – спросил доктор.      

– Конечно.      

– А   сколько, вы считаете, может продлиться мое путешествие? Пожалуй, вы думаете – целые   месяцы? Глубоко ошибаетесь. Если бы путешествие затянулось, мы погибли бы, не   достигнув цели. Да будет вам известно, что от Занзибара до берега Сенегала не   больше трех с половиной тысяч миль, ну, предположим даже, – все четыре   тысячи. И вот, делая по двести сорок миль в двенадцать часов – это, заметьте,   меньше скорости наших поездов, – нам будет достаточно и одной недели,   чтобы пролететь всю Африку, ведь мы будем двигаться безостановочно, днем и   ночью.      

– Но   в таком случае вы ничего не увидите, не сделаете никаких географических съемок,   вообще совсем не обследуете страны, – возразил офицер.      

– Вам   надо иметь в виду, – ответил доктор, – что раз я хозяин моего   воздушного шара и по своему желанию поднимаюсь и снижаюсь, то я могу сделать   остановку, где мне заблагорассудится, особенно когда мне будут угрожать слишком   сильные воздушные течения.      

– А   вы с ними, несомненно, встретитесь, – вмешался в разговор капитан   Пеннет, – ведь, знаете, там бывают ураганы, несущиеся со скоростью более   двухсот сорока миль в час.      

– Ну,   вот видите, при такой скорости можно перелететь всю Африку в каких-нибудь двенадцать   часов, – проговорил, улыбаясь, доктор, – проснуться на Занзибаре, а   заснуть в Сен-Луи.      

– Но   разве воздушный шар может быть унесен ветром с такой скоростью? – спросил   другой офицер.      

– Такие   случаи бывали.      

– И   шар устоял?      

– Конечно.   Например, во время, коронации Наполеона в тысяча восемьсот четвертом году.   Аэронавт Гарнерен выпустил тогда из Парижа в одиннадцать часов вечера воздушный   шар с надписью, начертанной золотыми буквами: «Париж, двадцать пятое фримера   тринадцатого года. Коронование императора Наполеона его святейшеством Пием   Седьмым». На следующее утро, в пять часов, жители Рима видели, как этот самый   шар парил над Ватиканом, затем он пронесся над Римской областью и упал в озеро   Браччано. Как видите, воздушный шар в состоянии выдержать подобную скорость.      

– Воздушный   шар – да, но человек? – отважился спросить Кеннеди.      

– Человек   тоже может выдержать это по той простой причине, что воздушный шар всегда   неподвижен по отношению к окружающему его воздуху. Ведь движется не самый шар,   а вся масса воздуха. Попробуйте зажечь в корзине вашего воздушного шара свечу,   и вы увидите, что пламя ее не будет даже колебаться. И аэронавт, поднявшийся на   воздушном шаре Гарнерена, нисколько не пострадал бы от быстроты этого полета.   Впрочем, я вовсе не намерен испробовать подобную скорость, и если я смогу   зацепиться ночью за какое-нибудь дерево или неровность почвы, то, поверьте, не   премину это сделать. К тому же мы берем с собой продовольствия на два месяца. А   когда мы будем приземляться, ничто не помешает нашему искусному охотнику снабжать   нас в изобилии дичью.      

– Ну,   и раздолье же будет для вас, мистер Кеннеди! – воскликнул один юный   мичман, с завистью поглядывая на охотника.      

– Да   плюс к этому еще слава, – заметил другой офицер.      

– Господа, –   ответил шотландец, – поверьте, я очень тронут вашими комплиментами… но…   знаете ли… не имею права их принять…      

– Как? –   раздалось со всех сторон. – Разве вы не полетите?      

– Нет,   не полечу.      

– Так   вы не будете сопровождать доктора Фергюссона?      

– Не   только не буду сопровождать его, но и отправился я с вами единственно для того,   чтобы удержать его от этого в последнюю минуту.      

Все   посмотрели на доктора.      

– Не   слушайте его, – проговорил Фергюссон своим обычным спокойным   голосом. – Это вопрос, о котором с ним не надо препираться. А в сущности   он прекрасно знает, что полетит.      

– Клянусь   чем хотите! – закричал Кеннеди. – Уверяю…      

– Лучше   не клянись, дорогой мой Дик. Ты вымерен, взвешен, и не только ты сам, но и твой   порох, и твои ружья, и твои пули… так что об этом и говорить не стоит.      

      

И   правда, с этого момента до самого прибытия на Занзибар Дик ни разу не заикнулся   об этом. Да и вообще ни о чем не говорил. Он молчал.      

 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ      

       «Решительный»   огибает мыс Доброй Надежды. – На баке. – Курс космографии «профессора»   Джо. – Управление воздушными шарами. – Исследование воздушных   течений. – Эврика!      

       

«Решительный»   быстро несся к мысу Доброй Надежды. Погода держалась чудесная, хотя море и   начинало волноваться.      

Через   двадцать семь дней после отплытия из Лондона, 30 марта, на горизонте показалась   Столовая гора. В подзорную трубу можно было уже видеть город Кэптоун,   расположенный среди амфитеатра холмов, и вскоре «Решительный» бросил якорь в   его порту. Капитан зашел сюда только для возобновления запаса угля, на что потребовался   всего один день. На следующее утро «Решительный» направился к югу, чтобы, обогнув   южную оконечность Африки, войти в Мозамбикский пролив.      

Джо не   впервые путешествовал по морю, и он сразу почувствовал себя как дома. Прямодушие   и веселость славного малого расположили к нему все сердца. К тому же на него   как бы падали лучи славы доктора. Слушали его, как оракула, и, по правде   сказать, ошибался он не больше других оракулов.      

И вот, в   то время как доктор в кают-компании читал свой курс географии офицерам, Джо   царил на баке и по-своему излагал историю, в чем, впрочем, он только следовал   примеру величайших историков всех времен.      

Естественно,   что и на баке разговоры все больше вертелись вокруг воздушного путешествия. На   первых порах Джо трудно было убедить некоторых упрямцев, что такое путешествие   вообще возможно, но когда матросы поверили в него, их воображение так   разыгралось, что все уже казалось им нипочем.      

Увлекшийся   рассказчик уверял своих слушателей, что за этим воздушным путешествием, конечно,   последует немало других. Это только, уверял он, начало многих сверхчеловеческих   предприятий.      

– Видите   ли, друзья мои, – говорил он, – когда испробуешь такой способ   передвижения, без него уже трудно обойтись. И когда в следующий раз мы полетим,   то уже не будем держаться над Землей, а станем забирать все вверх и вверх.      

– Вот   как! Значит, прямо на Луну отправитесь! – с восторгом воскликнул один из   слушателей.      

– Очень   нам нужно на Луну! – возразил Джо. – Это уж слишком просто, каждый   может там побывать. К тому же на Луне и воды нет, приходится тащить с собой   огромное количество. Да еще надо прихватить и бутылки с воздухом, чтобы было   чем дышать.      

– Пусть   так! Но скажи: джин-то там есть? – спросил один из матросов, большой   любитель этого напитка.      

– И   джина там, мой милый, не найдешь. Нет, зачем же на Луну? Мы полетим на те замечательные   планеты, о которых часто рассказывал мне мой доктор. И начнем мы наше путешествие,   скажем, с Сатурна…      

– Это   того, что с кольцом? – спросил квартирмейстер.      

– Да!   У него есть обручальное кольцо, только неизвестно, куда девалась его жена.      

– Но   как же вы можете взлететь так высоко? – воскликнул пораженный юнга, –   Видно, ваш доктор сам дьявол.      

– Какой   же он дьявол! Для этого он слишком добр.      

– А   куда же вы полетите после Сатурна? – поинтересовался самый нетерпеливый из   слушателей.      

– После   Сатурна? Да побываем на Юпитере. Удивительная страна, доложу я вам. Там день продолжается   всего девять с половиной часов, так что лодырям там – житье! А год – длиною в   наших двенадцать. Это, пожалуй, выгодно для людей, которым осталось жить   каких-нибудь полгода, – порядочно-таки продлит их существование.      

– Один   год – наших двенадцать? – переспросил юнга.      

– Да,   дружок, ты там сосал бы еще свою соску, а тот вот дяденька, которому за   пятьдесят, был бы теперь мальчуганом четырех с половиною лет.      

– Ну,   это уж небылицы! – в один голос закричали все присутствующие на баке.      

– Истинная   правда, – настаивал Джо. – И то ли еще бывает! Если станешь все   торчать на этой Земле, так, пожалуй, ничего не узнаешь и будешь не умнее   морской свинки. А вот поживи ты маленько на Юпитере, тогда кое-что и увидишь.   Да, кстати, скажу я вам: там надо держать ухо востро, у Юпитера ведь спутники   далеко не тихого нрава.      

Все на   баке смеялись, но наполовину верили Джо. А он уже описывал планету Нептун, где   так хорошо принимают моряков, затем уверял, что на Марсе главную роль играют   военные, и это в конце концов начинает даже раздражать. На Меркурии же –   препротивном месте, по его словам, – живут только одни купцы да воры, и те   и другие так похожи друг на друга, что их и не отличишь. Наконец, он описывал   им Венеру, да так, что дух захватывало.      

– Когда   же мы вернемся из этой нашей экспедиции, – заявил веселый   рассказчик, – нам, знаете, дадут орден Южного Креста; вон он там блестит в   петличке у бога…      

– И   это будет вами вполне заслужено, – в один голос заявили матросы.      

В таких   оживленных разговорах и проходили вечера на баке. А в это же время в   кают-компании шли своим чередом научные беседы доктора Фергюссона с офицерами.      

Однажды   разговор коснулся способа управления воздушным шаром, и Фергюссона попросили   высказаться по этому вопросу.      

– Не   думаю, – начал доктор, – чтобы когда-нибудь возможно было управлять   воздушным шаром. Мне известны все испробованные и предлагаемые способы, –   ни один из них не имел успеха, и ни один, мне кажется, не пригоден. Вы,   господа, конечно, прекрасно понимаете, что я должен был серьезно заняться этим   вопросом, но разрешить его мне было, при данном состоянии механики, не под   силу. Для этого надо было бы, изобрести двигатель необыкновенной мощности и   невероятной легкости. А при всем том нельзя было бы противостоять   сколько-нибудь значительным воздушным течениям. Надо сказать, что до сих пор   занимались вопросом управления корзиной, а не самим шаром. И это было,   по-моему, ошибкой.      

– Между   тем, – заметил кто-то из присутствующих, – есть много общего между   воздушным шаром и судном, которым, однако, легко можно управлять.      

– Да   нет же, – ответил Фергюссон, – общего тут чрезвычайно мало или совсем   нет. Воздух гораздо менее плотен, чем вода, в которую судно погружено ведь   только до половины, в то время как воздушный шар весь плавает в атмосфере и   остается неподвижным по отношению к окружающей его среде.      

– Так   вы думаете, доктор, что наука воздухоплавания сказала уже свое последнее   слово? – спросил собеседник.      

– Нет!   Конечно, нет! Нужно искать иного выхода. Если нельзя управлять воздушным шаром,   то надо научиться удерживать его в благоприятных воздушных течениях. По мере   того как вы поднимаетесь ввысь, воздушные течения делаются гораздо ровнее и   постояннее в своих направлениях. Там, в вышине, на них не оказывают уже влияния   долины и горы, бороздящие поверхность земного шара. От них-то, как известно,   главным образом и меняется направление ветров и их сила. И вот, когда   атмосферные зоны будут изучены, воздушному шару можно будет держаться в   наиболее благоприятных из них.      

– Но   тогда, чтобы попасть в эти благоприятные зоны, придется беспрестанно то подниматься,   то спускаться, – заметил капитан Пеннет. – А именно в этом, дорогой   доктор, я и вижу настоящую трудность.      

– Почему   же, дорогой капитан?      

– Согласитесь,   что эти подъемы и спуски, если они и не будут большим препятствием для простых   воздушных прогулок, могут быть очень затруднительными при долгих путешествиях.      

– Объясните,   пожалуйста, капитан, почему вы так думаете?      

– По   той простой причине, что воздушный шар может подниматься только при сбрасывании   балласта и снижаться благодаря выпусканию газа. А при таких условиях ваш запас   балласта и газа скоро будет исчерпан.      

– В   этом-то, конечно, весь вопрос, дорогой мой Пеннет. Это единственное   затруднение, которое наука должна преодолеть. Дело не в том, чтобы управлять   воздушным шаром, а в том, чтобы заставить его подниматься и опускаться без   затраты газа, – ведь газ-то, если можно так выразиться, его сила, кровь,   душа.      

– Вы   правы, дорогой доктор, но эта задача еще не решена, способ этот еще не найден.      

– Простите,   найден.      

– Кем?      

– Мною!      

– Вами?      

– Вы   сами прекрасно понимаете, что, не будь этого, я не рискнул бы предпринимать на   воздушном шаре перелет через Африку, – ведь в течение каких-нибудь суток   мой газ совсем истощился бы.      

– Но   в Англии вы об этом не сказали ни слова.      

– Да,   я не хотел, чтобы по поводу моего открытия велись публичные дебаты. Какой в них   смысл? Я тайно производил подготовительные опыты, и они меня вполне   удовлетворили. А я не считал себя обязанным кого-либо об этом осведомлять.      

– Ну,   что ж, дорогой Фергюссон, можно просить вас открыть нам вашу тайну?      

– Сейчас   сообщу вам ее, господа. Способ мой очень прост. Любопытство всех присутствующих   было возбуждено до крайности. И доктор Фергюссон самым спокойным тоном начал   излагать следующее.      

      

       

 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ      

       Предшествующие   попытки подъема и спуска на воздушном шаре. – Пять ящиков доктора. –   Горелка. – Калорифер. – Способ применения. – Верный успех.      

       

– Не   раз уж пытались подниматься и снижаться на воздушном шаре без затраты газа и   сбрасывания балласта. Французский аэронавт Менйе стремился этого достигнуть,   нагнетая сжатый воздух в оболочку шара. Бельгийский доктор Ван-Хекке тоже   пробовал сделать это при помощи крыльев и лопастей, развивавших вертикальное   движение. Но в большинстве случаев этой силы было недостаточно. Вообще результаты   опытов Менье и Ван-Хекке были совершенно ничтожны.      

И я   решил подойти к этому вопросу посмелее. Начать с того, что я совершенно изъял   из употребления балласт, кроме крайних, экстренных случаев, как, например,   авария аппарата или необходимость подняться в один миг, чтобы избежать   какой-нибудь непредвиденной опасности.      

Мой   способ подъема и снижения воздушного шара основан на расширении и сжатии газа,   находящегося в оболочке, посредством изменения его температуры. И вот как я   этого достигаю. На ваших глазах погрузили на этот транспорт вместе с корзиной   несколько ящиков, назначение которых вам было неизвестно. Этих ящиков всего пять.      

Первый   из них содержит около двадцати пяти галлонов воды, к которой я прибавляю несколько   капель серной кислоты для увеличения ее электропроводимости. Затем эту воду я химически   разлагаю с помощью сильной бунзеновской батареи. Вода, как вы знаете, состоит   из двух частей водорода и одной части кислорода. Кислород под действием   электробатареи поступает с ее положительного полюса во второй ящик. Третий   ящик, вдвое большего размера, помещенный над вторым ящиком, принимает в себя   водород, получаемый с отрицательного полюса батареи. При помощи кранов, из   которых у одного отверстие вдвое больше, чем у другого, эти два ящика   соединяются с четвертым, который называется смесительным ящиком. Здесь действительно   смешиваются оба газа, получившиеся от разложения воды. Емкость смесительного   ящика около сорока одного кубического фута.      

В   верхней части этого ящика помещается платиновая трубка, снабженная краном.      

Вы уже,   конечно, догадались, господа, что описываемый мною аппарат есть не что иное,   как кислородно-водородная горелка, температура которой выше температуры   кузнечного горна.      

Теперь я   перехожу к описанию второй части моего аппарата.      

Из   нижней части герметически закрытого шара на небольшом расстоянии друг от друга   выходят две трубки. Одна трубка доходит до верхних слоев водорода в шаре,   другая – до нижних. Обе трубки снабжены в нескольких местах каучуковыми   сочленениями, позволяющими им выдерживать колебания воздушного шара. Эти две   трубки спускаются в корзину и входят в железный ящик цилиндрической формы,   который называется ящиком нагрева.      

Этот   ящик закрыт снизу и сверху двумя дисками из того же металла, что и ящик.   Трубка, идущая из нижней части шара, входит в этот цилиндрический ящик через   нижний его диск и внутри его принимает форму змеевика, кольца которого, расположенные   одно над другим, занимают всю высоту ящика. Прежде чем выйти из ящика,   спиральная трубка входит в маленький конус, вогнутое основание которого,   имеющее форму сферического колпачка, обращено книзу. Из вершины этого конуса   выходит другая трубка, которая, как я уже упоминал, идет в верхние слои   водорода в шаре. Сферический колпачок конуса сделан из платины, чтобы он не   расплавился от высокой температуры. А горелка эта помещается на дне ящика   нагрева, посреди спиралей змеевика, так, что верхняя часть пламени слегка   касается платинового колпачка.      

Вы, без   сомнения, знаете, что такое калорифер, предназначенный для отопления помещений,   и вам известно, как он действует. Воздух, которым наполнена квартира,   пропускают через трубы, и оттуда он возвращается уже нагретый. Так вот:   аппарат, который я вам только что описал, – в сущности тот же калорифер.      

И в   самом деле, что же тут происходит? Когда горелка зажжена, водород, находящийся   в змеевике и в вогнутом маленьком платиновом конусе, нагревается и быстро поднимается   по трубке, ведущей в верхнюю часть шара. Образовавшаяся внизу пустота   заполняется газом из нижней части шара. Газ тут также нагревается и,   поднимаясь, пополняется вновь образовавшимся газом. Таким образом, по трубкам и   змеевику происходит чрезвычайно быстрое движение газа, который, выходя из шара,   непрерывно нагревается и сновав него поступает. При нагревании на один градус   газ расширяется на одну четырехсотвосьмидесятую[15] своего объема. Если я   повышу температуру на восемнадцать градусов, то водород, заключающийся в воздушным   шаре, расширится на восемнадцать четырёхсотвосьмидесятых своего объема, или на   тысячу шестьсот семьдесят четыре кубических фута; следовательно, он вытеснит   еще тысячу шестьсот семьдесят четыре кубических фута воздуха, и это увеличит   его подъемную силу на сто шестьдесят фунтов. Это равносильно выбрасыванию балласта   такого же веса. Если я повышу температуру на сто восемьдесят градусов, то газ   расширится на сто восемьдесят четырехсотвосьмидесятых своего первоначального   объема, вытеснит шестнадцать тысяч семьсот сорок кубических футов воздуха, и   подъемная сила шара увеличится на тысячу шестьсот фунтов.      

Вы   понимаете, что я могу легко изменять условия статического равновесия моего   воздушного шара. Объем его был рассчитан таким образом, что, наполненный до   половины, он вытесняет как раз такое количество воздуха, которое равно повесу   самому шару, наполненному водородом, а также корзине с пассажирами и всей ее   нагрузкой. Наполненный таким образом шар держится в воздухе в строгом   равновесии: он не поднимается и не снижается.      

Чтобы   подняться, я с помощью горелки довожу газ в шаре до температуры более высокой,   чем температура окружающего воздуха. От нагревания газ расширяется, шар   увеличивается в объеме и поднимается тем выше, чем больше я нагреваю водород.      

Снижение   достигается естественным образом: понижением температуры в горелке, отчего газ   внутри шара постепенно охлаждается. Вообще же подъем шара должен происходить,   конечно, гораздо скорее, чем его снижение. И это очень благоприятное обстоятельство:   надобности в быстром снижении у меня никогда не будет, и, наоборот, очень   быстрым подъемом (могу избежать разных осложнений. Опасность ведь не вверху, а   внизу.      

Впрочем,   как я уже говорил вам, у меня есть некоторое количество балласта, который в   случае экстренной надобности может дать возможность подняться еще скорее.   Клапан, находящийся на верхнем полюсе шара, является только предохраийтельным   клапаном. Воздушный шар неизменно содержит одно и то же количество водорода.   Подъем и снижение, повторяю, происходит только благодаря изменению его температуры.   А теперь, господа, я хочу сообщить вам еще одну подробность: при сгорании   водорода и кислорода на конце горелки получаются водяные пары; поэтому я   снабдил нижнюю часть цилиндрического ящика трубкой с клапаном, действующим при   давлении в две атмосферы; следовательно, когда пар достигает такого давления,   он сам автоматически выходит наружу.      

Наконец,   познакомлю вас с самыми точными цифровыми данными: двадцать пять галлонов воды,   разложенные на свои составные части, дают двести фунтов кислорода и двадцать   пять фунтов водорода. При нормальном атмосферном давлении это составляет тысячу   восемьсот девяносто кубических футов первого и три тысячи семьсот восемьдесят   кубических футов второго, итого смеси пять тысяч шестьсот семьдесят кубических   футов. Моя горелка расходует при совершенно открытом кране двадцать семь   кубических футов смеси в час, давая пламя по крайней мере в шесть раз сильнее   пламени больших горелок светильного газа. Держась же на значительной высоте, я   сожгу в среднем не более девяти кубических футов в час. Значит, двадцать пять   галлонов воды мне хватит на шестьсот тридцать часов воздушного плавания, что   составляет немногим больше двадцати шести дней.      

А так   как я по своему желанию в состоянии спускаться на землю и возобновлять свой запас   воды, то мое путешествие может продолжаться сколько угодно.      

Вот вам   и вся моя тайна, господа. Она очень проста, и потому я уверен в успехе. Мой способ,   основанный на расширении и сжатии газа, как видите, исключает надобность и в   громоздких крыльях и в механических двигателях. Калорифер, с помощью которого я   изменяю температуру, и горелка для его нагревания не представляют никаких   неудобств и мало весят.      

– Итак,   я думаю, что у меня имеются все нужные условия для успеха.      

      

Этой   фразой закончил доктор Фергюссон свою речь, вызвавшую самые горячие, искренние   аплодисменты. Тут нельзя было сделать ни единого возражения: все было обдумано   и предусмотрено.      

– Но   все-таки, – заметил капитан, – это дело опасное.      

– Что   из этого, раз оно выполнимо! – просто ответил фергюссон.      

 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ      

       Прибытие на   Занзибар. – Английский консул. – Враждебное отношение местных   жителей. – Остров Кумбени. – «Вызыватели дождя». – Наполнение   воздушного шара. – Старт 18 апреля. – Прощание. – «Виктория».      

       

Благодаря   попутным ветрам «Решительный» шел ускоренным ходом. В Мозамбикском проливе погода   была особенно благоприятна. Удачный морской переход казался добрым предзнаменованием   и для воздушного перелета.      

Каждый   жаждал поскорее добраться до Занзибара и там помочь чем только возможно доктору   Фергюссону в его последних приготовлениях.      

Наконец,   показался город Занзибар, расположенный на острове того же имени, и 15 апреля,   в одиннадцать часов утра, «Решительный» бросил якорь в его гавани.      

Остров   Занзибар является владением имама Маската, союзника Франции и Англии. Это, несомненно,   лучшая его колония. В гавань заходит множество кораблей из соседних стран.      

Остров   отделен, от африканского материка только проливом шириной не более тридцати   миль.      

Занзибар   ведет обширную торговлю камедью, слоновой костью и в особенности чернокожими,   так как он является крупным рынком невольников. Сюда свозятся все пленники,   захваченные в боях, а бои эти не прекращаются, ибо вожди внутренних африканских   племен беспрестанно воюют между собой.      

Эта   торговля распространена по всему восточному берегу вплоть до Нила; Г. Лежан   видел, что она ведется совершенно открыто на французских судах.      

Не успел   «Решительный» пришвартоваться в занзибарской гавани, как на нем появился английский   консул с предложением своих услуг доктору Фергюссону. Уже целый месяц он знал   из европейских газет о проектирующемся перелете, но до сих пор принадлежал к   многочисленному разряду скептиков.      

– Я   сомневался, – заявил консул, протягивая руку Самуэлю Фергюссону, – но   теперь все мои сомненья исчезли. И он тут же пригласил к себе в дом доктора.   Дика Кеннеди и, конечно, милейшего Джо.      

Консул   был так любезен, что познакомил доктора с несколькими письмами капитана Спика,   и Фергюссон узнал из них, что капитан и его спутники претерпели страшные муки и   от голода и от непогоды, прежде чем добрались до страны Угого. Теперь же, как   видно, они принуждены подвигаться чрезвычайно медленно, встречая на пути   беспрестанные затруднения, и вряд ли в ближайшее время смогут дать знать о себе.      

– Вот   те опасности и лишения, каких мы сумеем избегнуть, – заметил доктор.      

Багаж   трех путешественников был отправлен в дом консула. Воздушный шар собирались   выгрузить на занзибарском берегу, где для него было выбрано очень удобное место   у сигнальной мачты, позади огромного здания, которое защищало бы его от   восточных ветров. Эта массивная башня, походившая на бочку, по сравнению с   которой Гейдельбергская бочка показалась бы всего лишь бочонком, играла роль   форта, и на ее плоской верхушке дежурила стража – вооруженные копьями «белучи»,   шумливые бездельники. Но незадолго до предполагаемой выгрузки шара консул был   извещен о том, что туземное население намерено силой воспрепятствовать ей. Нет   ничего более слепого и бессмысленного, чем страсти, внушенные фанатизмом.   Известие о приезде христианина, который решил подняться в воздух, возмутило   местных жителей. Негры, взволнованные больше, чем арабы, усмотрели в этом   полете что-то враждебное их религии. Они вообразили, что замышляется какое-то   зло против Солнца и Луны. А так как оба светила являются предметами поклонения   у африканских Народов, то и было решено силой противиться нечестивой экспедиции.      

Узнав о   таких настроениях местных жителей, консул сообщил о них доктору Фергюссону и капитану   Пеннету. Капитан ни за что не хотел отступать перед угрозами, но новый его   друг, доктор, разубедил его в этом.      

– Конечно,   в конце концов нам удалось бы выгрузить шар, – сказал Фергюссон, – и   гарнизон имама даже оказал бы нам в этом содействие, но знаете, дорогой   капитан, порой для несчастного случая довольно одного мгновения. Какой-нибудь   злостный удар – и шару будет нанесен непоправимый вред, а наше путешествие   сорвано. Нет, тут надо действовать осмотрительно.      

– Но   как же быть? Если мы высадимся на африканском берегу, то там встретимся с теми   же трудностями. Что же делать?      

– Ничего   не может быть проще, – заявил консул. – Взгляните вон на те островки,   расположенные за гаванью. Выгрузите ваш шар на одном из этих островков,   окружите его цепью матросов, и он будет в полной безопасности.      

– Великолепно! –   воскликнул Фергюссон. – Там же нам будет удобно заняться последними   приготовлениями.      

Капитан   тоже одобрил это предложение, и вскоре «Решительный» подошел к островку Кумбени.      

Утром 16   апреля шар благополучно выгрузили на лужайку среди леса. Здесь на расстоянии.восьмидесяти   футов были вбиты два столба вышиной также в восемьдесят футов. На столбах была   установлена система блоков, благодаря которой с помощью поперечного каната и   был поднят шар. Пока он был совершенно пуст. Внутреннюю оболочку соединили с   внешней так, что обе были подняты одновременно.      

      

К нижней   части оболочек были прикреплены трубки, через которые должен был поступать водород.      

День 17   апреля прошел в установке аппарата для добывания водорода. Он состоял из   тридцати бочек, в которых происходило разложение воды с помощью железного лома   и серной кислоты. Полученный водород, очистившись от примесей, поступал в   большую, находящуюся в центре бочку, откуда и направлялся ро двум трубам в   оболочку. Таким образом, каждая из оболочек наполнялась строго определенным   количеством газа. Для этой операции потребовалось тысяча восемьсот шестьдесят   галлонов серной кислоты, шестнадцать тысяч пятьдесят фунтов железного лома и   девятьсот шестьдесят шесть галлонов воды.      

      

Наполнение   оболочек газом началось около трех часов утра и длилось почти восемь часов. За   час до полудня воздушный шар, одетый в сетку, грациозно покачивался над своей   корзиной, удерживаемый большим количеством мешков с землей. С особой   тщательностью был установлен аппарат для расширения газа и прилажены в   цилиндрическом ящике нагрева трубки, сообщающиеся с обеими оболочками.      

Якоря,   веревки, инструменты, походные одеяла, тент, съестные припасы, оружие-все было   размещено в корзине на заранее намеченных для этого местах. Вода запасена была   еще в Занзибаре. Двести фунтов балласта в виде песка, помещавшегося в   пятидесяти мешочках, также было уложено на дно корзины, так, чтобы он всегда   был под рукой. К пяти часам вечера все эти приготовления были закончены. Пока   шла работа, вдоль всего берега островка стояли часовые, а шлюпки с «Решительного»   курсировали по проливу.      

Туземцы   проявляли свой гнев дикими криками, гримасами и кривлянием. Жрецы носились среди   толпы, еще больше разжигая ее фанатизм. Некоторые из самых рьяных пытались было   вплЯвь добраться до острова, но их легко отогнали.      

Тут   пущены были в ход заклинания и колдовство. «Вызыватели дождя», утверждавшие,   что они повелевают тучами, стали призывать ураган и каменный ливень (так негры   зовут град). Для этого они собрали листья со всевозможных деревьев и принялись   кипятить их на медленном огне. В это же время с помощью длинной иглы, вонзенной   в сердце, был убит баран.      

Но, увы,   небо по-прежнему было безоблачным… Ни баран, ни гримасы не помогли.      

      

Неграм   не оставалось ничего более, как устроить буйную оргию, напившись «зембо», этого   жгучего ликера, приготовленного из кокосовых орехов, и «тогва» – чрезвычайно   хмельного пива. И их песни, маломелодичные, но ритмичные, слышались всю ночь до   рассвета.      

Около   шести часов вечера наши путешественники в последний раз сели за обеденный стол   в кают-компании «Решительного» вместе с капитаном и офицерами. Кеннеди, к   которому никто не обращался ни с какими вопросами, что-то про себя бормотал, не   сводя глаз с доктора Фергюссона. Прощальный обед был невесел. Приближение   минуты разлуки навевало на всех грустные размышления. Что сулила отважным путешественникам   судьба? Будут ли они когда-нибудь снова среди друзей, у домашнего очага? А если   почему-нибудь они не смогут пользоваться для передвижения своим шаром, что   станется с ними среди диких племен, неведомых стран, в необъятных пустынях?      

      

Все эти   мысли, до сих пор только мелькавшие в головах присутствующих, теперь волновали   их разыгравшееся воображение. Доктор Фергюссон, как всегда, хладнокровный и   невозмутимый, тщетно старался рассеять подавленное настроение.      

Опасаясь   со стороны негров каких-нибудь враждебных выступлений против доктора Фергюссона   и ею спутников, все трое остались ночевать на «Решительном». В шесть часов утра   они покинули свои каюты и переправились на островок Кумбени.      

Восточный   ветер слегка покачивал воздушный шар. Вместо удерживавших его до сих пор мешков   с землей были поставлены двадцать матросов. Командир Пеннет явился со своими офицерами   присутствовать при торжественном старте.      

Тут   Кеннеди подошел к доктору и, взяв его за руку, проговорил:      

– Итак,   Самуэль, ты бесповоротно решил лететь?      

– Бесповоротно   решил, дорогой мой Дик.      

– Но,   не правда ли, я сделал все, чтобы этому помешать?      

– Все!      

– Тогда,   значит, моя совесть чиста, и я отправляюсь с тобой.