1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 


 
  
   antique_east
   
    Ашвагхоша
    
   
   Жизнь Будды
   
    
Ашвагхоша —  буддийский поэт, драматург, философ и проповедник, живший в 1–2 вв. Родился в Айодхье (современный Ауд) в брахманской семье. Согласно традиции, до обращения в буддизм был шиваитом. Прославился как мыслитель и поэт при дворе кушанского императора Канишки. Сторонники учения махаяны относят Ашвагхошу к основным авторитетам, наряду с Нагарджуной и Арьядэвой.
    
Поэма Буддхачарита (Жизнь Будды) сохранилась в санскритском оригинале в 17 «песнях», в китайском и тибетском переводах – в 24. Перевод поэта-символиста К.Бальмонта осуществлён с английского издания и воспроизводит китайскую обработку Дхармаракши.
    
    
Перевод публикуется по изданию: Памятники мировой литературы. Творения Востока. Асвагоша. Жизнь Будды. Перевод К. Бальмонта.
    
М., М. и С. Сабашниковы, 1913
   
   2012-07-08
   ru
   en
   
    Константин
    Бальмонт
   
  
  
   
    skylost
   
   doc2fb, FictionBook Editor Release 2.6.6
   2012-07-08
   36E18957-308A-4AE1-8A41-6293999A5A81
   1.0
  
 
 
  
   
    
1. РОЖДЕНИЕ
   
   
Был некто, рода знатного Икшваку,
   
Что означает — Сахарный Тростник,
   
Непобедимый, как река, властитель,
   
Царь Сакья , чистый в умственных дарах
   
И в нраве — незапятнанности цельной,
   
Суддходана, иначе — Чистый Рис.
   
Светло любимый всеми существами,
   
Как мир обласкан новою Луной,
   
Поистине тот царь был словно Сакра,
   
Кому все Дэвы неба — сонмы слуг,
   
Царица же его — богиня Саки.
   
Сильна, спокойна в мыслях, как Земля,
   
Чиста по духу, словно водный лотос,
   
Определить ее — никак нельзя,
   
Ее же имя, имя-образ, Майя.
   
Дух снизошел, и в чрево к ней вошел,
   
Коснувшись той, чей лик — Царица Неба.
   
Мать, матерь, но свободная от мук,
   
Свободная от заблуждений Майя.
   
Не возлюбя шумливости мирской,
   
Воспомнила она сады Люмбини,
   
Пленительное место, тихий лес,
   
Где источают влагу водометы,
   
Цветут цветы и копят сок плоды.
   
Исполненная нежных созерцаний,
   
Почтительно заговорив с царем,
   
Она просила дать соизволенье
   
Ей там побыть, и царь, уразумев
   
Действительность такого пожеланья,
   
Был редкостной заботою смущен.
   
Всем царственным родным, что находились
   
В дворце и вне дворца, он повелел
   
Быть с ней в тени садовой и лесистой,
   
Ее неукоснительно блюсти.
   
И вот царица Майя ощутила,
   
Что час пришел родить ребенка ей.
   
Спокойно лежа на красивом ложе,
   
Она ждала с доверьем, а вокруг
   
Сто тысяч женщин служащих стояло.
   
Четвертый месяц был и день восьмой,
   
Спокойный час, приятственное время.
   
Пока она была среди молитв
   
И в соблюденьи правил воздержанья,
   
Родился Бодгисаттва от нее,
   
Чрез правый бок, во избавленье мира,
   
Великим состраданьем побужден,
   
Не причинивши матери мученья.
   
Как из бедра рожден был Аурва,
   
Как из руки рожден владыка Притху,
   
Как царь Мандхатри был из головы,
   
Какшиват же рожден был из подмышки,
   
Так Бодгисаттва, в день, как был рожден,
   
Из правого он появился бока;
   
Из чрева постепенно исходя,
   
Лучи по всем струил он направленьям.
   
Как тот, кто из пространства порожден,
   
А не через врата вот этой жизни,
   
Через несчетный ряд круговремен,
   
Собой осуществляя добродетель,
   
Он в жизнь самосознательным вошел,
   
Без тени всеобычного смущенья.
   
В себе сосредоточен, не стремглав,
   
Украшен безупречно, выявляясь
   
Блистательно, он, излучая свет,
   
Возник из чрева, как восходит Солнце.
   
Глядели люди, мыслили они,
   
Как необычен блеск, но созерцанье
   
Не повредило зрения у них:
   
Он дал глядеть им, утаив на время
   
Блистательность лучистого лица,
   
Как мы порой глядим на Месяц в небе
   
И видим только мягкий лунный свет.
   
Однако ж тело у него сияло;
   
Как Солнце погашает свет свечи,
   
Златистой красотою Бодгисаттвы
   
Был изливаем всюду яркий блеск.
   
Прямой и стройный, в разуме не шаткий,
   
Сознательно он сделал семь шагов,
   
И на земле, пока он шел так прямо,
   
Отпечатлелись ровно те следы,
   
Как семь блестящих звезд они остались.
   
Идя, как царь зверей, могучий лев,
   
Смотря во все четыре направленья,
   
До средоточья правды взор стремя,
   
Он так сказал, и молвил достоверно:
   
«Родившись так, родился Будда здесь.
   
За сим — уж больше новых нет рождений.
   
Теперь рожден я только этот раз,
   
Дабы спасти весь мир своим рожденьем».
   
И вот из средоточия Небес
   
Два тока снизошли воды прозрачной,
   
Один был тепел, холоден другой,
   
Они ему все тело освежили
   
И освятили голову его.
   
И вот он помещен в дворец роскошный,
   
Его постель — вся в яхонтах она,
   
Цари Небес, златистыми руками,
   
Стеблистыми руками, в четырех
   
Местах, где ножки, ложе закрепили.
   
Меж тем в пространстве Дэвы, ухватив
   
Цветистые, как яхонт, балдахины,
   
Запели песни, хор — зовущий хор,
   
Чтоб укрепить его в свершеньях правых.
   
А Нага-раджи, радуясь ему
   
И к верному склонясь благоговенью,
   
Навстречу к Бодгисаттве изошли,
   
Как раньше честь являли прежним Буддам.
   
Они пред ним рассыпали цветы;
   
И существа, что в чистые одежды
   
Всегда одеты в Небе, перед ним
   
Веселым предавались ликованьям,
   
Не радостью пристрастной восхитясь,
   
А потому, что все творенье мира,
   
Что в океан скорбей погружено,
   
Снискало верный путь освобожденья.
   
Сумеру, первозданная гора,
   
Что прочный есть устой Земли великой,
   
Когда явился Бодгисаттва в мир,
   
Пред этим совершенством содрогнулась.
   
Весь мир был чрезвычайно сотрясен,
   
Как бы челнок, гонимый сильным вихрем;
   
Цветочная утонченная пыль,
   
Сандала дух и скрытый запах лилий,
   
Их нежность сокровенная — взнеслись,
   
И в воздухе возвышенном смешались,
   
И вместе так на Землю пали вновь.
   
Луна и Солнце, в правильном теченьи,
   
Удвоили свой лучезарный блеск,
   
И свет огня, повсюду загораясь,
   
В топливе не нуждался, чтоб гореть.
   
Вода, ключом свежительно-прохладным,
   
Мерцая, проступала здесь и там,
   
И радовались женщины на это,
   
И пили и купалися Они.
   
Во всех возникли радостные мысли,
   
И сонмы духов, словно облака,
   
Доподлинностью веры услаждались.
   
В садах Люмбини, посреди стволов,
   
В великом изобильи расцветали,
   
Вне времени, чудесные цветы,
   
Всю редкостность особую являя.
   
Разряды же зловолящих существ
   
Постигли сразу любящее сердце;
   
Все скорби и недуги меж людей
   
Без всякого леченья исцелились.
   
Звериный крик, разнообразный вопль
   
Притих, и воцарилося молчанье.
   
Всплеснулася стоячая вода
   
И потекла речным потоком быстро.
   
И все ручьи, где слизь и грязь была,
   
Внезапно стали светлы и прозрачны.
   
На небе не сгущалось облаков,
   
И музыка была слышна повсюду.
   
Все существа, что чувствуют, живя,
   
Узнали свет вселенского покоя.
   
Лишь Мара, царь желаний и страстей,
   
Не радуясь, печалился глубоко
   
И был один.
   
Властительный отец,
   
Столь дивного когда увидел сына,
   
Хотя уверен был в своей душе,
   
Однако был подвигнут изумленьем
   
И изменился в лике, между тем
   
Как взвешивать значение событья,
   
То радуясь, то сетуя. А мать,
   
Царица, увидавши, что ребенок
   
Родился — всем законам естества
   
Противореча, в робком женском сердце
   
Сомнительна была, и ум ее
   
Меж крайностей качался, схвачен страхом:
   
Не различая в знамениях сих,
   
Что — радостно, а что, быть может, грустно,
   
Давала доступ скорби вновь и вновь.
   
И женщины глубокой Долгой Ночи,
   
Блюстительницы Ночи Мировой,
   
Небесного просили указанья,
   
Молили, чтобы новое дитя
   
Благословенным в этой жизни было.
   
В тот час, в священной роще, был Брамин,
   
Был некоторый верный прорицатель,
   
С достойным видом, славный, потому,
   
Что был искусен он и полон знанья.
   
Увидев знаки, в сердце он своем
   
Возликовал на дивное событье.
   
Дабы смущенным не был больше царь,
   
Ему сказал он голосом правдивым:
   
«У всех, кто в этом мире порожден,
   
Желанье есть, чтоб сын родился славный,
   
И ныне царь, как полная Луна,
   
Быть в радованьи должен завершенном,
   
Затем что у него родился сын
   
Единственный и дивно-несравнимый,
   
Что будет славой роду своему.
   
Веселым будь и прогони сомненья,
   
Все знамения ныне говорят,
   
Что дому твоему — преуспеянье.
   
Прекрасно одаренное дитя
   
С собой несет освобожденье мира;
   
Такое тело, с цветом золотым,
   
Имеет лишь учитель, данный Небом.
   
Достигнет просветленности вполне,
   
Кто наделен приметами такими,
   
А ежели восхочет быть в мирском,
   
Всемирным он пребудет самодержцем.
   
Везде прият властителем Земли,
   
Монархом будет четырех империй.
   
Как Солнца свет среди других огней,
   
Он между всех пребудет превосходным.
   
Но если будет он искать жилья
   
Среди пустынь лесных и гор безлюдных,
   
Но если, сердце мудрости отдав,
   
Он обратится весь к освобожденью,
   
Вселенную он светом озарит,
   
Затем что как средь гор монарх — Сумеру,
   
Иль золото средь ценностей есть царь,
   
Иль Океан — предел среди потоков,
   
Или Луна есть первая меж звезд,
   
Иль Солнце — между всех светил небесных,
   
Так Совершенный, что родился в мир,
   
Идущий тем путем, который начат,
   
Есть самый совершенный меж людей.
   
Его глаза светлы и, расширяясь,
   
Все видят больше, больше пред собой;
   
Их затеняют длинные ресницы,
   
А цвет очей — фиалковый есть цвет,
   
Раек в глазу — кружок есть светло-синий,
   
Весь очерк — словно полная Луна:
   
Такие знаки, без противоречья,
   
Дают узнать, как бы отбросив тень,
   
Что состоянье мудрости — здесь полно».
   
Царь, усомнившись, снова вопрошал,
   
И снова отвечал рожденный дважды.
   
Он изъяснил, что были у других
   
Царей Земли сыны предназначенья.
   
Воспомнил Бхригу и Виасу он
   
И назвал сладкогласного Вальмики
   
Среди имен, которые горят
   
В умах людей, как звезды светят в Небе.
   
«Наполни, царь, восторгом светлым дух,
   
Как светлый мед златится в полной чаше,
   
Не дозволяй сомненьям говорить».
   
И радовался царь словам провидца.
   
В саду же Риши был, что свято жил,
   
Асита звался он и был искусным
   
В истолкованьи знаков и примет.
   
Он молвил, вдохновясь: «О правосудный!
   
Во имя правых — в прежних жизнях — дел,
   
Теперь плоды прекрасные явились.
   
Услышь меня, скажу, зачем я здесь.
   
Когда я шел сюда дорогой Солнца,
   
Я слышал, как в пространстве мировом
   
Вещали Дэвы, что рожден царевич,
   
Который мудрость явит в полноте.
   
И сверх сего я видел предвещанья
   
Чудесные, которые меня
   
Предстать перед тобою побудили,
   
Да будет мною узрен Сакья-царь,
   
Установитель Правого Закона».
   
Царь повелел младенца принести.
   
Царевича увидев, на подошвах
   
Тех детских ног увидев колесо,
   
Тысячекратной явлено чертою,
   
Между бровей увидев белый серп,
   
Меж пальцев тканевидность волоконца
   
И, как бывает это у коня,
   
Сокрытость тех частей, что очень тайны.
   
Увидев цвет лица и кожи блеск,
   
Заплакал мудрый и вздохнул глубоко.
   
Царь, видя слезы Риши, был смущен,
   
И у него пресеклося дыханье.
   
Привстав, он с беспокойством вопросил:
   
«Что в сыне есть моем, таком прекрасном,
   
Что мало от Богов отличен он
   
И видом обещает совершенство,
   
Изящен бесподобно и красив,—
   
О, что в нем есть, что так тебя печалит?
   
Иль, может быть (да не свершится так!),
   
Он в жизни краткодневен? Иль он только
   
Не больше как осенний есть цветок,
   
Из инея цветок,— дохнешь, и где он?»
   
Увидевши, что царь так огорчен,
   
Немедленно ему ответил Риши:
   
«Да ни на миг не будет царь смущен,
   
Да помнит, что сказал я, а сомненью
   
Да никогда не даст он в сердце ход.
   
Великое все знаменья вещают.
   
Но, вспомнив про себя, что вот я стар,
   
Я слезы не сдержал. Конец мой близок.
   
Твой сын,— всем миром будет он владеть,
   
Родившись, он закончил круг рождений,
   
Придя сюда во имя всех живых.
   
От царства своего он отречется,
   
Он от пяти желаний ускользнет,
   
Он изберет суровый образ жизни
   
И истину ухватит, пробудясь.
   
Засим, во имя всех, в ком пламя жизни,
   
Преграды он незнанья раздробит,
   
Препоны тьмы незрячей уничтожит
   
И солнце верной мудрости возжжет.
   
Всю плоть, что потонула в море скорби,
   
В пучине безграничной громоздясь,
   
Недуги все, что пенятся, пузырясь,
   
Преклонный возраст, порчу, как бурун,
   
И смерть, как океан, что все объемлет,—
   
Соединив, он в мудрости челнок,
   
В свою ладью, все нагрузит бесстрашно
   
И мир от всех опасностей спасет,
   
Отбросив мудрым словом ток вскипевший.
   
Власть размышленья, словно свежий ключ,
   
Его ученье, словно близкий берег,
   
Достаточны для всех нежданных птиц.
   
В реке широкой есть довольно влаги.
   
Все существа, что знают страсти зной,
   
Здесь могут пить, преграды не встречая,
   
Все те, что знают встречный ветр скорбей,
   
Все те, что впали в плен пяти желаний,
   
Обмануты пустынею глухой,
   
Лежащей меж рождением и смертью,
   
Без знанья, где же путь, чтоб ускользнуть,—
   
Для этих в мир родился Бодгисаттва,
   
Чтоб путь освобожденья показать.
   
Огонь хотенья, чье горенье — вещи,
   
Которых жадно жаждешь, больно жжет,—
   
Он тучке милосердья дал возникнуть,
   
Быть облачком дал жалости своей,
   
И дождь Закона может погасить их.
   
Вратами хищной жадности храним,
   
Оплот тяжелый мрачного безверья,
   
Сцепивший все живые существа,
   
Замкнутым был,— и вот врата разъяты.
   
Щипцами этой мудрости, что есть 
   
Алмазная, противоречья хоти
   
Он вырывает. Петли бредней всех
   
Распутав, распустил он сеть незнанья,
   
И кто был связан, вот, он без цепей.
   
Не сетуй же, о царь, а знай лишь радость.
   
Что до меня, чрез старость в смерть иду
   
И не смогу, увы, его услышать.
   
Хоть мыслью осененный, все же я
   
Не прикоснусь к ученью Бодгисаттвы,
   
Мне не дано, я тело износил,
   
Родиться должен вновь, как высший Дэва,
   
Но все-таки подвержен бедам трем,
   
Которые, скорбя, еще узнаю:
   
Упадок сил, преклонный возраст, смерть».
   
Узнав причину истой скорби Риши,
   
Промолвил царь: «Ты мне даешь покой.
   
Но мысль, что он свое оставит царство,
   
Покинет дом, та мысль меня гнетет».
   
Услышав это, Риши обратился
   
К царю и молвил верные слова:
   
«Он просветленья полного достигнет».
   
Так утишив сомнения царя,
   
Велением своей духовной силы
   
Поднялся в воздух Риши и исчез.
   
Суддходана, услыша все, что слышал,
   
И видя предвещательность примет,
   
Проникнут был почтением к дитяти,
   
И ряд своих забот удвоил он.
   
Он издал повеление по царству,
   
Что узники свободны от темниц,
   
И, согласуясь с волей книг священных,
   
Распространил на всех свои дары.
   
Когда дитя прошло чрез завершенность
   
Десятидневья, зоркий ум отца
   
Вполне спокоен стал, и возвестил он,
   
Что будут ныне жертвы всем Богам
   
И общинам благоговейным будут
   
Обильные дары, и всем родным,
   
И всем, не только властным, но и бедным.
   
И кто хотел, являлся за скотом,
   
За деньгами, конями и слонами,
   
И всяк, в размере нужд, был награжден.
   
Потом, гаданьем час избрав счастливый,
   
Дитя переселили во дворец,
   
Поставив колыбельку на повозку
   
И дав повозку ту везти слону,
   
С прекрасно белоснежными клыками,
   
Сияющему дивной красотой,
   
Блестящему от разных умащений
   
И яркому от множества прикрас.
   
Обняв дитя, царица круг свершила,
   
Благоговенья духам вознося,
   
Потом в свою блестящую повозку
   
Она взошла, а царь сопровождал,
   
И сонмы слуг и весь народ шли вместе.
   
Так Сакра, царь Небес, через лазурь
   
Идет, а вкруг него толпятся Дэвы.
   
Так Магесвара, полный торжества,
   
Младенца шестиликого родивший,
   
Давал даянья щедрою рукой.
   
Так ныне царь, как был рожден царевич,
   
Возликовал, с царем же весь народ,
   
И было в ликовании все царство.
  
  
   
    
2. ДВОРЕЦ
   
   
И вот чертог царя был весел,
   
И все родные были щедры,
   
Затем что был рожден царевич
   
Необычайной красоты.
   
Слоны, и кони, и повозки,
   
И драгоценные сосуды
   
Приумножались каждодневно
   
Везде, где в них была нужда.
   
Из недр Земли самоисторгнут,
   
Являлся блеск сокровищ скрытых,
   
И самоцветные каменья,
   
Придя из тьмы, впивали свет.
   
С вершины снежных гор спускаясь,
   
Слонов явилось стадо белых,
   
И вот, хоть были не ручными,
   
Пришли бесшумными они.
   
Не укрощенные рукою
   
Ничьей, но самоподчинившись
   
И непревзойденно прекрасны,
   
Явились кони всех мастей.
   
Их гривы в яхонтах сверкали,
   
Хвосты их были словно волны,
   
И рьяно так они скакали,
   
Как бы примчавшись на крылах.
   
Коровы, с телом тучно-стройным,
   
И с шерстью очень чистой в цвете,
   
И с молоком душисто-свежим,
   
Пришли, в числе — как облака.
   
Вражда и зависть уступили,
   
Давая путь покою мира,
   
Везде довольство возмогало
   
И единение сердец.
   
Был тихий воздух, дождик в меру,
   
Не слышно было вскриков бури,
   
Не выжидая часа, стебли
   
Взросли и дали урожай.
   
Созрела пятикратность злаков,
   
С зерном душисто-полнокровным,
   
У тварей всех родились чада,
   
Не повредивши их тела.
   
Все люди, даже те, что мыслью
   
Не знали Четырех Великих,
   
Являли светлый блик беззлобья,
   
Существовали без вражды.
   
Все люди с женами своими,
   
Все женщины, что были в мире,
   
Являли свет души глубинной,
   
Как люди самых первых дней.
   
Все Божьи храмы, все часовни,
   
Сады, ключи, криницы, рощи
   
В неукоснительное время
   
Являли всю свою красу.
   
Был неизвестен голод с жаждой,
   
Оружье бранное дремало,
   
Недуги скрылись, и повсюду
   
Лишь были дружба и любовь,
   
Взаимно нежа наслажденье,
   
Без оскверняющих желаний
   
Все соблюдали справедливость,
   
И был не слышен звон монет.
   
И все, кто мог, давали щедро,
   
Не помышляя о возврате,
   
Четыре правила свершая,
   
Желанной Высшим, чистоты.
   
Как в оно время Ману-раджа
   
Родил дитя, что называлось
   
«Блеск Солнца»,— злое прекратилось
   
И был расцвет во всей стране,—
   
Так ныне был рожден царевич,
   
И все приметы возвестили
   
Благополучие и счастье,
   
И был Сиддхартой назван он.
   
И ныне царственная матерь,
   
Царица Майя, видя сына
   
Таким отмеченного блеском,
   
В чрезмерном счастьи — умерла.
   
Вознесена была на Небо.
   
Праджапати же Гаутами,
   
Дитя подобное увидя,
   
Ему была как мать сама.