1 2 3 

  
  
   
Василий Шукшин
   
До третьих петухов
   
Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума
  
  
   
Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы. Ещё когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на неё со своих полок – ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону… Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись.
   
– Да нет, – говорила библиотекарша, – я думаю, это пшено. Он же козёл… Пойдём лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козёл. Мы потопчемся, так? Потом пойдём к Владику… Я знаю, что он баран, но у него «Грюндик» – посидим… Тюлень тоже придёт, потом этот будет… филин-то… Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну… слушаю…
   
– Ничего не понимаю, – тихо сказал некто в цилиндре – не то Онегин, не то Чацкий – своему соседу, тяжёлому помещику, похоже, Обломову.
   
Обломов улыбнулся:
   
– В зоопарк собираются.
   
– Почему все козлы-то?
   
– Ну… видно, ирония. Хорошенькая. А?
   
   
Господин в цилиндре поморщился:
   
– Вульгаритэ.
   
– Вам всё француженок подавай, – с неодобрением сказал Обломов. – А мне глянется. С ножками – это они неплохо придумали. А?
   
– Очень уж… того… – встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. – Очень уж коротко. Зачем так?
   
Обломов тихо засмеялся:
   
– А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри.
   
– Да мне что, в сущности? – смутился чеховский персонаж. – Пожалуйста. Почему только с ног начали?
   
– Что? – не понял Обломов.
   
– Возрождаться-то.
   
– А откуда же возрождаются? – спросил довольный Обломов. – С ног, братец, и начинают.
   
– Вы не меняетесь, – со скрытым презрением заметил Пришибленный.
   
Обломов опять тихо засмеялся.
   
– Том! Том! Слушай сюда! – кричала в трубку библиотекарша. – Слушай сюда! Он же козёл! У кого машина? У него? Нет, серьёзно? – Библиотекарша надолго умолкла – слушала. – А каких наук? – спросила она тихо. – Да? Тогда я сама козёл…
   
Библиотекарша очень расстроилась… Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок.
   
Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями…
   
– В темпе, в темпе! – покрикивал некто канцелярского облика, лысый. – Продолжим. Кто ещё хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И – короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто?
   
   
– Позвольте? – это спрашивала Бедная Лиза.
   
– Давай, Лиза, – сказал Лысый.
   
– Я сама тоже из крестьян, – начала Бедная Лиза, – вы все знаете, какая я бедная…
   
– Знаем, знаем! – зашумели все. – Давай короче!
   
– Мне стыдно, – горячо продолжала Бедная Лиза, – что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?
   
– Выгнать! – крикнули с места.
   
– Тихо! – строго сказал Лысый конторский. – Что ты предлагаешь, Лиза?
   
– Пускай достанет справку, что он умный, – сказала Лиза.
   
Тут все одобрительно зашумели.
   
– Правильно!
   
– Пускай достанет! Или пускай убирается!..
   
– Какие вы, однако, прыткие, – сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке – не мог встать. – Разорались. Где он её достанет? Легко сказать…
   
   
– У Мудреца, – Лысый, который вёл собрание, сердито стукнул ладонью по столу. – Илья, я тебе слова не давал!
   
– А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская.
   
– Ну, начинается! – недовольно сказал Обломов. – Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет… Да и никому, я думаю, не…
   
– Цыть! – громыхнул Илья. – Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану!
   
Тут какой-то, явно лишний, заметил:
   
– Междоусобица.
   
– А? – не понял Конторский.
   
– Междоусобица, – сказал Лишний. – Пропадём.
   
– Кто пропадёт? – Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. – Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок…
   
– Требую удовлетворения! – вскочил Лишний.
   
– Да сядь! – сказал Конторский. – Какое удовлетворение?
   
– Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил.
   
– Сядь, – сказал и Обломов. – Чего с Иваном-то делать?
   
Все задумались. Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо.
   
– Думайте, думайте, – сказал он. – Умники нашлись… Доктора.
   
– Не груби, Иван, – сказал Конторский. – О нём же думают, понимаешь, и он же ещё сидит грубит. Как ты насчёт справки? Может, сходишь возьмёшь?
   
– Где?
   
– У Мудреца… Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь…
   
– А я не склоняюсь! – бухнул опять Илья. – Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали – справку… Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка?
   
– А ничего! – воскликнула Бедная Лиза. – Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдёт у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. – И она ещё раз сказала звонко и убедительно: – Надо что-то делать!
   
Все задумались.
   
А Илья нахмурился.
   
– Какая-то «сидячая агитация», – проворчал он. – Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация?
   
– Да такая самая! – вскинулся на него Обломов. – Сидячая, тебе сказали. «Ка-ка-ая». Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то?
   
– И всё же я требую удовлетворения! – вспомнил свою обиду Лишний. – Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль.
   
– Сядь! – крикнул Конторский на Лишнего. – Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько… Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами.
   
Тут все взволновались, зашумели одобрительно.
   
– Я бы вообще запретил эти дуэли! – крикнул бледный Ленский.
   
– Трус, – сказал ему Онегин.
   
– Кто трус?
   
– Ты трус.
   
– А ты – лодырь. Шулер. Развратник. Циник.
   
– А пошли на Волгу! – крикнул вдруг какой-то гулевой атаман. – Сарынь на кичку!
   
– Сядь! – обозлился Конторский. – А то я те покажу «сарынь». Задвину за шкаф вон – поорёшь там. Ещё раз спрашиваю: что будем делать?
   
– Иди ко мне, Атаман, – позвал Илья казака. – Чего-то скажу.
   
– Предупреждаю, – сказал Конторский, – если затеете какую-нибудь свару… вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки.
   
– Сказать ничего нельзя! – горько возмутился Илья. – Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь – всё не так.
   
– Только не делайте, пожалуйста, вид, – с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку, – что только вы одни из народа. Мы тоже – народ.
   
– Счас они будут рубахи на груди рвать, – молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. – Рукава будут жевать…
   
– Да зачем же мне рукава жевать? – искренне спросил казачий атаман. – Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну.
   
– Всё – междоусобица, – грустно сказал Лишний. – Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок ещё и пропадём.
   
– Айда на Волгу! – кликнул опять Атаман. – Хоть погуляем.
   
– Сиди, – сердито сказал Обломов. – Гуляка… Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять.
   
– А-а-а, – вдруг зловеще тихо протянул Атаман, – вот кохо я искал-то всю жнзню. Вот кохо мне надоть-то… – И потащил из ножен саблю. – Вот кому я счас кровя-то пущу…
   
Все повскакали с мест…
   
   
Акакий Акакиевич птицей взлетел на свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном… Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил:
   
– О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали!
   
Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь:
   
– Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!.. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный… Но я же безвредный!
   
– А вот похлядим, – говорил Казак, – похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секёть.
   
Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и Конторский отскочил.
   
– Бей, казаче! – гаркнул Илья. – Цеди кровь поганую!
   
И бог знает, что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич. Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул:
   
– Закрыто на учёт!
   
И все замерли… Опомнились. Казак спрятал саблю, Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан.
   
– Азия, – тихо и горько сказал Конторский. – Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то в голову не пришло – закрыть на учёт.
   
– Илья, у тя вина нету? – спросил Казак Муромца.
   
– Откуда? – откликнулся тот. – Я же не пью.
   
– Тяжко на душе, – молвил Казак. – Маяться буду…
   
– А нечего тут… размахался, понимаешь, – сказал Конторский. – Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать…
   
– Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой, – сказала Лиза звонко и убеждённо. – Если он к третьим петухам не принесёт справку, пускай… я не знаю… пускай убирается от нас.
   
– Куда же ему? – спросил Илья грустно.
   
– Пускай идёт в букинистический! – жёстко отрезала Лиза.
   
– О-о, не крутенько ли? – усомнился кто-то.
   
– Не крутенько, – тоже жёстко сказал Конторский. – Нисколько. Только так. Иван…
   
– Аиньки! – откликнулся Иван. И встал.
   
– Иди.
   
   
Иван посмотрел на Илью.
   
Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе – всё, видно, искал вино.
   
– Иди, Ванька, – тихо сказал Илья. – Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все… учёные. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть… За остальное не ручаюсь.
   
– Хошь мою саблю? – предложил Казак Ивану.
   
– Зачем она мне? – откликнулся тот.
   
– Иван, – заговорил Илья, – иди смело – я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда… Где тебя задумают погубить, я крикну: «Ванька, смотри!»
   
– Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? – спросил Казак.
   
– Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь.
   
Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном… Подтянул потуже армячишко и пошёл к двери.
   
– Не поминайте лихом, если где пропаду, – сказал с порога.
   
– Господь с тобой, – молвил Обломов. – Может, не пропадёшь.
   
– Придёшь со справкой, Иван, – взволнованно сказала Лиза, – я за тебя замуж выйду.
   
– На кой ты мне чёрт нужна, – грубо сказал Иван. – Я лучше царевну какую-нибудь стрёну…
   
– Не надо, Иван, – махнул рукой Илья, – не связывайся. Все они… не лучше этой вот. – Показал на Лизу. – На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню… на ночь глядя! А и даст ли он её, справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там…
   
– Без справки нельзя, дядя Илья, – решительно сказала Лиза. – А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню!
   
– Иди, иди, Иван, – сказал Конторский. – Время позднее – тебе успеть надо.
   
– Прощайте – сказал Иван. И вышел.
   * * *
   
И пошёл он куда глаза глядят.
   
Темно было… Шёл он, шёл – пришёл к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел на пенёк, закручинился.
   
– Бедная моя головушка, – сказал, – пропадёшь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто.
   
Но никто ему не помог.
   
Посидел-посидел Иван, пошёл дальше.
   
Шёл, шёл, видит – огонёк светится. Подходит ближе – стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие.
   
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Иван.
   
   
Вышла на крыльцо Баба-Яга… Посмотрела на Ивана, спрашивает:
   
– Кто ты такой? И куда идёшь?
   
– Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой, – ответил Иван. – А где его найти, не знаю.
   
– Зачем тебе справка-то?
   
– Тоже не знаю… Послали.
   
– А-а… – молвила Баба-Яга. – Ну заходи, заходи… Отдохни с дороги. Есть небось хочешь?
   
– Да не отказался бы…
   
– Заходи.
   
Зашёл Иван в избушку.
   
Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати…
   
– Кто с тобой ещё живёт? – спросил Иван.
   
– Дочь. Иван, – заговорила Яга, – а ты как дурак-то – совсем, что ли, дурак?
   
– Как это? – не понял Иван.
   
– Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмёт – крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз как заору: у, дура такая! А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди: дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только… бесхитростный. А?
   
– Не пойму, ты куда клонишь-то?
   
– Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: «Ох, и талантливый парень!» У тебя же на лбу написано: «талант». Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты – дурак?
   
– Ничего я не поверил! – сердито сказал Иван – Как это я про себя поверю, что я – дурак?
   
– А я тебе чего говорю? Вот люди, а!.. Ты строительством когда-нибудь занимался?
   
– Ну, как?.. С отцом, с братьями теремки рубили… А тебе зачем?
   
– Понимаешь, хочу коттеджик себе построить… Материалы завезли, а строить некому. Не возьмёшься?
   
– Мне же справку надо добывать…
   
– Да зачем она тебе? – воскликнула Баба-Яга. – Построишь коттеджик… его увидют – ко мне гости всякие приезжают – увидют – сразу: кто делал? Кто делал – Иван делал… Чуешь? Слава пойдёт по всему лесу.
   
– А как же справка? – опять спросил Иван. – Меня же назад без справки-то не пустют.
   
– Ну и что?
   
– Как же? Куда же я?
   
– Истопником будешь при коттеджике… Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале… Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали – куда? – пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше… Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать – Иванушка…
   
– Карга старая, – сказал Иван. – Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька?
   
– А-а, – зловеще протянула Баба-Яга, – теперь я поняла, с кем имею дело: симулянт, проходимец… тип. Мы таких – знаешь, что делаем? – зажариваем. Ну-ка, кто там?! – И Яга трижды хлопнула в ладоши. – Стража! Взять этого дурака, связать – мы его будем немножко жарить.
   
Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку.
   
– Последний раз спрашиваю, – ещё попыталась Баба-Яга, – будешь коттеджик строить?
   
– Будь ты проклята! – сказал гордо связанный Иван. – Чучело огородное… У тебя в носу волосы растут.
   
– В печь его! – заорала Яга. И затопала ногами. – Мерзавец! Хам!
   
– От хамки слышу! – тоже заорал Иван. – Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растёт!.. Дармоедка!
   
– В огонь! – вовсе зашлась Яга. – В ого-онь!..
   
Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь.
   
    
     
Ох, брил я тебя на завалинке! –
    
   
   
Запел Иван. –
   
    
     
Подарила ты мене чулки-валенки!..
     
Оп – тирдарпупия! 
    
   
  
  
   
– Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело!
   
Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони.
   
– Дочка едет! – обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно. – У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать.
   
Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши.
   
– Змей Горыныч едет, Змей Горыныч едет! – закричали они. – Эх, погуляем-то! Эх, и попьём же!
   
Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами.
   
   
– Фу-фу-фу, – сказала она. – Русским духом пахнет. Кто тут?
   
– Ужин, – сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: – Ха-ха-ха!..
   
– Чего ты? – рассердилась дочка. – Ржёт, как эта… Я спрашиваю: кто тут?
   
– Ивана жарим.
   
– Да ну? – приятно изумилась дочка. – Ах, какой сюрприз!
   
– Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво – не хочет строить коттеджик, паразит.
   
Дочка заглянула в печку… А оттуда вдруг – не то плач, не то хохот.
   
– Ой, не могу-у!.. – стонал Иван – Не от огня помру – от смеха!..
   
– Чего это? – зло спросила дочка Бабы-Яги.
   
И Яга тоже подошла к печке.
   
– Чего он?
   
– Хохочет?..
   
– Чего ты, эй?
   
– Ой, помру от смеха! – орал Иван. – Ой, не выживу я!..
   
– Вот идиот-то – сказала дочка. – Чего ты?
   
– Да усы-то!.. Усы-то… Ой, господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь…
   
– Как все… А чего? – не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась.
   
– Да усы-то!
   
– Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую.
   
– Да тебе-то не мешают… А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь…
   
– А чего мужу? Куда ты гнёшь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? – вовсе встревожилась дочка.
   
– Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: «Чёрт те что: солдат не солдат и баба не баба». И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!.. Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то ещё возьмёт да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей.
   
Баба-Яга и дочка призадумались.
   
– Ну-ка, вылазь, – велела дочь.
   
Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся.
   
– Хорошо погрелся…
   
– А чего ты нам советуешь? – спросила Баба-Яга. – С усами-то.
   
– Чего, чего… Свести надо усы, если хочете семейную жизнь наладить.
   
– Да как свести-то, как?
   
– Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете.
   
– Не кинем, Ванюшка, – заговорила ласково дочь Бабы-Яги. – Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться.
   
Тут наш Иван пошёл тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники.
   
– Это не просто – заговорил он – это надо состав делать…
   
– Ну и делай!
   
– Делай, делай… А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться…
   
– Давай так, – заволновалась Баба-Яга, – слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца.
   
Иван призадумался.
   
– Быстрей! – заторопилась усатая дочь. – А то Горыныч войдёт.
   
Тут и Иван заволновался:
   
– Слушайте, он же войдёт и…
   
– Ну?
   
– Войдёт и с ходу сожрёт меня.
   
– Он может, – сказала дочь. – Чего бы такое придумать?
   
– Я скажу, что ты мой племянник, – нашлась Баба-Яга. – Понял?
   
– Давайте, – понял Иван. – Теперь так: мой состав-то не сразу действует…
   
– Как это? – насторожилась дочь.
   
– Мы его счас наведём и наложим на лицо маску… Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской…
   
– А обманет? – заподозрила дочь. – Мам?
   
– Пусть только попробует – сказала Баба-Яга, – пусть только надует: навернётся с поднебесья – мокрое место останется.
   
– Ну, ёлки зелёные-то?.. – опять заволновался Иван: похоже, он и хотел надуть. – Ну что за народ! В чём дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь, – нет, они начинают тут… Вы меня уважаете, нет?
   
– При чём тут «уважаете»? Ты говори толком…
   
– Нет, не могу, – продолжал Иван тараторить. – Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ? Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: «Мама, а что это у тебя?» А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: «Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами!» Легко будет ребёнку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него – с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальётся слезами и пойдёт домой… к усатой мамке…
   
– Хватит! – закричала дочь Бабы-Яги. – Наводи свой состав. Что тебе надо?
   
– Пригоршню куриного помёта, пригоршню тёплого навоза и пригоршню мягкой глины – мы накладываем на лицо такую маску…
   
– На всё лицо? Как же я дышать-то буду?
   
– Ну что за народ! – опять горько затараторил Иван. – Ну ничего невозможно…
   
– Ладно! – рявкнула дочь. – Спросить ничего нельзя.
   
– Нельзя! – тоже рявкнул Иван. – Когда мастер соображает, нельзя ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помёт. Маска будет с дыркой – будешь дышать. Всё.
   
– Слышали? – сказала Яга стражникам. – Одна нога здесь, другая в сарае! Арш!
   
Стражники побежали за навозом, глиной и помётом.
   
А в это самое время в окно просунулись три головы Змея Горыныча… Уставились на Ивана. Все в избушке замерли. Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил:
   
– Кто это?
   
– Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка, – сказала Яга. – Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем.
   
– Здравствуй, дядя Горыныч! – поздоровался Иван. – Ну, как дела?
   
Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал.
   
– Да ну что, ёлки зелёные? Что? Ну – племянник, ты же слышал! Пришёл к тёте Ёжке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай, будем гостей жрать! А семью собираемся заводить – всех детишечек пожрём, да? Папа называется!
   
Головы Горыныча посоветовались между собой.
   
– По-моему, он хамит, – сказала одна.
   
Вторая подумала и сказала:
   
– Дурак, а нервный.
   
А третья выразилась и вовсе кратко:
   
– Лангет, – сказала она.
   
– Я счас такой лангет покажу!.. – взорвался от страха Иван. – Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тётя, где моя волшебная сабля? – Иван вскочил с лавки и забегал по избушке – изображал. что ищет волшебную саблю. – Я счас такое устрою! Головы надоело носить?! – Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него – жутко было смотреть на эти три спокойные головы. – Такое счас устрою!..
   
– Он просто расхамился, – опять сказала первая голова.
   
– Нервничает, – заметила вторая. – Боится.
   
А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него.
   
– Шпана, – сказал Иван. – Я тебя сам съем.
   
Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца.
   
   
– Ванька, смотри! – сказал Илья.
   
– Да что «Ванька», что «Ванька»! – воскликнул Иван. – Чего ванькать-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! – Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько. – Жри – сказал он, отвлекаясь от дудочки. – Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!.. Хрен тебе! – И Ванька опять засвистел в свою дудочку.
   
– Горыныч, – сказала дочь, – плюнь, не обращай внимания. Не обижайся.
   
   
– Но он же хамит, – возразила первая голова. – Как он разговаривает?!
   
– Он с отчаяния. Он не ведает, что творит.
   
– Я всё ведаю – встрял Иван, перестав дудеть. – Всё я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш… для будущего батальона…
   
– Ванюшка, – заговорила Баба-Яга кротко, – не хами, племяш. Зачем ты так?
   
– Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет – тогда вращай. А счас нечего.
   
– Нет, ну он же вовсю хамит! – чуть не плача сказала первая голова. – Ну как же?
   
– Заплачь, заплачь, – жёстко сказал Иван. – А мы посмеёмся. В усы.
   
– Хватит тянуть, – сказала вторая голова.
   
– Да, хватит тянуть, – поддакнул Иван. – Чего тянуть-то? Хватит тянуть.
   
– О-о! – изумилась третья голова. – Ничего себе!
   
– Ага! – опять дурашливо поддакнул Иван. – Во, даёть Ванькя! Споём? – И Ванька запел:
   
    
     
Эх, брил я тебя
     
На завалинке,
     
Подарила ты мене
     
Чулки-валенки…
    
   
   
– Горыныч, хором:
   
    
     
Оп – тирдарпупия! –
    
   
   
Допел Ванька. И стало тихо. И долго было тихо.
   
– А романсы умеешь? – спросил Горыныч.
   
– Какие романсы?
   
– Старинные.
   
– Сколько угодно… Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизаю сколько хошь. Завалю романсами. Например:
   
    
     
Хаз-булат удало-ой,
     
Бедна сакля твоя-а,
     
Золотою казной
     
Я осыплю тебя-а!..
    
   
   
– А? Романс!.. – Ванька почуял некую перемену в Горыныче, подошёл к нему и похлопал одну голову по щеке. – Мх, ты… свирепый. Свирепунчик ты мой.
   
– Не ёрничай, – сказал Горыныч. – А то откушу руку.
   
Ванька отдёрнул руку.
   
– Ну, ну, ну, – молвил он мирно, – кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь.
   
– Будешь, – сказала голова Горыныча, которую Иван приголубил. – Я тебе возьму и голову откушу.
   
Две другие головы громко засмеялись.
   
И Иван тоже мелко и невесело посмеялся.
   
– Тогда-то уж я и вовсе не спою – нечем. Чем же я петь-то буду?
   
– Филе, – сказала голова, которая давеча говорила «лангет». Это была самая глупая голова.
   
– А тебе бы всё жрать! – обозлился на неё Иван. – Все бы ей жрать!.. Живоглотка какая-то.
   
– Ванюшка, не фордыбачь, – сказала Баба-Яга. – Пой.
   
– Пой, – сказала и дочь. – Разговорился. Есть слух – пой.
   
– Пой, – велела первая голова. – И вы тоже пойте.
   
– Кто? – не поняла Баба-Яга. – Мы?
   
– Вы. Пойте.
   
– Может быть, я лучше одна? – вякнула дочь; её не устраивало, что она будет подпевать Ивану. – С мужиком петь… ты меня извини, но…
   
– Три, четыре, – спокойно сказал Горыныч. – Начали.
   
    
     
Дам коня, дам седло, –
    
   
   
Запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили:
   
    
     
Дам винтовку свою-у,
     
А за это за всё
     
Ты отдай мне жену-у.
    
    
     
Ты уж стар, ты уж се-ед,
     
Ей с тобой не житьё,
     
С молодых юных ле-ет
     
Ты погубишь её-о-о.
    
   
   
Невыразительные круглые глазки Горыныча увлажнились: как всякий деспот, он был слезлив.
   
– Дальше, – тихо сказал он.
   
    
     
Под чинарой густой, –
    
   
   
Пел дальше Иван, –
   
    
     
Мы сидели вдвоё-ом,
     
Месяц плыл золотой,
     
Всё молчало круго-ом.
    
   
   
И Иван с чувством повторил ещё раз, один:
   
    
     
Эх, месяц плыл золотой,
     
Всё молчало круго-ом…
    
   
   
– Как ты живёшь, Иван? – спросил растроганный Горыныч.
   
– В каком смысле? – не понял тот.
   
– Изба хорошая?
   
– А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми.
   
– Хочешь отдельную избу?
   
– Нет. Зачем она мне?
   
– Дальше.
   
    
     
Она мне отдала-ась… –
    
   
   
Повёл дальше Иван, –
   
    
     
До последнего дня…
    
   
   
– Это не надо, – сказал Горыныч. – Пропусти.
   
– Как же? – не понял Иван.
   
– Пропусти.
   
– Горыныч, так нельзя, – заулыбался Иван, – из песни слова не выкинешь.
   
Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина.
   
– Но ведь без этого же нет песни! – занервничал Иван. – Ну? Песни-то нету!
   
– Есть песня, – сказал Горыныч.
   
– Да как же есть? Как же есть-то?!
   
– Есть песня. Даже лучше – лаконичнее.
   
– Ну ты смотри, что они делают! – Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам. – Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!.. Не буду петь лаконично. Всё.
   
– Ванюшка, – сказала Баба-Яга, – не супротивничай.
   
– Пошла ты!.. – вконец обозлился Иван. – Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы… я их тоже буду немножко жарить…
   
– Господи, сколько надо терпения, – вздохнула первая голова Горыныча. – Сколько надо сил потратить, нервов… пока их научишь. Ни воспитания, ни образования…
   
– Насчёт «немножко жарить» – это он хорошо сказал, – молвила вторая голова. – А?
   
– На какие усы ты всё время намекаешь? – спросила Ивана третья голова. – Весь вечер сегодня слышу: усы, усы… У кого усы?
   
– А па-арень улыбается в пшеничные усы, – шутливо спела первая голова. – Как там дальше про Хаз-булата?
   
– Она мне отдалась, – отчётливо сказал Иван.
   
Опять сделалось тихо.
   
– Это грубо, Иван, – сказала первая голова. – Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живёшь… как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза… прекрасная девушка, я отца её знал… Она невеста твоя?
   
– Кто? Лизка? Ещё чего!
   
– Как же? Она тебя ждёт.
   
– Пусть ждёт – не дождётся.
   
– Мда-а… Фрукт, – сказала третья голова.
   
А голова, которая всё время к жратве клонила, возразила:
   
– Нет, не фрукт, – сказала она серьёзно. – Какой же фрукт? Уж во всяком случае – лангет. Возможно даже – шашлык.
   
– Как там дальше-то? – вспомнила первая голова. – С Хаз-булатом-то.
   
– Он его убил, – покорно сказал Иван.
   
– Кого?
   
– Хаз-булата.
   
– Кто убил?
   
– М-м… – Иван мучительно сморщился. – Молодой любовник убил Хаз-булата. Заканчивается песня так: «Голова старика покатилась на луг».
   
– Это тоже не надо. Это жестокость, – сказала голова.
   
– А как надо?
   
Голова подумала.
   
– Они помирились. Он ему отдал коня, седло – и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то?
   
– На самой верхней… Рядом с Ильёй и донским Атаманом.
   
– О-о! – удивились все в один голос.
   
– Понятно, – сказала самая умная голова Горыныча, первая. – От этих дураков только и наберёшься… А зачем ты к Мудрецу идёшь?
   
– За справкой.
   
– За какой справкой?
   
– Что я умный.
   
Три головы Горыныча дружно громко засмеялись. Баба-Яга и дочь тоже подхихикнули.
   
– А плясать умеешь? – спросила умная голова.
   
– Умею, – ответил Иван – Но не буду.
   
– Он, по-моему, и коттеджики умеет рубить, – встряла Баба-Яга. – Я подняла эту тему…
   
– Ти-хо! – рявкнули все три головы Горыныча. – Мы никому больше слова не давали!
   
– Батюшки мои – шёпотом сказала Баба-Яга. – Сказать ничего нельзя!
   
– Нельзя! – тоже рявкнула дочь. И тоже на Бабу-Ягу – Базар какой-то!
   
– Спляши, Ваня, – тихо и ласково сказала самая умная голова.
   
– Не буду плясать, – упёрся Иван.
   
Голова подумала:
   
– Ты идёшь за справкой… – сказала она. – Так?
   
– Ну? За справкой.
   
– В справке будет написано: «Дана Ивану… в том, что он – умный». Верно? И печать.
   
– Ну?
   
– А ты не дойдёшь. – Умная голова спокойно смотрела на Ивана. – Справки не будет.
   
– Как это не дойду? Если я пошёл, я дойду.
   
– Не. – Голова всё смотрела на Ивана. – Не дойдёшь. Ты даже отсюда не выйдешь.
   
Иван постоял в тягостном раздумье… Поднял руку и печально возгласил:
   
– «Сени»!
   
– Три, четыре, – сказала голова. – Пошли.
   
Баба-Яга и дочь запели:
   
    
     
Ох, вы сени, мои сени,
     
Сени новые мои…
    
   
   
Они пели и прихлопывали в ладоши.
   
    
     
Сени новые-преновые
     
Решётчатые…
    
   
   
   
Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками… а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом.
   
– А почему соколом не смотришь? – спросила голова.
   
– Я смотрю, – ответил Иван.
   
– Ты в пол смотришь.
   
– Сокол же может задуматься?
   
– О чём?
   
– Как дальше жить… Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч, – взмолился Иван. – Ну сколько уж? Хватит…
   
– А-а, – сказала умная голова. – Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут… строить из себя. «Шмакодявки». «Свистуны». Чего ты начал строить из себя?
   
Иван молчал.
   
– Становись лицом к двери, – велел Горыныч. Иван стал лицом к двери. – По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука.
   
– Со звуком – это ты лишка хватил, Горыныч, – возразил Иван. – Я не сумею так.
   
– Как сумеешь. Приготовились… Три, четыре!
   
Иван вылетел из избушки.
   
Три головы Горыныча, дочь н Баба-Яга засмеялись.
   
– Иди сюда, – позвал Горыныч невесту, – я тебя ласкать буду.
   * * *
   
А Иван шёл опять тёмным лесом… И дороги опять – никакой не было, а была малая звериная тропка. Шёл, шёл Иван, сел на поваленную лесину и закручинился.
   
– В душу как вроде удобрения свалили, – грустно сказал он. – Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка…
   
Сзади подошёл Медведь и тоже присел на лесину.
   
– Чего такой печальный, мужичок? – спросил Медведь.
   
– Да как же!.. – сказал Иван. – И страху натерпелся, и напелся, и наплясался… И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо – ложись и помирай.
   
– Где это ты так?
   
– А в гостях… Чёрт занёс. У Бабы-Яги.
   
– Нашёл к кому в гости ходить. Чего ты к ней попёрся?
   
– Да зашёл по пути…
   
– А куда идёшь-то?
   
– К Мудрецу.
   
– Во-он куда! – удивился Медведь. – Далёко.
   
– Не знаешь ли, как к нему идти?
   
– Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся… Иду вот тоже, а куда иду – не знаю.
   
– Прогнали, что ль?
   
– Да и прогнать не прогнали, и… Сам уйдёшь. Эт-то вот – недалеко – монастырь; ну, жили себе… И я возле питался – там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их нашугало! Обложили весь монастырь – их внутрь-то не пускают – с утра до ночи музыку заводят, пьют, безобразничают…
   
– А чего хотят-то?
   
– Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражника-то, бабёнок всяких ряженых подпускают, вино навяливают – сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу – завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился… – Медведь достал пачку сигарет и закурил. – Нет житья никакого… Подумал-подумал – нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж…
   
   
– Это скверно.
   
– Уж куда как скверно! Медведицу избил… Льва по лесу искал… Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот – иду.
   
– Не знают ли они про Мудреца? – спросил Иван.
   
– Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они всё знают. Только не связывайся ты с имя, пропадёшь. Пропадёшь, парень.
   
– Да ну… чего, поди?
   
– Пропадёшь. Попытай, конечно, но… Гляди. Злые они.
   
– Я сам злой счас… Хуже чёрта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.
   
– Кто?
   
– Змей Горыныч.
   
– Бил, что ли?
   
– Да и не бил, а… хуже битья. И пел перед ним, и плясал… Тьфу! Лучше бы уж избил.
   
– Унизил?
   
– Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?
   
– Брось, – сказал Медведь. – не связывайся. Он такой, этот Горыныч… Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушёл, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.
   
Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.
   
– Прощай.
   
– Прощай, – откликнулся Иван. И тоже поднялся.
   
– Аккуратней с чертями-то, – ещё раз посоветовал Медведь. – Эти похуже Горыныча будут… Забудешь, куда идёшь. Всё на свете забудешь. Ну и охальное же племя! На ходу подмётки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у них – захомутали.
   
– Ничего, – сказал Иван. – Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать… Леший-то навязался на мою голову! А время – до третьих петухов только.
   
– Ну, поспешай, коли так. Прощай.
   
– Прощай.
   
И они разошлись.
   
Из темноты ещё Медведь крикнул:
   
– Вон, слышь, музыка?
   
– Где?
   
– Да послушай!.. «Очи чёрные» играют…
   
– Слышу!
   
– Вот иди на музыку – они. Вишь, наяривают! О, господи! – вздохнул Медведь – Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка… Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.
   * * *
   
А были – ворота и высокий забор. На воротах написано:
   
    
«Чертям вход воспрещён».
   
   
   
В воротах стоял большой стражник с пикой и зорко поглядывал кругом. Кругом же творился некий вялый бедлам – пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечётку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты… Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски – выпивали. А четверо – три музыканта с гитарами и девица – стояли прямо перед стражником; девица красиво пела «Очи чёрные». Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах… Однако стражник спокойно смотрел на неё – почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.
   
– Хлеб да соль! – сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.