1 2 
     

«The Sign  of Four»:    

Ward,  Lock & Co; London; 1890;    

     

Глава I.    

Суть дедуктивного  метода Холмса    

     

Шерлок  Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц  для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце  иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он  задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками  прошлых инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла,  глубоко и удовлетворенно вздохнул.    

     

    

     

Три раза  в день в течение многих месяцев я был свидетелем одной и той же сцены, но не  мог к ней привыкнуть. Наоборот, я с каждым днем чувствовал все большее  раздражение и мучался, что у меня не хватает смелости протестовать. Снова и  снова я давал себе клятву сказать моему другу, что я думаю о его привычке, но  его холодная, бесстрастная натура пресекала всякие поползновения наставить его  на путь истинный. Зная его выдающийся ум, властный характер и другие исключительные  качества, я робел и язык прилипал у меня к гортани.    

Но в тот  день, то ли благодаря кларету, выпитому за завтраком, то ли в порыве отчаяния,  овладевшего мной при виде неисправимого упрямства Холмса, я не выдержал и  взорвался.    

– Что  сегодня, – спросил я, – морфий или кокаин?    

Холмс  лениво отвел глаза от старой книги с готическим шрифтом.    

– Кокаин, –  ответил он. – Семипроцентный. Хотите попробовать?    

– Благодарю  покорно! – отрезал я. – Мой организм еще не вполне оправился после  афганской кампании. И я не хочу подвергать его лишней нагрузке.    

Холмс  улыбнулся моему возмущению.    

– Возможно,  вы правы, Уотсон, – сказал он. – И наркотики вредят здоровью. Но зато  я открыл, что они удивительно стимулируют умственную деятельность и проясняют  сознание. Так что их побочным действием можно пренебречь.    

– Но  подумайте, – горячо воскликнул я, – какую цену вы за это платите! Я  допускаю, что мозг ваш начинает интенсивно работать, но это губительный  процесс, ведущий к перерождению нервных клеток и в конце концов к слабоумию. Вы  ведь очень хорошо знаете, какая потом наступает реакция. Нет, Холмс, право же,  игра не стоит свеч! Как можете вы ради каких-то нескольких минут возбуждения  рисковать удивительным даром, каким природа наделила вас? Поймите, я говорю с  вами не просто как приятель, а как врач, отвечающий за здоровье своего  пациента.    

Шерлок  Холмс не обиделся. Наоборот, наш разговор, казалось, развлекал его.    

– Мой  мозг, – сказал он, опершись локтями о ручки кресла и соединив перед собой  кончики растопыренных пальцев, – бунтует против безделья. Дайте мне дело!  Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай –  и я забуду про искусственные стимуляторы. Я ненавижу унылое, однообразное  течение жизни. Ум мой требует напряженной деятельности. Именно поэтому я и  выбрал для себя свою уникальную профессию, точнее, создал ее, потому что  второго Шерлока Холмса нет на свете.    

– Единственный  на весь мир частный детектив? – спросил я, поднимая брови.    

– Единственный  частный детектив-консультант, – ответил Шерлок Холмс. – Последняя и  высшая инстанция. Когда Грегсон, Лестрейд или Этелни Джонс в тупике, а это их  нормальное состояние, они немедленно зовут меня. Я знакомлюсь с подробностями  дела и высказываю свое мнение, мнение специалиста. Я не ищу славы. Когда мне  удается распутать дело, мое имя не фигурирует в газетах. Я вижу высшую награду  в самой работе, в возможности применить на практике мой метод. Вы, Уотсон,  хорошо его знаете. Вспомните хотя бы дело Джефферсона Хоупа.    

– Да,  помню, – ответил я, смягчаясь. – Интереснейший случай. Я даже написал  о нем нечто вроде повести под интригующим названием: «Этюд в багровых тонах».    

– Я  видел вашу повесть, – без энтузиазма покачал головой Холмс. – И,  должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование  преступления – точная наука, по крайней мере должно ею быть. И описывать  этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там  сантименты. Это все равно что в рассуждение о пятом постулате Эвклида включить  пикантную любовную историю.    

– Но  там действительно была романтическая история! – запротестовал я. – Я  просто строго придерживался фактов.    

– Кое  о чем можно было и умолчать или хотя бы соблюдать меру в изложении фактов. Единственное,  что заслуживает внимания в этом деле, – цепь рассуждений от следствия к причине.  Это и привело к успешному раскрытию дела.    

Меня  рассердили эти слова – ведь я описал дело Холмса чтобы сделать ему  приятное. И еще меня раздражал его эгоизм, в угоду которому надо было бы каждую  строку моей книжки посвятить его бесценному методу. Прожив с моим другом на  Бейкер-стрит несколько лет, я не раз подмечал в нем некоторое тщеславие,  скрывавшееся под его обычной сдержанной и наставительной манерой. Однако я  ничего не ответил ему, а сидел, покачивая больной ногой, из которой не так  давно извлекли пулю, выпущенную из афганского ружья, и, хотя рана не мешала  ходить, нога к перемене погоды всякий раз ныла.    

– С  недавних пор я стал участвовать в раскрытии преступлений на континенте, –  сказал немного погодя Холмс, набивая свою любимую эпиковую трубку. – На  прошлой неделе ко мне обратился за советом Франсуа ле Виллар, который, как вы,  вероятно, знаете, выдвинулся за последнее время в число лучших сыщиков Франции.  Он обладает замечательно быстрой интуицией, свойственной кельтской расе, но для  первоклассного сыщика он недостаточно сведущ в специальных областях нашего  искусства. Дело касалось одного завещания и содержало несколько интересных  деталей. Я напомнил Виллару два подобных случая – один расследовался в  1857 году в Риге, другой – в 1871-м в Сент-Луисе. И это дало ему ключ к  решению. Сегодня утром я получил от него письмо, в котором он благодарит меня  за помощь.    

Говоря  это, он протянул мне сложенный вдвое лист бумаги иностранного производства, который,  как я заметил, пестрел словами magnifique, coup-de-maitre и tour de force[1],  свидетельствующими о горячем восхищении француза.    

– Он  пишет вам, как ученик учителю, – сказал я.    

– Он  переоценивает мою помощь, – заметил Холмс безразлично. – Он сам очень  способный человек и обладает по меньшей мере двумя из трех качеств, необходимых  идеальному детективу он умеет наблюдать и на основе наблюдений строить выводы.  Ему пока еще не хватает знаний, но со временем и это придет. Он сейчас  переводит на французский мои брошюры.    

– А  вы разве пишете?    

– Есть  грех, – рассмеялся Холмс. – Я написал несколько небольших работ. Одна  из них под названием «Определение сортов табака по пеплу» описывает сто сорок  сортов сигарного, сигаретного и трубочного табака. К ней приложены цветные  фотографии, показывающие разные виды пепла. Табачный пепел – одна из самых  частых улик. Иногда очень важная. Если, например, вы можете точно сказать, что  человек, совершивший убийство, курит индийский табак, то круг поисков,  естественно, сужается. Для опытного глаза разница между черным пеплом трихинопольского  табака и белыми хлопьями «птичьего глаза» так же велика, как между картошкой и  капустой.    

– У  вас поразительная способность замечать мелочи, – сказал я.    

– Просто  я понимаю их важность. Или вот еще работа об отпечатках следов, в ней говорится  об использовании гипса для сохранения отпечатка. Одно небольшое исследование  посвящено влиянию профессий на форму руки, в ней даны литографии рук  кровельщика, моряка, пробочника, композитора, ткача и шлифовальщика алмазов.  Это исследование представляет собой большой практический интерес для детектива,  относящегося к своей профессии как к науке. Оно особенно полезно, когда нужно  опознать труп или определить занятие преступника. Но я вижу, что злоупотребляю  вашим терпением, оседлав любимого конька.    

– Нисколько! –  горячо запротестовал я. – Мне все это в высшей степени интересно, особенно  потому, что я своими глазами видел практическое применение ваших знаний. Вот вы  упомянули сейчас умение наблюдать и умение делать выводы. А мне казалось, что  это – почти одно и то же.    

– Нет,  это разные вещи, – ответил Шерлок Холмс, с наслаждением откидываясь на  мягкую спинку кресла и выпуская из трубки толстые сизые кольца дыма. –  Вот, например, наблюдение показало мне, что утром вы были на почте на  Уигмор-стрит, а умение логически мыслить позволило сделать вывод, что вы ходили  туда посылать телеграмму.    

– Поразительно! –  воскликнул я. – Вы правы. Но должен признаться, я не понимаю, как вы догадались.  Я зашел на почту случайно и не помню, чтобы кому-нибудь говорил об этом.    

– Проще  простого, – улыбнулся Шерлок Холмс моему недоумению. – Так просто,  что и объяснять нечего. Хотя, пожалуй, на этом примере я смог бы показать вам  разницу между умением наблюдать и умением строить умозаключения. Наблюдение  показало мне, что подошвы ваших ботинок испачканы красноватой глиной. А у самой  почты на Уигмор-стрит как раз ведутся земляные работы. Земля вся разрыта, и  войти на почту, не испачкав ног, невозможно. Глина там особого, красноватого  цвета, какой поблизости нигде больше нет. Вот что дало наблюдение. Остальное я  вывел логическим путем.    

– А  как вы узнали, что я посылал телеграмму?    

– Тоже  просто. Мне известно, что утром вы не писали никаких писем, ведь я все утро  сидел напротив вас. А в открытом ящике вашего бюро я заметил толстую пачку  почтовых открыток и целый лист марок. Для чего же тогда идти на почту, как не  за тем, чтобы послать телеграмму? Отбросьте все, что не могло иметь места, и  останется один-единственный факт, который и есть истина.    

– Действительно,  все очень просто, – сказал я, помолчав.    

– Но  случай этот, как вы сами заметили, простейший. Извините мою назойливость, но  мне хотелось бы подвергнуть ваш метод более серьезному испытанию.    

– Я  буду очень рад. Это избавит меня от лишней дозы кокаина. Дайте мне любую задачу  по вашему усмотрению.    

– Я  помню, вы говорили, что когда долго пользуются вещью, на ней обязательно  остается отпечаток личности ее владельца. И опытный глаз многое может по ней  прочесть. У меня есть часы, они попали ко мне недавно. Будьте так добры,  скажите, пожалуйста, каковы были привычки и характер их последнего хозяина?    

Я  протянул ему часы, признаться, не без тайного удовольствия, ибо, на мой взгляд,  задача была неразрешима, а мне хотелось немножко сбить спесь с моего приятеля,  чей нравоучительный и не допускающий возражений тон меня иногда раздражал. Он  подержал часы в руке, как бы взвешивая их, внимательно рассмотрел циферблат,  потом открыл крышку и стал разглядывать механизм, сперва просто так, а потом вооружившись  сильной двояковыпуклой лупой. Я едва удержался от улыбки, когда Холмс, щелкнув  крышкой, с разочарованным видом протянул мне часы.    

     

    

     

– Почти  ничего нельзя сказать, – проговорил он. – Часы недавно побывали у  мастера. Он их тщательно почистил. Так что я лишен возможности утверждать  что-нибудь наверняка.    

– Вы  правы, – ответил я. – Перед тем как попасть ко мне, они действительно  побывали у часовщика.    

Мысленно  я упрекнул моего приятеля за то, что он свою неудачу объяснил такой неубедительной  отговоркой. Интересно, что можно прочесть по нечищенным часам?    

– Хотя  я и не могу похвастаться результатами, но все-таки я в них кое-что  увидел, – сказал он, устремив в потолок отрешенный взгляд. – Если я  ошибусь, поправьте меня, пожалуйста, Уотсон. Так вот, часы, по-моему,  принадлежали вашему старшему брату, а он унаследовал их от отца.    

– Вас,  конечно, навели на эту мысль буквы «Г. У.», выгравированные на крышке?    

– Именно.  Ваша фамилия ведь начинается на «У», не так ли? Часы были сделаны полстолетия  назад, инициалы выгравированы почти в то же время. Из этого я заключил, что  часы принадлежали человеку старшего поколения. Семейные драгоценности,  насколько мне известно, переходят от отца к старшему сыну. Вполне вероятно, что  вашего брата звали так же, как вашего отца. А ваш отец, если мне не изменяет память,  умер много лет назад. Стало быть, до вас ими владел ваш брат.    

– Да,  пока все правильно, – заметил я. – А что еще вы увидели в этих часах?    

– Ваш  брат был человек очень беспорядочный, легкомысленный и неаккуратный. Он унаследовал  приличное состояние, перед ним было будущее. Но он все промотал, жил в  бедности, хотя порой ему и улыбалась фортуна. В конце концов он спился и умер.  Вот и все, что удалось мне извлечь из часов.    

Расстроенный,  я вскочил со стула и, хромая, зашагал по комнате.    

– Это,  Холмс, в высшей степени некрасиво с вашей стороны. Вы каким-то образом проведали  о судьбе моего несчастного брата, а теперь делаете вид, что вам это стало  известно каким-то чудом только сейчас. Я никогда не поверю, что все это  рассказали вам какие-то старые часы! Это жестоко и, уж если на то пошло, отдает  шарлатанством!    

– Мой  дорогой Уотсон, – сказал мягко Холмс, – простите меня, ради Бога.  Решая вашу задачу, я забыл, как близко она вас касается, и не подумал, что  упоминание о вашем брате будет тяжело для вас. Но, уверяю вас, я ничего не знал  о существовании вашего брата до той минуты, пока не увидел часы.    

– Тогда  объясните мне, как вы все это узнали. Ваш рассказ о моем брате соответствует действительности  до мельчайших подробностей.    

– Счастливое  совпадение. Я мог только предполагать с той или иной степенью вероятности, но  оказалось, что так все и было.    

– Но  это не просто догадка?    

– Разумеется,  нет. Я никогда не гадаю. Очень дурная привычка: действует гибельно на способность  логически мыслить. Вы поражены, потому что не видите хода моих мыслей, а мелкие  факты для вас не существуют. А ведь именно на них, как правило, строится  рассуждение. Вот, например, мой первый вывод – что вашему брату была  несвойственна аккуратность. Если вы внимательно рассмотрите тыльную сторону  часов, то заметите, что футляр не только в двух местах помят, ной сильно  поцарапан чем-то твердым, например, ключом или монетами, которые ваш брат носил  в одном кармане с часами. Ясно, что не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить,  что человек, обращающийся с часами, стоящими пятьдесят гиней, таким  беспардонным образом, аккуратностью не отличается. Нетрудно также сообразить,  что если человек получил по наследству такие дорогие часы, то, значит, и само  наследство было не маленькое.    

Я  кивнул, чтобы показать, что слушаю его со вниманием.    

– В  английском ломбарде, когда берут в залог часы, номер квитанции обычно наносят иглой  на внутреннюю сторону крышки. Это гораздо удобнее всяких ярлыков. Нет  опасности, что ярлык потеряется или что его подменят. На этих часах я разглядел  при помощи лупы не менее четырех таких номеров. Вывод – ваш брат часто  оказывался на мели. Второй вывод – время от времени ему удавалось  поправить свои дела, иначе он не смог бы выкупить заложенные часы. Наконец,  взгляните на нижнюю крышку, в которой отверстие для ключа. Смотрите, сколько царапин,  это следы ключа, которым не сразу попадают в отверстие. У человека непьющего  таких царапин на часах не бывает. У пьяниц они есть всегда. Ваш брат заводил  часы поздно вечером, и вон сколько отметин оставила его нетвердая рука. Что же во  всем этом чудесного и таинственного?    

– Да,  теперь и я вижу, что все очень просто. И сожалею, что был несправедлив. Я  должен был больше доверять вашим исключительным способностям. Можно мне задать  один вопрос: есть ли у вас сейчас на руках какое-нибудь интересное дело?    

– Нет.  Отсюда и кокаин. Я не могу жить без напряженной умственной работы. Исчезает  цель жизни. Посмотрите в окно. Как уныл, отвратителен и безнадежен мир!  Посмотрите, как желтый туман клубится по улице, обволакивая грязно-коричневые  дома. Что может быть более прозаично и грубо материально? Какая польза от  исключительных способностей, доктор, если нет возможности применять их?  Преступление скучно, существование скучно, ничего не осталось на земле, кроме  скуки.    

Я открыл  было рот, чтобы возразить на его тираду, но в дверь громко постучали, и в  комнату вошла хозяйка, неся на медном подносе визитную карточку.    

– Вас  спрашивает молодая девушка, сэр, – обратилась хозяйка к моему другу.    

– Мисс  Мэри Морстен, – ответил он. – Хм, это имя мне незнакомо. Пригласите,  пожалуйста, мисс Морстен войти, миссис Хадсон. Не уходите, доктор. Я хочу,  чтобы вы остались.    

 Глава II.    

Мы знакомимся с делом    

     

Мисс  Морстен вошла в комнату легким, уверенным шагом, держась спокойно и непринужденно.  Это была совсем молодая девушка, блондинка, хрупкая, изящная, одетая с  безупречным вкусом и в безупречно чистых перчатках. Но в ее одежде была заметна  та скромность, если не простота, которая наводит на мысль о стесненных  обстоятельствах. На ней было платье из темно-серой шерсти, без всякой отделки,  и маленькая шляпка того же серого тона, которую слегка оживляло белое перышко  сбоку. Лицо ее было бледно, а черты не отличались правильностью, но зато  выражение этого лица было милое и располагающее, а большие синие глаза  светились одухотворенностью и добротой. На своем веку я встречал женщин трех  континентов, но никогда не доводилось мне видеть лица, которое так ясно  свидетельствовало бы о благородстве и отзывчивости души. Когда мисс Морстен  садилась на стул, который Холмс предложил ей, я заметил, что руки и губы ее  дрожат, видимо, от сильного внутреннего волнения.    

– Я  пришла именно к вам, мистер Холмс, – начала наша гостья, – потому что  это вы помогли моей хозяйке миссис Сесил Форрестер распутать одну семейную  историю. Она до сих пор не может забыть вашу доброту и ваш ум.    

– Миссис  Сесил Форрестер? – повторил задумчиво Холмс. – Помню, что мне действительно  удалось немного помочь ей. Случай, однако, был весьма простой.    

– Миссис  Форрестер о нем другого мнения. Но зато о деле, которое привело меня к вам, вы  этого не скажете. Трудно вообразить себе ситуацию более странную и  необъяснимую, чем та, в которой я очутилась.    

Холмс  потер руки, и глаза у него заблестели. Он подался вперед на своем кресле, его  резко очерченные, ястребиные черты приняли выражение самого напряженного  внимания.    

– Изложите  ваше дело, – сказал он сухим, деловым тоном.    

     

    

     

Я  почувствовал себя неловко и, поднимаясь со стула, сказал:    

– С  вашего позволения, я покину вас?    

К моему  удивлению, мисс Морстен остановила меня, подняв затянутую в перчатку руку.    

– Если  ваш друг останется, – сказала она, – он окажет мне неоценимую услугу.    

Я опять  сел, мисс Морстен продолжала:    

– Вкратце  дело состоит в следующем. Мой отец служил офицером в одном полку в Индии. Когда  я была совсем маленькой, он отправил меня в Англию. Мать моя умерла,  родственников в Англии у нас не было, и отец поместил меня в один из лучших  частных пансионов в Эдинбурге. Там я воспитывалась до семнадцати лет. В 1878  году мой отец, бывший в то время старшим офицером полка, получил годичный  отпуск и приехал в Англию. Он дал мне телеграмму из Лондона, что доехал  благополучно, остановился в гостинице «Лэнем» и очень ждет меня. Каждое слово в  телеграмме – я очень хорошо помню ее – дышало отцовской любовью и  заботой. Приехав в Лондон, я прямо с вокзала отправилась в гостиницу. Там мне  сказали, что капитан Морстен действительно остановился у них, но что накануне  вечером он ушел куда-то и до сих пор не возвращался. Весь день я ждала от него  известий. Вечером по совету администратора гостиницы я обратилась в полицию. На  следующий день во всех газетах появилось объявление об исчезновении моего отца,  на которое мы не получили никакого ответа. С того самого дня и до сих пор я ни  слова не слыхала о моем несчастном отце. Он вернулся в Англию, мечтая увидеть  дочь, отдохнуть, пожить счастливой, спокойной жизнью, а вместо этого… –  Мисс Морстен прижала руку к горлу, и сдавленное рыдание оборвало на полуслове  фразу.    

– Когда  это случилось? – спросил Холмс, открывая записную книжку.    

– Мой  отец исчез 3 декабря 1878 года, почти десять лет назад.    

– А  его вещи?    

– Они  остались в гостинице. В них не было ничего, что помогло бы раскрыть тайну его исчезновения:  одежда, книги, много редких вещиц с Андаманских островов. Отец служил офицером  в части, несшей охрану тюрьмы.    

– Были  ли у него в Лондоне друзья?    

– Я  знала только одного: майора Шолто. Они служили вместе в Тридцать четвертом  бомбейском пехотном полку. Майор вышел в отставку, вернулся в Англию незадолго  до приезда моего отца и поселился в Аппер-Норвуде. Мы, конечно, связались с  ним, но он, оказывается, даже не слыхал о возвращении своего друга.    

– Очень  странное дело, – заметил Холмс.    

– Но  самое интересное впереди. Шесть лет назад, именно 4 мая 1882 года, в «Таймсе»  появилось объявление о том, что разыскивается мисс Морстен, адрес просили в ее  интересах сообщить в «Таймс». Я тогда только что поступила на место компаньонки  к миссис Сесил Форрестер. Она посоветовала мне послать мой адрес в отдел  объявлений. И в тот же день, как адрес появился в газете, я получила по почте  посылку – небольшую картонную коробочку. В ней оказалась очень крупная и  красивая жемчужина, но никакой даже самой маленькой записки, объясняющей, от  кого подарок, в посылке не было. И с тех пор каждый год в один и тот же день я  получала по почте точно такую коробку с точно таким жемчугом без всякого  указания, кто отправитель. Я показывала жемчуг ювелиру, и он сказал, что это  редкий и дорогой сорт. Вы и сами сейчас увидите, как он красив.    

Мисс  Морстен открыла плоскую коробочку: там было шесть превосходных жемчужин, каких  я никогда не видел.    

– Очень  интересно, – проговорил Шерлок Холмс. – А не произошло ли с вами еще  чего-нибудь?    

– Да,  не далее, как сегодня. Поэтому-то я и пришла к вам. Утром я получила вот это  письмо. Прочитайте его.    

– Спасибо, –  сказал Холмс, беря письмо. – И конверт, пожалуйста. На штемпеле – Лондон,  Юго-Запад, 7 июля. Гм! В углу – отпечаток мужского большого пальца.  Вероятно, почтальона. Бумага самого лучшего качества. Конверт – шесть  пенсов за пачку. Человек со вкусом, по крайней мере в этом отношении. Обратного  адреса нет.    

     

«Будьте  сегодня вечером у третьей колонны, слева у входа в театр „Лицеум“. Если вы боитесь,  возьмите с собой двоих друзей. С вами поступили несправедливо. Это должно быть  исправлено. Полиции не сообщайте. Если вмешается полиция, все рухнет. Ваш  доброжелатель».    

     

Н-да,  действительно! Отличная, превосходнейшая загадка! Что вы собираетесь делать,  мисс Морстен?    

– Это  как раз я и хотела у вас спросить.    

– Тогда,  конечно, сегодня вечером мы едем куда указано в письме. Вы, я и, конечно,  доктор Уотсон. Он самый подходящий для этого человек. Ваш незнакомый  доброжелатель пишет, чтобы вы привели с собой двоих друзей. А мы с Уотсоном уже  не раз работали вместе,    

– А  доктор Уотсон согласится пойти? – спросила мисс Морстен, и я услыхал в ее  голосе чуть ли не мольбу.    

– Почту  за честь и особое счастье, – сказал я горячо, – если смогу быть вам  полезен!    

– Вы  оба так добры ко мне, – ответила мисс Морстен. – Я живу очень  уединенно, у меня нет друзей, на чью помощь я могла бы рассчитывать. Так я  приду к вам к шести. Это не будет поздно?    

– Только  не опаздывайте, – ответил Холмс. – У меня к вам еще один вопрос.  Скажите, это письмо написано тем же почерком, что и адрес на коробках с  жемчужинами?    

– Они  у меня с собой, – ответила мисс Морстен, вынимая из сумочки несколько  листов оберточной бумаги.    

– Вы  идеальный клиент. У вас хорошая интуиция. Ну посмотрим.    

Он  разложил листы на столе и стал внимательно разглядывать один за другим.    

– Почерк  везде, кроме письма, изменен, – сказал он вскоре. – Но никакого  сомнения: все адреса и письмо написаны одним человеком. Смотрите, «е» везде  одинаково, обратите также внимание, как изогнуто конечное «s». И там и здесь  видна одна рука. Я не хотел бы заронить в вас ложную надежду, но скажите, мисс  Морстен, нет ли сходства между этим почерком и рукой вашего отца?    

– Никакого.    

– Я  так и думал. Так, значит, мы ждем вас в шесть. Позвольте мне оставить у себя  все эти бумаги. Я еще подумаю о вашем деле. Время у нас есть. Сейчас только  половина четвертого. До свидания.    

– До  свидания, – ответила наша гостья и, спрятав коробочку с жемчужинами за  корсаж и взглянув на нас обоих добрыми, ясными глазами, ушла.    

Стоя у  окна, я смотрел, как она удалялась легким, быстрым шагом, пока серая шляпка и белое  перышко не затерялись в серой толпе.    

– Какая  очаровательная девушка! – воскликнул я, повернувшись к моему другу.    

Холмс  опять разжег свою трубку и, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла.    

– Очаровательная? –  переспросил он апатично. – Я не заметил.    

– Нет,  Холмс, вы не человек, вы арифмометр! – воскликнул я. – Вы иногда  просто поражаете меня!    

Холмс  мягко улыбнулся.    

– Самое  главное – не допускать, чтобы личные качества человека влияли на ваши  выводы. Клиент для меня – некоторое данное, один из компонентов проблемы.  Эмоции враждебны чистому мышлению. Поверьте, самая очаровательная женщина,  какую я когда-либо видел, была повешена за убийство своих троих детей. Она  отравила их, чтобы получить деньги по страховому полису. А самую отталкивающую  наружность среди моих знакомых имел один филантроп, истративший почти четверть  миллиона на лондонских бедняков.    

– Но  на сей раз…    

– Я  никогда не делаю исключений. Исключения опровергают правило. Послушайте, Уотсон,  вам когда-нибудь приходилось заниматься изучением характера по почерку? Что вы  можете сказать об этом?    

– Почерк  разборчивый и правильный, – ответил я, – по-видимому, принадлежит  человеку деловому и с сильным характером.    

Холмс  покачал головой.    

– Посмотрите  на высокие буквы, – сказал он. – Они едва выступают над строчкой: «d»  можно принять за «а», а «l» за «е». Человек с сильным характером может писать  очень неразборчиво, но высокие буквы у него действительно высокие. Наш  корреспондент букву «к» везде пишет по-разному, а заглавные буквы таковы, что  можно предположить в его характере амбицию. Ну, ладно, я ухожу. Мне надо  навести кое-какие справки. Рекомендую почитать в мое отсутствие эту книгу –  замечательное произведение. «Мученичество человека» Уинвуда Рида. Я вернусь  через час.    

Я сидел  возле окна с книгой в руках, но мысли мои были далеко от смелых рассуждений автора.  Я вспоминал нашу недавнюю посетительницу – ее улыбку, красивый грудной  голос. Необъяснимая тайна омрачила ее жизнь. Ей было семнадцать лет, когда  исчез ее отец, значит, сейчас ей двадцать семь – прекрасный возраст, когда  робкая застенчивость юности уже прошла и жизнь уже немного остудила голову. Так  я сидел и размышлял, пока мои мысли не приняли столь опасное направление, что я  поспешил за письменный стол и яростно набросился на только что появившийся курс  патологии. Как я мог, простой армейский хирург с простреленной ногой и тощим  кошельком, как осмелился мечтать о подобных вещах? Она была неким данным, одним  из компонентов проблемы – ничего больше. Если будущее мое черно, то лучше  думать о нем с холодным спокойствием, как подобает мужчине, а не расцвечивать  его пустой игрой воображения.    

 Глава III.    

В поисках решения    

     

Холмс  возвратился в половине шестого. Он был оживлен, весел и бодр – так обычно  сменялись его приступы черной меланхолии.    

– В  этом деле нет ничего загадочного, – сказал он, беря из моих рук чашку чаю,  которую я ему налил. – Факты, по-видимому, допускают только одно  объяснение.    

– Вы  уже нашли разгадку?!    

– Ну,  это еще рано утверждать. Пока я нашел одну чрезвычайно важную деталь. Она позволяет  предположить многое, но многое еще предстоит и выяснить. Я только что  обнаружил, просмотрев подшивку «Таймса», что майор Шолто из Аппер-Норвуда,  служивший в Тридцать четвертом бомбейском пехотном полку, умер 28 апреля 1882  года.    

– Вы,  вероятно, Холмс, сочтете меня тупицей, но я не вижу в этом ничего особенного.    

– Не  видите? Вы поражаете меня, Уотсон. Ну, ладно, посмотрим на дело с другой  стороны. Итак, капитан Морстен исчез. Единственный человек в Лондоне, кого он  мог навестить, – майор Шолто. Но майор Шолто сказал, что о приезде Морстена  в Англию ничего не слышал. А через четыре года майор умирает. Проходит неделя  после его смерти, и дочка капитана Морстена получает ценный подарок. Через год  еще один, потом еще. И так несколько лет подряд, пока не приходит письмо, где  сказано, что с ней поступили несправедливо. Это, безусловно, намек на исчезновение  ее отца. Зачем бы наследники Шолто стали посылать ей драгоценные подарки, если  бы они не знали какой-то тайны и если бы не хотели за что-то вознаградить мисс  Морстен? Можете ли вы как-нибудь по-другому объяснить и связать воедино все эти  факты?    

– Но  какое странное вознаграждение! И в какой странной форме оно предложено! Почему  он прислал свое письмо сейчас, а не шесть лет назад? Кроме того, в письме  говорится, что несправедливость должна быть заглажена. Какая несправедливость?  Ведь не может же быть, что отец ее жив. Значит, он имеет в виду что-то другое.    

– Да,  в этой истории есть еще темные места, – задумчиво проговорил Холмс. –  Но наша сегодняшняя поездка все объяснит. А вот и мисс Морстен. Слышите,  подъехал кэб. Вы готовы? Тогда идемте. Уже седьмой час.    

Я взял  шляпу и свою самую толстую трость. Холмс, я заметил, достал из ящика  письменного стола револьвер и сунул его в карман. Было ясно, что нашу ночную  поездку он считает делом серьезным.    

На мисс  Морстен был темный плащ, ее милое лицо было бледно, но спокойно. Она не была бы  представительницей слабого пола, если бы наше странное путешествие не вызвало у  нее тревоги, но самообладание ее было поразительно, и она охотно отвечала на  вопросы Шерлока Холмса.    

– Майор  Шолто был очень близкий друг моего отца. В своих письмах отец неизменно упоминал  о майоре. Они вместе служили офицерами в охранных войсках на Андаманских  островах и, таким образом, много времени проводили вместе. Между прочим, в  письменном столе отца был найден один очень странный документ. Никто не мог  понять, что это такое. Я не знаю, имеет ли он к этой истории отношение, но на  всякий случай захватила его с собой. Может быть, вам будет интересно взглянуть  на него. Вот он.    

Холмс  развернул сложенный в несколько раз лист бумаги и осторожно разгладил его у  себя на коленях. Затем с помощью лупы он стал очень тщательно рассматривать  его.    

– Бумага  сделана в Индии, – сказал он. – Какое-то время лист был приколот  кнопками к доске. На нем набросан план одного крыла какого-то большого дома с  многочисленными комнатами, коридорами и переходами. В одном месте красными  чернилами поставлен крестик, над ним полуистершаяся надпись карандашом «3,37  слева». В левом углу странный иероглиф, похожий на четыре написанных в ряд  креста, перекладины которых соприкасаются, за ним грубым, размашистым почерком  стоит: «Знак четырех – Джонатан Смолл, Мохаммед Сингх, Абдулла Хан, Дост  Акбар». Не понимаю, какое это может иметь отношение к вашей истории? Однако,  по-видимому, это важный документ. Его заботливо хранили в записной книжке, так  как обе его стороны чистые.    

– Мы  и нашли его в записной книжке,    

– Не  потеряйте его, мисс Морстен. Может быть, он еще нам пригодится. Я начинаю  думать, что это дело более сложное и запутанное, чем мне показалось сначала. Я  должен заново все обдумать.    

Холмс  откинулся на спинку сиденья, по его сдвинутым бровям и отсутствующему взгляду я  понял, что он напряженно думает. Мы с мисс Морстен говорили вполголоса о нашем  путешествии и о том, чем оно может кончиться, а наш спутник всю дорогу хранил  непроницаемое молчание.    

Был  сентябрьский вечер, около семи часов. С самого утра стояла отвратительная  погода. И сейчас огромный город окутывала плотная пелена тумана, то и дело  переходящего в дождь. Мрачные, грязного цвета тучи низко нависли над грязными  улицами. Фонари на Стрэнде расплывались дымными желтыми пятнами, отбрасывая на  мокрый тротуар поблескивающие круги. Освещенные окна магазинов бросали через  улицу, полную пешеходов, полосы слабого, неверного сияния, в котором, как белые  облака, клубился туман. В бесконечной процессии лиц, проплывавших сквозь узкие  коридоры света, – лиц печальных и радостных, угрюмых и веселых, – мне  почудилось что-то жуткое, будто двигалась толпа привидений. Как весь род  человеческий, они возникали из мрака и снова погружались во мрак. Я человек не  впечатлительный, но этот унылый, тягостный вечер и наше странное путешествие  подействовали мне на нервы, и мне стало не по себе. Я видел, что и мисс Морстен  испытывает то же. Один Холмс, казалось, не замечал ничего. Он держал на коленях  открытую записную книжку и время от времени заносил туда какие-то цифры и заметки  при свете карманного фонарика.    

У  боковых входов театра «Лицеум» толпилось уже много народу, к главному входу  нескончаемым потоком подъезжали двуколки и кареты, из которых выходили мужчины  с белой накрахмаленной грудью и женщины, закутанные в шали и сверкающие  бриллиантами. Едва мы достигли третьей колонны – назначенного места  встречи, как от нее отделился низенький, смуглый, вертлявый человек в одежде  кучера и подошел к нам.    

     

    

     

– Вы  вместе с мисс Морстен? – спросил он.    

– Я  мисс Морстен, а эти джентльмены – мои друзья.    

Незнакомец  посмотрел на нас очень внимательным, пронизывающим насквозь взглядом.    

– Простите  меня, мисс, – сказал он настойчиво, – но я прошу вас дать слово, что  никто из ваших друзей не служит в полиции.    

– Даю  вам слово, – спокойно ответила мисс Морстен.    

Человек  пронзительно свистнул, и какой-то уличный мальчишка подвел к нам стоявший на  той стороне кэб и отворил дверцу. Наш собеседник вскочил на козлы, мы сели  внутрь. Возница взмахнул вожжами, и кэб с бешеной скоростью покатил сквозь  туман.    

Ситуация  была несколько необычной. Мы ехали неизвестно куда и неизвестно зачем. Или вся  эта история была мистификацией, чьей-то шуткой, чего не было никаких оснований  предполагать, или, что было более похоже на истину, нам предстояло узнать  что-то очень важное. Мисс Морстен держала себя по обыкновению спокойно и  сдержанно. Я пытался ободрить ее рассказами о своих приключениях в Афганистане,  но, сказать по правде, меня самого так взволновала эта поездка и так разбирало  любопытство, что мои истории были, пожалуй, несколько путанны. Мисс Морстен и  по сей день утверждает, что я рассказал ей тогда занятный случай, как однажды  глубокой ночью ко мне в палатку заглянул мушкет и я дуплетом уложил его из  двуствольного тигренка. Сперва я еще мог уследить, куда мы едем, но очень скоро  благодаря быстроте, с которой мы мчались, туману, а также моему плохому знания  Лондона я перестал ориентироваться и мог сказать только, что мы едем уже очень  давно. Шерлок Холмс, однако, не терял направления и то и дело шепотом называл  площади и улицы, по которым мы проносились.    

– Рочестер-роуд, –  говорил он. – А вот и Винсент-сквер. Выезжаем на Воксхолл-бридж-роуд.  Очевидно, мы едем в Суррей. Да, пожалуй, что туда. Проезжаем мост. Смотрите, в  проемах блестит вода.    

И в  самом деле, внизу блеснула темная вода Темзы, в которой отражаются зажженные  фонари, но вот кэб уже на другом берегу, мчится по запутанному лабиринту узких,  извилистых улочек.    

– Уондсуэрт-роуд, –  говорит Холмс. – Прайори-роуд, Ларк-холл-лейн, Стокуэлл-плейс, Роберт-стрит,  Коулд-харбор-лейн. А цель нашего путешествия лежит, кажется, не в фешенебельной  части города.    

Мы  действительно проезжали через один из самых мрачных и подозрительных районов  Лондона. Слева и справа тянулись ряды унылых кирпичных домов, однообразие  которых нарушали только ярко освещенные трактиры непрезентабельного вида на  углах улиц. Затем пошли двухэтажные виллы с миниатюрными садиками перед домом,  затем снова бесконечные ряды новых безвкусных кирпичных зданий –  чудовищные щупальца, которые протягивает во все стороны город-гигант.    

Наконец  кэб остановился у третьего дома совсем новой улицы. Ни один из соседних домов  не был обитаем. Тот, у которого мы остановились, был такой же темный, как и  соседние, не считая светлого окошка в кухне. Мы постучали, нам тотчас открыл  слуга-индус в желтом тюрбане и белом свободном платье, подпоясанном желтым  кушаком. Было странно видеть эту экзотическую фигуру в дверях третьеразрядного  лондонского загородного дома.    

– Сагиб  ждет вас, – сказал он, и в тот же миг из внутренних комнат послышался  тонкий, пронзительный голос:    

– Проведите  их ко мне. Немедленно проведите их ко мне!    

 Глава IV.    

История человечка с лысиной    

     

Мы  последовали за индусом по скудно освещенному и почти пустому мрачному коридору.  У двери справа он остановился и распахнул ее настежь. В глаза нам ударил яркий  желтый свет. Посреди комнаты стоял маленький человечек с вытянутой головой.  Блестящую лысину, торчащую, как голая вершина горы в окружении сосен, обрамляли  рыжие волосы. Он стоял, потирая руки, черты его лица находились в постоянном  движении: он то улыбался, то хмурился, ни на минуту не оставаясь в покое.  Природа наделила его отвислой нижней губой и выдающимися желтыми и неровными  зубами, которые он безуспешно пытался прикрыть, то и дело поглаживая рукой  нижнюю часть лица. Несмотря на столь заметную лысину, он производил впечатление  молодого человека. Ему и было в действительности около тридцати лет.    

– К  вашим услугам, мисс Морстен, – повторял он тонким, высоким голосом. –  К вашим услугам, господа. Прошу вас, входите в кабинет затворника. Как видите,  мисс, мой кабинет мал, но зато я все в нем устроил по собственному вкусу. Оазис  искусства среди мерзости запустения Южного Лондона.    

Мы были  поражены видом комнаты, куда он нас приглашал. В этом мрачном доме она походила  на бриллиант чистой воды в медной оправе: на окнах шелковые занавеси, гобелены,  картины в тяжелых рамах, восточные вазы. Ковер на полу был в янтарных и черных  тонах и такой толстый, пушистый и мягкий, что ноги утопали в нем по щиколотку,  как во мху. Поверх ковра были брошены две большие тигровые шкуры, которые  вместе с огромным кальяном, стоящим в углу на подстилке, создавали в комнате  ощущение восточной роскоши. На почти невидимой золотой проволоке в центре  комнаты висела серебряная лампа в виде голубя. Она горела, наполняя комнату  тонким, легким ароматом.    

– Мистер  Таддеуш Шолто, – проговорил маленький человечек, все так же дергаясь и  улыбаясь. – Так меня зовут. Вы, конечно, мисс Морстен. А эти джентльмены…    

– Мистер  Шерлок Холмс и доктор Уотсон.    

– Доктор,  а! – воскликнул человечек, явно обрадованный.    

– А  у вас есть с собой стетоскоп? Можно ли попросить вас об одном одолжении? Не будете  ли вы столь любезны? У меня, видите ли, существует подозрение, что мой  митральный клапан не в порядке. Насчет аорты я не беспокоюсь, но вот митральный  клапан! Я бы хотел узнать ваше о нем мнение.    

Я  выслушал его сердце, но не нашел никаких отклонений от нормы, если не считать  того, что человечек был чем-то до полусмерти напуган – его трясло с головы  до ног.    

– Митральный  клапан в порядке, – сказал я. – У вас нет причин тревожиться.    

– Вы  должны извинить мне мою тревогу, мисс Морстен, – галантно сказал человечек. –  Я великий страдалец. И я уже давно подозреваю – с моим митральным клапаном  что-то неладное. И счастлив слышать, что мои подозрения беспочвенны. Если бы,  мисс Морстен, ваш отец щадил свое сердце, он был бы все еще жив.    

Я чуть  не дал ему пощечину, так разозлил он меня своим грубым и бесцеремонным прикосновением  к столь деликатному предмету. Мисс Морстен села, лицо ее побледнело так, что  даже губы стали белые.    

– Я  сердцем чувствовала, что моего отца нет в живых, – проговорила она.    

– Я  вам все-все объясню, – сказал человечек. – Больше того, я исправлю  причиненную вам несправедливость. Я обязательно это сделаю, что бы ни говорил  мой брат Бартоломью. Я очень рад видеть у себя ваших друзей не только как ваших  телохранителей, но и как свидетелей всего, что я сегодня собираюсь сказать и  сделать. Мы трое в состоянии оказать решительное сопротивление брату  Бартоломью. Но пусть не будет свидетелей – ни полиции, ни понятых. Мы все  хорошо уладим между собой, не вмешивая никого постороннего. Ничто так сильно не  может рассердить брата Бартоломью, как огласка, – сказал человечек и сел  на низкую софу, вопросительно прищурив на нас свои близорукие, водянистые  голубые глаза.    

– Что  касается меня, – сказал Шерлок Холмс, – то готов вас заверить: все  вами сказанное дальше меня не пойдет.    

Я в знак  согласия кивнул.    

– Ну  и прекрасно, ну и прекрасно! Позвольте предложить вам рюмку кьянти, мисс  Морстен, или, быть может, токайского? Других вин я не держу. Прикажете открыть  бутылку? Нет? Тогда, я надеюсь, вы не станете возражать, если я закурю? Вас не  обеспокоит табачный дым, легкий бальзамический аромат восточного табака? Я  немного нервничаю, а мой кальян – несравненное успокаивающее средство.    

Он  приладил к большому сосуду трубку, и дым весело забулькал в розовой воде. Мы  сидели полукругом, вытянув головы и уперев подбородки в ладони, а странный  дергающийся человечек с блестящей куполообразной лысиной сидел в центре и  нервно курил кальян.    

– Решив  послать вам это приглашение, – сказал он наконец, – я мог бы,  конечно, просто написать в письме мой адрес, но я побоялся, что вы оставите без  внимания мою просьбу и пригласите с собой не тех людей. Поэтому я позволил себе  назначить вам это свидание у театра с моим слугой Уильямом, которому полностью  доверяю. Ему были даны инструкции, что если он что-нибудь заподозрит, пусть  едет домой один. Вы простите мне эту предосторожность, но я человек, склонный к  уединению и, если можно так сказать, утонченный, а ничего более прозаического,  чем полиция, нет. У меня инстинктивное отвращение ко всяким проявлениям грубого  материализма. Я редко вступаю в соприкосновение с чернью. Как видите, я живу  окруженный самой изысканной обстановкой. Я могу назвать себя покровителем  искусств. Это моя слабость. Пейзаж на стене – подлинный Коро, и если  знаток мог бы, пожалуй, оспаривать подлинность вот этого Сальватора Роза, то  насчет вон того Бугро не может быть и сомнения. Я поклонник современной  французской школы.    

– Простите  меня, мистер Шолто, – сказали мисс Морстен, – я здесь по вашей  просьбе, вы хотели что-то рассказать мне. Сейчас уже очень поздно, и мне бы  хотелось, чтобы наш разговор был как можно короче.    

– Но  он все-таки займет у нас какое-то время, – ответил наш хозяин. – Ибо  мы, без всякого сомненья, должны будем поехать в Норвуд к моему брату  Бартоломью. Мы поедем все вместе и попытаемся одолеть его упрямство. Он очень  сердит на меня за то, что я повел дело так, как считаю наиболее справедливым.  Вчера вечером мы с ним сильно поспорили. Вы не представляете себе, каким  ужасным бывает мой брат, когда сердится.    

– Если  нам предстоит ехать в Норвуд, так не лучше ли отправиться немедленно, –  осмелился предложить я. Человечек рассмеялся так, что у него покраснели уши.    

– Ну  нет, это вряд ли получится! – воскликнул он. – Я не знаю, как мой  брат воспримет ваш приезд. Поэтому я должен сперва приготовить вас, объяснить,  в каких мы стоим отношениях друг к другу. Прежде всего я должен заметить, что в  этой истории имеются моменты, которые для меня самого остаются тайной. Стало  быть, я вам расскажу не все, а только то, что известно мне самому.    

Мой  отец, как вы уже догадались, – майор Джон Шолто, служивший некогда в Индии  в колониальных войсках. Одиннадцать лет назад он подал в отставку, вернулся в  Англию и поселился в усадьбе Пондишери-Лодж в Аппер-Норвуде. В Индии он  разбогател и вернулся домой с богатой коллекцией восточных редкостей и целым  штатом туземных слуг. Таким образом, он смог купить себе дом и зажил,  окруженный роскошью. Других детей, кроме меня и моего брата-близнеца Бартоломью,  у него не было.    

Я очень  хорошо помню, какие чувства вызвало у нас исчезновение капитана Морстена. О  том, что он исчез, мы узнали из газет, а так как капитан Морстен был другом  нашего отца, мы с братом обсуждали происшествие в его присутствии. Он обычно  присоединялся к нам и гадал, что же в действительности произошло. Мы ни на один  миг ни подозревали, что тайна исчезновения капитана похоронена в его груди. Что  из всех людей ему одному была известна судьба Артура Морстена.    

Но мы,  однако, знали, что какая-то тайна тяготеет над нашим отцом, какая-то несомненная  опасность угрожает ему. Он очень боялся выходить один и в качестве привратников  в Пондишери-Лодж всегда держал бывших профессиональных боксеров. Уильям,  который привез вас сегодня, один из них. Он был когда-то чемпионом Англии в  легком весе. Наш отец никогда не говорил нам, чего он боится. Но из его поведения  было ясно, что он смертельно боится людей на деревянной ноге. Однажды он  выстрелил из пистолета в человека на деревяшке, который оказался всего-навсего  безобидным торговцем; чтобы замять дело, отцу пришлось заплатить большие  деньги. Мы с братом склонны были считать это простой причудой отца, но  последующие события заставили нас изменить мнение.    

В начале  1882 года мой отец получил из Индии письмо, которое как громом поразило его. Он  чуть не лишился сознания, когда распечатал его утром за завтраком, и с того дня  до самой смерти он так и не оправился. Что было в том письме, мы так никогда и  не узнали, но когда он держал его, я успел заметить, что это была скорее  коротенькая записка, кое-как нацарапанная. Наш отец уже много лет страдал  хронической нервной болезнью. Теперь же состояние его резко ухудшилось, он стал  на глазах слабеть, и в конце апреля врачи предупредили нас, что надежды на  выздоровление нет. Нас позвали к отцу, он хотел сказать нам свое последнее  слово.    

Когда мы  вошли в комнату, отец сидел на постели в подушках и тяжело дышал. Он попросил  нас запереть дверь на замок и подойти к его постели с обеих сторон. Взяв нас  обоих за руки, он заговорил голосом, надломленным волнением и болью, и мы с  братом услыхали поразительное признание, которое я попытаюсь воспроизвести  дословно.    

«Есть  только одно, – начал он, – что тяготит мою душу в эту торжественную  минуту. Это несправедливость, которую я допустил по отношению к бедной  сироте – дочери Морстена. Проклятая жадность, которая была неотступным  пороком всю мою жизнь, лишила ее сокровищ, по крайней мере той их части, которая  по справедливости принадлежит ей. Но и я сам ни на что не употребил их, так  слепа и глупа алчность. Самое чувство владения сокровищами так было приятно  мне, что я не мог ни с кем поделить их. Видите жемчужные четки рядом с  пузырьком хины? Даже с ними я не могу расстаться, хотя я и вынул их специально,  чтобы послать ей. Вы, мои сыновья, должны будете отдать принадлежащую ей часть сокровищ  Агры. Но ничего не отдавайте, даже эти четки, пока не закроете мне глаза. Ведь  бывало, что человек стоит одной ногой в могиле и все-таки остается жив.    

     

    

     

Я  расскажу вам, как умер Морстен, – продолжал он. – Много лет он  страдал болезнью сердца, но скрывал это от всех, кроме меня. В Индии мы с ним  благодаря удивительному стечению обстоятельств стали обладателями огромного  богатства, которое я, выйдя в отставку, увез в Англию. Скоро вернулся в Англию  и Морстен и в день возвращения явился ко мне за своей долей. Со станции он  пришел в Пондишери-Лодж пешком, его впустил мой преданный слуга старик Лал  Човдар, которого уже нет в живых. У нас с Морстеном вышла ссора из-за того, как  поделить сокровища. Морстен в приступе ярости вскочил со стула, лицо у него вдруг  почернело, он прижал руку к сердцу, упал навзничь, ударившись головой об угол  ларца, в котором хранились сокровища. Когда я нагнулся над ним, то, к ужасу  своему, обнаружил, что он мертв.    

Долгое  время я оставался в растерянности, не зная, что делать. Первым моим побуждением  было, конечно, позвать на помощь, но я понимал, что имеются все основания  подозревать меня в убийстве. Смерть в момент ссоры, глубокая рана на  голове – все это было против меня, К тому же официальное расследование  неминуемо занялось бы сокровищами, а у меня были веские основания никого не  посвящать в их тайну. Морстен сказал мне, что ни одна душа на свете не знает,  куда он поехал. И я стал склоняться к мысли, что нет надобности, чтобы хоть  одна душа узнала это.    

Я все  еще пребывал в полной растерянности, как вдруг, подняв голову, увидел в дверях  моего слугу Лал Човдара. Он неслышно скользнул в комнату и запер за собой  дверь.    

– Не  бойтесь, сагиб, – сказал он. – Никто не узнает, что вы убили его.  Спрячем его подальше – и концы в воду.    

– Но  я не убивал! – запротестовал я.    

– Я  все слышал, – улыбаясь, покачал головой Лал Човдар.    

– Я  слышал, как вы ссорились, слышал звук удара. Но на губах моих печать молчания.  Все в доме спят. Давайте вместе унесем его.    

И я  решился. Если мой собственный слуга не верит мне, как можно рассчитывать, что в  твою невиновность поверят двенадцать глупых торговцев в камере присяжных? В ту  же ночь мы с Лал Човдаром спрятали тело, а через несколько дней все лондонские  газеты были заполнены сообщениями о таинственном исчезновении капитана  Морстена. Из того, что я рассказал вам, вы видите, что меня, в сущности, не в  чем винить. Но я скрыл тело капитана, а сокровища, принадлежавшие нам обоим,  стал считать с того дня своей нераздельной собственностью. Поэтому я хотел бы,  чтобы вы, мои сыновья, восстановили справедливость. Наклонитесь ко мне поближе,  к самым губам. Сокровища спрятаны… – В этот момент лицо его страшно  исказилось, глаза чуть не вылезли из орбит, челюсть отвисла, и он закричал  голосом, которого я никогда не забуду: «Не пускайте его. Ради всего святого, не  пускайте!» Мы оба взглянули в окно, куда был устремлен его взгляд. Из темноты  на нас глядело лицо. Был хорошо виден побелевший нос, прижатый к стеклу. Лицо,  налитое злобой, до бровей заросло бородой, глаза смотрели угрюмо и жестоко. Мы  с братом бросились к окну, но лицо исчезло. Когда мы вернулись к изголовью  отца, голова его поникла, пульс перестал биться.    

В ту  ночь мы обшарили весь сад, но никаких следов ночного вторжения не нашли, кроме  отпечатка одной ноги на цветочной клумбе как раз под самым окном. Если бы не  этот единственный след, мы могли бы подумать, что-то дикое, полное злобы  лицо – плод нашего воображения. Однако очень скоро мы обнаружили еще и  другие, значительно более осязаемые признаки, что против нас действуют какие-то  таинственные силы. Однажды утром окно в спальне моего отца оказалось  распахнутым, шкафы и сундуки перерыты сверху донизу, и на его письменном столе  приколот обрывок бумаги, на котором было нацарапано: «знак четырех». Мы так и  не узнали, кто был наш таинственный посетитель и что означают эта слова.  Насколько мы могли судить, ничего из вещей отца не пропало, хотя все было  перерыто вверх дном. Вполне естественно, что это ночное посещение мы с братом  связали с теми страхами, которые всю жизнь преследовали отца. Но кто это был,  до сих пор остается полнейшей загадкой.    

Человечек  замолчал, раскурил погасший кальян и несколько секунд глубокомысленно пускал  дым. Мы все с неослабным вниманием слушали его в высшей степени удивительное  повествование. Во время короткого рассказа о смерти отца мисс Морстен побелела,  как мел, мне даже на миг показалось, что она упадет в обморок. Но, выпив воды,  которую я налил из графина венецианского стекла, стоявшего в углу на маленьком  столике, она поборола волнение. Шерлок Холмс с отсутствующим выражением лица  сидел, откинувшись в кресле; из-под опущенных век было видно, как блестят его  глаза. Я посмотрел на него и не мог не вспомнить, что только сегодня он горько  жаловался на скуку и однообразие жизни. Теперь по крайней мере он получил  проблему, разрешение которой потребует напряжения всех его удивительных способностей.  Мистер Таддеуш Шолто поглядывал то на одного из нас, то на другого, явно  гордясь впечатлением, которое произвел его рассказ. Попыхивая своей непомерно  длинной трубкой, он продолжал:    

– Мой  брат и я, как вы можете догадаться, были весьма взволнованы рассказом отца о  сокровищах. В течение нескольких месяцев мы перерыли весь сад метр за метром и  ничего не нашли. Мысль, что отец умер в тот самый миг, когда с уст его были  готовы сорваться слова, которые сделали бы нас обладателями несметных сокровищ,  могла свести с ума. О размерах богатства мы судили по жемчужным четкам. Относительно  этих четок у нас с братом возникло небольшое недоразумение. Жемчужины были, по  всей видимости, очень дорогие, и он не желал с ними расставаться, унаследовав,  между нами говоря, частично отцовскую слабость. Кроме того, он полагал, что  если еще кто-нибудь узнает об этих четках, то пойдут всякие сплетни, и тогда  нам не миновать беды. Мне удалось только убедить его разыскать адрес мисс  Морстен и посылать ей через определенное время жемчужины по одной, чтобы по  крайней мере избавить ее от нужды.    

– У  вас доброе сердце. – Мисс Морстен с признательностью посмотрела на  рассказчика. – Это был великодушный поступок.    

– Но  ведь мы были все равно как ваши опекуны, – энергично замахал руками  человечек. – Так по крайней мере считал я. Но брат Бартоломью никак с этим  не соглашался. У нас было много денег. Я был доволен тем, что мы имели. Вести  себя так низко по отношению к молодой девушке – это дурной тон. Le mauvais  gout mene au crime[2].  Как элегантно выражают французы подобные мысли! Наше расхождение зашло так  далеко, что я предпочел поселиться отдельно. Так я и покинул Пондишери-Лодж,  взяв с собой старого слугу-индуса и Уильяма. Но вчера я узнал, что произошло  событие огромной важности: обнаружен тайник, где спрятаны сокровища. Я немедленно  дал знать мисс Морстен, и теперь нам остается только отправиться в Норвуд и  потребовать свою долю. Вчера вечером я сказал брату Бартоломью, что написал  мисс Морстен. Так что незваными гостями мы не будем, хотя и желанными тоже.    

Мистер  Шолто умолк, он сидел на своей роскошной софе и подергивался. А мы, не проронив  ни слова, размышляли о том неожиданном обороте, который получило это  таинственное дело. Первым вскочил на ноги Шерлок Холмс.    

– Вы  правильно вели себя, сэр, от начала до конца, – сказал он. – Мы  постараемся приоткрыть завесу над всем темным, что есть в рассказанной вами  истории, и этим отблагодарить вас. Но, как только что сказала мисс Морстен, уже  поздно, и нам лучше всего взяться за дело без промедления.    

Наш  новый знакомый очень аккуратно отвернул трубку с кальяна и достал из-за  занавески длинное пальто, отделанное тесьмой, с каракулевым воротником и манжетами.  Он застегнулся сверху донизу на все пуговицы, хотя вечер был теплый, даже  душный, и нахлобучил на голову кроличий треух, так что боковые клапаны плотно  закрывали уши, оставив острую подвижную мордочку.    

– Здоровье  у меня хрупкое, – объяснил он нам, идя к выходу, – я вынужден  соблюдать строгий режим.    

Кэб ждал  нас у ворот. Программа была, по-видимому, составлена заранее: не успели мы расположиться  внутри, как лошади тронулись и помчались. Таддеуш Шолто трещал без умолку, его  резкий высокий голос заглушал стук колес.    

– Бартоломью –  умная голова. Как, вы думаете, он отыскал ларец с сокровищами? Он пришел к выводу,  что раз ларца нет снаружи, он должен быть где-то в доме. И он перемерил все комнаты,  все коридоры и чуланы, не оставив невымеренным ни дюйма. Оказалось, что высота  всего дома семьдесят четыре фута, а если взять отдельно высоту комнат,  расположенных одна над другой, и сложить, и еще прибавить толщину перекрытий,  которые он вымерил, просверлив сквозные отверстия, то окажется, что общая  высота равна не более семидесяти футов. Значит, куда-то исчезли целых четыре  фута. Было ясно, что их надо искать наверху. Тогда мой брат пробил дыру в  потолке комнаты верхнего этажа, и там, как и следовало ожидать, оказался еще  один крошечный чердак, который был замурован, и поэтому о нем никто не знал.  Посередине чердака на стропилах стоял ларец с сокровищами. Согнувшись в три  погибели, Бартоломью вытащил его через дыру и открыл. В нем оказалось  драгоценностей на сумму не менее полумиллиона фунтов стерлингов.    

Услыхав  такую цифру, мы все широко раскрыли глава. Мисс Морстен, если нам удастся отстоять  ее права, из бедной компаньонки превращалась в одну из самых богатых невест  Англии. Без сомнения, всякий настоящий друг должен был бы обрадоваться, услыхав  такую новость. Но я, к своему стыду, должен сказать, что сердце мое налила  свинцовая тяжесть. Я пробормотал, запинаясь, несколько поздравительных слов и  мрачно уставился в пол, не слушая дальнейших разглагольствований нашего нового  знакомого. Он был типичнейший ипохондрик, и я, как сквозь сон, слушал  бесконечное перечисление симптомов его болезней и нескончаемые мольбы объяснить  ему состав и действие многочисленных шарлатанских снадобий, которые он всюду  возил с собой в кожаном футляре. Я уповаю только на то, что он не запомнил мои  советы, которые я дал ему в тот вечер. Холмс утверждает, что он слышал, как я  предупреждал его ни в коем случае не принимать более двух капель касторового  масла, поскольку это очень опасно, и настоятельно советовал в качестве  успокаивающего средства в больших дозах стрихнин. Как бы там ни было, но я  почувствовал облегчение, когда наш кэб рывком остановился, кучер спрыгнул с  козел и открыл дверь.    

– Это,  мисс Морстен, и есть Пондишери-Лодж, – сказал мистер Таддеуш, подавая ей  руку.    

 Глава V.    

Трагедия в Пондишери-Лодж    

     

Было  около одиннадцати часов, когда мы достигли этого последнего этапа нашего  ночного путешествия. Мы оставили позади сырой туман большого города, здесь же,  в деревне, ночь была суха и тепла. С запада дул теплый ветерок, тяжелые тучи  медленно ползли по небу, в разрывы иногда выглядывал месяц. Было довольно  светло, но Таддеуш Шолто снял с кэба дорожный фонарь и пошел с ним вперед.    

В  глубине парка стоял дом, обнесенный очень высокой каменной стеной, верх которой  был усыпан битым стеклом. Попасть внутрь можно было только через узкую,  окованную железом дверь в стене. Наш спутник как-то по-особенному постучал, как  иногда стучат почтальоны.    

– Кто  там? – спросил из-за двери грубый голос.    

– Это  я, Мак-Мурдо. Пора бы уже научиться узнавать мой стук.    

Послышалось  ворчание, затем звяканье и скрежет ключей, и дверь тяжело повернулась на  петлях. На пороге стоял низкорослый, с могучей грудью человек, желтый огонь его  фонаря освещал выдвинутое вперед лицо и недоверчиво блестевшие глазки.    

     

    

     

– Это  вы, мистер Таддеуш? А это кто с вами? Я не получал никаких распоряжений от хозяина  насчет ваших гостей.    

– Никаких  распоряжений. Вы меня поражаете, Мак-Мурдо! Я ж говорил моему брату вчера  вечером, что со мной приедут мои друзья.    

– Хозяин  сегодня весь день не выходил из своей комнаты. Вы и сами очень хорошо знаете  наши строгости. Вас я могу впустить, но ваши друзья – они пусть подождут  вас снаружи.    

Это было  неожиданное препятствие. Таддеуш Шолто смотрел на стража растерянно и беспомощно.    

– Это  очень нехорошо с вашей стороны, Мак-Мурдо! – пролепетал он. – Я  отвечаю за них, вам этого должно быть достаточно. С нами к тому же молодая  девушка. Ей неприлично оставаться в такой час на проезжей дороге.    

– Очень  сожалею, мистер Таддеуш, – ответил неумолимый страж. – Гости могут быть  вашими друзьями, но недругами моего хозяина. Мне хорошо платят, чтобы я хорошо  исполнял свои обязанности. И я хорошо их исполняю. Я не знаю этих людей.    

– Да  нет же, Мак-Мурдо, знаете, – вдруг добродушно проговорил Шерлок  Холмс. – Я не думаю, чтобы вы забыли меня. Помните любителя-боксера, с  которым вы провели три раунда на ринге Алисона в день вашего бенефиса четыре  года назад?    

– Уж  не мистера ли Шерлока Холмса я вижу?! – воскликнул боксер. – А ведь  он самый и есть! Как это я сразу вас не узнал? Вы не стояли бы здесь таким  тихоней, а нанесли бы мне ваш знаменитый встречный удар в челюсть, я бы тогда  сразу узнал вас. Э-э, да что говорить! Вы из тех, кто зарывает таланты в землю.  А то бы далеко пошли, если бы захотели!    

– Видите,  Уотсон, если моя профессия никому не будет больше нужна, у меня еще есть в запасе  мои любительские таланты, – сказал, смеясь, Холмс. – Наш друг, я  уверен, не станет дольше держать нас под открытым небом.    

– Входите,  входите, сэр, вы и ваши друзья, – отвечал привратник. – Очень сожалею  о происшедшем, мистер Таддеуш, но порядок есть порядок. Я должен быть абсолютно  уверен в ваших друзьях, чтобы впустить их в дом.    

За  каменной стеной через пустынный парк шла усыпанная гравием аллея. Дом был весь  в тени, кроме одной стены, залитой лунным светом, наверху в ней поблескивало  окно. От этого огромного мрачного дома, погруженного в тишину, становилось  жутко. Даже привычному Таддеушу было не по себе: фонарь дрожал и поскрипывал в  его руке.    

– Ничего  не понимаю, – бормотал он. – Здесь какая-то ошибка. Я же ясно  объяснил Бартоломью, что сегодня вечером мы будем у него. А в его кабинете  почему-то нет света. Не понимаю, что бы это могло значить.    

– Он  всегда так строго охраняет свой дом? – спросил Шерлок Холмс.    

– Да,  это заведено еще моим отцом. Бартоломью был любимчиком, и мне иногда казалось,  что отец рассказывает ему больше, чем мне. Вон, видите освещенное луной  окно – это кабинет Бартоломью. Но в нем, по-моему, темно.    

– Да,  темно, – сказал Шерлок Холмс. – Но в маленьком окошке у входа как  будто горит свет.    

– А,  это комната экономки. Миссис Берстон, наша старая экономка, там обычно проводит  вечера. Она-то все и объяснит нам. Не согласитесь ли вы несколько минут  подождать меня здесь? Если мы войдем все сразу, то миссис Берстон испугается,  она ведь не ожидает нашего вторжения. Тс, тише! Что это?    

Он  поднял дрожащей рукой фонарь, и вокруг нас запрыгало и закачалось пятно света.  Мисс Морстен схватила меня за руку, мы все трое остановились с бьющимися  сердцами, напрягая слух. От темной мрачной громады дома доносились сквозь  ночную тишину скорбные, жалостные звуки – всхлипывания чем-то испуганной  женщины.    

– Это  миссис Берстон, – сказал Шолто. – В доме только одна женщина.  Подождите здесь. Я сейчас же вернусь.    

Он  подошел к двери и постучал своим особенным стуком. Его пустила высокая пожилая  женщина, при виде его всплеснувшая от радости руками.    

– О,  мистер Таддеуш, я так рада, что вы пришли! Так рада, так рада! – услыхали  мы ее причитания, затем дверь затворилась, и голос ее замер в глубине дома.    

Таддеуш  Шолто оставил нам фонарь. Холмс медленно посветил фонарем по сторонам, затем пристально  посмотрел на дом и на большие кучи земли, загромождавшие двор. Мы с мисс Морстен  стояли совсем близко, и ее рука была в моей. Удивительная, непостижимая вещь  любовь, вот мы стоим тут двое, мы никогда не встречались до этого дня, никогда  не сказали друг другу ни одного ласкового слова, не смотрели ласково друг на  друга, и вот сейчас в минуту опасности наши руки инстинктивно потянулись одна к  другой. Я потом часто вспоминал с удивлением об этой минуте, но тогда мне все  казалось естественным, и она потом часто говорила мне, что сразу же потянулась  ко мне, уверенная, что найдет во мне утешение и защиту. Так мы стояли вдвоем,  перед этим странным, мрачным домом, держась за руки, как дети, и наши сердца  вдруг объял покой.    

– Какое  странное место, – проговорила мисс Морстен, оглядываясь.    

– Похоже,  что над этим парком трудились все кроты Англии. Мне довелось видеть нечто подобное  под Балларэтом. Но там весь холм был перекопан и изрыт золотоискателями.    

– И  здесь трудились золотоискатели, – заметил Холмс. – Вернее, искатели  кладов. Не забывайте, хозяева этого дома шесть лет искали сокровища. Ничего  удивительного, что парк похож на золотой прииск.    

В этот  миг входная дверь распахнулась, и с протянутыми вперед руками из дому выбежал  Таддеуш Шолто, в глазах его стоял ужас.    

– С  Бартоломью что-то случилось! – воскликнул он. – Я так боюсь! Нервы  мои не выдерживают.    

Он  действительно чуть не захлебывался слезами, и его дергающееся, бледное лицо,  выступающее из каракулевого воротника, имело беспомощное, умоляющее выражение  до смерти перепуганного ребенка.    

– Идемте  в дом, – решительно проговорил Холмс.    

– Да,  идемте, – умоляюще пролепетал Таддеуш Шолто. – Я, правда, совсем уже  не понимаю, что теперь делать.    

Мы  последовали за ним в комнату экономки, которая находилась по левую руку от  входа. В ней взад и вперед металась испуганная женщина, нервно теребя пальцы,  но появление мисс Морстен подействовало на нее успокаивающе.    

– Господь  да благословит вас, – воскликнула она, подавляя рыдания. – Какое  кроткое и доброе у вас лицо! Я гляжу на вас, и мне становится легче. Что я  вынесла за этот день!    

Мисс  Морстен, погладив худую, загрубевшую от работы руку экономки, сказала ей несколько  ласковых, утешительных слов с чисто женским участием, и бледные, бескровные  щеки пожилой женщины слегка порозовели.    

– Хозяин  заперся у себя и не отвечает на стук, – объяснила она. – Я целый день  ждала, когда он позовет меня. Но вообще-то он любит оставаться один. Час назад  я начала тревожиться, уж не случилось ли чего, поднялась наверх и заглянула в  замочную скважину. Вы должны сами подняться туда, мистер Таддеуш, и посмотреть.  Десять лет я живу в этом доме, я видела мистера Бартоломью и в горе и в  радости, но такого лица я не видала у него никогда.    

Шерлок  Холмс взял лампу и пошел наверх первый, так как у Таддеуша от страха зуб на зуб  не попадал. Колени у него подгибались, и я взял его под руку, чтобы он смог  подняться по лестнице. Дважды, пока мы шли наверх, Холмс вынимал из кармана  лупу и тщательно разглядывал какие-то темные пятна на циновке из кокосового  волокна, которые показались мне простой пылью. Он двигался очень медленно,  лампу нес низко и бросал влево и вправо цепкие взгляды. Мисс Морстен осталась  внизу с перепуганной экономкой.    

Третий  пролет вывел нас в длинный прямой коридор, на правой стене которого висел  ручной работы индийский ковер. Слева выходили три двери. Холмс медленно пошел  вперед, тщательно осматривая все на ходу, мы шли за ним по пятам, а за нами  двигались вдоль коридора наши длинные черные тени. Нам нужна была третья дверь.  Холмс постучал и, не получив ответа, попытался повернуть ручку и нажал на нее.  Дверь оказалась запертой изнутри. Холмс поднес лампу к самому замку, и мы  увидели, что язык замка – широкий и очень прочный. Ключ, однако, был повернут,  и в скважине оставалась щелка. Шерлок Холмс наклонился к ней и тут же резко  отпрянул.    

– Что-то  в этом есть дьявольское, Уотсон! – прошептал он. Я никогда раньше не видел  его таким встревоженным. – Что вы об этом думаете?    

Я нагнулся  к скважине и содрогнулся от ужаса. В окно лился лунный свет, наполняя комнату  слабым зыбким сиянием. Прямо на меня смотрело как бы висевшее в воздухе –  так как все под ним было в тени – лицо нашего спутника Таддеуша. Та же  высокая блестящая лысина, та же рыжая бахрома вокруг, то же бескровное лицо.  Только черты его лица застыли в ужасной улыбке – напряженной и  неестественной, которая в этой спокойной, залитой лунным светом комнате производила  более страшное впечатление, чем гримаса боли или страха. Лицо было так похоже  на лицо нашего крошечного приятеля, что я оглянулся, чтобы убедиться, что он  здесь, рядом со мной. «Они ведь с братом близнецы», – вспомнил я.    

– Какой  ужас! Что теперь делать? – сказал я Шерлоку Холмсу.    

– Нужно  высадить дверь, – ответил он и, навалившись на нее всем телом, попытался  взломать замок. Дверь трещала и скрипела, но не поддавалась. Тогда мы с силой  навалились вдвоем, замок щелкнул, дверь распахнулась, и мы очутились в кабинете  Бартоломью Шолто.    

Кабинет  был оборудован под химическую лабораторию. На полке, висевшей на стене, против  двери, стояли два ряда бутылей и пузырьков со стеклянными притертыми пробками,  стол был уставлен бунзеновскими горелками, пробирками и колбами. По углам на  полу стояли большие бутыли в корзинах, в которых держат кислоту. Одна из них,  по-видимому, треснула или раскололась, так как из-под нее вытекала струйка  какой-то темной жидкости, и комнату наполнял тяжелый, сладковатый запах,  похожий на запах дегтя. В одном углу комнаты стояла стремянка, пол у ее основания  был усыпан штукатуркой и дранкой, а верх упирался в потолок, рядом с  отверстием, достаточно большим, чтобы в него мог пролезть человек. На полу рядом  с лестницей был брошен моток толстой веревки.    

     

    

     

Возле  стола в деревянном кресле сидел в поникшей позе хозяин дома, наклонив голову к  левому плечу и улыбаясь этой ужасной, непостижимой улыбкой. Он был холодный и  уже окоченел. Он был мертв, по-видимому, уже несколько часов. Я обратил  внимание, что не только его лицо было искажено гримасой, но руки и ноги были  вывернуты и скручены самым невероятным образом. На столе рядом с его рукой  лежало странное орудие – коричневая тонкая трость с каменным наконечником  в виде молотка, грубо привязанным веревкой. Рядом с ней лежал вырванный из  блокнота листок бумаги, на котором было нацарапано несколько слов. Холмс  взглянул на него и протянул мне.    

– Видите, –  многозначительно подняв брови, сказал он.    

В свете  фонаря я прочитал, содрогнувшись от ужаса: «знак четырех».    

– Во  имя всего святого, что все это значит?    

– Это  значит, что здесь было совершено убийство, – сказал Холмс, наклоняясь к  окоченевшему трупу несчастного Бартоломью Шолто. – А, я так и ожидал,  Смотрите! – И он указал на вонзившийся в кожу над ухом тонкий длинный  темный шип.    

– Походит  на шип от какого-то растения, – заметил я.    

– Это  и есть шип. Можете вынуть его. Только осторожно, он отравлен.    

Осторожно,  двумя пальцами я вынул шип. Он поддался очень легко, не оставив на коже почти  никакого следа. Место прокола обозначалось только маленьким пятнышком засохшей  крови.    

– Для  меня все это непостижимая тайна, – признался я, – и чем дальше, тем  загадочнее она становится.    

– Для  меня наоборот, – ответил Холмс, – дело с каждой минутой проясняется.  Недостает только нескольких звеньев, чтобы восстановить ход событий.    

Мы почта  забыли о присутствии нашего спутника, попав в эту комнату. Он все еще стоял в  дверях, ломая руки и издавая время от времени сдавленные стоны. Фигура его была  олицетворением отчаяния. Вдруг из его груди вырвался безумный, полный отчаяния  вопль.    

– Сокровища  исчезли! – вопил он. – Они ограбили его! Видите вон ту дыру. Мы  вытащили ларец оттуда. Я помогал ему! Я последний, кто видел его живым! Я ушел  отсюда вчера вечером и слышал, когда спускался по лестнице, как он запирал за  мной дверь.    

– В  котором часу это было?    

– В  десять часов. И вот он мертв! Сюда позовут полицию. Подозрение падет на меня.  Да, я уверен, что так и будет. Но вы не считаете меня виновным, господа? Вы,  конечно, не можете думать, что это сделал я! Разве бы я привез вас сюда, если  бы это я? О, Господи! О, Господи! Нет, я сойду с ума!    

Он ломал  руки, топал ногами, его трясло, как в лихорадке.    

– Вам  нечего бояться, мистер Шолто, – сказал Холмс, успокаивающе похлопывая его  по плечу. – Послушайтесь меня и поезжайте в полицейский участок. Надо  сообщить о случившемся. Обещайте оказать им всевозможную помощь. А мы вас здесь  подождем.    

Человечек  повиновался, все еще полностью не придя в себя. И мы услышали, как он, спотыкаясь  в темноте, спускается по лестнице.    

 Глава VI.    

Шерлок Холмс  демонстрирует свой метод    

     

– Итак,  Уотсон, – сказал Шерлок Холмс, потирая руки. – В нашем распоряжении  полчаса. Давайте как можно лучше используем это время. Как я уже вам сказал,  дело мне вполне ясно. Но все-таки мы можем ошибиться, доверившись слишком  очевидным фактам. Каким бы простым поначалу ни показался случай, он всегда  может обернуться гораздо более сложным.    

– Простым! –  в изумлении воскликнул я.    

– Конечно, –  ответил Холмс с видом профессора, демонстрирующего ученикам интересного больного. –  Пожалуйста, сядьте в тот угол, чтобы ваши следы не осложнили дело. А теперь за  работу. Во-первых, как эти молодцы проникли сюда и как выбрались наружу? Дверь  со вчерашнего вечера не отпиралась. Как насчет окна? – Он поднес к окну  лампу, высказывая вслух свои соображения, но обращаясь скорее к себе, чем ко  мне. – Окно заперто изнутри. Рамы очень прочные. Давайте откроем его.  Рядом никакой водосточной трубы. Крыша недосягаема. И все-таки человек проник в  комнату через окно. Прошлую ночь шел небольшой дождь. Видите, на подоконнике земля;  отпечаток ботинка и еще один странный круглый отпечаток. А вот опять этот след.  На этот раз на полу. А вот он уже на столе. Смотрите, Уотсон, картина вполне  ясная.    

Я стал  рассматривать круглые бляшки земли на полу.    

– Это  след не от ноги, – сказал я.    

– Поэтому  он так и важен. Это отпечаток деревянного протеза. Видите, здесь на подоконнике  след тяжелого, грубого башмака с широкой металлической подковой. А рядом  круглый след деревяшки.    

– Человек  на деревянной ноге!    

– Вот  именно. Он здесь был не один. У него был очень способный и ловкий помощник. Вы  могли бы, доктор, залезть по этой стене?    

Я  выглянул в открытое окно. Луна все еще ярко освещала эту часть дома. Мы были на  высоте добрых шестидесяти футов от земли, и, насколько я мог видеть, нигде в  кирпичной кладке не было ни трещины, ни выемки, куда можно было поставить ногу.    

– Это  абсолютно невозможно, – ответил я.    

– Да,  одному невозможно. Но предположим, в комнате находится ваш сообщник, который  выбросил вам надежную веревку, вон ту, что валяется в углу, привязав один ее  конец к торчащему в стене крюку. Ну тогда, если вы человек ловкий, то и с  деревянной ногой вы, пожалуй, смогли бы забраться по этой стене. Потом вы  спустились бы вниз, ваш друг втащил бы веревку наверх, отвязал от крюка, запер  окно, на задвижку, а сам ушел из этой комнаты тем же путем, каким и вошел сюда.  Деталь помельче, – продолжал Холмс, показывая на веревку, – хотя наш  друг на деревяшке оказался отличным верхолазом, но он по профессии не моряк.  Его руки не задубели от лазания по канатам. Моя лупа обнаружила в нескольких  местах следы крови, особенно заметные на конце веревки. Значит, он спускался  вниз так поспешно, что содрал кожу с рук.    

– Очень  хорошо, – сказал я, – но все дело не стало от этого ни на йоту  понятнее. Кто этот таинственный помощник? Как он проник в эту комнату?    

– Да,  помощник, – повторил Холмс задумчиво. – Этот помощник – личность  примечательная. Благодаря ему дело приобретает совершенно исключительную  окраску. Я думаю, что оно впишет новую страницу в историю преступлений в  Англии. Подобные случаи бывали раньше, но только в Индии и еще, если память не  изменяет мне, в Сенегамбии.    

– Но  как же все-таки он проник в эту комнату? – повторил я. – Дверь  заперта, окна снаружи недоступны. Может быть, через трубу?    

– Каминное  отверстие слишком мало, – ответил Холмс. – Я уже проверил эту возможность.    

– Но  как же тогда?    

– Вы  просто не хотите применить мой метод, – сказал он, качая головой. –  Сколько раз я говорил вам, отбросьте все невозможное, то, что останется, и  будет ответом, каким бы невероятным он ни казался. Нам известно, что он не мог  попасть в комнату ни через дверь, ни через окна, ни через дымовой ход. Мы знаем  также, что он не мог спрятаться в комнате, поскольку в ней прятаться негде. Как  же тогда он проник сюда?    

– Через  крышу! – воскликнул я.    

– Без  сомнения. Он мог проникнуть в эту комнату только через крышу. Если вы будете добры  посветить мне, мы продолжим наши поиски в тайнике, где был спрятан ларец с  сокровищами.    

Холмс  поднялся по стремянке к потолку, ухватился обеими руками за балку и, подтянувшись,  влез в отверстие. Затем, высунув лицо, – он, видимо, распластался  там, – протянул руку, взял у меня лампу и держал ее, пока я поднимался  следом.    

Чердак,  на котором мы очутились, был десяти футов в длину и шести в ширину. Полом служили  потолочные балки и тонкий слой дранки со штукатуркой, так что ступать с балки  на балку надо было с осторожностью. Крыша была двускатная, заканчивалась  коньком. Потолком чердака служила, по всей вероятности, внутренняя сторона  крыши. Пол покрывал толстый слой пыли, скопившийся за многие годы. Кроме пыли,  на чердаке ничего не было.    

– Вот,  пожалуйста, – сказал Шерлок Холмс, кладя руку на покатую стену. – Это  слуховое окно ведет наружу. Откройте его и очутитесь прямо на крыше, а крыша, к  счастью, пологая. Именно этим путем Номер Первый и проник в комнату. Давайте  посмотрим, не оставил ли он каких-нибудь следов.    

     

    

     

Холмс  опустил лампу к полу, и я второй раз за сегодняшний вечер увидел на его лице  удивленное и озадаченное выражение. Проследив его взгляд, я почувствовал, как  мороз подирает меня по коже: на полу было множество отпечатков босых ног –  четких, хорошо заметных, но эти следы были чуть не в половину меньше следов  взрослого человека.    

– Холмс, –  прошептал я, – выходит, что это страшное дело сделал ребенок!    

Самообладание  уже вернулось к Холмсу.    

– Я  было, признаться, оказался в тупике. Память подвела. А ведь дело-то простое. Я  должен был с самого начала догадаться, какие будут следы. Ну что ж, здесь  больше делать нечего. Идемте вниз.    

– Но  что это за следы? – спросил я, сгорая от любопытства.    

– Дорогой  Уотсон, проанализируйте факты, – сказал он с легким раздражением. –  Вы знаете мой метод. Примените его, будет интересно сравнить результаты.    

– Нет,  я ничего не понимаю, – отвечал я.    

– Скоро  все поймете, – рассеянно бросил Холмс. – Я думаю, что ничего  интересного здесь больше нет. И все-таки я проверю еще раз.    

Быстрым  движением он вынул из кармана лупу и сантиметр и, приблизив свой острый тонкий  нос к самой обшивке, стал внимательно изучать каждый миллиметр. Его глаза, блестящие,  глубоко посаженные, напоминали мне глаза хищной птицы. Так быстры, неслышны и  вкрадчивы были его движения, точь-в-точь как у ищейки, взявшей след, что я  вдруг подумал, каким бы страшным преступником он мог бы быть, если бы направил  свой талант и свою энергию не в защиту закона, а против него.    

Осматривая  чердак, он все время что-то шептал себе под нос и вдруг радостно вскрикнул.    

– Вот  уж, можно сказать, повезло, – сказал он. – Это сэкономит нам много  времени и трудов. Номер Первый имел неосторожность вступить в креозот. Видите,  с правой стороны этой вязкой, вонючей лужи отпечатался краешек маленькой ноги.  Бутыль с креозотом, по-видимому, треснула, и жидкость потекла.    

– Ну  и что?    

– А  то, что теперь мы его очень быстро поймаем. Есть собака, которая по следу,  пахнущему креозотом, пойдет хоть на край света. Если обычная ищейка будет  держать след до самых границ графства, как вы думаете, куда может уйти  специально натренированная собака? Обычная пропорциональная зависимость, неизвестный  член которой равен… Стоп! Я слышу, на место прибыли полномочные представители  закона.    

Внизу  послышались тяжелые шаги и громкие голоса, сильно хлопнула входная дверь.    

– Пока  они еще не пришли, – сказал Холмс, – коснитесь ладонью руки и ноги  этого бедняги. Что вы чувствуете?    

– Мускулы  затвердели, как дерево, – ответил я.    

– Вот  именно. Они сведены сильнейшей судорогой. Это не простое трупное окоченение. На  какую мысль наводит вас эта гиппократовская, или, как любили писать старые  писатели, сардоническая улыбка и это окостенение?    

– Смерть  наступила в результате действия какого-то сильного алкалоида растительного происхождения, –  отвечал я, – наподобие стрихнина, вызывающего столбняк.    

– Это  первое, о чем я подумал, когда увидел это перекошенное лицо. Войдя в комнату, я  сразу же стал искать, чем был введен яд. И, как помните, обнаружил шип, который  едва наколол кожу. Обратите внимание, что шип поразил ту часть головы, которая  обращена к отверстию в потолке, если сидеть прямо на этом стуле. А теперь  давайте осмотрим самый шип.    

Я осторожно  взял шип и поднес к фонарю. Он был длинный, острый и черный, у самого острия блестел  засохший подтек какой-то густой жидкости. Тупой конец имел овальную форму и  носил следы ножа.    

– Это  от дерева, растущего в Англии?    

– Разумеется,  нет. Так вот, Уотсон, имея в своем распоряжении столько фактов, вы должны  прийти к правильное заключению. А вот и представители регулярных частей;  вспомогательные силы должны уступить им место.    

Шаги  были слышны все громче, наконец, они зазвучали прямо за дверью, и в комнату вошел,  тяжело ступая, грузный, большой мужчина в сером. У него было красной, мясистое  лицо, с которого хитро поглядывали на нас из-под припухших, одутловатых век  маленькие блестящие глазки. За ним вошел инспектор полиции в мундире и следом  все еще не переставший дрожать Таддеуш Шолто.    

– Ну  и дельце! – воскликнул вошедший глухим, хриплым голосом. –  Хорошенькое дельце! Кто это здесь? Почему в доме людей, как в садке кроликов?..    

– Вы,  должно быть, помните меня, мистер Этелни Джонс? – спокойно проговорил  Холмс.    

– Ясное  дело, помню, – прохрипел в ответ тот. – Вы мистер Холмс, Шерлок  Холмс, теоретик. Я никогда не забуду, как вы поучали нас, объясняя, куда  девались бишопгейтские бриллианты. Справедливость требует заметить, что вы  показали нам верный путь, но теперь-то уж вы можете признать, что в тот раз вам  помог просто счастливый случай.    

– Мне  помогла в тот раз простая логика.    

– Ну  будет, будет. Никогда не стыдитесь правды. Так что же здесь произошло? Скверное  дело! Скверное! Факты, к счастью, налицо, так что всякие там теории ни к чему.  К счастью, я как раз оказался в Норвуде, по поводу другого дела. И вдруг эта  смерть в Пондишери-Лодж. Как вы думаете, отчего она наступила?    

– Теории  здесь ни к чему, – сухо заметил Холмс.    

– Конечно,  конечно. Но мы ведь не отрицаем, что вы иногда удивительно попадаете в точку.  Господи помилуй! Дверь, как я понимаю, заперта. Хм, хм… Исчезли драгоценности  стоимостью в полмиллиона. А как насчет окна?    

– Тоже  на запоре, но на подоконнике есть следы.    

– Отлично,  отлично, но если оно заперто, то следы не имеют никакого отношения к делу. Это  подсказывает здравый смысл. Человек может умереть от удара. Да, но ведь исчезли  драгоценности. Ага! У меня есть версия. Иногда и на меня находят озарения.  Пожалуйста, отойдите в сторону, сержант, и вы, мистер Шолто. Ваш друг может  остаться, где стоит. Что вы об этом думаете, Холмс? Шолто, как он сам  признался, был вчера весь вечер со своим братом. С братом случился удар, после  чего Шолто ушел и унес с собой все драгоценности. Ну, что скажете?    

– После  чего мертвый хозяин очень предусмотрительно встал и заперся изнутри.    

– Гм,  гм! В этом слабое место моей версии. Призовем на помощь здравый смысл. Этот Таддеуш  Шолто пришел к брату. Завязалась ссора. Это нам известно. Брат мертв,  драгоценности исчезли – это тоже известно. Никто не видел брата после  ухода Таддеуша. Постель его не тронута. Таддеуш явно пребывает в большом  смятении. Как вы видите, я плету сеть вокруг Таддеуша. И сеть затягивается.    

– Но  вам еще неизвестны все факты, – заметил Холмс. – Видите этот шип; у  меня есть все основания полагать, что он отравлен. Его нашли вонзенным в голову  убитого. Там остался след. На столе лежала вот эта записка, прочтите ее. Рядом  было вот это странное оружие с наконечником из камня. Как ваша версия объясняет  эти факты?    

– Замечательно  объясняет, – напыщенно ответил жирный детектив. – Дом полон индийских  редкостей. И Таддеуш принес эту штуку сюда. А если шип был отравлен, то ему  было проще простого использовать его как орудие убийства. Эта записка –  ловкий трюк для отвода глаз. Одно только неясно – каким путем он вышел  отсюда? Ага, в потолке отверстие! Разумеется, через него.    

С  неожиданной для его тучности ловкостью он полез вверх по лестнице и нырнул в  отверстие. В ту же минуту мы услыхали его торжествующий голос. Он кричал, что с  чердака на крышу ведет слуховое окно.    

– Он,  пожалуй, найдет там еще что-нибудь, – проговорил Холмс, пожав  плечами. – Иногда в нем как будто заметны проблески разума. Il n'y a pas des sots  si incommodes que ceux qui ont de l'esprit[3].    

– Вот  видите! – сказал Этелни Джонс, спускаясь по лестнице. – Факты  надежнее всякой теории. Моя версия подтверждается полностью. На чердаке есть  дверь на крышу. И она даже приоткрыта.    

– Это  я ее открыл.    

– В  самом деле? Так, значит, вы тоже ее видели?    

Джонс  был явно обескуражен, услыхав слова Холмса.    

– Неважно,  кто первый ее заметил, – сказал он примирительно, – важно то, что  теперь ясно, как он выбрался отсюда. Инспектор!    

– Да,  сэр! – Голос из коридора.    

     

    

     

– Пригласи  сюда мистера Шолто. Мистер Шолто, мой долг, предупредить вас, что все ваши  слова могут быть обращены против вас. Я арестую вас именем королевы как лицо,  причастное к смерти вашего брата.    

– Ну  вот! Я говорил вам! – воскликнул плачущим голосом маленький человечек,  протягивая к нам руки.    

– Не  расстраивайтесь, мистер Шолто, – сказал Холмс. – Я думаю, что сумею  снять с вас это обвинение.    

– Не  обещайте слишком много, мистер Теоретик, не обещайте! – воскликнул  детектив. – Это может оказаться не таким простым делом.    

– Я  не только сниму с мистера Шолто обвинение, мистер Джонс, но я еще и сделаю вам  подарок: назову имя и приметы одного из двоих людей, которые были в этой  комнате прошлой ночью. У меня есть все основания утверждать, что его имя  Джонатан Смолл. Он почти неграмотный, невысокого роста, подвижный, у него нет  правой ноги, он ходит на стоптанной внутрь деревяшке. Левая его нога обута в грубый,  с квадратным носом башмак на железной подковке. Это бывший каторжник, лет ему  около сорока, он очень загорелый. Вот несколько примет, которые могут помочь  вам, тем более, что на этой веревке имеется кровь: он вчера ночью ободрал здесь  ладони. Другой…    

– Ах,  есть и другой, – насмешливо проговорил Этелни Джонс, но было заметно, что  уверенность, с какой Холмс описывал преступника, произвела на него впечатление.    

– Это  довольно любопытная личность, – сказал Холмс, поворачиваясь на  пятках. – Я надеюсь, что очень скоро передам эту парочку в ваши руки.  Уотсон, мне надо сказать вам несколько слов.    

Он вывел  меня на площадку лестницы.    

– Неожиданный  поворот событий, – сказал он, – заставил нас забыть о первоначальной  цели нашего путешествия.    

– Я  тоже как раз об этом подумал, – ответил я. – Нельзя, чтобы мисс  Морстен дольше находилась в этом злосчастном доме.    

– Нельзя.  Вы должны отвезти ее домой. Она живет у миссис Сесил Форрестер в Лоуэр-Камберуэлле.  Это не так далеко отсюда. Если вы решите вернуться, я вас здесь подожду. Но, может  быть, вы очень устали?    

– Нисколько.  Я не смогу уснуть, пока эта фантастическая история не станет для меня более или  менее ясной. Я не раз попадал в чрезвычайно сложные и острые ситуации, но,  должен признаться, сегодняшнее нагромождение этих поистине невероятных  происшествий вывело меня из равновесия. Но раз уж я оказался в самой гуще  событий, я останусь с вами до конца.    

– Ваше  присутствие мне будет очень необходимо, – сказал Холмс. – Мы поведем  это дело самостоятельно. И пусть Джонс тешит себя своими фантазиями. Когда вы  отвезете мисс Морстен, поезжайте, пожалуйста, в Ламбет, улица  Пинчин-лейн, 3. Это на самом берегу. В третьем доме по правую руку живет чучельник  по имени Шерман, он набивает чучела птиц. В его окне вы увидите ласку, держащую  крольчонка. Разбудите Шермана, передайте от меня привет и скажите ему, что мне  немедленно нужен Тоби. Возьмите Тоби и привезите его сюда.    

– Это  собака?    

– Да,  забавный такой пес, не чистокровный, но с поразительным нюхом. Я предпочитаю воспользоваться  помощью Тоби, чем всеми сыскными силами Лондона.    

– Я  привезу его вам, – ответил я. – Обратно я вернусь около трех, если  найду свежую лошадь.    

– А  я, – сказал Холмс, – попробую узнать что-нибудь у миссис Берстон и  слуги-индуса, который, как сказал мистер Таддеуш, спит в чулане на чердаке.  Затем я примусь за изучение методов великого мистера Джонса и послушаю его  иронические и малоделикатные замечания, «Wir sind gewohnt, class die Menschen verhonen  was sie nicht verstehen»[4].  Гете, как всегда, глубок и краток.    

 Глава VII.    

Эпизод с бочкой    

     

Полицейские  приехали в двух кэбах, одним я воспользовался, чтобы отвезти мисс Морстен  домой. Обладавшая в высшей степени чувством сострадания, мисс Морстен весь этот  ужасный вечер держала себя стойко, пока рядом было существо, нуждавшееся в  поддержке. Когда я спустился вниз, она ласково и невозмутимо разговаривала с  перепуганной экономкой. Когда же мы очутились с ней вдвоем в кэбе, она вдруг  совсем обессилела, а потом безутешно разрыдалась – так сильно  подействовали на нее события этого вечера. Впоследствии она говорила мне, что  во время этого путешествия в кэбе я показался ей чужим и холодным. Она и не  подозревала, какая во мне происходила борьба и сколько мне стоило усилий  сдержать себя. Я был так же полон к ней сострадания и нежности, как там, в  саду, когда мы держались за руки. Я понимал, что за многие годы безмятежной  жизни я не узнал бы лучше ее доброго и храброго сердца, чем за один этот невероятный  день. Но два соображения мешали мне что-нибудь сказать. Она была беззащитна и  слаба, нервы у нее сильно расстроились. Говорить ей сейчас о своей любви  значило воспользоваться ее беспомощностью. Но еще хуже было то, что она была  богата. Если поиски Холмса увенчаются успехом, она станет наследницей найденных  сокровищ, по крайней мере половины их. Будет ли справедливо, будет ли  благородно, если отставной хирург на половинном жалованье воспользуется минутой  близости, которую подарил ему случай? Не отнесется ли она ко мне, как к  обычному искателю богатых невест? Я не могу допустить, чтобы она так обо мне  подумала. Эти сокровища Агры легли между нами непреодолимым барьером.    

Было  около двух часов, когда мы добрались до дома миссис Сесил Форрестер. Слуги уже  давно легли спать, но миссис Форрестер еще не ложилась, а ждала возвращения  мисс Морстен – так заинтересовало ее странное письмо, полученное ее  компаньонкой. Она сама открыла нам дверь. Это была очень приятная средних лет  дама; я с радостью заметил, как ласково она обняла мисс Морстен и голос ее  звучал по-матерински. Было ясно, что мисс Морстен не просто живет в услужении,  но она еще и друг. Она представила меня миссис Форрестер, и та предложила мне  войти в дом, несмотря на поздний час, и рассказать о наших приключениях. Но я  объяснил ей всю важность поручения Холмса и твердо обещал в скором времени  заехать к ним и рассказать, как подвинулось дело. Когда кэб отъехал немного, я  оглянулся, и до сих пор передо мной эта картинах две изящных женских фигурки,  тесно прижавшиеся друг к другу на ступеньках крыльца, открытая входная дверь,  прихожая, освещенная сквозь матовое стекло внутренней двери, барометр на стене,  ярко начищенные металлические прутья на лестнице. Как умиротворяюще  подействовал на меня спокойный уют английского дома! Я даже забыл на секунду  это ужасное, загадочное дело.    

И чем  больше я о нем думал, тем загадочнее и ужаснее оно мне казалось. Пока кэб  громыхал по тихим, освещенным газовыми фонарями ночным улицам, я вспомнил всю  цепь невероятных событий прошлого дня и ночи. Начальная проблема вполне  прояснилась. Смерть капитана Морстена, посылки с жемчужинами, объявление в  газете, письмо – все это больше не было тайной, но зато нам открылась еще  одна тайна, куда более загадочная и трагическая. Индийские сокровища, непонятный  план, найденный среди вещей капитана Морстена, странные события, приведшие к  смерти майора Шолто, открытие тайника и убийство того, кто этот тайник нашел,  исключительные обстоятельства убийства, странные следы, странное оружие, слова,  нацарапанные на клочке бумаги, те же самые, что были на плане Морстена, –  это был настоящий лабиринт, в котором человек, не наделенный такими  исключительными способностями, как мой друг Шерлок Холмс, непременно бы  заблудился, потеряв всякую надежду когда-нибудь найти выход.    

Пинчин-лейн  была рядом старых двухэтажных кирпичных домов в нижней части Ламбета. Я долго  стучал в двери дома № 3. Наконец за ставнем блеснул огонек свечи, и в  окне второго этажа появилось лицо.    

– Убирайся  отсюда сейчас же, пьяная тварь! – раздалось сверху. – Если ты не  перестанешь колотить, я отопру двери и выпущу на тебя сорок три собаки.    

– Мне  нужно только одну, я за тем и приехал.    

– Убирайся! –  вопил тот же голос. – У меня здесь в корзине гадюка! Если ты не уйдешь, я  брошу ее тебе на голову!    

– Мне  нужна собака, а не змея! – кричал я в ответ.    

– Надоело  мне с тобой пререкаться. Считаю до трех. Если не уйдешь, бросаю гадюку!    

– Мистер  Шерлок Холмс… – начал я.    

Имя  Шерлока Холмса возымело магическое действие, ибо рама немедленно опустилась, а  не прошло и минуты, как загремели ключи, и дверь отворилась. Мистер Шерман  оказался длинным, худым стариком, с сутулыми плечами, жилистой шеей и в синих  очках.    

     

    

     

– Друг  Шерлока Холмса всегда желанный гость в этом доме, – сказал он. –  Входите, сэр. Держитесь подальше от барсука, он кусается. Фу, как стыдно! Ты  хочешь укусить этого господина? – Эти слова были обращены к горностаю,  который просовывал свою хищную мордочку с красными глазками между прутьев  клетки. – Не обращайте на эту змею внимания. Это всего-навсего веретенница.  Она не ядовитая, и я пускаю ее бегать по комнате. Она уничтожает жуков. Вы не  сердитесь на меня за то, что я поначалу был несколько груб. Спасения нет от  мальчишек. Любят торчать под моими окнами. Чем я могу быть полезным мистеру  Шерлоку Холмсу, сэр?    

– Ему  нужна ваша собака.    

– А-а!  Ему нужен Тоби!    

– Да,  именно Тоби.    

– Тоби  живет здесь в номере седьмом по левую руку.    

Он  медленно побрел со свечой в руках по этому удивительному звериному городку. В неверном,  слабом свете свечи я различал в каждом закоулке, в каждой щели блестящие,  мерцающие глаза, следящие за нами. Над нашими головами на потолочных балках  сидели важные птицы и лениво переступали с ноги на ногу, когда наши голоса  тревожили их сон.    

Тоби  оказался маленьким уродцем, длинношерстным и длинноухим, помесь спаниеля и  шотландской ищейки. Он был коричневый с белым, и у него была смешная, неуклюжая  походка вперевалочку. После некоторого колебания он взял от меня кусок сахару,  данный мне старым натуралистом, и, заключив таким образом со мной союз, без  всяких уговоров последовал за мной в кэб. На дворце Ламбетского епископа как  раз пробило три, когда я во второй раз в эту ночь очутился у ворот  Пондишери-Лодж. Бывший профессиональный боксер Мак-Мурдо, как я узнал, был  арестован по подозрению в соучастии и вместе с мистером Шолто отправлен в  полицию. Узкую входную дверь караулили два полицейских, но меня с собакой они  пропустили немедленно, как только я назвал имя знаменитого сыщика.    

Холмс  стоял на пороге, засунув руки в карманы и куря свою трубку.    

– А,  вы привезли его! – сказал он, увидев меня. – Хорошая собака! Этелни  Джонс ушел. Пока вас не было, мы были свидетелями его неукротимой энергии. Он  арестовал не только нашего друга Таддеуша Шолто, но и экономку, привратника и  слугу-индуса. Так что мы здесь одни, не считая сержанта в кабинете наверху.  Оставьте собаку здесь и пойдемте со мной.    

Мы  привязали Тоби к столу в прихожей и поднялись по лестнице. Комната была в том  же виде, как я ее оставил, только тело посреди комнаты было укрыто простыней. В  углу прикорнул усталый сержант.    

– Дайте  мне, пожалуйста, ваш фонарь, сержант, – сказал Холмс. – А теперь  завяжите сзади вот эту бечевку, чтобы фонарь висел у меня на груди. Ботинки с  носками я сниму. Вы захватите их с собой вниз, Уотсон. Я хочу попробовать профессию  верхолаза. Опустите, пожалуйста, мой носовой платок в креозот. Так, хорошо. А  теперь поднимемся ненадолго наверх.    

Мы опять  поднялись по стремянке и влезли через отверстие в потолке на чердак. Холмс  направил свет фонаря на странные следы в пыли.    

– Это  очень интересные следы, – сказал он. – Вы заметили в них что-нибудь  необыкновенное?    

– Это  следы ребенка, – ответил я, – или миниатюрной женщины.    

– Если  судить по их размеру. А еще что в них поражает?    

– По-моему,  они больше ничем не отличаются от всякого другого следа.    

– Отличаются,  да еще как! Смотрите. В пыли отпечаток правой ступни. Я наступаю рядом своей  ступней. В чем разница?    

– Ваши  пальцы прижаты друг к другу. На маленьком следе все пальцы торчат врозь.    

– Совершенно  верно. Это очень важно запомнить. А теперь подойдите к слуховому окну и  понюхайте подоконник. Я со своим платком останусь здесь.    

Так я и  сделал и почувствовал сильный запах дегтя.    

– Вот  куда он поставил ногу, когда уходил отсюда. Если вы учуяли его след, то Тоби и  подавно учует. А теперь ступайте вниз отвяжите собаку – и в погоню за  Номером Первым.    

Когда я  вышел во двор, Шерлок Холмс был уже на коньке крыши, по которому он медленно  полз, как огромный светляк. Он было исчез за трубами, но скоро опять появился и  снова исчез за коньком – видимо, стал спускаться по противоположному скату  крыши. Я обошел дом и увидел, что он уже сидит на карнизе, рядом с угловой  водосточной трубой.    

– Уотсон,  это вы? – крикнул он сверху.    

– Я, –  ответил я.    

– Вот  где он поднимался. Что там внизу?    

– Бочка!    

– Крышка  на ней есть?    

– Есть.    

– А  лестницы поблизости не видно?    

– Нет!    

– Вот  дьявол! Тут и шею сломать недолго. Но там, где прошел он, пройду и я.  Водосточная труба довольно прочная. Ну, я спускаюсь!    

Послышалось  шарканье босых ног, и огонь фонаря медленно пополз вниз по стене. Затем Холмс  легко прыгнул на крышку бочки и оттуда на землю.    

– Нетрудно  было идти по его следу, – сказал он, надевая носки и ботинки. –  Черепица, где он ступал, ослабла, и впопыхах он обронил вот что. Это  подтверждает мой диагноз, как любите говорить вы, медики.    

Он  протянул мне что-то вроде небольшого кошелька, сплетенного из цветной соломки и  украшенного дешевым бисером. По виду и форме он напоминал портсигар. Внутри  было полдюжины длинных темных колючек, острых с одной стороны и закругленных с  другой, – точно таких, какая поразила Бартоломью Шолто.    

– Дьявольские  иголки, – проговорил Холмс. – Осторожнее, не уколитесь. Я очень рад,  что нашел их. Вряд ли у него с собой есть еще. Теперь можно не бояться, что  такой вот шип продырявит мне или вам кожу. Я скорее соглашусь получить пулю из  боевой винтовки. Ну что, Уотсон, вы достаточно бодро себя чувствуете для  шестимильного пробега?    

– Конечно, –  ответил я.    

– Нога  выдержит?    

– Выдержит.    

– Поди  сюда, Тоби. Поди сюда, хорошая собака. Нюхай, Тоби! Нюхай!    

Холмс  сунул собаке под нос платок, испачканный креозотом. Расставив свои лохматые  ноги и смешно задрав вверх одно ухо, Тоби нюхал платок с видом дегустатора,  наслаждающегося букетом старого вина. Холмс бросил платок подальше, привязал  толстый шпагат к ошейнику собаки и подвел ее к бочке. Собака немедленно  залилась тонким, возбужденным лаем и, уткнув нос в землю, а хвост задрав вверх,  помчалась по следу с такой быстротой, что поводок натянулся, и мы бросились за  ней бежать изо всех сил.    

Восток  стал понемногу бледнеть, и мы уже могли различать предметы вокруг нас в холодных  утренних сумерках. Большой, похожий на коробку дом с черными провалами окон и  высокими голыми стенами высился, печальный и молчаливый, позади нас. Наш путь  лежал через парк, между ям и канав, которые пересекали его по всем  направлениям. Это место с кучами мусора и земли, с кустами и деревьями, давно  не видавшими ножниц садовника, являло вид мрачный и заброшенный, что вполне  гармонировало с разыгравшейся здесь трагедией.    

Достигнув  каменной ограды, Тоби побежал вдоль нее, жалобно и нетерпеливо скуля, пока не  остановился наконец в углу, заслоненном от всего парка большим молодым буком.  Там, где стены сходились, несколько кирпичей сдвинулось, образуя как бы  ступеньки, которые были стерты и закруглены у наружного края, что говорило о  том, что ими часто пользовались. Холмс поднялся по ним и, взяв у меня из рук  Тоби, бросил его на землю.    

– Здесь  есть отпечаток руки человека на деревянной ноге, – сказал он, когда я  поднялся к нему. – Видите, слабые пятна крови на белой краске. Какая  удача, что со вчерашнего дня не было дождя! Запах остался на дороге, несмотря  на то, что они прошли здесь двадцать восемь часов назад.    

Признаюсь,  у меня были на этот счет некоторые сомнения, когда я подумал, какое сильное движение  бывает на Лондонском шоссе. Но сомнения мои скоро рассеялись. Тоби, ни секунды  не колеблясь, побежал вперед, смешно переваливаясь на ходу. Резкий запах  креозота победил на дороге все остальные запахи.    

– Не  думайте, пожалуйста, – сказал Холмс, – что только благодаря этой  случайности преступники скоро окажутся в наших руках. Я знаю сейчас уже так  много, что вижу несколько способов поймать их, но это, конечно, самый легкий и  быстрый. Было быглупо им не воспользоваться, раз уж судьба так благосклонна к  нам. Но этот счастливый случай оказал мне и плохую услугу: решение перестало  быть чисто логическим, каким я вначале представлял его. Тогда бы это дело  действительно принесло мне лавры.    

– Какие  лавры вам еще нужны, Холмс! Я восхищен вашим дедуктивным методом. Такой  блестящий успех! Он затмил даже дело Джефферсона Хоупа. Норвудское дело кажется  мне более сложным и загадочным. Объясните мне, например, откуда вам с такой  достоверностью известна наружность человека на деревянной ноге?    

– А,  мой дорогой Уотсон! Ведь это так просто! И это я говорю не из ложной  скромности. Два офицера из тюремной охраны становятся обладателями важной  тайны. Англичанин, по имени Джонатан Смолл, нарисовал и передал им план,  указывающий местонахождение клада. Вы помните, что именно это имя было на  плане, найденном в записной книжке капитана Морстена. От имени своих товарищей  он подписался с некоторой претензией «знак четырех». Пользуясь планом, офицеры,  а может быть, один из них, завладели кладом и увезли его в Англию, нарушив, как  можно догадаться, соглашение, в силу которого этот клад попал им в руки. Можно  спросить: почему Джонатан Смолл сам не завладел кладом? И это ясно. Если вы  помните, план помечен числом, когда Морстен постоянно общался с заключенными.  Отсюда следует, что Джонатан Смолл вместе со своими приятелями был в то время в  тюрьме и, следовательно, сам не мог завладеть сокровищами.    

– Это –  чистое предположение, – сказал я.    

– Больше  чем предположение. Это гипотеза, которая объясняет все без исключения факты.  Давайте проверим. Майор Шолто живет спокойно, наслаждаясь сокровищами,  находящимися в его безраздельном владении. Потом вдруг он получает из Индии  письмо, которое пугает его до полусмерти. Что это письмо могло сообщить?    

– То,  что человек, с которым поступили несправедливо, выпущен на свободу.    

– Или  бежал. Что более вероятно, так как майор Шолто, несомненно, знал сроки заключения  Джонатана Смолла и его друзей. И если бы срок истек, его появление не испугало  бы его до такой степени. Что же он делает? Он вооружается, ставит в воротах  усадьбы надежную охрану, боясь до умопомрачения человека на деревянной ноге,  причем белого. Помните, он, обознавшись, стрелял из револьвера в хромого торговца?  Дальше, на плане только одно английское имя. Другие – индусские или  магометанские. Поэтому мы можем с уверенностью сказать, что человек на деревянной  ноге и есть Джонатан Смолл. Вам пока не кажется, что мое рассуждение грешит  против логики?    

– Нет,  все очень ясно и убедительно.    

– Хорошо.  Тогда давайте поставим себя на место Джонатана Смолла. Посмотрим на дело с его  точки зрения. Он возвращается в Англию с намерением вернуть себе то, что  считает по праву принадлежащим ему, а также отомстить нарушившему соглашение.  Он узнает, где живет Шолто, и, по всей вероятности, вступает в контакте  кем-нибудь из слуг. Там есть дворецкий, которого мы еще не видели, его имя Лал  Рао. Миссис Берстон отозвалась о нем неодобрительно. Но Смоллу не удалось,  однако, найти тайник, где были спрятаны сокровища, потому что никто, кроме  самого майора и его преданного слуги, который уже умер, о тайнике не знал.  Неожиданно Смолл узнает, что майор при смерти. В отчаянии, что тайна клада  умрет вместе с ним, он, каким-то образом обманув бдительность привратника,  пробирается в парк и заглядывает в окно спальни умирающего. Только присутствие  у постели майора двух его сыновей помешало ему проникнуть внутрь. Обезумев от  ярости, он той же ночью пробирается в спальню усопшего, перерывает в ней все  вверх дном в поисках какого-нибудь указания, где хранится сундук с  драгоценностями, и оставляет как свидетельство своего визита уже известный нам  «знак четырех». Без сомнения, он заранее решил, убив майора, оставить возле его  тела такую записку в знак того, что это не простое убийство, а месть. Примеров  подобного пристрастия к дешевым аффектам можно встретить немало в анналах  преступного мира, и они обычно являются ценным ключом для установления личности  преступника. Пока все ясно?    

– Абсолютно  все.    

– Хорошо.  Что же Джонатану Смоллу остается делать? Остается только установить секретное  наблюдение за домом, где начались поиски сокровищ. Возможно, он жил за  пределами Англии и только время от времени наезжал сюда. Затем был обнаружен  тайник, и Смолла тотчас уведомили об этом. Здесь опять выступает на сцену его  сообщник из домочадцев. Джонатан Смолл со своей деревянной ногой не смог бы забраться  в кабинет Бартоломью Шолто, расположенный так высоко. Тогда он находит себе  очень странного помощника, который легко взбирается на крышу по водосточной  трубе, но попадает босой ногой в креозот, вследствие чего в дело вступает Тоби  и отставной хирург с простреленным сухожилием отправляется в шестимильную прогулку.    

– Так,  значит, это не он, а его помощник убил майора?    

– Да.  И, судя по следам Смолла в комнате, он был этим очень недоволен. Он не питал  ненависти к Бартоломью Шолто и считал, что надо только связать его и заткнуть  ему рот. Ему совсем не хотелось лезть в петлю. Но сделанного, как говорится, не  воротишь. В его сообщнике проснулись дикие инстинкты, и яд сделал свое дело.  Тогда Джонатан Смолл оставил свой «знак четырех», спустил через окно на землю  ларец с сокровищами и ушел сам. Таков в моем представлении ход событий. Что  касается его наружности, то он, конечно, должен быть средних лет и очень  смуглым, после стольких лет каторжных работ на Андаманских островах. Рост его  легко рассчитывается по длине шага, а о том, что у него есть борода, мы знаем  из рассказа Таддеуша Шолто, которого особенно поразило обилие растительности на  лице, показавшемся в окне в ночь смерти его отца. Ну вот, собственно, и все.    

– А  помощник?    

– Ах  да, помощник, но и с ним все так же ясно. Да вы все скоро узнаете. А как хорошо  дышится свежим утренним воздухом! Видите вон то маленькое облачко? Оно плывет,  как розовое перо гигантского фламинго. Красный диск солнца еле продирается  вверх сквозь лондонский туман. Оно светит многим добрым людям, любящим вставать  спозаранку, но вряд ли есть среди них хоть один, кто спешит по более странному  делу, чем мы с вами. Каким ничтожным кажется человек с его жалкой амбицией и  мечтами в присутствии этих стихий! Как поживает ваш Жан Поль?    

– Прекрасно!  Я напал на него через Карлейля.    

– Это  все равно, что, идя по ручью, дойти до озера, откуда он вытекает. Он высказал  одну парадоксальную, но глубокую мысль о том, что истинное величие начинается с  понимания собственного ничтожества. Она предполагает, что умение оценивать,  сравнивая, уже само по себе говорит о благородстве духа. Рихтер дает много пищи  для размышлений. У вас есть с собой пистолет?    

– Нет,  только палка.    

– Возможно,  нам понадобится оружие, когда мы сунемся в их логово. Джонатана вы возьмете на  себя. Если же тот, другой, будет сопротивляться, я просто застрелю его.    

Холмс  вынул свой пистолет и, зарядив его двумя патронами, сунул обратно в правый  карман пиджака.    

     

    

     

Все это  время след вел нас то по проселку, то по шоссе в сторону Лондона, и скоро мы очутились  в бесконечном лабиринте улиц предместья, полных уже заводскими рабочими и  докерами. Неряшливого вида женщины открывали ставни и подметали ступеньки у  входа. В кабачке на углу одной из улиц жизнь уже кипела вовсю, то и дело из  него появлялись бородатые мужчины, вытирая рот рукавом после утреннего  возлияния. Бродячие собаки провожали нас любопытным взглядом, но наш  неподражаемый Тоби не смотрел ни вправо, ни влево, а бежал вперед, почти  касаясь носом земли, и время от времени нетерпеливо повизгивал, чуя горячий  след.    

Таким  образом мы миновали Стритем, Брикстон, Камберуэлл и очутились в районе Кеннингтон-лейн,  выйдя окольными путями к восточной стороне Кеннинтгонского стадиона.  По-видимому, Джонатан Смолл и его страшный помощник специально выбрали этот  сложный маршрут, чтобы сбить со следа преследователей. Они ни разу не шли  главной улицей, если можно было двигаться в желаемом направлении боковыми  улочками. В начале Кеннингтон-лейн они свернули налево и пошли по Бонд-стрит и  Майлс-стрит. Там, где последняя улица вливается в Найтс-плейс, Тоби остановился  и забегал взад и вперед, одно ухо задрав, другое опустив, выражая всем своим  видом полное недоумение. Затем он стал кружить на месте, время от времени поглядывая  на нас, точно искал у нас сочувствия.    

– Что  такое творится с собакой? – вскипел Холмс. – Ведь не взяли же они  здесь кэб и не улетели отсюда на воздушном шаре?    

– Может,  они останавливались здесь ненадолго? – предположил я.    

– Да,  по всей вероятности. Тоби опять взял след, – сказал он с облегчением.    

На этот  раз Тоби буквально полетел стрелой. Обнюхав все кругом своим острым носом, он  вдруг опять обрел уверенность и бросился вперед с такой прытью, какую еще не  проявлял. След, очевидно, был совсем свежий, так как Тоби не только почти  зарылся носом в землю, но и рвался с поводка, который теперь мешал ему развить  настоящий бег. По блеску глаз Холмса я видел, что конец нашего путешествия, по  его мнению, близок.    

Мы  бежали теперь по Найн-Элмс, оставив позади большой дровяной склад фирмы «Бродерик  и Нельсон». У соседней со складом таверны «Белый орел» Тоби в сильном  возбуждении нырнул в калитку, и мы очутились во дворе склада, где пильщики уже  начали свой дневной труд. Тоби, не обращая на них внимания, прямо по стружкам и  опилкам выбежал на дорогу, обогнул сарай, проскочил коридор из двух поленниц и  наконец с ликующим лаем вскочил на большую бочку, еще стоявшую на ручной  тележке, на которой ее сюда привезли. Со свесившимся языком и блестящими  глазами Тоби стоял на бочке и торжествующе поглядывал на нас, ожидая похвалы.  Вся бочка и колеса тележки были измазаны темной густой жидкостью, кругом сильно  пахло креозотом.    

Мы с  Шерлоком Холмсом посмотрели друг на друга и одновременно разразились неудержимым  смехом.    

 Глава VIII.    

Нерегулярные  полицейские части с Бейкер-стрит    

     

– Что  же теперь делать? – воскликнул я. – Тоби потерял    

– Он  действовал в меру своего разумения, – ответил Холмс, снимая Тоби с бочки и  уводя его со склада. – Представьте себе, сколько Лондон потребляет в течение  дня креозота, так что не удивительно, что наш след оказался пересеченным. Пошла  мода пропитывать им дерево. Нет, бедняга Тоби не виноват.    

– Значит,  вернемся к начальному следу?    

– Да.  К счастью, это недалеко. Я теперь понимаю, почему Тоби так растерялся на углу  Найтс-плейс. Оттуда в разные стороны убегало два одинаковых следа. Мы попали на  ложный. Остается вернуться и найти правильный след.    

Это было  нетрудно. Мы привели Тоби туда, где он ошибся. Он сделал там еще один круг и  бросился совсем в другом направлении.    

– Как  бы он не привел нас к месту, откуда эта бочка прикатила, – заметил я.    

– Не  бойтесь. Видите, Тоби сейчас бежит по тротуару, а ведь тележка ехала по  мостовой. Нет, на сей раз мы на верном пути. – След свернул к берегу,  позади остались Бельмонт-плейс и Принсис-стрит. В конце Брод-стрит след подошел  прямо к воде, к небольшому деревянному причалу. Тоби вывел нас на самый край и  остановился, возбужденно повизгивая и глядя на темную быструю воду внизу.    

– Не  повезло, – проговорил Холмс. – Здесь они взяли лодку.    

К  причалу было привязано несколько яликов и плоскодонок. Мы подвели Тоби к  каждой, но как он ни внюхивался, запах креозота исчез.    

Неподалеку  от этого простенького причала стоял небольшой кирпичный домик. Над его вторым окном  висела большая деревянная вывеска со словами «Мордекай Смит», пониже было написано:  «Прокат лодок на час или на день». Надпись на двери возвещала, что у хозяина  есть паровой катер, о чем красноречиво говорила большая куча кокса у самого  берега. Шерлок Холмс огляделся по сторонам, и лицо его помрачнело.    

– Дело  плохо, – сказал он. – Эти молодчики оказались умнее, чем я  предполагал. Кажется, они сумели замести следы. Боюсь, что отступление, было  подготовлено заранее.    

Он  подошел к домику. Дверь вдруг распахнулась, и на порог выбежал маленький  кудрявый мальчишка лет шести, а следом за ним полная, краснощекая женщина с  губкой в руке.    

– Сейчас  же иди домой мыться, Джек! – кричала женщина.    

– Какой  ты чумазый! Если папа увидит тебя, знаешь, как нам попадет!