1 2 3 4 5 6 7 
Скандал в Богемии    

     

A Scandal in Bohemia     

First published in the Strand Magazine, July 1891,    

with 10 illustrations by Sidney Paget.    

     

I    

     

Для Шерлока Холмса она всегда оставалась «Этой Женщиной». Я  редко слышал, чтобы он называл ее каким‑либо другим именем. В его глазах она  затмевала всех представительниц своего пола. Не то чтобы он испытывал к Ирэн  Адлер какое‑либо чувство, близкое к любви. Все чувства, и особенно любовь, были  ненавистны его холодному, точному, но удивительно уравновешенному уму. По‑моему,  он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда‑либо видел  мир; но в качестве влюбленного он оказался бы не на своем месте. Он всегда  говорил о нежных чувствах не иначе, как с презрительной насмешкой, с издевкой.  Нежные чувства были в его глазах великолепным объектом для наблюдения,  превосходным средством сорвать покров с человеческих побуждений и дел. Но для  изощренного мыслителя допустить такое вторжение чувства в свой утонченный и  великолепно налаженный внутренний мир означало бы внести туда смятение, которое  свело бы на нет все завоевания его мысли. Песчинка, попавшая в чувствительный  инструмент, или трещина в одной из его могучих линз – вот что такое была бы  любовь для такого человека, как Холмс. И все же для него существовала одна  женщина, и этой женщиной была покойная Иран Адлер, особа весьма и весьма  сомнительной репутации.    

За последнее время я редко виделся с Холмсом – моя женитьба  отдалила нас друг от друга. Моего личного безоблачного счастья и чисто семейных  интересов, которые возникают у человека, когда он впервые становится господином  собственного домашнего очага, было достаточно, чтобы поглотить все мое  внимание. Между тем Холмс, ненавидевший своей цыганской душой всякую форму  светской жизни, оставался жить в нашей квартире на Бейкер‑стрит, окруженный  грудами своих старых книг, чередуя недели увлечения кокаином с приступами  честолюбия, дремотное состояние наркомана – с дикой энергией, присущей его  натуре.    

Как и прежде, он был глубоко увлечен расследованием  преступлений. Он отдавал свои огромные способности и необычайный дар  наблюдательности поискам нитей к выяснению тех тайн, которые официальной  полицией были признаны непостижимыми. Время от времени до меня доходили смутные  слухи о его делах: о том, что его вызывали в Одессу в связи с убийством  Трепова, о том, что ему удалось пролить свет на загадочную трагедию братьев  Аткинсон в Тринкомали, и, наконец, о поручении голландского королевского дома,  выполненном им исключительно тонко и удачно.    

Однако, помимо этих сведений о его деятельности, которые я  так же, как и все читатели, черпал из газет, я мало знал о моем прежнем друге и  товарище.    

Однажды ночью – это было 20 марта 1888 года – я возвращался  от пациента (так как теперь я вновь занялся частной практикой), и мой путь  привел меня на Бейкер‑стрит. Когда я проходил мимо хорошо знакомой двери,  которая в моем уме навсегда связана с воспоминанием о времени моего сватовства  и с мрачными событиями «Этюда в багровых тонах», меня охватило острое желание  вновь увидеть Холмса и узнать, над какими проблемами нынче работает его  замечательный ум. Его окна были ярко освещены, и, посмотрев вверх, я увидел его  высокую, худощавую фигуру, которая дважды темным силуэтом промелькнула на  опущенной шторе. Он быстро, стремительно ходил по комнате, низко опустив голову  и заложив за спину руки. Мне, знавшему все его настроения и привычки, его  ходьба из угла в угол и весь его внешний облик говорили о многом. Он вновь  принялся за работу. Он стряхнул с себя навеянные наркотиками туманные грезы и  распутывал нити какой‑то новой загадки. Я позвонил, и меня проводили в комнату,  которая когда‑то была отчасти и моей.    

Он встретил меня без восторженных излияний. Таким излияниям  он предавался чрезвычайно редко, но, мне кажется, был рад моему приходу. Почти  без слов, он приветливым жестом пригласил меня сесть, подвинул ко мне коробку  сигар и указал на погребец, где хранилось вино. Затем он встал перед камином и  оглядел меня своим особым, проницательным взглядом.    

     

    

Then he stood before fire     

     

– Семейная жизнь вам на пользу, – заметил  он. – Я думаю, Уотсон, что с тех пор, как я вас видел, вы пополнели на  семь с половиной фунтов.    

– На семь.    

– Правда? Нет, нет, немного больше. Чуточку больше,  уверяю вас. И снова практикуете, как я вижу. Вы мне не говорили, что  собираетесь впрячься в работу.    

– Так откуда же вы это знаете?    

– Я вижу это, я делаю выводы. Например, откуда я знаю,  что вы недавно сильно промокли и что ваша горничная большая неряха?    

– Дорогой Холмс, – сказал я, – это уж  чересчур. Вас несомненно сожгли бы на костре, если бы вы жили несколько веков  назад. Правда, что в четверг мне пришлось быть за городом и я вернулся домой  весь испачканный, но ведь я переменил костюм, так что от дождя не осталось  следов. Что касается Мэри Джен, она и в самом деле неисправима, и жена уже  предупредила, что хочет уволить ее. И все же я не понимаю, как вы догадались об  этом.    

Холмс тихо рассмеялся и потер свои длинные нервные руки.    

– Проще простого! – сказал он. – Мои глаза  уведомляют меня, что с внутренней стороны вашего левого башмака, как раз там,  куда падает свет, на коже видны шесть почти параллельных царапин. Очевидно,  царапины были сделаны кем‑то, кто очень небрежно обтирал края подошвы, чтобы удалить  засохшую грязь. Отсюда я, как видите, делаю двойной вывод, что вы выходили в  дурную погоду и что у вас очень скверный образчик лондонской прислуги. А что  касается вашей практики, – если в мою комнату входит джентльмен, пропахший  йодоформом, если у него на указательном пальце правой руки черное пятно от  азотной кислоты, а на цилиндре – шишка, указывающая, куда он запрятал свой  стетоскоп, я должен быть совершенным глупцом, чтобы не признать в нем  деятельного представителя врачебного мира.    

Я не мог удержаться от смеха, слушая, с какой легкостью он  объяснил мне путь своих умозаключений.    

– Когда вы раскрываете свои соображения, – заметил  я, – все кажется мне смехотворно простым, я и сам без труда мог бы все это  сообразить. А в каждом новом случае я совершенно ошеломлен, пока вы не  объясните мне ход ваших мыслей. Между тем я думаю, что зрение у меня не хуже  вашего.    

– Совершенно верно, – ответил Холмс, закуривая  папиросу и вытягиваясь в кресле. – Вы смотрите, но вы не наблюдаете, а это  большая разница. Например, вы часто видели ступеньки, ведущие из прихожей в эту  комнату?    

– Часто.    

– Как часто?    

– Ну, несколько сот раз!    

– Отлично. Сколько же там ступенек?    

– Сколько? Не обратил внимания.    

– Вот‑вот, не обратили внимания. А между тем вы видели!  В этом вся суть. Ну, а я знаю, что ступенек – семнадцать, потому что я и видел,  и наблюдал. Кстати, вы ведь интересуетесь теми небольшими проблемами, в  разрешении которых заключается мое ремесло, и даже были добры описать два‑три  из моих маленьких опытов. Поэтому вас может, пожалуй, заинтересовать вот это  письмо.    

Он бросил мне листок толстой розовой почтовой бумаги,  валявшийся на столе.    

– Получено только что, – сказал он. –  Прочитайте‑ка вслух.    

Письмо было без даты, без подписи и без адреса.    

     

     

«Сегодня вечером, без четверти восемь, – говорилось в  записке, – к Вам придет джентльмен, который хочет получить у Вас  консультацию по очень важному делу. Услуги, оказанные Вами недавно одному из  королевских семейств Европы, показали, что Вам можно доверять дела чрезвычайной  важности. Такой отзыв о Вас мы со всех сторон получали. Будьте дома в этот час  и не подумайте ничего плохого, если Ваш посетитель будет в маске».    

     

– Это в самом деле таинственно, – заметил  я. – Как вы думаете, что все это значит?    

– У меня пока нет никаких данных. Теоретизировать, не  имея данных, опасно. Незаметно для себя человек начинает подтасовывать факты,  чтобы подогнать их к своей теории, вместо того чтобы обосновывать теорию  фактами. Но сама записка! Какие вы можете сделать выводы из записки?    

     

    

I carefully examined the writing     

     

Я тщательно осмотрел письмо и бумагу, на которой оно было  написано.    

– Написавший это письмо, по‑видимому, располагает  средствами, – заметил я, пытаясь подражать приемам моего друга. –  Такая бумага стоит не меньше полкроны за пачку. Очень уж она прочная и плотная.    

– Диковинная – самое подходящее слово, – заметил  Холмс.    

– И это не английская бумага. Посмотрите ее на свет.    

Я так и сделал и увидел на бумаге водяные знаки: большое «Е»  и маленькое «g», затем «Р» и большое «G» с маленьким «t».    

– Какой вывод вы можете из этого сделать? –  спросил Холмс.    

– Это несомненно имя фабриканта или, скорее, его  монограмма.    

– Вот и ошиблись! Большое «G» с маленьким «t» – это  сокращение «Gesellschaft», что по‑немецки означает «компания». Это обычное  сокращение, как наше «К°». «Р», конечно, означает «Papier», бумага. Расшифруем  теперь «Е». Заглянем в иностранный географический справочник… – Он достал с  полки тяжелый фолиант в коричневом переплете. – Eglow, Eglonitz… Вот мы и  нашли: Egeria. Это местность, где говорят по‑немецки, в Богемии, недалеко от  Карлсбада.[1] Место смерти Валленштейна,[2] славится многочисленными  стекольными заводами и бумажными фабриками… Ха‑ха, мой мальчик, какой вы из  этого делаете вывод? – Глаза его сверкнули торжеством, и он выпустил из  своей трубки большое синее облако.    

– Бумага изготовлена в Богемии, – сказал я.    

– Именно. А человек, написавший записку, немец. Вы  замечаете странное построение фразы: «Такой отзыв о вас мы со всех сторон  получали»? Француз или русский не мог бы так написать. Только немцы так  бесцеремонно обращаются со своими глаголами. Следовательно, остается только  узнать, что нужно этому немцу, который пишет на богемской бумаге и предпочитает  носить маску, лишь бы не показывать своего лица… Вот и он сам, если я не  ошибаюсь. Он разрешит все наши сомнения.    

Мы услышали резкий стук лошадиных копыт и визг колес,  скользнувших вдоль ближайшей обочины. Вскоре затем кто‑то с силой дернул  звонок.    

Холмс присвистнул.    

– Судя по звуку, парный экипаж… Да, – продолжал  он, выглянув в окно, – изящная маленькая карета и пара рысаков… по сто  пятьдесят гиней каждый. Так или иначе, но это дело пахнет деньгами, Уотсон.    

– Я думаю, что мне лучше уйти, Холмс?    

– Нет, нет, оставайтесь! Что я стану делать без моего  биографа? Дело обещает быть интересным. Будет жаль, если вы пропустите его.    

– Но ваш клиент…    

– Ничего, ничего. Мне может понадобиться ваша помощь, и  ему тоже… Ну, вот он идет. Садитесь в это кресло, доктор, и будьте очень  внимательны.    

Медленные, тяжелые шаги, которые мы слышали на лестнице и в  коридоре, затихли перед самой нашей дверью. Затем раздался громкий и властный  стук.    

– Войдите! – сказал Холмс.    

     

    

A man entered     

     

Вошел человек ростом едва ли меньше шести футов и шести  дюймов,[3] геркулесовского сложения.  Он был одет роскошно, но эту роскошь сочли бы в Англии вульгарной. Рукава и  отвороты его двубортного пальто были оторочены тяжелыми полосами каракуля;  темно‑синий плащ, накинутый на плечи, был подбит огненно‑красным шелком и  застегнут на шее пряжкой из сверкающего берилла. Сапоги, доходящие до половины  икр и обшитые сверху дорогим коричневым мехом, дополняли то впечатление  варварской пышности, которое производил весь его облик. В руке он держал  широкополую шляпу, а верхняя часть его лица была закрыта черной маской,  опускавшейся ниже скул. Эту маску, походившую на забрало, он, очевидно, только  что надел, потому что, когда он вошел, рука его была еще поднята. Судя по  нижней части лица, это был человек сильной воли: толстая выпяченная губа и  длинный прямой подбородок говорили о решительности, переходящей в упрямство.    

– Вы получили мою записку? – спросил он низким,  грубым голосом с сильным немецким акцентом. – Я сообщал, что приду к  вам. – Он смотрел то на одного из нас, то на другого, видимо не зная, к  кому обратиться.    

– Садитесь, пожалуйста. – сказал Холмс. – Это  мой друг и товарищ, доктор Уотсон. Он так добр, что иногда помогает мне в моей  работе. С кем имею честь говорить?    

– Вы можете считать, что я граф фон Крамм, богемский  дворянин. Полагаю, что этот джентльмен, ваш друг, – человек, достойный  полного доверия, и я могу посвятить его в дело чрезвычайной важности? Если это  не так, я предпочел бы беседовать с вами наедине.    

Я встал, чтобы уйти, но Холмс схватил меня за руку и толкнул  обратно в кресло:    

– Говорите либо с нами обоими, либо не говорите. В присутствии  этого джентльмена вы можете сказать все, что сказали бы мне с глазу на глаз.    

Граф пожал широкими плечами.    

– В таком случае я должен прежде всего взять с вас  обоих слово, что дело, о котором я вам сейчас расскажу, останется в тайне два  года. По прошествии двух лет это не будет иметь значения. В настоящее время я  могу, не преувеличивая, сказать: вся эта история настолько серьезна, что может  отразиться на судьбах Европы.    

– Даю слово, – сказал Холмс.    

– И я.    

– Простите мне эту маску, – продолжал странный  посетитель. – Августейшее лицо, по поручению которого я действую,  пожелало, чтобы его доверенный остался для вас неизвестен, и я должен  признаться, что титул, которым я себя назвал, не совсем точен.    

– Это я заметил, – сухо сказал Холмс.    

– Обстоятельства очень щекотливые, и необходимо принять  все меры, чтобы из‑за них не разросся огромный скандал, который мог бы сильно  скомпрометировать одну из царствующих династий Европы. Говоря проще, дело  связано с царствующим домом Ормштейнов, королей Богемии.    

– Так я и думал, – пробормотал Холмс, поудобнее  располагаясь в кресле и закрывая глаза.    

Посетитель с явным удивлением посмотрел на лениво  развалившегося, равнодушного человека, которого ему, несомненно, описали как  самого проницательного и самого энергичного из всех европейских сыщиков. Холмс  медленно открыл глаза и нетерпеливо посмотрел на своего тяжеловесного клиента.    

– Если ваше величество соблаговолите посвятить нас в  свое дело, – заметил он, – мне легче будет дать вам совет.    

Посетитель вскочил со стула и принялся шагать по комнате в  сильном возбуждении. Затем с жестом отчаяния он сорвал с лица маску и швырнул  ее на пол.    

     

    

He tore the mask from his face     

     

– Вы правы, – воскликнул он, – я король!  Зачем мне пытаться скрывать это?    

– Действительно, зачем? Ваше величество еще не начали  говорить, как я уже знал, что передо мной Вильгельм Готтсрейх Сигизмунд фон  Ормштейн, великий князь Кассель‑Фельштейнский и наследственный король Богемии.    

– Но вы понимаете, – сказал наш странный  посетитель, снова усевшись и поводя рукой по высокому белому лбу, – вы  понимаете, что я не привык лично заниматься такими делами! Однако вопрос  настолько щекотлив, что я не мог доверить его кому‑нибудь из полицейских  агентов, не рискуя оказаться в его власти. Я приехал из Праги инкогнито  специально затем, чтобы обратиться к вам за советом.    

– Пожалуйста, обращайтесь, – сказал Холмс, снова  закрывая глаза.    

– Факты вкратце таковы: лет пять назад, во время  продолжительного пребывания в Варшаве, я познакомился с хорошо известной  авантюристкой Ирэн Адлер. Это имя вам, несомненно, знакомо?    

– Будьте любезны, доктор, посмотрите в моей  картотеке, – пробормотал Холмс, не открывая глаз.    

Много лет назад он завел систему регистрации разных фактов,  касавшихся людей и вещей, так что трудно было назвать лицо или предмет, о  которых он не мог бы сразу дать сведения. В данном случае я нашел биографию  Ирэн Адлер между биографией еврейского раввина и биографией одного начальника  штаба, написавшего труд о глубоководных рыбах.    

– Покажите‑ка, – сказал Холмс. – Гм! Родилась  в Нью‑Джерси в 1858 году. Контральто, гм… Ла Скала, так‑так!.. Примадонна  императорской оперы в Варшаве, да! Покинула оперную сцену, ха! Проживает в  Лондоне… совершенно верно! Ваше величество, насколько я понимаю, попали в сети  к этой молодой особе, писали ей компрометирующие письма и теперь желали бы  вернуть эти письма.    

– Совершенно верно. Но каким образом?    

– Вы тайно женились на ней?    

– Нет.    

– Никаких документов или свидетельств?    

– Никаких.    

– В таком случае, я вас не понимаю, ваше величество.  Если эта молодая женщина захочет использовать письма для шантажа или других  целей, как она докажет их подлинность?    

– Мой почерк.    

– Пустяки! Подлог.    

– Моя личная почтовая бумага.    

– Украдена.    

– Моя личная печать.    

– Подделка.    

– Моя фотография.    

– Куплена.    

– Но мы сфотографированы вместе!    

– О‑о, вот это очень плохо! Ваше величество  действительно допустили большую оплошность.    

– Я был без ума от Ирэн.    

– Вы серьезно себя скомпрометировали.    

– Тогда я был всего лишь кронпринцем. Я был молод. Мне  и теперь только тридцать.    

– Фотографию необходимо во что бы то ни стало вернуть.    

– Мы пытались, но нам не удалось.    

– Ваше величество должны пойти на издержки: фотографию  надо купить.    

– Ирэн не желает ее продавать.    

– Тогда ее надо выкрасть.    

– Было сделано пять попыток. Я дважды нанимал  взломщиков, и они перерыли весь ее дом. Раз, когда она путешествовала, мы  обыскали ее багаж. Дважды ее заманивали в ловушку. Мы не добились никаких  результатов.    

– Никаких?    

– Абсолютно никаких.    

Холмс засмеялся.    

– Ничего себе задачка! – сказал он.    

– Но для меня это очень серьезная задача! – с  упреком возразил король.    

– Да, действительно. А что она намеревается сделать с  фотографией?    

– Погубить меня.    

– Но каким образом?    

– Я собираюсь жениться.    

– Об этом я слышал.    

– На Клотильде Лотман фон Саксен‑Менинген. Быть может,  вы знаете строгие принципы этой семьи. Сама Клотильда – воплощенная чистота.  Малейшая тень сомнения относительно моего прошлого привела бы к разрыву.    

– А Ирэн Адлер?    

– Она грозит, что пошлет фотоснимок родителям моей  невесты. И пошлет, непременно пошлет! Вы ее не знаете. У нее железный характер.  Да, да, лицо обаятельной женщины, а душа жестокого мужчины. Она ни перед чем не  остановится, лишь бы не дать мне жениться на другой.    

– Вы уверены, что она еще не отправила фотографию вашей  невесте?    

– Уверен.    

– Почему?    

– Она сказала, что пошлет фотографию в день моей  официальной помолвки. А это будет в ближайший понедельник.    

– О, у нас остается три дня! – сказал Холмс,  зевая. – И это очень приятно, потому что сейчас мне надо заняться кое‑какими  важными делами. Ваше величество, конечно, останетесь пока что в Лондоне?    

– Конечно. Вы можете найти меня в гостинице Лэнгхэм под  именем графа фон Крамма.    

– В таком случае, я пришлю вам записочку – сообщу, как  продвигается дело.    

– Очень прошу вас. Я так волнуюсь!    

– Ну, а как насчет денег?    

– Тратьте, сколько найдете нужным. Вам предоставляется  полная свобода действий.    

– Абсолютно?    

– О, я готов отдать за эту фотографию любую из  провинций моего королевства!    

– А на текущие расходы?    

Король достал из‑за плаща тяжелый кожаный мешочек и положил  его на стол.    

– Здесь триста фунтов золотом и семьсот  ассигнациями, – сказал он.    

Холмс написал расписку на страничке своей записной книжки и  вручил королю.    

– Адрес мадемуазель? – спросил он.    

– Брайони‑лодж, Серпантайн‑авеню, Сент‑Джонсвуд.    

Холмс записал.    

– И еще один вопрос, – сказал он. –  Фотография была кабинетного размера?    

– Да, кабинетного.    

– А теперь доброй ночи, ваше величество, к я надеюсь,  что скоро у нас будут хорошие вести… Доброй ночи, Уотсон, – добавил он,  когда колеса королевского экипажа застучали по мостовой. – Будьте любезны  зайти завтра в три часа, я бы хотел потолковать с вами об этом деле.    

     

 II    

     

Ровно в три часа я был на Бейкер‑стрит, но Холмс еще не  вернулся. Экономка сообщила мне, что он вышел из дому в начале девятого. Я  уселся у камина с намерением дождаться его, сколько бы мне ни пришлось ждать. Я  глубоко заинтересовался его расследованием, хотя оно было лишено причудливых и  мрачных черт, присущих тем двум преступлениям, о которых я рассказал в другом  месте. Но своеобразные особенности этого случая и высокое положение клиента  придавали делу необычный характер. Если даже оставить в стороне самое  содержание исследования, которое производил мой друг, – как удачно, с  каким мастерством он сразу овладел всей ситуацией и какая строгая,  неопровержимая логика была в его умозаключениях! Мне доставляло истинное  удовольствие следить за быстрыми, ловкими приемами, с помощью которых он  разгадывал самые запутанные тайны. Я настолько привык к его неизменным  триумфам, что самая возможность неудачи не укладывалась у меня в голове.    

     

    

A drunken‑looked groom     

     

Было около четырех часов, когда дверь отворилась и в комнату  вошел подвыпивший грум,[4] с  бакенбардами, с растрепанной шевелюрой, с воспаленным лицом, одетый бедно и  вульгарно. Как ни привык я к удивительной способности моего друга менять свой  облик, мне пришлось трижды вглядеться, прежде чем я удостоверился, что это  действительно Холмс. Кивнув мне на ходу, он исчез в своей спальне, откуда  появился через пять минут в темном костюме, корректный, как всегда. Сунув руки  в карманы, он протянул ноги к пылающему камину и несколько минут весело  смеялся.    

– Чудесно! – воскликнул он, затем закашлялся и  снова расхохотался, да так, что под конец обессилел и в полном изнеможении  откинулся на спинку кресла.    

– В чем дело?    

– Смешно, невероятно смешно! Уверен, что вы никогда не  угадаете, как я провел это утро и что я в конце концов сделал.    

– Не могу себе представить. Полагаю, что вы наблюдали  за привычками или, может быть, за домом мисс Ирэн Адлер.    

– Совершенно верно, но последствия были довольно  необычайные… Однако расскажу по порядку. В начале девятого я вышел из дому под  видом безработного грума. Существует удивительная симпатия, своего рода  содружество между всеми, кто имеет дело с лошадьми. Станьте грумом, и вы  узнаете все, что вам надо. Я быстро нашел Брайони‑лодж. Это крохотная шикарная  двухэтажная вилла; она выходит на улицу, позади нее сад. Массивный замок на  садовой калитке. С правой стороны большая гостиная, хорошо обставленная, с  высокими окнами, почти до полу, и с нелепыми английскими оконными затворами,  которые мог бы открыть и ребенок. За домом ничего особенного, кроме того, что к  окну галереи можно добраться с крыши каретного сарая. Я обошел этот сарай со  всех сторон и рассмотрел его очень внимательно, но ничего интересного не  заметил. Затем я пошел вдоль улицы и увидел, как я и ожидал, в переулке,  примыкающем к стене сада, конюшню. Я помог конюхам чистить лошадей и получил за  это два пенса, стакан водки, два пакета табаку и вдоволь сведений о мисс Адлер,  а также и о других местных жителях. Местные жители меня не интересовали  нисколько, но я был вынужден выслушать их биографии.    

– А что вы узнали об Ирэн Адлер? – спросил я.    

– О, она вскружила головы всем мужчинам в этой части  города. Она самое прелестное существо из всех, носящих дамскую шляпку на этой  планете. Так говорят в один голос все серпантайнские конюхи. Она живет тихо,  выступает иногда на концертах, ежедневно в пять часов дня выезжает кататься и  ровно в семь возвращается к обеду. Редко выезжает в другое время, кроме тех  случаев, когда она поет. Только один мужчина посещает ее – только один, но зато  очень часто. Брюнет, красавец, прекрасно одевается, бывает у нее ежедневно, а  порой и по два раза в день. Его зовут мистер Годфри Нортон из Темпла.[5] Видите, как выгодно войти в  доверие к кучерам! Они его возили домой от серпантайнских конюшен раз двадцать  и все о нем знают. Выслушав то, что они мне рассказывали, я снова стал  прогуливаться взад и вперед вблизи Брайони‑лодж и обдумывать дальнейшие действия.    

Этот Годфри Нортон, очевидно, играет существенную роль во  всем деле. Он юрист. Это звучит зловеще. Что их связывает и какова причина его  частых посещений? Кто она: его клиентка? Его друг? Его возлюбленная? Если она  его клиентка, То, вероятно, отдала ему на хранение ту фотографию. Если же  возлюбленная – едва ли. От решения этого вопроса зависит, продолжать ли мне  работу в Брайони‑лодж или обратить внимание на квартиру того джентльмена в  Темпле. Этот вопрос очень щекотлив и расширяет поле моих розысков… Боюсь,  Уотсон, что надоедаю вам этими подробностями, но, чтобы вы поняли всю ситуацию,  я должен открыть вам мои мелкие затруднения.    

– Я внимательно слежу за вашим рассказом, –  ответил я.    

– Я все еще взвешивал в уме это дело, когда к Брайони‑лодж  подкатил изящный экипаж и из него выскочил какой‑то джентльмен, необычайно  красивый, усатый, смуглый, с орлиным носом. Очевидно, это и был тот субъект, о  котором я слышал. По‑видимому, он очень спешил и был крайне взволнован.  Приказав кучеру ждать, он пробежал мимо горничной, открывшей ему дверь, с видом  человека, который чувствует себя в этом доме хозяином.    

Он пробыл там около получаса, и мне было видно через окно  гостиной, как он ходит взад и вперед по комнате, возбужденно толкует о чем‑то и  размахивает руками. Ее я не видел. Но вот он вышел на улицу, еще более  взволнованный. Подойдя к экипажу, он вынул из кармана золотые часы и озабоченно  посмотрел на них. «Гоните, как дьявол! – крикнул он кучеру. – Сначала  к Гроссу и Хенке на Риджент‑стрит, а затем к церкви святой Моники на Эджвер‑роуд.  Полгинеи, если доедете за двадцать минут!»    

Они умчались, а я как раз соображал, не последовать ли мне  за ними, как вдруг к дому подкатило прелестное маленькое ландо.[6] Пальто на кучере было полуэастегнуто, узел  галстука торчал под самым ухом, а ремни упряжи выскочили из пряжек. Кучер едва  успел остановить лошадей, как Ирэн выпорхнула из дверей виллы и вскочила в  ландо. Я видел ее лишь одно мгновение, но а этого было довольно: очень  миловидная женщина с таким лицом, в которое мужчины влюбляются до смерти.  «Церковь святой Моники, Джон! – крикнула она. – Полгинеи, если  доедете за двадцать минут!»    

Это был случай, которого нельзя было упустить, Уотсон. Я уже  начал раздумывать, что лучше: бежать за ней вслед или прицепиться к задку  ландо, как вдруг на улице показался кэб. Кучер дважды посмотрел на такого  неказистого седока, но я вскочил прежде, чем он успел что‑либо возразить.  «Церковь святой Моники, – сказал я, – и полгинеи, если вы доедете за  двадцать минут!» Было без двадцати пяти минут двенадцать, и, конечно, нетрудно  было догадаться, в чем дело.    

Мой кэб мчался стрелой. Не думаю, чтобы когда‑нибудь я ехал  быстрее, но экипаж и ландо со взмыленными лошадьми уже стояли у входа в церковь.  Я рассчитался с кучером и взбежал по ступеням. В церкви не было ни души, кроме  тех, за кем я следовал, да священника, который, по‑видимому, обращался к ним с  какими‑то упреками. Все трое стояли перед алтарем. Я стал бродить по боковому  приделу, как праздношатающийся, случайно зашедший в церковь. Внезапно, к моему  изумлению, те трое обернулись ко мне, и Годфри Нортон со всех ног бросился в  мою сторону.    

«Слава богу! – закричал он. – Вас‑то нам и нужно.  Идемте! Идемте!»    

«В чем дело?» – спросил я.    

«Идите, идите, добрый человек, всего три минуты!»    

Меня чуть не силой потащили к алтарю, и, еще не успев  опомниться, я бормотал ответы, которые мне шептали в ухо, клялся в том, чего  совершенно не знал, и вообще помогал бракосочетанию Ирэн Адлер, девицы, с  Годфри Нортоном, холостяком.    

Все это совершилось в одну минуту, и вот джентльмен  благодарит меня с одной стороны, леди – с другой, а священник так и сияет  улыбкой. Это было самое нелепое положение, в каком я когда‑либо находился;  воспоминание о нем и заставило меня сейчас хохотать. По‑видимому, у них не были  выполнены какие‑то формальности, и священник наотрез отказался совершить обряд  бракосочетания, если не будет свидетеля. Мое удачное появление в церкви  избавило жениха от необходимости бежать на улицу в поисках первого встречного.  Невеста дала мне гинею, и я собираюсь носить эту монету на часовой цепочке как  память о своем приключении.    

     

    

I found myself mumbling responses     

     

– Дело приняло весьма неожиданный оборот, – сказал  я. – Что же будет дальше?    

– Ну, я понял, что мои планы под серьезной угрозой.  Похоже было на то, что молодожены собираются немедленно уехать, и потому с моей  стороны требовались быстрые и энергичные действия. Однако у дверей церкви они  расстались: он уехал в Темпл, она – к себе домой. «Я поеду кататься в парк, как  всегда, в пять часов», – сказала она, прощаясь с ним. Больше я ничего не  слыхал. Они разъехались в разные стороны, а я вернулся, чтобы взяться за свои  приготовления.    

– В чем они заключаются?    

– Немного холодного мяса и стакан пива, – ответил  Холмс, дергая колокольчик. – Я был слишком занят и совершенно забыл о еде.  Вероятно, сегодня вечером у меня будет еще больше хлопот. Кстати, доктор, мне  понадобится ваше содействие.    

– Буду очень рад.    

– Вы не боитесь нарушать законы?    

– Ничуть.    

– И опасность ареста вас не пугает?    

– Ради хорошего дела готов и на это.    

– О, дело великолепное!    

– В таком случае, я к вашим услугам.    

– Я был уверен, что могу на вас положиться.    

– Но что вы задумали?    

– Когда миссис Тернер принесет ужин, я вам все объясню…  Теперь, – сказал он, жадно накидываясь на скромную пищу, приготовленную  экономкой, – я должен во время еды обсудить с вами все дело, потому что  времени у меня осталось мало. Сейчас без малого пять часов. Через два часа мы  должны быть на месте. Мисс Ирэн или, скорее, миссис, возвращается со своей  прогулки в семь часов. Мы должны быть у Брайони‑лодж, чтобы встретить ее.    

– Что же дальше?    

– А это предоставьте мне. Я уже подготовил то, что  должно произойти. Я настаиваю только на одном: что бы ни случилось– не  вмешивайтесь. Вы понимаете?    

– Я должен быть нейтрален?    

– Вот именно. Не делать ничего. Вероятно, получится  небольшая неприятность. Не вмешивайтесь. Кончится тем, что меня отнесут в дом.  Через четыре или пять минут откроют окно гостиной. Вы должны стать поближе к  этому открытому окну.    

– Хорошо.    

– Вы должны наблюдать за мною, потому что я буду у вас  на виду.    

– Хорошо.    

– И когда я подниму руку – вот так, – вы бросите в  комнату то, что я вам дам для этой цели, и в то же время закричите: «Пожар!» Вы  меня понимаете?    

– Вполне.    

– Тут ничего нет опасного, – сказал он, вынимая из  кармана сверток в форме сигары. – Это обыкновенная дымовая ракета,  снабженная с обоих концов капсюлем, чтобы она сама собою воспламенялась. Вся  ваша работа сводится к этому. Когда вы закричите «Пожар!», ваш крик будет  подхвачен множеством людей, после чего вы можете дойти до конца улицы, а я  нагоню вас через десять минут. Надеюсь, вы поняли?    

– Я должен оставаться нейтральным, подойти поближе к  окну, наблюдать за вами и по вашему сигналу бросить в окно этот предмет, затем  поднять крик о пожаре и ожидать вас на углу улицы.    

– Совершенно верно.    

– Можете на меня положиться.    

– Ну, и отлично. Пожалуй, мне пора уже начать  подготовку к новой роли, которую придется сегодня играть.    

     

    

A simple‑minded clergyman     

     

Он скрылся в спальне и через несколько минут появился в виде  любезного, простоватого священника. Его широкополая черная шляпа, мешковатые  брюки, белый галстук, привлекательная улыбка и общее выражение  благожелательного любопытства были бесподобны. Дело не только в том, что Холмс  переменил костюм. Выражение его лица, манеры, самая душа, казалось, изменялись  при каждой новой роли, которую ему приходилось играть. Сцена потеряла в его  лице прекрасного актера, а наука – тонкого мыслителя, когда он стал  специалистом по расследованию преступлений.    

В четверть седьмого мы вышли из дому, и до назначенного часа  оставалось десять минут, когда мы оказались на Серпантайн‑авеню. Уже  смеркалось, на улице только что зажглись фонари, и мы принялись расхаживать  мимо Брайони‑лодж, поджидая возвращения его обитателей. Дом был как раз такой,  каким я его себе представлял по краткому описанию Шерлока Холмса, но местность  оказалась далеко не такой безлюдной, как я ожидал. Наоборот: эта маленькая,  тихая улица на окраине города буквально кишела народом. На одном углу курили и  смеялись какие‑то оборванцы, тут же был точильщик со своим колесом, два  гвардейца, флиртовавших с нянькой, и несколько хорошо одетых молодых людей,  расхаживавших взад и вперед с сигарами во рту.    

– Видите ли, – заметил Холмс, когда мы бродили  перед домом, – эта свадьба значительно упрощает все дело. Теперь  фотография становится обоюдоострым оружием. Возможно, что Иран так же не  хочется, чтобы фотографию увидел мистер Годфри Нортон, как не хочется нашему  клиенту, чтобы она попалась на глаза его принцессе. Вопрос теперь в том, где мы  найдем фотографию.    

– Действительно, где?    

– Совершенно невероятно, чтобы Ирэн носила ее при себе.  Фотография кабинетного формата слишком велика, и ее не спрятать под женским  платьем. Ирэн знает, что король способен заманить ее куда‑нибудь и обыскать.  Две попытки такого рода уже были сделаны. Значит, мы можем быть уверены, что с  собой она фотографию не носит.    

– Ну, а где же она ее хранит?    

– У своего банкира или у своего адвоката. Возможно и то  и другое, но я сомневаюсь и в томи в другом. Женщины по своей природе склонны к  таинственности и любят окружать себя секретами. Зачем ей посвящать в свой  секрет кого‑нибудь другого? Она могла положиться на собственное умение хранить  вещи, но вряд ли у нее была уверенность, что деловой человек, если она вверит  ему свою тайну, сможет устоять против политического или какого‑нибудь иного  влияния. Кроме того, вспомните, что она решила пустить в ход фотоснимок в  ближайшие дни. Для этого нужно держать его под рукой. Фотоснимок должен быть в  ее собственном доме.    

– Но два раза взломщики перерыли дом.    

– Чепуха! Они не знали, как надо искать.    

– А как вы будете искать?    

– Я не буду искать.    

– А как же иначе?    

– Я сделаю так, что Ирэн покажет его мне сама.    

– Она откажется.    

– В том‑то и дело, что ей это не удастся… Но, я слышу,  стучат колеса. Это ее карета. Теперь в точности выполняйте мои указания.    

В эту минуту свет боковых фонарей кареты показался на  повороте, нарядное маленькое ландо подкатило к дверям Брайони‑лодж. Когда  экипаж остановился, один из бродяг, стоявших на углу, бросился открывать дверцы  в надежде заработать медяк, но его оттолкнул другой бродяга, подбежавший с тем  же намерением. Завязалась жестокая драка. Масла в огонь подлили оба гвардейца,  ставшие на сторону одного из бродяг, и точильщик, который с такой же  горячностью принялся защищать другого. В одно мгновение леди, вышедшая из  экипажа, оказалась в свалке разгоряченных, дерущихся людей, которые дико лупили  друг друга кулаками и палками. Холмс бросился в толпу, чтобы защитить леди. Но,  пробившись к ней, он вдруг испустил крик и упал на землю с залитым кровью лицом.  Когда он упал, солдаты бросились бежать в одну сторону, оборванцы – в другую.  Несколько прохожих более приличного вида, не принимавших участия в потасовке,  подбежали, чтобы защитить леди и оказать помощь раненому. Ирэн Адлер, как я  буду по‑прежнему ее называть, взбежала по ступенькам, но остановилась на  площадке и стала смотреть на улицу; ее великолепная фигура выделялась на фоне  освещенной гостиной.    

     

    

He gave a cry and dropped     

     

– Бедный джентльмен сильно ранен? – спросила она.    

– Он умер, – ответило несколько голосов.    

– Нет, нет, он еще жив! – крикнул кто‑то. –  Но он умрет раньше, чем вы его довезете до больницы.    

– Вот смелый человек! – сказала какая‑то  женщина. – Если бы не он, они отобрали бы у леди и кошелек и часы. Их тут  целая шайка и очень опасная. А‑а, он стал дышать!    

– Ему нельзя лежать на улице… Вы позволите перенести  его в дом, мадам?    

– Конечно! Перенесите его в гостиную. Там удобный  диван. Сюда, пожалуйста!    

Медленно и торжественно Холмса внесли в Брайони‑лодж и  уложили в гостиной, между тем как я все еще наблюдал за происходившим со своего  поста у окна. Лампы были зажжены, но шторы не были опущены, так что я мог  видеть Холмса, лежащего на диване. Не знаю, упрекала ли его совесть за то, что  он играл такую роль, – я же ни разу в жизни не испытывал более глубокого  стыда, чем в те минуты, когда эта прелестная женщина, в заговоре против которой  я участвовал, ухаживала с такой добротой и лаской за раненым. И все же было бы  черной изменой, если бы я не выполнил поручения Холмса. С тяжелым сердцем я  достал из‑под моего пальто дымовую ракету. «В конце концов, – подумал  я, – мы не причиняем ей вреда, мы только мешаем ей повредить другому  человеку».    

Холмс приподнялся на диване, и я увидел, что он делает  движения, как человек, которому не хватает воздуха. Служанка бросилась к окну и  широко распахнула его. В то же мгновение Холмс поднял руку; по этому сигналу я  бросил в комнату ракету и крикнул: «Пожар!» Едва это слово успело слететь с  моих уст, как его подхватила вся толпа. Хорошо и плохо одетые джентльмены,  конюхи и служанки – все завопили в один голос: «Пожар!» Густые облака дыма  клубились в комнате и вырывались через открытое окно. Я видел, как там, за  окном, мечутся люди; мгновением позже послышался голос Холмса, уверявшего, что  это ложная тревога.    

Проталкиваясь сквозь толпу, я добрался до угла улицы. Через  десять минут, к моей радости, меня догнал Холмс, взял под руку, и мы покинули  место бурных событий. Некоторое время он шел быстро и не проронил ни единого  слова, пока мы не свернули в одну из тихих улиц, ведущих на Эджвер‑роуд.    

– Вы очень ловко это проделали, доктор, – заметил  Холмс.    

– Как нельзя лучше. Все в порядке.    

– Достали фотографию?    

– Я знаю, где она спрятана.    

– А как вы узнали?    

– Ирэн мне сама показала, как я вам предсказывал.    

– Я все же ничего не понимаю.    

– Я не делаю из этого никакой тайны, – сказал он,  смеясь. – Все было очень просто. Вы, наверно, догадались, что все эти  зеваки на улице были моими сообщниками. Все они были наняты мною.    

– Об этом‑то я догадался.    

– В руке у меня было немного влажной красной краски.  Когда началась свалка, я бросился вперед, упал, прижал руку к лицу и предстал  окровавленный… Старый прием.    

– Это я тоже смекнул…    

– Они вносят меня в дом. Ирэн Адлер вынуждена принять  меня, что ей остается делать? Я попадаю в гостиную, в ту самую комнату, которая  была у меня на подозрении. Фотография где‑то поблизости, либо в гостиной, либо  в спальне. Я твердо решил выяснить, где именно. Меня укладывают на кушетку, я  притворяюсь, что мне не хватает воздуха. Они вынуждены открыть окно, и вы  получаете возможность сделать свое дело.    

– А что вы от этого выиграли?    

– Очень много. Когда женщина думает, что у нее в доме  пожар, инстинкт заставляет ее спасать то, что ей всего дороже. Это самый  властный импульс, и я не раз извлекал из него пользу. В случае  дарлингтоновского скандала я использовал его, также и в деле с арнсворским  дворцом. Замужняя женщина спасает ребенка, незамужняя – шкатулку с  драгоценностями. Теперь мне ясно, что для нашей леди в доме нет ничего дороже  того, что мы ищем. Она бросилась спасать именно это. Пожарная тревога была  отлично разыграна. Дыма и крика было достаточно, чтобы потрясти стальные нервы.  Ирэн поступила точно так, как я ждал. Фотография находится в тайничке, за  выдвижной дощечкой, как раз над шнурком от звонка. Ирэн в одно мгновение  очутилась там, и я даже увидел краешек фотографии, когда она наполовину  вытащила ее. Когда же я закричал, что это ложная тревога, Ирэн положила  фотографию обратно, глянула мельком на ракету, выбежала из комнаты, и после  этого я ее не видел. Я встал и, извинившись, выскользнул из дома. Мне хотелось  сразу достать фотографию, но в комнату вошел кучер и начал зорко следить за  мною, так что мне поневоле пришлось отложить свой налет до другого раза.  Излишняя поспешность может погубить все.    

– Ну, а дальше? – спросил я.    

– Практически наши розыски закончены. Завтра я приду к  Ирэн Адлер с королем и с вами, если вы пожелаете нас сопровождать. Нас попросят  подождать в гостиной, но весьма вероятно, что, выйдя к нам, леди не найдет ни  нас, ни фотографии. Возможно, что его величеству будет приятно своими  собственными руками достать фотографию.    

– А когда вы отправитесь туда?    

– В восемь часов утра. Она еще будет в постели, так что  нам обеспечена полная свобода действий. Кроме того, надо действовать быстро,  потому что брак может полностью изменить ее быт и ее привычки. Я должен  немедленно послать королю телеграмму.    

     

    

«Good‑night, Mister Herlock Holmes»     

     

Мы дошли до Бейкер‑стрит и остановились у дверей нашего  дома. Холмс искал в карманах свой ключ, когда какой‑то прохожий сказал:    

– Доброй ночи, мистер Шерлок Холмс!    

На панели в это время было несколько человек, но  приветствие, по‑видимому, исходило от проходившего мимо стройного юноши в  длинном пальто.    

– Я где‑то уже слышал этот голос, – сказал Холмс,  оглядывая скудно освещенную улицу, – но не понимаю, черт возьми, кто бы  это мог быть.    

     

 III    

     

Эту ночь я спал на Бейкер‑стрит. Мы сидели утром за кофе с  гренками, когда в комнату стремительно вошел король Богемии.    

– Вы действительно добыли фотографию? – воскликнул  он, обнимая Шерлока Холмса за плечи и весело глядя ему в лицо.    

– Нет еще.    

– Но вы надеетесь ее достать?    

– Надеюсь.    

– В таком случае, идемте! Я сгораю от нетерпения.    

– Нам нужна карета.    

– Мой экипаж у дверей.    

– Это упрощает дело.    

Мы сошли вниз и снова направились к Брайони‑лодж.    

– Ирэн Адлер вышла замуж, – заметил Холмс.    

– Замуж? Когда?    

– Вчера.    

– За кого?    

– За английского адвоката, по имени Нортон.    

– Но она, конечно, не любит его?    

– Надеюсь, что любит.    

– Почему вы надеетесь?    

– Потому что это избавит ваше величество от всех  будущих неприятностей. Если леди любит своего мужа, значит, она не любит ваше  величество, и тогда у нее нет основания мешать планам вашего величества.    

– Верно, верно. И все же… О, как я хотел бы, чтобы она  была одного ранга со мною! Какая бы это была королева!    

Он погрузился в угрюмое молчание, которого не прерывал, пока  мы не выехали на Серпантайн‑авеню.    

Двери виллы Брайони‑лодж были открыты, и на лестнице стояла  пожилая женщина. Она с какой‑то странной иронией смотрела на нас, пока мы  выходили из экипажа.    

– Мистер Шерлок Холмс? – спросила она.    

– Да, я Шерлок Холмс, – ответил мой друг, смотря  на нее вопрошающим и удивленным взглядом.    

– Так и есть! Моя хозяйка предупредила меня, что вы,  вероятно, зайдете. Сегодня утром, в пять часов пятнадцать минут, она уехала со  своим мужем на континент с Черингкросского вокзала.    

– Что?! – Шерлок Холмс отшатнулся назад, бледный  от огорчения и неожиданности. – Вы хотите сказать, что она покинула  Англию?    

– Да. Навсегда.    

– А бумаги? – хрипло спросил король. – Все  потеряно!    

– Посмотрим! – Холмс быстро прошел мимо служанки и  бросился в гостиную.    

Мы с королем следовали за ним. Вся мебель в комнате была  беспорядочно сдвинута, полки стояли пустые, ящики были раскрыты – видно,  хозяйка второпях рылась в них, перед тем как пуститься в бегство.    

Холмс бросился к шнурку звонка, отодвинул маленькую  выдвижную планку и, засунув в тайничок руку, вытащил фотографию и письмо. Это  была фотография Ирэн Адлер в вечернем платье, а на письме была надпись:  «Мистеру Шерлоку Холмсу. Вручить ему, когда он придет».    

Мой друг разорвал конверт, и мы все трое принялись читать  письмо. Оно было датировано минувшей ночью, и вот что было в нем написано:    

     

     

«Дорогой мистер Шерлок Холмс, вы действительно великолепно все  это разыграли. На первых порах я отнеслась к вам с доверием. До пожарной  тревоги у меня не было никаких подозрений. Но затем, когда я поняла, как выдала  себя, я не могла не задуматься. Уже несколько месяцев назад меня предупредили,  что если король решит прибегнуть к агенту, он, конечно, обратится к вам. Мне дали  ваш адрес. И все же вы заставили меня открыть то, что вы хотели узнать.  Несмотря на мои подозрения, я не хотела дурно думать о таком милом, добром,  старом священнике… Но вы знаете, я сама была актрисой. Мужской костюм для меня  не новость. Я часто пользуюсь той свободой, которую он дает. Я послала кучера  Джона следить за вами, а сама побежала наверх, надела мой костюм для прогулок,  как я его называю, и спустилась вниз, как раз когда вы уходили. Я следовала за  вами до ваших дверей и убедилась, что мною действительно интересуется  знаменитый Шерлок Холмс. Затем я довольно неосторожно пожелала вам доброй ночи  и поехала в Темпл, к мужу.    

Мы решили, что, поскольку нас преследует такой сильный противник,  лучшим спасением будет бегство. И вот, явившись завтра, вы найдете гнездо  опустевшим. Что касается фотографии, то ваш клиент может быть спокоен: я люблю  человека, который лучше его. Человек этот любит меня. Король может делать все,  что ему угодно, не опасаясь препятствий со стороны той, кому он причинил  столько зла. Я сохраняю у себя фотографию только ради моей безопасности, ради  того, чтобы у меня осталось оружие, которое защитит меня в будущем от любых  враждебных шагов короля. Я оставляю здесь другую фотографию, которую ему, может  быть, будет приятно сохранить у себя, и остаюсь, дорогой мистер Шерлок Холмс,    

преданная вам    

Ирэн Нортон, урожденная Адлер».    

     

– Что за женщина, о, что за женщина! – воскликнул  король Богемии, когда мы все трое прочитали это послание. – Разве я не  говорил вам, что она находчива, умна и предприимчива? Разве она не была бы  восхитительной королевой? Разве не жаль, что она не одного ранга со мной?    

– Насколько я узнал эту леди, мне кажется, что она  действительно совсем другого уровня, чем ваше величество, – холодно сказал  Холмс. – Я сожалею, что не мог довести дело вашего величества до более  удачного завершения.    

– Наоборот, дорогой сэр! – воскликнул  король. – Большей удачи не может быть. Я знаю, что ее слово нерушимо.  Фотография теперь так же безопасна, как если бы она была сожжена.    

– Я рад слышать это от вашего величества.    

– Я бесконечно обязан вам. Пожалуйста, скажите мне, как  я могу вознаградить вас? Это кольцо…    

Он снял с пальца изумрудное кольцо и поднес его на ладони  Холмсу.    

– У вашего величества есть нечто еще более ценное для  меня, – сказал Холмс.    

– Вам стоит только указать.    

– Эта фотография.    

Король посмотрел на него с изумлением.    

– Фотография Ирэн?! – воскликнул он. –  Пожалуйста, если она вам нужна.    

– Благодарю, ваше величество. В таком случае, с этим  делом покончено. Имею честь пожелать вам всего лучшего.    

     

    

«This photograph!»     

     

Холмс поклонился и, не замечая руки, протянутой ему королем,  вместе со мною отправился домой.    

Вот рассказ о том, как в королевстве Богемии чуть было не  разразился очень громкий скандал и как хитроумные планы мистера Шерлока Холмса  были разрушены мудростью женщины. Холмс вечно подшучивал над женским умом, но  за последнее время я уже не слышу его издевательств. И когда он говорит об Ирэн  Адлер или вспоминает ее фотографию, то всегда произносит, как почетный титул:  «Эта Женщина».    

     

    

     

     

 Союз рыжих    

     

The Red‑headed League     

First published in the Strand Magazine, Aug. 1891,    

with 10 illustrations by Sidney Paget.    

     

     

Это было осенью прошлого года. У Шерлока Холмса сидел какой‑то  пожилой джентльмен, очень полный, огненно‑рыжий. Я хотел было войти, но увидел,  что оба они увлечены разговором, и поспешил удалиться. Однако Холмс втащил меня  в комнату и закрыл за мной дверь.    

– Вы пришли как нельзя более кстати, мой дорогой  Уотсон, – приветливо проговорил он.    

– Я боялся вам помешать. Мне показалось, что вы заняты.    

– Да, я занят. И даже очень.    

– Не лучше ли мне подождать в другой комнате?    

– Нет, нет… Мистер Уилсон, – сказал он, обращаясь  к толстяку, – этот джентльмен не раз оказывал мне дружескую помощь во  многих моих наиболее удачных исследованиях. Не сомневаюсь, что и в вашем деле  он будет мне очень полезен.    

     

    

Mr. Jabez Wilson     

     

Толстяк привстал со стула и кивнул мне головой; его  маленькие, заплывшие жиром глазки пытливо оглядели меня.    

– Садитесь сюда, на диван, – сказал Холмс.    

Он опустился в кресло и, как всегда в минуты задумчивости,  сложил концы пальцев обеих рук вместе.    

– Я знаю, мой дорогой Уотсон, – сказал он, –  что вы разделяете мою любовь ко всему необычному, ко всему, что нарушает  однообразие нашей будничной жизни. Если бы у вас не было этой любви к  необыкновенным событиям, вы не стали бы с таким энтузиазмом записывать скромные  мои приключения… причем по совести должен сказать, что иные из ваших рассказов  изображают мою деятельность в несколько приукрашенном виде.    

– Право же, ваши приключения всегда казались мне такими  интересными, – возразил я.    

– Не далее, как вчера, я, помнится, говорил вам, что  самая смелая фантазия не в силах представить себе тех необычайных и диковинных  случаев, какие встречаются в обыденной жизни.    

– Я тогда же ответил вам, что позволяю себе усомниться  в правильности вашего мнения.    

– И тем не менее, доктор, вам придется признать, что я  прав, ибо в противном случае я обрушу на вас такое множество удивительных  фактов, что вы будете вынуждены согласиться со мной. Вот хотя бы та история,  которую мне сейчас рассказал мистер Джабез Уилсон. Обстановка, где она  произошла, совершенно заурядная и будничная, а между тем мне сдается, что за  всю свою жизнь я не слыхал более чудесной истории… Будьте добры, мистер Уилсон,  повторите свой рассказ. Я прошу вас об этом не только для того, чтобы мой друг,  доктор Уотсон, выслушал рассказ с начала до конца, но и для того, чтобы мне  самому не упустить ни малейшей подробности. Обычно, едва мне начинают  рассказывать какой‑нибудь случай, тысячи подобных же случаев возникают в моей  памяти. Но на этот раз я вынужден признать, что ничего похожего я никогда не  слыхал.    

Толстый клиент с некоторой гордостью выпятил грудь, вытащил  из внутреннего кармана пальто грязную, скомканную газету и разложил ее у себя  на коленях. Пока он, вытянув шею, пробегал глазами столбцы объявлений, я  внимательно разглядывал его и пытался, подражая Шерлоку Холмсу, угадать по его  одежде и внешности, кто он такой.    

К сожалению, мои наблюдения не дали почти никаких  результатов. Сразу можно было заметить, что наш посетитель – самый заурядный  мелкий лавочник, самодовольный, тупой и медлительный. Брюки у него были  мешковатые, серые, в клетку. Его не слишком опрятный черный сюртук был  расстегнут, а на темном жилете красовалась массивная цепь накладного золота, на  которой в качестве брелока болтался просверленный насквозь четырехугольный  кусочек какого‑то металла. Его поношенный цилиндр и выцветшее бурое пальто со  сморщенным бархатным воротником были брошены тут же на стуле. Одним словом,  сколько я ни разглядывал этого человека, я не видел в нем ничего примечательного,  кроме пламенно‑рыжих волос. Было ясно, что он крайне озадачен каким‑то  неприятным событием.    

От проницательного взора Шерлока Холмса не ускользнуло мое  занятие.    

– Конечно, для всякого ясно, – сказал он с  улыбкой, – что наш гость одно время занимался физическим трудом, что он  нюхает табак, что он франкмасон,[7] что  он был в Китае и что за последние месяцы ему приходилось много писать. Кроме  этих очевидных фактов, я не мог отгадать ничего.    

Мистер Джабез Уилсон вскочил с кресла и, не отрывая  указательного пальца от газеты, уставился на моего приятеля.    

– Каким образом, мистер Холмс, могли вы все это  узнать? – спросил он. – Откуда вы знаете, например, что я  занимался физическим трудом? Да, действительно, я начал свою карьеру  корабельным плотником.    

– Ваши руки рассказали мне об этом, мой дорогой сэр.  Ваша правая рука больше левой. Вы работали ею, и мускулы на ней сильнее  развиты.    

– А нюханье табаку? А франкмасонство?    

– О франкмасонстве догадаться нетрудно, так как вы,  вопреки строгому уставу вашего общества, носите запонку с изображением дуги и  окружности.[8]    

– Ах да! Я и забыл про нее… Но как вы отгадали, что мне  приходилось много писать?    

– О чем ином может свидетельствовать ваш лоснящийся  правый рукав и протертое до гладкости сукно на левом рукаве возле локтя!    

– А Китай?    

– Только в Китае могла быть вытатуирована та рыбка, что  красуется на вашем правом запястье. Я изучил татуировки, и мне приходилось даже  писать о них научные статьи. Обычай окрашивать рыбью чешую нежно‑розовым цветом  свойствен одному лишь Китаю. Увидев китайскую монетку на цепочке ваших часов, я  окончательно убедился, что вы были в Китае.    

Мистер Джабез Уилсон громко расхохотался.    

– Вот оно что! – сказал он. – Я сначала  подумал, что вы бог знает какими мудреными способами отгадываете, а,  оказывается, это так просто.    

– Я думаю, Уотсон, – сказал Холмс, – что  совершил ошибку, объяснив, каким образом я пришел к моим выводам. Как вам  известно, «Omne ignotum pro magnifico",[9] и  моей скромной славе грозит крушение, если я буду так откровенен… Вы нашли  объявление, мистер Уилсон ?    

– Нашел, – ответил тот, держа толстый красный  палец в центре газетного столбца. – Вот оно. С этого все и началось.  Прочтите его сами, сэр.    

Я взял газету и прочел:    

     

     

Союз Рыжих  во исполнение завещания покойного Иезекин  Хопкинса из Лебанона, Пенсильвания (США).    

Открыта новая вакансия для члена Союза Предлагается жалованье  четыре фунта стерлингов в неделю за чисто номинальную работу. Каждый рыжий не  моложе двадцати одного года, находящийся в здравом уме и трезвой памяти, может  оказаться пригодным для этой работы. Обращаться лично к Дункану Россу в  понедельник, в одиннадцать часов, в контору Союза, Флитстрит, Попс‑корт, 7.    

     

– Что это, черт побери, может означать? –  воскликнул я, дважды прочитав необычайное объявление.    

Холмс беззвучно засмеялся и весь как‑то съежился в кресле, а  это служило верным признаком, что он испытывает немалое удовольствие.    

– Не слишком заурядное объявление, как по‑вашему,  а? – сказал он. – Ну, мистер Уилсон, продолжайте вашу повесть и  расскажите нам о себе, о своем доме и о том, какую роль сыграло это объявление  в вашей жизни. А вы, доктор, запишите, пожалуйста, что это за газета и от  какого числа.    

– «Утренняя хроника». 27 апреля 1890 года. Ровно два  месяца назад.    

– Отлично. Продолжайте, мистер Уилсон.    

– Как я вам уже говорил, мистер Шерлок Холмс, –  сказал Джабез Уилсон, вытирая лоб, – у меня есть маленькая ссудная касса  на Сэкс‑Кобург‑сквер, неподалеку от Сити. Дело у меня и прежде шло неважно, а  за последние два года доходов с него хватало только на то, чтобы кое‑как  сводить концы с концами. Когда‑то я держал двух помощников, но теперь у меня  только один; мне трудно было бы платить и ему, но он согласился работать на  половинном жалованье, чтобы иметь возможность изучить мое дело.    

     

    

«What on earth does this mean?»     

     

– Как зовут этого услужливого юношу? – спросил  Шерлок Холмс.    

– Его зовут Винсент Сполдинг, и он далеко не юноша.  Трудно сказать, сколько ему лет. Более расторопного помощника мне не сыскать. Я  отлично понимаю, что он вполне мог бы обойтись без меня и зарабатывать вдвое  больше. Но, в конце концов, раз он доволен, зачем же я стану внушать ему мысли,  которые нанесут ущерб моим интересам?    

– В самом деле, зачем? Вам, я вижу, очень повезло: у  вас есть помощник, которому вы платите гораздо меньше, чем платят за такую же  работу другие. Не часто встречаются в наше время такие бескорыстные служащие.    

– О, у моего помощника есть свои недостатки! –  сказал мистер Уилсон. – Я никогда не встречал человека, который так  страстно увлекался бы фотографией. Щелкает аппаратом, когда нужно работать, а  потом ныряет в погреб, как кролик в нору, и проявляет пластинки. Это его  главный недостаток. Но в остальном он хороший работник.    

– Надеюсь, он и теперь еще служит у вас?    

– Да, сэр. Он да девчонка четырнадцати лет, которая кое‑как  стряпает и подметает полы. Больше никого у меня нет, я вдовец и к тому же  бездетный. Мы трое живем очень тихо, сэр, поддерживаем огонь в очаге и платим  по счетам – вот и все наши заслуги… Это объявление выбило нас из колеи, –  продолжал мистер Уилсон. – Сегодня исполнилось как раз восемь недель с  того Дня, когда Сполдинг вошел в контору с этой газетой в руке и сказал: «Хотел  бы я, мистер Уилсон, чтобы господь создал меня рыжим».    

«Почему?» – спрашиваю я.    

«Да вот, – говорит он, – открылась новая вакансия  в Союзе рыжих. Тому, кто займет ее, она даст недурные доходы. Там, похоже,  больше вакансий, чем кандидатов, и душеприказчики ломают себе голову, не зная,  что делать с деньгами. Если бы волосы мои способны были изменить свой цвет, я  непременно воспользовался бы этим выгодным местом».    

«Что это за Союз рыжих?» – спросил я. – Видите ли,  мистер Холмс, я большой домосед, и так как мне не приходится бегать за клиентами,  клиенты сами приходят ко мне, я иногда по целым неделям не переступаю порога.  Вот почему я мало знаю о том, что делается на свете, и всегда рад услышать что‑нибудь  новенькое…    

«Неужели вы никогда не слыхали о Союзе рыжих?» – спросил  Сполдинг, широко раскрыв глаза.    

«Никогда».    

     

    

The League has a vacancy.     

     

«Это очень меня удивляет, так как вы один из тех, что имеет  право занять вакансию».    

«А много ли это может дать?» – спросил я.    

«Около двухсот фунтов стерлингов в год, не больше, но работа  пустяковая и притом такая, что не мешает человеку заниматься любым другим  делом».    

«Расскажите мне все, что вы знаете об этом Союзе», –  сказал я.    

«Как вы видите сами, – ответил Сполдинг, показывая мне  объявление, – в Союзе рыжих имеется вакантное место, а вот и адрес, по  которому вы можете обратиться за справкой, если хотите узнать все подробности.  Насколько мне известно, этот Союз был основан американским миллионером Иезекией  Хопкинсом, большим чудаком. Он сам был огненно‑рыжий и сочувствовал всем рыжим  на свете. Умирая, он оставил своим душеприказчикам огромную сумму и завещал  употребить ее на облегчение участи тех, у кого волосы ярко‑рыжего цвета. Мне  говорили, что этим счастливцам платят превосходное жалованье, а работы не  требуют с них почти никакой».    

«Но ведь рыжих миллионы, – сказал я, – и каждый  пожелает занять это вакантное место».    

«Не так много, как вам кажется, – ответил он. –  Объявление, как видите, обращено только к лондонцам и притом лишь ко взрослым.  Этот американец родился в Лондоне, прожил здесь свою юность и хотел  облагодетельствовать свой родной город. Кроме того, насколько я слышал, в Союз  рыжих не имеет смысла обращаться тем лицам, у которых волосы светло‑рыжие или  темно‑рыжие, – там требуются люди с волосами яркого, ослепительного,  огненно‑рыжего цвета. Если вы хотите воспользоваться этим предложением, мистер  Уилсон, вам нужно только пройтись до конторы Союза рыжих. Но имеет ли для вас  смысл отвлекаться от вашего основного занятия ради нескольких сот фунтов?..»    

Как вы сами изволите видеть, джентльмены, у меня настоящие  ярко‑рыжие волосы огненно‑красного оттенка, и мне казалось, что, если дело  дойдет до состязания рыжих, у меня, пожалуй, будет шанс занять освободившуюся  вакансию. Винсент Сполдинг, как человек весьма сведущий в этом деле, мог  принести мне большую пользу, поэтому я распорядился закрыть ставни на весь день  и велел ему сопровождать меня в помещение Союза. Он очень обрадовался, что  сегодня ему не придется работать, и мы, закрыв контору, отправилось по адресу,  указанному в объявлении.    

Я увидел зрелище, мистер Холмс, какого мне никогда больше не  придется увидеть! С севера, с юга, с востока и с запада все люди, в волосах  которых был хоть малейший оттенок рыжего цвета, устремились в Сити. Вся Флит‑стрит  была забита рыжими, а Попс‑корт был похож на тачку разносчика, торгующего  апельсинами. Никогда я не думал, что в Англии столько рыжих. Здесь были все  оттенки рыжего цвета: соломенный, лимонный, оранжевый, кирпичный, оттенок ирландских  сеттеров, оттенок желчи, оттенок глины; но, как и указал Сполдинг, голов  настоящего – живого, яркого, огненного цвета тут было очень немного. Все же,  увидев такую толпу, я пришел в отчаяние. Сполдинг не растерялся. Не знаю, как  это ему удалось, но он проталкивался и протискивался с таким усердием, что  сумел провести меня сквозь толпу, и мы очутились на лестнице, ведущей в  контору. По лестнице двигался двойной людской поток: одни поднимались, полные  приятных надежд, другие спускались в унынии. Мы протискались вперед и скоро  очутились в конторе…    

– Замечательно интересная с вами случилась  история! – сказал Холмс, когда его клиент замолчал, чтобы освежить свою  память понюшкой табаку. – Пожалуйста, продолжайте.    

– В конторе не было. ничего, кроме пары деревянных  стульев и простого соснового стола, за которым сидел маленький человечек, еще  более рыжий, чем я. Он обменивался несколькими словами с каждым из кандидатов;  по мере того как они подходили к столу, и в каждом обнаруживал какой‑нибудь  недостаток. Видимо, занять эту вакансию было не так‑то просто. Однако, когда  мы, в свою очередь, подошли к столу, маленький человечек встретил меня гораздо  приветливее, чем остальных кандидатов, и, едва мы вошли, запер двери, чтобы  побеседовать с нами без посторонних.    

«Это мистер Джабез Уилсон, – сказал мой  помощник. – Он хотел бы занять вакансию в Союзе».    

«И он вполне достоин того, чтобы занять ее, – ответил  человечек. – Давно не случалось мне видеть такие прекрасные волосы!»    

Он отступил на шаг, склонил голову набок и глядел на мои  волосы так долго, что мне стало неловко. Затем внезапно кинулся вперед, схватил  мою руку и горячо поздравил меня.    

     

    

He congratulated me warmly.     

     

«Было бы несправедливостью с моей стороны медлить, –  сказал он. – Однако, надеюсь, вы простите меня, если я приму некоторые  меры предосторожности». Он вцепился в мои волосы обеими руками и дернул так,  что я взвыл от боли.    

«У вас на глазах слезы, – сказал он, отпуская  меня. – Значит, все в порядке. Извините, нам приходится быть осторожными,  потому что нас дважды обманули с помощью париков и один раз – с помощью краски.  Я мог бы рассказать вам о таких бесчестных проделках, которые внушили бы вам  отвращение к людям».    

Он подошел к окну и крикнул во все горло, что вакансия уже  занята. Стон разочарования донесся снизу, толпа расползлась по разным  направлениям, и скоро во всей этой местности не осталось ни одного рыжего,  кроме меня и того человека, который меня нанимал.    

«Меня зовут мистер Дункан Росс, – сказал он, – и я  тоже получаю пенсию из того фонда, который оставил нам наш великодушный  благодетель. Вы женаты, мистер Уилсон? У вас есть семья?»    

Я ответил, что я бездетный вдовец. На лице у него появилось  выражение скорби.    

«Боже мой! – мрачно сказал он. – Да ведь это  серьезнейшее препятствие! Как мне грустно, что вы нс. женаты! Фонд был создан  для размножения и распространения рыжих, а не только для поддержания их жизни.  Какое несчастье, что вы оказались .холостяком!»    

При этих словах мое лицо вытянулось, мистер Холмс, так как я  стал опасаться, что меня не возьмут; но, подумав, он заявил, что все обойдется:    

«Ради всякого другого мы не стали бы отступать от правил, но  человеку с такими волосами можно пойти навстречу. Когда вы могли бы приступить  к выполнению ваших новых обязанностей?»    

«Это несколько затруднительно, так как я занят в другом  деле», – сказал я.    

«Не беспокойтесь об этом, мистер Уилсон! – сказал  Винсент Сполдинг. – С той работой я справлюсь и без вас».    

«В какие часы я буду занят?» – спросил я.    

«От десяти до двух».    

Так как в ссудных кассах главная работа происходит по  вечерам, мистер Холмс, особенно по четвергам и по пятницам, накануне получки, я  решил, что недурно будет заработать кое‑что в утренние часы. Тем более, что  помощник мой – человек надежный и вполне может меня заменить, если нужно.    

«Эти часы мне подходят, – сказал я. – А какое вы  платите жалованье?»    

«Четыре фунта в неделю».    

«А в чем заключается работа?».    

«Работа чисто номинальная».    

«Что вы называете чисто номинальной работой?»    

«Все. назначенное для работы время вам придется находиться в  нашей конторе или, по крайней мере, в здании, где помещается наша контора. Если  вы хоть раз уйдете в рабочие часы, вы потеряете службу навсегда. Завещатель  особенно настаивает на точном выполнении этого пункта. Будет считаться, что вы  не исполнили наших требований, если вы хоть раз покинете контору в часы  работы».    

«Если речь идет всего о четырех часах в сутки, мне, конечно,  и в голову не придет покидать контору», – сказал я.    

«Это очень важно, – настаивал мистер Дункан  Росс. – Потом мы никаких извинений и слушать не станем. Никакие болезни,  никакие дела не будут служить оправданием. Вы должны находиться в конторе – или  вы теряете службу».    

«А в чем все‑таки заключается работа?»    

«Вам придется переписывать „Британскую энциклопедию“. Первый  том – в этом шкафу. Чернила, перья, бумагу и промокашку вы достанете сами; мы  же даем вам стол и стул. Можете ли вы приступить к работе завтра?»    

«Конечно», – ответил я.    

«В таком случае, до свиданья, мистер Джабез Уилсон.  Позвольте мне еще раз поздравить вас с тем, что вам удалось получить такое  хорошее место».    

Он кивнул мне. Я вышел из комнаты и отправился домой вместе  с помощником, радуясь своей необыкновенной удаче. Весь день я размышлял об этом  происшествии и к вечеру несколько упал духом, так как мне стало казаться, что  все это дело – просто мошенничество, хотя мне никак не удавалось отгадать, в  чем может заключаться цель подобной затеи. Казалось невероятным, что существует  такое завещание и что люди согласны платить такие большие деньги за переписку  «Британской энциклопедии». Винсент Сполдинг изо всех сил старался подбодрить  меня, но, ложась спать, я твердо решил отказаться от этого дела. Однако утром  мне пришло в голову, что следует хотя бы сходить туда на всякий случай. Купив  на пенни чернил, захватив гусиное перо и семь больших листов бумаги, я  отправился в Попс‑корт. К моему удивлению, там все было в порядке. Я очень  обрадовался. Стол был уже приготовлен для моей работы, и мистер Дункан Росс  ждал меня. Он велел мне начать с буквы «А» и вышел; однако время от времени он  возвращался в контору, чтобы посмотреть, работаю ли я. В два часа он попрощался  со мной, похвалил меня за то, что я успел так много переписать, и запер за мной  дверь конторы.    

Так шло изо дня в день, мистер Холмс. В субботу мой хозяин  выложил передо мной на стол четыре золотых соверена – плату за неделю. Так  прошла и вторая неделя и третья. Каждое утро я приходил туда ровно к десяти и  ровно в два уходил. Мало‑помалу мистер Дункан Росс начал заходить в контору  только по утрам, а со временем и вовсе перестал туда наведываться. Тем не менее  я, понятно, не осмеливался выйти из комнаты даже на минуту, так как не мог быть  уверен, что он не придет, и не хотел рисковать такой выгодной службой.    

Прошло восемь недель; я переписал статьи об Аббатах, об  Артиллерии, об Архитектуре, об Аттике и надеялся в скором времени перейти к  букве «Б». У меня ушло очень много бумаги, и написанное мною уже едва  помещалось на полке. Но вдруг все разом кончилось.    

– Кончилось?    

– Да, сэр. Сегодня утром. Я пошел на работу, как  всегда, к десяти часам, но дверь оказалась запертой на замок, а к двери был  прибит гвоздиком клочок картона. Вот он, читайте сами.    

Он протянул нам картон величиною с листок блокнота. На  картоне было написано:    

     

     

СОЮЗ РЫЖИХ РАСПУЩЕН 9 ОКТЯБРЯ 1890 ГОДА    

     

Мы с Шерлоком Холмсом долго разглядывали и краткую эту  записку и унылое лицо Джабеза Уилсона; наконец смешная сторона происшествия  заслонила от нас все остальное: не удержавшись, мы захохотали.    

     

    

The door was shut and locked.     

     

– Не вижу здесь ничего смешного! – крикнул наш  клиент, вскочив с кресла и покраснев до корней своих жгучих волос. – Если  вы, вместо того чтобы помочь мне, собираетесь смеяться надо мной, я обращусь за  помощью к кому‑нибудь другому!    

– Нет, нет! – воскликнул Холмс, снова усаживая его  в кресло. – С вашим делом я не расстанусь ни за что на свете. Оно  буквально освежает мне душу своей новизной. Но в нем, простите меня, все же  есть что‑то забавное… Что же предприняли вы, найдя эту записку на дверях?    

– Я был потрясен, сэр. Я не знал, что делать. Я обошел  соседние конторы, но там никто ничего не знал. Наконец, я отправился к хозяину  дома, живущему в нижнем этаже, и спросил его, не может ли он сказать мне, что  случилось с Союзом рыжих. Он ответил, что никогда не слыхал о такой  организации. Тогда я спросил его, кто такой мистер Дункан Росс. Он ответил, что  это имя он слышит впервые.    

«Я говорю, – сказал я, – о джентльмене, который  снимал у вас квартиру номер четыре».    

«О рыжем?»    

«Да».    

«Его зовут Уильям Моррис. Он юрист, снимал у меня помещение  временно – его постоянная контора была в ремонте. Вчера выехал».    

«Где его можно найти?»    

«В его постоянной конторе. Он оставил свой адрес. Вот: Кинг‑Эдуард‑стрит,  17, близ собора святого Павла».    

Я отправился по этому адресу, мистер Холмс, но там оказалась  протезная мастерская; в ней никто никогда не слыхал ни о мистере Уильяме  Моррисе, ни о мистере Дункане Россе.    

– Что же вы предприняли тогда? – спросил Холмс.    

– Я вернулся домой на Сэкс‑Кобург‑сквер и посоветовался  со своим помощником. Он ничем не мог мне помочь. Он сказал, что следует  подождать и что, вероятно, мне сообщат что‑нибудь по почте. Но меня это не  устраивает, мистер Холмс. Я не хочу уступать такое отличное место без боя, и,  так как я слыхал, что вы даете советы бедным людям, попавшим в трудное  положение, я отправился прямо к вам.    

– И правильно поступили, – сказал Холмс. –  Ваш случай – замечательный случай, и я счастлив, что имею возможность  заняться им. Выслушав вас, я прихожу к заключению, что дело это гораздо  серьезнее, чем может показаться с первого взгляда.    

– Уж чего серьезнее! – сказал мистер Джабез  Уилсон. – Я лишился четырех фунтов в неделю.    

– Если говорить о вас лично, – сказал  Холмс, – вряд ли вы можете жаловаться на этот необычайный Союз. Напротив,  вы, насколько я понимаю, стали благодаря ему богаче фунтов на тридцать, не  говоря уже о том, что вы приобрели глубокие познания о предметах, начинающихся  на букву «А». Так что, в сущности, вы ничего не потеряли.    

– Не спорю, все это так, сэр. Но мне хотелось бы  разыскать их, узнать, кто они такие и чего ради они сыграли со мной эту шутку,  если только это была шутка. Забава обошлась им довольно дорого: они заплатили  за нее тридцать два фунта.    

– Мы попытаемся все это выяснить. Но сначала разрешите  мне задать вам несколько вопросов, мистер Уилсон. Давно ли служит у вас этот  помощник… тот, что показал вам объявление?    

– К тому времени он служил у меня около месяца.    

– Где вы нашли его?    

– Он явился ко мне по моему объявлению в газете.    

– Только он один откликнулся на ваше объявление?    

– Нет, откликнулось человек десять.    

– Почему вы выбрали именно его?    

– Потому что он разбитной и дешевый.    

– Вас прельстила возможность платить ему половинное  жалованье?    

– Да.