1 2 3 4 

  
   
Артур Кларк
   
Космическая одиссея 2001 года
   
Сборник научно-фантастических произведений
  
  
   
    
КОСМИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ 2001 ГОДА
   
   
    
     
ЧАСТЬ I
     
В ПЕРВОБЫТНОЙ МГЛЕ
    
    
     
      
Глава 1
      
Вымирающие
     
     
Засуха продолжалась десять миллионов лет, и царству ужасных ящеров уже давно пришел конец. Здесь, близ экватора, на материке, который позднее назовут Африкой, с новой яростью вспыхнула борьба за существование, и еще не ясно было, кто выйдет из нее победителем. На этой бесплодной, иссушенной зноем земле благоденствовать или хотя бы просто выжить могли только маленькие, или ловкие, или свирепые. Питекантропы, обитавшие в первобытном вельде, не обладали ни одним из этих свойств; поэтому они отнюдь не благоденствовали, а были, напротив, весьма близки к полному вымиранию. Около полусотни этих существ ютилось в нескольких пещерах на склоне сожженной солнцем долины; по дну ее протекал слабенький ручеек, питаемый снегами с гор, лежавших в трехстах километрах к северу. В особо засушливые годы ручеек исчезал совсем и племя сильно страдало от жажды. Питекантропы всегда голодали, а сейчас попросту умирали от голода.
     
Когда первый слабый проблеск рассвета проник в пещеру, Смотрящий на Луну увидел, что его отец ночью умер. Собственно, он не знал, что Старик был его отцом, — такая связь одного существа с другим была совершенно недоступна его пониманию, но, глядя на иссохшее тело умершего, он ощутил смутное беспокойство — зародыш будущей человеческой скорби. Два детеныша уже скулили, требуя еды, но смолкли, когда Смотрящий на Луну заворчал на них. Одна из матерей сердито огрызнулась в ответ, защищая дитя, которое не могла накормить вдосталь, но у Смотрящего не хватило сил дать самке подзатыльник за ее дерзость. Снаружи уже почти совсем рассвело, и можно было выходить. Смотрящий на Луну подхватил иссохший труп и поволок за собой, пригибаясь, чтобы не задеть за скалу, низко нависшую над входом в пещеру. Выйдя из пещеры, он закинул труп на плечи и выпрямился во весь рост, стоя на задних конечностях, — из всех животных на этой планете только он и его сородичи умели так ходить.
     
Среди подобных себе Смотрящий на Луну казался чуть ли не великаном. Ростом он был почти полтора метра, а весил более сорока пяти килограммов, хотя и был сильно истощен. Его волосатое, мускулистое тело было наполовину обезьяньим, наполовину человечьим, но формой головы он уже больше походил на человека. Лоб у него был низкий, крутые надбровные дуги резко выступали, но гены его уже несомненно несли в себе первые признаки человеческого облика. Он стоял у пещеры, оглядывая раскинувшийся вокруг враждебный мир плейстоцена, и в его взгляде уже было нечто такое, на что не была способна ни одна обезьяна. В этих темных, глубоко посаженных глазах мерцало пробуждающееся сознание — первые ростки разума, который не раскроется до конца еще многие века, а может быть, вскоре и вовсе угаснет навсегда. Признаков опасности не было, и Смотрящий на Луну начал спускаться по крутому, почти отвесному склону от пещеры; ноша на плечах ничуть не мешала ему. Остальные члены стаи, словно ожидавшие сигнала вожака, мигом повылезали из своих пещер, расположенных ниже по склону, и заторопились вниз, к мутным водам ручья, на утренний водопой. Смотрящий на Луну глянул на противоположный берег ручья — не видно ли Других. Но те не показывались. Наверно, еще не вышли из своих пещер, а может, уже пасутся внизу, под горой… Поскольку их нигде не было видно, Смотрящий тут же забыл о них — он не умел думать о нескольких вещах сразу.
     
Прежде всего надо избавиться от Старика. Этим летом было много смертей, в том числе одна в его пещере. Ему нужно было только положить тело там, где он недавно оставил трупик новорожденного младенца, остальное сделают гиены.
     
Они уже ждали его там, где долина расширялась, сливаясь с саванной, будто знали, что он придет. Он положил тело Старика под куст — от прежних не осталось даже костей — и поспешил назад, к своей стае. Никогда более он не вспоминал об отце.
     
Две его самки, взрослые обитатели других пещер, подростки и дети паслись выше по долине меж узловатых, изуродованных засухой деревьев, поедая ягоды, сочные корни и листья и редкие счастливые находки вроде мелких ящериц и грызунов. Только грудные младенцы и слабейшие из стариков и старух оставались в пещерах; если к концу дня, после того как все наедались, удавалось собрать еще немного пищи, можно было покормить и их. Если нет — гиенам вскоре предстояло новое пиршество. Но этот день был удачным. Впрочем, Смотрящий на Луну не был способен сколько-нибудь отчетливо помнить о прошлом и потому не мог сравнивать один день с другим. Сегодня он нашел в дупле засохшего дерева пчелиное гнездо и насладился изысканнейшим лакомством, какое только было известно его сородичам; под вечер, ведя свою стаю домой, он все еще время от времени облизывал пальцы. Правда, его порядком покусали пчелы, но он почти не ощущал укусов. Короче, он был как никогда близок к состоянию полного довольства, насколько оно вообще было для него доступно; он, конечно, еще был голоден, но уже не испытывал слабости. На большее не мог надеяться ни один питекантроп.
     
Ощущение довольства исчезло, когда он подошел к ручью. На противоположном берегу были Другие. Они бывали там каждый день, но от этого его досада отнюдь не становилась меньше. Их было около тридцати, и они ничем не отличались от сородичей Смотрящего. Завидев его, они начали на своем берегу подпрыгивать, махать руками и кричать. Стая Смотрящего на Луну отвечала тем же с другого берега.
     
На том все и закончилось. Питекантропы часто дрались и боролись, но драки их редко приводили к серьезным увечьям. У них не было ни когтей, ни могучих боевых клыков, а тело надежно защищал волосяной покров, поэтому они просто не могли причинить друг другу особого вреда. К тому же у них не было и лишней энергии для столь бесполезных выходок. Рычанием и угрозами можно было куда успешнее утвердить свою точку зрения.
     
Перебранка продолжалась минут пять, а затем оборвалась так же внезапно, как началась, и все принялись пить мутную от глины воду. Честь была удовлетворена, каждая стая утвердила право на владение своей территорией. Покончив с этим важным делом. Смотрящий на Луну и его сородичи отправились дальше, вдоль своего берега. До ближайшего пастбища, где еще можно было кормиться, от пещер было километра два. Здесь же паслись крупные рогатые животные, встретившие их не особенно благосклонно. Прогнать этих животных, увы, было нельзя — на головах у них торчали устрашающие рога-кинжалы, питекантропы же таким природным оружием не обладали.
     
И вот Смотрящий на Луну со своей стаей жевали ягоды, корни и листья, подавляя голодные спазмы в желудках, а вокруг, тесня их с этих пастбищ, разгуливали животные — возможный источник пищи, который им никогда не исчерпать. Но тысячи тонн сочного мяса, гуляющие по саванне и в зарослях, были не только недосягаемы для питекантропов — такую возможность они просто вообразить не могли. И посреди этого изобилия медленно умирали от истощения.
     
К закату стая без особых приключений вернулась в свои пещеры. Раненая самка, остававшаяся дома, радостно заворковала, когда Смотрящий кинул ей густо покрытую ягодами ветку, которую принес с собой, и принялась жадно есть. Как ни малопитательны эти ягоды, они все же помогут ей продержаться, пока заживет рана, нанесенная леопардом, и она сможет снова сама добывать себе пищу.
     
За долиной всходила полная луна, с дальних гор потянул леденящий ветер. Ночь сегодня будет очень холодной. Впрочем, холод, как и голод, мало заботил питекантропов — другой жизни они никогда и не знали. От одной из нижних пещер донеслись вопли и визг, но Смотрящий на Луну даже не шевельнулся; он отлично понял, что там происходит, даже если бы не услышал рычания леопарда. Там, внизу, в ночной тьме, борются и гибнут старик Белоголовый и его семья. У Смотрящего даже не мелькнуло мысли, что он может как-либо помочь соседям. Жестокая логика борьбы за существование не допускала подобных фантазий, и обитатели косогора, хоть все слышали, ни единым возгласом не выразили протеста против убийства сородичей. Все затаились в своих пещерах, чтобы не навлечь беду на себя. Наконец вопли стихли, и тут Смотрящий на Луну услышал знакомые звуки — это леопард волок чье-то тело по камням. Через несколько секунд смолкли и эти звуки леопард покрепче ухватил свою добычу зубами и, без труда неся ее в пасти, бесшумно удалился.
     
Теперь на день-другой эта угроза отодвинулась от обитателей пещер, но при свете холодного Маленького Солнца, которое появлялось на небе только ночами, на них могли напасть и другие враги. Правда, мелкий хищников иногда удавалось отогнать криками и визгом, если их приближение замечали вовремя… Смотрящий на Луну выполз из пещеры, взобрался на обломок скалы, лежащий у входа, и, присев на корточки, стал осматривать долину.
     
Из всех живых существ, обитавших на Земле, питекантропы первыми подняли головы к небу и начали разглядывать Луну. Смотрящий на Луну, когда он был совсем молод, иногда пробовал дотянуться до этого призрачного лика, всплывающего над равниной. Он давно об этом забыл. Дотронуться до Луны ему не удалось ни разу. Теперь, уже в зрелом возрасте, он хорошо понимал, почему у него ничего не выходило. Конечно же, для этого надо сначала найти достаточно высокое дерево и влезть на него.
     
Он то оглядывал долину, то смотрел на Луну, не переставая прислушиваться. Раза два он засыпал, но сон его был настолько чуток, что даже слабейший звук мгновенно будил его. Он прожил уже двадцать пять лет солидный возраст! — но был еще в расцвете сил. Если ему и дальше повезет и он сумеет избежать несчастных случаев — болезней, зубов хищников и голодной смерти, — то, пожалуй, проживет еще с десяток лет. Ночь, холодная и ясная, текла спокойно, без тревог, Луна медленно плыла по небу среди экваториальных созвездий, которых никогда не увидит глаз человека. В пещерах, в чередовании минут беспокойной дремоты и боязливого бодрствования, рождались смутные образы — потом, грядущим поколениям они будут являться в ночных кошмарах. Дважды в эту ночь небосвод пересекла, медленно поднимаясь к зениту и исчезая на востоке, ослепительно светящаяся точка, которая сверкала ярче любой звезды.
    
    
     
      
Глава 2
      
Новый камень
     
     
Незадолго до рассвета Смотрящий на Луну внезапно проснулся. Он очень устал от дневных трудов и бед и спал крепче обычного, но все же при первом слабом шорохе, донесшемся снизу, из долины, мгновенно пробудился.
     
Он присел в зловонной мгле пещеры, всем своим существом вслушиваясь в ночной мир, лежащий снаружи, и в сердце его медленно заполз страх. Ни разу в жизни — а прожил он уже вдвое дольше, чем большинство его сородичей, он не слышал такого звука. Большие кошки подкрадывались бесшумно, только случайный шорох скатившегося из-под лапы комочка земли да треск ветки изредка их выдавали. Это же был непрерывный хруст, который становился все громче. Словно какой-то огромный зверь шел там внизу, в ночи, не таясь и ломая все препятствия. Однажды Смотрящий безошибочно угадал по звуку, что в долине вырывают с корнем кустарник. Так часто делали слоны и динотерии, но вообще-то они передвигались так же бесшумно, как и кошки.
     
А потом раздался звук, который Смотрящий на Луну распознать не мог по той причине, что прозвучал он впервые в истории Земли. Это был лязг металла о камень.
     
Впервые Смотрящий на Луну увидел Новый Камень в слабом свете нарождающегося дня, когда повел свою стаю на утренний водопой. Он почти забыл о всех ночных страхах — ведь после того необычайного звука ничего не случилось — и потому новый странный предмет не вызвал у него ни страха, ни ощущения опасности. Да в нем и не было ничего страшного. Это была прямоугольная глыба раза в три выше Смотрящего, но узкая настолько, что, разведя руки, он мог коснуться ее краев, и состояла она из какого-то совершенно прозрачного вещества. Собственно говоря, ее не так-то просто было и увидеть, если бы восходящее солнце не отражалось в ее гранях. Смотрящий на Луну никогда не видел ни льда, ни даже чистой, прозрачной воды, и ему не с чем было сравнить этот предмет. Но он был, право же, красив, и хотя Смотрящий благоразумно остерегался всего нового, он без долгих колебаний приблизился бочком к Новому Камню. Убедившись, что с ним ничего не случилось, он протянул руку и ощутил холодную твердую поверхность.
     
Несколько минут он напряженно размышлял и нашел блестящее объяснение. Конечно же, это камень; наверно, он вырос здесь за ночь. На Земле многое так появляется. Например, белые мягкие штуки, с виду похожие на речные голыши, тоже выскакивают из земли за время темноты. Правда, те штуки круглые и маленькие, а этот камень большой и граненый… Но ведь философы, более мудрые, чем Смотрящий на Луну, и пришедшие в мир позднее его, также готовы пренебречь фактами, не менее разительно противоречащими их теориям. Применив эту поистине первоклассную методику абстрактного мышления.
     
Смотрящий на Луну за какие-нибудь три-четыре минуты пришел к определенному выводу и немедленно подверг его проверке. Белые круглые мягкие «голыши» очень вкусны (правда, от некоторых можно сильно заболеть). Может быть, и этот, большой, тоже?… Он несколько раз лизнул камень, попытался куснуть его и быстро разочаровался. Еды тут не было никакой — и Смотрящий, как и подобало рассудительному питекантропу, продолжил свой путь к реке и, занявшись очередной перебранкой с Другими, начисто позабыл о кристаллическом монолите.
     
На ближних пастбищах в этот день есть было совсем нечего, и, чтобы немного подкормиться, стае пришлось уйти километров за шесть — восемь от пещер. В час беспощадного полуденного зноя, от которого негде было укрыться, одна из самок послабее упала в обморок. Остальные окружили ее, постояли, сочувственно бормоча и щебеча, — но помочь ей никто не мог. Будь они менее истощены, они, пожалуй, унесли бы ее с собой, но у них просто не было избытка энергии для таких добрых дел. Волей-неволей ее оставили одну — пусть сама попробует выжить, если сумеет. Когда вечером, на обратном пути, они прошли мимо этого места, там не осталось даже костей.
     
При слабом свете гаснущего дня, боязливо озираясь, чтобы не пасть жертвой хищников, рано вышедших на охоту, они торопливо напились воды из ручья и начали подниматься к своим пещерам. До Нового Камня было еще довольно далеко, когда до них донесся звук. Звук этот был едва слышен, но он мгновенно остановил питекантропов, и они неподвижно замерли на тропе, словно парализованные, безвольно разинув рты. Этот нехитрый, бесконечно, до одури повторяющийся вибрирующий звук исходил из кристалла и гипнотизировал всех, кто его слышал. В первый и на ближайшие три миллиона лет последний раз в Африке звучал барабанный бой.
     
Дробь становилась все громче, все настойчивей. Питекантропы начали оцепенело, словно лунатики, продвигаться вперед, притягиваемые источником этого звука. Порой они делали примитивные танцевальные движения — это кровь их откликалась на ритмы, которые их потомкам предстояло создать многие века спустя. Совершенно зачарованные, они сгрудились вокруг монолита, позабыв о всех лишениях прошедшего дня, об опасностях надвигающейся ночи, о голоде, терзающем их желудки. Все громче звучал барабан, все больше сгущались сумерки. И когда тени стали совсем длинными и небо померкло, кристалл засветился. Сначала он утратил прозрачность, помутнел, и его глубина наполнилась млечным сиянием. Неясные, дразняще неузнаваемые призраки возникли и начали скользить в его глубине и под самой его поверхностью. Они слились в светлые и темные полосы; переплетаясь и пересекаясь между собой, эти полосы начали вращаться, словно спицы волшебных колес. Быстрей и быстрей вращались эти светящиеся колеса, и ритм барабанного боя становился все чаще. Питекантропы, окончательно загипнотизированные, разинув рты, уставились на невиданную игру света в кристалле. Они уже начисто позабыли веления инстинктов, унаследованных от предков, и уроки своего жизненного опыта. При обычных обстоятельствах никто из них не осмелился бы задержаться так далеко от своей пещеры в столь позднее время — ведь в окружающих зарослях недвижно замерли темные силуэты и светились глаза ночных хищников, которые приостановили охоту, выжидая, чем все это кончится.
     
Но вот вращающиеся световые колеса начали смыкаться друг с другом, слились в полосы света, которые медленно отступали в глубину, затем полосы раскололись пополам, образовав пары светящихся линий. Дрожа и колеблясь, эти пары наклонялись и пересекались друг с другом под различными медленно изменяющимися углами. Светящиеся сетки линий сплетались и расплетались, и из них складывались и тут же исчезали фантастические, эфемерные чертежи. А зачарованные пленники светящегося кристалла, питекантропы, все глядели и глядели… Им и в голову не приходило, что в эти мгновения неведомая сила исследует их умственные способности, определяет формы и размеры их тел, изучает психические реакции, оценивает их скрытые возможности. Некоторое время все они сидели на корточках, застыв словно окаменевшие. Вдруг один питекантроп, сидевший ближе других к кристаллу, зашевелился. Он не сдвинулся с места, просто его тело освободилось от гипнотического оцепенения, и он задвигался, словно марионетка, управляемая невидимыми нитями. Голова его повернулась направо, потом налево; он молча открыл и закрыл рот, сжал и разжал кулаки. Затем наклонился, схватил длинный стебель и попытался плохо повинующимися пальцами рук завязать его в узел…
     
Казалось, он одержим какой-то внешней силой и тщетно борется против духа или демона, что завладел его телом. Задыхаясь, с выражением ужаса в глазах, он пытался заставить свои пальцы выполнить такие движения, каких ранее не мог и представить.
     
Как он ни старался, ему удалось всего лишь разорвать стебель на несколько частей. И едва только частички стебля упали на землю, властвовавшая над ним сила оставила его и он вновь застыл в тупой неподвижности.
     
Теперь ожил и проделал те же движения другой питекантроп. Этот был моложе, легче приспосабливался, и ему удалось сделать то, что оказалось не под силу старшему. На планете Земля был завязан первый неуклюжий узел…
     
Другие проделали еще более странные, еще более бесполезные движения. Одни протягивали руки вперед и пытались сблизить их так, чтобы концы пальцев соприкоснулись, — сначала они делали это с открытыми глазами, затем зажмурив один глаз. Некоторых непонятная сила заставила разглядывать странные фигуры из пересекающихся линий, мелькающих внутри кристалла; линии непрестанно делились, их становилось все больше, пока они не слились в сплошную серую рябь. А в ушах у всех звучали одни и те же чистые одноголосые звуки; начинаясь на высокой ноте, они быстро понижались и обрывались на нижнем пределе слышимости. Когда подошла очередь Смотрящего на Луну, он почти не испугался. Ощущая, как его мышцы сокращаются и тело движется, повинуясь приказам, исходящим откуда-то извне, он испытывал в основном смутное чувство злой досады.
     
Сам не понимая зачем, он наклонился и подобрал небольшой камень. Распрямившись, он увидел, что рисунок внутри кристалла изменился. Сетки и переменчивые, пляшущие геометрические фигуры исчезли, вместо них появился черный диск, опоясанный несколькими концентрическими кругами. Повинуясь безмолвным приказам, полученным его мозгом, он неуклюже размахнулся и бросил камень. И промахнулся более чем на метр. «Попробуй еще раз» — прозвучал приказ в мозгу. Смотрящий поискал вокруг и нашел еще один камешек. На этот раз он попал в монолит, который откликнулся звоном, гулким, точно удар колокола. В цель он, конечно, не попал, но все же показал лучшую меткость.
     
При четвертой попытке камень ударил всего в нескольких сантиметрах от черной сердцевины мишени. Смотрящий ощутил необыкновенное наслаждение, почти такое же острое, как при сближении с самкой. Потом власть внешней силы ушла; ему ничего не хотелось делать, он просто стоял и ждал, что будет дальше.
     
Так все в стае, один за другим, испытали на себе воздействие странного кристалла. Некоторые справились со своими задачами, но большинство потерпело неудачу, и все были по заслугам вознаграждены: одни содрогнулись от наслаждения, другие — от боли. Теперь внутренность огромного монолита только светилась ровным сиянием; он стоял будто глыба света, врезанная в окружающую тьму. Словно пробудившись ото сна, питекантропы тряхнули головами и зашагали по тропе к своему жилью. Они шли, не оглядываясь назад, не дивясь странному светочу, который указывал путь к их убежищам — и к будущему, пока еще не известному даже звездам.
    
    
     
      
Глава 3
      
Академия
     
     
Смотрящий на Луну и его сородичи совершенно позабыли все, что видели, как только монолит перестал властвовать над их сознанием и проделывать опыты с их телами. На следующее утро, по дороге на пастбище, они прошли мимо, не обратив на него ни малейшего внимания: он уже стал привычной никчемной частью окружающей среды. Он был несъедобен и не мог съесть их, остальное было неважно.
     
Внизу, у ручья, Другие, как обычно, выкрикивали свои бессильные угрозы. Их вожак, одноухий питекантроп, ровесник Смотрящего на Луну и одного с ним роста, только более тощий, решился даже на небольшую вылазку в направлении неприятельской территории: он шагал, громко крича и размахивая руками, чтобы устрашить врага и подбодрить самого себя. Ручей по всей ширине был ему примерно по колено, но чем дальше Одноухий отходил от своего берега, тем неуверенней он себя чувствовал, тем страшнее становилось ему. Очень скоро он замедлил шаг, потом остановился и, наконец, с напускной важностью зашагал назад, к своим соплеменникам. В будничном течении жизни питекантропов больше ничего не изменилось. Стая нашла достаточно пищи, чтобы просуществовать еще один день, и никто не умер.
     
А вечером кристалл снова ожидал их, светясь пульсирующим светом и привлекая тем же звуком. На этот раз, однако, он применил иную, хитроумно измененную, программу.
     
Некоторых питекантропов кристалл совсем оставил в покое — он как бы сосредоточил все внимание на тех, кто подавал наибольшие надежды. К их числу принадлежал и Смотрящий на Луну: он снова почувствовал, будто какие-то пытливые щупальца шарят по дальним закоулкам его мозга. Затем начались видения.
     
Возможно, эти видения явились ему внутри кристаллического монолита, а может быть, они рождались в его мозгу. Так или иначе для Смотрящего на Луну все эти образы были вполне реальны. Только почему-то привычный интуитивный порыв — изгнать чужих из своих владений — оказался совершенно усыпленным.
     
Он увидел мирную семью, совсем такую же, как семьи его сородичей, если не считать одного существенного отличия. Самец, самка и двое детенышей, загадочно привидевшиеся ему, были сыты по горло, гладкие шкуры их лоснились — подобного благоденствия Смотрящий на Луну не мог даже вообразить. Он невольно пощупал свои торчащие ребра — у тех ребра были скрыты в складках жира. Время от времени эти существа, развалившиеся у входа в пещеру и явно довольные жизнью, лениво поворачивались с боку на бок. Здоровенный самец иногда густо и удовлетворенно рыгал.
     
Так продолжалось минут пять, а потом видение исчезло, лишь мерцающие контуры кристалла светились в темноте. Смотрящий на Луну встряхнулся, словно пробудившись ото сна, внезапно сообразил, где он находится, и повел свою стаю к пещерам.
     
У него не осталось сознательного воспоминания об увиденном, но этой ночью, когда он, понуро сгорбившись, сидел у входа в пещеру и чутким ухом ловил шумы окружающего мира, он впервые ощутил пока еще слабую щемящую боль от нового властного чувства. То была смутная неопределенная зависть, какая-то неудовлетворенность жизнью. Он понятия не имел, откуда взялось это чувство, а тем более — как его утолить, но недовольство закралось в его душу, и это было уже первым малым шагом к очеловечиванию.
     
Ночь за ночью Смотрящему на Луну являлась в видении эта четверка раскормленных питекантропов; под конец он стал как-то злобно любоваться ими, и от этого вечный голод мучил его еще сильнее. Само по себе то, что он видел, не могло бы так повлиять на питекантропа, для этого нужно было еще усилить его способность к восприятию. За последние дни в жизни Смотрящего на Луну были пробелы; об этих периодах он ничего не мог бы вспомнить — именно тогда самые атомы его примитивного мозга перестраивались в новые структуры. Если он выживет, эти структуры будут сохранены — его гены передадут их грядущим поколениям. Это была медленная, кропотливая работа, но кристаллический монолит был терпелив. Ни он, ни подобные ему монолиты, разбросанные по половине земного шара, не имели своей целью добиться успеха среди всех объектов, охваченных экспериментом. Какое значение могла иметь сотня неудач, если один-единственный успех способен изменить судьбу всей планеты! До следующего новолуния в стае погибли двое и родился один детеныш. Одна смерть была обычной — от голода, другая случилась во время вечернего ритуала у монолита — один питекантроп, пытаясь тихонько стукнуть одним обломком камня о другой, внезапно упал замертво. Кристалл вмиг погас, и чары, приковывавшие к нему стаю, исчезли. Но упавший питекантроп не очнулся, а наутро от его тела, конечно, ничего не осталось.
     
На следующий вечер сборища вокруг кристалла не было — он все еще анализировал свою ошибку. Стая протрусила мимо него в надвигавшихся сумерках, даже не поглядев в его сторону. Но прошли еще сутки, и кристалл был вновь готов к встрече с ними.
     
Опять появилась четверка упитанных питекантропов, но на сей раз они вели себя престранно. Смотрящего на Луну бросило в дрожь, и он не мог ее унять, ему казалось, что голова его вот-вот лопнет от напряжения, хотелось зажмуриться и ничего не видеть. Но неумолимая сила держала его мозг в своей власти и принудила воспринять урок до конца, хотя все его инстинкты восставали против этого.
     
Эти инстинкты верно послужили предкам питекантропа в эпоху теплых дождей и буйной растительности, когда пищу можно было найти везде — стоило только протянуть руку. Но времена изменились, и унаследованная мудрость прошлого стала безумием. Питекантропы должны были либо приспособиться, либо погибнуть, как погибли до них огромные звери, чьи кости погребены в глубине известняковых холмов. И Смотрящий на Луну не сводил с монолита немигающих глаз, а его мозг был открыт для еще неуверенных, но настойчивых манипуляций таинственной внешней силы. Временами его подташнивало, но тошнота проходила, а голод сосал, не отпуская ни на миг, и руки то и дело бессознательно проделывали движения, которые вскоре должны были предопределить его переход к новому образу жизни. Когда стая бородавочников[1] один за другим, фыркая и хрюкая, пересекала тропу питекантропов, Смотрящий на Луну внезапно застыл на месте. Обычно бородавочники и питекантропы не замечали друг друга, ведь интересы их ни в чем не сталкивались. Как и большинство других животных, не борющихся между собой за одну и ту же пищу, они просто не мешали друг другу.
     
Но теперь вожак стаи питекантропов глядел на бородавочников и неуверенно переминался с ноги на ногу, раздираемый чувствами, которых сам не мог понять. Потом, словно во сне, наклонился и начал шарить по земле он не сумел бы объяснить, что ищет, даже если бы обладал даром речи. Он просто узнает, что ему нужно, если найдет. Он нашел тяжелый заостренный камень длиной в ладонь — держать его в руке было не особенно удобно, но он явно годился. Смотрящий на Луну взмахнул рукой, описал ею круг над головой, удивившись, насколько она потяжелела, и с удовольствием ощутил возросшую силу и власть. Он направился к животному, которое оказалось ближе других. Это был молодой поросенок, глупый даже по невысоким стандартам свиного разума, уголком глаза он увидел приближающегося питекантропа, но вовремя не поостерегся. Стоит ли подозревать это безобидное существо в каких-то недобрых намерениях? И он продолжал беззаботно подрывать пятачком корни травы, пока Смотрящий на Луну ударом каменного молота не погасил теплившуюся в его мозгу слабую искорку сознания. Остальные свиньи продолжали пастись как ни в чем не бывало — так быстро и беззвучно совершилось убийство.
     
Вся стая питекантропов остановилась поглазеть, что делает вожак, и теперь столпилась вокруг него и его жертвы, восхищенная и пораженная. Неожиданно один подобрал окровавленный камень и начал колотить им убитого поросенка. Подхватив палки и камни, оказавшиеся под рукой, к нему присоединились другие; вскоре труп животного превратился в кровавое месиво.
     
Тогда им стало скучно. Некоторые побрели прочь, другие стояли вокруг растерзанной до неузнаваемости добычи — от их решения зависело будущее мира. Прошло на удивление много времени, пока одна из кормящих самок не начала лизать сжатый в пальцах окровавленный камень.
     
А Смотрящему на Луну, хотя ему уже так много было показано, потребовалось еще больше времени, чтобы понять по-настоящему, что отныне ему никогда не придется голодать.
    
    
     
      
Глава 4
      
Леопард
     
     
Орудия, применение которых было запрограммировано кристаллом, были очень просты, и все же они могли изменить этот мир и сделать питекантропов его властелинами. Простейшее из них — камень, зажатый в руке, — во много раз увеличивало силу удара. Затем следовала костяная палица — она удлиняла руку и помогала защищаться от клыков и когтей свирепых хищников. С таким оружием все пригодные в пищу животные, которыми кишела саванна, были доступны питекантропам. Но им нужны были и другие вспомогательные орудия, ибо своими зубами и ногтями они могли расчленять лишь мелкую добычу, вроде кроликов. К счастью. Природа приготовила им великолепные инструменты; нужна была лишь смекалка, чтобы найти их и применить.
     
Во-первых, для них был готов грубый, но очень удобный нож-пила. Модель, созданная Природой, — обыкновенная нижнечелюстная кость антилопы со всеми зубами — отлично прослужит три миллиона лет. Никаких существенных улучшений вплоть до появления стали в нее не внесут. Нашлось и шило, оно же кинжал, — рог газели и, наконец, скребок — нижняя челюсть почти любого мелкого животного.
     
Камень, дубинка, пила, рог-кинжал, костяной скребок были необходимы питекантропам — без этих замечательных изобретений они бы не выжили. Вскоре питекантропы признали эти орудия символами могущества, какими они и были, но понадобилось время, пока их неловкие руки научились — или захотели — их применить.
     
Возможно, когда-нибудь они смогли бы и самостоятельно додуматься до потрясающей, блестящей идеи — воспользоваться естественным «вооружением» животных в качестве искусственных орудий. Но природные условия складывались неблагоприятно для них, и даже теперь бесчисленные опасности подстерегали их в веках, простирающихся впереди. Питекантропам была дарована единственная возможность победить. Другой такой возможности уже не будет. Свою судьбу они, в самом буквальном смысле слова, держали в собственных руках.
     
Луны всходили и закатывались; дети рождались и иногда выживали; слабые, беззубые тридцатилетние старики умирали; леопард по ночам взимал свою мзду; Другие каждый день грозились из-за ручья… а племя Смотрящего на Луну процветало. За один только год он и его сородичи изменились до неузнаваемости.
     
Они оказались прилежными учениками: теперь они умели пользоваться всеми орудиями, которые были им показаны. О голоде они уже не думали, и даже воспоминания о нем начали ускользать из их памяти. Бородавочники, правда, стали побаиваться их и к себе не подпускали, но на равнине паслись десятки тысяч газелей, антилоп и зебр. Все эти и многие другие животные становились добычей начинающих охотников. Теперь, когда питекантропы уже не были постоянно одурманены голодом, у них появилось время для отдыха и даже для мышления, правда, в самой зачаточной форме. Свой новый образ жизни они приняли как нечто должное и никак не связывали его с монолитом, который все еще стоял у тропы, ведущей к ручью. Если бы им довелось когда-либо задуматься о счастливых переменах в их жизни, они, возможно, похвастались бы, что добились этого собственными силами. По правде говоря, они уже позабыли, что можно жить иначе.
     
Однако безупречных утопий нет, были и у этой два существенных недостатка. Во-первых, мародер-леопард, пристрастие которого к питекантропам как будто даже возросло, когда они стали более упитанными. Во-вторых, стая за рекой: Другие ухитрились каким-то образом выжить и наотрез отказывались помирать с голоду.
     
Проблема леопарда вскоре разрешилась, отчасти по воле случая, отчасти в результате серьезной, едва ли не роковой ошибки Смотрящего на Луну. Впрочем, в ту минуту идея ему показалась столь блестящей, что он даже заплясал от радости, и вряд ли стоило его упрекать в том, что он не учел всех последствий.
     
Время от времени у племени еще выпадали черные дни, хотя гибель уже не грозила. Однажды им не удалось добыть мяса, и под вечер Смотрящий на Луну вел своих усталых и сердитых сородичей домой. Впереди уже показались пещеры, и тут, у самого своего порога, они наткнулись на один из редких подарков природы.
     
Близ тропы лежала антилопа — не детеныш, а взрослый самец. У него была сломана передняя нога, он не мог сдвинуться с места, но еще не ослабел, и окружившие его шакалы держались на почтительном расстоянии от острых как кинжалы рогов. Впрочем, они могли позволить себе роскошь терпеливо ждать — они знали, что время работает на них. Они только забыли о возможных соперниках; при появлении питекантропов они отступили, злобно огрызаясь. Питекантропы тоже сначала осторожно окружили животное, держась подальше от его опасных рогов, но затем набросились на него с палицами и камнями. Это нападение было не особенно дружным и организованным; когда несчастное животное наконец испустило дух, уже почти совсем стемнело, и шакалы снова осмелели. Смотрящий на Луну, раздираемый страхом и голодом, только тут сообразил, что все их старания могут пропасть зря. Оставаться на тропе было уже слишком опасно.
     
И тут — не в первый и не в последний раз — он доказал свою гениальность. Огромным усилием воображения он представил себе убитую антилопу в безопасном убежище — в своей пещере! Он поволок ее к уступу, остальные довольно быстро поняли, зачем он это делает, я принялись ему помогать.
     
Знай он, как трудна будет эта задача, он не стал бы и пробовать. Если бы не огромная физическая сила да ловкость, унаследованные от предков, живших на деревьях, ему нипочем бы не втащить тяжелую добычу вверх по крутому склону. Несколько раз, плача от беспомощности, он готов был: бросить ее на полпути, но упорство, столь же могучее, как и чувство голода, подхлестывало его. Сородичи то помогали ему, то мешали; по большей части они просто путались под ногами. Но когда последние отблески заката погасли на ночном небе, задача была выполнена — изодранную и растерзанную тушу антилопы втащили через высокий порог в пещеру, и началось пиршество.
     
…Спустя несколько часов наевшийся до отвала вожак внезапно проснулся. Сам не понимая почему, он присел в темной пещере среди распростертых тел своих тоже сытых по горло сородичей и начал напряженно вслушиваться в ночную мглу снаружи.
     
Он не слышал ни звука, кроме тяжелого дыхания спящих; казалось, весь мир погружен в глубокий сон.
     
В ярком свете высоко стоящей луны белели, словно кости, скалы вокруг входа в пещеру. Даже самая мысль об опасности казалась бесконечно далекой. И вдруг откуда-то снизу донесся слабый звук — по откосу скатился камешек. Превозмогая страх, Смотрящий на Луну подполз к выходу из пещеры и пытливо заглянул вниз, на склон горы под ним. То, что он увидел, сковало его таким ужасом, что он несколько секунд не мог даже пошевельнуться. Всего в десяти шагах светились золотистым светом два глаза, вперившиеся прямо в него. Завороженный этим леденящим взглядом, он в этот миг вряд ли помнил о скрытом темнотой гибком пятнистом теле, плавно и бесшумно скользившем от камня к камню. Леопард никогда еще не забирался так высоко. На сей раз он пренебрег нижними пещерами, хотя наверняка знал, кто в них живет. Его влекла сейчас другая добыча, он шел по следу, образованному на залитом луной склоне каплями крови.
     
Через несколько секунд ночную тишину разорвали тревожные вопли питекантропов в верхней пещере. Леопард яростно зарычал — внезапная атака не удалась. Но он не остановился, он знал, что ему нечего бояться. Он добрался до входа в пещеру и на мгновение задержался на узкой площадке перед ним. Вокруг пахло свежей кровью, и этот запах будил в убогом свирепом мозгу леопарда одно неудержимое желание. Не колеблясь, зверь бесшумно шагнул в пещеру.
     
Это была его первая ошибка — в темноте пещеры после яркого лунного света даже его великолепно приспособленные к ночному видению глаза на миг словно ослепли. Питекантропы могли видеть его лучше, чем он их, хотя бы потому, что его силуэт выделялся на более светлом фоне входного отверстия. Они были, конечно, до смерти испуганы, но уже не так беспомощны, как раньше.
     
Рыча и хлеща направо и налево хвостом, леопард с наглой уверенностью прыгнул в пещеру в поисках сладкой поживы, которая приманила его сюда. На открытом месте он без труда достиг бы цели. Но здесь, в пещере, припертые к стене и побуждаемые отчаянием питекантропы решились на немыслимо дерзкую попытку. К тому же впервые за все время своего существования они располагали средствами, позволяющими им достичь своей цели.
     
На голову леопарда обрушился оглушающий удар, и только тут он почуял неладное. Он наугад отмахнулся передней лапой и, раздирая когтями чье-то живое тело, услышал крик, полный предсмертной муки. И вдруг сильная боль пронзила его самого — что-то острое воткнулось ему под ребра, потом еще и еще раз. Он круто обернулся, пытаясь настичь ответными ударами смутные тени, которые, вопя, метались вокруг. Снова яростный удар, на этот раз по носу. Леопард цапнул зубами что-то, мелькнувшее беловатым пятном перед его глазами, но зубы только скользнули по мертвой кости. А затем последовало нечто совершенно невообразимое я унизительное — его ухватили за хвост и стали тянуть, чуть не отдирая хвост с корнем. Леопард могучим рывком развернулся вокруг себя и, взметнув в воздух своего безрассудно дерзкого мучителя, шмякнул его о стену пещеры. Но как зверь ни бился, ему не удавалось уклониться от града ударов, наносимых со всех сторон примитивными орудиями, которыми теперь владели неуклюжие, но сильные руки питекантропов. В его рычании последовательно отразилась целая гамма чувств — от боли до тревоги и от тревоги до слепого ужаса. Непобедимый охотник обратился в жертву и отчаянно пытался спасти свою шкуру.
     
И тут он сделал вторую ошибку: с перепугу он забыл, где его настигла опасность. А может быть, удары, обрушившиеся на его голову, оглушили или ослепили его. Так или иначе, спасаясь, он опрометью выпрыгнул из пещеры. Снаружи донесся отчаянный сиплый рев. Это ревел леопард, беспомощно кувыркаясь в воздухе. Питекантропам показалось, что прошла вечность, и наконец они услышали глухой стук — это тело леопарда разбилось о каменный выступ на середине откоса, и все смолкло, только прошуршали несколько камешков, соскользнувших вниз. Смотрящий на Луну, опьяненный победой, еще долго приплясывал и бормотал у входа в пещеру. Он безошибочно чуял, что все в мире переменилось, отныне он уже не будет беспомощной жертвой враждебных сил. Наконец он залез в пещеру и впервые в своей жизни проспал всю ночь, ни разу не проснувшись.
     
Наутро они увидели труп леопарда у подножия обрыва. Не сразу они решились подойти к сраженному чудовищу, хотя и знали, что оно мертво, но потом набросились на него, пустив в ход свои костяные ножи и пилы. Работа оказалась нелегкой, и на охоту в этот день не ходили.
    
    
     
      
Глава 5
      
Встреча на рассвете
     
     
Ведя свою стаю к ручью в сером предутреннем свете, Смотрящий на Луну нерешительно остановился у места, показавшегося ему знакомым. Он знал, что здесь чего-то недоставало, но никак не мог вспомнить, чего именно. Впрочем, он не тратил особых усилий на воспоминания — этим утром у него на уме были дела посерьезнее.
     
Огромная кристаллическая глыба исчезла так же загадочно, как и появилась, — подобно грому и молнии, облакам и затмениям светил. Утонув в прошлом, которое для питекантропов не существовало, она уже никогда более не вспоминалась Смотрящему на Луну.
     
Он так и не понял, что сделал для него этот камень, а столпившиеся вокруг сородичи даже не полюбопытствовали, почему их вожак остановился здесь на минутку в утреннем тумане по дороге на водопой.
     
Стоя на своем берегу в извечно нерушимой безопасности своих владений. Другие увидели Смотрящего на Луну и с десяток самцов из его стаи еще издалека — словно оживший силуэтный фриз на фоне рассветного неба. Они тут же разразились обычными выкриками и угрозами, но на сей раз ответа не последовало.
     
Спокойно, решительно, а главное, молча Смотрящий на Луну и его отряд сошли с невысокого пригорка на своем берегу, и, когда они приблизились к воде. Другие внезапно притихли. Их ритуальная ярость схлынула, вытесненная все нарастающим страхом. Они смутно сознавали, что происходит нечто необычное, что сегодняшняя встреча с соседями непохожа на все прежние. Костяные палицы и ножи, которыми были вооружены приближавшиеся, не встревожили Других — они ведь не понимали, для чего эти орудия. Только чутье подсказывало им, что каждый шаг их соперников исполнен новой решимости и угрозы.
     
У самой воды Смотрящий на Луну остановился, и Другие на миг приободрились. Под водительством своего Одноухого они без особого рвения снова начали воинственно вопить. Но через несколько секунд их глазам предстало столь страшное зрелище, что они онемели. Смотрящий на Луну взметнул обе руки вверх, открыв для обозрения свою ношу, которую до того скрывали волосатые тела его сородичей. Он держал в руках толстый сук, на который была насажена окровавленная голова леопарда. Пасть его была широко раскрыта и расперта щепкой, огромные клыки сверкали устрашающей белизной в первых лучах восходящего солнца.
     
Большинство Других оцепенели от страха и не могли шевельнуться, но кое-кто начал медленно пятиться, спотыкаясь на каждом шагу. Этого было довольно, чтобы Смотрящий окончательно осмелел. По-прежнему держа свою растерзанную добычу над головой, он шагнул в воду. Немного поколебавшись, зашлепали вслед за ним по воде и его спутники. Вожак достиг противоположного берега, а Одноухий все еще стоял на прежнем месте. Возможно, он был слишком смел или слишком, глуп, чтобы бежать, а может быть, ему просто не верилось, что и вправду совершается такое неслыханное вторжение. Был ли он героем или трусом, это никак не повлияло на его участь; голова леопарда, сверкнув мертвым оскалом клыков, взвилась над ним и размозжила ему череп, а он так ничего и не понял.
     
Визжа от ужаса, Другие разбежались и попрятались в зарослях. Впрочем, немного погодя они вернулись и вскоре начисто позабыли о своем погибшем вожаке.
     
А Смотрящий на Луну стоял в нерешительности над своей новой жертвой, пытаясь уяснить странное и удивительное открытие: мертвый леопард все еще может убивать! Он стоял и думал. Он стал владыкой мира, и ему еще не совсем было ясно, что делать дальше. Но он что-нибудь придумает.
    
    
     
      
Глава 6
      
Появление человека
     
     
На Земле появилось новое животное; из центральной части Африканского материка оно медленно распространялось по всей планете. Оно было еще столь немногочисленно, что при беглом обследовании его можно было и не заметить среди миллиардов живых существ, которыми кишели и море, и суша. Пока еще ничто не предвещало, что оно добьется процветания или хотя бы просто выживет: в этом мире, где погибло так много более могучих животных, его судьба еще висела на волоске. За сто тысяч лет, прошедших со времени появления в Африке монолитов, питекантропы не придумали ничего нового. Но сами они начали изменяться и выработали навыки, какими не обладало больше ни одно животное. Костяные палицы приумножили их силу и удлинили их руки; они уже не были теперь беззащитны против хищников, с которыми им приходилось состязаться. У мелких они могли отнять добычу, а тех, что побольше, заставили остерегаться, а иногда и обращали в бегство. Крупные зубы питекантропов постепенно становились мельче, потому что теперь они были уже не так нужны. Их кое в чем уже заменял камень с острыми гранями, которым можно было выкапывать съедобные корни, резать жесткое мясо и сухожилия, и эта новая возможность повлекла за собой неисчислимые последствия. Питекантропам, у которых стерлись или сломались зубы, уже не грозила голодная смерть — даже самые примитивные орудия могли продлить их жизнь на много лет. А по мере того как становились короче клыки, менялся и весь склад их лица — все меньше выпячивались нос и верхняя губа, теперь они могли издавать ртом больше разнообразных звуков. До речи было еще больше миллиона лет, но первые шаги в этом направлении были уже сделаны.
     
А потом начал меняться окружающий мир. Четырьмя могучими волнами прокатились ледниковые периоды, оставив на всей Земле свой след; гребни этих волн отстояли друг от друга на двести тысяч лет. За пределами тропиков ледники уничтожили тех, кто слишком рано покинул родину своих предков; они смели с лица Земли все живое, что не умело приспособиться к новым условиям.
     
Когда льды отступили, не стало и многих древних представителей органической жизни, в том числе и питекантропов. Но в отличие от других животных они оставили потомков — они не вымерли, а преобразились. Орудия, сделанные их руками, переделали их самих. Работая дубинками и кремневыми ножами, их руки приобретали ловкость, какой не обладал никто больше во всем животном царстве, и эта ловкость позволила им изготовлять еще более совершенные орудия, которые в свою очередь развивали их мозг и конечности. Это был нарастающий, самоускоряющийся процесс, и он в конечном итоге создал Человека. Первые люди в точном смысле этого слова располагали орудиями, лишь немногим совершеннее тех, что были у их предков миллион лет назад, но пользовались ими уже гораздо искуснее. Кроме того, неведомо когда, в незапамятные времена, они изобрели самое важное орудие, незримое и неосязаемое. Они научились говорить и тем самым добились первой великой победы над Временем. Теперь каждое поколение получило возможность передавать свои знания и опыт следующему, молодому, я каждый новый век становился обладателем всего открытого и познанного предыдущими. В отличие от животных, которым было ведомо только настоящее, Человек обрел прошлое и начинал искать пути к достижению будущего. Постепенно он учился также использовать силы природы; подчинив себе огонь, он заложил основы первичной технологии и высоко поднялся над миром животных, из которого вышел сам. Прошло время, и камень сменился бронзой, бронза — железом. На смену охоте пришло земледелие. Выросшее из стаи племя положило начало селению, селения разрастались в города. Человек научился увековечивать речь знаками на камне, затем на глине, затем на папирусе. Потом он придумал философию и религию. И заселил небо богами.
     
Тело его становилось все беззащитней, а орудия нападения — все более устрашающими. Пуская в ход камень, бронзу, железо и сталь, он испытал весь набор орудий, могущих колоть и резать, и весьма рано научился поражать свои жертвы на расстоянии. После копья, лука и пушки ядерная ракета, наконец, дала ему в руки оружие неограниченной мощи. Без оружия, хотя он часто обращал его во вред себе, Человек никогда не завоевал бы Землю. Но теперь само существование оружия грозит Человеку гибелью.
    
   
   
    
     
ЧАСТЬ II
     
ЛМА-1
    
    
     
      
Глава 7
      
Специальный рейс
     
     
Сколько бы ни приходилось покидать Землю, подумал доктор Хейвуд Флойд, — все равно всякий раз волнуешься не меньше. Он побывал на Марсе, трижды — на Луне, а на различные космические станции летал так часто, что давно уже сбился со счету. И все же теперь, когда близился момент старта, он ощутил, как нарастает в нем напряжение, какое-то изумленно-благоговейное чувство, ну и, конечно, самое обыкновенное волнение, как у новичка перед первым космическим «крещением». Реактивный самолет, домчавший его сюда из Вашингтона после полуночной беседы с президентом США, начал круто снижаться над местностью, облик которой, хотя и был знаком всему миру, все же оставался не менее волнующим. Здесь, внизу, на протяжении тридцати пяти километров вдоль побережья Флориды высились памятники первых двух поколений Эры завоевания космоса. Дальше к югу мерцающими красными огнями были очерчены силуэты гигантских опорных мачт «сатурнов» и «нептунов», которые вывели людей на межпланетные трассы и стали ныне достоянием истории. Еще дальше, у самого горизонта, в лучах солнца огромной серебряной башней сверкала последняя ракета «Сатурн V», сохраненная как национальный монумент и почти два десятилетия служившая местом паломничества. Неподалеку от нее рукотворной горой вырисовывался на фоне неба исполинский массив Корпуса сборки ракет — он и по сей день оставался крупнейшим зданием на Земле.
     
Но все это было уже достоянием прошлого, а доктор Флойд летел в будущее. Когда самолет пошел на посадку, Флойд увидел внизу множество зданий, длинную посадочную полосу, а дальше, широким черным шрамом рассекая Флоридскую равнину, тянулась огромная пусковая эстакада с несколькими рядами параллельных направляющих. На стартовом конце ее в окружении машин и кранов лежал, готовясь к прыжку в небо, космолет, ярко освещенный прожекторами. В быстрой смене скоростей и высот Флойд на мгновение утратил ощущение масштабов, и космолет показался ему крохотной серебристой мошкой, выхваченной из ночной тьмы лучом карманного фонаря. Но маленькие фигурки, суетившиеся вокруг, тотчас вернули ему истинное представление о размерах корабля. Между концами резко скошенных крыльев было, наверно, не меньше шестидесяти метров. «И эта гигантская машина, — с удивлением, но и не без гордости подумал Флойд, — готовится для меня одного!» На его памяти это был первый космический полет для доставки на Луну всего лишь одного человека. Хотя было уже два часа ночи, на пути от самолета до залитого светом космического корабля «Орион III» доктора Флойда перехватила группа репортеров. Кое-кого из них он узнал — для него как председателя Национального совета по астронавтике пресс-конференции были неотъемлемой частью повседневной жизни.
     
— Доктор Флойд? Я Джим Форстер из «Ассошиэйтед ньюс». Не скажете ли нам несколько слов о цели вашего полета?
     
— К сожалению, не могу.
     
— Но ведь несколько часов назад вы беседовали с президентом.
     
— А, это вы, Майк. Хелло! Боюсь, что вас напрасно подняли с постели. Никакой информации не будет.
     
— Может быть, вы хотя бы подтвердите или опровергнете слухи о том, что на Луне вспыхнула какая-то эпидемия? — спросил один из телевизионных репортеров, ухитрившийся протиснуться поближе к Флойду и все время державший его в поле зрения своей портативной камеры.
     
— Очень жаль, но не имею возможности, — ответив Флойд, покачав головой.
     
— А как насчет карантина? — спросил другой репортер. — Когда его снимут?
     
— Комментариев не будет.
     
— Доктор Флойд, — тоном, не допускающим отказа, спросила хрупкая, но весьма решительная дама из газеты, — чем объясняется полное прекращение информационных передач с Луны? Это связано с политической обстановкой?
     
— Какую именно политическую обстановку вы имеете в виду? — сухо бросил Флойд.
     
В группе журналистов послышались смешки. Флойд направился к лифтовой башне, оставив своих преследователей позади запретного барьера.
     
— Счастливого пути, доктор! — крикнул кто-то из них.
     
У входа в салон его приветствовала блещущая свежестью стюардесса:
     
— С добрым утром, доктор Флойд. Я мисс Симмонс. Приветствую вас на борту нашего корабля от имени капитана Тайнза и второго пилота, первого помощника капитана, Балларда.
     
— Благодарю вас, — улыбнулся Флойд, дивясь про себя, почему у всех стюардесс голос безжизненный, словно у гидов-автоматов. — Старт через пять минут, — сообщила она, обводя гостеприимным жестом пустой салон на двадцать пассажиров. — Можете занять любое место, но капитан Тайнз рекомендует вам сесть в крайнем левом кресле первого ряда, у иллюминатора, — оттуда удобно наблюдать все этапы старта и посадки.
     
— Пожалуй, я так и сделаю, — согласился Флойд.
     
Стюардесса еще немного посуетилась вокруг него и удалилась в свою кабину в конце салона.
     
Флойд уселся в кресло поудобнее, застегнул ремни на поясе и на плечах и закрепил свой портфель в соседнем кресле. Через мгновение мягким щелчком включился репродуктор.
     
— С добрым утром, — послышался голос мисс Симмонс. — Мы следуем специальным рейсом номер три с мыса Кеннеди на Космическую станцию номер один.
     
Она, видимо, решила совершить ради своего одинокого пассажира полный предстартовый ритуал, и Флойд не мог удержаться от улыбки, слушая, как неумолимо она выкладывает всю информацию, которую положено сообщать пассажирам.
     
— Наш полет будет длиться пятьдесят пять минут. Максимальное ускорение составит два «же», состояние невесомости продолжится тридцать минут. Прошу не покидать кресла до тех пор, пока не зажжется табло с разрешающей надписью.
     
Флойд, полуобернувшись, крикнул:
     
— Спасибо!
     
Он успел увидеть несколько смущенную, но очаровательную улыбку. Флойд откинулся на спинку кресла, расслабил мышцы. Этот полет обойдется налогоплательщикам примерно в миллион с лишним долларов. Если затраты окажутся неоправданными, его, Флойда, сместят с занимаемого поста. Впрочем, он всегда может возвратиться в университет и вновь заняться вопросами происхождения планет.
     
— Автоматический предстартовый контроль закончен, полет разрешен. — послышался в репродукторе голос капитана с типичными для радиодикторов успокаивающими интонациями. — Старт через одну минуту. Как всегда, эта минута показалась часом. С острым вождением Флойд вспомнил, какие могучие силы дремлют где-то рядом с ним и ждут своего высвобождения. В топливных баках двух ракет и электроаккумуляторах пусковой катапульты была сосредоточена энергия мощной ядерной бомбы. И вся она будет затрачена только на то, чтобы забросить его всего на триста пятьдесят километров от Земли.
     
Никаких устаревших предстартовых отсчетов, вроде «пять-четыре-три-два-один», теперь не производилось. Слишком дорого они стоили человеческим нервам.
     
— Старт через пятнадцать секунд. Вам будет легче, если вы начнете глубоко дышать.
     
Это было правильно как с психологической, так и с физиологической точки зрения. Когда катапульта начала разгонять свой тысячетонный снаряд, чтобы взметнуть его над Атлантикой, Флойд был настолько заряжен кислородом, что чувствовал себя готовым к любым испытаниям. Определить момент отрыва от катапульты и начала полета он не смог, но включение двигателей первой ступени на полную мощность дало о себе знать удвоенным ревом и резким нарастанием силы тяжести, вдавливавшей Флойда все глубже и глубже в кресло. Ему хотелось глянуть в иллюминатор, но было трудно даже повернуть голову. И в то же время он не ощущал никакого неудобства, напротив, нарастающее ускорение и рев двигателей порождали в нем чувство необычайного блаженства. Совершенно оглушенный, с учащенно бьющимся сердцем, Флойд давно уже не испытывал такого наслаждения жизнью, как сейчас. Он снова был молод и счастлив, ему хотелось громко петь — и он вполне мог себе это позволить, поскольку его все равно никто бы не услышал. Но приподнятое настроение мигом схлынуло, как только он вспомнил, что покидает Землю и всех, кого любит. Там, внизу, оставались трое детей, осиротевших десять лет назад, когда его жена отправилась в тот роковой полет в Европу… Неужели прошло уже десять лет? Не может быть! Да, десять лет… Пожалуй, ради детей ему следовало жениться во второй раз…
     
Он почти утратил ощущение времени, но вдруг давление и шум резко спали и в репродукторе послышалось: «Готовимся к отделению первой ступени. Пошла!»
     
Флойд почувствовал слабый толчок. И тут ему вспомнилась цитата из Леонардо да Винчи, одно время висевшая на стене в помещении НАСА:
     
«Великая птица совершает свой полет на спине другой великой птицы, неся славу тому гнезду, где она родилась».
     
Ну что ж, вот великая птица уже и летит там, куда не достигали мечты Леонардо, а ее усталая спутница плавно опускается назад, на Землю. Описав кривую в пятнадцать тысяч километров, опустевшая первая ступень войдет в атмосферу и, постепенно тормозясь, приземлится на мысе Кеннеди. Через несколько часов, после проверки и повторной заправки, она вновь будет готова поднять на своей спине новую птицу к тем сверкающим высям вечного молчания, которых сама никогда не достигнет. Осталось меньше полпути до выхода на орбиту. «Дальше полетим на своих», — подумал Флойд. Заревели двигатели второй ступени, опять возникло ускорение, но на сей раз тяга была гораздо слабее — он ощущал почти нормальную силу тяжести. Впрочем, ходить все равно было невозможно, поскольку «верх» был на передней стене салона. Если бы Флойду вздумалось выбраться из кресла, он упал бы и разбился о заднюю стену.
     
Ощущение было не особенно приятным — казалось, корабль стоит на хвосте, а все кресла салона укреплены на отвесной стене, причем кресло Флойда — на самом верху…
     
Пока он усердно пытался преодолеть этот обман чувств, за стенами корабля бесшумно взорвался рассвет.
     
За считанные секунды корабль пронесся через багровые, розовые, золотистые, голубые преддверия дня и вторгся в царство пронзительного света. Хотя стекла иллюминаторов были густо окрашены, чтобы ослабить сияние Солнца, первые лучи его, медленно скользившие по салону, на несколько минут почти ослепили Флойда.
     
Он прикрыл глаза от косых лучей ладонями и попытался поглядеть в иллюминатор. Снаружи, словно раскаленное добела, сверкало круто скошенное назад крыло корабля. За его кромкой была чернильная мгла, в этой мгле должно сиять множество звезд, но увидеть их Флойд не мог. Сила тяжести медленно убывала — корабль выходил на орбиту, и подача топлива в двигатель снижалась. Грохот постепенно перешел в приглушенный рев, затем в слабое шипение и наконец смолк. Если бы не застегнутые ремни, Флойд всплыл бы над своим креслом; впрочем, желудок вел себя так, будто он действительно собирается всплыть. Оставалось только надеяться, что таблетки, принятые полчаса назад и в пятнадцати тысячах километров отсюда, подействуют, как предусмотрено в их описании. «Космическая болезнь» была у Флойда только один раз за всю его карьеру, но и этого было предостаточно.
     
В репродукторе прозвучал твердый, уверенный голос пилота: «Прошу соблюдать правила поведения при невесомости. Через сорок пять минут мы отшвартуемся у Космической станции номер один». Появилась стюардесса. Она шла по узкому проходу справа от тесно расположенных кресел медленно и плавно, будто плыла, с трудом отрывая ноги от пола, словно его поверхность была покрыта клеем. Она не сходила с ярко-желтой ковровой дорожки из велкро, которая тянулась по всему проходу на полу — и на потолке. Эта дорожка и подошвы туфель стюардессы были покрыты множеством мельчайших крючков и сцеплялись друг с другом, как репьи. Такое приспособление для ходьбы в условиях свободного падения в пространстве очень помогало непривычным к невесомости пассажирам.
     
— Не хотите ли чаю или кофе, доктор Флойд? — весело спросила она.
     
— Нет, спасибо, — улыбнулся Флойд.
     
Когда ему приходилось сосать питье из пластмассовых тюбиков, он неизменно чувствовал себя грудным младенцем. Он открыл свой портфель и собрался достать бумаги, но стюардесса все еще продолжала стоять подле него с озабоченным выражением лица.
     
— Доктор Флойд… Можно задать вам одни вопрос?
     
— Да, конечно, сказал он, взглянув на нее поверх очков.
     
— Мой жених работает геологом на базе Клавий, — заговорила стюардесса, тщательно выбирая слова, — и вот уже вторую неделю я не имею от него никаких вестей.
     
— Сочувствую вам. Может быть, он выехал с базы и с ним временно нет связи?
     
Она покачала головой:
     
— Нет, он меня всегда предупреждает о таких поездках. Представляете, как я беспокоюсь… А тут еще слухи… Правда, что на Луне эпидемия?
     
— Ну, если там и случилось что-либо подобное, то никаких оснований для тревоги нет. Вспомните: в 1998 году на Луне тоже объявили карантин, когда там появился мутантный вирус гриппа. Переболело много людей, но ведь никто не умер… Простите, но это все, что я могу вам сказать, — добавил он твердо.
     
Мисс Симмонс пленительно улыбнулась и распрямилась.
     
— Спасибо и на том, доктор. Простите за беспокойство.
     
— Да что вы, никакого беспокойства, — любезно, но не вполне искренно ответил Флойд и погрузился в бесчисленные технические доклады (как всегда, на последние минуты осталась груда накопившихся бумаг). На Луне ему явно некогда будет их читать.
    
    
     
      
Глава 8
      
Встреча на орбите
     
     
Получасом позднее пилот объявил:
     
— Через десять минут причалим. Прошу проверить надежность креплений к креслу.
     
Флойд повиновался приказу, потом убрал бумаги. Было бы по меньшей мере неблагоразумно заниматься чтением во время того акта небесной акробатики, какой всегда разыгрывается на последних сотнях километров перед стыковкой со станцией. Лучше закрыть глаза и отдохнуть, расслабив мышцы, пока короткие вспышки коррекционных двигателей будут рывками дергать корабль.
     
Через несколько минут в иллюминаторе впервые показалась Космическая станция номер один. До нее оставалось не больше десятка километров. Полированные металлические поверхности медленно вращающегося трехсотметрового колеса сверкали в лучах Солнца. Неподалеку от станции в дрейфе на той же орбите «лежал» космоплан «Титов V», а рядом с ним — почти шарообразный «Ариес-1В», рабочая лошадка космоса; с одной стороны у него торчали четыре короткие посадочные «ноги» — амортизаторы для прилунения.
     
«Орион III» подходил к Станции с внешней, несколько большего радиуса орбиты, и перед Флойдом открылась озаренная Солнцем поверхность Земли во всей своей красе и живописности. С высоты 350 километров он мог видеть большую часть Африканского континента и Атлантический океан. Несмотря на значительную облачность, он легко узнал зелено-голубые очертания Золотого берега.
     
Осевая часть Станции с выдвинутыми вперед причальными направляющими медленно плыла навстречу кораблю. В отличие от всего огромного колеса эта центральная его часть не вращалась или, если угодно, вращалась в обратную сторону со скоростью, точно равной скорости вращения колеса. Благодаря этому прибывающий корабль мог стыковаться с нею для обмена грузом и пассажирами, не подвергаясь вращению, весьма нежелательному при этой операции.
     
Еле ощутимый толчок возвестил о том, что корабль причалил. Снаружи донеслись скрежет и лязг металла, затем коротко зашипел воздух — это уравнивалось давление в шлюзе. Через несколько секунд герметическая дверь шлюза раскрылась, и в салон вошел человек в светлых узких брюках и рубашке с короткими рукавами — этот костюм стал почти формой персонала Станции.
     
— Рад с вами познакомиться, доктор Флойд. Я Ник Миллер, офицер Службы безопасности Станции. Мне приказано охранять вас до отбытия лунного шаттла.
     
Они пожали друг другу руки. Флойд, улыбаясь, обратился к стюардессе: — Передайте, пожалуйста, капитану Тайнзу привет и мою признательность за спокойный полет. На обратном пути мы с вами, наверно, увидимся.
     
С величайшей осторожностью — последний раз он летал больше года назад, и теперь ему требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к внеземным условиям, — он, перехватываясь руками, протянул себя через шлюз в большую цилиндрическую камеру на оси Космической станции. Изнутри камера была покрыта мягкой амортизирующей обивкой, в которую были заглублены ручки. Флойд крепко уцепился за одну из них, и камера начала вращаться, сперва очень медленно, потом быстрее, пока скорость ее вращения не совпала со скоростью всего колеса. И по мере того как камера набирала угловую скорость, он начал отчетливее ощущать прикосновение гравитации, сперва совсем слабой; постепенно его все с большей силой притягивало к цилиндрической стене камеры. Вдруг, словно по волшебству, стена превратилась в искривленный пол, и вот уже Флойд стоит на нем, неуверенно и тихо покачиваясь во все стороны, словно стебель водоросли под волнами. Им завладела центробежная сила, порожденная вращением станции; еще очень слабая здесь, у оси, она возрастала по мере приближения к наружному «ободу». Из осевой камеры Флойд, следуя за Миллером, пошел вниз по винтовой лестнице. Вначале вес его был столь незначителен, что приходилось хвататься за перила и делать некоторое усилие, чтобы спускаться. Лишь в залах для пассажиров, которые находились на самом «ободе» огромного вращающегося колеса, Флойд приобрел достаточный вес, позволивший ему почти нормально управлять своими движениями. Залы были заново отделаны со времени его последнего посещения, в них появились некоторые дополнительные удобства. Маленькие столики со стульями для отдыха, ресторан и почта были тут и раньше, теперь прибавились еще и парикмахерская, бар, кинотеатр, а также киоск с сувенирами, в котором продавались фотографии и «слайды» лунных и земных ландшафтов и куски «лунников», «рейнджеров» и «сервейоров» с гарантией подлинности, изящно обрамленные пластиком и грабительски дорогие.
     
— Не хотите ли чего-нибудь, пока мы ждем? — спросил Миллер. — Посадка будет примерно через полчаса.
     
— Не возражал бы против чашки кофе. Сахару — два куска. И еще мне нужно позвонить на Землю.
     
— Пожалуйста. Кофе я сейчас добуду, а телефоны вон там.
     
Нарядные телефонные будки находились всего в нескольких шагах от барьера, в котором были два входа с вывесками «Добро пожаловать в сектор США» и «Добро пожаловать в советский сектор». Объявления под вывесками на английском, русском, китайском, французском, немецком и испанском языках гласили:
     
      
Просим предъявить: паспорт.
      
Визу,
      
Медицинское свидетельство,
      
Разрешение на полет,
      
Декларацию о багаже с указанием веса.
     
     
Была некая отрадная символичность в том, что пассажиры, едва пройдя через любой из контрольных входов в барьере, имели право вновь свободно общаться. Разделение на секторы было чисто формальным. Убедившись, что зональный вызывной сигнал для США был по-прежнему «81», Флойд отстучал на клавишах двенадцатизначный номер своего домашнего телефона, опустил в прорезь автомата пластиковый универсальный кредитный жетон, и через тридцать секунд его соединили с домом. В Вашингтоне еще спали, до рассвета там оставалось несколько часов, но он никого и не собирался будить. Экономка услышит его слова, записанные на рекордере, когда проснется.
     
— Мисс Флеминг, это доктор Флойд. Простите, что пришлось так спешно уехать. Будьте любезны, позвоните ко мне на службу и попросите забрать мою машину. Она стоит в аэропорту Даллес, а ключ у старшего диспетчера, мистера Бейли. Затем позвоните в загородный клуб Чеви-Чейс и сообщите для передачи секретарю, что я никак не смогу участвовать в теннисном матче в следующую субботу. Передайте мои извинения — боюсь, что они на меня рассчитывают. И еще позвоните в «Даунтаун электроникс» и скажите им, если они не починят видеофон в моем кабинете хотя бы к среде, пускай вовсе забирают эту чертову машинку!
     
Он перевел дыхание и попытался сообразить, какие еще затруднения могут возникнуть за время его отсутствия.
     
— Если у вас почему-либо не хватит денег, звоните на службу, они сумеют срочно связаться со мной. Впрочем, я, возможно, буду так занят, что не отвечу… Передайте детям, что папа их любит и вернется, как только освободится. О, черт! Тут появился человек, которого я не хочу видеть… Позвоню с Луны, если смогу. До свидания! Флойд попытался, пригнувшись, выскользнуть из будки, но было уже поздно: через выход из советского сектора прямиком к нему направлялся член Академии наук СССР доктор Дмитрий Мойсевич. Дмитрий был одним из лучших друзей Флойда, но именно поэтому Флойд меньше, чем с кем-либо другим, хотел столкнуться с ним здесь и в данную минуту.
    
    
     
      
Глава 9
      
Лунный шаттл
     
     
Русский астроном был высок, строен и светловолос, с лицом без единой морщинки — ему никак нельзя было дать пятидесяти пяти лет, тем более что последние десять лет он провел на строительстве гигантской радиообсерватории на обратной стороне Луны, где трехтысячекилометровая толща скальных пород защищала от электронного беспутства Земли.
     
— Ну, знаете ли, Хейвуд, — сказал он, крепко пожимая руку американцу, — Вселенная поистине тесна! Что у вас нового? Как поживают ваши симпатичные ребята?
     
— У нас все хорошо, — дружелюбно, но несколько растерянно ответил Флойд. — Мы часто вспоминаем, как славно погостили у вас прошлым летом. Ему было стыдно, что он не мог сказать об этом более искренно — им действительно доставил очень много радостей недельный отдых в Одессе, куда их пригласил Дмитрий во время одного из своих вылетов на Землю.
     
— А сейчас вы, полагаю, на Луну? — спросил Дмитрий.
     
— Гм, д-да… Стартуем через полчаса, — ответил Флойд. — Вы знакомы с мистером Миллером?
     
Офицер Службы безопасности как раз вернулся и остановился в почтительном отдалении, держа в руках пластиковую чашку с кофе.
     
— Конечно. Но прошу вас, мистер Миллер, поставьте эту чашку. У доктора Флойда осталась последняя возможность выпить виски в цивилизованных условиях, и упустить ее просто грешно. Нет-нет, я настаиваю.
     
Они последовали за Дмитрием из главного зала для отдыха в смотровой отсек и через минуту уже сидели за столом в тускло освещенном уголке, созерцая движущуюся панораму звездного неба. Космическая станция совершала один оборот в минуту, и центробежная сила, порождаемая этим медленным вращением, создавала искусственное тяготение, равное лунному. Это был, как установили исследования, наилучший компромисс между земным тяготением и полной невесомостью. К тому же пассажиры, летящие на Луну, получали здесь возможность, так сказать, гравитационной акклиматизации. За почти невидимыми стеклами иллюминаторов немой чередой проплывали Земля и звезды. Та сторона колеса, где они сидели, была обращена в сторону, противоположную Солнцу, иначе слепящий свет не позволил бы и глянуть в иллюминаторы. Даже сейчас в сиянии Земли, заслонившей полнеба, тускнели почти все звезды, кроме самых ярких. Но Земля уже начала гаснуть — Станция неслась по орбите к ночной стороне планеты, через несколько минут она будет видна только как огромный черный диск, испещренный огнями городов, и тогда небом завладеют звезды.
     
— Скажите-ка, Хейвуд, — заговорил Дмитрий, быстро разделавшись с первой порцией виски и вертя в руках бокал со второй, — что это за эпидемия вспыхнула в американском секторе? Я хотел было заглянуть туда во время этой поездки, но мне ответили: «Не можем разрешить, профессор. У нас объявлен строгий карантин впредь до особого распоряжения». Нажимал на все кнопки, но ничего не вышло. Вы-то мне скажете, что там у вас происходит?
     
Флойд мысленно простонал: «Опять начинается… Господи, скорей бы уж залезть в этот шаттл и умотать на Луну!»
     
— Этот, э-э, карантин — обычная мера предосторожности, — с опаской заговорил он. — Мы, собственно, не очень уверены, нужен ли он в действительности, но рисковать не считаем возможным.
     
— Да что это за болезнь? Какие у нее симптомы? Откуда она, неужели внеземная? Может быть, вам нужна помощь нашей Медицинской службы?
     
— Прошу прощения, Дмитрий, нас просили пока ничего не разглашать. Спасибо за предложение, но мы сами справимся.
     
— Гм, — хмыкнул Мойсевич, которого слова Флойда явно ни в чем не убедили, — чудно что-то: зачем именно вас, астронома, посылают на Луну ликвидировать эпидемию?…
     
— Я столько лет не занимаюсь астрономией, что стал уже бывшим астрономом. Теперь я научный эксперт, а это означает, что одинаково мало знаю обо всем на свете.
     
— Но вы уж наверняка знаете, что такое ЛМА-1?
     
Миллер чуть не подавился своим виски. Однако Флойд был сделан из материала покрепче; он взглянул старому другу прямо в глаза и невозмутимо переспросил:
     
— ЛМА-1? Какое странное сокращение! Где вы его слышали?
     
— Ладно, не пытайтесь меня дурачить! — отрезал русский астроном. — Но если наткнетесь на орешек, который окажется вам не по зубам, надеюсь, вы не дотянете до того, что придется кричать «караул», когда будет уже слишком поздно?
     
Миллер многозначительно взглянул на часы.
     
— Через пять минут надо быть на корабле, доктор Флойд, — сказал он. — Нам, пожалуй, пора.
     
Флойд хорошо знал, что у них в запасе добрых двадцать минут, но поспешно вскочил. Даже чересчур поспешно — он забыл, что тяготение здесь в шесть раз меньше земного. Судорожно ухватившись за стол в последнее мгновение, он едва предотвратил незапланированный «взлет».
     
— Очень рад был повидаться с вами, Дмитрий, — сказал он, несколько покривив душой, — Желаю благополучно добраться до Земли. Я позвоню вам, как только вернусь.
     
Когда они вышли из зала отдыха и прошли контроль американского сектора, Флойд с облегчением вздохнул:
     
— Ф-фу! Едва вывернулся. Спасибо, что выручили, Миллер.
     
— Знаете что, доктор? — задумчиво проговорил офицер, — Хотел бы я надеяться, что русский не прав. — В чем?
     
— В том, что мы наткнемся на орешек не по зубам.
     
— Именно это я и намерен выяснить в ближайшие дни, — решительно ответил Флойд.
     
Через сорок пять минут лунный транспорт «Ариес-1В» отвалил от Станции. В этом не было ничего похожего на грохот и ярость земных стартов. Флойд едва услышал отдаленный свистящий звук, когда реактивные двигатели малой тяги метнули электризованные струи плазмы в безвоздушное пространство. Тяга продолжалась минут пятнадцать; ускорение было настолько слабым, что при желании он мог легко встать с кресла и пройтись по салону. Но вот ощущение тяги исчезло. Корабль освободился от власти земного тяготения, которое владело им, пока он был пришвартован к Станции. Он порвал узы тяжести и стал свободной, независимой планетой, совершающей путь вокруг Солнца по своей собственной орбите. Салон, находившийся в единоличном распоряжении Флойда, был рассчитан на тридцать пассажиров. Непривычны были и вызывали острое чувство одиночества десятки пустых кресел вокруг и ни с кем не разделенное внимание стюарда и стюардессы, да еще двух пилотов и двух бортинженеров. Флойд задумался: вряд ли когда-либо в истории на поездку одного человека тратилось так много денег и едва ли это когда-нибудь повторится. Ему припомнились циничные слова одного из наиболее беспутных «наместников бога на Земле»: «Мы получили папский престол, а теперь насладимся всем, что он дает». Ну что ж, он, Флойд, тоже будет наслаждаться этим полетом и блаженным состоянием невесомости. Вместе с ощущением тяжести его покинули, во всяком случае на время, почти все заботы. Кто-то сказал, что в космосе человеком может владеть страх, но уж никак не озабоченность. Пожалуй, это верно. Что касается стюардов, то они, видно, решили кормить его непрерывно на протяжении всех двадцати четырех часов перелета, и ему приходилось поминутно отклонять предложения «что-нибудь съесть». Вообще говоря, вопреки мрачным предсказаниям первых астронавтов, есть в условиях невесомости было не так уж затруднительно. Флойд сидел за обыкновенным столом, тарелки на столе были закреплены, как на морских судах во время качки. В каждое блюдо было добавлено что-нибудь клейкое, чтобы еда не сорвалась с тарелки и не пошла плавать по салону. Так, котлету удерживал густой соус, а салат подавали с клейкой подливкой. При некотором навыке и осторожности можно было справиться почти с любыми блюдами; настрого запрещались здесь только горячие супы и чересчур рассыпчатые торты и печенье. С напитками, конечно, дело обстояло иначе жидкости подавались только в пластиковых тубах, и их приходилось выдавливать прямо в рот. В конструкцию туалетной комнаты был вложен труд целого поколения энтузиастов, чей героизм остался невоспетым. Она уже достигла такого уровня совершенства, что считалась более или менее удобной. Флойду пришлось проверить ее действие вскоре после начала свободного падения. Он оказался в маленькой кабине, снабженной всеми аксессуарами самолетного туалета, только почему-то в ней горела яркая красная лампочка, свет которой резал глаза. Табличка, напечатанная крупными буквами, гласила:
     
      
ОЧЕНЬ ВАЖНО! РАДИ ВАШЕГО УДОБСТВА
      
ПРОСИМ ВНИМАТЕЛЬНО ПРОЧИТАТЬ
      
НИЖЕСЛЕДУЮЩИЕ ПРАВИЛА!
     
     
Флойд присел (даже в условиях невесомости привычка использовать любую возможность, чтобы присесть, не покидала людей) и прочел инструкцию несколько раз. Убедившись, что со времени его последнего полета никаких изменений в правила не внесено, он нажал кнопку «Старт». Где-то близко зажужжал электромотор, и Флойд почувствовал, что он вместе с кабинкой начал двигаться. Закрыв глаза, как рекомендовала инструкция, он стал ждать. Через минуту мелодично звякнул колокольчик, и он открыл глаза.
     
Свет из резко-красного стал успокаивающим бледно-розовым, но, самое главное, Флойд ощутил воздействие тяжести; только легкое подрагивание всей кабинки подсказывало, что она вращается. Флойд подбросил в воздух кусок мыла и проследил за его медленным падением — как он прикинул, центробежная сила равнялась примерно четверти земной силы тяжести. Но ее было вполне достаточно — все двигалось в нужном направлении и попадало туда, куда положено.
     
Он нажал кнопку «Остановка для выхода из кабины» и опять закрыл глаза. Вращение прекратилось, постепенно опять возникла невесомость, дважды звякнул колокольчик, и вновь вспыхнул резкий красный свет. Дверца кабинки остановилась в нужном положении, и Флойд вышел в салон, поспешив с первого же шага прицепиться подошвами туфель к ковру. Он уже давно изведал всю остроту ощущений невесомости и был весьма доволен, что туфли «велкро» позволяют ходить почти нормально.
     
Скучать в полете не пришлось. Устав читать официальные доклады, памятные записки и протоколы, Флойд включил свой газетный планшет в информационную сеть корабля и просмотрел одну за другой крупнейшие электронные газеты мира. Их кодовые сигналы он помнил наизусть, и ему не требовалось даже заглядывать на обратную стенку планшета, где был напечатан их перечень. Включив краткосрочное запоминающее устройство планшета, он задерживал изображение очередной страницы на экране, быстро пробегал заголовки и отмечал статьи, которые его интересуют. Каждая статья имела свой двузначный кодовый номер — стоило только набрать его на клавиатуре планшета, как крохотный прямоугольничек статьи мгновенно увеличивался до размеров экрана величиной в лист писчей бумаги, обеспечивая полное удобство чтения. Прочитав одну статью, Флойд опять включал всю страницу и выбирал другую.
     
Он не раз задавал себе вопрос: неужели газетный планшет с фантастически сложной техникой, скрывающейся за простотой его использования, еще не последнее слово в непрестанном стремлении человека к совершенству средств связи? Чего еще можно желать? Взять хотя бы его, Флойда: далеко в космосе, уносясь от Земли со скоростью в многие тысячи километров в час, он может нажать одну-две кнопки — и через несколько миллисекунд прочитать заголовки какой угодно газеты. Кстати, в эту эру электроники и самое слово «газета», конечно, стало анахронизмом. Текст ежечасно автоматически обновлялся. Даже если читать одни лишь газеты на английском языке, можно всю жизнь только и делать, что поглощать этот вечно обновляющийся поток информации, поступающий со спутников связи. Трудно было представить себе систему, более совершенную и удобную. И все же, наверно, рано или поздно газетный планшет изживет себя и будет вытеснен чем-нибудь столь же невообразимым, насколько сам планшет был бы невообразим для Кекстона «Первый английский книгопечатник (1424—1491)» или Гутенберга.
     
И еще одна мысль часто приходила на ум Флойду, когда перед ним на экране развертывались эти крохотные электронные строчки. Чем совершеннее техника передачи информации, тем более заурядным, пошлым, серым становится ее содержание. Несчастные случаи, преступления, катастрофы и стихийные бедствия, угроза вооруженных конфликтов, мрачные прогнозы редакционных статей — вот что несли в себе миллионы слов, которые ежеминутно извергались в эфир. Впрочем, Флойд подумывал, что это, быть может, еще полбеды: он уже давно пришел к убеждению, что газеты в идеальной Утопии были бы нестерпимо скучны. Время от времени в салон заглядывали капитан и другие члены экипажа, чтобы переброситься с ним несколькими словами. Они относились к своему высокопоставленному пассажиру с благоговейным уважением и, несомненно, сгорали от любопытства относительно цели его поездки. Впрочем, они были слишком хорошо воспитаны, а потому ни о чем не спрашивали и ничем ж выдавали своей заинтересованности. Одна только очаровательная малютка-стюардесса вела себя в его присутствии совершенно непринужденно. Флойд скоро узнал, что эта девушка родом с Бали; она принесла с собой в заатмосферные выси изящество и таинственность облика, присущие жителям этого еще почти не испорченного европейской цивилизацией острова. Едва ли не самым странным и чарующим воспоминанием об этом полете остались несколько движений из древнего балийского танца, которые проделала невесомая стюардесса на фоне зелено-голубого полумесяца Земли, глядевшего в иллюминаторы корабля. Определенная часть полетного времени была отведена для сна; на эти часы верхнее освещение выключали. Флойд прикрыл руки и ноги эластичной простыней и закрепил ремни кресла, чтобы случайно не всплыть во сне. Со стороны все это выглядело не особенно комфортабельно, но в условиях невесомости Флойду в жестком кресле было удобнее, чем в самой мягкой постели на Земле.
     
Пристегнувшись и устроившись поуютнее, Флойд быстро задремал. Проснулся он только один раз, в полузабытьи огляделся и совсем оторопел от необычной обстановки. Ему вдруг почудилось, что он лежит внутри китайского фонарика, — это впечатление, видимо, создавали слабо светившиеся матовые двери кабинок в стенах салона. Но он опомнился и решительно приказал себе: «А ну-ка, спать, приятель. Это обыкновенный лунный шаттл», — и приказ сработал.
     
Когда Флойд окончательно проснулся. Луна заняла уже полнеба и началось тормозное маневрирование. Иллюминаторы в изогнутой стене салона теперь глядели в черноту космоса, и Флойд перешел в рубку управления. Там, на экранах хвостовых телевизоров, он мог наблюдать, как протекает спуск.
     
Приближающиеся лунные горы совсем не походили на земные; у них не было ослепительных снеговых шапок, плотно облегающих зеленых нарядов, подвижных облачных венцов. Однако яростные контрасты света и теня придавали им особенную, неповторимую красоту. Законы земной эстетики здесь были неприменимы; этот мир творили, формировали иные, не земные силы, они действовали здесь с незапамятных времен, неведомые буйно зеленеющей, полной молодой жизни Земле — там за эти миллионы лет наступали и отступали льды, надвигались и откатывались моря, и горные хребты стирались, истаивая, словно туман под лугами солнца. Здесь же была древность, неисчислимая и непостижимая древность, — но не смерть, ибо на Луне никогда не было жизни… если не считать самых последних лет.
     
Опускающийся корабль повис почти точно над границей, отделяющей ночь ото дня: прямо под нам простирался хаос угловатых, иззубренных теней и отдельных пасов, ослепительно сверкавших под первыми лучами медленного лунного рассвета. При всей надежности вспомогательных электронных приборов посадка здесь была бы смертельно опасна, и пилот медленно уводил корабль прочь от этого места, на ночную сторону Луны. Присмотревшись, Флойд убедился, что ночная сторона вовсе не была погружена в полную темноту. Ее озарял какой-то призрачный свет: ясно виднелись пики, ущелья и равнины лунной поверхности. Это Земля, служащая гигантской луной для своего спутника, освещала его поверхность своим сиянием.
     
На пульте перед пилотом вспыхивали огоньки, на экранах компьютеров цифры отсчитывали расстояние до приближавшейся Луны. Весомость возвратилась к ним более чем за полторы тысячи километров до Луны, когда реактивные двигатели начали торможение. Луна постепенно, казалось бесконечно медленно, росла, пока не заполнила собой все небо. Солнце уходило за горизонт и исчезло за ним, и наконец все поле зрения занял один гигантский кратер. Шаттл опускался к центральным пикам кратера, и вдруг Флойд увидел, что близ одного из пиков ритмично вспыхивает и гаснет яркий свет. Совсем как посадочный маяк на каком-нибудь земном аэродроме! Он смотрел на этот мигающий огонек, и у него перехватило горло. Огонек означал, что люди создали на Луне еще один бастион. Теперь кратер так разросся, что его гребень начал уходить за горизонт. Отчетливо стали видны маленькие кратеры, которыми было усеяно дно большого, и уже можно было точнее представить себе их размеры. Иные, казавшиеся крошечными из космоса, на самом деле были диаметром в несколько километров и могли вместить целые города. Повинуясь автоматам, шаттл опускался с усыпанного звездами неба на безжизненную равнину, тускло освещенную сиянием огромного диска Земли. И сквозь свист раскаленных газов, вырывавшихся из сопел ракеты, сквозь «бип-бип» космических радиозондов в рубке зазвучал человеческий голос откуда-то извне:
     
— Пункт управления Клавий спецрейсу 14. Спуск проходит нормально. Прошу проверить ручное управление замками посадочного устройства, давление в гидравлической системе, включение амортизационной подушки. Пилот пощелкал десятком тумблеров, зеленые лампочки ответно мигнули ему, и он отозвался:
     
— Ручное управление проверено. Посадочные «ноги», гидравлика, амортизационная подушка — в порядке.
     
— Вас понял, — ответила Луна.
     
И спуск продолжался в молчании. Вернее, разговор шел непрерывно, но только между машинами: они обменивались двоичными импульсами со скоростью, в тысячу раз превышающей ту, на какую способны их тугодумы-создатели.
     
Корабль уже опустился ниже некоторых горных пиков. До поверхности оставалось не более полутора тысяч метров, и маяк стал теперь ослепительно яркой звездой, ритмично вспыхивающей над группой невысоких строений, близ которых стояли странного вида машины. На последнем этапе спуска сопла тормозных двигателей, казалось, наигрывали какую-то странную мелодию: они как бы пульсировали, то включаясь, то выключаясь, и вносили обратной тягой окончательные поправки в посадочную скорость. Но вот двигатели, дав последний рывок, смолкли совсем, вихревое облако пыли застлало иллюминаторы и экраны, и корабль слегка качнуло, словно лодчонку, в борт которой ударила легкая волна. Прошло несколько минут, пока Флойд окончательно не освоился с тишиной, воцарившейся вокруг, и с ощущением тяжести, пусть слабой, но контролирующей каждое его движение.
     
Чуть больше чем за сутки он проделал, не подвергнувшись никаким опасностям, фантастическое путешествие, о котором люди мечтали на протяжении двух тысяч лет. Теперь это был обычный, заурядный полет на Луну.
    
    
     
      
Глава 10
      
База Клавий
     
     
Кратер Клавий диаметром около 240 километров — второй по размерам на видимой стороне Луны; он расположен в центре Южного нагорья и относится к числу очень древних. Многие тысячелетия вулканической деятельности и метеоритной бомбардировки из космоса изрезали шрамами его гребень, изъязвили оспинами подошву. Но за полмиллиарда лет, прошедших со времени последней эпохи кратерообразования, когда обломки пояса астероидов еще сыпались на внутренние планеты[2], ничто не нарушало его покой.
     
И вот теперь на его поверхности, да и под ней, зашевелились неведомые ранее, новые силы — здесь Человек создавал свой первый постоянный плацдарм на Луне. База Клавий могла в случае особой необходимости существовать совершенно самостоятельно. Все нужное для поддержания жизни производилось тут же из местных горных пород: их измельчали, нагревали и подвергали химической обработке. Водород, кислород, углерод, азот, фосфор и большинство других элементов можно было найти в недрах Луны — если знать, где искать. База приставляла собой замкнутую регенеративную систему, своего рода маленькую действующую модель самой Земли — на вей было обеспечено многократное восстановление и использование жизненно необходимых химических веществ. Воздух очищался в огромной «теплице» — большом круглом котловане, перекрытом сверху вровень с поверхностью Луны. Целые гектары низкорослых зеленых растений развивались тут во влажной, теплой атмосфере, освещаемые по ночам яркими лампами, а днем сквозь особые светофильтры — солнечными лучами. Это были специально выведенные мутанты, предназначенные для генерирования кислорода; пища являлась, так сказать, побочным продуктом этой культуры.
     
Кроме того, пищу изготовляли из водорослей, а также различными химическими методами. Правда, зеленоватая пенистая жидкость, циркулирующая во многометровым прозрачным пластиковым трубам, вряд ли вызвала бы аппетит у какого-либо гурмана, но биохимики научились превращать ее в котлеты и бифштексы, которые только знаток мог отличить от настоящих.
     
На базе работали тысяча сто мужчин и шестьсот женщин; все они были высококвалифицированными научными работниками или техническими специалистами ж прошли строгий отбор, прежде чем попасть сюда. Хотя жизнь на Луне уже была практически лишена трудностей, неудобств и случайных опасностей, с которыми люди столкнулись здесь на первых порах, она все же предъявляла повышенные требования к психике человека; во всяком случае, тем, кто страдал клаустрофобией[3], жить на Луне не рекомендовалось. Устройство помещений для базы в плотных скальных породах или лавовых массивах было очень дорогим и трудоемким делом, поэтому стандартный «жилой модуль» для одного человека представлял собой комнатку размером три метра на один и восемь и высотой два и четыре.
     
Комнаты были уютно обставлены и напоминали номера в приличном мотеле: в каждой стояли диван-кровать, телевизор, небольшая радиола и видеофон. Кроме того, достаточно было только щелкнуть выключателем, и одна из сплошных стен с помощью довольна простого декоративного ухищрения превращалась как бы в окно, смотрящее на весьма правдоподобный земной ландшафт. Обитатель каждой комнаты мог выбирать по вкусу любой из восьми таких видов. Подобные элементы роскоши замечались на базе повсюду, хотя тех, кто оставался на Земле, подчас нелегко было убедить, что это необходимо. Но подготовить, перебросить на Луну и разместить на базе любого сотрудника стоило около ста тысяч долларов, и поэтому имело смысл затратить чуть-чуть больше, чтобы помочь ему сохранить душевное равновесие во время пребывания здесь. Это было, так сказать, не «искусство для искусства», а искусство ради душевного здоровья. Одной из привлекательных сторон жизни на базе (а на Луне вообще) была, несомненно, ослабленная сила тяжести, отчего люди чувствовали себя здесь крепче и здоровее. Впрочем, в ней таились и свои опасности, и прилетевшему с Земли требовалось несколько недель, чтобы приспособиться к новым условиям. На Луне человеческому телу приходилось осваивать множество совершенно новых рефлексов. В частности, нужно было впервые научиться отличать вес от массы.
     
Тот, кто весит на Земле семьдесят два килограмма, возможно, обрадуется, обнаружив, что на Луне его вес — всего тринадцать с половиной килограммов. Пока движешься по прямой с одной скоростью, испытываешь необыкновенную окрыленность. Но стоит только попробовать изменить направление, повернуть за угол или резко остановиться, как обнаруживаешь, что все семьдесят два килограмма массы никуда не делись и дают о себе знать инерцией. Ибо величина массы не меняется, она постоянна — и на Земле, и на Луне, и на Солнце, и в пустоте космоса. Поэтому, чтобы приспособиться к жизни в лунных условиях, нужно крепко запомнить, что здесь все предметы в шесть раз более инертны, чем можно ожидать по их весу. Этот урок усваивался обычно после многих столкновений, шишек и ссадин; бывалые лунные жители старались держаться подальше от новичков, пока те не привыкнут. Располагая огромным комплексом всяких мастерских, административных помещений и складов, вычислительным центром, силовой станцией, гаражом, кухней, лабораториями и пищевым заводом, база Клавий представляла собой крохотный автономный мирок.
     
Горы, которые при спуске шаттла казались такими высокими, сейчас загадочным образом исчезли из виду — благодаря большой кривизне лунной поверхности они скрылись за горизонтом. Вокруг корабля расстилалась плоская серая равнина, ярко освещенная косыми лучами Земли. Небо, конечно, не совсем черное, но, не прикрыв глаза от блеска лунной поверхности, на нем ничего не удавалось разглядеть, кроме самых ярких звезд и планет.
     
К кораблю катили несколько машин необычного вида: краны, лебедки, заправочно-ремонтные машины — одни двигались автоматически, другими управляли водители в герметичных кабинах. Почти все машины были колесные, на пневматиках, потому что гладкая поверхность кратера не создавала никаких транспортных затруднений, но один заправщик был оснащен особыми колесами «Флекс» с гибким ободом, которые оказались наилучшим вездеходным движителем для лунных условий. Обод этого колеса состоял из отдельных плоских траков, каждый с независимой подвеской и амортизацией, благодаря чему колесо обладало многими преимуществами гусеничной цепи, дальнейшим развитием которой оно явилось. Его форма и диаметр отлично приспосабливались к неровностям почвы, причем в отличие от гусеничной цепи колесо продолжало работать, даже потеряв несколько траков. Подкатил небольшой транспортер со шлюзовым тамбуром, торчащим как коротко обрубленный слоновый хобот, и ласково ткнулся этим хоботом в стенку корабля. Через несколько секунд снаружи донеслись металлический лязг и грохот, затем шипение воздуха — это тамбур транспортера присоединился к шлюзу корабля, и давление в них уравнялось. Наконец, внутренняя дверь шлюза раскрылась и в салоне появились встречающие. Первым вошел Ралф Хэлворсен, администратор Южной провинции Луны, то есть не только самой базы, но и всех опирающихся на нее исследовательских партий. С ним были научный руководитель базы доктор Рой Майкле — маленький седоватый геофизик, знакомый Флойду по предыдущим посещениям, и еще человек шесть ведущих научных и административных работников. Они приветствовали Флойда почтительно и с явным облегчением. Видно было, что им всем, начиная с самого администратора, не терпелось свалить с себя хоть часть своих тревог.
     
— Очень рад, что вы наконец у нас, доктор Флойд, — сказал Хэлворсен. — Как прошел полет?
     
— Отлично, — ответил Флойд. — Как нельзя лучше. Экипаж был очень заботлив. Пока транспортер вез их к базе, они обменялись несколькими ничего не значащими любезными фразами. О цели визита Флойда по молчаливому уговору никто не упоминал. Проехав метров триста, машина подкатила к большому щиту, на котором было начертано:
     
      
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА БАЗУ КЛАВИЙ!
      
ИНЖЕНЕРНО-КОСМИЧЕСКИЙ КОРПУС США, 1994
     
     
Миновав щит, они углубились в выемку и поехали по подземному туннелю. Массивные ворота раскрылись, впустили транспортер и вновь закрылись. Затем — вторые ворота и, наконец, третьи. Когда затворились последние ворота, послышался рев врывающегося воздуха, и пассажиры транспортера оказались в домашней, безопасной атмосфере базы. Они пошли дальше по туннелю, стены и свод которого сплошь покрывали кабели и трубы, прислушиваясь к доносившимся откуда-то гулкому ритмичному рокоту и вздохам механизмов. Вскоре они оказались в административном центре. Флойд вновь очутился в привычном для него окружении пишущих машинок, конторских счетных машин, секретарш, настенных диаграмм и непрерывно звонящих телефонов. Когда группа остановилась у двери с табличкой «Администратор», Хэлворсен дипломатично сказал:
     
— Доктор Флойд и я через несколько минут придем в конференц-зал. Остальные поспешно закивали головами, что-то забормотали в знак понимания и проследовали дальше по коридору. Но Хэлворсену не удалось без помехи ввести Флойда в свой кабинет. Дверь внезапно распахнулась, в маленькая фигурка бросилась к администратору.
     
— Папа! Ты был наверху, а меня не взял! Ты же обещал!
     
— Перестань, Диана! — ласково, но не без досады ответил Хэлворсен. Я же только сказал, что возьму тебя, если сумею. Но я был очень занят, встречал доктора Флойда. Поздоровайся с ним, он прилетел с Земли. Девочка — Флойд решил, что ей нет восемь, — протянула ему слабую ручонку. Лицо ее показалось Флойду знакомым; он поймал взгляд Хэлворсена — тот смотрел на него как-то странно, выжидательно усмехаясь. Флойд вдруг все вспомнил и понял, в чем дело.
     
— Просто глазам не верю! — вскричал он. — Ведь когда я прилетал в последний раз, она была грудным ребенком!
     
— Да, на прошлой неделе ей минуло четыре года, — не без гордости сказал Хэлворсен. — Благодаря слабой гравитации дети здесь растут быстро. А стареют медленнее нас и проживут дольше… Флойд восхищенно смотрел на уверенную в себе маленькую особу, любуясь ее грациозной осанкой и необычайно нежным и хрупким сложением.
     
— Очень рад снова повстречаться с тобой, Диана, — сказал он. И вдруг что-то — может быть, просто любопытство, может быть, вежливость — побудило его спросить:
     
— А на Землю тебе не хочется?
     
Она удивленно поглядела на него и решительно замотала головой:
     
— Нет, там плохо, там очень больно ушибаешься, когда падаешь. И слишком много народу.
     
Вот появилось и первое поколение Рожденных в космосе, подумал Флойд. Скоро их будет много… В этой мысли была печаль, но рядом — и великая надежда. Когда Земля совсем присмиреет, успокоится и, может быть, немного устанет, свободолюбивым, отважным первопроходцам, не знающим покоя искателям приключений будет еще где постранствовать. Только в эти странствия они отправятся не с топором и ружьем, не на каноэ или в фургоне; нет, у них в распоряжении будет ядерный генератор, плазменный ракетный двигатель, в гидропонная ферма. Стремительно близится час, когда Земля, подобно всем матерям, должна будет пожелать своим детям счастливого пути.
     
Чередуя угрозы и обещания, Хэлворсену удалось наконец отправить восвояси свою настойчивую наследницу и ввести Флойда в кабинет. Служебные апартаменты администратора представляли собой квадратное помещение размером 4,5 на 4,5 метра, но оно каким-то образом вмещало все обычные атрибуты и признаки персоны министерского ранга с годовым окладом в пятьдесят тысяч долларов. Одну стену украшали фотографии с автографами видных политических деятелей вплоть до президента США и генерального секретаря ООН; большую часть другой стены покрывали фотографии прославленных астронавтов, также с автографами. Флойд погрузился в удобнейшее кожаное кресло и получил от хозяина бокал «хереса», изготовленного в лунной биохимической лаборатории.
     
— Как дела, Ралф? — спросил Флойд, пригубив напиток сначала недоверчиво, затем с одобрительной миной.
     
— В общем неплохо, — ответил Хэлворсен, — но есть одно обстоятельство, о котором тебе лучше узнать сейчас, перед тем как мы поедем туда.
     
— Какое?
     
— Ну, я полагаю, что это можно назвать проблемой морального состояния персонала, — со вздохом сказал Хэлворсен.
     
— Даже так?
     
— Пока она еще не очень серьезна, но дело быстро идет к этому.
     
— Информационная блокада, — бесстрастно заметил Флойд.
     
— Именно. Люди начинают сильно нервничать. Как-никак почти у всех семьи на Земле. Они, наверно, думают, что здесь все перемерли от какой-нибудь лунной чумы…
     
— Очень жаль, конечно, но никто не предложил более подходящий версии, и она отлично работает. Да, кстати, на космической станции я встретил Мойсевича — так вот, похоже, даже он поверил в басню об эпидемии.
     
— Служба безопасности, конечно, ликует.
     
— Не особенно. Мойсевич уже слышал о ЛМА-1 — видно, кое-что просочилось отсюда. Но мы просто не можем опубликовать никакого коммюнике, пока не разберемся в этой чертовщине.
     
— Доктор Майклз считает, что у него есть ответ на эти вопросы. Он жаждет поскорей все выложить тебе.
     
— Ну, а я жажду выслушать его, — сказал Флойд, осушив свой бокал. Пошли.
    
    
     
      
Глава 11
      
Аномалия
     
     
Доклад состоялся в большой прямоугольной комнате, в которой легко могли разместиться человек сто. Она была оборудована новейшими оптическими электронными проекционными устройствами и выглядела бы образцовым конференц-залом, не будь ее стены сплошь увешаны плакатами, афишками, объявлениями и любительскими рисунками, которые свидетельствовали, что здесь сосредоточивалась также и культурная жизнь базы. Флойда особенно поразила коллекция различного рода табличек с предупредительными надписями, собранная явно с большой любовью и вниманием. Тут были, например, таблички: «По траве просят не ходить», «В будние дни стоянка запрещена», «Курить воспрещается», «Дорога на пляж», «Переход для рогатого скота», «На обочинах рыхлый грунт», и наконец, «Животных не кормить». Если таблички эти были подлинными, а, судя по виду, так оно и было, то их перевозка с Земли обошлась в целое состояние. Здесь они выглядели и вызывающе, и трогательно: люди, попавшие во враждебный им мир, все-таки оказались способными шутить над тем, с чем пришлось расстаться и о чем никогда не станут тосковать их дети.
     
В зале собралось человек сорок-пятьдесят, и когда Флойд вошел вслед за администратором, все встали. Кивнув знакомым, он шепнул Хэлворсену:
     
— Мне хотелось бы сказать несколько слов до начала доклада.
     
Флойд уселся в первом ряду, а администратор поднялся на возвышение и, окинув взглядом аудиторию, произнес:
     
— Леди и джентльмены, излишне напоминать вам, что сегодня у нас большой день. Мы счастливы, что к нам прилетел доктор Флойд. Имя его известно всем нам, а многие знакомы с ним лично. Он только что прибыл с Земли специальным рейсом и до начала нашего доклада хочет сказать несколько слов. Прошу вас, доктор Флойд.
     
Флойд поднялся на возвышение под приветственные хлопки собравшихся, с улыбкой оглядел их и начал:
     
— Благодарю вас. Я хотел сказать вот о чем… Президент просил меня передать вам, что он высоко ценит вашу замечательную работу, которую, как мы надеемся, скоро сможет оценить весь мир. Я отлично понимаю, — продолжал он сдержанно, — что некоторые из вас, может быть даже большинство, очень хотят, чтобы завеса секретности, окружающая все, что здесь происходят, была поскорее снята. Вы не были бы учеными, если вы думали иначе.
     
Он поймал взгляд доктора Майклза, тот слегка хмурился, отчего заметней стал длинный шрам на правой щеке — видимо, след какого-то происшествия в космическом полете. Флойд хорошо знал, что этот ученый-геофизик энергично протестовал против всякого засекречивания, которое он называл «идиотской игрой в прятки».
     
— Но я хотел бы вам напомнить, — продолжал Флойд, — что сейчас перед нами совершенно особый случай. Мы должны точнейшим образом убедиться в достоверности всех фактов, которыми располагаем. Если мы ошибемся сейчас, другой возможности исправить ошибку нам могут уже не дать. Поэтому прошу вас потерпеть еще немного. Президент тоже просит вас об этом. Вот и все, что я хотел сказать. Теперь я готов выслушать ваш доклад.
     
Он пошел к своему креслу.
     
— Благодарю вас, доктор Флойд, — сказал администратор и кивнул, притом довольно небрежно, научному руководителю базы. Доктор Майклз поднялся на возвышение. Огни в зале погасли, и на экране вспыхнула фотография Луны. В центре диска ослепительно белело кольцо огромного кратера, от которого во все стороны расходились лучи необычного очертания. Словно кто-то сбросил с большой высоты мешок муки и ее разметало во все стороны.
     
— Вот кратер Тихо, — сказал Майклз, показывая на кратер в центре диска. — На этой фотографии, снятой строго по вертикали. Тихо виден отчетливее, чем в телескоп с Земли, — оттуда он наблюдается почти у края диска. А с этой точки, с высоты полутора тысяч километров, видно, что кратер Тихо господствует над всем полушарием. Он дал Флойду время освоиться с незнакомым видом давно знакомого объекта и затем продолжал:
     
— Весь минувший год мы с помощью маловысотного спутника вели магнитную съемку этого района. Закончили работы только в прошлом месяце, и вот их результат — карта, с которой начались все наши тревоги. На экране вспыхнуло другое изображение. Оно напоминало карту земного рельефа, но показывало не превышение над уровнем моря, а интенсивность магнитного поля. По большей части линии шли почти параллельно и на довольно больших расстояниях друг от друга, но вокруг одной точки они неожиданно тесно сближались, образуя ряд концентрических кругов. Даже неискушенному глазу было видно, что в этой зоне магнитное поле Луны претерпело какие-то совершенно необычайные изменения. По низу карты шла надпись крупными буквами:
     
      
ПЕРВАЯ ЛУННАЯ МАГНИТНАЯ АНОМАЛИЯ В КРАТЕРЕ ТИХО (ЛМА-1)
     
     
Справа вверху стоял штамп: «Секретно».
     
— Сначала мы подумали, что это мощное обнажение магнитных пород, но все геологические данные отвергли такую версию. Даже огромный железоникелевый метеорит не может создать столь интенсивное поле. Тогда мы решили поглядеть на месте, что же это такое. Сперва наша разведка ничего не обнаружила: обычная плоская поверхность, очень тонкий слой лунной пыли. Мы начали разведочное бурение в самом центре аномалии, чтобы получить керн — образец породы для исследования. На шестиметровой глубине бур остановился я дальше не пошел. Разведчики принялись копать — не очень легкая работа в скафандрах, могу вас заверить.
     
То, что они нашли, заставило их спешно вернуться на базу. Мы выслали более многочисленную партию с лучшим оснащением. Они копали две недели. Результат вам известен.
     
Изображение на экране вновь сменилось, и в затемненном конференц-зале воцарилась напряженная тишина. Все присутствующие много раз видели этот снимок (что было разрешено пока менее чем сотне человек на Земле и на Луне), но среди них не осталось ни одного, кто бы не подался вперед, словно надеясь углядеть новые подробности. На снимке, спроецированном на экран, был виден глубокий котлован; на дне его стоял человек в ярком красно-желтом скафандре, державший в руках топографическую рейку, разделенную на метры и сантиметры. Снимок явно был сделан ночью, где-то вне Земли — на Луне, а может быть, даже на Марсе. Но то, что было рядом с человеком в скафандре, не видывали до сих пор ни на одной планете.
     
Это была вертикальная плита из какого-то черного вещества высотой около трех и шириной около полутора метров. Она зловеще напоминала Флойду гигантское надгробие. Форма ее была совершенно симметрична, грани остры, а черный цвет настолько глубок, что плита, казалось, поглощала все падавшие на нее световые лучи. Поверхность — совершенно ровная и гладкая. И невозможно было понять, из чего она сделана — из металла, камня, пластика или из материала, вообще не известного человеку.
     
— ЛМА-1, — почти благоговейно провозгласил Майклз. — Выглядит, будто только вчера сделана, верно? Право, я ничуть не осуждаю тех, кто решил, что она существует всего несколько лет. Но я никогда не разделял этого мнения, а теперь мы можем установить возраст аномалии вполне точно на основании местных геологических данных. Мои коллеги и я, доктор Флойд, готовы поручиться своими научными репутациями, что ЛМА-1 не имеет никакого отношения к человечеству, потому что, когда этот монолит был закопан, человечества вообще не существовало. Дело в том, что ему примерно три миллиона лет. Перед вами первое доказательство существования разумной жизни вне Земли.
    
    
     
      
Глава 12
      
Поездка при свете Земли
     
     
«Область микрократеров». Простирается к югу от центра видимой стороны Луны, к востоку от Центральной области кратеров. Изобилует кратерами ударного происхождения, многие из них значительного диаметра, в том числе самые большие на Луне. Севернее несколько разрушенных кратеров образуют Море Дождей. Поверхность почти повсюду пересеченная, за исключением дна некоторых кратеров. Рельеф поверхности преимущественно наклонный, с преобладающей крутизной 10-12 градусов; дно некоторых кратеров почти горизонтальное.
     
«Посадка и передвижение.» Как правило, посадка затруднена ввиду пересеченного и наклонного рельефа поверхности, на горизонтальной поверхности дна некоторых кратеров менее затруднительна. Передвижение возможно почти повсеместно, но требует предварительного выбора маршрутов; по дну кратеров — более свободно. «Строительство.» В целом сопряжено с опасностью средней степени из-за наклонного рельефа и обилия крупных скальных обломков и каменных осыпей; экскавация лавы на дне некоторых кратеров затруднена.
     
«Кратер Тихо». Образовался позднее Марии, диаметр 86 км, высота гребня над окружающей поверхностью 2400 м, глубина кратера 3300 м; имеет наиболее развитую систему лучей по сравнению с другими лунными кратерами, протяженность отдельных лучей достигает 800 км.
     
Из «Специального инженерного описания поверхности Луны», изд. Геологоразведочной службы Управления начальника инженерных войск. Министерство армии, Вашингтон, 1961 г.
     
Передвижная лаборатория, катившая по плоскому дну кратера со скоростью восемьдесят километров в час, с виду казалась просто огромным фургоном на восьми траковых колесах. На деле лаборатория была куда сложнее и многообразнее по своему назначению: она представляла собой совершенно автономную базу, в которой двадцать человек могли жить и работать несколько недель кряду. По существу это был своего рода сухопутный космический корабль. При крайней необходимости, наткнувшись на трещину или каньон, которые трудно было обойти или преодолеть по грунту, он мог и летать — перепрыгивая через препятствия с помощью четырех своих ракетных двигателей.
     
Сквозь иллюминатор Флойд ясно видел стелющуюся перед ними отчетливо обозначенную дорогу: десятки машин, прошедшие по ней, оставили в хрупкой породе лунной поверхности плотно укатанные колеи. Вдоль дороги через определенные промежутки были установлены высокие тонкие вехи с яркими лампами. На трехсоткилометровом маршруте от базы Клавий до ЛМА-1 заблудиться было невозможно, хотя кругом стояла еще глубокая ночь и до рассвета оставалось несколько часов. Звезды над головой горели лишь чуть ярче, и их было, пожалуй, немногим больше, чем в ясные ночи на высокогорных плато в Нью-Мексико или Колорадо. Но две приметы в угольно-черном небе начисто разрушали всякую иллюзию, будто вы на Земле.
     
Первой из них была сама Земля — сияющий светоч, повисший в северной части небосвода. Свет, изливаемый этим гигантским диском, был в десятки раз ярче цвета полной Луны: озаренная им поверхность словно сама испускала холодное зелено-голубое свечение. Вторым необычным явлением было слабое жемчужное сияние, конусом расходившееся из-за горизонта в восточной части небосвода. Чем ближе к горизонту, тем ярче оно становилось, словно подсказывая, какой могучий очаг пламени скрыт позади лунного диска. На Земле бледную красу этого сияния люди могли наблюдать только в быстротечные секунды полного солнечного затмения. То была солнечная корона — предвестник лунного рассвета предупреждающий, что скоро эту безжизненную поверхность опалит своим жаром Солнце.
     
Сидя вместе с Хэлворсеном и Майклзом в переднем наблюдательном отсеке, непосредственно под кабиной водителя, Флойд опять и опять ловил себя на том, что уносится мыслями от реальной действительности к той необозримой протяженности времени, которая только что открылась перед ним. Три миллиона лет! Как и все люди науки, он привык оперировать большими отрезками времени, но лишь в связи с движением звезд и медлительными циклами процессов неорганической природы. Душа и разум не участвовали в этих процессах, человеческим чувствам нечего было делать в этих безграничных просторах времени…
     
Три миллиона лет! Вся до предела насыщенная людьми и событиями панорама Истории со всеми ее империями и королями, победами и трагедиями едва захватывала одну тысячную часть этого устрашающе огромного протяжения времени. Не только сам Человек, но и большинство животных, обитающих ныне на Земле, еще даже не существовали, когда эта загадочная черная глыба была погребена здесь, в самом приметном и ярко освещенном кратере Луны.
     
В том, что она была закопана, и притом намеренно, доктор Майклз был совершенно уверен.
     
— Поначалу, — пояснял он, — я еще надеялся, что это, быть может, просто знак, отмечающий место какого-либо подземного сооружения, но наши последующие раскопки исключили подобную версию. Плита установлена на широком постаменте из того же черного материала, а ниже лежат нетронутые лунные породы. Те… гм, существа, которые заложили здесь плиту, стремились обеспечить ее незыблемость в любых условиях, кроме разве сильнейших лунотрясений. Они строили на вечные времена… В голосе Майклза было торжество, и какая-то печаль. Флойду были понятны эти чувства. Человек наконец получил ответ на один из древнейших своих вопросов; вот оно, здесь, неоспоримое доказательство, что человеческий разум — не единственный во Вселенной. Но вместе с этим открытием пришло мучительное осознание неизмеримой огромности Времени. Те, кто здесь побывал, разминулись с человечеством на сто тысяч поколений. «Впрочем, — подумал Флойд, — может быть, это и к лучшему… И все же… сколько нового могли бы мы узнать от этих существ, которые умели преодолевать космическое пространство в ту эпоху, когда наши предки еще жили на деревьях!»
     
Впереди, в нескольких сотнях метров, из-за непривычно близкого лунного горизонта показалась стойка с вывеской. Рядом стояло сооружение, напоминавшее палатку, но покрытое блестящей серебристой фольгой, очевидно, для защиты от жестокого дневного зноя. Когда их машина проезжала мимо, Флойд прочел на вывеске, ярко освещенной светом Земли:
     
      
Аварийный склад № 3
      
20 килограммов сжиженного кислорода
      
10 литров воды
      
20 пищевых рационов МК-4
      
1 комплект инструментов типа В
      
1 комплект для ремонта скафандров
      
Телефон!
     
     
— Вы не подумали о таком варианте? — спросил Флойд, мотнув головой на «палатку» за окном. — Может быть, черная глыба — тоже аварийный склад, оставленный экспедицией, которая не смогла сюда вернуться?
     
— В принципе это вполне возможно, — признал Майклз. — Магнитное поле так ясно отмечает положение плиты, что ее легко найти. Но она слишком мала — что туда поместится?
     
— Почему? — перебил Хэлворсен. — Кто знает, какого они были роста, эти существа? Может, всего пятнадцать сантиметров? Тогда эта плита для них чуть ли не тридцатиэтажный небоскреб.
     
— Исключается! — возразил Майклз, протестующе покачав головой. Разумные существа не могут быть очень маленькими, существует предельный минимальный размер мозга.
     
Флойд уже успел заметить, что Майклз и Хэлворсен, как правило, резко расходились во мнениях, однако это не сказывалось на их взаимоотношениях. Видимо, они уважали друг друга или попросту заранее примирились с неизбежностью постоянных разногласий. Впрочем, относительно природы ЛМА-1, или монолита Тихо, как предпочитали некоторые называть находку, единства мнений вообще не было. За шесть часов своего пребывания на Луне Флойд выслушал более десятка теорий и не мог присоединиться ни к одной. Святилище, геодезический знак, гробница, геофизический прибор — таковы были наиболее ходовые версии, сторонники которых, весьма яростно их отстаивали. Было заключено множество пари: можно было заранее сказать, что немало денег перейдет из рук в руки. когда истина будет, наконец, установлена — если ее когда-нибудь удастся установить…
     
Пока же твердый черный материал сопротивлялся всем, впрочем довольно осторожным, попыткам Майклза и его коллег вырезать образцы для исследования. Они не сомневались, что лазер прорежет этот материал, ибо ничто не может устоять перед подобной чудовищной концентрацией энергии, но решать применять столь крайние меры или нет — предоставили самому Флойду. Он уже пришел к выводу, что, прежде чем прибегнуть к такой «тяжелой артиллерии», как лазер, нужно испробовать рентгеновские лучи, ультразвук, электронное излучение и другие неразрушающие средства исследования структуры. Только варвар может разрушать то, чего не понимает. Впрочем, возможно, по сравнению с существами, создавшими эту загадочную штуку, люди и есть варвары…
     
Но откуда они появились? — С самой Луны? Нет, это исключено. Если в этом бесплодном мире и существовала когда-либо своя жизнь, она была бесследно уничтожена в последнюю эпоху образования кратеров, когда почти вся лунная поверхность раскалилась добела.
     
С Земли? Не исключено, но крайне маловероятно. Передовая земная технология, не человеческая, конечно, — если бы она существовала, скажем, в плейстоценовую эпоху, — оставила бы немало следов своей деятельности. Люди знали бы о ней все задолго до того, как сумели попасть на Луну.
     
Тогда остаются либо планеты, либо другие звездные системы. Но все данные научных наблюдений отвергают возможность существования разумной жизни, да и вообще жизни на какой-либо из планет Солнечной системы, кроме Земли и Марса. Внутренние планеты слишком горячи, внешние — слишком холодны, если не считать тех, у которых атмосферное давление на поверхности достигает сотен и даже тысяч тонн на квадратный сантиметр. Значит, гости, видимо, прилетели от других звезд, но это казалось еще более невероятным. Глядя на созвездия, рассеянные по черному лунному небу, Флойд припоминал, как часто его коллеги «доказывали» невозможность межзвездных полетов. Полет с Земли на Луну и то пока еще весьма внушительное путешествие… А до самой ближайшей звезды в сто миллионов раз дальше… Впрочем, что толку ломать голову, надо подождать, когда в руках будет больше конкретных фактов.
     
— Прошу застегнуть пояса и принайтовить незакрепленные предметы, — неожиданно прозвучало из репродуктора. — Приближаемся к спуску крутизной сорок градусов. На горизонте появились две вехи с мигающими огнями, машина шла в промежуток между ними, Флойд едва успел закрепить ремни, как машина медленно перевалила через гребень и пошла вниз по устрашающе обрывистому длинному каменистому склону, крутому, как крыша коттеджа. Косые лучи Земли, падавшие сзади, теперь очень слабо освещали поверхность, и водитель включил мощные фары. Много лет назад Флойду довелось побывать на краю кратера Везувия и заглянуть вниз, и теперь ему почудилось, что он валится в жерло вулкана, — ощущение не из приятных. Они спускались на одну из внутренних террас кратера Тихо, лежащую на глубине триста с лишним метров, и еще ползли по склону, когда Майклз показал вдаль, на край обширной равнины, расстилавшейся перед ними внизу.
     
— Вот они! — торжественно провозгласил он. Флойд кивнул: он уже и сам заметил красные и зеленые огни в нескольких километрах по курсу и не сводил с них глаз. Огромная машина безупречно повиновалась водителю во время головокружительного спуска, но Флойд с облегчением вздохнул, когда, наконец, почувствовал под собой горизонтальную поверхность. Теперь он уже различал сверкавшие под лучами Земли, словно серебристые пузырьки, герметические купола — временные жилища партии. Близ группы куполов высилась радиомачта, виднелись буровой станок, стоянка машин, а дальше огромная груда обломков скальной породы, видимо вынутой при обнажении монолита. Этот крохотный лагерь в безжизненной пустыне выглядел очень одиноким, очень беззащитным перед силами природы, немо властвовавшей над ним. Вокруг не было никаких признаков жизни, никаких видимых следов, которые указывали бы, зачем люди пришли сюда, так далеко от дома.
     
— Сейчас вы увидите кратер, — сказал Майклз. — Направо, примерно в ста метрах от радиомачты.
     
Машина миновала герметические купола и подкатила к устью кратера.
     
«Вот он!» — взволнованно подумал Флойд. У него даже заколотилось сердце, когда он наклонился к иллюминатору, чтобы лучше видеть местность. Машина начала осторожно спускаться по пологому съезду, устроенному из плотно уложенного камня, на дно кратера. И вот, наконец, перед ними монолит ЛМА-1 — точно такой, как на снимках.
     
Флойд вглядывался, моргал, тряс головой и снова глядел. Даже в ярком свете Земли трудно было отчетливо разглядеть плиту. Первое впечатление было такое, будто перед ним плоский прямоугольник, вырезанный из черной копировальной бумаги. Казалось, у него только два измерения. Конечно, то был лишь обман зрения: это твердое пространственное тело отражало так мало света, что глаз улавливал лишь его силуэт.
     
Пока машина спускалась в кратер, пассажиры не промолвили ни слова. Они были и глубоко взволнованы, и немного растеряны — трудно было поверить, что из всех небесных тел именно мертвая Луна таила в себе такую фантастическую находку!
     
Машина остановилась метрах в шести от плиты, развернувшись бортом так, чтобы все пассажиры могли ее видеть. Впрочем, кроме геометрически правильного силуэта плиты смотреть было не на что. На ней не было никаких отметин: бездонная ее чернота нигде и ничем не смягчалась. Это была сама ночь, квинтэссенция мрака. Флойд даже подумал: «Может быть, это и вправду какое-то необыкновенное естественное образование, рожденное пламенем и гигантскими давлениями в пору младенчества Луны?». Но он знал, что эта весьма отдаленная возможность уже рассматривалась и была отвергнута.
     
По чьему-то сигналу, включились прожекторы, установленные вокруг кратера, и яркий свет Земли потускнел перед их ослепительными лучами. Собственно говоря, сами лучи в лунном вакууме были невидимы: они просто ложились на грунт слепяще-белыми эллипсами, которые перекрывали друг друга на монолите и, касаясь его, бесследно тонули в его черноте. «Ящик Пандоры, — подумал Флойд с внезапно нахлынувшим недобрым предчувствием, ждет, когда пытливый Человек его откроет. Что же найдет он внутри?»
    
    
     
      
Глава 13
      
Рассвет на Луне
     
     
Основной гермокупол на площадке ЛМА-1 был диаметром всего шесть метров, и в нем было очень тесно и неуютно. Поэтому транспортер, присоединенный к куполу через один из двух воздушных шлюзов, оказался весьма желательным дополнением к нему.
     
Внутри этого надувного полушария с двойными стенами трудились, жили и спали шестеро научных работников и технических специалистов, составляющих ныне постоянный персонал площадки ЛМА-1. Тут же умещались большая часть их оснащения и приборов, все припасы, которые нельзя было хранить в условиях вакуума, кухня, умывальник и туалет, отобранные образцы пород и, наконец, небольшая телевизионная установка, позволявшая непрерывно наблюдать за всей площадкой.
     
Флойд ничуть не удивился, когда Хэлворсен с восхитительной откровенностью заявил, что предпочитает оставаться в куполе.
     
— Я приемлю скафандр лишь как неизбежное зло, — сказал администратор. — Я надеваю его четыре раза в год во время контрольных поездок, и хватит с меня. Если вы не возражаете, я останусь здесь и буду наблюдать за всем по телевизору.
     
Это предубеждение против скафандров сильно устарело, потому что новейшие модели были куда удобнее, чем неуклюжие латы первых исследователей Луны. Надеть их можно было меньше чем за минуту даже без посторонней помощи, и они были полностью автоматизированы. Костюм MK-V, в который был герметично «упакован» доктор Флойд, защищал его от всех опасностей, грозивших ему на Луне как днем, так и ночью. Вместе с доктором Майклзом Флойд вошел в небольшой воздушный шлюз. Когда стихла пульсация насосов и скафандр почти неощутимо для Флойда раздулся и стал жестким, внутри воцарилось безмолвие вакуума. Тем приятнее было услышать голос в переговорном устройстве скафандра:
     
— Как у вас давление, доктор Флойд? Дышится нормально?
     
— Да, все хорошо.
     
Майклз внимательно проверил показания контрольных приборов на скафандре Флойда.
     
— Порядок. Можно идти.
     
Наружная дверь шлюза отворилась, и перед ними открылся пыльный лунный пейзаж, озаренный мерцающим светом Земли. Осторожно, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, Флойд вслед за Майклзом вылез из шлюза. Идти было нетрудно. Как ни странно, но с момента посадки на Луну он впервые почувствовал себя удобно именно в скафандре. Добавочный вес и небольшое сопротивление скафандра движениям тела словно бы отчасти возмещали утраченную земную тяжесть. Луна выглядела совсем иначе, чем час назад, когда Флойд приехал сюда. Хотя звезды и серп Земли были еще по-прежнему ярки, двухнедельная лунная ночь почти окончилась. Сияние короны в восточной части горизонта напоминало восход Луны на Земле, а верхушка тридцатиметровой радиомачты вдруг вспыхнула пламенем: ее коснулись первые лучи еще невидимого Солнца.
     
Флойд с Майклзом подождали, когда из шлюза выйдут начальник работ по раскопке и двое его помощников, и тронулись к кратеру. Пока они шли, на востоке из-за горизонта вырвалась тоненькая дуга нестерпимо яркого света. Оставался еще целый час до момента, когда Солнце полностью поднимется над горизонтом медленно вращающейся Луны, но звезды уже погасли. Кратер еще лежал в глубокой тени, и его освещали только яркие прожекторы. Медленно спускаясь в глубь разрытого котлована к огромному черному кристаллу, Флойд ощутил не только благоговейное волнение, но и какую-то беспомощность. Здесь, в самом преддверии Земли, человеку суждено соприкоснуться с тайной, которая, быть может, никогда не будет раскрыта. Три миллиона лет назад нечто побывало здесь, оставило этот загадочный и, вероятно, непостижимый символ своих устремлений и возвратилось к иным планетам… или звездам.
     
Размышления Флойда прервал голос, прозвучавший в его шлеме:
     
— Говорит начальник работ. Мы бы хотели сделать несколько снимков. Станьте, пожалуйста, все с этой стороны. Доктор Флойд, будьте добры, в середину… доктор Майклз… так… благодарю вас. Никому эта не показалось смешным, кроме, может быть, самого Флойда. Впрочем, честно говоря, и он был рад, что кто-то захватил с собой камеру: эта фотография наверняка станет исторической, и не худо бы получить несколько снимков. Он даже забеспокоился — хорошо ли будет видно его лицо сквозь стекло шлема.
     
Несколько смущенные, они позировали перед камерой. Сделав с десяток снимков, фотограф сказал:
     
— Благодарю вас, джентльмены. Мы попросим лабораторию базы послать вам карточки.
     
Затем Флойд сосредоточил все свое внимание на черной плите: он медленно обходил ее вокруг, разглядывал со всех сторон, словно стремясь навеки запечатлеть в памяти ее необычный облик. Он не рассчитывал открыть в ней что-либо новое — ему было известно, что каждый квадратный сантиметр поверхности монолита обследован со всей тщательностью. Неторопливое Солнце уже поднялось над гребнем кратера, и лучи его били почти под прямым углом в грань монолита, обращенную на восток. Но и под лучами он был так же черен, словно поглощал свет до последней частицы.
     
Флойд решил проделать простейший, опыт: стал перед плитой спиной к Солнцу и попытался найти на ее гладкой поверхности свою тень. Никакого следа. А ведь каждое мгновение на эту глыбу изливается не менее десяти киловатт жгучей тепловой энергии; если внутри нее что-нибудь есть, это «что-нибудь» должно вскоре закипеть.
     
«Как странно, — думал Флойд, — смотреть на эту непонятную штуку и знать, что солнечный свет озаряет ее впервые с тех времен, когда на Земле еще не наступил ледниковый период». Флойд снова задумался над смыслом черной окраски монолита: конечно же, она идеально поглощает солнечную энергию. Но он тут же отбросил эту мысль: кому взбредет в голову закапывать на шесть метров в глубину устройство, приводимое в действие солнечными лучами?
     
Он поднял голову и глянул на Землю, которая уже начала гаснуть в утреннем небе. Из шести миллиардов ее населения всего лишь горстка знала об этом открытии… Что скажут люди, когда им, наконец, объявят о нем? Политические и социальные последствия, сопряженные с ним, огромны. Каждый мыслящий человек, каждый, кто способен видеть хоть чуточку дальше своего носа, осознает, что вся его жизнь, моральные ценности, философия стали в чем-то иными. Даже если о ЛМА-1 ничего не удастся больше узнать и тайна монолита навеки останется нераскрытой. Человеку уже будет известно, что он не единственное разумное существо во Вселенной. Правда, он на миллионы лет разминулся с теми, кто некогда стоял здесь, но они еще могут вернуться. А если не вернутся они, вполне возможно, найдутся другие. Отныне человечество, как бы ни сложилось его будущее, должно учитывать такую возможность.
     
Размышления Флойда прервал пронзительный электронный вопль, прозвучавший в телефонах его гермошлема. Он напоминал чудовищно перегруженный и искаженный сигнал времени. Машинально Флойд попытался зажать уши, но руки в перчатках наткнулись на шлем. Это привело Флойда в себя, и он судорожно схватился за регулятор громкости своего приемника. Пока он возился с ним, еще четыре вопля разорвали эфир, и затем наступила благодатная тишина.
     
Все в кратере оцепенели, скованные изумлением. «Значит, мой приемник в порядке. Сигналы слышали все!» — понял Флойд. Впервые после трех лет затворничества во мраке черный монолит приветствовал восход солнца на Луне.
    
    
     
      
Глава 14
      
Слушающие
     
     
В ста пятидесяти миллионах километров за Марсом, в ледяных пустынях пространства, где еще не побывал ни один человек, меж запутанных орбит астероидов медленно плыл Дальний космический монитор № 79. Три года он безупречно выполнял свои функции к чести американских ученых, спроектировавших его, английских инженеров, его построивших, и русских специалистов, которые его запустили. Сложнейшая паутина антенн ловила радиошумы — непрестанный треск и шипение, голоса, звучащие там, где, по наивному предположению Паскаля, высказанному во времена более простодушные, господствует только «молчание бесконечного пространства». Радиационные детекторы улавливали и анализировали космические лучи, приходящие из нашей Галактики и пространства за ее пределами. Нейтронные и рентгеновские телескопы неустанно следили за странными звездами, которых никогда не увидит человеческий глаз. Магнитометры наблюдали за солнечными вихрями, регистрируя и отдельные порывы, и ураганы, когда Солнце дышало в лицо своим детям, опоясавшим его орбитами, потоками разреженной плазмы. Все эти и многие другие явления терпеливо отмечал Дальний космический монитор № 79 и записывал в своей кристаллической памяти.
     
Одна из его антенн с помощью чудес электроники, которых ныне уже никто не замечает, была постоянно наведена на точку, неизменно находящуюся невдалеке от Солнца. Раз в несколько месяцев эту отдаленную «мишень», будь у монитора глаза, можно было бы даже увидеть как яркую звезду, сопровождаемую более слабым спутником. В другое время ее свечение совсем терялось в солнечном ореоле. На эту далекую планету Земля монитор через каждые двадцать четыре часа посылал терпеливо собранную им информацию, плотно «упакованную» в серию импульсов длительностью не более пяти минут. Примерно через пятнадцать минут эти импульсы, распространяясь со скоростью света, достигали точки своего назначения. Там их ждали предназначенные для этого машины, они усиливали принятый сигнал, записывали его и приобщали запись к тем тысячам километров магнитной ленты, которые уже хранились в сейфах Всемирных космических центров в Вашингтоне, Москве и Канберре. В течение пятидесяти лет — со времени запуска первых спутников — триллионы, квадрильоны импульсов изливались на Землю из космоса, и записи их хранились в ожидании того дня, когда они понадобятся для дальнейшего развития науки. Возможно, лишь ничтожная частица этой массы необработанных материалов когда-либо подвергнется обработке, но нельзя было предугадать, какое именно наблюдение окажется нужным для справки какому-нибудь ученому через десять, пятьдесят или сто лет. Поэтому приходилось хранить все записи в трех экземплярах — по одному в каждом из трех Всемирных центров для предотвращения случайной утраты; они лежали там на стеллажах в бесконечных галереях с кондиционированным воздухом. Это было частью подлинных сокровищ человечества, более ценной, чем все золото, бесполезно лежащее под замком в банковских сейфах. Так вот. Дальний космический монитор № 79 внезапно уловил нечто странное: через Солнечную систему пронеслось слабое, но отчетливо распознаваемое направленное излучение, совершенно непохожее на все естественные явления, наблюдавшиеся им в прошлом. Монитор автоматически зарегистрировал направление, время, интенсивность излучения и через несколько часов передал все эти данные на Землю. То же самое проделали и искусственный спутник Марса «Орбитер М-15», обегавший вокруг Марса дважды в сутки, и космический зонд, поднимавшийся в пространства, лежащие над плоскостью эклиптики, и даже искусственная комета № 5, уносившаяся в ледяные дали за Плутоном по орбите, до самой удаленной точки которой ей не долететь и за тысячу лет. Все их приборы зарегистрировали необычную вспышку энергии, и все они установленным порядком автоматически передали запись этих сигналов в хранилища информации на далекой Земле.
     
Вычислительные машины, возможно, никогда не уловили бы связи между четырьмя необычными группами сигналов, поступившими от космических зондов, отдаленных друг от друга на миллионы километров. Но прогнозист по излучению в Годдардовском вычислительном центре, едва взглянув на утреннюю рапортичку, понял, что за истекшие сутки Солнечную систему пронизало какое-то необычное излучение. Он располагал данными только о части пути этого излучения, но когда машина нанесла их на Планетный ситуационный планшет, начертание этого пути стало столь же ясным, как инверсионный след самолета на безоблачном небе или цепочка следов одинокого пешехода на девственно белом заснеженном поле. Какой-то энергетический импульс рванулся с поверхности Луны и, оставляя за собор радиационный след, разбегающийся в стороны подобно волнам от скоростного катера, устремился вдаль, к звездам.
    
   
   
    
     
ЧАСТЬ III
     
В МЕЖПЛАНЕТНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
    
    
     
      
Глава 15
      
«Дискавери»
     
     
Корабль находился в полете всего тридцать дней, а Дэвиду Боумену порой уже не верилось, что он когда-либо знал иную жизнь, кроме существования в замкнутом мирке «Дискавери». Все годы обучения, все предыдущие полеты на Луну и на Марс были словно достоянием другого человека, событиями чьей-то чужой жизни.
     
Примерно то же испытывал и Фрэнк Пул. Он уже не раз шутливо сокрушался, что до ближайшего психиатра чуть ли не сто миллионов километров. Между тем это чувство обособленности и отчуждения, испытываемое астронавтами, было вполне объяснимо и отнюдь не означало отклонения от психической нормы. Просто за полвека, прошедшие к тех пор, как человечество впервые попыталось вырваться в космос, такого полета никто не предпринимал.
     
Еще пять лет назад началась подготовка к полету под названием «Проект Юпитер» — его планировали как первый управляемый полет на эту величайшую из планет с возвратом на Землю. Корабль был уже почти готов к двухлетнему космическому рейсу, когда задача полета была неожиданно изменена.
     
«Дискавери» по-прежнему летел в сторону Юпитера, но то уже не было его конечной целью. Экипажу было предписано не снижать скорости при пересечении раскинувшейся на огромных пространствах системы спутников Юпитера. Напротив, намечалось использовать гравитационное поле этого гигантского мира как пращу, которая забросила бы «Дискавери» еще дальше от Солнца. Кораблю предстояло, подобно комете, прорезать удаленные внешние пространства Солнечной системы, достичь увенчанного кольцами Сатурна — и не вернуться на Землю.
     
Да, для корабля «Дискавери» это был рейс без возврата, однако его экипаж отнюдь не собирался кончать жизнь самоубийством. Если все пойдет, как задумано, — они через семь лет вернутся на Землю, причем пять лет из семи промелькнут для них как один миг — люди проведут их, погруженные в глубокий искусственный сон без сновидений, а затем на выручку к ним придет «Дискавери II», который еще не начали строить. Во всех коммюнике и документах Агентство по астронавтике старательно избегало слова «выручка», поскольку оно подразумевало какую-то неудачу или аварию: общепринятой формулой было «возвращение». Если случится что-либо действительно серьезное, спасти людей, конечно, не удастся: полтора миллиарда, километров от Земли — расстояние нешуточное.
     
Здесь риск входит в расчет, как и во всех путешествиях в неизведанное. Правда, полувековая проверка показала, что искусственно вызываемая спячка совершенно безвредна для людей и открывает новые возможности для космических путешествий. Однако до этого полета к усыплению людей на такой продолжительный срок ни разу не прибегали. Кроме Боумена и Пула в составе экипажа было еще три человека, которым предстояло вести научные исследования. Работа их начнется, лишь когда корабль выйдет на свою конечную орбиту вокруг Сатурна, поэтому все время полета от Земли до Сатурна они проведут во сне. Таким способом удастся сэкономить тонны продуктов питания и других припасов; не менее важно и то, что люди эти будут свежи, бодры и приступят к делу, не ощущая усталости от десяти лет полета.
     
«Дискавери» выйдет на орбиту вокруг Сатурна — свою последнюю «стоянку», станет еще одним спутником этой огромной планеты. Он будет двигаться по эллипсу в три миллиона километров, то подходя очень близко к Сатурну, то уносясь за пределы орбит его основных лун. У экипажа будет сто дней на проведение съемок и первое знакомство с этим миром, который своей поверхностью в восемьдесят раз превосходит Землю и имеет целую свиту спутников — их известно пятнадцать, причем один из них размером с планету Меркурий.
     
Чудес там должно быть столько, что понадобятся, сотни лет на их изучение; первая экспедиция сможет провести лишь предварительную разведку. Обо всем, с чем ей придется столкнуться, она сообщит на Землю по радио; даже если исследователям не суждено возвратиться, их открытия не будут потеряны для человечества.
     
Через сто дней «Дискавери» прекратит все работы. Члены экипажа погрузятся в сон, только жизненно необходимые системы будут продолжать работать под контролем неутомимого электронного мозга. Корабль продолжит полет по сатурноцентрической орбите, столь точно вычисленной, что люди будут знать, в какой ее точке искать его даже через тысячу лет. Но по намеченным планам «Дискавери II» прилетит уже через пять лет. Впрочем, если даже пассажиры первого корабля проспят семь или восемь лет, они ничего не заметят. Для них часы будут стоять, как они уже остановились для Уайтхеда, Камински и Хантера.
     
Порой Боумен, на котором лежали обязанности командира корабля, завидовал своим товарищам, безмятежно спавшим в морозном покое гипотермической камеры. Они были свободны от всякой докуки и ответственности: пока корабль не долетел до Сатурна, внешний мир для них просто не существовал.
     
Зато этот мир непрерывно следил за ними по индикаторам их биологических датчиков. Чуть поодаль от множества приборов и шкал, сосредоточенных на пульте управления кораблем, были укреплены пять панелек с надписями: «Хантер», «Уайтхед», «Камински», «Пул» и «Боумен». Две последние были темны и безжизненны: их срок придет только через год. На остальных трех сияли созвездия зеленых огоньков, возвещая, что у спящих все в порядке; на каждой панели был еще экран-индикатор, на котором светящиеся волнистые линии своим биением воспроизводили неторопливые ритмы пульса, дыхания и мозговой деятельности. Время от времени Боумен включал звуковой выход датчиков, отлично, впрочем, понимая ненужность такого контроля, ибо при малейшем нарушении нормальных жизненных процессов мгновенно включился бы сигнал тревоги. Словно зачарованный, Боумен вслушивался в невообразимо редкие удары сердец своих товарищей, ее отрывая глаз от ленивых волн, синхронно с биениями сердец скользивших по экрану.
     
С особым волнением смотрел он на электроэнцефалограммы, эти факсимиле человеческих личностей, деятельная жизнь которых временно прервалась, но скоро вновь возобновятся. Их линии были почтя прямыми, без зигзагообразных всплесков я падений — тех электрических «взрывов», которые свидетельствуют о работе мозга во время бодрствования или даже обычного сна. Если в спящих и мерцала какая-то искорка сознания, то столь слабая, что ее не улавливали приборы и не сохраняла память. Боумен знал об этом по собственному опыту. Когда отбирали кандидатов для участия в этом полете, проверили и его способность переносить искусственный сон. Он так и не понял, что же случилось: потерял ли он во сие неделю жизни или на неделю отодвинул свою смерть. Едва только ко лбу его прикрепили электроды и генератор сна начал пульсировать, перед глазами поплыли звезды и стремительно замелькали калейдоскопические узоры. Потом они потускнели, растаяли и его поглотила глубокая тьма. Он не почувствовал ни уколов инъекционной иглы, ни первых прикосновений холода, когда температура его тела начала снижаться до нескольких градусов выше нуля.
     
Когда Боумен проснулся, ему показалось, что он едва успел задремать. Но он знал, что это лишь иллюзия: он был даже убежден, что проспал несколько лет.
     
Значит, они уже выполнили свою задачу? Долетели до Сатурна, закончили разведку и заснули? А где же «Дискавери II»? Он ведь должен забрать их и вернуть на Землю…
     
Боумен лежал, скованный сладкой дремотой, совершенно неспособный отделить реальные воспоминания от фантастических грез. Потом открыл глаза, но смотреть было не на что, кроме туманно-расплывчатого созвездия светящихся точек, которые он озадаченно разглядывал несколько минут. Вдруг он понял, что это лампочки-индикаторы на ситуационном планшете корабля, но сосредоточить свой взгляд на них так и не сумел и вскоре отказался от этих попыток.
     
Его овевали струи теплого, воздуха, согревая окоченевшее тело. Из репродуктора над головой лилась тихая, но бодрящая музыка. Постепенно она становилась все громче и громче.
     
Наконец он услышал голос — неторопливый, дружелюбный. (Правда, Боумен знал, что это говорит автомат.) — Вы постепенно возвращаетесь в строй, Дейв. Не вставайте, не пытайтесь делать резких движений. Не разговаривайте. «Не вставайте!» — Боумену стало даже смешно. Еще вопрос, может ли он шевельнуть хотя бы мизинцем. К своему удивлению, он обнаружил, что может.
     
Он испытывал чувство полного довольства миром, сонливое и глуповатое. Мозг его смутно соображал, что корабль со спасателями, верно, уже прилетел, автоматически началась реанимация спящих и он скоро увидит других людей. Все это было очень приятно, но ничуть не волновало. Внезапно он почувствовал голод. Компьютер, конечно, предвидел и это.
     
— Под вашей правой рукой есть сигнальная кнопка, Дейв. Если вы голодны, нажмите ее, пожалуйста.
     
Боумен с трудом пошарил пальцами и скоро нашел грушевидную выпуклость. Кнопка! Он совсем забыл про нее, хотя наверняка должен был знать, что она здесь. Интересно, о чем еще он позабыл? Может быть, спячка стирает из памяти все?
     
Он нажал кнопку и стал ждать. Через несколько минут над ложем поднялась металлическая рука и поднесла к его губам пластиковую соску. Он принялся жадно сосать, в горло полилась струйка теплой сладкой жидкости казалось, от каждой ее капли прибавлялось сил. Вскоре манипулятор убрал соску, и Боумен снова отдыхал. Теперь он мог легко шевелить руками и ногами. Мысль о том, чтобы встать и пойти, уже не казалась ему несбыточной мечтой.
     
Хотя Боумен чувствовал, что силы быстро возвращаются к нему, он был готов лежать здесь хоть целую вечность, если его никуда не позовут. Но вскоре к нему обратился другой, на сей раз живой голос, а не искусная комбинация электрических импульсов, порожденная сверхчеловеческой памятью вычислительной машины. Голос этот был даже знаком ему, хотя он не сразу сообразил, кто это говорит.
     
— Хелло, Дейв! У тебя все идет отлично. Можешь поговорить со мной. Ты знаешь, где находишься?
     
Боумен и сам уже несколько минут задавал себе этот вопрос. Если он и вправду сейчас на корабле, летящем по орбите вокруг Сатурна, то как же прошли все эти месяцы после отлета с Земли? Уж не постигла ли его и впрямь амнезия, не потерял ли он память? Смешно, но именно это опасение уверило его в обратном. Уж если он помнит слово «амнезия», его мозг в полном порядке…
     
Но он так и не знал, где находится, и человек, голос которого он услышал в репродукторе, видимо, отлично понимал, что его беспокоит.
     
— Не тревожься, Дейв. Это Фрэнк Пул. Я слежу за работой твоего сердца и за дыханием. Все хорошо. Расслабься и лежи спокойно. Мы сейчас откроем дверь и вытащим тебя.
     
Камера осветилась мягким светом, и в раскрывшейся двери Боумен увидел силуэты входящих людей. И тут память вернулась к нему, и он вспомнил все. Хотя он только что благополучно возвратился из предельных глубин сна, граничащих с самой смертью, из жизни его была вырвана всего одна неделя. И покинув гипотермическую камеру, он увидит не холодное сияние Сатурна — до него еще год времени и полтора миллиарда километров. Пока он лежал в тренировочном макете корабля в Хьюстонском центре космических полетов, под жарким техасским солнцем.
    
    
     
      
Глава 16
      
ЭАЛ
     
     
Сейчас Техаса уже не было видно: трудно было разглядеть даже Соединенные Штаты. Хотя плазменные двигатели давно выключились, «Дискавери» продолжал полет по инерции, устремив стройное стреловидное тело прочь от Земли, и все его мощные оптические средства нацелились вперед, на внешние планеты, куда лежал его путь. Однако один телескоп оставался постоянно направленным на Землю. Он был укреплен, подобно пушечному прицелу, на ободе корабельной антенны дальней связи и обеспечивал неизменную наводку этой огромной параболической чаши на ее дальнюю цель. Пока Земля оставалась в центре перекрестья нитей телескопа, жизненно важная связь с ней была обеспечена: по невидимому лучу, который за каждые сутки удлинялся почти на три с половиной миллиона километров, можно было отправлять и принимать сообщения.
     
Не меньше одного раза за каждую вахту Боумен разглядывал родной мир через телескоп настройки антенны. Теперь, когда Земля осталась далеко позади, она была обращена к «Дискавери» своим неосвещенным полушарием и на центральном экране пульта управления выглядела ослепительным серебристым серпом наподобие Венеры.
     
В этом день ото дня сужавшемся светлом полумесяце крайне редко удавалось разглядеть какие-либо географические контуры — их обычно скрывали облачность и дымка. Впрочем, даже затемненная часть диска неодолимо притягивала взгляд. По ней были разбросаны блестки городов, то светившие устойчиво, то мигавшие, словно светлячки, когда над ними проносились атмосферные возмущения.
     
А порой Луна, совершая свой путь по орбите, словно огромный фонарь освещала затемненные океаны и континенты Земли. И Боумен вдруг с волнением узнавал знакомые контуры берегов, на миг открывавшиеся ему в призрачном лунном свете. Иногда, если на Тихом океане был штиль, удавалось даже разглядеть отблеск лунного сияния на водной поверхности, в он вспоминал тропические ночи под пальмами на берегах лагун. Но он не сожалел об утраченных радостях. За свои тридцать пять лет он вкусил их сполна и верил, что вновь вернется к ним, уже прославленный и богатый. А пока необозримая даль, отделявшая его от Земли, делала воспоминания еще более дорогими.
     
В составе экипажа был еще и шестой член, но его ничуть не волновали подобные чувства, ибо он не был человеком. Это был новейший, усовершенствованный компьютер ЭАЛ-9000, мозг и нервная система корабля. ЭАЛ (что означало не больше и не меньше как «эвристически программированный алгоритмический компьютер») представлял собой замечательное детище третьего скачка в развитии электронно-вычислительной техники. Скачки эти отделялись друг от друга промежутками примерно в двадцать лет, и мысль о приближении, следующего, четвертого, скачка уже начала многих тревожить. Первый скачок произошел еще в 40-е годы, когда на основе уже давно устаревших электронных ламп были созданы такие неуклюжие скоростные тугодумы, как ЭНИАК «Электронно-счетная машина-интегратор» и последующие модели. Затем в 60-е годы получила значительное развитие микроэлектроника. С ее появлением стало ясно, что искусственный мозг, могуществом по меньшей мере равный человеческому, вполне может вместиться в объем канцелярского письменного стола… если бы только знать, как его построить.
     
Вероятно, этого никто так и не узнает — к 80-м годам двадцатого столетия это уже не представляло никакого интереса, ибо к тому времени Минский и Гуд разработали методику автоматического зарождения и самовоспроизведения нервных цепей в соответствии с любой произвольно выбранной программой. Оказалось, что искусственный мозг можно «выращивать» посредством процесса, поразительно сходного с развитием человеческого мозга. Точные детали этого процесса в каждом отдельном случае так и оставались неизвестными; впрочем, будь они даже известны, человеческий разум не смог бы постичь всю их сложность. Но как бы ни был устроен этот машинный мозг, главное заключалось в том, что он мог воспроизводить большинство операций человеческого мозга, причем быстрее и надежнее. (Правда, некоторые философы по-прежнему предпочитали слово «имитировать» вместо «воспроизводить».) Такая машина стоила чрезвычайно дорого, и компьютеров типа ЭАЛ-9000 было изготовлено всего несколько экземпляров, однако старая шутка, гласящая, что производить органические мозги с помощью необученной рабочей силы всегда проще, начинала уже звучать немного плоско. ЭАЛ был подготовлен к этой экспедиции не менее тщательно, чем его живые коллеги, и во много раз скорее — ведь он не только неизмеримо быстрей усваивал любые данные, но и никогда не нуждался в отдыхе. Первейшей его задачей было управлять всеми системами жизнеобеспечения корабля, непрерывно контролировать давление кислорода, температуру, герметичность оболочки, радиацию и прочее взаимосвязанные факторы, от которых зависела жизнь хрупкого человеческого груза. Он мог выполнять сложнейшие штурманские расчеты в осуществлять необходимое маневрирование, когда нужно было менять курс корабля. Еще он мог неустанно следить за спящими членами экипажа, уточнять состояние окружающей среды и делать внутривенные вливания микроскопических доз жидкостей, которые поддерживали их жизнь.
     
В первых поколениях компьютеров кодированная информация вводилась вручную, а ответы машина выдавала с помощью скоростных буквопечатающих устройств или каких-либо визуальных индикаторов. ЭАЛ тоже умел это делать, когда надо, но главным средством общения между ним и его коллегами была устная речь. Пул и Боумен могли говорить с ЭАЛом, словно он был человеком, а он отвечал на великолепном образном человеческом языке, которому был обучен за быстротечные недели своего электронного детства.
     
Вопрос о том, действительно ли ЭАЛ способен мыслить, был решен английским математиком Аланом Тьюрингом еще в 40-х годах. Тьюринг указал, что если машина способна вести продолжительный диалог — не важно, с помощью ли пишущей машинки или через микрофон, — и ее ответы нельзя отличить от тех, которые мог бы дать на ее месте человек, то такая машина мыслит в любом разумном значении этого слова. ЭАЛ мог бы шутя сдать тест Тьюринга.
     
Могло случиться даже так, что ЭАЛу пришлось бы взять на себя командование кораблем. При чрезвычайных обстоятельствах, если на его сигналы никто не ответит, он должен разбудить спящих членов экипажа, пустив в ход электрические или химические стимуляторы. Если это не удастся, он обязан радировать на Землю и запросить дальнейших указаний. Наконец, на случай, если ответ с Земли не придет, ЭАЛ был запрограммирован так, что мог принять необходимые меры для сохранения корабля и продолжения полета: ведь он один знал его истинную задачу, о которой бодрствующие астронавты даже не подозревали. Пул и Боумен нередко в шутку называли себя сторожами корабля, который, в сущности, мог сам управлять собою. Если бы они ведали, сколь близка к правде эта шутка!
    
    
     
      
Глава 17
      
Будни полета
     
     
График полета был разработан до мельчайших подробностей: Боумен и Пул знали, во всяком случае теоретически, что они должны делать в каждую минуту каждых суток. Они несли вахту поочередно, по двенадцать часов, так что один из них обязательно бодрствовал. Вахтенный офицер неотлучно находился у пульта управления, а другой в это время занимался хозяйственно-бытовыми делами, совершал контрольный обход корабля, выполнял разные непредвиденные работы, которых всегда было предостаточно, ну и, конечно, отдыхал в своей каюте. Хотя на первом этапе экспедиции Боумен формально числился командиром корабля, со стороны этого никто бы не заметил. Он и Пул через каждые двенадцать часов передавали друг другу полностью все функции, права и обязанности командира. Это помогало обоим постоянно сохранять отличную рабочую форму, уменьшало опасность каких-либо трений между ними и, наконец, обеспечивало полную взаимозаменяемость. День Боумена начинался в 6.00 по судовому времени — Всеобщему эфемеридному времени астрономов. Если бы Боумен проспал или замешкался, у ЭАЛа было достаточно всяких «бип-бип» и «динь-дон», чтобы напомнить ему о его обязанностях, но к этому прибегать не приходилось. Для проверки Пул как-то выключил будильник — Боумен все равно автоматически проснулся вовремя.
     
Первой ежедневной обязанностью вахтенного было передвинуть на двенадцать часов Главный таймер камеры спящих. Если стрелки останутся непереведенными два раза подряд, это послужит для ЭАЛа сигналом, что оба бодрствующих астронавта вышли из строя, и он примет чрезвычайные меры. Проснувшись, Боумен проделывал утренний туалет и гимнастику, а затем садился завтракать. Во время завтрака он обычно читал утреннее радиотелевизионное издание газеты «Уорлд таймс». Никогда на Земле он не следил так внимательно за газетной информацией, как здесь, — на экране космического корабля самые пустячные сплетни, самые незначительные политические слухи казались захватывающе интересными. В 7.00 он приносил Пулу в рубку управления тюбик кофе из кухни и сменял его. Если докладывать было не о чем и никаких срочных мер не требовалось (а так обычно и бывало), он начинал считывать показания приборов, а затем проводил всякие пробы и замеры, проверяя, нормально ли работают все агрегаты корабля. К 10.00 он обычно завершал проверку и переходил к занятиям.
     
Боумен учился большую половину своей жизни, и ему предстояло учиться до конца службы. Благодаря революции, происшедшей в XX веке в методах обучения и обработки информации, он знал не меньше, чем если бы окончил два или три колледжа, и, что еще важнее, хранил в памяти почти все эти знания.
     
Лет пятьдесят назад его сочли бы специалистом по прикладной астрономии, кибернетике и системам космических двигателей, но он вовсе не считал себя специалистом в какой-либо из этих областей и готов был яростно оспаривать такое мнение о себе. Боумен никогда не мог сосредоточить все внимание на одном каком-нибудь предмете. Пренебрегая грозными предупреждениями своих наставников, он добился, чтобы его допустили к защите магистерской диссертации по общей астронавтике. Это была специальность с весьма расплывчатой программой, рассчитанная на людей со средним коэффициентом интеллектуальности, не способных достичь вершин в своей профессии.
     
Он принял правильное решение: именно отказ от узкой специализации сделал его на редкость пригодным для выполнения нынешней задачи. Примерно по тем же причинам Фрэнк Пул, иногда пренебрежительно именовавший себя «практиком широкого профиля по космической биологии», явился отличной кандидатурой на пост его заместителя. Вдвоем они были способны, прибегая, когда нужно, к огромным запасам информации, заложенным в памяти ЭАЛа, справиться с любой задачей, какая предположительно могла возникнуть во время полета, надо было только ни на секунду не ослаблять бдительности и внимания ко всем сигналам и еще непрерывно освежать необходимые знания.
     
Поэтому Боумен ежедневно посвящал время с 10.00 до12.00 диалогу с компьютером, проверял свои общие познания или изучал материалы, связанные с конкретной задачей. Он вновь и вновь просматривал чертежи корабля, схемы всех сетей, трассы маршрута экспедиции или штудировал данные о Юпитере, Сатурне и обширных семействах их спутников. В полдень он шел в камбуз готовить обед, передавая на это время управление кораблем ЭАЛу. Впрочем, даже и в камбузе он оставался в курсе всех событий на корабле, потому что в этой крохотной кабинке, — служившей одновременно и столовой, был установлен параллельный ситуационный экран-индикатор; кроме того, ЭАЛ мог в любой момент вызвать его к пульту. Фрэнк завтракал вместе с ним, а потом отправлялся на шесть часов спать в свою каюту. Обычно за обедом они смотрели какую-нибудь телевизионную программу с Земли, которую им передавали по специальному каналу.
     
Меню астронавтов было продумано столь же тщательно, как и все, что касалось экспедиции. Пища, по большей части высушенная замораживанием, была отличного качества и приготовлена так, чтобы доставлять им возможно меньше хлопот. Надо было только вскрыть брикеты и заложить их в компактную автоматическую кастрюлю. Сигнал «бип-бип» сообщал астронавтам, что еда готова. Они могли полакомиться самыми разнообразными блюдами: по вкусу и, что не менее важно, по внешнему виду это были всяческие омлеты, яйца всмятку, бифштексы, котлеты, жаркое, свежие овощи, различные фрукты, апельсиновый сок, мороженое и даже свежевыпеченный хлеб.
     
После обеда, с 13.00 до 16.00, Боумен совершал тщательный контрольный обход корабля, точнее, той его части, которая была доступна для астронавтов. Общая длина «Дискавери» составляла около ста двадцати метров, однако маленький мирок, где, собственно, обитав его экипаж, ограничивался двенадцатиметровым шарообразным герметическим корпусом. Здесь размещались все системы жизнеобеспечения и рубка управления — рабочее сердце корабля. Ниже находился небольшой «космический гараж» с тремя одноместными реактивными капсулами — на них можно было через специальные шлюзы «выплыть» в космос, если понадобится выполнить какие-то работы вне корабля.
     
В экваториальном поясе герметической сферы, в слое, ограниченном по аналогии с Землей тропиками Козерога и Рака, был вмонтирован медленно вращающийся барабан диаметром около десяти с половиной метров. Совершая один оборот за десять секунд, эта своеобразная карусель, или центрифуга, создавала искусственную тяжесть, примерно равную лунной. Такая тяжесть была уже достаточна, чтобы избежать физической атрофии, которая может возникнуть от долгого пребывания в невесомости, она позволяла также отправлять жизненные функции в нормальных или почти нормальных условиях. Вот почему именно в этой карусели размещались камбуз-столовая, душ и туалет. Только здесь можно было готовить и пить горячие напитки, довольно опасные при невесомости — можно получить сильные ожоги от плавающих в воздухе пузырьков кипящей воды. Решалась здесь и проблема бритья: в невесомости сбритые щетинки разлетались бы и засоряли воздух, угрожая исправности электрической аппаратуры и здоровью людей. По периметру карусели были устроены пять крохотных каюток, оборудованных астронавтами по своему вкусу, там находились и их личные вещи. Пока что только Боумен и Пул пользовались своими каютами: будущие обитатели остальных кают еще спали в электронных саркофагах в камере по соседству.
     
В случае необходимости карусель можно было остановить — при этом продолжал вращаться тяжелый маховик и накопленная им инерция позволяла плавно возобновить вращение. Впрочем, обычно карусель вертелась непрерывно, с постоянной скоростью. Вход в этот медленно вращающийся барабан находился на оси, где гравитация равнялась нулю: нужно было только перехватываться руками за скобы на осевом валу. А перейти в подвижную часть барабана после некоторой тренировки было так же просто, как ступить на ленту движущегося эскалатора. Герметическая сфера, укрепленная на довольно легкой стреловидной конструкции длиной около ста метров, служила головной частью корабля. «Дискавери», как и все корабли, предназначенные для дальних космических полетов, не мог войти в атмосферу или сопротивляться полной силе тяготения какой-либо планеты — для этого он был слишком непрочен и необтекаем. Его собрали на околоземной орбите, испытали в пробном полете в пространстве за Луной и окончательно проверили на окололунной орбите. Он был порождением чистого космоса, и это было видно с первого взгляда. Непосредственно позади герметической сферы помещались четыре больших резервуара с жидким водородом, а за ними Y-образно расположенные ажурные плоскости радиаторов, которые рассеивали избыточное тепло ядерного реактора. Покрытые сеткой тонких трубок, несущих охлаждающую жидкость, они походили на крылья гигантской стрекозы, и со стороны, под определенным углом зрения, «Дискавери» чем-то напоминал старинный парусный корабль.
     
Там, где кончались крылья радиатора, в девяноста метрах от жилой сферы находились экранированный ад реактора и фокусирующие электроды, между которыми вырывалось наружу раскаленное звездное вещество — плазма. Главную свою задачу двигатель корабля выполнил уже несколько недель назад, когда «Дискавери» стартовал со своей стоянки на окололунной орбите. Сейчас реактор работал «на малых оборотах», питая электроэнергией системы корабля, и огромные плоскости радиаторов, которые при максимальной тяге, когда «Дискавери» набирал скорость, раскалялись докрасна, теперь были черны и холодны. Обследовать эту часть корабля можно было, только выйдя в космос, но контрольные приборы и наружные телекамеры и без того давали о ней все нужные сведения. Боумен был уверен, что знает, в каком состоянии находится каждый сантиметр панелей радиатора и его трубопровода. К 16.00 Боумен заканчивал обход — наступало время ежедневного подробного устного доклада Центру управления полетом на Земле. Он выключал свой передатчик, когда Земля подтверждала, что его услышали. Выслушав запросы и указания Центра управления, он вновь включал передатчик и отвечал. В 18.00 просыпался Пул, и Боумен сдавал ему управление кораблем.
     
После вахты у Боумена оставалось шесть часов свободного времени. В эти часы он продолжал заниматься, слушал музыку, смотрел кинофильмы. Он много читал — электронная библиотека корабля была почти неисчерпаема. Его увлекала история великих путешествий прошлого, что было вполне понятно в его положении. Вместе с Питеем[4] он проходил под парусами меж Геркулесовых столбов, огибал берега Европы, где еще только кончался каменный век, дерзко подплывал почти к ледяной туманной Арктике либо спустя две тысячи лет вместе с Ансоном[5] преследовал испанские галеоны, с капитаном Куком шел навстречу неведомым опасностям Большого Барьерного рифа и совершал с Магелланом первое кругосветное плавание. Он взялся за «Одиссею», и ее речь, доносившаяся из необозримой глубины времен, взволновала его больше всех других книг. Когда ему хотелось развлечься, к его услугам всегда был ЭАЛ. Он знал множество игр, имеющих математическую основу, включая шахматы и шашки. Играя в полную силу, ЭАЛ мог выиграть все партии во всех играх, но это портило бы людям настроение, поэтому он был запрограммирован на выигрыш только половины всех партий, а его живые партнеры притворялись, будто им это неизвестно.
     
Последние часы бодрствования Боумен посвящал общей уборке и самым непредвиденным задачам, после чего в 20.00 садился ужинать, опять вместе с Пулом. После ужина наступал час, когда он мог вызвать Землю и его могли вызвать оттуда родные и друзья.
     
Как и все его коллеги, Боумен не был женат: было бы неразумно посылать семейных людей в столь продолжительную экспедицию. Конечно, многие красавицы обещали ждать их возвращения, но никто не принимал этих обещаний всерьез. Поначалу и Пул, и Боумен каждую неделю вели с Землей довольно нежные беседы, правда, немного смущаясь от сознания, что их слушают посторонние люди на Земле. Но уже через месяц, хотя экспедиция, в сущности, только началась, диалоги с девушками, оставшимися на Земле, стали реже и прохладнее. Астронавты были готовы к этому: уж такова их доля, как в старину — доля моряков. Поговорив с близкими на Земле, Боумен, прежде чем прекратить связь, передавал свое последнее донесение и проверял, переданы ли ЭАЛом все показания приборов за день. Затем он, если было настроение, часа два читал или смотрел фильм, а в полночь укладывался спать — и засыпал обычно без помощи электронаркоза.
     
Распорядок дня Пула был такой же, только сдвинутый во времени. Суточные графики обоих астронавтов взаимно дополняли друг друга и совмещались без малейших задорин. Дел было по горло, оба были людьми слишком разумными и уживчивыми, чтобы ссориться, — и дни в полете текли спокойно и буднично, без происшествий, а бег времени отмечала только смена цифр на электронных часах.
     
К этому и сводилась самая заветная мечта маленького экипажа «Дискавери» — чтобы в предстоящие недели в месяцы ничто не омрачило мирного однообразия их жизни.
    
    
     
      
Глава 18
      
Через пояс астероидов
     
     
Неделя проходила за неделей, и «Дискавери», миновав уже орбиту Марса, летел к далекому Юпитеру по своей орбите, предопределенной с такой точностью, словно это были трамвайные рельсы. Как непохож был «Дискавери» на корабли, бороздящие небеса и моря там, на Земле, — он не требовал никакого управления, ни единого прикосновения к рулям или тумблерам двигателя. Курс планетолета определяли законы тяготения: на его пути не было ни неведомых мелей, ни опасных рифов, на которые он мог налететь. Не угрожала ему и опасность столкнуться с другим кораблем, ибо во всем пространстве, отделявшем его от бесконечно далеких звезд, не было ни одного корабля — во всяком случае, корабля, созданного человеком…
     
Строго говоря, та область космоса, в которую сейчас вторгся «Дискавери», отнюдь не была свободна от препятствий. Перед ним была неведомая человеку зона, изрезанная трассами более миллиона астероидов. Точные орбиты были вычислены астрономами примерно для десяти тысяч. Впрочем, размеры астероидов невелики: только четыре имеют диаметр более ста пятидесяти километров, остальные представляют собой всего лишь огромные каменные глыбы, бесцельно несущиеся в пустоте. Никаких мер защиты против них не существовало: самый маленький астероид при столкновении на скорости свыше ста тысяч километров в час мог разнести «Дискавери» на куски. Однако вероятность такого столкновения была ничтожно мала. В среднем на объем пространства, представляющий собой куб со стороной, равной полутора миллионам километров, приходится всего один астероид!
     
Экипаж меньше всего тревожило, что «Дискавери» может оказаться в одной точке пространства с каким-нибудь астероидом, притом в одно и то же мгновение. На восемьдесят шестой день полета они должны были пройти точку наибольшего сближения с одним из известных астероидов (других встреч вообще не предвиделось). Астероид этот названия не имел и числился под номером 7794; это был обломок скалы около сорока пяти метров в поперечнике, обнаруженный в 1997 году Лунной обсерваторией и тотчас же забытый всеми, креме терпеливых блоков памяти Бюро малых планет. Когда Боумен заступил на вахту, ЭАЛ тут же напомнил ему о предстоящей встрече, хотя трудно было ожидать, что командир корабля забудет о единственном событии, которое предусмотрено графиком на протяжении всего полета. Трасса астероида, привязанная к звездам, и его координаты на момент наибольшего сближения уже светились на экранах пульта. Там был и перечень наблюдений, которые надо было провести; у астронавтов будет дел по горло в те мгновения, когда мимо них, всего в полутора тысячах километров, промелькнет 7794 на относительной скорости сто тридцать тысяч километров в час.
     
Боумен попросил ЭАЛа включить курсовой телескоп, и на экране вспыхнуло изображение пространства впереди, усеянного редкими звездами. Ничего похожего на астероид среди них не было — даже при максимальном увеличении все звезды выглядели безразмерными светящимися точками.
     
— Наложи прицельную сетку, — сказал Боумен.
     
На экране мгновенно появились четыре тонкие линии вокруг крохотной, еле видимой звездочки. Он долго вглядывался в нее, подумывая, уж не ошибся ли ЭАЛ, и вдруг обнаружил, что эта точечка едва заметно движется относительно неподвижных звезд. До астероида, возможно, было еще с полмиллиона километров, но по космическим масштабам это уже почти рукой подать.
     
Когда через шесть часов к пульту управления пришел Пул, 7794 светился в сотни раз ярче и двигался на звездном фоне так быстро, что сомневаться, он ли это, больше не приходилось. Он уже не был светящейся точкой, а превращался в ясно видимый диск.
     
Они глядели на этот небесный камешек, летящий к ним, с тем чувством, какое испытывают моряки в долгом плавании, когда им приходится огибать берег, на который они не могут высадиться. Хотя они отлично знали, что 7794 всего лишь безжизненная, лишенная воздуха скалистая глыба, это не умаляло их волнения. Ведь этот астероид — единственное твердое тело на всем пути до Юпитера, до которого еще оставалось больше трехсот миллионов километров. В свой мощный телескоп они уже видели, что астероид очень неправильной формы и летит, медленно кувыркаясь. Он походил то на сплюснутый шар, то на грубо сделанный кирпич; период его вращения немногим превышал две минуты. Пятна света и тени беспорядочной рябью бежали по его поверхности, а порой она вспыхивала ослепительно, словно далекое окно на закате, — это сверкали под солнцем обнажения кристаллических пород.
     
Астероид мчался со скоростью около сорока пяти километров в секунду; за несколько минут, лихорадочно быстролетных, надо было суметь провести все наблюдения с самых близких дистанций. Автоматические камеры сделали десятки снимков. Отраженные от астероида сигналы навигационного радара записывались для последующего изучения. Едва успели запустить один единственный соударяющийся зонд.
     
Приборов в зонде не было — никакой прибор не уцелел бы при столкновении на космических скоростях. Зонд представлял собой просто небольшую металлическую болванку. Она была запушена с корабля по орбите, пересекающейся с направлением движения астероида. Часы отсчитывали секунды, отделявшие момент пуска от встречи зонда с мишенью, а Пул и Боумен, все больше волнуясь, ждали исхода своего эксперимента. Принципиально он был чрезвычайно прост, но точность их приборов и расчетов подвергалась при этом труднейшему испытанию — ведь надо было попасть в сорокаметровую мишень с расстояния в тысячи километров!
     
И вот на затемненной части астероида внезапно возникла ослепительно яркая вспышка света. Маленькая болванка ударилась о его поверхность со скоростью метеорита, и вся ее энергия за какую-то долю секунды превратилась в тепло. Облачко раскаленного газа вздулось и мгновенно рассеялось в пространстве. Бортовые спектрографы «Дискавери» засняли быстро угасшие линии спектра. Там, на Земле, специалисты проанализируют их и прочтут автографы оставленные раскаленными атомами. Так впервые будет установлен химический состав оболочки астероида. Через час 7794 был уже не диском, а едва мерцающей звездочкой.
     
Когда Боумен заступил на следующую вахту, астероид совсем исчез из виду. Вокруг опять было пустынное пространство. Им предстояло лететь в полном одиночестве еще три месяца, пока навстречу не выплывут самые отдаленные, внешние луны Юпитера.
    
    
     
      
Глава 19
      
Мимо Юпитера
     
     
Даже с расстояния тридцать миллионов километров Юпитер выглядел самым внушительным небесным, телом из всех, что были видны впереди. Планета казалась им бледным розовато-желтым диском размером примерно в половину Луны, какой мы ее видим с Земли; на ней ясно проступали темные параллельные полосы облачных поясов. В экваториальной плоскости вокруг Юпитера обращались яркие звезды — Ио, Европа, Ганимед и Каллисто, целые миры, которые в другой части Солнечной системы вполне сошли бы за самостоятельные планеты, а здесь были лишь спутниками своего гигантского властелина.
     
В телескоп Юпитер ошеломлял своим величием — пятнистый разноцветный шар заполнял собой все поле зрения. Невозможно было постичь его истинные размеры. Хотя Боумен непрестанно напоминал себе, что диаметр Юпитера в одиннадцать раз больше земного, это оставалось мертвой цифрой, не имеющей реального смысла.
     
Но, просматривая ленты из блоков памяти ЭАЛа с материалами по Юпитеру, он нашел нечто, мгновенно создавшее представление об устрашающей огромности этого небесного тела. То была иллюстрация: развертка поверхности Земли была растянута на диске Юпитера наподобие звериной шкуры. Все океаны и континенты нашей планеты на этом фоне выглядели не больше, чем Индия на земном глобусе! Когда Боумен довел увеличение телескопа до предела, ему показалось, что он висит над огромным слегка сплюснутым шаром, а под ним стремительно несутся облака, смазанные и вытянутые в ленты быстрым вращением гигантского мира. Порой эти ленты сплетались в сгустки, узлы или массы окрашенных паров размером в целые континенты; иногда между ними возникали и вновь таяли мосты протяженностью во многие тысячи километров. Под этими облаками скрывалось больше материи, чем во всех остальных планетах Солнечной системы. «А что еще, — размышлял Боумен, — скрывается там, внизу?»
     
По этому бурно изменяющемуся облачному покрову, навечно скрывшему под собой истинную поверхность планеты, время от времени скользили круглые темные пятна. Это какая-нибудь из ближайших лун проходила между планетой и далеким Солнцем, и тень ее бежала за ней вслед по облачному ландшафту Юпитера.
     
И здесь, в тридцати миллионах километров, мчались луны Юпитера другие, намного меньшие. Это были просто летающие горы поперечником в десятки километров, но трасса корабля не подходила близко ни к одной из них. Корабельный радар с промежутками в несколько минут посылал в пространство импульсы энергии, подобные беззвучным грозовым разрядам, и не получал ни одного отраженного сигнала из ближайших зон — вокруг было пусто.
     
Зато все громче звучал могучий рев — радиоголос самого Юпитера. Еще в 1955 году, на заре космической эры, астрономы с изумлением обнаружили, что Юпитер излучает колоссальную, измеряемую миллионами киловатт энергию в десятиметровом диапазоне. Это излучение было уловлено в виде беспорядочных радиошумов; источником его считали ореолы заряженных частиц, опоясывающие Юпитер наподобие земных поясов Ван-Аллена, но, конечно, несравнимо более мощные.
     
Иногда, в долгие одинокие часы вахты, Боумен слушал эти шумы. Он поворачивал регулятор громкости до тех пор, пока треск и шипение не начинали звучать на всю рубку. Порой начатом фоне слышались свист и писк, словно кричали обезумевшие от страха птицы. Эти звуки навевали жуть, потому что исходили не от человека; они будили острое чувство одиночества — бессмысленные, как плеск волн о берег, как раскаты дальнего грома за горизонтом…
     
Даже при такой огромной скорости — свыше ста пятидесяти тысяч километров в час — «Дискавери» требовалось почти две недели, чтобы пересечь орбиты всех спутников Юпитера. А их у него было больше, чем планет в Солнечной системе; лунная обсерватория каждый год открывала все новые, и теперь их насчитывалось тридцать шесть. Самый внешний из них, Юпитер XXVII, обращался по неустойчивой орбите в направлении, обратном остальным спутникам, находясь в двадцати девяти миллионах километров от своего временного повелителя. Он был «трофеем» Юпитера в его извечной, затяжной войне с Солнцем: этот исполин то и дело выхватывал себе на время луны из пояса астероидов и через несколько миллионов лет вновь утрачивал их. Только внутренние спутники оставались неотъемлемой собственностью Юпитера — Солнце было не в силах вырвать их из его власти.
     
И вот теперь появилась новая добыча для противоборствующих гравитационных полей. «Дискавери» с возрастающей скоростью мчался к Юпитеру по сложной траектории, вычисленной много месяцев назад астрономами на Земле и непрерывно контролируемой ЭАЛом. Время от времени экипаж ощущал слабые, еле уловимые толчки — это на миг автоматически включались струйные рули, внося мельчайшие уточнения в траекторию. На Землю по радио шел непрерывный поток информации. Астронавты были теперь так далеко от дома, что их сигналы, даже летя со скоростью света, доходили туда только через пятьдесят минут. Вместе с ними, их глазами и по их приборам все человечество следило за приближающимся Юпитером, но проходил почти целый час, пока вести об их открытиях достигали Земли. Когда планетолет пересекал орбиты внутренних спутников — все они были больше Луны и все совершенно неизведанные, — камеры его телескопов работали не переставая. Часа за три до прохождения траверса Юпитера «Дискавери» пролетел всего в тридцати тысячах километров от его спутника Европы, и все приборы нацелились на этот мир, который сначала приближался, быстро вырастая в размерах, а затем стал уходить в сторону, превращаясь из диска в полумесяц, пока не исчез совсем в лучах Солнца. Это небесное тело с поверхностью, равной двадцати двум миллионам квадратных километров, с Земли даже в наимощнейший телескоп казалось булавочной головкой. И теперь за считанные минуты, пока продолжалось сближение, нужно было как можно лучше использовать эту встречу, собрать и записать все сведения. Впереди у астронавтов были долгие месяцы, когда можно будет не торопясь разобраться в них.
     
Издали Европа выглядела огромным снежным шаром, с необычайной интенсивностью отражавшим свет далекого Солнца. Наблюдения с более близких расстояний подтвердили это: Европа, в отличие от тусклой Луны, была ослепительно белой и во многих местах покрыта сверкающими глыбами, похожими на вмерзшие айсберги. Они почти наверняка состояли из аммиака и воды, которые почему-то не были захвачены гравитационным полем Юпитера.
     
Лишь по экватору виднелись обнажения скальных пород; эта безжизненная пустыня, невероятно изрезанная каньонами и беспорядочными нагромождениями скал, темной полосой опоясывала весь маленький мир. Астронавты заметили несколько кратеров метеоритного происхождения, но никаких признаков вулканизма — Европа явно не имела внутренних источников тепла.
     
Атмосфера, как это было давно известно, отсутствовала здесь совершенно. Когда край диска Европы заслонял собой какую-нибудь звезду, лишь на мгновение тускнела и полностью затмевалась. Только в некоторых зонах было нечто похожее на облака — вероятно, туман из капелек аммиака, несомых вязкими метановыми вихрями. Европа скрылась за кормой столь же стремительно, как появилась, и теперь до Юпитера оставалось только два часа. ЭАЛ не раз и не два тщательно выверял траекторию корабля, и до момента наибольшего сближения дополнительно корректировать скорость не было нужды. Пул и Боумен хорошо знали это, но все же смотреть на гигантский, с каждой минутой разбухавший шар было страшновато. С трудом верилось, что «Дискавери» не врежется в эту планету, влекомый на погибель себе ее невообразимо мощным притяжением.
     
Наступило время запускать атмосферные зонды. Конструкторы надеялись, что они продержатся достаточно долго и успеют передать хоть небольшую информацию из-под плотного облачного покрова Юпитера. Две короткие, похожие на бомбы капсулы, покрытые абляционными теплозащитными оболочками[6], были выведены слабыми реактивными импульсами на траектории, которые вначале, на протяжении первых нескольких тысяч километров, почти не отклонялись от курса «Дискавери». Однако мало-помалу они отошли в сторону, и наконец даже невооруженным глазом стало видно, что ЭАЛ не ошибся в расчетах. Корабль летит по траектории, близкой к касательной, он не заденет атмосферу Юпитера, и столкновение с планетой ему не грозит. Правда, разница составляла всего несколько сот километров — пустяк для небесного тела диаметром чуть ли не полтораста тысяч километров, но именно этот пустяк решал судьбу корабля.