1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 
Том 1      

       

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ      

       

       I      

       

- Еh bien, mon  prince. Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous préviens, que si  vous ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore  de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist  (ma parole, j'y crois) - je ne vous connais plus, vous n'êtes plus mon  ami, vous n'êtes plus мой верный раб, comme vous  dites. [Ну, что, князь, Генуа и Лукка стали не больше, как поместьями  фамилии Бонапарте. Нет, я вас предупреждаю, если вы мне не скажете, что у нас  война, если вы еще позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого  Антихриста (право, я верю, что он Антихрист) - я вас больше не знаю, вы уж не  друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите.] Ну, здравствуйте,  здравствуйте. Je vois que je vous fais peur, [Я вижу, что я вас пугаю,]  садитесь и рассказывайте.      

Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер,  фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и  чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла  несколько дней, у нее был грипп , как она говорила (грипп  был  тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных  утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:      

«Si vous n'avez rien de mieux à  faire, M. le comte (или mon prince), et si la  perspective de passer la soirée chez une pauvre malade ne vous effraye  pas trop, je serai charmée de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette  Scherer>.      

[Если y вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и  если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень  рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна Шерер.]      

- Dieu, quelle virulente sortie [О! какое жестокое  нападение!] - отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в  придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым  выражением плоского лица. Он говорил на том изысканном французском языке, на  котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими,  покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и  при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку,  подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.      

- Avant tout dites moi, comment vous  allez, chère amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?]  Успокойте друга, - сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из‑за  приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.      

- Как можно быть здоровой: когда нравственно страдаешь?  Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека  чувство? - сказала Анна Павловна. - Вы весь вечер у меня, надеюсь?      

- А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне  надо показаться там, - сказал князь. - Дочь заедет за мной и повезет  меня.      

- Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fêtes et tous ces feux d'artifice  commencent à devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и  фейерверки становятся несносны.]      

- Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы  отменили, - сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи,  которым он и не хотел, чтобы верили.      

- Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a‑t‑on  décidé par rapport à la dépêche de  Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по  случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]      

- Как вам сказать? - сказал князь холодным,  скучающим тоном. - Qu'a‑t‑on décidé? On a décidé que Buonaparte a brûlé ses  vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de brûler les  nôtres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли;  и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] - Князь Василий говорил всегда  лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив,  несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.      

Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и  иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей,  знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на  лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у  избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого  она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.      

В середине разговора про политические действия Анна Павловна  разгорячилась.      

- Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю,  может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас.  Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое  высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и  чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и  хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру  революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни  должны искупить кровь праведника: На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?:  Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души  императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет  заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?: Ничего. Они не  поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не  хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что  обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что  вся Европа ничего не может против него: И я не верю ни в одном слове ни  Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralité prussienne, ce n'est  qu'un piège. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии - только западня.] Я  верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет  Европу!: - Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.      

- Я думаю, - сказал князь улыбаясь, - что  ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом  согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?      

- Сейчас. A propos, - прибавила она, опять  успокоиваясь, - нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de  MorteMariet, il est allié aux Montmorency par les Rohans,  [Кстати, - виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна  из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И  потом l'abbé Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был  принят государем. Вы знаете?      

- А! Я очень рад буду, - сказал князь. -  Скажите, - прибавил он, как будто только что вспомнив что‑то и  особенно‑небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью  его посещения, - правда, что l'impératrice‑mère  [императрица‑мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в  Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, à ce qu'il  paraît. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] - Князь Василий  желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну  старались доставить барону.      

Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она,  ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.      

- Monsieur le baron de Funke a été  recommandé à l'impératrice‑mère par sa soeur,  [Барон Функе рекомендован императрице‑матери ее сестрою,] - только  сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала  императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение  преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз,  когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала,  что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много  уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.      

Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей  придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за  то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то  же время утешить его.      

- Mais à propos de votre famille,[Кстати о вашей  семье,] - сказала она, - знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает,  fait les délices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour.  [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]      

Князь наклонился в знак уважения и признательности.      

- Я часто думаю, - продолжала Анна Павловна после  минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто  выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь  начинается задушевный, - я часто думаю, как иногда несправедливо  распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей  (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, - вставила она  безапелляционно, приподняв брови) - таких прелестных детей? А вы, право, менее  всех цените их и потому их не стоите.      

И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.      

- Que voulez‑vous? Lafater  aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienité, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской  любви,] - сказал князь.      

- Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с  вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо  ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас:      

Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него,  ждала ответа. Князь Василий поморщился.      

- Что вы хотите, чтоб я делал! - сказал он  наконец. - Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и  оба вышли des imbéciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный  дурак, а Анатоль - беспокойный. Вот одно различие, - сказал он, улыбаясь  более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко  выказывая в сложившихся около его рта морщинах что‑то неожиданно‑грубое  и неприятное.      

- И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы  вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, - сказала Анна  Павловна, задумчиво поднимая глаза.      

- Je suis votre [Я ваш] верный раб, et à vous  seule je puis l'avouer. Мои дети - ce sont les entraves de mon  existence. [вам одним могу признаться. Мои дети  - обуза моего существования.] - Он помолчал, выражая жестом свою покорность  жестокой судьбе.      

Анна Павловна задумалась.      

- Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего  блудного сына Анатоля? Говорят, - сказала она, - что старые девицы  ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою  этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая  очень несчастлива с отцом, une parente à nous, une princesse [наша родственница,  княжна] Болконская. - Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною  светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он  принял к соображению эти сведения.      

- Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000  в год, - сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих  мыслей. Он помолчал.      

- Что будет через пять лет, если это пойдет так?  Voilà l'avantage d'être père. [Вот выгода быть отцом.] Она  богата, ваша княжна?      

- Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете,  этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и  прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и  тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка  несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен,  адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.      

- Ecoutez, chère Annette, [Послушайте, милая  Аннет,] - сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее  почему‑то книзу. - Arrangez‑moi cette affaire et je suis votre  [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб à tout jamais pan  , comme mon староста m'écrit des [как пишет мне мой староста] донесенья:  покой‑ер‑п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.      

И он с теми свободными и фамильярными, грациозными  движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и,  поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в  сторону.      

- Attendez [Подождите], - сказала Анна Павловна,  соображая. - Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с  Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille,  que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе  начну обучаться ремеслу старой девки.]      

       

       

 II      

       

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться.  Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и  характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя  Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на  праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная,  как la femme la plus séduisante de Pétersbourg [самая  обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская,  прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой  свет по  причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь  Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и  аббат Морио и многие другие.      

- Вы не видали еще? или: - вы не знакомы с ma tante [с  моей тетушкой]? - говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма  серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из  другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно  переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.      

Все гости совершали обряд приветствования никому  неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным,  торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma  tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем  здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все  подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения  исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни  разу не подойти к ней.      

Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом  золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя  губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее  вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне‑привлекательных  женщин, недостаток ее - короткость губы и полуоткрытый рот - казались ее  особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную  здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое  положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее,  казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько  времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и  блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он  особенно нынче любезен. И это думал каждый.      

Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми  шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села  на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было  part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.      

- J'ai apporté mon ouvrage [Я захватила  работу], - сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем  вместе.      

- Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais  tour, - обратилась она к хозяйке. - Vous m'avez écrit, que  c'était une toute petite soirée; voyez, comme je suis  attifée. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас  совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]      

И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах,  серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.      

- Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus  jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], - отвечала Анна  Павловна.      

- Vous savez, mon mari m'abandonne, - продолжала  она тем же тоном, обращаясь к генералу, - il va se faire tuer. Dites moi,  pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на  смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] - сказала она князю Василию и, не  дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.      

- Quelle délicieuse personne,  que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая  княгиня!] - сказал князь Василий тихо Анне Павловне.      

Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый  молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней  моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был  незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего  теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из‑за  границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна  приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее  салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде  вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх,  подобный тому, который выражается при виде чего‑нибудь слишком огромного  и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других  мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе  робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой  гостиной.      

- C'est bien aimable à vous, monsieur Pierre  , d'être venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны,  Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] - сказала ему Анна Павловна,  испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер  пробурлил что‑то непонятное и продолжал отыскивать что‑то глазами.  Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой  знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что  Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна  Павловна испуганно остановила его словами:      

- Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный  человек: - сказала она.      

- Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень  интересно, но едва ли возможно:      

- Вы думаете?: - сказала Анна Павловна, чтобы сказать  что‑нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер  сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел;  теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него  уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне  Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.      

- Мы после поговорим, - сказала Анна Павловна,  улыбаясь.      

И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она  возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и  приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как  хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по  заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий  звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так  и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или  слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила  равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в  ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как  он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому  кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны  Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся  интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались  глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать.  Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего‑нибудь  особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен,  и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые  люди.III      

       

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон  равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только  одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем  обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был  аббат; в другом, молодом, красавица‑княжна Элен, дочь князя Василия,  и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня  Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.      

Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой  человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности,  скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он  находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший  метрд`отель подает как нечто сверхъестественно‑прекрасное тот кусок  говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в  нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом  аббата, как что‑то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара  заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог  Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления  Бонапарта.      

- Ah! voyons. Contez‑nous cela, vicomte,  [Расскажите нам это, виконт,] - сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как  чем‑то à la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта  фраза, - contez‑nous cela, vicomte.      

Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна  Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.      

- Le vicomte a été personnellement connu  de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] - шепнула Анна Павловна  одному. - Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер  рассказывать], - проговорила она другому. - Comme on voit l'homme de  la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], - сказала  она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для  него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.      

Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.      

- Переходите сюда, chère Hélène,  [милая Элен,] - сказала Анна Павловна красавице‑княжне, которая сидела  поодаль, составляя центр другого кружка.      

Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся  улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя  своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч,  глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо,  не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому  право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по  тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к  Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени  кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и  слишком сильно и победительно‑действующую красоту. Она как будто желала и  не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая  красавица!] - говорил каждый, кто ее видел.      

Как будто пораженный чем‑то необычайным, виконт пожал  плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала  и его всё тою же неизменною улыбкой.      

- Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil  auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,]  сказал он, наклоняя с улыбкой голову.      

Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не  нашла нужным что‑либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа  она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая  от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на  которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки  своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну  Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице  фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и  маленькая княгиня от чайного стола.      

- Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage,  [Подождите, я возьму мою работу,] - проговорила она. - Voyons, à  quoi pensez‑vous? - обратилась она к князю Ипполиту: - apportez‑moi  mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]      

Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела  перестановку и, усевшись, весело оправилась.      

- Теперь мне хорошо, - приговаривала она и,  попросив начинать, принялась за работу.      

Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко  придвинув к ней кресло, сел подле нее.      

Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим  необыкновенным сходством с сестрою‑красавицей и еще более тем, что,  несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те  же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною,  молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела;  у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно  выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос,  рот - все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и  ноги всегда принимали неестественное положение.      

- Ce n'est pas une histoire de  revenants? [Это не история о привидениях?] - сказал он, усевшись подле  княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого  инструмента он не мог начать говорить.      

- Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] - пожимая плечами,  сказал удивленный рассказчик.      

- C'est que je déteste les histoires de  revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] - сказал  он таким тоном, что видно было, - он сказал эти слова, а потом уже понял,  что они значили.      

Из‑за самоуверенности, с которой он говорил, никто не  мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в  темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayée, [бедра  испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.      

Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда  анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m‑lle  George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся  тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон  случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти  герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это‑то  великодушие и отмстил смертью герцогу.      

Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где  соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.      

- Charmant, [Очаровательно,] - сказала Анна Павловна,  оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.      

- Charmant, - прошептала маленькая княгиня, втыкая  иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают  ей продолжать работу.      

Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно  улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая  на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что‑то слишком  горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту.  Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом  равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого  человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и  естественно слушали и говорили, и это‑то не понравилось Анне Павловне.      

- Средство - Европейское равновесие и droit des gens  [международное право], - говорил аббат. - Стоит одному  могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать  бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, - и она  спасет мир!      

- Как же вы найдете такое равновесие? - начал было  Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера,  спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг  изменилось и приняло оскорбительно притворно‑сладкое выражение, которое,  видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.      

- Я так очарован прелестями ума и образования общества,  в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще  подумать о климате, - сказал он.      

Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства  наблюдения присоединила их к общему кружку.IV      

       

В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был  молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был  небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими  чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого  мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою,  оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но  уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно.  Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше  всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от  нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.      

- Vous vous enrôlez pour la  guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] - сказала Анна  Павловна.      

- Le général Koutouzoff, - сказал  Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, - a bien  voulu de moi pour aide‑de‑camp: [Генералу Кутузову угодно меня к  себе в адъютанты.]      

- Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]      

- Она поедет в деревню.      

- Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?      

- André, [Андрей,] - сказала его жена, обращаясь  к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, -  какую историю нам рассказал виконт о m‑lle Жорж и Бонапарте!      

Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа  князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз,  подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в  гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав  улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно‑доброй и приятной улыбкой.      

- Вот как!: И ты в большом свете! - сказал он  Пьеру.      

- Я знал, что вы будете, - отвечал Пьер. - Я  приеду к вам ужинать, - прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который  продолжал свой рассказ. - Можно?      

- Нет, нельзя, - сказал князь Андрей смеясь,  пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.      

Он что‑то хотел сказать еще, но в это время поднялся  князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.      

- Вы меня извините, мой милый виконт, - сказал  князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он  не вставал. - Этот несчастный праздник у посланника лишает меня  удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный  вечер, - сказал он Анне Павловне.      

Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья,  пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер  смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она  проходила мимо него.      

- Очень хороша, - сказал князь Андрей.      

- Очень, - сказал Пьер.      

Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и  обратился к Анне Павловне.      

- Образуйте мне этого медведя, - сказал он. -  Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не  нужно молодому человеку, как общество умных женщин.V      

       

Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером,  который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама,  сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в  передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе,  исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.      

- Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? -  сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным  ударением на о  ). - Я не могу оставаться дольше в Петербурге.  Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?      

Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво  слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно  улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.      

- Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо  будет переведен в гвардию, - просила она.      

- Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, -  отвечал князь Василий, - но мне трудно просить государя; я бы  советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.      

Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших  фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние  связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему  единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и  приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она  испугалась слов князя Василия; когда‑то красивое лицо ее выразило  озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче  схватила за руку князя Василия.      

- Послушайте, князь, - сказала она, - я  никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о  дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для  моего сына, и я буду считать вас благодетелем, - торопливо прибавила  она. - Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал.  Soyez le bon enfant que vous аvez été, [Будьте добрым малым, как  вы были,] - говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.      

- Папа, мы опоздаем, - сказала, повернув свою  красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.      

Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб  он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал  просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя,  он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал,  однако, после ее нового призыва, что‑то вроде укора совести. Она  напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу.  Кроме того, он видел по ее приемам, что она - одна из тех женщин, особенно  матерей, которые, однажды взяв себе что‑нибудь в голову, не отстанут до  тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на  ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение  поколебало его.      

- Chère Анна Михайловна, - сказал он с  своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, - для меня почти  невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и  чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен  в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?      

- Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас;  я знала, как вы добры.      

Он хотел уйти.      

- Постойте, два слова. Une fois  passé aux gardes: [Раз он перейдет в гвардию:] - Она замялась: -  Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в  адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж:      

Князь Василий улыбнулся.      

- Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова  с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все  московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.      

- Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой:      

- Папа! - опять тем же тоном повторила  красавица, - мы опоздаем.      

- Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?      

- Так завтра вы доложите государю?      

- Непременно, а Кутузову не обещаю.      

- Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] - сказала  вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда‑то,  должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.      

Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке,  все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло  то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась  к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что  слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.      

- Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?]  - сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comédie  des peuples de Gênes et de Lucques, qui viennent présenter leurs  voeux à M. Buonaparte assis sur un trône, et exauçant les  voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est à en devenir folle! On  dirait, que le monde entier a perdu la tête. [И вот новая комедия:  народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин  Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно!  Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]      

Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.      

- «Dieu me la donne, gare à qui la  touche>, - сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении  короны). - On dit qu'il a été très beau en  prononçant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее  тронет. - Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] - прибавил он  и еще раз повторил эти слова по‑итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi  la tocca>.      

- J'espère enfin, - продолжала Анна  Павловна, - que ça a été la goutte d'eau qui fera  déborder le verre. Les souverains ne peuvent plus  supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец,  та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого  человека, который угрожает всему.]      

- Les souverains? Je ne parle pas de  la Russie, - сказал виконт учтиво и безнадежно: -  Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour  madame Elisabeth? Rien, - продолжал он одушевляясь. -  Et croyez‑moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause  des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter  l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для  королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою  измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя  престола.]      

И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение.  Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах  повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал  показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот  герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.      

- Bâton de gueules, engrêlé de  gueules d'azur - maison Condé, [Фраза, не переводимая буквально, так  как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных.  Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими  зазубренными полосами,] - говорил он.      

Княгиня, улыбаясь, слушала.      

- Ежели еще год Бонапарте останется на престоле  Франции, - продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не  слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за  ходом своих мыслей, - то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием,  изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда  будет уничтожено, и тогда:      

Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать  что‑то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его,  перебила.      

- Император Александр, - сказала она с грустью,  сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, - объявил, что  он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет  сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного  короля, - сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и  роялистом.      

- Это сомнительно, - сказал князь Андрей. -  Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела  зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.      

- Сколько я слышал, - краснея, опять вмешался в  разговор Пьер, - почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.      

- Это говорят бонапартисты, - сказал виконт, не  глядя на Пьера. - Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.      

- Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] - сказал  князь Андрей с усмешкой.      

(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не  смотрел на него, против него обращал свои речи.)      

- «Je leur ai montré le chemin de la gloire> -  сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: - . [делать визиты.]      

Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих  слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако  многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.      

- Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка  потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались:      

Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться  и сквозь этот смех проговорил:      

- И весь свет узнал:      

Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он  его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по‑русски,  однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так  приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после  анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале,  спектакле, о том, когда и где кто увидится.VI      

       

Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soirée,  [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.      

Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста,  широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон  и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что‑нибудь  особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы  захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан,  до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и  неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия,  простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою  кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:      

- Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы  перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, - сказала она.      

Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только  наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила,  разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный  малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.      

Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею,  накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем  Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой  беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.      

- Идите, Annette, вы простудитесь, - говорила  маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. - C'est  arrêté, [Решено,] - прибавила она тихо.      

Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве,  которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.      

- Я надеюсь на вас, милый друг, - сказала Анна  Павловна тоже тихо, - вы напишете к ней и скажете мне, comment le  père envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До  свидания,] - и она ушла из передней.      

Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя  к ней свое лицо, стал полушопотом что‑то говорить ей.      

Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они  кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им,  французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не  хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала  смеясь.      

- Я очень рад, что не поехал к посланнику, -  говорил князь Ипполит: - скука: Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?      

- Говорят, что бал будет очень хорош, - отвечала  княгиня, вздергивая с усиками губку. - Все красивые женщины общества будут  там.      

- Не все, потому что вас там не будет; не все, -  сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул  его и стал надевать ее на княгиню.      

От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать  этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал  молодую женщину.      

Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и  взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и  сонным.      

- Вы готовы? - спросил он жену, обходя ее взглядом.      

Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него,  по‑новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за  княгиней, которую лакей подсаживал в карету.      

- Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] -  кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.      

Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее  оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.      

- Па‑звольте, сударь, - сухо‑неприятно  обратился князь Андрей по‑русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.      

- Я тебя жду, Пьер, - ласково и нежно проговорил  тот же голос князя Андрея.      

Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь  Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он  обещал довезти до дому.      

       

       

- Eh bien, mon cher, votre petite princesse est  très bien, très bien, - сказал виконт, усевшись в карету с  Ипполитом. - Mais très bien. - Он поцеловал кончики своих  пальцев. - Et tout‑à‑fait française. [Ну, мой  дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная  француженка.]      

Ипполит, фыркнув, засмеялся.      

- Et savez‑vous que vous  êtes terrible avec votre petit air innocent, - продолжал виконт. - Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne  des airs de prince régnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек,  несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который  корчит из себя владетельную особу.]      

Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:      

- Et vous disiez, que les dames russes  ne valaient pas les dames françaises. Il faut savoir s'y prendre.  [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]      

Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет  князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с  полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из  середины.      

- Что ты сделал с m‑lle Шерер? Она теперь совсем  заболеет, - сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие,  белые ручки.      

Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул  оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.      

- Нет, этот аббат очень интересен, но только не так  понимает дело: По‑моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это  сказать: Но только не политическим равновесием:      

Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными  разговорами.      

- Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить,  что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что‑нибудь?  Кавалергард ты будешь или дипломат? - спросил князь Андрей после минутного  молчания.      

Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.      

- Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни  другое мне не нравится.      

- Но ведь надо на что‑нибудь решиться? Отец твой  ждет.      

Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером‑аббатом  за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в  Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в  Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю  Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три  месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь  Андрей. Пьер потер себе лоб.      

- Но он масон должен быть, - сказал он, разумея  аббата, которого он видел на вечере.      

- Всё это бредни, - остановил его опять князь  Андрей, - поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?:      

- Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я  хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за  свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии  и Австрии против величайшего человека в мире: это нехорошо:      

Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он  сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот  наивный вопрос трудно было ответить что‑нибудь другое, чем то, что  ответил князь Андрей.      

- Ежели бы все воевали только по своим убеждениям,  войны бы не было, - сказал он.      

- Это‑то и было бы прекрасно, - сказал Пьер.      

Князь Андрей усмехнулся.      

- Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого  никогда не будет:      

- Ну, для чего вы идете на войну? - спросил Пьер.      

- Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду:  - Oн остановился. - Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта  жизнь - не по мне!VII      

       

В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто  очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое  оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня.  Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь  Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.      

- Отчего, я часто думаю, - заговорила она, как  всегда, по‑французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, -  отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились.  Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик,  мсье Пьер.      

- Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он  хочет итти на войну, - сказал Пьер, без всякого стеснения (столь  обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к  княгине.      

Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за  живое.      

- Ах, вот я то же говорю! - сказала она. - Я  не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны?  Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте  судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение.  Все его так знают, так ценят. На‑днях у Апраксиных я слышала, как одна  дама спрашивает: VIII      

       

Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер  поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою  рукой.      

- Пойдем ужинать, - сказал он со вздохом, вставая  и направляясь к двери.      

Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё,  от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный  отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине  ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что‑нибудь  на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в  каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:      

- Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой  совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что  мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал,  пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо.  Женись стариком, никуда негодным: А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и  высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким  удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего‑нибудь впереди, то на каждом шагу  ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной,  где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом: Да что!:      

Он энергически махнул рукой.      

Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более  выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.      

- Моя жена, - продолжал князь Андрей, -  прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть  покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть  женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.      

Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде,  на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и  сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало  нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался  потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было,  что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в  эти минуты почти болезненного раздражения.      

- Ты не понимаешь, отчего я это говорю, -  продолжал он. - Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его  карьера, - сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. - Ты  говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он  был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, - и он достиг ее. Но  свяжи себя с женщиной - и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И  всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя.  Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество - вот заколдованный круг, из  которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну,  какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis très  aimable et très caustique, [Я очень мил и очень едок,] - продолжал князь  Андрей, - и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без  которого не может жить моя жена, и эти женщины: Ежели бы ты только мог знать,  что это такое toutes les femmes distinguées [все эти женщины хорошего  общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие,  ничтожество во всем - вот женщины, когда показываются все так, как они есть.  Посмотришь на них в свете, кажется, что что‑то есть, а ничего, ничего,  ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, - кончил князь Андрей.      

- Мне смешно, - сказал Пьер, - что вы себя,  вы себя считаете неспособным, свою жизнь - испорченною жизнью. У вас всё, всё  впереди. И вы:      

Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как  высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.      

«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя  Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей  степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего  можно выразить понятием - силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя  Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти,  начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его  способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие  способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер),  то и в этом он видел не недостаток, а силу.      

В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или  похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.      

- Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] -  сказал князь Андрей. - Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, -  сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.      

Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.      

- А обо мне что говорить? - сказал Пьер, распуская  свой рот в беззаботную, веселую улыбку. - Что я такое? Je suis un  bâtard [Я незаконный сын!] - И он вдруг багрово покраснел. Видно было,  что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. - Sans nom, sans fortune:  [Без имени, без состояния:] И что ж, право: - Но он не сказал, что право  . - Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать.  Я хотел серьезно посоветоваться с вами.      

Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде  его, дружеском, ласковом, всё‑таки выражалось сознание своего  превосходства.      

- Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой  человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё  равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным,  вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё:      

- Que voulez‑vous, mon  cher, - сказал Пьер, пожимая плечами, - les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите,  дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]      

- Не понимаю, - отвечал Андрей. - Les femmes  comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина,  les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!      

Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной  жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить  на сестре князя Андрея.      

- Знаете что, - сказал Пьер, как будто ему пришла  неожиданно счастливая мысль, - серьезно, я давно это думал. С этою жизнью  я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня  звал, я не поеду.      

- Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?      

- Честное слово!IX      

       

Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга.  Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью  коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он  чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на  утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля  Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после  которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений  Пьера.      

«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.      

Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово  не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми  бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь  знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в  голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем  князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он  подумал, что все эти честные слова - такие условные вещи, не имеющие никакого  определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или  он умрет или случится с ним что‑нибудь такое необыкновенное, что не будет  уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его  решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.      

Подъехав к крыльцу большого дома у конно‑гвардейских  казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу,  и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки,  плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.      

Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались.  Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один  лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из  третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.      

Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около  открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи,  пугая им другого.      

- Держу за Стивенса сто! - кричал один.      

- Смотри не поддерживать! - кричал другой.      

- Я за Долохова! - кричал третий. - Разними,  Курагин.      

- Ну, бросьте Мишку, тут пари.      

- Одним духом, иначе проиграно, - кричал  четвертый.      

- Яков, давай бутылку, Яков! - кричал сам хозяин,  высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на  средине груди. - Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, -  обратился он к Пьеру.      

Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами,  особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением,  закричал от окна: «Иди сюда - разойми пари!» Это был Долохов, семеновский  офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался,  весело глядя вокруг себя.      

- Ничего не понимаю. В чем дело?      

- Стойте, он не пьян. Дай бутылку, - сказал  Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.      

- Прежде всего пей.      

Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая  пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору.  Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином  Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому,  сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.      

- Ну, пей же всю! - сказал Анатоль, подавая  последний стакан Пьеру, - а то не пущу!      

- Нет, не хочу, - сказал Пьер, отталкивая Анатоля,  и подошел к окну.      

Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо  выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.      

Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми,  голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все  пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь  виден. Линии этого рта были замечательно‑тонко изогнуты. В средине  верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах  образовывалось постоянно что‑то вроде двух улыбок, по одной с каждой  стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным  взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица.  Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль  проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что  Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во  все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял  ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире  повес и кутил Петербурга.      

Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на  наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от  советов и криков окружавших господ.      

Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему  хотелось сломать что‑нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама  не сдавалась. Он разбил стекло.      

- Ну‑ка ты, силач, - обратился он к Пьеру.      

Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип  дубовую раму.      

- Всю вон, а то подумают, что я держусь, - сказал  Долохов.      

- Англичанин хвастает: а?: хорошо?: - говорил Анатоль.      

- Хорошо, - сказал Пьер, глядя на Долохова,  который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет  неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.      

Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»      

крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все  замолчали.      

- Я держу пари (он говорил по‑французски, чтоб  его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на  пятьдесят империалов, хотите на сто? - прибавил он, обращаясь к  англичанину.      

- Нет, пятьдесят, - сказал англичанин.      

- Хорошо, на пятьдесят империалов, - что я выпью  бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте  (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что:  Так?:      

- Очень хорошо, - сказал англичанин.      

Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу  фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по‑английски  повторять ему условия пари.      

- Постой! - закричал Долохов, стуча бутылкой по  окну, чтоб обратить на себя внимание. - Постой, Курагин; слушайте. Если  кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?      

Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен  ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и,  несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил  ему слова Долохова по‑английски. Молодой худощавый мальчик, лейб‑гусар,  проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.      

- У!: у!: у!: - проговорил он, глядя за окно на камень  тротуара.      

- Смирно! - закричал Долохов и сдернул с окна  офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.      

Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать  ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими  руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо,  налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник,  хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова  его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял  впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше  других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел  схватить Долохова за рубашку.      

- Господа, это глупости; он убьется до смерти, -  сказал этот более благоразумный человек.      

Анатоль остановил его:      

- Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?: Что  тогда?: А?:      

Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.      

- Ежели кто ко мне еще будет соваться, - сказал  он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, - я того сейчас  спущу вот сюда. Ну!:      

Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял  бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку  для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом  положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо,  разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который  останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл  лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь  выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё  в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы  затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше  и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе  поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему  казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад  спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно,  чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще  сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы  схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал  себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг  зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и  весело.      

- Пуста!      

Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее.  Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.      

- Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми  совсем! - кричали с разных сторон.      

Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов  хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.      

Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, -  вдруг крикнул он. - И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю:  вели дать.      

- Пускай, пускай! - сказал Долохов, улыбаясь.      

- Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и  на лестнице голова кружится, - заговорили с разных сторон.      

- Я выпью, давай бутылку рому! - закричал Пьер,  решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.      

Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко  оттолкнул того, кто приблизился к нему.      

- Нет, его так не уломаешь ни за что, - говорил  Анатоль, - постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но  завтра, а теперь мы все едем к***.      

- Едем, - закричал Пьер, - едем!: И Мишку с  собой берем:      

И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться  с ним по комнате.X      

       

Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны  княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было  доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию  Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис  так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны.  Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к  своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых  с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что  произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики.  Гвардия уже вышла из Петербурга 10‑го августа, и сын, оставшийся для  обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.      

У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С  утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к  большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с  красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого,  сидели в гостиной.      

Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет  сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек.  Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей  значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как  домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания  разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным  участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к  обеду.      

«Очень, очень вам благодарен, ma chère или mon cher  [моя дорогая или мой дорогой] (ma сhèrе или mon cher он говорил всем без  исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за  себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите,  mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chère>. Эти слова с  одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково‑крепким  пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения  и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые  еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего  пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно  покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на  русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с  видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать,  оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда,  возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую  мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на  официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших  камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина,  занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё  было хорошо. Так, так, - говорил он, с удовольствием оглядывая огромный  раздвинутый стол. - Главное - сервировка. То‑то:» И он уходил,  самодовольно вздыхая, опять в гостиную.      

- Марья Львовна Карагина с дочерью! - басом  доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.      

Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом  мужа.      

- Замучили меня эти визиты, - сказала она. -  Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, - сказала она лакею  грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»      

Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся  дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.      

«Chère comtesse, il y a si  longtemps: elle a été alitée la pauvre enfant: au bal des  Razoumowsky: et la comtesse Apraksine: j'ai été si heureuse:» [Дорогая  графиня, как давно: она должна была пролежать в постеле, бедное дитя: на балу у  Разумовских: и графиня Апраксина: была так счастлива:] послышались оживленные  женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и  передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько,  чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien  charmée; la santé de maman: et la comtesse Apraksine> [Я в  восхищении; здоровье мамы: и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями,  пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной  городской новости того времени - о болезни известного богача и красавца  Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере,  который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.      

- Я очень жалею бедного графа, - проговорила  гостья, - здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это  его убьет!      

- Что такое? - спросила графиня, как будто не  зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину  огорчения графа Безухого.      

- Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, -  проговорила гостья, - этот молодой человек предоставлен был самому себе, и  теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией  выслали оттуда.      

- Скажите! - сказала графиня.      

- Он дурно выбирал свои знакомства, - вмешалась  княгиня Анна Михайловна. - Сын князя Василия, он и один Долохов, они,  говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты,  а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина - того отец как‑то замял.  Но выслали‑таки из Петербурга.      

- Да что, бишь, они сделали? - спросила графиня.      

- Это совершенные разбойники, особенно Долохов, -  говорила гостья. - Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы,  и что же? Можете себе представить: они втроем достали где‑то медведя,  посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать.  Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили  медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.      

- Хороша, ma chère, фигура квартального, -  закричал граф, помирая со смеху.      

- Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?      

Но дамы невольно смеялись и сами.      

- Насилу спасли этого несчастного, - продолжала  гостья. - И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно  забавляется! - прибавила она. - А говорили, что так хорошо воспитан и  умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто  не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно  отказалась: у меня дочери.      

- Отчего вы говорите, что этот молодой человек так  богат? - спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали  вид, что не слушают. - Ведь у него только незаконные дети. Кажется: и Пьер  незаконный.      

Гостья махнула рукой.      

- У него их двадцать незаконных, я думаю.      

Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая  выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.      

- Вот в чем дело, - сказала она значительно и тоже  полушопотом. - Репутация графа Кирилла Владимировича известна: Детям своим  он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.      

- Как старик был хорош, - сказала графиня, -  еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.      

- Теперь очень переменился, - сказала Анна  Михайловна. - Так я хотела сказать, - продолжала она, - по жене  прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил,  занимался его воспитанием и писал государю: так что никто не знает, ежели он  умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из  Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию.  Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь  Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей  по матери. Он и крестил Борю, - прибавила она, как будто не приписывая  этому обстоятельству никакого значения.      

- Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на  ревизию, мне говорили, - сказала гостья.      

- Да, но, entre nous, [между нами,] - сказала  княгиня, - это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле  Владимировичу, узнав, что он так плох.      

- Однако, ma chère, это славная штука, -  сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к  барышням. - Хороша фигура была у квартального, я воображаю.      

И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал  звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди,  всегда хорошо евшие и особенно пившие. - Так, пожалуйста же, обедать к  нам, - сказал он.XI      

       

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно  улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если  гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно  глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких  мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату  вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что‑то короткою кисейною  юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с  нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались  студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и  толстый румяный мальчик в детской курточке.      

Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг  бежавшей девочки.      

- А, вот она! - смеясь закричал он. -  Именинница! Ma chère, именинница!      

- Ma chère, il y a un temps pour tout, [Милая,  на все есть время,] - сказала графиня, притворяясь строгою. - Ты ее все  балуешь, Elie, - прибавила она мужу.      

- Bonjour, ma chère, je vous félicite,  [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] - сказала гостья. - Quelle  délicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] - прибавила она, обращаясь к  матери.      

Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с  своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем  корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими  оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых  башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок  еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая  никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в  кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему‑то, толкуя  отрывисто про куклу, которую вынула из‑под юбочки.      

- Видите?: Кукла: Мими: Видите.      

И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось).  Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная  гостья, против воли засмеялись.      

- Ну, поди, поди с своим уродом! - сказала мать,  притворно сердито отталкивая дочь. - Это моя меньшая, - обратилась  она к гостье.      

Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери,  взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.      

Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла  нужным принять в ней какое‑нибудь участие.      

- Скажите, моя милая, - сказала она, обращаясь к  Наташе, - как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?      

Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора,  с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела  на гостью.      

Между тем всё это молодое поколение: Борис - офицер, сын  княгини Анны Михайловны, Николай - студент, старший сын графа, Соня -  пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша - меньшой сын, все  разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия  оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что  там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были  разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine.  [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва  удерживались от смеха.      

Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства,  были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий  белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица;  Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На  верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались  стремительность и восторженность.      

Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было,  что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и  рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими‑куклу он знал еще молодою  девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась  и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу.  Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись,  трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и  побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис  не рассмеялся.      

- Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета  нужна? - .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.      

- Да, поди, поди, вели приготовить, - сказала она,  уливаясь.      

Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик  сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его  занятиях.XII      

       

Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была  четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи‑барышни,  в гостиной остались Николай и Соня‑племянница. Соня была тоненькая,  миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом,  густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на  лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и  шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько  хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не  сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо,  считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли  ее глаза из‑под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию  cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка  ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела  только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как  скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.      

- Да, ma chère, - сказал старый граф,  обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. - Вот его друг Борис  произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и  университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему  место в архиве было готово, и всё. Вот дружба‑то? - сказал граф  вопросительно.      

- Да ведь война, говорят, объявлена, - сказала  гостья.      

- Давно говорят, - сказал граф. - Опять  поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chère, вот дружба‑то! -  повторил он. - Он идет в гусары.      

Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.      

- Совсем не из дружбы, - отвечал Николай, вспыхнув  и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. - Совсем не  дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.      

Он оглянулся на кузину и на гостью‑барышню: обе  смотрели на него с улыбкой одобрения.      

- Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского  гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что  делать? - сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое,  видимо, стоило ему много горя.      

- Я уж вам говорил, папенька, - сказал сын, -  что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не  гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею  скрывать того, что чувствую, - говорил он, всё поглядывая с кокетством  красивой молодости на Соню и гостью‑барышню.      

Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду  готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.      

- Ну, ну, хорошо! - сказал старый граф, - всё  горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из  поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, - прибавил он, не замечая  насмешливой улыбки гостьи.      

Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной,  обратилась к молодому Ростову:      

- Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне  скучно было без вас, - сказала она, нежно улыбаясь ему.      

Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости  ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем  не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце  красневшей и притворно улыбавшейся Сони. - В середине разговора он  оглянулся на нее. Соня страстно‑озлобленно взглянула на него и, едва  удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из  комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с  расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.      

- Как секреты‑то этой всей молодежи шиты белыми  нитками! - сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. -  Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело - двоюродные братцы и сестрицы,] -  прибавила она.      

- Да, - сказала графиня, после того как луч  солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как  будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно  занимал ее. - Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то,  чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости.  Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и  для девочек и для мальчиков.      

- Всё от воспитания зависит, - сказала гостья.      

- Да, ваша правда, - продолжала графиня. - До  сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их  доверием, - говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей,  полагающих, что у детей их нет тайн от них. - Я знаю, что я всегда буду  первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему  пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не  так, как эти петербургские господа.      

- Да, славные, славные ребята, - подтвердил граф,  всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил  славным. - Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma  chère!      

- Какое милое существо ваша меньшая, - сказала гостья. -  Порох!      

- Да, порох, - сказал граф. - В меня пошла! И  какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая.  Мы взяли итальянца ее учить.      

- Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту  пору.      

- О, нет, какой рано! - сказал граф. - Как же  наши матери выходили в двенадцать‑тринадцать лет замуж?      

- Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? -  сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на  мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. - Ну, вот видите, держи я ее  строго, запрещай я ей: Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня  разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером  прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется,  лучше. Я старшую держала строго.      

- Да, меня совсем иначе воспитывали, - сказала  старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.      

Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает;  напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.      

Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно,  была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было  справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись  на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.      

- Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что‑нибудь  необыкновенное, - сказала гостья.      

- Что греха таить, ma chère! Графинюшка мудрила  с Верой, - сказал граф. - Ну, да что ж! всё‑таки славная  вышла, - прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.      

Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.      

- Что за манера! Уж сидели, сидели! - сказала  графиня, проводя гостей.XIII      

       

Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала  только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в  гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и,  топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда  заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.      

Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.      

Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой  соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо.  Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он  постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери.  Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она  себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня,  сквозь слезы что‑то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого  движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой‑невидимкой,  высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение.  Соня шептала что‑то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел  Николай.      

- Соня! Что с тобой? Можно ли это? - сказал  Николай, подбегая к ней.      

- Ничего, ничего, оставьте меня! - Соня зарыдала.      

- Нет, я знаю что.      

- Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.      

- Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя  из‑за фантазии? - говорил Николай, взяв ее за руку.      

Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.      

Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела  из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.      

- Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня  всё, - говорил Николай. - Я докажу тебе.      

- Я не люблю, когда ты так говоришь.      

- Ну не буду, ну прости, Соня! - Он притянул ее к  себе и поцеловал.      

«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем  вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.      

- Борис, подите сюда, - сказала она с значительным  и хитрым видом. - Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, -  сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была  спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.      

- Какая же это одна вещь ? - спросил он.      

Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на  кадке свою куклу, взяла ее в руки.      

- Поцелуйте куклу, - сказала она.      

Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее  оживленное лицо и ничего не отвечал.      

- Не хотите? Ну, так подите сюда, - сказала она и  глубже ушла в цветы и бросила куклу. - Ближе, ближе! - шептала она.  Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были  торжественность и страх.      

- А меня хотите поцеловать? - прошептала она чуть  слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.      

Борис покраснел.      

- Какая вы смешная! - проговорил он, нагибаясь к  ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.      

Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла  его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув  движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.      

Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и,  опустив голову, остановилась.      

- Наташа, - сказал он, - вы знаете, что я  люблю вас, но:      

- Вы влюблены в меня? - перебила его Наташа.      

- Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того,  что сейчас: Еще четыре года: Тогда я буду просить вашей руки.      

Наташа подумала.      

- Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать: -  сказала она, считая по тоненьким пальчикам. - Хорошо! Так кончено?      

И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.      

- Кончено! - сказал Борис.      

- Навсегда? - сказала девочка. - До самой  смерти?      

И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с  ним рядом в диванную.XIV      

       

Графиня так устала от визитов, что не велела принимать  больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех,  кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с‑глазу‑на‑глаз  поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не  видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим  исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.      

- С тобой я буду совершенно откровенна, - сказала  Анна Михайловна. - Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и  дорожу твоею дружбой.      

Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня  пожала руку своему другу.      

- Вера, - сказала графиня, обращаясь к старшей  дочери, очевидно, нелюбимой. - Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты  не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или:      

Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни  малейшего оскорбления.      

- Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, -  сказала она, и пошла в свою комнату.      

Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух  окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась.  Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз  сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла  Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.      

Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных  девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.      

- Сколько раз я вас просила, - сказала она, -  не брать моих вещей, у вас есть своя комната.      

Она взяла от Николая чернильницу.      

- Сейчас, сейчас, - сказал он, мокая перо.      

- Вы всё умеете делать не во‑время, -  сказала Вера. - То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось  за вас.      

Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было  совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только  переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.      

- И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей  и Борисом и между вами, - всё одни глупости!      

- Ну, что тебе за дело, Вера? - тихеньким  голоском, заступнически проговорила Наташа.      

Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день  добра и ласкова.      

- Очень глупо, - сказала Вера, - мне совестно  за вас. Что за секреты?:      

- У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не  трогаем, - сказала Наташа разгорячаясь.      

- Я думаю, не трогаете, - сказала Вера, -  потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я  маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.      

- Наталья Ильинишна очень хорошо со мной  обходится, - сказал Борис. - Я не могу жаловаться, - сказал он.      

- Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат   было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому  слову); даже скучно, - сказала Наташа оскорбленным, дрожащим  голосом. - За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, -  сказала она, обращаясь к Вере, - потому что ты никогда никого не любила;  у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это  прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое  удовольствие - делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько  хочешь, - проговорила она скоро.      

- Да уж я верно не стану перед гостями бегать за  молодым человеком:      

- Ну, добилась своего, - вмешался Николай, -  наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.      

Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из  комнаты.      

- Мне наговорили неприятностей, а я никому  ничего, - сказала Вера.      

- Madame de Genlis! Madame de Genlis! -  проговорили смеющиеся голоса из‑за двери.      

Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее,  неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было  сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое  лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.      

       

       

В гостиной продолжался разговор.      

- Ah! chère, - говорила графиня, - и в  моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons,  [не всё розы. - при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго!  И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры,  охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила?  Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке  одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь  обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.      

- Ах, душа моя! - отвечала княгиня Анна  Михайловна. - Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без  подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, -  продолжала она с некоторою гордостью. - Процесс мой меня научил. Ежели мне  нужно видеть кого‑нибудь из этих тузов, я пишу записку: XV      

       

- Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] - сказала княгиня  Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели,  проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла  Владимировича Безухого. - Mon cher Boris, - сказала мать, выпрастывая  руку из‑под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку  сына, - будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё‑таки  тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher,  будь мил, как ты умеешь быть:      

- Ежели бы я знал, что из этого выйдет что‑нибудь,  кроме унижения: - отвечал сын холодно. - Но я обещал вам и делаю это для  вас.      

Несмотря на то, что чья‑то карета стояла у подъезда,  швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо  вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно  посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и,  узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого  не принимают.      

- Мы можем уехать, - сказал сын по‑французски.      

- Mon ami! [Друг мой!] - сказала мать умоляющим  голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло  успокоивать или возбуждать его.      

Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на  мать.      

- Голубчик, - нежным голоском сказала Анна  Михайловна, обращаясь к швейцару, - я знаю, что граф Кирилл Владимирович  очень болен: я затем и приехала: я родственница: Я не буду беспокоить,  голубчик: А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь  стоит. Доложи, пожалуйста.      

Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.      

- Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, -  крикнул он сбежавшему сверху и из‑под выступа лестницы выглядывавшему  официанту в чулках, башмаках и фраке.      

Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья,  посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных  башмаках пошла вверх по ковру лестницы.      

- Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне  обещал,] - обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.      

Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.      

Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои,  отведенные князю Василью.      

В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты,  намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у  одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке,  с одною звездой, по‑домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого  мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.      

- C'est donc positif? [Итак, это верно?] - говорил  князь.      

- Mon prince, ,  mais: [Князь, человеку ошибаться свойственно.] - отвечал доктор,  грассируя и произнося латинские слова французским выговором.      

- C'est bien, c'est bien: [Хорошо, хорошо:]      

Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном  отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын  заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка  улыбнулся.      

- Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам  видеться, князь: Ну, что наш дорогой больной? - сказала она, как будто не  замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.      

Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на  нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на  поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и  губ, которое означало самую плохую надежду для больного.      

- Неужели? - воскликнула Анна Михайловна. -  Ах, это ужасно! Страшно подумать: Это мой сын, - прибавила она, указывая  на Бориса. - Он сам хотел благодарить вас.      

Борис еще раз учтиво поклонился.      

- Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет  того, что вы сделали для нас.      

- Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя  Анна Михайловна, - сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе  проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще  гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.      

- Старайтесь служить хорошо и быть достойным, -  прибавил он, строго обращаясь к Борису. - Я рад: Вы здесь в  отпуску? - продиктовал он своим бесстрастным тоном.      

- Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по  новому назначению, - отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон  князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь  пристально поглядел на него.      

- Вы живете с матушкой?      

- Я живу у графини Ростовой, - сказал Борис, опять  прибавив: - ваше сиятельство.      

- Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie  Шиншиной, - сказала Анна Михайловна.      

- Знаю, знаю, - сказал князь Василий своим  монотонным голосом. - Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie  s'est décidée à épouser cet ours mal -  léché l Un personnage complètement stupide et ridicule.Et  joueur à ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась  выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К  тому же игрок, говорят.]      

- Mais très brave homme, mon prince, [Но добрый  человек, князь,] - заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и  она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного  старика. - Что говорят доктора? - спросила княгиня, помолчав немного  и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.      

- Мало надежды, - сказал князь.      

- А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все  его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] -  прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать  князя Василия.      

Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна  поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она  поспешила успокоить его.      

- Ежели бы не моя истинная любовь и преданность  дяде, - сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая  это слово: - я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при  нем:Они еще молоды: - Она наклонила голову и прибавила шопотом: - исполнил ли  он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть  не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины,  князь, - она нежно улыбнулась, - всегда знаем, как говорить эти вещи.  Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже  страдать.      

Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette  Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.      

- Не было бы тяжело ему это свидание, chère Анна  Михайловна, - сказал он. - Подождем до вечера, доктора обещали  кризис.      

- Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son âme:  Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chrétien: [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах!  это ужасно, долг христианина:]      

Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из  княжен‑племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно‑несоразмерною  по ногам длинною талией.      

Князь Василий обернулся к ней.      

- Ну, что он?      

- Всё то же. И как вы хотите, этот шум: - сказала  княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.      

- Ah, chère, je ne vous reconnaissais pas, [Ах,  милая, я не узнала вас,] - с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою  иноходью подходя к племяннице графа. - Je viens d'arriver et je suis  à vous pour vous aider à soigner mon oncle . J`imagine,  combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой.  Воображаю, как вы настрадались,] - прибавила она, с участием закатывая глаза.      

Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же  вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на  кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.      

- Борис! - сказала она сыну и улыбнулась, - я  пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь  передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не  поедет? - обратилась она к князю.      

- Напротив, - сказал князь, видимо сделавшийся не  в духе. - Je serais très content si vous me débarrassez de  ce jeune homme: [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого  человека:] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.