1 2 3 
I НА РЕЧНОМ БЕРЕГУ    

     

     

Крот ни разу не присел за все утро, потому что приводил в  порядок свой домик после долгой зимы. Сначала он орудовал щетками и пыльными  тряпками. Потом занялся побелкой. Он то влезал на приступку, то карабкался по  стремянке, то вспрыгивал на стулья, таская в одной лапе ведро с известкой, а в  другой — малярную кисть. Наконец пыль совершенно запорошила ему глаза и  застряла в горле, белые кляксы покрыли всю его черную шерстку, спина отказалась  гнуться, а лапы совсем ослабели.    

Весна парила в воздухе и бродила по земле, кружила вокруг  него, проникая каким-то образом в его запрятанный в глубине земли домик,  заражая его неясным стремлением отправиться куда-то, смутным желанием достичь  чего-то, неизвестно чего.    

Не стоит удивляться, что Крот вдруг швырнул кисть на пол и  сказал:    

— Все!    

И еще:    

— Тьфу ты, пропасть!    

И потом:    

— Провались она совсем, эта уборка! И кинулся вон из  дому, даже не удосужившись надеть пальто. Что-то там, наверху, звало его и  требовало к себе. Он рванулся вверх по крутому узкому туннелю. Туннель заменял  ему дорожку, посыпанную гравием и ведущую к главным воротам усадьбы, которая  есть у зверей, живущих значительно ближе к воздуху и солнышку, чем Крот.    

     

Он спешил, скреб землю коготками, стремительно карабкался,  срывался, снова скреб и рыл своими маленькими лапками, приговаривая:    

— Вверх, вверх, и еще, и еще, и еще!    

Пока наконец — хоп! — его мордочка не выглянула на  свет, а сам он не заметил, как стал радостно кататься по теплой траве большого  луга.    

— Ух, здорово! — восклицал он. — Здорово!  Намного лучше, чем белить потолок и стены!    

Солнце охватило жаром его шерстку, легкий ветерок ласково  обдул разгоряченный лоб, а после темноты и тишины подземных подвалов, где он  провел так много времени, восторженные птичьи трели просто его оглушили.    

Крот подпрыгнул сразу на всех четырех лапах в восхищении от  того, как хороша жизнь и как хороша весна, если, конечно, пренебречь весенней  уборкой. Он устремился через луг и бежал до тех пор, пока не достиг кустов  живой изгороди на противоположной стороне луга.    

— Стоп! — крикнул ему немолодой кролик, появляясь  в просвете между кустами. — Гони шесть пенсов за право прохода по чужой  дороге!    

Но Крот даже взглядом его не удостоил и, презрительно  сдвинув с пути, в нетерпении зашагал дальше, мимоходом поддразнивая всяких  других кроликов, которые выглядывали из норок, чтобы узнать, что там случилось.    

— Луковый соус! Луковый соус! — бросал им Крот, и  это звучало довольно глумливо, потому что кому приятно напоминание, что твою  родню подают к столу под луковым соусом!    

К тому времени, когда он был уже далеко, кролики придумывали  колкость ему в ответ и начинали ворчать и упрекать друг друга:    

— Какой же ты глупый, что ты ему не сказал…    

— А ты сам-то, сам-то чего ж…    

— Но ты же мог ему напомнить…    

И так далее в этом же роде. Но было уже, конечно, поздно,  как это всегда бывает, когда надо быстро и находчиво оборвать насмешника.    

     

…Нет! На свете было так хорошо, что прямо не верилось! Крот  деловито топал вдоль живой изгороди то в одну, то в другую сторону. Пересекая  рощицу, он видел, как всюду строили свои дома птицы, цветы набирали бутоны,  проклевывались листики. Все двигалось, радовалось и занималось делом. И вместо  того чтобы услышать голос совести, укоряющий: «А побелка?» — он чувствовал один  только восторг от того, что был единственным праздным бродягой посреди всех  этих погруженных в весенние заботы жителей. В конце концов, самое лучшее во  всяком отпуске — это не столько отдыхать самому, сколько наблюдать, как другие  работают.    

Крот подумал, что он полностью счастлив, как вдруг,  продолжая бродить без цели, он оказался на самом берегу переполненной вешними  водами реки. Он прежде никогда ее не видел; такого, как ему представилось,  гладкого, лоснящегося, извивающегося, огромного зверя, который куда-то несся,  за кем-то гнался, настигал, хватал, тут же оставлял, смеялся, моментально  находил себе другого приятеля, кидался на него и, пока тот отряхивался от  речных объятий, бросался на него снова. Все вокруг колебалось и переливалось.  Блики, бульканье, лепет, кружение, журчание, блеск.    

Крот стоял очарованный, околдованный, завороженный. Он пошел  вдоль реки. Так идет маленький рядом со взрослым, рассказывающим волшебную  сказку. И наконец, утомившись, присел на берегу. А река все продолжала  рассказывать свои прекрасные переливчатые сказки,    

которые она несла из глубины земли к морю, самому  ненасытному на свете слушателю сказок.    

     

Крот сидел на травке, поглядывал на противоположный берег и  вдруг заметил, что прямо под кромкой берега темнелся вход в норку, как раз над  поверхностью воды.    

«Ах, — стал мечтательно раздумывать Крот, — каким  прелестным жильем могла бы оказаться такая норка для зверя со скромными  запросами, любящего малюсенькие прибрежные домики, вдали от пыли и шума…»    

И пока он приглядывался, ему показалось, что нечто небольшое  и яркое мерцает там, прямо посреди входа, потом оно исчезло, затем снова  мигнуло, точно крошечная звездочка. Но вряд ли звездочка могла появиться в  таком неподходящем месте. Она была слишком маленькой и слишком яркой, чтобы оказаться,  например, светлячком.    

Крот все смотрел и смотрел. Он обнаружил, что «звездочка»  подмигивает именно ему. Таким образом выяснилось, что это глаз, который  немедленно начал обрастать мордочкой, точно картинка рамой, коричневой  мордочкой с усами. Степенной круглой мордочкой с тем самым мерцанием в глазу,  которое и привлекло внимание Крота. Маленькие аккуратные ушки и густая  шелковистая шерсть. Ну конечно, это был дядюшка Рэт — Водяная Крыса.    

Оба зверя постояли, поглядели друг на друга с некоторой  опаской.    

— Привет, Крот, — сказал дядюшка Рэт — Водяная  Крыса.    

— Здравствуй, Рэт, — сказал Крот.    

— Не хочешь ли зайти ко мне? — пригласил дядюшка  Рэт.    

— Хорошо тебе говорить «зайти», — сказал Крот,  слегка обидевшись.    

     

Дядюшка Рэт на это ничего не ответил, нагнулся, отвязал  веревку, потянул ее на себя и легко ступил в маленькую лодочку, которую Крот до  сих пор не замечал. Она была выкрашена в голубой цвет снаружи, в белый —  изнутри, и была она размером как раз на двоих, и Кроту она сразу же пришлась по  душе, хотя он пока еще не совсем понимал, для чего существуют лодки. Дядюшка  Рэт аккуратно греб, направляясь к противоположному берегу, и, причалив,  протянул переднюю лапу, чтобы поддержать Крота, боязливо ступившего на дно  лодки.    

— Опирайся! — сказал он. — Смелее!    

И Крот не успел оглянуться, как уже сидел на корме настоящей  лодки.    

— Вот это денек! — восклицал он, пока Рэт  отталкивал лодку и вновь усаживался за весла. — Можешь себе представить,  ведь я ни разу в жизни не катался на лодке. Ни разу!    

— Что?    

Дядюшка Рэт — Водяная Крыса так и остался с разинутым ртом.    

— Никогда не ка… Ты ни разу в жизни не… Я не  представля… Слушай, а зачем ты жил до сих пор на свете?    

— Думаешь, без лодки и жить, что ли, нельзя? —  неуверенно возразил Крот. Он уже готов был поверить, что и в самом деле без  лодки не проживешь!    

Крот восседал, развалившись на мягкой подушке, и  рассматривал весла, уключины и вообще все те чудесные вещи, которыми была  оборудована лодка, и с приятностью ощущал, как дно под ним слегка покачивается.    

— Думаю? Да я просто в этом убежден! — сказал  дядюшка Рэт, наклоняясь вперед и энергично взмахивая веслами. — Поверь  мне, мой юный друг, что нету дела, которым и вполовину стоило бы заниматься,  как попросту — попросту — повозиться с лодкой, ну просто повозиться, ну просто…    

— Осторожно, Рэт! — вдруг закричал Крот.    

Но было уже поздно. Лодка со всего маху врезалась в берег.  Зазевавшийся, размечтавшийся гребец лежал на дне лодки, и пятки его сверкали в  воздухе.    

— …повозиться с лодкой, — договорил он, весело  смеясь. — С лодкой, в лодке или возле лодки. Это не имеет значения. Ничего  не имеет значения. В этом-то вся прелесть. Не важно, поплывешь ты в лодке или  не поплывешь, доплывешь, куда плыл, или приплывешь совсем в другое место, или  вовсе никуда не приплывешь, важно, что ты все время занят, и при этом ничего  такого не делаешь, а если ты все-таки что-то сделал, то у тебя дел все равно  останется предостаточно, и ты можешь их делать, а можешь и не делать — это  решительно все равно. Послушай-ка! Если ты сегодня ничего другого не наметил,  давай-ка махнем вниз по реке и хорошо проведем время. А?    

Крот пошевелил всеми пальцами на всех четырех лапах, выражая  этим свое полное удовольствие, глубоко, радостно вздохнул и в полном восторге  откинулся на подушки.    

— О, какой день!.. Какой день!.. — прошептал он. —  Поплыли! Сейчас же!    

— Тогда минуточку посиди спокойно, — сказал  дядюшка Рэт.    

Он привязал веревку к металлическому колечку у причала,  взобрался по откосу к своей норе и вскоре появился снова, сгибаясь под тяжестью  плетеной корзины, у которой просто распирало бока.    

— Засунь ее под лавку, — сказал он Кроту,  передавая корзину в лодку. После этого он отвязал веревку и снова взялся за  весла.    

— Что в ней? — спросил Крот, ерзая от любопытства.    

— Жареный цыпленок, — сказал дядюшка Рэт  коротко, — отварной язык-бекон-ростбиф-корнишоны-салат-французские  булочки-заливное-содовая…    

— Стой, стоп! — завопил Крот возбужденно. —  Этого слишком много!    

— Ты в самом деле так думаешь? — спросил его  дядюшка Рэт с серьезной миной. — Но я всегда все это беру с собой на непродолжительные  прогулки, и мои друзья каждый раз мне говорят, что я скупердяй и делаю слишком  ничтожные запасы.    

Но Крот уже давно не слушал. Его внимание поглотила та новая  жизнь, в которую он вступал. Его опьяняли сверкание и рябь на воде, запахи,  звуки, золотой солнечный свет. Он опустил лапу в воду и видел бесконечные сны  наяву.    

Дядюшка Рэт — Водяная Крыса, добрый и неизменно деликатный,  греб себе и греб, не мешая Кроту, понимая его состояние.    

— Мне нравится, как ты одет, дружище, — заметил он  после того, как добрых полчаса прошло в молчании. — Я тоже думаю заказать  себе черный бархатный костюм, вот только соберусь с деньгами.    

— Что? — спросил Крот, с трудом возвращаясь к  действительности. — Прости меня, я, должно быть, кажусь тебе неучтивым, но  для меня это все так ново. Так, значит, это и есть речка?    

— Не речка, а река, — поправил его дядюшка  Рэт, — а точнее, Река с большой буквы, понимаешь?    

— Иты всегда живешь у реки? Это, должно быть, здорово!    

— Возле реки, и в реке, и вместе с рекой, и на реке.  Она мне брат и сестра, и все тетки, вместе взятые, она и приятель, и еда, и  питье, и, конечно, как ты понимаешь, баня и прачечная. Это мой мир, и я ничего  другого себе не желаю. Что она не может дать, того и желать нет никакого  смысла, чего она не знает, того и знать не следует. Господи! Сколько прекрасных  часов мы провели вместе! Хочешь — летом, хочешь — зимой, осенью ли, весной ли,  у нее всегда есть в запасе что-нибудь удивительное и интересное. Например, в  феврале, когда полые воды высоки, в моих подвалах столько воды, что мне в жизни  не выпить! А мутные волны несутся мимо окон моей парадной спальни! А потом,  наоборот, вода спадает, и показываются островки мягкого ила, которые пахнут,  как сливовый пудинг, а тростник и камыши загораживают путь весенним потокам, и  тогда я могу ходить почти что по ее руслу, не замочив ботинок, находить там  вкусную свежую пищу, отыскивать вещи, выброшенные легкомысленными людьми из  лодок…    

— И тебе никогда не бывает скучно? — отважился  перебить его Крот. — Только ты и река, слова больше не с кем сказать?    

— Слова не с кем… Нет, я не должен судить тебя слишком  строго, — добродушно заметил дядюшка Рэт. — Ты тут впервые. Откуда же  тебе знать! Да ведь берега реки так густо заселены всяким народом, что многие  даже переселяются в другие места. О нет, нет! Сейчас совсем не то, что бывало в  прежние времена! Выдры, зимородки, разные там другие птицы, шотландские курочки  — решительно все вертятся у тебя целый день под ногами, и все требуют, чтобы ты  для них что-нибудь делал, как будто у тебя нет никаких своих забот!    

— А вот там что? — спросил Крот, показывая на  густой темный лес, обрамлявший прибрежные заливные луга.    

— Это? А, это просто Дремучий Лес, — заметил  дядюшка Рэт коротко. — Мы, береговые жители, не так уж часто туда  заглядываем.    

— А разве… а разве там живут не очень хорошие эти…  ну… — проговорил Крот, слегка разволновавшись.    

— М-да, — ответил дядюшка Рэт. — Ну, как тебе  сказать… Белки, они хорошие. И кролики. Но среди кроликов всякие бывают. Ну и,  конечно, там живет Барсук. В самой середине. В самой, можно сказать,  сердцевине. Ни за какие деньги он не согласился бы перебраться куда-нибудь в  другое место. Милый старый Барсук! А никто его и не уговаривает, никто его и не  трогает. Пусть только попробуют! — добавил он многозначительно.    

— А зачем его трогать? — спросил Крот.    

— Ну там, конечно, есть и другие, — продолжал  дядюшка Рэт, несколько колеблясь и, по-видимому, выбирая выражения. —  Ласки там, горностаи, лисы, ну и прочие. Вообще-то они ничего, я с ними в  дружбе. Проводим время вместе иногда и так далее, но, понимаешь, на них иногда  находит, короче говоря, на них нельзя положиться, вот в чем дело.    

Кроту было хорошо известно, что у зверей не принято говорить  о возможных неприятностях, которые могут случиться в будущем, и поэтому он  прекратил расспросы.    

— А что за Дремучим Лесом? — решился он спросить  спустя долгое время. — Там, где синева, туман и вроде бы дымят городские  трубы, а может, и нет, может, это просто проплывают облака?    

— За Дремучим Лесом — Белый Свет. А это уже ни тебя, ни  меня не касается. Я там никогда не был и никогда не буду, и ты там никогда не  будешь, если в тебе есть хоть капелька здравого смысла. И, пожалуйста, хватит  об этом. Ага! Вот наконец и заводь, где мы с тобой устроим пикник.    

Они свернули с основного русла, поплыли, как казалось на  первый взгляд, к озерку, но это было на самом деле не озеро, потому что туда  вела речная протока. К воде сбегали зеленые лужочки. Темные, похожие на змей,  коряги виднелись со дна сквозь прозрачную, тихую воду. А прямо перед носом лодки,  весело кувыркаясь и пенясь, вода спрыгивала с плотины. Она лилась на  беспокойное, разбрасывающее брызги мельничное колесо, а колесо вертело жернова  деревянной мельницы. Воздух был наполнен успокаивающим бормотанием, глухим и  неясным, из которого время от времени возникали чьи-то чистые, бодрые голоса.    

Было так прекрасно, что Крот смог только поднять кверху  передние лапки и, почти не дыша, произнести:    

— Ух ты!    

Дядюшка Рэт бортом подвел лодку к берегу, привязал ее, помог  выйти еще не вполне освоившемуся Кроту и вытащил на берег корзину с провизией.    

     

Крот попросил разрешения распаковать корзинку, на что  дядюшка Рэт охотно согласился. Он с большим удовольствием растянулся на травке,  в то время как Крот с воодушевлением выудил из корзинки скатерть и расстелил ее  на траве, потом один за другим стал доставать таинственные свертки и  разворачивать их, каждый раз замирая и восклицая:    

— О! О! О!    

Когда все было готово, дядюшка Рэт скомандовал:    

— Ну, старина, набрасывайся!    

И Крот тут же с удовольствием подчинился этой команде,  потому что он начал уборку, как водится, очень рано, и с тех пор маковой  росинки у него во рту не было, а с утра произошло столько всяких событий, что  ему казалось, что миновал не один день.    

— Что ты там увидел? — спросил вдруг дядюшка Рэт,  когда они заморили червячка и Крот смог на минуточку оторвать свой взгляд от  скатерти.    

— Я смотрю на ровный ряд пузырей, которые движутся по  поверхности воды. Мне это кажется странным.    

— Пузыри? Ага! — произнес дядюшка Рэт каким-то  щебечущим голосом, точно приглашая кого-то разделить с ними завтрак.    

Возле берега из воды показалась широкая гладкая морда, и  дядюшка Выдра вылез на сушу, передергивая шкуркой и отряхивая с себя воду.    

— Вот жадюги! — сказал он, направляясь к  разложенным на скатерти яствам. — Ты чего ж не пригласил меня, Рэтти?    

— Да мы как-то неожиданно собрались, — пояснил  дядюшка Рэт. — Кстати, познакомься, мой друг — мистер Крот.    

— Очень приятно, — сказал дядюшка Выдра.    

И они тотчас стали друзьями.    

— Какая везде суматоха! — продолжал дядюшка  Выдра. — Кажется, весь белый свет сегодня на реке. Я приплыл в эту тихую  заводь, чтобы хоть на минутку перевести дух и уединиться, и вот, здравствуйте,  наткнулся на вас. Извините, я не совсем то хотел сказать, ну, вы понимаете.    

Сзади в кустах, еще кое-где покрытых сухой прошлогодней  листвой, что-то зашуршало, из чащи выглянула втянутая в плечи полосатая голова,  уставилась на них.    

— Иди сюда, Барсук, старый дружище! — крикнул  дядюшка Рэт.    

Барсук двинулся было на два-три шага, но, пробормотав: «Хм!  Компания собралась!» — тут же повернулся и скрылся из виду.    

— Вот он всегда так, — разочарованно заметил  Рэт. — Ну просто не выносит общества. Сегодня мы его, конечно, больше не  увидим. Кто тебе нынче встретился на реке? — спросил он дядюшку Выдру.    

— Ну, во-первых, конечно, наш достославный мистер Тоуд  — Жаба. В новенькой лодочке, одет весь с иголочки, в общем, все новое и  сплошная роскошь.    

Дядюшка Рэт и дядюшка Выдра поглядели друг на друга и  рассмеялись.    

— Когда-то он ходил под парусом, — сказал дядюшка  Рэт. — Потом яхта ему надоела, и загорелось — вынь да положь — плоскодонку  с шестом. Больше ничем не желал заниматься, хлебом не кормите, дайте только  поплавать на плоскодонке с шестом. Чем кончилось? Ерундой! А в прошлом году ему  взбрело в голову, что он просто умрет без дома-поплавка. Завел себе барку с  домом, и все мы без конца гостили на этой барке, и все мы притворялись, будто  это нам страшно нравится. Ему уже виделось, как он весь остаток жизни проведет  в доме на воде, только ведь не успеет мистер Тоуд чем-либо увлечься, как уже  остывает и берется за что-нибудь следующее.    

— И при всем том хороший парень, — заметил дядюшка  Выдра задумчиво. — Но никакой устойчивости… особенно на воде.    

С того местечка за островком, где они расположились, было  видно основное русло реки, и как раз в это время в поле зрения внезапно вплыла  спортивная двойка. Гребец, невысокий, толстенький, изо всех сил греб, сильно  раскачивая лодку и поднимая тучи брызг, и видно было, что он очень старается.  Дядюшка Рэт встал и окликнул его, приглашая присоединиться к обществу, но  мистер Тоуд — потому что это был он — помотал головой и с прежним старанием  принялся за дело.    

— Он опрокинется ровно через минуту, — заметил  дядюшка Рэт, снова усаживаясь на место.    

— Это уж непременно, — хихикнул дядюшка  Выдра. — А я вам никогда не рассказывал интересную историю, которая  называется «Мистер Тоуд и сторож при шлюзе»? Вот как это было…    

Сбившаяся с пути франтоватая мушка-веснянка крутилась как-то  неопределенно, летая над водой то вдоль, то поперек течения, видно опьяненная  весной. И вдруг посреди реки возник водоворот, послышалось — плюх! — и  мушка исчезла. И дядюшка Выдра, между прочим, тоже. Крот оглянулся. Голос  дядюшки еще звенел у него в ушах, а между тем место на травке, где он только  что сидел развалясь, было решительно никем не занято. И вообще, гляди хоть до  самого горизонта, ни единой выдры не увидишь.    

Но вот на поверхности воды снова возник ряд движущихся  пузырьков. Дядюшка Рэт мурлыкал какой-то мотивчик, а Кроту вспомнилось, что, по  звериному обычаю, запрещено обсуждать неожиданное исчезновение товарища, куда  бы он ни девался и по какой причине или даже вовсе без всяких причин.    

— Ну так, — сказал дядюшка Рэт, — я думаю,  нам уже пора собираться. Как вам кажется, кому из нас лучше упаковывать  корзинку? — Он говорил так, что было ясно: ему самому с этим возиться  неохота.    

— Позволь, позволь мне! — выпалил Крот.    

И дядюшка Рэт, конечно, позволил.    

Но укладывать корзинку оказалось вовсе не так приятно, как  распаковывать.    

Это обычно так и бывает. Но Крот сегодня был расположен всему  радоваться. Поэтому он справился с делом без особого раздражения. Хотя когда он  уже все сложил и крепко стянул корзинку ремнями, то увидел тарелку, которая  уставилась на него из травы. А потом, когда положение было исправлено, дядюшка  Рэт обратил его внимание на вилку, которая, между прочим, лежала на самом виду.  Но этим дело не кончилось, потому что обнаружилась еще и банка с горчицей, на  которой Крот сидел, сам того не замечая.    

Предвечернее солнце стало понемногу садиться. Дядюшка Рэт не  спеша греб к дому, находясь в мечтательном расположении духа, бормоча себе под  нос обрывки стихов и не очень-то обращая внимание на Крота.    

А Крот был весь полон едой, удовольствием и гордостью и  чувствовал себя в лодке как дома (так ему, во всяком случае, казалось), а кроме  того, на него мало-помалу стало находить какое-то беспокойство, и вдруг он  сказал:    

— Рэтти, пожалуйста, позволь теперь мне погрести.    

Дядюшка Рэт улыбнулся и покачал головой:    

— Погоди, еще не пора. Сначала я должен дать тебе  несколько уроков. Это вовсе не так просто, как тебе кажется.    

Крот минутку-другую посидел спокойно. Но чем дальше, тем  больше он завидовал своему другу, который так ловко, так легко гнал лодку по  воде, и гордыня стала ему нашептывать, что он мог бы и сам грести ни капельки  не хуже. И он вскочил и ухватился за весла так неожиданно, что дядюшка Рэт,  который глядел куда-то вдаль и продолжал бормотать стихи, от неожиданности  полетел со скамьи так, что ноги его оказались в воздухе, а торжествующий Крот  водрузился на его место.    

— Прекрати, дуралей! — закричал на него дядюшка  Рэт со дна лодки. — Ты не умеешь… Ты сейчас перевернешь лодку!    

     

Крот рывком закинул весла назад, приготовился сделать мощный  гребок. Но он промахнулся и даже не задел веслами поверхности воды. Его задние  ноги взметнулись выше головы, и сам он очутился на дне лодки поверх  распростертого там хозяина. Страшно испугавшись, он схватился за борт, и в  следующий момент — плюх! — лодка перевернулась, Крот очутился в воде и  понял, что вот-вот захлебнется. Ох какая вода оказалась холодная и ох до чего  же она была мокрая!    

И как звенела она у Крота в ушах, когда он опускался на дно,  на дно, на дно! И каким добрым и родным казалось солнышко, когда он,  отфыркиваясь и откашливаясь, выныривал на поверхность. И как черно было его  отчаяние, когда он чувствовал, что погружается вновь. Но вот твердая лапа  схватила его за загривок. Это был Рэт, и он смеялся. Во всяком случае, Крот  чувствовал, как смех от сильного плеча дядюшки Рэта спускается по лапе и  проникает ему, Кроту, в загривок.    

Дядюшка Рэт схватил весло и сунул его Кроту под мышку, потом  то же самое он проделал с другой стороны и, пристроившись сзади, отбуксировал  несчастного зверя на берег. Он выволок его и усадил на землю. Это был не Крот,  а размокший, плачевного вида тюфяк, набитый печалью.    

Дядюшка Рэт слегка отжал из него воду и примирительно  сказал:    

— Ладно уж, глупышка, побегай вдоль берега, пока не  пообсохнешь и не согреешься. А я поныряю, поищу корзинку.    

Так несчастному Кроту, абсолютно мокрому снаружи и  посрамленному изнутри, пришлось маршировать взад-вперед, пока он немного не  пообсох.    

Тем временем дядюшка Рэт опять вошел в воду, доплыл до  опрокинутой лодки, перевернул ее, привязал у берега и по частям выловил свое  скользящее по волнам имущество. Затем он нырнул на самое дно и, отыскав  корзину, не без труда вытащил ее на берег.    

Когда все было снова готово к отплытию, и подавленный,  вконец расстроенный Крот вновь занял место на корме, и они тронулись в путь,  Крот сказал глухим, дрожащим от волнения голосом:    

— Рэтти, мой благородный друг! Я вел себя глупо и  оказался неблагодарным. У меня просто сердце замирает, как я себе представлю,  что из-за меня чуть не пропала эта прекрасная корзинка. Я оказался  совершеннейшим ослом, я это знаю. Прошу тебя, прости и забудь, пусть все будет  по-прежнему, хорошо?    

— Хорошо, хорошо, — бодро отозвался дядюшка  Рэт. — Так уж и быть. Мне немного понырять не вредно! Я ведь все равно в  воде с утра до ночи. Так что не расстраивайся, забудь и не думай. А знаешь что?  Я считаю, тебе было бы не худо немного пожить у меня. В моем доме все просто и  без затей, не то что у мистера Тоуда (правда, ты пока что не видел его  усадьбы), все-таки я думаю, что тебе у меня будет неплохо. Я научу тебя грести  и плавать, и скоро ты совсем освоишься на реке, не хуже нас, речных жителей.    

Крот так был тронут добротой своего друга, что у него  перехватило горло и куда-то подевался голос, и ему даже пришлось тыльной  стороной лапки смахнуть набежавшие слезинки.    

Но дядюшка Рэт деликатно отвернулся, и понемногу Крот опять  пришел в прекрасное настроение и даже смог дать отпор двум шотландским  курочкам, которые судачили по поводу его грязноватого вида.    

     

Когда они добрались до дому, дядюшка Рэт растопил камин в  гостиной, прочно усадил Крота в кресло возле огня, одолжив ему свой халат и  свои шлепанцы, развлекал его всякими историями до самого ужина. Это были  захватывающие истории, особенно для такого далекого от реки зверя, как Крот.  Дядюшка Рэт рассказывал о запрудах и неожиданных наводнениях, о страшной  зубастой щуке, о пароходах, которые швыряются опасными твердыми бутылками или  кто-то швыряет с них, а может, и они сами, кто же их знает, о цаплях и о том,  какие они гордячки, не со всяким станут разговаривать, о приключениях у  плотины, о ночной рыбалке, в которой обычно принимает участие дядюшка Выдра, и  о далеких экскурсиях с Барсуком. Они весело вдвоем поужинали, но вскоре  заботливому хозяину пришлось проводить сонного Крота наверх, в лучшую спальню,  где тот сразу же положил голову на подушку и спокойно заснул, слыша сквозь сон,  как его ново-обретенный друг Река тихонечко постукивает в окно.    

Этот день был только первым в ряду таких же дней, и каждый  из них был интереснее предыдущего, а лето тем временем разгоралось, созревало,  продвигалось все вперед и вперед.    

Крот научился плавать и грести, полюбил проточную воду и,  приникая ухом к тростниковым стеблям, умел подслушивать, что им все время  нашептывает и нашептывает ветер.    

 II НА ШИРОКОЙ ДОРОГЕ    

     

     

— Рэтти, — сказал Крот однажды ясным летним  утром, — я хочу тебя о чем-то попросить, можно?    

Дядюшка Рэт сидел на берегу реки и напевал песенку. Он  только что ее сам сочинил, и она, надо сказать, очень ему нравилась. Он не  обращал внимания ни на Крота, ни на кого бы то ни было вообще. Он с раннего  утра досыта наплавался в реке вместе со своими друзьями утками. Когда вдруг  утки неожиданно становились в воде вниз головой, как это свойственно уткам, он  тут же нырял и щекотал им шейки, как раз в том месте, где мог оказаться  подбородок, если бы он у них был, до тех пор щекотал, пока им не приходилось  торопливо выныривать на поверхность. Они выныривали, разбрызгивая воду, сердясь  и топорща свои перышки, потому что невозможно сказать все, что ты о ком-то  думаешь, когда у тебя голова под водой. Под конец они уже просто взмолились и  попросили его заняться своими собственными делами и оставить их в покое. Ну  вот, дядюшка Рэт и отстал от них, и уселся на бережку на солнышке, и сочинил  про них песенку, которую он назвал    

     

УТИНЫЕ ПРИПЕВКИ     

     

В тихой, сонной заводи —    

Гляньте, просто смех! —    

Наши утки плавают    

Хвостиками вверх.    

     

Белых хвостиков — не счесть,    

Желтых лапок — вдвое.    

Где же клювы? Тоже есть,    

Но только под водою!    

     

— Там, где заросли густы,    

Где шустрят плотвички,    

Мы всегда запас еды    

Держим по привычке.    

     

То, что любишь, делай ты,    

Мы же в свой черед    

Любим вверх держать хвосты,    

А клюв — наоборот.    

     

С криком кружатся стрижи    

В небе без помех,    

Мы ныряем от души    

Хвостиками вверх!    

     

     

— Мне что-то не очень, Рэтти, — заметил Крот  осторожно. Сам он не был поэтом, стихи ему были как-то безразличны, он этого не  скрывал и говорил всегда искренне.    

— И уткам тоже не очень, — бодро заметил дядюшка  Рэт. — Они говорят: «И почему это нельзя оставить других в покое, чтобы  они делали как хотят, что хотят и когда хотят, а надо вместо того рассиживать  на берегах, и отпускать всякие там замечания, и сочинять про них разные стишки,  и все такое прочее? Это довольно-таки глупо». Вот что говорят утки.    

— Так оно и есть, так оно и есть! — горячо  поддержал уток Крот.    

— Вот как раз и нет! — возмутился дядюшка Рэт.    

— Ну, нет так нет, — примирительно отозвался  Крот. — Я вот о чем хотел тебя попросить: не сходим ли мы с тобою в  Тоуд-Холл? Я столько слышал: «Жаба — мистер Тоуд — то, да мистер Тоуд — се», а  до сих пор с ним не познакомился.    

— Ну, разумеется, — тут же согласился добрый  дядюшка Рэт и выкинул на сегодня поэзию из головы. — Выводи лодку, и мы  туда быстренько доплюхаем. К нему когда ни появись, все будет вовремя. Утром  ли, вечером ли, он всегда одинаковый. Всегда в хорошем настроении, всегда рад  тебя видеть, и каждый раз ему жаль тебя отпускать.    

— Мистер Тоуд, наверно, очень хороший зверь, —  заметил Крот, садясь в лодку и берясь за весла, в то время как дядюшка Рэт  устраивался поудобнее на корме.    

— Он действительно просто замечательный зверь, —  ответил дядюшка Рэт. — Такой простой и привязчивый и с хорошим характером.  Ну может, он не так уж умен, но все же не могут быть гениями, и, правда, он  немножечко хвастун и зазнайка. Но все равно у него много превосходных качеств,  у нашего мистера Toy да, в самом деле, много превосходных качеств.    

Миновав излучину, они увидели красивый и внушительный,  построенный из ярко-красного кирпича старинный дом, окруженный хорошо  ухоженными лужайками, спускающимися к самой реке.    

— Вот и Тоуд-Холл, — сказал дядюшка Рэт. —  Видишь слева бухточку, где на столбике объявление: «Частная собственность. Не  чалиться», там как раз его лодочный сарай, там мы и оставим свою лодку. Справа  — конюшни. А это, куда ты смотришь, банкетный зал. Самое старое строение из  всех. Мистер Тоуд довольно богат, и у него, пожалуй, самый хороший дом в наших  краях. Только мы при нем это особенно не подчеркиваем.    

Легко скользя, лодка пересекла бухту, и в следующий момент  Крот стал сушить весла, потому что они уже въезжали в тень большого лодочного  сарая. В сарае было много хорошеньких лодочек, подвешенных к поперечным балкам  при помощи канатов или поднятых на стапеля. Ни одной лодки не было спущено на  воду, и вообще здесь все выглядело как-то заброшенно и неуютно, и казалось, что  сюда уже давно никто не заглядывал.    

Дядюшка Рэт поглядел вокруг.    

— Понимаю, — сказал он. — С лодочным спортом  покончено. Ему надоело, он наигрался. Интересно, какая новая причуда теперь им  овладела? Пошли поищем, где он. Очень скоро мы сами все это услышим, не  беспокойся.    

Они сошли на берег и двинулись наискосок через веселые  цветущие лужайки на поиски хозяина, на которого вскорости и наткнулись, найдя  его сидящим в плетеном кресле с очень сосредоточенным выражением лица. Огромная  карта была расстелена у него на коленях.    

— Ура! — закричал он, вскакивая, лишь только  завидел их. — Это замечательно!    

Он горячо пожал лапы обоим, не дожидаясь, пока ему  представят Крота.    

— Как это мило с вашей стороны! — выплясывал он  возле гостей. — Я только что собирался послать кого-нибудь в лодке за  тобой, Рэтти, и дать строгий наказ немедленно тебя привезти, как бы ты там ни  был занят. Вы мне очень нужны оба. Ну, чем вас угостить? Войдите в дом,  перекусите немножечко. Вы даже не представляете себе, как здорово, что вы  появились именно сейчас!    

— Давай-ка посидим тихонько хоть минутку, Тоуд, —  сказал дядюшка Рэт, усаживаясь в кресло, в то время как Крот занял другое,  бормоча учтивые слова насчет «прелестной резиденции».    

— Самый прекрасный дом на всей реке! — воскликнул  мистер Тоуд хвастливо. — На всей реке и вообще где бы то ни было, если  хотите, — добавил он.    

Дядюшка Рэт легонько толкнул Крота. К сожалению, мистер Тоуд  заметил это и страшно покраснел. Наступило неловкое молчание. Потом мистер Тоуд  расхохотался:    

— Да ладно, Рэтти. Ну, у меня такой характер, ты же  знаешь. И на самом-то деле это ведь не такой уж плохой дом, правда? Признайся,  что тебе он тоже нравится. А теперь послушай. Будем благоразумны. Вы как раз  те, кто мне нужен. Вы должны мне помочь. Это чрезвычайно важно.    

     

— Полагаю, это связано с греблей, — заметил  дядюшка Рэт с невинным видом. — Ты делаешь большие успехи, хоть и  поднимаешь брызги чуть-чуть больше, чем надо. Но если ты проявишь терпение и  поупражняешься как следует, то ты…    

— Вот еще, лодки! — перебил его мистер Тоуд с  отвращением в голосе. — Глупые мальчишеские забавы! Я уже давным-давно это  оставил. Пустая трата времени, вот что я вам скажу. Мне просто до слез вас  жалко, когда я вижу, как вы тратите столько драгоценной энергии на это  бессмысленное занятие. Нет, я наконец-то нашел стоящее дело, истинное занятие  на всю жизнь. Я хочу посвятить этому остаток своей жизни и могу только скорбеть  о зря потраченных годах, выброшенных на пустяки. Пойдемте со мной, Рэтти, ты и  твой доброжелательный друг, если он будет так любезен, здесь недалеко идти,  всего лишь до конюшни. Там вы кое-что увидите.    

Он пошел вперед, указывая им путь в сторону конюшенного  двора, а следом за ним двинулся дядюшка Рэт с выражением крайнего сомнения на  лице. И что же они увидели? Во дворе стояла выкаченная из каретного сарая  новехонькая цыганская повозка канареечно-желтого цвета, окаймленная зеленым, и  с красными колесами!    

— Ну! — воскликнул мистер Тоуд, покачиваясь на  широко расставленных лапах и раздуваясь от важности. — Вот вам истинная  жизнь, воплощенная в этой небольшой повозочке. Широкие проселки, пыльные  большаки, вересковые пустоши, равнины, аллеи между живыми изгородями, спуски,  подъемы! Ночевки на воздухе, деревеньки, села, города! Сегодня здесь, а завтра  — подхватились — и уже совсем в другом месте! Путешествия, перемены, новые  впечатления — восторг! Весь мир — перед вами, и горизонт, который всякий раз  иной! И заметьте, это самый прекрасный экипаж в таком роде, свет не видал более  прекрасного экипажа. Войдите внутрь и посмотрите, как все оборудовано. Все в  соответствии с моим собственным проектом!    

Кроту было необыкновенно любопытно поглядеть, и он торопливо  поднялся на подножку и полез внутрь повозки. Дядюшка Рэт только фыркнул и  остался стоять, где стоял.    

Все было сделано действительно очень разумно и удобно.  Маленькие коечки, столик, который складывался и приставлялся к стене, печечка,  рундучки, книжные полочки, клетка с птичкой и еще — чайники, кастрюльки,  кувшинчики, сковородки всяких видов и размеров.    

— Полный набор всего, чего хочешь! — победоносно  заявил мистер Тоуд, откидывая крышку одного из рундучков. — Видишь,  печенье, консервированные раки, сардины — словом, все, чего ты только можешь  пожелать. Здесь — содовая, там — табачок, почтовая бумага и конверты, бекон,  варенье, карты, домино, вот ты увидишь, — говорил он, пока они спускались  на землю, — ты увидишь, что ничего, решительно ничего не забыто, ты это  оценишь, когда мы сегодня после обеда тронемся в путь.    

— Я прошу прощения, — сказал дядюшка Рэт с  расстановкой, жуя сухую соломинку, — мне показалось или я в самом деле  услышал что-то такое насчет «мы» и «тронемся в путь» и «после обеда»?    

— Ну милый, ну хороший, ну старый друг Рэтти, ну не  начинай разговаривать в такой холодной и фыркучей манере, ну ты же знаешь, ты  просто должен со мной поехать! Я просто никак не могу без тебя обойтись, ты уж,  пожалуйста, считай, что мы уговорились. И не спорь со мной — это единственное,  чего я совершенно не выношу. Не собираешься же ты всю жизнь сидеть в своей  старой, скучной тухлой речке, жить в прибрежной норе и только и знать, что  плавать на лодке? Я хочу показать тебе мир! Я хочу сделать из тебя зверя, как  говорится, с большой буквы, дружочек ты мой!    

— Мне наплевать! — сказал дядюшка Рэт  упрямо. — Я никуда не еду, и это совершенно твердо. Я именно собираюсь  провести всю жизнь на реке в прибрежной норе и плавать на лодке, как плавал.  Мало того, Крот тоже останется со мной и будет делать все то, что делаю я,  правда, Крот?    

— Да, конечно, — отозвался верный Крот, — я  всегда буду с тобой, и как ты скажешь, так все и будет. И все-таки, знаешь,  было бы вроде весело… — добавил он задумчиво.    

Бедный Крот! Жизнь Приключений! Для него все было так ново,  так интересно. Его манили новые впечатления. К тому же он просто влюбился с  первого взгляда в канареечный экипажик и его замечательное оборудование.    

Дядюшка Рэт понял, что творится в его голове. Он  заколебался. Он не любил никого огорчать, а к тому же любил Крота и готов был  почти на все, чтобы порадовать его. Мистер Тоуд пристально глядел на обоих.    

— Пошли в дом, перекусим чего-нибудь, — сказал он  дипломатично. — Мы все это обсудим. Ничего не надо решать сразу. Мне в  общем-то все равно. Я хотел доставить вам удовольствие, ребята. «Жить для  других» — таков мой девиз.    

Во время ленча — а он был отличным, как все вообще в  Тоуд-Холле, — мистер Тоуд все-таки не удержался. Не обращая никакого внимания  на дядюшку Рэта, он играл на неопытной душе Крота, как на арфе. По природе  разговорчивый, с богатым воображением, тут же он просто не закрывал рта. Он  рисовал перспективу путешествия, вольной жизни, всяких дорожных удовольствий  такими яркими красками, что Кроту с трудом удавалось усидеть на стуле.  Постепенно как-то само собой получилось, что путешествие оказалось делом  решенным, и дядюшка Рэт, внутренне не очень-то со всем согласный, позволил  своей доброй натуре взять верх над его личным нежеланием. Ему было трудно  разочаровывать друзей, которые успели глубоко погрузиться в планы и  предчувствия, намечая для каждого в отдельности занятия и развлечения, планируя  их на много недель вперед.    

Когда все окончательно созрели для поездки, мистер Тоуд  вывел своих компаньонов на луг за конюшней и велел поймать старую серую лошадь,  которой предстояло во время путешествия выполнять самую тяжелую и пыльную  работу, хотя, к ее неудовольствию, с ней никто предварительно не посоветовался.  Она открыто предпочитала луг, и поэтому некоторое время пришлось потратить,  чтобы ее изловить. Тем временем мистер Тоуд набил рундучки еще плотнее всякими  необходимыми вещами, а лошадиные торбы с овсом, мешочки с луком, охапки сена и  всякие мелкие корзинки прикрепил снизу ко дну повозки.    

Наконец лошадь изловили и запрягли, и путешественники  тронулись в путь, все что-то говоря разом, кто сидя на козлах, кто шагая  рядышком с повозкой, — кому как заблагорассудилось.    

     

Было золотое предвечерье. Запах пыли, которую они поднимали  по дороге, был густой и успокаивающий. Из цветущих садов по обеим сторонам  дороги их весело окликали птицы. Добродушные путники, которые попадались  навстречу, останавливались и здоровались с ними, говорили несколько слов в  похвалу красивой повозки, а кролики, сидя на крылечках своих домов, спрятанных  в живой изгороди, поднимали передние лапки и восклицали: «Ах! Ах! Ах!»    

Поздним вечером, усталые и счастливые, находясь уже очень  далеко от дома, они свернули на пустырь, распрягли лошадь, чтобы она попаслась.  Они уселись поужинать на травке возле повозки. Мистер Тоуд хвастался тем, что  он предпримет в ближайшие дни; а звезды вокруг них все разгорались и  разгорались, и желтая луна, которая молча появилась неизвестно откуда,  придвинулась, чтобы побыть с ними и послушать, о чем они говорят. Наконец они  улеглись на свои коечки, и мистер Тоуд, блаженно вытягивая ноги под одеялом,  сказал сонным голосом:    

— Спокойной ночи, ребята! Вот это настоящая жизнь для  джентльмена! И не говорите мне больше ни слова о реке.    

— Я не говорю о реке, Тоуд, ты же видишь, я ничего не  говорю. Но я думаю о ней, — вздохнул Рэт печально. — Я думаю о ней  все время!    

Крот высунул лапу из-под одеяла, нащупал в темноте лапу  друга и пожал ее.    

— Я сделаю, как ты захочешь, Рэтти, — прошептал  он. — Хочешь, мы завтра рано утром убежим? Очень-очень рано? И вернемся в  нашу милую норку на реке?    

— Нет, погоди, уж доведем дело до конца, — ответил  дядюшка Рэт тоже шепотом. — Спасибо тебе. Но я предпочел бы находиться  рядом с мистером Тоудом, пока это путешествие не завершится. Небезопасно  оставлять его одного. За ним надо приглядеть. Впрочем, все скоро кончится. Его  причуды недолговечны. Спокойной ночи!    

Конец был даже ближе, чем Рэт мог предположить. Надышавшись  свежим воздухом и получив массу новых впечатлений, мистер Тоуд спал так крепко,  что, сколько его ни трясли утром, вытрясти его из постели не удалось. Так что  дядюшка Рэт и Крот спокойно и мужественно принялись за дела, и, пока дядюшка  Рэт обихаживал лошадь, разжигал костер, мыл оставшуюся от ужина посуду и  готовил завтрак, Крот отправился в ближайшую деревню, которая была вовсе не  близко, чтобы купить молока и яиц и еще кое-что необходимое, что мистер Тоуд,  конечно, позабыл взять с собой. Когда вся трудоемкая работа была сделана и оба  зверя, уставшие донельзя, присели отдохнуть, на сцене появился мистер Тоуд,  свеженький и веселый, и тут же принялся расписывать, какую приятную и легкую  жизнь они теперь ведут по сравнению с заботами и хлопотами домашнего хозяйства.    

Они прелестно провели этот день, ездили туда-сюда по заросшим  травкой холмам, вдоль узеньких переулочков и остановились на ночлег, опять  подыскав подходящий пустырь. Но только уж теперь гости следили, чтобы хозяин  по-честному делал свою долю работы. А кончилось дело тем, что, когда на  следующее утро пришло время трогаться в путь, мистер Тоуд не был в таком уж  восторге от простоты кочевой жизни и даже сделал попытку снова улечься на  койку, откуда был извлечен силой.    

Путешественники двигались по узким деревенским улочкам и  только к обеду выехали на большак. Тут катастрофа, стремительная и  непредвиденная, буквально обрушилась на них. Катастрофа, которая оказалась  решающей в их путешествии и совершенно перевернула дальнейшую жизнь их друга,  «достославного мистера Тоуда».    

Они тихонечко двигались по дороге, Крот шагал впереди  повозки, возле лошадиной морды, и беседовал с лошадью, потому что лошадь  жаловалась, что на нее никто не обращает внимания, а мистер Тоуд и дядюшка Рэт  шли позади повозки, разговаривая друг с другом, во всяком случае, Тоуд говорил,  а дядюшка Рэт время от времени вставлял: «Да, именно так» или: «А ты что ему  ответил?», сам же в это время думал о чем-то совершенно постороннем, когда  далеко позади себя они услышали какое-то предупреждающее бормотание,  напоминающее отдаленное жужжание пчелы. Оглянувшись, они увидели небольшое  облачко пыли, в центре которого находилось что-то очень энергичное, что  приближалось к ним с невероятной скоростью, время от времени из-под пыли  вырывалось какое-то «би-би», словно невидимый зверь жалобно выл от боли. Почти  не обратив на это внимания, друзья вернулись было к прерванной беседе, как  вдруг в один миг мирная картина совершенно изменилась. Порывом ветра и вихрем  звуков их отбросило в ближайшую канаву, а ЭТО, казалось, неслось прямо на них!    

     

«Би-би» нахально ворвалось им прямо в уши, и на мгновение  они успели увидеть сверкающее стекло и богатый сафьян, и великолепный  автомобиль — огромный, такой, что перехватило дыхание, с шофером, напряженно  вцепившимся в руль, — на какую-то долю секунды завладел всей землей и  воздухом, швырнул в них окутавшее и ослепившее их облако пыли, уменьшился до  размеров пятнышка вдали и снова превратился в пчелу, жужжащую в отдалении.    

Старая серая лошадь, которая ступала по дороге, мечтая о  своем лужке возле конюшни, совершенно растерялась в этих суровых  обстоятельствах и потеряла над собой контроль. Она стала пятиться, пятиться, не  останавливаясь, несмотря на все усилия Крота, не обращая внимания на его  призывы к ее разуму, она толкала повозку назад и назад к глубокой канаве, что  шла вдоль дороги. Повозка на секунду повисла над бездной, покачнулась,  послышался душераздирающий «крак!», и канареечно-желтая повозка, их радость и  гордость, лежала на боку в канаве, разбитая вдребезги.    

Дядюшка Рэт носился взад и вперед по дороге, не помня себя  от злости.    

— Эй, вы, негодяи! — кричал он, потрясая обоими  кулаками в воздухе. — Вы — мерзавцы! Разбойники с большой дороги! Вы —  дорожные… свиньи! Я подам на вас в суд! Я вас по судам затаскаю!    

Его тоска по дому мгновенно улетучилась, и он ощущал себя  шкипером канареечно-желтого судна, посаженного на мель из-за удали моряков  судна-соперника, и он пытался припомнить все те прекрасные и ядовитые слова,  которыми он пиявил владельцев паровых катеров, когда они подплывали слишком  близко к берегу и поднятая ими волна подмывала коврик в его гостиной.    

Мистер Тоуд уселся в пыль посреди дороги, вытянул задние  лапы и не отрываясь глядел туда, где исчез автомобиль. Дышал он прерывисто, на  лице откуда-то появилось безмятежное и счастливое выражение, и время от времени  он мечтательно бормотал: «Би-би!»    

Крот попытался успокоить лошадь, в чем через некоторое время  и преуспел. Потом он поглядел на повозку, которая валялась на боку в канаве.  Это было действительно печальное зрелище. Все стекла и панели разбиты  вдребезги, оси разбросаны по всему белу свету, птица в клетке плачет и  просится, чтобы ее выпустили.    

Дядюшка Рэт подошел к Кроту, но даже их общих усилий не  хватило, чтобы выровнять разбитую повозку.    

     

— Эй, Тоуд, — закричали они в один голос, —  что ты сидишь, иди помоги нам!    

Мистер Тоуд не ответил ни словечка, он даже не шелохнулся, и  они забеспокоились, что же такое с ним случилось. Он был как зачарованный.  Счастливая улыбка играла на губах. Взгляд был устремлен вслед их погубителю.  Время от времени он бормотал: «Би-би!» Дядюшка Рэт потряс его за плечо.    

— Ты идешь помогать нам или нет? — спросил он  довольно жестко.    

— Великолепное, потрясающее видение… — пробормотал  мистер Тоуд, не трогаясь с места. — Поэзия движения. Истинный способ  путешествовать. Единственный способ передвигаться! Сегодня — здесь, а завтра  уже там, где ты смог бы в другом случае оказаться только через неделю! Прыжок —  и ты уже перепрыгнул деревню, скачок — и ты уже перескочил через город! Всегда  ты чей-то горизонт! О радость! О би-би! О невыразимое счастье!    

— Перестань валять дурака, Тоуд! — прикрикнул  Крот.    

— Подумать только, что я этого не знал, —  продолжал мистер Тоуд все на той же мечтательной ноте. — О бессмысленно  потраченные мною годы! Ведь я даже и не знал, мне даже и не снилось! Но теперь,  когда я знаю, теперь, когда я полностью отдаю себе отчет! О, какая дорога,  усеянная цветами, простирается теперь передо мной! О, какие облака пыли будут  расстилаться вслед за мной, когда я буду проноситься мимо с этаким беззаботным  видом! Какие кареты я буду опрокидывать в канавы, шикарно проносясь мимо них и  даже не оглядываясь! Глупые, жалкие повозки, ничтожные повозки,  канареечно-желтые повозки!    

— Что с ним делать? — спросил Крот у своего друга.    

— Да ничего, — ответил дядюшка Рэт твердо. —  Потому что мы ничего и не сможем сделать. Видишь ли, я-то его давно знаю.  Теперь на него наехало. У него снова бзик. Это сразу не пройдет. Будет бредить,  как лунатик, погруженный в прекрасный сон, и толку от него никакого не будет.  Не обращай на него внимания. Пойдем поглядим, что можно сделать с повозкой.    

Тщательное исследование показало, что если бы им даже, паче  чаяния, и удалось поднять повозку, к дальнейшему использованию она все равно  уже непригодна. Оси совершенно поломались, а откатившееся колесо просто  разлетелось в щепки.    

Дядюшка Рэт связал вожжи узлом и закинул их на спину лошади,  взял ее под уздцы, а в свободную лапу — клетку с ее истеричной обитательницей.    

— Пошли, — сказал он Кроту с мрачным видом. —  До ближайшего городка не то пять, не то шесть миль, и нам предстоит пройти их  пешком. Чем скорей мы пойдем, тем лучше.    

— А что же будет с мистером Тоудом? — обеспокоенно  спросил Крот, когда они тронулись в путь. — Как же мы оставим его посреди  дороги, ведь он явно не в себе? Это даже опасно. Представь себе, что еще одно  ЭТО промчится по дороге?    

— Наплевать на него! Я с ним больше дела иметь не  желаю!    

Но не успели путники пройти и десяти шагов, как за спиной у  них послышалось шлепанье ног, и мистер Тоуд присоединился к ним, взял их обоих  под ручку и, все еще задыхаясь, снова вперил свой взор в пустоту.    

— Послушай-ка, Тоуд, — резко обратился к нему  дядюшка Рэт, — как только мы доберемся до города, ты должен сразу же  отправиться в полицейский участок, узнать, что им известно про этот автомобиль  и кто его хозяин, и подать на него жалобу. А потом тебе надо найти кузнеца или  колесника и позаботиться, чтобы повозку доставили в город и привели в порядок.  Это, конечно, займет время, но она не совсем безнадежно поломана. Мы с Кротом  пока сходим в гостиницу и снимем удобные номера, где мы могли бы пожить, пока  повозку чинят. За это время ты немножко отойдешь от пережитого потрясения.    

— Участок? Жалоба? — бормотал мистер Тоуд, будто  во сне. — Мне? Мне жаловаться на это прекрасное, небесное видение,  которого я был удостоен? Чинить повозку? Я навсегда покончил с повозками! Я  больше никогда и не взгляну на повозку, я даже и слышать о ней ничего не желаю.  О, Рэтти! Ты даже и не знаешь, как я вам благодарен, что вы согласились на это  путешествие. Я бы один без вас не поехал, и тогда… тогда бы мне никогда бы не  явился этот лебедь, этот луч солнца, этот громовой удар! Этот обворожительный  звук никогда не коснулся бы моего уха, а этот колдовской запах — моего  обоняния. Я всем обязан вам, мои самые лучшие друзья!    

Дядюшка Рэт отвернулся от него в полном отчаянии.    

— Теперь ты видишь, — обратился он к Кроту поверх  головы обезумевшего приятеля. — Он безнадежен. Я сдаюсь. Как только мы  дойдем до города, отправимся тут же на вокзал, и, если нам повезет, мы еще  сегодня к вечеру доберемся домой, на Берег Реки. И если только ты когда-нибудь  обнаружишь, что я снова отправился на увеселительную прогулку с этим противным  типом… — Он фыркнул и все свои дальнейшие слова на протяжении их  утомительного пути адресовал исключительно Кроту.    

Прибыв в город, они тут же отправились на вокзал и поместили  своего незадачливого приятеля в зал ожидания второго класса, дав носильщику два  пенса и строго наказав не спускать с него глаз. Потом они пристроили лошадь в  гостиничной конюшне и отдали кое-какие распоряжения относительно повозки и ее  содержимого. И вот наконец почтовый поезд высадил их на станции недалеко от  Тоуд-Холла, и они проводили зачарованного, грезящего наяву хозяина до самой  двери, ввели внутрь, велели экономке, чтобы она его покормила, раздела и  уложила в постель. После этого они вывели свою лодку из лодочного сарая и  поплыли вниз по реке, к себе домой. Уже совсем поздним вечером они сели  поужинать в своей уютной гостиной в речном домике, к величайшей радости и  удовлетворению дядюшки Рэта. Весь следующий день дядюшка Рэт провел, нанося  визиты друзьям и болтая с ними о том о сем, а к вечеру отыскал Крота, который к  тому времени хорошо выспался и в прекрасном настроении сидел с удочкой на  берегу.    

— Слыхал новости? — сказал Рэт. — По всему  берегу только об этом и говорят. Тоуд отправился в город первым поездом. Там он  купил себе самый большой и самый дорогой автомобиль.    

     

     

 III ДРЕМУЧИЙ ЛЕС    

     

     

Кроту уже давно хотелось познакомиться с Барсуком. По тому,  как о нем говорили, Крот заключил, что Барсук — очень важная фигура и, хотя он  редко появлялся, его влияние на всех отчетливо ощущалось. Но когда бы Крот ни  обратился с просьбой к дядюшке Рэту, тот каждый раз отвечал очень  неопределенно.    

— Хорошо, хорошо, — говорил дядюшка Рэт. — Он  сам как-нибудь появится, тогда я тебя с ним познакомлю. Отличный парень! Но ты  должен принимать его не только таким, какой он есть, но и когда он есть.    

— А ты не мог бы пригласить его сюда, устроить,  например, званый обед или что-нибудь такое? — спросил Крот.    

— Да он не придет, — просто ответил дядюшка Рэт. —  Барсук ненавидит общество, и приглашения, и обеды, и все такое в этом духе.    

— Ну а предположим, мы с тобой сами сходим к нему?    

— Я убежден, что ему это решительно не  понравится, — сказал дядюшка Рэт с тревогой. — Он такой застенчивый,  да нет, он бы просто на нас обиделся! Я еще ни разу не решился явиться к нему в  дом, хотя мы с ним очень давно знакомы. Кроме того, нам просто нельзя. Он живет  в самой середине Дремучего Леса.    

— Ну и что? — заметил Крот. — Помнишь, ты же  говорил, что там нет ничего особенного.    

— Ну говорил, — ответил дядюшка Рэт  уклончиво. — Но мы пока что туда не пойдем. Не сейчас, понимаешь? Это  очень далеко, и в это время года он, во всяком случае, не бывает дома, и вообще  он сам придет, ты подожди.    

     

Кроту пришлось удовлетвориться этим объяснением. Но Барсук  все не появлялся, а каждый день приносил свои развлечения, и так продолжалось  до того времени, пока лето окончательно не ушло и холод, дождь и раскисшие  дороги не заставили сидеть дома, а набухшая река неслась мимо окон с такой  скоростью, что ни о какой гребле даже и подумать было невозможно. В это время  Крот снова поймал себя на том, что мысли его неотступно вертятся вокруг  Барсука, который живет своей непонятной жизнью совершенно один в своей норе в  самой глуши Дремучего Леса.    

Зимой дядюшка Рэт много спал: рано ложился, а по утрам  вставал очень поздно. В течение короткого дня он сочинял стихи или занимался  какими-нибудь другими домашними делами, и, конечно, кто-нибудь из зверей  постоянно заглядывал к ним поболтать. Само собой, было много рассказов, полных  интересных наблюдений и всяких удачных сравнений, все пускались в воспоминания  о лете и о том, каким оно выдалось.    

О, лето было роскошной главой в великой книге Природы, если  внимательно в нее вчитаться. С бесчисленными иллюстрациями, нарисованными  самыми яркими красками! Они изображали весь нескончаемый пестрый карнавал,  который разворачивался на берегу реки прекрасными живыми картинами. Первым  появился алый вербейник, потряхивая спутанными локонами, заглядывая с берега в  зеркало реки и улыбаясь собственному отражению. А потом не задержался и кипрей,  нежный и задумчивый, как облако на закате. Окопник белый, взявшись за руки с  алым, приполз следом. Наконец однажды утром застенчивый и робкий шиповник тихо  ступил на сцену, и каждому становилось так очевидно, как будто об этом  возвестили аккорды струнного оркестра, переходящие в гавот, что июнь  окончательно наступил. На сцене ожидался еще один персонаж — пастушок, который  будет резвиться с нимфами, рыцарь, которого дамы ждут у окошек, принц, который  поцелуем пробудит к жизни спящую принцессу — лето. И когда таволга, веселая и  добродушная, одетая в благоухающий кремовый камзольчик, заняла свое место, то  все было готово на сцене, чтобы летний спектакль начался.    

Ах, какой это был спектакль! Сонные звери, укрывшись от  дождя и ветра, стучавших в двери, в своих уютных норках вспоминали ясные  рассветы за час до восхода солнца, когда туман, еще не успевший рассеяться,  тесно прилегал к поверхности воды. Нырнешь в холодную воду и бежишь по берегу,  чтобы согреться. А вслед за этим появлялось солнце, и преображались земля, вода  и воздух. Серое становилось золотым, и рождался цвет от того, что солнце снова  с ними. Они вспоминали послеобеденную лень жаркого летнего полудня, когда можно  было зарыться в густой травяной подлесок и чувствовать, как солнышко проникает  туда маленькими золотыми пятнышками. А потом купание и катание по реке,  прогулки вдоль пыльных улочек и по тропинкам среди спелой пшеницы. А после  этого, наконец, — длинные вечера, когда завязывались ниточки добрых  отношений, возникали дружеские связи, составлялись планы на завтрашний день.  Было о чем поговорить в короткие зимние дни, когда звери собирались возле  камина. Но у Крота все-таки оставалась еще горсточка свободного времени, и вот  однажды, когда дядюшка Рэт, сидя в кресле возле огня, то задремывал, то пытался  срифмовать слова, которые никак не рифмовались, он принял решение пойти самому  и изучить Дремучий Лес и, может, завязать знакомство с Барсуком.    

Стоял тихий холодный день, небо над головой было стального  цвета, когда он шмыгнул наружу из теплой гостиной. Земля вокруг была гола и  безлистна, и он подумал, что никогда еще не заглядывал так глубоко в суть  вещей, как в этот зимний день, когда природа была погружена в свой ежегодный  сон и точно сбросила с себя все одежды. Холмы и лощины, карьеры и все скрытые  листьями местечки, которые летом казались таинственными копями, интересными для  исследования, теперь были печально доступны со всеми их секретами и, казалось,  просили пока не замечать их неприкрытой бедности, доколе они снова не наденут  свои богатые маскарадные костюмы и не очаруют опять своими прежними обманами. С  одной стороны, все это выглядело жалко, а с другой — вселяло надежду и даже  подбадривало. Его радовало то, что он по-прежнему любит землю, неприкрашенную,  застывшую, лишенную наряда. Он разглядел ее, что называется, до костей, и кости  эти оказались красивы, крепки и естественны. Он сейчас вовсе и не мечтал о  теплых зарослях клевера или о шелесте заколосившихся трав. Ветки живой изгороди  без листьев, голые сучья бука и вяза казались красивыми, и в бодром настроении  он шел, не останавливаясь, в сторону Дремучего Леса, который чернел внизу,  точно грозный риф в каком-нибудь тихом южном море.    

Поначалу, когда он только вошел в лес, его ничто не  встревожило. Сухие сучки потрескивали под ногами, поваленные деревья  перегораживали путь, грибы на стволах напоминали карикатуры, пугая его в первый  момент своей похожестью на что-то знакомое, но далекое. Все это казалось ему  поначалу забавным и веселым. Но лесная глубь понемногу заманивала, и он уже  проникал туда, где было таинственно и сумеречно, где деревья начинали  подкрадываться к нему все ближе, а дупла стали кривить рты.    

Здесь было очень тихо, темнота надвигалась неуклонно,  быстро, сгущаясь и спереди и позади него, а свет как бы впитывался в землю, как  вода в половодье. И вдруг стали появляться гримасничающие рожицы. Сначала ему  показалось, что он неясно увидел где-то там, из-за плеча, чье-то лицо:  маленькую злую клинообразную рожицу, которая глядела на него из дупла. Когда он  повернулся и поглядел на нее в упор, она исчезла.    

     

Он ускорил шаги, бодро убеждая самого себя не позволять себе  воображать всякое, а то этому просто конца не будет. Он миновал еще одно дупло,  и еще одно, и еще, а тогда — ну да! да нет! ну да, конечно! — маленькое  узкое личико с остренькими глазками, оно мелькнуло на мгновение и скрылось в  дупле. Он заколебался, йотом подбодрил сам себя и, сделав усилие, пошел дальше.  И потом вдруг — точно они были там все время — у каждого дупла, а их были  сотни, вблизи и в отдалении, оказалась своя рожица, которая появлялась и тут же  исчезала, и каждая делала гримасу или вперяла в него злобный, ненавидящий  взгляд.    

Если бы, думалось ему, он мог оторвать свой взгляд от этих  углублений в стволах, похожих на отверстия органных труб, эти мерзкие видения  немедленно прекратились бы. Он покинул тропу и устремился в нехоженый лес.    

Тогда вдруг послышался свист. Когда Крот впервые его услыхал  где-то далеко за спиной, свист был пронзительный, но негромкий. Но он все же  заставил Крота поспешить. Такой же пронзительный, но негромкий свист,  зазвучавший далеко впереди, привел его в замешательство, внушив желание  вернуться. Когда он в нерешительности остановился, свист вдруг возник сразу  справа и слева, казалось, что кто-то этот свист ловит и передает дальше через  весь лес, до самого отдаленного уголочка. Эти, которые передавали свист, были  бодры и энергичны и ко всему готовы. А Крот… Крот был один и невооружен, и на  помощь звать ему было решительно некого, а ночь уже наступала.    

И тогда вдруг послышался топот. Он подумал, что это падают  сухие листья, такой легкий и нежный был этот звук сначала. Потом, постепенно  нарастая, звук приобрел свой ритм, и его ни за что другое и принять было  нельзя, как за топ-топ-топ маленьких ножек, топающих пока что очень далеко.  Спереди или сзади он доносился? Сначала казалось, что спереди, потом — сзади,  потом — и оттуда и оттуда сразу. Топот рос и умножался, пока он не стал слышен  отовсюду, и, казалось, надвигался и окружал его. Когда он встал неподвижно и  прислушался, он увидел несущегося прямо через чащу кролика. Он ожидал, что  кролик приостановится или, наоборот, кинется от него в сторону. Вместо этого  зверек мазнул по нему боком, проскакивая мимо, мордочка искажена, глаза огромные.    

— Спасайся, дурак, спасайся! — услышал Крот его  бормотание, когда кролик, завернув за ствол дерева, скрылся в норке каких-то  своих знакомых.    

Топот усилился, зазвучал как внезапный град, ударивший по  ковру из сухих листьев. Теперь казалось, будто весь лес куда-то мчался, бежал,  догонял, устремляясь к чему-то или к кому-то. Крот тоже в панике побежал, без  цели, не зная, куда и зачем. Он на что-то натыкался, во что-то проваливался,  под чем-то проскакивал, от чего-то увертывался. Наконец он укрылся в глубокой  темной расщелине старого вяза, которая казалась уютной, надежной, может, даже и  безопасной, хотя кто мог знать наверное? Так или иначе, он слишком устал, чтобы  бежать дальше, у него хватило сил, чтобы свернуться калачиком на сухих,  занесенных в расщелину ветром листьях, в надежде, что здесь он в безопасности  хоть на время. И пока он так лежал и дрожал, не в силах успокоить дыхание,  прислушиваясь к топоту и свисту в лесу, он наконец-то понял, понял до самого  донышка то, что называется страхом и с чем сталкиваются жители полей, лесов и  разных зарослей, то, что испытывают они в самые темные минуты своей жизни, от  чего дядюшка Рэт тщетно пытался его оградить, — Ужас Дремучего Леса!    

     

Тем временем дядюшка Рэт в тепле и уюте дремал возле своего  камина. Листочек с неоконченным стихотворением соскользнул с колен, голова  откинулась, рот приоткрылся, а сам он уже бродил по зеленым берегам текущих во  сне речек. Затем уголек в камине осыпался, дрова затрещали, пыхнули язычком  пламени, и он, вздрогнув, проснулся. Вспомнив, чем он занимался, перед тем как  задремать, он нагнулся и поднял с пола стихи, попытался вникнуть в них, потом  оглянулся, ища глазами Крота, чтобы спросить, не придет ли ему в голову  подходящая рифма.    

Но Крота не было.    

Он прислушался. В доме было очень тихо.    

Тогда он позвал:    

— Кро-от! Дружочек! — несколько раз и, не получив  ответа, вышел в прихожую.    

Шапки Крота на вешалке не было. Его галоши, которые обычно  стояли возле подставки для зонтов, тоже отсутствовали.    

Дядюшка Рэт вышел из дома и тщательно обследовал размокшую  поверхность земли, надеясь найти его следы. Следы, конечно, отыскались. Галоши  были новые, остренькие пупырышки на подошвах еще не стерлись. Он видел их  отпечатки в грязи, ведущие прямо в сторону Дремучего Леса. Минуту-другую  дядюшка Рэт постоял в задумчивости. Вид у него был очень мрачный. Потом он  вернулся в дом, обвязался ремнем, сунул за него пару пистолетов, взял в руки  дубинку, которая стояла в прихожей в углу, и быстрыми шагами двинулся по  Кротовым следам.    

Уже наступили сумерки, когда он добрался до опушки и без  колебаний погрузился в лес, с тревогой глядя по сторонам, высматривая хоть  какой-нибудь признак присутствия своего друга. То тут, то там злые рожицы  выглядывали из дупел, но тут же исчезали при виде доблестного зверя, его пистолетов,  его здоровенной серой дубинки, зажатой в лапах; и свист, и топот, которые он  отчетливо слышал, как только вошел в лес, постепенно смолкая, совсем замерли,  стало очень тихо. Он мужественно шел через весь лес в самый дальний его конец.  Потом он плюнул на тропинки и стал ходить поперек леса, все время громко  окликая:    

— Кротик! Кротик! Кротик! Где ты? Это я, твой друг,  Рэт!    

Он терпеливо обыскивал лес уже в течение часа, а может, и  больше, когда наконец, к своей радости, услышал тихий отклик. Идя на голос, он  пробирался сквозь сгущающуюся темноту к комлю старого вяза с расщелиной, откуда  и доносился слабенький голосок:    

— Рэтти! Неужели это в самом деле ты? Дядюшка Рэт  заполз в расщелину и там обнаружил Крота, совершенно измученного и все еще  дрожащего.    

— О, Рэт! — закричал он. — Как я перепугался,  ты не можешь себе представить!    

     

— Вполне, вполне понимаю, — сказал дядюшка Рэт  успокаивающим тоном. —    

Тебе не стоило ходить, Крот. Я изо всех сил старался тебя  удержать. Мы, те, кто живет у реки, редко ходим сюда поодиночке. Если уж очень  понадобится, отправляемся хоть бы вдвоем, так оно бывает лучше. Кроме того,  есть тысяча вещей, которые надо знать, мы в них разбираемся, а ты пока что —  нет. Я имею в виду всякие там пароли, и знаки, и заговоры, и травы, которые при  этом должны быть у тебя в кармане, и присловья, которые ты при этом  произносишь, и всякие уловки и хитрости, которые совсем просты, когда ты их  знаешь, но их обязательно надо знать, если ты небольшой и несильный или если ты  попал в затруднительное положение. Конечно, когда ты Барсук или Выдра, тогда  совсем другое дело.    

— Уж, наверное, доблестный мистер Тоуд не побоялся бы  прийти сюда один, правда? — спросил Крот.    

— Старина Тоуд? — переспросил дядюшка Рэт, смеясь  от души. — Да он сам носа сюда не покажет, насыпь ты ему полную шапку  золотых монет. Кто угодно, только не он!    

Крота очень ободрил беззаботный смех друга, так же, как и  вид его дубинки и двух сверкающих пистолетов, и он перестал дрожать и  почувствовал себя смелее и понемногу стал приходить в нормальное расположение  духа.    

— Ну вот, — сказал дядюшка Рэт, — теперь нам  с тобой надо взять себя в руки и отправиться домой, пока осталась еще хоть  капелька света. Не годится тут ночевать, ты сам понимаешь. Слишком холодно, и  вообще…    

— Милый Рэтти, — сказал несчастный Крот. —  Мне очень жаль, но я просто не в силах двинуться от усталости, и с этим ничего  не поделаешь. Ты должен дать мне отдохнуть еще чуточку, чтобы ко мне вернулись  силы, если они вообще хоть когда-нибудь вернутся.    

— Хорошо, хорошо, — сказал добросердечный  Рэт. — Валяй отдыхай. Все равно уже ни зги не видно, а попозже, может,  покажется молодой месяц.    

     

Таким образом, Крот хорошенечко зарылся в сухие листья,  вытянулся и вскоре заснул. Правда, сон его был беспокойным и прерывистым. А  дядюшка Рэт тоже, кое-как накрывшись листьями, чтоб было потеплее, прилег и  стал терпеливо ждать, держа на всякий случай пистолет наготове.    

Когда Крот наконец, отдохнувший и бодрый, проснулся, дядюшка  Рэт сказал:    

— Ну, я сейчас погляжу, все ли снаружи спокойно, и нам  уже в самом деле пора.    

Он подошел ко входу в их убежище и высунул голову наружу.  Затем Крот услышал, как он спокойно сказал самому себе:    

— Ого! Ого! Вот это да!    

— Что происходит, Рэтти? — спросил Крот.    

— Снег происходит. А вернее, просто идет. Снегопад, вот  что.    

Крот, присев на корточки рядом с дядюшкой Рэтом, выглянул из  укрытия и увидел, что лес совершенно изменился. Еще совсем недавно он казался  ему таким страшным! Ямы, дупла, лощины, лужи, рытвины и другие черные угрозы  путешествующему быстро исчезали, сияющий волшебный ковер возникал повсюду и  казался слишком нежным для грубых шагов. Тонкая белая пыльца наполняла воздух,  ласково касаясь щеки крошечными иголочками, а черные стволы деревьев выступали  как бы подсвеченные необычным, идущим от земли светом.    

— Так, так, ну, ничего не поделаешь, — сказал  дядюшка Рэт, немного поразмыслив. — Мне кажется, Крот, нам надо двигаться  и не терять присутствия духа. Хуже всего то, что я не знаю точно, где мы  находимся. И к тому же этот снег все изменил, и все выглядит совершенно иначе!    

Действительно, все кругом изменилось до неузнаваемости. Крот  ни за что бы не догадался, что это тот же самый лес. Но делать было нечего, и  они отважно двинулись в путь, выбрав направление, которое казалось наиболее  обещающим. Они шли, держась за лапы и подбадривая себя тем, что оба  притворялись, будто узнают старого друга в каждом следующем дереве, мрачно и  молча их приветствовавшем. Или находили полянки, прогалины и тропинки с якобы  знакомым изгибом, который перебивал монотонную одинаковость белизны и древесных  стволов, упрямо отказывавшихся отличаться друг от друга.    

Час или два спустя они совсем утратили ощущение времени. Они  остановились, уставшие, потерявшие всякую надежду, решительно не зная, что  дальше делать, и сели на поваленный ствол перевести дух и хоть прикинуть, как  же им быть. У них все ныло и болело от усталости и ушибов. Они несколько раз  проваливались в ямы и вымокли насквозь. Снегу нападало столько, что они едва  брели через сугробы, с трудом переставляя свои маленькие лапки, а деревья росли  все чаще и чаще и были уж совсем неотличимы одно от другого. Казалось, этому  лесу нет конца, и начала у него тоже нет, нет и никакой разницы в любом его  месте, и что самое худшее — выхода из него тоже никакого нет.    

— Мы не можем тут долго рассиживаться, — сказал  дядюшка Рэт. — Надо нам еще раз попытаться выбраться или вообще что-нибудь  предпринять. С таким холодом не шутят, а снег скоро сделается  глубокий-глубокий, настолько, что нам через него вброд не перейти.    

Он огляделся вокруг и сказал:    

— Послушай, вот что приходит мне в голову. Видишь, вон  там, чуть пониже, лощина, там земля какая-то маленько горбатая, кочковатая  какая-то, вроде изрытая. Давай спустимся туда, попробуем поискать какое-нибудь  убежище, какую-нибудь пещерку или норку с сухим полом, где можно укрыться от  этого пронзительного ветра и снежной завирухи. Там мы хорошенечко отдохнем, а  потом снова попробуем выбраться, а то мы с тобой оба до смерти устали. Кроме  того, снег может перестать или еще вдруг найдется какой-нибудь выход.    

Они снова поднялись и, с трудом пробираясь, пошли в сторону  лощины в поисках пещерки или хоть подветренного уголка, который укрыл бы их от  ветра и метели. Они как раз осматривали тот кочковатый участок, о котором  говорил дядюшка Рэт, когда Крот споткнулся и, взвизгнув, полетел на землю  ничком.    

— Ой, лапа! Ой, моя бедная лапа!    

И он уселся прямо на снег, обхватив заднюю лапу передними.    

— Бедняжка! — посочувствовал дядюшка Рэт. —  Ну, скажи, как тебе сегодня не везет, а! Ну-ка, покажи лапу. Конечно, —  продолжал он, опускаясь на колени, чтобы получше рассмотреть, — лапа  порезана, никаких сомнений. Погоди, сейчас я достану платок и перевяжу.    

— Я, должно быть, споткнулся о сучок или пень, —  сказал Крот печально. — Ой, как болит!    

— Уж очень ровный порез, — заметил Рэт, внимательно  рассматривая лапу. — Нет, никакой это не сучок и не пень. Это порезано  острым краем чего-то металлического. Странно! — Он на минуту задумался и  стал исследовать близлежащие рытвины и кочки.    

— Какая тебе разница, об чего я порезался? —  сказал Крот, от боли забывая, как надо говорить правильно. — Все равно  больно, обо что бы я ни порезался.    

Но дядюшка Рэт, после того как крепко стянул ранку платком,  не обращая внимания на Крота, стал изо всех сил раскапывать снег. Он разгребал  его, копал, расшвыривал всеми четырьмя лапами, а Крот взирал на него  нетерпеливо, время от времени вставляя:    

— Ну, Рэт, ну пошли же!    

И вдруг дядюшка Рэт закричал:    

— Ура! И потом:    

— Уррра! Урра-ра-ра!    

И начал из последних сил отплясывать джигу прямо на снегу.    

— Что ты нашел, Рэтти? — спросил Крот, все еще  держа заднюю лапу обеими передними.    

— Иди и посмотри! — сказал дядюшка Рэт в восторге,  продолжая плясать.    

Крот дохромал до того места и внимательно посмотрел.    

— Ну и что, — сказал он с расстановкой, — я  вижу достаточно хорошо. Я видел такую штуку тысячу раз и раньше. Знакомый  предмет, я бы сказал. Скоба для того, чтобы счищать грязь с обуви. Что из  этого? Чего выплясывать вокруг железной скобы?    

— Но неужели ты не понимаешь, что это значит для  нас? — воскликнул дядюшка Рэт нетерпеливо.    

— Я понимаю, что это значит, — ответил  Крот. — Это обозначает, что какой-то беззаботный и рассеянный тип швырнул  этот предмет посреди Дремучего Леса, где об него обязательно споткнется любой  прохожий. Довольно бездумный поступок, я бы сказал. Когда мы доберемся до дому,  я непременно пожалуюсь… кому-нибудь, вот увидишь.    

— О господи! О господи! — воскликнул дядюшка Рэт в  отчаянии от такой тупости. — Сейчас же перестань разглагольствовать, иди и  разгребай снег!    

И он сам тут же принялся за работу, и снег летел во все  стороны.    

Его дальнейшие старания опять увенчались успехом, и на свет  появился довольно потертый дверной коврик.    

— Видал, что я тебе говорил! — воскликнул он с  торжеством.    

— Ничего ты мне не говорил, — заметил Крот, что  было истинной правдой. — Ну, нашел еще один предмет, ну, домашний предмет,  изношенный и выброшенный за ненадобностью, чему, как я вижу, ты безумно  радуешься. Лучше давай быстренько спляши джигу вокруг него, если тебе так уж  хочется, и, может, мы пойдем дальше и не будем больше тратить время на помойки.  Его что, по-твоему, едят, этот коврик? Или, может быть, спят под ним? Или можно  на нем по снегу поехать домой, как на санях-самоходах, а? Ты, несносный грызун!    

— Ты… хочешь… сказать, — закричал дядюшка Рэт,  волнуясь, — что этот коврик тебе ничего не говорит?!    

— На самом-то деле, Рэт, — отозвался Крот с  раздражением, — хватит уж этих глупостей! Ну скажи, кто и когда слышал,  чтобы дверные коврики умели говорить? Они не разговаривают. Они совсем не  такие. Они знают свое место.    

— Да послушай ты, ты — толстолобый зверь! —  ответил дядюшка Рэт, уже по-настоящему сердясь. — Кончай болтать. Молчи и  копай. Копай, рой, скреби и ищи. Особенно там, где пригорочки, если ты хочешь  спать эту ночь на сухом и в тепле, потому что это наша самая последняя  возможность!    

И дядюшка Рэт с жаром набросился на соседний сугроб,  ощупывая все вокруг своей дубинкой и яростно раскапывая снег.    

Крот тоже озабоченно копал, больше для того, чтобы не  огорчать друга, чем с какой-либо другой целью, потому что, как он считал, его  друг просто понемножечку сходил с ума.    

Минут десять усердной работы, и дубинка наткнулась на  что-то, что отозвалось пустотой. Рэт копал до тех пор, пока не сумел просунуть  лапу и пощупать, потом попросил Крота, чтобы он подошел помочь ему. Оба зверя  стали изо всех сил копать и копали до тех пор, пока даже Кроту не стало ясно,  зачем они это делали. В том, что казалось на первый взгляд сугробом,  обнаружилась крепкого вида дверь, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Сбоку  висела железная петля звонка, а чуть ниже была укреплена небольшая медная  табличка, на которой была красивыми, аккуратными буквами выгравирована надпись,  которую они прочли при свете луны:    

     

     

МИСТЕР БАРСУК    

     

     

Крот повалился в снег от удивления и восторга.    

     

— Рэтти! — закричал он в раскаянии. — Ты  чудо! Настоящее чудо, вот кто ты! Теперь я все понял! Ты все это вычислил шаг  за шагом в твоей мудрой голове с того самого момента, как я упал и порезал  лапу! Ты увидел порез, и тут же твой проницательный ум сказал тебе: «Не иначе  как железная скоба!» Тогда ты взялся копать и отыскал эту самую скобу. Но  остановился ли ты на этом? Нет! Кто-нибудь мог бы, но только не ты! Твой  интеллект продолжал трудиться. «Найти бы мне теперь дверной коврик, —  сказал ты самому себе, — и тогда моя теория подтвердится». И конечно, ты  находишь коврик. Ты, Рэт, такой умный, что ты мог бы найти чего бы ты только ни  захотел. «Ну, так эта дверь существует, словно я видел ее своими глазами. И  ничего другого не остается, как ее обнаружить». Ну конечно, я читал про такие  вещи в книгах, но я никогда не встречался с этим в жизни. Тебе бы надо  отправиться туда, где тебя по-настоящему оценят. Ты же тут среди нас, простых  ребят, пропадаешь. Если бы у меня была такая голова, как у тебя, Рэтти…    

— Но поскольку ее у тебя нет, — прервал его  дядюшка Рэт довольно сердито, — я думаю, что ты, разглагольствуя,  просидишь всю ночь на снегу. Немедленно поднимайся, хватайся за петлю и звони,  а я буду стучать.    

Пока дядюшка Рэт стучал, накидываясь на дверь со своей  дубинкой, Крот набросился на звонок, чуть ли не повис на железной петле и  раскачивался на ней, болтая обеими задними лапами в воздухе, и было слышно, что  где-то вдали, в глубине отзывается колокольчик.    

     

     

 IV ДЯДЮШКА БАРСУК    

     

     

Они терпеливо ждали, перетаптываясь с ноги на ногу, чтобы  вконец не озябнуть, и ждали, как им показалось, довольно долго. Наконец они  услышали медленное шарканье, которое приближалось к двери изнутри. Кроту  представилось, будто кто-то идет в ковровых шлепанцах, которые ему велики и у  которых стоптаны задники. Так оно и было на самом деле.    

Послышался звук отодвигаемого засова, дверь приоткрылась  всего на несколько дюймов, как раз настолько, чтобы можно было просунуть  длинную мордочку и глянуть парой заспанных глазок.    

— Так, если это повторится еще раз, — сказал  недовольный голос, — я ужасно рассержусь. Кто это смеет беспокоить жителей  в это время и в такую ночь? Ну-ка, отвечайте.    

— Барсук! — закричал дядюшка Рэт. — Впусти  нас, пожалуйста, это я, Рэт, и мой друг. Крот, мы заблудились в снегу.    

— Что? Рэтти? Мой милый дружище! — воскликнул  дядюшка Барсук уже совсем другим голосом. — Входи же, оба входите, скорее.  Боже мой, да вы, должно быть, прямо погибаете! Подумать только! Заблудились в  снегу! И не где-нибудь, а в Дремучем Лесу да еще в такую поздноту! Ну давайте  входите, входите.    

Оба путника чуть ли не перекувырнулись друг через друга, так  им хотелось поскорее попасть внутрь, и оба с удовольствием и облегчением  услышали, как за ними захлопнулась дверь.    

На Барсуке был длинный халат и действительно совершенно  стоптанные шлепанцы, он держал в лапе плоский ночник и, скорее всего,  направлялся в спальню, когда его застиг их настойчивый стук. Он посмотрел на  них и по-доброму каждого потрепал по голове.    

— Это вовсе не такая ночь, когда маленьким зверькам  можно бродить по лесу, — сказал он отечески. — Боюсь, это все твои  проказы, Рэтти. Ну, идемте, идемте на кухню. Там пылает камин, и ужин на столе,  и все такое прочее.    

Он шел, шаркая, неся перед собой свечу, а они в приятном  ожидании следовали за ним, подталкивая друг друга по длинному, мрачному и, по  правде говоря, довольно обшарпанному коридору в прихожую, от которой, как им  показалось, расходились другие коридоры и переходы, таинственные и на вид  бесконечные. Но в прихожую выходили также еще и крепкие, дубовые двери. Одну из  них дядюшка Барсук распахнул настежь, и они сразу же очутились в тепле и свете  большой, с пылающим камином, кухни. Пол в кухне был из старого, исшарканного  кирпича, в огромном устье камина пылали бревна, в углу — уютное место для  отдыха, исключавшее самую мысль о сквозняке. Там стояли два кресла с высокими  спинками, лицом обращенные друг к другу, приглашая расположенных к беседе  гостей посидеть в них. Посередине помещения стоял длинный стол, сколоченный из  простых досок, положенных на козлы, вдоль стола по обеим сторонам тянулись две  скамьи. В торце стола, возле которого стояло отодвинутое кресло, были видны  остатки ужина, простого, но обильного. Ряды чисто вымытых тарелок подмигивали с  полок буфета, стоящего в дальнем углу кухни, а с балок над головой свешивались  окорока, пучки высушенных трав, сетки с луком, корзины, полные яиц. Казалось,  что в этом месте доблестное воинство вполне могло бы устроить пир после славной  победы над врагом, или сборщики урожая, человек сто, могли бы отпраздновать  Праздник Урожая с песнями и плясками, или, на худой конец, двое-трое закадычных  друзей без больших запросов могли бы удобно усесться за этим столом, посидеть,  покурить, поболтать всласть. Рыжеватый кирпичный пол посылал улыбки  продымленному потолку, дубовые табуретки, отполированные до блеска частым  употреблением, обменивались бодрыми взглядами друг с другом, тарелки в буфете  подмигивали кастрюлькам на полках, а веселый отсвет камина играл решительно на  всем без всякого разбора.    

Добрейший Барсук усадил их у огня на табуретки и посоветовал  скинуть мокрую одежду и обувь. Потом он сходил и принес им халаты и шлепанцы,  самолично промыл Кроту ранку на ноге теплой водичкой и залепил пластырем, и  нога сделалась как и была, а может, даже и еще лучше! Им, приведенным сюда  метелью, наконец-то обсохшим и согревшимся в объятиях света и тепла, слышавшим  за спиной звон тарелок, теперь, когда они обрели надежное пристанище, казалось,  что холодный, бездорожный Дремучий Лес не тут, снаружи, а где-то далеко, за  много-много миль, и все, что они там пережили, — это полузабытый страшный  сон.    

Когда наконец нежданные гости основательно «поджарились»,  Барсук призвал их к столу, где он сервировал для них трапезу. Они изрядно  проголодались и до того, но, когда они увидели ужин, который был накрыт для  них, им захотелось съесть все. Вопрос был только в том, на что наброситься  сначала, потому что все было так привлекательно! Довольно продолжительное время  беседа вообще исключалась, а когда она возобновилась, то приобрела тот  достойный сожаления характер, который возникает от разговора с набитым ртом.    

     

Правда, дядюшка Барсук не обращал на это решительно никакого  внимания, так же, как и на локти, положенные на стол, или на то, что все  говорят разом. Поскольку сам он не любил бывать в обществе, то полагал, что  условности не имеют значения. (Мы, конечно, понимаем, что он ошибался и что его  взгляд на это был слишком узок; все это имеет значение, а почему — долго  объяснять.) Он сидел в своем кресле во главе стола, мрачно кивая головой, пока  пришельцы рассказывали о своих злоключениях. Казалось, его не удивляло  решительно ничего в их рассказах. Он не приговаривал: «Я вас предупреждал» или:  «Я же об этом сто раз говорил», и не поучал их, что, мол, надо было так-то и  так-то поступить, и не упрекал их, что, мол, почему они не сделали то-то и  то-то. Это необычайно расположило к нему Крота.    

Когда с ужином наконец-то покончили и каждый из них  почувствовал, что съесть еще хотя бы кусочек небезопасно, потому что шкура  может лопнуть, и что теперь ему наплевать на всех и вся, они собрались возле  догорающих, затягивающихся пеплом угольков большого камина, и каждый подумал,  как это прекрасно сидеть так поздно, и ничего не бояться, и быть таким сытым.  После того как они поболтали о том о сем, Барсук спросил с большим интересом:    

— Ну, хорошо. А теперь расскажите, какие новости в  ваших краях? Как поживает наш приятель Тоуд?    

— О, чем дальше, тем хуже, — сказал дядюшка Рэт с  сожалением, а Крот, который сидел в кресле, наслаждаясь теплом от камина и  задрав ноги выше головы, постарался напустить на себя искренне печальный  вид. — Еще одна автомобильная катастрофа на прошлой неделе. И очень  сильная, — продолжал дядюшка Рэт. — Понимаешь, он хочет сам сидеть за  рулем, а к этому ну просто безнадежно неспособен. Нанял бы он лучше приличного,  надежного, хорошо обученного зверя в шоферы, да платил бы ему как следует, да  поручил бы ему дела, связанные с автомобилем, все бы и наладилось. Но где уж  там! Он считает себя прирожденным шофером и решительно никого не слушает, вот  отсюда неприятности и получаются.    

— И сколько же у него их было? — спросил Барсук  подавленно.    

— Машин или катастроф? — спросил Рэт. —  Впрочем, что касается нашего приятеля, то это, в конце концов, одно и то же.  Это уже седьмая. А что до предыдущих… Ты ведь помнишь его каретный сарай? Он  весь забит, ну то есть абсолютно весь, до самой крыши забит обломками его  предыдущих автомобилей, и кусочки-то эти размером не больше твоей шляпы. Я  думаю, тебе все ясно, не так ли?    

— Он уже три раза попадал в больницу, — вставил  Крот. — А уж сколько денег он переплатил на штрафы, даже страшно подумать!    

— Да и это еще полбеды, — сказал дядюшка  Рэт. — Он богатый, конечно, это всем известно, но не миллионер же! Дело в  том, что он никуда не годный шофер, не признающий ни правил, ни законов. Одно  из двух: либо он разорится, либо погибнет в катастрофе. Барсук, подумай! Ведь  мы — его друзья, не должны ли мы что-нибудь предпринять? Барсук глубоко  задумался.    

— Послушайте! — сказал он через некоторое время  довольно сурово. — Вы, надеюсь, понимаете, что я ничего не могу сделать  теперь?    

Оба его приятеля наклонили головы, вполне понимая, что он  имел в виду. Согласно звериному этикету, никого из зверей нельзя заставлять,  чтобы он совершил что-либо героическое или требующее приложения всех сил, или  даже сравнительно небольшого напряжения, когда речь идет о зиме. В это время  все звери сонные, а некоторые по-настоящему спят. Все так или иначе зависят от  погоды. И все отдыхают от пламенных летних дней, когда каждый мускул  подвергался серьезному испытанию и вся их энергия была пущена в ход.    

— Хорошо, — сказал Барсук. — Тогда так и  решим. Как только год переломится, ночи станут короче, ну, знаете, когда  начинаешь ерзать и хочется вскочить и быть уже вполне бодрым к тому времени,  как солнце встанет, а то и раньше, ну, вы сами понимаете…    

Оба кивнули с серьезным видом. Они понимали.    

— Ладно. Тогда мы, — продолжал Барсук, — то  есть ты, и я, и вот еще наш друг Крот, — мы тогда за него серьезно  возьмемся. Мы не позволим ему валять дурака. Мы его заставим войти в разум,  даже силой, если понадобится. Эй, да ты спишь, Рэт?    

— Нет, нет, нет, — сказал дядюшка Рэт, вздрагивая  и просыпаясь.    

— Он после ужина уже раза два или три засыпал, —  засмеялся Крот.    

Он-то чувствовал себя вполне бодрым и даже оживленным, сам  не зная почему. А причина была, несомненно, в том, что он был и по рождению, и  по воспитанию подземный житель, и дом Барсука был такой же, как и его  собственный, вот почему он себя тут так хорошо чувствовал. А дядюшка Рэт, чьи  окна выходили на прохладную, дышащую ветерком реку, естественно, находил, что  воздух тут тяжел и душен.    

— Ну, пора нам всем ложиться, — сказал Барсук,  вставая и доставая для них плоские подсвечники. — Пошли со мной, я покажу  вам ваши апартаменты. И не спешите утром вставать, завтрак в любое время, когда  пожелаете.    

И он повел своих гостей в комнату, которая служила  наполовину спальней, а наполовину — кладовой. Большую часть занимали зимние  запасы Барсука, груды яблок, репы и картошки, корзины, полные орехов, и кувшин  с медом. Но две небольшие, чисто застланные кровати, стоявшие на незаставленной  части пола, так и манили к себе, а белье было хоть и грубоватой ткани, но  приятно пахло лавандой, так что дядюшка Рэт и Крот, в тридцать секунд стряхнув  с себя всю одежду, нырнули в чистые простыни с великой радостью и удовлетворением.    

В точном соответствии с предписанием доброго хозяина оба  усталых путника на следующее утро спустились к завтраку очень поздно и  обнаружили яркий огонь, пылающий в камине, и двух юных ежиков, сидевших на  лавке за столом, евших овсяную кашу из деревянных мисок. Ежики положили ложки,  вскочили и вежливо поклонились вошедшим.    

— Сидите, сидите, — сказал им дядюшка Рэт  приветливо, — доедайте. Вы, юноши, откуда взялись? Наверное, заблудились в  снегу, а?    

— Да, сэр, — почтительно отозвался старший из  ежиков. — Я и вот Билли, мы было пошли в школу, мама нам велела, и мы,  конечно, заблудились, сэр, и Билли испугался и начал плакать, потому что он еще  маленький и пугается. Мы как раз оказались возле двери мистера Барсука, возле  черного хода, и решились постучать, сэр, потому что мистер Барсук, он, как  известно, очень добрый…    

— Понимаю, понимаю, — сказал дядюшка Рэт, отрезая  тонкий кусочек ветчины от большого окорока, а Крот тем временем положил пару  яиц в кастрюльку. — А как там погода? И не говори «сэр» через каждые два  слова.    

     

— Кошмарная погода, сэр, снегу навалило — ужас! —  сказал ежик. — На улицу не выйдешь.    

— А где Барсук? — спросил Крот, подогревая кофе.    

— Хозяин удалился в кабинет, сэр, и сказал, что будет  очень занят все утро, и просил не беспокоить его ни под каким видом.    

Эти слова были понятны всем присутствующим. Дело в том, что  когда ты живешь изо всех сил целые полгода подряд, то другие полгода ты спишь  или дремлешь. И неловко все время повторять, что тебе хочется спать, когда у  тебя в доме гости. Неудобно как-то об этом без конца напоминать. Всем было  ясно, что Барсук, как следует позавтракав, удалился в свой кабинет, уселся в  кресло, задрал ноги на стул, что стоит напротив, положил на мордочку красный  платок и занялся тем, чем обычно занимаются в это время года.    

Колокольчик на входной двери громко зазвонил, и дядюшка Рэт,  лапы которого были перепачканы маслом, потому что он намазывал себе хлеб,  послал маленького Билли поглядеть, кто там пришел.    

Было слышно, как в прихожей кто-то долго отряхивается, и вскоре  Билли вернулся в сопровождении дядюшки Выдры, который с громкими приветствиями  кинулся обнимать друзей.    

— Ну, хватит, хватит, — пробормотал дядюшка Рэт,  прожевывая ветчину.    

— Я так и знал, что вы здесь, — бодро заметил  дядюшка Выдра. — Там, на берегу реки, все в панике: «Рэт не ночевал дома,  и Крота тоже нигде нет, что-нибудь, наверное, ужасное случилось» — и следы  ваши, конечно, занесло снегом. Но я так и знал. Когда кто попадет в  затруднение, тот отправляется к Барсуку или Барсук сам как-то об этом узнает, и  я пошел прямо сюда, в Дремучий Лес, ио снегу. Ух как там сегодня красиво!  Солнце встало красное-красное, окрасило розовым снег сквозь черные стволы  деревьев. И такая тишина! А время от времени целая шапка снега — шлеп! —  срывается с ветки, и ты отскакиваешь и ищешь, где бы укрыться. За ночь прямо  ниоткуда воздвиглись снежные дворцы, и снежные пещеры, и снежные мосты, и  террасы, и крепостные валы. Играть бы и играть во все это часами. Там кое-где  валяются огромные ветки — они рухнули под тяжестью снега, а малиновки по ним  скачут с таким важным видом, точно это они все сделали. Пока я шел, гусиный  клин пролетел у меня над головой высоко в небе, потом парочка-троечка грачей  покружилась над деревьями. Поглядели, полетали и отправились по домам с брезгливым  выражением. Ни одного здравого существа не встретилось, чтобы порасспросить о  вас. На полпути я встретил кролика — он сидел на пеньке и начищал свою глупую  мордочку передними лапами. Ох и испугался же он, когда я подкрался к нему сзади  и положил лапу на плечо. Мне пришлось пару раз его стукнуть, чтоб добиться хоть  какого-нибудь толку. В конце концов мне удалось вытянуть из него, что какой-то  кролик видел в Дремучем Лесу Крота вчера вечером. В кроличьих норах вчера  только и разговору было, как Крот, задушевный друг нашего Рэтти, попал в  переплет и заблудился. Они  все нарочно стали его заманивать и водить по  лесу кругами.    

«Почему же вы не поспешили на помощь? — спросил  я. — Конечно, ума у вас лишнего нет, но все-таки вас целые сотни, и есть  среди вас здоровые парни, и норы ваши под землей расходятся во все стороны, и  вы не могли его позвать и помочь ему укрыться в безопасном месте? Хотя бы  попытались устроить его как-нибудь поудобнее!»    

А он только сказал: «Что? Мы? Кролики?» Ну, я стукнул его  еще разок и пошел дальше. Во всяком случае, я хоть кое-что узнал, а если бы мне  еще попались Они,  я бы узнал и побольше, но Они  боялись мне  попадаться.    

— И тебе не было нисколько… ну… жутко? — спросил  его Крот, вспоминая при словах «Дремучий Лес» пережитые накануне страхи.    

— Жутко? — улыбнулся дядюшка Выдра, сверкнув  набором крепких белых зубов. — Я бы показал им «жутко», попробовали бы Они   со мной свои штучки! Крот, дружище, не в службу, а в дружбу, поджарь мне  кусочек-другой ветчинки, я страшно голоден, а потом мне надо перекинуться  парочкой слов с Рэтти, мы с ним сто лет не виделись.    

Добродушный Крот, отрезав несколько кусочков от окорока,  велел ежатам их поджарить, а сам вернулся к прерванному завтраку. А дядюшка  Выдра и дядюшка Рэт, усевшись нос к носу, завели оживленную беседу, обсуждая  специфические речные новости, и надо сказать, что такая беседа бесконечна, и  течет и журчит, как сама река.    

Тарелка с жареной ветчиной была опустошена и отправлена для  добавки, когда в кухню вошел Барсук, зевая и потягиваясь. Он поздоровался со  всеми как обычно — спокойно и просто, задав каждому по доброму вопросу.    

— Дело идет к обеду, — сказал он Выдре. —  Оставайся и поешь с нами, утро такое холодное, и ты, наверно, здорово  проголодался?    

— Да, весьма основательно, — сказал дядюшка Выдра,  подмигивая Кроту. — При одном взгляде на этих молодых обжор, этих молодых  ежей, набивающих животы жареной ветчиной, кто хочешь начнет умирать с голоду.    

Ежата как раз почувствовали, что снова проголодались после  овсяной каши и большого труда, который пришлось затратить, жаря ветчину. Они  робко взглянули на Барсука, но сказать ничего не решились.    

— Ну, ребятишки, теперь вам пора домой к маме, —  сказал Барсук ласково. — Я кого-нибудь пошлю вас проводить.    

Он дал каждому из них по шестипенсовой монетке, потрепал по  головке, и ежата ушли, почтительно кланяясь и дотрагиваясь до козырьков.    

Вскоре все опять уселись за стол.    

Крот оказался рядом с дядюшкой Барсуком, и, поскольку те  двое были все еще погружены в речные сплетни и ничто не могло их от этого занятия  отвлечь, он воспользовался случаем и заметил Барсуку, как уютно и по-домашнему  он чувствует себя у него в доме.    

— Под землей ты всегда знаешь, где ты  находишься, — сказал Крот. — Ничего с тобой не случится и никто на  тебя не набросится. Ты сам себе хозяин, и тебе не надо ни с кем советоваться и  обращать внимание, кто что о тебе скажет. Там, над головой, что-то происходит,  а тебе до этого нет никакого дела, и ты ни о ком и не думаешь. А как захочешь —  раз! — и можешь подняться наверх, и пожалуйста — все тебя дожидается и все  к твоим услугам.    

— Именно это я всегда и говорю, — сказал  Барсук. — Нигде нет такой тишины и покоя, как под землей. И нигде ты не  чувствуешь себя в большей безопасности. А если вдруг мыслям твоим станет тесно  и тебе захочется простора, стоит только копнуть, поскрести — и пожалуйста! А  если тебе покажется, что твой дом чересчур велик, закопай парочку проходов —  вот и все. Никаких тебе плотников, никаких строителей, никаких советов через  забор, а главное — никакой погоды! Погляди на Рэтти. Стоит только паводку  подняться на парочку футов выше обычного, и вот он уже вынужден перебираться в  гостиницу, в неуютный и неудобный номер, и к тому же страшно дорогой. Возьми  мистера Тоуда. Я ничего не хочу сказать, Тоуд-Холл — это лучший дом во всей округе,  если говорить о доме как таковом. Ну а вдруг пожар? Что тогда будет с ним? А  вдруг ураган снесет черепицу? Или стена треснет? Или окно разобьется? Что тогда  будет с ним? Или вдруг сквозняк, я ненавижу сквозняки! Нет, наверху,  пожалуйста, работайте, веселитесь, гуляйте — все это хорошо. Но жить надо под  землей. Я в этом глубоко убежден.    

Крот поддержал его всей душой, и дядюшка Барсук в конце  концов с ним очень подружился.    

— После обеда я покажу тебе весь свой дом, —  сказал он. — Я думаю, тебе он понравится. Ты понимаешь толк в архитектуре.    

После еды, когда те двое уселись в уголочек возле камина и  затеяли оживленный спор насчет угрей, Барсук засветил фонарь и пригласил Крота  следовать за ним. Они пересекли прихожую и двинулись по одному из главных коридоров.  Колеблющийся свет фонаря на мгновение высвечивал по обеим сторонам разные  помещения — то маленькие, величиной не больше шкафа, а порой такие просторные и  впечатляющие, как парадная столовая в Тоуд-Холле. Узенький проход, шедший под  прямым углом к главному, привел их к другому коридору, и тут все повторилось  сначала. Крот был потрясен размерами и размахом всех этих ответвлений, длиной  сумрачных переходов, толстыми сводами набитых припасами кладовых, солидностью  кирпичной кладки, колоннами, арками, прочно вымощенными полами.    

     

— Откуда же ты нашел силы и время все это  построить? — вымолвил он наконец. — Это потрясающе!    

— Было бы действительно потрясающе, если бы я все это  построил сам, — ответил Барсук просто. — Но в действительности я  этого ничего не делал. Я только расчищал коридоры и помещения по мере  надобности. Их здесь вокруг еще гораздо больше. Я вижу твое недоумение и сейчас  тебе все объясню. Видишь ли, давным-давно на том месте, где теперь шумит  Дремучий Лес, задолго до того, как он вырос таким, каким ты его знаешь, тут был  город — человеческий город. Здесь, где мы с тобой сейчас стоим, они жили:  ходили, разговаривали, спали, занимались своими делами. Здесь они держали  конюшни и пировали, отсюда они отправлялись на войну или уезжали торговать. Это  был могущественный народ, они были богаты и умели хорошо строить. Строили они  крепко, потому что верили, что их город будет стоять вечно.    

— Что же все-таки с ними со всеми случилось? —  спросил Крот.    

— Кто знает? — сказал Барсук. — Народы  приходят, живут, процветают, строятся, а потом уходят. Таков их удел. А мы  остаемся. Здесь жили барсуки, я слыхал, задолго до того, как построился город.  Мы можем на время уйти, переждать, перетерпеть, а потом появиться снова. Мы  всегда будем.    

— И что же случилось, когда люди отсюда ушли?    

— Когда люди ушли, — продолжал дядюшка  Барсук, — за дело взялись сильные ветры и затяжные ливни — терпеливо, не  останавливаясь, день за днем, год за годом. Может быть, и мы, барсуки, как  могли помогали — кто знает? Вниз, вниз, вниз опускался город, опускался,  разрушался, исчезал. И тогда вверх, вверх, вверх потянулся лес. Постепенно  проросли семена, молодые деревца вытягивались и крепли, на помощь им явились  ежевика и папоротники. Листья опадали, становились перегноем, образуя почву, и  покрывали руины. Весенние ручьи нанесли земли и песку, засыпали щели, и вот наш  дом был опять готов, и мы переселились в него. То же самое происходило там,  наверху. Явились звери, им здесь понравилось, они осели, устроились, стали  расселяться, и жизнь вошла в свою колею. Они не утруждали себя мыслями о  прошлом, они о нем никогда не думают, им некогда. Место это, конечно,  холмистое, кочковатое, здесь полно ям и всяких рытвин, но в этом есть и  преимущества. Звери не думают и о будущем. Возможно, люди опять сюда явятся,  может статься, опять всего лишь на время. Сейчас Дремучий Лес плотно населен,  среди его обитателей есть и хорошие, и плохие, и так себе, никакие. Я, конечно,  не называю имен. Разнообразие и создает мир. Но я могу себе представить, что ты  уже и сам о них кое-что знаешь.    

— Ох, кажется, знаю! — сказал Крот, поеживаясь.    

— Ну, ничего, ничего, — сказал Барсук, похлопывая  его по плечу, — это было твое первое знакомство с ними. На самом деле они  не такие уж плохие. Что ж, надо ведь жить и давать жить другим. Но завтра я кое  с кем поговорю, и у тебя больше не будет никаких неприятностей. Мои друзья  ходят в этих краях где хотят, иначе кое-кому придется иметь дело со мной.    

Вернувшись назад, они увидели, что дядюшка Рэт беспокойно  мечется взад-вперед по кухне. Воздух подземелья был для него слишком тяжел и  действовал ему на нервы; казалось, что он всерьез думает, что речка куда-нибудь  сбежит, если он не приглядит за ней хорошенько. Он надел пальто и сунул свои  пистолеты за пояс.    

— Пошли, Крот, — сказал он нетерпеливо, увидев  входящих. — Нам надо выйти засветло, я не хочу снова ночевать в Дремучем  Лесу.    

— Хорошо, дружочек, — отозвался дядюшка  Выдра. — И я с вами пойду, я тут каждую тропинку с закрытыми глазами  найду. И если кому-нибудь по дороге придется оторвать голову, положитесь на  меня, я оторву.    

— Не суетись, Выдра, — сказал дядюшка  Барсук. — Мои туннели ведут гораздо дальше, чем ты думаешь. И у меня есть  запасные выходы в разных местах опушки, хотя я и не всех в это посвящаю. Если  уж вы действительно собрались, то воспользуйтесь одним из моих коротких путей.  Не беспокойтесь и посидите еще немножко.    

Но дядюшка Рэт продолжал волноваться о своей реке, и Барсук,  взяв в руки фонарь, повел их сырым и душным туннелем, который то извивался в  каменистой породе, то нырял вниз, под кирпичные своды, и тянулся, как им  показалось, на несколько миль. Наконец сквозь заросли, скрывавшие выход,  забрезжил слабый дневной свет. Наскоро со всеми попрощавшись, Барсук поспешно  выпихнул их наружу. Он постарался, чтобы все по возможности приняло прежний  вид, замаскировав вход хворостом, опавшими листьями и ветками ползучего  кустарника. И тут же удалился.    

Они увидели, что стоят на самой опушке Дремучего Леса.  Позади них громоздились валуны: ежевичные плети, обнаженные корни деревьев —  все было навалено и переплетено друг с другом. Перед ними лежало огромное  пространство спокойно дремлющих, обрамленных черными на фоне снега живыми  изгородями, а там, далеко, поблескивали воды старого друга — Реки, и зимнее  солнце висело, низкое и красное, возле самого горизонта.    

Дядюшка Выдра, как знающий все тропинки, возглавил всю  компанию, и они двинулись гуськом, напрямик через поле туда, где в живой  изгороди был лаз к реке. Остановившись возле него и оглянувшись, они окинули  взглядом сразу всю массу леса, темную, плотную, пугающую, мрачно возвышающуюся  среди окружающей ее белизны. Они тут же повернулись и заторопились к дому, к  каминному теплу и милым, знакомым вещам, на которых играют отблески огня, к  голосу воды, который бодро звучит за окном, к реке, которую они знали и которой  доверяли в любых ее настроениях. Она никогда не пугала их никакими  неожиданностями.    

     

И пока Крот торопливо шагал, сладко предвкушая тот момент,  когда он снова окажется дома, среди вещей, которые он знал и любил, он ясно  понял, что он не лесной зверь, что жить ему надлежит возле возделанного поля и  живых изгородей, недалеко от хорошо вспаханной борозды, выпаса, ухоженного  сада, деревенской улочки, по которой можно не спеша пройтись вечерком.    

He для него — для других — эта суровая жизнь, полная  лишений, требующая стойкости и упорства, не для него открытия, столкновения,  которые неизбежны в этих медвежьих углах; он должен быть мудрым, должен  держаться приятных и безопасных мест, по которым пролегает его стезя, и на ней  его ждет немало приключений, по-своему увлекательных, их хватит ему до конца  дней.    

 V ДОБРЫЙ СТАРЫЙ ДОМ    

     

     

Овцы беспорядочно толпились у плетня, прочищая свои тонкие  ноздри и топая изящными передними ножками, высоко задирая головы, В морозном  воздухе легкий парок поднимался над овечьим загоном, когда двое друзей в  прекрасном настроении проходили мимо, без умолку болтая и смеясь. Они  возвращались через поля и села, проведя целый день с дядюшкой Выдрой, охотясь и  исследуя обширные гористые места, где многие речушки, впадающие в их  собственную реку, начинались малюсенькими ручейками. Тени короткого зимнего дня  уже надвигались на них, а им было еще порядочно идти. Шагая наугад через пашню,  они услышали овец и направились туда, и вот, прямо за овечьим загоном, они  обнаружили утоптанную тропу, идти по которой становилось совсем легко, а к тому  же направление дороги как раз отвечало тому тоненькому голоску, который живет в  каждом звере и который всегда безошибочно может сказать: «Да, совершенно верно,  дорога ведет к дому».    

— Похоже, что мы идем в деревню, — сказал Крот с  некоторым сомнением, замедляя шаги, потому что тропа постепенно превратилась в  дорожку, а дорожка — в улицу, которая сейчас и собиралась поручить их заботам  хорошо вымощенной щебнем дороги.    

Звери не очень-то любят деревни, и их собственные тропы, по  которым идет оживленное движение, прокладываются независимо от деревенских  дорог, несмотря на то, что в деревне есть церковь, почта и пивная.    

— Да ничего, — сказал дядюшка Рэт, — в это  время года мужчины, женщины, дети, собаки, кошки — вообще все надежно сидят  дома, возле печек. Мы быстренько проскользнем без всяких неприятностей и даже  можем взглянуть на них через окошки и посмотреть, что они делают, если хочешь.    

Ранние декабрьские сумерки совершенно завладели маленькой деревушкой,  когда они подходили к ней на мягких лапах по только что выпавшему, тонкому, как  зубной порошок, снежку. Почти ничего не было видно, кроме темных,  оранжево-красных квадратов по обеим сторонам улочки, откуда свет от камина или  от лампы переливался через оконные переплеты в темноту лежащего снаружи мира.  Большинство низких решетчатых окошек не были стыдливо прикрыты гардинами, и для  заглядывающих с улицы все обитатели домиков, собравшиеся вокруг обеденного  стола, занятые рукоделием или со смехом беседующие и жестикулирующие, обладали  той прелестной грацией, которую даже самый опытный актер не смог бы уловить и  передать, — той естественной грацией, которая сопутствует полному  неведению, что за тобой наблюдают.    

У обоих зрителей, переходивших от «театра» к «театру»,  бывших довольно далеко от собственного дома, в глазах появлялась печаль, когда  они видели, как кто-то гладит кошку или берет на руки уснувшего малютку и  переносит его на постель, или как уставший человек потягивается и выколачивает  трубку о тлеющее в камине полено.    

Но ощущение дома и уюта особенно четко исходило от одного  завешенного тюлем, обращенного к ночи лицом окна: так отделен был стенами и  занавесками этот теплый, уютный мир от внешнего мира Природы, что, казалось, он  совершенно о нем позабыл.    

Близко к белому тюлю висела птичья клетка, силуэт ее ярко  вырисовывался на фоне штор, каждая проволочка, каждая жердочка были ясны и  узнаваемы, все, вплоть до зернышек и наполовину склеванного вчерашнего кусочка  сахара. На средней жердочке помещалась и сама нахохлившаяся птица, голова  надежно зарыта в перышки; она была так близко, что им представлялось, захоти  они и хорошенечко постарайся, они смогут ее погладить. Даже кончики ее хохолка,  точно нарисованные карандашом, были видны на их экране.    

     

И пока они смотрели, маленькое существо забеспокоилось,  проснулось, встряхнуло перышки и подняло головку. Они разглядели даже щелочку в  клюве, когда птица с недовольным видом зевнула, огляделась и снова спрятала  голову в перышках на спине, они увидели, как взъерошившиеся было перышки  вернулись на свое место и затихли. Потом порыв холодного ветра схватил их за  загривок, мокрый снег, попавший за воротник, больно ужалил и точно разбудил ото  сна, и они сразу же осознали, что ноги у них замерзли и устали, что их собственный  дом — на утомительном расстоянии отсюда.    

Дома внезапно кончились, и сразу же с обеих сторон дороги  сквозь темноту пробился к ним дружелюбный запах полей, и они взбодрились,  приготовившись к последнему длинному переходу домой. А такой переход, как мы  знаем, рано или поздно кончается, и кончается он щелчком замка, растопленным  камином и встречей со знакомыми вещами, которые приветствуют нас как давно  отсутствовавших путешественников, вернувшихся из-за дальних морей. Они шагали  споро и молча, каждый занятый своими собственными мыслями. Мысли Крота в  значительной степени вращались вокруг ужина, потому что было темно, и местность  была, как ему казалось, незнакомой, и он послушно шел позади своего друга,  целиком полагаясь на него.    

Дядюшка Рэт шагал, как обычно, немного впереди, подняв плечи  и устремив пристальный взгляд на ровную серую дорогу прямо перед собой, так что  он и не глядел на бедного Крота и упустил тот момент, когда Крота вдруг настиг  неясный призыв и пронзил его, как электрическим током. С людьми дело обстоит  иначе, мы давно утратили тонкость наших физических ощущений и у нас даже и слов  таких нет, чтобы обозначить взаимное общение зверя с окружающими его существами  и предметами. В нашей речи, например, есть только слово «запах» для обозначения  огромного диапазона тончайших сигналов, которые день и ночь нашептывают носу  зверя, призывая, предупреждая, побуждая к действию, предостерегая и  останавливая. Это был один из таких таинственных волшебных призывов из  ниоткуда, который в темноте настиг Крота, пронизал его насквозь каким-то  знакомым чувством, хотя пока он не мог отчетливо вспомнить каким. Он  остановился как вкопанный, а нос его изо всех сил старался нащупать и ухватить  тоненькую ниточку, этот телеграфный проводок, который донес так сильно его взволновавший  зов. Мгновение — и он его снова поймал, и на этот раз воспоминания обрушились  на него потоком.    

     

Дом! Вот что обозначали эти мягкие прикосновения маленьких  невидимых рук. Чьи-то ласковые призывы, как легкое дуновение, влекли,  притягивали и манили все в одном и том же направлении. Ну да, он где-то тут,  совсем близко от него в эту минуту, его старый дом, который он так торопливо  оставил, никогда к нему больше не возвращался с того дня, когда впервые  обнаружил реку! И вот теперь дом высылал своих разведчиков и посыльных, чтобы  они его захватили и привели назад. С момента своего исчезновения в то ясное  весеннее утро он о нем почти ни разу не вспомнил, погруженный в свою новую  жизнь со всеми ее радостями и сюрпризами, новыми и захватывающими приключениями.  И вот теперь, когда на него нахлынули воспоминания о былом, собственный его дом  вставал в темноте перед его мысленным взором удивительно ясно! Старенький,  конечно, и небольшой, и неважно обставленный, но его, его дом, который он сам  для себя построил и куда бывал счастлив вернуться после дневных трудов. И дом  тоже, очевидно, бывал с ним счастлив, и теперь тосковал по нему, и хотел, чтобы  он вернулся, и сообщал ему об этом, касаясь его носа. Он печалился и легонько  упрекал Хозяина; но без горечи и злобы, просто напоминая ему, что он близко и  ждет его. Голос был отчетлив, призыв не оставлял сомнений. Крот должен его  немедленно послушаться и пойти.    

— Рэтти! — позвал он, приходя в веселое  возбуждение. — Обожди! Вернись! Ты мне нужен! Скорее!    

— Не отставай, Крот, — бодро отозвался дядюшка  Рэт, продолжая шагать.    

— Ну, пожалуйста, постой, Рэтти! — молил бедняжка  Крот в сердечной тоске. — Ты не понимаешь, тут мой дом, мой старый дом! Я  его унюхал, он тут близко, совсем близко! Я должен к нему пойти, я должен, должен!  Ну пойди же сюда, Рэтти, ну постой же!    

Дядюшка Рэт был к этому времени уже довольно далеко,  настолько далеко, что не расслышал звенящую, молящую нотку в голосе друга. Он  даже не мог ясно расслышать, о чем говорил Крот. И к тому же его беспокоила погода,  потому что он тоже улавливал в воздухе запах — запах надвигающегося снегопада.    

— Крот, мы не должны медлить, честное слово! —  крикнул он, оборачиваясь. — Мы вернемся сюда завтра за тем, что ты там  нашел. Но нам нельзя останавливаться сейчас, уже поздно, и снег опять вот-вот  повалит, и я не очень хорошо знаю дорогу, и надо, чтобы ты тоже принюхался, ну  будь умником, иди, иди сюда скорее!    

И дядюшка Рэт двинулся дальше, даже не дожидаясь ответа.    

А бедный Крот стоял один на дороге, и сердце его разрывалось,  и печальный всхлип копился, копился где-то у него в глубине, чтобы вот-вот  вырваться наружу. Но преданность другу выдержала даже и такое испытание. Кроту  ни на секунду не приходило в голову оставить дядюшку Рэта одного. А тем  временем дуновения, исходившие от его старого дома, шептали, молили, заклинали  и под конец уже стали настойчиво требовать. Он не мог позволить себе дольше  находиться в их заколдованном кругу. Он рванулся вперед, при этом в сердце  что-то оборвалось, пригнулся к земле и послушно пошел по следам дядюшки Рэта, а  слабые, тонюсенькие запахи, все еще касающиеся его удаляющегося носа, упрекали  за новую дружбу и бессердечную забывчивость.    

Сделав усилие, он догнал ничего не подозревающего дядюшку  Рэта, который тут же начал весело болтать о том, что они будут делать, когда  вернутся домой, — и как славно растопят камин в гостиной, и какой ужин он  собирался приготовить, — нисколько не замечая молчания и подавленности  своего друга. Но наконец, когда они отошли уже довольно далеко и проходили мимо  пеньков в небольшой рощице, которые окаймляли дорогу, он остановился и сказал:    

— Послушай, Крот, дружище, у тебя смертельно усталый  вид, и разговора в тебе уже никакого не осталось, и ноги ты волочешь, точно они  у тебя налиты свинцом. Давай минуточку посидим, передохнем. Снег пока еще не  начинается, да и большую часть пути мы уже прошли.    

С покорностью отчаяния Крот опустился на пенек, стараясь  овладеть собой, потому что чувствовал, что вот сейчас, сейчас оно вырвется  наружу. Всхлип, с которым он так долго боролся, отказался признать себя  побежденным. Наверх и все наверх пробивал он себе путь к воздуху, а ему  вдогонку другой всхлип, и еще один, друг за другом, сильные и напористые, пока  Крот наконец не сдался и не зарыдал откровенно и беспомощно, потому что он  понял: поздно, и то, что едва ли можно назвать найденным, теперь наверняка  окончательно потеряно. Рэт, потрясенный и огорченный таким сильным приступом  горя, какое-то время не решался заговорить. Но вот он произнес очень спокойно и  сочувственно:    

— Что с тобой, дружочек? Что могло произойти? Скажи-ка,  в чем дело, и давай подумаем, чем можно помочь.    

Кроту было трудно просунуть хоть словечко между частыми  всхлипами, которые следовали один за другим, душили его и не давали говорить.    

— Я знаю… это… это маленький темный домишко, —  прорыдал он отрывисто, — не то что твоя удобная квартира… или прекрасный  Тоуд-Холл, или огромный дом Барсука… но он был моим домом… и я его любил… а  потом ушел и забросил его… и вдруг я почувствовал его… там, на дороге… я тебя  звал, а ты даже и слушать не хотел… и мне вдруг сразу все вспомни лось… и мне  нужно было с ним повидаться, о господи, господи, а ты даже не обернулся, Рэтти,  и мне пришлось уйти, хотя я все время слышал его запах, и мне казалось, что мое  сердце разорвется. Мы могли бы просто зайти и взглянуть на него, Рэтти, только  взглянуть, он же был рядом, а ты не хотел обернуться, Рэтти, не хотел  обернуться! О господи, господи!    

Воспоминание принесло с собой новый взрыв горя, и всхлипы  опять овладели им и не давали говорить.    

Дядюшка Рэт глядел прямо перед собой, ничего не отвечая и  только ласково похлопывая Крота по плечу. Через некоторое время он мрачно  произнес:    

— Теперь я все понимаю! Какой же я оказался свиньей!  Настоящая свинья! Свинья, и больше ничего!    

Он подождал, пока буря рыданий несколько поутихла, всхлипы  стали ритмичнее, потом он еще подождал, пока Крот стал чаще шмыгать носом, чем  всхлипывать, тогда он встал с пенька и заметил спокойным голосом:    

— Ну, теперь уже нам точно надо идти, старина!    

И двинулся по дороге назад, по трудному пути, который они  уже было преодолели.    

— Куда ты (всхлип)  идешь (всхлип),  Рэтти?    

— Мы найдем твой маленький домик, дружище, —  ответил он ласково. — Поднимайся, пошли, нам еще придется его поискать, и  тут без твоего носа не обойдешься.    

— О, вернись, не ходи, пожалуйста, Рэтти! —  закричал Крот, устремляясь следом. — Бесполезно, я тебе говорю. Чересчур  поздно и чересчур темно, и отсюда чересчур далеко, и снег пошел! И… я не  собирался тебе всего рассказывать, все получилось ненарочно, случайно! И  подумай о реке и твоем ужине!    

— Да провались она, река, вместе с ужином! —  горячо откликнулся дядюшка Рэт. — Я тебе уже сказал, я отыщу твой домик,  даже если мне придется проискать его всю ночь. Так что бодрись, старина, хватай  меня под руку, и мы очень скоро туда доберемся.    

Все еще шмыгая носом, умоляя и внутренне сопротивляясь, Крот  нехотя позволил повлечь себя назад по дороге, но понемногу окончательно  покорился непреклонному своему приятелю, который веселыми анекдотами и  рассказами пытался поднять его настроение, чтобы обоим дорога показалась  короче.    

Когда наконец дядюшка Рэт почувствовал, что они приближаются  к тому месту на дороге, где Крот его впервые окликнул, он сказал:    

— Ладно, хватит болтать. Теперь — за дело. Пусти в ход  свой нос и сосредоточься, пожалуйста.    

Небольшой кусочек пути они прошли в молчании, как вдруг  дядюшка Рэт ощутил рукой, просунутой под руку товарища, легкие удары, словно  электрическим током пронизывающие тело Крота. Он тут же освободил руку, отстал  на шаг и ждал, весь превратившись во внимание.    

Сигналы поступали!    

Крот постоял минуточку, весь напрягшись, в то время как его  задранный нос, слегка подрагивая, ощупывал воздух.    

Потом коротенькая перебежка вперед, потеря следа, проверка,  немного назад и потом медленное, уверенное продвижение вперед. Дядюшка Рэт,  волнуясь, старался держаться к нему поближе, пока Крот, слегка напоминающий  лунатика, пересек сухую канаву, продрался сквозь лаз в живой изгороди и бежал,  узнавая дорогу нюхом, через поле, лишенное чьих-либо следов и растительности,  слабо освещенное неяркими звездными лучами. И вдруг внезапно, даже не подав  знака, он куда-то нырнул, но дядюшка Рэт был начеку и тут же последовал за ним  вниз по туннелю, куда привел Крота его неошибающийся нос. Туннель был узкий,  воздуха в нем было мало, в нем стоял сильный запах сырой земли, так что дядюшке  Рэту показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем этот проход  кончился и он смог выпрямиться, расправить плечи и отряхнуться. Крот чиркнул  спичкой, и при ее свете дядюшка Рэт разглядел, что они стоят на чисто  выметенной и посыпанной песочком площадке, а прямо перед ними — парадный вход в  домик Крота, и на верхушке звонка красивыми готическими буквами написано:  «Кротовый тупик».    

     

Крот снял с гвоздя фонарь и засветил его. Дядюшка Рэт увидел,  что они находятся во дворе перед домом. Садовая скамейка стояла справа от  двери, машинка для стрижки газона — слева. Крот был аккуратным зверем и не мог  допустить, чтобы у него во дворе другие звери протаптывали неопрятные дорожки,  которые всегда кончаются взрыхленным холмиком земли. На стенах висели  проволочные корзины, в которых рос папоротник, они сменялись полочками, на  которых стояли гипсовые статуэтки. У одной стены дворика был устроен кегельбан,  а вдоль него стояли скамьи и маленькие деревянные столики с круглыми  подставками, которые намекали на то, что тут угощают пивом.    

В центре был маленький прудик с бордюром из ракушек, в  котором плавали золотые рыбки. Из середины пруда поднималось занятное  сооружение, тоже отделанное ракушками, увенчанное большим шаром из  посеребренного стекла, который отражал все вкривь и вкось и выглядел очень  приятно.    

Личико Крота засияло при виде всех этих дорогих ему  предметов, и он поспешно распахнул двери перед своим другом, зажег лампочку в  прихожей и оглядел свои старый дом. Он увидел пыль, которая покрывала все  толстым слоем, увидел, как печально, пусто выглядит его заброшенное жилье,  осознал его маленькие размеры, старенькую обстановку и, снова зарыдав, рухнул  на стул в прихожей и зарылся носом в лапы.    

— О, Рэтти, — воскликнул он в отчаянии, — и  зачем только я это сделал? Зачем я тебя притащил в этот старый нетопленый  домишко, да еще в такую ночь, когда ты бы мог уже быть на речном берегу и сушил  бы ноги возле пылающего камина, а тебя бы окружали все твои милые вещи!