1 2 3 4 

  
   
Брехт Бертольд
   
Жизнь Галилея
  
  
   
Бертольд Брехт 
   
Жизнь Галилея 
   
Пьеса 
   
В сотрудничестве с М. Штеффин 
   
Перевод Л. Копелева 
   
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА 
   
Галилео Галилей. 
   
Андреа Сарти. 
   
Госпожа Сарти, экономка Галилея, мать Андреа. 
   
Людовико Марсили, богатый молодой человек. 
   
Приули, куратор университета в Падуе. 
   
Сагредо, друг Галилея. 
   
Вирджиния, дочь Галилея. 
   
Федерцони, шлифовальщик линз, помощник Галилея. 
   
Дож. 
   
Советники. 
   
Козимо Медичи, великий герцог Флоренции. 
   
Маршал двора. 
   
Теолог. 
   
Философ. 
   
Математик. 
   
Пожилая придворная дама. 
   
Молодая придворная дама. 
   
Лакей великого герцога. 
   
Две монахини. 
   
Два солдата. 
   
Старуха. 
   
Толстый прелат. 
   
Двое ученых. 
   
Два монаха. 
   
Два астронома. 
   
Очень тощий монах. 
   
Очень старый кардинал. 
   
Патер Кристофер Клавиус, астроном. 
   
Маленький монах 
   
Кардинал-инквизитор. 
   
Кардинал Барберини - он же затем папа Урбан VIII. 
   
Кардинал Беллармин. 
   
Два монаха, писцы. 
   
Две молодые дамы. 
   
Филиппо Муциус, ученый. 
   
Гаффоне, ректор университета в Пизе. 
   
Уличный певец и его жена, 
   
Ванни, владелец литейной. 
   
Чиновник. 
   
Высокопоставленный чиновник. 
   
Некий субъект. 
   
Монах. 
   
Крестьянин. 
   
Пограничный страж. 
   
Писец. 
   
Мужчины, женщины, дети. 
   
I 
   
Галилео Галилей, учитель математики в Падуе, хочет доказать правильность 
   
нового учения Коперника о строении вселенной 
   
В году тысяча шестьсот девятом 
   
Свет истинного знания 
   
Излился на людей, 
   
Из города Падуи, из скромной хижины, 
   
Исчислил Галилео Галилей, 
   
Что движется Земля, а Солнце неподвижно. 
   
Небогатая рабочая комната Галилея в Падуе. Утро. Мальчик Андреа, сын 
   
экономки, приносит Галилею стакан молока и булочку. 
   
Галилей (умывается; обнажен до пояса, фыркает, весел). Поставь молоко на стол, но не тронь там ни одной книги. 
   
Андрея. Мать говорит, что нужно заплатить молочнику, а то он скоро будет описывать круг вокруг нашего дома, господин Галилей. 
   
Галилей. Нужно говорить: "описывать окружность", Андреа. 
   
Андреа. Как вам угодно. Если мы не заплатим, он и опишет окружность вокруг нас, господин Галилей. 
   
Галилей. А вот судебный исполнитель господин Камбионе идет прямо к нам и при этом избирает... какое он избирает расстояние между двумя точками? 
   
Андреа (ухмыляясь). Кратчайшее. 
   
Галилей. Хорошо! У меня есть кое-что для тебя. Погляди там, за звездными таблицами. 
   
Андреа (вытаскивает из-за таблиц большую деревянную модель солнечной системы. Птолемея). Что это такое? 
   
Галилей. Это астролябия - такая штука, которая изображает, как планеты и звезды движутся вокруг Земли. Так думали в старину. 
   
Андреа. Что значит - так думали? 
   
Галилей. Давай исследуем это. Прежде всего опиши, что видишь. 
   
Андреа. Посередине находится маленький шар... 
   
Галилей. Это Земля. 
   
Андреа. А вокруг него, одно над другим, кольца. 
   
Галилей. Сколько их? 
   
Андреа. Восемь. 
   
Галилей. Это кристаллические сферы. 
   
Андреа. На этих кольцах приделаны шары. 
   
Галилей. Это планеты и звезды. 
   
Андреа. Тут полоски, а на них написаны слова. 
   
Галилей. Какие слова? 
   
Андреа. Названия звезд. 
   
Галилей. Например? 
   
Андреа. Самый нижний шар это Луна, тут так и написано. А над ним Солнце. 
   
Галилей. А теперь двигай Солнце. 
   
Андреа (вращает кольца). Красиво получается. Только вот... Мы так закупорены. 
   
Галилей (вытираясь). Да, и я ощутил то же, когда впервые увидел эту штуку. Некоторые чувствуют это. (Бросает Андреа полотенце и подставляет спину, чтобы тот вытер.) Стены, и кольца, и неподвижность! Две тысячи лет кряду люди верили, что и Солнце и все небесные тела вращаются вокруг нашей Земли. Папа, кардиналы, князья, ученые, капитаны, купцы, торговки рыбой и школьники верили, что неподвижно сидят в этом кристаллическом шаре. Но теперь мы выбираемся из него, Андреа. Потому что старые времена миновали и наступило новое время. Вот уже сто лет, как человечество все как будто ждет чего-то. 
   
В городах тесно и в головах тесно. Есть суеверия, есть и чума. Но теперь говорят: есть, но не будет, не останется. Потому что все движется, друг мой. 
   
Мне хочется думать, что началось все с кораблей. С незапамятных времен корабли все ползали вдоль побережий, но внезапно они покинули берега и вышли в открытое море. На нашем старом материке возник слух: где-то есть новые материки. И с тех пор как наши корабли добираются, до них, на всех материках, смеясь, говорят о том, что великий грозный океан - только Маленький водоем. Возникла великая задача, люди хотят понять причины всего, что есть на свете. Почему камень, если его выпустить из рук, падает, а если подбросить - подымется вверх? Каждый день приносит что-нибудь новое. Даже столетние старцы требуют, чтобы юноши кричали им в уши о новых открытиях. 
   
Многое уже открыто, но куда больше осталось такого, что еще можно открыть. Так что и для новых поколений найдется дело. 
   
Еще юношей в Сиене я видел, как двое строителей изменили древний, тысячелетний способ передвижения гранитных глыб; после пятиминутного спора они договорились и стали применять новое, более целесообразное приспособление канатов. Там я понял тогда, что старые времена прошли, что наступает новое время. Скоро человечество полностью изучит свое жилье, ту планету, на которой оно обитает. Написанного в старых книгах уже недостаточно. 
   
И там, где тысячи лет гнездилась вера, теперь гнездится сомнение. Все говорят: да, так написано в книгах, но дайте-ка нам самим поглядеть. С самыми почтенными истинами теперь обращаются запросто; сомневаются в том, в чем прежде никогда не сомневались. 
   
И от этого возник такой сквозняк, что задирает даже расшитые золотом полы княжеских и прелатских одежд. И становятся видны их ноги, жирные или тощие, но такие же, как у нас. А небеса, оказывается, пусты. Поэтому раздается веселый хохот. 
   
Но воды Земли двигают валы новых прядильных станов, на верфях, в канатных и парусных мастерских сотни рук работают по-новому в лад. 
   
Я предвижу, что еще на нашем веку об астрономии будут говорить на рынках. Даже сыновья торговок рыбой будут ходить в школу. И жадным до всего нового людям наших городов придется по душе, что новая астрономия заставила двигаться также и Землю. До сих пор всегда были уверены в том, что небесные тела укреплены на кристаллическом своде и поэтому не падают. А теперь мы набрались смелости и позволяем им свободно парить в пространстве, ничто их не удерживает, и все они движутся по великим путям так же, как и наши корабли. Ничто их не удерживает в стремительном движении. 
   
И Земля весело катится вокруг Солнца, и торговки рыбой, купцы, князья и кардиналы, и даже сам папа катятся вместе с ней. 
   
Вселенная внезапно утратила свой центр и сразу же обрела бесчисленное множество центров. Так что теперь любая точка может считаться центром, любая и никакая. Потому что мир, оказывается, очень просторен. 
   
Наши корабли заплывают далеко, далеко, наши планеты и созвездия движутся в беспредельном пространстве, даже в шахматах теперь ладьи могут двигаться в новом пространстве через все клетки. Как сказал поэт? "О рассвет великих начинаний..." 
   
Андреа. 
   
"О рассвет великих начинаний! 
   
О дыханье ветра, что веет 
   
Со вновь открытых берегов!" 
   
Но пейте же молоко, ведь скоро опять придет кто-нибудь. 
   
Галилей. А ты хорошо понял то, о чем я тебе говорил вчера? 
   
Андреа. О чем же? Об этом, как его, Кипернике, у которого все вертится? 
   
Галилей. Да. 
   
Андреа. Нет, не понял. И как я могу понять? Это же очень трудно, а мне еще только в октябре будет одиннадцать. 
   
Галилей. Вот я как раз хочу, чтобы и ты это понял. Чтобы все понимали. Поэтому я и работаю и покупаю дорогие книги, вместо того чтобы платить молочнику. 
   
Андреа. Но я же сам вижу, что Солнце вечером здесь, а утром там. Как же оно может стоять на месте? Никак не может! 
   
Галилей. Ты видишь? Что ты видишь? Ничего ты не видишь. Ты только глазеешь. А глазеть - не значит видеть. (Ставит железный умывальник посреди комнаты.) Это пусть будет Солнце. Садись. 
   
Андреа садится на стул, Галилей становится за ним. 
   
Где Солнце: справа или слева? 
   
Андреа. Слева. 
   
Галилей. А когда оно будет справа? 
   
Андреа. Когда вы его перенесете направо, конечно же! 
   
Галилей. Нет. Не только так. (Подымает Андреа вместе со стулом и поворачивает его на 180o.) Где теперь Солнце? 
   
Андреа. Справа. 
   
Галилей. А оно двигалось? 
   
Андреа. Нет. 
   
Галилей. А что же двигалось? 
   
Андреа. Я двигался. 
   
Галилей (орет). Чепуха! Дурень! Стул двигался! 
   
Андреа. Но и я вместе со стулом! 
   
Галилей. Разумеется. Стул - это Земля. А ты на ней. 
   
Госпожа Сарти (вошла, чтобы застелить постель, и наблюдала все происходящее). Что это вы делаете с моиятазрнишкой, господин Галилей? 
   
Галилей. Учу его видеть, дорогая Сарти. 
   
Госпожа Сарти. Тем, что таскаете по комнате? 
   
Андреа. Не мешай, мама, ты этого не понимаешь. 
   
Госпожа Сарти. Вот как? А ты понимаешь, что ли? Тут приходил молодой человек, который хочет учиться. Очень хорошо одет и принес рекомендательное письмо. (Подает письмо.) Вы моего Андреа скоро до того обучите, что он станет говорить, будто дважды два - пять. Он же путает все, что вы ему рассказываете. Вчера вечером он доказывал мне, что Земля вертится вокруг Солнца. Он, видите ли, твердо убежден, что это вычислил какой-то господин по имени Киперникус. 
   
Андреа. А разве Киперникус не высчитал этого, а, господин Галилей? Скажите вы сами. 
   
Госпожа Сарти. Что такое? Так вы и вправду рассказываете ему такую чепуху? Чтобы он болтал об этом в школе, а господа священники приходили ко мне жаловаться, что он плетет греховную ересь. Постыдились бы вы, господин Галилей. 
   
Галилей (ест). На основе наших исследований, госпожа Сарти, и после жестоких споров мы с Андреа сделали открытие, которое больше не можем держать в тайне от мира. Настало новое время, великое время, одно удовольствие жить в такое время. 
   
Госпожа Сарти. Да неужели! Надеюсь, господин Галилей, в это новое время мы сможем заплатить молочнику? (Показывает на письмо.) Очень прошу, сделайте мне хоть раз такую милость, не отказывайте в этот раз. Помните о том, что мы должны молочнику. (Уходит.) 
   
Галилей (смеясь). Дайте мне хоть молоко допить! (Обращаясь к Андрей.) Значит, кое-что мы все-таки вчера поняли? 
   
Андреа. Да я говорил, только чтобы ее удивить. Но это же неправильно. Стул, на котором я сидел, вы только боком повернули (показывает рукой), а не переворачивали. Вот так. Не то я упал бы, и это факт. Почему вы не переворачивали стул? Потому что тогда было бы доказано, что я свалился бы и с Земли тоже, если бы она вертелась. Вот видите как. 
   
Галилей. Но ведь я же тебе доказал... 
   
Андреа. А сегодня ночью я думал и понял, что если бы Земля так вертелась, то я всю ночь висел бы головой вниз. И это факт. 
   
Галилей (берет со стола яблоко). Так вот это Земля. 
   
Андреа. Не берите вы всегда такие примеры, господин Галилей. Так вам всегда удастся. 
   
Галилей (кладет яблоко на место). Хорошо. 
   
Андреа. С примерами всегда можно доказать, если хитер. Но ведь я же не могу таскать на стуле свою мать, как вы меня. Видите, какой это плохой пример. Ну а что, если яблоко - Земля? Это же ничего не значит. 
   
Галилей (смеясь). Да ведь ты же не хочешь знать. 
   
Андреа. Возьмите его опять. Как же это получается, что я ночью не вишу вниз головой? 
   
Галилей. А вот так: вот это Земля, а вот стоишь ты (отламывает от полена щепку и втыкает ее в яблоко), и вот Земля вертится. 
   
Андреа. А я вишу вниз головой. 
   
Галилей. Почему же? Посмотри внимательней! Где голова? 
   
Андреа (показывает на яблоко). Здесь. Внизу. 
   
Галилей. Что? (Поворачивает яблоко в обратную сторону.) Разве она не на том же самом месте? Разве ноги твои по-прежнему не ниже головы? Разве, когда я поворачиваю, ты стоишь так? (Вынимает щепку и переворачивает ее.) 
   
Андреа. Нет. Но почему же я не замечаю, как Земля повернулась? 
   
Галилей. Потому что ты сам вращаешься вместе с ней! И ты, и воздух над тобой, и все, что есть на шаре. 
   
Андрей. А почему же мы видим, что ходит Солнце? 
   
Галилей (снова поворачивая яблоко с щепкой). Под собой ты видишь Землю, она не изменяется, она всегда внизу, и для тебя она не движется. А теперь погляди, что над тобой. Вот сейчас лампа над твоей головой. А сейчас, когда я повернул - что сейчас над твоей головой, что сейчас сверху? 
   
Андреа (поворачивая голову вслед за его движениями). Печка. 
   
Галилей. А где лампа? 
   
Андреа. Внизу. 
   
Галилей. Вот то-то оно и есть... 
   
Андpea. Вот это здорово! Ну теперь уж она удивится. 
   
Входит Людовико Maрсили - богатый молодой человек. 
   
Галилей. У нас тут как на проходном дворе. 
   
Людовико. Доброе утро, сударь. Меня зовут Людовико Марсили. 
   
Галилей (читает рекомендательное письмо). Вы бывали в Голландии? 
   
Людовико. Да, и там я много слышал о вас. 
   
Галилей. Ваши родители владеют поместьями в Кампанье? 
   
Людовико. Мамаша хотела, чтобы я малость поглядел на свет. Что где имеется и тому подобное. 
   
Галилей. И вот в Голландии вы услышали, что в Италии, например, имеюсь я. 
   
Людовико. А так как мамаша желает, чтоб я еще и с науками малость познакомился... 
   
Галилей. Частные уроки - десять скуди в месяц. 
   
Людовико. Очень хорошо, сударь. 
   
Галилей. А что вас интересует? 
   
Людовико. Лошади. 
   
Галилей. Ах вот что! 
   
Людовико. У меня, видите ли, господин Галилей, голова не приспособлена к наукам. 
   
Галилей. Ах вот что! Ну если так, вы будете платить пятнадцать скуди в месяц. 
   
Людовико. Очень хорошо, господин Галилей. 
   
Галилей. Мне придется заниматься с вами по утрам. Значит, с тобой уже не выйдет, Андреа. Сам пойми, ведь ты же не платишь. 
   
Андреа. Ладно. Я пойду. Можно мне взять яблоко? 
   
Галилей. Бери. 
   
Андреа уходит. 
   
Людовико. Вам придется запастись терпением, чтоб меня учить. Потому что в науках ведь всегда все не так, как следует по здравому человеческому разумению. Возьмите, например, эту диковинную трубу, которую продают в Амстердаме. Я ее подробно исследовал. Футляр из зеленой кожи и две линзы: одна такая (показывает жестами двоякую выпуклость), а другая - такая (показывает двоякую вогнутость). Мне говорят: одна увеличивает, а другая уменьшает. Каждый разумный человек, конечно, поймет: они друг дружку должны уравнивать. Неверно! Сквозь эту штуку все видно увеличенным в пять раз. Вот вам и ваша наука. 
   
Галилей. Что увеличено в пять раз? 
   
Людовико. Колокольни, голуби, все, что вдали. 
   
Галилей. И вы сами видели увеличенные колокольни? 
   
Людовико. Да, сударь. 
   
Галилей. И в трубе две линзы? (Набрасывает на листе бумаги чертеж.) Так это выглядит? 
   
Людовико кивает. 
   
Как давно изобрели эту штуку? 
   
Людовико. Думаю, что она была не старше нескольких дней, когда я уезжал из Голландии. Во всяком случае, ее как раз только что начали продавать. 
   
Галилей (почти дружелюбно). И зачем вам нужна физика? Почему не коневодство? 
   
Незамеченная Галилеем, входит госпожа Сарти. 
   
Людовико. Мамаша считает, что немного науки необходимо. Нынче, знаете ли, никто и шагу без науки не сделает. 
   
Галилей. Вы с тем же успехом могли бы заняться мертвыми языками или богословием. Это полегче будет. (Замечает госпожу Сарти.) Ладно, приходите во вторник утром. 
   
Людовико уходит. 
   
Не гляди на меня так. Я же взял этот урок. 
   
Госпожа Сарти. Потому что вовремя заметили меня. Там пришел куратор университета. 
   
Галилей. Веди его сюда, веди, он сейчас очень кстати. Может быть, через него я добуду пятьсот скуди, тогда не нужны будут уроки. 
   
Госпожа Сарти уходит и вводит куратора. 
   
(Тем временем, продолжая одеваться, в промежутках делая записи на клочках бумаги.) Доброе утро, одолжите мне полскуди. 
   
Куратор достает из кошелька и протягивает Галилею монету, тот передает ее 
   
госпоже Сарти. 
   
Пошлите Андреа к мастеру, что делает очки. Пусть купит две линзы, вот тут записаны размеры. 
   
Госпожа Сарти уходит с запиской. 
   
Куратор. Я пришел по поводу вашего ходатайства о повышении вам жалованья до тысячи скуди. К сожалению, я не могу ходатайствовать об этом перед университетом. Вы ведь знаете, что математические коллегии ничего не приносят университету. Математика - это, так сказать, чистое искусство, не приносящее дохода. Не подумайте, что наша республика ее не ценит. Ценит, и притом даже весьма высоко. Математика не так необходима, как философия, и не так полезна, как богословие, но зато доставляет знатокам безмерное наслаждение. 
   
Галилей (склонившись над бумагами). Я не могу жить на пятьсот скуди, любезнейший. 
   
Куратор. Однако, господин Галилей, ведь вы преподаете всего два раза в неделю по два часа. Ваша исключительная известность несомненно доставит вам сколько угодно учеников, которые могут платить за уроки. Разве у вас нет платных учеников? 
   
Галилей. Сударь, у меня их слишком много! Я учу и учу, а когда же мне самому учиться? Послушайте, вы, человек божий, ведь я не так хитроумен, как господа с философского факультета. Я глуп. Я ничего не понимаю. И поэтому вынужден латать прорехи в своих знаниях. А когда же мне этим заниматься? Когда я могу исследовать? Сударь, моя наука еще очень любознательна! Вместо ответов на самые великие вопросы мы сегодня имеем только гипотезы, но мы требуем доказательств от самих себя. А как же мне продвигаться вперед, если только для того, чтобы поддерживать свое существование, я должен втолковывать каждому болвану, который может заплатить, что параллельные линии пересекаются в бесконечности? 
   
Куратор. Не забывайте, однако, что если наша республика платит меньше, чем некоторые князья, зато она обеспечивает свободу исследований. У нас в Падуе мы допускаем в число слушателей даже протестантов! И удостаиваем их ученой степени доктора. Господина Кремонини мы не выдали инквизиции, хотя нам доказали - доказали, господин Галилей, - что он высказывает безбожные суждения; напротив, мы еще повысили ему жалованье. Даже в Голландии известно, что в Венецианской республике инквизиция не имеет никакого влияния. А это кое-что значит для вас, поскольку вы астроном и, следовательно, подвизаетесь в такой науке, в которой за последнее время учение церкви уже не почитается должным образом! 
   
Галилей. Господина Джордано Бруно вы, однако, выдали Риму. За то, что он распространял учение Коперника. 
   
Куратор. Не за то, что он распространял учение Коперника, которое, впрочем, ложно, а потому, что он не был венецианцем, да и не имел здесь должности. Поэтому вам незачем ссылаться на сожженного. Кстати, при всех наших свободах все же не рекомендуется произносить слишком громко имя того, кто проклят церковью. Даже здесь не следует, да, даже здесь. 
   
Галилей. Ваша защита свободы мысли довольно выгодное дело, не правда ли? Крича о том, что в других краях инквизиция лютует и сжигает, вы зато вербуете по дешевке хороших преподавателей. Защищая их от инквизиции, вы вознаграждаете себя тем, что платите самое низкое жалованье. 
   
Куратор. Несправедливо! Несправедливо! Что толку в том, что вам предоставляют неограниченное время для исследований, если невежественный монах - служитель инквизиции - может просто запретить ваши мысли? Нет роз без шипов, нет князей без монахов, господин Галилей! 
   
Галилей. А какой толк в свободе исследований, если нет свободного времени для того, чтобы исследовать? Может быть, вы покажете господам городским советникам эти исследования о законах падения (показывает на связку рукописей) и спросите, не стоят ли они прибавки в несколько скуди! 
   
Куратор. Они стоят бесконечно больше, господин Галилей. 
   
Галилей. Нет, не бесконечно больше, а всего на пятьсот скуди больше, сударь. 
   
Куратор. Деньгами оценивается лишь то, что приносит деньги. Если вам нужны деньги, вы должны предложить что-нибудь другое. За те знания, что вы продаете, можно требовать лишь столько, сколько они принесут дохода тому, кто их купит. Например, философия, которую господин Коломбо продает во Флоренции, приносит князю по меньшей мере десять тысяч скуди в год. Ваши законы падения возбудили много шума. Вам рукоплещут в Париже и Праге. Но господа, которые рукоплещут, не оплачивают университету того, во что вы ему обходитесь. Вы не ту науку избрали, господин Галилей. 
   
Галилей. Понимаю: свобода торговли, свобода исследований... и свободная торговля свободными исследованиями, не так ли? 
   
Куратор. Однако, господин Галилей, что за странные мысли! Позвольте признаться, я не совсем понимаю ваши насмешливые замечания. Цветущая торговля республики, как мне представляется, никак не дает поводов для презрительных шуток. А будучи в течение многих лет куратором университета, я еще менее склонен говорить в таком, осмелюсь сказать, легкомысленном тоне о научных исследованиях. 
   
Галилей тоскливо поглядывает на свой письменный стол. 
   
Подумайте о том, что происходит вокруг вас. О биче рабства, под которым стонут науки в других краях! Из кожаных переплетов древних фолиантов там нарезаны бичи. Там не нужно знать то, как действительно падает камень, а только то, что написал об этом Аристотель. Там глаза служат только для чтения. К чему новые законы падения,если важны только законы коленопреклонения? И сопоставьте с этим ту бесконечную радость, с которой наша республика воспринимает ваши мысли, как бы смелы они ни были! Здесь вы можете исследовать! Здесь вы можете трудиться! Никто не следит за вами, никто не угнетает вас! Наши купцы хорошо знают, что значит улучшение качества тканей в борьбе против флорентийской конкуренции, и они с интересом слушают ваш призыв "улучшить физику"! И ведь физика в свою очередь многим обязана требованию улучшить ткацкие станки. Самые именитые сограждане интересуются вашими исследованиями и навещают вас, знакомятся с вашими открытиями: люди, чье время очень дорого стоит. Не презирайте торговли, господин Галилей. Здесь никто не потерпел бы, чтобы вашей работе чинились хоть малейшие помехи, чтобы посторонние люди создавали вам трудности. Признайтесь, господин Галилей, здесь вы можете работать! 
   
Галилей (с отчаянием). Да. 
   
Куратор. А что касается материальных дел, то сделали бы вы опять что-нибудь хорошее. Ну вот что-нибудь вроде этого вашего замечательного пропорционального циркуля, посредством которого можно без всяких математических знаний (перечисляет, загибая пальцы) проводить любые линии, вычислять сложные проценты с капитала, воспроизводить планы земельных участков в уменьшенных или увеличенных масштабах и вычислять тяжесть пушечных ядер. 
   
Галилей. Игрушка! 
   
Куратор. Вы называете игрушкой то, что привело в восхищение, что поразило самых влиятельных господ, что принесло вам наличные деньги? Я слыхал, что даже генерал Стефано Гритти может извлекать корни с помощью этого инструмента! 
   
Галилей. Воистину чудо! Впрочем, знаете что, Приули, вы все же побудили меня задуматься. Кажется, я опять изобрету для вас нечто подобное. (Рассматривает листок с наброском.) 
   
Куратор. Неужели? Вот это был бы выход. (Встает.) Господин Галилей, мы знаем, что вы великий человек. Великий, но, осмелюсь сказать, ничем не довольный. 
   
Галилей. Да, я недоволен. Но именно за это недовольство вы и должны были бы мне приплачивать, если бы у вас был здравый смысл! Потому что я недоволен самим собой. Однако вместо этого вы стараетесь, чтобы я был недоволен вами. Признаюсь, господа венецианцы, мне бывает приятно показать вам, чего я стою, работая в вашем знаменитом арсенале, на ваших верфях и в артиллерийских мастерских. Но вы не оставляете мне времени для того, чтобы основательно продумать те плодотворные утверждения, которые именно там выдвигает моя наука. Вы завязываете рот волу молотящему. Мне уже сорок шесть лет, а я ничего не сделал, что могло бы меня удовлетворить. 
   
Куратор. В таком случае не смею вам больше мешать. 
   
Галилей. Благодарю вас. 
   
Куратор уходит. Галилей начинает работать. Через несколько минут вбегает 
   
Андреа. 
   
(Продолжая работать.) Почему ты не съел яблоко? 
   
Андреа. А как бы я тогда показал ей, что Земля вертится? 
   
Галилей. Вот что я хочу тебе сказать, Андреа. Не говори ты другим людям о наших мыслях. 
   
Андреа. Почему нельзя говорить? 
   
Галилей. Потому что власти это запрещают. 
   
Андреа. Но ведь это же правда! 
   
Галилей. Но тем не менее власти запрещают. Да притом тут еще кое-что есть. Мы, физики, все еще не можем доказать то, что считаем правильным. Даже учение великого Коперника еще не доказано. Оно пока еще только гипотеза. Давай-ка линзы. 
   
Андреа. Полокуди не хватило. Я должен был оставить там свою куртку. В залог. 
   
Галилей. Что же ты будешь делать зимой без куртки? 
   
Пауза. Галилей располагает линзы на листе с чертежом. 
   
Андреа. А что такое гипотеза? 
   
Галилей. Это если что-нибудь считают вероятным, но не имеют фактов. Вот, например, Феличе там, у лавки корзинщика, держит ребенка. Если сказать, что она кормит его грудью, а не сама берет у него молоко, то это будет гипотезой до тех пор, пока не подойдешь к ней, не увидишь сам и не сможешь доказать, что это так. А перед звездами мы словно мутноглазые черви, видящие лишь очень немногое. Старые учения, которым верили тысячу лет, совсем разваливаются. В этих огромных строениях осталось меньше дерева, чем в тех подпорках, которыми их стараются поддержать. У них много законов, но они мало что объясняют, тогда как в новой гипотезе мало законов, но они объясняют многое. 
   
Андреа. Так ведь вы же мне все доказали. 
   
Галилей. Доказал только то, что это может быть так. Видишь ли ты, эта гипотеза прекрасна, и ничто ей не противоречит. 
   
Андреа. Я тоже хочу стать физиком, господин Галилей. 
   
Галилей. Верю тебе, потому что у нас, физиков, огромное множество еще не решенных вопросов. (Подходит к окну и смотрит через линзы, не проявляя особой заинтересованности.) Погляди-ка сюда, Андреа. 
   
Андреа. Боже мой, как все приблизилось. Колокол на башне теперь совсем близко. Я даже могу прочесть медные буквы: "Грациа деи..." Благодарение богу. 
   
Галилей. Это принесет нам пятьсот скуди. 
   
II 
   
Галилей передает Венецианской республике новое изобретение 
   
Не все то гениально, что гением совершено; 
   
Галилей любил вкусную пищу и хорошее вино. 
   
Услышав правду, не хмурьте лоб; 
   
Слушайте правду про телескоп. 
   
Большой арсенал в гавани Венеции. Советники во главе с дожем. В стороне друг Галилея Сагредо и пятнадцатилетняя дочь Галилея Вирджиния, которая держит бархатную подушку с подзорной трубой длиной примерно в шестьдесят сантиметров, в ярко-красном кожаном футляре. На возвышении Галилей, за ним подставка для подзорной трубы, за которой присматривает шлифовальщик линз 
   
Федерцони. 
   
Галилей. Ваше превосходительство! Высокая Синьория! Будучи преподавателем математики вашего университета в Падуе, я всегда считал своей задачей не только исполнять мои почетные обязанности преподавателя, но еще и сверх того с помощью полезных изобретений доставлять чрезвычайные преимущества Республике Венеции. С глубокой радостью и всем надлежащим смирением я осмеливаюсь сегодня показать и преподнести вам совершенно новый прибор - мою зрительную трубу, или телескоп, - прибор, который изготовлен здесь, в вашем всемирно прославленном арсенале, на основе самых высоких научных и христианских принципов, являясь плодом семнадцатилетних терпеливых исследований вашего покорного слуги. (Спускается с возвышения и становится рядом с Сагредо.) 
   
Аплодисменты. 
   
(Раскланивается, к Сагредо, тихо.) Пустая трата времени. 
   
Сагредо (тихо). Ты сможешь заплатить мяснику, старик. 
   
Галилей. Да, им это принесет деньги. (Снова раскланивается.) 
   
Куратор (подымается на возвышение). Ваше превосходительство! Высокая Синьория! Снова, в который раз, страница славы в великой книге искусств покрывается венецианскими письменами. 
   
Вежливые аплодисменты, 
   
Куратор. Ученый, пользующийся мировой славой, передает вам исключительное право на изготовление и продажу прибора, который, несомненно, встретит самый высокий спрос. 
   
Аплодисменты усиливаются. 
   
Надеюсь, вы заметили, что с помощью этого прибора во время войны мы сможем распознать число и вооружение вражеских кораблей за целых два часа до того, как они увидят нас. Так что мы сумеем, установив силы противника, заблаговременно решить - преследовать его, нападать или обращаться в бегство. 
   
Бурные аплодисменты. 
   
Итак, ваше высокопревосходительство, высокая Синьория, ныне господин Галилей просит вас принять этот изобретенный им прибор, это свидетельство его дарования, из рук его очаровательной дочери. 
   
Музыка. Вирджиния выступает вперед, кланяется, передает трубу куратору, тот передает ее Федерцони. Федерцони устанавливает трубу на подставке, 
   
наводит; дож и советники подымаются на возвышение, смотрят в трубу. 
   
Галилей (тихо, к Сагредо). Не могу тебе обещать, что вытерплю эту комедию. Господа думают, что получают сейчас доходную игрушку, но это кое-что побольше, значительно больше. Этой ночью я ее направил на Луну. 
   
Сагредо. Что же ты увидел? 
   
Советник. Господин Галилей, я вижу укрепления Санта-Розита. Вон там, на лодке, сели обедать. Жареная рыба. Я чувствую аппетит. 
   
Галилей. Пойми, астрономия остановилась на месте тысячу лет тому назад, потому что у нее не было подзорной трубы. 
   
Советник. Господин Галилей! 
   
Сагредо. К тебе обращаются. 
   
Советник. В эту штуку слишком хорошо все видно. Я должен буду сказать моим дамам, что теперь им уже нельзя умываться на крыше. 
   
Галилей. Она не светится, не излучает свет. 
   
Сагредо. Что? 
   
Галилей. Знаешь ли ты, из чего состоит Млечный путь? 
   
Сагредо. Нет. Галилей. А я знаю. 
   
Советник. За такую штуку можно запросить десять скуди, господин Галилей. 
   
Галилей кланяется. 
   
Вирджиния (подводит Людовико к отцу). Людовико хочет тебя поздравить, отец. 
   
Людовико (смущенно). Поздравляю вас, сударь. 
   
Галилей. Я ее усовершенствовал. 
   
Людовико. Да, сударь. Я видел. Вы сделали футляр красным. В Голландии был зеленый. 
   
Галилей (к Сагредо). Я даже спрашиваю себя, не смогу ли я с помощью этой штуки доказать некое учение. 
   
Сагредо. Возьми себя в руки. 
   
Куратор. Ну теперь вы имеете верных пятьсот скуди прибавки, Галилей. 
   
Галилей (не обращает на него внимания, к Сагредо). Разумеется, я очень недоверчив к себе и остерегаюсь поспешных выводов. 
   
Дож, толстый застенчивый человек, подходит к Галилею и неуклюже пытается 
   
заговорить с ним. 
   
Куратор. Господин Галилей, его высокопревосходительство дож. 
   
Дож пожимает руку Галилею. 
   
Галилей. Да, верно, пятьсот скуди. Вы удовлетворены, ваше высокопревосходительство? 
   
Дож. Увы, так уж повелось, что нашей республике нужен какой-нибудь повод для воздействия на отцов города, чтобы хоть что-нибудь перепало ученым. 
   
Куратор. Но, с другой стороны, господин Галилей, ведь нужно иметь стимул. 
   
Дож (улыбаясь). Нам нужен повод. 
   
Дож и куратор подводят Галилея к советникам; они окружают его. 
   
Вирджиния и Людовико медленно уходят. 
   
Вирджиния. Ну как, я все правильно делала? 
   
Людовико. По-моему, правильно. 
   
Вирджиния. О чем ты думаешь? 
   
Людовико. Да нет, ничего! Но зеленый футляр был бы, пожалуй, так же хорош. 
   
Вирджиния. Мне кажется, что все очень довольны отцом. 
   
Людовико. А мне кажется, что я начинаю кое-что понимать в науке. 
   
III 
   
10 января 1610 года. С помощью подзорной трубы Галилей открывает в небесном пространстве явления, которые подтверждают правильность системы Коперника. Друг предостерегает его от опасных последствий этих открытий, но Галилей 
   
утверждает, что он верит в человеческий разум 
   
Десятого января тысяча шестьсот десятого года 
   
Галилей увидал, что нет небосвода. 
   
Рабочая комната Галилея в Падуе. Галилей и Сагредо в теплых плащах у 
   
телескопа. 
   
Сагредо (смотрит в телескоп; вполголоса). Край зубчатый и шершавый. В темной части, вблизи светящегося края, светящиеся точки. Они выступают одна за другой. Свет растекается от них на все большие участки, и там он сливается с большой светящейся частью. 
   
Галилей. Как ты объяснишь, что это за точки? 
   
Сагредо. Этого не может быть. 
   
Галилей. И все-таки есть. Это горы. 
   
Сагредо. Горы на звезде? 
   
Галилей. Огромные горы. Их вершины позолотило восходящее солнце, а вокруг на склонах еще ночь. Ты видишь, как свет, начиная с вершин, распространяется по долинам. 
   
Сагредо. Но ведь это противоречит всему, что учит астрономия вот уже две тысячи лет. 
   
Галилей. Именно так. Ты видишь то, чего не видел еще ни один человек, кроме меня. Ты второй. 
   
Сагредо. Но Луна не может быть Землей с горами и долинами. Так же как Земля не может быть звездой. 
   
Галилей. Нет, Луна может быть Землей с горами и долинами, и Земля может быть звездой. Это обычное небесное тело, одно из тысяч. Посмотри-ка еще раз. Кажется ли тебе затемненная часть Луны совсем темной? 
   
Сагредо. Нет, теперь, когда я гляжу внимательно, я зижу там слабое, сероватое освещение. 
   
Галилей. Откуда этот свет? 
   
Сагредо. ? 
   
Галилей. Он от Земли. 
   
Сагредо. Но ведь это бессмыслица. Как может светиться Земля с ее морями, лесами и горами, ведь Земля - холодное тело. 
   
Галилей. Так же, как светится Луна. Потому что обе эти звезды освещены Солнцем, поэтому они и светятся. Луна для нас то же, что и мы для нее. И она видит нас то серпом, то полукругом, то полностью диском, то вовсе не видит. 
   
Сагредо. Итак, значит, нет различия между Луной и Землей? 
   
Галилей. Очевидно, нет. 
   
Сагредо. Еще не прошло и десяти лет с тех пор, как в Риме сожгли человека. Его звали Джордано Бруно. Он утверждал то же самое. 
   
Галилей. Конечно. А мы видим это. Продолжай смотреть в трубу, Сагредо. То, что ты видишь, означает, что нет различий между небом и землей. Сегодня десятое января тысяча шестьсот десятого года. Сегодня человечество заносит в летописи: небо отменено. 
   
Сагредо. Это ужасно! 
   
Галилей. Я открыл еще кое-что. И, пожалуй, нечто еще более удивительное. 
   
Госпожа Сарти (входит). Господин куратор. 
   
Куратор вбегает. 
   
Куратор. Простите, что так поздно. Я был бы вам весьма обязан, если бы мог побеседовать с вами наедине. 
   
Галилей. Господин Сагредо может слушать все, что слушаю я, господин Приули. 
   
Куратор. Но, может быть, вам все же будет неприятно, если этот господин услышит, что именно произошло. К сожалению, это нечто совершенно, совершенно невероятное. 
   
Галилей. Видите ли, господин Сагредо привык уже к тому, что там, где я, происходят невероятные вещи. 
   
Куратор. А я боюсь, я боюсь. (Показывая на телескоп.) Вот она, диковинная штука. Можете ее выбросить. Все равно никакого толку от нее нет, абсолютно никакого. 
   
Сагредо (беспокойно расхаживая по комнате). Почему? 
   
Куратор. Знаете ли вы, что это ваше изобретение, которое вы назвали плодом семнадцатилетних изысканий, можно купить на любом перекрестке в Италии за несколько скуди? И притом изготовленное в Голландии. Именно сейчас в гавани выгружают с голландского корабля пятьсот подзорных труб! 
   
Галилей. Да неужели? 
   
Куратор. Я не понимаю вашего спокойствия, сударь. 
   
Сагредо. А что, собственно, вас беспокоит? Вы лучше послушайте, как господин Галилей с помощью этого прибора за последние дни совершил величайшие открытия в мире звезд. 
   
Галилей (смеясь). Можете поглядеть, Приули. 
   
Куратор. Нет, с меня достаточно того открытия, которое сделал я, предоставив за эту чепуху господину Галилею удвоенное жалованье. А господа из Синьории так доверчиво полагали, что этот прибор обеспечит республике большие преимущества, потому что он якобы может быть изготовлен только здесь. Но ведь только по чистой случайности, заглядывая в него, они не заметили на ближайшем перекрестке семикратно увеличенного обыкновенного уличного торговца, который по дешевке продает точь-в-точь такие же трубы. 
   
Галилей громко смеется. 
   
Сагредо. Дорогой господин Приули, может быть, я неправильно сужу о ценности этого прибора в торговле, но его ценность для философии так неизмерима, что... 
   
Куратор. Для философии? Какое отношение имеет господин Галилей к философии? Ведь он же математик. Господин Галилей, в свое время вы изобрели для города очень приличный водяной насос. И ваше оросительное устройство все еще действует. Ткачи хвалят вашу машину. Как мог я ждать, что произойдет такое? 
   
Галилей. Не спешите, Приули. Морские путешествия все еще очень продолжительны, опасны и дорого стоят. Нам не хватает своего рода точных часов на небе. Этакого путеводителя для навигации. Так вот у меня есть все основания считать, что с помощью этой подзорной трубы можно отчетливо наблюдать известные созвездия, которые совершают строго закономерные движения. Новые звездные карты могут сэкономить в мореплавании миллионы скуди, понимаете, Приули? 
   
Куратор, Оставьте! Я уже достаточно вас слушал. В благодарность за мое дружелюбие вы сделали меня посмешищем всего города. Потомство будет помнить обо мне как о кураторе, который попался на ничего не стоящей подзорной трубе. У вас есть все основания смеяться. Вы получили свои пятьсот скуди. Но я могу вам сказать - и говорю это как честный человек, - мне опротивел этот мир. (Уходит, громко хлопнув дверью.) 
   
Галилей. В гневе он даже симпатичен. Ты слышал: ему противен мир, в котором нет выгодных дел. Сагредо. А ты знал об этих голландских приборах? 
   
Галилей. Разумеется, хотя только по слухам. Но для этих простаков в Синьории я создал вдвое лучший прибор. Как мне работать, если судебный исполнитель торчит в доме? И для Вирджинии скоро понадобится приданое. Она ведь не очень умна. К тому же я охотно покупаю книги, и не только по физике, и люблю прилично поесть. Хорошая пища возбуждает самые удачные мысли. Поганое, время! Мне платят меньше, чем возчику, который возит винные бочки. Четыре вязанки дров за две лекции по математике. Теперь я вырвал у них пятьсот скуди, но все еще не выплатил всех долгов, иные уже двадцатилетней давности. Мне бы выкроить пять лет, чтобы исследовать, и я бы доказал все! Постой, я покажу тебе еще кое-что. 
   
Сагредо (не решается подойти к телескопу). Послушай, Галилей, мне страшно. 
   
Галилей. Я покажу тебе сейчас одну из молочно-белых блестящих туманностей Млечного пути. Ты знаешь, из чего она состоит? 
   
Сагредо. Это звезды, бесчисленные звезды. 
   
Галилей. Только в одном созвездии Ориона пятьсот неподвижных звезд. Все это многочисленные миры, и нет числа иным, еще более далеким созвездиям, о которых говорил тот, сожженный. Он их не видел, но он их угадывал! 
   
Сагредо. Но если даже наша Земля действительно только звезда, это все еще не доказывает утверждения Коперника, будто она вращается вокруг Солнца. В небе нет ни одной звезды, которая вращалась бы вокруг другой, а вокруг Земли все же вращается Луна. 
   
Галилей. А я не уверен, Сагредо. С позавчерашнего дня я не уверен. Вот Юпитер. (Направляет телескоп.) Дело в том, что возле него находятся четыре звезды, которые видны только в трубу. Я заметил их в понедельник, но не обратил особенного внимания на их положение. Вчера я поглядел опять. Я готов присягнуть, что их положение изменилось. Тогда я приметил их. Но что это? Ведь было четыре звезды. (Очень взволнован.) Посмотри. 
   
Сагредо. Я вижу только три. 
   
Галилей. Где же четвертая звезда? Вот таблицы. Необходимо вычислить, как именно они могли переместиться. 
   
Оба взволнованы, садятся за работу. На сцене темнеет, однако на круглом экране видны Юпитер и его спутники. Когда становится светло, они все еще 
   
сидят, накинув зимние плащи. 
   
Все доказано. Четвертая звезда могла только зайти за Юпитер, и поэтому она не видна. Вот тебе та звезда, вокруг которой кружатся другие звезды. 
   
Сагредо. Но как же тогда кристаллическая сфера, к которой прикреплен Юпитер? 
   
Галилей. Да, где же она, эта сфера? И как может быть прикреплен Юпитер, если вокруг него движутся другие звезды? Нет опоры в небесах, нет опоры во вселенной! Там находится еще одно Солнце! 
   
Сагредо. Успокойся. Ты слишком торопишься с выводами. 
   
Галилей. Как это - торопишься? Да взволнуйся же ты, человече. Ведь то, что ты видишь, еще не видал никто. Они были правы! 
   
Сагредо. Кто? Последователи Коперника? 
   
Галилей. И тот, сожженный! Весь мир был против них, но они были правы. Это нужно показать Андреа. (Вне себя бежит к двери и кричит.) Сарти, Сарти! 
   
Сагредо. Галилей, ты должен успокоиться. 
   
Галилей. Сагредо, ты должен взволноваться! 
   
Сагредо (поворачивая телескоп). Ну чего ты орешь как сумасшедший? 
   
Галилей. А ты? Чего ты стоишь как пень, когда открыта истина? 
   
Сагредо. Я вовсе не стою как пень, я дрожу от страха, что это может оказаться истиной. 
   
Галилей. Что ты говоришь? 
   
Сагредо. Ты что же, совсем обезумел? Неужели ты не можешь понять, в какое дело ввязываешься, если все, что ты увидел, окажется правдой? И если ты будешь на всех рынках кричать о том, что наша Земля не центр вселенной, а простая звезда? 
   
Галилей. Да-да, и что вся огромная вселенная со всеми ее созвездиями вовсе не вертится вокруг нашей крохотной Земли, как это воображали раньше. 
   
Сагредо. Значит, есть только созвездия? А где же тогда бог? 
   
Галилей. Что ты имеешь в виду? 
   
Сагредо. Бога! Где бог? 
   
Галилей (гневно). Там его нет! Так же как его нет и здесь, на Земле, если там имеются существа, которые хотели бы его разыскивать у нас. 
   
Сагредо. Так где же все-таки бог? 
   
Галилей. Разве я богослов? Я математик. 
   
Сагредо. Прежде всего ты человек. И я спрашиваю тебя, где же бог в твоей системе мироздания? 
   
Галилей. В нас самих либо нигде. 
   
Сагредо (кричит). Ведь так же говорил сожженный! 
   
Галилей. Так же говорил сожженный. 
   
Сагредо. За это он и был сожжен! Еще не прошло и десяти лет! 
   
Галилей. Потому что он ничего не мог доказать. Потому что он только утверждал. 
   
Сагредо. Галилей, я всегда считал тебя умным человеком. Семнадцать лет в Падуе и три года в Пизе ты терпеливо излагал сотням студентов систему Птолемея, которая соответствует писанию и утверждена церковью, основанной на писании. Ты считал ее неправильной, так же как Коперник, но ты излагал ее ученикам. 
   
Галилей. Потому что я ничего не мог доказать. 
   
Сагредо (недоверчиво). И ты считаешь, что теперь что-то изменилось? 
   
Галилей. Все изменилось! Послушай, Сагредо! Я верю в человека и, следовательно, верю в его разум! Без этой веры у меня не было бы сил утром встать с постели. 
   
Сагредо. Ну а теперь послушай, что я тебе скажу. Я не верю в это. Сорок лет, проведенные среди людей, научили меня; люди недоступны доводам разума. Покажи им красный хвост кометы, внуши им слепой ужас - и они побегут из домов, ломая себе ноги. Но сообщи им разумную истину, снова и снова докажи ее, и они попросту высмеют тебя. 
   
Галилей. Это совершеннейшая неправда, это клевета. Не понимаю, как ты можешь любить науку, если думаешь так. Только мертвецов нельзя убедить доказательствами! 
   
Сагредо. Как ты можешь смешивать их жалкую хитрость с разумом! 
   
Галилей. Я не говорю о хитрости. Я знаю, что они называют осла конем, когда продают его, а коня - ослом, когда покупают. В этом их хитрость. Но старуха, которая, готовясь в путь, накануне жесткой рукой подкладывает мулу лишнюю вязанку сена, корабельщик, который, закупая припасы, думает о бурях и штилях, ребенок, который натягивает шапку, когда ему докажут, что возможен дождь, - на них на всех действуют доказательства. И на "их на всех я надеюсь. Да, я верю в кроткую власть разума, управляющего людьми. Они не могут подолгу противостоять этой власти. Ни один человек не может долго наблюдать (поднимает руку и роняет на пол камень), как я роняю камень и при этом говорю: он не падает. На это не способен ни один человек. Соблазн, который исходит от доказательства, слишком велик. Ему поддается большинство, а со временем поддадутся все. Мыслить - это одно из величайших наслаждений человеческого рода. 
   
Госпожа Сарти (входя). Вы меня звали, господин Галилей? 
   
Галилей (опять подошел к телескопу, что-то записывает, очень приветливо). Да, мне нужен Андреа. 
   
Госпожа Сарти. Андреа? Он в постели, он спит. 
   
Галилей. Не могли бы вы его разбудить? 
   
Госпожа Сарти. А зачем это он вам нужен? 
   
Галилей. Я хочу показать ему кое-что, что его порадует. Он должен увидеть то, что, кроме нас, еще никто не видел с тех пор, как существует Земля. 
   
Госпожа Сарти. Значит, опять глазеть в вашу трубу? 
   
Галилей. Да, в мою трубу, Сарти. 
   
Госпожа Сарти. И ради этого я должна его будить среди ночи? Да вы в своем уме? Ему нужно спать по ночам. И не подумаю его будить. 
   
Галилей. Ни в коем случае? 
   
Госпожа Сарти. Ни в коем случае. 
   
Галилей. Тогда, Сарти, может быть, вы мне поможете? Видите ли, возник вопрос, о котором мы никак не можем договориться, - вероятно, потому что прочитали слишком много книг. А речь идет о небе, о созвездиях. Спрашивается, как предполагать, что вокруг чего вращается: большое вокруг малого или малое вокруг большого? 
   
Госпожа Сарти (недоверчиво). Вас нелегко понять, господин Галилей. Вы серьезно спрашиваете или опять собираетесь дурачить меня? 
   
Галилей. Это серьезный вопрос. 
   
Госпожа Сарти. Тогда я могу вам быстро ответить. Кто подает обед: я вам или вы мне? 
   
Галилей. Вы подаете мне. Вчера он был пригоревшим. 
   
Госпожа Сарти. А почему он был пригоревшим? Потому что я должна была принести вам башмаки как раз тогда, когда все поспевало. Ведь я приносила вам башмаки? 
   
Галилей. По-видимому. 
   
Госпожа Сарти. А все потому, что вы ученый и вы мне платите. 
   
Галилей. Понятно, понятно. Это нетрудно понять. Спокойной ночи, Сарти. 
   
Госпожа Сарти уходит смеясь. 
   
И такие люди не поймут истины? Да они схватятся за нее. 
   
Зазвонил колокол к утренней мессе. Входит Вирджиния в плаще, с фонарем. 
   
Вирджиния. Доброе утро, отец! 
   
Галилей. Почему ты так рано встала? 
   
Вирджиния. Мы пойдем с госпожой Сарти к утренней мессе. Людовико тоже придет туда. Как прошла ночь, отец? 
   
Галилей. Ночь была светлой. 
   
Вирджиния. Можно, я погляжу? 
   
Галилей. Зачем? 
   
Вирджиния не знает, что ответить. 
   
Это не игрушка. 
   
Вирджиния. Нет, отец. 
   
Галилей. А к тому же эта труба - сплошное разочарование, и ты вскоре услышишь об этом повсюду. Ее продают на улице за три скуди, и ее еще раньше изобрели в Голландии. 
   
Вирджиния. А ты ничего не увидел нового на небе через эту трубу? 
   
Галилей. Ничего такого, что б тебе понравилось. Только несколько маленьких тусклых пятнышек слева от большой звезды. Придется как-то обратить на них внимание. (Обращаясь к Сагредо, а не к дочери.) Пожалуй, назову их звездами Медичи в честь великого герцога Флоренции. (Опять обращается к дочери.) Вот что будет тебе занятно, Вирджиния: возможно, мы переедем во Флоренцию. Я написал туда, не захочет ли великий герцог использовать меня как придворного математика. 
   
Вирджиния (сияет). При дворе? 
   
Сагредо. Галилей! 
   
Галилей. Дорогой мой, мне необходимо время для исследований. Мне необходимы доказательства. И мне нужны горшки с мясом. А в такой должности мне уже не придется на частных уроках втолковывать систему Птолемея. Нет, у меня будет достаточно времени - время, время, время, чтобы разрабатывать мои доказательства, потому что всего, что у меня есть сейчас, еще мало. Это еще ничто, жалкие крохи! С этим я еще не могу выступать перед всем миром. Еще нет ни единого доказательства того, что хотя бы одно небесное тело вращается вокруг Солнца. Но я найду доказательства, убедительные для всех, начиная от Сарти и кончая самим папой. У меня теперь одна лишь забота - чтобы меня приняли ко двору. 
   
Вирджиния. Конечно же, тебя примут, отец, с этими новыми звездами и со всем прочим. 
   
Галилей. Ступай в церковь. 
   
Вирджиния уходит. 
   
Сагредо (читает вслух конец письма, которое ему протянул Галилей). "Ни к чему я не стремлюсь так сильно, как к тому, чтобы быть ближе к вам, восходящему солнцу, которое озарит нашу эпоху". Великому герцогу Флоренции сейчас девять лет от роду. 
   
Галилей. Правильно! Ты находишь мое письмо слишком раболепным? А я все сомневаюсь, достаточно ли оно раболепно, не слишком ли официально; не покажется ли, что я недостаточно унижаюсь? Сдержанное письмо мог бы написать тот, кто имеет заслуги в доказывании правоты Аристотеля, но не я. А такой человек, как я, может добраться до более или менее достойного положения только ползком, на брюхе. Ты ведь знаешь, я презираю людей, чьи мозги неспособны наполнить им желудки. 
   
Госпожа Сарти и Вирджиния идут в церковь, проходят мимо Галилея и Сагредо. 
   
Сагредо. Не надо уезжать во Флоренцию, Галилей. 
   
Галилей. Почему не надо? 
   
Сагредо. Потому что там хозяйничают монахи. 
   
Галилей. При флорентийском дворе есть именитые ученые. 
   
Сагредо. Лизоблюды! 
   
Галилей. Я возьму их за загривки и поволоку к трубе. Ведь и монахи люди, Сагредо. И они подвластны соблазну доказательств. Не забывай, что Коперник требовал, чтобы они верили его вычислениям, а я требую только, чтобы они верили своим глазам. Если истина слишком слаба, чтобы обороняться, она должна переходить в наступление. Я возьму их за загривки и заставлю смотреть в эту трубу. 
   
Сагредо. Галилей, ты вступаешь на ужасный путь. Злосчастен тот день, когда человек открывает истину, он ослеплен в тот миг, когда уверует в разум человеческого рода. О ком говорят, что он идет с открытыми глазами? О том, кто идет на гибель. Как могут власть имущие оставлять на свободе владеющего истиной, хотя бы это была истина только о самых отдаленных созвездиях? Неужели ты думаешь, что папа будет слушать тебя и признавать, что ты прав, когда ты скажешь ему, что он заблуждается и сам этого не знает. Неужели ты думаешь, что он просто запишет в свой дневник: десятого января тысяча шестьсот десятого года отменено небо? Неужели ты захочешь покинуть республику с истиной в кармане и с твоей трубой в руке, направляясь прямо в капканы князей и монахов? Ты так недоверчив в своей науке и так по-детски легковерен ко всему, что якобы может облегчить твои научные занятия. Ты не веришь Аристотелю, но веришь великому герцогу Флоренции. Только что я смотрел на тебя, ты стоял у своей трубы и наблюдал эти новые звезды, и мне почудилось, что я вижу тебя на костре, и, когда ты сказал, что веришь в силу доказательства, я почувствовал запах горелого мяса. Я люблю науку, но еще больше люблю тебя, мой друг. Не уезжай во Флоренцию, Галилей! Галилей. Если они меня примут, я поеду. 
   
На занавесе появляется последняя страница письма: 
   
"Нарицая новые звезды, открытые мною, величавым именем рода Медичи, я сознаю, что если прежде возвышение в звездный мир служило прославлению богов и героев, то в настоящем случае, наоборот, величавое имя Медичи обеспечит бессмертную память об этих звездах. Я же осмеливаюсь напомнить Вам о себе как об одном из числа Ваших самых верных и преданных слуг, который считает для себя величайшей честью то, что он родился Вашим подданным. Ни к чему я не стремлюсь так сильно, как к тому, чтобы быть ближе к Вам, восходящему солнцу, которое озарит нашу эпоху. 
   
Галилео Галилей". 
   
IV 
   
Галилей сменил Венецианскую республику на флорентийский дворец. Открытия, сделанные с помощью телескопа, наталкиваются на недоверие придворных ученых 
   
Старье говорит: я есмь и буду, 
   
Каким было веков испокон. 
   
Новое говорит: но если ты худо, 
   
Изволь убираться вон. 
   
Дом Галилея во Флоренции. Госпожа Сарти в кабинете Галилея готовит прием гостей. Тут же сидит ее сын Андреа, разбирая и складывая астрономические 
   
карты. 
   
Госпожа Сарти. С тех пор как мы благополучно оказались в этой хваленой Флоренции, только и дела что спину гнуть в поклонах. Весь город проходит у этой трубы, а мне потом пол вытирать. И все равно ничего не поможет. Если бы там что-нибудь было, в этих открытиях, так уж духовные господа знали бы это раньше. Четыре года я прослужила у монсиньора Филиппо и никогда не могла стереть всей пыли в его библиотеке. Кожаные книжищи до самого потолка, и не стишки какие-нибудь! А у бедняги монсиньора у самого было фунта два мозолей на заду от постоянного сидения над науками. И чтоб уж такой человек не знал что к чему. И сегодняшний большой осмотр, конечно, будет конфузом, так что я завтра опять не посмею глянуть в глаза молочнику. Я-то уж знала, что говорю, когда советовала ему сперва покормить господ хорошим ужином, дать им по доброму куску тушеной баранины, прежде чем они подойдут к его трубе. Так нет же. (Передразнивая Галилея.) "У меня для них приготовлено кое-что другое". 
   
Внизу стучат. 
   
(Смотрит в зеркальце за окном, так называемый "шпион".) Боже мой, ведь это уже великий герцог. А Галилей еще в университете. 
   
Бежит вниз и впускает великого герцога Флоренции Козимо Медичи, маршала 
   
двора и двух придворных дам. 
   
Козимо. Я хочу увидеть трубу. 
   
Маршал двора. Может быть, ваше высочество соблаговолят подождать, пока придут господин Галилей и другие господа из университета. (Оборачиваясь к госпоже Сарти.) Господин Галилей хотел, чтобы астрономы проверили открытые им звезды, названные им звездами Медичи. 
   
Козимо. Но они ведь вовсе не верят в трубу. Где она? 
   
Госпожа Сарти. Там, наверху, в рабочей комнате. 
   
Мальчик кивает, показывая на лестницу, и после ответного кивка госпожи 
   
Сарти взбегает наверх. 
   
Маршал двора (дряхлый старик). Ваше высочество! (Госпоже Сарти.) Нужно обязательно туда подыматься? Я ведь пришел только потому, что заболел воспитатель. 
   
Госпожа Сарти. С молодым господином ничего не приключится. Там наверху мой сын. 
   
Козимо (наверху, входя). Добрый вечер. 
   
Мальчики церемонно раскланиваются. Пауза. Затем Андреа вновь возвращается 
   
к своей работе. 
   
Андреа (тоном своего учителя). Здесь у нас прямо как в проходном дворе. 
   
Козимо. Много посетителей? 
   
Андреа. Ходят, толкутся, глазеют и не понимают ни шиша. 
   
Козимо. Понятно. Это она? (Показывает на трубу.) 
   
Андреа. Да, это она. Но только здесь руки прочь! 
   
Козимо. А это что такое? (Показывает на деревянную модель системы Птолемея.) 
   
Андреа. Это птолемеевская. 
   
Козимо. Тут показано, как вертится Солнце? 
   
Андреа. Да, так говорят. 
   
Козимо (садится, кладет модель на колени). Мой учитель простудился, потому я смог уйти пораньше. Здесь хорошо. 
   
Андреа (беспокоен, ходит взад-вперед, волоча ноги, недоверчиво оглядывая чужака, наконец, не в силах удержаться от соблазна, достает из-за карт вторую деревянную модель - модель системы Коперника). Но в действительности-то, конечно, все выглядит так. 
   
Козимо. Что значит - так? 
   
Ашдреа (показывая на модель, которую держит Козимо). Думают, что устроено все так, а по-настоящему (показывая на свою модель) оно так. Земля вертится вокруг Солнца. Понимаете? 
   
Козимо. Ты вправду так думаешь?