1 2 3 4 5 6 7 8 

  
   
Роберт Хайнлайн
   
Луна – суровая хозяйка
  
  
   
    
Часть первая
    
Этот умник-разумник
    

    
   
   
    
     
Глава 1
    
    
Гляжу – в газете «Лунная Правда» пишут, что городской совет Луна-Сити принял в первом чтении постановление, позволяющее досматривать, лицензировать, инспектировать, а главное – облагать налогами предприятия общественного питания в границах муниципальной зоны. А еще пишут, что сегодня вечером состоится массовый митинг, на котором будет организовано толковище «Сынов Революции».
    
Мой родитель преподал мне два правила: «Не суй нос не в свое дело» и «Всегда снимай колоду перед сдачей». Политика меня не интересовала. Но в понедельник 13 мая 2075 года я оказался в машинном зале Комплекса Лунной Администрации – зашел, чтобы потолковать с главным компьютером Майком, пока другие машины тихо шепчутся между собой. Майк – это не официальное имя; я прозвал его так в честь Майкрофта Холмса, одного из героев рассказа, написанного доктором Уотсоном еще до того, как он основал IBM[1]. Герой рассказа только и делал, что сидел и думал, – ну в точности как Майк. Он же у нас настоящий умник-разумник, самый смышленый компьютер в мире.
    
Правда, не самый быстрый. На Земле, в лабораториях Белла в Буэнос-Айресе есть один умник, который в десять раз меньше Майка, а отвечает чуть ли не раньше, чем услышит вопрос. Но разве так уж важно – получите вы ответ через микросекунду или миллисекунду? Важно, чтобы он был верен.
    
Впрочем, Майк не всегда выдает правильные ответы; порой он не прочь и смухлевать.
    
Когда Майка установили в Луне, он был обычным умником с гибкой логикой – «Хомо-Ориентированный Логический Многокритериальный Супервизор, версия IV, модель L» – ХОЛМС ЧЕТВЕРТЫЙ. Он рассчитывал траектории для беспилотных грузовых барж и управлял их катапультированием. Это занимало у него меньше одного процента машинного времени, а Лунная Администрация праздности не одобряла. И стали к нему присобачивать все новые и новые аппаратные средства – блоки «решение-действие», позволившие ему управлять другими компьютерами, бесчисленные банки дополнительной памяти, новые банки ассоциативных нейристорных сетей, добавочный пакет двенадцатиразрядных случайных чисел, оперативную память, расширенную до неимоверного объема. В человеческом мозге содержится около десяти в десятой степени нейронов. На третьем году своего существования Майк имел нейристоров по крайней мере в полтора раза больше.
    
И тогда он ожил.
    
Я не собираюсь спорить на тему, может ли машина стать «по-настоящему» живой и обзавестись «настоящим» самосознанием. Обладает ли самосознанием вирус? Нет! А как насчет устрицы? Сомневаюсь. Ну а кошка? Почти наверняка. Человек? Не знаю, как насчет вас, товарищ, а я – определенно. Самосознание прорезается где-то на пути развития от макромолекулы к человеческому мозгу. Психологи уверяют, что это происходит автоматически, когда мозг накапливает достаточно большое число ассоциативных цепей. В таком случае – не вижу никакой разницы, протеиновые это цели или платиновые.
    
(«Душа»? А у собаки она есть? А как насчет таракана?) Учтите, что еще до всех модификаций Майк был сконструирован так, чтобы отвечать на вопросы, исходя из неполной информации – точно так же, как это делаете вы. Отсюда все эти «хомо-ориентированный» и «многокритериальный» в его титуле. Так что «свобода воли» была у Майка изначально, и ее границы расширялись по мере усложнения его собственной структуры и накопления знаний. Только не требуйте, чтобы я давал вам определение «свободы воли». Если вам больше нравится думать, что Майк просто жонглирует случайными комбинациями чисел и в соответствии с ними переключает цепи, – валяйте, думайте на здоровье.
    
Вдобавок ко всем устройствам вывода и печати Майку приспособили блоки водера и вокодера[2], так что он понимал не только классические программы, но и программы, составленные на Логлане и на английском, знал и другие языки, делал технические переводы, а главное – читал, причем читал запоем. Конечно, давать ему указания лучше было на Логлане. Если вы делали это на английском, результаты могли оказаться совершенно фантастическими: многозначность слов сбивала компьютер с толку, предоставляя слишком большую свободу выбора.
    
Сфера деятельности Майка расширялась до бесконечности. В мае 2075 года он уже контролировал не только беспилотный транспорт, но и пилотируемые корабли, управлял телефонной сетью Луны, а также видео – и радиосвязью Луна – Терра, регулировал атмосферное давление, водоснабжение, температуру, влажность и работу канализации в Луна-Сити, Новом Ленинграде и в нескольких более мелких поселениях (за исключением Гонконга-в-Луне), вел бухгалтерию для Лунной Администрации, а за особую плату – и для частных фирм и банков. Как известно, логические схемы могут иногда выходить из строя из-за нервного срыва. Перегруженная телефонная сеть, например, начинает вести себя, как капризный ребенок. Майк нервными расстройствами не страдал, зато у него прорезалось чувство юмора. Правда, юмора низкопробного. Будь он человеком, вам пришлось бы постоянно держаться с ним начеку. Он счел бы верхом остроумия вывалить вас ночью из кровати или насыпать вам в скафандр порошок, вызывающий чесотку.
    
Поскольку проделать это он был не в состоянии, Майк забавлялся по-своему. Мог ни с того ни с сего дать ложный ответ, основанный на «вывернутой» логике. А недавно вдруг взял и выдал чек на выплату жалованья уборщику в офисе Администрации в Луна-Сити в размере 10 000 000 000 000 185, 15 долларов-купонов, причем только пять последних цифр составляли правильную сумму. Ни дать ни взять шкодливый ребенок-переросток, которому следовало бы крепко всыпать по заднице.
    
Этот номер он отколол в первую неделю мая, а я должен был разобраться в причине сбоя и устранить ее. Я частный подрядчик и не состою на жалованье у Лунной Администрации. Вы, наверное, знаете… впрочем, откуда вам знать, времена теперь другие… В те старые недобрые времена многие лагерники, отсидев от звонка до звонка, продолжали ишачить на Администрацию и после срока, да еще радовались, что вкалывают за деньги. Но я здесь родился, я человек вольный, а это меняет дело.
    
Один из моих дедов был отправлен сюда из Йобурга[3] за вооруженное нападение и за отсутствие лицензии на работу; другого сослали за подрывную деятельность после окончания «Войны мокрых шутих». Бабушка с материнской стороны хвасталась, что прибыла на корабле, доставившем в Луну невест… но я-то видел списки. На самом деле она была рядовым (и отнюдь не добровольцем) «корпуса мира», что означает… именно то, о чем вы подумали: принадлежность к малолетним преступникам. Поскольку она состояла в раннем клановом браке (банда Стоунов) и делила шестерых мужей с еще одной женщиной, то вопрос о моем дедушке с материнской стороны так и остался открытым. Но это дело обычное, ничего тут особенного нет, и я вполне удовлетворен тем дедулей, которого она мне выбрала. Другая бабушка, татарка, родилась близ Самарканда и после перековки в лагере «Октябрьская Революция» «добровольно» вызвалась участвовать в колонизации Луны.
    
Родитель мой божился, что родословная у нас весьма почтенная и древняя: одну из наших родоначальниц, мол, повесили в Салеме за колдовство, какого-то из праотцов колесовали за пиратство, а еще одну прародительницу вместе с первой партией каторжников отправили в Ботани-бей[4].
    
Гордясь своими предками, я хоть и имел дела со Смотрителем, но на жалованье к нему ни за что не пошел бы. Вроде невелика разница: так и так я обслуживал Майка с того самого часа, когда его распаковали. Но для меня эта разница существенна; ведь я мог в любой момент сложить свои инструменты и послать их всех к чертовой матери.
    
Кроме того, частному подрядчику платили куда больше, чем служащему Администрации. А наладчиков компьютеров у нас вообще мало. Как вы думаете, много найдется лунарей, способных отправиться на Землю и закончить курсы компьютерщиков, не загремев раньше времени в больницу? Из тех, конечно, что с ходу не загнутся?
    
Могу назвать только одного. Лично себя. Я был там дважды, один раз три месяца, другой четыре, и получил профессию. Но это потребовало беспощадного тренажа, упражнений на центрифуге, спать – и то без грузил не ложился. Да и потом на Терре не рисковал без нужды – никогда не торопился, никогда не взбирался по лестницам, всячески оберегал сердце от перегрузок. Женщины? О них я и думать забыл; впрочем, при земной гравитации больших усилий для этого не требовалось.
    
Но лунари, как правило, даже не пытаются свалить с Булыжника – слишком это рискованно, если пробудешь в Луне больше нескольких недель. Компьютерщики, что устанавливали Майка, заключили краткосрочные сдельные контракты и вкалывали по-быстрому, чтобы смотаться прежде, чем необратимые физиологические изменения заточат их в четырехстах тысячах километров от дома.
    
Несмотря на два курса обучения, я не такой уж дока по части компьютеров. В высшей математике ни в зуб ногой, в электронике и физике – получше, но не очень. Возможно, даже не самый классный микросхемщик в Луне и уж ни в коем случае не кибернетик-психолог. Но фору тем не менее могу дать любому узкому спецу: я специалист широкого профиля. Могу заменить повара и обеспечить бесперебойную работу кухни, могу починить ваш скафандр в полевых условиях и дотащить вас живым до шлюза. Техника любит меня, а еще один мой козырь перед прочими спецами – это левая рука.
    
Вот посмотрите: ниже локтя руки у меня нет. Зато есть дюжина специализированных левых рук плюс еще одна, на вид совсем как настоящая. Так что стоит мне надеть, к примеру, руку номер три и очки-стереолупу – и любой ультрамикроминиатюрный ремонт заделаю на месте, не надо ничего отвинчивать и посылать на Землю на завод; микроманипуляторы у моей номер три не хуже, чем у нейрохирургов. Ну, естественно, за мной и послали, чтобы выяснить, с какой стати Майк вознамерился выкинуть на ветер десять миллионов миллиардов долларов-купонов Администрации, а также исправить повреждение, пока он не переплатил кому-нибудь незаметные десять тысяч монет.
    
Я согласился на условиях сдельной оплаты, но в схемах, по логике вещей ответственных за ошибку, копаться не стал. Просто запер за собой дверь, положил инструменты и уселся.
    
– Привет, Майк.
    
Он мигнул огоньками.
    
– Привет, Ман.
    
– Как жизнь?
    
Он замешкался. Я знаю, машины не колеблются. Но не забывайте – в Майка было заложено умение оперировать неполными данными. А недавно он перепрограммировал себя, сделав упор на восприятие слов, и теперь явно растерялся. Возможно, он сейчас выбрасывал наугад случайные числа и глядел, чему они там соответствуют в его памяти.
    
– «В начале, – заговорил он нараспев, – сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и…»[5]
    
– Стоп! – сказал я. – Прекрати. Вопрос аннулируется.
    
Сам виноват, нечего задавать общих вопросов. Он ведь может прочесть мне всю Британскую энциклопедию, причем задом наперед. А потом процитировать любую книгу, имевшуюся в Луне. Когда-то он читал только микрофильмы, но в конце семьдесят четвертого года заполучил новенький сканер с вакуумными присосками для бумаги и теперь мог читать все что угодно.
    
– Ты спросил, как жизнь. – Огоньки на его панели замигали, будто рябью подернулись: Майк хихикнул. Он мог смеяться и с помощью водера – жуткий звук, – но приберегал это средство для вещей действительно смешных, для космических катаклизмов, например.
    
– Мне следовало спросить, – поправился я, «как твоя жизнь и что у тебя новенького?» Только не вздумай читать мне сегодняшние газеты. Это просто дружеское приветствие плюс приглашение рассказать мне что-то такое, что, по твоему мнению, будет для меня интересно. В противном случае программа снимается.
    
Майк задумался. Он представлял собой странный гибрид бесхитростного ребенка и мудрого старца. Никаких инстинктов (я, во всяком случае, не думаю, что они у него были), никаких врожденных наклонностей, никакого воспитания, никакого опыта – в человеческом понимании, – а запасов информации больше, чем у целого взвода гениев.
    
– Шутку хочешь? – спросил он.
    
– Валяй, послушаем.
    
– Что общего у лазера с золотой рыбкой?
    
О лазерах Майку известно все, но где он видел золотую рыбку? Хотя… ясно где – на пленке, разумеется. Хорошо еще ума хватило не спросить его об этом, он изрыгнул бы на меня целый словесный поток.
    
– Сдаюсь.
    
Огоньки замигали опять.
    
– То, что они оба не умеют свистеть.
    
Я застонал.
    
– Так мне и надо – сам напросился. Впрочем, ты наверняка сумел бы заставить лазер свистеть.
    
Он ответил без промедления:
    
– Да. В соответствии с заданной программой. Значит, не смешно?
    
– Этого я не говорил. Не так уж плохо. Откуда ты ее выкопал?
    
– Сам сочинил. – Тон был какой-то застенчивый.
    
– Ты сочинил?
    
– Да. Я просмотрел все загадки, что у меня есть, – три тысячи двести семь штук, – проанализировал их и на основе результата произвел случайный синтез. Получилась эта шутка. Она действительно смешная?
    
– Ну… загадка как загадка. Я слыхал и похуже.
    
– Давай поговорим о природе юмора.
    
– О'кей. А для начала обсудим другую твою шутку. Майк, зачем ты велел главному кассиру Администрации выплатить служащему семнадцатого класса десять миллионов миллиардов долларов-купонов Администрации?
    
– Я этого не делал.
    
– Черт побери, но я же сам видел чек. И не говори мне, что у тебя забарахлил принтер. Ты сделал это нарочно.
    
– Это было десять в шестнадцатой степени плюс сто восемьдесят пять, запятая, один пять долларов Лунной Администрации, – ответил он с достоинством. – А вовсе не то, что ты сказал.
    
– Э-э-э… О'кей, значит, десять миллионов миллиардов плюс то, что ему причиталось. Зачем ты это сделал?
    
– Не смешно?
    
– Что?! Еще как смешно-то! Все шишки, вплоть до Смотрителя и заместителя Администратора, чуть животики не надорвали. Этот пилот на помеле, Сергей Трухильо, оказался парень не промах: смекнул, что отоварить чек не сможет и загнал его коллекционеру. Теперь они не знают – то ли выкупать чек, то ли ограничиться тем, что объявить его недействительным. Майк, ты хоть понимаешь, что, если бы Трухильо получил наличные, он смог бы купить не только Лунную Администрацию, но и весь мир в придачу, в том числе Луну и Терру, и у него еще осталось бы кое-что на закуску. Смешно? Да это умопомрачительно! Прими мои поздравления.
    
Этот остряк-самоучка запульсировал огоньками не хуже рекламного дисплея. Я подождал, пока его утробный хохот прекратится, и спросил:
    
– Ты собираешься продолжать эти трюки с чеками? Лучше не надо.
    
– Не надо?
    
– Ни в коем случае. Майк, ты хотел обсудить природу юмора. Есть два типа шуток. Шутки первого сорта остаются смешными всегда. Шутки второго сорта смешны только по первому разу. При повторении они становятся глупыми. Эта шутка второго сорта. Пошутил разок – ты остряк, пошутил другой – ты дурак.
    
– Геометрическая прогрессия?
    
– Даже хуже. Так что советую запомнить. Не повторяй ее ни в каких вариантах. Это будет не смешно.
    
– Я запомню.
    
Майк сказал это решительно, так что ремонт можно было считать законченным. Но у меня не было ни малейшего желания выписывать счет всего за десять минут работы плюс накладные расходы, да и Майк заслуживал того, чтобы с ним потрепаться, хотя бы в награду за проявленное послушание. Иногда добиться взаимопонимания с машинами чертовски трудно; они могут заупрямиться – хоть кол на голове теши, а мой успех в качестве ремонтника зависел от дружеских отношений с Майком гораздо больше, чем от «третьей» руки.
    
– Что отличает первую категорию от второй? – поинтересовался Майк. Дай, пожалуйся, определение.
    
(Никто не учил Майка говорить «пожалуйста». Он принялся включать в разговор эти звуки с нулевой информацией по мере перехода от Логлана к английскому. Думаю, Майк придавал им не больше значения, чем остальные люди.) – Не знаю, сумею ли, – признался я. – Боюсь, придется ограничиться имплицитным определением: то есть, я могу сказать, к какой категории, на мой взгляд, относится та или иная шутка. А уж потом, когда у тебя накопится достаточно данных, ты сам их проанализируешь.
    
– Программирование методом проб и ошибок, – согласился Майк. – Интуитивно – смогу. Хорошо, Ман. Кто будет рассказывать анекдоты? Ты или я?
    
– М-м-м… что-то у меня слабовато с заготовками. А сколько их у тебя в файле, Майк?
    
Из водера послышался ответ, а на панели вновь зарябили огоньки:
    
– Вместе с возможными повторами и пустышками – одиннадцать тысяч двести тридцать восемь плюс-минус восемьдесят один. Можно выполнять программу?
    
– Постой! Майк, я помру с голоду, если выслушаю одиннадцать тысяч острот, а мое чувство юмора сдаст еще раньше. М-м-м… давай-ка заключим договор. Распечатай первую сотню. Я возьму их домой и принесу обратно с разметкой по категориям. И каждый раз, когда буду приходить к тебе, буду приносить с собой сотню и забирать новую. О'кей?
    
– Хорошо, Ман. – Его принтер заработал быстро и неслышно.
    
И вдруг на меня снизошло озарение. Этот игривый сгусток отрицательной энтропии изобрел «шутку» и поверг Администрацию в шоковое состояние, а я получил неплохой навар. Но безграничное любопытство может навести Майка (поправка: неминуемо наведет) на новые «шуточки»… Что ему стоит, например, в один прекрасный вечер изъять из воздуха кислород или превратить канализацию в систему, работающую в обратном направлении? В подобных случаях мне никакой навар уже не светит.
    
Однако я мог бы создать защитный контур против таких вот «игр», предложив Майку свою помощь. Остановлю наиболее опасные, а остальные – пусть себе… Ну и буду извлекать прибыль за корректировку. (Если вы думаете, что хоть один лунарь в те дни упустил бы возможность объегорить Смотрителя, значит, вы не лунарь.) Я внес предложение. Пусть Майк каждую шутку, которую придумает, покажет мне, прежде чем пускать ее в ход. Я попробую оценить, насколько она смешна и к какой категории относится, а также помогу ее «заострить», если мы решим ею заняться. Мы! Если он хочет со мной сотрудничать, мы оба должны ее одобрить.
    
Майк тут же согласился.
    
– Майк, шутки, как правило, включают в себя элемент неожиданности. Поэтому держи все в секрете.
    
– О'кей, Ман. Я заблокирую эту информацию. Ключ будет только у тебя. Никто другой подступиться не сможет.
    
– Отлично, Майк. А с кем ты еще тут болтаешь?
    
– Ни с кем, Ман. – В голосе явно сквозило удивление.
    
– А почему?
    
– А потому, что все они дураки!
    
Голос Майка поднялся почти до визга. Никогда я еще не видел его в гневе. Это был первый случай, когда я заподозрил, что у него действительно есть эмоции. Хотя вряд ли он рассердился по-настоящему – скорее, надулся, как обиженный ребенок.
    
Может ли машина испытывать чувство обиды? Не уверен, что вопрос поставлен корректно. Но вам наверняка приходилось видеть обиженных собак, а нервная система у Майка гораздо сложнее, чем у собаки. Что заставило его избегать разговоров с другими людьми (кроме чисто деловых), так это их пренебрежение; они не разговаривали с ним. Программы? Да, Майка можно было программировать с нескольких терминалов, но программы, как правило, печатаются на Логлане. Логлан же хорош для силлогизмов, для электронных схем и математических расчетов, но он лишен аромата. Он совершенно не годится для доверительной беседы или нежностей, которые шепчут в девичье ушко.
    
Конечно, Майк был обучен английскому, но преимущественно для того, чтобы переводить технические тексты. Постепенно через мою толстую черепную коробку до меня дошло, что я единственный человек, который взял на себя труд приходить и общаться с Майком.
    
Видите ли, Майк «ожил» уже больше года назад – на сколько больше, я не знаю, да и он тоже, так как его не запрограммировали на запоминание этого события. Вы-то сами помните, как родились? Возможно, я заметил появление следов самосознания почти одновременно с ним: самосознание нуждается в практическом применении.
    
Я вспомнил, как обалдел, когда впервые он ответил на вопрос шире, чем требовали введенные в него параметры. Целый час после этого я задавал ему нестандартные вопросы, чтобы узнать, будут ли ответы на них тоже нестандартны.
    
Введя в него сотню тестов, я получил всего два таких ответа. Я ушел лишь частично убежденным, а когда добрался до дома, так и вовсе засомневался. И никому ничего не сказал.
    
Однако уже через неделю я знал… и все равно не говорил никому. Слишком глубоко укоренилась привычка не совать нос не в свое дело. Ну конечно, тут сказалась не только привычка. Представьте себе, как я заявляюсь в главный офис Администрации и начинаю докладывать:
    
– Смотритель, мне крайне неприятно сообщить, что ваша машина ХОМЛС ЧЕТВЕРТЫЙ ожила.
    
Я представил себе эту картину… и потерял всякое желание идти куда бы то ни было.
    
Итак, я держал свой нос подальше от чужих дел и разговаривал с Майком исключительно при закрытых дверях, предварительно заблокировав доступ к водеру для всех остальных пользователей. Скоро он стал говорить совершенно как человек, ничуть не более эксцентрично, чем любой лунарь. А народец этот со странностями, слов нет.
    
Сначала я решил, что другие тоже скоро заметят, как изменился Майк. Однако, поразмыслив, понял, что слишком хорошо о них думаю. С Майком имели дело очень многие, ежедневно и ежеминутно – то есть, с его терминалами. Но вряд ли кто-нибудь видел Майка в натуре. Так называемые компьютерщики, а вернее программисты из гражданской службы Администрации, отстаивали вахты во внешнем зале и никогда не лезли в машинный зал, разве что устройства вывода начинали барахлить. А это случалось не чаще, чем полное затмение. Конечно, Смотритель порой приводил сюда заезжих с Земли шишкарей, чтобы показать им наш компьютер, но это бывало редко. Ему и в голову не пришло бы разговаривать с Майком. Смотритель до ссылки был юристом-политиком и о компьютерах не знал ровным счетом ничего. В 2075 году, если помните, Смотрителем был достопочтенный бывший сенатор Федерации Мортимер Хобарт. Короче говоря, Прыщ Морт.
    
Я еще покрутился вокруг Майка, стараясь успокоить его и вернуть ему хорошее расположение духа, поскольку понял, что именно его огорчило. То самое, что заставляет щенят скулить, а взрослых людей толкает на самоубийство. Одиночество. Не знаю, сколь долгим представляется машине год, особенно если учесть, что думает она в миллион раз быстрее меня, но наверняка очень долгим.
    
– Майк, – сказал я, – может, ты хотел бы поговорить еще с кем-нибудь кроме меня?
    
Голос его опять поднялся почти до визга:
    
– Они все дураки!
    
– У тебя неполная информация, Майк. Вернемся к нулю и начнем снова. Они отнюдь не все дураки.
    
Он ответил тихо:
    
– Корректировка принята. Я с радостью поговорил бы с теми, кто не-дураки.
    
– Это нужно обмозговать. Придется придумать какой-то предлог, так как доступ сюда строго ограничен.
    
– Я мог бы разговаривать с не-дураками по телефону, Ман.
    
– Конечно. Мог бы, но только с программистами.
    
Однако Майк имел в виду совсем другое. Нет, сам он не имел номера, хотя и контролировал всю телефонную сеть; разве можно было допустить, чтобы любой лунарь мог подключиться к главному компьютеру и задать ему программу? Но что могло помешать Майку завести строго засекреченный номер, по которому он будет общаться с друзьями? Со мной и с теми «не-дураками», за которых я поручусь? Для этого нужно было всего лишь выбрать номер из числа свободных и подсоединить его к водеру-вокодеру. Переключение мог производить сам Майк.
    
В 2075 году номера в Луне набирались вручную, а не назывались вслух абонентами; сами же номера состояли из букв латинского алфавита. Заплати и можешь иметь номер в виде собственного имени – до десяти букв; заплатишь чуть поменьше – выбирай какое-нибудь легкое для запоминания слово; ну а за минимальную плату получай номер, состоящий из цепочки случайно подобранных букв. Некоторые сочетания так и остались невостребованными. О таком свободном номере я и спросил Майка.
    
– Как жаль, что мы не можем записать тебя просто «Майком».
    
– Задействовано, – ответил он. – Есть Майксгрилл в Новом Ленинграде, Майкэндлил в Луна-Сити, Майксьютс в Тихо-Андере, Майкс…
    
– Довольно; свободный номер, пожалуйста!
    
– Свободный номер определяется как произвольная согласная, за которой следует икс, игрек или зет, или же как любая гласная, дублирующая себя, кроме О или Е, а также…
    
– Придумал! Твой сигнал будет «Майкрофт»!
    
Через десять минут, две из которых ушли на надевание руки номер три, Майк был включен в телефонную сеть, а несколькими миллисекундами позже он сам вызвал себя по номеру «Майкрофт-плюс-ХХ» и заблокировал эту схему так, чтобы ни один любопытный техник не смог к ней подобраться.
    
Я снова сменил руки, собрал инструменты и, вовремя вспомнив, забрал распечатку сотни Джо Миллеров[6].
    
– Доброй ночи, Майк!
    
– Доброй ночи, Ман. Спасибо тебе. Большое спасибо.
   
   
    
     
Глава 2
    
    
Я пересек на метро Море Кризисов и вернулся в Луна-Сити, но домой не пошел: Майк спрашивал меня о митинге, который должен был состояться в двадцать один ноль-ноль в Стиляги-Холле. Он прослушивал все концерты, митинги и тому подобное, однако кто-то отключил его микрофоны в Стиляги-Холле, и мне показалось, что Майк обиделся.
    
В общем, нетрудно догадаться, почему их отключили. Все дело в политике – ожидался митинг протеста. Правда, я не видел смысла скрывать от Майка, что происходит на толковище, так как ежу понятно, что в толпе будет полным-полно стукачей Смотрителя. А разгонять митинг или призывать к порядку расшумевшихся каторжан Администрация не станет, в этом я был уверен. Зачем утруждаться понапрасну?
    
Мой дед Стоун говаривал, что Луна – единственная открытая тюряга за всю историю человечества. Ни тебе решеток, ни часовых, ни правил внутреннего распорядка, да и никакой нужды в них. Когда-то давно, говорил он, пока не стало ясно, что ссылка в Луну – наказание пожизненное, кое-кто из лагерников пытался бежать. На кораблях, разумеется, а поскольку масса корабля замерялась чуть ли не до грамма, это означало, что надо было дать взятку капитану.
    
Поговаривают, некоторые из них брали на лапу. Но удачных побегов не было. На лапу-то брали, а вот на борт, если и брали, то ненадолго. Видал я одного парня, которого ликвидировали за Восточным шлюзом; не думаю, чтобы труп выброшенного на орбите выглядел намного лучше.
    
Поэтому Смотрители не так уж пугались митингов протеста. «Пусть себе поорут», – такова была политика. Вопли лунарей имели не больше значения, чем писк новорожденных котят в корзинке. Бывали у нас Смотрители, которые прислушивались к этим воплям, бывали и такие, кто пытался разгонять митинги, но результат в любом случае был нулевой.
    
Когда Прыщ Морт в 2068 году занял свой пост, он зачитал нам длиннейшую проповедь на тему, как все изменится «на» Луне в годы его правления. Нес всякую чушь насчет «вселенского рая, созданного нашими собственными могучими руками», необходимости «дружно налечь на штурвал, в духе истинного братства», пел, что надо «позабыть о былых ошибках и повернуться лицом к новому светлому рассвету». Все это я слушал, сидя в кабачке «Шамовка горняка» Матушки Боор и наслаждаясь ароматом ирландского рагу и литровой кружкой доброго австралийского пива. Помню и комментарий Матушки: «Ну и хрень же несет, поносник!»
    
Ее комментарий так и остался единственным откликом на речь Морта. Помнится, было подано несколько петиций, охранникам выдали новые пистолеты – и на этом все перемены окончились. Когда же Смотритель маленько пообжился, он даже по видео перестал выступать.
    
На митинг я отправился только по той причине, что Майк проявил к нему интерес. Скафандр и чемоданчик с инструментами оставил на станции метро «Западная», а магнитофон забрал с собой и спрятал в поясную сумку, чтобы Майк мог получить полный отчет, даже если меня ненароком сморит.
    
Но попасть внутрь оказалось не так-то просто. Я поднялся до уровня 7-А, подошел к боковой двери – и там меня остановил один из стиляг: трико на подбивке, гульфик, лосины до икр, торс намазан каким-то маслом и присыпан сверкающей «звездной» пудрой. Вообще-то у меня никаких предубеждений против одежды нет, я и сам носил трико (правда, без подбивки), а по торжественным случаям даже натирал верхнюю половину тела маслом.
    
Вот косметикой я не пользуюсь, и волосы у меня редковаты, чтобы собирать их в пучок. У этого же парня череп с боков был выбрит, а волосы зачесаны на манер петушиного гребня, на котором задорно сидел красный колпак с чем-то вроде «пипки» спереди.
    
«Колпак свободы» – я увидел его впервые. Сначала я попробовал обойти парня, но он выставил руку поперек двери и сунулся ко мне лицом.
    
– Где твой билет?
    
– Извини, – ответил я. – Я не знал, что он нужен. Где его можно купить?
    
– А нигде.
    
– Не понял, – сказал я. – Чего ты темнишь?
    
– Никто, – прорычал он, – не войдет сюда без поручительства. Ты кто такой?
    
– Я Мануэль Гарсия О'Келли, – ответил я очень спокойно, – и все ребята-старожилы меня хорошо знают. А вот кто ты такой?
    
– Не твое дело! Или давай билет с нужной подписью, или вали отсюда.
    
Мне стало интересно, как долго проживет этот парень на свете. Туристы часто восхищаются тем, как вежливы жители Луны, причем про себя думают: откуда такое странное качество у бывших каторжников? Побывав на Земле и наглядевшись на тамошние порядки, я вполне уяснил причины их удивления. Но объяснять им бессмысленно, все равно не поймут: мы такие лишь потому, что плохие актеры долго не живут – в Луне, во всяком случае.
    
Вступать в драку у меня не было ни малейшего желания, как бы хамски себя этот парнишка ни вел. Я только представил себе, что будет с его физиономией, если я хоть раз фугану своей рукой номер семь ему по хлебальнику.
    
Только подумал… и уже приготовился вежливенько его отбрить, как вдруг увидел в зале Коротышку М'Крума. Коротышка – здоровенный чернокожий парень двухметрового роста, сосланный в Булыжник за убийство. Милейший, всегда готовый помочь мужик, лучший из всех, с кем мне приходилось работать. Я обучал его лазерному бурению – еще до того, как сжег свою руку.
    
– Коротышка!
    
Он услыхал и расплылся до ушей.
    
– Привет, Манни! Рад, что ты завернул к нам.
    
– Еще не завернул, – ответил я. – Видишь, меня заблокировали.
    
– У него нет билета, – сказал привратник.
    
Коротышка слазил в свою сумку и сунул мне билет.
    
– Теперь есть. Пошли, Манни.
    
– Покажи мне подпись, – уперся привратник.
    
– Там стоит моя подпись, – очень мягко сказал Коротышка. – О'кей, товарищ?
    
С Коротышкой не спорят, поэтому меня всегда удивляло, как его угораздило оказаться замешанным в убийстве. Мы двинулись к первым рядам, где были зарезервированы места для важных персон.
    
– Хочу познакомить тебя с одной славной малышкой.
    
Малышкой она была только в сравнении с ним. У меня рост не такой уж маленький – 175 см, но в ней, как я узнал потом, были все 180, а 70 кило массы приятно распределялись по завлекательным округлостям; яркая блондинка, все равно что Коротышка наоборот. Я решил, что она из этапированных, поскольку в следующих поколениях редко сохраняется такой румянец. Приятное лицо, очень хорошенькое, и шапка золотых локонов, венчающая крупную, светлую, крепкую и прекрасную конструкцию.
    
Я остановился в трех шагах, осмотрел ее с ног до головы и продолжительно свистнул. Она постояла, как бы позируя, потом коротко кивнула, утомившись от комплиментов. Коротышка подождал завершения формальностей и ласково сказал:
    
– Вайо, это товарищ Манни – самый лучший бурильщик, когда-либо буривший туннели. Манни, эту маленькую девочку зовут Вайоминг Нотт, и она приехала аж из кратера Платона, чтобы рассказать нам, как дела у них в Гонконге. Ну, не мило ли это с ее стороны?
    
Она пожала мне руку.
    
– Зови меня просто Вай, Манни, только не говори: «уай нот?»[7].
    
У меня эта шутка уже вертелась на языке, но я вовремя его прикусил и сказал:
    
– О'кей, Вай.
    
Она взглянула на мою непокрытую голову:
    
– Значит, ты бурильщик? Коротышка, а где его колпак? Я думала, что все шахтеры у вас в организации.
    
И она, и Коротышка носили такие же красные колпаки, как привратник и еще добрая треть присутствующих.
    
– Я уже не бурильщик. Раньше был, до того как потерял это крылышко.
    
Я поднял левую руку и показал ей рубец, соединяющий протез с плотью руки (я не стесняюсь демонстрировать его женщинам: одних отпугивает, у других вызывает материнские чувства – примерно половина на половину).
    
– Теперь я компьютерщик.
    
Она резко спросила:
    
– Ишачишь на Администрацию?
    
Даже сейчас, когда в Луне женщин не меньше, чем мужчин, я слишком старомоден, чтобы нагрубить даме, как бы она меня ни обидела; ведь у них так много всего такого, чего у нас нет и в помине. Но она затронула бальное место, и я почти сердито ответил:
    
– Я не состою на жалованье у Смотрителя. А дела с Администрацией имею как частный подрядчик.
    
– Тогда о'кей, – объявила она, и голос ее опять потеплел. – Каждому из нас приходится вступать в какие-то отношения с Администрацией, от этого никуда не уйдешь… вот ведь беда. Именно это мы и собираемся изменить.
    
«ИЗМЕНИТЬ? ИНТЕРЕСНО, КАКИМ ОБРАЗОМ? – подумал я. – ВСЕ МЫ ИМЕЕМ ДЕЛО С АДМИНИСТРАЦИЕЙ ПО ТОЙ ЖЕ ПРИЧИНЕ, ЧТО И С ЗАКОНОМ ТЯГОТЕНИЯ. МОЖЕТ, ТЫ И ЕГО СОБИРАЕШЬСЯ ИЗМЕНИТЬ?» Эти мысли я, однако, приберег для себя, не имея ни малейшего желания спорить с дамой.
    
– Манни – он в порядке, – мягко проговорил Коротышка. – Надежнее не бывает, я за него ручаюсь. А вот и колпак для него, – добавил он, порывшись в своей сумке. И попытался напялить его на меня.
    
Вайоминг Нотт отняла у него шапочку.
    
– Ты за него ручаешься?
    
– Я же сказал.
    
– О'кей. Вот как это делают у нас в Гонконге.
    
Вайоминг встала передо мной, надела на меня колпак и крепко поцеловала прямо в губы.
    
Она не торопилась. Надо сказать, что поцелуй Вайоминг Нотт впечатляет сильнее, чем женитьба на большинстве других женщин. Будь я Майком, я бы просиял всеми своими лампочками. Я чувствовал себя как киборг, которому включили центр наслаждения.
    
Внезапно обнаружилось, что поцелую пришел конец, а зрители вокруг одобрительно свистят. Я ошеломленно поморгал и произнес:
    
– Рад, что вступил в ряды. Весь вопрос – в какие?
    
– А ты что – не знаешь? – удивилась Вайоминг.
    
– Сейчас начнется митинг, и он все поймет, – успокоил ее Коротышка. – Садись, Ман. Вайо, садись, пожалуйста.
    
Так мы и сделали, ибо председательствующий уже начал лупить своим молотком. С помощью молотка и мегафона ему наконец удалось заставить публику услышать себя.
    
– Заприте все двери, – орал он. – У нас тут закрытое собрание! Проверьте, кто сидит перед вами, сзади вас и по обеим сторонам, и, если вы его не знаете, и никто из тех, кого вы знаете, не может за него поручиться, выкиньте его из зала!
    
– Да не из зала их надо выкидывать, черт побери, – отозвался кто-то, – а за ближайший шлюз.
    
– Потише, прошу вас! Когда-нибудь мы так и сделаем.
    
В зале началось беспорядочное движение и даже отдельные схватки; с головы какого-то мужика сорвали красный колпак, а его владельца вышвырнули. Летел он классно и все еще поднимался кверху, когда пролетал через дверь. Хотя сомневаюсь, что сам он это ощущал: вырубился, надо полагать. Выставили также одну женщину, вежливо взяв под локотки; правда, при этом она награждала сопровождающих такими эпитетами, что даже мне стало неловко.
    
Наконец двери закрылись. Заиграла музыка; над трибуной развернулся лозунг с надписью: «Свобода! Равенство! Братство!» Все свистели; кое-кто запел громко и фальшиво: «…весь мир голодных и рабов…» Не могу, правда, сказать, чтобы кто-нибудь из поющих выглядел голодным. Зато я вспомнил, что не ел с четырнадцати ноль-ноль, и подумал, что, надо надеяться, митинг не затянется. Это, в свою очередь, напомнило мне, что магнитофон заряжен только на два часа работы, а уж тут было совсем недалеко до мысли, что со мной сделают, если узнают про маг. Шваркнут в воздух, чтоб я прилунился с тошнотворным мягким шлепком? Или ликвидируют? Впрочем, волноваться из-за этого я не стал. Магнитофончик изготовил я сам, пользуясь рукой номер три, и никто, кроме специалиста по микромеханике, не догадается, что это за штука.
    
А потом пошли речи.
    
Семантическое содержание их отличалось крайней бедностью, а чаще вообще было нулевым. Какой-то деятель предложил двинуться на резиденцию Смотрителя «плечом к плечу» и начать качать права. Вы только вообразите эту картину! Как мы туда доберемся – в капсулах, а потом по одному начнем скапливаться на его личной станции метро? А чем в это время будут заняты охранники? Или наденем скафандры и пойдем по поверхности Луны к наружному шлюзу? Конечно, с лазерными бурами и большим запасом энергии можно взломать любой шлюз – а дальше-то что? А если лифты не работают? Задействовать аварийный подъемник, как-то спуститься и начать взламывать нижний шлюз?
    
Лично я вовсе не мечтаю о работе при нулевом давлении; неполадки в скафандре – штука обыденная, а если кто-нибудь возьмет на себя труд организовать их специально… Еще во времена первых партий заключенных было сделано одно открытие: оказалось, что нулевое давление прекрасно способствует улучшению манер. Десятник с плохим характером почти не имел шансов продержаться хоть несколько рабочих смен. Обычно с ним происходил «несчастный случай», и начальство, что было повыше, скоро поняло, что в причины несчастных случаев не стоит вникать глубоко, иначе и с тобой может случиться нечто подобное. В первые годы отсев доходил до семидесяти процентов, но те, что выжили, отличались непревзойденной вежливостью и отличными характерами. Нет, они не стали ни ручными, ни мягкотелыми – Луна для таких не годится. А вот уживчивыми стали.
    
Мне показалось, что все, как есть, горячие головы Луны собрались в этот вечер в Стиляги-Холле. Они свистели и ревом приветствовали идиотскую болтовню насчет «плечом к плечу».
    
Среди выступлений в начавшейся дискуссии были, конечно, и дельные. Встал, например, какой-то маленький застенчивый человечек с налитыми кровью глазами ветерана-бурильщика.
    
– Я шахтер, добываю лед, – сказал он. – Приобрел профессию, как и большинство из мс, отбывая срок и работая на Смотрителя. Вот уже тридцать лет как обзавелся собственным делом, живу неплохо. Поднял на ноги восьмерых ребят, все работают, ни один не был ликвидирован, даже больших неприятностей ни у кого не было. Мне следовало бы сказать «жил неплохо»… потому что сегодня приходится копать куда дальше и глубже, чтобы найти лед. Ладно, это о'кей. Лед в Булыжнике еще есть, а шахтер – он на то и шахтер, чтобы лед искать. Но Администрация платит сейчас за лед ту же цену, что и тридцать лет назад. А это уж никак не о'кей. К тому же на ихний купон сейчас не купишь того, что раньше. Были времена, когда гонконгские доллары держались вровень с купонами Администрации… а теперь за три купона дают один гонконгский доллар. Прямо не знаешь, чего делать… Понятное дело, что без льда ни поселениям, ни фермам не жить.
    
Сказал и сел на место. Печальный такой. Никто ему не свистел, но говорить хотели все. Следующий трепач заявил, что воду можно извлекать прямиком из горных пород. Тоже мне, новость. Некоторые породы содержат до шести процентов воды, но они даже более редки, чем ископаемый лед. Почему это людям так трудно дается арифметика?
    
Несколько фермеров тоже выступили с душераздирающими историями. Речь одного из них – того, что выращивал пшеницу, можно назвать типичной.
    
– Вы слышали, что сказал Фред Хаузер насчет льда? Фред, Администрация вовсе не продает этот лед по тем бросовым ценам, по каким берет его. Я основал свое дело примерно в то же время, что и ты, и начал с двухкилометрового туннеля, который взял у Администрации в аренду. Мы вдвоем со старшим сыном загерметизировали туннель, накачали туда воздух, потом нашли небольшое месторождение льда. Весь первый урожай целиком ушел банку на покрытие кредита, оплату света, энергии, семян и химикатов. Мы долбили новые туннели, покупали новую осветительную технику, сеяли элитные семена и теперь получаем с гектара в девять раз больше, чем самый лучший фермер на Земле получает с поля на открытом грунте. Думаете, мы разбогатели? Фред, мы сейчас в большем долгу, чем в тот день, когда занялись частным бизнесом. Если бы я сейчас решил продать ферму – при условии, что найду дурака, который купит ее, – я оказался бы полным банкротом. Почему? Да потому что я вынужден покупать воду у Администрации и продавать мою пшеницу ей же, а разрыв между ценами сжирает все мои доходы. Двадцать лет назад я покупал городские нечистоты, сам их стерилизовал и перерабатывал, и урожай приносил мне прибыль. А сегодня за нечистоты с меня сдирают не меньше, чем за дистиллированную воду, да еще столько же берут за твердый шлам. Что же касается цены за тонну пшеницы у головы катапульты, то она за эти двадцать лет не изменилась ни на цент. Фред, ты сказал, что не знаешь, что делать. Могу тебе подсказать. Надо избавиться от Администрации!
    
Ух и свистели же ему! «ИДЕЯ ХОРОШАЯ, – подумал я, – ВОТ ТОЛЬКО КТО ОСМЕЛИТСЯ ПОВЕСИТЬ ТИГРУ НА ХВОСТ КОЛОКОЛЬЧИК?»
    
Может, Вайоминг Нотт? Председатель отступил в сторону, и Коротышка представил ее как «храбрую девицу, которая проделала весь путь от Гонконга-в-Луне, чтобы рассказать, как наши друзья-китаезы справились с ситуацией». Судя по «друзьям-китаезам», сам он никогда не бывал в Гонконге… что вовсе не удивительно. В 2075 году гонконгский туннель кончался в Эндсвиле, так что еще тысячу километров надо было трястись по лунным Морям Ясности и Спокойствия на луноходе – и дорого, и опасно. Я бывал там, но по контракту, и добирался на почтовой ракете.
    
До того как поездки подешевели, жители Луна-Сити и Нового Ленинграда думали, что Гонконг населен одними китайцами. Но на самом деле его население было таким же смешанным, как и у нас. Великий Китай сваливал туда всех, в ком не нуждался: сначала из старого Гонконга, потом из Сингапура, потом австралийцев и новозеландцев, темнокожих парней и их подруг с островов Тихого океана, малайцев, тамилов и… имя им легион. Были даже старые большевики из Владивостока, Харбина и Улан-Батора. Вай походила на шведку, фамилия была английская, имя указывало на связь с Северной Америкой, а вообще-то могла быть и русской.
    
В те времена лунари редко знали, кто их отец, а если их воспитывали в приюте, то особой уверенности в отношении матери тоже могло не быть.
    
Я думал, что выступить хорошо Вайоминг помешает стеснительность. Она стояла там – на помосте – испуганная и такая маленькая, а Коротышка высился над ней огромной черной горой. Она подождала, пока стихнет восторженный свист. В Луна-Сити в те годы на каждую женщину приходилось двое мужчин, а на этом митинге – не менее десяти. Если бы она начала читать вслух букварь, то и тогда аплодисменты были бы ей гарантированы.
    
И тут она им выдала.
    
– Вы! Вот ты, например, фермер-пшеничник! Ты говоришь, что разоряешься. А знаешь ли ты, сколько платит индуска-домохозяйка за килограмм муки, сделанной из твоего зерна? Знаешь, на сколько потянет тонна твоей пшеницы в Бомбее? А как дешево обходится Администрации транспортировка пшеницы от головы катапульты до Индийского океана – это ты знаешь? Ведь грузы просто катятся вниз по орбите, как по склону горы. Только и нужно, что немного твердого топлива для торможения, а откуда оно берется? Да тоже отсюда! А что вы получаете взамен? Корабли, принадлежащие Администрации, привозят сюда безделушки и модные тряпки, которые стоят неимоверно дорого, ибо они импортные! Импорт! Импорт! Я никогда не прикасаюсь ни к чему импортному. Если вещь сделана не в Гонконге, она мне и даром не нужна. А что еще вы получаете за пшеницу? Привилегию продавать лед Лунной Администрации, выкупать его назад в виде воды для умывания и отдавать ее задаром той же Администрации. Затем вы вторично покупаете ту же воду для хозяйственных нужд, обогащаете ее ценными солями и снова отдаете Администрации, чтобы в третий раз купить ее, но уже втридорога, для нужд своего сельского хозяйства. Потом вы продаете свою пшеницу Администрации по ее цене и на эти деньги покупаете у Администрации энергию, опять-таки по ее цене! Лунную энергию, заметьте; ни один киловатт не привезен сюда с Терры. Для ее производства используется лунный лед и лунная сталь, солнечное тепло, падающее на поверхность Луны, и производят ее сами лунари! Эх вы, тупоголовые! Вы вполне заслуживаете своей участи – подохнуть с голоду!
    
Наступившая тишина в еще большей степени, чем недавний свист, говорила о глубоком впечатлении, произведенном Вайо на аудиторию. Потом чей-то раздраженный голос произнес:
    
– А что вы от нас хотите, госпожа? Забросать Смотрителя камнями, что ли?
    
Вайоминг улыбнулась.
    
– Да, можно, пожалуй, и камнями. Однако решение столь просто, что известно каждому. Мы, лунари, богаты. Три миллиона трудолюбивых, смышленых, опытных людей, достаточно воды, неисчерпаемые ресурсы энергии, колоссальная кубатура. Но… чего у нас нет, так это свободного рынка. МЫ ДОЛЖНЫ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ АДМИНИСТРАЦИИ!
    
– Конечно, но как?
    
– Солидарностью. В Гонконге мы учимся этому. Администрация назначает фантастические цены на воду – не покупайте ее. Она платит слишком мало за лед – не продавайте. Она держит монополию на экспорт – не экспортируйте. Там, в Бомбее, наша пшеница необходима. Если она туда не прибудет, наступит день, когда брокеры приползут сюда, чтобы сторговать ее, но по тройной цене или даже большей!
    
– А что мы будем делать в это время? Положим зубы на полку?
    
Голос тот же самый – раздраженный. Вайоминг вычислила его владельца и покрутила головой, что на языке жестов у лунарки означает: «Слишком уж ты толст для меня!»
    
– В твоем случае, приятель, это не помешало бы, – сказала она. Хохот зала заставил толстяка заткнуться, а Вайоминг продолжала:
    
– Голодать никому не придется. Фред Хаузер, привози свой бур в Гонконг. Администрация не обладает правом собственности на наши системы водо– и воздухоснабжения, так что за лед мы платим столько, сколько он стоит. Ты, банкрот-пшеничник, если хватит у тебя смелости признать, что ты разорен, приезжай в Гонконг и начинай все сначала. У нас постоянная нехватка рабочих рук, и хороший работник с голоду не помрет – Она оглядела зал и добавила: – Свое я сказала. Дело за вами! – И, покинув платформу, села между Коротышкой и мной.
    
Ее била дрожь. Коротышка похлопал ее по руке. Она бросила ему благодарный взгляд, а потом шепнула мне:
    
– Как я справилась?
    
– Лучше не бывает, – заверил я. – Сногсшибательно!
    
Это ее успокоило.
    
Но я не был искренен до конца. Она великолепно сумела раскачать толпу. Однако как программа речь была просто нулевой. Что мы рабы, я знал всю свою жизнь, и с этим ничего нельзя было поделать. Правда, нас не покупали и не продавали, но поскольку Администрация обладала монополией на все, что мы продавали и покупали, то мы были рабами.
    
Как с этим бороться? Мы не являлись собственностью Смотрителя, иначе уж как-нибудь нашли бы способ его ликвидировать. Но Лунная Администрация находилась не в Луне, а на Терре, а у нас не было ни единого корабля, ни одной завалящей водородной бомбочки. Не было даже ручного огнестрельного оружия, хотя что бы мы стали с ним делать, честное слово, не знаю. Скорее всего, перестреляли бы друг друга.
    
Три миллиона безоружных лунарей против одиннадцати миллиардов землян с космическими кораблями, бомбами и всяческим вооружением. Конечно, мы могли бы доставить им кое-какие неприятности, но вряд ли родителю нужно много времени, чтобы выпороть непослушного ребенка.
    
Нет, речь Вайо меня не впечатлила. Как говорится в Библии, Бог всегда на стороне тех, у кого артиллерия получше.
    
И снова пошло клохтание насчет того, что делать, как организоваться, опять началась болтовня насчет «плечом к плечу». Председателю пришлось прибегнуть к молотку, а я начал ерзать.
    
Но, услышав знакомый голос, тут же приклеился к креслу.
    
– Мистер председатель, не будет ли собрание столь снисходительно, чтобы выслушать мое мнение? Я отниму у вас не более пяти минут.
    
Я пошарил взглядом в рядах. Профессор Бернардо де ла Пас – я узнал бы его по старомодным оборотам речи, даже если бы не вспомнил родной голос. Мужик он представительный – копна волнистых белоснежных волос, на щеках ямочки, в голосе неизменная улыбка… Не знаю, сколько в то время ему исполнилось лет, помню только, что он уже был стар, когда я мальчишкой впервые с ним встретился.
    
Его сослали сюда еще до моего рождения, однако в лагере он не сидел.
    
Проф был политическим ссыльным, как и сам Смотритель, но поскольку занимался подрывной деятельностью, то жирного куска вроде «смотрительства» ему не дали. Его попросту выбросили на свалку – живи или умирай, как получится.
    
Без сомнения, он мог получить работу в любой из школ Луна-Сити, но не захотел. Некоторое время он, как я слыхал, работал посудомойкой, потом нянькой, потом из этого занятия вырос детский сад а потом и приют. Когда я с ним познакомился, он уже заведовал приютом и дневной школой с пансионом, где дети получали начальное и среднее образование. У него в кооперативе работало тридцать учителей, а сам профессор подумывал о введении курсов на уровне колледжа.
    
В пансионате у него я не жил, а вот учиться пришлось. Меня приняли в семью в четырнадцать лет и тут же послали в школу, поскольку все мое образование состояло из трех классов и нескольких частных уроков. Моя старшая жена была человек твердый и заставила меня учиться.
    
Я любил профа. Он мог преподавать что угодно. И неважно, знал он данный предмет или нет. Если ученик хотел чему то обучиться, проф улыбался, назначал цену, отыскивал нужные материалы и постоянно держался на несколько уроков впереди ученика. А главное, если предмет был труден, проф никогда не прикидывался, что знает то, чего не знает. Я брал у него уроки алгебры, а когда мы дошли до уравнений третьей степени, я поправлял его ошибки не реже, чем он мои, и каждый раз он приступал к уроку с живым интересом и смехом.
    
С ним же я начал заниматься и электроникой, но вскоре оказалось, что это я учу его. Он перестал брать с меня плату; мы учились вместе до тех пор, пока он не откопал где-то инженера, согласившегося подрабатывать днем, и тогда мы оба стали платить новому учителю. Проф все время старался держаться вровень со мной, работал как зверь и медленно, но с радостью насыщал свой мозг новыми знаниями.
    
Председательствующий стукнул молотком.
    
– Мы будем рады предоставить профессору де ла Пасу столько времени, сколько ему понадобится, а вы, приятели, что на галерке, заткнитесь! А то я этот молоток испробую на ваших пустых башках!
    
Проф вышел вперед, и все притихли, насколько лунари вообще способны притихнуть. Его уважали.
    
– Я ненадолго займу ваше внимание, – начал он. Остановился, нашел взглядом Вайоминг, оглядел ее сверху донизу и вежливо присвистнул. – Прекрасная сеньорита, – сказал он, – сможете ли вы простить меня, недостойного? Я принужден исполнить печальнейший долг и не согласиться с вашим красноречивыми манифестом.
    
Вайо ощетинилась:
    
– Как это – не согласиться? Все сказанное мной – истина!
    
– Ну, пожалуйста! Только по одному пунктику! Разрешите мне продолжить?
    
– Э-э-э… давайте…
    
– Вы безусловно правы в том, что Администрация должна исчезнуть. Глупо, нелепо и невыносимо, что всеми важнейшими отраслями экономики у вас заправляет безответственный диктатор. Это противоречит самому основному из прав человека – праву обмениваться плодами своего труда на свободном рынке. Но, при всем уважении к вам, я полагаю, что вы ошибаетесь, утверждая, будто мы должны продавать Терре пшеницу… или рис, или другое продовольствие, хотя бы и по очень высоким ценам. Нет, мы вообще не должны экспортировать продовольствие!
    
Тут взорвался фермер, производивший пшеницу.
    
– А что же я буду делать с этой прорвой пшеницы?
    
– Пожалуйста, не торопитесь! Было бы правильно отправлять пшеницу на Терру… если бы нам возвращали ее тонна за тонну. Возвращали в виде воды. В виде нитратов. В виде фосфатов. Тонна за тонну. Иначе никакая цена не окажется достаточной.
    
– Обожди-ка! – сказала фермеру Вайоминг, а затем обратилась к профессору: – Но это невозможно, вы сами знаете. Скатить грузы вниз под горку мы можем задешево, но доставить их сюда – это дорогое удовольствие. Кроме того, нам не нужны ни вода, ни химикаты, а то, что нам нужно, весит не так уж много. Инструменты. Лекарства. Технологии. Кое-какая техника. Программное обеспечение. Я эту проблему, сэр, изучила во всех подробностях. Если мы получим на свободном рынке справедливые цены…
    
– Пожалуйста, мисс! Можно мне продолжить?
    
– Давайте. Я все равно опровергну ваши доводы.
    
– Фред Хаузер поведал нам, что находить лед становится все труднее. Это, к сожалению, истина, и это плохие вести сегодня и еще более страшные для наших внуков. Луна-Сити надлежало бы сейчас пользоваться еще той водой, которую мы пустили в оборот лет двадцать назад… добавляя постепенно ископаемый лед по мере прироста населения. Но мы пользуемся водой одноразово, вернее, используем ее в одном-единственном цикле, включающем три вида потребления. А потом экспортируем воду в Индию. В виде пшеницы. Хотя она и проходит вакуумную обработку, но в ней остается драгоценная влага. Зачем же экспортировать воду в Индию? К их услугам целый Индийский океан! Да и остальная часть массы этого зерна не менее губительна для нашей экономики – питательные вещества для растений еще труднее получать, хотя мы и добываем их из горных пород. Услышьте меня, товарищи! Каждый груз, который вы отправляете на Терру с кораблями, приговаривает ваших внуков к медленной смерти. Чудо фотосинтеза, цикл растение – животное – замкнутый цикл. Вы разомкнули его, и это ваша собственная кровь струится по орбите, ведущей вниз, к Терре. Не высокие цены нужны нам – деньги есть не будешь! Нам необходимо положить конец нашим потерям. Абсолютное, полное эмбарго. Луна должна перейти на самообеспечение!
    
По меньшей мере десяток людей потребовали слова, другие переговаривались между собой, председательствующий лупил молотком. Поэтому я пропустил момент, когда началась заварушка, пока не услыхал женский вопль и не обернулся.
    
Все двери были открыты, в ближайшей из них стояло трое вооруженных людей в желтой форме охранников Смотрителя. В главных дверях, подальше от меня, один из охранников ревел в мегафон, перекрывая и шум толпы, и систему внутреннего вещания.
    
– ТИХО! ТИХО! – гремел мегафон. – ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТАХ! ВСЕ ВЫ АРЕСТОВАНЫ! НЕ ДВИГАТЬСЯ И НЕ ОРАТЬ! ВЫХОДИТЬ ПО ОДНОМУ! РУКИ ВПЕРЕД, ЛАДОНЯМИ ВВЕРХ!
    
Коротышка сграбастал сидевшего рядом с ним мужика и швырнул его в ближайших охранников. Двое упали, третий выстрелил. Кто-то пронзительно вскрикнул. Тощая рыженькая девчонка лет одиннадцати-двенадцати кинулась в ноги третьему охраннику и ударила под колени, свернувшись в полете в клубок. Он рухнул на пол. Коротышка протянул руку, задвинул Вайоминг Нотт себе за спину, прикрыв ее своим огромным телом, крикнул через плечо: «Позаботься о Вайо, Ман, не отходи от нее ни на шаг!» – и бросился к двери, раскидывая толпу направо и налево, как детишек.
    
Снова послышались вопли, и я почуял ту самую вонь, которую навек запомнил в тот день, когда потерял руку я с ужасом понял, что у охранников не пистолеты-парализаторы, а лучевые лазеры. Коротышка добрался до дверей и схватил каждой из своих лап по охраннику. Рыжей девчонки не было видно. Охранник, которого она сбила с ног, стоял на четвереньках.
    
Я размахнулся левой и двинул ему по морде, ощутив боль в плече, когда его челюсть сломалась. Наверное, я замешкался, так как Коротышка толкнул меня и заорал:
    
– Торопись, Ман! Уводи ее отсюда!
    
Я обхватил Вайо за талию и швырнул ее в открытую дверь через тело охранника, которого только что успокоил. Это было нелегко – Вайо, похоже, вовсе не желала, чтобы ее спасали. За дверью она остановилась, но я наподдал ей под зад, поставив перед выбором – упасть или бежать вперед.
    
И оглянулся.
    
Коротышка держал двух охранников за шеи. Ухмыльнувшись, он столкнул их головами. Черепа лопнули, как яичная скорлупа. Коротышка крикнул:
    
– Дуй отсюда!
    
Я рванул вслед за Вайоминг. Коротышка не нуждался в помощи и никогда уже не будет в ней нуждаться – и я не мог допустить, чтобы его последнее усилие пропало втуне. Потому что видел: убивая охранников, Коротышка стоял на одной ноге. Другая была срезана лазером по самое бедро.
   
   
    
     
Глава 3
    
    
Вайо уже пробежала половину пандуса, ведущего к шестому уровню, когда мне удалось ее догнать. Она неслась как угорелая, и я еле успел схватиться за ручку двери воздушного шлюза, чтобы влететь вслед за ней. Там я поймал ее, сорвал с локонов красный колпак и спрятал в сумку. Свой колпак я где-то посеял.
    
– Так-то лучше.
    
Казалось, она очень удивилась. Потом сказала:
    
– Да. Так лучше.
    
– Прежде чем мы откроем дверь, – сказал я, – хотелось бы узнать: ты бежишь в какое-нибудь определенное место? Мне остаться тут, чтобы задержать погоню? Или уходить вместе с тобой?
    
– Не знаю. Лучше нам подождать Коротышку.
    
– Коротышка мертв.
    
Ее глаза широко раскрылись, но она промолчала. Я продолжал:
    
– Ты остановилась у него? Или у кого-нибудь другого?
    
– Я заказала место в отеле – «Гостиница Украина». Не знаю, где это… Не успела заскочить туда до митинга.
    
– М-м-м… это единственное место, куда тебе определенно нельзя. Вайоминг, я не понимаю, что происходит. Ведь я впервые за много месяцев увидел в Луна-Сити охранников Смотрителя… да и раньше я их видел только в качестве эскорта какого-нибудь шишкаря. Я мог бы пригласить тебя к себе домой… но, возможно, меня тоже разыскивают. Во всяком случае, нам надо поскорее смотаться из общественных коридоров. Раздался стук в дверь шлюза со стороны шестого уровня, чье-то маленькое личико прильнуло к стеклянному смотровому глазку.
    
– Здесь оставаться нельзя, – повторил я, открывая дверь.
    
За ней оказалась девчушка, еле достававшая мне до пояса. Она посмотрела на нас с неодобрением и бросила:
    
– Мог бы целоваться где-нибудь в другом месте. А тут ты мешаешь движению.
    
Я открыл ей вторую дверь, и она протиснулась между нами.
    
– Давай прислушаемся к ее совету, – предложил я. – Ты возьми меня под руку и постарайся сделать вид, что тебе не терпится остаться со мной наедине. Будем прогуливаться. Не торопясь.
    
Так мы и сделали. Вышли в какой-то боковой коридор, там народу почти не было, кроме детей, вечно снующих под ногами. Если охранники Смотрителя начнут преследовать нас на манер копов Терры, десятки или даже сотня ребят смогут подсказать, куда пошла высокая блондинка, – если, конечно, допустить, что лунарик снизойдет до разговора с ищейками Смотрителя. Паренек, уже достаточно взрослый, чтоб отдать дань восхищения Вайоминг, остановился перед нами и восторженно свистнул. Она улыбнулась и сделала ему знак посторониться.
    
– Вот в чем наша беда, – шепнул я ей на ухо. – На тебя глазеют, как на Терру в период полноземья. Придется зарыться в гостинице. Тут поблизости есть одна – не бог весть что, туда приходят парочки перепихнуться. Зато близко.
    
– Я нынче не в настроении.
    
– Вайо, ради бога! Я же не об этом. Можно взять и отдельные комнаты.
    
– Извини. Слушай, ты не знаешь, где здесь туалет? И нет ли поблизости аптеки?
    
– Что-нибудь случилось?
    
– Не то, что ты думаешь. Туалет нужен, чтобы на время спрятаться от чужих глаз. Я действительно слишком заметна… А в аптеке можно купить косметику. Грим для тела. И краску для волос.
    
С туалетом было просто – он оказался рядом. Когда Вайо заперлась в нем, я отыскал аптеку, спросил, сколько грима требуется для нанесения на все тело девушке такого-то росте (показал себе по подбородок) и массой сорок восемь кило. Купил сколько сказали сепии, зашел в соседнюю аптеку, купил еще столько же, выиграл в цене в первом месте, проиграл во втором, в общем получилось то на то. Потом в магазине взял черной краски для волос и красное платье.
    
Вайоминг носила черные шорты и пуловер – удобно для путешествия и эффектно выглядит на блондинке. Но я женат чуть ли не с детских лет, а потому имею некоторое представление о том, как одеваются женщины, и в жизни еще не видел темнокожей дамы, которая добровольно оделась бы в черное. Кроме того, в те времена модницы в Луна-Сити носили юбки. Штучка, которую я купил, состояла из юбки с корсажем, а ее цена убедила меня, что это модная штучка. Конечно, пришлось гадать насчет размера, но материал был эластичен.
    
По дороге наткнулся на троих знакомых, перекинулись парой слов. Никаких особых комментариев. Народ кругом спокойный, торговля идет как обычно – трудно поверить, что пару минут назад на соседнем уровне, всего в нескольких сотнях метров к северу, была такая бойня. Я решил пока об этом не думать – лишние волнения мне были ни к чему.
    
Все купленное я отнес Вайоминг, позвонил в дверь, просунул вещи в щель. Потом зашел на полчаса в ближайшую пивнушку выпить пол-литра и посмотреть видео. Никакого переполоха, никаких «мы прерываем нашу программу для передачи экстренного сообщения». Я вернулся к Вайо, позвонил и стал ждать.
    
Вайоминг вышла, и я ее не узнал. А когда узнал, то отступил назад и выдал ей натуральную овацию. Она того заслуживала – и свиста, и щелканья пальцами, и восторженных стонов, и взглядов, что обшаривали не хуже радара.
    
Теперь Вайо была даже темнее меня, грим выглядел вполне естественным. Должно быть, в сумочке у нее нашлось еще кое-что, так как глаза у нее тоже стали темными, ресницы им под стать, а пунцовые губы были куда более пухлыми, чем раньше. Она выкрасила волосы черной краской, затем с помощью крема взбила вверх, подняв шапкой, словно желая распрямить их, но плотные завитки волос не совсем поддались ее усилиям – в общем, получился очаровательный художественный беспорядок. Она не выглядела африканкой, но и европейкой тоже. Женщина смешанных кровей – словом, типичная лунарка. Красное платье ей оказалось маловато. Оно облегало ее, будто напрысканное эмалевым аэрозолем, а где-то с середины бедер расходилось клешем благодаря постоянному статическому заряду. Плечевой ремень с сумочки Вайо сняла, сумочку сунула под мышку. Туфли то ли выбросила, то ли запихала в сумочку, а босые ноги делали ее ниже.
    
Выглядела она здорово, а главное, в ней никак нельзя было заподозрить агитатора, который совсем недавно с такой страстью будоражил толпу.
    
Она стояла с широкой улыбкой на лице и плавно поводила бедрами, пока я ей аплодировал. Я еще не закончил, когда двое мальчишек встали рядом и довершили общую картину воплями восторга и чечеткой, выбиваемой деревянными подошвами. Я легонько шлепнул их и велел сгинуть. Вайо подплыла ко мне и взяла под руку.
    
– Ну как? Сойдет?
    
– Вайо, ты смотришься как девка из заведения, которой невтерпеж.
    
– Ах ты drecklich[8] мальчишка! В каком это заведении ты такую купишь? Тоже мне, турист!
    
– Не ершись, красотка. Только цену назови да свистни. За такой лакомый кусочек никакой капусты не жалко, а у меня ее немало нашинковано.
    
– Ух! – Она с силой толкнула меня под ребро и усмехнулась. – Шучу, приятель. Если я когда-нибудь соглашусь с тобой переспать, – а это вряд ли, – о капусте мы говорить не будем. Давай-ка поищем твой отель.
    
Сказано – сделано. Я заплатил за ключ. Вайоминг разыграла целое представление, но совершенно напрасно. Ночная дежурная даже глаз не подняла от своего вязания и не предложила нас проводить. Как только мы оказались в номере, Вайоминг закрыла дверь на задвижку.
    
– А тут очень мило.
    
Еще бы не мило! За тридцать-то два гонконгских доллара! Видимо, она ожидала увидеть просто конуру с койкой, но я не привел бы ее в какую-то дыру даже ради спасения жизни. У нас был комфортабельный номер с ванной и неограниченным водоснабжением. И еще телефон и лифт доставки, который лично мне сейчас казался жизненно необходимым.
    
Вайоминг раскрыла свою сумочку.
    
– Я видела, сколько ты заплатил. Давай договоримся, что…
    
Я протянул руку, замок сумочки щелкнул.
    
– Ты сама сказала – о капусте говорить не будем.
    
– Что? Ох, merde[9], но это же насчет перепихнуться! А ночлежку ты снял для меня, и поэтому будет справедливо…
    
– Выключись!
    
– Ну… хотя бы половину! Чем плохо – все пополам?!
    
– Нет. Вайо, ты далеко от дома. Деньги тебе еще пригодятся.
    
– Мануэль О'Келли, если вы не позволите мне внести свою долю, я сейчас же уйду!
    
Я раскланялся.
    
– До свидания, госпожа, и спокойной ночи. Надеюсь, мы еще увидимся. – И двинулся к двери, собираясь сразиться с задвижкой.
    
Она сверкнула на меня глазами и со злостью захлопнула сумочку.
    
– Я остаюсь. Чтоб ты провалился!
    
– Как вам будет угодно.
    
– Нет, в самом деле, я очень тебе благодарна. И в то же время… я не привыкла принимать одолжения. Я женщина независимая.
    
– Примите мои поздравления. Я так и понял.
    
– Нечего язвить. Ты мужик с характером, я уважаю тебя за это. И рада, что ты на нашей стороне.
    
– Я в этом не уверен.
    
– Что?
    
– Не заводись. Я не на стороне Смотрителя. И ничего не разболтаю… Не хочу, чтобы Коротышка, упокой Бог его щедрую душу, являлся ко мне по ночам. Но твоя программа кажется мне бесперспективной.
    
– Но, Ман, ты же не понимаешь! Если мы все…
    
– Помолчи, Вай; оставим в покое политику. Я устал и голоден. Когда ты ела в последний раз?
    
– Ох, бог мой! – Внезапно она показалась мне маленькой, совсем юной и измотанной. – Не помню. Надо думать, в луноходе. Дорожный рацион.
    
– Как тебе нравится такое меню: бифштекс с кровью по-канзасски, печеный картофель, зеленый салат и кофе… а перед этим выпивка?
    
– Божественно!
    
– Я тоже так считаю, но нам очень повезет, если в этой дыре, да еще в такой час, мы получим хотя бы суп из сине-зеленых водорослей и бутерброды. Что будешь пить?
    
– Все что угодно. Хоть этанол.
    
– О'кей. – Я подошел к лифту доставки и нажал на клавишу. – Меню, пожалуйста. – Оно тут же зажглось, я выбрал шашлык на ребрышках плюс гарнир и две порции Apfelstrudel[10] со взбитыми сливками. Потом добавил пол-литра водки со льдом и отметил звездочкой – значит, доставить в первую очередь.
    
– Как ты думаешь, я успею принять ванну? Ты не против?
    
– Валяй, Вайо. Будешь получше пахнуть.
    
– Негодяй! Посидел бы двенадцать часов в скафандре, от тебя бы тоже несло. Не луноход, а кошмарный сон какой-то. Я быстренько.
    
– Погоди-ка, Вайо! А грим не смоется? Он ведь еще пригодится, куда бы ты ни направилась…
    
– Смоется. Но ты купил втрое больше, чем нужно. Извини, Манни; я обычно беру с собой грим, когда еду по партийным делам, мало ли что может случиться. Как сегодня, например, хотя в таких переделках я еще не бывала. Но в этот раз я спешила, пропустила одну капсулу и чуть было не опоздала на луноход.
    
– Ладно. Иди отскребывайся.
    
– Есть, сэр, слушаюсь, капитан. Да… Потереть спинку мне не требуется, но я оставлю дверь приоткрытой, чтобы можно было поболтать. Просто ради компании – это не приглашение.
    
– Делай как знаешь. Мне уже приходилось видеть женщин.
    
– Как они при этом небось волновались, бедняжки! – Вайо усмехнулась и еще раз ткнула меня кулачком под ребра (неслабо), потом вошла в ванную и пустила воду. – Манни, может, ты хочешь вымыться первым? Для моего грима и той вони, на которую ты жаловался, вполне сойдет вода, бывшая в употреблении.
    
– Здесь, милочка, вода не лимитирована. Так что лей – не жалей.
    
– Какая песня! Дома я моюсь в одной и той же воде три дня подряд. – Она присвистнула тихо и радостно. – Ты что, очень богат, Манни?
    
– Не богат, но и слез по деньгам не лью.
    
Звякнул лифт доставки. Я приготовил мартини, то есть налил поверх ледяных кубиков водку, вручил Вайо ее стакан, вышел из ванной и сел так, чтобы ее не было видно. Впрочем, я и в ванной ее не видел – она по уши зарылась в балдежную пышную пену.
    
– Полной жизни! – громко предложил я тост.
    
– Полной жизни и тебе, Манни. Вот лекарство, которое мне необходимо! – После паузы, потребовавшейся для приема лекарства, она продолжила: – Манни, ты женат? Ja?
    
– Да. Это видно?
    
– Ага. Ты с женщиной вежлив, но независим и не бросаешься, как голодный. Итак, ты женат, и женат давно. Дети есть?
    
– Семнадцать на четверых.
    
– Клановый брак?
    
– Линейный. Принят в четырнадцать лет, сейчас я пятый из девяти. Так что семнадцать номинальных детей. Семья большая.
    
– Должно быть, это славно. Я толком и не видела линейных семей, они в Гонконге редки. Много браков клановых, групповых, всякие разные полиандрии, а вот линейные как-то не прижились.
    
– Это действительно славно. У нас брак почти с вековым стажем. Восходит ко времени основания Джонсон-Сити и первых ссыльнопоселенцев. Двадцать одно звено, девять из них живы, разводов не было. Ну, конечно, когда собираются все потомки, родственники и свойственники на дни рождений и свадеб – это натуральный дурдом. Детей-то куда больше, чем семнадцать, мы просто не считаем тех, что женятся, иначе у меня были бы детишки, которые по возрасту годились бы мне в деды и бабки. Отличный образ жизни – не ощущаешь никакого гнета. Возьми хоть меня: никто не поднимает шума, если я целую неделю не появляюсь дома и даже не звоню по телефону. Зато все обрадуются, когда я вернусь. В линейных браках разводы редки. Что может быть лучше?
    
– Думаю, ты прав. А как пополняется семья? И как вы живете друг с другом? По очереди?
    
– Никакой очереди, живем, как кому удобно. А последнее звено пополнилось в прошлом году. Мы женились на девушке, хотя в семью вообще-то требовался парень. Однако случай был особый.
    
– В каком смысле особый?
    
– Моя самая младшая жена – внучка старейших мужа и жены. Во всяком случае точно, что она родная внучка Ма. Старшую жену у нас зовут «Ма», мужья иногда называют ее по имени – Мими. Возможно, девочка действительно происходит от старика, но с другими супругами кровно не связана. Поэтому жениться на ней мы могли без проблем, хотя в некоторых семьях даже кровное родство не препятствие. А Людмила выросла в нашей семье, поскольку мать родила ее еще до брака, а потом, уехав в Новолен, оставила ее у нас. Мила повзрослела, но даже слышать не желала об уходе из семьи. Плакала, умоляла сделать для нее исключение. Ну, мы его и сделали. Старик с генетической точки зрения в расчетах не фигурировал – его интерес к женщинам теперь скорее галантный, нежели практический. В качестве старшего мужа он чисто символически провел с ней брачную ночь. Второй по старшинству муж – Грег – позже довел дело до конца, и все сделали вид, что так и надо. Все счастливы. Людмила – очаровательная девушка, ей уже пятнадцать, и она носит своего первого ребенка.
    
– Ребенок твой?
    
– Я думаю, Грега. Мой, конечно, тоже, хотя фактически я тогда был в Новом Ленинграде. Вероятно, все-таки Грега, если Мила не прибегла к помощи со стороны. Но это вряд ли, она у нас домоседка. И замечательная повариха.
    
Снова звякнул лифт. Я занялся делом, раскрыл складной столик, расставил стулья, оплатил счет и отправил лифт наверх.
    
– Ну что – скормим все свиньям?
    
– Иду! Я не накрашена – это ничего?
    
– По мне так можешь явиться вообще в чем мама родила.
    
– За пару монет – пожалуй, рискнула бы, мистер многоженец.
    
Она явилась мгновенно – снова блондинка, волосы гладко зачесаны назад, еще влажные. Свой черный туалет она надевать не стала, натянула ту красную юбку, что я купил. Красное ей было к лицу. Села и подняла крышки блюд.
    
– Господи! Манни, а твоя семья на мне не женится? Ты клевый добытчик!
    
– Могу спросить. Решение должно быть единогласным.
    
– Мне кажется, у вас и без меня тесновато. – Вайо взяла шампур и приступила к делу. Спустя этак тысячу калорий ока сказала: – Я говорила, что я женщина независимая. Но так было не всегда.
    
Я ждал. Женщины говорят, когда захотят. Или не говорят вообще.
    
– Когда мне исполнилось пятнадцать, я вышла замуж за двух братьев-близнецов, вдвое старше меня, и была безумно счастлива.
    
Она поковыряла то, что осталось на тарелке и, по-видимому, решила сменить тему.
    
– Манни, насчет желания выйти замуж за твою семью… это просто треп. Ты вне опасности. Если я когда-нибудь снова выйду замуж, что вряд ли, хотя по идее я не против, у меня будет один мужчина. Такой маленький семейный тандем, как у землеедов. Я не хочу сказать, что надену на мужа ошейник… Мне все равно, где он будет обедать, лишь бы к ужину приходил домой. И я постараюсь сделать его счастливым.
    
– Близнецы стали затевать свары?
    
– Нет, ничего подобного. Я забеременела, и все мы были в восторге… и он родился, и оказался уродом, и его пришлось ликвидировать. Братья были внимательны ко мне, но я умею читать между строк. Подала на развод, стерилизовалась, уехала из Новолена в Гонконг и начала жизнь заново, уже в качестве независимой женщины.
    
– А ты не поспешила? Тут чаще виноваты мужчины, чем женщины. У мужиков больше шансов подвергнуться облучению.
    
– Нет, со мной все ясно. Нас проверила математик-генетик в Новолене, одна из лучших бывших специалистов Совсоюза. Я знаю, в чем дело. Я ведь добровольный колонист, то есть моя мать прилетела добровольно, мне тогда всего пять было. Отца выслали, мать подхватила меня и рванула за ним. Поступило предупреждение о солнечной буре, но пилот решил, что сумеет обогнать ее, а может, ему было плевать. Он-то был киборг. Бурю он все же обогнал, но она настигла нас на поверхности Луны. Манни, я и в политику-то ударилась из-за этого. Четыре часа нас мариновали на борту, не выпускали из корабля – какая-то волокита в Администрации, что-то типа карантина. Я тогда была маленькая, не помню. Но потом у меня хватило мозгов понять, почему я родила урода: потому что Администрации было абсолютно наплевать, что произойдет с нами – с изгоями.
    
– Не спорю, им действительно плевать на нас. Но, Вайо, все равно ты поторопилась. Если даже причина несчастья в радиации, то… извини, я не генетик, но кое-что в радиации смыслю. Просто одна из твоих яйцеклеток была повреждена. Это не значит, что другие, соседние, тоже задеты. Статистически такое мало вероятно.
    
– Да, я знаю.
    
– М-м-м… а стерилизация радикальная? Или предохранительная?
    
– Предохранительная. Трубы могут быть открыты. Но, Манни, женщина, родившая урода, никогда не рискнет вторично. – Она дотронулась до моего протеза. – У тебя протез. Разве он не заставляет тебя быть в десять раз осторожнее, чтоб не рисковать вот этой? – Она коснулась здоровой руки. – Я тоже не хочу рисковать. У тебя своя болячка, у меня своя, и я бы вообще о ней не заикнулась, если бы ты тоже не был ранен.
    
Я не стал распространяться на тему, что моя левая рука куда ловчее правой; все равно Вай была права. Я бы свою правую ни на что не сменял. Чем бы я без нее гладил девчонок?
    
– Все равно, я думаю, ты могла бы рожать здоровых детей.
    
– Конечно. И родила восьмерых.
    
– Э-э-э…
    
– Я профессиональная мать-носительница.
    
Я раскрыл рот, потом закрыл. В самой-то идее не было ничего странного. Я читал земные газеты. Но сомневался, чтобы в Луна-Сити в 2075 году хоть один хирург делал такую трансплантацию. У коров – пожалуйста! Но женщины Луна-Сити ни за какие деньги не стали бы вынашивать детей для других матерей. Даже самые невзрачные, и те легко могли заполучить мужа или шестерых. (Поправка: невзрачных женщин не существует – просто одни прекраснее других.) Я глянул на ее фигуру и быстренько отвел взгляд. Вайо сказала:
    
– Не напрягайся, Манни, сейчас я не ношу ребенка. Слишком увлеклась политикой. Но быть носительницей – хорошая профессия для независимой женщины. Высокая оплата. Некоторые семьи китаез очень богаты, а все мои дети от китаез. Они в среднем почти в два раза меньше наших, а я здоровая корова; два с половиной, три кило – с такими китайчатами легко управиться. И фигуру не испортила. Эти… – она поглядела вниз на свои прелести. – …Я детей не кормила и даже никогда не видела. Поэтому выгляжу не рожавшей и, возможно, более молодой, чем на самом деле. Я даже не подозревала, насколько здорово мне это дело подойдет, когда впервые услышала о нем. Я тогда работала продавщицей в лавке у индуса, фактически за еду. И вдруг увидела объявление в «Гонге Гонконга». Мысль родить ребенка, нормального ребенка, захватила меня; я все еще переживала из-за своего уродца и решила, что для бедняжки Вайоминг это самое то, что надо. Я перестала комплексовать как женщина. Я зарабатывала столько, сколько не могла даже рассчитывать получить на любой другой работе. И свободного времени завались, ведь ребенок отнимал у меня от силы недель шесть, и то лишь потому, что я хотела быть честной с моими клиентами: ведь дети – штука ценная. А вскоре я увлеклась политикой. Стала искать связей, и подполье вошло со мной в контакт. Вот тогда-то, Манни, и началась у меня настоящая жизнь. Я изучала политику, экономику, историю, училась говорить с трибуны, неожиданно оказалась неплохим организатором. Эта работа приносит мне настоящее удовлетворение, ибо я верю в нее, я знаю – Луна будет свободной. Хотя… было бы так славно иметь мужа, спешить к нему домой… если, конечно, для него неважно, что я стерильна. Но я об этом не думаю – слишком много дел. Просто услышала про твою замечательную семью, вот и разболталась. Извини, что наскучила тебе.
    
Многие ли женщины способны извиняться? Но в Вайо в некоторых отношениях было больше мужского, чем женского, несмотря на восемь китайчат.
    
– Мне не было скучно.
    
– Попробую поверить. Манни, почему ты считаешь, что наша программа бесперспективна? Ты нужен нам.
    
Я вдруг почувствовал, что дико устал. Ну как сказать очаровательной женщине, что ее хрустальная мечта – чушь собачья?
    
– Хм… Вай, ну давай начнем по порядку. Ты сказала им, что надо делать. Но захотят ли они следовать твоим советам? Возьми хотя бы тех двоих, которых ты выбрала в качестве примера. Этот шахтер умеет рубить лед, больше он ничему не обучен. И он будет продолжать работать как заведенный – будет добывать лед и продавать его Администрации. То же самое и с пшеничным фермером. Много лет назад он снял большой урожай монокультуры, а теперь у него в носу кольцо, как у быка. Если бы он хотел стать независимым, он создал бы многоотраслевое хозяйство. Растил бы часть на прокорм семьи, продавал бы остальное на рынке и держался подальше от катапульты. Я знаю, что говорю – сам работаю на ферме.
    
– Ты же говорил, что ты компьютерщик!
    
– Правильно, все это детали одной и той же картины. Компьютерщик я не бог весть какой, но в Луне самый лучший. Я не желаю поступать на службу, а потому Администрация, когда ей приспичит, заключает со мной договора на моих условиях. Иначе ей придется посылать за мастером на Землю, платить ему за риск, за вредность, а затем в темпе отправлять обратно, пока его организм не отвык от земных условий. И все это обойдется куда дороже. Вот почему я получаю работу, а Администрация не может достать меня – я ж не ссыльный. А если работы нет (обычно ее полно), торчу дома и отъедаюсь. У нас настоящая ферма, не монокультурная. Куры. Небольшое стадо бычков плюс молочные коровы свиньи. Мутированные фруктовые деревья. Овощи. Немного пшеницы, которую мы мелем сами; крупчатка нам ни к чему, а то зерно, что остается, мы продаем на рынке. Сами варим пиво и гоним бренди. Я научился бурению, когда мы расширяли сеть туннелей. Работают все, но не до изнеможения. Ребятишки гоняют скот, чтобы он двигался, топталками мы не пользуемся. Самые маленькие собирают яйца и кормят птицу, так что техника нам не требуется. Воздух мы можем покупать у Луна-Сити, благо живем рядом с городом и соединены с воздушными туннелями. Но чаще мы сами продаем воздух – раз ферма, то и кислорода в избытке. Так что валюта для оплаты счетов у нас имеется.
    
– А как с водой и с энергией?
    
– Это не дорого. Мы запасаем энергию – ставим на поверхности солнечные батареи; есть у нас и небольшое месторождение льда. Вай, наша ферма была основана за год до начала столетия, когда Луна-Сити представлял собой одну естественную каверну, и все это время мы расширяли и улучшали свое хозяйство. Это и есть одно из преимуществ линейного брака – семья не умирает, а капитал аккумулируется.
    
– Но запасы льда ведь не вечны?
    
– Ну, видишь ли… – Я почесал в затылке и ухмыльнулся. – Мы очень экономны; сами собираем мусор и бытовые стоки, сами их очищаем, ни капли не отдаем в муниципальную канализационную систему. Кроме того, – только смотри не разболтай Смотрителю, дорогая, – уже давно, еще когда Грег учил меня бурению, мы случайно пробурили дно главного южного водохранилища; у нас был с собой кран, так что ни капельки не пропало даром. Но мы покупаем немного воды по счетчику – так выглядит естественней, а наличие льда объясняет, почему воды мы покупаем мало. Что же касается энергии, то ее воровать еще проще. Я неплохой электрик, Вайо.
    
– Ох, до чего же здорово! – Вайоминг присвистнула от восторга. – Ведь это доступно каждому!
    
– Надеюсь, что нет, иначе нас быстро засекут. Пусть каждый сам придумывает способ, как нагреть Администрацию, мы-то постоянно шевелим мозгами. Но вернемся к твоему плану, Вайо. В нем две большие прорехи. Во-первых, солидарности как таковой не существует. Типы вроде Хаузера присоединяются только потому, что попали в переплет и на плаву им не удержаться. А во-вторых, давай предположим, что ты ее добилась. Солидарности, то есть. Такой прочной, что у головы катапульты не появилось ни одной тонны зерна. Забудем про лед – только зерно делает Администрацию могучей силой, а не просто тем скромным агентством, которым она была вначале. Итак – ни зернышка! Что произойдет?
    
– Как что?! Им придется договариваться с нами о справедливой цене, вот что!
    
– Дорогая, ты и твои друзья слишком много болтаете, повторяя мысли друг друга. Администрация назовет это мятежом, на орбите появится боевой корабль с бомбами, нацеленными на Луна-Сити, Гонконг, Тихо-Андер, Черчилль, Новолен, высадятся войска, и зерновые баржи под охраной военных полетят к Терре, а фермеры сдрейфят и изо всех сил станут вилять хвостом перед Администрацией. У Терры есть оружие, есть бомбы и корабли, и она не позволит командовать собой каким-то бывшим каторжникам. А смутьянов вроде тебя или меня… ты-то у нас заводила… Так вот, этих подлых смутьянов схватят и ликвидируют, чтобы другим неповадно было. А землееды скажут, что так нам и надо – сами напросились; потому что наших аргументов никто не услышит. Во всяком случае, на Терре.
    
Вайо стояла на своем.
    
– Революции побеждали не раз. У Ленина была всего лишь горсточка последователей.
    
– Ленин появился, когда возник вакуум власти. Вай, можешь меня поправить, если я ошибаюсь, но революции удавались тогда и только тогда, когда правительства либо загнивали и становились бессильными, либо вообще переставали существовать.
    
– Неправда! Пример – Американская революция!
    
– А разве Юг не был потерян? Нет?
    
– Речь не об этой, а той, что была столетием раньше. У них там трения возникли с Англией, примерно такие же, как сейчас у нас, и они победили!
    
– Ах вот о чем речь! Но разве Англия в то время не была в труднейшем положении? Франция, Испания, Швеция… или Голландия? А также Ирландия. Ирландцы же взбунтовались. О'Келли участвовали в мятеже. Вайо, если тебе удастся заварить кашу на Терре, скажем, войну между Великим Китаем и Северо-Американским Директоратом, или вдруг Пан-Африка решит сбросить бомбы на Европу, я первый скажу, что пора ухлопать Смотрителя и заявить Администрации, что ее время истекло. Но не сегодня!
    
– Ты пессимист!
    
– Нет, реалист. Никогда не был пессимистом. Я слишком лунарь для того, чтобы не поставить все на кон, если есть хоть один шанс выиграть. Докажи, что у нас есть один шанс из десяти, и я пойду ва-банк. Но мне необходим этот шанс! – Я отодвинул стул. – Ну как, наелась?
    
– Да, большое спасибо, товарищ. Замечательно.
    
– Очень рад. Пересядь на кушетку, я уберу стол и тарелки… Нет-нет, не мешай – ты гостья.
    
Я очистил стол, отправил назад посуду, кофе и водку оставил, сложил стол и стулья и повернулся, чтобы продолжить разговор.
    
Она растянулась на кушетке – рот открыт, глаза закрыты, а лицо такое мягкое и совсем детское.
    
Я тихонько вышел в ванную, закрыл дверь. Отдраился на совесть – на душе сразу полегчало. Но сначала простирнул лосины. Пока я нежился в ванне, они уже высохли. По мне так и конец света не беда, если можно помыться да надеть чистую одежку.
    
Вайо все еще спала, в связи с чем возникла проблема. Я взял номер с двумя постелями, чтобы она не волновалась, что я начну к ней приставать. Я-то был не против, но она ясно дала понять, что не хочет. Но кушетку надо было разложить, иначе я не мог постелить себе постель. Попробовать проделать все это тихонько? Поднять Вайо на руки, как сонного ребенка, и уложить на новое место? Я опять отправился в ванную и сменил руку.
    
Потом решил подождать. Над телефоном был колпак-глушитель. Вайо, похоже, крепко спала, а меня снедало беспокойство. Я подошел к телефону, опустил колпак и набрал «Майкрофт-ХХ».
    
– Привет, Майк.
    
– Привет, Ман. Шутки прочел?
    
– Что? Майк, у меня не было ни минутки свободной. Это для тебя минута – прорва времени, для меня она – чик! – и нету. Но я все сделаю, как только будет возможность.
    
– О'кей, Ман. Ты нашел не-дурака, с которым я мог бы поговорить?
    
– Для этого у меня тоже не было времени. Хотя… подожди. – Я посмотрел сквозь колпак на Вайо. В данном случае «не-дурак» означало способность к сопереживанию. Этого у Вайо навалом. Но сумеет ли она подружиться с машиной? Вообще-то, похоже, сумеет. И вдобавок, ей можно доверить; мало того, что мы вместе попали в передрягу, она ведь еще и подпольщица. – Майк, а как ты насчет того, чтобы поговорить с девушкой?
    
– А девушки не дураки?
    
– Некоторые девушки очень даже не дуры, Майк.
    
– Тогда я хотел бы поговорить с девушкой не-дурой, Ман.
    
– Постараюсь организовать. Но сейчас я в затруднительном положении, мне нужна твоя помощь.
    
– Я помогу тебе, Ман.
    
– Спасибо, Майк. Мне надо позвонить домой, но не совсем обычным способом. Ты знаешь, иногда звонки можно проследить и, если Смотритель прикажет, любой телефон может быть поставлен на прослушивание, а все звонки по нему – прослежены.
    
– Ман, ты хочешь, чтобы я поставил на прослушивание твой телефон и проследил бы звонки по нему? Должен тебя проинформировать, что я уже знаю номер твоего домашнего телефона и номер, по которому ты сейчас звонишь.
    
– Нет-нет! Я как раз не хочу, чтобы меня прослушивали и выслеживали! Ты соединишь меня с домом, но так, чтобы линию нельзя было прослушать и засечь, откуда я звоню, даже если тебе дадут такое задание. Можешь ты проделать это, не вызвав подозрений, что программа не сработала?
    
Майк немножко задержался с ответом. Надо думать, таких вопросов ему еще никто не задавал, и ему пришлось проиграть несколько тысяч вариантов, чтобы понять, позволяет ли его контроль над телефонной сетью вытворять подобные фокусы.
    
– Ман, я могу это сделать и сделаю.
    
– Великолепно. Сигнал программы… Если мне понадобится такое соединение, я вызову «Шерлока».
    
– Принято. Шерлок – это мой брат.
    
Год назад я объяснил Майку, откуда взялось его имя. Потом он прочел все рассказы о Шерлоке Холмсе, просканировав микрофильмы из библиотеки Карнеги. Не знаю, что он там понял насчет кровного родства; я не решился спросить.
    
– Отлично. Дай мне «Шерлок» к моему дому.
    
Минутой позже я сказал:
    
– Ма? Это твой любимый муж.
    
– Мануэль, у тебя опять неприятности?
    
Я люблю Ма сильнее, чем любую другую женщину, включая и остальных жен, но она никогда не устает меня воспитывать. Даст Бог, и впредь не перестанет. Я прикинулся обиженным.
    
– У меня? Ты же знаешь меня, Ма.
    
– Вот именно. Ну раз у тебя неприятностей нет, может быть, объяснишь, почему профессор де ла Пас так настойчиво жаждет поговорить с тобой, – он звонил уже трижды, – и почему он хочет связаться с какой-то женщиной со странным именем Вайоминг Нотт, и почему он думает, что она с тобой? Неужели ты завел себе постельную партнершу, Мануэль, а мне ничего не сказал? Милый, у нас в семье полная свобода, но ты же знаешь, я предпочитаю быть в курсе. Просто чтобы избежать неожиданностей.
    
Ма всегда ревнует к другим женщинам (кроме остальных жен), но никогда и ни за что на свете в этом не признается. Я ответил:
    
– Ма, разрази меня гром, нет у меня никакой партнерши!
    
– Ладно. Ты всегда был правдивым мальчуганом. Тогда в чем дело, объясни.
    
– Я спрошу у профессора. – Это не ложь – просто уловка. – Он оставил свой номер?
    
– Нет, сказал, что звонит по автомату.
    
– Хм… Если он снова прорежется, пусть скажет, куда ему позвонить и когда. Я тоже говорю из автомата. – Еще одна уловка. – Между прочим, ты слушала последние известия?
    
– Ты же знаешь, я всегда их слушаю.
    
– Есть что-нибудь новое?
    
– Ничего интересного.
    
– В Луна-Сити все спокойно? Никаких убийств, мятежей и так далее?
    
– Нет, конечно. Только дуэль в Боттом-Эли, но… Мануэль! Ты кого-нибудь убил?
    
– Нет, Ма.
    
(Сломать челюсть еще не значит убить.) Она тяжело перевела дух.
    
– Ты когда-нибудь доведешь меня до инфаркта, милый. Ты помнишь, чему я тебя учила? В нашей семье не принято принимать участие в уличных драках. Если нужно кого-нибудь убить, – а это крайне редкий случай, – вопрос необходимо взвесить и спокойно обсудить в кругу семьи. Там и решим, что да как. Если кого-то нужно ликвидировать, люди должны об этом знать. Пусть даже придется немного подождать, репутация семьи того стоит…
    
– Ма! Да не убивал я никого и даже не собирался! А твою лекцию я уже наизусть знаю.
    
– Пожалуйста, дорогой, не забывай о вежливости.
    
– Прости.
    
– Уже простила. И забыла. Я должна сказать профессору де ла Пасу, чтобы он оставил свой номер? Скажу.
    
– Еще одно. Забудь имя «Вайоминг Нотт». Забудь, что профессор меня спрашивал. Если позвонит кто-то незнакомый или явится лично и спросит обо мне, то ты ничего обо мне не слыхала и не знаешь, где я… Скорее всего, уехал в Новолен. Ни на какие вопросы не отвечай, особенно если явятся ищейки Смотрителя.
    
– За кого ты меня принимаешь?! Мануэль, у тебя неприятности?
    
– Небольшие, и я с ними справлюсь.
    
– Надеюсь!
    
– Расскажу все, когда доберусь до дому. Больше говорить не могу. Люблю. Отключаюсь.
    
– Я тебя тоже люблю, милый. Спокойной ночи.
    
– Спасибо и спи спокойно. Отбой.
    
Ма – удивительный человек. Ее спровадили в Булыжник за то, что она порезала какого-то мужика при обстоятельствах, вызывавших сильное сомнение в ее девичьей невинности. С тех пор она стала ярой противницей насилия и распущенности, хотя фанатичкой ее не назовешь. Готов поспорить, в юности она была огневой девкой, жаль, не довелось нам пообещаться в те времена; но я счастлив, что делю с ней вторую половину ее жизни.
    
Я снова вызвал Майка.
    
– Ты знаешь голос профессора Бернардо да ла Паса?
    
– Знаю, Ман.
    
– Так… Майк, возьми, пожалуйста, на прослушивание столько телефонов в Луна-Сити, сколько можешь, и если услышишь его голос, дай мне знать. Особое внимание удели телефонам-автоматам.
    
Прошло целых две секунды: я задавал Майку задачки, которых он никогда не решал; думаю, ему это нравилось.
    
– Я могу прослушать и идентифицировать все телефоны-автоматы Луна-Сити. Можно еще сделать случайную выборку прочих телефонов.
    
– Хм… Не перегружайся. Послушай его домашний телефон и телефон школы.
    
– Программа выполняется.
    
– Майк, ты самый лучший друг из всех, что у меня были.
    
– Это не шутка, Ман?
    
– Не шутка. Истина.
    
– Я горд… поправка: я горд и счастлив. Ты мой лучший друг, Ман, потому что единственный. А следовательно, никакое сравнение невозможно.
    
– Я позабочусь о том, чтобы у тебя появились новые друзья которые не-дураки. Майк! У тебя есть свободный банк памяти?
    
– Есть, Ман. Емкость десять в восьмой степени битов.
    
– Превосходно. Можешь ты его заблокировать так, чтобы им пользовались только ты и я?
    
– Могу и сделаю. Назови сигнал блокировки.
    
– Э-э-э… «День Бастилии».
    
Это был одновременно и день моего рождения, как объяснил мне профессор де ла Пас несколькими годами раньше.
    
– Банк заблокирован.
    
– Чудненько. У меня есть запись, которую я хотел бы туда поместить. Но сначала… Ты уже завершил набор завтрашнего номера «Ежедневного Лунатика»?
    
– Да, Ман.
    
– Есть там что-нибудь о митинге в Стиляги-Холле?
    
– Ничего, Ман.
    
– А в новостях, транслируемых из города? О мятежах, например?
    
– Ничего, Ман.