1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 

  
   
Мрачный Жнец
  
  
   
Народные танцы широко распространены во всех обитаемых мирах всей множественной вселенной. Они танцуются под синим небом, чтобы отпраздновать оживление почвы, и под холодными звездами, потому что наступила весна и, если повезет, углекислый газ снова растает. Настоятельную необходимость в танцах ощущают как глубоководные существа, никогда не видевшие солнечного света, так и городские жители, чья единственная связь с природой заключается в том, что когда-то они переехали на своей «вольво» овцу.
   
Народные танцы исполняются бородатыми математиками, невинно веселящимися под фальшивые звуки аккордеона, и безжалостными танцовщиками-ниндзя из Нью-Анка, которые при помощи простого носового платка и колокольчика способны творить самые невообразимые, ужасные вещи.
   
Но везде эти танцы танцуются неправильно. За исключением, конечно, Плоского мира, который действительно является плоским и покоится на спинах четырех слонов, путешествующих по космосу на панцире Великого А'Туина, всемирной черепахи. Однако даже здесь настоящие народные танцы можно увидеть лишь в маленькой деревушке, затерявшейся высоко в Овцепикских горах. Строго хранимая и крайне простая тайна народного танца передается из поколения в поколение.
   
В первый день весны в Овцепиках происходят народные гулянья. Привязав к коленям колокольчики и размахивая полами рубах, местные жители исполняют знаменитый народный танец. Многие люди приходят посмотреть на это зрелище. После танца зажаривают быка, и весь праздник считается неплохим семейным времяпрепровождением.
   
Но секрет заключается вовсе не в этом. Есть еще один, тайный танец. Который будет исполнен спустя какое-то время. Что-то тикало, почти как часы. Впрочем, в небе действительно висели часы, мерно отсчитывая свежеотчеканенные секунды. По крайней мере, это выглядело как часы, хотя на самом деле представляло собой их прямую противоположность. На этом циферблате большая стрелка совершала только один оборот.
   
   
Под мрачным небом простирается равнина. Невысокие волны-барханы катятся по ней – эти «волны», если смотреть издалека, напоминают нечто другое, однако, увидев их издалека, вы, несомненно, очень обрадуетесь тому, что предусмотрительно решили не подходить ближе.
   
Три серые фигуры парят над равниной. Их сущность невозможно описать обычным языком. Некоторые люди назвали бы их херувимами, но никакой розовощекостью здесь и не пахло. На самом деле эти существа следили за тем, чтобы сила тяжести работала, а время всегда было отделено от пространства. Можете назвать их ревизорами. Ревизорами действительности. Они разговаривали между собой – но молча, не произнося ни слова. Речь им была ни к чему. Они просто изменяли действительность так, словно произносили слова.
   
– Но такого никогда не случалось. И вообще, получится ли? – сказал один.
   
– Должно получиться. Есть личность. А всякой личности рано или поздно приходит конец. Только силы вечны, – сказал один. В его тоне проскользнуло явное удовольствие.
   
– Кроме того… Возникли отклонения. Всякая личность неизменно порождает отклонения. Хорошо известный факт, – сказал один.
   
– Неужели он где-то плохо сработал? – сказал один.
   
– Такого не случалось, и на этом нам его не поймать, – сказал один.
   
– В том-то и дело. Ведь он – это он. Однако… Плохо то, что начала проявляться личность, а это нельзя запускать. Предположим, сила тяжести вдруг станет личностью. И начнет испытывать к людям нежные чувства – что тогда? – сказал один.
   
– То есть ее притянет к ним, их – к ней, ну и… – сказал один.
   
– Не смешно, – сказал один голосом, который мог показаться еще более холодным, если бы уже не находился на отметке абсолютного нуля.
   
– Извините. Я как-то неудачно пошутил, – сказал один.
   
– Кроме того, он стал сомневаться в своей работе, а такие мысли опасны, – сказал один.
   
– Возразить нечего, – сказал один.
   
– Значит, мы пришли к соглашению? – сказал один.
   
Один, который, казалось, о чем-то задумался, вдруг сказал:
   
– Минуту. Не вы ли только что использовали местоимение «я»? Может, и вы становитесь личностью?
   
– Кто? Мы? – виновато сказал один.
   
– Где личность, там всегда разлад, – сказал один.
   
– Да. Да. Как это верно, – сказал один.
   
– Мы вас прощаем, но впредь будьте осторожнее, – сказал один.
   
– Значит, мы пришли к соглашению? – сказал один.
   
Они посмотрели на лицо Азраила, проступающее на фоне неба. Впрочем, это лицо и было небом. Азраил медленно кивнул.
   
– Отлично. И где все происходит? – спросил один.
   
– Это Плоский мир. Он путешествует по космосу на спине гигантской черепахи, – сказал один.
   
– А, один из этих. Лично я их терпеть не могу, – сказал один.
   
– Ну вот, опять. Вы снова сказали «я», – сказал один.
   
– Нет! Нет! Я никогда не говорил «я»… вот сволочь!
   
Он вспыхнул и сгорел – так улетучивается небольшое облачко пара, мгновенно и без остатка. Почти так же мгновенно на его месте появился другой, как две капли воды походящий на своего предшественника.
   
– Да послужит это уроком. Стать личностью значит обрести конец. А теперь… пойдем, – сказал один. Азраил проводил их взглядом.
   
   
Крайне трудно постичь мысли существа настолько огромного, что в реальном пространстве его длина может быть измерена только световыми годами. Но он развернул свое немыслимо гигантское тело и глазами, в которых бесследно терялись звезды, отыскал среди мириадов других миров тот, что своим видом напоминал тарелку. И который покоился на спинах слонов. Стоящих на панцире черепахи. Плоский мир – мир в себе и зеркало всех прочих миров.
   
Все это выглядело достаточно интересно. Азраилу было скучно, ведь его смена длилась вот уже миллиарды и миллиарды лет.
   
А в этой комнате будущее перетекает в прошлое, протискиваясь сквозь узкий ободок настоящего.
   
Стены уставлены жизнеизмерителями. Не песочными часами, нет, хотя по форме они похожи. И не часами для варки яиц, которые вы можете купить в любой сувенирной лавке, – обычно они прикреплены к дощечке с названием вашего курорта, и надпись эту делал человек, который слыхом не слыхивал о чувстве прекрасного.
   
И вовсе не песок течет внутри жизнеизмерителей. Это секунды, превращающие «быть может» в «уже было».
   
На каждом жизнеизмерителе стоит имя.
   
Комнату заполняют шорохи живущих людей.
   
Представили картину? Замечательно.
   
А теперь добавьте к ней стук костей по камням. Этот стук приближается.
   
Темный силуэт скользит перед вашими глазами и идет дальше, вдоль бесконечных полок с шуршащими сосудами. Стук, стук. Вот часы, верхний сосуд которых почти опустел. Костяные пальцы протягиваются к ним. Снимают с полки. Еще один жизнеизмеритель. Взять с полки. И еще, еще. Взять, взять.
   
Это все работа на один день. Вернее, она была бы рассчитана на один день, если бы дни здесь существовали. Стук, стук, темная тень терпеливо следует вдоль полок. И вдруг в нерешительности останавливается.
   
Странный маленький жизнеизмеритель. Размером не больше наручных часов. Золотой. Но вчера его здесь не было – вернее, не было бы, если бы здесь существовала такая штука, как «вчера».
   
Костяные пальцы смыкаются вокруг жизнеизмерителя и подносят его к свету.
   
Там, небольшими прописными буквами, написано имя.
   
И это имя – «СМЕРТЬ».
   
   
Смерть поставил жизнеизмеритель на место, но потом снова взял его в руку. Внутри колбочек струились песчинки времени. Смерть перевернул измеритель – так, на всякий случай, посмотреть, что будет. Песок продолжал течь, только теперь он падал снизу вверх. Впрочем, иначе и быть не могло.
   
Все это означало только одно. Завтра не будет – пусть даже такой штуки, как «завтра», здесь никогда не существовало.
   
Смерть почувствовал за спиной движение воздуха. Он медленно повернулся:
   
– ПОЧЕМУ? – спросил он у колышущейся в полумраке фигуры.
   
Фигура объяснила.
   
– НО ЭТО… НЕПРАВИЛЬНО.
   
Фигура сказала, что он ошибается, все идет как идет.
   
Ни единый мускул не дрогнул на лице Смерти – просто потому, что мускулов там не было.
   
– Я ПОДАМ АПЕЛЛЯЦИЮ.
   
Фигура сказала, что апелляции не принимаются, уж кто-кто, а он должен это знать. Смерть немного поразмыслил.
   
– Я ВСЕГДА ЧЕСТНО ИСПОЛНЯЛ СВОИ ОБЯЗАННОСТИ. ТАК, КАК СЧИТАЛ НУЖНЫМ, – наконец промолвил он.
   
Фигура подлетела ближе. Она немного напоминала монаха в серой рясе с капюшоном.
   
– Мы знаем, – сказала она. – И поэтому разрешаем тебе оставить лошадь.
   
   
Солнце клонилось к горизонту.
   
Самые недолговечные создания Плоского мира – это мухи-однодневки, они живут не больше двадцати четырех часов. Как раз сейчас две самые старые мухи бесцельно кружили над ручьем с форелью, делясь воспоминаниями с более молодыми мушками, что родились ближе к вечеру.
   
– Да, – мечтательно произнесла одна из них, – такого солнца, как раньше, уже не увидишь.
   
– Вы совершенно правы, – подтвердила вторая муха. – Вот раньше солнце было настоящим. Оно было желтым, а не каким-то там красным, как сейчас.
   
– И оно было выше.
   
– Именно так, именно так.
   
– А личинки и куколки выказывали к старшим куда больше уважения.
   
– Именно так, именно так, – горячо подтвердила другая муха-однодневка.
   
– Это все от неуважения. Думаю, если бы нынешние мухи вели себя как подобает, солнце осталось бы прежним.
   
Молодые мухи-однодневки вежливо слушали старших.
   
– Помню времена, когда вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля, поля… – мечтательно промолвила старая муха.
   
Молодые мухи огляделись.
   
– Но ведь поля никуда не делись, – осмелилась возразить одна, выдержав вежливую паузу.
   
– Раньше поля были куда лучше, – сварливо парировала старая муха.
   
– Вот-вот, – поддержала ее ровесница. – А еще корова, корова была.
   
– А и верно! Верно ведь! Я помню эту корову! Стояла здесь целых… целых сорок, нет, пятьдесят минут! Пегая такая, если память не изменяет.
   
– Да, нынче таких коров уже не увидишь.
   
– Нынче вообще коров не увидишь.
   
– А что такое корова? – поинтересовалась одна из молодых мух.
   
– Вот, вот! – торжествующе воскликнула старая муха. – Вот они, современные однодневки. – Она вдруг замолчала. – Кстати, чем мы занимались, прежде чем зашел разговор о солнце?
   
– Бесцельно кружили над водой, – попыталась подсказать молодая муха.
   
В принципе, так оно и было.
   
– А перед этим?
   
– Э-э… Вы рассказывали нам о Великой Форели.
   
– Да, верно. Форель. Понимаете, если бы вы были хорошими однодневками и правильно кружили над водой…
   
– И с большим уважением относились к старшим, более опытным мухам… – подхватила вторая.
   
– Да, и с большим уважением относились бы к старшим мухам, тогда Великая Форель, быть может…
   
Плюх. Плюх.
   
– Да? – нетерпеливо спросила молодая муха. Ответа не последовало.
   
– Великая Форель – что? – с беспокойством переспросила еще одна молодая муха.
   
Они посмотрели на расходящиеся по воде концентрические круги.
   
– Это святой знак! – воскликнула молодая муха. – Я помню, мне рассказывали о нем! Великий Круг на воде. Это символ Великой Форели!
   
Самая старая из оставшихся мух-однодневок задумчиво взглянула на воду. Она начинала понимать, что, будучи самой старшей, получила право летать как можно ближе к поверхности воды.
   
– Говорят, – сказала муха-однодневка, летавшая выше всех, – что, когда Великая Форель съедает тебя, ты попадаешь в страну, изобилующую… изобилующую… – Мухи-однодневки ничего не едят, потому молодая мушка пребывала в полной растерянности. – Страну, изобилующую водой, – неловко закончила она.
   
– Очень интересно, – произнесла старшая муха.
   
– Там, наверное, так здорово… – сказала самая молодая мушка.
   
– Да? Почему?
   
– Потому что никто не хочет оттуда возвращаться.
   
   
Ну а самые древние обитатели Плоского мира – это знаменитые Считающие Сосны, которые растут высоко-высоко в Овцепикских горах, на самой границе вечных снегов.
   
Считающие Сосны являются одним из немногих известных примеров одолженной эволюции. Большинство видов проходят собственный путь эволюции, каковой назначается им самой природой. Такой путь является наиболее естественным и органичным. Он пребывает в гармонии с загадочными циклами космоса, которые искренне уверены: ничто не может сравниться с миллионами лет, полными разочарований и ошибок, в конце которых вид обретает моральные силы, а в некоторых случаях даже хребет.
   
Возможно, с точки зрения развития видов такой долгий путь оправдан, но с точки зрения развития отдельной особи… Ведь процесс может завершиться созданием обычной свиньи. Жило-было мелкое розовенькое пресмыкающееся, поедало себе корни, надеялось на лучшее – а получилась свинья.
   
В общем, Считающие Сосны постарались избежать всех этих трудностей, предоставив другим растениям эволюционировать вместо них. Семена сосны, оказавшись где-либо на поверхности Диска, немедленно заимствовали у местных растений самый эффективный генетический код и вырастали в то, что наиболее подходит окружающей почве и климату. Местные деревья не успевали и веткой качнуть, как оказывались вытесненными на самые неплодородные земли.
   
А еще Считающие Сосны умеют считать, чем они и прославились. Смутно понимая, что люди определяют возраст Дерева по годичным кольцам, Считающие Сосны решили, что именно поэтому люди и рубят деревья. Придя к такому выводу, Считающие Сосны за одну ночь изменили свой генетический код так, что примерно на уровне человеческих глаз кора стала образовывать светловатые цифры – точный возраст дерева.
   
И за какой-то год практически все сосны были уничтожены предприятиями по производству декоративных номерных табличек; лишь немногие особи сохранились, и то в самых труднодоступных местах.
   
Шесть Считающих Сосен слушали самую старую сосну в своей группе; цифры на грубой коре говорили о том, что ей тридцать одна тысяча семьсот тридцать четыре года. Разговор занял семнадцать лет. Нижеследующая запись является ускоренной версией той беседы.
   
– О, я помню времена, когда полей вообще не было.
   
Сосны обозрели тысячемильный пейзаж. Небо мерцало, как плохо поставленный спецэффект в фильме о путешествиях во времени. Появился снег, задержался на мгновение и тут же растаял.
   
– А что было? – качнулась соседняя сосна.
   
– Лед. Если это можно назвать льдом. Тогда у нас были настоящие ледники. Не такие, как нынче, – задержатся на один сезон, и нет их. О да, те ледники существовали веками.
   
– Что же с ними случилось?
   
– Исчезли.
   
– Куда?
   
– Куда все исчезает. Все куда-то торопится.
   
– Ого. Это было сурово.
   
– Что именно?
   
– Прошедшая зима.
   
– И ты называешь это зимой? Помню, когда я была еще побегом, вот были зимы…
   
И тут дерево исчезло.
   
После короткой паузы, длившейся всего пару лет, одна из сосен проронила:
   
– Вот это да! Она же исчезла! Взяла и исчезла! Только что была рядом и вдруг исчезла!
   
Если бы другие сосны были людьми, они бы принялись неловко переминаться с ноги на ногу.
   
– Так бывает, малыш, – терпеливо проговорила одна из них. – Эта сосна ушла в Лучшее Место[1]. Жаль, хорошее было дерево.
   
Но молодая сосна, которой всего-то было пять тысяч сто одиннадцать лет, никак не желала успокаиваться.
   
– А что это такое – Лучшее Место? – спросила она.
   
– Точно не известно, – ответила вторая сосна и вздрогнула. Но тут как раз налетела буря, так что никто ничего не заметил. – Мы думаем, что оно как-то связано с… опилками.
   
События, длящиеся менее одного дня, сосны не воспринимают, а потому они не слышали стука топоров.
   
   
Ветром Сдумс, самый старый волшебник во всем Незримом Университете, славящемся своими волшебниками, магией и сытными обедами, тоже должен был умереть. Совсем скоро. И он это понимал – по-своему, по-старчески.
   
«Конечно», – размышлял он, направляя кресло-каталку к кабинету, что находился на первом этаже, – «все рано или поздно умирают, даже самый простой человек понимает это. Никто не знает, где он был до того, как родился, но, родившись, почти сразу понимает, что прибыл в эту жизнь с уже прокомпостированным обратным билетом».
   
Волшебники действительно знают. Разумеется, есть и неожиданные смерти, связанные с убийствами, с ножами в спине, но смерть, приходящую потому, что жизнь просто-напросто закончилась… в общем, такого рода смерть волшебники всегда чувствуют загодя. Тебе является предчувствие, что нужно срочно вернуть в библиотеку книги, убедиться в том, что самый лучший костюм выглажен, и занять у друзей как можно больше денег.
   
Сдумсу исполнилось сто тридцать лет, и он вдруг осознал, что большую часть своей жизни был стариком. На самом деле это нечестно. На прошлой неделе он упомянул об этом в Магической зале, но намека никто не понял. А потому никто ничего ему не ответил. И сегодня за обедом с ним почти никто не разговаривал. Даже его так называемые старые друзья. Разве Сдумс просил у них в долг? Ничего подобного, и не пытался. Но все обстояло так, словно все вдруг взяли и забыли о твоем дне рождения. Только еще хуже. Что ж, придется умирать в одиночестве. Всем наплевать на старика Сдумса. Он открыл дверь колесом кресла и попытался нащупать на стоящем рядом столе трутницу.
   
Все изменилось, все. Трутницами сейчас почти никто не пользуется. Люди покупают вонючие желтые спички, которые делают алхимики. Этого Сдумс не одобрял. Огонь – серьезная штука. Нельзя просто так зажигать его, не выказывая никакого уважения. Нынче люди вечно куда-то торопятся… да и огонь уже не такой, как прежде. Да, да, в старые времена огонь был теплее. А сейчас он почти не греет, если прямо в камин не сядешь. Или все дело в дровах? Дрова тоже не те, не из того дерева. Все не так. Все стало каким-то невесомым, расплывчатым. Настоящая жизнь куда-то исчезла. И дни стали короче. Гм-м. Точно, с днями тоже что-то произошло. Они стали короче. Гм-м. Очень странно. Отдельный день, он все длится и длится, целую вечность, но дни в целом проносятся мимо с дикой скоростью, словно куда-то опаздывают. От статридцатилетнего волшебника никому ничего не было нужно, и Сдумс взял в привычку приходить в столовую за два часа до положенного срока, чтобы хоть как-то скоротать время.
   
Бесконечные дни, быстро утекающие прочь. Лишенные всякого смысла. Гм-м. Но не стоит забывать, здравый смысл – он тоже не тот, что прежде.
   
Университетом управляют какие-то мальчишки. В прежние времена им управляли настоящие волшебники, огромные мужчины, сложением похожие на баржи; и думать нельзя было посмотреть на них непочтительно. А потом они куда-то подевались, и Сдумсом стали руководить сопляки, у которых даже зубы не все выпали. Наподобие этого Чудакулли. Сдумс хорошо его помнил. Тощий паренек, лопоухий, никогда не умел правильно вытирать нос, первую ночь в университетском общежитии плакал и звал мамку. Вечно затевал что-то недоброе. Кто-то намедни убеждал Сдумса, что Чудакулли стал аркканцлером. Гм-м. Видать, совсем сумасшедшим его считают.
   
Где же эта чертова трутница? Пальцы… в старые времена и пальцы были нормальными…
   
Кто-то сбросил с лампы покрывало. В руке Сдумса очутился кубок. – Сюрприз!
   
В прихожей у Смерти стояли часы с маятником в виде лезвия, но без стрелок, ибо в доме Смерти нет другого времени, кроме настоящего (есть, конечно, время перед настоящим, но оно тоже настоящее, только чуточку более старое).
   
Маятник в виде лезвия производил неизгладимое впечатление. Если бы Эдгар Аллан По увидел его, то бросил бы свое писательское ремесло и начал жизнь сначала – в качестве комика в третьеразрядном цирке. С едва слышным шуршанием этот маятник отрезал от бекона вечности тонкие ломтики времени.
   
   
Смерть прошел мимо часов и нырнул в мрачный полумрак кабинета. Слуга Альберт ждал его с полотенцем и щетками.
   
– Доброе утро, хозяин.
   
Смерть устало опустился в огромное кресло. Альберт набросил полотенце на его костлявые плечи.
   
– Прекрасный денек сегодня. Впрочем, как всегда, – заметил он, пытаясь завязать светскую беседу.
   
Смерть ничего не сказал.
   
Альберт взмахнул полировочной тряпочкой и откинул капюшон плаща Смерти.
   
– АЛЬБЕРТ.
   
– Хозяин?
   
Смерть вытащил крошечный золотой жизнеизмеритель.
   
– ВИДИШЬ ЭТО?
   
– Да, хозяин. Очень красивый. В жизни ничего подобного не видел. Это чей?
   
– МОЙ.
   
Альберт скосил взгляд на край стола Смерти, туда, где стоял другой жизнеизмеритель, в черном корпусе. В том жизнеизмерителе песка вообще не было.
   
– Но, хозяин, я думал, вот он, твой измеритель.
   
– БЫЛ. ТЕПЕРЬ ЭТОТ. ПОДАРОК ПЕРЕД УХОДОМ НА ПЕНСИЮ. ОТ САМОГО АЗРАИЛА.
   
Альберт присмотрелся к прибору в руках Смерти.
   
– Хозяин, но песок… Он течет.
   
– ИМЕННО.
   
– Это значит… то есть…
   
– ЭТО ЗНАЧИТ, АЛЬБЕРТ, ЧТО В ОДИН ИЗ ДНЕЙ ПЕСОК КОНЧИТСЯ.
   
– Знаю, хозяин… но… ты… Я полагал, Время – это то, что относится ко всем остальным. Только не к тебе, хозяин. – В конце фразы тон Альберта стал почти умоляющим.
   
Смерть отбросил полотенце и встал.
   
– ПОЙДЕМ.
   
– Но, хозяин, ты же Смерть. – На полусогнутых ногах Альберт трусил за высокой фигурой, шагавшей по коридору к конюшне. – Или ты так шутишь? – добавил он с надеждой.
   
– РЕПУТАЦИЯ ШУТНИКА МНЕ НЕ ПРИСУЩА.
   
– Конечно нет, я вовсе не хотел обидеть тебя, хозяин. Но послушай, ты ведь не можешь умереть, потому что ты и есть Смерть, и если ты случишься сам с собой, то уподобишься змее, которая укусила себя за хвост…
   
– ТЕМ НЕ МЕНЕЕ Я УМРУ. АПЕЛЛЯЦИЯ НЕВОЗМОЖНА.
   
– А что будет со мной? – Голос Альберта сверкал ужасом, подобно острой кромке ножа.
   
– ПОЯВИТСЯ НОВЫЙ СМЕРТЬ. Альберт вытянулся:
   
– Вряд ли я уживусь с новым хозяином.
   
– ТОГДА ВОЗВРАЩАЙСЯ В МИР, Я ДАМ ТЕБЕ ДЕНЬГИ. ТЫ, АЛЬБЕРТ, БЫЛ ХОРОШИМ СЛУГОЙ.
   
– Но если я вернусь…
   
– ДА, – кивнул Смерть, – ТЫ УМРЕШЬ.
   
   
В полумраке конюшни бледная лошадь Смерти подняла голову от овса и приветственно заржала. Лошадь звали Бинки. То была настоящая лошадь. В прошлом Смерть пробовал использовать огненных коней и скелеты, но нашел их крайне непрактичными – в особенности огненных скакунов, которые имели привычку поджигать собственную подстилку, а потом с дурацким видом торчать посреди пожара, в то время как их хозяин тушил огонь.
   
Смерть снял с крючка седло и посмотрел на Альберта, который переживал острый приступ угрызений совести. Тысячу лет назад, вместо того чтобы умереть, Альберт выбрал служение Смерти. На самом деле бессмертным он не был. Просто действительное время в царстве Смерти было запрещено. Существовало только постоянно изменяющееся «сейчас», которое длилось и длилось. Реального времени у Альберта оставалось всего два месяца, и он бережно хранил каждый свой день, словно драгоценные слитки золота.
   
– Я… – начал он. – То есть…
   
– ТЫ БОИШЬСЯ УМЕРЕТЬ?
   
– Дело вовсе не в том, что я не хочу… О нет, я всегда… Видишь ли, жизнь – это привычка, от которой так тяжело отказываться…
   
Смерть с интересом смотрел на Альберта – так, словно наблюдал за жуком, который упал на спину и не может перевернуться.
   
Наконец бормотание Альберта стихло.
   
– ПОНИМАЮ, – кивнул Смерть, снимая со стены уздечку Бинки.
   
– Но тебя это совсем не беспокоит! Ты действительно умрешь?
   
– ДА. ЭТО БУДЕТ ПРЕВОСХОДНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ.
   
– Правда? И ты совсем-совсем не боишься?
   
– Я НЕ УМЕЮ БОЯТЬСЯ.
   
– Могу научить, – предложил Альберт.
   
– НЕТ, ХОЧЕТСЯ НАУЧИТЬСЯ САМОМУ. НАКОНЕЦ-ТО У МЕНЯ ПОЯВИТСЯ СОБСТВЕННЫЙ ОПЫТ.
   
– Хозяин… А если ты уйдешь, откуда возьмется…
   
– НОВЫЙ СМЕРТЬ БУДЕТ РОЖДЕН УМАМИ ЖИВУЩИХ, АЛЬБЕРТ.
   
– О, – Альберт, казалось, испытал некоторое облегчение. – Значит, тебе не известно, как он будет выглядеть?
   
– НЕТ.
   
– Быть может, мне стоит сделать небольшую уборку, составить инвентарную ведомость и все такое прочее…
   
– НЕПЛОХАЯ МЫСЛЬ, – как можно вежливее ответил Смерть. – КОГДА Я ПОЗНАКОМЛЮСЬ С НОВЫМ СМЕРТЬЮ, ИСКРЕННЕ ПОРЕКОМЕНДУЮ ЕМУ ТЕБЯ.
   
– О? Стало быть, ты его увидишь?
   
– ДА. А СЕЙЧАС МНЕ ПОРА.
   
– Так скоро?
   
– КОНЕЧНО. НЕ ХОЧУ ТЕРЯТЬ ВРЕМЯ. – Смерть подтянул седло и с гордым видом сунул под крючковатый нос Альберта крошечные часы.
   
– ВИДИШЬ? У МЕНЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ. НАКОНЕЦ-ТО У МЕНЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ!
   
Альберт боязливо отступил.
   
– А теперь, когда оно у тебя появилось, что ты с ним будешь делать? – спросил он.
   
Смерть сел на лошадь.
   
– БУДУ ЕГО ТРАТИТЬ.
   
   
Вечеринка была в самом разгаре. Транспарант с надписью «Пращай наш Сдумс 130 лет ва славе» немного поник от стоящей в комнате жары. События дошли до той точки, когда из выпивки остался только пунш, а из закусок – подозрительный желтый соус и маисовые лепешки весьма сомнительного вида, но всем уже было наплевать. Волшебники общались с неестественной веселостью людей, видевших друг друга весь день и вынужденных видеть друг друга весь вечер.
   
Ветром Сдумс в смешной шляпе сидел на почетном месте с огромным бокалом рома в руке. Он был близок к тому, чтобы разрыдаться от нахлынувших чувств.
   
– Настоящая Прощальная вечеринка! – не переставая бормотал он. – Их не было с тех пор, как Нас Покинул Сатана Хоксол, – почему-то эти слова сами собой произносились с большой буквы. – А случилось это, гм-м, в год Угрожающей, гм-м, Морской Свиньи. Я уж думал, нынче и не умеют устраивать подобные вечеринки.
   
– Это библиотекарь, он разузнал все детали, – сказал казначей, указав на огромного орангутана, который пытался дуть в пищалку. – И даже сделал банановый соус. Надеюсь, кто-нибудь его скоро попробует.
   
Он наклонился.
   
– Еще картофельного салата? – спросил он нарочито громким голосом, которым обычно говорят со слабоумными и стариками.
   
Сдумс поднес трясущуюся ладонь к уху.
   
– Что?
   
– Еще! Салату! Сдумс?
   
– Нет, благодарю.
   
– Может, сосисок?
   
– Что?
   
– Сосисок!
   
– У меня от них ужасно пучит живот. – Сдумс подумал немного и взял пять штук.
   
– Слушай, – прокричал казначей, – а ты случаем не знаешь, когда все должно… ну, это?…
   
– Что?
   
– Когда?!
   
– В полдесятого, – ответил Сдумс невнятно, хотя и быстро.
   
– Чудесно, – кивнул казначей, – значит, вечер у тебя остается… э-э… свободным.
   
Сдумс принялся рыться в ужасных закромах кресла-каталки – кладбища старых подушек, зачитанных книг и древних недососанных леденцов. Наконец он отыскал там маленькую книжку в зеленой обложке и сунул ее в руки казначею.
   
Казначей перевернул ее. На обложке были накарябаны слова: «Ветром Сдумс Ево Днивник». Шкуркой бекона было заложено сегодняшнее число.
   
В графе «Что сделать» корявым почерком было выведено: «Умиреть».
   
Казначей не удержался и перевернул страницу. Да. На завтра в графе «Что сделать» было намечено: «Радится». Взгляд казначея скользнул в сторону, на стоящий у стены небольшой столик. Несмотря на то что в комнате было полно народу, место рядом со столиком оставалось пустым, словно являлось чьей-то частной собственностью, куда никто не решался вторгаться.
   
Касаемо этого столика для Прощальных вечеринок существовали специальные инструкции. Скатерть должна быть черной с вышитыми на ней волшебными рунами, на столике должны стоять бокал вина и блюдо с лучшими закусками. После продолжительного обсуждения волшебники решили добавить к набору пару комиксов.
   
Вид у всех без исключения волшебников был выжидающий.
   
Казначей достал часы и открыл крышку.
   
Это были новомодные карманные часы со стрелками. Стрелки указывали на четверть десятого. Казначей потряс часы. Под цифрой «12» распахнулась крошечная дверка, из которой высунулась голова еще более крошечного демона.
   
– Эй, папаша, завязывай, – рявкнул бес. – Быстрей крутить педали не могу.
   
Казначей закрыл часы и в отчаянии огляделся. Волшебники ловко избегали приближаться к креслу Сдумса. Казначей понял, что вежливый разговор придется поддерживать ему. Он поразмыслил над возможными темами для беседы. Все они представляли определенные проблемы. Выбраться из этой ситуации помог ему сам Ветром Сдумс.
   
– Честно говоря, я подумываю о том, чтобы вернуться женщиной, – заметил он.
   
Казначей несколько раз открыл и закрыл рот.
   
– Даже надеюсь на это, – продолжил Сдумс. – Думаю, будет очень весело.
   
Казначей в отчаянии перебрал свой достаточно ограниченный набор вежливых фраз, касающихся женщин, и наклонился к узловатому уху Сдумса.
   
– А не слишком ли это связано со стиркой? – наугад ляпнул он. – С заправкой постелей, со всякой там возней на кухне?…
   
– Ну, лично я намереваюсь вести несколько иную жизнь, – твердо заявил Сдумс.
   
Казначей предпочел промолчать. Аркканцлер постучал ложкой по столу.
   
– Братья, – начал он, выбрав момент, когда в комнате воцарилось некое подобие тишины.
   
Его реплика вызвала громкий и нестройный хор выкриков.
   
– …Как всем вам, наверное, известно, мы собрались сегодня, чтобы отметить, э-э, отставку, – нервный смех, – нашего старого друга и коллеги Ветром Сдумса. И знаете что? Когда я посмотрел на сидящего здесь старину Сдумса, мне на ум вдруг пришла старая история о корове, у которой было три деревянных ноги. В общем, жила-была корова…
   
Казначей позволил себе отвлечься. Он знал этот анекдот. В самый кульминационный момент аркканцлер всегда начинал путаться и надолго терял мысль. К тому же казначея сейчас занимали совсем другие проблемы. Он все время посматривал на маленький столик.
   
Казначей был добрым человеком, хотя и немного нервным, и очень любил свою работу. Кроме того, никто из волшебников на нее не претендовал. Многие хотели стать, например, аркканцлером или возглавить один из восьми волшебных орденов, но практически никто не испытывал ни малейшего желания просиживать часами в пыльном кабинете, шелестеть бумажками и заниматься арифметикой. Все университетские бумаги имели тенденцию скапливаться в кабинете казначея, и это означало, что ложился спать он усталым, но, по крайней мере, спал крепко и ему не приходилось каждую ночь вылавливать из своей ночной рубашки скорпионов, подброшенных неизвестным доброжелателем.
   
Убийство волшебника более высокой степени было признанным способом продвижения по службе. Однако пойти на убийство казначея мог только тот человек, который получает тихое наслаждение от ровных колонок цифр, а такие люди редко решаются на столь радикальные меры[2].
   
Казначей вспомнил свое раннее детство в Овцепикских горах, как они с сестрой оставляли Санта Хрякусу стакан вина и сладкий пирог в канун каждой Ночи Всех Пустых. Тогда жизнь была другой. Тогда казначей был гораздо моложе, многого не знал и, вероятно, был намного счастливее.
   
Например, он даже не догадывался, что станет волшебником и вместе с другими волшебниками будет оставлять бокал вина, кусок торта, куриный рулет довольно сомнительного вида и бумажный смешной колпак для…
   
…Для того, кто должен прийти. Когда он был маленьким мальчиком, в канун Ночи Всех Пустых устраивали праздник, который всегда проходил одинаково. Когда все дети едва не теряли сознание от перевозбуждения, один из взрослых вдруг говорил насмешливо: – Кажется, у нас сегодня будет особый гость! Именно в этот момент за окном раздавался подозрительный звон свиных колокольчиков и в дом входил…
   
…И в дом входил…
   
Казначей потряс головой. Обычно это был чей-нибудь дедушка, нацепивший фальшивые усы. Веселый старикан с полным мешком игрушек. Он отряхивал снег с сапог, а потом начинал раздавать подарки. Но сегодня…
   
Конечно, старина Сдумс чувствует себя совсем иначе. После ста тридцати лет жизни смерть, должно быть, обладает определенной привлекательностью. В тебе начинает пробуждаться интерес: а что будет дальше?
   
Запутанный анекдот аркканцлера наконец подошел к мучительному завершению. Собравшиеся волшебники подобострастно захихикали, а потом попытались понять, в чем же соль.
   
Казначей незаметно взглянул на часы. Двадцать минут десятого.
   
Ветром Сдумс толкнул речь. Она была длинной, бессвязной и посвященной добрым старым временам. Могло показаться, что он обращается к своим друзьям, умершим по крайней мере лет пятьдесят назад. Однако никто из волшебников не возражал, потому что со временем у всех выработалась устойчивая привычка не слушать старика Сдумса.
   
Казначей не мог оторвать глаз от часов. Изнутри доносился скрип педалей – это демон терпеливо двигался к бесконечности.
   
Двадцать пять минут.
   
«Интересно, как все произойдет?» – подумал казначей. С улицы должен послышаться – «Кажется, у нас сегодня будет особый гость» – стук копыт…
   
Дверь действительно откроется, или Он пройдет прямо сквозь нее? Глупый вопрос. Он славился своей способностью проникать в закрытые помещения – особенно в закрытые помещения, если поразмыслить логически. Понадежней спрячьтесь, заткните все дырочки до единой и ждите – вскоре Он обязательно явится за вами.
   
И все же казначей надеялся, что Он войдет через дверь, как самый обычный человек. Нервы казначея и так уже звенели, как струны. Разговоры становились все тише. Казначей заметил, что еще несколько волшебников выжидающе поглядывают на дверь.
   
Сдумс очутился в центре постепенно расширяющейся окружности. О нет, специально его никто не избегал, это броуновское движение всех от него отдаляло.
   
Волшебники способны видеть Смерть. И когда умирает волшебник, Смерть является за ним лично, дабы проводить его в загробную жизнь. «Интересно, неужели это можно счесть привилегией?» – рассеянно подумал казначей.
   
– И куда вы все так уставились? – бодро воскликнул Сдумс.
   
Казначей открыл часы. Крышка под цифрой «12» распахнулась.
   
– Может, завяжешь меня трясти? – возмущенно пискнул бес. – Я все время сбиваюсь со счета.
   
– Извини, – тихо прошептал казначей. Девять часов двадцать девять минут. Аркканцлер шагнул вперед.
   
– Пока, Сдумс, – сказал он, пожимая высохшую руку старика. – Нам будет тебя не хватать.
   
– Даже не знаю, и как мы без тебя справимся… – с благодарностью добавил казначей.
   
– Счастья тебе в другой жизни, – проговорил декан. – Заскакивай, когда будешь проходить мимо. Если, конечно, вспомнишь, кем ты был.
   
– Тебя здесь всегда ждут, правда-правда, – прочувствованно изрек аркканцлер.
   
Ветром Сдумс вежливо кивнул. Он ни слова не слышал из того, что они говорили, но по привычке кивал.
   
Все волшебники, как один, повернулись к двери. Крышечка под цифрой «12» снова открылась.
   
– Бим-бом, бим-бом, – проверещал демон. – Бимли-бимли-бом-бим-бим.
   
– Что-что? – испуганно переспросил казначей.
   
– Половина десятого! – рявкнул бес.
   
Все волшебники с несколько осуждающим видом повернулись к Ветром Сдумсу.
   
– Ну и чего вы таращитесь? – осведомился он.
   
Стрелки на часах со скрипом двинулись дальше.
   
– Ты как себя чувствуешь? – громко спросил декан.
   
– Отлично, отлично, как никогда, – ответил Сдумс. – Передайте-ка сюда ром.
   
На глазах у изумленных волшебников он щедро плеснул в свой бокал из бутылки.
   
– Э-э, ты бы не слишком увлекался… – немного нервничая, заметил декан.
   
– За здоровье! – провозгласил тост Ветром Сдумс.
   
Аркканцлер постучал пальцами по столу.
   
– Слушай, Сдумс, – сказал он, – ты абсолютно уверен?…
   
Но Сдумса уже понесло:
   
– А этих залепешек не осталось? Не то чтобы я считал их нормальной пищей. Что особенного в сухих грязных корках? Я бы сейчас не отказался от знаменитого мясного пирога господина Достабля…
   
И тут он умер.
   
Аркканцлер обвел взглядом волшебников, подошел к креслу-каталке и проверил пульс на синих венах запястья. Покачал головой.
   
– Хотел бы и я так уйти… – растроганно произнес декан.
   
– Как? Бормоча что-то о мясных пирогах? – спросил казначей.
   
– Нет. С опозданием.
   
– Погодите, погодите, – воскликнул аркканцлер. – Это ведь все неправильно. В соответствии с традицией, если умирает волшебник, Смерть должен сам явиться за…
   
– Возможно, Он был занят, – торопливо объяснил казначей.
   
– Верно, – согласился декан. – Мне сказали, что из Щеботана движется серьезная эпидемия гриппа.
   
– И та буря прошлой ночью… – добавил профессор современного руносложения. – Полагаю, кораблей погибло не один и не два.
   
– Кроме того, сейчас весна, с гор сходят лавины.
   
– И чума.
   
Аркканцлер задумчиво почесал в бороде.
   
– Гм-м, – промолвил он.
   
Из всех созданий в мире только тролли считают, что живые существа передвигаются по Времени задом наперед. Среди троллей ходит даже такая поговорка: если прошлое известно, а будущее скрыто, значит, вы смотрите не в ту сторону. Все живое движется по жизни от конца к началу… Очень интересная идея, особенно если учитывать, что она была высказана существами, которые большую часть времени стучат друг друга камнями по голове.
   
Как бы то ни было, Время свойственно только живым.
   
   
Смерть галопом несся сквозь густые черные тучи. Теперь у него тоже было Время. Время его жизни.
   
Ветром Сдумс вглядывался в темноту.
   
– Привет, – крикнул он. – Приве-ет! Есть здесь кто-нибудь? Эй!
   
Издалека донесся какой-то жалкий звук, похожий на свист ветра в конце туннеля.
   
– Выходи, выходи, кем бы ты ни был, – позвал Сдумс дрожащим от восторга голосом. – Не бойся. Честно говоря, мне самому не терпится умереть.
   
Он хлопнул в свои призрачные ладони и с натянутым воодушевлением потер их.
   
– Давай, двигайся. Пора начинать новую жизнь.
   
Темнота оставалось бесстрастной. У нее не было формы, она не издавала звуков. Это была пустота без формы. Дух Ветром Сдумса подлетел к краю тьмы.
   
– Проклятье, это еще что за шутки? – покачав головой, пробормотал он. – Разве так поступают?
   
Немножко поболтавшись по округе, дух направился к единственному известному ему дому, потому что больше направиться было некуда. Этот дом он занимал в течение ста тридцати лет. Дом, правда, не ожидал его возвращения и начал сопротивляться. Нужно быть очень настойчивым или очень сильным, чтобы сломить такое сопротивление, но Ветром Сдумс не зря почти целый век был волшебником. Кроме того, это походило на взлом собственного дома, своей старой собственности, где ты жил долгие годы. Кто-кто, а ты всегда знаешь, где неплотно прикрыта твоя метафорическая форточка.
   
Короче говоря, Ветром Сдумс вернулся в Ветром Сдумса.
   
Волшебники не верят в богов. Примерно так же, как большинство людей не видят необходимости верить, скажем, в столы. Люди знают, что столы существуют, знают, что существование это оправданно и столы занимают определенное место в хорошо организованной вселенной. Люди просто не видят никакой необходимости в том, чтобы ходить кругами и приговаривать: «О великий стол, без тебя я – ничто». В любом случае, либо боги существуют – вне зависимости от того, верите вы в них или нет, – либо они существуют в качестве функции веры. Так что на всякие частности можно не обращать внимания. А хочется преклонить голову – всегда пожалуйста.
   
Тем не менее в Главном зале Университета стояла часовенка – хоть волшебники и придерживались описанной выше философии, успеха в магическом ремесле ты никогда не достигнешь, если будешь задирать нос перед богами. Пусть даже эти боги существуют лишь в эфирном и метафорическом смысле. Да, волшебники в богов не верят, но им прекрасно известно: в богов верят сами боги.
   
Сейчас в часовенке лежало тело Ветром Сдумса. Тридцать лет назад во время похорон Благонрава «Веселого Шутника» Сосса произошел крайне неприятный инцидент, и с тех пор Университет постановил: в течение двадцати четырех часов после явления Смерти обеспечивать к телу покойного беспрепятственный доступ всякому желающему.
   
Тело Ветром Сдумса открыло глаза. Две монеты, придерживавшие веки, со звоном упали на каменный пол.
   
Скрещенные на груди руки расцепились.
   
Сдумс поднял голову. Какой идиот положил ему на живот лилию?
   
Он посмотрел по сторонам. По обе стороны от его лица стояли свечи.
   
Он приподнял голову.
   
Еще две свечи стояли в ногах.
   
«Спасибо тебе, старина Сосс, – с благодарностью подумал Сдумс. – Если бы не ты, обсматривал бы я сейчас изнутри дешевый сосновый гроб».
   
«Самое смешное, – подумал он потом, – что я очень ясно и четко соображаю. Здорово!»
   
Сдумс лежал и ощущал, как дух заполняет тело, словно сверкающий расплавленный металл вливается в пустую форму. Раскаленные добела мысли обожгли темную пустоту мозга и заставили ленивые нейроны пошевеливаться.
   
«Никогда себя так не чувствовал. Даже когда был живым.
   
Но я не мертв.
   
Не совсем живой и не совсем мертвый.
   
Типа неживой.
   
Или немертвый. Неужели я превратился в умертвие?
   
О боги…»
   
Он принял вертикальное положение. Мышцы, которые последние семьдесят или восемьдесят лет наотрез отказывались работать, переключились на ускоренную передачу. Впервые за всю жизнь (тут же поправившись, Сдумс решил называть это «периодом существования») тело Ветром Сдумса целиком и полностью подчинялось своему хозяину. Дух Ветром Сдумса не собирался церемониться с какой-то там грудой мышц.
   
Тело встало. Коленные суставы попытались было воспротивиться, но шансов отразить стремительную атаку силы воли у них было не больше, чем у больного комара, попробовавшего сразиться с газовой горелкой.
   
Дверь в часовню была заперта, но Сдумс быстро понял, что малейшего усилия вполне хватит, чтобы выдрать из дерева замок и оставить рельефные отпечатки пальцев на металлической дверной ручке.
   
– О боги, – еще раз пробормотал он.
   
Он направил свое тело в коридор. Звон столовых приборов и приглушенные голоса предполагали, что неподалеку свершается один из четырех ежедневных приемов пищи, которые так свято чтились в Университете.
   
«Интересно, разрешается ли тебе есть, если ты мертвый? – задумался Сдумс. – Скорее всего нет».
   
Кстати, а способен ли он есть? Дело не в том, что он еще не успел проголодаться. Просто… его мозг функционировал, а ходьба, всякого рода движения – это всего лишь сокращение определенных мышц… Но как работает желудок?
   
Сдумс вдруг стал понимать, что мозг может думать себе все что угодно, но человеческое тело ему не подвластно. На самом деле оно управляется множеством сложных автоматических систем, которые жужжат и пощелкивают. Настройка тела столь точна, что ощущаешь ее, только когда что-нибудь выходит из строя.
   
Удобно устроившись в зале управления, который располагался в черепной коробке, Сдумс принялся исследовать свое тело. Бесшумная химическая фабрика печени привела его в отчаяние – примерно так же смотрел бы изготовитель байдарки на компьютерный пульт управления супертанкера. А ведь ему еще предстоит овладеть почечным контролем. Ну а селезенка? Что вообще это такое? И как заставить ее работать?
   
Сердце его упало.
   
Кстати, сердце…
   
– О боги… – в который раз пробормотал Сдумс и прислонился к стене.
   
Оно-то как работает? Он обследовал наиболее перспективные нервы. Что там нужно… систолические… или диастолические… систолические… или диастолические?… А еще легкие…
   
Подобно жонглеру, вращающему восемнадцать тарелок одновременно, подобно человеку, пытающемуся запрограммировать видеомагнитофон по инструкции, переведенной с японского на голландский корейским сборщиком риса, – подобно человеку, впервые в жизни узнающему, что такое полный самоконтроль, Ветром Сдумс нетвердой походкой двинулся вперед.
   
В Незримом Университете обильной, сытной пище придавалось огромное значение. В один голос все волшебники утверждали: нельзя ждать от человека серьезного волшебства, если предварительно не накормить его супом, рыбой, дичью, несколькими огромными мясными блюдами, пирогом или парой, чем-нибудь большим и пышным с кремом, чем-нибудь пряным на тосте, фруктами, орехами и чем-нибудь сладким с кирпич толщиной под три-четыре чашки кофе. Человек должен всегда чувствовать уверенность в собственном желудке. Не менее важна и регулярность приема пищи. Все это придает жизни осмысленность.
   
Но к казначею это не относилось. Ел он немного, а жил за счет нервов. К тому же он считал, что страдает жутким ожирением, потому что, глядя в зеркало, каждый раз видел там толстяка. Хотя это был стоящий за его спиной и орущий на него аркканцлер.
   
И несчастливая судьба казначея проявилась еще раз в том, что именно он сидел напротив двери, когда ее выбил Ветром Сдумс, посчитавший, что так будет проще, чем возиться с ручками.
   
Казначей подавился деревянной ложкой. Волшебники развернулись на своих скамьях.
   
На то, чтобы разобраться с управлением голосовыми связками, языком и губами, ушло некоторое время. Ветром Сдумс молча стоял и качался из стороны в сторону.
   
– Думаю, немного вина я сумею переварить, – наконец изрек он.
   
Первым опомнился аркканцлер.
   
– Сдумс! – воскликнул он. – А мы думали, ты умер!
   
И тут же сам признал, что фраза получилась не слишком удачной. Обычно людей не кладут на покойницкий стол, не ставят вокруг них свечи и не осыпают лилиями только потому, что создалось впечатление, будто у них разболелась голова и им захотелось с полчасика полежать.
   
Сдумс сделал несколько шагов вперед. Волшебники, отпихивая друг друга, попытались убраться с его дороги.
   
– Я и есть мертвый. Вот ведь дурень, даром что молодой, – пробормотал он. – Думаешь, я всегда так выглядел? Вокруг меня одни придурки. – Он обвел сердитым взглядом всех присутствующих волшебников. – Кто-нибудь знает, для чего нужна селезенка?
   
Сдумс подошел к столу и даже сумел сесть.
   
– Наверное, тут как-то замешано пищеварение, – сказал он. – Самое смешное, можно целую жизнь прожить, эта штука будет себе тикать, бурчать, заниматься своими делами, а ты так и не поймешь, на кой черт она тебе была нужна. Бывает, лежишь ночью и слышишь: «буль-буль-уррррр». Для тебя это просто бурчание желудка, но кто знает, что за сложные химические процессы протекают в тебе в это самое время. Ведь поистине чудесно, замечательно и…
   
– Ты восстал из мертвых? – наконец обрел дар речи казначей.
   
– Об этом я никого не просил, – раздраженно ответил покойный Ветром Сдумс, глядя на тарелки и размышляя, как, черт побери, это все может усваиваться и превращаться в Ветром Сдумсов. – Я вернулся только потому, что больше идти было некуда. Неужели я выгляжу так, словно очень рад вас всех видеть?
   
– Но… но… – запинаясь, проговорил аркканцлер. – А как же… ну… тот мрачный парень с черепом и косой…
   
– Мы разминулись, – коротко ответил Ветром Сдумс, разглядывая блюда на столе. – Знаешь, это неумирание так выводит из себя…
   
Над его головой волшебники обменивались отчаянными сигналами. Сдумс свирепо посмотрел на них.
   
– Не думайте, что я не вижу, как вы там машете руками, – сказал Сдумс.
   
И сам удивился правдивости своих слов. Глаза, которые последние шестьдесят лет видели окружающий мир сквозь какую-то бледную, мутную пелену, стали работать как превосходный оптический прибор.
   
Умы волшебников Незримого Университета занимали две группы мыслей. Большая часть волшебников думала: «Это просто ужасно, неужели это действительно старина Сдумс, а ведь он был таким милым старикашкой. И как мы теперь избавимся от него? Как бы нам от него избавиться?»
   
Тогда как мысли, которые обрабатывал сверкающий огнями и жужжащий пульт управления Ветром Сдумса, заключались в следующем: «Все верно. Жизнь после смерти есть. И она ничем не отличается от жизни до смерти. Это все мое клятое „везение“…»
   
– Ну, – сказал он. – И что вы теперь будете делать?
   
Прошло пять минут. С полдюжины старших волшебников бежали вслед за шагавшим по коридору аркканцлером. Мантия аркканцлера грозно развевалась. Разговор проистекал примерно следующим образом:
   
– Это явно Сдумс! Он даже говорит так же!
   
– Да нет, не Сдумс это. Старик Сдумс был значительно старше!
   
– Старше? Он же мертв, куда уж старше?!
   
– Он сказал, что хочет вернуться в старую спальню, и я не понимаю, почему я должен уступать ее…
   
– Ты видел его глаза? Как буравчики!
   
– Да? Что? Что ты имеешь в виду? Буравчики? По-моему, в кулинарии на Цепной есть такие пирожные, кстати, очень вкусно…
   
– Я имею в виду, они пронзают тебя насквозь! …У меня чудесный вид из окна на сад, я перенес все вещи, это несправедливо…
   
– Когда-нибудь такое случалось?
   
– Ну, был старина Сосс…
   
– Верно, но он же по-настоящему не умирал. Просто вымазал зеленой краской лицо, а потом откинул крышку гроба да как заорет: «Сюрприз, сюрприз!…»
   
– Кто-кто, а зомби в Университет еще не наведывались.
   
– А он – зомби?
   
– Думаю, да…
   
– Значит, он будет стучать в барабаны и круглую ночь плясать?
   
– А что, зомби именно этим и занимаются?
   
– Кто? Старина Сдумс? Нет, это не в его натуре. При жизни он терпеть не мог всякие пляски…
   
– Знаете, что я скажу? Никогда не доверяйте богам вуду. Нельзя верить богу, который все время улыбается и носит цилиндр. Лично я придерживаюсь в жизни именно этого принципа.
   
– Да будь я проклят, если уступлю свою спальню какому-то зомби. И это после стольких лет ожидания…
   
– Да? Забавные у тебя принципы.
   
Сдумс неторопливо разбирался в собственной голове. Довольно странно. Сейчас он был мертв, или не жив, или как там еще, а ум функционировал лучше некуда. При жизни такого не случалось. Контролировать тело тоже становилось все легче. Об органах дыхания можно было не волноваться, селезенка каким-то образом заработала, органы чувств слышали, видели, обоняли и так далее. Правда, некоторую загадку по-прежнему представляли органы пищеварения. Он посмотрел на свое отражение в серебряном блюде.
   
Выглядел Сдумс все таким же мертвым. Бледное лицо, красные мешки под глазами. Мертвое тело. Работающее, но тем не менее мертвое. Это разве честно? Где справедливость? Где достойное вознаграждение за искреннюю веру в реинкарнацию на протяжении долгих ста тридцати лет? Возвращаешься к жизни трупом – вот она, награда?
   
Неудивительно, что мертвецов по большей части считают довольно злобными тварями. О да, должно было случиться нечто чудесное. Если рассматривать отдаленное будущее, конечно. Если же рассматривать ближайшие или среднеудаленные перспективы, то должно было произойти нечто абсолютно ужасное. Примерно такая же разница существует между наблюдением за прекрасной новой звездой, появившейся на зимнем небе, и нахождением рядом со сверхновой. Между рассматриванием капелек утренней росы на тончайших нитях паутины и попаданием в эту сеть в виде мухи.
   
При нормальном течении событий это бы не произошло еще много-много тысяч лет. Но сейчас оно должно было произойти. И начаться все должно было в давно заброшенном, покрытом пылью шкафу, спрятанном в полуразрушенном подвале. А подвал тот находился в Тенях – в наиболее старом, самом опасном квартале Анк-Морпорка.
   
Плюх.
   
Звук был мягким, словно первая капля дождя упала на вековой слой пыли.
   
– Может, пустить по его гробу черную кошку?
   
– У него же нет гроба! – взвыл казначей, чьи отношения с рассудком не отличались крепостью уз.
   
– Хорошо, значит, купим ему хороший, новый гроб, а затем заставим кошку пройти по нему.
   
– Нет, нет, это глупо, надо заставить его перейти через бегущую воду.
   
– Что?
   
– Бегущая вода. Мертвецы ее на дух не переносят.
   
Собравшиеся в кабинете аркканцлера волшебники с глубоким интересом изучили это предложение.
   
– Ты уверен? – спросил декан.
   
– Хорошо известный факт, – небрежно ответил профессор современного руносложения.
   
– Интересное предположение… – с сомнением в голосе произнес декан.
   
– С ней ему ни за что не справиться!
   
– А где мы возьмем бегающую воду?
   
– Не бегающую. Бегущую. Проточную. Река там, озеро, – быстро объяснил профессор современного руносложения. – Мы должны заставить его пройти по проточной воде. Мертвые этого не умеют.
   
– Я тоже не умею ходить по воде, – сказал декан.
   
– И он тоже! И он мертвец! Кругом мертвецы! – завопил казначей, слегка утративший связь с реальностью.
   
– Не дразни его. Видишь, человеку плохо. – Профессор успокаивающе похлопал трясущегося казначея по спине.
   
– Но я и в самом деле не умею ходить по воде, – стоял на своем декан. – Я тут же утону.
   
– Я не имел в виду, что нужно ходить прямо по воде. Мертвецы не могут пересечь речку или ручей даже по мосту.
   
– А он один такой? – осведомился профессор. – Или у нас начнется эпидемия?
   
Аркканцлер забарабанил пальцами по столу.
   
– Это крайне негигиенично, когда мертвые везде болтаются… – заметил он.
   
Все замолчали. Такая мысль никому не приходила в голову, но Наверн Чудакулли был именно тем человеком, кто мог до этого додуматься.
   
Наверн Чудакулли был либо лучшим, либо худшим – в зависимости от вашей точки зрения – аркканцлером Незримого Университета за последние сто лет. Прежде всего, его было много. Не то чтобы он был исключительно крупным мужчиной, просто Чудакулли обладал какой-то странной способностью заполнять все свободное пространство. За Ужином он напивался и начинал во всю глотку горланить какие-то никому не известные песни, но это было нормальное, достойное волшебника поведение. Зато потом он закрывался в своей комнате и всю ночь бросал дротики, а в пять часов утра отправлялся стрелять уток. Он кричал на людей. Он постоянно всех поддразнивал. К тому же он практически никогда не носил надлежащие аркканцлеру одеяния. Чудакулли уговорил грозную госпожу Герпес, управляющую хозяйственной частью Университета, сшить ему мешковатый костюм безвкусных сине-красных тонов и дважды в день на глазах у изумленных волшебников упрямо бегал в нем вокруг зданий Университета, крепко подвязав остроконечную шляпу шнурком. Бегал и что-то весело кричал своим коллегам. Наверн Чудакулли относился к тому типу жизнерадостных людей, которые искренне и свято верят: то, чем он занимается, должно нравиться всем без исключения, просто они этого еще не пробовали.
   
– В один прекрасный день он возьмет да откинется, – переговаривались волшебники, наблюдая, как аркканцлер раскалывает на реке Анк первый ледок, дабы совершить утреннее омовение. – Все эти полезные для здоровья упражнения добром не заканчиваются.
   
По Университету ходили всякие сплетни. Мол, аркканцлер продержался целых два раунда в кулачной схватке с Детритом – огромным, как скала, троллем, подрабатывающим в «Залатанном Барабане» вышибалой. Потом аркканцлер вступил в поединок по армрестлингу с библиотекарем, и хотя не победил, рука у него осталась целой и невредимой. А еще аркканцлер хотел собрать университетскую футбольную команду и выступить с ней в городском турнире в День Всех Пустых.
   
А вообще говоря, Чудакулли удерживал свой пост по двум причинам. Во-первых, он никогда, абсолютно никогда не менял свою точку зрения. А во-вторых, каждую высказанную ему мысль он обдумывал по нескольку минут – очень важная для руководителя черта, так как любая идея, на которой человек настаивает больше двух минут, скорее всего, не лишена важности и здравого смысла, тогда как идея, от которой человек отказывается всего лишь через минуту, вряд ли заслуживает того, чтобы тратить на нее драгоценное время.
   
Подводя итог, можно сказать: Наверна Чудакулли было гораздо больше, чем способно вместить отдельно взятое человеческое тело.
   
Плюх. Плюх. Одна полка шкафа в темном подвале уже заполнилась доверху.
   
Ну а Ветром Сдумса было ровно столько, сколько могло поместиться в одном теле. И он осторожно вел это тело по коридорам.
   
«Никак не ожидал, что со мной может случиться такое, – думал он. – Чем я это заслужил? Наверняка где-то произошла ошибка».
   
Он ощутил дуновение прохладного ветерка на лице и понял, что очутился на улице. Впереди высились ворота Университета – закрытые и запертые на замок.
   
Ветром Сдумс вдруг почувствовал острый приступ клаустрофобии. Он столько лет ждал Смерть, но когда заветный миг был так близок, оказался вдруг запертым в этом… в этом мавзолее, полном полоумных стариков, с которыми он будет вынужден провести всю свою жизнь после смерти. Итак, во-первых, следовало поскорее убраться отсюда и найти достойный конец, а потом уже…
   
– Вечер добрый, господин Сдумс.
   
Он медленно обернулся и увидел крошечную фигурку гнома Модо, университетского садовника, который сидел и курил свою трубку.
   
– А, привет, Модо.
   
– Слышал, вы померли, господин Сдумс.
   
– Э-э, да, было такое, было.
   
– Но, вижу, вы прекрасно с этим справились.
   
Сдумс кивнул и угрюмо посмотрел на окружающие его стены. На закате университетские ворота всегда запирались, и после захода солнца студенты и преподаватели вынуждены были лазать через стены. Он очень сомневался, что ему это удастся.
   
Сдумс медленно сжал и разжал кулаки. Ладненько…
   
– Слушай, Модо, а других ворот рядом нет?
   
– Никак нет, господин Сдумс.
   
– А как насчет того, чтобы сделать запасные ворота? Никто над этим не думал?
   
– Прошу прощения, господин Сдумс?
   
Послышался звук разбиваемых камней, и в стене возникла дыра, смутно напоминающая по форме фигуру Ветром Сдумса. В дыру просунулась рука Сдумса и подняла упавшую с головы шляпу.
   
Модо снова раскурил трубку. «И чего только не повидаешь на этой работе!» – с восторгом подумал гном.
   
В грязном переулке, скрытом от глаз прохожих, некто по имени Редж Башмак, уже принадлежащий к рядам мертвых, воровато оглянулся по сторонам, достал из кармана кисть, банку с краской и вывел на стене следующий лозунг:
   
УМЕРЕТЬ – ДА! УЙТИ – НЕТ!
   
И убежал. Ну, или с большой скоростью уковылял.
   
Аркканцлер распахнул окно в ночь. – Слушайте, – велел он волшебникам.
   
Волшебники прислушались.
   
Лаяла собака. Засвистел вор, и с соседней крыши раздался ответ. Где-то далеко ссорилась супружеская пара, причем так, что люди, живущие на соседних улицах, открыли окна, чтобы послушать и записать особо понравившиеся выражения. Но то были лишь сольные темы, выделяющиеся на фоне вечного гудения города. Двигаясь к рассвету, Анк-Морпорк мирно урчал, этакое огромное живое существо – но это, как вы понимаете, не более чем метафора.
   
– Ну и что? – осведомился главный философ[3]. – Ничего особенного не слышу. С философской точки зрения данный звуковой фон является естественным явлением каждого города.
   
– Именно это я и хотел сказать. В Анк-Морпорке люди умирают каждый день. Если бы они стали возвращаться, как бедняга Сдумс, неужели мы бы этого не услышали? Весь город встал бы на уши. Это, конечно, его нормальное состояние, но, в общем, что-то мы бы услышали.
   
– В Анк-Морпорке вечно ошиваются всякие умертвия или зомби, – с сомнением в голосе заметил декан. – Это если не говорить о вампирах, банши и всех прочих.
   
– Да, но они – нормальные существа. Конечно, они тоже мертвы, но это естественный ход событий, – возразил аркканцлер. – А кроме того, они умеют себя вести. С самого рождения их соответствующим образом воспитывают.
   
– Очень философская мысль. Родиться, чтобы жить мертвецом… – заметил главный философ.
   
– Я имею в виду традиции, – отрезал аркканцлер. – Неподалеку от деревушки, где я рос, жила семья вполне уважаемых вампиров. Причем жила она там уже много веков.
   
– Да, но они ведь пьют кровь, – не сдавался главный философ. – За что их уважать?
   
– Я где-то читал, что на самом деле в настоящей человеческой крови они совсем не нуждаются, – вставил декан, которому не терпелось помочь. – Им нужно только то, что содержится в крови. Гемогоблин, так, кажется, это называется.
   
Остальные волшебники недоуменно уставились на него.
   
– Я лишь пересказываю то, что читал, – пожал плечами декан. – Так и было написано. Гемогоблин. Что-то там насчет содержания железа в крови.
   
– Честно говоря, в своей крови никаких железных гоблинов я не находил, – твердо заявил главный философ.
   
– По крайней мере, лучше уж вампиры, чем зомби, – продолжал декан. – Они по своему развитию стоят куда выше. По крайней мере, не шаркают ногами.
   
– Знаете, – непринужденно сказал профессор современного руносложения, – а ведь людей можно превращать в зомби искусственным путем. Даже волшебства не требуется. Нужно лишь взять печень какой-то там редкой рыбы и найти редкий корешок. Одна чайная ложка зелья, заснул, проснулся – и ты уже зомби.
   
– И о какой же рыбе идет речь? – язвительно поинтересовался главный философ.
   
– Откуда мне-то знать?
   
– А откуда знают другие? – парировал главный философ. – Представьте себе такую картинку, просыпается кто-нибудь утром и говорит: «Эй, какая классная идея меня посетила! Можно превращать людей в зомби, а все, что для этого нужно, – это печень редкой рыбы и огрызок некоего корешка. Главное теперь – найти правильное сочетание. Видите очередь у моей хижины? Вот сколько желающих. Ну, за работу. Номер девяносто четыре, печень рыбы-полосатки и маньячный корень… не работает. Номер девяносто пять, печень рыбы-шаробум и корешок дум-дум… нет, тоже не работает. Номер девяносто шесть…»
   
– Ты что несешь? – спросил аркканцлер.
   
– Я просто хотел отметить маловероятность…
   
– Заткнись, а? – беззлобно приказал аркканцлер. – Мне кажется… лично мне кажется, что смерть – это явление непреходящее, все согласны? Смерть должен случаться. В этом и заключается смысл жизни. Сначала ты живешь, затем – умираешь. Смерть не может перестать случаться.
   
– Но Сдумса Смерть почему-то проигнорировал, – напомнил декан.
   
– Да, смерть – есть, – не обращая на него внимания, продолжал Чудакулли. – Все когда-нибудь умирают. Даже овощи.
   
– Сомневаюсь, чтобы Смерть когда-нибудь наведывался к картофелине, – неуверенно произнес декан.
   
– Смерть посещает всех, – твердо заявил аркканцлер.
   
Волшебники с умным видом закивали.
   
– Знаете, – чуть погодя высказался главный философ. – Я когда-то читал, что каждый атом в наших телах меняется каждые семь лет. Новые атомы присоединяются, старые отваливаются. Это происходит постоянно. Правда здорово?
   
Главный философ умел поспособствовать разговору – так густая патока помогает шестеренкам крутиться.
   
– Да? – помимо собственной воли заинтересовался Чудакулли. – А что происходит со старыми атомами?
   
– Понятия не имею. Наверное, порхают где-то, пока не присоединятся к кому-нибудь еще.
   
Аркканцлер выглядел оскорбленным:
   
– Что? К волшебникам они тоже присоединяются?
   
– Конечно. К любому человеку. Это и есть чудо мироздания.
   
– Да? А по-моему, это просто плохая гигиена, – заявил аркканцлер. – И что, ничего не изменишь?
   
– Вряд ли, – с сомнением произнес главный философ. – Не думаю, что стоит изменять порядки мироздания.
   
– Но это означает, что все мы, все вещи вокруг не являются целыми, они состоят из чего-то еще, – заметил Чудакулли.
   
– Да, это и есть самое удивительное.
   
– Просто ужасно. Отвратительно, – твердо возразил Чудакулли. – Тем не менее я хотел сказать… О чем я хотел сказать? – Он замолчал, пытаясь вспомнить ход беседы. – Да, нельзя отменить смерть, вот что я хотел сказать. Смерть не может умереть. Это тоже самое, что просить скорпиона ужалить самого себя.
   
– Кстати говоря, – вмешался главный философ, у которого на все был готовый ответ. – Скорпиона можно-таки заставить…
   
– Заткнись, – велел аркканцлер.
   
– Но мы ведь не можем допустить, чтобы по городу шлялся воскресший из мертвых волшебник! – воскликнул декан. – Кто знает, что придет ему в голову? Мы должны… обязаны остановить его. Для его же блага.
   
– Это правильно, – кивнул Чудакулли. – Для его же блага. И особых трудностей я здесь не вижу. Существуют сотни способов справиться со всякими там умертвиями.
   
– Чеснок, – решительно произнес главный философ. – Мертвецы не переносят чеснок.
   
– И я их понимаю, – сказал декан. – Сам это дерьмо терпеть не могу.
   
– Мертвец! И он тоже! Мы все мертвы! – мигом завопил казначей, тыкая в декана пальцем.
   
Никто не обратил на казначея ни малейшего внимания.
   
– Кроме того, есть определенные святыни, – продолжал главный философ. – Обычный умертвий, только взглянув на них, тут же обращается в прах. Кроме того, воскресшие мертвецы не выносят солнечного света. В крайнем случае можно попробовать похоронить его на перекрестке. Это никогда не подводило. А еще в мертвецов, заведших привычку шататься среди живых, вбивают кол, чтобы они больше не поднимались.
   
– На всякий случай стоит смазать этот кол чесноком, – добавил казначей.
   
– М-м, да, верно. Это не помешает, – неохотно согласился главный философ.
   
– А вот хороший кусок мяса никогда не следует натирать чесноком, – заметил декан. – Достаточно немного масла и специй.
   
– Красный перец тоже хорош, – радостно присоединился к беседе профессор современного руносложения.