1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 

  
   
Анна Гавальда
   
Просто вместе
  
  
   
Посвящается Мюгетте (1919–2003), невостребованной покойнице.
  
  
   
    
Часть первая
   
   1
   
Полетта Лестафье вовсе не выжила из ума, как полагали окружающие. И уж конечно, различала дни недели — а что еще ей оставалось делать в этой жизни? Считать дни, ждать, когда один день сменит другой, и тут же забывать об ушедшем. Она прекрасно знала, что сегодня среда. И была совершенно готова к выходу! Надела пальто, взяла корзинку, собрала все скидочные купоны. Она даже успела услышать, как к дому подъезжает машина Ивонны… Но ее кот крутился у двери и просил есть, она наклонилась поставить на пол миску и упала, ударившись головой о порог.
   
   
Полетта Лестафье падала часто, но это был ее секрет. О нем никому нельзя было рассказывать.
   
«Никому, слышишь?! — мысленно пригрозила она себе. — Ни Ивонне, ни врачу, ни — уж тем более! — мальчику…»
   
   
Нужно было медленно подняться, дождаться, когда предметы обретут нормальные очертания, натереться синтолом и замазать проклятые синяки.
   
   
Синяки Полетты никогда не бывали синими. Они были желтыми, зелеными или лиловыми и очень долго не сходили с ее тела. Слишком долго. Иногда по несколько месяцев… Их было трудно скрывать. Окружающие часто спрашивали, почему она всегда одета как в разгар зимы — в чулках и теплом жакете с длинными рукавами.
   
Чаще других приставал с расспросами внук:
   
— Бабуля, ну что за дела? Давай, разоблачайся, сними ты с себя все это тряпье, помрешь от теплового удара!
   
Нет, Полетта Лестафье вовсе не была безумной старухой. Она знала, что огромные синяки однажды доставят ей кучу неприятностей…
   
Она знала, как заканчивают свои дни бесполезные старухи вроде нее. Те, что позволяют пырею заполонить весь огород, и держатся за мебель, чтобы не упасть. Старые перечницы, не способные вдеть нитку в иголку, позабывшие, как включить радио погромче. Божьи одуванчики, которые, сидя перед телевизором, тыкают подряд во все кнопки пульта и в конце концов выключают его, плача от бессилия. Плачут крошечными горькими слезинками. И сидят перед темным экраном, закрыв лицо руками.
   
   
Так что же, все кончено? В этом доме больше не будет никаких звуков? Никаких голосов? Никогда? Только из-за того, что ты забыла цвет кнопки? Ведь твой мальчик обклеил тебе пульт цветными бумажками! Одну — для переключения каналов, другую — для громкости и третью — для включения/выключения! Ну же, Полетта! Кончай реветь и взгляни на бумажки!
   
   
Прекратите на меня кричать… Они давно отлетели, эти бумажонки… Почти сразу и отклеились… Уже много месяцев я все пытаюсь нащупать эти кнопки, ничего больше не слышу — только вижу картинки и различаю какое-то смутное бормотание…
   
Не кричите же так, я совсем оглохну…
   2
   
— Полетта! Полетта, вы дома?
   
Ивонна злилась. Ей было холодно, она куталась в шаль и чертыхалась сквозь зубы. Ей не улыбалась мысль опоздать на рынок.
   
Только не это.
   
Она вернулась к машине, с тяжелым вздохом выключила зажигание и взяла с сиденья шляпку.
   
   
Старуха Полетта, должно быть, ушла в дальний конец сада. Она все свое время проводила там. Сидела на лавочке рядом с пустым крольчатником. Просиживала там часами, возможно, с самого утра и до позднего вечера, прямая, неподвижная, покорная, сложив руки на коленях и глядя перед собой отсутствующим взором.
   
Старуха Полетта разговаривала сама с собой, обращалась к мертвым, молилась за живых.
   
Она беседовала с цветами, с кустами салата, с синичками и с собственной тенью. Старуха Полетта теряла голову и забывала, какой сегодня день недели. А ведь сегодня среда, а среда — это день покупок. Уже больше десяти лет Ивонна заезжала за ней в этот день каждую неделю. Вздыхая, она подняла щеколду на садовой калитке: «Разве же это не ужасно…»
   
Разве же это не ужасно — стареть, да еще в полном одиночестве? Вечно опаздывать в супермаркет, не находить у кассы пустой тележки?
   
   
Полетты в саду не оказалось.
   
Ивонна забеспокоилась. Она обошла дом и, сощурившись, заглянула в окно, пытаясь понять, в чем дело.
   
   
«Иисус милосердный!» — воскликнула она, заметив лежащую в кухне на кафельном полу подругу.
   
   
Разволновавшись, женщина наспех перекрестилась, прошептала слова молитвы, перепутав Бога Сына со Святым Духом, выругалась и отправилась в сарайчик за инструментом. Она разбила стекло садовой сапкой и героическим усилием подтянулась к оконной раме.
   
   
Ивонна проковыляла через комнату, опустилась на колени и приподняла голову старой дамы из розоватой молочно-кровавой лужицы.
   
— Эй, Полетта! Вы что, умерли? Умерли, да?
   
Кот с урчанием вылизывал пол — ему были глубоко безразличны и случившаяся драма, и приличия, и даже осколки стекла на полу.
   3
   
Ивонну попросили подняться в машину скорой помощи, хотя она к этому вовсе не стремилась. Но надо было уладить формальности и оговорить условия госпитализации.
   
— Вы знаете эту женщину?
   
— Еще бы мне ее не знать! — возмутилась Ивонна. — Мы вместе ходили в коммунальную школу!
   
— Вы должны поехать с нами.
   
— А как же моя машина?
   
— Да не улетит она, ваша машина! Мы вас живо доставим обратно.
   
— Хорошо… — сдалась она. — Съезжу за покупками позже…
   
   
Внутри было ужасно неудобно. Она с трудом втиснулась на крохотную табуретку рядом с носилками и сидела, сжимая сумочку и стараясь не потерять равновесия при каждом повороте.
   
Вместе с ней ехал санитар, молодой парень. Он чертыхался, потому что никак не мог попасть больной в вену, и Ивонне это не понравилось:
   
— Не выражайтесь так, — бормотала она, — не выражайтесь… Что это вы с ней делаете?
   
— Пытаюсь поставить капельницу.
   
— Что поставить?
   
По взгляду молодого человека она поняла, что лучше ей попридержать язык, и стала причитать себе под нос: «Вы только посмотрите, как он с ней обращается, да он ей всю руку исколол, нет, вы только посмотрите… Какое безобразие… Не могу больше смотреть… О пресвятая Дева Мария, заступись за нее… Эй! Вы же делаете ей больно!»
   
Он стоял рядом и подкручивал колесико на трубке, регулируя интенсивность тока. Ивонна считала капли и молилась, путаясь в словах. Вой сирены мешал ей сосредоточиться…
   
   
Она положила руку Полетты себе на колени и машинально теребила ее, словно подол юбки. Страх и тоска мешали ей быть поласковее…
   
   
Ивонна Кармино вздыхала, разглядывая морщины, мозоли, темные пятна и огрубевшие, грязные, в трещинах, ногти на руке Полетты. Она положила рядом свою руку и принялась сравнивать. Ну да, она моложе и не такая тощая, но главное — жизнь ее сложилась по-другому. Работала не так тяжело, видела больше любви и нежности… Уже очень давно она не гнула спину в саду. Муж все еще валял дурака с картошкой, но все остальное они с превеликим удовольствием покупали в супермаркете, во всяком случае, овощи там чистые и не приходится обдирать латук до самой сердцевины из-за слизняков… У нее была семья: Жильбер, Натали, любимые внуки… А что имела в сухом остатке Полетта? Ничего. Ничего хорошего. Покойный муж, дочь-потаскуха и внук, который вообще перестал ее навещать. Одни только заботы и воспоминания — сплошные огорчения и невзгоды…
   
   
Ивонна Кармино пребывала в задумчивости: что за жизнь была у Полетты? Такая жалкая. И неблагодарная. А ведь Полетта… Она была такой красивой в молодости! А какой доброй! Как сияла ее улыбка… И что же? Куда все это подевалось?
   
В этот момент губы старой дамы зашевелились, и Ивонна тут же выбросила из головы все эти глупые философствования.
   
— Полетта, это Ивонна. Все хорошо, душечка… Я приехала, чтобы забрать вас, и…
   
— Я умерла? Это наконец случилось? — прошептала она.
   
— Конечно, нет, милая моя! Конечно, нет! Вовсе вы не умерли, еще чего!
   
— А… — прошептала Полетта, закрывая глаза. — Ах…
   
Это ее «ах» было просто ужасным. Короткое «ах» — и столько разочарования, отчаяния и уже смирения.
   
Ах, я не умерла… Ах так… Ах, тем хуже… Ах, простите меня…
   
   
У Ивонны было другое мнение:
   
— Ну же, Полетта, мужайтесь! Нужно жить! Все-таки нужно жить!
   
   
Старая женщина едва заметно осторожно повела головой справа налево. В знак печального, но явного сожаления. В знак несогласия.
   
Возможно, впервые…
   
И наступила тишина. Ивонна не знала, что ей сказать. Она высморкалась и с нежным участием вновь взяла руку.
   
   
— Они отправят меня в богадельню, так ведь?
   
Ивонна подпрыгнула.
   
— Боже, конечно, нет! Вовсе нет! Зачем вы так говорите? Они вас подлечат, только и всего! Через несколько дней будете дома!
   
— Нет. Я точно знаю, что нет…
   
— Вот еще новости! И почему, скажите на милость, дорогая моя девочка?
   
Санитар знаком попросил ее говорить потише.
   
— А как же мой кот?
   
— Я о нем позабочусь… Не беспокойтесь.
   
— А мой Франк?
   
— Мы позвоним ему и позовем его, сейчас же. Я возьму это на себя.
   
— Я не знаю его номер телефона. Я его потеряла…
   
— Я отыщу!
   
— Нет, не нужно его беспокоить… Он так много работает, вы же знаете…
   
— Да, Полетта, я знаю. Я оставлю ему сообщение. Знаете, как это сегодня заведено… У всех ребят есть сотовый телефон… Никакого беспокойства…
   
— Скажите ему, что… что я… что…
   
Она задыхалась.
   
Когда машина, одолев подъем, подъезжала к больнице, Полетта Лестафье прошептала со слезами: «Мой сад… Мой дом… Отвезите меня домой, пожалуйста…»
   
   
Ивонна и молодой санитар уже успели встать.
   4
   
— Когда у вас были последние месячные?
   
Стоя за ширмой, Камилла выбивалась из сил, натягивая джинсы. Она вздохнула. Знала ведь, что врач задаст этот вопрос. Была просто уверена. Была к нему готова… Влезая на эти чертовы весы, заколола волосы тяжелой серебряной заколкой, сжала кулаки и вся подобралась. Она даже слегка подпрыгнула, надеясь подтолкнуть стрелку еще хоть чуточку вправо… Увы, все было тщетно, и сейчас ее начнут «прорабатывать»…
   
Она поняла это по тому, как хмурился доктор, пальпируя ее живот. Все вызывало у него неудовольствие — выступающие ребра и кости таза, нелепая крошечная грудь и тощие ляжки.
   
Она спокойно застегнула ремень, зная, что ей ничего не грозит: она ведь не в колледже, это обычный профилактический осмотр, сейчас весь этот треп закончится и она уйдет.
   
   
— Итак?
   
Она сидела напротив него и улыбалась.
   
Это было ее секретное оружие, ее фирменный прием. Улыбнуться неудобному собеседнику, чтобы сменить тему разговора, — никто пока не придумал способа действеннее. На ее беду, доктор играл по тем же правилам. Он поставил локти на стол, сцепил пальцы и обезоруживающе улыбнулся. Видимо, он все же заставит ее ответить. Ей следовало это предвидеть: доктор был симпатичный, и она невольно закрыла глаза, когда он положил ей руки на живот…
   
— Ну и?.. Только без вранья, договорились? Иначе лучше вообще ничего не отвечайте.
   
— Давно…
   
— Естественно, — скривился он, — естественно… Уму непостижимо — сорок восемь килограммов при росте метр семьдесят три! Если так пойдет и дальше, вас скоро можно будет вдеть в ушко, как нитку…
   
— Какое ушко? — спросила она, изображая святую наивность.
   
— Игольное, конечно.
   
— Ах игольное? Извините, никогда не слышала этого выражения…
   
   
Он собирался что-то сказать, но передумал, взял рецептурный бланк, вздохнул и посмотрел ей в глаза:
   
— Вы совсем ничего не едите?
   
— Конечно, ем!
   
Внезапно на нее навалилась страшная усталость. Ей до смерти, до посинения надоели разговоры на тему «Сколько весит Камилла?». Двадцать семь лет ее этим достают. Всегда одно и то же. Черт бы вас всех побрал — я жива! Жива и здорова! Я могу быть веселой и грустной, храброй, ранимой и странной, как все остальные девушки на свете. Я вовсе не бесплотна!
   
   
Боже, неужели нельзя хоть сегодня поговорить на другую тему?
   
   
— Вы ведь со мной согласны? Сорок восемь килограммов — это явно маловато…
   
— Да… — она сдалась. — Согласна… Я давно так не худела… Я…
   
— Что — вы?
   
— Нет, ничего.
   
— Да говорите же.
   
— Я… Мне случалось выглядеть получше…
   
Он молчал.
   
— Вы дадите мне справку?
   
— Да, да, конечно, — раздраженно ответил врач. — Таак… Как называется фирма?
   
— Какая?
   
— Та, где мы сейчас находимся, ваша фирма…
   
— Touclean.
   
— Простите?
   
— Touclean.
   
— Тэ заглавное у-к-л-и-н, — повторил он по буквам.
   
— Нет, к-л-е-а-н, — поправила Камилла. — Согласна, это не слишком логично, Toupropre[1] было бы лучше, но вы же знаете, как у нас любят все американизировать… Звучит более профессионально, более… wondeurfoule drim tim…[2]
   
Он по-прежнему не врубался.
   
— Чем все-таки она занимается?
   
— Кто?
   
— Эта ваша фирма.
   
Она откинулась на спинку стула, вытянула перед собой руки и голосом бортпроводницы с самым серьезным видом принялась перечислять свои служебные обязанности:
   
    
— Touclean, дамы и господа, позаботится о том, чтобы вас всегда окружала чистота. Квартиры, офисы, бюро, кабинеты, агентства, больницы, жилые и нежилые помещения — Touclean к вашим услугам. Touclean убирает, Touclean чистит, Touclean подметает, Touclean пылесосит, Touclean натирает, Touclean дезинфицирует, Touclean наводит блеск, Touclean украшает, Touclean оздоровляет, Touclean дезодорирует. Часы работы по вашему выбору. Гибкий график. Конфиденциальность. Тщательность. Разумные расценки. Touclean — профессионалы к вашим услугам!
   
   
Она выдала этот замечательный монолог на одном дыхании, совершенно ошеломив своего молодого французского доктора.
   
— Это шутка?
   
— Конечно, нет. Вы увидите всю нашу dream team,[3] она ждет за дверью…
   
— Так чем вы занимаетесь?
   
— Я вам только что объяснила.
   
— Да, но вы… Вы!
   
— Я? Ну, я убираю, чищу, подметаю, пылесошу, натираю… Далее по списку…
   
— Вы — убор…
   
— Предпочитаю слово «техничка»…
   
Он не знал, что и подумать.
   
— Почему вы этим занимаетесь?
   
Она удивленно на него воззрилась.
   
— Я хотел спросить: почему именно «этим»? Этим, а не чем-нибудь другим?
   
— А почему не этим?
   
— А вам бы не хотелось заниматься чем-то более… э-э-э…
   
— Интересным?
   
— Да.
   
— Нет.
   
   
Он разинул рот и застыл с ручкой в руке, потом взглянул на дату на циферблате своих часов и спросил ее, не поднимая глаз:
   
— Фамилия?
   
— Фок.
   
— Имя?
   
— Камилла.
   
— Дата рождения?
   
— 17 февраля 1977 года.
   
   
— Держите, мадемуазель Фок, вот ваше разрешение…
   
— Замечательно. Сколько я вам должна?
   
— Ничего, это… платит Touclean.
   
— Ах Touclean! — повторила она, поднимаясь и сделав широкий жест рукой. — Итак, я снова могу драить сортиры, какое счастье!
   
   
Врач проводил ее до двери.
   
Он больше не улыбался, снова «надев» на лицо маску добросовестного благодетеля человечества.
   
   
Он сказал, протягивая ей на прощанье руку:
   
— И все-таки… Хотя бы несколько килограммов… Только чтобы доставить мне удовольствие…
   
Она покачала головой. Такие штучки с ней больше не проходили. Шантаж и участие — этого добра она нахлебалась вдоволь.
   
— Посмотрим, что можно сделать, — сказала она. — Посмотрим…
   
Следующей в кабинет вошла Самия.
   
Она спустилась по ступенькам медицинского трейлера, ощупывая карманы куртки в поисках сигареты. Толстуха Мамаду и Карина сидели на лавочке, обсуждая прохожих, и ворчали — им не терпелось вернуться домой.
   
— Ну, и чего это ты там так долго делала? — с насмешкой спросила Мамаду. — У меня, между прочим, электричка! Он что, порчу на тебя наводил?
   
Камилла уселась прямо на землю и улыбнулась ей. Не так, как врачу. Прозрачной, честной улыбкой. Со своей Мамаду она в игры не играла — та была ей не по зубам…
   
   
— Он как, ничего? — спросила Карина, выплевывая откушенный ноготь.
   
— Просто супер.
   
— Так я и знала! — обрадовалась Мамаду. — Говорила же я вам с Сильви — она там стояла го-ля-ком!
   
— Он загонит тебя на весы…
   
— Кого? Меня? — закричала Мамаду. — Меня? Он думает, я полезу на его весы?!
   
И Мамаду, весившая никак не меньше ста килограммов, звучно шлепнула себя по ляжкам.
   
— Да ни за что на свете! Не то я и прибор сломаю, и парня заодно придавлю! А что еще он там делает?
   
— Уколы, — сообщила Карина.
   
— Что еще за уколы?
   
— Да нет, я пошутила, — успокоила ее Камилла, — он всего лишь послушает твое сердце и легкие…
   
— Это ладно, это можно.
   
— И еще пощупает твой живот…
   
— Ага… щас! — взвилась Мамаду. — Пусть только попробует, и я его без каши съем… Обожаю вкусненьких молоденьких белых докторов…
   
Она похлопала себя по животу и заговорила с акцентом:
   
— Холесенькая жратва… Ням-ням… Духи предков советовали готовить докторишек с маниоковой мукой и куриными гребешками… Ммм…
   
— А что он сделает с Бредаршей?
   
Бредарша, она же Жози Бредар, была хитрой шлюхой, подлой предательницей, гадиной и мишенью для насмешек. Помимо всего прочего она на минуточку была их начальницей. Их «шефом по персоналу», как черным по белому было написано на ее бляхе. Бредарша портила им жизнь, и, хотя особой изобретательностью не отличалась, это их утомляло…
   
— С ней ничего. Нюхнет, как от нее воняет, и тут же велит одеваться.
   
Карина не преувеличивала. В дополнение ко всем вышеперечисленным «достоинствам» Жози Бредар еще и ужасно потела.
   
   
Когда подошла очередь Карины, Мамаду достала из корзинки пачку бумаг и плюхнула их на колени Камилле. Она ведь пообещала, что попытается разобраться во всей этой фигне.
   
— Что это?
   
— Прислали из налоговой инспекции…
   
— Постой, а что это за имена?
   
— Да это же моя семья!
   
— Какая семья?
   
— Какая семья, какая семья?! Моя, конечно! Подумай своей головой, Камилла!
   
— Все эти люди — твоя семья?
   
— Все! — Мамаду гордо кивнула.
   
— Черт, сколько же у тебя детей?
   
— У меня пятеро, у брата четверо…
   
— Но почему они все вписаны сюда?
   
— Куда сюда?
   
— Э… В бумагу.
   
— А так удобней: брат и невестка живут у нас, почтовый ящик один, вот и…
   
— Так нельзя… Они пишут, что у тебя не может быть девятерых детей…
   
— Почему это не может? — возмутилась Мамаду. — У моей матери было двенадцать!
   
— Подожди, не кипятись, Мамаду, я просто читаю, что здесь написано. Они просят тебя прояснить ситуацию и явиться к ним, захватив документы.
   
— Это еще зачем?
   
— Думаю, то, что ты делаешь… это незаконно. Вы с братом не имеете права записывать всех детей в одну декларацию…
   
— Да ведь у брата-то ничего нет!
   
— Он работает?
   
— Конечно, работает! Метет дороги!
   
— А твоя невестка?
   
Мамаду наморщила нос.
   
— А вот она ни хрена не делает! Ни-че-го-шень-ки. Эта ведьма сиднем сидит дома и ни за что на свете не оторвет от стула свою жирную задницу!
   
   
Камилла улыбнулась про себя: она с трудом могла вообразить, что такое, в понимании Мамаду, «жирная задница»…
   
   
— У брата с женой есть документы?
   
— Ну да!
   
— Значит, они могут подать отдельную декларацию…
   
— Но невестка не хочет идти в инспекцию, брат ночью работает, а днем спит, так что сама понимаешь…
   
— Я-то понимаю. Скажи, на скольких детей ты сейчас получаешь пособие?
   
— На четверых.
   
— На четверых?
   
— Так я о том и говорю, но ты как все белые — всегда права и никогда не слушаешь!
   
Камилла нервно присвистнула.
   
— Проблема в том, что они забыли Сисси…
   
— При чем здесь твои сиси?
   
— Какие сиси, идиотка! — Толстуха кипела от негодования. — Это моя младшая дочка! Малышка Сисси…
   
— Ага! Сисси!
   
— Да.
   
— А почему ее нет в декларации?
   
— Слушай, Камилла, ты нарочно или как? Именно об этом я тебя и спрашиваю!
   
Камилла не нашлась что ответить…
   
— Правильнее всего будет тебе, брату или невестке отправиться в инспекцию со всеми документами и на месте объясниться с тамошней теткой…
   
— Что еще за «тетка»? С какой такой теткой?
   
— Да с любой! — взорвалась Камилла.
   
— Ладно, хорошо, чего ты злишься? Я так спросила, потому что подумала, может, ты ее знаешь…
   
— Никого я не знаю, Мамаду. Я там никогда не была, понимаешь?
   
   
Камилла вернула Мамаду ее «макулатуру» — она притащила даже рекламные проспекты, фотографии машин и счета за телефон.
   
Та в ответ пробурчала себе под нос: «Сама говорит „тетка“, вот я и спрашиваю, какая тетка, понятно ведь, что бывают и дядьки, она, видишь ли, отродясь там не была, тогда откуда ей знать, что там одни тетки? Там и дядьки тоже есть… Кем она себя возомнила — Мадам Всезнайкой, что ли?»
   
— Эй, ты что, обиделась?
   
— Ничего я не обиделась. Сама сказала: помогу, а не помогаешь. Вот и все!
   
— Я пойду с вами.
   
— В инспекцию?
   
— Да.
   
— И поговоришь с теткой?
   
— Да.
   
— А если это будет не тетка?
   
Камилла поняла, что сейчас не выдержит, но тут вышла Самия.
   
— Твоя очередь, Мамаду… Держи… — Она повернулась к Камилле. — Номер телефона докторишки…
   
— Зачем?
   
— Зачем? Понятия не имею! Наверное, хочет с тобой в больницу поиграть! Вот и попросил передать номер…
   
   
Он черкнул номер своего сотового на рецептурном бланке и приписал: Назначаю вам в качестве лекарства хороший ужин, позвоните мне.
   
   
Камилла Фок скатала записку в шарик и щелчком выбросила его в канаву.
   
   
— Знаешь что, — произнесла Мамаду, тяжело поднимаясь со скамьи, и наставила на Камиллу указующий перст. — Если уладишь дело с моей Сисси, я попрошу брата наколдовать для тебя любимого…
   
— Я думала, твой брат дорогами занимается.
   
— Дорогами, приворотами и отворотами.
   
Камилла подняла глаза к небу.
   
— А ко мне не может мужика приворожить? — вмешалась в разговор Самия.
   
Мамаду прошла мимо, сделав угрожающий жест в сторону товарки.
   
— Сначала верни мое ведро, дьяволица, а там посмотрим!
   
— Черт, достала ты меня этим ведром! Не твое оно, поняла?! У тебя было красное!
   
— Проклятая врунья, — прошипела негритянка и удалилась…
   
Стоило Мамаду шагнуть на первую ступеньку, и грузовичок закачался. «Мужайся, дорогая! — мысленно пожелала Камилла, улыбнулась и взяла свою сумку. — Желаю тебе удачи…»
   
   
— Пошли?
   
— Сейчас.
   
— Поедешь с нами на метро?
   
— Нет, вернусь пешком.
   
— Ну ясно, ты-то живешь в шикарном квартале…
   
— И не говори…
   
— Ладно, до завтра…
   
— Пока, девочки.
   
Камилла была приглашена на ужин к Пьеру и Матильде. Она позвонила, чтобы отказаться, и почувствовала облегчение, попав на автоответчик.
   
   
Итак, невесомая Камилла Фок удалилась. Удерживали ее на асфальте только вес рюкзачка за спиной да эти не поддающиеся объяснению камни и камешки, которые все накапливались у нее внутри. Вот о чем ей следовало поговорить с врачом. Если бы только возникло такое желание… А может, если бы хватило сил?.. Или времени… Ну конечно, все дело во времени, успокоила она себя, сама в это не веря. Время было тем самым понятием, которое она перестала воспринимать. Она на много недель и месяцев практически выпала из жизни, и ее давешняя тирада, абсурдный монолог, в котором она пламенно доказывала себе, что мужества ей не занимать, был наглым враньем.
   
Какой эпитет она употребила? «Живая»? Это просто смешно — живой Камилла Фок точно не была.
   
Камилла Фок была призраком — по ночам она работала, а днем копила камни. Двигалась медленно, говорила мало и умела замечательно ловко исчезать.
   
Камилла Фок была молодой женщиной, которую всегда видели только со спины, хрупкой и неуловимой.
   
   
Тогда, перед доктором, она разыграла спектакль и сделала это с легкостью. Камилла Фок лгала. Она обманывала, принуждала себя, подавляла и подавала реплики, только чтобы не привлекать к себе внимание.
   
   
Она все-таки думала о докторе… Плевать на номер телефона, но что если она упустила свой шанс? Он казался таким терпеливым и внимательным, в отличие от всех остальных… Может, ей следовало… В какой-то момент она чуть было… Она чувствовала себя такой усталой… Нужно было и ей положить локти на стол и рассказать ему правду. Сказать, что она теперь не ест — ну почти не ест, — потому что ее живот набит булыжниками. Что каждое утро, едва открыв глаза, она уже боится задохнуться, подавившись гравием. Что окружающий мир больше не имеет для нее никакого значения и каждый новый день кажется ей неподъемным грузом. И она начинает плакать. Не потому, что ей грустно, а для того, чтобы справиться со всем этим. Слезы — это ведь жидкость, они помогают переварить каменную дрянь, и тогда она снова может дышать.
   
Услышал бы он? Понял бы? Конечно. Потому-то она и промолчала.
   
   
Она не хотела кончить как мать. Отказывалась говорить о своих нервах. Стоит только начать, и бог весть куда это может завести. Далеко, слишком далеко, в пропасть, во мрак. Туда, куда она боялась заглядывать.
   
Врать — это сколько угодно, но только не оборачиваться.
   
Она зашла во «Franprix» в своем доме и заставила себя купить еду. Она сделала это в знак уважения к милому молодому врачу и в благодарность за смех Мамаду. Раскатистый смех этой женщины, дурацкая работа в Touclean, Бредарша, идиотские истории Карины, перебранки, перекуры, физическая усталость, их смех по поводу и без, их жалобы — все это помогало ей жить. Именно так — помогало жить.
   
Она несколько раз обошла магазин, прежде чем решилась наконец купить несколько бананов, четыре йогурта и две бутылки воды.
   
   
Она заметила парня из своего дома, высокого странного типа в очках, обмотанных лейкопластырем, и несуразных брюках, вел он себя странно, как инопланетянин. Он хватал что-нибудь с полки, тут же ставил обратно, снова хватал, качал головой и выскакивал из очереди перед самой кассой, чтобы вернуть товар на место. Однажды она видела, как он выскочил из магазина и тут же вернулся обратно, чтобы купить баночку майонеза, от которой отказался минутой раньше. Этот печальный клоун веселил окружающих, заикался в присутствии продавщиц и надрывал ей сердце.
   
Всякий раз когда они встречались на улице или во дворе, с ним обязательно что-нибудь происходило, что выбивало его из колеи. Вот и сейчас он стоял перед домофоном и тихо скулил.
   
— Что — то не так? — спросила она.
   
— Ах! Ох! Э-э-э! Извините! — Он в отчаянии заламывал руки. — Добрый вечер, мадемуазель, простите, что я… э-э… вам докучаю, я… Я ведь вам докучаю?
   
Это было просто ужасно. Камилла не знала, смеяться ей над этим человеком или пожалеть его. Болезненная застенчивость, витиеватая манера выражаться и размашистые жесты ужасно ее смущали.
   
— Нет-нет, все в порядке! Вы забыли код?
   
— Черт возьми, нет! Насколько мне известно… видите ли, я… я… я никогда не рассматривал проблему под таким углом… Боже мой, я…
   
— Возможно, код изменили?
   
— Вы думаете? — спросил он таким тоном, словно она сообщила ему, что близится конец света.
   
— Давайте проверим… Так… 342В7…
   
Замок щелкнул.
   
— Ох, как мне неловко… Я так смущен… Я… Но ведь я делал то же самое… Не понимаю…
   
— Все в порядке, — сказала она, толкая дверь.
   
Он резко взмахнул рукой, чтобы поверх ее руки тоже дотянуться до двери, не попал и сильно ударил ее сзади по голове.
   
— Какой ужас! Надеюсь, вам не больно? Как я неловок, умоляю вас извинить меня… Я…
   
— Все в порядке, — в третий раз повторила она. Он не двигался.
   
— Послушайте… — взмолилась она, — не могли бы вы убрать ногу, вы зажали мне щиколотку, ужасно больно…
   
Она засмеялась. На нервной почве.
   
Когда они оказались во внутреннем дворике, он ринулся вперед, к входной двери, чтобы распахнуть ее перед ней.
   
— Увы, мне не сюда… — Она сокрушенно покачала головой и махнула рукой в сторону.
   
— Вы живете во дворе?
   
— Вообще-то, нет… Скорее, под крышей.
   
— Вот как… Замечательно! — Он пытался освободить лямку сумки, обмотавшуюся вокруг латунной ручки. — Это… Это, должно быть, очень приятно…
   
— Ну… наверно… — Она поморщилась и стремительно пошла прочь. — Можно и так на это посмотреть…
   
— До свидания, мадемуазель, — крикнул он ей вслед, — и… поклонитесь от меня вашим родителям!
   
   
Ее родителям… Этот парень просто псих… Камилла вспомнила, что однажды ночью — она ведь обычно возвращалась домой среди ночи — встретила его во дворе в пижаме, охотничьих сапогах и с коробкой мясных котлет в руках. Он был совершенно не в себе и спросил, не видела ли она кошку. Камилла ответила, что кошку не встречала, и прошлась с ним по двору в поисках злополучного животного.
   
— Как она выглядит, эта кошка? — поинтересовалась она.
   
— Увы, я не знаю…
   
— Как не знаете, это же ваша кошка?
   
Он застыл: «Что вы! Что вы! У меня никогда не было кошки!» Ей надоело с ним разговаривать, и она ушла, качая головой. Нет, увольте, этот тип кого хочешь доведет до психушки.
   
   
«Шикарный квартал…» — так выразилась Карина. Камилла вспоминала об этом, ступая на первую из ста семидесяти двух ступенек черной лестницы, которая вела на ее голубятню. Шикарный, ты права… Она жила на восьмом этаже роскошного дома, выходившего на Марсово поле, и в этом смысле — о да! — место было шикарным: встав на табурет и наклонившись с опасностью для жизни, справа можно было увидеть верхушку Эйфелевой баши. Но во всем остальном, курочка моя, оно далеко от идеала…
   
Камилла цеплялась за перила, ее легкие хрипели и всхлипывали, она с трудом волокла за собой тяжеленные бутылки с водой. Она старалась не останавливаться. Никогда. Ни на одном этаже. Как-то ночью она остановилась — и застряла. Присела на пятом и заснула, уткнувшись головой в колени. Пробуждение было мучительным. Она промерзла до костей и несколько секунд не могла сообразить, где находится.
   
   
Опасаясь грозы, перед уходом она закрыла форточку и теперь с ужасом представляла, какое там пекло. Во время дождя ее конура протекала, летом там можно было задохнуться, а зимой — дать дуба от холода. Климатические условия Камилла знала как свои пять пальцев — она уже больше года жила в этой комнатенке, но никогда не жаловалась, потому что и этот курятник был для нее нечаянной радостью. Она до сих пор помнила смущенное лицо Пьера Кесслера в тот день, когда он открыл дверь этого чулана и протянул ей ключ.
   
Помещение было крошечное, грязное, заставленное и… ниспосланное Провидением.
   
   
К тому моменту когда он неделей раньше обнаружил ее, Камиллу Фок, у своей двери — голодную, растерянную и молчаливую, — она уже несколько ночей провела на улице.
   
В первый момент он испугался, заметив чью-то тень на площадке.
   
— Пьер…
   
— Кто здесь?
   
— Пьер… — простонал чей-то голос.
   
— Кто вы?
   
Он включил свет и испугался еще сильнее:
   
— Камилла? Это ты?
   
— Пьер, — произнесла она, всхлипывая и подталкивая к нему маленький чемоданчик, — сохраните его для меня… Это мои инструменты, и я боюсь, что их украдут… У меня все украдут… Все, все… Не хочу, чтобы они забрали его у меня, потому что… тогда я сдохну… Понимаете? Сдохну…
   
Он решил, что она бредит.
   
— Камилла! О чем ты говоришь? Откуда ты взялась? Да входи же!
   
За спиной Пьера возникла Матильда, и девушка без чувств упала на подстилку.
   
   
Они раздели и уложили Камиллу в дальней комнате. Пьер Кесслер сидел на стуле рядом с кроватью, с ужасом вглядываясь в ее лицо.
   
— Она спит?
   
— Кажется…
   
— Что произошло?
   
— Понятия не имею.
   
— Ты только посмотри, в каком она состоянии!
   
— Тесс…
   
Через сутки она проснулась среди ночи и начала потихоньку наполнять ванну, чтобы не разбудить Пьера и Матильду. Они не спали, но предпочли не смущать гостью. Камилла прожила у них несколько дней — они дали ей дубликат ключей и не задавали вопросов. Воистину, этого мужчину и эту женщину послало ей Небо.
   
   
Предлагая Камилле поселиться в маленькой комнатке для прислуги, которую Пьер сохранил за собой в доме родителей после их смерти, он достал из-под кровати ее маленький клетчатый чемоданчик.
   
— Забирай, — сказал он.
   
Камилла покачала головой.
   
— Предпочитаю оставить его зде…
   
— И речи быть не может, — сухо отрезал он. — Ты возьмешь его с собой. У нас ему делать нечего!
   
   
Матильда отвезла ее в супермаркет и помогла выбрать лампу, матрас, постельное белье, несколько кастрюль, электроплитку и крошечный холодильник.
   
Прежде чем расстаться, она спросила:
   
— У тебя есть деньги?
   
— Да.
   
— Все будет в порядке, милая?
   
— Да, — повторила Камилла, сдерживая слезы.
   
— Не хочешь оставить себе наши ключи?
   
— Нет-нет, все будет хорошо, правда. Я… что могу сказать… ну что…
   
По ее лицу текли слезы.
   
— Не говори ничего.
   
— Ну хоть спасибо-то сказать можно?
   
— Да, — ответила Матильда, притянув ее к себе, — спасибо я приму с удовольствием.
   
   
Несколько дней спустя Кесслеры пришли ее проведать.
   
Они совершенно обессилели, поднявшись по лестнице, и рухнули на матрас.
   
Пьер смеялся, говорил, что это напоминает ему молодость, и напевал «Богему» Азнавура. Они пили шампанское из пластиковых стаканчиков, Матильда принесла целую сумку вкусностей. Слегка опьянев от шампанского и полные благожелательности, они приступили к расспросам. На некоторые вопросы она ответила, на другие — нет, а они приступили к расспросам. На некоторые вопросы она ответила, на другие — нет, а они не стали настаивать.
   
   
Матильда уже спустилась на несколько ступенек, когда Пьер обернулся и схватил Камиллу за руки:
   
— Нужно работать, Камилла… Теперь ты должна работать…
   
Она опустила глаза.
   
— Мне кажется, я много сделала за последнее время… Очень, очень много…
   
Пьер еще сильнее, до боли, сжал ее руки.
   
— Это была не работа, и ты это прекрасно знаешь!
   
Она подняла голову и выдержала его взгляд.
   
— Вы поэтому мне помогли? Чтобы иметь право сказать это?
   
— Нет.
   
Камилла дрожала.
   
— Нет, — повторил он, отпуская ее, — нет. Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, что мы всегда относились к тебе как к дочери…
   
— Как к блудной дочери? Или как к вундеркинду?
   
Он улыбнулся и добавил:
   
— Работай. В любом случае у тебя нет выбора…
   
Она закрыла за ними дверь, убрала остатки ужина и нашла на дне сумки толстый каталог Sennelier. «Твой счет всегда открыт…» — гласила надпись на листочке. Она не смогла заставить себя пролистать книгу до конца и допила из горлышка остатки шампанского.
   
   
Она послушалась. Она работала.
   
Сегодня она вычищала чужое дерьмо, и это ее вполне устраивало.
   
   
Да, наверху можно было сдохнуть от жары… Накануне СуперДжози заявила им: «Не жалуйтесь, девочки, это последние хорошие денечки. Еще успеете наморозить задницы зимой! Так что нечего ныть!»
   
В кои веки раз она была права. Стоял конец сентября, дни стремительно укорачивались. Камилла подумала, что надо ей перестраиваться — ложиться пораньше и вставать после обеда, чтобы взглянуть на солнце. Она удивилась своим мыслям и включила автоответчик в почти беззаботном настроении.
   
   
«Это мама… Хотя… — голос зазвучал язвительно, — не уверена, что ты понимаешь, о ком речь… Мама, помнишь это слово? Его произносят хорошие дети, обращаясь к той, кто дала им жизнь… У тебя ведь есть мать, Камилла… Извини, что напоминаю о столь неприятном факте, но это третье сообщение, которое я оставляю тебе со вторника… Хотела узнать, обедаем ли мы вме…»
   
Камилла выключила автоответчик и поставила йогурт назад в холодильник. Села по-турецки на пол, дотянулась до мешочка с табаком и попыталась скрутить сигарету. Руки не слушались, пальцы дрожали, и ей потребовалось несколько попыток. Она до крови искусала губы, сконцентрировав все свое внимание на самокрутке. Это несправедливо. Ужасно несправедливо. Не стоит так расстраиваться из-за кусочка папиросной бумаги. Она провела почти нормальный день. Разговаривала, слушала, смеялась, даже пыталась включиться в общественную жизнь. Кокетничала с доктором, дала обещание Мамаду. Пустяк — и все-таки… Она давно не давала обещаний. Никогда. И никому. И вот несколько фраз из бездушной машины отбросили ее назад, приземлили, сломали и похоронили под грудой строительного мусора…
   5
   
— Господин Лестафье!
   
— Да, шеф!
   
— К телефону…
   
— Нет, шеф!
   
— Что нет?
   
— Занят, шеф! Пусть перезвонят попозже…
   
Тот покачал головой и вернулся в свой кабинет, похожий на стенной шкаф.
   
   
— Лестафье!
   
— Да, шеф!
   
— Это ваша бабушка…
   
Вокруг захихикали.
   
— Скажите, что я перезвоню, — повторил разделывавший мясо Франк.
   
— Вы меня достали, Лестафье! Возьмите эту чертову трубку! Я вам не телефонистка!
   
   
Молодой человек вытер руки висевшей на поясе тряпкой, промокнул лоб рукавом и сказал работавшему рядом с ним парню, сделав в его сторону шутливо-угрожающий жест:
   
— Ни к чему не прикасайся, иначе… чик — и готово…
   
— Ладно, ладно, вали к телефону, расскажи бабульке, какие подарки хочешь получить под елочку…
   
— Отвянь, придурок…
   
Он зашел в кабинет и, вздохнув, взял трубку:
   
— Ба?
   
— Здравствуй, Франк… Это не бабушка, это Ивонна Кармино…
   
— Мадам Кармино?
   
— Боже, если бы ты знал, чего мне стоило тебя разыскать… Я позвонила в Grands Comptoirs, мне сказали, ты там больше не работаешь, тогда я…
   
— Что случилось? — он резко оборвал ее.
   
— О господи, Полетта…
   
— Подождите.
   
Он встал, закрыл дверь, вернулся к телефону, сел, покачал головой, побледнел, поискал на столе ручку, сказал еще несколько слов, повесил трубку. Снял колпак, обхватил голову руками, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно. Шеф наблюдал за ним через застекленную дверь. Наконец Лестафье поднялся, сунул бумажку в карман и вышел.
   
— Все в порядке, мой мальчик?
   
— Все нормально, шеф…
   
— Ничего серьезного?
   
— Шейка бедра…
   
— А-а, со стариками это происходит сплошь и рядом… У моей матери перелом был десять лет назад — видели бы вы ее сегодня… Бегает, как кролик по полям!
   
— Послушайте, шеф…
   
— Думаю, ты хочешь попросить отгул…
   
— Нет, я останусь до обеда и накрою все к ужину во время перерыва, но потом хотел бы уйти…
   
— А кто займется горячим к вечерней подаче?
   
— Гийом. Парень справится…
   
— Точно?
   
— Да, шеф.
   
— Уверен?
   
— Абсолютно.
   
Шеф сделал кислое лицо, окликнул проходившего мимо официанта и велел ему сменить рубашку, повернулся к своему шеф-повару и вынес вердикт:
   
— Я не возражаю, Лестафье, но предупреждаю вас, если вечером хоть что-нибудь пойдет не так, если я хоть раз — один только раз! — замечу непорядок, отвечать будете вы, поняли? Согласны?
   
— Спасибо, шеф.
   
Он вернулся на свое рабочее место и взялся за нож.
   
— Лестафье! Идите и вымойте руки! Тут вам не провинция!
   
— Да пошел ты, — прошептал он в ответ, закрывая глаза. — Пошли вы все…
   
   
Он молча принялся за работу. Выждав несколько мгновений, его помощник осмелился подать голос:
   
— Все в порядке?
   
— Нет.
   
— Я слышал твой разговор с толстяком… Перелом шейки бедра, так?
   
— Угу.
   
— Это серьезно?
   
— Не думаю, проблема в том, что я совсем один…
   
— В каком смысле?
   
— Да во всех.
   
Гийом ничего не понял, но предпочел оставить товарища наедине с его заморочками.
   
   
— Раз ты слышал мой разговор со стариком, значит, все понял насчет вечера…
   
— Йес.
   
— Справишься?
   
— С тебя причитается…
   
Они продолжили работать молча: один колдовал над кроликом, другой возился с каре ягненка.
   
— Мой мотоцикл…
   
— Да?
   
— Я дам его тебе на воскресенье…
   
— Новый?
   
— Да.
   
— Ничего не скажешь, — присвистнул Гийом, — он и правда любит свою старушку… Идет. Договорились.
   
Франк горько ухмыльнулся.
   
— Спасибо.
   
— Эй…
   
— Что?
   
— Куда отвезли твою бабку?
   
— Она в больнице в Туре.
   
— Значит, в воскресенье Solex тебе понадобится?
   
— Я что-нибудь придумаю…
   
Голос шефа прервал их разговор:
   
— Потише, господа! Что-то вы расшумелись!
   
Гийом подточил нож и прошептал, воспользовавшись стоявшим в помещении гомоном:
   
— Ладно… Возьму его, когда она поправится…
   
— Спасибо.
   
— Не благодари. Пока суть да дело, я займу твое место.
   
Франк Лестафье улыбнулся и покачал головой.
   
Больше он не произнес ни слова. Время тянулось невыносимо медленно, он едва мог сосредоточиться, огрызался на шефа, когда тот присылал заказы, старался не обжечься, чуть не погубил бифштекс и то и дело вполголоса ругался на самого себя. Он ясно осознавал, каким кошмаром будет его жизнь в ближайшие несколько недель. Думать о бабушке, навещать ее было ой как нелегко, когда она находилась в добром здравии, а уж теперь… Ну что за бардак… Только этого еще и не хватало… Он купил дорогущий мотоцикл, взяв кредит, который придется возвращать лет сто, не меньше, и нахватал дополнительной работы, чтобы выплачивать проценты. Ну вот что ему с ней делать? Хотя… Он не хотел себе в этом признаваться, но толстяк Тити уже отладил новый мотоцикл, и он сможет испытать его на шоссе…
   
Если все будет хорошо, он словит кайф и через час окажется на месте…
   
   
В перерыв он остался на кухне один, в компании с мойщиками посуды. Проверил продукты, пронумеровал куски мяса и написал длинную памятку Гийому. Времени заходить домой у него не было, он принял душ в раздевалке, захватил фланельку, чтобы протереть забрало шлема, и ушел в растрепанных чувствах.
   
Он был счастлив и вместе с тем озабочен.
   6
   
Было почти шесть, когда он въехал на больничную стоянку.
   
Сестра в приемном отделении объявила, что время для посещений закончилось и ему придется приехать завтра, к десяти утра. Он стал настаивать, она не уступала.
   
Франк положил шлем и перчатки на стойку.
   
— Подождите, подождите… Вы не поняли… — Он говорил медленно, стараясь не взорваться. — Я приехал из Парижа и должен сегодня же вернуться, так что, если бы вы могли…
   
Появилась еще одна медсестра.
   
— Что здесь происходит?
   
Она показалась ему симпатичнее.
   
— Здравствуйте, э… извините за беспокойство, но я должен увидеть бабушку, ее вчера привезли на «скорой», и я…
   
— Как ее фамилия?
   
— Лестафье.
   
— Ах да… — Сделала знак коллеге. — Идемте со мной…